Жизнь на Земле. Естественная история

10. Тема с вариациями

Если в лесу на острове Калимантан затаиться и сидеть тихо-тихо, то вполне может быть, что появится некий странный посетитель — небольшое мохнатое длиннохвостое существо, которое пробегает на четырех лапках по веткам и по земле, все время с любопытством принюхиваясь своим длинным заостренным носом. Обликом и повадками оно похоже на белку. При всяком неожиданном звуке сразу застывает, только глазки-пуговки тревожно поблескивают. И так же внезапно снова начинает носиться взад-вперед, то и дело вздрагивая и опуская длинный хвост. Но когда зверек находит для себя что-то съедобное и ждешь, что сейчас он будет грызть, мелко точа зубками, а он широко разевает рот и принимается, чавкая, со вкусом кусать и жевать, тут осознаешь, что это не белка, а животное, гораздо более редкое и интересное, — тупайя.

Тупайя — зверюшка многоликая. Для местных жителей она нечто вроде белки, они так и зовут ее по-своему — «тупай». и ученые обозначили этим именем все семейство. Первые европейцы, которым удалось ее изловить, убедившись, что у нее нет точащих резцов грызуна, зато имеются мелкие остренькие зубки-колышки, назвали ее древесной землеройкой. Другие сочли, что по устройству половых органов она близка к сумчатым. А полвека назад один знаменитый анатом, тщательно изучив череп тупайи, нашел, что у нее неожиданно большой головной мозг, а стало быть, ее следует признать предком обезьян и отнести к приматам.

Спор еще не кончен. Сейчас большинство специалистов склоняются к тому, что тупайю все же нельзя считать предковой формой обезьян, — она скорее родственница землероек, но, поскольку в ней собраны черты самых разных млекопитающих, заманчиво предположить, что древний общий предок всех плацентарных млекопитающих и был приблизительно таким. Во всяком случае, те зверюшки, что шныряли по лесам во времена ящеров, если судить по ископаемым скелетам, очень походили на тупайю — маленькие, длиннохвостые, остроносые, они были, по-видимому, покрыты шерстью, имели теплую кровь, быстро двигались и питались насекомыми.

Владычество динозавров продолжалось очень долго. Они воцарились около 250 млн. лет назад. Сначала они объедали листву деревьев и пожирали пышную болотную зелень. Затем возникли плотоядные формы и стали охотиться на растительноядных. Другие виды питались падалью. Плезиозавры и ихтиозавры бороздили моря, преследуя рыб; в воздухе парили птерозавры. А потом, 65 млн. лет назад, все эти твари исчезли.

В лесах земного шара воцарилась тишина. Огромные животные больше не продирались сквозь чащи, с треском круша все на своем пути. Но в подлеске по-прежнему рыскали, ища насекомых, те мелкие, похожие на тупайю млекопитающие, которые уже охотились здесь, когда динозавры только возникли. Так продолжалось несколько сотен тысячелетий. По человеческим меркам — вечность. А геологически — мгновение. С точки зрения эволюции это был период быстрого и головокружительного прогресса, потому что именно тогда маленькие насекомоядные зверюшки дали потомство, которое заполнило все экологические ниши, освободившиеся с исчезновением динозавров, и положило начало всем династиям в мире млекопитающих.

Тупайя — не единственное примитивное млекопитающее, дожившее до нашего времени. В разных уголках Земли обитают и другие древние млекопитающие, пожиратели насекомых. Многие из них носят обманчивые названия, что показывает, как долго люди не понимали их истинной природы. В Малайзии помимо тупайи живет взлохмаченное раздражительное существо с длинным носом и торчащими усами, издающее резкий запах гнилого чеснока и называющееся там неизвестно почему «лунной крысой». Это — гимнура, или щетинистый еж. В Африке обитает самый крупный представитель племени насекомоядных, которого за то, что он умеет плавать, именуют выдровой землеройкой. И еще там есть целая группа животных размерами с крысу — они прыгают на изящных, стройных задних лапках, имеют тонкий подвижный хоботок и соответственно называются «слоновыми землеройками», или прыгунчиками. На Кубе жило насекомоядное млекопитающее, щелезуб; последний раз его наблюдали в 1909 году, и возможно, что оно вымерло. Близкий вид до сих пор процветает на соседнем острове Гаити. Есть своя группа и на Мадагаскаре — одни лохматые и в полоску, другие с иглами на спине. Называются тенреки.

Но не все примитивные насекомоядные млекопитающие являются редкими животными, имеющими узкое распространение. Такой обычный европейский деревенский житель, как еж, тоже относится к их числу и вполне на них похож — если, конечно, отвлечься от иголок. Иглы ежа всего лишь видоизмененный шерстный покров и с точки зрения происхождения ни о чем не говорят. А кроме того, существуют и сами землеройки. Во многих местностях на нашей планете они водятся в больших количествах, копошатся в прошлогодних листьях под живыми изгородями, у древесных корней в лесу, всегда чем-то озабоченные, торопливые. Едва достигая 8 см от носа до хвоста, они тем не менее страшно воинственны, нападают на любую встречную мелкую живность, в том числе и на себе подобных. Для прокорма им требуется в день каждой множество земляных червей и насекомых. Среди землероек есть самое мелкое из всех млекопитающих: бурозубка-малютка, она такая крошечная, что может протиснуться в проход толщиной с карандаш. Между собой землеройки переговариваются тонким пронзительным посвистыванием, при этом они издают еще и звуки такой высоты, которая выходит за пределы нашей слышимости. Зато зрение у них очень слабое, и есть основания предполагать, что ультразвук служит им для эхолокации.

Несколько видов землероек перешли к водному образу жизни и охотятся на беспозвоночных. В Европе таких животных два близких рода, это выхухоли, и обитают они один в Советском Союзе, другой только в Пиренеях. Длинные подвижные носы служат выхухолям как трубки аквалангов: выставляя кончики из воды, животные дышат через них, плавая под водой в поисках корма.

К группе землероек относится и существо, отыскивающее себе пищу исключительно под землей. Это — крот. Судя по устройству веслообразных передних лап и мощного плечевого пояса, можно заключить, что его предки были водоплавающими, а он только применил их плавательные приемы к рытью подземных ходов. Шерстный покров под землей, казалось бы, механически тормозит движение, но многие кроты живут в умеренном климате, и шерсть нужна им для тепла. У кротов шерсть сделалась очень короткой и не имеет естественного направления, она может ложиться в любую сторону, поэтому животное с одинаковой легкостью продвигается по своему тесному проходу и взад и вперед. От глаз в подземелье прок крайне невелик. Даже будь там довольно света, чтобы животное могло видеть, их все равно запорошило бы землей. Вот почему глаза у крота сильно редуцированы. Но так как добычу кроту находить надо, у него, точно у трамвайного вагона, имеются два органа восприятия. Спереди — это нос, орган не только обоняния, но и осязания, он у крота весь покрыт чувствительными волосками. А сзади — куцый обрубок-хвост, тоже покрытый чувствительными щетинками, с помощью которых крот узнает, что происходит у него за спиной. Американский крот-звездорыл снабжен вдобавок ко всему изящной розеткой мягких чувствительных выростов вокруг носа, он может их вытягивать и вбирать — возможно, это просто еще один орган осязания, а может быть, с его помощью крот улавливает изменения в химическом составе воздуха.

Кротовые ходы — не просто подземные пути, но еще и ловушки. Земляные черви, жуки, личинки насекомых преспокойно роются в земле, прокладывая себе дорогу, и вдруг падают на дно кротового туннеля. А крот, обегая свои владения, подбирает что бог послал. Неутомимый, вечно озабоченный, он через три-четыре часа умудряется наведаться в каждый закоулок своей подземной империи и поглощает ежедневно огромные количества пищи. В редких случаях, когда в ходах скапливается больше насекомых, чем даже крот в состоянии умять за один присест, он собирает избыточную добычу, слегка надкусывает и тем парализует, а потом сваливает на хранение в подземные кладовые. В некоторых таких кладовых было обнаружено по нескольку тысяч парализованных червей.

Отдельные виды насекомоядных очень давно приспособились питаться определенными беспозвоночными — муравьями и термитами. Само собой очевидно, что лучшим орудием для этого служит длинный липкий язык. Многие неродственные формы животных, перейдя на такую диету, независимо друг от друга обзавелись аналогичным органом. Есть такой язык у намбата, австралийского сумчатого мурашееда и у ехидны. Даже у насекомоядных птиц вроде дятлов тоже образовался длинный язык, который прячется у них в особом отверстии в черепе и проходит в глазницу. Но самый крайний вариант специализированного языка выработался у ранних плацентарных млекопитающих.

В Африке и Азии водятся семь видов панголинов — довольно крупных, до метра в длину, существ на коротких ногах и с длинным, толстым, цепким хвостом. Самые рослые панголины способны высунуть язык изо рта на 40 см. Ложе, куда убирается язык, проходит через грудь животного и даже соединяется с тазом. А зубы панголин утратил, да и от всей нижней челюсти у него остались только две маленькие косточки. Муравьи и термиты, налипшие на клейкий язык, заглатываются, попадают в желудок и размельчаются мускульными движениями его стенок, выстланных роговыми пластинками, и вдобавок еще иногда с помощью лежащих в нем камешков.

Беззубый и медлительный панголин нуждается в надежной защите. И у него действительно имеется панцирь из роговых чешуй, которые наложены одна на другую, как черепицы на крыше. При малейшей опасности он прячет морду под брюхо и сворачивается клубком, крепко обвивая себя мускулистым хвостом. По собственному опыту знаю, что свернутого в клубок панголина не распрямить никакими силами. Если хочешь хорошенько его рассмотреть, единственный способ — не трогать его, покуда он не соберется с духом, робко высунет голову, оглядится и неуклюже заковыляет прочь.

Казалось бы, панголину нужна защита не только от хищников, но и от муравьев, которыми он питается. Брюхо у него почтя совсем голое и с виду очень нежное. Но он только умеет, напрягая специальные мышцы, закрывать себе ноздри и уши, а в остальном, не считая этих ранимых мест, по-видимому, совершенно нечувствителен к муравьиным укусам. Скорее он даже их любит, как птицы, которые нарочно стараются напустить на себя муравьев. И по той же причине. Время от времени панголин топорщит свои чешуи, чтобы муравьи могли забраться к нему на кожу и разделаться с паразитами, потому что вычесать их сам он не способен. Затем, как говорят, он снова прижимает чешуи прямо вместе с муравьями, трусит к речке и принимает ванну; вода вымывает у него из-под панциря всех муравьев, и туалет закончен.

В Южной Америке обитает своя группа питающихся насекомыми зверей, обособившаяся на очень ранней стадии. Их предки относились к тем плацентарным млекопитающим, которые 63 млн. лет назад вторглись в Южную Америку с севера через Панаму и расселились среди сумчатых. Однако этот земляной мост существовал недолго. Через несколько миллионов лет он ушел под воду. Континент снова оказался отрезанным от остального мира, и его животные развивались в изоляции. Потом связь по суше возобновилась, и произошло еще одно вторжение с севера, в результате которого погибли многие из тех животных, которые перед этим возникли в Южной Америке.

Многие, но не все. Наименее специфичными из тех, кто выжил, являются броненосцы. Как и панголины, они покрыты панцирем, от чего и получили свое название. Панцирь броненосца состоит из широкого щита, закрывающего плечи, и другого, поуже, поверх таза и еще нескольких полуколец в середине, благодаря чему туловище его все же может изгибаться.

Броненосцы питаются насекомыми, другими беспозвоночными, падалью и всякой мелочью вроде ящериц — кто ни подвернется. Пищу, как правило, разыскивают, копаясь в земле. У них очень тонкий нюх, и, почуяв что-нибудь съедобное, они принимаются лихорадочно рыть, выбрасывая грунт фонтаном из-под задних ног, а нос вдавив вниз, словно боясь потерять след и при этом торопясь утолить невыносимый голод. Непонятно даже, как они дышат? И оказывается, правда, не дышат. Броненосцы обладают удивительной способностью задерживать дыхание чуть не на шесть минут и при этом еще работают. Такая способность делает правдоподобным одно забавное утверждение жителей Парагвая. Они рассказывают, что если на пути у броненосца встречается река, он якобы, не сбавляя рыси, входит в воду, преспокойно трусит по речному дну, поскольку броня у него тяжелая и не дает всплыть, выходит весь мокрый на том берегу и бежит себе, не задерживаясь, дальше.

Броненосцев сейчас около 20 видов, а было гораздо больше, в том числе один чудовищных размеров, закованный в высокий цельный панцирь, — прямо не зверь, а легковой автомобиль. Один такой окаменелый панцирь недавно найден, на нем есть следы того, что древние люди использовали его как шалаш. Самая крупная из сохранившихся форм — гигантский броненосец величиной со свинью. Обитает он в лесах Бразилии. Как и все эти животные, он почти исключительно насекомоядный и пожирает бесчисленное множество муравьев. Парагвайский трехполосный броненосец ходит на цыпочках — на самых кончиках своих когтистых лап — и очень похож на заводную игрушку. Он знаменит тем, что сворачивается в тугой, непроницаемый клубок. В аргентинской пампе живут крохотные подземные волосатые броненосцы, они похожи на кротов и редко выбираются из-под земли наружу. У всех броненосцев есть зубы, у гигантского их целых сто — рекордное количество для млекопитающих. Но зубы эти мелкие, примитивные, конусообразные.

А вот, собственно, муравьеды Южной Америки, как и африканские панголины, свои зубы полностью утратили. Их три вида. Самый мелкий, карликовый муравьед, живет только на деревьях и питается исключительно термитами. Он размерами с белку, шерстка пушистая, светло-желтая, а челюсти скручены в короткую трубку. Его более крупный собрат, тамандуа, величиной с кошку, у него цепкий хвост и короткая, жесткая шерсть. Он тоже живет преимущественно на деревьях, но часто спускается на землю. А на открытых местах, где термитники стоят густо, как памятники на кладом те, обитает самый крупный из трех — гигантский муравьед. Он достигает 2 м в длину. Огромный пушистый хвост развевается на ветру, точно флаг. Передние лапы кривые, а когти такой длины, что гигантскому муравьеду приходится поджимать их и наступать на лапу боком. Этими когтями он рвет термитники, словно газету. А беззубые челюсти образуют трубку, которая у него длиннее лап. Кормясь, гигантский муравьед то и дело с невероятной скоростью высовывает узкий, длинный змеистый язык, запускает его глубоко в лабиринты разрушенного термитника и опять вбирает в крохотное отверстие рта.

Все муравьеды — существа медлительные. Гигантского муравьеда обгонит даже человек. А так как они еще и беззубые, то кажутся нам совсем беззащитными, и странно даже, что они обходятся без брони, какой природа снабдила и панголинов, и броненосцев. Но карликовые муравьеды и тамандуа питаются муравьями и термитами, которые живут на деревьях, и сами почти всю жизнь проводят в гуще ветвей, скрытые от хищников, а гигантский муравьед вовсе не так безобиден, как кажется на первый взгляд. Если накинуть на него лассо, он может обернуться и в слепой ярости броситься на вас, выставив передние лапы. И если уцепит своими когтями-крючьями, то из его объятий, пожалуй что, и не вырвешься. Рассказывают, что однажды в саванне нашли сцепленные трупы ягуара и муравьеда. Муравьед был страшно истерзан клыками ягуара, но впился когтями зверю в спину, и даже смерть не ослабила этой хватки.

Все перечисленные животные питаются ползающими насекомыми. Но, как известно, насекомые еще и летают. Если ночью в тропическом лесу растянуть кусок белой ткани и осветить ее ртутной лампой, свет которой особенно притягателен для насекомых, через несколько часов их на ткани соберется видимо-невидимо, и притом самых разных: огромные ночные бабочки, роняющие пыльцу с пушистых крыльев, богомолы в обманчиво благочестивой позе с передними лапками наготове, жуки, шевелящие ножками медленно и бесконечно, как роботы, большие кузнечики, хрущи с кустистыми усиками и такая тьма-тьмущая москитов, что за их толстым слоем меркнет свет лампы.

Насекомые стали летать примерно 300 млн. лет назад и были безраздельными властителями воздуха до появления летающих ящеров вроде птерозавра, что произошло на 100 млн. лет позже. Летали ли рептилии по ночам, мы не знаем, но похоже, что нет, учитывая трудности с поддержанием температуры тела. Потом им на смену пришли птицы, но нет никаких оснований предполагать, что когда-то в прошлом ночных птиц было больше, чем их насчитывается теперь, то есть совсем немного. Таким образом, животных, которые овладели бы искусством ночного полета, ожидало роскошное пиршество: тучи ночных насекомых. Это сумела сделать еще одна разновидность насекомоядных.

Мы можем составить представление о том, как млекопитающие оказались в воздухе. В Малайзии и на Филиппинах живет одно существо, настолько ни на что не похожее, что в зоологии оно выделено в особый отряд. Это — шерстокрыл. Он росте s; с большого кролика, но целиком, от шеи до кончика хвоста, одет в просторную мягкую пятнистую шкуру. Свисая с ветки или прижимаясь к стволу, шерстокрыл благодаря своему пегому бесформенному облачению совершенно неразличим для глаза, а стоит ему растопырить лапы, и шкура, натягиваясь, превращается в летательную перепонку. Однажды в Малайзии меня привели в лес, где, по утверждению местных жителей, водилось много этих диковинных существ. Я стал разглядывать в бинокль одно наиболее подходящее дерево, пристально всматриваясь в каждое утолщение ствола и ветвей. Наконец удостоверившись, что на нем никого нет, я перевел было бинокль на соседнее дерево, как тут же успел заметить краем глаза большой серый прямоугольник, бесшумно слетевший с высоты и спланировавший в сторону. Я бросился туда со огрх ног, но шерстокрыл сел у подножия другого дерева, шагах в ста от первого, и пока я добежал, он уже вскарабкался по стволу и продолжал скакать вверх, работая обеими передними лапами одновременно и попеременно то одной, то другой задней. Просторная шкурка болталась на нем, как старый халат.

Техника полета, которой пользуются шерстокрылы, имеет несколько параллелей. Точно так же планирует по воздуху сумчатая летяга. Аналогичные способности развились независимо и у двух групп белок. Но шерстокрыл обзавелся самой большой, охватывающей все тело летательной перепонкой и, должно быть, научился летать раньше остальных, потому что он принадлежит к очень примитивной группе млекопитающих и, возможно, произошел непосредственно от древнего предка нынешних насекомоядных. Освоив новый способ существования, он так и остался, каким был с самого начала, поскольку долгое время не имел соперников. Промежуточным звеном между насекомоядными и летучими мышами его считать нельзя, так как анатомически он существенно отличается от последних. И все же он дает представление о той стадии, которую, быть может, прошли какие-то ранние насекомоядные на пути к овладению машущим полетом и превращению в искусных аэронавтов — летучих мышей.

Произошло это когда-то очень давно, потому что окаменелые остатки вполне оформившихся летучих мышей относятся ко времени в 50 млн. лет до нас.

Летательная перепонка у летучих мышей начинается не просто от запястья, как у шерстокрыла, а еще натягивается на удлиненный второй палец. Два других пальца образуют распорки, отходящие назад, к свободному концу крыла, и только один большой палец у них свободный и короткий. На нем сохранился коготь, летучая мышь пользуется им для совершения туалета и для карабканья. На грудной кости образовался киль, как у птиц, он тоже служит для прикрепления мышц, работающих при махе крыльями.

У летучих мышей есть много общих с птицами приспособлений для уменьшения веса. Кости хвоста, растягивающие снизу летательную перепонку, истончились, как соломинки, или вовсе исчезли. Зубы, правда, не утрачены, однако головы маленькие с курносыми носиками, так что при полете не перевешивают. Но одна проблема, стоящая перед летучими мышами, птицам незнакома: млекопитающие предки передали им в наследство способ взращивания потомства внутри тела, с помощью плаценты. Эволюционные часы, как правило, нельзя перевести назад, ни одна из летучих мышей не вернулась к откладке яиц. Так что самке приходится летать с тяжелым грузом — зародышем в животе. Вполне естественно поэтому, что близнецы у летучих мышей — большая редкость, обычно в сезон родится только один детеныш. А это в свою очередь означает, что для поддержания численности популяции надо, чтобы самка оставалась плодовитой в течение долгого времени. И действительно, летучие мыши отличаются, относительно своих размеров, примечательным долголетием — некоторые живут в среднем около 20 лет.

В наше время все летучие мыши летают ночью, и, вероятно, так было с самого начала, поскольку день еще раньше достался птицам. Но для ночных полетов летучим мышам требовалась действенная навигационная система. Они ориентируются, испуская ультразвуковые сигналы, подобные тем, что производят землеройки и, надо полагать, многие другие примитивные насекомоядные. На ультразвуке у летучих мышей работает сложный эхолокационный механизм — сонар. Он аналогичен радару, только радар использует радиоволны, а сонар — звуковые волны. Частота их намного превышает уровень, воспринимаемый человеческим ухом. Большинство слышимых нами звуков имеет частоту в пределах нескольких сотен колебаний в секунду. Некоторые из нас, особенно в молодости, способны, напрягшись, расслышать звуки высокого тона частотой порядка 20 000 колебаний в секунду. А летучая мышь, ориентируясь с помощью сонара, производит от 50 000 до 200 000 колебаний в секунду. Она посылает ультразвуки короткими импульсами, наподобие щелчков, по 20–30 в секунду, и слух у нее настолько острый, что, принимая эхо этих сигналов, она способна определять местонахождение не только препятствий на своем пути и вокруг, но и добычи, летящей в это же время с большой скоростью.

Обычно летучая мышь ждет эха своего сигнала, прежде чем послать следующий импульс. А чем ближе отражающий объект, тем быстрее возвращается эхо, что позволяет летучей мыши по мере приближения к добыче посылать сигналы все чаще и чаще и получать все более подробные сведения.

Удачная охота, однако, делает летучую мышь на мгновение слепой, так как с полным ртом она не может пищать. Некоторые виды выходят из положения, издавая писк носом; у них образовались разного рода чудовищные носовые наросты, предназначенные для концентрации направленного звука и для звукоусиления. Отражения писка улавливаются ушами, и поэтому ушные раковины у летучих мышей большие, часто замысловатого вида, очень чувствительные и к тому же способны поворачиваться навстречу сигналам. Так что у многих летучих мышей вся голова занята под эхолокационное устройство: сверху большие просвечивающие уши на жестком хрящевом каркасе, пронизанные изнутри сетью мелких красных сосудиков, а на носу — всевозможные гребешки, отростки и заострения, чтобы направлять звуковую волну. В целом получается рожица пострашнее любого черта, нарисованного на полях средневековых рукописей. И у каждого вида — своя, особенная. Зачем? Возможно, затем, чтобы каждый вид издавал свой особенный писк. А принимающая система, настроенная именно на этот сигнал, отфильтровывает голоса всех других видов.

Описанное устройство на словах кажется несложным. Но когда сталкиваешься с ним в жизни, впечатление несколько меняется. В Гомантонских пещерах на острове Калимантан обитают восемь различных видов летучих мышей общим числом в несколько миллионов особей. Они так давно там живут, что в одном гроте их помет образовал огромную пирамидальную кучу высотой 30 м. Сверху куча покрыта блестящим живым ковром из тараканов, кормящихся этим гуано, и издает густой аммиачный дух. А под потолком пещеры в узких горизонтальных трещинах мы обнаружили грозди летучих мышей. Несколько мышей, разбуженные лучом нашего фонаря, отцепились и пролетели мимо, задев нас крыльями по лицу. Но масса осталась висеть, только панически крутя головами и пяля на нас черные бусинки глаз. Дальше, в глубине, мы увидели их многие и многие тысячи — одинаковые, одна к одной, точно колосья в поле, и волна страха пробегала по их тесным рядам, будто ветер по спелой ниве. И вдруг, разом, все снялись с места. Из щели вырвался мощный летучий поток. Пока мы спустились сверху на кучу гуано, вся пещера превратилась в сплошной мышиный вихрь. Разрываемые между ужасом перед непривычным дневным светом снаружи и паникой, вызванной нашим присутствием внутри пещеры, мыши кружились огромным водоворотом, наполняя воздух взмахами своих кожистых крыльев. Мы едва различали самые низкие компоненты их звуковых сигналов, словно какой-то космический шелест, но в целом работа их локационных устройств была за порогом нашей слышимости. От горячих маленьких тел в пещере, где воздух и без того был жаркий и спертый, стало невыносимо душно. Мы были все заляпаны капельками помета. Под сводом пещеры их кружилось, бесспорно, несколько сотен тысяч, будто черный буран. И каждая, наверно, при этом работала своим сонаром. Как же их сигналы не пересекались друг с другом, не искажались, не гасились? Каким образом животные так быстро реагировали на получаемую информацию и избегали столкновений при такой скорости? Находясь там, своими глазами видишь, какие необъятной сложности задачи решает навигация с помощью эхолокации.

Когда в Гомантоне наступает вечер, летучие мыши устремляются вон из пещеры. Они летят под потолком по строго определенным узким «коридорам», нос в хвост, шеренгой по пять-шесть штук и тянутся сплошными живыми лентами. Наружу они вырываются из отверстия пещеры всегда с одной стороны, по тысяче в минуту, и черный их поток расплескивается над лесом, где начинается ночная охота. Гора гуано в глубине пещеры служит наглядным свидетельством тому, насколько удачна эта охота. За ночь колония, как можно подсчитать, изничтожает по нескольку тонн москитов и другой летучей мелочи.

Некоторые виды насекомых обзавелись особыми приспособлениями для защиты от летучих мышей. В Америке есть ночные бабочки, которые умеют их подслушивать, подстраиваясь под частоту их сонаров. И как только узнают о приближении летучих мышей, тут же камнем падают на землю. Другие входят в штопор, и летучим мышам трудно их преследовать. А есть еще такие, которые глушат их сигналы и сами посылают им ультразвуковые сообщения о том, что они несъедобны, ядовиты.

Не все летучие мыши питаются насекомыми. Некоторые открыли питательную ценность нектара и цветочной пыльцы и научились, часто трепеща крыльями, зависать над цветком, как это делают колибри, доставая пищу из сердцевины длинным тонким язычком. И есть такие цветковые растения, которые приспособились пользоваться для опыления услугами не насекомых, а именно летучих мышей. Например, некоторые кактусы, расцветающие только в ночное время. Цветки у них крупные и неяркие, ведь в темноте расцветка не имеет значения. Зато запах они источают густой и крепкий и торчат далеко в разные стороны, чтобы летучие мыши могли их посещать, не рискуя задеть крыльями острые колючки.

Самые крупные летучие мыши, крыланы, питаются плодами. Их называют еще летучими лисицами — не только за величину, хотя у некоторых размах крыльев достигает 1,5 м, но и потому, что шкурка у них рыже-бурая и морда совершенно лисья, с большими глазами, зато уши маленькие и на носу никаких украшений, так что явно они ориентируются не с помощью локационных устройств. Можно ли считать это доказательством их отличного от остальных летучих мышей происхождения, еще окончательно не выяснено. Крыланы живут не в пещерах, а в кронах деревьев, десятками тысяч увешивая ветви, словно гроздья больших черных плодов. Они висят, завернувшись в крылья и громко переругиваясь между собой. Иногда можно видеть, как один из крыланов, развернув крыло, тщательно вылизывает летательную перепонку, поддерживая ее в безупречной чистоте и надежном рабочем состоянии. В жару все они начинают обмахиваться полураскрытыми крыльями, и тогда кажется, будто колония как бы мерцает. Если крикнуть или потрясти дерево, раздастся сердитый визг, сотни животных, громко хлопая крыльями, подымутся в воздух, но очень скоро успокоятся и вернутся на место. А по вечерам вся колония разлетается кормиться. Силуэт летучей лисицы нисколько не похож на птичий, ведь у нее нет хвоста, а полет у нее совсем другой, чем у летучих мышей — охотниц за насекомыми. Эти крупные летающие животные мерно машут широкими крыльями и тянутся через все вечернее небо длинными целеустремленными колоннами, пролетая в поисках съедобных плодов до 70 км без отдыха.

Есть и такие летучие мыши, которые кормятся мясом. Некоторым добычей служат спящие птицы, другие охотятся на лягушек и ящериц, один вид даже, как говорят, питается своим же братом — летучими мышами. А одна американская летучая мышь умудряется удить рыбу. В сумерках она носится над прудами, озерами или даже над морем. У большинства летучих мышей летательная перепонка сзади доходит до самой ступни, тогда как у этих так называемых больших рыболовов она прикреплена к колену и ноги свободны. Рыболов может летать, опуская ноги в воду, и, задрав хвост, держать летательную перепонку над водой, чтобы не намокла. Пальцы у него на ногах длинные, с крепкими крючковатыми когтями. Наткнувшись в воде на рыбку, он схватывает ее, отправляет в рот и разгрызает крепкими челюстями.

Особую специализацию имеют кровососы. У них передние зубы превратились в два треугольных острейших лезвия. Тихонько опустившись на спящее животное, на корову или даже на человека, кровосос взрезает ими кожу. Слюна его содержит антикоагулянт, кровь, раз выступив, сочится довольно долго, а кровосос сидит рядом и слизывает. Кровососы ориентируются в полете с помощью ультразвука, и, говорят, потому редко нападают на собак, что собаки, сами воспринимающие очень высокие частоты, слышат их приближение.

В общей сложности известна почти тысяча видов летучих мышей. Они научились гнездиться и добывать себе пищу во всех частях света, кроме самых холодных областей. Если хорошенько приглядеться, близость их к тупайям кажется бесспорной. Летучие мыши, безусловно, одна из самых удачных вариаций насекомоядной темы.

Киты и дельфины тоже теплокровные млекопитающие, имеющие длинную родословную — ископаемые остатки их предков датируются за 50 млн. лет до нас, началом великого разветвления древа млекопитающих. Но возможно ли, чтобы огромные киты происходили от такого малорослого существа, как тупайя? В это трудно поверить, однако, если рассуждать логически, то так оно и есть. Предки китообразных поселились в море, когда других млекопитающих, кроме мелких насекомоядных, еще не существовало. Правда, сегодня их тела настолько приспособлены к плаванию, что по их строению проследить, как именно это произошло, нет никакой возможности. Есть основания предполагать только, что два подотряда китов, зубатые и усатые, проделали этот путь порознь, каждый по-своему: зубатые через промежуточную раннюю плотоядную форму, усатые — непосредственно от насекомоядных.

Все основные отличия между китообразными и древними предками млекопитающих сводятся к приспособлениям для жизни в воде. Передние конечности превратились в ласты. Задние утратились, сегодня только несколько маленьких косточек, затерянных в толще китовой туши, свидетельствуют о том, что у предков кита когда-то имелись и задние ноги. Шерсть, этот неотъемлемый признак млекопитающих, на суше выполняет свою функцию изолятора благодаря присутствию воздуха между волосками. Для животного, живущего безвылазно в воде, от нее мало проку, так что шерсть киты тоже утратили, сохранив лишь рудиментарные волоски на морде — остатки некогда существовавшего волосяного покрова. Однако нужда в теплоизоляции у китов большая, и киты обзавелись толстым подкожным слоем жира, надежно сберегающим их внутреннее тепло даже в ледяных полярных морях.

Зависимость от атмосферного кислорода для дыхания — большое неудобство для млекопитающего, живущего в воде. Но кит преодолел и эту трудность: он стал дышать гораздо эффективнее, чем обитатели суши. Человек при дыхании обновляет около 15 % объема воздуха, содержащегося у него в легких. Кит, с ревом выбрасывая фонтан пара и брызг, выдувает из легких до 90 % использованного воздуха. Благодаря этому он может делать вдохи с большими перерывами. Кроме того, у него в мышцах имеется высокое содержание миоглобина — вещества, которое насыщается кислородом. Присутствие этого вещества придает китовому мясу характерный темный оттенок. С помощью всех этих приспособлений кит финвал. например, может погружаться на глубину 500 м и плыть там по 40 мин. не переводя дыхания.

Одна группа китов специализировалась на питании крошечными ракообразными — планктоном, который висит в морской воде густыми облаками. Как не нужны зубы млекопитающим — муравьедам, так же излишни они и для тех, кто питается планктоном. Киты этого подотряда тоже утратили зубы. Взамен зубов у них имеется китовый ус — роговые пластины с бахромчатым краем, свисающие с нёба, подобно рядам жестких кулис. Очутившись в гуще планктона, кит набирает полный рот воды, потом сближает челюсти и толчком языка выбрасывает изо рта воду, а рачков отцеживает и заглатывает. Так он набирает планктон, непринужденно плавая в самой гуще живого облака, а иногда, если рой расплылся в стороны, он его собирает — для этого подплывает снизу и, вертясь столбом вокруг своей оси, устремляется вертикально вверх; образуемый водоворот стягивает к центру весь планктон, и кит, вынырнув в середине, захватывает его в пасть одним глотком.

На таком рационе усатые киты разрослись до колоссальных размеров. Голубой кит, самый крупный из всех, достигает свыше 30 м в длину и весит столько же, сколько 25 матерых слонов, вместе взятых. Киту выгодно быть таким огромным. Поддерживать в организме высокую температуру всегда тем легче, чем этот организм крупнее и чем меньше отношение между объемом и общей поверхностью тела. Этот же физический закон воздействовал когда-то на динозавров, но их рост ограничивался прочностью костей — сверх некоторого предела они должны были попросту ломаться. Для китов это препятствие не столь фатально. Кости придают их телу жесткость, но поддерживает их вес не скелет, а вода. И особой верткости им, всю жизнь непринужденно разгуливающим по морям в поисках планктона, тоже не требуется. Так усатые киты и стали самыми грандиозными живыми существами, когда-либо обитавшими на нашей планете, — крупнейший из известных нам динозавров в четыре раза легче современного кита.

Зубатые киты питаются иначе. Самый большой из них, кашалот, охотящийся на кальмаров, вполовину меньше голубого кита. А его малорослые родичи — дельфины и косатки — охотятся и на рыб, и на головоногих и научились необыкновенно быстро плавать; некоторые, как говорят, достигают скорости свыше 40 км/ч.

При такой быстроте первостепенную важность приобретает проблема навигации. Рыбы воспринимают подводную обстановку с помощью боковой линии, но предки млекопитающих это приспособление давным-давно утратили. У зубатых китов вместо него имеется система эхолокации — сонар, существовавший еще у землероек и доведенный до виртуозного совершенства летучими мышами. Дельфины издают ультразвуки гортанью и, возможно, еще специальным органом в передней части головы, так называемой жировой подушкой. Их частота порядка 200 000 колебаний в секунду, то есть примерно та же, что и у летучих мышей. С помощью ультразвуковых волн дельфины способны не только обнаруживать препятствия на своем пути, но и определять по характеру отражения природу находящихся в воде объектов. В этом можно убедиться с полной наглядностью, так как дельфины превосходно приживаются в океанариях и легко и охотно поддаются дрессировке. Дельфин с повязкой на глазах без труда выбирает в воде поплавки определенной, заданной ему конфигурации и с торжеством приносит на носу служителю, зная, что за них ему полагается угощение.

Помимо ультразвука дельфины издают и много различных звуков в слышимом диапазоне; это дало основание некоторым специалистам считать эти звуки речью. По их мнению, будь человек поумнее, он мог бы понимать речь дельфинов и даже обмениваться с ними сложными высказываниями. К настоящему времени выявлено около 20 отдельных звуковых сигналов, издаваемых дельфинами. Одни из них помогают быстро плывущей стае держаться вместе. Другие, по-видимому, служат предупреждением об опасности. Есть также возгласы-сигналы, с помощью которых животные узнают друг друга на расстоянии. Но никому еще не удалось доказать, что дельфины умеют комбинировать эти звуки в двухсоставное высказывание — а именно это и является несомненным начатком настоящей речи. Шимпанзе на это способны. А дельфины, насколько мы сегодня можем судить, — нет.

Могучие киты тоже обладают голосом. Горбачи, одни из усатых китов, каждую весну собираются у Гавайев, где спариваются и производят на свет потомство. И при этом они еще поют. Их песни состоят из отрывистого лая, ворчания, тонких взвизгов и протяжного глухого рыка — все в строго определенной последовательности. Киты исполняют их часами, бисируя по многу раз подряд, в эдаких самозабвенных сольных концертах. Песня расчленяется на отдельные устойчивые элементы, так называемые темы. Каждая тема может повториться произвольное число раз, но последовательность на один сезон остается строго определенной. Как правило, песня продолжается минут десять, однако отмечены и получасовые песни, а петь свою песню снова и снова кит может хоть круглые сутки. У каждого кита песня своя, но составленная из тем, общих для всего гавайского китового стада.

В гавайских водах горбачи живут по нескольку месяцев — родят детенышей, спариваются, поют. Целыми днями нежатся, лежа на воде, выставив наружу гигантский хвостовой плавник. Иногда принимаются колотить им по воде. А то вдруг ни с того ни с сего один какой-нибудь кит всей 50-тонной тушей выпрыгивает из воды, выставляя напоказ морщинистое брюхо, и со страшным шумом, вздымая тучи брызг, плюхается обратно. И так по многу раз.

Но проходит какое-то время, и синие бухты и проливы пустеют. Китов как ветром сдуло. Через несколько недель горбачи появляются у берегов Аляски. По-видимому, это те же самые животные, что плавали возле Гавайев, но, чтобы окончательно в этом удостовериться, нужны дальнейшие наблюдения.

На следующую весну они вновь возвращаются на Гавайи и заводят свои песни. Но теперь в их репертуаре наряду с прежними появляются новые темы, а из прошлогодних некоторые утрачены. Поют они порой так громко, что корпус суденышка, на котором вы плывете, начинает вибрировать и слышны какие-то таинственные стоны и вскрики, доносящиеся словно бы ниоткуда. Если нырнуть в прозрачную синь моря и поплыть вниз, то иногда удается увидеть и певца — ярко-синего на сапфировом фоне водной толщи. Звуки, издаваемые им, проникают в ваше тело до мозга костей, каждая клеточка вашего существа начинает резонировать, словно сидишь в самой толстой трубе соборного органа и насквозь пропитался звуком.

Зачем киты поют — до сих пор неясно. По песням можно отличить одного кита от другого. Но если это можем мы, то сами киты, должно быть, и подавно. В воде звук распространяется лучше, чем в воздухе, и вполне вероятно, что элементы китовых песен, в особенности низкие вибрирующие ноты, могут восприниматься другими особями на расстоянии 10, 20, даже 30 миль и сообщать им сведения о местонахождении и занятиях всего стада.

Муравьеды, летучие мыши, кроты и киты — вот каких пределов разнообразия достигли потомки раннего насекомоядного млекопитающего в погоне за беспозвоночной добычей. Но ведь были еще и другие источники питательных веществ — растения. Появились животные, питающиеся травой. Они переселились из леса в степи и стали пастись. А вслед за ними туда же вышли плотоядные, и на открытых пространствах стали параллельно развиваться два взаимозависимых сообщества: каждый шаг вперед в приспособительной системе преследователя влек за собой такой же шаг вперед в приспособительной системе преследуемых. Еще одна вновь возникшая группа живых существ стала питаться листьями высоко в кронах деревьев. Каждая из этих групп заслуживает отдельной главы: первая — из-за своей многочисленности, вторая — в силу нашего эгоцентризма, ведь обитатели древесных крон были нашими предками.