Глава 2

Должен сказать, что мне это место очень нравилось. В моем кабинете было четыре мансардных окна, выходящих на юг, а окна спальни выходили на восток, и каждое утро меня будило солнце. Я смастерил из кирпича широкий очаг, который топил болотным торфом; потихоньку на боковых стенах появились полки, на которых я хранил те книги, которые мне всегда нравились.

Раньше мне это никогда не удавалось, потому что в спальне было слишком мало места, а идея оставлять книги по всему дому меня не устраивала. С книгами всегда связано что-то лично-интимное, ведь они так много рассказывают о душе их владельца. Кроме того, мне совсем не хотелось носить книги под полой на смех сестре, а с другой стороны, они могли, вероятно, совратить весь «Союз девушек» и вызвать пересуды среди слуг.

Боюсь, что это не слишком красиво с моей стороны, но я очень не хотел, чтобы сестра появлялась у меня в хлеву. Я догадываюсь, что она по-своему достойная особа; во всяком случае, город о ней очень высокого мнения. Но у нас никогда не было с ней ничего общего. Моя мать всегда называла меня подкидышем; одному Богу известно, как я умудрился появиться в нашей семье. Мы с сестрой всегда дружили как кошка с собакой, а с тех пор, как у меня развилась астма, и характер сделался вовсе нетерпимым, я всегда был в роли кота. Так или иначе — я не желал ее видеть. С другой стороны, пытаться держать ее подальше от своего жилья было занятием совершенно бесполезным; все, что я мог сделать, — так это поставить на дверь автоматический замок, вынуждая ее стучаться, прежде чем войти.

Но дела пошли даже лучше, чем я ожидал. Она попыталась сподличать по отношению к Салли, привлекая ее к выполнению собственной работы по дому. Должен признать, что Салли была не Бог весть какая чистюля, зато первоклассная повариха. Сестра моя, с другой стороны, тщательно следила за чистотой, но с кормежкой дела у нее обстояли неважно. Салли объяснила моей сестре, что работает на меня и не собирается выполнять распоряжения кого бы то ни было еще. Сестра пришла ко мне и потребовала голову Салли на блюде. Я же ответил, что Салли меня вполне устраивает и я не собираюсь ее увольнять. Грязь мне нравилась. Она делала наше обиталище более уютным. Моя сестра сказала, что не переступит порог моего дома до тех пор, пока в нем будет Салли, даже если я буду возлежать на смертном одре. Я одобрил ее решение и сказал, что оно меня вполне устраивает; на этом мы и порешили, и сестра сдержала свое слово.

Все закончилось тем, что единственными, кто когда-либо приходил к нам, были мой партнер Скотти и доктор. Мое жилье им тоже нравилось. Беда была в том, что, зайдя ко мне, они уже не могли уйти и просиживали у меня, болтая, очень долго. Они были по-своему хорошими ребятами, особенно Скотти; вообще, и в городе, и вокруг него можно найти немало хороших приятелей, товарищей, к которым можно обратиться в трудную минуту. Я знал их всех и был с ними в хороших отношениях, как того требовал мой бизнес. Но с другой стороны, у меня не было настоящих друзей, за исключением, пожалуй, Скотти, да и то с некоторыми оговорками. Между нами не было ничего общего, и каждый из нас шел по жизни своим путем, но я мог доверять ему в тяжелых ситуациях; что ни говори, основы для дружбы бывают и похуже.

Он — белая ворона в своем роде. Родители его были людьми сцены; гастролируя как-то по здешним местам, они заболели гриппом, отчего и скончались: сначала один, затем другой; маленького Скотти приютил работный дом. Но даже в трехлетнем возрасте он имел совершенно определенный шотландский акцент. Он так никогда и не избавился от акцента, и все, что происходило с ним после, распускалось бутонами на родительском древе. От нищих он научился местному диалекту, и Господу было угодно, чтобы и сам учитель, и его жена были кокни; в результате у Скотти появилась пестрая смесь акцентов. К счастью, он был немногословен.

Все дело было в том, что Скотти с его зловещим молчанием и я с моим нежеланием влезать в серьезные сделки — оба мы снискали у местного населения жуткую репутацию честных людей, что в конце концов приносило нам больше выгоды, чем солидные доходы от отдельных сделок; несмотря на это, мою сестру приводили в бешенство известия о некоторых наших успехах в бизнесе. Если бы каждый из нас с ней занимал свое место, то сестра занималась бы бизнесом, а я — руководил «Союзом девушек».

Образование Скотти получил обыкновенное, но он избавился от своего шотландского в основном собственными силами. Если бы кто-нибудь позаботился о стипендии для него, Скотти бы, наверное, учился дальше; но доброжелателя не нашлось, и вскорости после окончания школы ему нашли работу у нас в качестве подручного в офисе, заставив его самостоятельно зарабатывать себе на пропитание.

Мое образование также было заурядным. Меня отправили в местную академию для детей благовоспитанных джентльменов — стоит ли говорить об этом больше? Это заведение было предназначено для ослабления и разума, и тела. Я не вынес оттуда никаких ценных знаний, хотя, с другой стороны, мне не принесли и особого вреда. Академия закрылась с того момента, как ее директор сбежал с мамзелькой из местной кондитерской лавки. Конец вполне закономерный, поскольку сие заведение удивительным образом сочетало в себе и сахарин, и дерьмо — необычайно высокие требования в классах и невообразимо низкие обычаи в спальнях. Даже в те юные годы я задавался мыслью: был ли наш руководитель когда-нибудь мальчиком? — и ответ не был однозначным. Я набрался той словесной мудрости, которая в подобных обстоятельствах обычно приходит к большинству неуклюжих подростков, и думаю, что это все же лучше чем ничего. Я покидал дом только в дни редких выходных.

Когда я прибыл в офис своего отца, Скотти уже приобрел неплохое положение и выработал себе очень необычный вид старого клерка, проработавшего в фирме с незапамятных времен. После моего прибытия он называл моего отца только мистером Эдвардом, так, как будто у него было солидное местечко в деле у собственного отца.

Но даже сейчас, когда он сидит на моей кровати, он никогда не обращается ко мне иначе как «мистер Уилфрид». Мы с ним практически одного возраста, но Скотти тогда уже был вполне сформировавшимся бизнесменом, в то время как я был всего лишь неопытным и неуклюжим юнцом.

С первого же раза я полюбил старину Скотти, но мой отец решительно пресек любые попытки наших дружеских отношений, памятуя о его происхождении. Тем не менее, когда смерть отца вовлекла все окружающее в пучину отчаяния, именно Скотти привел все в порядок. Наш старый главный клерк просто рыдал. И нам со Скотти, какими бы юнцами мы ни казались, пришлось его просто успокаивать. Каждый думал, что это он провел мой челн сквозь бурю, поэтому и рассказывал об этом повсюду, когда все было уже позади; но на самом деле это была заслуга исключительно Скотти.

Когда у меня началась астма, я вскоре понял, что это не повысит мои шансы в бизнесе. Теперь на меня вряд ли можно было положиться в плане повседневной работы. Даже в мои лучшие времена я не был идеальным аукционером. Быть хорошим аукционером — это дар Господен. Кроме того, я был несколько близорук и, очевидно, по этой причине разгневанные особи женского пола часто обвиняли меня в фаворитизме, поскольку не понимали, что я мог просто не разглядеть их ставки; другим неудобством была возможность свалить на кого-нибудь предмет, явно не представлявший для него интереса. Когда-то я продал целых пять лотов одному несчастному с сильнейшим насморком, прежде чем понял, что он не торговался, а просто пытался бороться с чиханием. Моей специальностью была оценка. Я мог оценить что угодно, кроме картин.

Когда доктор увидел, в какой я форме, он посоветовал мне взять себе партнера. Я попросил его ненавязчиво намекнуть моей семье, что дело требует привлечения еще одного партнера. Так он и поступил, и все было улажено. У моих домашних все еще сохранялся какой-то страх в отношении меня. Но с чем они не согласились — так это с тем, что партнером я избрал Скотти. Они надеялись, что мы возьмем кого-нибудь из чинов нашего графства, который желал бы поправить свое пошатнувшееся положение.

Так что, как я и предполагал, они подняли жуткий вой. Я признаю: да, Скотти ужасно зауряден; да, его вкусы в одежде просто прискорбны; да, его выговор непонятен; но он честен, прямолинеен, добр и очень энергичный работник, поэтому я настоял на его кандидатуре.

Не могу сказать, что я довел дело до ручки, так как наши клиенты в любом случае не вызывают агента на дом. Они и не делали этого, так что у меня лично никаких иллюзий на эту тему не было, даже если они и были у моей сестры. Одно дело, когда вызываешь людей как следует поработать; совсем другое — когда их приглашают просто разделить с тобой компанию. Не было никого, кроме Скотти, кто бы пришел сразу после очередного приступа астмы и присел рядом — а это неплохая проверка человека. Обычно он сидит молча, как квочка, умудряясь быть при этом удивительно общительным и дружелюбным. Поэтому я взял его в партнеры и, думаю, это была моя лучшая сделка. Для моей семьи свойственна одна странная особенность: они будут противиться чему-нибудь, помогая себе буквально зубами и когтями, даже если им нечего предложить взамен.

Скотти женился вскоре после того, как стал партнером. Думаю, что это должно отражаться на дружбе, даже если жена друга тебе нравится; тем более, что его жена мне не нравилась. Она была по-своему неплохой. Моя сестра считала ее весьма достойной девушкой. Она была дочерью местного предпринимателя. Считается, что аукционеры выше предпринимателей; я вообще не знаю, с кем предприниматели могут считать себя на одном уровне. Поэтому я предполагал, что такой брак даст сестре основания говорить о дальнейшем упадке бизнеса, но этого не случилось. Не правда ли, странно: меня не волновала заурядность Скотти, но вот его жену переносить я не мог; ее обыденность не волновала мою сестру, но все равно сестра не могла стерпеть этого. Женитьба Скотти оставила брешь в наших отношениях, правда, эта брешь была в таком месте, которое никогда не было слишком оживленным. Он был не Бог весть какой компаньон, но друг из него был неплохой.

После того как Скотти вошел в дело на правах партнера, я перестал заниматься рутинными делами, полностью переключившись на оценку. Эта часть бизнеса мне нравилась. Мне приходилось разъезжать по округе, встречаться с интересными людьми, особенно когда предстояло судебное разбирательство — я часто был необходим как эксперт-свидетель, — а это изрядная потеха, если у вас есть чувство юмора. То один, то другой судебный исполнитель вызывал меня для дачи показаний, и человек, для которого я был истиной в последней инстанции во время одного процесса, пытался смешать меня с грязью на другом. По завершении всего этого я потом ужинал с ними со всеми в «Георге» и владелец собственности, мой приятель, пытался все уладить. Не со «рой, конечно, поскольку я в любом случае знал, что у него есть, — ведь это я подбирал ему покупку на аукционе, а там попадались чертовски интересные варианты — но в общем он все улаживал, между нами говоря.

Так что все это было очень хорошо и очень мне нравилось; но судебные исполнители существовали сегодня, — завтра же их могло уже не быть, так что, хотя я их ужасно любил, пока общался с ними, ни с одним отношения не переросли в дружбу.

И все же в конце концов я кое-как начал вести оседлую жизнь вместе с Салли, книгами и радиоприемником; все говорили, что я стал жутко нелюдимым, хотя, видит Бог, я не был бы таким, если бы находился в приятном мне обществе. Боюсь, что именно по этим причинам я так часто страдал от астмы.

Я читал запоем самые разные книги. Я прочел очень много всяких теософских изданий, чего бы не сделал, живи я до сих пор в нашем доме, хотя комфорт здесь и ни при чем. Кое-что из прочитанного мне понравилось, кое-что — нет. Мне понравилась идея перевоплощения душ — это было лучшее из того, что я узнал; мысль о реинкарнации мне очень помогла. Моя теперешняя жизнь, похоже, выдыхалась, так что я поставил на следующую. И я думал о своих прошлых жизнях, когда мне было нечего делать.

После астматического приступа мне всегда было необходимо полежать денек-другой; бывает, что книги наскучат, а я никого не приглашал к себе в гости даже в лучшие времена, тем более сейчас, когда они были далеко не лучшими. Даже если бы кто-нибудь и пришел, я бы, наверное, не стал с ним разговаривать. Так что я лежал и думал, и удивлялся, и радовал себя попытками восстановить свои прошлые жизни.

Странно, что я, неспособный придумать фабулу рассказа во имя спасения собственной жизни, даже несмотря на мою любовь к наблюдению за людьми, тем не менее мог сочинить подробные и фантастические истории моих прошлых воплощений. Более того, поразмышляв над ними в течение дня, как это обычно случалось во время выздоровления после приступов астмы, я начинал мечтать о них, причем особенно ярко мне мечталось, когда приходилось принимать лекарства, содержащие наркотики. Я лежал в полудреме и вряд ли бы пошевелился, даже если бы весь дом был объят огнем. В этом состоянии, казалось, умом овладевала такая проницательность мысли, которая в других состояниях была просто невозможной. Обычно я просто скользил взглядом по поверхности и видел не далее поверхности кирпичной стены, и чувства мои были темны и неведомы даже для меня; я чувствовал противоречие между тем, кем я был на самом деле и воображаемым мной. Но, лежа вот так, под действием этих препаратов, я не испытывал никаких разочарований.

Странным в этом состоянии было необычное чувство вывернутой наизнанку реальности. Нормальные предметы находились далеко, вне пределов досягаемости, и ничего не значили; но в том, что я называл своим внутренним королевством, куда я переносился одним уколом иглы, мои желания становились законом, и я мог создать что угодно, лишь подумав об этом.

Я прекрасно понимаю, что люди принимают наркотики для ухода от реальности, предпочитая оставить жизнь ради несбыточных мечтаний и стараясь не прерывать поток воображения. Должен сказать, что многим обязан Декрету о запрещении опасных лекарств. В лучшем случае я могу сравнить свою жизнь с лишенной витаминов диетой, в которой была уйма всего питательного, но не хватало того, что называется здоровьем. Думаю, что мои проблемы действительно заключались в духовной цинге. Говорят, что у дурно ухоженных лошадей развиваются устойчивые пороки, такие, например, как битье копытами в стойле. Что касается моих наркотических снов и теософского чтива, то я начал, как говорил Питер Иббетсон, «грезить наяву». Я потихоньку понял прелесть дневного сна, и хотя он не приносил того же ощущения реальности, что и наркотик, я стал спать днем, и все чаще, дневной сон иногда переходил в ночной — тогда мне удавалось получить нечто стоящее.

Что я действительно делал, — так это занимался новым, в высшем понимании, чтением романов. Ведь обычно мы воспринимаем чтение романов как дополнение к нашей повседневности. Заглянув через плечо самого доброжелательного на вид пассажира, читающего в поезде, вы обнаружите, что он читает самый кровавый роман. И чем мягче кажется человек, тем кровожадней книга, которую он читает; а что касается незамужних дам, — … эх, да что говорить! Посмотрите на любого угрожающего вида индивида с заморским загаром на лице — и скорее всего окажется, что он читает что-нибудь по садоводству. Мне сдается, что триллеры созданы для витаминизации нашей духовной диеты. Конечно, основная трудность заключается в том, чтобы подобрать именно тот триллер, который тебе необходим. Можно представить себя героем похождений какого-нибудь викария, но героини в таком случае всегда кажутся такими глупыми. Постепенно я приобретал все больше опыта в составлении собственных романтических приключений, ощущая все меньшую зависимость от готовых сценариев. Я даже начал ожидать следующего приступа моей астмы, ибо знал, что с ним придет и наркотик, и тогда фантазии мои станут более реальными и сильными, и я «увижу жизнь» в самом ее необычном виде.

Я также развил свою способность «общения» с природными объектами. Первым моим опытом в этом деле стала Луна, с которой я общался во время моего первого приступа; затем я прочел несколько книг Алджернона Блэквуда и «Проекцию астрального тела» Мульдона и Кэррингтона. Это дало мне несколько новых идей. У Мульдона было слабое здоровье, и в моменты очередного приступа болезни он обнаружил у себя способность покидать свое тело. Астма так же нападает на организм. Мистики, которые постятся всегда, когда желают видений, и астматик, который спит на голодный желудок, если хочет видеть сон. Соедините все три компонента вместе: астма, наркотики и сон натощак — и у вас есть все условия для выскальзывания из телесной оболочки (так мне, во всяком случае, кажется). Единственным недостатком является то, что возможность вернуть душу обратно подчиняется закону вероятности. Если совсем честно, я не слишком бы огорчился, если бы мои душа и тело не встретились вновь — по крайней мере, теоретически, — хотя во время одного из случаев, когда такая возможность мне представилась, я боролся, как сам дьявол. Надеюсь, что я не сильно утомил вас; меня же мой рассказ изрядно развлек. В любом случае, всем не угодишь, так что каждый должен думать о том, как ублажить себя.

Загрузка...