Жизнь среди слонов

Глава IX. Мир слонов

Наш дом — странного вида замок, выкрашенный в темно-розовый цвет, с крышей из выцветших на солнце деревянных досок — стоит у подножия зеленого холма на берегу озера Наиваша в Кении. Весь год наша ферма (1500 гектаров холмистой земли — скалы и серо-желтый кустарник) выращивает овощи и корм для скота па полоске плодородной земли вдоль берега озера.

В начале 1969 года, устав от работы на ферме, я решила отдохнуть пару недель и взялась за организацию сафари и поиска натуры для одного рекламного агентства, снимавшего фильмы. Мы объехали всю Кению, нигде не задерживаясь более трех дней.

На прощальном вечере с киногруппой, где присутствующие обсуждали новые методы показа всем наскучивших вещей и в экстазе охали от каждой находки, словно то было само совершенство, вдруг появился незнакомец — пришелец из иного мира в твидовом пиджаке скверного покроя и серых брюках, которые, как выяснилось позже, он одолжил на вечер. Он выглядел растерянным. Будучи хозяйкой, я подошла к нему и спросила, чем он занимается.

— Я по слоновьей части, — ответил он.

Посетитель из джунглей. Для него прием с девушками, изысканной едой, напитками и светской болтовней был исключительным явлением. Он долго и подробно рассказывал мне о слонах, а потом сказал:

— Я только что купил самолет. Хотите слетать в Маньяру и посмотреть на них?

Он объяснил мне, как его найти с помощью радио национальных парков Танзании. Увлекательная перспектива, но меня ждали неотложные дела на ферме. Был самый напряженный период года. Пришлось вернуться домой.

В воскресное утро на нашей ферме царит особая атмосфера. Вокруг дома тишина, только на желтокорых пинкнеях жалобно кричат черно-белые коршуны-рыболовы, да верещат скворцы среди листьев инжирных деревьев и голуби в высоченных пыльных кипарисах. Тишину не нарушает и рев трактора.

В доме, как призраки, мелькают босоногие слуги, готовясь к приему. На веранде накрыт длинный овальный стол: на старинной бело-голубой флорентийской скатерти стоят красные стаканы и яркие керамические тарелки. Мы пригласили друзей, и повар Мойз устроил холодное угощение. К полудню начинают съезжаться гости, они, потягиваясь, вылезают из машин, отряхивают с себя пыль.

Мы садимся за стол, и в доме звучит итальянская, французская и английская речь. Но вдруг мы глохнем от ужасного рева, который эхом перекатывается по крыше дома. Затем шум медленно стихает. Выбежав на газон, мы успеваем заметить на фоне грозовых облаков крохотный силуэт красно-белого самолетика. Он разворачивается и возвращается к нам на небольшой высоте. «Боже, — думаю я, — Иэн. Он сейчас куда-нибудь врежется!» Самолет проносится над нами, и некоторые гости приседают, словно при воздушном налете. Все провожают его взглядом, а он исчезает за холмом и взмывает вверх. Прикрывшись рукой от солнца, вижу, как он кружит над бомами для скота, выбирая место для посадки.

Я бегу по аллее, вскакиваю на свой желтенький велосипед «Бенелли», на полной скорости несусь по красной дороге и машу рукой Иэну, чтобы он не садился. А он пикирует на землю, касается ее и снова взмывает ввысь. Он возвращается на меньшей скорости, перелетает через телефонные провода и скрывается в боме. А там под высокой травой глубокие рытвины! Я обмираю от страха и закрываю ладонями глаза, едва решаясь взглянуть сквозь пальцы. Самолет пересекает поле и останавливается передо мной, по ту сторону изгороди. Чувствую громадное облегчение при мысли, что мне не придется тушить пожар среди обломков самолета. Из кабины выпрыгивает босоногий молодой человек в зеленой одежде. Он широко улыбается, показывает на меня пальцем и заявляет, что на мне пет лица.

— Вы с ума сошли! Здесь полно камней, шипов и ям! — кричу я.

— Не волнуйтесь, — усмехается гость. — Я же вас предупреждал, что этот самолет может сесть где угодно, и не уверяйте меня, что вам не понравился мой выход!

— Потрясающе!

Я спрыгиваю с велосипеда и бросаюсь ему на шею.

— Завтра начинаем обездвиживание слонов, — сказал он, — Хочу, чтобы вы сделали для меня несколько снимков. Готовьтесь, через два часа вылетаем.

Я еще не пришла в себя и растерялась.

— Не знаю. Пока ответа дать не могу. У нас гости, — быстро ответила я. — Сначала надо поесть.

Иэн уселся на багажник велосипеда, и мы направились к дому.

Внезапно полил дождь; капли хлестали по лицу, а платье насквозь промокло. Мы взбежали по большой полукруглой лестнице в дом. Я представила Иэна родителям и друзьям. Его появление было сенсацией для Наиваши. Даже старый Мойз, повар, пожал ему руку и пожелал счастливого пребывания на ферме.

— Скажите, молодой человек, вы всегда так пилотируете самолет? — спросил один пожилой мужчина, только что прибывший из Европы и мало знакомый с африканским образом жизни.

— Нет, не всегда, — ответил Иэн. — Я надеялся, что меня пригласят к столу, и хотел посмотреть, чем меня будут кормить.

Вскоре перед ним стояла тарелка, наполненная доверху, и мой отец со смехом воскликнул:

— Ого-го! Когда вы ели в последний раз?

Мать, сидевшая на другом конце стола, рассказала Иэну свою любимую историю: как она впервые летала со своим братом в 1910 году во время Аэронавтической выставки в Париже, где братья Райт и Блерио демонстрировали свои летательные аппараты. Одетая в длинную юбку и широкополую шляпу, она сидела на приступке меж ног брата, который надеялся, что сей дополнительный груз помешает самолету задирать нос.

— Вы тоже летали? — спросил Иэн у отца.

— Конечно, но очень давно. Я пилотировал «Спад» над Доломитовыми горами во время первой мировой.

Иэн тут же рассказал отцу о своих слонах и о датчике температуры в ухе слона, который он надеялся извлечь на следующий день.

— Одолжите мне Орию на несколько дней! — попросил он. — Мне нужны помощники.

— Ладно, но перед взлетом приготовьте полосу в коровьем загоне, — ответил отец. — Не желаю оказаться свидетелем несчастного случая!

Мои родители Марио и Жизель Рокко приехали в Африку в 1928 году поохотиться на слонов в Бельгийском Конго (ныне Заир). Целый год они скитались по стране, разбивая лагерь то здесь, то там. Появление моего брата Дориана положило конец их путешествию. Они поселились в Кении.

Спустя некоторое время родители купили ферму, где родились моя сестра Мирелла и я.

Вскоре недалеко от Наиваши нашли золото, и мы тоже стали промывать песок. Позже мать увлеклась скульптурой и ваяла целыми днями. Отец занялся разведением ирландских скаковых лошадей. Меня усадили в седло с четырех лет, и я научилась держаться на лошади не хуже заправского ковбоя.

Все наши знания о слонах были почерпнуты из увлекательных рассказов об охоте и любимых книг, в частности о Бабаре, царе слонов, придуманном нашим двоюродным братом Жаном де Брюнофф. С раннего детства мы привыкли считать слона царем зверей. И если нам на дороге встречался слон, мы почтительно смотрели на него издали, ведь он мог перевернуть нашу машину так же легко, как мы страницу книги.

Однажды вечером 1940 года по радио объявили то, чего так опасались мои родители: Муссолини объявил войну. Появилась полиция, окружила ферму и увезла отца. Итальянец, — значит, «враг». Мать оказалась «союзницей», ибо была француженкой, ей разрешили остаться. Власти конфисковали прииск. Мы продали лошадей, перепахали ипподром; нас не приняли в школу, и мы росли дикарями. Любимым времяпрепровождением была охота в холмах, где бродило множество буйволов, антилоп канна и зебр. Мать, будучи не в силах справиться с нами, отдала нас на воспитание молодому морану (воину) масая Ресону. Он научил нас всему необходимому для жизни среди дикой природы. Ресон по-прежнему живет с нами, в его ведении находится 500 голов скота.

Наконец одна американская миссионерская школа согласилась принять нас в свои стены. Когда война кончилась, вернулся отец. Он поседел и был подавлен четырехлетним пребыванием в лагере для военнопленных в Южной Африке. Необоснованная враждебность к нам рассеялась как дым, и меня отправили в другую школу, откуда вскоре выгнали за плохое поведение и подбивание остальных воспитанниц на бунт за улучшение пищи и условий существования.

После сего эпизода мать сочла, что меня следует приобщить к цивилизации. Меня отправили в «отделочные» школы Парижа, а затем Рима, дабы навести лоск хорошо воспитанной девушки. Ужасающая скука продолжалась до тех пор, пока я не начала посещать кафе экзистенциалистов на правом берегу Сены, где, вырядившись в черное, сидела и слушала Сартра и Кокто, мечтая о Кении, стране солнца и тысячи приключений.

Всю жизнь меня пожирала всепоглощающая страсть к открытиям. Я путешествовала, изучила пять языков и испробовала не одну профессию. Но каждый раз, когда успех был близок, очарование исчезало и я бросала свое занятие. Сначала, вдохновленная красками Африки и ее жителями, я создавала ткани и модели для домов мод, потом занялась фотографией и кино, надеясь запечатлеть красоту и дух любимых мест.

В воскресенье, когда прилетел Иэн, никто не работал, и все рабочие фермы собрались поглазеть на самолет. На нем красовалась надпись «5У — КIХ», которая произносилась «кикс». Добрая сотня мужчин, женщин и детей, разодетых в праздничные одежды, окружила самолет. Размер бомы не превышал 450 шагов от загородки до загородки, но она шла под уклон против господствующего ветра, и Иэн уверял меня, что длины ее хватает. Добровольцы собрали камни, засыпали ямы и вырубили кустарник т. е. ликвидировали все те ловушки, которых Иэн чудом избежал при посадке. К вечеру довольно приличная взлетная полоса была готова. Иэн решил испробовать ее. Он усадил меня в самолет, застегнул ремень, прокатил до загородки в верхней части уклона, развернулся, дал газ и дернул за рычаг рулей высоты. Мы без труда поднялись в воздух; люди внизу жестикулировали и хлопали в ладоши, а мы сделали круг над их головами, домом, фермой, слетали к холмам и сели. Наше приземление походило па нежный поцелуй бабочки, правда весьма страстной бабочки.

Мы привязали самолет к двум здоровенным камням, чтобы его не опрокинули жестокие порывы ветра, проносящиеся в это время над озером.

Иэн заночевал у нас, а наутро мы набили «Кикс» свежими овощами, апельсинами, сливками, маслом, мясом и вином. С восходом солнца тяжело груженный самолет взлетел в холодном вязком утреннем воздухе и взял курс через озеро на юг.

В тот чудесный прозрачный африканский день мы любовались рифтовой долиной, которая пересекает всю Кению. Перевалив через горы, окружающие озеро Наиваша, мы снизились и полетели на высоте 300 метров над саванной. Длинные вереницы скота тянулись к пастбищам, поднимая за собой тучи пыли. Иногда внизу змеилось русло речушки или мелькала маньятта (деревенька) масаев, но в основном эта обширная страна была необитаема. Близился сезон дождей. Над нами ползли тяжелые тучи, а их тени скользили по земле. Еще ни разу я не летала так низко и как завороженная впитывала в себя красоту Африки.

Мы пролетели над озером Натрон. Было жарко, и Иэн вынул одно из стекол. От сильного запаха серы перехватило дыхание. Воды озера Натрон насыщены солями, и оно покрыто солевой коркой — розовой, фиолетово-красной и коричневой, — в проломах которой сверкают кроваво-красные лужи. Там гнездятся фламинго, но человеком здесь не пахнет. Вода озера казалась зеркалом, в южной оконечности которого «плавал» действующий вулкан Ол Донио Ленгаи.

Мы летели, едва не касаясь крылом сей пустынной местности, а в моей памяти проносились воспоминания об авиакатастрофах: в 1914 году после четырнадцати часов полета отца сбили австрийцы. Он чудом спасся, а командир австрийской эскадрильи был настолько уверен в его смерти, что пролетел над обломками самолета и сбросил венок. Иэн рассказывал мне, что его отец, возвращаясь после продолжительного полета над Германией в 1944 году, сгорел в разведочном самолете «Москито», который вспыхнул во время вынужденной посадки, а недавно в Камеруне, в Западной Африке, разбился его дядя. Почуяв мои страхи, Иэн успокоил меня, сказав, что маленькие современные самолеты типа «Кикс» значительно надежнее своих предшественников.

— Даже если откажет двигатель, — прокричал он, — мы легко спланируем на берег озера.

Сквозь знойную мглу мы различили зеркало вод Маньяры. Сначала надо было пролететь над лагерем, чтобы за нами приехали. Под нами стлался густой лес с непроницаемой листвой, лишь изредка прерываемый кусочком древесной саванны с акациями. Слоны виднелись повсюду. Вдруг я увидела домик, реку и два дерева, словно воткнутые в землю у обрыва. Рядом стоял человек, он помахал рукой, но нигде я не увидела машины.

Мы продолжали путь над парком, зная, что за нами уже отправились на место приземления. Мы развернулись, спикировали прямо на край обрыва, где начиналась полоса, и сели. Я обрадовалась, что наконец нахожусь на твердой земле. Пока шла разгрузка, появился открытый «лендровер» с надписью на дверце «Исследования маньярских слонов». Он остановился около нас, и из него выпрыгнул ассистент Иэна Роберт, красивый, хорошо сложенный парень лет восемнадцати. На нем были только шорты и нож у пояса. Это босоногое существо со спутанной гривой черных волос больше походило на дитя джунглей.

Я спросила Иэна, откуда он. Он объяснил мне, что Роберт состоял ассистентом в Институте Серенгети, но из-за слишком длинных волос его выслали в Маньяру. Мысль, что наши современники не признают длинных волос, тогда как в 1790 году молодого человека с короткой стрижкой могли лишить наследства, показалась мне забавной.

Иэн тут же осведомился, готово ли оборудование для обездвиживания и поддерживает ли Говард контакт с Кровавым Ухом. Роберт ответил, что слона недавно засекли у Ндалы и Говард с Мходжей следят за ним. Говард рассчитывал, что мы встретимся через пару часов.

Спускаясь по склону, я обратила внимание, что большинство толстокожих осталось там, где я их видела с воздуха. У въезда в парк Иэн выбрал одну группу, въехал прямо в стадо слонов и выключил двигатель. Мы стояли метрах в двадцати от них. Слоны едва шелохнулись. Только малыши повернулись к нам задом, а крупные самки стали наблюдать за нами: их головы застыли, хобот повис, а уши раздвинулись в стороны. Вдруг, откуда ни возьмись, появилось громадное животное со вздернутой головой и широко расставленными ушами, похожими на крылья. Нацелив на нас бивни, слониха сделала четыре устрашающих шага к нам, возвысилась над нами во весь свой рост, качнула головой вправо и влево, яростно хлопнула ушами, взметнула передней ногой тучу пыли, скрестила ее с другой ногой и остановилась. Я так и обмерла со страху.

Затем слониха пронзительно затрубила, протянула хобот вперед, опять взметнула пыль, потом повернулась и удалилась комической рысцой клоуна в слишком широких штанах, характерной для походки слонов. Слониха вернулась в группу и всех взбаламутила. Послышались рев, ворчание, хрюканье. Наконец она застыла, повернувшись к нам боком, подняв голову и сверля нас пронзительным взглядом.

Повернувшись к Иэну, я как можно спокойнее спросила:

— Не слишком ли это опасно?

Он улыбнулся, дал знак молчать и принялся делать пометки, наблюдая за другой группой слонов под деревьями.

— Не бойтесь Боадицеи, — сказал он. — Она очень раздражительна, но только блефует. Мне хотелось показать ее вам, это благородная дама Маньяры, матриарх крупнейшего семейного сообщества.

Я еще никогда не подходила так близко к слонам и с величайшим удивлением узнала, что главой семейной группы является самка. Раньше я думала, что во главе стада стоят суровые громадные самцы.

Вокруг нас было 20–30 слонов. Иэн ткнул пальцем в мирно пасущегося слона.

— На него мы собираемся нацепить радиоошейник. В честь Роберта мы назвали его Радио-Роберт.

Боадицея еще дважды тряхнула головой, и Иэн медленно выехал из кустарника на дорогу, всю в колдобинах. Мы проехали мимо зебр, сделали безуспешную попытку найти львов, пересекли несколько пересохших речек и песчаных отмелей и наконец по узкой дорожке двинулись в лагерь.

Я услышала шум водопада и увидела текущую внизу реку, познакомилась с Мходжей и Мшакой, поваром Иэна. Они с Робертом принялись разгружать машину, а меня Иэн повел по лагерю.

Его дом расположился на краю обрывчика под широкой сенью двух деревьев. Он был сложен из камня и покрыт глинобитной крышей. Две рондавеллы стояли метрах в тридцати друг от друга, а между ними находилось прямоугольное помещение. Рядом стоял еще один маленький домик: половину занимала кухня, другую — ванная. Вокруг рос густой кустарник, вырубленный лишь на узкой полоске земли, примыкавшей к дому. Петляющая тропинка вела через густую растительность наверх, к водопаду. Там стояла еще одна каменная рондавелла с остроконечной глинобитной крышей и широкими окнами, затянутыми накомарниками. Рядом рос громадный куст дикой гардении. Мои апартаменты. Выше, у самого водопада, стоял последний домик. Из него открывался самый чудесный вид. Два дерева, акация тортилис и терминалия, вцепились обнаженными корнями в отвесный склон и склонились над домом. Вода падала в широкий водоем, и ветер доносил до нас брызги. Я уселась на скалу, где то и дело появлялись и рассматривали меня агамы, голубые с ярко-оранжевыми головками. Слова были лишними. К чему восклицать: «Как красиво!» Разве очевидное нуждается в словах?

Когда мы вернулись в главный дом, меня представили двум мангустам — Пилипили и Ндого (Перец и Малыш на суахили). Они любили лишь Иэна, и он платил им взаимностью. Пока Мшака кормил нас завтраком, они носились под столом и до крови кусали меня за пальцы ног. Нам подали типичный завтрак холостяка: мясные консервы, вареная картошка, консервированные овощи. Правда, стол еще украшали громадная салатница со свежими фруктами и сливки с нашей фермы.

Остатки завтрака Иэн скормил сбежавшимся на зов курам. Это были африканские куры, выросшие в суровых условиях и умеющие ускользнуть и от коршуна, и от генетты, и от прочих мелких хищников.

Наскоро поев, мы тут же отправились на поиски Говарда и Кровавого Уха. Говард сидел в «лендровере» под акацией у моста через Ндалу. На дверце машины торчала антенна, на голове у него были наушники, а на коленях — маленький черный ящичек. Он ткнул пальцем в сторону рощицы, давая понять, что слон там. Говард проверял записи и, видимо, был доволен результатами работы.

Мы, тихо разговаривая, отошли в сторону. Говард показал мне записи. Стрелки на верхней панели ящичка указывали температуру слона. По ней Говард строил кривую. Указав на всплеск кривой, он объяснил:

— Этот скачок произошел в тот момент, когда Кровавое Ухо вышел из леса и увидел машину.

Хотя животное внешне не выглядело обеспокоенным, его волнение выразилось в неожиданном подъеме температуры. Я вдруг поняла, что ничего не знаю о слонах.

Когда Говард был готов, Иэн надел наушники, взял антенну и сделал мне знак следовать за ним в густом кустарнике разреженного леса. В ушах звучало «пи-пи-пи» радиопередатчика. Подняв антенну и поворачивая ее из стороны в сторону, мы могли следить за движением нашего невидимого подопытного среди густейшей растительности. Иэн влез на дерево и тут же обнаружил удалявшегося слона. Мы приготовили шприц с транквилизатором и зарядили ружье. Иэн, Говард и Мходжа двинулись вперед, а я — вслед за ними. По собственной глупости я осталась в сандалиях вроде шлепанцев, в которых всегда ходила на ферме, и еле поспевала за ними — обувь все время соскакивала, и вскоре я сбила ноги в кровь. Кто мог знать, что изучение слонов требует передвижения пешком? В парках такого не было. Я боялась даже вскрикнуть, лишь бы не помешать Иэну, но он почувствовал неладное, велел Мходже идти рядом со мной, и мне сразу полегчало.

Вдруг сухо щелкнул выстрел, и что-то забилось в кустах, но ничего не было видно.

— Попал, надо торопиться! — сказал Мходжа и снял с моей шеи фотоаппараты. Он рванулся вперед с моим фотоснаряжением в одной руке и ружьем — в другой. Я бежала за ним, едва успевая отводить от лица ветки. Трехметровая стена спутанной зелени скрывала все, и мы как-то неожиданно очутились рядом со слоном, сидящим среди кустов, как собака. Удивительный спектакль. Животное моргало и раз или два повело ушами. Слон дышал медленно и глубоко — каждый вдох секунд через десять. Он поднял хобот, принюхиваясь к нам, затем оперся о бивень. Тот скользнул и с глухим стуком ударился о землю. Иэн объяснил мне, что слон находился в полном сознании, слышал, чувствовал и видел нас, но не мог двигаться.

По радиотелефону вызвали Роберта на «лендровере». Иэн взял из машины двадцатилитровую канистру, вскарабкался на спину слона, как на скалу, и принялся поливать ему голову и плечи. В это время Говард перерезал швы на ухе слона, вскрыл вену и извлек крохотный цилиндр — термистор. Затем проделал то же самое с артерией. Кровь текла ручьем — ее набрали для анализов. Затем Говард быстро закрыл надрезы. Мходжа пытался замерить анальную температуру слона с помощью небольшого термометра. Как ни смешно, но это надо было сделать, и Мходже пришлось вырыть яму под хвостом слона, чтобы добраться до нужного места.

Какими же маленькими выглядели люди рядом с этой громадиной! Впервые в жизни я стояла рядом с живым слоном и смотрела ему в глаза. Они были полуприкрыты, но изредка длинные изогнутые ресницы вздрагивали и по щеке скатывалась громадная слеза, словно он беззвучно плакал. Он казался печальным. Под нижней губой у него росла бородавка, а кожа напоминала растрескавшуюся от жаркого солнца болотную грязь. В морщинах кишели клещи и прочие паразиты. Светлые клещи, разбухшие и громадные, висели на шее, ушах, брюхе — там, где кожа потоньше; размером они были с добрую виноградину. В течение всей операции Кровавое Ухо не шелохнулся. Только кончик хобота раскачивался из стороны в сторону.

Минут через двадцать Иэн впрыснул ему противоядие и дозу антибиотиков, чтобы предупредить воспаление ран. Затем мы отступили в плотную тень деревьев, чтобы он спокойно очнулся. Первым признаком возвращения к жизни было легкое движение ушами. Потом он поднял хобот и кончиком его обнюхал воздух во всех направлениях, нет ли чужого запаха. С трудом он оторвал свою громадную массу от земли и застыл, поводя ушами. Мы стояли довольно близко от него, он нас слышал и чувствовал, по не выказал никакой агрессивности. Когда Иэн убедился, что все в порядке, мы ушли. Все радовались, что операция прошла успешно.

Мы вернулись в лагерь, утолили жажду прохладительными напитками, и мужчины занялись последними приготовлениями к завтрашнему обездвиживанию юного самца Роберта.

Из мотка приводного ремня вырезали ошейник; передатчик тщательно упаковали в коробку из стекловолокна и оставили все на просушку. Затем приготовили клейкую ленту для крепления передатчика на ошейнике и раскрасили его в желтые и голубые цвета. Вся вторая половина дня прошла в проверке снаряжения. Включили передатчик и послушали в наушниках его «бип-бип».

Я не переставала оглядываться по сторонам. Как в любом лагере, вся жизнь сосредоточилась вокруг одного дерева. Под густой гарденией около кухни стоял большой деревянный ящик (сундук-сафари), служивший столом для глажения, а вокруг него шесть табуретов, на которые усаживались Мходжа и повар, когда беседовали со смотрителями и заезжими шоферами. Хотя нижние ветви были обрублены, дерево давало густую тень. Почва в этом месте была твердой — ее топтали и подметали несколько лет подряд. Около гардении лежала большая коллекция черепков и костей, в основном слонов и буйволов, собранных по всему парку. Иэн определял по ним возраст животных, изучая по большей части челюсти. С другой стороны дерева, под гарденией поменьше, стояла хижина из зеленого металла, служившая складом, а еще дальше, за колючим кустом Cardiogyne, пряталась прямоугольная глинобитная хижина, побеленная известью, где жили смотритель и повар.

Ванная комната располагалась по соседству с кухней. Там были ванна, дуга, умывальник, унитаз и изобилие проточной воды, цвет которой менялся от светло до темно-коричневого. Подогреватель, топившийся дровами, давал горячую воду. На одной из стен прилепились гнезда чернохвостых ласточек.

Лагерь понравился мне с первого взгляда. В нем царила какая-то суровость. Голые стены комнат без каких-либо декоративных элементов, кроме светильников и ножей. Никаких штор. Совершенно функциональная мебель. Но ели с тарелок, пили из стаканов, а чай и кофе подавались в самых настоящих чашках. В холодильнике всегда были пиво, вода и фруктовый салат. Имелись интересные книги, а одежда ежедневно стиралась. Минимальный, а возможно, и максимальный комфорт для молодого человека, живущего в джунглях.

На закате солнца мы с Иэном отправились купаться к водопаду, а потом приоделись и поехали в гостиницу, куда нас пригласили отобедать друзья. Начался дождь, и Говард дал нам свой «лендровер» с крышей. Из гостиницы мы ушли часов в десять. Я чувствовала себя изнуренной после первой встречи с маньярскими слонами. Мы катили по выбитой дороге, похожей на «стиральную доску», по направлению к лагерю, и мне казалось, что «лендровер» трусит, словно лошадь.

Парк под нами купался в странном свете полной лупы, окруженной флотилией дождевых туч. Желто-зеленое озеро в оправе из тумана посреди черного, молчаливого леса выглядело оазисом в пустыне. Когда мы въехали в Граунд Уотер Форест, мимо нас вдоль дороги пронесся гиппопотам, весь в розовых и черных пятнах. В свете фар он походил на бочонок с ножками и свинячьим хвостиком.

Мы проехали километров шесть по парку, и вдруг «лендровер» скособочился и, подпрыгнув, остановился. Метрах в пятнадцати от нас на склоне холма мирно паслись слоны.

— Боюсь, лопнула шина, — сказал Иэн.

— А слоны? — с испугом спросила я.

— Пустяки. Носороги и буйволы опаснее. Попробуем сменить колесо.

Но домкрат куда-то подевался! Мы попытались отвести машину на обочину, чтобы снять шину, но куда там. Что делать: ночевать в машине без всякой защиты от комаров или пешком вернуться в здание администрации парка, в дом для посетителей? Мы выбрали второе.

Днем домик казался совсем рядом, в нескольких минутах ходьбы, а потому я не беспокоилась, хотя мой наряд не подходил для прогулок по парку. Укутанная в тончайшую кангу (африканское платье), перетянутую в талии поясом с красными камнями и позолоченными колокольчиками, и в сандалиях, которые едва держались на ногах, я казалась себе ученой обезьяной, бредущей по дороге под звон бубенчиков. Слоны удалились, но их присутствие ощущалось.

— Не волнуйтесь, они не причинят нам никакого зла, — сказал Иэн, когда мы проходили мимо, — лучше всего разговаривать, петь песни, да и колокольчики звенят.

Батарейка в фонарике почти села, и на дороге светился лишь неяркий кружок; изредка, и то сквозь тучи, проглядывала луна. Хрустнули ветки, потом мы услышали фырканье, хрюканье и рев удалявшихся слонов. Дважды мы наткнулись на буйволов, и нам пришлось прятаться за деревьями, бросать в них камнями и кричать во всю глотку, чтобы прогнать их.

Подойдя к первому мосту, я было отказалась идти дальше, передо мной словно высились стены крепости. Ноги болели, и даже простая мысль о ходьбе причиняла боль. Но мы все же двинулись вперед. Иэн орал ужасные боевые песни шотландцев, в которых речь шла об английских лошадях, чьи копыта купались в крови шотландских горцев. Когда мы очутились в лесу, окруженные безмолвными, призрачными формами, я представила себя Орфеем в стране теней.

В непроницаемой тьме присутствие слонов на дороге успокаивало. Они бесшумно скользнули в кустарник и исчезли.

Деревья были слишком гладкими, чтобы взобраться на них. Как же уязвим человек без ружья в царстве крупных хищников! Единственным нашим оружием были пять чувств и разум. Я кожей ощущала на себе взгляд желтых глаз голодного хищника, ноздри которого щекотал мой запах. Человек, охотник из охотников, превратился в этой черной дикой безбрежности в беззащитную добычу, мелкое, слабое и безоружное существо.

В конце концов мы добрались до въезда в парк и преодолели последние 800 метров до домика. По пути мы встретили первого носорога и спрятались за скалу.

Ветер дул в нашу сторону. Мы принялись хлопать в ладоши и бросать камни, и недоумевающее животное убежало. Путь был свободен, и мы вскоре очутились на веранде дома. Было далеко за полночь. Внутри нас ждали широкие деревянные постели, застеленные чистыми простынями. Как в сказке. Мы уснули глубочайшим сном в этом гнезде, свитом человеческими руками, а утром нас разбудил голос Говарда.

На обратном пути через лес Иэн сказал:

— Не хотел вас пугать понапрасну вчера вечером, но здесь бродит лев-людоед, который недавно сожрал на большой дороге местного жителя.

Вначале я не поверила ни единому его слову. Это скорее походило на реплику из фильма компании «Метро Голдвин Майер». Когда мы подошли к покинутой машине, Роберт и Мходжа уже заменили колесо. Они подтвердили слова Иэна о льве. К завтраку мы вернулись в лагерь.

В утреннюю программу входило обездвиживание молодого красивого слона, который следовал за изгонявшим его семейным сообществом Боадицеи. Говард и Роберт все приготовили, но мы запоздали. Иэн опасался, что не разыщет Боадицею. Все мое существо жило в предвкушении приключения. Я зарядила фотоаппараты, рассовала объективы по карманам пиджака, специально сшитого для хранения всяческих фотопринадлежностей. Мы с Мходжей и Иэном двинулись в одну сторону, а Говард и Роберт — в другую. Контакт поддерживался с помощью рации.

После безуспешных наземных поисков Боадицеи мы решили отыскать ее с самолета и вернулись на взлетную полосу. Через десять минут Иэн засек слониху со всем ее многочисленным семейством в тени акаций вдали от дороги. Меня поразило, как легко он узнал животное с высоты; мне это казалось чудом. Он раза два или три облетел стадо.

— Скорее всего, она направляется к большому болоту, — сказал он. — Будет там через полчаса. Подождем ее у края леса.

Четверть часа спустя мы уже сидели в машине. И вскоре обнаружили Боадицею со всем семейством. Матриарх на голову возвышалась над остальными и как бы бросала вызов: а ну, подойди! Некоторое время мы наблюдали друг за другом. Иэн показал мне других самок, глав семейств — Леонору, Тонкий Бивень, Закорючку — и очаровательную старую слониху, которую мы назвали Жизель, по имени моей матери.

Члены семейного сообщества Боадицеи собирали хоботом пыль в кучки, затем ногой заталкивали ее в изогнутый кончик хобота и, словно тальком, посыпали себя. Малыши пытались подражать взрослым. Боадицея настороженно наблюдала за нами, ожидая, что мы предпримем. Метрах в трехстах отсюда трое молодых самцов уже принимали грязевые ванны. Самый большой из них, чей хобот был длиннее других, оказался тем самым слоном, которого Иэн выбрал для опыта.

Когда шприц попал в слона, он пробежал вперед несколько шагов. Иэн и Мходжа сели в машину. Остальные самцы кружились на виду недалеко от нас. Наш самец тащился позади и посыпал себя время от времени песком. Потом остановился, покачнулся, восстановил равновесие и снова пустился в путь. Шагах в пятидесяти от Боадицеи он остановился, ветер дул в ее сторону. Вдруг все сообщество под предводительством ревущей Боадицеи подалось вперед — хоботы вытянулись в сторону самца, уши растопырились. Матриарх ударила бивнями самца, тот потерял равновесие и рухнул на колени. Он хотел было подняться, но на него напали еще две самки. Внезапно вмешалась Жизель: сунула ему в рот хобот и помогла подняться. Она стояла рядом и охраняла его. Но остальные слоны, разозленные и трубящие, окружили его и стремились опрокинуть на землю. Иэн не ожидал такого поворота событий. Судя по ее поведению, Жизель была матерью Роберта. Хотя он и достиг возраста, когда самцы уходят из группы, она по-прежнему защищала его. Мы присутствовали при любопытнейшем явлении — одновременном проявлении и агрессивного поведения, и защиты.

Но самец уже не мог стоять на ногах, его колени подогнулись, он пошатнулся и упал. В этот момент рев и волнение усилились. Несколько самок атаковали машину, которой Иэн пытался отогнать слонов от заснувшего животного, чтобы они не нанесли ему ран.

Сидя на крыше машины с висящими на шее фотоаппаратами, я присутствовала на уникальном спектакле. Мои пальцы дрожали от возбуждения и непрерывно щелкали затвором. Но иногда я переставала что-либо соображать от шума и толкотни вокруг.

Необходимо было отогнать Боадицею от молодого самца; наконец она отвела всю группу под дерево, метрах в тридцати от нас. Она находилась в сильнейшем раздражении, ревела и принимала угрожающие позы.

Как только Боадицея оказалась в стороне, Иэн подогнал машину и остановил ее между самками и поверженным слоном, чтобы защитить его от их гнева. Иэн и Говард проделали всю операцию быстро и ловко, управившись до пробуждения самца. Роберт и Мходжа сделали замеры и собрали анализы. Закрепив радиоошейник, Иэн ввел в вену слону противоядие, и мы удалились.

Мходжа вырвал несколько волосков из хвоста слона и сплел из них браслет. И я не без гордости носила его.

Я решила отметить свой первый вечер в лагере и успех двух обездвиживаний вкусным обедом, хотя для праздника нашлось бы множество других поводов. Два часа мы с Мшакой, совершенно мокрые от пота, толкались в крохотной кухоньке. От огня и дыма дровяной печи у меня ручьем текли слезы, но я стойко отгоняла от продуктов миллионы насекомых, привлеченных светом. Несмотря на ужасные условия, удалось приготовить сырное суфле, курицу с острым рагу из картошки и лука, похлебку и фруктовый салат со взбитыми сливками с наивашской фермы. При свете декоративных свечей мы пили красное вино. Роберт с его зверским аппетитом подчистил все блюда.

Первое посещение Маньяры открыло передо мной совершенно неизвестный аспект мира диких животных, но задержаться было нельзя: меня ждали в Наиваше. На обратном пути Иэн предложил сесть в Аруше и купить сапоги. Если придется много ходить по лесам и кустарникам, то незачем ломать ноги в сандалиях, сказал он. Нужна обувь для сафари. По пути мы засекли Радио-Роберта и поставили второй крестик на карте, на которой Иэн будет долгие месяцы отмечать его перемещения.

Я вернулась в Наивашу в среду, как обещала. Прошел дождь, и утрамбованная земля встретила наш второй прилет свежей юной травкой. Посадка, пробег по нолю в маленьком самолете, обтянутом тканью, который буквально подвозил меня к дверям дома, — часть увлекательного приключения, которое мне впервые предложил мужчина, но страх при каждой посадке и каждом взлете с небольшой полосы утверждал меня в мысли, что это место мало подходило для встреч.

После отлета Иэна я вымерила соседнюю бому и наметила новую, более длинную полосу с учетом доминирующего ветра. Если мне были нужны сапоги для маньярских походов, то Иэну нужно было место для приземления в Наиваше. Две следующие недели целая бригада корчевала кустарник, рубила деревья и закапывала телефонные провода. Мы даже установили ветровой конус и обмыли открытие новой полосы двумя дюжинами пива. Затем осталось дождаться шума самолета, пикирующего к нашей ферме. И когда он прилетел, все волшебные силы жизни пришли в движение.

Глава X. Однажды с высоты небес…

Два следующих месяца каждую первую половину педели я руководила сбором и отправкой зеленого перца в Англию, продажей скота мясникам, наблюдала за возделыванием полей и посадкой кукурузы. А затем летела в Маньяру.

В среду начиналась сложная операция по посылке радиосообщения Иэну; до администрации парка оно нередко доходило за шесть часов, а затем его отправляли в лагерь с курьером или шофером. Но в первый раз контакт был установлен очень быстро. В Маньяру меня подбросил на самолете приятель, и, кружась над посадочной полосой, я увидела «лендровер» и двух человек рядом с ним. Невероятная эффективность связи произвела на меня сильное впечатление. Но сей успех оказался исключением, и потом нам с трудом удавалось пересылать друг другу наши сообщения.

Врастание в жизнь Маньяры требовало полного подчинения образу жизни Иэна и его работе со слонами. Иэн завел раз и навсегда установленный порядок — вставать с восходом и ложиться с заходом солнца. Ели по строгому расписанию — качество пищи никого не интересовало, главное было соблюдать пунктуальность. Завтрак относился к самым поразительным явлениям в жизни лагеря. Его подавали ровно в семь утра. Включалось радио, и слушались сообщения с Лондонской биржи, которые передавали перед последними известиями. Мне, обладательнице британского паспорта, но франко-итальянского происхождения, было понятно, что так жить могут только англичане. Иэн был истинным их представителем: ел яйца с поджаренным до хруста беконом, держа на коленях мангусту, и слушал новости с биржи, а слоны тут же, у его дома, утоляли в реке жажду. Никто не произносил ни слова.

Англичане — удивительная нация! Их можно критиковать, ненавидеть, любить, но они вездесущи и оставили неизгладимый след в истории мира. И вот передо мной сидит шотландец, который поменял твидовый пиджак на зеленую рубашку, брюки из серой фланели на зеленые хлопчатобумажные шорты и коричневый портфель на бинокль. Вместо изучения вьюрков в Англии он решил разделить свою жизнь со слонами. Многие сочтут его оригиналом, но для Иэна это был самый что ни на есть нормальный образ жизни. Раздавался бой «Большого Бена»: «Четыре часа по Гринвичу. Начинаем передачи для заграницы. Передаем последние известия». Не хватало лишь номера «Тайме». То было напоминание о стране и образе жизни, которые он покинул, и одиночки вроде него только так поддерживали контакт с внешним миром. После новостей радио выключалось на весь день, и все отправлялись на работу в чудесный зеленый мир слонов и других животных, захватив с собой корзинку с бутылкой белого вина и глазированными каштанами.

Иэн хотел как можно быстрее ознакомить меня с парком, чтобы я могла по достоинству оценить его работу. Он надеялся, что я смогу узнать некоторых слонов, но меня слишком пугали их угрожающие позы, и было не до особенностей их ушей.

Как-то мы проделали немалый путь вдоль берега озера в район Эндабаша, где, по словам Иэна, жили самые дикие толстокожие. Густейшие заросли кустарника затрудняли наблюдения. Самыми опасными были сестры Торон и другие слоны, получившие имена известных людей, испытавших на себе их гнев, — слониха Гржимека и слониха Болдуина. На всех фотографиях картотеки они шли в атаку в облаке пыли. Обычно Иэн едва успевал сделать снимок и умчаться прочь.

Вблизи их убежища дорога сужалась, густой кустарник смыкался над нами, и колючие ветви царапали дверцы автомобиля, Рои безжалостных черных мух цеце набрасывались на нас, жаля сквозь одежду. Несмотря на всякие ухищрения, кожа покрывалась красными буграми, которые ужасно чесались и раздражали меня.

В любой момент перед нами могло возникнуть «чудище» и с ужасным трубным ревом броситься на нас. Каждый раз, когда я вспоминала о такой возможности, Иэн советовал раскрыть глаза пошире. А пока слонами и не пахло. Время от времени мы замечали голову и шею жирафа, который как бы без тела двигался над кустарником, но других признаков дикой фауны не было.

Доехав до реки, мы увидели, что она вздулась, а мост наполовину снесен. Иэн предложил бросить машину и двинуться пешком по звериной тропе вдоль берега. Его слова навели меня на мысль, что, должно быть, в его рассказах много преувеличений: эдакое мужское желание произвести впечатление и возвысить себя в чужих глазах, иначе как можно проявлять беспечность в месте, где полно «злобных слонов»? Мои страхи рассеялись, и я весело двинулась вдоль дороги, по которой животные ходят на свои любимые места водопоев!

В устье реки плавала и ныряла стая пеликанов, они опускали голову под воду и таскали рыбу в едином ритме, как хорошо тренированная команда. Я стояла по колено в воде и смотрела на них, ощущая, как рыбки щекочут меня, тыкаясь в лодыжки. На другом берегу, наполовину скрывшись в болотной грязи, спали буйволы. Откуда было знать, что по нашим пятам бесшумно, словно облака в небе, шла семейная группа слонов. Вдруг сзади послышался плеск воды. Я обернулась и увидела слонов!

Целый день ожидания, и на тебе — они здесь! Я как дура оказалась в ловушке и не успею убраться с их дороги. Мамаши с детьми представляли наибольшую опасность. Исчезнуть и поскорее! И я исчезла. Я глубоко вдохнула, плюхнулась в 60 сантиметров илистой воды и постаралась как можно дальше уйти от них под водой. Сапоги вязли в иле; пеликаны с удивлением удалились, а когда я высунула голову, чтобы глотнуть воздуха, то оглянулась и посмотрела, что творится сзади.

Иэн сидел на суку в нескольких метрах от слонов и хохотал надо мной, с намеком постукивая пальцем по лбу. Слоны тоже наблюдали за мной: вытянув хоботы, они пытались уловить хоть «понюшку» моего запаха. Ни атаки, ни ворчания! Зачем же лежать в этой отвратительной воде, воняющей рыбой и птичьим пометом… Но меня охватила такая радость — оба мы живы, — что я расхохоталась. Иэн достиг своей цели! Осталось сделать хорошую мину при плохой игре и сохранить максимум достоинства, пытаясь понять, почему слоны не напали на нас. Слава богу, что фотоаппаратура висела на шее у Иэна.

Испуг был оправдан, объяснил Иэн, просто эти северные слоны безобидны. Их матриарха звали Джокаст, и у нее были громадные бивни разной длины. Несколькими минутами раньше она показалась мне ужасной!

Казалось, мне никогда не удастся обрести спокойствия и уверенности Иэна. Слоны были слишком велики, а в моей голове теснилось множество историй, рассказанных охотниками, друзьями и родственниками, о разъяренных слонах, которые превращали людей в кровавое месиво!

Вечером на кухне опять пришлось сражаться со стреляющей огнем дымной печкой и почти полным отсутствием кухонной утвари. Мшака не переставал извиняться за состояние кухни и жаловаться, что не раз просил у Иэна венчик для взбивания яиц и гриль, но безрезультатно. Однажды в поисках ножа я наткнулась на змею, свернувшуюся кольцом на дне коробки. Я не знала, к какому виду она принадлежит, и с облегчением вздохнула, когда она скрылась в кустарнике. К счастью, в лагере Иэна всегда имелась сыворотка от змеиного укуса, а кроме того, от змей нас охраняли мангусты.

Так как Иэн и Роберт надеялись получать во время моего нахождения в Маньяре хорошую пищу — и поданную к тому же в определенный час, — то мне пришлось произвести реорганизацию лагеря. К кулинарному мастерству Мшаки у меня претензий не было, но требовались новые идеи и лучшее оборудование.

Стоило сообщить Мшаке, что пора заняться составлением списка всего, чего не хватало в рондавеллах, его лицо расплылось в широчайшей улыбке, он испустил протяжное «и-и-и-и» и сказал:

— Очень хорошо.

Я пообещала ему, что с первым самолетом из Кении привезу полный набор кухонной утвари.

Продукты, и особенно свежее мясо, были предметом постоянных забот. Их всегда не хватало ни постоянным сотрудникам парка, ни приезжим. Окрестные генетты по ночам охотились на наших кур. Иногда мы находили пучки выдранных перьев, ибо генетты просовывали голову сквозь решетку и пожирали все, что проходило в пределах их досягаемости. Выбросить кусок съедобного мяса считалось святотатством: даже наполовину сожранная хищником курица попадала на наш стол под соусом кэрри или в супе.

Наткнувшись у реки Наманган на заросли кресс-салата, не переводившегося круглый год, мы стали использовать его для салатов и супов. Это был наш основной источник зелени. На рынке Мто-ва-Мбу я всегда могла приобрести за несколько шиллингов связки папайи, бананов и авокадо. Мало-помалу наш лагерь приобрел репутацию «хорошей кухни в джунглях».

В Мто-ва-Мбу нас с Иэном звали Мама Дуглас и Дуглас. До самой Аруши и в холмах над Маньярой незнакомые нам люди кричали: «Камбоджа[4], Дуглас, Камбоджа, Мама Дуглас!»

Однажды вечером после встречи с друзьями в сафари мы остановились перекусить в гостинице Мто-ва-Мбу. Стены были расписаны ярчайшими фресками с животными намного большего размера, чем в природе, их написал человек из племени тут си, которому удалось убежать от хиатусов. Среди клиентов ресторана были шоферы грузовиков, мбулу (пастухи), масайские вожди и девицы легкого поведения. Неподалеку от нас почти в полной неподвижности сидел старый масаи в армейской шинели и старой, видавшей виды шапке на голове. Держа в левой руке копье, он ел суп, заедая его чапали (лепешка из хлебного теста). Он поел, заплатил и растаял в ночи. У нас с собой было денег на одну тарелку супа и чапали, а когда Иэн попросил молока, пообещав заплатить завтра, ему отказали. Человек, сидевший в противоположном углу, подозвал гарсона, бросил ему шиллинг и сказал:

— Дай молока Дугласу!

Он махнул рукой в ответ на нашу благодарность и продолжал есть. Его звали Али. Он когда-то помогал Иэну строить лагерь. Али был невысокий, хорошо сбитый и необыкновенно сильный человек. Он отличался потрясающим чувством юмора и невероятной слабостью к женщинам, сигаретам и пиву. Али мало с кем поддерживал добрые отношения, поскольку не мог работать в обычные часы и почтительно относиться к нанимателю. Однажды он объявил, что хочет прийти к нам работать, а так как нам нужен был человек для починки глинобитной крыши и выполнения разных тяжелых работ, мы его наняли. Воспитывал Али строгий отец, поднимавший сына ежедневно в 4 часа утра на полевые работы. Он так привык к такому распорядку, что начинал свой трудовой день именно в этот час: мы слышали шорох косы в траве и мелодию, которую Али с утра до вечера насвистывал или напевал. То была его любимая мелодия, и, пока он оставался у нас, он ни разу ей не изменил. В 9 часов утра Али кончал работу, завтракал, умывался, а потом садился в уголке соснуть или рассказывал истории до 4 часов пополудни, когда вновь принимался за работу.

Большинство жителей Мто-ва-Мбу слышали о Дугласе. При малейшей возможности они останавливали его и спрашивали, боится ли он слонов. А когда Иэн отрицательно качал головой и говорил: «Нет, они мои друзья», все покатывались от хохота, хлопали его по спине и предупреждали: «Берегись, они опасны». Мне очень нравилась атмосфера Мто-ва-Мбу.

Королевой деревни была Мама Роза, владелица самого популярного, а значит, и самого доходного ресторанчика. Ростом она была 1,70 метра, а весила килограммов девяносто. Когда она смеялась, ее широкий рот делил лицо пополам, щеки надувались и прикрывали глазки. Мама Роза питала слабость к Иэну. И если вы ей нравились, она готова была помочь в любую минуту, когда в лагере собирался народ, Мама Роза одалживала нам глиняные котлы и снабжала продуктами.

Каждый мой приезд в лагерь Ндала вызывал страшную суету. Иэн ежедневно летал и отмечал перемещения Радио-Роберта, который следовал за Боадицеей. Впервые появилась возможность наблюдать семейную группу в течение многих недель, и я пыталась запечатлеть все на пленке.

Одним из любимейших убежищ Боадицеи была узкая долина реки Мусаса, рассекающая плато Мбулу. С воздуха долина едва различалась меж двух гор, покрытых неровным ковром колючих кустарников. Когда там пробираешься пешком, они цепляются за кожу, одежду, а зазевавшийся путник может наткнуться и на дикий тыквообразный сизаль. С самолета виднелись сеть «дорог», которые вились по склону, и округлые формы слонов. Антенна, укрепленная на стойках крыла, ловила радиоволны, несущиеся из долины.

Ошейник Радио-Роберта скрывался под слоем грязи, но после сильного дождя вновь сверкал своей желтой краской, и Иэн старался определить, к какой группе он ближе. Большинство толстокожих, кроме тех, кто находился на открытом месте и не чувствовал себя в безопасности, вскоре перестало обращать внимание на назойливую птицу, кружащую над головой.

Иэн был недоволен тем, что терял много времени на поездки на машине до полосы у гостиницы и обратно. Ему хотелось проследить и за слоном из соседнего парка Тарангире, чтобы сравнить расстояния и схемы перемещений. Но эти дополнительные полеты требовали устройства полосы у самого лагеря. Прежде всего следовало отыскать подходящее место. Слоновья тропа позади лагеря вывела нас на открытую поляну, где среди термитников росло немного кустарников и деревьев. Мне место показалось ужасным, но Иэн заявил, что полоса получится отличной.

Как-то во второй половине дня Иэн возвращался из Серенгети и хотел сесть на главную полосу. Он никогда не упускал возможности потренироваться на ней. Самолет коснулся земли, затормозил, но левое колесо спустило. «Кикс» завертелся волчком, Иэн не успел его выровнять, и самолет влетел в высокую траву. Вдоль полосы оставалось множество ям и крупных камней. Самолет ударился о них, погнул винт, шасси и повредил второе колесо. «Кикс» оказался прикованным к земле на несколько месяцев. Эксперты оценили убытки, а механики разобрали самолет на части, чтобы отправить в Найроби на ремонт. Теперь Иэн каждый раз, когда следил за слонами или летал за мной в Наивашу, брал самолет напрокат, и потеря «Кикса» оказалась весьма чувствительной для нас.

Самолет стал неотъемлемой частью нашей жизни, и Иэн посоветовал мне приобрести самолет и научиться пилотировать его. Он отыскал в одном из ангаров Аруши небольшой «Пайпер-Крузер». За него просили недорого, 875 фунтов, и он уговорил нас с братом Дорианом купить его. Когда самолет пригнали из Найроби, он показался мне самым прекрасным на свете. Его построили более 30 лет назад, он имел классическое шасси, бело-голубой фюзеляж, белые крылья и совсем немного приборов. С переднего сиденья пилота открывалась широкая панорама, а на заднем сиденье умещались два пассажира. Его максимальная скорость достигала 150 километров в час, а минимальная — 75, но из-за легкости и громадных крыльев он парил в воздухе, как гигантская птица.

«Крузер» нужен был Иэну для радиослежения, а мне — для обучения пилотированию. Более того, вторая машина дарила нам свободу, о которой мы и не мечтали. Когда один самолет был неисправен, мы садились во второй и летели по своим делам.

В следующий раз, летя из Наиваши, мы пронеслись над лагерем, чтобы подать знак, но Иэн спикировал, и я увидела прямую полосу с ровным уклоном. Кустарник и термитники по обеим сторонам исчезли. На полосе паслось несколько антилоп импала, но при нашем приближении они ускакали. Мы развернулись для посадки и, коснувшись земли, докатились до верхней точки уклона.

Иэн нанял целую бригаду для расчистки полосы от кустарников и термитников и выучился управлять грейдером, который занимал по воскресеньям у администрации парка. Длина полосы не превышала 450 метров, у нее был большой уклон, и обоими концами она упиралась в долину с деревьями. В этот раз ветер дул в спину, мы сели на полной скорости, по уклон помог нам затормозить. Посадку, казалось, мог совершить и ребенок.

Мходжа соорудил небольшую изгородь из колючих веток, как это делают масаи для коз; мы завели туда самолет, чтобы буйволам и слонам не вздумалось потереться о его хрупкий каркас, а львам — прокусить шины. Мы разгрузили самолет, а через три минуты были уже в лагере, тогда как от верхней полосы дорога занимала не менее сорока пяти минут. Какая ощутимая разница; теперь мы могли проводить любые наблюдения с воздуха и летать куда глаза глядят. Хочешь, лети за покупками в Арушу за 45 километров от нас, хочешь, отправляйся за свежим мясом и овощами к местным фермерам или в гостиницу, чтобы перекусить.

Иэн начал учить меня пилотировать самолет. Вначале я пугалась, сидя впереди одна, пока Иэн с заднего сиденья кричал мне на ухо команды, необходимые для взлета. Но в воздухе я преображалась и забывала обо всем перед красотой открывавшегося мне мира и от радости самостоятельно управлять самолетом. Я, Иэн и ветер — мы скользили меж облаков и спускались к летящим под нами птицам.

Мало-помалу лагерь Ндалы становился моим вторым домом. Осчастливив Мшаку громадным чемоданом с кухонной утварью, посудой, скатертями, салфетками, тряпками и передниками для генеральной уборки кухни, я решила заняться мебелью, дабы устроить «люкс в джунглях». Не думаю, что джунгли требуют только спартанского образа жизни, я люблю переносить с собой клочок своего привычного мира.

Два лимнолога (специалисты по озерам), изучавшие Маньяру, оставили Иэну упаковочные ящики из американской сосны. Дерево с ароматным запахом смолы прекрасно подходило для столярных работ. Столяр парка помог нам изготовить шкафы, скамейки, кухонный стол и полки. Для круглых домов требовалась полукруглая мебель, чтобы она прилегала к стенам и место не пропадало. Мы вычистили и перекрасили весь лагерь, заделали щели в полу из мягкого дерева писчей бумагой, посадив ее на клейстер.

Щели прогрызли мангусты, пометив таким образом свою территорию. Сначала зверьки мочились, а потом скребли дерево до тех пор, пока не получалась ямка. Правда, Пилипили и Ндого уже давно убежали из лагеря и примкнули к диким мангустам.

Я всегда любила наводить уют в доме подручными средствами, а не покупать недостающее в магазине. Поэтому мы сделали софу, дешевую и удобную, не затратив больших трудов. Из остатков упаковочных ящиков Мходжа сколотил раму. Мы нарезали длинными полосами старые камеры от «лендровера» и прибили их крест-накрест к верхней части рамы. Сделанный по мерке матрас обтянули хлопчатобумажной тканью цвета граната, и ее свисающие края прикрыли обитые материей стойки. Из того же материала сделали длинную подушку, ставшую спинкой. Получилась удобная софа, па которой могли усесться четыре человека.

«Кикс» обрел новые крылья и яркую окраску. Мы решили пригласить на уикенд Миреллу и Дориана с дочерьми. Иэн взялся пилотировать самолет с четырьмя детьми. Мирелла привезла с фермы полную машину свежего мяса, овощей и фруктов, а также груду подушек для софы. К сожалению, после целого дня в раскаленной машине мясо протухло, и с болью в сердце пришлось его скормить гиенам. Хорошее мясо редко перепадает живущим в парке представителям рода человеческого.

На заре мы отправились на машине по парку, чтобы понаблюдать за пробуждением жизни; дети были в Маньяре впервые. Сотни буйволов, похожих на холмики черной грязи, усеивали берега озера, и только рога и контуры их ушей блестели на солнце. Колпицы и цапли шлепали по неглубокой воде в поисках пищи. Жирафы медленно галопировали вдоль пляжа, они, казалось, плыли по воздуху. Мы встретили Боадицею, Закорючку, Вирго и остальных членов семейства, медленно спускавшихся по крутым тропинкам холма. Боадицея грозно глядела на нас, а Вирго подошла к машине и замахала хоботом вверх и вниз, словно пыталась завязать разговор, и дети ответили ей, хотя понять друг друга они не могли. К завтраку мы вернулись в лагерь. Бабуины, которые проводили обычно ночь в верхней долине Ндалы, камнями скатывались по склонам, изредка останавливаясь, чтобы съесть насекомое или стручок или просто погреться в лучах утреннего солнца.

После обильного завтрака дети отправились к подножию водопада купаться. Иэн вдруг стал жаловаться на жестокие боли в желудке и попросил Мходжу пойти с ребятишками к Эндабашу. Мы должны были подойти попозже. Я тоже осталась в лагере, чтобы закончить подушки для софы.

В полдень зашел Мшака и сообщил, что Иэну очень плохо и ему нужен врач. Мшака боялся, что он умрет. Иэн лежал на матрасе, корчился и стонал от боли, его рвало. Дело принимало плохой оборот. Я не знала, что делать. Аптечки, как таковой, в лагере не было. Симптомы походили на пищевое отравление, но мы все ели одно и то же. Потом я вспомнила, что только Иэн ел бекон, который тоже привезли из Наиваши. Мы с Мшакой уселись у его изголовья. Когда Иэна стало рвать кровью, я решила действовать.

Спазмы повторялись через полчаса, и я рассчитала, что если успею одеть Иэна и посадить его в самолет в подходящий момент, то смогу взлететь и сесть в Аруше между двумя приступами. Я оставила сестре записку: «Иэну очень плохо. Летим в Арушу. Не беспокойся». Затем быстро его одела и подвезла в машине к самолету. Проверила все и включила контакт. Как только прошел очередной приступ рвоты, Иэн рухнул в пилотское кресло, и мы взлетели. Затем управление перешло в мои руки. Я налетала всего несколько часов и ни разу сама не взлетала и не садилась. Мне следовало подумать над тем, как самой справиться в Аруше, если Иэн не сможет мне помочь. Выглядел он ужасно, лицо стало желто-восковым, он стонал и вскрикивал при каждом толчке от воздушных ям. Я умоляла его совершить невозможное и сохранить сознание, пока мы не коснемся земли.

Над арушской полосой я спустилась до шестиметровой высоты, а затем Иэн помог мне приземлиться какими-то нелепыми прыжками, после чего он потерял сознание. Но мы в целости и сохранности очутились на земле, теперь следовало побыстрее доставить его в больницу. Как назло, было воскресенье, и никто не мог мне помочь на аэродроме. Я с трудом извлекла Иэна из кабины и оставила в тени крыла. Его рвало. Я бросилась на поиски машины. Наконец мне удалось ее найти и доставить Иэна в небольшую клинику, которой заведовал немец.

— Ничего страшного, — сказал врач. — Отравление.

Только через сутки Иэн оправился настолько, что мы смогли улететь в Наивашу, где он несколько дней набирался сил. Затем он вернулся в Маньяру.

По прибытии в лагерь он обнаружил исчезновение Мшаки: тот ушел в Мто-ва-Мбу и не вернулся. Иэн попытался узнать, куда тот делся, но никто ничего не знал, ходили слухи, что его видели идущим пешком через Серенгети. Мне было жаль, что он ушел, но я знала, что жизнь среди дикой природы очень странно действует на людей: может, Мшаке просто надоело работать. В мой следующий приезд поваром работал Сулейман, который года три назад уже был поваром в лагере, а потом стал дорожным рабочим. Сулейман прекрасно готовил, но его прибытие поставило передо мной тяжелую проблему: он болел бруцеллезом.

— Бруцеллез, — воскликнула я, услышав новость. — У нас им иногда болеет скот. Ужасно заразная болезнь!

Но вскоре я узнала, что бруцеллезом болеют в этой части Танзании почти все. Он передается с местным молоком. У Сулеймана болезнь перешла в хроническую форму и давно перестала быть заразной.

По наши злоключения на этом не прекратились. Перед отъездом на ферму из лагеря Ндалы я попросила Мходжу освободить от вещей главную комнату, чтобы покрасить ее. В углу стоял пульверизатор, лежали скатанные дорожки и прочее барахло, оставшееся с моего приезда. Мходжа принялся наводить порядок; он наклонился, чтобы отодвинуть пульверизатор, как вдруг из-за него высунулась кобра и плюнула ему ядом в глаза. Мходжа почувствовал ужасную боль и тут же ослеп. Закрыв глаза руками, он пополз по полу, зовя на помощь и вопя: «Нъока, нъока!» («Змея!») Все сбежались с палками и панга[5] и расправились с коброй. Иэн открыл бутылку с сывороткой, промыл Мходже глаза, взял его на руки, уложил в «лендровер» и отвез к самолету, готовому к немедленному взлету. Через несколько минут они были в воздухе. Боль немного утихла, но Мходже казалось, что его голову пожирают крысы. Оказавшись на достаточной высоте, Иэн послал sos, попросив диспетчерскую Аруши вызвать «скорую помощь» и предупредить больницу, что у него на борту пассажир, глаза которого поражены змеиным ядом. Так удалось спасти Мходже зрение. В больнице он оказался менее чем через час. Сыворотка подействовала, и через четыре дня зрение полностью вернулось к нему.

По возможности мы старались каждое воскресенье совершать на самолете прогулки в места, которых не знали, приземлялись в необжитых районах и отправлялись на разведку ближайшей горы или берега реки. Благодаря самолетам мы попадали в местности, недоступные из-за отсутствия либо дорог, либо времени. Мы облетали горы и леса, озера и долины или планировали вместе с пеликанами и грифами во время долгого обратного пути, а то и соревновались с солнцем и садились в его последних лучах.

Однажды мы летели над голыми холмами, коричнево-черными в годы засухи, но сейчас покрытыми зеленым пушком. Здесь небольшими группами жили масаи-скотоводы. Они постоянно кочевали в поисках воды и травы и жили в полной гармонии с окружающей их природой.

Мы планировали над едва заселенной землей, словно охотники в пространстве без троп, и заметили дорогу, пересекавшую местность от края до края, насколько хватало глаз. Мы спустились до 200 метров. Сквозь открытые окна проник зной и ворвался ветер — все в самолете свистело, пока Иэн искал место для посадки. Мы спустились совсем низко и на бреющем полете понеслись над землей, готовые взмыть вверх при малейшей опасности. Наконец мы отыскали нужное место, зашли на посадку и приземлились па неровной почве рядом с дорогой. Самолет остановился. Выключив двигатель, мы остались сидеть, прислушиваясь к глубочайшей тишине. Только ветер шуршал у поверхности земли. Я даже закрыла глаза, чтобы продлить наслаждение этим моментом.

Было около полудня, ибо солнце сияло прямо над головой. Мы вылезли из самолета и уселись в тени крыльев, оглядываясь в поисках холма, на который стоило взобраться. Я повернула голову и увидела тонкий силуэт человека с белой тканью на голове. Он бежал к нам, поднимая тучу пыли. Странное ощущение охватывает тебя, когда видишь одинокого человека в пустынном краю. Откуда он и куда идет? На горизонте за холмом, далеко позади человека, поднималась туча пыли. Или стадо, или жители деревни, приютившейся в горах, но расстояние не позволяло различить детали.

Мы ждали. Человек приближался. Наверное, думал, что мы попали в беду и нуждаемся в помощи, а иначе зачем самолету садиться здесь? Затем вдали появились новые силуэты — все бежали к нам, наполовину скрытые пылью.

Человек подбежал и пожал нам руки; его черное лицо лоснилось от пота. Меж запыленных губ поблескивали зубы; его глаза были настороже, словно искали что-то. Он обошел самолет кругом, держа свои палки в правой руке, как делают все масаи. Он потрогал самолет, заглянул внутрь, под низ, затем заговорил по-масайски, указывая пальцем на небо. Я едва понимала обрывки его речи. Мне казалось, он объяснял, как мы падали с неба, но показывал в направлении холма, повторяя:

— Давно…

Затем подбежали остальные. Вначале мы обменивались рукопожатиями, нас поздравляли с прибытием. Многие остановились, чуть отступая, с них тек пот, они тяжело дышали, кашляли, сплевывали и смотрели на нас смеющимися глазами. Наконец все подошли к нам. Ветер играл элеронами, и несколько женщин, испугавшись, бросились прочь и попадали на землю. Потом, успокоившись, подошли, пожали руку и стали рассматривать нас. Дверца самолета была открыта. По трое-четверо они заглядывали внутрь и отбегали в сторону, если вдруг там что-то двигалось. Детишкам велели подождать, надо было убедиться, что им ничто не грозит. Мужчины беседовали с нами и обменивались приветствиями. Один из них прекрасно знал английский, некоторые владели суахили, но большинство говорило лишь по-масайски.

Мужчины все время указывали пальцем на холм и говорили о самолете, который давно прилетел туда. Он упал, убив всех, кто сидел внутри. Масаи рассказывали, как они бежали, но живых не осталось, все развалилось на куски. Мы объяснили им, что не падали, а просто хотели побродить по холмам. Мужчины вызвались нас проводить и показать другой самолет. Я никак не могла понять, о чем они говорят, нигде не было видно разбитого самолета.

Подложив под колеса камни, мы двинулись вслед за двумя проводниками. Большинство любопытных сказали, что подождут нашего возвращения и присмотрят за самолетом.

Мы шли по тропе для скота, жесткая длинная трава царапала нам ноги. Палило, и меня подташнивало. Метрах в трехстах от дороги мы наткнулись на кусок металла в черную и белую полоску, который терзал ветер. Меня охватил ужас, когда я сообразила, что к чему. Невероятно, но из всех тысяч километров мы выбрали для посадки именно этот клочок земли.

Мы с Иэном остановились. Над нашими головами кружились грифы, они скользили в потоках воздуха вдоль склонов и над вершинами холмов. Остатки черно-белого самолета валялись повсюду. Обломками играли дети. Звери, пробегавшие мимо, обнюхивали их, наступали, терлись об них. Еще сохранилась арматура сиденья, часть хвоста и крыльев. Чуть дальше, точно на месте падения самолета, был выложен каменный крест.

Все, что осталось от Михаэля Гржимека.

Он и его отец были исследователями-пионерами Серенгети, долгие часы проводили они в небе, подсчитывая зверей, наблюдая за миграцией стад, пытаясь определить естественные границы парка. Погиб Михаэль в одной из типичных для Африки катастроф, характерных для маленьких самолетов: он столкнулся с белоголовым грифом. От удара согнулось правое крыло и заело тросы рулей — самолет резко клюнул носом. Какое печальное зрелище эти забытые обломки.

Жизнь Гржимеков, отца и сына, служила для нас источником вдохновения. Фильм и книги (особенно «Серенгети не должен умереть») принесли славу этому району, и именно их заслуга, что люди взялись за охрану красивейшего в мире уголка дикой природы. Нам хотелось сделать нечто подобное для Маньяры.

Масай, стоявший рядом, рассказал, как он увидел, что самолет вдруг повернулся, упал, подпрыгнул и развалился на куски. Я думала, что туристы давно подобрали обломки и растащили их для домашних коллекций. Приятно было узнать, что обломки самолета Михаэля остались лежать на земле и траве любимых им плато. Пусть ими играют масайские детишки и ветер. Я удалилась, а передо мной стояло лицо Михаэля.

Мы прошли у подножия рифтового обрыва, который вздымался отвесно в небо, а там в восходящих потоках воздуха кружили грифы.

Их гнезда лепились к скалам на стометровой высоте. Птицы чувствовали себя там в безопасности. Сверху они видели все, что творилось вокруг. А далее в жарком африканском марево тянулись, насколько хватало глаз, равнины Салей. Само наше существование ставилось под сомнение, так микроскопично малы мы были в этой огромности мира. Не было ни настоящего, ни прошлого, ни будущего. Все застыло вокруг! В нас кипела жизнь. А время иссякло! Мы шли и шли, пересекли равнину, поднялись вверх по реке; когда пропадала дорога, мы прыгали с камня на камень, карабкались по склонам — смотрели, изучали и восхищались. Только так можно увидеть страну, попытаться понять ее, досконально изучить. Мы одновременно были и птицей, и человеком, и зверем.

Масай не произносил ни слова. Он останавливался, когда останавливались мы, усаживался в сторонке, когда садились мы. На вершине мы сели, чтобы осмотреться и запомнить окружающую нас красоту. На небе ни облачка, равнины утопают в волнах зноя, и что-то кружится в лучах солнца. Самолет, казалось, растаял в ярком свете, и, сидя на этой скале, среди неведомой безбрежности, я почувствовала, что Михаэлю и живущим здесь людям повезло начать, а может, и кончить жизнь у самых истоков жизни.

Когда мы взлетали, рядом с самолетом еще оставались дети и два старика, прятавшиеся в тени крыла. Мы пожали им руки, попрощались, развернули самолет против ветра, оторвались от земли, стали подниматься ввысь, и круг земли под нами становился все шире. То была часть нашего мира, отмеченного нашим коротким пребыванием и защищенного нашим молчанием. Мы больше никогда не возвращались туда.

Глава XI. Встречи в лесу

Когда тебя переполняет счастье, хочется остановить вращение Земли, остановить жизнь, остановить время. Время принадлежит только тебе, и никто не может помешать твоему существованию.

Несмотря па радость от волнующих визитов в Маньяру, я ощущала себя в последние месяцы 1969 года теннисным мячом, который гоняли по корту. Мы ждали ребенка и едва не потеряли его в самолетной аварии. После этого меня охватили слабость и отчаяние, но в начале 1970 года в моей жизни произошел поворот: я окончательно перебралась в Маньяру. Заново выкрашенный лагерь Ндалы стал моим домом, словно я никогда не покидала его. Даже мои походные одежды ждали меня, их аккуратно сложили на полочке рядом с сапогами. Меня встретили улыбающиеся Сулейман, Мходжа и Али.

Сулейман принес кофе, Мходжа рассказал последние новости, а Али, насвистывая свою вечную мелодию, разгружал машину. Его песня была частью его самого, как рубашка или брюки.

Две громадные зонтичные акации усыпаны крохотными гроздями цветов, покрытых нежным желтым пушком. Ветерок гулял в ветвях, и с них па меня и на голую землю сыпались золотые цветы. Лесные обитатели наблюдали за мной поверх высокой травы, когда я бежала к вершине холма. Сверху виднелся сверкающий в лучах солнца ручеек, и среди скал слышалось нескончаемое журчание воды, которая вскоре тонула в горячем песке. Как приятно вслушиваться в привычные шумы — шуршание одной шероховатой кожи о другую шероховатую кожу, тихую поступь слонов по песку. Когда ветер с реки пахнул в лицо, послышалось хлопанье ушей и фырканье слонов, идущих след в след; их малыши бежали рядом — они направлялись к бассейну, что лежал под моим жилищем. Там они будут пить, играть, обливаться прохладной водой.

Хотелось запечатлеть на пленке поведение избранных слонов, зафиксировать их жизнь па фотографии. Но как добиться взаимного доверия? Как научиться узнавать их и различать «добряков», «увальней» и «злюк»? Удастся ли мне это? Если да, то смогу работать в одиночку с «хорошими» слонами. Мне представилась уникальная возможность сделать нечто повое и хорошо узнать слонов.

По словам Иэна, все было проще простого — «добряки» вели спокойную обыденную жизнь, их не волновало, что происходило вокруг, и любой человек был в безопасности рядом с ними. К «увальням» относились некоторые громадные самки и один или два самца с тяжелым характером, которые обращали в бегство любого человека, не знающего подхода к ним и причины их раздражения. При встрече со «злюками» следовало брать ноги в руки и удирать, в противном случае вы могли оказаться вверх тормашками в опрокинутом автомобиле и с бивнем в угрожающей близости от вашей особы. Надо было научиться различать их. Иэн, хотя и утверждал, что знает, в каких границах следует держаться с ними, не раз бывал сам захвачен врасплох. Я очень боялась встречи со «злюками», и, когда мы в машине проезжали по южной части парка, каждый рев вызывал мысль о смертельной опасности, от которой следовало поскорее убраться подальше! Но после долгих странствий с Нэпом за Боадицеей и ее семейством я близко познакомилась и с самой предводительницей, и с другими самками из этого семейного сообщества — у каждой был свой характер. И чем больше слоны входили в мою жизнь, тем меньше я их боялась.

Первыми помогли мне избавиться от страха Вирго и Закорючка. Стоило нашей машине оказаться около семейной группы, Вирго подходила к нам, раскачивая хоботом взад и вперед, и останавливалась на расстоянии вытянутого хобота от Иэна.

Когда деревья были усыпаны плодами, Мходжа и Иэн набирали целые мешки стручков акаций, а также твердые и горькие плоды гардении, сладкий инжир, чтобы узнать, чему слоны отдают предпочтение. Вывалив все плоды около машины, мы забывали обо всем и смотрели, с какой скоростью Вирго поедала их и какие брала первыми. Если рядом оказывалась Закорючка или еще кто-то, Вирго тут же отправляла в рот три гардении (плоды размером чуть больше теннисного мяча), а два других укрывала кончиком свернутого хобота, словно ладонью. Плоды акации тортилис не больше сухих зеленых бобов; она подбирала их по одному и одним «дыхом» посылала в рот. Многие слоны имели одни и те же склонности и манеру есть; они любили гардению, инжир, акацию тортилис и акацию альбида. Ели они плоды и тамаринда, и Acacia siberiana, если те встречались им на пути. Они никогда не трогали разносимых ветром желтых стручков пинкнеи опушенной и черных и красных жемчужин лесной трихилии. Очень редко они притрагивались и к длинным плодам колбасного дерева. Для Вирго у нас в машине всегда был припасен плод гардении; то было начало и самая увлекательная фаза зарождения нашей дружбы. Мы все больше узнавали ее характер, а ее доверие к нам росло. Закорючка, ее ближайшая подруга, тоже по-дружески относилась к нам, хотя после завершения эксперимента мы перестали баловать ее фруктами. Ее характер коренным образом отличался от характера Вирго — она проявляла куда меньше любознательности и наблюдательности. Чувствовалось, что Вирго наблюдает за нами и лучше реагирует на наши поступки.

Иэн выбрал для моей работы по идентификации слонов большой водоем под моей хижиной и несколько наблюдательных постов вдоль русла реки. Он вручил мне картотеку различных семейных групп, во главе которых стояли признанные матриархи слоновьего общества. Мне следовало стать первоклассной наблюдательницей.

Вначале Иэн или Мходжа сопровождали меня до реки и учили, как подходить к слонам. Иногда ветер с озера заставлял нас ползти по скалам, пока мы не оказывались в нескольких метрах от стада. Но чаще всего капризный ветер то и дело менял направление. Зола, завязанная в носовой платок, помогала определять направление ветра и подсказывала, когда мой запах мог обратить животных в бегство.

Мходжа соорудил небольшое убежище под тамарин дом, отбрасывающим тень на берег реки. Там можно было сидеть столько времени, сколько хотелось. Убежище из веток сливалось с соседним кустарником каперц; округлые камни, выступающие из земли, служили сиденьем. Перед моим укрытием река текла по плоскому песчаному руслу, и, когда воды было много, слоны приходили напиться или просто постоять, опираясь, словно люди, друг о друга, шепчась и наблюдая, как резвятся свои и чужие слонята.

Первой слонихой, которую мне удалось узнать, оказалась матриарх — она размеренным шагом приблизилась и остановилась в нескольких метрах от моего хрупкого убежища; я смотрела то на животное, то на фотографии, пытаясь узнать слониху по ушам. Скрещенные бивни, — значит, одна из трех матриархов — Сара, Анита или Анитоид. Одна от другой отличалась деталями ушей. У Аниты на правом ухе имелся большой разрыв; такой же разрыв на ухе Анитоид имел острые, а не круглые края. У этой же слонихи уши имели ряд маленьких отверстий. Сара и ее семейная группа из 12 животных! Животное ростом около 3 метров. Мощные столбообразные ноги с подошвами, похожими на мясистые подушки с пятью гладкими ногтями на передних и четырьмя ногтями на задних ногах. Эти толстые ногти придавали ступне вид твердого и начищенного до блеска носка обуви. Краем внутренних ногтей она принялась чесать ногу. Зуд, по-видимому, не проходил, и она почесалась о скалу. Я увидела жесткую, растрескавшуюся подошву — сеть этих трещин индивидуальна для каждого слона, и по ним хороший следопыт может узнать любого слона. Сара принялась пить, поднимая хобот ко рту и снова опуская его в воду.

Другая самка рвала траву на берегу реки. Она захватывала пучок хоботом, наносила несильный удар передней ногой, срезая волокна острым ребром ногтей, как серпом. Затем отправляла траву в рот. Корни оставались в почве, так что она не глотала землю.

Вдруг ветер переменился, и мой запах долетел до хобота Сары. Она тут же развернулась и несколько секунд стояла передо мной в угрожающей позе. Она ревела, била ногой о землю, поднимала голову и опускала глаза, словно прицеливаясь сквозь скрещенные бивни, чтобы проучить пришельца. Я оцепенела. Это громадное, мощное животное было уверено в себе, каждое движение естественно переходило в другое. Затем с видом оскорбленной матроны Сара удалилась и увела в заросли свою группу — пятьдесят две толстенные ноги почти без всякого шума прошествовали мимо меня.

Сара в 1970 году. За четыре года ее бивни выросли всего на несколько сантиметров, и общий облик — форма бивней, контуры ушей — остался прежним

Иэн неоднократно предупреждал меня, что не стоит проявлять излишней доверчивости, ибо один из слонов может оказаться «дикарем» и уже не помогут ни хлопки в ладоши, ни разведение рук в стороны: слон перейдет от угроз к действиям. Для таких крайних случаев в убежище имелся запасный выход сзади, чтобы скрыться в скалах вне пределов досягаемости животного.

Чтобы сделать хорошую фотографию, надо научиться предвидеть действия животных на несколько секунд вперед. Нет ничего легче, чем снять спокойного слона. Но чтобы схватить нужное мгновение или поймать интересное выражение его «лица», следует сделать сотни снимков, а оставить только один. И в конце концов я привыкла к многочасовым ожиданиям в машине или убежище с аппаратом наготове, напрочь забывая о скуке. Стали понятны их действия, а разве это не лучшее вознаграждение за тяжкий труд?

До чего же интересно сидеть и караулить в одиночку. Глаза и уши приобретают остроту, как у зверя. Ожидая прихода слонов, я наблюдала за другими животными. И многое узнала. К примеру, пугливые антилопы бушбоки осмеливались покинуть укрытие, чтобы утолить жажду, только тогда, когда на реке появлялись бабуины. Это означало, что опасных хищников в окрестностях не было. Не проходило и десяти минут с момента появления бабуинов, как начинали потрескивать веточки и среди ветвей на противоположном берегу появлялись морда или глаз, и робкий бушбок скользил мимо бабуинов и заходил в неглубокую воду. За ним следовали еще два или три животных, которые принимались прыгать и резвиться с бабуинами. Почти ежедневно вместе с бабуинами приходили стада золотистых антилоп импала с ушками настороже. Во главе стада самок находился один самец, увенчанный черными лирообразными рогами. Самец большую часть времени гонял соперников со своей территории, и ему зачастую некогда было напиться. Днем львы никогда не появлялись, но их рыки часто раздавались довольно близко. Иногда река кишела слонами, антилопами, бабуинами, зелеными мартышками; изредка появлялись два носорога, живущие в долине реки Ндала, или к воде по горячему песку медленно приближался жираф. Тогда казалось, что животные сговорились провести утро на пляже, играя, купаясь, принимая солнечные ванны и наслаждаясь свежей водой.

В первый раз, когда я увидела Боадицею на Ндале, на реке весь день не было ни слонов, ни других животных. Но стоило мне уйти в лагерь напиться, как все русло реки заполнили толстокожие, они фыркали и ворчали, размеренно приступая к свершению привычного ритуала. Никто не слышал их приближения, хотя собралось около сотни слонов — сородичи Боадицеи и несколько других семейных групп, подошедших с противоположных концов реки. Показались Леонора, Тонкий Бивень с сынишкой Н'Думе, Изабел в окружении сородичей. Боадицея направилась к верхнему водоему, рядом с ней шли Вирго и Закорючка; в семейных группах виднелись и крупные самцы, а в арьергарде тащились самцы помоложе. Вне себя от возбуждения, я схватила в охапку фотоаппараты и мешочек с золой и, пригибаясь, чтобы меня не заметили, быстро пробралась в укрытие. Ветер дул снизу, в направлении дома. О лучшем не стоило и мечтать.

Вокруг бродили слоны, многие из которых были старыми моими знакомыми. Я словно оказалась в театре и в ожидании поднятия занавеса рассматривала прибывающих людей, узнавала некоторых из них, а музыканты настраивали инструменты. Чувствовалось, что сегодня мне доведется многое увидеть.

Группы слонов медленно поднимались вверх по течению к чистой воде. Юные самцы не осмеливались слишком близко подходить к самкам и останавливались у ям, где скапливалась речная вода. Так как в этот период река совсем обмелела и всем слонам, конечно, не удалось бы разместиться в верхнем водоеме, они начали рыть лунки вдоль берега — такое я наблюдала впервые. Обычно этим занимались самцы и старые самки. Они рыхлили землю ногами, как лопатой, а затем отбрасывали песок, пока не получался широкий колодец, иногда метровой глубины. Ногой они запихивали песок в хобот и отбрасывали в сторону, как рукой. Когда песок становился влажным и начинала сочиться вода, они устраивали узкую воронку, действуя хоботом, словно пальцами. Слоны пили мутную воду, разбрызгивали вокруг или с хлюпаньем втягивали ее, как громадные насосы. Они действовали с удивительной ловкостью и за четверть часа вырыли множество колодцев на расстоянии нескольких метров друг от друга.

Слоны пьют несколько раз на дню, набирая воду в хобот, а затем направляя ее в глотку

В этот раз мне впервые посчастливилось наблюдать семейные иерархические отношения, о которых столько говорил Иэн. Соперничество велось не только между матерью и отпрысками, но и между семейными группами.

Матриарх Изабел пила из своего колодца не отрываясь, а другие члены ее группы наполняли хобот и ждали, пока вода натечет вновь. Семья Боадицеи, напившись в верхнем водоеме, спустилась до места, где утоляла жажду Изабел. Еле заметное движение головы, и Боадицея со своей группой заняла место Изабел и ее родичей. Лупки вырыла группа Изабел, но она без всякого возражения отошла чуть выше и стала пить прямо из реки. Боадицея действительно выглядела королевой, перед которой все преклонялись.

Семейные группы бродили вдоль реки, останавливались для приветствия и по обычаю касались хоботом рта, а малыши по очереди подходили и приветствовали крупного самца. В ответ самец касался хоботом ротика или головки слоненка тем же жестом, каким масаи встречают своих детей. Небольшая группа слонов располагалась неподалеку от Боадицеи, терпеливо ожидая ее ухода, их хоботы лежали на бивнях или висели, как пожарные шланги. Они не выказывали никакой агрессивности, если только рядом не оказывались молодые самцы. До лунок с водой не допускали только маленьких слонят, которые пытались оттолкнуть или оттащить в сторону мамаш, а иногда и просто кружили около них. Слонята постарше либо пили в стороне, либо сами рыли лунки.

Когда Боадицея и ее группа утолили жажду, они величественно отправились на песчаную отмель и принялись обсыпаться песком.

Полированные наподобие камня бивни Боадицеи копьями торчали из-под щита шершавой, сморщенной кожи, казалось, что громадное толстокожее готовится к сражению. Сзади торчал хвост с редкими волосами, идущими на изготовление браслетов, с другой стороны висело чудо природы — хобот. Как прекрасно иметь одновременно и громадное тело, и исключительно полезный орган, который может делать все. Полу-губа, полу-нос — хобот, заканчивающийся двумя пальцами, — одновременно и рука и кисть. В нем две полости: одна — для набирания и выдыхания воды или песка, другая — для обоняния. С его помощью слон обдирает дерево и подбирает малейшие листочки. Хобот может быть мягким и дружеским, как самая нежная рука, может приветствовать и щекотать, чесать и тереть, ласкать, может скручиваться в кольца, качаться, извиваться, принимая бесконечное множество положений. Но может стать и эффективным оружием и убивать, а когда он чует присутствие человека, то взмывает над головой змеей, готовой к атаке.

Хорошо, что Боадицея находилась далеко от моего убежища: она бы учуяла меня, прогнала из укрытия и одним движением головы увела бы всех слонов! По когда мимо меня проследовали Вирго и Закорючка, мне захотелось позвать их и привлечь внимание Вирго. Наша дружба крепла изо дня в день, и я чувствовала, что скоро смогу пройтись рядом с ней. Один из самых волнующих аспектов наших исследований заключался в возможности узнать характер каждого слона и спокойно оставаться в нескольких метрах от него.

Однажды ранним утром Мходжа позвал меня через окно комнаты, где хранился гербарий. Он хотел мне что-то показать. В его форменной бутылочно-зеленой кепочке, помещенной в большую картонную коробку, лежал пушистый клубочек — совсем юная самочка мангусты. Ее красные глазки смотрели на меня и с ужасом и с мольбой, ведь она была так беззащитна. Дикой мангусте, оказавшейся без матери и семьи, нужна была ласка. Каждые полчаса мы гладили ее и чесали спинку. Я обрадовалась новому зверьку, поскольку Пилипили и Ндого сбежали давно — может, из ревности ко мне, — и дом с тех пор казался пустым.

После дождя в высокой зеленой траве появились тысячи кузнечиков — любимое лакомство мангуст. Чтобы приручить такого малыша — мы его назвали Уиджи, — нужно не более суток, особенно если подкармливать его кузнечиками. Утром, пока их холодные крылья покрыты росой, ловить кузнечиков просто, но стоит им согреться, как на поимку двух-трех насекомых уходит не один час. Мы тут же отправились на охоту, набили кузнечиками несколько мешочков и обеспечили мангусту обильным запасом лакомой еды. Думаю, Уиджи в жизни не съела столько кузнечиков, сколько в первые два дня. Ее крохотное брюшко раздулось, как мячик, я опасалась, что она лопнет. Всякий, кто проходил рядом с коробкой, давал Уиджи кузнечика; сначала она съедала голову, а потом — тельце.

В конце недели она выглядела вполне счастливой в новой семье и новом жилище. Она уже съедала кусочек яйца, пила молоко из наших чашек, попискивала, мурлыкала и шарила по всем комнатам. Если она не сидела в кармане у Иэна, то грелась у меня за пазухой.

Каждый первый четверг месяца в Мто-ва-Мбу проходила ярмарка скотоводов. Масаи, вамбулу и вамбугве приводили па продажу самых откормленных бычков и коров, баранов и коз. Вамбулу можно было легко узнать по бритым головам и шрамам на лице. Вамбугве отличались черными проницательными глазами и гордым выражением лиц; они все время были настороже, опасались дурного глаза. Масайские женщины, укутанные в длинные куски материи цвета сливы, с украшениями из разноцветного бисера на голове и плечах, сидели под деревьями и продавали молоко, принесенное за многие километры в калебасах. Шел обмен новостями между жителями холмов и долин. Я почти всегда отправлялась на рынок с Мходжей за курами и яйцами.

Молодой высокий масаи, стоявший на одной ноге — опорой ему служило копье — и чистивший зубы мсваки (деревянная палочка, предназначенная именно для этой цели), крикнул мне: «Сова, Мама Дуглас» («здравствуй» по-масайски). То был приятель Иэна. Схватив все деревянные палочки в левую руку, он подошел, таща за собой козочку с блестящей коричневой шерсткой и острыми ушками.

— Для Дугласа! — сказал он.

Восхищенная подарком, я воскликнула по-масайски:

— Аше олинг… Сидай олинг (Большое спасибо… Она очаровательна).

Он помог нам разместить козу и кур в «лендровере» и вернулся к своим козам, а мы отправились домой с запасом пищи и животными. Как хорошо, что в лагере будет коза!

— Козу львы сожрут в первые же пять минут, — предсказал Иэн, подняв палец.

Мы назвали ее Бибой. Козу привязали к небольшой акации около ванной комнаты; она вставала на задние ножки и вскоре объела все вокруг. На ночь ее запирали в загончике. Вскоре Биба превратилась в самое шаловливое и толстое существо нашего зверинца. Особенно она любила заметки Иэна и «Нью-Йоркер» и пожирала их с такой скоростью, что отнять у нее листок, который она схватила, уже не удавалось. Любой плод в пределах ее досягаемости исчезал с такой же быстротой. Она питала слабость к бананам и изобретала самые невероятные способы, чтобы добраться до них — они висели на балке в гостиной; ради них она залезала на стулья, шкафы, подоконники.

Через несколько недель Биба подружилась с Уиджи, и они часто сопровождали нас в долгих прогулках после рабочего дня. Во время одной из таких вечерних прогулок я обнаружила вдоль взлетной полосы темные пятна. Биба, заметив их, испугалась и удрала в кусты. То была засохшая кровь. Ею окропило всю траву вокруг, а кусты были вытоптаны. Здесь ночью или задрали, или ранили крупное животное. Мы бесшумно отошли и вернулись в лагерь.

Решено было обыскать местность и найти раненое или убитое животное. Для безопасности мы захватили ружье и сели в машину. Метрах в двадцати от того места, где виднелась кровь, в траве, под густым кустарником, был спрятан мертвый буйвол. Его уже наполовину сожрали, но присутствия льва не чувствовалось. Мы сделали большой круг, возвращаясь к дому, и заметили в расщелине, метрах в тридцати от туши буйвола, двух раздувшихся от мяса львов — как мы предположили, людоедов Сатиму и Чонго.

Из окна моей хижины виднеется противоположный берег реки — желто-соломенная трава и песочная пыль, только чуть-чуть зелени на вершинах деревьев. Черная блестящая струя воды скатывается по серым скалам в неглубокий водоем, откуда вытекает ручеек и почти тут же уходит в песок. Сухой сезон. Сухой воздух, пахнущий пылью ветер и растрескавшаяся земля. Зонтичные кроны акаций, росших вокруг дома, крытого банановыми листьями, спасают нас от жгучего солнца.

В октябре деревья голые и обожжены солнцем, листья съеживаются, хрустит сухая трава, а от земли пышет жаром. И вдруг однажды утром вершина акации покрывается нежно-зелеными листиками; с каждым днем зеленеет все больше верхушек деревьев, а некоторые полностью одеваются в листву. Как мне объяснили, приближался сезон дождей, они польют через месяц-другой.

В дневном зное кажется, что все настороже и ждут, когда же древесная саванна покроется зеленой пеной. Звери переходят из одного клочка тени в другой, их ноздри и глаза полуприкрыты, пока не наступает вечерняя прохлада и они не отправляются на поиски пищи.

Потом вдруг деревья как бы разом уперлись макушками в прозрачный африканский небосвод, появляются громадные плоские тучи. Они карабкаются друг на друга, собираются на горизонте, как бы готовясь к миграции. С каждым днем их все больше, они, толкаясь, плывут по небу, меняя форму и цвет там, где их пронизывают солнечные лучи. Если вам нечем любоваться на земле и вы не наблюдаете за животными, вас утешает созерцание неба.

Воздух с озера столкнулся с горным воздухом, деревья склонились под яростными вихрями ветра, заревели слоны, залопотали обезьяны, затрещал кустарник, и животные разбежались.

Задул дождевой ветер. Тучи закрыли солнце. Ветер па мгновение стих. Воздух стал плотным, небо почернело, засверкали молнии, и зарокотал гром. Захлопали двери и окна в лагере, заметались темные силуэты, привязывая все что можно и пряча под навес дрова; куры носятся в поисках надежного укрытия. Скоро все зальет вода!

Ветер стих, и жаркая влажная тишина как бы облепила меня. Ни одного живого существа, ни звука, кроме воркованья пятнистой горлицы и жалобного стона птицы-носорога. Время от времени на землю плюхается тяжелая капля дождя. Небо, кажется, придавило землю, а я очутилась в тисках между ними.

Серо-белые наклонные полосы дождя ударили по долине — шум нарастает с каждой минутой. Над моей головой трещат сухие листья крыши. Первые капли дождя смывают пыль. Чудесный долгожданный шум. Воздух посвежел, и от запаха мокрой земли защекотало в носу. Я ощущала всем своим существом, как из-под земли рвется жизнь. Хотелось петь, плясать, любить.

Дождь замолотил по земле. Его уже ничто не могло остановить. Мы укрылись от хлещущих струй и слушали грохот капель по крыше. Там, где минуту назад стлалась сухая безжизненная земля, раскинулось море коричневой воды, которую заплескивало внутрь дома через накомарники на окнах. Потом дождь умчался к холмам. Тишину нарушали только звонкие удары о землю капель, падавших с деревьев. Мы шлепали босыми ногами по красной грязи, перепрыгивали через лужи, шли на цыпочках. Среди туч проглянуло голубое небо, блеснуло солнце, и всеми цветами радуги засверкали капли, повисшие на кустах. Иссохшая земля с чмоканьем всасывала воду, и та превращалась в пар от внутреннего жара земли.

Далеко в холмах послышался страшный грохот. Дождь прошел и там. Далекие раскаты нарастали и превратились в рев воды, которая низверглась с обрыва и пыльных расщелин. Затем вспучился склон холма над верхней хижиной, словно началось извержение. С ужасным грохотом темно-коричневый поток перевалил через край и обрушился в первый водоем, увлекая за собой камни и деревья; потом он пробился через узкую расщелину и выплеснул громадное количество жидкой грязи на белый песок пересохшей реки. Там, где только что виднелись серые скалы и желтая трава, теперь пеной кипела грязная вода, вновь вступая во владение каждым клочком русла.

Наступила ночь, отдаленный гром сотрясал округу, на горизонте вспыхивали зигзаги молний, освещая темно-голубую цепь гор по ту сторону озера. Наступил сезон дождей.

Лило целых три месяца. Парк, выцветший от солнца, вырядился в зеленые одежды всех оттенков. С дождями наступила перемена жизни, и нашей в том числе. Дожди несли пищу, дожди несли рождения. До Ливией толстыми выглядели лишь будущие матери, а самцы и хищники были тощими. Через месяц все станет наоборот.

Я уже познакомилась со многими людьми, с которыми работал Иэн, и все они беспокоились за него. Они говорили ему:

— Мы уже лет тридцать охотимся па слонов и знаем их. Если вы будете так обращаться с ними, они расправятся с вами и вы не доживете до старости. Никогда они не признают вас!

Иэн смеялся над их страхами и доказывал, что его отношения со слонами в корне отличаются от отношений охотников и дичи.

Когда наши гости выезжали в машине на прогулку вместе с нами, мы испытывали их Боадицеей. Они холодели от страха при виде дикой громадной самки, она нависала над ними, ее глаза горели, уши хлопали, как крылья колдуньи, и бивнями она молотила по кустам.

— Мы пропали! — вопили они.

— Пожалуйста, не кричите на моих слонов, — тихо говорил Иэн, спокойно наблюдая в бинокль за другими семейными группами.

Из-за дождей, обрушившихся на пас, и многочисленных посетителей лагеря возникла необходимость пристроить к домам веранды и увеличить тем самым крытую площадь.

Али и его приятель, который помогал ему чинить крыши из банановых листьев, вызвались возвести веранды за несколько дней. Смотритель парка дал разрешение напилить столбиков. Мы решили использовать для этой цели громадную ветвь дерева Мбаву-йа-Фару (ребра носорога), ветви которого действительно выглядели как громадные зелено-серо-белые ребра. Это был лучший материал для подобного строительства. Али с приятелем принялись рубить ветви с помощью панги, а я отправилась па машине за дикими цветами и травой, похожей на ершики для мытья бутылок. Стояла полная тишина. Вдруг раздался дикий вопль:

— Чуй, чуй! (Леопард!) Скорее ружье!.. Чуй, чуй, ружье, ружье!..

Я выскочила из машины и схватила ружье. Али с приятелем сидели на дереве, но леопардом и не пахло.

— Где он? — крикнула я.

— Здесь!

Приятель Али указывал себе под ноги.

Я скользнула к дереву, держа палец на спусковом крючке ружья, в стволах которого сидели две пули.

— Где же он?

— Вон! — закричал он, указывая вниз.

Я положила ружье на землю и вскарабкалась на дерево. На развилке ветвей пряталось небольшое гнездо из листьев, а внутри его сидели две крохотные, с мой кулак, пятнистые генетты. Мокрые зверьки дрожали и слепо тыкались друг в друга. Я завернула их в старую тряпку и прижала к себе, чтобы согреть. Потом глянула на приятеля Али, который по-прежнему сидел па дереве с пангой в руке.

— А если мать вернется, — крикнул он, — она меня растерзает!

— Не бойся, она не вернется!

Мы обыскали все окрестности, чтобы убедить приятеля Али в отсутствии леопарда. Похоже, родители бросили маленьких генетт.

По возвращении в лагерь мы напоили их разбавленным молоком и дали глюкозы. Они, должно быть, оголодали и жадно сосали из капельницы — другой посуды не нашлось. По всему было видно: генетты выживут.

Все эти юные зверьки обучили нас главному — воспитанию ребенка в джунглях. За мангустой и генеттами надо было следить днем и ночью и повсюду таскать за собой.

Однажды ко мне с важным видом подошли Мходжа с Сулейманом и сообщили, что мне для помощи в лагере нужна женщина. Девушка прибудет завтра с Джоном, одним из шоферов парка. Она приходится ему дочерью и слывет очень серьезной девушкой. Раньше она никогда не работала, но ее можно всему обучить. Я была тронута заботой и поблагодарила их.

Девушку звали Амина. Она была красавицей и вся искрилась весельем. Мходжа представил ее всем обитателям лагеря и показал все его уголки. Она ничего не смыслила в хозяйстве, и я не знала, с чего начать ее обучение, поэтому первую неделю ею полностью занимались Мходжа и Сулейман.

Амина фыркала и смеялась каждый раз, когда слышала, какую следует сделать работу, а потом убегала на кухню, так виляя бедрами, что казалось, ее колени вот-вот подломятся. Она коротенько вскрикивала «и-и-и» и «а-а-а» и прикрывала рот ладошкой, отчего весь лагерь постоянно смеялся и атмосфера была исключительно веселой.

Амина никогда раньше не видела слонов, а потому они и страшили и влекли ее. Мы и наша работа, казалось, зачаровывали ее, и часто, когда мы сидели за столом и ели, она застывала с блюдом или стаканом в руке и завороженно смотрела на нас. А иногда усаживалась за стол, курила и смеялась, а глаза ее сверкали. Мы потратили немало времени, прежде чем нам удалось объяснить ей, что у нее есть и другие дела, кроме как сидеть за столом и глазеть на нас.

Амину любили все. За две недели она научилась убирать постели, мыть посуду, мести комнату и накрывать на стол. Выяснилось, что Амина раньше работала в заведении Мамы Розы. Конечно, она не была дочерью шофера Джона. Мходжа и Сулейман ловко обстряпали дельце, чтобы обеспечить меня служанкой на день, а себя подругой на ночь. Я была уверена, что ей вскоре все надоест, и, увы, через месяц она потребовала зарплату и отпросилась за покупками в Мто-ва-Мбу. Только мы ее и видели.

Али сказал, что знает много надежных женщин и легко подыщет мне кого-нибудь, если ему разрешат отправиться на поиски в Мто-ва-Мбу. Мы его отпустили. И действительно, Али вернулся с девушкой. Он уверил меня, что она трудолюбива и во всем будет мне помогать. Так толстуха Амина, как мне сказали дочь одного из смотрителей парка, заменила красавицу Амину, и мы обрадовались новой служанке. Толстуха Амина прошла тот же курс обучения, но в ней не было ни декоративности, ни веселья ее предшественницы. Однако с работой она справлялась. Амина любила животных, и у нее всегда на плече или меж полных грудей сидела кошка.

Но однажды Амину стало подташнивать, и у нее начались головокружения; она была беременна и вскоре покинула нас.

Как-то, когда я завтракала, Иэн принес для моего домашнего зоопарка грифа-птенца. Он, по-видимому, выпал из гнезда, не успев расправить крылья. Иэн подобрал его на дороге. Мы посадили грифа на подоконник, и он весь день не отрывал глаз от долины.

Мы назвали его Ауда Абу Тайи в честь известного арабского вождя, который как вихрь налетал из пустыни на турок во время кампании Лoуренса Аравийского в первую мировую войну. Получив столь грозное имя, гриф, несмотря на лысую голову и висящую кожу, приобрел некую важность и уже не выглядел так отвратительно. Его миндалевидные глаза сверкали, как рубины. И люди и животные испытывали почтение к нему и немного побаивались. Когда мы босиком проходили мимо его насеста, он спрыгивал на пол, вприпрыжку несся за нами, опираясь на крылья, и старался клюнуть в ноги, пока мы не подбирали и не сажали его обратно. Генетт оставлять с ним наедине было нельзя. Уиджи тоже не испытывала никакой симпатии к новому жильцу, она вставала на задние лапы и рычала во всю мощь своих мангустьих сил — она как бы предупреждала нас, что поблизости находится нечто большое, отвратительное и опасное. Потом бросалась под стол или стул, ждала, когда Ауда пройдет мимо, и кусала его. Куры и птицы, предупрежденные Уиджи, тут же прятались.

Когда наступал час кормления и все миски были полны, Ауда раскрывал крылья, с тяжелым стуком соскакивал на стол и, качаясь, направлялся в свой угол. Уиджи, взъерошенная, словно мягкошерстный дикобраз, издавала воинственный крик, бросалась на него и кусала куда могла.

Со временем Ауда Абу Тайи стал украшением лагеря, и мы очень привязались к нему. Но однажды он взлетел со своего насеста, перелетел через реку на другой берег, на мгновение сел на дерево, глянул в пашу сторону и исчез в тумане на границе неба и озера.

Граунд Уотер Форест всегда вызывал ощущение сказочной страны. Было что-то магическое в громадных голых деревьях с серыми ветвями и поблескивающей корой, которые соперничали с желтокорыми смоковницами в борьбе за солнце. Бабуины и другие обезьяны прыгали с ветки на ветку, и листья, когда они задевали их, шуршали, как шелк (обезьяны перекликались, фыркали и взлаивали). Прозрачные как слеза источники выбивались из-под скал и ручейками бежали под ковром изумрудно-зеленых растений, похожих на крохотные пальмы. Лучи солнца пробивались сверху и казались волосами девы Марии. Свежий, прозрачный воздух и запах влаги наводили на мысль о каком-то древнем соборе. Ветер нес аромат цветов, смешанный с крепким запахом слонов. Нельзя было идти по этому лесу и время от времени не замирать па месте, так сильно было его очарование. Лес уникален, он живой.

Мы часто бродили по широким слоновьим тропам, усыпанным опавшими листьями, сгнившими веточками и пометом, словно по ковру, утоптанному сотнями слоновьих ног. Мы ходили по тропам босиком, не опасаясь ни шипов, пи змей; изредка мы натыкались на носорогов или встречались лицом к лицу со слоном. Без сандалий было легче спрятаться, а то и бесшумно убежать или, если такая необходимость возникала, вскарабкаться на дерево. Я по-настоящему боялась только носорогов, а слонам мы уступали дорогу или прятались, стараясь не пугать их. И никогда не возникало желания вскинуть ружье и выстрелить ради защиты от животных.

Слоны расчищали подлесок, и там, где прошли эти обжоры, по лесу можно было разгуливать свободно: тропы пересекали его во всех направлениях. Громадные деревья лежали поперек речек, мы переходили по ним и добирались до родников, чтобы напиться. Наши чувства так обострились, что мы, подобно охотникам, определяли, где находятся слоны, еще не видя и не слыша их. А затем шли в нескольких шагах позади их или параллельно им. Было удивительно легко подбираться к ним на несколько метров с подветренной стороны. Сколько способов существовало для охоты на этих животных, которые даже и не подозревали о близости человека, опаснейшего из охотников.

Лес всегда припасал для нас неожиданные встречи. Однажды мы заметили Закорючку, Вирго и их малышей — они ломали ветки и лакомились молодыми ростками неподалеку от нас. Я впервые встретилась с Вирго не на машине. Чуть дальше в лесу виднелись остальные слоны семейства, окружавшие Боадицею. Мы, скользя от дерева к дереву, приблизились к Вирго и остановились совсем рядом, едва скрытые упавшим деревом. Она увидела нас, перестала есть, насторожила уши и без малейшего шума стала выжидать развития событий. Иэн стоял прямо перед ней, метрах в двух. Он протянул к ней руку. Вирго шумно фыркнула, тряхнула головой, повела ушами, подняв тучу пыли. Она непрестанно свивала и развивала хобот, словно человек, заламывающий руки в момент сильных переживаний. Иэн не шелохнулся, Вирго, видя, что ее угрозы не производят никакого впечатления, изобразила небольшой танец хобота: он змеей вился около руки Иэна. Иэн сделал шаг вперед и назвал ее по имени. Вирго отступила. Она опустила голову, фыркнула, вырвала пучок травы, потерла хоботом глаз, а затем прочистила им ухо. Вирго вдыхала воздух и поднимала ногой пыль, но не пыталась нападать на пас. Казалось, она хочет выиграть время, не зная, что делать, но одновременно хоботом отвлекала внимание Иэна. Видно было, что ей не хватало смелости коснуться хоботом человеческой руки. Они долгое время стояли и наблюдали друг за другом. Потом Вирго двинулась прямо на Иэна, с угрозой шевеля ушами, и он раскинул руки, чтобы казаться больше и шире, затем повернулся и спрятался за ветвь, где стояла я.

Все это время дочь Вирго, слониха лет семи, стояла чуть поодаль и, широко расставив уши, наблюдала за этой удивительной встречей. Подошла Закорючка и, спрятавшись за Вирго, насколько возможно вытянула хобот вперед, чтобы обнюхать нас. Она была значительно крупнее и всегда находилась поблизости. Иэн считал ее старшей сестрой Вирго.

Дважды Вирго подходила к нам на расстояние полутора метров, вытягивала хобот и водила им около наших лиц, и я слышала ее долгий вздох, словно в туннель врывался ветер. Закончив свои исследования, она удалилась, срывая на ходу листья и засовывая их в рот. Остальные двинулись за ней.

— Я знал, что Вирго не причинит нам зла, — сказал Иэн. — Потрясающая слониха. Уверен, со временем мы полностью приручим ее и поиграем с ее малышом.

Так мы впервые пешие встретились с Вирго. Остальное было делом времени, мы еще пройдемся, взявшись рукой за хобот, вместе с Вирго, Закорючкой и их малышами. Самой сумасшедшей мечтой Иэна было взобраться на спину Вирго и так следовать за группой Боадицеи, спокойно наблюдая за слонами «изнутри», — он надеялся, что его при этом не заметят.

Меня поражало, на какие хитрости пускался Иэн, чтобы наладить отношения со слонами, и жалко, если все это не запечатлеет пленка. Решено — делаю фильм.

Прошел год. Многое изменилось с момента моего первого посещения Маньяры. Слоны так тесно вошли в мою жизнь, что я перестала оборачиваться на яростный рев. Когда живешь среди животных, начинаешь постепенно походить на них. Зрение и слух становятся острее. Реакция ускоряется — быстрее останавливаешься, пускаешься в путь, поворачиваешь. Некоторые животные днем ищут пищу, а ночью спят, другие наоборот; мы научились двигаться и жить по их расписанию и днем и ночью, научились бегать, прыгать через скалы, надолго задерживать дыхание. Расстояния не имели границ, время потеряло всякий смысл. Наш день начинался с восходом и кончался с заходом солнца. И незаметно сменялись месяцы засухи, дождей, жаркие и холодные дни. Месяц определяется по цвету деревьев, кустарников и цветов, время года — но облакам, дождю, пыли, а часы — по солнцу. Наступает новолуние, проходит полнолуние, а звезды, сияющие в безлунном небе, означают конец еще одного месяца.

Каждое утро в 4 часа 30 минут пел петух. В 5. 30 на горизонте появлялось красное пятно, а в 6. 00 весь горизонт уже светился. Еще через полчаса всходило солнце, а когда два египетских гуся покидали верхний водоем и направлялись к озеру, было 7 часов — час завтрака, час последних известий Би-би-си для своих соотечественников, находящихся за границей; затем мы приступали к работе.

В полдень солнце стояло над головой, и слоны перебирались на отдых в тень. Наступал час наблюдения за ними с верхушки дерева.

Когда солнце уходило за холм, в 5 часов пополудни, слоны отправлялись вдоль берега озера в вечернем свете к обрыву. В лагере наступал час рубки дров, приготовления ужина, чистки керосиновых ламп. Пора было запирать кур и козу. Когда египетские гуси возвращались в верхний водоем, было еще достаточно светло, чтобы приземлиться на нашей полосе. В 19 часов 15 минут наступала ночь.

Мы разучились смотреть на часы, пользоваться календарем и телефоном. Нам вполне заменяла их природа в любой момент нашей повседневной жизни.

Глава XII. Рождение в саванне

Утро встретило нас нагромождениями туч, плывущих в черно-синем небе, похожем на громадный кровоподтек от удара молний. Весь парк был в цвету — темная зелень покрывала и землю и деревья. Обычно во второй половине дня шел часовой ливень. Тучи уходили за горизонт, и солнце так нагревало влажную землю, что она дымилась и от нее поднимались пьянящие запахи. На гребнях холмов, вдоль обнаженных скал и на склонах дрожали и сверкали желтые листья стеркули и коммифоры. Цветущие акации превращали древесную саванну в страну изобилия, а над кустарниками и дикими цветами кружились бабочки.

Посетители парка не испытывали никакой тревоги, но ученые знали, что цветущее покрывало листвы и зеленый полог кустарника скрывали ободранные слонами стволы акации тортилис. Они отрывали широкие полосы голубоватой коры, оставляя белый обнаженный ствол, пережевывали ее и высасывали сок. Через месяц зеленые деревья поблекнут, их тонкие ветки потеряют последние листья, и деревья умрут. Иэн год за годом наблюдал их постепенное превращение в скелеты.

— Скоро их совсем не останется, — говорил он.

На доске объявлений была пришпилена записка Гарвея Кроза, специалиста по слонам Серенгети, с приглашением Иэну прибыть на ежегодную перепись толстокожих и буйволов. Записка гласила: «Пожалуйста, приезжайте и окажите помощь в подсчете слонов с 29 по 31 мая. Захватите инструмент для исследований» (то есть самолет). Нам обеспечивалась только крыша над головой, пищу же и спальные принадлежности следовало взять с собой.

Мы решили поехать пораньше; две недели в Серенгети позволили бы Иэну подготовить семинар, посвященный четырехлетней работе по проблеме Маньяры. Семинар намечался на начало июня и давал возможность обменяться с коллегами результатами последних работ. Мы упаковали книги, бумаги, карты, провизию, одежду, спальные мешки и до отказа набили самолет.

Груз был тяжел и очень важен для нас. Мы захватили все, что имело ценность в наших глазах. Уиджи разместилась у меня на коленях, а генетт Алишу и Амину, свернувшихся меховыми колбасками, засунули в рукава куртки и завязали, чтобы они не удрали и не покусали нас при взлете. «Кикс» взлетел и поднимался все выше и выше, как птица на восходящих потоках воздуха.

Преодолев невидимый за тучами гребень Нгоро-нгоро (на высоте более 300 метров), Иэн понесся вдоль склона, как горнолыжник в гигантском слаломе. Острые скальные выступы терялись в бесконечности, тянувшейся, насколько хватало глаз. Вся земля под нами была в черных пятнах: в саванне паслись антилопы гну. Солнце светило нам в спину и освещало гривы и хвосты сотен тысяч кочующих животных. Малыши, бежавшие рядом с матерями, выглядели белыми пятнышками. Как мне сказали, к миграции готовилось более миллиона животных.

В Серенгети я была дважды. В первый раз в 1955 году, когда единственный смотритель парка жил в единственном домике в Банаги. Я работала для маленькой кинофирмы, снимавшей фильм «Тото и браконьеры», и меня приютили в одной из немногочисленных хижин Серонеры, где проживали смотрители парка и случайные посетители вроде меня. Во второй раз, в 1965 году, я приехала сюда снимать миграцию животных и очутилась как бы в доисторическом времени, когда по необъятным просторам свободно бродило множество животных. Но до сих пор мне не приходилось касаться научного подхода к дикой флоре и фауне, а потому нынешнее путешествие имело для меня вкус новизны.

Научно-исследовательский институт Серенгети — центр комплексных научных исследований. Он разместился в нескольких новеньких зданиях, выросших словно грибы. А вокруг простирается 7500 квадратных километров плато, на котором обитает около 2 миллионов диких животных. Для тех, кто любит нетронутые африканские просторы, институт словно бельмо на глазу. Главное здание называется Лабораторией имени Михаэля Гржимека. Животные, растения, климат, соседние племена и туристы — все это для ученых и ЭВМ элементы анализа, который позволит разработать план для поддержания равновесия всех этих факторов в данной окружающей среде. Я спрашивала себя, думали ли Гржимеки об институте такого масштаба, когда добрый десяток лет назад впервые приземлились в Серенгети.

Институт снабжен электричеством, водопроводом, специальным оборудованием. В нем работают картографы, лесоведы, биологи, экологи, этологи и прочие специалисты, необходимые для работы центра.

Попав внутрь института, я забыла обо всем и окунулась в атмосферу карт, цифр и тщательнейшей исследовательской работы. Будучи совершенно чуждой университетскому миру, я с трудом сходилась с работавшими там людьми. Однако проведенное в центре время не пропало даром. В первый же день мне объяснили, как по аэрофотоснимкам, сделанным на протяжении нескольких лет, специалисты определяют изменения окружающей среды, вызванные слонами, и показали лабораторию, где путем вскрытия устанавливают причины смерти животных. Не раз приходилось видеть, как слоны вырывают с корнем деревья, а львы убивают свою добычу, но подобное методическое собирание статистических данных для ЭВМ оказалось для меня новостью.

Очень скоро мне стало понятно, что планы создания множества национальных парков для защиты диких животных наталкиваются на серьезные проблемы. Будущее животных зависело не только от законов, охраняющих их от охотников. Стоял вопрос об увеличении популяций животных и быстром исчезновении деревьев. Никто не знал, что мешает восстановлению лесов — слоны с их аппетитом или ежегодные пожары в саванне. Ученые находили ответы лишь на отдельные вопросы. Несколько лет назад со всей серьезностью поднимался вопрос об «устранении» слонов Серенгети, но теперь, при получении новых данных, проблема потеряла свою срочность. Наука медленно идет вперед. Во время дискуссии каждый специалист оперировал своими собственными убеждениями, которые зачастую полностью противоречили высказываниям предыдущего оратора, но каждый из них говорил так убедительно, что диву даешься, как им иногда удается достигнуть согласия. Ученый всегда анализирует и подвергает сомнению все общепризнанные идеи и факты. Когда был затронут вопрос о целесообразности существования парков, мнения разделились. Идеалисты продолжали стоять на своем. К счастью, африканцы, живущие среди дикой природы, не забивают себе голову подобными проблемами. Когда они не могут что-нибудь объяснить, они говорят: «Шаури йя Мунгу» («Божий промысел»), и, наверное, они правы.

Настало время начать подсчет слонов и буйволов. Но тут над нашими головами сгустились тучи, и разразилась гроза. Самолеты из других парков пролетали над институтом и просили, чтобы за участниками присылали машины. Институт гудел в ожидании важнейшего события. На аэродроме появлялись все новые и новые лица. Пилоты готовили самолеты к полетам.

Вечером Гарвей Кроз собрал всех пилотов, штурманов, учетчиков на короткий инструктаж по слонам и буйволам, а также для раздачи карт, кинокамер и пленок и указания зон работы. Имелось шесть самолетов и десяток пилотов, которые летали по четыре часа. Для перекрытия секторов парка в первый же день надо было, чтобы большинство пилотов совершило по два полета. Самолеты могли заправляться на взлетно-посадочных полосах в саванне, куда заранее доставили горючее.

Через двое суток мы получили окончательные результаты — 2000 слонов и 50 000 буйволов.

Вечером был устроен прием по случаю успешного завершения операции. Так как основной целью был подсчет слонов, то прием состоялся на территории семейства Кроз. Нани Кроз напекла хлебцев и кексов, потратила несколько часов на приготовление соусов, нашпиговала пряностями свиную грудинку для жаркого, присланную из Найроби на специальном самолете. Мы с Анни Нортон Гриффит установили большую палатку и раздобыли стулья, столы и посуду. Солнце кануло за горизонт, словно растворившись в горной долине. Самолеты пронеслись над нами и покачали крыльями, как бы говоря: «Ждите нас». Мы наполнили все кружки свежим пивом — мучили жара и жажда. Праздник начался.

Под выцветшей крышей палатки неровным светом горели свистящие ацетиленовые лампы, вырывая из тьмы бумажные цветы и фольгу, намотанную на подпорки. Стол украшали большие глиняные котлы с горячей остро приправленной пищей и маленькие букетики диких сильно пахнущих цветов. Под открытым небом на раскаленных углях жарилось мясо. Такие праздники в саванне — редкость, а потому мы вырядились в самые лучшие из своих повседневных нарядов. По веселым лицам пробегали сполохи света, вырывавшегося из распахнутой двери палатки. Гремела музыка. Босоногие люди танцевали на траве, где ночью львы, гиены и шакалы подчистят остатки нашего пира. Большинство мужчин было в зеленом — униформа парков, но некоторые надели фуляр, или яркую рубашку, или брюки — вполне допустимая вольность ради праздника. Иэн изменил своему обычному костюму и появился в длинном желтом африканском платье, его светлые волосы развевались по ветру.

— Вы мне все больше и больше напоминаете Иисуса Христа, — сказал Джон Оуэн.

Это был наш последний вечер с друзьями из Института Серенгети.

Всю ночь я прислушивалась к рыку львов и топоту копыт бесчисленных стад. Выли и хохотали гиены, отзвуки музыки долетали до моей комнаты — ночные шумы так и не позволили сомкнуть глаз. Под моим окном продолжалась жизнь, неизменная для антилоп гну, которые год из года мигрировали, пересекая Серенгети во всех направлениях. В период непродолжительных дождей их популяция росла. В тот год появилось 200 000 малышей. В «пиковые» недели сезона рождений каждые сутки рожало не менее 10 000 матерей.

Никогда мне не забыть одного рождения, которое довелось наблюдать как-то во время миграции. Всегда хотелось присутствовать при начале жизни и запечатлеть на пленке это событие. Увидеть и прочувствовать все тяготы родов. И вот, еще находясь в Серенгети, ранним утром я выскользнула из дома до того, как первые отблески зари вспыхнули на горизонте. Львы бродили так близко, что слышалось их дыхание, но они находились в блаженном состоянии обжорства. У меня была машина без фар, но с помощью подфарников удавалось освещать дорогу и двигаться довольно быстро. Ночью прошел дождь; дорога была скользкой, и когда я добралась до долины, то остановилась, боясь увязнуть. После походов, лазанья по горам и акробатических упражнений на деревьях в Маньяре я была в прекрасной физической форме. Мне хотелось вжиться в этот мигрирующий мир. Шум стоял невероятный. В свежем предутреннем воздухе дрожали миллионы звуков. С первыми лучами солнца я погасила подфарники и тихонько двинулась навстречу потоку мигрирующих животных.

Утро началось тысячами рождений. Подлинное сотворение мира: из тьмы рождалось утро, и солнце освещало новую жизнь. Повсюду, куда ни кинь взглядом, на тонких дрожащих ножках покачивались малыши, еще дымящиеся от горячих вод материнского лона, — они спешили встать и научиться бегать: нельзя было терять ни минуты.

Мать с любовью обнюхивала новорожденного, облизывала его — первой приветствовала его появление в мире. Но с самого рождения малыши были в опасности: вокруг повсюду виднелись как предупреждение следы смерти.

Ночью вволю пировали хищники: добыча была беззащитна. Рождение и смерть были неразлучны. Повсюду валялись кости, которым суждено побелеть от солнца. Высоко в пустом небе незаметными знаками грифы указывали, где лежит утренняя добыча. Львы с трудом волочили переполненное брюхо по земле.

Повсюду учились бегать малыши: вначале они делали несколько шагов и падали, но тут же поднимались и снова делали несколько шагов. Кровь и сила приливали к их конечностям, готовя к жизни в постоянном беге, ибо нужно уметь хорошо бегать, чтобы выжить.

Когда машина остановилась, животные вокруг меня застыли всего в нескольких метрах. Они смотрели на меня, как бы спрашивая, что я буду делать. Наброшусь на них? Как ни странно, моя персона, казалось, не особенно пугала их. Прямо передо мной одна из матерей легла на землю; роды длились минут пять-десять. И в то время, пока мать лежала на земле и рожала, она была легкой добычей для хищника.

Как только малыш появился, она поднялась, несколько раз слабо проблеяла, повернулась к нему, обнюхала и начала вылизывать, насторожив ушки. Я видела, как трепещут при каждом вдохе ноздри малыша и моргают его мокрые, липкие веки. Через несколько мгновений он, казалось, понял, что ему поскорее надо встать на ноги и бежать. Тогда у него появлялось девять шансов из десяти, чтобы выжить. Между моментом его рождения и моментом, когда он галопом понесся рядом с матерью, прошло не более четверти часа. Напади на него гиена в это время и встань на его защиту мать, у него остался бы на выживание лишь один шанс из десяти. Напротив, если мать бросается в бегство, увлекая за собой малыша, им удается удрать от хищника, если только малыш не затеряется в общем хаосе.

Меня уверяли, что генетическое наследие регулирует количество матерей-защитниц и матерей, бросающихся в бегство. Первые намного уменьшают шансы своих малышей в борьбе за жизнь. Я готовилась стать матерью и знала, что при опасности брошусь на защиту ребенка, но, понаблюдав за жизнью животных, поняла, что лучше убежать, схватив его в охапку.

Грифы летели со всех сторон, планировали вниз, словно на парашюте, складывали крылья, вытягивали шею и с открытым клювом подходили на прямых ногах к добыче. Там, куда они опускались, было что поесть. Я взобралась на крышу машины. Хотя было еще рано, жаркое солнце светило вовсю, и везде грифы рвали убитых за ночь животных или подбирали то, что осталось после родов.

Когда наблюдаешь за грифами издали, они внушают отвращение, но, как и все в мире, они по-своему красивы и полны достоинства. Разве их можно осуждать за привычку питаться падалью или презирать за голую тощую шею, лысую голову и крючковатый нос? Гриф есть гриф.

На обратном пути я медленно двигалась по дороге среди моря антилоп гну. Стада животных разделяло расстояние метров в сто-двести.

Чуть дальше слева появились три гиены, которые поодаль друг от друга трусили по направлению к антилопам. Я не обратила на них особого внимания, считая, что они просто следовали за мигрирующим стадом и уже давно отъелись, ибо выглядели упитанными. Но вдруг они остановились, огляделись, принюхались и побежали дальше. Я двинулась вслед за ними. Меня обеспокоило их поведение, поскольку неподалеку на земле лежала самка, схватки уже начались, и малыш уже показался. «Этот пропал!» — подумала я. Животные вокруг бросились прочь, но мать не чувствовала опасности: хищники приближались с подветренной стороны.

И гиены обрушились на нее. Мать подняла голову, увидела их, вскочила одним прыжком и бросилась прочь. Но гиены подошли слишком близко. Они прыгнули, ухватили теленка и потащили его. Он отбивался копытцами, но его мгновенно разорвали на куски, словно бумажный листок. Я остановилась и разревелась, уткнувшись лицом в ладони. А потом пустилась в обратный путь, думая об ужасной участи матерей.

В саванне рождение — дело случая! Новорожденный гну несется галопом рядом с матерью и выживает; я оказалась свидетелем и другой судьбы. Но рождение животного мало чем отличается от рождения человека: одна мать может легко родить двойню в затерянной деревушке, а другая потеряет дитя в самой современной больнице.

Наутро мы летели над зеленой благоухающей землей и наблюдали за миграцией. Сверху казалось, что на земле царит мир.

После заключительного заседания в Институте Серенгети мы отправились в Маньяру. Самолет скользил между рифтовой стеной и зеркалом озера, и казалось, что опрокинулось само небо. Плотный свод зелени впитывал в себя солнце, ветви смоковниц, пинкнеи и прочих лесных пород накрывали землю своей тенью. В древесной саванне зеленые высокие травы под мертвыми акациями и густая последождевая растительность скрыли все следы разрушения леса, словно природа сама нашла решение и как бы сказала нам: «Зачем же мучить себя?» Мы пролетели низко-низко над травянистой посадочной полосой и убедились, что она свободна, а потом спикировали на Ндалу и предупредили о своем прибытии. Лагерь выглядел покинутым — ни дыма, ни машин, никого. Ничто не шелохнулось, только текла вода под залитыми солнцем скалами. Перед самой посадкой сердце защемило от радости, как это бывает каждый раз, когда колеса касаются земли. Мы выключили двигатель, и нас окружила тишина. Мы вернулись домой. Оставив багаж в самолете, пешком пошли к дому. Как приятно очутиться одним! Ни машин, ни людей — никто не встречает нас. С нами неразлучные компаньоны — генетты и Уиджи, они тут же поспешили на разведку, посетили муравьев и жуков и съели несколько кузнечиков, не толще былинки.

На тропе мы встретили Кипроно — он рубил дрова со своей женой Алимой и Бибой. Мы шли и слушали отчет Кипроно: сколько слонов бывает в лагере каждый день, сколько кур съедено, как хорошо он ухаживал за газоном и оберегал от слоновьего обжорства наши глинобитные крыши. Мне нравился рассказ о жизни лагеря в наше отсутствие, ибо хотелось, чтобы все здесь хранилось в чистоте и порядке.

У нас должен будет состояться большой коллоквиум по слонам, в котором примут участие многие ученые. Они заслушают Иэна и ознакомятся с результатами его работы.

Несколько дней мы занимались распаковкой багажа, приводили в порядок лагерь, читали груды писем и газет, заказывали провизию и заканчивали подготовку к коллоквиуму. Я поинтересовалась у Джона Оуэна, не смогут ли участники разместиться в гостинице и домике парка. Мне ответили: «Нет». Все предпочитали остановиться в Ндале. Нам во всем обещали помочь: из отпуска вернется Мходжа, к нашему лагерю прикрепят еще двух смотрителей, даже главный смотритель парка Дэвид Стивенс Бабу, сменивший на этом посту Джонатана Мухангу, будет сотрудничать с нами. 5 июня все было готово к приему гостей.

Ночью под песни сверчков и лягушек мы обнаженными искупались в водоеме при свете звезд. Потом мы мокрые шли вдоль реки, обсыхали в еще горячем воздухе и слушали ночные шумы: с шорохом по подлеску пробегали мелкие животные, фыркали буйволы, журчала вода. То была последняя прогулка, завершившая целый отрезок нашей жизни, и я ее никогда не забуду. Через несколько дней все пойдет по-иному.

Как обычно, я проснулась на заре. Солнце продралось сквозь скопления туч, и его ласковые лучи гладили лицо. В корзинке, позади изголовья, верещали Уиджи, Алиша и Амина. Они почесывались в ожидании знака, который позволил бы им перебраться на постель.

Я спустилась по тропинке, вдыхая свежий ароматный воздух, и увидела Мходжу. Он пек хлеб. Иэн слетал на ферму по ту сторону озера за барашком для жаркого. Большая часть еды и напитков была доставлена по воздуху за 90 километров. Надо было одолжить столы, стулья, тарелки, стаканы и столовые приборы в гостинице Маньяры и у администрации парка. У меня был один крохотный холодильник, и следовало заранее сварить и запечь мясо и прочие продукты, чтобы ничего не пропало. Разместить и накормить шестнадцать человек не просто, когда у тебя в распоряжении всего один повар и три смотрителя.

Некоторые участники прибыли заранее; их напоили, кого — кофе, кого — прохладительными напитками, и усадили за доделку карт перемещений и плотности слонов и раскраску цветных диаграмм, которые указывали процентное отношение поврежденных слонами деревьев. Обычно диаграммы демонстрируются в виде слайдов, но увы, электричество в лагере отсутствовало.

Джон Оуэн прилетел на самолете, и ему, как начальству, выделили верхнюю рондавеллу с красивейшим видом. Десмонд Вези-Фитцджеральд прибыл из Аруши в «лендровере» со всем своим хозяйством, в том числе с котелком и кружкой, вмещавшей кварту жидкости. Гарвей Кроз приехал с Нани в автофургоне, набитом детьми, домашними животными, палатками и постельными принадлежностями. Мы разбили их лагерь недалеко от реки, в тени акаций, рядом с Майком Нортоном Гриффитом, главным экологом Серенгети, и его женой Анни. Американец Денис Герлокер, лесовед Серенгети, приехал ознакомиться с судьбой деревьев в Маньяре. Дэвид Уэстерн из Амбосели, который изучал экологию масаев и дикой флоры и фауны, прибыл на машине из Кении. Директор Института Серенгети Хью Лэмпри прилетел из Серенгети на планере, кружа в вихрях и восходящих потоках вместе с грифами и пеликанами. Дэвид Стивенс Бабу, главный смотритель парка, едва успевал приветствовать ученых, прибывающих в Маньяру. Весь день он мотался между дирекцией парка и нашим лагерем; он хотел самолично убедиться, что все в порядке.

Одни гости привезли еду, другие — напитки. Все вооружились карандашами, бумагой, картами. Возбуждение охватило всех. Выросшие повсюду палатки напоминали лагерь колонистов. Не обошлось и без происшествий. Так, Майк, забивая последние колышки в землю, зацепился за корни и свалился вниз на берег прямо в колючий кустарник. Хью, не желая перегружать крохотную ванную комнату, отправился помыться к водопаду, поскользнулся и скатился по скалам, порезавшись и ободравшись.

В центральной части дома стояли два длинных стола, окруженные стульями, на столах лежали бумага и карандаши. В одном углу разместился Иэн со своими картами; в другом была развернута фотоэкспозиция, посвященная маньярским слонам. Полная луна спорила яркостью с костром. Обмазанного маслом и травами барана зажарили целиком. Перевернутые пироги служили и столами и скамейками. Мама Роза одолжила большие глиняные котлы, в которых варили бобы с пряностями, рис под соусом кэрри и различные похлебки. Чтобы еда не остывала, ее держали возле костра. И, конечно, имелись вино и пиво для всех «выходцев из джунглей». Пир затянулся до полуночи. Потом мы постелили постели и наконец в час ночи рухнули на свои матрацы.

Меня разбудил Мходжа, в руке он держал чашку чаю. День был холодный и сумрачный, накрапывал дождь. У меня еще осталось два дела — подать завтрак и удостовериться, что в 8.30, время начала семинара, все сидят на своих местах.

Сулейман заготовил полные чайники и кофейники, а Мходжа подсушивал на костре гренки. Я на кухне жарила бекон, сосиски и варила 30 яиц всмятку. Завтрак мы подали в 7.30, а в 8.30 начался коллоквиум.

Когда все расселись, я приняла ванну. Какое счастье, что все прошло хорошо и наконец можно расслабиться. Я возвращалась к себе, как вдруг почувствовала, что по моим ногам течет горячая вода. Я позвала Мходжу и попросила его немедленно сходить за Мамой Кроз. Он ворвался в ее палатку с криком:

— Скорее, скорее! Мама Дуглас зовет вас! Она заболела!

Нани прибежала ко мне, и я ей сказала, что начались схватки, но происходит что-то странное.

— Ребенок идет, — сказала она.

Я подумала: «Не может быть».

Но она заявила:

— Надо прервать семинар и немедленно отвезти вас в больницу. Ребенок ждать не может.

Я едва умолила ее ничего не предпринимать до конца семинара. Мы потратили на его подготовку два месяца; разве стоило прерывать работу из-за родов? Если Иэн узнает о моем состоянии, он разволнуется и не сможет сосредоточиться.

— Прошу вас, подождите перерыва. Пока будут разносить кексы и кофе, шепните Иэну о детях, которые рождаются в саванне, и что для беспокойства нет причин.

Я улеглась на простыню, расстеленную на цементном полу хижины, и стала ждать. В связи с осложнениями ребенку не появиться без кесарева сечения. Анни Нортон Гриффит, жена Кипроно Алима и Нани Кроз сидели со мной. Присутствие женщин успокаивало, хотя они не знали, что делать. Время тянулось медленно.

В перерыве прибежал Иэн и предложил немедленно отвезти меня в Найроби, но я предпочла ждать до конца. Я сказала, что все идет хорошо. «О'кей, каза рохо!» («Выше нос!» на суахили) — подбодрил он меня и убежал на семинар. Он заявил присутствующим: «У меня мало времени, а потому вернемся к слонам».

— В Маньяре хорошо прослеживаются некоторые факты. Например, популяция слонов увеличилась в результате резкого уменьшения их территории…

Иэн ходил от стены к стене, быстро комментировал заметки и карты. Коллеги слушали его со вниманием. Семинар, конечно, следовало немедленно прервать, но Иэну оставалось еще так много сказать. После доклада он вкратце ознакомил гостей с экологическими опытами.

Он высадил несколько деревьев, чтобы замерить скорость роста акации, из семян, собранных в помете слонов и просто с земли. Семена он поместил в различные виды почв. Специалисты осмотрели деревья и замерили высоту стволов. Мне стало казаться, что конец никогда не наступит. Я ждала, когда начнутся вопросы.

— Очень интересно, — сказал кто-то. — Вы считаете, что семена, прошедшие через пищеварительный тракт слона, имеют больше шансов прижиться и дать здоровое дерево?

— Да, — ответил Иэн.

Они стояли под окном и обсуждали шансы деревьев на выживание, но ни один не просунул голову в окно и не спросил у меня:

— А сколько шансов на выживание у вас?

Наконец семинар закончился. Открыли бутылки, Нани и Анни накрыли на стол. Все поздравили Иэна с блестящим докладом.

Я оделась и спустилась в главный дом в сопровождении жены смотрителя. Все африканцы сидели в тени гардении и выглядели озабоченными. Я помахала им рукой и с улыбкой сказала:

— Все в порядке, завтра привезу вам ребенка.

Широкие улыбки появились на их черных лицах,

сверкнули белые зубы и белки глаз.

— Мунгу атасаидиа (Бог в помощь). Мы будем ждать тебя. Бог даст тебе ребенка.

Сердце щемило от тоски, но и радость не оставляла меня, что меня окружает любимая дикая природа. Успеют ли меня довезти до больницы, где мне помогут родить ребенка? Все было делом случая…

Мы с Иэном доехали до полосы на машине. Все попрощались с нами, машины с исследователями саванны, детьми и животными подъезжали одна за другой. Когда мы разместились в самолете, каждый поцеловал нас, в том числе генетты и мангуста. У самолета не было стартера, и Хью Лэмпри крутанул винт вручную, двигатель взревел, и ветер ударил в лицо. Мы захлопнули дверцы, прокатились по узкой полосе и взмыли, сначала над деревьями, а потом над рифтовой стеной.

На маньярском аэродроме нас ждал Джон Оуэн со своим более крупным и быстрым самолетом. Мы пересели в него и пустились по хорошо освоенному пути.

Самолет подбрасывало в небе, и мой живот разрывало на части от сильнейшей боли, волной проносившейся по всему телу и стихавшей, чтобы через пять минут начаться снова. До Найроби было еще очень далеко. Наступил момент, подумала я, обрести пресловутое британское спокойствие и убедить себя, что ничего особенного не происходит. Во время предыдущего драматического полета с больным Иэном я представляла себе место прибытия, видела, как оно растет на горизонте, а потому забыла о страхах перед вихрями и перестала волноваться. И снова понадобился образ для сосредоточения. Слева в странных розовых бликах показались озеро Натрон и длинные цепочки плывущей красной солевой корки. Я очень любила это пустынное озеро.

Над головой послышались голоса. Установилась связь с внешним миром.

— Говорит «Ист Эйр Сентер». Не можем отыскать вашего врача. Сегодня воскресенье, и он уехал на целый день. Попытаемся прислать карету «скорой помощи».

Мы сели в Найроби в 2.30, а так как прибыли из Танзании в Кению, пришлось пройти иммиграционный контроль и искать такси. «Скорой помощи» не оказалось. Ну и что! Следовало сохранить силы на потом — то был мой первый ребенок, и сердце колотилось от страха. «Если что случится, это будет моя вина, — думала я, — и все из-за моего образа жизни без каких-либо забот о единственно важной вещи в мире — ребенке». Теперь наша с ребенком жизнь зависит от других, от их преданности делу и компетентности.

Час спустя я лежала на больничной койке, а Иэн названивал всем знакомым с просьбой помочь в поисках нашего врача.

Он приехал в 6.30. Адриано Ландра — друг и превосходный врач. Он был решителен и уверен в себе. Его круглое лицо сияло улыбкой. Я поняла: все будет хорошо.

В мое тело воткнули иглы. Я смотрела в громадную белую лампу над головой. Вокруг меня сгрудились лица в масках и шапочках, они смотрели на меня и походили на выходцев из музея восковых фигур мадам Тюссо. Я узнала Иэна по очкам в черной оправе между маской и шапочкой. На нем был зеленый передник без рукавов. Он стоял рядом с Адриано. Мы обменялись взглядом. Раздался голос врача:

— О'кей, можете ее усыплять.

Потом обратился ко мне:

— Теперь медленно считайте до десяти.

Я начала считать, и вихрь унес мое сознание.

Я медленно вынырнула из сна и услышала голоса. В комнате стояло множество цветов. Боль мешала шевельнуться. Глаза отыскали Иэна и остановились на его лице с нимбом взъерошенных волос и вчерашней пылью. Вся моя семья сидела здесь же.

— У вас девочка, она чувствует себя хорошо, сейчас ее поместили в бокс для недоношенных детей. Ее вес — два триста.

В открытое окно светила луна. Теперь я знала, что такое родить ребенка. Мне повезло.

Новость объявили на ферме, и африканцы нарекли ребенка Саба (Семь на суахили), потому что она родилась в седьмой час седьмого дня недели, седьмого дня, месяца и была седьмой в этом поколении семьи.

Глава XIII. Смотри и учись

Юная самочка играет с большой ветвью. Природное поведение, которое использует человек, приучая слонов к переноске тяжестей

Когда Сабе стукнуло три недели и ее вес достиг двух семисот, мне разрешили покинуть Найроби и провести две недели на ферме, чтобы набраться сил перед возвращением в Маньяру.

Иэн отвез нас на самолете в Наивашу. Нас встречали увешанные украшениями африканки в ярких национальных костюмах. Они принесли яйца и кур для нас с ребенком и, выстроившись полукругом у самолета, начали петь, покачиваясь в такт. Кто-то поцеловал меня и руки Иэна за то, что он дал мне ребенка. Событие было важным, и отметить его следовало торжественно. Наутро явились мужчины-масаи. Подойдя ко мне, они взяли мои ладони в свои и плюнули в них. Затем самый старый из них приступил к ритуальной «церемонии плевков». Он открыл мою рубашку и плюнул на груди, чтобы отогнать дьяволов, защитить от дурного взгляда и открыть путь моему молоку. Он плюнул мне чуть ниже затылка, а затем на свои ладони и коснулся ими моего лба. Настоящее слюноизвержение! Но я не могла от этого отвертеться, ибо мне оказывали великую честь, поскольку для масаев ребенок — самое важное в мире. Жизнь должна продолжаться, и продолжается она в наших детях.

В течение десяти дней на ферме появлялись женщины из других племен и по четверо-пятеро поднимались по ступеням дома, чтобы посмотреть на Сабу. Она спала в соломенной колыбели под накомарником; они смотрели на нее и говорили: «Аааах мзури сана!» («Ах, какая она красивая!») Жена Ресона подарила нам курицу, расцеловала нас обеих в щеки, потом воздела одну руку к небу и, прикрыв второй рукой рот, возблагодарила бога за наше спасение:

— Все на ферме рады за тебя, Ория. Все молятся за ребенка и за тебя.

— Но я допустила серьезную ошибку, — сказала я. — Для сохранения имени нужен сын!

— Нет, нет. Такова воля бога. Следующим родишь сына.

Силы прибывали с каждым днем. Наконец я могла гулять по холмам и садиться на лошадь. А потом мы загрузили самолет провизией, пеленками, соломенной колыбелькой и отправились в путь. Обернувшись, я увидела родителей, они стояли рядышком в пустом загоне и с волнением смотрели, как мы уносимся по голубой дороге неба за горизонт.

По возвращении в Ндалу мне показалось, что началась новая жизнь, волнующая и полная неожиданностей. С момента рождения ребенка прошло ровно шесть недель. Комнату украшали дикие цветы, а пол устилал ковер лиловых и пунцовых лепестков, собранных в парке, чтобы отпраздновать наше возвращение. Все сияло чистотой, на огне варился обед, и вокруг вертелись привычные животные.

Мходжа взял Сабу на руки и со смехом поздравил ее с благополучным прибытием в джунгли. Ребенок был не менее важен, чем слоны. Уиджи, Алиша и Амина превратились в красивых сильных зверей. Генетты прыгали с плеча на плечо и изредка обнюхивали Сабу. Только Уиджи не проявляла к нам интереса: она всегда отказывалась признавать нас после долгого отсутствия. Иэн с шумом открыл шампанское и разлил его по стаканам. Мы выпили, засмеялись и расцеловались, на мгновение пойманные в сети счастья незримыми пальцами жизни.

Перед моим возвращением Мходжа, Сулейман и Али отправились в Мто-ва-Мбу, нашли айю (няню) и уже обучали ее. Ее звали Мария. Это была пожилая женщина с мягкой улыбкой. Ее щеки украшали шрамы, характерные для вамбулу.

Мы перенесли сумки, корзины и ребенка в нашу маленькую хижину и вместе со всеми животными расселись на матрацах и вытряхнули скудные пожитки Сабы. Она приняла первую ванну по-дикарски — в желтом тазу, наполненном коричневой речной водой.

Бездетная Мария раньше прислуживала в баре в Мто-ва-Мбу. Она мечтала заниматься Сабой и не хотела иметь дел с мужчинами. Мы пошли обедать. Посреди стола лежал старый львиный череп-подсвечник, принадлежащий Иэну, его так залило воском, что на свету поблескивали только зубы. В Маньяре ничто не изменилось. Все было просто: ребенок стал еще одним членом нашей дикой семьи. Не знаю, кого из четырех детенышей любила больше, потому что приемные дети столь же близки, как и собственное дитя. Раньше я не верила Иэну-биологу, который убеждал меня, что рождение ребенка — одна из самых естественных функций женского организма. Я была уверена в невероятной сложности всего и думала, что мой образ жизни претерпит огромные изменения. Теперь, как у любой матери, во мне проснулся инстинкт защиты потомства.

Меня никогда не интересовали ни акушерство, ни уход за новорожденными. Я была даже немного старовата для первенца, но вместо покупки известного учебника доктора Спока, библии молодых матерей, решила следовать советам Иэна, который настаивал на важности физического контакта матери и ребенка, как это недавно доказал один кембриджский профессор на примере макак-резусов. Что мы знаем о поведении приматов? Иэн убеждал меня в важности этих знаний, и я с жадностью впитывала их.

В начальные часы жизни для малыша-резуса был важен осязательный контакт. Детеныш хватается за мать в трех точках. Двумя руками он держится за шерсть, а сосок не выпускает изо рта. Но на моем теле не имелось шерсти, а мой ребенок был куда менее развит, чем малыш-резус, и приходилось постоянно держать его на руках.

Лучшим методом был, бесспорно, метод африканок. Они носят ребенка на спине в куске материи. Там он защищен от животных и греется от материнского тела. Мать-африканка понимает важность осязательного контакта для своего ребенка, не будучи супругой этолога.

Опыт показывает, что малыш-резус, в ранней стадии своего существования лишенный матери, а следовательно, и осязательного контакта, в дальнейшем не может устанавливать правильных отношений с себе подобными. Иэн все время повторял, что надо избежать такой опасности для нашего ребенка.

Живя среди животных, следовало учиться на их примере. В городе подобные мысли никогда не пришли бы мне в голову; уверена, ребенок был бы закутан в груду красивого тряпья и спал бы в белой колыбельке под накомарником под ахи и охи других мамаш: «Ах, какое чудесное платьице!» Разве у матери есть контакт с ребенком в таких условиях? Меня, конечно, волновал вопрос, можно ли вырастить ребенка, сообразуясь с природой, а не с требованиями социального порядка, которые часто придают излишнее значение гигиене. Можно ли перенять что-либо полезное от животных и что изменится в нашей жизни?

Утром первые лучи солнца проникали через окна и будили меня. Воздух дышал прохладой. Шумела по скалам вода. Одна птичка пела, другая насвистывала. Полусонная, я открывала глаза, потягивалась и осматривалась. Темнота еще скрывала деревья парка, но оранжевые лучи уже касались ручья у подножия нашего дома, вдоль которого темными силуэтами мелькали слоны. Всю ночь они ревели, фыркали и стонали на тропах древесной саванны.

Я натягивала брюки и куртку, выскальзывала из рондавеллы и бегом спускалась по тропинке, идущей по высокому берегу. Однажды я не пробежала и десятка метров, как услышала хруст травы. Я застыла на месте, вгляделась в подлесок и заметила пару белых бивней. Животное стояло в метре от меня. Радуясь, что это слон, а не буйвол, но не зная, как реагировать, я пошла дальше, не спуская с него глаз. Он слегка удивился и на мгновение перестал есть.

В кухне Мходжа готовил чай. В печи пылал сильный огонь, клубился густой дым. Я сказала ему, что чуть не столкнулась со слоном около хижины, а он ответил, что слоны явились поздравить меня с возвращением. Выходя от себя, он прошел чуть не под брюхом одного из них. Мы посмеялись. Слоны ходили и мимо его жилища.

Слоны ломали ветки и ели их на склонах позади лагеря. Это была семейная группа Портии из семейства Сары, которая часто искала пропитание рядом с нашим домом. С восходом солнца оранжевые, красные и желтые полосы исчезли, и ослепительное солнце медленно всплыло над озером. Речка блестела словно зеркало. Было приятно увидеть столько слонов в ранний час; в это время они проводили весь день в разреженном лесу. Счастье — очутиться среди старых друзей после долгой разлуки.

Слоны подошли ближе — из черной массы иногда высовывался хобот или белый бивень. Дул ветер, гоняя пыль у них под ногами. Одна семейная группа покинула речку, уступив место другой. Встречаясь, они приветствовали друг друга — поднимали хобот и клали его в рот встреченным слонам. Это были родственные группы, но я не узнала их. А ведь знала большинство матриархов парка. Я чувствовала себя частичкой их мира и радовалась, когда узнавала их.

То была та же радость, что и оказаться в кафе в Найроби с друзьями, которых давно не видел. Хотелось улыбнуться, кивнуть головой и крикнуть: «Хелло, как приятно видеть вас опять!»

Возвращаюсь в рондавеллу с красными и желтыми чашками, чайником и кувшином молока на подносе. 6.30 утра. Одна из стен комнаты блестит от солнца. На земле, в разных уголках и на разных постелях, спят пять существ, которых надо разбудить. Мы с Иэном размещаемся на матраце посреди комнаты. Рядом с нами, в соломенной корзине, отдыхает наш ребенок, а с другой стороны в другой корзине спят, прижавшись друг к другу, две генетты и мангуста Уиджи. Все потягиваются, позевывают, каждый по-своему вскрикивает. Комната оживает.

Усаживаюсь с подносом на пол и начинаю разливать чай-сафари с привкусом дыма и порошкового молока. Уиджи, а затем Алиша и Амина подбираются к своим чашкам и с мурлыканьем начинают лакать молоко, низко опустив головы. Затем они выбегают во двор по нужде, но делают это без особого энтузиазма. Обычно Иэн сопровождает их, ибо мы совместно занимаемся воспитанием малышей, для которых стали приемными родителями, и каждый из нас влияет на них по-своему. Затем приступаю к кормлению Сабы, но здесь проблем не возникает, поскольку у меня много молока. И слава богу, ведь вода в лагере грязная, пришлось бы помучиться со стерилизацией и сосками. Затем к нашему чаепитию присоединяется Биба, только-только выпущенная из загона. Она входит и принимается за простыни, хотя знает, что белье — пища запретная. Мы гоняемся за ней по лагерю минут десять, пока не отнимаем у нее наполовину изжеванную простыню. Такое утреннее семейное чаепитие заряжает нас энергией на целый день.

Мой зверинец ни на шаг не отстает от меня в моих хождениях по лагерю. Саба сидит в безопасности на моей спине, крепко привязанная кангой (пестрая полоса африканской ткани), и ничем не стесняет моих движений. Биба скачет впереди, а Уидяш издает протяжные боевые крики «ти-ти-ти-ти-ти-ти». Генетты, будучи ночными животными, боятся перебегать из дома в дом средь бела дня, и стоит им оказаться на открытом месте, как они тут же бросаются под прикрытие кустов. Я все время боюсь, что одна из них потеряется, поскольку люблю бродить со зверюшками по лабиринту песчаных тропок. Ветерок с реки доносит запах дыма, леса, бекона и кофе.

С ветки на ветку перелетают птицы. Над цветами порхают бабочки. Привычный стук — кто-то рубит дрова — и крики бабуинов, спускающихся к реке напиться, разносятся над лагерем. С началом дня в долине Ндалы закипает жизнь. И каждый раз я с неподдельным удивлением вижу, насколько точно образ жизни каждого животного соответствует окружающей среде.

Мы тоже свыклись с нашим особым образом жизни и малым количеством людей, окружающих нас.

Мария не задержалась у нас: она поссорилась с Сулейманом, который как-то в 4 часа утра сделал ей загадочное предложение: «Пошли!» Она «идти» отказалась и со слезами убежала. Мне позарез нужна была няня, чтобы заниматься с Сабой, пока я буду снимать фильм. К счастью, постаралась Мирелла и отыскала мне подлинную жемчужину. Мы слетали за ней в Наивашу. Это была пожилая женщина родом с Сейшел по имени Виолетта Тезе, которая занималась воспитанием детей уже несколько десятков лет. Узнав, что ей надо сесть в крохотный самолет, улететь в какое-то затерянное место в лесу и жить среди слонов, она храбро уселась на заднее сиденье, взяла в руки четки, закрыла глаза и кончила молиться уже па земле. Прибывшую Виолетту радушно встретили все обитатели лагеря.

Объем работы ее совершенно не волновал, если к ней относились с должным почтением и придавали ей эскорт: она была уверена, что все львы, леопарды, буйволы, носороги и слоны парка только и мечтали положить конец ее существованию, и она, естественно, не жаждала встречи с ними. Вечерние проводы Виолетты на покой превратились в настоящую церемонию. Впереди шествовал Мходжа с ружьем, за ним шла Виолетта, а за ней — Али с факелом. В арьергарде двигался Сулейман, вооруженный пангой. Переговариваясь и громко смеясь, они поднимались к верхнему дому.

В полдень Виолетта гладила в тени гардении, где располагался ее «двор». Виолетта была незаурядной личностью с потрясающим чувством юмора. Новость о ней разнеслась по всему парку, и по вечерам, перед возвращением домой, к нам съезжались шоферы и смотрители, чтобы выпить чашечку чаю и послушать рассказы Виолетты. Под гарденией собирались и все жители лагеря Ндалы, ставшего наконец единым целым.

Европейцу может показаться, что наш лагерь был затерян в безжизненной равнине. Ничего подобного, он находился среди кипучей жизни — она была повсюду, наблюдала за нами из высоких трав, пряталась в кустарнике или дремала на деревьях. Одни птицы преследуют других или охотятся на мышей и насекомых. В вышине парит коршун, высматривая добычу. Никто не может чувствовать себя в безопасности. Следить надо за малышами, за домашними животными, за населением птичьего двора, даже за едой. Змеи, скорпионы, мухи цеце, комары, грифы, взрослые генетты, леопарды, львы, буйволы наносили визиты в лагерь и днем и ночью. Я была все время настороже. И только слоны не причиняли никаких забот.

Мы жили среди насилия, но насилие вызывалось необходимостью. Смерть в дикой природе видишь часто, ибо чья-то смерть дает жизнь другим. Страха в нас не было; напротив, мы ощущали громадную радость от причастности к миру Маньяры; следовало только опасаться хищников.

Вскоре после возвращения я как-то вздремнула на солнышке, и вдруг дрожь ужаса пробежала по моей спине. Начинался сухой сезон. Листья и деревья пожухли и поблекли. Ярко-зеленая трава выцвела и приобрела бледно-желтую окраску, отовсюду доносились шорохи. Что-то зашевелилось в кустах; я обернулась и с ужасом увидела позади себя похожую на перископ плоскую голову и серо-желтое длинное туловище кобры. Моего материнского инстинкта как не бывало; забыв о ребенке, мирно спавшем в колыбели на столе, я стрелой вылетела из комнаты и бросилась на поиски Мходжи. Он прибежал, вооружившись палками и пангой.

— Нельзя оставлять грудного ребенка! — сказал он мне с гневом. — Ты что, не знаешь: змеи любят молоко! Его запах притягивает их к детям!

Меня охватил стыд; я решила, что подобное никогда не повторится. А потому приказала немедленно выжечь кустарник вокруг лагеря. Во время этой операции мы обнаружили двух африканских гадюк. И пока трава и кустарник не выросли, Уиджи без труда рыскала повсюду. Змей в лагере больше не попадалось.

С течением времени мы свыклись почти со всем и соответственно перестроили свою жизнь. С Сабой ничего не могло произойти, поскольку днем она находилась под постоянным присмотром няни, а ночью спала с нами. Коза Биба проявляла достаточно ума, чтобы не совершать дальних прогулок без нас. Следовало приглядывать за генеттами, особенно ночью, защищая их от других хищников и генетт, на чьей территории они находились. Только Уиджи была независима и сама защищала себя. Ее маленькие красные глазки всегда были настороже. Если она чувствовала опасность, шерсть ее становилась дыбом, она вставала на задние лапы, шевелила ушами и издавала боевой клич, похожий на пронзительный рев. Такое предупреждение не раз позволяло нам спасти курицу от ястребиных когтей. Однажды мы даже прогнали буйвола, который шел по тропке. Всегда было полезно осведомиться о причине боевого клича Уиджи, даже если она избирала своей мишенью повара.

Если мы отсутствовали ночью, то не закрывали ни дверей, ни окон, поскольку ни одно человеческое существо не решалось нас обокрасть. Как ни странно, но мы защищались от дикой фауны, а фауна защищала нас. Разве есть лучшие ночные сторожа, чем слоны, буйволы и львы? Они держали на расстоянии любого человека-хищника.

В тот период мы приступили к съемкам фильма «Семья, которая живет среди слонов» для телестудии «Англия Телевижн». Их начало совпало с рядом обрушившихся на нас трудностей.

В нашу райскую жизнь вдруг ворвался мир конкуренции. Угрожал нам, в частности, и род человеческий. Наверное, мы слишком долго жили среди животных и не всегда понимали других людей, а это, конечно, отразилось на нашей жизни. Но для будущего следовало познать и этот аспект жизни и научиться быть настороже с себе подобными, а не со слонами и прочими животными, поглощавшими все наше внимание.

Первым ударом оказалось исчезновение генетты Амины. Однажды вечером, играя в прятки с Уиджи и Алишей, она ударилась об оконное стекло, разбила его и выпала наружу. По-видимому, затем она спряталась в кустах и замерла там. Ни мои призывы, ни лакомые кусочки не смогли выманить ее из убежища. Так мы и не узнали, вернулась она к дикой жизни или погибла. Алиша и Уиджи стали совсем неразлучны. Они не расставались ни на мгновение, облизывали друг друга, играли, вместе ели и спали.

Как-то ночью среди мирной тишины нас вырвал из сна пронзительный вопль Мходжи: «Али наме куфа! Али наме куфа!» («Али умер!») Мы с Иэном, который освещал дорогу бледным светом фонарика, выбежали из дома. Иэн никак не мог сообразить, что произошло. Алиша убежал из кухни; на земле и ветках густого колючего кустарника кардиожина виднелись следы крови. Уидяш рыскал в окрестностях. Я взяла его на руки и отправилась на поиски Алиши. Он, по-видимому, неосторожно проник на территорию других самцов-генетт. Мы обыскивали все вокруг до тех пор, пока не потеряли всякую надежду.

Спустя четыре дня, во время нашего послеобеденного кофе, появился Алиша. Он отощал и хромал. Oт него несло дохлятиной. У него была сломана нижняя челюсть, и обнаженная кость гноилась. Одна лапа находилась в ужасном состоянии, а на теле не осталось живого места от сплошных ран. Он направился за утешением к Уиджи, но та отвернула голову и удалилась, не разрешив генетте даже приблизиться.

Единственным выходом было немедленно отвезти Алишу к Сью и Тони Хартхоорнам. В Восточной Африке за ними укрепилась репутация лучших ветеринаров диких животных, с которыми они обращались как с самой важной персоной.

Они ампутировали сломанную часть нижней челюсти и укрепили задний зуб, необходимый для жизни. Операция удалась. Постепенно Алиша вернулся к жизни и рана зарубцевалась; они обучили его есть половиной нижней челюсти, кормя вначале из шприца, а потом приучая ловить бабочек и прочую живность.

Алиша обрел новый дом у Сью и Тони. Я никогда не забуду, сколько трудов они положили, чтобы выходить его. Мало кто поймет наше отношение к этому животному. Мы вырвали его из дикой жизни, приобщили к нашей, но забыли научить правильно вести себя в его мире, который управляется правом на территорию.

Чуть позже подобная история случилась и с Уиджи. Один из эпизодов фильма должен был сниматься в Марсабите, на севере, где живет знаменитый Ахмед, слон с самыми длинными бивнями в Кении. Киногруппа отправилась на машине, а мы побросали все свои пожитки в самолетик, заняли с Иэном передние сиденья, Сабу я усадила на колени, а Виолетту с камерами и багажом — сзади. Когда пришло время разместить маленькую круглую корзинку с Уиджи, места уже не оставалось. Уиджи поняла, что мы улетим без нее. Как только двигатель завелся, она взвыла, забилась, куснула Мходжу за руку и выпрыгнула из машины. Она подбежала к самолету и вспрыгнула с моей стороны на колесо, ожидая, когда распахнется дверца. Воздух от винта сбивал ее, и ее призывы едва доносились до нас сквозь рев двигателя.

Знаменитый Ахмед в последний год своей жизни

По возвращении в Маньяру настроение у нас было преотвратительное: наши отношения с киногруппой не ладились. В лагере дела обстояли еще хуже. Уиджи была деморализована, глубоко несчастна, у нее началось кожное заболевание, на теле висели клещи. Когда я брала ее на руки, она отворачивалась или кусала меня, как бы упрекая в предательстве. Потребовалось много времени, слов и ласки, чтобы убедить ее в неизменности нашей любви. Мы ухаживали за ней, но с каждым днем ее состояние ухудшалось, и в конце концов пришлось отвезти ее к Хартхоорнам. Они осмотрели ее и поставили диагноз: чесотка, клещевая лихорадка и, быть может, бешенство. Но для полной уверенности следовало подождать некоторых анализов. Дело могло обернуться трагедией: Уиджи перекусала в лагере всех, кроме Сабы, а сыворотку применять было уже поздно. Нам грозила смерть от бешенства. Я представила себе момент кризиса: пена на губах и ружье — избавление от мучений.

Только Саба выглядела счастливой и здоровой. Она набирала вес и крепла с каждым днем, а ее улыбки напоминали нам о жизненно важных делах, о которых мы наполовину забыли. Три дня мы провели в постоянном страхе. Потом пришла радиограмма: Уиджи лучше, результаты анализов отрицательны. Через неделю у нее прошла клещевая лихорадка, чесотка пошла на убыль, а шерсть стала клочками отрастать, но до полного выздоровления ей было еще далеко.

Однажды на берегу Ндалы Иэн сказал мне:

— Невероятно. Здесь сестры Торой.

Я уже давно мечтала о встрече с этими «злыми» слонихами, о которых он так часто говорил. Эти четыре громадные самки с отпрысками были исключительно агрессивны и атаковали без предупреждения, как только видели врага. Каждое их появление в парке сопровождалось трагическими событиями.

Иэн сталкивался с ними только три раза за все время пребывания в Маньяре. Я удивилась, поскольку думала, что когда они шли вверх по реке, то должны были почуять нас и напасть на лагерь, как громадные танки. А они мирно пили, и их малыши стояли рядом. Мы оказались с подветренной стороны. Держа в руках их фотографии и фотоаппарат, мы подобрались к «знаменитостям» по берегу на расстояние 50 метров, и нам удалось сделать новые снимки всех сестер Торон.

Три следующих дня отовсюду поступали сведения о нападении слонов на туристов. Мы получили отчет смотрителя парка, где говорилось о «фольксвагене» с канадскими туристами, который был опрокинут слоном. К счастью, никто не пострадал, только машина получила легкие повреждения. Зато канадцы теперь могут долгие годы рассказывать, как на них напал слон. Мы показали гиду фотографию сестер Торон, но тот не мог с уверенностью сказать, что именно они совершили нападение.

Первое наше столкновение с ними произошло вечером на нижней дороге через Граунд Уотер Форест. Послышался пронзительный рев, треск раздвигаемого кустарника, затем наступила тишина. И вдруг из-за толстого белого ствола дерева (словно она пряталась от нас) появилась одна из сестер Торон с поднятой головой и висящим хоботом. Она наблюдала за нами поверх кончиков бивней и покачивала ногой, готовая ринуться на нас. Мы находились всего в нескольких метрах и как завороженные смотрели на нее. Ее глаза пылали гневом. Вдруг она ринулась вперед, решив добраться до нас во что бы то ни стало. Мы тронули машину, поддерживая между нами расстояние в несколько метров, чтобы проследить, во что выльется ее атака. Она пробежала за нами метров двести, скрутив хобот в кольцо и целясь в заднюю часть машины. Она ни на секунду не спускала с нас глаз. Спектакль был ужасающий. Случись что с двигателем, громадное животное превратило бы нас в кровавое месиво. Желание слонихи настигнуть нас было так велико, что она без остановки перебежала через мост. Иэну никогда не доводилось видеть подобного поведения слона. Когда мы выехали из леса, она с ревом сошла с дороги и принялась бивнями крушить кустарник, подбрасывая вверх ветки и пыль, словно показывая, какую она уготовила бы нам участь, попади мы ей «в бивни».

Зрелище было столь страшным, что Кипроно, смотритель, бывший с Иэном в тот день, когда его топтал носорог, присел в «лендровере» с криком:

— Квенда ту, квенда ту, хийя мбайя сана! (Вперед, вперед. Она ужасно злая!)

Впервые оказавшись свидетелем атаки «дикарей» Эндабаша, я была так ошеломлена, что забыла о фотоаппарате. Целый год, посещая Эндабаш, я всматривалась в лес и прислушивалась к каждому шороху, но ни разу не встретилась с «диким» слоном.

На следующий день мы возвращались домой и были от него метрах в трехстах, как вдруг среди деревьев фанфарами взревели «дикие» слоны; мы услышали топот бегущих животных и увидели, что они направляются к нам — четыре самки и их малыши. Это было второе столкновение с сестрами Торой в нашем районе.

— Ория, скорей заряжай ружье, — сказал Иэн.

И остановил машину, не выключая двигателя. Ему хотелось понять их поведение. Я умоляла его не делать этого, но он объяснил, что необходимо проверить ингибицию. Вся группа животных остановилась метрах в двенадцати от машины. Они поднимали головы, грозили бивнями, «сестры» ревели, ворчали, вертели хоботом — они, казалось, колебались. Ярость горела в глазах и самых маленьких, и более взрослых слонят. Иэн пробормотал:

— Все хорошо, у них есть ингибиция.

Обе стороны напряженно наблюдали друг за другом, выжидая, что предпримет противник. Мое сердце бешено колотилось. Я сидела в машине, смотрела назад и пыталась унять дрожь в коленях, вцепившись в спинку сиденья. Если нужно, я бы выстрелила поверх их голов. Но они без предупреждения разом повернулись и исчезли в подлеске среди акаций разреженного леса, растворившись в сумерках.

Дабы устрашить противника, слон пытается как бы «подрасти». Он наступил на ствол дерева и раздвинул уши

Кончились прогулки вдоль реки и по дорогам без ружья. В любое время и в любом месте могли появиться сестры Торон и внезапно наброситься на нас, как на своего ненавистного врага. Должно быть, в них не раз стреляли, а потому запах человека и шум автомобиля немедленно пробуждали их враждебность.

На другое утро Иэн отправился исследовать кормовое поведение слонов одной из групп вблизи лагеря и попросил Мходжу захватить с собой ружье. Я осталась дома из-за множества неотложных дел. Вдруг послышался выстрел, другой, затем ужасающий шум — перепуганные слоны удирали напролом через лес, с грохотом ломая на ходу огромные ветви. Все происходило, казалось, недалеко от дома. Я выскочила на аллею, но ничего не увидела, хотя из леса доносился сильнейший шум. Меня охватила паника. Что делать? Мелькнула мысль: «Если Иэну пришлось выстрелить, значит, произошло нечто ужасное; он никогда не выстрелит в слона, если только ему не угрожает смертельная опасность». Я побежала к гардении, где были Виолетта и Сулейман, и мы с волнением принялись ждать, вглядываясь в лес.

Через десять минут приехала машина. Иэн со слезами на глазах сказал:

— Мы убили одну из сестер Торон! Я не хотел в нее стрелять, но Мходжа имеет право убить слишком опасное животное.

Передняя часть машины вздыбилась, на ней виднелись отверстия от бивней. Крыши на машине не было: жизнь Иэна и Мходжи висела на волоске.

Нападение слонов захватило Иэна врасплох. Он наблюдал в бинокль за группой Изабел и записывал, что ели слоны, как вдруг из кустарника выскочила одна из четырех сестер Торон, перемахнула через ствол дерева, подцепила машину под бампер, и, подняв голову, разорвала металл бивнями. Иэн дал задний ход, но скорости не хватило, и животное опять бросилось на них. Когда слониха приподнимала машину, Мходжа выстрелил, и пуля пробила ей голову. Она буквально рухнула на «лендровер», и Мходжа выстрелил второй раз для верности. Нет никаких сомнений, что слониху пристрелили бы рано или поздно, поскольку сестры Торон были очень опасны.

Мы немедленно отправились к месту драмы. Около головы убитого животного образовалась лужа крови, красная густая жидкость лилась из небольшого отверстия от пули. На бивнях виднелись следы зеленой краски «лендровера». Соски слонихи разбухли от молока, она явно кормила малыша. Нас интересовало, придет ли слоненок. Я сделала снимки и залезла на акацию, чтобы выждать. Слоны бродили вокруг, но ни один не подошел ближе.

Через несколько часов мы решили сделать вскрытие и выяснить, нет ли внутренних причин агрессивности животного, к примеру старых пулевых ран. С дороги труп не был виден, и мы могли работать, не опасаясь любопытных глаз туристов. Мы извлекли сердце, печень, легкие и другие органы, но нигде не нашли ни старых ран, ни следов заболеваний, которые могли бы повлиять на характер матриарха. Огромная кишка диаметром до 30 сантиметров выпирала из брюха и еще дымилась. Ковер свернувшейся крови покрывал землю вокруг пас. Сколько лет понадобилось животному, чтобы превратиться в такую громадину, а жизнь покинула ее в считанные мгновения!..

Я впервые видела внутренности слона. Следовало узнать, беременна ли самка. В задней части брюшной полости виднелась белая труба, выходившая из тазового пояса. Ее передняя часть расширялась и раздваивалась. «Рога» оканчивались яичниками. Мы аккуратно иссекли эти органы и разрезали трубу по всей длине, чтобы тщательно рассмотреть сантиметр за сантиметром.

Наши усилия были вознаграждены: мы нашли слоненка размером с ноготь мизинца. Он находился на рыбьей стадии развития, у него имелись жаберные мешки и совершенно сформировавшиеся ноги, а также заостренный носик, который впоследствии должен был превратиться в хобот. Мы поместили зародыш в бутылку со спиртом.

Мы изо дня в день наблюдали за медленным разложением громадного трупа, покрытого черным ковром мух и червей. Вонь стояла невыносимая. Иэна интересовало, за сколько времени соли и минералы вернутся в почву. Прилетели первые грифы; они расселись на ближайшем дереве, вытянули шеи и стали похожи на стариков в шубах, сидящих на скамьях в суде. Потом появились крупные марабу на длинных ногах, с розовой шеей и черными перьями. Они собрались вокруг гниющей туши, медленно промерили ее шагами, закинув крылья за спину. Они словно совещались перед вынесением приговора. Затем появились новые стаи грифов и спланировали на труп, благо пищи хватало всем. Они так обжирались, что с трудом взлетали на ближайшее дерево. Обычно белоспинные грифы не могут прорвать толстую слоновью кожу, но вскрытое брюхо позволяло им засовывать длинные голые шеи внутрь туши и вырывать мягкие куски, которые находились в пределах досягаемости их клюва. Кончики ребер торчали, как окровавленные пальцы. Марабу клевали подсохшие куски, а агрессивные грифы дрались, издавая пронзительные крики, за полосы мяса, которые они отрывали от костей одним поворотом широкого клюва. Ночью какой-то падальщик отгрыз кончик хобота.

С каждым днем туша уменьшалась в объеме. На нее наткнулись львы и обгрызли кожу, чтобы добраться до оставшегося мяса. Кишки и желудок были разодраны, и их волокнистое содержимое, смешанное с кровью, образовало черное разлагающееся болото, пропитавшее землю на большую глубину. В конце концов осталась сухая корка. Бивни выпали. Вскоре на земле лежала лишь сухая, съежившаяся шкура на костях, по которой ползали мухи. Печальный конец необузданной и храброй медноголосой королевы.

Смерть одной из сестер Торон опять напомнила мне о хрупкости нашей жизни. Все мы ходим под богом. Малейшее событие может изменить весь ее ход. Так закончилась встреча слонихи с Иэном и Мходжей. Мозг ее подавал сигналы бегства и боя; ее выбор оказался неверным, она атаковала и погибла.

Если для перехода от жизни к смерти нужен лишь такой незначительный каприз всесильной судьбы, то следует жить полной жизнью. Жизнь коротка, и сделать ее полезной можем лишь мы сами.

Мне всегда были больше по нраву перемены, чем стабильность и безопасность раз и навсегда принятого образа жизни. И я старалась избежать такой ситуации. Ненавижу сидеть на одном месте и терять время, ведь оно уходит и довольно быстро приводит нас к старости. Безопасность и стабильность противоречат моим бродячим инстинктам, которые дарят мне истинные радости существования, особенно свободу наслаждаться огромными пространствами. Ребенком я мечтала о чуде, которое превратит меня в масая. Позже искала откровения жизни в путешествиях. Но каждый раз, оказываясь вдали от Африки, чувствовала тягу к родине. Здесь мои корни, здесь моя жизнь.

Пребывание среди слонов оказалось счастливой случайностью, выигрышной картой, брошенной к моим ногам, и я ее подобрала. У меня появился компаньон в жизни, и моя тяга к странствиям нашла выражение в нашей работе и нашем образе жизни. Вместе мы могли мечтать, ставить на карту жизнь против смерти: мы умели встречать трудности, удары судьбы, могли бросать вызов миру и смеяться над ним. Мы жили в гуще жизни, в реальности. Со сладострастием упивались первым дождем и получали удовольствие даже от судорог, когда от вынужденной неподвижности сводило мышцы. Ветер бросал нам в лицо пыль, солнце палило нас от зари до зари, но они несли нам запах африканских просторов и музыку дикой жизни.

Рождение Сабы еще более сплотило нас с Иэном. Я любила уединенность Ндалы. Меня окружало бесконечное пространство, и моя простая жизнь оставляла много времени на заботы о семье. Мы были сильны, здоровы и наметили себе трудную цель, а потому вели размеренную жизнь. Нам было неведомо монотонное прозябание в пригородах больших городов.

Мы жили замкнутым кланом из шести человек среди 500 слонов — целого общества, открытого для наших исследований и околдовавшего нас. Мы знали возможности каждого из нас и прекрасно ладили друг с другом. Мы изучили малейшие уголки парка и делили мир со слонами. Наше поведение часто обусловливалось теми же мотивами, что и поведение слонов в сходных ситуациях.

Я перестала бояться слонов и могла противостоять атакующему животному, разоблачить его блеф, размахивая руками, а потом спокойно удалиться. Здесь нет никакой бравады. Я знала, что делала. Сама различала опасность и избегала ее, чтобы не оказаться на бивнях враждебно настроенного слона. И слонами нельзя не восхищаться. Они влекли меня к себе. Быть может, их обаяние крылось в их росте, силе, благородстве? Трудно сказать. Я любила общество слонов и радовалась ему.

В лунные ночи, когда слоны приходили к реке, мы часто лежали неподалеку на скале и слушали плеск воды в песке. Черные недвижные громадины с хлюпаньем втягивали воду, выпускали ее обратно, брызгались и уходили. В эти неповторимые ночи незаметно пролетали долгие часы. Сверху струился бледный свет луны, уходили печаль и скука. Мы впитывали в себя тишину и наслаждались богатством простой жизни.

Фотографируя целыми днями слонов, начинаешь понимать, что они наделены устаревшими добродетелями: они лояльны, защищают и любят друг друга. Так как мы жили вдали от себе подобных и все больше проникали в интимную жизнь слонов, то проводили, сознательно или нет, параллели между нашим и их обществом. Моя связь с ребенком, необходимость физического контакта между нами, вера в предводителя, солидарность всех членов группы, когда опасность грозила одному из нас, были аналогичны поведению слонов.

Один из важнейших элементов жизни слонов — единство семейной группы. Меня глубоко волновали их привязанность друг к другу и постоянные знаки внимания, которыми обменивались члены одной группы — матери, сестры, дочери, малыши. В их общении чувствовалась подлинная нежность. Их безопасность зависела от стабильности группы. Самцы не жили со стадом. Наверное, слонам легче, ведь им не приходится разрешать извечные женские проблемы. Самки встречались с самцами только ради продолжения рода, а это в конце концов единственный смысл жизни. Но когда появлялись самцы, неизменно происходил ритуал приветствия в виде касаний. Матриархи несут на себе не только обычные материнские обязанности, но и играют ту роль, которую мы обычно приписывали самцам, то есть являются главой семьи и обеспечивают ее эффективную защиту. Эти матриархальные семейные группы исключительно стабильны.

Я не специалист по слонам, но, живя рядом с этими животными, наблюдала невероятную сложность и утонченность их повседневной жизни. Я научилась понимать, уважать их, но мне захотелось и защищать их. Разве можно без боли смотреть, как кто-то целится в голову слона и готов пристрелить его только ради удовлетворения охотничьего инстинкта или прибыли. Какая пустая трата своей и чужой жизни!

Долгие месяцы изучения поведения слонов дали мне то, чего не найдешь ни в одном учебнике. Мало кто изучал поведение диких животных в их среде обитания, а особенно животных, по общему мнению, опасных. Нельзя провести в одиночестве несколько лет в тропических джунглях без призвания, любви к приключениям и к дикой природе. Исследователи обычно получают фонды на два года, а потом должны возвращаться в свои университеты для составления отчета. Мало кому удается вернуться и продолжить работу. Хотя узнать каждое животное и завязать дружбу с ним можно только в таких условиях. Так было с Джейн Гудолл и ее шимпанзе, с Дианой Фоссей и ее гориллами, с Иэном и его слонами.

Когда сталкиваешься лицом к лицу со слоном, один из секретов — нам удалось его раскрыть — не двигаться, не шуметь и лишь потом медленно приблизиться к нему или уйти. Вирго, Закорючка и еще добрая сотня слонов считали нас безобидными существами. Но лишь Вирго вошла с нами в контакт, и то после пятилетнего общения. Другие не подходили ближе чем на несколько метров. Когда Сабе стукнуло три года, а мы готовились к отъезду из Маньяры, нам как-то вечером встретилась Вирго со своими сородичами. Я приблизилась к ней и в виде приветствия протянула плод гардении. Нас разделяло расстояние вытянутого хобота, она взяла плод, положила его в рот, потом нарисовала хоботом в воздухе над головой Сабы несколько маленьких восьмерок, принюхиваясь к ней. Меня разбирало любопытство, понимает ли она, что это мой ребенок. Мы стояли лицом к лицу, и с нами были наши дети. Момент был очень трогательным. Уверена, Вирго останется нашим другом и после долгих лет разлуки.

В Маньяре я впервые в полной мере ощутила безмятежность, неведомую мне прежде. С рождением Сабы стабильность и безопасность перешли в какое-то новое измерение, и я приняла его. В моей жизни наступила пора зрелости.

Конечно, когда мы завершим работу со слонами и переедем в город, нам трудно будет сохранить эти взаимоотношения. Как миллионам других людей, нам с Иэном придется столкнуться со сложностями перенаселенной среды обитания, и мы окажемся мало приспособленными к новому существованию. И все же мы выживем, как и миллионы других.

Срок контракта кончался, и отъезд был не за горами. Я физически ощущала ценность каждого уходящего дня. Солнце исчезало за холмом, и длинные тени пересекали долину. Передо мной текла река, которую я видела тысячи раз. Никого в окрестностях, никто не бродит по песку. Безмолвно прощаюсь с самым дорогим в жизни. За рекой высятся деревья, хранящие тайну своей судьбы. Озеро, горы и безграничный мир, где правит жизнь, песчинками нося нас по ветру.