Жизнь насекомых

Постройка гнезда

Один из своих мемуаров Реомюр посвятил истории пчелы халикодомы стенной, которую назвал пчелой-каменщицей. Я предполагаю дополнить здесь эту историю.

Мое первое знакомство с этим насекомым произошло еще в 1843 году, я, восемнадцатилетний юноша, начинал тогда свою учительскую работу в школе, в коллеже в Карпантра́. Среди предметов, которые я преподавал, один особенно нравился и учителю, и ученикам. Это была геометрия в поле, то есть практические землемерные работы. С наступлением мая по два раза в неделю мы отправлялись в поля, покидая мрачный школьный класс. Вооруженные землемерными цепями, вешками и прочим снаряжением, мы измеряли всевозможные многоугольники на необработанных каменистых равнинах.

На первой же экскурсии кое-что в поведении моих школьников мне показалось подозрительным. Если я посылал одного из них далеко вперед, чтобы воткнуть вешку, то замечал, что он не очень-то спешил выполнить приказание. Школьник то и дело останавливался, нагибался, что-то искал. Другой растирал в руках какие-то комочки земли. Вешка была забыта, многоугольники ожидали своей очереди, диагонали не проводились. «Что это значит?» — спрашиваю я наконец. И все разъясняется. Оказывается, ученики уже давно знакомы с тем, чего не знает их учитель. На камнях большая черная пчела строила свои земляные гнезда. В них был мед, и мои землемеры высасывали его через соломинку. Мед крепкий, но вкусный. Он нравится мне, и я присоединяюсь к искателям пчелиных гнезд. Многоугольники подождут; за них примемся потом.

Такова была моя первая встреча с пчелой-каменщицей Реомюра, хотя тогда я и не знал ни ее истории, ни имени знаменитого натуралиста.

На меня произвело живое впечатление это великолепное перепончатокрылое насекомое: темно-фиолетовые крылья и черный бархатный костюм, грубые земляные постройки на пригретых солнцем камнях, мед... Мне захотелось узнать о этой пчеле больше того, чему научили меня школьники: сосать мед через соломинку.

В книжной лавке была великолепная книга о насекомых: «Естественная история членистых животных» де Кастельно, Эм. Бланшара и Люка. Ее рисунки приковывали внимание. Увы, она стоила хороших денег. Ах, каких денег! За нее нужно было отдать мое месячное жалованье. Но разве это важно? Разве моего годового оклада в семьсот франков не должно хватать на пищу и телесную, и умственную? Истраченное лишнее на одной пище сэкономлю на другой. К этому должен быть готов всякий, зарабатывающий свой хлеб наукой.

Покупка сделана, книга прочитана, скорее проглочена. Я узнал название черной пчелы, впервые прочитал подробные описания нравов насекомых. Здесь же я впервые встретил окруженные в моих глазах ореолом имена Реомюра, Губера, Леона Дюфура. Я снова и снова перелистывал книгу, а внутренний голос шептал мне: «И ты будешь историком насекомых».

Оставим эти воспоминания и перейдем к пчеле-каменщице.

В наших местах встречаются три вида халикодом: стенная, она же каменщица, историю которой написал Реомюр, амбарная (или пиренейская), одно из самых обычных у нас перепончатокрылых, и кустарниковая (или рыжеватая).

Самец и самка каменщицы так разнятся по наружному виду, что неопытный наблюдатель примет их за различных насекомых. Самка носит великолепный черный бархатный костюм, ее крылья темно-фиолетовые. Самец покрыт ярко-рыжим пушком. Оба другие вида помельче, а самец и самка у них одеты одинаково: смесь коричневого, рыжего и пепельно-серого пушка. Все они начинают работу около первых чисел мая.

Еще Реомюр заметил, что каменщица выбирает для постройки гнезда стену, обращенную на юг и нештукатуренную. Она строит только на голом камне. Я замечал, что чаще она лепит свое гнездо не на стене, а на каком-нибудь камне, иной раз не больше кулака величиной. Многочисленные валуны, принесенные на террасы долины Роны водами ледникового периода, а то и просто один из камней ограды на границе поля — вот обычные места ее гнезд.

Халикодома амбарная больше всего любит внутреннюю сторону черепиц, выступающих по краям крыши. Здесь каждую весну найдешь ее густонаселенные колонии. Она не откажется и от нижней стороны балкона или оконной амбразуры, особенно прикрытой решетчатым ставнем. В таких местах работают сотни пчел. Нередко эта халикодома поселяется одна. Тогда она занимает первый же попавшийся закоулок, было бы здесь тепло и имелся надежный фундамент. Я видел таких, которые строили свои гнезда на голом камне, на дереве ставень, даже на оконной раме амбара. Непригодна лишь оштукатуренная стена: от штукатурки пчела наотрез отказывается.

У халикодомы кустарной жилище воздушное. Оно подвешено на ветке боярышника или иного кустарника или же на каменном дубе, на вязе, и тогда — повыше. Ветка тоненькая, с соломинку. Законченная постройка выглядит земляным шариком, пересеченным веткой. Обычно оно с абрикос величиной, но изредка гнездо строили несколько пчел вместе и тогда оно бывает с кулак.

У всех трех видов халикодом строительные материалы одинаковы. Это глинисто-известковая земля с небольшой примесью песка, смоченная слюной пчелы. Влажная почва облегчила бы работу и уменьшила расход слюны. Нет! Такой земли халикодома не возьмет. Ей нужен сухой порошок, жадно впитывающий слюну. Вот тогда-то и получится нечто вроде цемента, хорошо твердеющего, похожего на ту замазку, которую мы готовим из негашеной извести и яичного белка.

Амбарная и кустарниковая халикодомы всего охотнее берут материал для постройки на утоптанных тропинках или на проезжих дорогах с плотно утрамбованным грунтом. Здесь, не обращая внимания на пешеходов, проезжих и скот, они беспрерывно летают взад и вперед. Улетающие несут в челюстях комочек известковой замазки, прилетающие присаживаются на самых сухих и твердых местах. Они царапают челюстями скребут передними лапками, отделяя крохотные частички грунта. Держат их во рту, давая пропитаться слюной, и слепляют в комочек. Пчела работает с таким увлечением, что ее скорее раздавишь, чем сгонишь с дороги.

Каменщица селится вдали от жилья человека. Ее редко увидишь на накатанных дорогах и утоптанных тропинках: их обычно нет вблизи ее построек. Эта пчела собирает просто сухую землю, богатую мелким песком.

Она может построить новое гнездо на новом месте. А может и воспользоваться ячейками старого гнезда, подправив их. Займемся сначала первым случаем.

Найдя подходящий камень, каменщица прилетает к нему с земляным комочком и укладывает его на поверхности камня. Ее инструменты — челюсти и передние ножки. Работая ими, она начинает лепить круглый валик, который не подсыхает: пчела выделяет слюну. В эту мягкую массу каменщица вставляет снаружи мелкие угловатые камешки. Так закладывается фундамент постройки. На первый слой пчела укладывает второй, третий, и так, пока ячейка не достигнет высоты в два-три сантиметра.

Камешки экономят и труд пчелы, и строительный цемент. Она выбирает их очень тщательно, предпочитая твердые и угловатые. На наружной стороне ячейки они торчат, но внутри ячейка должна быть гладкой, и здесь она обмазана чистым земляным цементом. Эта штукатурная работа проделана без особой тщательности, можно сказать — грубыми ударами лопатки. Позже, перед окукливанием, личинка покроет шелком эти грубые стены. Отверстие ячейки всегда обращено кверху. Если ячейка построена на горизонтальном основании, то она поднимается башенкой. Если же гнездо строится на поверхности вертикальной или наклонной, то ячейка выглядит половинкой разрезанного вдоль наперстка. Тогда фундамент заменяет одну из стен ячейки.

Когда ячейка готова, заготовляются припасы: мед и цветочная пыльца. Если неподалеку есть поле с цветущим эспарцетом или желтый дрок, то сюда и прилетит каменщица, пусть ей и придется каждый раз пролететь полкилометра. Она прилетает к своему гнезду с раздутым от нектара зобиком и с брюшком, покрытым желтой пыльцой. Всовывает в ячейку голову, и несколько секунд ее тельце подергивается: отрыгивается мед из зобика. Освободив зобик, пчела выходит из ячейки, но тотчас же поворачивается и опускает туда зад. Теперь она задними ножками счищает с нижней стороны брюшка цветень. Покончив с этим, каменщица снова опускает в ячейку голову. Теперь она челюстями, словно ложкой, перемешивает мед и цветень, изготовляет из них медовое тесто. Впрочем, такое смешивание делается не каждый раз, а лишь когда в ячейке Накопится сколько-то провизии.

Ячейка заполнена до половины: запас провизии достаточен. Остается отложить на поверхность медового теста яйцо и закрыть ячейку. Это и делается незамедлительно.

Крышечку ячейки пчела лепит из чистого земляного цемента, начиная работу с краев. Толщина крышки, как и ячейки, не более двух миллиметров. Мне кажется, что для всей работы над одной ячейкой пчеле нужно не больше двух дней, конечно, при условии, что работе не мешала пасмурная погода, дождь. После первой ячейки строится вторая, которую пчела прислоняет к первой. Затем — третья, четвертая... Пока не закончена постройка, снабжение провизией, пока не отложено яйцо и ячейка не заперта крышкой, пчела не начнет строить новую ячейку.

Каменщица работает уединенно, оберегая выбранный камень от соседок. Хозяйка гнезда — одна она. Поэтому много ячеек в одном гнезде не бывает: чаще всего их от шести до пятнадцати.

Когда все ячейки готовы, пчела покрывает их общей толстой крышей из того же земляного цемента. Такая покрышка не пропускает воды и плохой проводник тепла, она защищает ячейки и от сырости, и от жары, и от холода. Лепит ее пчела из чистого земляного теста, без примеси камешков. Укладывая комочек за комочком, она прикрывает ячейки слоем около сантиметра толщиной. Теперь гнездо выглядит грубым куполом, величиной с половинку апельсина. Его можно принять за ком грязи, засохшей на камне. Общая покрышка быстро высыхает и так твердеет, что гнездо становится словно каменным.

Мне хотелось подсчитать, сколько налетает пчела в течение постройки ячейки и снабжения ее провизией. Я измерил шагами расстояние от гнезда до того места, где пчела собирала материал для цемента, и от гнезда до поля, на котором она брала нектар и цветень. Записал, насколько хватило моего терпения, число полетов пчелы туда и обратно. Потом сравнил сделанное с тем, что осталось сделать, сложил, перемножил и получил около пятнадцати километров. Конечно, это очень приблизительная цифра: большая точность потребовала бы от меня такого терпения, которым я не обладаю. Но и полученный результат, а он, наверное, в действительности чаще выше, заслуживает внимания. В полном гнезде каменщицы около пятнадцати ячеек, оно покрыто слоем цемента толщиной в палец. Уже одно это сооружение, требующее больше всего материала, составляет половину всей работы пчелы. Для постройки всего гнезда каменщица пролетит расстояние чуть ли не в четыреста километров. Истощенная таким трудом пчела может сказать перед смертью: «Я поработала, я выполнила свой долг».

Вместо того чтобы строить новые гнезда, каменщица нередко занимает прошлогодние гнезда, если они не очень разрушены. Цементная покрышка гнезда так прочна, что обычно не портится: в ней лишь круглые дырочки, по одной на каждую ячейку. Это летные отверстия, через которые выбрались наружу выведшиеся пчелки. Такое гнездо достаточно немного подправить, и оно пригодно для заселения. Каменщица разыскивает старые гнезда и, лишь не найдя подходящих, начинает постройку новых.

Из одного гнезда каменщицы вылетает все ее потомство: несколько рыжих самцов и черных самок. Самцы не принимают никакого участия в заботах о потомстве: они улетают кормиться на поле. Остаются молодые самки. Какой из них достанется родное гнездо? Право принадлежит первому захватившему.

Поэтому, как только подходит время постройки ячеек и кладки яиц, пчела завладевает первым же свободным гнездом, и горе тому, кто попробует оспаривать его. Нападающая пчела будет обращена в бегство ожесточенным отпором и грубыми толчками. Из всех ячеек гнезда пчеле сейчас нужно только одна. Но ведь позже ей понадобятся и остальные, и она ревниво охраняет все гнездо, все ячейки. Я не помню, что когда-нибудь видел двух каменщиц, работающих одновременно на одном камне.

Работа по переделке и починке старого гнезда несложна. Пчела осматривает внутренность ячейки, отрывает кусочки кокона, оставшиеся на ее стенках, уносит осыпавшуюся из прогрызенного летного отверстия землю. Она штукатурит обвалившиеся места, немного поправляет вход, и это — все. Затем приносит провизию, откладывает яичко, и ячейка запирается крышкой.

Халикодома амбарная предпочитает жить большой компанией. Она устраивает целые колонии, населенные сотнями, даже тысячами пчел. Это не поселение, объединенное общими интересами, а простой поселок, в котором каждый работает для себя и не заботится о других. Домашних пчел эта толпа напоминает лишь своей многочисленностью и непрестанной работой.

Материал для постройки у халикодомы амбарной такой же, как и у каменщицы, но без камешков, а земляная пыль помельче. Сначала в дело идут прошлогодние гнезда, но их, конечно, не хватает для населения колонии: каждый год, с каждым новым поколением оно все увеличивается. К тому же у этих халикодом есть конкуренты тут же, в своей колонии. Пчелы-осмии появляются раньше хозяев колонии и успевают занять сколько-то ячеек. Так или иначе, но приходится строить новые ячейки. Пчелы лепят их на поверхности старых гнезд, располагая почти горизонтально и без всякого порядка. Каждая пчела строит как и где ей угодно. Единственное условие: не мешать работе соседок. Нарушение его влечет за собой драку, причем достается в ней нарушительнице. Новые ячейки, налепленные безо всякого порядка на поверхности общего гнезда, прибавляются каждый год. И гнездо все растет и растет.

Постройка новой ячейки начинается с сооружения крошечного полустаканчика. Сделав его, пчела летит за провизией. Принеся несколько порций цветеня и меда, она вновь принимается за земляные работы и надстраивает стенки стаканчика. Затем снова носит провизию, опять надстраивает, и так до тех пор, пока ячейка не достигнет нужной вышины и в ней не будет сложен достаточный запас провизии. Тогда пчела прилетает с комочком земли в челюстях. Осмотрев ячейку, она опускает в нее брюшко и откладывает яичко. Повернувшись, она закрывает ячейку комочком принесенного цемента и так ловко расплющивает его, что за один прием изготовляет тоненькую крышечку. Позже крышечка станет толще, пчела укрепит ее новыми слоями, но это не такая уж спешная работа.

Ячейку с отложенным яйцом нужно закрыть без задержки, пусть и поначалу совсем тоненькой крышкой. Если бы пчела, не закрыв входа в ячейку с отложенным яйцом, полетела за новой порцией цемента, то какой-нибудь грабитель мог бы завладеть ячейкой. Выбросив яичко пчелы, он заменил бы его своим. Так и случается иной раз. И вот халикодома откладывает яйцо, уже держа в челюстях заготовленный комочек цемента.

Наружная поверхность ячейки грубовата, видно слоистое строение ее стенок. Внутри стенки сглажены, но не полированы: позже личинка закончит эту работу.

Когда все ячейки готовы и яйца отложены, пчелы начинают делать общий покров гнезда. Они не различают теперь своих и чужих ячеек и прикрывают их все вместе. Толстый слой цемента закрывает гнездо сверху и с боков, цемент же заполняет промежутки между ячейками. В конце концов это общее гнездо принимает вид пирога из сухой грязи. Он потолще посередине, где расположена старая часть постройки, потоньше по краям, где находятся новые ячейки. Размеры гнезда различны и зависят от числа работниц, а значит, и от возраста первоначального гнезда. Бывают гнезда не больше кисти руки, а бывают и занимающие большую часть закраины крыши, площадь не в один квадратный метр.

Халикодома кустарниковая, если она работает в одиночку, начинает с устройства солидного фундамента на узенькой опоре. Затем строится ячейка — вертикальная башенка. За ней вторая, которая опирается не только на ветку, но и на фундамент первой ячейки. Одна возле другой группируются от шести до десяти ячеек. Затем общая земляная покрышка одевает и ячейки, и ветку, на которой они построены.

Опыт Дюгамеля

Реомюр рассказывает об одном опыте, который проделал его друг с пчелой-каменщицей. Он накрыл ее гнездо стеклянной воронкой, конец которой затянул кисеей. Вывелись три самца. Они прогрызли ход сквозь каменно-твердую покрышку гнезда, но и не попытались проделать отверстие в тонкой кисее. Самцы погибли, так и не выбравшись из воронки. Реомюр, описав этот случай, добавляет, что насекомые умеют делать лишь то, что нужно при обыкновенных, естественных условиях их жизни.

Мне не нравится этот опыт. Мне кажется неудачным предложить пчелам кисею. Каменщицы вооружены инструментами для пробивания хода сквозь плотный цемент, и нельзя требовать, чтобы кирка землекопа выполняла работу ножниц портнихи. Затем мне кажется, что плохо выбрана и сама тюрьма — стеклянная воронка. Как только пчела пробила себе путь через толстый земляной свод и увидела дневной свет, она считает себя освободившейся из тесноты гнезда, очутившейся на свободе. Она стремится к свету и наталкивается на невидимое препятствие — на стекло воронки. Что-то не пускает ее вперед, а там — залитое лучами солнца свободное пространство. Пчела выбивается из сил, пытаясь улететь туда, и не понимает — не может понять — всей бесполезности своих усилий. В конце концов она погибает, даже не взглянув в своем упорном стремлении к свету на кисею, которой затянут выход из воронки. Этот опыт нужно проделать в иных, лучших условиях.

Вместо стекла я беру обыкновенную серую бумагу. Она достаточно плотна и не пропустит света, и она же довольно тонка, так что пленник сможет ее прогрызть. Однако между цементным сводом и бумажной перегородкой немалая разница. Сможет ли каменщица проложить путь сквозь такую преграду? Способны ли ее челюсти разрезать тонкую перегородку? Раньше всего нужно выяснить именно это.

В феврале в гнездах каменщицы находятся уже взрослые насекомые. Я осторожно вынимаю несколько коконов и кладу их в кусочки тростника. Один конец таких кусочков закрыт естественной перегородкой — узлом стебля, другой — открытый. Укладываю коконы головой скрытой в них пчелы к открытому концу. Эти концы я запираю на всякие лады. Одни затыкаю земляной пробкой толщиной не меньше цементной покрышки гнезда, другие закрыты кусочком сорго в сантиметр толщиной, третьи — бумажным кружочком. Помещаю все эти кусочки в коробку вверх заделанными моими пробками концами. Накрываю коробку стеклянным колпаком и жду выхода пчел — мая месяца.

Результаты опыта превзошли мои ожидания. В земляной затычке была прогрызена круглая дырочка, совсем такая же, какую каменщица делает в цементном своде своего гнезда. В пробочке из сорго сделано круглое отверстие, аккуратное, словно пробитое машинкой. Такая же правильная дырочка оказалась и в бумажном кружочке: пчела не разорвала бумагу как попало. Итак, каменщицы оказались способными проделать работу, с которой их племя наверняка никогда не встречалось.

В те же дни я беру для опыта два нетронутых гнезда на камнях. На одном из них плотно прикрепляю поверх цементного свода кусок серой бумаги. Здесь, выходя наружу, пчеле придется прогрызть обычную земляную покрышку, а затем — бумажный листок. Вокруг другого гнезда я приклеил на камне маленький бумажный конус. Здесь те же два препятствия: цементный свод и бумажная перегородка, но между ними — пустой промежуток.

Результаты этих опытов резко различны.

Пчелы первого гнезда выбрались наружу: прогрызли земляную покрышку, прогрызли и бумагу, проделав в ней круглую дырочку. Во втором гнезде, под бумажным конусом, произошло иное. Пчелы проложили путь наружу сквозь свод и очутились под бумажным конусом. Найдя на некотором расстоянии новое препятствие — лист бумаги, они даже не попытались прогрызть его. Пчелы умерли под конусом.

Выйдя из своей земляной тюрьмы, пчела уже совершила все нужное для своего освобождения. Она заползала по крыше гнезда, а это означает конец работы и освобождение, прогрызать дорогу уже не нужно. И вдруг возникает новая преграда — стенки бумажного конуса. Чтобы преодолеть ее, пчела должна снова грызть, должна заняться тем, что она делает только один раз в своей жизни: второй раз прогрызать ход наружу. Приходится раздвоить единое по своей природе действие, и пчела не может сделать этого. Причина проста: побуждения к повторению уже проделанной работы нет. И каменщица погибает...

Перемещение гнезд

Не слишком тяжелые камни можно переносить и перекладывать как угодно. Поэтому гнезда каменщицы очень удобны для интересных опытов. Вот первый.

Я переношу метра на два камень с гнездом. Кладу его на открытом месте. Здесь он так же хорошо заметен, как и на прежнем, и пчела должна увидеть его.

Каменщица вскоре возвращается и летит прямо туда, где находилось гнездо. Она парит над пустым местом, приглядывается и садится именно туда, где лежал камень. Пчела долго и напрасно ищет, потом улетает, возвращается. Новые поиски — на лету или пешком, и все там же, где раньше был камень с гнездом. Внезапно пчела уносится вдаль и опять прилетает, опять ищет там, где остался след от перенесенного камня. Эти внезапные отлеты и быстрые возвращения, этот настойчивый осмотр пустого места повторяются много раз, прежде чем пчела улетит совсем. Конечно, она видела перемещенное гнездо, пролетая над ним много раз. Но она не признавала его своим: для нее это гнездо чужое, принадлежащее другой пчеле.

Опыт часто заканчивается тем, что каменщица даже не посетит камня, перенесенного всего на два метра, и улетает окончательно. Если расстояние совсем небольшое, например один метр, то пчела рано или поздно подлетит к камню с ее гнездом. Она ползает по камню, даже засовывает голову в незаконченную ячейку, колеблется. И все же она уходит туда, где должно было бы находиться ее исчезнувшее гнездо, и возобновляет там напрасные поиски. Перемещенное гнездо даже после тщательного осмотра она не признает своим, хотя оно никем не занято. Я навещал перемещенное гнездо через несколько дней, и оно оказывалось покинутым. Открытую и наполовину заполненную сладкой едой ячейку грабили муравьи, начатая ячейка осталась недостроенной. Перемещенное гнездо было навсегда оставлено его хозяйкой.

Этот факт не позволяет мне сделать вывод, что пчела, способная прилететь к своему гнезду за несколько километров, не умеет найти его на расстоянии метра. Я думаю иное. Пчела крепко помнит место, на котором помещалось гнездо, и она упрямо возвращается к нему, хотя гнезда уже нет. О самом гнезде она имеет очень смутное представление. Пчела построила его, наполнила ячейки сладким тестом, и все же она не узнает гнезда и покидает его лишь потому, что камень, на котором оно помещалось, лежит теперь на другом месте.

Странная память у насекомых! Она очень сильна при распознавании местности вообще, и она же крайне ограничена при узнавании своего собственного жилья. Я охотно назвал бы такую память топографическим инстинктом: ей известна карта местности, но незнакомо собственное гнездо. К такому выводу нас уже привели бембексы. Если открыть ее гнездо, то оса уже не интересуется личинкой, корчащейся на солнце. Она не узнает теперь своего гнезда, хотя раньше отыскивала с изумительной точностью место входной двери.

Сомнения в том, что каменщица находит свое гнездо лишь по месту, которое занимает камень с ним, можно устранить другим опытом.

Я убираю гнездо одной пчелы и кладу на его место другое. Оно взято по соседству и находится примерно в таком же состоянии. Перемену гнезд я делаю в отсутствие их хозяек. В этом, чужом гнезде, оказавшемся на месте ее собственного, пчела устраивается без каких-либо колебаний. Если она строила, то продолжает строительные работы, если начала носить в ячейку провизию, то летит за взятком и заканчивает снабжение чужой ячейки. Она и не подозревает подмены, не отличает своего гнезда от чужого и работает над чужой ячейкой словно над своей.

Через некоторое время я возвращаю каменщице ее собственное гнездо. Она не замечает этой перемены и продолжает работать. Новая перемена — и те же результаты.

Подставляя поочередно на одном и том же месте то чужое, то собственное гнездо, я убедился, что каменщица не в состоянии отличить свое гнездо от чужого. Каждый раз она спокойно продолжала начатую работу: лежал бы камень с гнездом на первоначальном месте.

Опыт можно сделать более интересным, если взять два соседних гнезда. Нужно подобрать такие, работы в которых находятся примерно в одном состоянии. Я меняю эти гнезда местами. Расстояние между ними едва равняется трем дециметрам, и каждая из хозяек видит разом оба жилища. Они могли бы различить свое от чужого, но по возвращении каждая садится на подставленное гнездо и продолжает работу. Можно сколько угодно раз менять эти гнезда, и обе каменщицы будут поочередно работать то над своей, то над чужой ячейкой.

Не является ли причиной большое сходство между обоими гнездами? Ведь я выбирал поначалу насколько возможно одинаковые из боязни, что пчелу отпугнет изменившаяся внешность гнезда. Мои предосторожности основывались на подозрении, что пчела достаточно проницательна, и я ошибся: ее не оказалось.

Теперь я беру два гнезда, совсем не похожих друг на друга. Единственное условие: в гнезде должна иметься такая ячейка, чтобы пчела смогла продолжать работу, начатую еще до перемещения гнезд. Первое гнездо старое, в его крыше восемь выходных дырочек — отверстий ячеек прежних обитателей. Одна из этих ячеек уже починена, и пчела начала носить в нее провизию. Второе гнездо новое. Здесь нет цементной покрышки, и оно состоит пока всего из одной ячейки» в которой лежит немного медового теста-

Я меняю эти гнезда местами. И что же? Пчелы мало смущены этим и не колеблются долго в выборе гнезд, между которыми едва ли метр расстояния. Владелица старого гнезда, найдя вместо него всего одну ячейку, осмотрела камень и без особых задержек сложила принесенную провизию в новую ячейку. Она сделала это не потому, что спешила освободиться от тяжелой ноши: улетев, она вскоре вернулась с новой порцией провизии. И она повторяет эту работу еще и еще и будет носить провизию до тех пор, пока я не помешаю ей в этом занятии.

Другая каменщица находит на месте своей единственной ячейки обширную постройку из восьми комнат. Поначалу она находится в большом затруднении: в какой из восьми ячеек была начата работа по снабжению ее провизией! Пчела осматривает поочередно все ячейки, спускается на самое дно их. В конце концов она находит то, что искала: ячейку, на дне которой лежит немного медового теста. С этого момента она делает то же, что и соседка: принимается носить провизию.

Переставим гнезда на их прежние места, потом снова обменим их. После коротких колебаний каждая пчела будет продолжать работу то в своей собственной ячейке, то в чужой. Колебания понятны: гнезда слишком разнятся между собой.

Наконец пчела откладывает яичко и заделывает ячейку. Неважно, чья она: своя или чужая. Было бы в ней достаточно медового теста.

Таковы факты. Я не решаюсь на основе их назвать памятью эту странную способность: точно знать место своего гнезда и не узнавать самого гнезда.

Сделаем опыт другого характера.

Каменщица только начинает строить ячейку. Я даю ей в обмен не только вполне законченную, но и заполненную медовым тестом, на которое настоящая хозяйка не замедлила бы отложить яичко. Что сделает новая хозяйка ячейки? Мой щедрый дар избавляет ее и от труда постройки, и от сбора провизии. Конечно, она пополнит запас теста, отложит яичко и запечатает ячейку.

Заблуждение, глубокое заблуждение! Логичное для нас нелогично для насекомого. Оно повинуется только инстинкту, не выбирает, не различает нужное от ненужного.

Новая хозяйка, начавшая в своей ячейке работу каменщика, находится во власти бессознательного побуждения. Она должна продолжать начатую работу, хотя бы это и было не только бесполезно, но даже противно ее интересам. Пчела, начавшая строить, будет строить. На верхний край ячейки, заполненной провизией, она укладывает валик из цемента. Потом делает второй, третий... Она укладывает столько слоев, что ячейка становится на треть выше обычной. Каменные работы закончены. Правда, пчела строила меньше, чем ей пришлось бы делать это, возводя свою ячейку, фундамент которой она закладывала до перемены мною гнезд. Но все же строила.

Теперь начинается заготовление провизии. И эта работа сокращена, иначе двойной запас просто не уместился бы в ячейке. Итак, каменщица только сократила свою работу. Очевидно, она инстинктивно почувствовала, что и высота ячейки, и количество провизии становятся чрезмерно велики.

Не менее убедителен обратный опыт.

Каменщице, которая начала носить мед, я подставляю гнездо с только что начатой ячейкой. Прилетевшая с провизией пчела приходит, по-видимому, в большое затруднение: в ячейке некуда сложить принесенный запас. Пчела исследует начатую ячейку, осматривает ее, долго колеблется, улетает, возвращается, снова улетает и опять спешит к ячейке. По ее поведению четко видно, сколь она затруднена. Мне хотелось сказать ей: «Возьми земли и закончи постройку; это дело нескольких минут, и у тебя будет помещение нужной глубины». Пчела другого мнения: она начала носить мед и, чтобы там не случилось, будет продолжать эту работу. Она ни за что не прервет собирания меда и цветеня для того, чтобы заняться строительством. Время для этой работы еще не наступило. Скорее пчела отправится на поиски чужой ячейки, найдет подходящую и войдет в нее, чтобы отложить свой мед. Пусть ей грозит злобная встреча с хозяйкой гнезда: она сделает свое. Желаю тебе успеха! Ведь причина этого отчаянного поступка я сам.

Дело может принять еще более серьезный оборот. Случалось, что в гнезде с начатой ячейкой находились и другие, уже заполненные провизией, с яичком, запечатанные. И вот, правда, лишь иногда, происходило следующее.

Убедившись в недостаточности начатой ячейки, пчела принимается грызть крышечку, прикрывающую соседнюю ячейку. Размягчая ее при помощи слюны, она терпеливо, крупинка за крупинкой, скоблит крышечку. Это очень трудная работа, и совершается она медленно. Проходит полчаса, пока углубление достигнет размеров булавочной головки. Я жду... Но вот меня охватывает нетерпение. Убедившись, что пчела старается открыть ячейку, я решаю помочь ей и кончиком ножа срываю крышечку. Вместе с ней отламывается и кусочек стены ячейки.

Я угадал: пчела старалась взломать потолок ячейки. Не обращая внимания на проломленную мною брешь в стене, она начинает носить сюда мед и цветень, хотя и того, и другого здесь достаточно. Затем она откладывает сюда яичко, хотя в ячейке уже лежит яйцо, отложенное подлинной хозяйкой гнезда. Проделав все это, она старательно закрывает ячейку крышечкой, но пролом в стене ячейки остается открытым.

Подведем итог. Пчела, начавшая сбор провизии, упорно продолжала начатую работу. Наперекор всем препятствиям она довела ее до конца, но самым нелепым образом. Вошла со взломом в чужое помещение, снабдила провизией уже наполненный склад, отложила яйцо в ячейку, в которой уже лежало яйцо настоящей хозяйки, и закрыла вход, оставив в стене брешь, починка которой была необходима.

Некоторые быстрые и последовательные действия насекомого так тесно связаны между собой, что для совершения второго непременно требуется предварительное повторение первого. Пусть это «первое» уже сделалось бесполезным. Я уже рассказывал, как желтокрылый сфекс упорно спускался в норку один, оставив сверчка перед входом в нее. Я отодвигал сверчка, и осе приходилось каждый раз подтаскивать его к норке. Неудачи, повторявшиеся много раз, не заставили сфекса отказаться от предварительного проведывания норки, совершенно бесполезного, когда оно повторяется в десятый, двадцатый раз. Каменщица, пусть в другой форме, служит примером бесполезного повторения действия, обязательно предшествующего последующему.

Внося в ячейку провизию, пчела совершает два действия. Сначала она входит в нее головой вперед, чтобы отложить принесенный в зобике нектар. Затем выходит, поворачивается и тотчас же снова входит, но уже задом, чтобы счистить с брюшка цветочную пыльцу. В тот момент, когда пчела хочет войти в ячейку задом, я осторожно отстраняю ее соломинкой. Таким образом, я помешал второму акту. Пчела проделывает все сначала: опускается в ячейку головой вниз. Ей нечего отрыгивать, ее зобик пуст, и все же она начинает с первого действия. После этого она собирается опустить в ячейку брюшко. Я снова отстраняю ее. И снова она входит в ячейку сначала головой вперед.

Можно много раз повторять это. Иногда пчела войдет в ячейку полностью, иногда — лишь до половины. Бывает, что она только опустит голову в отверстие. Но всегда это действие, утратившее всякий смысл, будет предшествовать опусканию брюшка в ячейку: отрыгивание меда предшествует откладыванию цветочной пыльцы. Перед нами движение, напоминающее движения машины, каждое колесо которой начинает вращаться только тогда, когда было пущено в ход первое, зачинающее движение колесо.

Возвращение в гнездо

Я задался целью повторить с каменщицей мои давние опыты с церцерис: попытаться узнать, насколько легко пчела возвратится к своему гнезду, если ее занести далеко.

Предназначенное для такого путешествия насекомое нужно ловить осторожно. Его нельзя хватать пинцетом или щипчиками: легко испортить крылышко, порвать или вывихнуть его. В то время когда пчела поглощена своей работой в ячейке, я накрываю ее склянкой. Взлетев, пчела попадает в нее, а отсюда я могу, не дотрагиваясь до пленницы, перегнать ее в бумажную трубочку. Эти трубочки я укладываю в жестяную коробку. Перед выпусканием пчелы на волю я мечу каждую яркой белой меткой: смесью мела с раствором гуммиарабика. Каплю этой кашицы откладываю концом соломинки на середину спинки, между крыльями. Нужно действовать быстро и деликатно, чтобы не придавить пчелу. Не всегда убережешься от жала, и с этим приходиться мириться. Впрочем, каменщица жалит небольно: ее укол гораздо слабее, чем у домашней пчелы.

Для начала я беру двух каменщиц на берегу Аига, где они хлопотали возле своих гнезд. Переношу их к себе в Оранж, мечу и выпускаю. Расстояние между этими двумя местами около четырех километров по прямой линии. Я выпустил пчел вечером, в тот час, когда они обычно заканчивают свои дневные дела. Возможно, что они отправятся в путешествие ночью. Утром иду к гнездам. Еще свежо, и работы пчел не начинались. Когда роса высохла, каменщицы начали хлопотать около гнезд. Я вижу одну, но без отметки, несущую мед к гнезду, из которого я взял его хозяйку. Чужачка нашла незанятую ячейку, завладела ею и начала снабжать ее провизией. Вдруг около десяти часов появляется хозяйка гнезда. Она может доказать свои права на ячейку: Они написаны на ее спинке мелом.

Вот и вернулась одна из моих путешественниц. Она пролетела четыре километра над лугами и засеянными полями. Мало того, она набрала дорогой и цветочной пыльцы, и сладкого нектара. Вернуться домой откуда-то из-за горизонта — удивительно, но прилететь со взятком — это пример изумительной экономии. Впрочем, дальние полеты, пусть и вынужденные, у пчелы всегда связаны с добыванием нектара и пыльцы.

Хозяйка гнезда вернулась и находит чужачку. Что такое? И она яростно набрасывается на противницу. Завязывается драка. Они то парят, почти не двигаясь, совсем близко одна от другой, жужжат и, наверное, бранятся в воздухе. Потом садятся на спорное гнездо, то одна, то другая. Я жду, что они сцепятся и пустят в ход жало. Нет, они не намерены вступать в смертельный бой и рисковать жизнью, чтобы расплатиться за обиду. Материнский инстинкт слишком силен, и соперницы лишь шумят и слегка толкают друг друга.

Победу одерживает настоящая владелица гнезда: очевидно, она черпает силы и смелость в своем ощущении правоты. Сев на гнездо, она не оставляет его и встречает соперницу сердитым шуршаньем крыльев. В конце концов захватчица отступает и улетает. Каменщица-хозяйка тотчас же принимается за работу, и так старательно, словно она не совершила только что такого далекого путешествия.

Вторая из моих пчелок совсем не явилась.

Решено проделать новый опыт. Теперь я попытаюсь как можно точнее высчитать время, потраченное пчелой на возвращение домой. Для нового опыта мне нужно гораздо больше пчел, и я отказываюсь от каменщицы: много этих пчел не наловишь. Под краем крыши моего амбара находится густонаселенное гнездо халикодомы амбарной. Эта пчела вдвое меньше каменщицы, но разве это важно. Тем больше чести будет этой пчеле, если она сумеет пролететь четыре километра и найти свое гнездо. Я набираю сорок пчел и каждую помещаю в отдельную бумажную трубочку. Чтобы добраться до гнезда, к стене приставлена лестница: она послужит моей дочери Аглае, чтобы следить за гнездом и точно отметить время появления первой пчелы. Мои карманные и домашние часы сверены и поставлены одинаково.

Устроив все это, я ухожу, унося в коробке сорок пленниц. Я иду на берег Лига, туда, где работает каменщица. Здесь мои пленницы выпущены, каждая с большой белой меткой на спинке. Не так легко и просто брать концами пальцев одну пчелу за другой; сорок раздраженных пчел, сующих жалом во все стороны. Невольно начинаешь остерегаться и бессознательно стараешься избежать укола жалом вместо того, чтобы понежнее взять пчелу. Короче говоря, из сорока пчел только двадцать улетели быстро. Остальные либо ползали в траве, либо сидели на листьях. Очевидно, это помятые при мечении.

В момент вылета здоровые пчелы не летят прямо к гнезду, как это делают в таких же случаях церцерис. Они летают как-то растерянно, одни — в одну сторону, другие — в противоположную. Однако, насколько это позволяет быстрый полет пчел, я замечаю, что пчелы, полетевшие было в противоположную от гнезда сторону, изменяют направление. Я не ручаюсь за это: трудно уследить за насекомым, исчезающим из поля зрения уже на расстоянии двадцати метров.

До сих пор погода благоприятствовала опыту, но вот она изменяется: при удушающей жаре небо начинают заволакивать тучи. Поднимается довольно сильный южный ветер, именно с той стороны, куда должны лететь мои пчелы, чтобы вернуться к гнезду. Смогут ли они лететь против такого ветра. Им придется лететь низко над землей, как при собирании меда. Полет на высоте, с которой они могли бы видеть окрестности, мне кажется, при таком ветре невозможен. Я возвращаюсь в Оранж с большими сомнениями в успехе моего опыта.

Подходя к дому, я вижу Аглаю с разгоревшимися от оживления щеками. «Две, — говорит она, — прилетели в три часа без двадцати минут с ношей пыльцы под брюшком».

Пчелы были выпущены в два часа. Следовательно, меньше трех четвертей часа им понадобилось для того, чтобы пролететь четыре километра. Это поразительный результат: ведь по дороге они еще и собирали пыльцу с цветков, да и летели против ветра. Следующие три вернулись на моих глазах, и все с провизией. День подходил к концу, и продолжать наблюдения не стоило. Когда солнце заходит, амбарные халикодомы покидают гнездо и укрываются, не знаю, где именно. Может быть, они прячутся под черепицами крыши, может быть, заползают в трещины и углубления в стене, а может быть, устраиваются на ночь и еще где-то.

На другой день, когда солнце призвало к гнезду разлетевшихся на ночь пчел, я снова принялся следить и подсчитывать халикодом с белой меткой на спинке. Успех превзошел все мои ожидания: я насчитал пятнадцать пчел, вернувшихся к гнезду и занявшихся здесь своей обычной работой. Потом разразилась гроза, несколько следующих дней были дождливыми, и наблюдения пришлось прекратить.

Итак, из двадцати пчел, которые, как мне казалось, были в состоянии лететь далеко, пятнадцать вернулись: две — в течение первого же часа, три — вечером, остальные — на следующее утро. Они вернулись к гнезду, несмотря на противный ветер и незнакомую местность. Несомненно, они в первый раз оказались на берегу Аига, где я выпустил их на волю. Никогда бы они сами не залетели так далеко: все нужное для постройки гнезда и снабжения его провизией у них было здесь же, поблизости. Известковую землю доставляла тропинка под стеной, нектара и цветочной пыльцы было достаточно на цветущих лугах, окружающих мой дом. Да я и вижу каждый день, что они собирают все нужное именно здесь, не улетая дальше какой-нибудь сотни метров от амбара.

Мои дальнейшие опыты над способностью халикодом издали возвращаться к своему гнезду были первоначально описаны в письме великому английскому натуралисту Чарлзу Дарвину. Я должен был дать ему отчет в нескольких опытах, идею которых он дал мне в своих письмах. Это был приятный долг: хотя обнаруженные мною факты и удаляли меня от теории Дарвина, я относился и отношусь с глубоким благоговением к благородству его характера и к его искренности как ученого. Я занят был составлением этого письма, когда до меня дошла потрясающая весть: этот чудесный человек умер. Нет смысла писать письмо теперь, когда он покоится в Вестминстере рядом с Ньютоном. В безличной форме, свободной от условностей, я изложу то, что нужно было рассказать в более ученой манере.

Английского ученого более всего поразила при чтении первого тома моих «Энтомологических воспоминаний» способность халикодом находить свое гнездо после того, как они были далеко от него унесены. Что помогает им при возвращении, какое чувство руководит ими? Ученый писал мне тогда, что ему всегда хотелось проделать один опыт с голубями, но другие занятия отвлекали его, и он не успевал осуществить это свое желание. Ученый просил меня попытаться проделать подобный опыт с моими пчелами. Задача оставалась той же, но птицы заменялись насекомыми.

В своем письме Дарвин предлагал мне поместить каждую пчелу в отдельную бумажную трубочку, как я и делал это в моих первых опытах. Затем перенести их для начала шагов на сто в направлении, противоположном тому, куда я намерен занести их окончательно. Здесь поместить пчел в круглую коробочку, которую быстро вращать то в одном, то в другом направлении. Этот прием должен уничтожить у них на некоторое время чувство направления. Проделав все это, повернуть обратно и пойти к тому месту, где предположено выпустить пчел на свободу.

Такой способ постановки опыта мне показался очень остроумным. Прежде чем пойти на запад, я отправляюсь на восток. В своих бумажных трубках, в темноте, мои пчелы ощущают каким-то образом это направление, и если ничто не смутит их, то они будут руководствоваться полученными впечатлениями. Так объяснилось бы возвращение в гнездо моих халикодом, занесенных за три-четыре километра от него. Но когда у пчел уже образовались некоторые ощущения при перемещении на восток, вдруг начинается быстрое вращение коробки с ними то в одном, то в другом направлении. Эти движения коробки сбивают пчел с толку, и они уже не воспринимают моего возвращения назад: насекомые остаются во власти впечатлений, полученных до вращения коробки. Я иду теперь на запад, но пчелам продолжает казаться по-прежнему, что они перемещаются к востоку. Выпущенные на свободу, они полетят на запад — в сторону, противоположную той, где находится их гнездо. Теперь они его никогда не найдут.

Подобный результат казался мне наиболее вероятным. К тому же деревенские жители рассказывали мне о всяких случаях, которые укрепляли мои надежды. Фавье, бесценный человек для такого рода справок, первый указал мне на это средство. Он рассказал мне, что когда хотят переселить кошку с одной фермы на другую, то ее сажают в мешок и мешок этот быстро вертят перед началом путешествия. Этим сбивают кошку с толку и мешают ей вернуться на старое, обжитое место. И другие повторяли мне то же самое, уверяя, что вращение мешка всегда достигало цели: сбитая с толку, кошка не возвращалась на старое место. Я сообщил английскому ученому, как крестьянин опередил науку. Дарвин был изумлен, я также, и оба мы надеялись на успех. Переписка эта велась зимой, и у меня было достаточно времени, чтобы подготовиться к опыту, который я намеревался проделать весной.

«Фавье, — сказал я в один из предвесенних дней моему помощнику, — мне нужны те гнезда, которые вы знаете. Раздобудьте мне их на днях». Фавье нашел на берегу Аига, в нескольких километрах от деревни, заброшенную хижину с большой колонией халикодом. Он хотел привезти черепицы с пчелиными гнездами на тачке, но я отсоветовал ему делать это: толчки при перевозке по каменистым тропинкам могли повредить ячейки. Решили нести на руках, в корзине. Отправившись вдвоем, они доставили мне четыре очень заселенные черепицы: все, что смогли донести Фавье и его помощник.

Я устроил принесенные черепицы так, что это было удобно и для меня, и для пчел. Под балконом находится широкая площадка, стены которой бывают освещены солнцем. Здесь нашлось место для всех: тень — для меня, солнце — для моих пчелок. К черепицам приделаны железные крюки, и каждая подвешена на стене на высоте моих глаз. Половина черепиц помещена на правой стене, половина — на левой. Общий вид такой выставки довольно оригинален. Впервые увидевшие ее предполагали, что это развешаны для провяливания большие ломти какого-то странного сала. А услышав, что это пчелиные гнезда, приходили в восторг от новых ульев моего изобретения.

Апрель еще не наступил, а в моих ульях началась оживленная деятельность. В разгар работы пчелы тучей летают на площадке, и эта туча непрерывно жужжит. Через площадку нужно проходить в кладовую, где хранится провизия. Мои домашние сначала сердятся на меня, что я поместил на самом ходу пчел, и боятся идти в кладовую. Ведь пчелы больно жалят. Мне приходится доказывать, что халикодомы совсем неопасны, что они очень кроткие пчелы и жалят, лишь когда их схватишь. Я подхожу к одному из гнезд, почти касаюсь его лицом, а оно черно от ползающих по нему пчел. Провожу пальцами по краю гнезда, сажаю пчел на руку, стою среди самого густого роя. Ни одного укола!

Мне издавна известен мирный нрав земляных пчел. Когда-то и я боялся и не решался подойти близко к гнездам халикодом. Теперь эти страхи давно оставлены. Самое большее, что может произойти, — пчела начнет парить возле вашего лица. Не отгоняйте ее: это мирное исследование, пчела как бы рассматривает вас. И вот вскоре мои домашние успокоились. Все — и маленькие и большие — ходили по площадке, ничего не опасаясь, и пчелы их не трогали. Больше того, перестав быть предметом страха, пчелы превратились в своеобразное развлечение.

Пришла пора приступить к опытам. Для мечения пчел я, как и раньше, употребляю гуммиарабик, но теперь смешиваю его с порошками разного цвета: красным, голубым и другими. Иным способом я и мечу моих пчел: теперь я не беру их в руки. Когда пчела, опустив в ячейку брюшко, счищает с него цветень или когда она занята постройкой, то в это время очень легко нанести ей на спинку отметинку. Не обратив никакого внимания на прикосновение кисточки, пчела улетает и возвращается со взятком или комочком цемента. Во время этого путешествия метка просыхает. Теперь можно поймать такую пчелу и поместить ее в бумажную трубочку, проделав это, не дотрагиваясь до насекомого руками. Я уже рассказывал раньше, как это делается. Трубочки я укладываю в коробку: в ней вся партия будет перенесена на место выпуска. А там будет достаточно открыть бумажные трубочки. Итак, все проделывается без прикосновения к пчеле пальцами.

Теперь нужно решить вопрос: какой срок назначить себе для подсчета вернувшихся в гнездо пчел? Объясню подробнее. Цветная метка, нанесенная мной на спинку пчелы, не очень прочна: краска попадает лишь на волоски. Пчела часто чистится, отряхивается, пушок ее постоянно трется о стенки ячейки. Пушистая и так хорошо одетая в начале взрослой жизни, халикодома под конец работ выглядит облезлой. Ее пушок изнашивается и вытирается, чему очень помогает и выбор мест для ночлега. Каменщица ночует и проводит пасмурные дни в какой-нибудь из пустых ячеек своего гнезда — головой вниз. Амбарная халикодома делает то же, пока в ее гнезде есть свободные ячейки, но устраивается иначе — головой кверху. Позже, когда все старые ячейки оказываются занятыми и началась постройка новых, места ночлега меняются. Мои халикодомы теперь ночуют и проводят пасмурные дни в соседней куче камней. Они собираются здесь, в какой-нибудь узкой щели между камнями, десятками, иной раз подвести штук, самцы и самки вместе. Каждая старается заползти поглубже, и все они трутся спиной о камни. В этой куче пчел попадаются даже такие, которые лежат, словно спящие люди, на спине.

Можно ли надеяться, что при таких условиях моя метка сохранится долго? Нужно тотчас же пересчитывать вернувшихся пчел; нельзя откладывать это дело до следующего дня: будет поздно. Поэтому я решаю вести подсчет только тех пчел, которые вернутся в тот же день.

Осталось одно: позаботиться о вращательном приборе. Дарвин советует мне взять круглую коробку, которая вращалась бы при помощи оси и рукоятки. Ничего подходящего у меня под руками нет. Самое простое — применить деревенский способ заноса кошки в мешке. Мои пчелы, каждая в особой трубочке, будут помещены в жестяную коробочку. Я уложу эти трубочки очень плотно, чтобы они не бились друг о друга при вращении коробки. К коробочке я привяжу шнурок и все это сооружение буду вращать как угодно быстро и в любом направлении. Я смогу даже описывать сложные кривые, восьмерки, могу и сам в это время повертеться, направляя мою пращу то туда, то сюда.

2 мая 1880 года я пометил белой краской десять халикодом. Когда метка высохла, я поймал их, уложил трубочки с ними в коробку и отправился не к месту выпуска, а в противоположную сторону, примерно на полкилометра. Мимо моего дома проходит тропинка, и она удобна для моих подготовительных маневров. Надеюсь, что никто не увидит, как я буду вращать мою пращу.

В конце тропинки стоит крест. Я останавливаюсь возле него и начинаю на все лады вертеть моих пчел. И что же! Как раз, когда я верчу мою коробочку на длинном шнуре и сам кружусь на пятках, мимо проходит женщина из соседней деревни. О, какими глазами она посмотрела на меня! Выкидывать такие дурацкие штуки у подножья креста... Это похоже на колдовство, и об этом заговорит вся деревня.

Ничего не поделаешь, пришлось продолжать мое верчение, и это было большой храбростью с моей стороны: ведь у меня оказался свидетель. Потом я пошел назад и направился к западу. Чтобы избежать новых встреч, иду самыми глухими тропинками, даже напрямик через поля. На полдороге повторяю вращение, чтобы сделать мой опыт более убедительным. Придя на место, проделываю это в третий раз. Я прошел примерно три километра. Место открытое, с редкими деревьями. Погода хорошая, небо ясное, легкий северный ветерок. Я сажусь на землю и выпускаю моих пчел. Время два часа пятнадцать минут.

Как только я открываю трубочку, пчела вылетает. Немного покружившись, чаще около меня, она стремительно улетает в сторону Сериньяна. Так по крайней мере мне кажется. Четверть часа спустя моя старшая дочь Антонина, которая следит за гнездами, отмечает прибытие первой меченой пчелы. Вечером прилетели еще две. В общем, из десяти выпущенных пчел три вернулись в тот же день.

На следующий день я повторяю опыт. Десять халикодом помечены красным, чтобы отличить их от вчерашних пчел. Я иду той же дорогой, повторяю те же вращения в конце и в начале пути. Пчелы выпущены в одиннадцать часов пятнадцать минут утра. Я предпочел утро, потому что в это время пчелы наиболее азартно работают. Одну пчелу Антонина увидела у гнезда в одиннадцать часов двадцать минут. Если это была первая из выпущенных мною пчел, то на весь перелет ей понадобилось всего пять минут. А ведь она могла быть и не первой, и тогда она летела меньше пяти минут. Это наибольшая скорость, которую мне удалось подметить. В двенадцать часов я вернулся домой и увидел еще трех пчел. Больше ни одной пчелы с красной меткой я в тот день не заметил. Итак, из десяти пчел четыре вернулись,

4 мая погода была очень благоприятная для моих опытов: теплая, ясная, тихая. Я взял пятьдесят халикодом, помеченных голубым. Расстояние оставалось тем же. Первый раз я вращал коробку, отойдя всего на несколько сотен шагов от дома в восточном направлении. Пока я шел на восток, а потом обратно на запад, еще три раза вращал коробку с пчелами; придя на место выпуска, проделал его в пятый раз. Если пчелы и теперь не будут сбиты с пути, то уж не потому, что я вращал их мало. В девять часов двадцать минут утра я начинаю открывать свои трубочки. Еще слишком рано, и мои пчелы мало подвижны. После короткой солнечной ванны они летят. Когда быстрота полета позволяет разглядеть направление, я вижу, что большинство их летит в сторону гнезда. В девять часов сорок минут выпущена последняя пчела. У одной из пчел метка стерлась, и я ее не считаю. Первые из пчел, по словам Антонины, появились в девять часов тридцать пять минут — через пятнадцать минут после освобождения. К полудню вернулись одиннадцать пчел, а к четырем часам дня — семнадцать. В общем, вернулось семнадцать пчел из сорока девяти.

14 мая был сделан четвертый опыт. Погода прекрасная, с легким северным ветерком. В восемь часов утра я беру двадцать халикодом с розовой меткой. Вращений было четыре. Все пчелы, за полетом которых я смог уследить, полетели в сторону гнезда. Сегодня они не кружились возле меня. Некоторые улетели сразу, большинство присаживались на землю и улетали лишь немного спустя. Я вернулся домой в девять часов сорок пять минут. Две пчелы с розовыми метками уже прилетели, и одна из них занимается постройкой ячейки. К часу дня было уже семь вернувшихся пчел — все, что я заметил в этот день. Итак, семь пчел из двадцати выпущенных вернулись.

Остановимся на этом. Опыт был проделан достаточное число раз, но не привел к тем выводам, которых мы ждали. Халикодомы возвращаются, и процент вернувшихся в тот же день колеблется между тридцатью и сорока: Мне тяжело расставаться с мыслью, внушенной Чарлзом Дарвином: я тем охотнее принял эту идею, что считал ее пригодной для окончательного решения вопроса. И вот есть красноречивые факты, а вопрос остается таким же темным, как и прежде.

В 1881 году я повторил опыт, но в других условиях. До сих пор опыты ставились на открытой равнине, а теперь я решил добавить к трудностям расстояния еще и трудности местности. Отказавшись от всяких вращений и ходьбы в противоположную сторону, я выпущу моих пчел в самом густом из сериньянских лесов. Как они выберутся из этой чащи, в которой я сам первое время не мог обойтись без компаса? У меня будет помощник — пара молодых глаз, более способных уследить за началом полета пчел. Этот первый порыв к гнезду так часто повторялся, что начинает интересовать меня больше, чем самое возвращение. Помощник — аптекарский ученик, приехавший на несколько дней к своим родителям. Мне хорошо с ним: он кое-что знает.

16 мая состоялась моя первая экспедиция в лес. Было жарко, собиралась гроза. Южный ветер был так слаб, что не мог помешать моим пчелам. Взято сорок халикодом. Для сокращения подготовительных работ я не мечу их дома, а буду делать это на месте выпуска. Это мой старый прием, при котором часто бываешь ужален, но я хочу выиграть время, а потому предпочитаю именно его. Через час мы приходим в намеченное место. Значит, расстояние от дома по прямой линии не менее четырех километров. Выбираем такое место, чтобы можно было заметить, куда полетит только что выпущенная пчела.

Это прогалина среди густой заросли. Вокруг густая стена леса, закрывающая со всех сторон горизонт. На юге, в стороне гнезда, ряд холмов поднимающихся метров на тридцать над тем местом, где нахожусь я. Ветер слабый, но он дует от дома, в направлении, противоположном тому, в каком должны лететь пчелы. Я поворачиваюсь спиной к Сериньяну, мечу и выпускаю пчел. Опыт начат в десять часов двадцать минут утра.

Половина пчел улетает не сразу: чуть полетав, они садятся на землю, приходят в себя и лишь тогда летят. Другие решительнее: с самого начала направляются в сторону гнезд. Все выпущенные пчелы, описав вокруг нас несколько кругов, направляются к югу. Нет ни одного исключения среди тех, за полетом которых нам удалось уследить. Они поворачивают к югу, словно ими руководят указания компаса.

В полдень мы вернулись домой. У гнезд еще нет ни одной из занесенных пчел. Через несколько минут я вижу двух, а к двум часам было девять вернувшихся. Но вот небо потемнело, задул ветер, собиралась гроза. Нельзя больше рассчитывать на возвращение. В общем вернулись девять пчел из сорока, иначе — 22%.

Это меньше, чем при опытах прошлого года: тогда возвращалось от 30% до 40% пчел. Но таких результатов и следовало ожидать: я метил пчел на месте выпуска и, конечно, помял некоторых из них, помешали тучи, надвигавшаяся гроза. Приняв во внимание все эти помехи, я склонен думать, что возвращение через холмы и леса совершается не хуже, чем через равнины.

Остается последнее средство, чтобы сбить с пути моих пчел. Я занесу их подальше, потом, описав большой круг, вернусь другой дорогой и выпущу их невдалеке от деревни. Для этого нужен экипаж. Мой помощник предлагает свою тележку. Взяв с собой пятнадцать халикодом, мы едем по прямой дороге, потом возвращаемся по другой, описываем круг в девять километров и останавливаемся в двух с половиной километрах от нашей деревни. Здесь к нам присоединяется Фавье: он пришел по прямой дороге с другими пятнадцатью халикодомами. Они нужны для сравнения с моими. Теперь у меня две партии пчел, обе по пятнадцать штук. У тех, которых я вез с собой, розовая метка, у принесенных Фавье — голубая. Жарко, очень ясно и очень тихо. Трудно пожелать лучшей погоды для успешности опыта. В полдень пчелы выпущены.

К пяти часам вечера вернулись семь пчел с розовыми метками и шесть — с голубыми. Процент почти одинаковый (46 и 40), и небольшой перевес на стороне розовых, которых я вез круговой дорогой, — конечно, случайность.

Опыт достаточно показателен. Ни вращения, которые я проделывал, ни препятствия в пути, ни запутанность дороги не могут сбить халикодом и помешать им вернуться к гнезду.

До сих пор мои опыты проделывались только с самками, более привязанными к гнезду. Что сделают самцы, если их унести далеко от гнезда? Я не очень доверял этим пчелиным кавалерам, с шумом толпящимся возле гнезд в ожидании появления самок. В бесконечных драках они оспаривают «благосклонность» самок, выползающих из ячеек, а во время разгара работ исчезают. «Не все ли им равно, — думал я, — возвратиться к родной куче земли или устроиться в другом месте, лишь бы было за кем «поухаживать». Я ошибался: самцы возвращаются в гнездо. Правда, они слабее самок, а потому я не уносил их уж очень далеко: хватит для них и прогулки длиной около километра. Однако, для них это было далеким путешествием, притом по неизвестной стране: я никогда не видал, чтобы они сами предпринимали далекие экскурсии.

В гнездах халикодомы амбарной часто поселяется пчела осмия трехрогая. Она представляла отличный случай узнать, насколько распространена среди перепончатокрылых способность возвращаться к гнезду. Я воспользовался этим случаем. И что же? Трехрогие осмии — самки и самцы — умеют находить гнездо. Мои опыты с этой пчелкой были коротки, проделал я их на малом количестве пчел и на небольших расстояниях, но их результаты совпали с другими опытами. В общем способность возвращаться к гнезду была удостоверена мной у четырех видов: каменщицы, халикодомы амбарной, осмии трехрогой и церцерис бугорчатой. Должен ли я обобщить шире и приписать всем перепончатокрылым способность ориентироваться в незнакомой местности? Я воздержусь от этого, потому что мне известен очень важный случай противоположного значения. Его дали мне наблюдения над муравьями.

Чувство направления

Среди богатств моей лаборатории на пустыре первое место занимает муравейник знаменитого рыжего муравья — муравья-амазонки, имеющего рабов. Не способный воспитать свое потомство, отыскать пищу, даже взять ее, когда она находится рядом, этот муравей нуждается в том, чтобы его кормили и заботились о его семье и гнезде. Рыжие муравьи — воры куколок других муравьев. Они грабят соседние муравейники другого вида и уносят оттуда куколки. Выходящие из этих куколок рабочие муравьи становятся примерными работниками в чужом гнезде.

С наступлением июньской и июльской жары я часто вижу, как в послеобеденное время амазонки отправляются в свой разбойничий набег. Их колонна растягивается на пять-шесть метров. Если на пути нет ничего, заслуживающего внимания, ряды движутся в порядке, в строю. При малейших признаках чужого муравейника авангард останавливается. Ряды рассыпаются, муравьи бегут во все стороны. Вскоре разведчики обнаруживают ошибку, и колонна продолжает свой путь. Войско проходит садовые аллеи, исчезает в траве, снова показывается, перебирается через кучу сухих листьев и опять принимается искать. Они ищут, но — наудачу.

Наконец найдено гнездо черных муравьев. Амазонки врываются в подземные камеры, хватают куколок черных и уносят их. У дверей подземных жилищ, у входов в муравейник, разгорается борьба. Черные защищают свое добро, рыжие стараются его унести. Неравная борьба не затягивается: победа остается за рыжими. Амазонки спешат к своему жилищу, держа в челюстях добычу: кокон со скрытой в нем куколкой. Для читателя, не знакомого с повадками амазонок, их история очень интересна. Но, к сожалению, я должен оставить ее в стороне: она слишком отвлекла бы нас от главного — от вопроса о возвращении к гнезду.

Расстояние, которое проходит воровское войско амазонок, различно. Оно зависит от того, много ли по соседству черных муравьев. Иной раз достаточно пройти десять-двадцать шагов, в других случаях приходится сделать сто и больше Шагов. Однажды я видел, как экспедиция отправилась за пределы сада. Амазонки перебрались через ограду и отправились на хлебное поле. Дорога им безразлична: обнаженная земля или густая трава, куча сухих листьев, камни, кусты — колонна ничему не отдает предпочтения. Так, когда она отправляется на поиски добычи. Обратная дорога строго определена: муравьи возвращаются по своим следам, повторяя все извилины пройденного пути. Обремененные добычей, амазонки иной раз возвращаются к гнезду очень сложным путем, проложенным благодаря всяким случайностям охоты. Они идут там, где уже проходили, и такой маршрут обязателен: как бы муравьи ни были утомлены, какая бы опасность им ни угрожала, они не изменят направления.

Предположим, что амазонки только что перебрались через кучу сухих листьев. Для муравья этот путь полон гор и пропастей: то и дело они срываются с обрывов, многие выбиваются из сил, стараясь выбраться из глубины, карабкаются наверх по качающимся мостикам... Что за важность! При возвращении пойдут этой же дорогой. Пусть они обременены тяжелой ношей, их путь лежит через этот трудный лабиринт, и его не минуешь. Что нужно сделать, чтобы избежать такого труда? Немного отклониться от первоначального пути. Рядом, всего один шаг расстояния, — прекрасная дорога. Но нет, колонна упорно карабкается на ворох листьев.

Я однажды видел, как амазонки, отправляясь в набег, проходили по внутренней окраине бассейна с водой, в котором плавали поселенные там мною золотые рыбки. Дул сильный ветер, сметая десятки муравьев в воду. Рыбы всплыли на поверхность и хватали утопленников. Пока колонна прошла этот путь, муравьиное войско уменьшилось раз в десять. Я думал, что назад они пойдут другой дорогой, обойдут стороной роковой бассейн. Ничего подобного! Обремененная куколками «шайка» снова пошла опасным путем, и теперь рыбы получили двойную добычу: муравьев и куколок. Муравьиное войско снова понесло большие потери, но направление было сохранено.

Несомненно, что возвращение по старому пути вызвано трудностью найти свое жилье после дальней экспедиции. В таких случаях у насекомого нет выбора: нужно идти по уже пройденной дороге. Когда гусеницы походного шелкопряда выходят из гнезда и переползают на другую ветку, чтобы покормиться листьями, они выпускают шелковые нити. Вот самый простой способ наметить дорогу: шелковая тропинка приведет к дому.

Муравей-амазонка — перепончатокрылое насекомое, а поведение этих насекомых гораздо сложнее, чем гусениц бабочек. Однако его способы находить дорогу домой очень примитивны: он идет по уже пройденному пути. Не руководствуется ли он обонянием, различая по запаху свои следы? Многие думают так, ссылаясь на усики муравьев, все время находящиеся в движении. Я не придаю особого значения обонянию. Мои опыты показывают, что вряд ли амазонки руководствуются запахом.

Выслеживание муравьев, чтобы подстеречь выход амазонок из гнезда, отнимало у меня много времени. Я взял себе в помощники мою внучку Люси. Она присутствовала однажды при нападении амазонок на муравейник черных, видела бой и похищение куколок. Я рассказал Люси, что она должна делать и как важна порученная ей работа. Люси очень горда тем, что она, такая маленькая, работает для науки и старается изо всех сил. В хорошую погоду она бегает по саду и следит за амазонками. Я вполне рассчитываю на нее: однажды она доказала мне свое усердие. И вот девочка стучит в дверь моего кабинета:

— Это я, Люси. Иди скорее: рыжие вошли в дом черных. Скорее иди!

— А ты хорошо помнишь, по какой дороге они шли?

— Да, я наметила.

— Наметила? Как?

— Я сделала, как мальчик-с-пальчик: набросала по дороге маленьких белых камешков.

Я бегу. Все было так, как рассказала моя шестилетняя помощница. Люси носила с собой запас белых камешков. Увидя, что колонна амазонок отправилась в поход, она пошла за ней, отмечая камешками пройденный путь. Теперь муравьи уже возвращаются. До гнезда им остается около сотни шагов, и я успею приготовиться к опыту.

Вооружившись большой щеткой, я заметаю след на пространстве в метр шириной. Пыль, по которой прошли муравьи, сметена, и поверхность дороги стала иной. Если на пыли оставался запах муравьев, то теперь его нет, и это собьет их с пути. Таким способом я перерезаю путь колонны в четырех местах. Муравьи подходят к первому перерыву. Их колебание сразу заметно. Некоторые идут назад, потом вперед, затем опять назад, другие разбегаются в стороны и словно пытаются обойти разметенное место. Авангард вначале сбился в кучу, теперь он расползается вширь на три-четыре метра. Все больше муравьев подходят к препятствию и в нерешительности ползают около него. Наконец несколько муравьев ползут по разметенному месту. Часть следует за ними, но большинство отправилось в обход.

На остальных перерывах те же остановки, те же колебания. И все-таки они пройдены — напрямик или обходом. Несмотря на мои козни, амазонки вернулись домой по уже пройденному ими пути, намеченному белыми камешками.

Этот опыт как бы говорит в пользу обоняния. Четыре раза — на каждом перерыве — повторялись колебания. И все же муравьи пошли по старой дороге. Может быть, моя щетка работала недостаточно чисто и оставила на месте частички пахучей пыли? Муравьи, пошедшие в обход разметенного места, могли руководствоваться сметенной на край пылью: она-то уж пахла. Прежде чем высказаться за или против, нужно повторить опыт.

Несколько дней я обдумываю план нового опыта. И вот Люси снова выслеживает амазонок и вскоре сообщает мне об их выходе из гнезда. Камешки снова отмечают дорогу, на которой я выбираю место, удобное для моего опыта. Холщевая кишка, служащая для поливки сада, притащена к муравьиной дороге, кран открыт, и поток воды заливает путь. Вода пущена сильно, чтобы смыть с земли все, на чем мог остаться запах муравьев. С четверть часа залита дорога быстрым потоком шириной в большой шаг. Когда муравьи, возвращаясь из набега, приблизились, я уменьшил силу водяной струи и убавил глубину потока. Теперь водяная скатерть не превышает сил муравья. Вот препятствие, которое амазонки должны преодолеть, если им непременно нужно идти по старому пути.

Теперь муравьи колеблются дольше, и задние успевают догнать передовых. Все же амазонки решаются переправиться через поток. Крупные соринки, плавающие по воде, служат им мостами и плотами: одни перебираются по принесенным водой соломинкам, другие взбираются на сухие оливковые листочки. Самые ловкие быстро достигают противоположного берега. Среди этого беспорядка, суетни, поисков брода ни один не выпускает из челюстей своей добычи.

Короче говоря, поток был перейден по уже пройденному пути, по старому следу.

После этого опыта мне кажется очевидным, что запах здесь не играет никакой роли: ведь вода смыла с дороги все. Посмотрим теперь, что произойдет, если запах муравьиной кислоты заменить другим, более сильным. Я подстерегаю очередной поход амазонок и в одном месте их пути натираю почву несколькими горстями мяты, только что срезанной мною в саду. Листьями мяты я прикрываю дорогу позади надушенного места. Муравьи проходят по натертому мятой месту совершенно спокойно. Перед местом, прикрытым листьями, они несколько задерживаются, но потом проходят и по листьям.

После этих двух опытов, я думаю, нельзя посчитать обоняние руководителем муравьев, возвращающихся в гнездо. Другие доказательства окончательно убедят нас в этом.

Ничего не трогая, я разложил поперек пути большие газетные листы, придавив их камешками. Этот ковер совершенно изменил внешность пути, но ничего не отнял у него из того, что могло бы издавать запах. Перед газетными листами муравьи колебались еще больше, чем перед всеми иными препятствиями. Они обследовали бумагу со всех сторон, пытались пройти вперед, отступали и очень не сразу отважились пойти по незнакомой дороге. Наконец бумажная преграда была пройдена. Но впереди муравьев ожидала новая хитрость: я усыпал дорогу тонким слоем песка. Песок желтый, а почва сероватая. Изменившаяся окраска пути сбивает с толку муравьев, и они снова колеблются. Но колебания эти были короче, чем перед бумагой. В конце концов они прошли и через это препятствие.

Листы бумаги и песок не могли уничтожить запаха. Судя по остановкам и колебаниям, находить здесь дорогу муравьям помогало не обоняние, а зрение. Ведь каждый раз, как я изменял внешний вид пути — при помощи щетки, воды, листьев, мяты, бумаги, или песка, возвращающаяся колонна останавливается, колеблется.

Конечно, зрение, но очень близорукое, для которого несколько песчинок изменяют горизонт. И тогда отряд, спешащий домой, останавливается, очутившись в незнакомой ему местности. Если препятствие, наконец, пройдено, то лишь потому, что некоторым муравьям удается сделать это. Остальные следуют по следам этих удальцов.

Зрения было бы недостаточно, если бы муравьи не обладали хорошей памятью на места. Память у муравьев? Что это такое? Чем она похожа на нашу память? У меня нет ответа на эти вопросы, но несколько строк хватит, чтобы доказать, что насекомое помнит те места, на которых оно однажды побывало. Вот что я видел много раз. Иной раз случается, что в ограбленном муравейнике добычи оказывалось больше, чем амазонки смогли унести за один набег. Значит, нужен второй поход, и на другой день или через несколько дней отправляется новая экспедиция. Теперь колонна уже не ищет дороги: амазонки направляются к богатому куколками муравейнику по уже известной им дороге.

Мне приходилось отмечать камешками два десятка метров пути, по которому два-три дня назад прошли муравьи, и я заставал их экспедиции на той же самой дороге. Я вперед говорил себе: «Они пройдут по следам, намеченным камнями», и они действительно шли вдоль, моего, ряда камешков, не делая заметных отклонений. Возможно ли, что дорога несколько дней сохраняла оставленный на ней запах? Никто не решится утверждать это. Значит, муравей руководствуется именно зрением, соединенным с памятью о местности. Эта память так прочна, что удерживается день и дольше. Она и необычайно точна, потому что ведет колонну по той самой тропинке, по которой она шла вчера, ведет по всем ее извивам.

Как станет вести себя муравей в незнакомой местности? Обладает ли он, хотя бы в небольшой степени, направляющим чувством халикодом? Может ли он найти свой муравейник или догнать свой отряд?

Во время своих грабительских походов амазонки посещают разные части моего сада неодинаково: чаще других они отправляются на северные участки, где больше муравейников. В южной части сада я их вижу очень редко, и, очевидно, она им знакома мало. Запомнив это, посмотрим, как ведет себя муравей, сбившийся с дороги.

Я поджидаю вблизи муравейника возвращающийся из набега отряд. Подставляю одному муравью сухой лист и, когда он всползает на него, отхожу на два-три шага в южном направлении. Этого достаточно, чтобы муравей заблудился. Положенный на землю, он бродит наудачу, держа в челюстях добычу. Я вижу, как он поспешно удаляется от своих товарищей, возвращается, опять удаляется, идет то направо, то налево. Все напрасно. Этот муравей заблудился в двух шагах от своего отряда. Я помню несколько таких случаев, когда заблудившийся, проискав с полчаса дорогу, не находил ее, наоборот, все дальше и дальше уходил от нее, держа в челюстях куколку. Не знаю, что сталось с ним и с его добычей. У меня не хватало терпения до конца проследить за этими глупыми хищниками.

Повторим опыт, но теперь отнесем муравья к северу. После более или менее долгих колебаний и поисков во всех направлениях муравей догоняет свою колонну. Он очутился в знакомой ему местности.

Итак, ни вращение коробки, ни холмы и леса на пути, ни запутывание дороги, ни новизна места — ничто не может сбить с пути халикодом и помешать им вернуться к гнезду. Что же указывало путь моим пленницам? Голубь, занесенный за сотни километров от своей голубятни, находит ее. Ласточка, возвращаясь со своих зимних квартир в Африке, перелетает моря и поселяется в своем старом гнезде. Что руководит ими в столь далеком путешествии? Что руководит кошкой, когда она бежит домой, находя дорогу среди путаницы улиц и переулков, которые видит в первый раз? Что заставляло халикодом, выпущенных в лесу, сразу лететь в сторону гнезда? Конечно, не зрение и не память. У них есть какая-то особенная способность, специальное, направляющее, чувство. Оно так чуждо нам, что мы не можем мало-мальски отчетливо понять его, и оно-то и направляет голубя, ласточку, кошку, пчелу и других, позволяет им выбраться из незнакомой местности. Не буду выяснять, что это за чувство. Я доволен уже тем, что посодействовал доказательствам его существования.

С каким специальным органом связано это чувство, где помещается такой орган у перепончатокрылых насекомых? Раньше всего вспоминаешь усики: к ним прибегают всякий раз, когда не могут понять действий насекомого. Помимо того, у меня немало поводов, чтобы приписать им направляющее чувство. Отыскивая озимого червя, щетинистая аммофила все время ощупывает усиками почву, по-видимому, она при их помощи и узнает о присутствии дичи в почве. Эти исследующие нити-усики, направляющие охотника, не могут ли они направлять и путешественника? Посмотрим, что скажет опыт.

У нескольких халикодом я обрезаю как можно короче усики. Уношу этих изуродованных пчел подальше от гнезда и выпускаю. Они возвращаются в гнездо, как и обычные пчелы. Я проделывал такие опыты и с бугорчатой церцерис: она возвращалась к своей норке. Итак, от одной из гипотез мы отказались: направляющее чувство с усиками не связано. С чем же оно связано, где искать его? Я не знаю.

Но зато я хорошо знаю, что пчелы с отрезанными усиками, возвратясь к гнезду, не возобновляют работ. Пчела летает около своей постройки, присаживается на край ячейки и долго сидит здесь, задумчивая и унылая. Она улетает и прилетает, прогоняет всякую дерзкую соседку, но никогда не начинает работать. На другой день такую пчелу возле гнезда уже не видишь: лишившийся инструментов, рабочий не склонен работать. По-видимому, усики халикодомы играют очень важную роль в совершенстве ее работы: они постоянно шевелятся, ощупывают, измеряют. По-видимому, усики — измерительные инструменты пчелы: они и угломер, и отвес, и все прочее. Но в чем заключается их настоящая роль — этого я не знаю.

Бедствия халикодом

Унося далеко от гнезда моих халикодом, я заметил, что если они отсутствовали слишком долго, то, вернувшись, находили свои ячейки запертыми. Ими воспользовались соседки, закончили постройку, заготовили провизию, отложили яичко. Заметив такой захват, вернувшаяся из далекого путешествия пчела скоро утешалась. Она начинала грызть крышку какой-нибудь из соседних ячеек. Работающие рядом пчелы не препятствовали ей делать это: они были слишком заняты делами сегодняшнего дня, чтобы ссориться с разрушительницей вчерашней, давно законченной работы. Раскрыв ячейку, пчела немножко строит, приносит немного провизии, потом уничтожает находящееся в ячейке яичко, откладывает свое и заделывает ячейку. Перед нами особенность нравов, заслуживающая глубокого изучения.

Часов в одиннадцать утра, в самый разгар пчелиных работ, я подхожу к черепицам, привешенным у моего балкона. Халикодомы заняты, кто постройкой, кто заполнением ячеек провизией. Я мечу десяток пчел различными красками, наношу метки и на их ячейки. Когда метки высохли, ловлю этих десять пчел, помещаю каждую в отдельный бумажный пакетик и укладываю все это в деревянный ящичек до следующего дня.

Пока хозяек не было, их ячейки исчезли под новыми постройками, а иные, которые не были закончены, теперь заперты: их заняли другие пчелы. На другой день, как только я освободил моих пленниц, они вернулись к своей черепице. Сутки они отсутствовали, и все же каждая находит свою ячейку — дорогую ячейку, которую она вчера строила. Она тщательно исследует все вокруг нее и даже по соседству, если ячейка исчезла под новыми постройками.

Ячейка осталась на виду, она доступна, но заперта крепкой крышкой: захватчица отложила в нее свое яичко. «Яичко — за яичко, ячейка — за ячейку» — таков жестокий закон возмездия. «Ты украла мою ячейку, я возьму твою». Недолго думая, обиженные принимаются взламывать крышечки ячеек, которые им приглянулись. Иногда это своя ячейка, которой снова завладевает ее законная хозяйка. Чаще это чужое жилье, даже далеко расположенное от утраченной ячейки пострадавшей — освобожденной пленницы.

Пчела терпеливо грызет известковую крышечку. Общая покрышка всего гнезда будет наложена в конце работ на все ячейки сразу. Ее еще нет, и пчеле нужно разрушить лишь крышечку, чтобы открыть вход внутрь ячейки. Это медленная и трудная работа, но она посильна челюстям халикодомы. Вся крышечка превращается в порошок. Взлом совершается открыто и самым мирным образом: соседки не вмешиваются, хотя среди них находится и владелица этой ячейки. Пчела очень ревнива пока строит ячейку, и она на редкость забывчива, когда дело касается ячейки законченной. Для нее существует лишь настоящее: в нем все; прошедшее и будущее — ничто.

Наконец крышка взломана, вход в ячейку открыт. Несколько времени пчела стоит, наклонившись над ячейкой. Она наполовину засунула в нее голову и как бы созерцает. Потом улетает, затем нерешительно возвращается... Наконец решение принято. Яичко, лежавшее на поверхности медового теста, схвачено и выброшено вон, словно мусор. Я много-много раз видел это злодейство и, признаюсь, много раз сам вызывал его. Когда пчеле нужно отложить свое яйцо, то она с жестоким равнодушием относится к яйцам других — своих товарок.

У другой захваченной ячейки халикодома занята заготовкой провизии. Она отрыгивает мед и счищает цветень в ячейку, снабженную достаточным запасом. Вижу я и таких, которые немножко работают около пролома, принеся сюда лишь несколько лопаточек цемента. Пусть работы по заготовке провизии и постройке ячейки вполне закончены, халикодома принимается за прерванную ее пленением работу с той точки, на которой она прекратилась двадцать четыре часа назад.

В конце концов новое яичко отложено, ячейка закрыта. Из моих десяти пленниц одна, менее терпеливая, не взламывает крышечку. Она попросту выгоняет хозяйку из наполовину снабженной провизией ячейки. Долго сторожит на пороге жилья и, наконец, почувствовав себя хозяйкой, принимается дополнять запас провизии. Я слежу одновременно и за ограбленной и вижу, что та завладевает в свою очередь тоже чужой ячейкой. Она взламывает крышечку, и ее поведение ничем не отличается от поведения халикодом, которых я сутки продержал в плену.

Значение этого опыта очень велико, а потому его нужно повторить: необходимо подтверждение. Почти каждый год я повторял его и всегда с теми же результатами. Добавлю лишь, что некоторые из пчел, которым нужно было вознаградить себя за потерянное в плену время, оказывались очень спокойными. Я видел таких, которые принимались строить новую ячейку, а иногда и таких, правда очень редко, которые отправлялись на другую черепицу, словно хотели избежать близкого соседства с грабителями. Встречались мне и такие, которые приносили комочки цемента и принимались усердно поправлять крышечку собственной ячейки, хотя в ней и лежало чужое яичко. Все же чаще всего они взламывали крышечку ячейки.

И еще одна подробность, не лишенная значения. Совсем не обязательно ловить халикодом и сажать их на некоторое время в тюрьму, чтобы увидеть только что описанные насилия. Последите терпеливо за работами в поселке, и вы увидите неожиданные вещи. Прилетает халикодома, взламывает крышку и откладывает яйцо в готовую ячейку. Вам неизвестно, почему она так поступает. На основании только что описанных опытов я вижу в такой пчеле запоздавшую хозяйку: какая-то случайность сильно задержала ее вдали от гнезда.

Запоздавшая захватывает заделанную — свою или чужую — ячейку. Переделывает заново крышечку, приводит все в порядок, уничтожает чужое яичко, откладывает свое. Станет ли она продолжать подобный разбой? Никоим образом. Месть — это удовольствие богов и, может быть, домашних пчел. Халикодома удовлетворяется взломом одной ячейки. Она сразу успокаивается, как только пристроит свое яичко, ради которого столько работала. С этого момента и побывавшие в плену и просто запоздавшие принимаются за обычную работу: честно строят, честно заготовляют провизию. Все злые помыслы оставлены...

Закончив постройку гнезда, халикодома с полным правом может сказать: «Я хорошо поработала». Она отдала для будущей семьи всю свою жизнь — жизнь, длящуюся пять-шесть недель. Теперь она умирает. Она может быть довольна: в ее дорогом домике все в порядке. В нем есть и отборная пища, и защита от зимних холодов, и надежные запоры от врагов. Все в порядке. По крайней мере так можно думать. Увы! Бедняжка пчелка глубоко заблуждается.

Я знаю не всех врагов этой мирной и трудолюбивой пчелы, но мне известно, что их не меньше дюжины. У каждого из них свои охотничьи приемы, свои хитрости и уловки грабителя. Одни из них завладевают припасами пчелы, другие питаются ее личинками, третьи захватывают для себя и ее жилища.

Воры провизии — это пчелы стелисы и диоксы: стелис носатая и диокса опоясанная.

Стелис ищет вполне законченное гнездо пчелы-каменщицы. Найдя его, долго исследует со всех сторон, а потом сквозь общую покрышку гнезда пробивает дорогу внутрь. Отгрызая и вынимая челюстями цементные крошки, вор прокладывает в общей покрышке гнезда канал, а затем протачивает и крышку ячейки. Цемент, из которого построено гнездо каменщицы, очень прочен и тверд, и разрушительная работа стелис затягивается надолго. Наконец проточена и крышка ячейки. На поверхность провизии стелис откладывает от двух до двенадцати яичек рядом с яйцом хозяйки: оно остается нетронутым. Стелис гораздо меньше каменщицы, и запасов одной ячейки хватает для нескольких личинок воришки. Теперь нужно закрыть ячейку. Эта работа выполняется с большим искусством, но материал для нее не тот, что у хозяйки. Обычно гнезда пчелы-каменщицы беловатого цвета: цемент для них изготовлен из известковой пыли, собранной на дороге. Стелис готовит свой цемент из красной глины, подобранной тут же, возле гнезда. Поэтому заделанный вход в канал, прогрызенный стелис, сразу заметен: красная заплатка в несколько миллиметров шириной. Это пятнышко — верный признак того, что в ячейке поселился паразит.

В заселенной и каменщицей, и стелис ячейке дела поначалу идут неплохо. Сожители буквально плавают в изобилии пищи и делят ее по-братски. Но вскоре для личинки-хозяйки настают тяжелые времена. Пищи становится все меньше, и наконец она совсем исчезает, а личинка каменщицы еще не достигла и четверти своего полного роста. Ограбленная объедалами, она тощает, сморщивается и умирает. А личинки стелис начинают готовить коконы: маленькие, крепкие, коричневые, плотно прилегающие друг к другу. Позднее в такой ячейке найдешь между стенкой и кучкой коконов маленький засохший трупик. Это предмет столь нежных забот — личинка каменщицы.

Теперь расскажем о диоксе. Этот вор смело посещает гнезда во время самого разгара работ: и огромные поселения амбарной халикодомы, и уединенные гнезда каменщицы. Рой пчел, шумящий около поселения, не смущает диоксу. Со своей стороны пчелы совсем равнодушны к замыслам паразита: ни одна работница не погонится за ним, если только он не подлетит слишком близко. Да и тогда она просто отгонит диоксу, как и всякого, кто ее толкает, мешает работать. Здесь тысячи халикодом, вооруженных жалом. Каждая могла бы одолеть диоксу, но ни одна не думает нападать на нее. Никто и не подозревает грозящей опасности.

А между тем диокса прогуливается среди пчел и выжидает удобной минутки. Я вижу, как вор в отсутствие хозяйки спускается в ячейку и выходит из нее со ртом, запачканным цветочной пыльцой. Словно большой знаток, диокса переходит из магазина в магазин и всюду пробует мед. Кормится ли паразит или выбирает пищу для своей будущей личинки? Не знаю. Но всегда, после скольких-то таких прогулок, я нахожу диоксу стоящей в какой-нибудь ячейке брюшком вниз, головой наружу. Или я очень ошибаюсь, или это момент откладывания яичка.

Осмотрев поверхность медового теста после ухода паразита, я не вижу ничего подозрительного. У вернувшейся хозяйки глаза проницательнее моих, но и она ничего не замечает и спокойно продолжает носить в ячейку провизию. Она-то уж заметила бы чужое яйцо, отложенное на провизию. Я знаю, в какой чистоте она содержит свой склад провизии, знаю, как старательно она выбрасывала все, что я совал в ее ячейку: соломинку, пылинку, чужое яичко. Очевидно, яичко диоксы, если оно туда и отложено, лежит не на поверхности провизии. Я не проверял этого, но подозреваю, что яичко зарыто в медовом тесте. Когда я вижу диоксу, выходящей из ячейки с запачканным желтой пыльцой ртом, то предполагаю, что вор ходил на разведку: искал укромного местечка для своего яйца. Спрятанное яичко ускользнет от проницательности хозяйки; лежи оно на открытом месте — и его выбросят из ячейки. Для откладки яйца диоксы благоприятно лишь то время, которое она и выбирает. Нельзя откладывать яйцо после того, как хозяйка отложила свое: поздно. Ячейка будет тотчас же заделана, а диокса не умеет, подобно стелис, взламывать крышечку.

В гнездах каменщицы трудностей меньше. Эта пчела, отложив яйцо, оставляет ячейку временно открытой: улетает за цементом для изготовления крышки. Если у нее в челюстях и оказался комочек цемента, то его мало для полной крышки: нужно несколько комочков, чтобы замуровать отверстие ячейки каменщицы. Пока самка летает за цементом, диокса успела бы обделать свои дела, но все говорит за то, что и здесь она ведет себя так же, как у амбарной халикодомы: прячет яичко в медовое тесто.

Какова судьба яичка каменщицы, оказавшегося в одной ячейке с яичком диоксы? Я напрасно в таких случаях искал его, вскрывая гнезда и амбарные халикодомы, и каменщицы в разные сроки. В ячейке всегда находился лишь паразит: хозяйская личинка бесследно исчезала. Надо полагать, что паразит, вылупившись из яичка, раньше всего уничтожает яйцо законной хозяйки, как то делают иные паразиты в иных гнездах.

Итак, яичко каменщицы уничтожено. Необходима ли его гибель для диоксы? Нисколько. Запас провизии в ячейке амбарной халикодомы достаточно велик, и тем более богат он в ячейке каменщицы. Личинка диоксы съест лишь треть, самое большее половину этого запаса. Остальное остается нетронутым.

Таковы в общих словах два паразита халикодом — поедатели чужой пищи. Но не они доставляют каменщице самые большие несчастья. Если стелис замаривает голодом ее личинку, а диокса уничтожает яичко, то другие готовят потомству труженицы еще более плачевный конец. Когда пчелиная личинка, толстая и блестящая от жира, сплетет себе кокон появляются новые враги. Против изобретательности этих паразитов бессильны оболочки и покрышки гнезда. Вскоре на брюшке спящей куколки появляется новорожденный червячок, который и питается сочной жертвой. Таких врагов, нападающих на спящую глубоким сном куколку или закоконировавшуюся личинку, трое: левкоспис, антракс и крошка монодонтомер. Мы подробно расскажем о них в одной из следующих глав.

Отняты припасы, уничтожено яичко, погибла от голода или съедена молодая личинка. Все ли это несчастья? Нет. Работника не только лишают потомства, у него отнимают и его жилье. Появляются новые, иные паразиты, которые стараются отнять у каменщицы ее гнездо. Когда каменщица строит новое гнездо на камне, то ее почти постоянного присутствия достаточно, чтобы удержать вдали любителей готовых квартир. Если кто-нибудь и осмелится во время ее отсутствия наведаться в ее гнездо, то, возвратясь, она быстро выгонит его. В новом доме нечего бояться даровых квартирантов. Но каменщица пользуется и старыми гнездами, если они не слишком разрушены.

Вот сюда-то и являются различные перепончатокрылые, усердно собирающие мед и устраивающие ячейки, но не способные построить помещение для этих ячеек. Такие пчелки охотно заселяют старые гнезда халикодом и стараются поскорее завладеть ими. Здесь царит закон природы, по которому гнездо остается за тем, кто первый его занял. Устроится в старом гнезде каменщица — и ее не тронут. Опередит ее кто-то, завладеет раньше ее таким завидным наследством — и она уступит бездомникам свою хижину, а сама уйдет на другой камень строиться заново.

Между такими даровыми квартирантами каменщицы я на первое место ставлю осмию и мегахилу. Обе они работают в мае, в одно время с каменщицей. И обе они так невелики, что могут в одной ячейке каменщицы уместить пять-восемь штук своих. Осмия подразделяет эту ячейку наклонными перегородками на очень неправильные комнатки. Перегородки она изготовляет из пережеванных листьев какого-то растения, из того же материала делает и затычку, но в нее для прочности подмешивает песчинки. Позже зеленая масса темнеет, становится бурой, и трудно определить, из чего она изготовлена. Старые гнезда каменщицы иногда занимают и еще два вида осмий: осмия Моравица и осмия синяя, а также какая-то пчела-антидия, вида которой я не знаю: я нашел в ячейке каменщицы только ее ватный мешочек.

В гнездах амбарной халикодомы поселяются осмии трехрогая и Лятрейля. Последняя — постоянный спутник амбарной халикодомы; трехрогая же осмия селится и у других пчел, живущих многочисленными колониями, например у антофоры пушистоногой.

Амбарная халикодома — строитель гнезда, осмия пользуется результатами чужого труда. И все же обе они работают рядом, и каждая мирно занимается своим делом. Можно подумать, что между ними существует молчаливое согласие об этом совместном владении на кучке черепицы. Я не уверен в том, что осмия достаточно скромна и не злоупотребляет добродушием халикодомы: наверное, она захватывает не только брошенные ячейки. Но так это или не так, а весь этот поселок живет без ссор: одни строят новые ячейки, другие занимают старые. У пчелы-каменщицы осмии занимают все гнездо. Каменщица не любит компанию, и она скорее откажется от гнезда, чем станет делить его с кем-либо.

Убийцы личинок, грабители припасов и просто сожители еще не исчерпывают списка всякого рода нахлебников и паразитов. Старые гнезда — склады провизии, конечно, иного сорта. Здесь и мертвые пчелы: выйдя из куколки, пчела не смогла прогрызть себе ход сквозь цементную покрышку. Здесь и мертвые личинки, и нетронутые, заплесневевшие запасы медового теста, и клочки коконов, и обрывки кожицы — остатки линек. В старом гнезде амбарной халикодомы заселен лишь наружный слой ячеек. А вся постройка иной раз достигает двадцати сантиметров в толщину, и это — катакомбы, наполненные высохшими трупами и испорченными припасами. Здесь живут жуки: пестряки, притворяшки, кожееды антрены. Личинки пестряков — розовые, черноголовые — поедают остатки медового теста, личинки притворяшек и антренов грызут остатки трупов, коконов, клочки кожицы.

Проходят годы. Постройка амбарной халикодомы дряхлеет, дождевая вода проникает в трещины и щели, подмывает фундамент. Пчелы покидают такое поселение, и теперь оно начинает разрушаться. И все же гнездо не лишается населения. В остатках старых ячеек и галерей поселяются пауки, сюда же прячут помпилы пауков для своих личинок.

Это последнее население разрушающегося жилья мало взыскательно: был бы укромный закоулок.

У нашей третьей халикодомы — халикодомы кустарниковой — крайне редки паразиты и сожители. Очевидно, потому, что ее гнезда подвешены на тоненьких веточках, не прочны и служат не больше одного года. Осмии не могут заселить такое гнездо: в нем нет старых ячеек. Диокса и другие паразиты, очевидно, избегают жилища, построенного на качающейся ветке. Она удачно размещает свои гнезда — эта кустарниковая халикодома!

И правда, посмотрите, сколько всяких неприятностей у каменщицы и амбарной халикодомы. Каких только паразитов и грабителей не найдешь в ее поселениях. Каменщица селится в одиночку, но и в ее гнездах множество врагов. Я знаю такой случай: из девяти ячеек гнезда каменщицы восемь были заняты паразитами, и лишь одна — личинкой пчелы. Гнездо каменщицы без паразитов — большая редкость.

Обитатели ежевичного куста

По краям дорог и полей растет колючая ежевика. Ее сухие стебли — ценная находка для пчел и ос-охотниц. Сердцевина стебля мягкая, ее легко выскоблить, и тогда получится канал — галерейка для гнезда. Обломанный или срезанный конец стебля — великолепное место для начала работы: строитель сразу попадает в сердцевину. Для любителя насекомых нарезанная зимой вязанка этих стеблей — богатейший источник интересных находок. Одно из моих любимых зимних занятий — это посещение кустов ежевики.

У стеблей ежевики богатое население. Только в кустах, растущих вокруг моего дома, я насчитал тридцать видов обитателей. А много ли было этих кустов? Наблюдатели, обследовавшие большие площади, насчитывают до пятидесяти видов.

Стебли ежевики заселяют всякие мастера-строители. Одни выскабливают длинные каналы — до тридцати сантиметров длиной — и делят их перегородками на этажи, на ячейки для личинок. Другие, менее искусные и не обладающие хорошими инструментами, пользуются чужими коридорами, покинутыми их строителями. Они подправляют покинутое жилье, очищают его от всяких остатков и устраивают новые перегородки: глинистые или из оскребков сердцевины. Такие жилища легко узнать: их ячейки не одинаковы, часто крупнее, чем нужно. Строитель, выгрызая канал, был экономен: не тратил зря ни времени, ни сил. Пользуясь чужим гнездом, можно быть расточительным. Таков, например, трипоксил стебельчатый. Чтобы устроить склад для своих скудных запасов, он разделяет занятый им готовый канал тоненькими глиняными перегородками на неравные ячейки. Одни из них около сантиметра в длину, как раз по размерам насекомого, другие бывают и по пять сантиметров: столь обширное помещение трипоксилу не нужно.

Есть и еще одна группа обитателей ежевики — паразиты. Они одинаково опасны и для строителей, и для вселенцев. Им не приходится ни выгрызать канал, ни строить ячейки, ни заготовлять провизию. Они откладывают свое яйцо в чужую ячейку. Их личинки будут питаться провизией законной хозяйки жилья, а то съедят и хозяйку-личинку.

Осмия трехзубчатая — главный представитель населения куста ежевики. Ее галерея в карандаш толщиной бывает до тридцати сантиметров длиной. Весной можно застать эту осмию за работой. Усевшись на стебле, она начинает выгрызать в нем канал. Отгрызая кусочки сердцевины, пчела вытаскивает их наружу, выбрасывает и снова ползет в канал. Эта однообразная работа продолжается несколько дней, пока галерея не станет достаточно длинной. Случается, что работа прекращается из-за узла стебля: он слишком тверд для челюстей осмии.

Изготовив канал, осмия начинает собирать медовое тесто, откладывать яйца, строить перегородки. Она начинает эту работу в самой глубине канала: первая ячейка — самая дальняя от входа. На дно канала пчела накладывает кучку медового теста, откладывает на нее яичко и строит перегородку. Будущая личинка получит отдельную ячейку длиной около сантиметра.

Ячейка нецилиндрическая. Когда пчела выгрызает канал, она оставляет на его стенках тонкий слой сердцевины. При отделке ячейки осмия соскребает эту сердцевину, но не ровно, а посередине ячейки больше, чем по концам. Получается помещение вроде бочоночка. Оскребки сердцевины идут на сооружение перегородки: потолка для первой ячейки и одновременно пола для второй.

Так осмия строит ячейку за ячейкой. Дойдя до входа в канал, пчела затыкает его толстой пробкой из оскребков. Гнездо закончено, и больше осмия сюда не вернется. Если она не отложила всех своих яиц, то в другом стебле сделает другое гнездо.

Количество ячеек в гнезде зависит от стебля: в длинном стебле без узлов их бывает до пятнадцати штук. Если зимой расколоть такой стебель, то увидишь, что в каждой ячейке лежит рыжий прозрачный кокон. Сквозь его стенки просвечивает личинка, погруженная в глубокий зимний сон.

Какой из этих коконов самый старый и какой самый молодой? Очевидно, самый старый кокон находится на дне канала, в ячейке, построенной первой. Самый молодой кокон — близ выхода. Кокон заполняет ячейку целиком. Дорога наружу для вылупившейся из куколки осмии одна: через единственный выход из канала. Вниз прохода нет: стебель продолжается под землей корнями. По сторонам ячейки — деревянистая стенка стебля. Только через единственный вход в канал можно выбраться наружу, и первой должна выйти осмия из самой близкой к выходу ячейки. Это последняя ячейка, и в ней — самая молодая из личинок. Таким образом, первыми должны покинуть гнездо самые молодые, последними — самые старые.

В самой дальней от входа ячейке находится старшая из осмий, ее ячейка была заложена первой. Может ли она сразу очутиться на свободе? Между ней и выходом наружу — ряд ячеек, каждая — с коконом. Проложить себе путь к выходу — разрушить все ячейки по дороге к нему, истребить весь выводок. Невозможно! Сомневаться, действительно ли выход из коконов происходит в порядке старшинства. Может быть, первой выходит самая молодая осмия, в первой от входа ячейке? За ней — вторая и дальше? Тогда выход наружу был бы совсем несложен. Но так ли происходит на деле?

Леон Дюфур, наблюдая схожий случай, поспешил с выводом. Он прослеживал развитие одного из видов ос-строителей — одинера. Его гнездо в стебле ежевики похоже на канал осмии: тот же ряд ячеек. Дюфур решил, что первым завершает свое развитие одинер из последней ячейки: по его мнению, самая молодая личинка обгоняет в развитии своих старших сестер. «Природа, настолько же изобретательная в своих планах, как и богатая средствами для их выполнения, должна была предвидеть и предупредить это затруднение: она пожелала, чтобы самая молодая личинка совершила превращения и оставила гнездо прежде всех, освободив путь второму из своих собратьев, второй — третьему и т. д. Именно в таком порядке происходит вылупление и выход одинеров ежевичного куста». Так объяснил Дюфур столь странное явление.

Одинер, о котором пишет Дюфур, не встречается в наших местах. Но я знаю, что ни один из известных мне обитателей ежевичного куста так себя не ведет. Из одинаковых по своему устройству гнезд и способ выхода должен быть схожим. Достаточно проследить историю одного из обитателей ежевики, чтобы узнать, каковы повадки других, и проверить вывод Дюфура.

Я займусь главным образом осмией трехзубчатой: по числу ячеек в гнезде она лучше других поддается лабораторным опытам. Первое, что мне нужно выяснить, — это порядок выхода пчел из коконов. Я укладываю зимой около десятка коконов в стеклянную трубку, открытую с одной стороны, закрытую — с другой. Перегородки между коконами делаю из кружочков, нарезанных из сердцевины африканского проса — сорго. Мои перегородки — около пяти миллиметров толщиной — толще естественных, но это выгодно для опыта. Стеклянная трубка спрятана в картонный футляр и повешена вертикально на, стене в моем кабинете. Она не одна, и каждая из них повторяет природные условия: коконы расположены в том же порядке, как и в стебле, отделены перегородками. Сняв картонный чехол, я увижу через стекло все, что произойдет в трубке.

Самцы трехзубчатой осмии вылетают в конце июня, самки — в начале июля. Когда подойдет время, нужно будет осматривать трубки по нескольку раз в день. Сейчас — зимой — они могут спокойно висеть в моем кабинете.

Шесть лет я занимался этими наблюдениями. Я много раз видел выход осмий из коконов и могу утверждать, что вылупление происходит без всякого порядка. Первая осмия вылупляется в какой придется ячейке: в самой дальней, самой ближней, в любой иной. Иной раз в один день, даже за один час, вылупляется несколько осмий в самых различных ячейках. Этого и следовало ожидать. Яйца были отложены в течение немногих дней. Много ли означает разница в два-три дня, когда развитие осмии длится почти год. Есть и другая причина отсутствия последовательности в выходе осмий. У перепончатокрылых самцы, как правило, появляются раньше самок. В гнезде есть коконы и тех и других, и они перемешаны как придется. Последовательность выхода явно невозможна.

Факты подтверждают эти соображения. Каждая осмия разрывает свой кокон независимо от того, что происходит в соседних. Так ведут они себя в природе, то же видел я и в моих стеклянных трубках.

Разорвав оболочку кокона, осмия начинает грызть потолок своей ячейки (стебель расположен более или менее вертикально, и перегородки между ячейками оказываются потолком-полом). Она прогрызает в нем канал, имеющий вид усеченного конуса: широкой частью он обращен к пчеле. Очень тонкие перегородки при проходе пчелы через канал разрушаются совсем. Перегородки из сорго в моих трубках были толще природных, здесь ход оставался целым, и по его форме я мог судить о том, какая из двух осмий-соседок его прогрызла.

Вылупилась первая осмия и прогрызла свой потолок. Голова ее просунулась наружу и оказалась около кокона соседней ячейки. Пчела пятится. Ворочаясь в своей ячейке среди обломков потолка и обрывков кокона, она ждет день, другой, сколько нужно. Иной раз она пробует протиснуться между стеной ячейки и чужим коконом, иногда даже принимается выгрызать в стенке стебля ход, чтобы расширить узкий проход через чужую ячейку. В стеклянной трубке можно увидеть это. Я вкладываю внутрь трубки полоску толстой серой бумаги и слежу через открытую половину трубки. Осмия принимается грызть бумагу, пытаясь проложить в ней путь в обход чужого кокона.

Самцы осмий мельче самок, и у них есть некоторые шансы на удачу: сжавшись и немного помяв чужой кокон, они протискиваются через узкий проход и добираются до следующей ячейки. Иногда и самке удается проделать это. Но впереди они наталкиваются на новую перегородку. Пчела прогрызает ее, снова протискивается, и снова перед ней — перегородка. Самцы слабы для такой работы, а перегородки в моих трубках слишком толсты: далеко им не уйти. В стебле ежевики им иной раз удается выбраться таким путем наружу. Самки сильнее, а их челюсти крепче, они дальше продвигаются в моих трубках. В стебле ежевики, где кокон занимает всю ширину канала, выйти таким способом наружу, думаю я, смогут лишь некоторые самцы.

Пусть канал узок и выход через занятые ячейки невозможен. Что произойдет?

Осмия пробует пробраться через соседнюю ячейку, ей не удается сделать это. Она возвращается в свою ячейку и там ждет несколько дней. Она очень терпелива, да уж очень долго ждать и не приходится: в течение недели все пчелы данного гнезда покинут свои коконы. И вот выходит пчела из кокона в соседней ячейке: верхней, понятно. Дорога наружу свободна.

Выход осмий из коконов совершается без всякого порядка. Но порядок выхода из гнезда всегда одинаков: от верха к низу. Лишь изредка некоторым самцам удается пробраться через занятые ячейки и выйти наружу, избежав общей очереди.

Изумительна осторожность, с которой относится осмия к еще не разломанному кокону в соседней ячейке. Как бы она ни спешила наружу, она не дотронется до него челюстями. Осмия разломает перегородку, начнет грызть стенку ячейки, будет пробовать протиснуться тут и там, но кокон неприкосновенен. Бывает и так, что кокон — препятствие — никогда не исчезнет. Умерла молодая личинка, и несъеденное медовое тесто превратилось в липкую пробку, с которой не справиться челюстям пчелы. Погибла личинка в коконе, и на пути всех пчел, оказавшихся ниже этой ячейки — непреодолимое препятствие. Как поступит осмия?

Среди стеблей ежевики иной раз встретишь продырявленный, с одной-двумя дырками на боку. Вскрывая такие стебли, я понял откуда взялись эти редкие «окна». Они вели в покинутую ячейку, выше которой находилась ячейка, заполненная заплесневевшим тестом. В этой ячейке погибло яичко, провизия осталась и закупорила проход. Осмия из соседней нижней ячейки сумела прогрызть стенку стебля. Через проделанную дырку она вышла наружу, через нее же выбрались и пчелы из остальных нижних ячеек. Стебли, взятые в природе, рассказали мне об этом. Проверяю на опыте.

Я выбираю кусочек стебля ежевики с самыми тонкими стенками. Расщепляю его вдоль на два желобка, вынимаю коконы и выскабливаю желобки изнутри. Затем укладываю коконы в один из желобков, делаю перегородки между ними из кружочков сорго. Эти кружочки с обеих сторон покрытые сургучом: такую перегородку осмия не прогрызет. Прикладываю друг к другу оба желобка и крепко обвязываю их. Подвешиваю это «гнездо» вертикально.

Наступает июль: время выхода осмий. Из двадцати запертых сургучными перегородками пчел шести удалось прогрызть в стенке круглые дырочки и выйти наружу. Остальные погибли в своих ячейках. Раскрыв мои желобки, я увидел, что все осмии пытались выйти через стенки: в каждой ячейке были следы попыток прогрызть дырочку, но только более сильным удалось проделать это. Очевидно, если обычный путь закрыт, то осмии, наверное и другие обитатели ежевики, прогрызают стенку, чтобы выйти вбок. Но не всякому по силам такая работа.

Ну, а если путь прегражден коконом с мертвой личинкой? Я укладываю в моих стеклянных трубках вперемежку коконы с живыми и мертвыми личинками: кокон с живой, кокон с мертвой, и так до конца трубки. Вылупившиеся осмии прогрызают перегородки, разрывают коконы и проходят через них, превращая в порошок мертвых личинок. Итак, коконов с мертвыми личинками осмии не щадят: они для них лишь препятствие, которое нужно преодолеть.

Я проделал еще один опыт. Взял живые коконы осмии и коконы совсем другого вида пчел. Уложил их попеременно в трубку. Результат оказался неожиданным. Осмии, выйдя из коконов, прошли через ячейки с чужими коконами: превратили их в клочья. Они не пощадили коконов чужого вида! Очевидно, осмии различают живое от мертвого и свои коконы от чужих. Мои опыты показали это. Но ответа на вопрос, как осмии узнают это, у меня нет.

Осмии — мои соседи

В конце зимы, когда холода начинают отступать перед теплыми порывами приближающейся весны, бывают превосходные дни. Зацветает миндаль. Зелени еще нет, и местность выглядит уставленной большими куполами из белого атласа. В цветущих кронах миндаля начинают гудеть пчелы, собирающие свои первые запасы. Вместе с домашними пчелами летают и осмии, хотя они запасов и не делают: до постройки гнезд еще далеко. Их два вида. У рогатой осмии брюшко рыжее, а грудь и голова в черном бархате, осмия трехрогая целиком рыжая.

Они только что взломали свои коконы и покинули щели старых стен — свое убежище. Подует холодный ветер, и они поспешат домой. Привет вам, милые осмии! Каждый год вы приносите мне первые вести о пробуждении мира насекомых. Поговорим о вас.

Большинство видов осмий, встречающихся в наших местах, не обладает искусством своих сородичей, живущих на ежевике. Они не умеют построить жилище для устройства гнезда.

Им нужны готовые убежища, например старые ячейки и старые галереи пчел-каменщиц и пчел-антофор. Нет этих излюбленных помещений? Что ж, тогда в дело пойдут углубления в стене, пустые стебли тростника, пустые раковины улиток. Выбранное помещение осмия разделяет перегородками на комнатки-ячейки, закрывает вход массивной дверью. Вот и вся работа по постройке гнезда.

Для такой работы, скорее штукатурной, чем строительной, рогатая и трехрогая осмии употребляют размягченную землю. Это не цемент пчелы-каменщицы, годами выдерживающий непогоду. Нет, это высохшая грязь, которую размоет первый же дождь. Поэтому для гнезда нужно глубокое, защищенное от дождя убежище: вода уничтожит работу штукатура в несколько часов.

Рогатая и трехрогая осмии замечательны своими рожками, или бугорками, на передней стороне головы. Обе они — квартирантки готовых помещений. Большой южный тростник часто идет у нас на устройство оград и простых калиток. Его стебли вертикально втыкают в землю, а верхние концы, выравнивая, подрезают. Часто исследовал я эти тростники, но очень редко находил в них гнезда осмий. Причина понятна: вода натекает в стоящий тростник, штукатурка из грязи размокает. Должно быть, осмия раньше меня узнала, что такой тростник — плохое место для гнезда.

Из того же тростника у нас делают плетенки, на которых весной выкармливают шелковичных червей.

Осенью на них сушат персики и вялят инжир. Если такая плетенка, выброшенная из-за изношенности, лежит горизонтально, то трехрогая осмия займет оба открытые конца тростинки. Она не капризна, и ей годится всякое укромное местечко, если оно тепло и прочно. Самые занятные из известных мне ее помещений — это пустые раковины улиток, в особенности похожих на виноградную улитку.

Подсмотреть за работающей осмией трудно. Но мне нужно увидеть это, и я хочу, чтобы она поселилась в стеклянных трубках в моем кабинете. Прозрачная галерея может вызвать недоверие пчелы. Я добавляю и естественные убежища: куски тростника разной длины и толщины, старые ячейки пчелы-каменщицы. Мой расчет прост: пусть осмии выйдут из коконов там, где я хочу заставить их устраивать гнезда.

Всю зиму я собирал коконы осмий и набрал их множество. Мои сборы разложены в большом ящике, на столе, а стол поставлен на свету между двумя окнами. Когда подойдет время выхода осмий, окна будут всегда раскрыты: пусть пчелы свободно прилетают и влетают. Тут и там я разложил стеклянные трубки и куски тростника.

Во второй половине апреля осмии вышли из коконов. Множество пчел летает и жужжит вокруг моего стола, книг, банок и приборов. Я прошу всех домашних ничего не трогать в моей рабочей комнате, не подметать, не стирать пыль, чтобы не тревожить осмий. Подозреваю, что тайком от меня здесь иногда подметали: мне случалось видеть на полу раздавленных пчел. Беда не велика: осмий у меня очень много. Я все равно не смогу уследить за работой всех самок.

Взрослая осмия живет всего около месяца. За каких-нибудь два-три дня она хорошо запоминает место, где появилась на свет. Осмии вылетают из кабинета, улетают в сад, отдыхают на дворе, греются на солнце. Они парят в просвете окон и снова влетают в комнату. Самки обследуют мои стеклянные трубки и тростинки. Каждая выбирает помещение, и работа начинается. Заняты все мои трубки, помещений не хватает, и я спешу добавить. Раковины улиток, старые гнезда пчел каменщиц... Осмии занимают и их. Опоздавшие, не находя свободных помещений, пытаются занять под гнезда замочные скважины моего стола. Иные, уж очень смелые, заползают в полураскрытые коробочки, в которых лежат коконы, собранные для наблюдений.

Накладываю сургучные печати на замочные скважины, плотно закрываю все коробочки, уношу из комнаты все лишнее. Пусть теперь хозяйничают как хотят. Прежде всего нужно очистить жилище. Удаляется все: обрывки коконов, комочки испорченного медового теста, обломки перегородок, остатки высохшей улитки на дне раковины. Осмия изо всех сил теребит и отрывает частичку, хватает ее и улетает из кабинета. Они все на один лад, эти рьяные уборщицы мусора: им кажется, что любая крошка может загромоздить все жилище. Я тщательно вымыл стеклянные трубочки, и все же осмии старательно их чистят. Они стирают с них пыль, работают щетками своих лапок, пятясь задом, выметают эту пыль.

Что она убирает здесь? Ничего! Неугомонная уборщица должна хоть разик пройтись своим естественным «веником» по квартире.

После уборки осмии занялись заготовлением провизии и сооружением перегородок. Среди моих стеклянных трубок есть совсем тоненькие, шести-семи миллиметров внутреннего диаметра, есть и широкие — около двенадцати миллиметров. В тонких трубках работа идет обычным порядком, а если моя пробка из сорго, закрывающая задний конец трубки, плоха, то осмия замазывает ее слоем грязи. В широких трубках дело обстоит иначе. Галерея широка для пчелы, ее нужно сделать поуже. Здесь работа начинается с постройки перегородок. На месте будущей перегородки осмия строит земляной валик. Он быстро растет, превращается в неполную перегородку. Через оставленную лазейку осмия будет проникать в ячейку и приготовлять там медовое тесто.

Почему в широкой трубке осмия начинает с перегородки? Мне кажется, что в узкой ячейке пчеле легче счищать с брюшка цветочную пыльцу: она может упереться в стенки ячейки. В просторной трубке такой опоры нет: канал слишком широк для пчелы. И вот осмия устраивает узкую лазейку; здесь она сможет упереться, сможет счищать с себя принесенную пыльцу.

Когда запас провизии сделан и яйцо отложено, осмия достраивает перегородку. Так поступает не только трехрогая осмия. Перегородка с лазейкой знакома и другим видам осмий, заселяющих у меня широкие стеклянные трубки.

Если стеклянных помещений нет, то можно все тонкости работы осмий проследить, раскалывая в нужное время тростинки. Канал в тростинке не широк, и предварительная перегородка там не нужна. Но все же пчела делает маленький валик там, где в будущем появится перегородка. Валик этот как бы намечает место и границы ячейки, показывает, сколько нужно положить сюда провизии. Неужели это в самом деле метка? Это было бы замечательно. Проследим эту работу осмии в стеклянной трубочке.

Пчела работает над большой перегородкой, выставив туловище из неоконченной ячейки. Время от времени она входит туда с комочком земли в челюстях. Трогает лбом пол — перегородку предыдущей ячейки, а брюшком ощупывает строящийся валик. Можно подумать, что осмия измеряет расстояние при помощи своего тела. Потом она принимается за работу. И вот снова, словно забыв полученные промеры, касается лбом старой перегородки и концом брюшка — новой.

Она опять «измеряет», и меркой ей служит собственное тело. Окончены ли промеры на этот раз? О нет! Десять, двадцать раз, каждую минуту, при каждой новой порции штукатурки осмия повторяет свои измерения. Похоже, что она никогда не бывает уверена, что положила штукатурку правильно.

Перегородка растет: работа подвигается, несмотря на частые перерывы. Осмия изогнулась, ее челюсти находятся на внутренней стороне еще мягкой перегородки, конец брюшка — на наружной. Словно давильная машина, она уминает перегородку, и та принимает свою окончательную форму. Конец брюшка служит как бы лопаткой штукатура: я вижу, как пчела растирает им, разглаживает и сплющивает маленькую кучку грязи.

Перегородка построена. Возвратимся к «измерениям», которыми так усердно занималась осмия.

Но... здесь нет никаких измерений. И я докажу это фактами.

Если разглядеть ряд ячеек в стеклянной трубке или расщепить вдоль заселенную осмией тростинку, то сразу замечаешь странную подробность. Ячейки разной длины: расстояния между перегородками неодинаковы. В задней части трубки находятся самые старые ячейки, и перегородки между ними отстоят друг от друга дальше. В передней части трубки, ближайшей к выходу, перегородки более сближены. Запас провизии очень богат в более длинных ячейках и очень скуден в ячейках коротких: здесь он вдвое, втрое меньше.

Вот примеры такого неравенства. В стеклянной трубке двенадцати миллиметров диаметром, находятся десять ячеек. Пять задних, начиная с самой отдаленной, имеют такие расстояния между перегородками (в миллиметрах): 11, 12, 16, 13, 11, а пять передних — 7, 7, 5, 6, 7. Кусок тростинки в одиннадцать миллиметров диаметром содержит пятнадцать ячеек, перегородки между ними, считая от дна, расположены на таких расстояниях: 13, 12, 12, 9, 9, 11, 8, 8, 7, 7, 7, 6, 6, 7 миллиметров. Когда канал поуже, то перегородки могут быть раздвинуты еще шире, но и тогда по мере приближения к выходу они сближаются. В тростинке диаметром в пять миллиметров расстояния между перегородками были: 22, 22, 20, 20, 12, 14 миллиметров. В другой тростинке семи миллиметров диаметром: 15, 14, И, 10, 9, 10. В стеклянной трубке в восемь миллиметров: 15, 14, 20, 10, 10, 10 миллиметров.

Можно исписать много страниц такими цифрами. Показывают ли они, что осмии — геометры, измеряющие длину своих ячеек? Конечно, нет. Ведь многие из этих цифр превосходят длину тела осмии, а более длинные и более короткие ячейки перемешаны без всякого порядка. Эти цифры показывают лишь одно: по мере приближения к выходу из канала ячейки укорачиваются. Большие ячейки — это ячейки самок, меньшие — самцов. Но и здесь размеры непостоянны. Длина ячейки самки одиннадцать– шестнадцать миллиметров, самца пять–семь миллиметров. Если бы осмия действительно измеряла длину ячеек, то разве могли оказаться ошибки в пять миллиметров, почти в половину длины тела пчелы.

Всякие мысли о геометрии, об измерениях исчезают при наблюдениях за работой осмии в узких трубках. Тогда она не строит заранее новую перегородку, даже не намечает ее места валиком. Безо всяких измерений, без намеченных границ будущей ячейки она укладывает провизию. Когда запас достаточен, пчела закрывает ячейку. Никаких измерений!

Но для чего же тогда осмия столько раз входит в ячейку, трогает лбом переднюю перегородку, концом брюшка — заднюю? Не знаю. Пусть другие, более смелые объяснят этот прием.

Провизия осмии состоит главным образом из желтой цветочной пыльцы. По середине кучки пыльцы немного меда. Он превращает пыльцу в сладкую кашицу, окруженную порошком. На эту кашицу отложено яйцо осмии — в стоячем, несколько наклонном положении. Когда вылупится личинка, ей будет достаточно слегка пригнуть голову и у самого ее рта окажется сладкое тесто. Сухая пыльца — плохая еда для молодой личинки, а выбирать она не умеет. И вот она помещена так, что нужная еда оказывается как раз у самого рта. Когда личинка подрастет и окрепнет, она освободится от своего чехла — оболочки яйца — и примется поедать сухую муку. Всякому своя еда: новорожденному — нежная кашица, более взрослому — сухой хлеб.

И место, и положение яйца выбраны удачно. У пчел, заготовляющих однородную провизию, такие предосторожности излишни. Они откладывают яйцо просто на поверхность меда или медового теста, и личинка может начинать свой обед в любом месте.

Личинка осмии вылупилась из яичка. В течение двух недель кушай свои запасы, потом строй кокон, моя милая. Ты спаслась от тахин и сапиги. Спасешься ли ты позже от мрачного антракса?

Враги осмий

Вся галерея заполнена ячейками, откладывание яиц закончено, последняя перегородка закрыла вход в последнюю ячейку. Теперь осмия строит дверь, чтобы лишить всяких врагов и воров доступа в жилище. Она сооружает массивную пробку, на которую тратит множество материала. Дня работы едва хватит на устройство этой двери, в которой пчела старательно замазывает самую крохотную щелку. Короткими ударами челюстей и все время качая головой — признак усердной работы, осмия часами гладит и полирует поверхность двери.

Какой враг теперь сумеет пробраться в жилище? Оказывается, враги находятся. Это не только паразиты, но и сами же осмии: иной раз они уничтожают и работу, и потомство своих сородичей. Вот что мне довелось наблюдать в моем кабинете.

Работы осмий подходили к концу, и большинство пчел уже исчезло. Осталось десятка два потертых пчел, с поредевшим пушком, измученных работой на протяжении целого месяца. Эти запоздавшие еще не окончили откладывать яйца. Свободных трубок много, но лишь некоторые решаются занять эти жилища. Почему? Ведь они ничем не отличаются от уже занятых. Впрочем, если они и занимают их, то строят здесь лишь несколько ячеек, часто лишь — части перегородок. Им нужно другое, именно — чужое гнездо. Прогрызть толстую дверь не очень трудно: она сделана не из твердого цемента, как у каменщицы, а из высохшей грязи. Осмия прогрызает дверь, за ней — ячейка с запасом провизии и яичком. Пчела схватывает яичко и раздавливает его. Бывает, что она выбрасывает его, а бывает — съедает. Я много раз видел этот ужасный поступок, и не приходится сомневаться в том, что так бывает. Больше того, съеденное яичко может быть яйцом самой преступницы. Осмия заселяет не одну галерейку и, поглощенная заботами о настоящем, не помнит недавнего прошлого, не узнает своего гнезда, вход в которое она несколько дней назад закрыла толстой дверью.

Уничтожив яичко, осмия приносит немного провизии. Я подмечал у всех насекомых, за которыми следил, эту повадку: возврат к предшествующим действиям, чтобы связать ряд прерванных занятий. После этого осмия откладывает яичко и старательно заделывает вход в галерею. Не всегда запоздавшая осмия разрушает лишь одну ячейку: иная разломает две, три, четыре. Чтобы добраться до самой дальней, пчела разрушит все, оказавшиеся на пути. Она разламывает перегородки, съедает или выбрасывает яйца, убирает всю провизию. Покрытая пылью, испачканная в цветени, вымазавшаяся в меде, осмия совсем не похожа на обычно чистенькую пчелку. Но вот ячейки вычищены, и все принимает свой всегдашний вид. Осмия принимается усердно носить провизию взамен выброшенной, откладывает яйца, строит перегородки и массивную входную дверь.

Подобный разбой повторяется так часто, что мне приходится прятать те гнезда, которые я хочу сохранить в целости. Наверное, и в своих природных помещениях осмия ведет себя так же, как и в моих стеклянных трубках: к концу работ начинает разрушать чужие гнезда.

У меня нет объяснений для этого разбоя. Еще если бы помещений не хватало, а то рядом лежат пустые трубки, вполне пригодные для заселения. Но осмия не хочет их, она предпочитает разбойничать. Это не усталость, не отвращение к работе после периода напряженной деятельности. Ведь после разрушения чужого гнезда наступает обыкновенная работа со всеми ее тяготами. Труд не только облегчен, но увеличен. Проще было бы взять незанятую трубку, вместо того чтобы освобождать уже заселенную. Да, но осмия смотрит на это иначе. Мне непонятны ее побуждения.

Иного рода несчастья переносит осмия от паразитов. Их у нее несколько, и они ведут себя по-разному. Чаще других встречаются траурницы-антраксы — траурно окрашенные мухи из семейства жужжал. Их тоненькая, как шелковинка, молодая личинка проползает через едва заметную щелку. Ни толстая дверь — пробка, ни перегородки, ни ткань кокона не спасут закоконировавшуюся личинку осмии. Мы еще встретимся с этим врагом.

Во многих ячейках нежеланные гости появились еще до визита траурницы. Пока осмия работала над устройством жилья, перед входом в ее галерею медленно летала муха тахина. Ее личинки кормятся цветневым тестом пчелы. Я не знаю, как и когда она откладывает свои яички в ячейку осмии; мне ни разу не удалось застать муху за этим делом. Но я видел другое: вскоре после вылупления личинки осмии вокруг нее начинают копошиться мушиные личинки. Их бывает десять–двенадцать и более. Своими заостренными «головками» они тычут в цветневое тесто, словно клюют из общей кучи. Провизия превращается в кучку тоненьких отбросов оранжевого цвета, а личинка осмии погибает от голода.

Перед нами третий паразит. Я раскалываю в июле куски тростника с гнездами трехзубчатой осмии. В нижних, самых старых, ячейках уже лежат коконы, в средних — доедающие запас провизии личинки пчелы.

В самых верхних ячейках — нетронутая провизия, и на ней — яичко осмии. К его свободному концу прикреплено другое яйцо, тоже белое и прозрачное, но совершенно иной формы: оно тупое на одном конце, коническое — на другом, более узкое и гораздо меньше величиной, всего в два миллиметра длиной и в полмиллиметра шириной.

Личинка из этого яйца вылупляется раньше, чем из яичка осмии. Вылупившись, крохотная личинка-паразит принимается сосать пчелиное яичко, на верхушке которого она оказалась. Яичко осмии мутнеет и тускнеет, становится вялым, сморщивается. Через сутки от него остается лишь измятая оболочка. Соперница уничтожена, и паразит стал единственным хозяином ячейки и провизии.

Пока паразит расправлялся с пчелиным яйцом, он был довольно деятелен: шевелился, сосал то в одном месте, то в другом. Теперь личинка улеглась на поверхности провизии и не двигается. Но сквозь тонкую кожицу видны волнообразные движения ее кишечника, и они свидетельствуют о той жадности, с которой паразит поглощает чужую провизию. Проходят две недели. Запас провизии съеден, личинка изготовляет кокон. Это довольно плотный мешок яйцевидной формы и темно-горохового цвета. Его легко отличить от бледного, цилиндрического кокона осмии.

Придет время, и из кокона выйдет третий паразит осмий — сапига, небольшое перепончатокрылое насекомое, один из членов рода сапиг, паразитов пчел.

Вот она — жизнь, столь жестокая даже среди самых маленьких существ. Сколько рвения в работе, сколько забот и предосторожностей. И что же? Трагический конец! Дети высосаны и загублены сапигами и траурницами или доведены до голодной смерти прожорливыми личинками тахины.

Пчелы-шерстобиты

Наблюдения над пчелами-листорезами показывают, что насекомое умеет выбирать материал для постройки гнезда. В этом нас убеждают и пчелы антидии-шерстобиты, делающие свои ячейки из ваты. Подобно осмиям и листорезам, эти бездомовницы тоже селятся в готовых помещениях, устроенных другими.

В моей местности встречаются пять видов антидий-шерстобитов. Антидия наплечная поселяется в сухих стеблях тростника, уже очищенных от сердцевины и превращенных в канал различными сверлильщиками, среди которых первое место занимают пчелы цератины. В обширных галереях пчелы антофоры маскированной селится самый крупный из шерстобитов — антидия флорентийская. Прекрасно устраивает свои домашние дела антидия корончатая: занимает сени в жилье антофоры пушистоногой, а то и просто норку дождевого червя. Она помирится и на полуразрушенном жилище пчелы-каменщицы, если не найдет ничего лучшего. Такова же и антидия манжетная. Самые разнообразные укромные местечки служат жильем для антидии каемчатой: щели стен, надрезанные тростинки, иной раз даже замочная скважина. Однажды я нашел эту антидию в общей норке с бембексом: оба квартиранта жили мирно, и каждый занимался своим делом.

Ни одна из антидий не готовит себе помещения для ячеек сама. Почему? Последим за теми пчелами, которые сами устраивают себе жилище.

Антофора роет коридоры и ячейки в затвердевшей почве солнечных склонов. С трудом отделяя челюстями крупинки земли, она проделывает огромную работу, выкапывая галереи и комнатки для ячеек. А ведь еще нужно покрыть замазкой слишком грубые стены и отполировать их. Что было бы, если бы ей пришлось еще собирать пушок с растений и сбивать его в войлок, чтобы изготовить мешочки для медового теста? Ни сил, ни времени самой трудолюбивой из пчел не хватило бы на эти дела. Слишком много времени требует ее работа землекопа.

Пчела плотник — ксилокопа — отвечает схоже. Проточив глубокий канал в древесине, может ли она еще заниматься вырезыванием кружочков и овалов из листьев, подобно мегахиле? Ей не хватит для этого времени, как не хватит его мегахиле, если та вздумала бы заняться еще и рытьем норки для своих ячеек.

Нельзя совместить трудные работы по постройке помещения с его тщательной внутренней отделкой. Встречая любое насекомое, строящее изящное гнездо, для которого необходимо помещение, я, не колеблясь, говорю: «Ему необходима готовая норка».

Взглянув на гнездо антидии, сразу убеждаешься в том, что эта пчела не может быть еще и землекопом. Только что изготовленный и еще не заполненный медовым тестом мешочек — самое изящное из гнезд насекомых, особенно если он сделан из ярко-белой ваты. Ни одно из птичьих гнезд не может соперничать с этим удивительным сооружением. Едва ли смогут сработать нечто подобное даже руки человека, вооруженные тонкими инструментами. А пчела проделывает все это только при помощи челюстей и лапок.

Крайне трудно проследить работу антидий в обыкновенных условиях: их ячейки помещаются в недоступных глазу местах. На открытом месте их работать не заставишь. Остается единственный прием — стеклянная трубка. Я пробовал применить его, но успеха не имел. Три вида антидий — манжетная, флорентийская и корончатая — охотно поселялись в предложенных им тростниках, особенно — последняя. Заменив тростник стеклянными трубками, я смог бы следить за работой пчел, не тревожа их. Этот прием отлично удавался с осмиями. Почему бы ему не пригодиться и для наблюдений над мегахилами и антидиями? Я был почти уверен в успехе, но пришлось разочароваться: антидии и мегахилы ни разу не заселили стеклянные трубки.

Расскажу, что мне довелось видеть. Открытый конец тростинки, занятой ячейками, пчела затыкает толстой ватной пробкой. Эта вата обычно грубее той, из которой делаются мешочки для меда. Проследить изготовление такой пробки нетрудно: пчела работает снаружи жилья. Нужно лишь немного терпения, чтобы дождаться благоприятного момента. Вот антидия несет комочек ваты. Она растягивает его передними лапками, разминает челюстями более плотные места. Лбом прижимает один слой к другому. И это все. Пчела улетает за новой порцией и, вернувшись, проделывает ту же работу. Так продолжается до тех пор, пока слои ваты не окажутся на уровне отверстия канала. Эту грубую работу нельзя сравнивать с деликатным изготовлением мешочков. Но она позволяет судить о работе пчелы вообще: лапки придают форму, челюсти раздергивают, лоб сжимает.

Антидия корончатая часто заселяла мои тростинки, и ее работы мной прослежены подробнее. Я вскрывал куски тростинок длиной около двадцати сантиметров, в диаметре двенадцать миллиметров. Внутри канала — ватная колонка из десяти ячеек. Никаких внешних границ между ними нет: они представляют сплошной ватный цилиндр. Отдельные ячейки так плотно соединены, что если потянуть цилиндр за один конец, то вытащишь его весь. Можно подумать, что он был построен за один прием. На деле он состоял из ряда ячеек, и каждая была построена отдельно.

Не взломав нежный цилиндр, нельзя узнать число ячеек, да еще наполненных медом. Приходится ждать, пока личинки соткут коконы. Тогда можно будет, прощупав пальцами стенки цилиндра, определить число ячеек.

В тростинке форма гнезда определяется каналом. Но в иных помещениях каждый ватный мешочек имеет форму наперстка: он таков, например, у антидии каемчатой, устраивающей свои гнезда в щелях стен или в трещинах почвы. Готовый мешочек пчела заполняет провизией, откладывает в него яичко и закрывает ячейку. Крышечкой служит слой ваты, края которого так хорошо скреплены с краями мешочка, что получается как бы одно целое. Над этой ячейкой пчела строит другую, имеющую свое собственное дно. Потолок первой ячейки и пол второй пчела старательно соединяет друг с другом.

В результате получается непрерывный цилиндр. Между ватным цилиндром (мы нашли в нем десять ячеек) и закрывающей вход пробкой — пустое пространство около пяти сантиметров длиной. Такие пустые сени обычно есть и в гнездах осмий и мегахил. Гнездо заканчивается большой пробкой из более грубой и менее белой ваты. Очевидно, пчела различает более грубые материалы от более нежных, необходимых для жилья личинки.

Гнездо корончатой антидии свидетельствует, что иногда материал выбирается очень тщательно. Ячейки, например, были сделаны из белой ваты первого сорта, собранной на васильках, а желтоватая входная пробка — из комка звездчатых волосков, взятых на коровяке. На этом гнезде ясно видно различное назначение собранной ваты. Для тонкой кожицы личинки нужна нежная колыбелька, и пчела собирает самую нежную вату. Для устройства пробки — запора от врагов — пчела заполняет вход в гнездо твердыми звездчатыми волосками.

Есть и другая система защиты гнезда. Антидия манжетная не оставляет пустого пространства в передней части гнезда. Она натаскивает в незанятые сени всевозможные обломки и кусочки, какие только найдет вблизи: песчинки, комочки земли, кусочки древесины, крошки извести, обрывки листьев, сухие испражнения улиток и многое иное. Эта куча образует настоящий «завал», заполняющий все пустое пространство, кроме двух сантиметров, оставленных для ватной пробки. Казалось бы, что враг не сможет проникнуть через такое заграждение. Но прилетит левкоспис, просунет свой длинный яйцеклад через незаметную щелочку тростинки и отложит свои яички. Личинки паразита истребят всех обитателей ватной крепости. Все предосторожности оказались тщетными.

Познакомимся теперь с жильцом ватной ячейки и его припасами. Мед бледно-желтый, однородный, полужидкий. На его поверхности плавает яичко, и его головной конец погружен в мед. Было интересно проследить развитие личинки, к тому же у антидии весьма странный кокон. Для удобства я вырезаю часть ватного цилиндра, открываю личинку и припасы и помещаю ячейку в короткую стеклянную трубку.

В первые дни я не вижу ничего замечательного. Личинка держит головку, погруженную в мед, питается и растет. Потом наступает момент...

Но вот интересный гигиенический вопрос. Что будет делать личинка со своими испражнениями? Она находится в тесной ячейке, занятой припасами. Как выйти из затруднительного положения: не загрязнить мед испражнениями? Личинка корончатой антидии пользуется своими отбросами как строительным материалом. Она превращает их в изящную мозаику, подлинное произведение искусства.

Выделение испражнений начинается, когда запас пищи съеден почти наполовину. Оно продолжается до конца еды. Комочками желтоватых экскрементов величиной едва с булавочную головку и очень обильны. Личинка движениями зада отодвигает их к стенкам ячейки и прикрепляет там шелковыми нитями. У других личинок шелковые нити выделяются под конец, когда вся пища уже съедена. Здесь оно начинается гораздо раньше и чередуется с питанием. Таким образом, отбросы удалены от провизии. В конце концов их накапливается столько, что вокруг личинки образуется как бы сплошной занавес. Этот занавес, состоящий наполовину из испражнений, образует основу кокона, вернее временный склад строительных материалов.

Мед съеден. Личинка начинает изготовление кокона. Она окружает себя шелковой оболочкой, чисто белой сначала, а потом окрашенной при помощи клейкого лака в красновато-коричневый цвет. Через широкие петли этой сетчатой оболочки личинка схватывает комочки экскрементов и прочно вделывает их в ткань. Бембексы вделывают в свои коконы песчинки. У антидии песчинки заменены отбросами, но из-за этого работа идет не хуже. Трудно тому, кто не видел, как строился кокон, сказать, из чего он сделан. В начале моих наблюдений я терялся в догадках и никак не мог понять, какими материалами воспользовалась личинка, чтобы так украсить свой кокон.

И другой сюрприз несет нам этот кокон. Его головной конец заканчивается сосочком, в котором находится узенький канал для сообщения с наружным воздухом. Эта архитектурная особенность свойственна всем антидиям — и шерстобитам, и смолевщицам. Кроме антидий, она ни у кого не встречается. Коническая верхушка кокона, по-видимому, очень важна для антидии. Я видел, как усердно личинка работала над ней. Она полировала эту верхушку и старательно придавала ей округлую форму. Время от времени она просовывала в узкий канал закрытые челюсти, а потом раскрывала их словно ножки циркуля. Этим способом она растягивала стенки и придавала правильную форму отверстию. Я полагаю, что отверстие сделано для доступа воздуха, необходимого для дыхания.

Как бы плотен ни был кокон, но всякая куколка в нем дышит, подобно тому как дышит птенец в яйце.

Каменистые коконы бембексов очень плотны, но и в них есть поры для обмена воздуха. Может быть, коконы антидий по какой-то незамеченной мною причине непроницаемы для воздуха? Может, это зависит от лака, которым пропитана шелковая ткань? Я не знаю этого, но допускаю, что коническая верхушка кокона антидии служит вентилятором.

Остается сказать о происхождении материала для постройки гнезда. Следя за пчелами, собирающими пушок, и рассматривая обработанный ими пушок в микроскоп, я убедился в том, что антидии моей местности собирают материал со всех растений, имеющих пушок. Будяк, мордовник, коровяк, василек, серебристый шалфей, бессмертник — все годилось, лишь бы растение было сухо и мертво. Я никогда не видел, чтобы антидия собирала пушок на свежем растении.

Облюбовав кустик, антидия летает именно на него, принимаясь за сбор с того места, на котором она остановилась при предыдущем визите. Она скоблит челюстями волоски, которые попадают потом в передние лапки. Они держат их, прижав к груди, перемешивают, сжимают в комочек, придают ему округлую форму. Когда комочек станет величиной с горошину, пчела берет его в челюсти и летит к гнезду. Она постоянно, через каждые несколько минут, возвращается на то же место, до тех пор пока не изготовит всего мешочка. Тогда она займется сбором провизии. На другой или на третий день она снова примется за постройку ячейки и опять прилетит на знакомое место, если на этом кустике собран еще не весь пушок. Так продолжается до тех пор, пока пчеле не понадобится более грубый пушок для пробки. Впрочем, иной раз и пробка изготовляется из нежной ваты.

Я хотел узнать, сможет ли антидия приспособиться к иноземным пушистым растениям. На моем пустыре я посадил одно палестинское и другое месопотамское растения и стал следить за обитательницей моих тростинок — за корончатой антидией. По-видимому, антидия признала пушок превосходным: пока шло устройство гнезда я видел, как она брала пушок то с одного, то с другого растения. Мне кажется, однако, что предпочтение отдавалось месопотамскому: на нем было пушка больше и он был белее и нежнее. Внимательно следя за работой пчелы, я не заметил никакой разницы между тем, как она ведет себя на этих незнакомых ей растениях и на тех, с которых она обыкновенно собирает пушок.

Собирающие вату пчелы подтверждают то, что мы видели у мегахил. Среди местных растений антидии одинаково охотно собирают пушок с любого растения, лишь бы материал был пригоден для постройки. Чужеземное растение они посещают так же охотно, как и местное.

Смолевщицы

Одни из видов антидий изготовляют свои ячейки из ваты, собирая с растений пушок. Другие — смолевщицы — имеют дело со смолой.

Я знаком с четырьмя видами смолевщиц-антидий, собирающих смолу. Это антидия семизубчатая, антидия воинственная, антидия четырехлопастная и антидия Лятрейля. Две первые гнездятся в пустых раковинах улиток, вторые устраиваются в трещинах почвы или под камнями.

В старых каменоломнях, среди кучки камней, я нашел антидий, собирающих смолу. Среди пустых раковин, оставленных полевой мышью под камнем вокруг ее подстилки из сухой травы, оказались раковины, заткнутые грязью и запертые смоляной дверкой. Здесь поработали рядом дне пчелы: одна строила ячейки из глины, другая — из смолы. Раковин было так много, что жатва могла оказаться даже тройной: кроме осмий здесь часто поселяются и оба вида антидий-смолевщиц. Приподнимем камень и пороемся в куче раковин. Иногда здесь найдешь раковину с гнездом осмии, гораздо реже — с гнездом антидии. Терпение — вот что нужно при таких поисках.

У раковин, заселенных осмиями, есть хорошая примета: крышечка из грязи. По наружному виду раковины не скажешь, занята ли она антидией: нужно внимательно исследовать каждую подозрительную раковину.

Гнездо антидии-смолевщицы занимает дно раковины. Вход в раковину открыт, но обороты спиралей не позволяют видеть глубину раковины. Я рассматриваю раковины «на свет». Прозрачная раковина, значит, в ней ничего нет. Такая мне не нужна, и я кладу ее обратно, на место. Раковина непрозрачная, очевидно, в ней что-то есть. Но что? Это нужно узнать.

Посредине последнего поворота спирали я прорезаю широкое окошко. Если через него видна смоляная перегородка с вкрепленными в нее песчинками — у меня гнездо смолевщицы.

Первой появляется антидия семизубчатая. Уже в апреле видишь ее летающей по каменоломням в поисках раковин. Вместе с ней летает осмия трехрогая, и нередко обе пчелы поселяются в одной куче камней. В огромном большинстве случаев пчела выбирает для гнезда раковину крапчатой улитки, то вполне развитую, то еще не достигшую своих окончательных размеров. Удобные помещения доставляют и более мелкие раковины улиток дубравной и дерновой. Думается, что эта антидия селилась бы во всякой раковине подходящих размеров, водись в моих местах и другие улитки.

Там, где диаметр канала уже не очень велик, примерно в трех сантиметрах от входа в раковину, находится перегородка, и ее легко увидеть через вход. Так бывает в раковинах улиток дубравной и дерновой. В раковинах улитки крапчатой канал шире, и здесь перегородка находится глубже, через вход ее не увидишь, нужно делать окошечко.

В какой бы части раковины ни помещалось гнездо, оно всегда защищено крышечкой, сделанной из камешков, слепленных замазкой, состав которой нужно выяснить. Это прозрачное, хрупкое, янтарно-желтое вещество, растворяющееся в спирте. Оно горит с копотью и тогда сильно пахнет смолой. Все эти признаки указывают, что свою замазку пчела приготовляет из капель смолы хвойных деревьев.

Вблизи от кучи камней, в которой я собираю раковины, много красного можжевельника. Сосны здесь нет совсем, кипарис лишь изредка увидишь возле чьего-нибудь дома. Среди растительных остатков, которыми укреплено гнездо, есть и хвоя этого можжевельника. Поэтому я и считаю можжевельник обычным поставщиком смолы, хотя антидия может собирать ее и с других хвойных деревьев.

Форма и цвет материала для изготовления крышечки не имеют значения: пчела берет все твердое и не очень крупное. За крышечкой из камешков и песчинок находится «завал». Он занимает целый оборот спирали, а образующие его материалы ничем не скреплены. Если проломать крышечку и опрокинуть раковину, то завал высыпется наружу. Смолевщица не склеивает и не соединяет цементом материалы завала. Может быть, у нее нет сил и времени для такой работы, а может быть, завал из склеенных кусочков оказался бы непреодолимым препятствием для молодых пчел при выходе их из гнезда.

Возможно и другое: вся эта куча камешков — добавочное укрепление, совсем необязательное и устроенное на скорую руку.

Примерно в половине гнезд завала нет совсем.

За крышечкой и «завалом» расположены ячейки. Они отделены друг от друга перегородками из чистой смолы. Их число невелико: обычно в гнезде не более двух ячеек. Передняя побольше, потому что здесь канал шире. Она служит помещением для самца: у смолевщиц он крупнее самки. В задней ячейке, поменьше, находится самка.

В раковинах гнездится и вторая смолевщица — антидия воинственная. Она появляется в июле и работает в сильные августовские жары. Постройка этой смолевщицы ничем не отличается от постройки ее весенней родственницы, и, найдя раковину с гнездом смолевщицы, не скажешь, какому из этих двух видов антидий она принадлежит. Единственный способ узнать это — разбить раковину и разломать кокон в феврале месяце. Тогда в гнездах антидии семизубчатой (весенней) найдешь взрослых пчел, а в ячейках антидии воинственной (летней) — личинок.

Передняя часть раковины остается пустой. Для семизубчатой антидии, работающей весной, в этом нет ничего неудобного. Современница, а часто и соседка с осмией, она строит гнездо в одно время с нею, и нередко обе пчелы работают рядом. Воинственная антидия вылетает в июле, и ее гнезда оказываются в совсем иных условиях. Весной, когда она лежит в своей ячейке еще в состоянии личинки (самое большее — куколки), осмия уже строит свои гнезда. Иногда она занимает заселенную антидией раковину: сооружает свои ячейки в переднем обороте спирали, поверх смоляной крышечки. А затем прикрывает все пробкой из грязи. Осмия ведет себя так, словно раковина никем не занята.

Наступает июль. Антидии выходят из куколок, разрывают свои коконы, разрушают смоляные перегородки между ячейками, проходят через завал. Но перед выходом наружу — ячейки осмии с личинками или куколками, которые останутся здесь до весны. Ячейки эти преграждают путь, а молодые смолевщицы уже утомлены работой по расчистке пути в собственном гнезде. Они проламывают несколько перегородок в гнезде осмии и, измученные напрасными усилиями, погибают перед непроницаемым земляным сооружением. Погибают и паразиты их: и пожиратели провизии, и истребители самих личинок. Гибель антидий, заживо погребенных под постройкой осмии, не такой уж редкий случай, но — у антидий воинственных. Антидии семизубчатой эта опасность не угрожает.

Раковины не нужны для гнезд антидии четырехлопастной и антидии Лятрейля. Эти смолевщицы редки в моей местности. Живут они уединенно, а в выборе помещения не разборчивы. Теплое убежище под большим камнем, коридор покинутого муравейника на солнечном склоне, брошенная норка жука, даже просто какое-нибудь углубление в почве, которому пчела придала правильную форму, — вот известные мне помещения для их гнезд. Гнездо имеет форму шара, величиной с маленькое яблоко у антидии Лятрейля, с кулак — у другого вида. Внутри гнезда — группа ячеек, прилегающих одна к другой.

Из чего сделан этот комок, разберешь не сразу. Буроватый и довольно твердый, он слегка смолистый, пахнет смолой. Снаружи в него вделано несколько камешков, комочков земли, бывает — головок крупных муравьев. Такой трофей не свидетель жестоких нравов пчелы: смолевщица не занималась добыванием муравьев, чтобы их головками украсить свое жилье. Собирая вокруг своего гнезда всякие твердые комочки, она подобрала и высохшие головки мертвых муравьев.

Поначалу материал гнезда можно принять за воск, более грубый, чем шмелиный. При ближайшем знакомстве видишь, что он прозрачен в изломе, размягчается от жары, горит дымным пламенем, растворяется в спирте. Коротко: он обладает всеми особенностями смолы. Итак, перед нами еще два собирателя смолы хвойных деревьев. Вблизи их гнезд растут сосны, кипарисы, красный и обыкновенный можжевельники.

Мне понятно теперь, откуда такое изобилие смолы в гнезде, особенно у антидии четырехлопастной: я насчитывал в них до двенадцати ячеек. Пчела собирала смолу с метровой сосны в таком же изобилии, как каменщица — известь на дороге. Это уж не перегородки в раковине, изготовленные из трех-четырех капель смолы, а постройка всего здания, от фундамента до крыши, от толстых наружных стен до перегородок, разделяющих ячейки. Истраченной на такое гнездо смолы хватило бы на перегородки для сотен раковин, а потому имя «смолевщица» и должна носить по преимуществу строительница смоляных гнезд, антидия четырехлопастная. Заслуживает такого наименования и антидия Лятрейля. Прочие антидии, разделяющие смоляными перегородками раковины, тратят смолы несравнимо меньше.

Сделаем некоторые выводы из наших фактов.

Среди пчел антидий встречаются как бы два цеха строителей, не имеющие между собой ничего общего: строительный материал одних — вата, других — смола. Чем, какими органами отличаются строители ватных гнезд от строителей гнезд смоляных? Антидии изучены подробно: известно строение их крыльев, ножек, челюстей и других частей тела. Ученые — знатоки насекомых исследовали антидий очень старательно, но различий в инструментах шерстобитов и смолевщиц не нашли. Обе группы антидий резко различны по своему строительному искусству. Орудия у них одни и те же, а работают они над несхожими материалами.

Я спрашиваю себя: что определяет то или иное «ремесло» у насекомых? Гнезда осмий построены из грязи или жеваных листьев. Халикодомы строят гнезда из цемента, а пелопей лепит горшочки из грязи. Антидии валяют свои мешочки из ваты и войлока, а смолевщицы слепляют маленькие камешки смолой. Пчела-плотник грызет древесину, а антофора роет землю. Почему появились все эти ремесла и столько других? Почему каждому виду свойственно именно данное ремесло, а не иное?

Известно изречение: «Хороший ремесленник должен уметь строгать пилой и пилить рубанком». Деятельность насекомых изобилует примерами, когда рубанок заменяет пилу, и наоборот: искусство мастера восполняет недочеты инструмента. У людей рубанок — инструмент столяра, лопатка — каменщика, ножницы — портного, а игла — швеи. Так ли у насекомых? Покажите мне лопатку насекомого-каменщика, ножницы у вырезывающего листья, а показав, скажите: «Этот вырезывает листья, а тот изготовляет цемент». Одним словом, определите ремесло работника по его инструменту.

Никто не сможет сделать это. Только прямое наблюдение раскроет тайну работника. Корзиночки на ножках, щетка на брюшке укажут, что пчела собирает цветочную пыльцу, но специальные таланты ее останутся тайной, сколько ни смотри на эту пчелу в лупу.

Одни и те же зазубренные челюсти собирают вату, вырезывают листья, размягчают смолу, скоблят сухую древесину, месят грязь. Одни и те же лапки обрабатывают пушок, придают форму кружочку из листа, лепят земляные перегородки и глиняные башенки, делают мозаику из камешков. Где причина этой тысячи ремесел?

Я знаю одно. Инструмент не определяет рода деятельности, не создает ремесленника. Не орган создает функцию, а функция — орган.