Журавли над школой

БЕСПОКОЙНОЕ ЛЕТО

Над школой летят журавли. В открытую форточку доносится их тревожный, прощальный клич:

«Кур-лы, кур-лы…»

Мишка перегнулся на парте, чтобы лучше их видеть.

— Наши. С Лосинского болота, — прошептал он.

Ленка наклонилась над партой и скосила глаза в небо.

— Откуда ты знаешь? — усомнилась она таким же приглушенным шепотом. — А может, вовсе с Горбатых кочек. Ясно, оттуда, с Горбатых, — подтвердила она. — Слышишь, как плачут. Горбатые кочки лягушкой богаты. Жалко их оставлять. Вот журавли и плачут.

— Выдумаешь…

Журавли… Почему-то всегда, когда они покидают наши края, тоскливо на душе. Наверное, потому, что отлет журавлей — всегда прощание с летом. С самой любимой порой года. Позади веселые игры, купания в реке, походы в лес за ягодами и грибами. Впереди слякотная осень, снег с дождем, когда и на улицу-то выходить не хочется. Предзимье.

«Кур-лы, кур-лы…»

Летят журавли над школой, над нашим селом, летят вдоль извилистой ленты реки, направляясь на юг, в теплые края.

Я сижу за партой у окна и, вслушиваясь в крик журавлиной стаи, вспоминаю прошедшее лето. Что-то изменилось в нашей жизни за лето. И в классе настроение совсем другое, не то, что было ранней весной, когда мы готовились к каникулам. Даже непоседа и проказник Мишка не вертится, как обычно, за партой. Старательно записывает в тетрадь то, что говорит учительница. В другое время весь класс, пораженный, смотрел бы на него. А сейчас ничего. И даже учительница не замечает происшедшей в Мишке перемены. Да, мы повзрослели. Особенно после того случая с Мишкой, который произошел в летние каникулы.

МИШКИНО ГОРЕ

Мы с Мишкой задумали тогда бежать. Куда? Разумеется, в Москву. Куда же еще. От нашего села до Москвы по прямой всего сто пятьдесят километров. У нас люди часто в Москву ездят. Конечно, не мы, не ребята, а взрослые. Нам же приходится только мечтать о таких поездках. Не берут нас с собой взрослые. У Мишки чаще всего бабка в Москву ездит. Особенно осенью, в грибную пору. Мишку она посылает каждый день в лес грибы собирать. И наказывает строго-настрого, чтобы только ценный гриб брал. Боровики, подосиновики. И чтоб всякой там мишурой, сыроежками и валуями, корзину не засорял. Но Мишка ведь и сам с головой. Он знает, какой гриб у городского жителя в самом ходу. Он приносит из лесу не грибы, а картинки. Возьмешь такой боровичок в руку, залюбуешься. Бабка эти Мишкины боровички очень хвалила. Но в Москву продавать сама их возила. Мишку ни разу не взяла. Не твоего, говорит, это ума дело. Да разве он на базар напрашивался! Ему столицу нашу хотелось посмотреть, на карусели покататься. Но как он ее ни просил, ни разу уговорить не смог. Без понятия бабка была. Разве не обидно? Ясно, обидно. Да еще как.

Это одно.

А другое состояло в том, что начитался Мишка разных увлекательных книжек. Где он только их взял? Все больше про путешествия. Одна особенно интересная. «Ташкент — город хлебный» называлась. Про то, как два мальчика в Ташкент убежали и что из этого вышло. Это мне Мишка сам рассказывал. Одного мальчишку из этой книжки Додоновым звали. Мишка Додонов. Так наш Мишка, как эту книжку прочитал, стал всех нас заставлять, чтобы мы его Мишкой Додоном звали. Сердился, если его так не называли. А на Додона сразу откликался. В общем, этой книжкой Мишка так увлекся, что только и разговору было что про путешествия да про Ташкент. Карты всякие раздобыл. Климат Средней Азии изучать стал. И одно время по географии чуть было пятерку не получил.

Но это еще не все. Для того чтобы понять, почему Мишка вздумал бежать из нашего села в Москву, а потом, может быть, и дальше, надо знать, что дома у Мишки дела не очень ладились. Даже совсем не ладились. Не находил он общего языка ни с отцом, ни с матерью. И не то чтобы отец у него плохой был. Ну, там, скажем, лодырь или тунеядец какой. Ничего подобного. И вовсе даже наоборот. Отец Мишкин слыл в селе человеком положительным. Работал он трактористом, сельчане его уважали, а у председателя колхоза и других товарищей из района и области был он в большом почете. Ему и грамоты всякие давали не раз. Мишка ими частенько перед нами хвалился.

Так что с этой стороны все было очень даже благополучно. А неблагополучие свалилось на Мишку с другой, совсем даже неожиданной стороны. Отец его, Семен Петрович, уважаемый в селе механизатор, в свое время и четырех классов не окончил. И помня об этом, он сказал Мишке, что «сделает из него человека». И он требовал, чтоб Мишка учился только на пятерки. А Мишка, надо вам сказать, был мальчишкой хотя и умным, но увлекающимся. Если он на уроке математики увлекался географией, то двойка, как правило, была ему обеспечена. А с двойкой Мишке домой лучше было не являться. Отец его загрызет. Не в натуральном, конечно, смысле, а в переносном. Словами. Я однажды слышал, как он его пилил. Пилит и пилит. Мол, я тебя пою и кормлю, одеваю, а ты в школе баклуши бьешь, наши с матерью надежды не оправдываешь. Все правильно, никуда не денешься, а слушать обидно. Да еще на меня ссылается. Вот, дескать, Вася, у него и отца нет, один с матерью живет, а понимает, каким трудом достается матери хлеб-соль, не расстраивает ее, двойки из школы не приносит.

В тот день у меня в дневнике тоже была двойка. Так я со стыда сгорел, слушая эти речи. В конце концов не выдержал и убежал. Хотел им крикнуть: неправда это, неправда! Но удержался. А Мишка на меня потом обижался. А я-то при чем? Я же не велел его отцу на меня ссылаться. Разве я виноват, что у него такая привычка. Я эту привычку у многих взрослых замечал.

Накануне того дня, когда мы с Мишкой решили бежать из дому, произошла у него крупная неприятность на уроке математики. Наша классная руководительница Анна Никитична объясняла, как извлекается корень квадратный. В классе было шумно, и ей приходилось по нескольку раз повторять одно и то же. А это, хоть кого возьми, так неприятно. Мне тоже не нравится, когда меня не слушают. А тут еще, на грех, Мишка вытащил из парты книгу про знаменитых путешественников Пржевальского и Миклухо-Маклая (он еще до урока мне о них все уши прожужжал), вынул из книги им же туда положенную географическую карту и стал пальцем водить по ней, отыскивая город Пржевальск.

Анна Никитична сразу же это заметила, перестала объяснять и холодно сказала:

— Миша Уваров, чем ты занят?

Мишка хотел спрятать карту, но книга упала на пол, и все его ухищрения открылись.

— Так, — строго сказала Анна Никитишна. — Вместо того чтобы учиться вместе со всеми извлекать корень квадратный, он занимается географией. То-то Вера Петровна тебя хвалила.

Вера Петровна — это наша учительница по географии. Анна Никитична отобрала у Мишки карту и потребовала, чтобы он шел к доске и повторил, что она только что объясняла. Ясно, что Мишка ничего повторить не мог.

Анна Никитична, наверное, уже успокоилась, потому что она сказала:

— Ты ведь способный мальчик, Миша. Почему ты не работаешь на уроках сам да еще и другим мешаешь?

— А мне скучно, — чистосердечно признался Мишка, глядя ей в глаза.

Анна Никитична посчитала такой ответ за насмешку. Лицо ее покрылось румянцем, и, взяв Мишкин дневник, она сказала:

— Вот что, Миша. Я уже не знаю, как заставить тебя прилежно учиться. Ты заслуживаешь двойки. Но лучше я напишу в твоем дневнике, чтобы в школу пришел твой папа. Я хочу с ним посоветоваться, как нам быть с тобой дальше.

Лучше бы она поставила ему двойку. С такой записью в дневнике Мишка не мог явиться домой. Поэтому он сразу же, как только мы вышли из школы после уроков, сунул свой дневник ко мне в портфель. Потом мы долго сидели в зарослях ивняка на берегу реки и решали, как нам быть дальше. Вот тут-то Мишка и убедил меня в ближайший день отправиться путешествовать. Сначала в Москву, а там видно будет.

Теперь-то ясно, что это был безумный шаг. Но тогда Мишка убедил меня, что другого выхода нет. И я согласился ехать с ним из солидарности. Потому что убегать из дому у меня не было никакого желания. Жили мы с мамой хорошо. Правда, она тоже ни разу не пустила меня в Москву, но и сама ни разу туда не ездила. Где ей было взять денег на такую поездку. Правда, мне мама никогда о деньгах не говорила. Но я ведь и сам был не слепой. Моя мама — Галина Ефимовна Рощина — работала в колхозе дояркой, и те деньги, которые шли нам на жизнь, доставались ей нелегко. Никогда не понукала она меня и в учебе. Но я старался не хватать двоек. Знал, что маме это будет неприятно.

Почему в тот момент, когда мы с Мишкой условливались о побеге, я не подумал о маме, и сейчас не пойму. Чувство солидарности взяло верх. К тому же очень мне жаль было Мишку, так несправедливо, как мы оба с ним считали, обиженному. Во всяком случае, мы условились, как только стемнеет, встретиться в овраге у села Костино, в котором размещалась главная усадьба колхоза. Отсюда можно было на попутных машинах или на автобусе доехать до Рыбного. А там электричка домчит до Москвы.

Так мы думали.

НАШЕ СЕЛО

Теперь пришло время рассказать о нашем селе. О том самом селе, в котором мы с Мишкой жили и из которого собирались удирать в Москву.

Село наше носит звучное и певучее название Окаёмово. Раскинулось оно на высоком берегу реки Оки. Раньше, когда в селе не было водопровода, все жители его спускались за водой к колодцу, вырытому внизу. Для этого надо было спуститься с очень крутого берега метров на тридцать. А потом с двумя ведрами на коромысле подниматься эти же тридцать метров вверх, на крутую гору. Вода в колодце всегда была холодная, чистая. Но если кто хотел особо вкусной воды, те шли к Святому ручью. Этот ручей тек от ключа. И вода, взятая отсюда, могла стоять неделю и не затухнуть. Святым же этот ручеек называли потому, что раньше, давным-давно, когда не только меня, а и моей мамы на свете не было, в нашем селе был монастырь. И сейчас еще его колокольня возвышается над селом и в ясную погоду видна чуть ли не от самой Рязани.

Колокольни у нас в селе две. Одна, о которой я только что говорил, большая, высокая и острая, как игла. Другая маленькая, приземистая. Говорят, что этой маленькой колокольне уже несколько веков. Ее построили вскоре после нашествия Батыя. Рассказывают, что, когда хан, дойдя до Оки, увидел на берегу крепость, он не посмел ее атаковать, повернул обратно.

Места наши знаменитые. Неподалеку от Окаёмова находится другое крупное село — Константиново. Так вот в этом селе родился и жил до пятнадцати лет знаменитый русский поэт Сергей Есенин. Представляете? Наверное, из-за такого соседства у нас в классе не только мальчишки, а и все девчонки стихи пишут. Мишка, который украдкой тоже стихи писал, сказал мне как-то, что, может быть, Есенин даже заезжал когда-нибудь в наше село и ходил по его улицам и переулкам. Я тогда не стал спорить. Все может быть. Чего ему стоило сесть на лошадь и проскакать десяток километров. Ведь есть же у него стихи про лошадей, про жеребят. Например, такое стихотворение:

Хорошо сказано, правда? А что касается константиновских ребят, то они и сейчас нередко в наше село наведываются.

Это соседство с есенинским селом очень на нас на всех влияло. Не помню уже сейчас точно, в каком это было классе, учитель рисования несказанно удивил нас, его учеников. Войдя в класс, он сказал:

— Сейчас я прочитаю вам стихи Сергея Есенина.

Мальчишки переглянулись. Девчонки хихикнули в кулачки. Что такое? Ведь не урок же литературы. А учитель уже читал:

Мы сидим как ошалелые. До этого карандаши оттачивали, резинки доставали из портфелей, думали рисовать. А тут такие стихи. Сразу вспомнилось Константиновское озеро, на которое мы с Мишкой бегали один раз карасей ловить, и разлив зари на воде. Глухарей, правда, мы ни разу не слышали. Перевелись они в наших местах. А вот иволгу приходилось в лесу встречать. Верно, плачет она иногда, как ребенок маленький. Присмирели мы, ждем, что же дальше будет. А учитель говорит:

— У каждого из вас перед глазами возник, думается мне, и этот бор, и это озеро, подкрашенное зарей. Видится вам и образ поэта, когда он радуется неповторимому лику природы. И вот вам задание: попытайтесь изобразить свои чувства на бумаге с помощью карандашей или красок и кисточек.

Боже мой, какая возня поднялась в классе. Одни побежали за водой, чтобы разводить краски, другие спешно вытаскивали разноцветные карандаши. Учитель смотрел на все это спокойно. Он знал, что скоро мы утихомиримся. И действительно, вскоре все притихли, пыхтел каждый над своим рисунком. Когда прозвенел звонок, мы еще не кончили рисовать. И учитель сказал:

— Хорошо. Возьмите свои рисунки домой. Пусть это будет вашим домашним заданием. Принесете на следующий урок.

И мы принесли. Разные были рисунки. И удачные и неудачные. Но все трудились от души. И учитель это понял. Он не ставил нам отметки за эти рисунки. Но на каждом уроке он читал нам стихи Сергея Есенина, и мы рисовали то, что нам причудилось. Потом, наверное, учителю сделали замечание за эти его вольности, и на уроке мы стали, как и прежде, рисовать кувшины, квадратики. Но когда мы шли домой, всегда поджидали у ворот школы нашего учителя рисования, и он нам всю дорогу до дома читал есенинские стихи.

Говорят, что ничто бесследно не проходит. Уже и учитель тот уехал из нашей деревни, а класс до сих пор влюблен в стихи и в нашу родную природу. Мы читаем друг другу Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Блока, Маяковского, Есенина. И сами пытаемся писать стихи. Разве это плохо?

Рассказ о нашем селе будет неполным, если не сказать о реке. Река! Жизнь без нее была бы для нас, мальчишек, невозможной. Все свободное время мы проводили на реке. Она нравилась нам и широкими плесами, и глубокими омутами, в которых стояли двух- и трехкилограммовые лещи. И название у нашей реки звучное, ясное. Ока! Течет река быстро, стремительно. Около Костино один поворот. У нас, в Окаёмово, другой. А дальше и не счесть.

Река для нас и отдых и отрада. Не знаю, — с какого времени это повелось, но когда меня кто-нибудь обидит, когда, как иногда говорит моя мама, кошки скребут на душе, я бегу к реке. Не к друзьям, не к товарищам и даже не к маме, а к реке. Только у реки можно успокоиться и отвести душу.

Чаще всего я прихожу на реку с удочкой. Заброшу одну-две донки, подвешу колокольчики и сижу, дожидаюсь, когда лещ возьмет. Рыболовных мест у нас на Оке много. Иногда лещ хорошо берет на повороте у Костино. Иногда у Ромодановского ручья. А если хочешь наверняка поймать, иди к Дураве или на большую мель. Около Дуравы глубокая яма. И если с высокого берега закинуть донку с выползком, обязательно возьмет или крупный окунь, или лещ. Правда, тащить на высокий, обрывистый берег крупную рыбу трудно. Бывает, что она и срывается. И если хочешь провести время спокойно, без волнений, то лучше идти на большую мель. К ней сразу от села через засаженный капустой или помидорами огород по стежке пройти можно. Спустишься с берега на отмель и закидывай удочки. Лучшее место — около кустов ивняка.

Управившись с донками, я сажусь на песок, прикрываю глаза и слушаю, как журчит вечная труженица — вода. Помню, как-то в классе я поспорил на уроке с учителем физики. Мы все носились тогда с проектами вечного двигателя. Учитель высмеял меня и сказал, что вечный двигатель пытались изобрести и более умные люди, но у них ничего не вышло. Проект этот неосуществим. Потом, сидя у воды, я не раз думал, что учитель ошибся. Река, текущая вода — вот он вечный двигатель. Река текла тут еще тогда, когда людей на земле не было. Она течет сейчас и будет течь после нас.

У реки мы чаще всего встречались с Мишкой. От реки и пошла наша дружба. Мишка выставлял обычно на берегу до десяти донок. Леску ему бабка из Москвы всякий раз привозила. Я же, забросив свои две донки, забирался на кручу и сидел, мечтая, или, чуть шевеля губами, про себя читал стихи:

— Вась, а Вась! — кто-то трогает меня за плечо. — Ты уснул, что ли? Я тебя снизу кричал, кричал. Не откликаешься. Пришлось на кручу лезть.

Ну конечно же это был Мишка. Увидев его, я вспомнил Ленку. Девчонку из нашего класса. Надо сказать, что кроме Мишки у меня был еще один друг — Ленка Морозова. Ленка вызвалась подтягивать Мишку по математике. Девчонки, они всегда повсюду суются. Но Мишка, ясное дело, ни на какие дополнительные занятия в школе не оставался. Вместо того чтобы подтягиваться по математике, он днюет и ночует на реке, рыбу ловит или ходит по грибы.

— Мишка, — говорю я. — Почему ты опять дополнительно не занимаешься, а всю реку своими донками взбаламутил? Разве ты не понимаешь, что ученье свет?

— Ну вот, — насупился Мишка. — Заладил свое. От таких речей тоска одна. Если их рыба в Оке услышит, вся передохнет.

— Рыба не от речей дохнет, — говорю я, — а от браконьеров. А тебе давно пора за ум взяться. Вот Ленке Морозовой поручение выпало тебя за уши тащить, чтобы ты в учении не отставал. А ты пользуешься, что она девчонка и не может за тобой на реку бегать, вот и бьешь баклуши.

— Ничего я не бью, — с обидой сказал Мишка. — Еще друг называешься, а не понимаешь. Во-первых, Ленке никто ничего не поручал. Она сама напросилась. А во-вторых, все оттого, что я нетерпеливый. У меня и батька такой. Он из четвертого класса ушел. Не вытерпел больше. Вот и я не могу спокойно на уроке высидеть. Вот я недавно читал, как один академик про свою ученость писал. Как он ученым стал? Думаешь, он за партой штаны протирал? Как бы не так! Он честно признался: «На лекции я почти не ходил». Понял? Не ходил! А вы меня на уроке истуканом сидеть заставляете. Чуть занялся своим делом, уже попреков не оберешься. А если мне на уроке скучно?

— Скучно потому, что ты лодырь, — сказал я.

— А может, талант? — подпрыгнув, спросил Мишка.

— Не дури, — остановил его я. — Знаешь, что Горький сказал про талант. Он сказал: «Талант — это труд». Горький был великим пролетарским писателем и умел разбираться в жизни.

— Ну, что Горький, — канючил Мишка. — Горький так сказал, а есть и по-другому говорят. Мой отец, например, говорит: «Талант — это розги».

— А что, — согласился я, подняв на Мишку глаза. — Может, это и верно. По крайней мере, по отношению к тебе.

— Ну да! — протянул с сомнением Мишка. До него, кажется, дошел смысл этих моих слов. Перспектива быть выпоротым розгами ему явно не нравилась.

— Вот вы все твердите, — после небольшой паузы начал он, — будто я о классе мало думаю. Все в одиночку действую. А разве я виноват, что у вас другого разговора со мной нету, как только об уроках да о школе. Эта школа у меня вот где сидит, — выразительно похлопал он себя по шее. — Вы ведь между собой, хотя бы с той же Ленкой или с Андрейкой, не только о школе разговариваете. А и о рыбалке, и о грибных находках. А я как подойду, опять одно и то же: почему плохо учишься, двоек нахватал.

— Так это ж правда! — не утерпел я.

— Правда! Я от этой правды за версту бегу. Одному, конечно, скучно. Вот сейчас сидел на берегу реки, тебя увидел. Обрадовался. Дай, думаю, подойду, поговорю. Вот и поговорили!

Мне было жаль Мишку. Это он верно говорил: его всегда шпыняли. Но ведь сам виноват.

— Мишка, — говорю я. — Вот ты обо всем здорово рассуждаешь, тебе бы только захотеть, ты лучше нас учиться будешь.

— Ну вот, — пропел Мишка. — Опять двадцать пять.

В это время тихонечко зазвенел колокольчик.

— У кого это? — насторожился Мишка.

— У тебя, — сказал я.

Мишка кубарем скатился вниз, к реке. Схватил леску, стал торопливо выбирать донку.

— Крепко дергает, — крикнул он снизу. — Не иначе килограммовый взял.

Лещ оказался двухкилограммовым, и Мишка долго возился с ним, прежде чем вытащил. Меня он не позвал на помощь. А я не стал набиваться в помощники.

Вот что я хотел сказать о нашем селе, и о нашей реке, и о их месте в нашей жизни. Что касается меня, то я ни за что никуда не убегал бы от этой красотищи. Но Мишке тут угрожала беда. Разве я мог оставить его одного? Единственное, в чем я убедил его, так это подождать до летних каникул. Начнутся каникулы, пройдет неделя-другая, все привыкнут, что мы днями пропадаем на реке, не сразу хватятся. Мишка согласился. Другого выхода у него не было. Отец таки добрался до его дневника, и Мишке крепко попало.

ПОЖАР

В тот вечер, как только я пришел домой, то сразу же стал собираться в дорогу. Достал из кастрюли с супом кусок мяса, завернул его в бумажку и сунул в рюкзак. Туда же положил полбуханки хлеба. Другую половину буханки оставил маме. Она придет с фермы голодная. Потом пошел в чулан и из кадушки достал несколько соленых огурцов. Там же, в чулане, нашел на полке банку сгущенки, сунул и ее вместе с огурцами в рюкзак.

В общем, вещей у меня набралось немного. Я подкинул на руку рюкзак. Не тяжело. Поискал глазами карандаш, взял листок бумаги. Хотел написать маме, куда и зачем я ухожу. Но потом подумал, что таким письмом я подведу Мишку. Он ведь не хочет, чтобы его родители знали, куда и зачем он бежит из дому. Отложил карандаш в сторону. Так он и остался лежать на столе рядом с листочком чистой бумаги. Я посмотрел на портрет мамы. Она была снята местным фотографом вместе с папой когда-то, давным-давно. Хотел сказать маме: «До свидания», но ничего не сказал, повернулся и вышел из дому.

На улице уже сгущались сумерки. Сразу же за водопроводной колонкой я свернул в переулок и мимо огородов вышел на дорогу, ведущую к Медведково. Мне показалось, что на дороге очень светло. Мелькали какие-то отсветы, какие-то багряные лучи. Сначала я подумал, что это отблески зари. Но когда взглянул налево, в сторону оврага, отделяющего деревню от кладбища, то понял, что это не заря, а пожар.

Горел крайний, стоящий на самом выходе из деревни дом. Когда я подбежал, занялась уже кровля. Языки пламени лизали стены, взметаясь вверх. Вокруг дома было уже довольно много народу. Хозяйка его — тетя Груня — бегала тут же, рвалась к объятому пламенем крыльцу.

— Гришатка! Гришатка там! — кричала она, стараясь отбиться от удерживающих ее мужиков.

— Куда ты, куда, Ивановна! — говорили ей. — Все в огне. Куделя пошел туда, если найдет, вынесет.

Пожары у нас в селе были частыми. Мама рассказывала мне, что однажды от случайно загоревшегося дома занялась вся деревня. Большинство строений сгорело дотла. После этого дома стали строить так, чтобы они не стояли сплошной линией, прижимаясь друг к другу. Между кварталами домов стали оставлять промежутки. Их так и называли — «прожогами». Через такой «прожоги» огонь не мог перебраться, и в случае пожара сгореть могли лишь два-три дома, стоящие рядом.

Сейчас пожар не угрожал всему селу. Дом стоял на окраине, особняком. Ветра не было, и искры не попадали на соседние дома, отстоящие на большом расстоянии от горящего строения.

Приехала из Костино пожарная машина. Пожарные торопливо протянули шланг к колодцу, начали сбивать огонь водой. Но это уже мало помогало. Прямо из огня выскочил Куделя, здоровенный мужик, носивший всегда широкую черную бороду. Теперь борода его обгорела и была рыжей.

— Не нашел! — крикнул хрипло Куделя. — Никого нету там. Все углы обшарил.

— Там он, там! — кричала тетя Груня, вырываясь вперед. — Гришенька мой!

Ей удалось вырваться, и она бросилась в огонь. Через минуту появилась, объятая огнем. Женщины начали сдирать с нее горящее платье, сбивать огонь.

Огонь со свистом и треском поедал сухое дерево. Прошло еще немного времени, и обрушилась кровля. Тетю Груню, все еще кричавшую: «Гришенька! Гриша!», посадили в машину и увезли. Шипела вода, сильной струей направляемая из брандспойта. Люди начали расходиться. Я вспомнил, что меня ждет Мишка, и тоже, вскинув рюкзак за плечи, пошел по направлению к Медведково.

Огненные отсветы некоторое время еще были видны на деревьях. Но потом и они исчезли. Стало совсем темно. Пробираясь между кустами, я услышал вдруг чей-то сдержанный плач.

— Кто здесь? — спросил я, сам изрядно испугавшись.

Ответа не последовало.

— Кто здесь? — спросил я дрожащим голосом еще раз.

И тогда раздался рев. Самый настоящий мальчишеский рев:

— Ыы-ы-ы! Ыы-ы-ы!

Я нагнулся и увидел, что под кустом лежит, свернувшись калачиком, мальчик. Совсем маленький. А может, в темноте он мне таким показался.

— Чей ты, мальчик? Зачем сидишь здесь? — спросил я.

В ответ послышался только рев, который усиливался по мере того, как мальчик приходил в себя и убеждался, что он не один в этом страшном и темном лесу.

— Успокойся, пойдем к маме. Ты знаешь, где твоя мама?

— Не-е…

Наконец-то мальчик произнес первое слово.

— А как тебя зовут?

— Гри-ша, — вымолвил мальчик.

Гриша! У меня перед глазами стояли еще охваченный пламенем дом и тетя Груня, умоляющая спасти ее мальчика. А он вот где сидит. В темноте я и не узнал его.

— Вставай, Гриша, — сказал я. — Пойдем домой.

Я осекся, вспомнив, что у мальчика уже нет дома.

— Пойдем, — поправился я. — Поищем маму. Здесь холодно. Ты, наверное, и есть хочешь.

Я порылся в рюкзаке, достал кусочек хлеба и мяса. Гриша охотно взял все это, но, пожевав немного, опять насупился. Я снова пообещал ему найти маму.

Мальчик покорно поднялся, и, взяв его за руку, я пошел к дороге. Я нарочно свернул в сторону, чтобы не проходить мимо пожарища. Вид этого места мог плохо повлиять на мальчика. Тем же путем, позади огородов, я вернулся домой.

Дома мама уже хлопотала, разогревая ужин. Она ворчала себе под нос, жалуясь на кошку, которая опять стащила из супа кусок мяса.

— И как она туда попадает? — недоумевала мама. — Ведь все закрыто крышкой. Придется в следующий раз убирать суп в чулан.

Когда я открыл дверь, мама обернулась и сказала:

— Наконец-то. Я уже вся извелась. Где ты пропадаешь? Тут такие страсти. Дом сгорел. Ты, поди, там был, на пожаре?

— Там, — ответил я и, пропуская Гришу, добавил: — Мама, я Гришу привел.

Мама, наверное, ничего не поняла. Потому что она посмотрела на меня спокойным, равнодушным взглядом (чего ей волноваться, ведь ее сын был теперь дома) и спросила:

— Какого Гришу?

— Гришу Смагина, — ответил я. — У них дом сгорел. Маму его в больницу увезли. А Гриша…

Вот теперь только мама все поняла.

— Господи, где же ты его взял?

— В лесу. Он под кустом лежал. Свернулся калачиком, лежит и плачет.

Мама засуетилась:

— Надо ж его покормить, он измучен и голоден.

Мама поставила на плиту молоко, чтобы сварить манную кашу.

— А как же его мама? — спросила она. — Мне говорили, что она уверяла, будто мальчик остался в доме.

— Гришкина мама ничего не знает, — ответил я.

— Тогда я побегу, — сказала моя мама. — Зайду на почту. Надо хотя бы позвонить в больницу, чтобы ей передали, что мальчик нашелся.

Мама собралась и ушла, поручив мне доварить кашу и накормить Гришу. Вот тебе и раз! Ни с того ни с сего я превратился в няньку. Хорошо еще, что Гришка сидит смирно. Он, наверное, очень испугался всей этой передряги с пожаром и еще не пришел в себя. Брови свел к переносице, губы поджал. За все время, как к нам пришли, ни слова не произнес. Только глазами из стороны в сторону поводит, словно ждет чего-то. Если он всегда такой неразговорчивый, то это даже к лучшему: не будет донимать лишними вопросами. Подумав так, я взял ложку и стал ворошить кашу в кастрюле. Она уже попыхивала на плите.

ПЕРВАЯ СКАЗКА

Мама что-то долго не приходила. Наверное, она не дозвонилась по телефону и пошла в больницу к тете Груне, чтобы успокоить ее, сказать, что Гриша жив-здоров и находится в безопасности под моим неусыпным оком. Как бы там ни было, а каша поспела, и мне надо было кормить своего нежданного подопечного. Я положил дымящуюся кашу в тарелку, подул на нее и подвинул Гришу вместе с табуреткой, на которой он сидел, поближе к столу.

— Сейчас кушать будем, — бодро сказал я. — Уже кашка поспела.

Достав из шкафа ложку, я зачерпнул ею кашу с края тарелки и попросил:

— Открой, Гриша, ротик, я тебе кашку положу.

Гриша сердито мотнул головой и, отбирая у меня ложку, заявил:

— Я сам!

Сам так сам, мне даже легче. Я отошел в сторонку и стал наблюдать, как Гриша управляется с кашей. Он загребал ее с тарелки по полной ложке и, широко открывая рот, старался сразу соскрести с ложки все, что на ней было, и тут же все проглотить. Благодаря такому универсальному методу с кашей Гриша управился в один момент. Он положил ложку на стол и сказал:

— Все.

— Вот и хорошо, — ответил я. — Вот и замечательно.

Говоря такие бодрые слова, я между тем совершенно не знал, что же мне дальше делать. Гриша же, как можно предположить, до сих пор молчал только потому, что был голоден. Наевшись же, он сразу обрел дар речи.

— А где мама? — насупив брови и сморщив носик, пропищал он. — Хочу к маме.

— Мамы нет, — сказал я. — Мама далеко.

Услышав эти мои слова, Гриша, вместо того чтобы успокоиться, еще больше закапризничал.

— Ма-ма! — завопил он во все горло. — Хочу к маме! Ыы-ыы!

Унять его не было никакой возможности. Я играл на деревянных ложках, бил в алюминиевую кастрюлю, как в барабан, свистел и плясал — ничего не помогало. Улучив все же момент, когда Гриша замолчал, чтобы перевести дыхание, я сказал:

— Послушай, мама будет сердиться. Она вернется и будет недовольна, что ты не спишь, а капризничаешь.

— А мама к теляткам ушла, да? — довольно бодрым голосом спросил Гриша. — Она утром придет? Я знаю, я видел ее теляток. Они у нее такие гладенькие!

Я сообразил, что самое время уложить Гришу спать.

— А тебе спать пора, — сказал я. — Спать пора. Вот и кроватка готова. Давай я помогу тебе раздеться.

Но едва я попытался снять с Гриши свитерок, как он, отстранив меня, снова заявил:

— Я сам!

Он довольно быстро разделся и нырнул под одеяло.

— Вот и хорошо, — сказал я, облегченно вздохнув.

Но Гриша, покрутившись на кровати, снова захныкал:

— Ыы-ыы!

— Чего тебе?

— К маме хочу. Домой хочу!

Разве мог я ему сказать, что дома у него больше нет, что на том месте лежат сейчас одни головешки.

— Спи, спи, — только и ответил я. — Вот я посижу около тебя.

Гриша на минуту примолк и вдруг неожиданно заявил:

— Расскажи сказку.

— Ну вот еще! — возмутился я. — Какие могут быть сказки. Спи.

Но Гриша и не думал отступать от своего каприза. Он сбросил с себя одеяло и, сползая с кровати, босыми ногами ступил на пол.

— Куда ты? — взмолился я.

— Домой хочу, — пищал Гриша. — К маме. Мама мне сказку расскажет.

— Ну ладно, — сдался я. — Будет тебе сказка, ложись.

Пообещав рассказать сказку, я, конечно, изрядно прихвастнул. Все сказки, какие мне когда-то рассказывала мама, я давным-давно позабыл. Да и не до сказок было мне в тот вечер. Из головы не выходила мысль: что же там с Мишкой — уехал он без меня, вернулся домой или все еще сидит в овраге под Медведково? А Гришка пищал свое:

— Сказку!

— Хорошо, хорошо, — успокаивал я Гришу. — Сейчас будет тебе сказка, сейчас…

А сам тем временем пытался сообразить, о чем же ему рассказать. Кажется, чаще всего сказки рассказывают про мышей и кошек. Расскажу-ка я ему что-нибудь про маленького мышонка, которого видел однажды в лесу. Мышонок тогда удрал от меня, юркнув в едва приметную норку. Могу же я придумать про него сказку. Имею полное право. И, облегченно вздохнув, я сказал:

— Слушай, Гриша, мучитель мой, я расскажу тебе сказку про мышонка.

— Про маленького?

— Про маленького. Только ты не перебивай меня и внимательно слушай.

— Угу, — согласился Гриша.

НАЧАЛО СКАЗКИ ПРО МЫШОНКА

— Мышонок жил вместе со своей мамой мышкой на самом краю деревни. Там, где лес спускается с горы и переходит в поле.

— У Святого ручья? — живо поинтересовался Гриша, приподнимаясь на кровати.

— Нет, у Ромодановского, за оврагом…

— А-а! — протянул понимающе Гриша.

А я, сказав про Ромодановский ручей, опять вспомнил, что этим вечером должен был ждать там меня Мишка. А вспомнив, рассердился и прикрикнул на Гришу:

— А ты слушай, как обещал, и не перебивай.

— Ладно, — отозвался Гриша.

— Когда мышонок был маленьким, он очень не любил сидеть в узкой и темной норке. И тесно-то ему, и братики больно в бока толкаются. А впереди тоненькой полоской блестел пробивающийся в норку луч света, и мышонок старался вылезти наружу, чтобы взглянуть на такой большой и такой привлекательный мир. А мама мышка шлепала его и спать укладывала. Она всегда укладывала мышат спать днем, потому что ночью ей надо было бегать в поисках пищи для себя и своих детей. И мышатам она разрешала выходить из норки тоже только ночью, когда все затихает и можно незаметно пробежать среди сухой травы и показать детям, где искать самые вкусные и лакомые зернышки. Мышонок не понимал этого и капризничал.

«Не хочу спать, еще светло», — пищал он.

Тогда мама ему говорила:

«Не упрямься. Я сейчас по лесу пробегала и видела: уже и сова спит».

Сова жила в одном с ними лесу и всегда ложилась спать на рассвете, как только наступало утро и солнце ярко освещало землю. Ночью она охотилась.

«А что мне сова, — храбрился мышонок. — Сова мне не указ. Может, она соня-засоня. Может, она не понимает, как хорошо в лесу днем, когда ярко светит солнышко и когда каждую травинку и каждое зернышко хорошо видно».

«Эх ты, несмышленыш, — упрекала мышонка мама мышка. — Ты еще не знаешь, что сова злейший наш враг. Она по ночам охотится и прежде всего норовит схватить зазевавшуюся мышку. Вот сова выспится и будет к ночи бодрой и проворной. А ты, если сейчас не отдохнешь, как только из норки выберешься, спать захочешь. Вялость на тебя нападет. Сова тебя, нерасторопного, сразу увидит и сцапает. Хороший тогда ей будет ужин».

Не хотелось мышонку попадать сове на ужин, он и говорит:

«А я сову перехитрю. Я раньше ее усну».

И мышонок закрывал глаза и засыпал.

Рассказывая эту выдуманную мною сказку, я все время посматривал на Гришу. Вот он прикрыл глаза, глубоко вздохнул.

— Гриша, ты спишь? — осторожно спросил я.

— Сплю, — сонно ответил Гриша.

Когда пришла моя мама, Гриша уже крепко спал.

— Вот хорошо, — сказала мама. — Я и не знала, что ты такая отличная няня. А мне пришлось в больницу бежать. Но теперь все уладилось. Хоть тетю Груню я и не видела, но ей тут же все передали.

Потом мама сказала, что завтра она придет с фермы пораньше и посидит с Гришей. А вообще-то, мне придется с ним сидеть, пока тетя Груня не выздоровеет. Ведь у меня летние каникулы. Слушая маму, я думал: вот те и раз! Я-то собирался в каникулы рыбу половить, следопытское задание выполнить. А теперь сиди с Гришкой за няню до морковкиного заговенья. Когда она, тетя Груня, выздоровеет? Может, она до самой осени болеть будет. И все Мишка виноват. Не вздумай он из дому бежать, не попал бы я на пожар, не забрел бы после пожара в лес и не нашел бы Гришу. И гулял бы я все каникулы сам по себе. А теперь? Но, подумав так, я тут же осудил себя. У людей горе. У тети Груни дом сгорел и все пропало. Ей с Гришей теперь жить негде, а я только о себе думаю. Нехорошо получается. Нехорошо-то нехорошо, а все-таки жаль мне было пропавших каникул. И все из-за Мишки, сердился я на него, укладываясь спать.

УТРО, КОТОРОЕ ВЕЧЕРА МУДРЕНЕЕ

Утром следующего дня с Гришей сразу же началась канитель. Маме нужно было идти на ферму, а мне в ларек за молоком. Гриша же никак не хотел вставать.

— Гриша, — умолял я. — Пойми, если я опоздаю, мы с тобой без молока останемся.

Но Гриша ничего не хотел понимать.

— А у меня глазки слипаются, — бормотал он.

Тогда я вспомнил сказку про мышонка, которую накануне выдумал для Гриши.

— Знаешь что, — грозно сказал я. — Ты как мышонок, которого сова съела.

— А разве она его съела? — приподнявшись на кровати, спросил Гриша. — Расскажи.

— Чуть не съела, — поправился я. — Мышонок был вроде тебя. Когда его мама будила, он не хотел вставать.

«Ой, не буди, дай поспать», — пищал он спросонок.

Но мама мышка еще сильнее тормошила его.

«Вставай, вставай! Сова уже, наверное, проснулась. Уже физзарядку делает. Вот вылетит она, сон с себя стряхнет, станет бодрой и зоркой. А ты выползешь из норки сонной тетерей. Не будет в тебе расторопности и живости. Сова тебя и сцапает. Хорошая у нее будет закуска. Вставай, смотри, братики твои уже потягиваются, в мускулы силу нагоняют».

Не хотелось мышонку попадать сове на закуску. Стряхнул он с себя сон, вместе с братиками потянулся, хвостиком помахал, гимнастику сделал. И выскочил из норки бодрым и подвижным. Такой от любого врага убежит, а не только от жирной совы.

Луна едва скрылась за горизонт, когда мышонок пробежал по протоптанной мамой мышкой тропке. У куста можжевельника устроил свою норку хомяк. Заготовляя корм на зиму, он ронял по дороге зернышки ржи и пшеницы. И здесь всегда можно было найти вдоволь пищи. Мышонок огляделся и, не увидев ничего подозрительного, стал подбирать спелые и сочные зерна. Вдруг что-то шелохнулось в лесу. Мышонок мигом юркнул в запасную норку. И тотчас же затрещало, загрохотало вокруг, словно гром ударил неподалеку. Это сова с маху налетела на куст можжевельника, но поднялась с пустыми когтями.

Когда шум утих, мышонок выглянул из норки.

«Что? — сказал он, обращаясь к невидимой сове. — Съела? Я бодрый, я ловкий, я весь день отсыпался, чтобы легче от тебя удирать было».

С тех пор прошло много лет. Но и сейчас все мышата ложатся спать без капризов и напоминаний. Ведь им надо опередить сову, чтобы успеть выспаться, а проснувшись, набраться поскорее бодрости. Иначе немудрено угодить в лапы сове. А когти у нее острые.

Сказка понравилась Грише. Он быстро встал, оделся, и мы с ним, захватив бидон, пошли за молоком.

ОТКУДА ВЕТЕР ДУЕТ

После обеда мама сказала:

— Шли бы вы с Гришей в лес. Чего вам здесь в деревне в пыли торчать?

Мы быстро собрались и пошли в лес. Только вышли за деревню на взгорье, как налетел ветер. Пыль поднял, сухие листья взметнул выше деревьев. С Гришиной головы панамку сдернул.

— Ой, — закричал Гриша. — Откуда он взялся?

— Откуда? — сказал я. — Из-за бугра налетел.

— А за бугром откуда?

— А за бугром из-за другого бугра.

— Так не бывает, — сказал Гриша.

— Почему не бывает?

— Потому что за бугром нет другого бугра. Я с мамой ходил. Там поле. Ровное поле. А ветер все равно дует.

— Знаешь что, — сказал я. — Давай-ка спустимся вот сюда, в ложбинку. Там и переждем.

Я взял Гришу за руку, и мы спустились в ложбинку, сели там на пенек и стали пережидать; когда ветер стихнет. А он все не стихает и не стихает.

— Что же мы так сидим, — сказал Гриша. — Расскажи пока сказку. А то мне скучно. Когда мне скучно, мама всегда сказки рассказывала.

— Какие сказки? — спросил я, чтобы оттянуть время.

— Какие? Разные. И про осла, и про лисицу. И еще про волка.

— Про лисицу я ни одной сказки не помню. А хочешь, я расскажу тебе сказку про ветер.

— Про ветер сказок не бывает, — заявил Гриша.

— Почему же не бывает? Бывает. Я тебе расскажу сказку про то, откуда ветер дует. Согласен?

— Согласен, — сказал Гриша. — Только, если неинтересная, я не буду слушать.

СКАЗКА ПРО ВЕТЕР

В одной долине стоял домик. Жил в нем старый дед и мальчик Петя. Да еще кот Жмурка, пес Ворчун и кукла Маша.

Ветер дул в этой долине непрестанно. Знакомый дед говорил о нем: «Как из прорвы». Сорока, что жила неподалеку в лесу, каждый день прилетала по утру, садилась на макушку березы, так что макушка под ней дугой изгибалась, и трещала:

— Откуда ветер дует? Откуда дует?

Кота Жмурку, что бо́льшую часть дня лежал у деда в избе, на печке, эта сорочья трескотня страшно раздражала. Он выходил на крылечко, потягивался, выгибая спину, и недовольно мурлыкал:

— Вот еще, не спится ей.

Еж, возвращавшийся с ночной охоты, присоединялся к коту:

— Она и мне спать не дает. Целые дни трещит.

Как-то сговорились кот с ежом и решили, чтобы избавиться от сорочьей трескотни, узнать, откуда ветер дует. Может, тогда сорока успокоится. Позвали они ласточку, что свила гнездо под крышей, и пса Ворчуна, с незапамятных времен дремавшего в конуре. К ним присоединилась еще кукла Маша, которая жила у мальчика Пети и все ему рассказывала, что видела.

Утром, едва солнце позолотило макушку березы, сорока взгромоздилась на нее и затараторила:

— Откуда ветер дует? Откуда дует?

Кот Жмурка вышел на крылечко. Еж выкатился из-под старого пня, где у него было устроено гнездо. Пес Ворчун высунул морду из будки и сказал:

— От старого Буерака.

— А вот и нет, вот и нет! — затрещала сорока.

— Проверим, — гавкнул пес Ворчун и вылез из будки.

Ему очень не хотелось никуда идти, но эта прилипала-сорока все равно не даст покоя. Пес потянул носом воздух и сказал:

— Пошли.

Он важно зашагал в сторону леса. Следом пошел кот Жмурка, за ним вприпрыжку побежала кукла Маша. Еж торопливо засеменил на своих коротеньких ножках. А над ними, зорко осматривая землю, летела ласточка и кивала головкой:

— Сюда, сюда.

Долго ли, коротко ли шли, а только встретили они медведя.

— Куда честная компания направилась? — спросил косолапый.

— Да вот хотим узнать, откуда ветер дует.

— Ха! — усмехнулся медведь. — Тут и узнавать нечего. Ясно, что из-под тучки. Видите, тучка наплывает. А из-под нее ветер дует. Так всегда бывает.

Повел пес Ворчун носом: и правда, из-под тучки дует. Все, нашли. Можно обратно возвращаться.

Тучка прогремела и ушла. Ветер поначалу было стих, а тут опять с новой силой поднялся. Откуда же он дует?

Пошла вся компания дальше.

— Ласточка, — поднял кверху нос пес Ворчун. — Тебе сверху виднее. Не идет ли кто?

— Идет, как же, идет, — отвечает ласточка. — Лес сейчас кончается, а за лесом шакал бежит.

И правда, лес скоро кончился, и навстречу им шакал. Запыхался. Еле дышит.

— Куда вы? — спрашивает.

— Да вот хотим узнать, откуда ветер дует.

— Ясно откуда, — отвечает шакал. — Оттуда, где жарко. И я оттуда бегу. Жара, спасу нет.

Принюхался пес: в самом деле, ветер так и пышет жаром. Оттуда, от жары он и тянет сюда, где попрохладнее.

— Пошли быстрее, — заторопился кот Жмурка. — Сейчас в самое пекло войдем и узнаем, откуда ветер дует.

Только тут запротестовала кукла Маша.

— Ой, — сказала она. — Я больше не могу. Я устала.

— Садись ко мне на спину, — пригласил ее пес Ворчун. — Я выдержу.

Кукла Маша забралась псу на спину, ухватилась ручонками за шею, поехала. Идут они так, бредут. Над ними ласточка летит, за ними еж клубочком катится. Только жара начала спадать и холодком повеяло.

— Ясно, — сказал пес Ворчун. — Ветер стихает. Значит, дул он оттуда, где жарко. Верно сказал шакал, не обманул.

Но ветер стих было, а потом опять подул с прежней силой.

— Что такое, — совсем растерялся пес Ворчун. — Откуда же он дует?

Пошли они дальше, а навстречу им заяц. Бежит косой, дрожит, задние ноги далеко отбрасывает. Приостановился.

— Куда вы? — спрашивает.

— Ищем, откуда ветер дует, — отвечает кот Жмурка.

— Чего ж тут гадать, — отвечает заяц. — Ветер дует оттуда, где холодно.

— А вот мы это сейчас проверим, — проворчал пес. — Пошли, братцы.

Шли они долго ли, коротко ли, только потеплее стало и ветер начал стихать.

— И верно, — сказал кот Жмурка. — Не обманул заяц. Оттуда ветер дул, где холодно.

А ветер, утихший было, снова подул с прежней силой. Устали все. Присели отдохнуть. Одна ласточка вверху кружится.

— Что там, ласточка, видно, что слышно? — спрашивает ежик. — Не видно ли, откуда ветер дует?

— Море видно, — отвечает ласточка. — С моря ветер дует.

Вскоре подошли они к морю. По нему волны белыми гребнями ходят. Ветер так и налетает. Идти больше некуда. Решили назад возвращаться. Пока они отдыхали, слетала ласточка за море и говорит:

— А там, за морем, ветра нет. Значит, верно я сказала: с моря ветер дует.

Но ветер тем временем стих, и море успокоилось. И пошли все обратно, так и не узнав, откуда же все-таки ветер дует.

Утром опять прилетела сорока, уселась на вершину березы и застрекотала, качаясь:

— Откуда ветер дует? Откуда дует?

Высунулся из будки пес Ворчун и проворчал:

— Гав, гав, от старого Буерака дует.

Вылез из-под гнилого пня ежик и прошипел:

— Фур, фур, из-под тучки дует.

А кот Жмурка соскочил с лежанки, выгнул спину и промяукал:

— Мяу, мяу, оттуда, где жарко, где жарко.

Но тут проснулась кукла Маша. Она легла спать поздно. Весь вечер рассказывала мальчику Пете, как они ходили узнавать, откуда дует ветер. Выбежала Маша на крыльцо и кричит:

— А вот и нет, вот и нет! Ветер дует оттуда, где холодно. Я сама видела.

А над домом кругами летала ласточка и сообщала:

— Ветер дует с моря. Он дует с моря. Я летала за море. Там ветра нет.

Так они спорили, а сорока раскачивалась на вершине березы и подзадоривала:

— Кто же из вас прав, кто же прав?

А правда заключалась в том, что ветер мог дуть со всех сторон. И с севера, и с юга, и с запада, и с востока. И из-под тучки, и оттуда, где жарко, и оттуда, где холодно. Как ему захочется.

В ЛЕСУ

Издали мне казалось, что деревья ветками машут и «ветер нагоняют». Я сказал об этом Грише.

— Ветер вредный, — заключил Гриша.

— Почему, — не согласился я. — От ветра и польза большая. Он семена разносит, дождь нагоняет, прохладу людям дает. Да вот он и перестал.

— Откуда ты узнал?

— А посмотри на деревья: вершинки не качаются.

Гриша задрал голову вверх и посмотрел на деревья:

— Правда не качаются.

— Тогда пошли. Погуляем в лесу.

Только мы вошли в лес, как с первой же березы взлетела сорока и ну стрекотать, и ну горланить. Хоть уши затыкай.

— Вот балаболка, — сказал я. — Неймется ей. Все сороки болтливы.

— А почему? — тут же спросил Гриша.

— Что почему?

— Почему сороки болтливы?

— Не знаю, право, болтливы и болтливы. Так уж повелось.

— Ты хитрый, — сказал Гриша. — Ты все знаешь. Ты больше мамы сказок знаешь, а прикидывался, что ничего не помнишь. Вот я сейчас сяду на этот пенек и не сойду, пока ты не расскажешь про сороку.

— Что про сороку? — с ужасом спросил я.

— А почему сорока болтлива.

Что было делать? Где раздобыть новую сказку?

— Сказывала мне бабка Анисья одну притчу, — признался я, — да забыл ее почти совсем.

— А ты припомни, — настаивал Гриша.

— Ну хорошо, попытаюсь. Вот как об этом бабка говорила.

ОТЧЕГО СОРОКА БОЛТЛИВА

Как-то, давно это было, сорочонок вылупился из яичка и с удивлением взглянул на мир.

— A-а! Как хорошо! Очень даже хорошо. Совсем неплохо, — весело затараторил он. — Жить можно. Тепло и сухо.

— Чего раскричался, — с удивлением посмотрела на него мама. — Твои братики и сестренки смирно сидят, а ты горланишь попусту.

— А почему бы мне и не покричать, — не унимался сорочонок. — Все кругом прекрасно, все удивительно.

— Вот выпадешь из гнезда, а сова тебя подберет и съест, тогда узнаешь, что прекрасно, а что удивительно, — ворчала мама.

А сорочонок все равно болтал без умолку:

— Ча-ча-ча! Кто это по дереву прыгает? Ах, белочка! Какая красивая. А вон еще кто-то идет. Ах, лиса крадется! Какой хвостик, какая мордочка. Чек-чек-чек!

Как ни урезонивала мама сорочонка, как ни уговаривала быть поспокойнее, посдержаннее, ничего не помогало. Сорочонок продолжал с удивлением смотреть на мир и оповещать своих сородичей, а заодно и всех других обитателей леса о том, что происходит в лесу.

— Тра-та-та, тра-та-та! А вот медведь идет. Рихтиририх, а вон куница крадется. Прячьтесь все, прячьтесь все! Ястреб появился.

Вскоре мама перестала обращать внимание на болтовню своего сыночка. Но все же, когда появлялся ястреб или заглядывала в места их гнездовья куница, сорока пряталась и заставляла молчать всех своих сорочат.

А однажды к сороке-маме явилась целая делегация из лесных зверей и птиц.

— Спасибо тебе и твоему сыночку сорочонку, — говорил от имени всех пришедших старый воробей. — Это он предупредил нас о появлении ястреба. Мы сначала на него сердились, что он кричит, стрекочет, наш покой нарушает. А теперь благодарим. Спас он нас от ястреба, успели мы попрятаться.

С тех пор все сороки, едва в лесу появляется враг, безумолку кричат и горланят. Это они своих друзей предупреждают о приближении опасности. И не боятся показаться болтливыми.

Едва я успел закончить свою сказку, как снова прилетела сорока и начала стрекотать пуще прежнего.

— Чего это она раскричалась? — спросил Гриша.

— Как чего? — ответил я. — Мы с тобой в лес пришли. Вот она и извещает об этом всех лесных обитателей. Ведь я тебе не пустую сказку рассказывал. Каждая со смыслом. Так мне и бабка Анисья говорила.

ЗЕМЛЯНИКА

Тут начали нам попадаться ягоды. На полянках земляника была особенно красной, сочной. Мы набирали ее по целой ладони и тут же ели. Я только жалел, что не взял с собой никакой посуды. А Гришка весь измазался в ягодах. Я говорю:

— Хватит. Идем домой. Объешься, живот разболится.

А он свое твердит:

— Погоди еще немного.

— Пойдем, — умоляю я. — По пути сказку расскажу.

— Какую? — тут же отрывается от ягод Гриша.

— Какую? — меня уж в дрожь от этих сказок бросает. Ничего не могу больше придумать. Но ведь без сказки его из леса не уведешь.

Тут недалеко в болоте лягушки заквакали. Я и говорю:

— Хочешь сказку о том, почему лягушки квакают?

— Хочу, — соглашается Гриша.

А из болотины все громче доносится:

— Ква-ква…

— Слышишь? — спрашиваю, а сам гадаю, что бы это подходящее про лягушек придумать.

А Гриша уже пристает:

— Почему они квакают?

— Так уж повелось, — говорю.

— А почему?

— А вот слушай…

ПОЧЕМУ ЛЯГУШКИ КВАКАЮТ

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. А рядом с его дворцом было болото. В болоте же — полно лягушек. Целый день прыгают, барахтаются. Надоели царю лягушки. Решил он их изгнать и отдал об этом приказ. Пришли царские чиновники и лягушек прогнали. Оказались они в чистом поле. Не знают, куда деться. Вечер. Холодно. Где ночевать? А тут слышат доносится:

— Ква-ква. К нам, к нам. Здесь хорошо.

Попрыгали лягушки на зов. Видят: отличный пруд и болото рядом. Устроились. Живут не хуже, чем в том царстве. Вспомнили, что не везде лягушек любят, а кое-где даже прогоняют. И тоже стали, как свободное время выдастся, звать:

— Ква-ква! К нам, к нам. Здесь чудесно.

А царь, что лягушек выгнал, жил сперва припеваючи. Тишина. Никто не прыгает, покой его не нарушает. Только стали его комары одолевать. Кусают, мочи нет. И пошел он в соседнее государство. Там комаров куда меньше. Их лягушки поели. Попросил тогда царь себе хотя бы одну лягушку. Но такую, чтобы других звала:

— Ква-ква. К нам, к нам.

Стала эта лягушка у него в пруду жить и других звать:

— Ква-ква. К нам, к нам.

Вскоре много лягушек развелось, а комаров поубавилось.

С тех пор все лягушки квакают. Это они зовут своих подруг:

— К нам, к нам. У нас хорошо. Комаров вволю, и вода в пруду теплая.

Послушал Гриша, послушал да и говорит:

— А ведь лягушки не потому квакают. Просто они так разговаривают. Разговор у них такой.

Я не стал спорить.

— Может быть, — говорю. — Я не настаиваю. Просто я в детстве слышал такую сказку про лягушек и тебе рассказал.

ПЕРЕПОЛОХ

А в деревне тем временем поднялся переполох. Едва мы приблизились к околице, как навстречу бежит Ленка Морозова, с которой мы в одном классе учились и дружили.

— Слушай, Вася, — кричит она еще издали. — Где ты пропадаешь? Тебя вся деревня ищет.

Ну, девчонки часто преувеличивают. Склонность у них такая есть. Оказывается, вся деревня искала, но только не меня, а Мишку. Он со вчерашнего дня домой так и не являлся. И, ясное дело, все набросились на меня. Поскольку я никуда из дому не убегал и был тут в наличности. А Мишка ко всему оставил дома записку, в которой все обсказал. Ну буквально все, И что он из дому убегает, и что едем мы с ним в Москву к его тетке, и там он, Мишка, будет устраиваться на завод, чтобы учиться на токаря, и назад в деревню не вернется.

Что же теперь получается? Игра идет в одни ворота. Все атаки на меня. Дескать, вы вместе в Москву бежали; а как бежали, если я никуда не убежал, это им «до лампочки». И вторая ко мне претензия, что Мишка мне друг и потому я про него все знать должен.

В общем, и родители Мишкины пришли, и председатель колхоза. И все допытываются, где Мишка. Оказывается, они уже и в Москву ездили, и у тетки были. Мишка туда даже не показывался. Ну а я-то и вовсе ничего не знаю. У меня Гришка на руках. Его кормить надо…

Начинаю Гришку кормить, а он капризничает, не ест, сказку просит рассказать. А Ленка сидит рядом, усмехается. Ей-то что. Не ее забота.

— Лена, — говорю, — будь добра, побудь ты с Гришкой, сказку ему расскажи, может, поест хоть немного. А я пока к ребятам из нашего класса сбегаю. Не знают ли они о Мишке чего-нибудь.

— Да что ты, — отвечает Лена. — Я вовсе ни одной сказки не знаю. Лучше давай я ко всем нашим ребятам сбегаю. Заодно к бабке Анисье заверну. Она пропасть этих самых сказок помнит.

Убежала Ленка. А я с Гришкой остался. Он, хитрец, сидит и модничает. Кашу в тарелке ложкой перелопачивает, а есть не ест. Вскоре мать пришла, и совсем тошно мне стало. Она ничего такого мне не сказала, только посмотрела грустными глазами и вымолвила:

— Как же это ты, Васенька?

Оказывается, когда этот деревенский переполох начался, нашла она в чулане мой рюкзак со всеми припасами. И кусок мяса, что я из щей взял, вытащила. Он уж протух совсем.

Сидит она, печалится, а мне впору хоть в петлю лезть.

— Мама, — говорю, — да никуда я не собирался от тебя. Это я с Мишкой за компанию. Не мог же я друга бросить. А за мясо — прости.

— Да не о том я вовсе, — мать говорит.

На мое счастье, тут Ленка вернулась.

— Никто из нашего класса, — говорит она, — ничего о Мишке не знает. Куда он провалился!

Тут Гришутка голос подает:

— Я тоже один раз в подпол провалился. Больно ушибся. Но не плакал.

— Ты, Гришутка, ешь, — поворачиваюсь я к нему.

— А сказку, — требует Гришутка.

— Есть, есть сказка, — радостно говорит Ленка. — Я от бабки Анисьи принесла.

Я облегченно повалился на стул. А Лена начала рассказывать сказку бабки Анисьи.

ПОЧЕМУ У ЗАЙЦА ДЛИННЫЕ УШИ И КОРОТКИЙ ХВОСТ

Заяц с детства был очень любопытным. Все прислушивался: а не говорят ли где-нибудь чего-нибудь.

— Смотри, — говорила ему мама. — Звери не любят тех, кто сует нос в чужие дела.

— А я не нос, я не нос, — твердил заяц. — Я только ушко.

И продолжал свое: приставит ухо к чужой норе и слушает, не говорят ли где-нибудь чего-нибудь.

— Поймает тебя кто-нибудь, — предупреждала мама. — Оторвет ухо.

— А я убегу и след хвостом замету, — не унимался заяц.

И вот однажды прислонил заяц ухо к волчьей норе и слушает. Страсть интересно. Волки на охоту собираются, советуются, как лучше заячью семейку подкараулить. «Эге, — думает заяц. — Это-то мне и надо. Вот сейчас прибегу домой и все расскажу. Тогда мама не будет меня ругать». Решил он еще послушать. А волк высунул из норы морду да хвать зайца за уши. Заяц рвется, рвется, а вырваться не может. Чувствует только, что уши у него тянутся. Все длиннее и длиннее становятся. «Ой, — испугался заяц. — Так они же оторвутся. Как же я узнавать буду, не говорят ли где-нибудь чего-нибудь?» Дернулся он изо всех сил и вырвался, побежал.

Бежит и чувствует, что хвост ему мешает. Как камень сзади волочится. А волк уже догоняет, совсем близко дышит. Хотел рвануться заяц, а сил нет. Тут волк настиг его и схватил за хвост. Собрал заяц все силы, что у него были, да от страха силы сами добавились. Рванулся заяц, а хвост и оторвался.

Бежит заяц домой, дрожит. Боится, мама ругать будет. Уши у него стали длинные-предлинные, а хвост совсем короткий. А потом успокоился. Длинный хвост ему вовсе не нужен. А что уши длинные, так это даже лучше: можно издалека слышать, где кто идет и кто что говорит. Только с тех пор стал заяц волков бояться. Близко не подходит, а навострит уши и слушает. Ведь уши-то у него длинные.

Пока Лена сказку рассказывала, Гриша тарелку молочного супа и полмиски манной каши одолел. Сидит за столом, отпыхивается и говорит:

— Правду Лена рассказала. Этой весной Мишка Уваров зайчонка в лесу поймал. Я сам видел, какие у него длинные уши. Рукой их трогал.

А я тем временем ругал себя: почему прежде Ленки не догадался к бабке Анисье сбегать за сказками. А ведь она мне не чужой человек. Когда-то она с моей бабушкой очень дружила. Дом бабки Анисьи на другом конце нашей улицы, и я дошколенком часто к ней бегал. Сколько она мне сказок этих порассказывала! Может быть, я и Гришку потому сразу стал сказками развлекать, что сам с малолетства наслышался их вволю. Думал: навек врезались они мне в память. А на поверку оказалось, что многие подзабыл. Надо, надо сходить к бабке Анисье, обновить в памяти старые ее сказки и новых наслушаться.

ЛЕСНЫЕ ШОРОХИ

У Гришиной мамы дола шли на поправку, но врачи сказали, что в больнице ей придется полежать. И выходило, что сынишка ее долго еще будет на моем попечении. Чтобы отвлечь Гришу от мыслей о доме, я на другой день вместе с ним пораньше в лес собрался. Думаю, похожу, а может, где и на Мишкин след нападу. Позавтракали мы с Гришей довольно быстро. На этот раз он и не капризничал вовсе. Правда, я накануне, захватив толстую тетрадь, к бабке Анисье сбегал. Записал несколько ее сказок и притч. Теперь я был вооружен отменно.

Бабка Анисья, как мне показалось, мало изменилась. Все такая же худощавая, говорливая, с внимательным взглядом острых, любопытных глаз. Из дому она теперь редко выходит, но сказок по-прежнему знает множество. Встретила она меня ворчливо:

— Забыл, совсем забыл старую. Не нужна уже.

— Как не нужна? — говорю. — Очень даже нужна, бабушка.

И рассказываю ей про Гришу и про поручение, которое на мою долю выпало.

— Слыхала про это, — отвечает бабка. — Девчонка вчерась забегала. Тоже сказку просила. Вместе, что ль, мальца забавляете.

— Вместе, — сказываю. — Так что, бабка Анисья, выручайте.

И она выручила. Тетрадь моя наполовину заполнилась сказками. Теперь я был спокоен. Поставил перед Гришей тарелку с кашей и сказал:

— Ешь.

Он было отвернулся. Но я легонько так постучал пальцем по столу: тук-тук.

— Что это? — встрепенулся Гриша.

— Как что? Дятел стучит, лес стережет. Дятлы всегда лес стерегут.

— Расскажи.

— Бери ложку и слушай.

КАК ДЯТЛЫ ЛЕС СПАСЛИ

Однажды пес Ворчун и кукла Маша пошли гулять в сосновый лес. Тихо в лесу. Только высоко-высоко в небе стучит кто-то, будто молоточком выбивает: тук-тук.

Посмотрели они с Машей вверх и увидели, что на самой высокой сосне сидит дятел и стучит длинным и крепким клювом по коре: тук-тук!

Только собрались дальше пойти, как навстречу им серый кот. Пес и говорит:

— Это же, Маша, тот самый кот, который часто у нас во дворе сидит и на окошко поглядывает: не выбросит ли кто ему кусочек мяса.

— Он, — отвечает Маша. — Этот самый кот. У него всегда хвост трубой, когда он от меня удирает.

— Вот-вот. Его Жмуркой зовут.

И спросили они кота:

— Что ты тут, в лесу, делаешь и почему со двора ушел?

— Как что делаю? — отвечает кот. — Дятла ищу. Он все время стучит, мне спать не дает. Хочу его съесть.

— Эх ты, кот, несуразный лоб, — говорят ему. — Разве можно дятла есть? Ведь дятел нам лес спас. А не было бы леса, куда бы ты гулять ходил?

— Как это он лес спас? — удивился кот.

— А так, — отвечают ему. — Вот послушай.

Давным-давно напали на лес червяки-короеды. Стали они кору у деревьев точить и соки выпивать. И тогда начали деревья сохнуть. Сохнут и сохнут. Как та сосна, на которой сейчас дятел сидит. Макушка у нее совсем уже сухая.

Только тут одна сосна сохнет, а то целый лес. Сохнет и сохнет. Скоро уже совсем высохнет. И погибнет тогда лес. Не будет леса. И негде будет гулять маленьким ребятишкам, папам и мамам, бабушкам и дедушкам. Все стали думать, как спасти лес, как помочь лесу. Но ничего придумать не могут.

И вдруг однажды утром слышат, кто-то стучит в лесу. Тук-тук! Все побежали смотреть, кто это такой забрался в лес. Оказалось, что прилетел в этот лес дятел. Выбрал он самую высокую сосну, у которой макушка уже сухая, сел на вершину и стучит своим крепким клювом. Тук-тук!

Стучит он клювом, кору пробивает и червяков-короедов находит и съедает. Собрал всех червяков с одного дерева, к другому перелетел. И опять: тук-тук! Тук-тук! На стук другие дятлы прилетели, всех червяков понаходили, из-под коры вытащили и съели.

Вскоре деревья опять наполнились соками и зазеленели. Они и по сей день зеленые стоят — и зимой и летом — и шумят тихонько, переговариваясь между собой: «Шу-шу, молодец дятел, спасибо ему».

Так дятел лес спас. Он и сейчас часто в тот лес прилетает, проверяет, не завелись ли опять где червяки-короеды, не нужна ли деревьям его помощь. Если заметит где непорядок, постучит по дереву, вытащит червяка и опять улетит. И тихо тогда в лесу, спокойно. Ничто деревьям не угрожает. Гулять можно сколько хочешь.

Послушал кот, послушал и согласился, что дятел молодец. Не будь его, погиб бы лес и негде было бы гулять маленьким детям и стареньким бабушкам и дедушкам. Да и ему, коту, негде было бы на травке поваляться.

— Раздумал я дятла есть, — сказал кот. — Пойду лучше еще посплю. Теперь я не буду бояться стука, буду крепко спать.

И кот поднял хвост трубой, замурлыкал и пошел на лужайку, лег там на солнышке, свернулся калачиком и уснул. А дятел еще долго стучал. Тук-тук! Тук-тук! Это он лес проверял. Не завелись ли в нем червяки-короеды.

ПОЗОР ДЛЯ ЧЕМПИОНА ШКОЛЫ

Земляники в тот день попадалось нам много. Что ни полянка, то словно усыпана красными ягодами. Гриша собирал, конечно, медленно, больше давил ягоду, но я и за него успевал… Оставлю его где-нибудь на поляночке, а сам немного вперед уйду. И беру, и беру. Одно удовольствие.

Только стал я замечать, что кто-то впереди меня идет и ягоду собирает. Неровно выбирает, видно, спешит, но все же я попадаю уже не на свежее место. Стал я присматриваться. Смотрю: один раз мелькнула меж кустов фигурка, другой. Прибавил я шагу, вышел на опушку и вижу, сквозь кусты парнишка с лукошком быстро так, быстро ягоду рвет. И что-то показалось мне в нем знакомым. «Да это ж Мишка!» — думаю. И кричу: «Мишка, иди сюда!»

Как он подхватится, как стреканет. Я — за ним. Догнал бы. Недаром же в школе Держу первое место по бегу. Но тут сзади раздался истошный вой. Это орал Гришка. Пришлось вернуться. Успокаиваю своего паренька:

— Ну чего ты, Гриша, разорался? Из-за тебя я, может быть, важное дело проворонил.

А Гриша все еще хнычет:

— А зачем ты от меня убежать хотел. Мне в лесу страшно.

— Ну не плачь, не плачь. Хочешь, я тебе сказку расскажу?

— Какую? — сквозь слезы спрашивает Гриша.

— Про белочку. Вон про ту, что на дереве прыгает.

Гриша посмотрел, задравши голову вверх, и закричал:

— Правда белка! Давай ее поймаем.

— Нет, Гриша, — говорю я ему. — Нам белочку не поймать. Она шустрая.

Гриша с любопытством посматривает на вершину дерева.

— Я тоже шустрый, — не соглашается он с моими доводами. — Помнишь, я вчера лягушку поймал.

— Так то лягушка…

Но Гриша не сдается.

— А если потрясти, — предлагает он, — белочка вниз упадет и мы поймаем ее.

Он начал изо всех сил трясти березу. Белочка проявляет беспокойство. То опустится немного, то еще выше поднимется.

— Ага! — торжествует Гриша. — Вот видишь. Сейчас она упадет.

Белочка мечется вверху в поисках спасения. И вдруг — прыг! Только пушистый хвост мелькнул в воздухе, и на березке уже никого нет. Белочка на соседней осине. Сидит, прижавшись к стволу, и вниз посматривает. Будто дразнится: «Что, взяли?»

Гриша разочарованно смотрит то на вершину дерева, то на меня. Ведь он так раскачал березку, что белочка еле держалась на ней. Казалось, вот-вот и упадет прямо нам в руки. И вдруг все пропало.

— Нам белочку не поймать, — снова говорю я. — Видишь, какой у нее пушистый хвост.

— А зачем ей пушистый хвост? — спрашивает Гриша.

— Я же тебе обещал сказку рассказать. Вот слушай.

ЗАЧЕМ БЕЛКЕ ПУШИСТЫЙ ХВОСТ

Раньше у белочки пушистого хвоста не было. И очень беспокоили ее волки и шакалы. Только она вниз спустится, чтобы на другое кедровое дерево перебраться и свежими орехами полакомиться, а волк тут как тут, ее поджидает. Тяп! И нет белочки. Или хвост оторвет, или лапу помнет. И пошла тогда белочка к царю зверей — льву с жалобой. Мол, так и так, от волка проходу нету. Самая вкусная пища моя наверху, на деревьях. Кедровые орехи. А чтобы с дерева на дерево перейти, приходится вниз спускаться. Накажи ты волка, чтобы он меня не обижал.

Подумал лев и говорит: «Волка я наказать не могу. Нет у меня такой силы. А тебе помогу. Я твой хвост так расчешу, что он пушистым станет, и ты легко сможешь с дерева на дерево перепрыгивать. А волк будет внизу только зубами от злости лязгать». Белочка обрадовалась, что наконец-то от своего злейшего врага избавится, и согласилась.

Всю ночь расчесывал лев белочкин хвост частым гребешком. Ни на минуту глаз не сомкнул. Зато к утру хвост у белочки стал пушистым, воздушным. Забралась она на сосну, и прыг на соседнюю березу. Легко перепрыгнула, не упала, потому что хвост пушистый ее в воздухе поддерживал.

— Спасибо! — крикнула она льву и помчалась в свой кедровый лес орехами лакомиться.

Гриша стоял, задумавшись, поглядывая на вершину дерева, где все еще резвилась белочка.

— Про льва это ты сейчас придумал, — задумчиво сказал он.

— Почему?

— Потому что это неправда.

— Это же сказка, — ответил я. — А в сказке всегда есть доля правды. Вот, например, посмотри: у белочки пушистый хвост, и он помогает ей перепрыгивать с дерева на дерево. Это же правда.

— Правда, — согласился Гриша, и мы пошли с ним в лес добирать ягоды в лукошко, оставив белочку в покое.

Вскоре лес посветлел, и мы вышли к обширному кочковатому болоту.

— Заблудились, — захныкал Гриша.

— Ничего, — успокоил я его. — Это болото мне знакомо. Его у нас Журавлиным зовут. Давай на журавлей посмотрим.

— Давай.

Мы уселись на пенек и тут же увидели журавлей. Один из них шагал по болоту, а другой стоял в воде на одной ноге и, наклонив голову, высматривал что-то между кочек.

— Это он лягушку подстерегает, — пояснил я.

— Какой долговязый, — сказал Гриша. — А ноги и шея тонюсенькие.

— Эти журавли мне известны, — похвастал я. — Каждую осень, направляясь в теплые края, они пролетают над нашей школой и кричат: «Кур-лы, кур-лы», а мы смотрим на них в окно.

Гриша с завистью уставился на меня:

— Хорошо вам.

КАК Я ПЕРЕСТАРАЛСЯ

Мне показалось, что Гриша похудел. И с личика сдал, и щечки бледненькие. «Конечно, — думал я, — без маминой заботы и ласки любой похудеет. А тут парнишка и вовсе в чужих людях». И решил я Гришу подкормить. Метод возбуждения аппетита был у меня освоен в совершенстве. На первый план выдвигались сказки. А у меня их в запасе теперь было немало. Я нередко забегаю теперь к бабке Анисье и пополняю свою общую тетрадь.

Итак, я достал с загнетки котелок щей, а на горячую еще плиту поставил разогревать кастрюлю с манной кашей. Есть щи Гриша категорически отказался. Кричит: не люблю щи, и все тут. Тогда я достал из шкафа свою общую тетрадь с записями, полистал ее, чтобы получше запомнить сразу несколько сказок, и говорю Грише:

— Чудак человек, так ведь я тебя не одни щи есть заставляю. А щи вместе со сказкой.

— С какой сказкой? — оживился Гриша.

— Ну, хотя бы сказкой про ежа. Ты ешь щи, а потом я тебе сказку расскажу.

— Нет, — заупрямился Гриша. — Ты сказал вместе. Я буду есть, а ты рассказывай.

— Договорились.

ОТКУДА У ЕЖА КОЛЮЧКИ

Слышал я, что давным-давно, когда только зарождалась жизнь на земле, у ежика колючек не было. И плохо ему жилось. Все его обижали. А защититься нечем. Ни зубов порядочных нету, ни быстрых ног. И увидел как-то еж клубочек репейника. Ткнул его носом и укололся. Вот, подумал он, мне бы такие колючки. А где их взять?

Пошел ежик в лес и наткнулся там на елку.

— Елка, — попросил он, — дай мне хоть маленько колючек. У тебя вон их сколько.

— Нет, — ответила елка. — Мне колючки самой нужны. Я через них от солнца пищу принимаю.

Погрустил ежик, поплакал, но делать нечего, пошел дальше. Вышел он в поле. Видит: шиповник растет и тоже с колючками.

— Милый шиповник, — попросил ежик. — Дай мне немножко твоих колючек. У тебя их лишку.

— Нет, не лишку, а в самый раз, — ответил шиповник. — Не могу я тебе их дать. Колючки меня защищают от врагов. Без них меня козы давным-давно бы уже съели.

Рассердился ежик и сказал:

— Ладно же! Если так, я сам себе отличные колючки выращу.

Вернулся он в свою норку, лег, и очень ему захотелось, чтобы назло всем его врагам выросли у него крепкие-прекрепкие колючки. Чтобы все зубы о них сломали. И приснился ежику сон. Будто бы подул сильный ветер. И понес он по полю иголки и колючки. Ежик и спроси:

— Ветер, куда ты их гонишь?

— Хочу где-нибудь пристроить, — отвечает ветер. — Где в канавку уложу, где в речку сброшу.

— Отдай лучше их мне, — попросил ежик.

— Возьми сколько хочешь.

Собрал ежик колючки и стал их на своей коже пристраивать. А они никак не держатся. Он их воткнет, а они падают. Больно стало ежику, и он проснулся. Проснулся и видит, что выросли у него на коже колючки. Маленькие пока, но все же колючки. Это потому они выросли, что он очень хотел их иметь. Обрадовался ежик и подумал: «Теперь-то я никого не боюсь».

И правда. С тех пор у всех ежиков вырастают колючки, которые помогают им защищаться от врагов.

Только я закончил сказку рассказывать, Гриша так хитро посмотрел на меня.

— А может, колючки у ежиков всегда были, — сказал он.

— Может, и всегда были, — ответил я.

За разговором с тарелкой щей мой парень управился. Тут же я поставил перед ним кастрюлю с кашей:

— Не будем тарелку пачкать. Так ловчее.

— Угу, — согласился Гриша, берясь за ложку. — Ну, давай.

— Сказку?

— Ага.

— Несознательный ты, Гриша, человек, — с укоризной произнес я. — Только о себе думаешь. А у меня друг, Мишка, где-то пропал, может, заблудился, помощи ждет.

— Не заблудится, — сказал Гриша. — Ты меня нашел, и его кто-нибудь найдет.

— Ты ешь скорее, а то совсем исхудал.

— А ты не обманывай. Обещал сказку, так рассказывай.

— Ох, лишенько ты мое. Слушай. Ты бабушку Анисью знаешь? У нее еще внучек Саша есть?

— Знаю.

КАК СОСНЫ ПЛАЧУТ

Настояла бабушка Анисья, чтобы свозить Сашу в Прибалтику. Там и воздух чище, и купания в соленой воде полезны. И они поехали. Остановились в небольшом селе, окруженном со всех сторон сосновым бором.

Приехали они утром. После завтрака сходили к морю. А потом и в лес пошли. Бабушка не утерпела, спросила:

— Ну как, Саша, море? Большое?

— Большое, — ответил Саша. — Начало есть, а конца нету.

— А сосновый бор тоже интересен, — сказала бабушка. — Ты присмотрись к нему получше.

Саша стал присматриваться и видит на стволах сосен какие-то капельки застывшие, как слезинки.

— Что это? — спрашивает Саша.

— Слезы, — отвечает бабушка. — Вот так они, сосны, плачут.

— А разве сосны умеют плакать?

— Конечно, — говорит бабушка. — Они давно научились этому.

Было время, когда соснам жилось привольно на земле. Они только шумели на ветру, радуясь жизни и свету. И не умели плакать. Но однажды налетел на сосновый бор ураган. Он ломал вершины деревьев, как спички, переламывал толстые сучья, с корнем выворачивал столетние великаны. К утру от красавца бора остались кое-где торчащие оголенные стволы и изуродованные пни. И тогда сосны заплакали. Они плакали, и слезы их застывали на расщепленных стволах. Эти застывшие капельки играли на солнце и отражали в себе ту страшную картину, которую оставил после себя ураган.

С тех пор сосны стали плакать. Лось ли пробежит, заденет рогами молодую неокрепшую сосенку, из раны тут же начинает сочиться слеза. Плохой человек пройдет с топором, играючись ударит острым лезвием по стволу. К вечеру на этом месте уже сгусток застывших слез.

Саша подошел к большой сосне и пощупал запекшуюся на ее стволе слезу.

— Твердая, — сказал он.

— Это старая слеза твердая, — ответила бабушка. — Значит, обида и боль уже прошли, рана заживать стала. А ты подойди вот к этой сосенке. Посмотри, какая слеза на ее ране прозрачная и светлая, как стеклышко. Совсем недавно деревце повредили. Может, мальчишки-озорники. Видишь, рана острым ножом сделана.

Ночью Саша неожиданно проснулся и стал будить бабушку.

— Бабушка, бабушка, послушай, — твердил он. — Да послушай же!

— Что такое? — не поняла спросонья бабушка.

— Да ты прислушайся, — убеждал Саша. — Слышишь? Что это? Это сосны плачут?

Бабушка прислушалась.

— Правда твоя, внучек, — сказала она. — Сосны шумят и плачут. Может, браконьер прошел. Выстрелил, В зверя-то не всегда попадет, а уж в дереве-то пуля застрянет. Вот сосны и плачут. Больно им.

— А что, они всегда так по ночам плачут? — спросил Саша.

— Это когда им больно, они плачут, — ответила бабушка. — А когда радостно, весело, они звонко поют. Вот завтра пойдем в бор, может, и послушаем, как сосны роют.

Наутро было тихо и привольно в лесу. Слабенький ветерок раскачивал верхушки деревьев, и сосны пели, как скрипки. Саша сидел у тропинки и слушал их радостную, сладкую песню. Потом он подошел к раненой сосне, отковырнул от нее смолистую слезинку и завернул в бумажку.

— Зачем тебе? — спросила бабушка.

— Это я дома ребятам покажу сосенные слезы, — ответил Саша. — Чтобы не обижали они деревья.

Пока я рассказывал, Гриша всю кашу подчистил. Отложил ложку в сторону и говорит:

— Эта сказка про нас, про нашу улицу. На нашей улице драчуны-мальчишки все саженцы поломали. Только те почему-то не плачут.

Сказав это, Гриша схватился за живот.

В общем, когда пришла мама, Гриша уже лежал в постели и стонал. Мама побежала в аптеку напротив за лекарством. Но она оказалась закрытой.

— Сбегай в Костино, — попросила меня мама. — Может, там лекарство есть. Растолкуй все как следует.

Не мешкая, я побежал в Костино. Запыхавшись, вбегаю в аптеку и вижу Мишку. Стоит у прилавка и с продавцом за купленные лекарства рассчитывается.

— Мишка! — дергаю его за рукав. — Ты что здесь делаешь?

Он вздрогнул, испугался, наверное, и говорит:

— Да вот зашел лекарства купить.

— Купить! — горячусь я. — Да тебя вся деревня который день ищет. И я из-за тебя хватил горя. Ведь меня милиционер допрашивал.

— Да ну! — удивился Мишка, как будто побывать на допросе в милиции — это все равно что выиграть по лотерейному билету.

— Где же ты пропадал? — не отступаю я от Мишки.

— Да так, — отвечает он. — Больному одному помогал.

— Какому еще больному?

— Ты понимаешь, я тороплюсь, — говорит Мишка. — Пошли, я по дороге все объясню.

Я купил быстренько нужное мне лекарство, и мы вышли.

— Куда пойдем? — спросил я.

— К реке, — ответил Мишка. — Мне на ту сторону к бакенщику надо.

Оказалось, что, не дождавшись меня в тот вечер, когда в деревне случился пожар, Мишка решил отправиться к бакенщику. Взять у него закидушки, порыбачить. Зашел он в избушку бакенщика и видит: лежит на кровати человек, разметался и всякие слова непонятные выкрикивает. Приложил Мишка к его лбу руку — жар.

— Что же ты в деревню не сообщил? В больницу бы…

— Не мог я, не мог ни на минуту его оставить, — уверял Мишка. — В беспамятстве он вскакивал, пытался бежать к лодке, ехать куда-то. А то в атаку звал: «Вперед, — кричал, — на врага». Сегодня ему полегче стало, в себя пришел. Вот я за лекарствами да кое за какой едой выскочил.

К себе, в Окаёмово, я бежал быстрее, чем в аптеку. Отдал матери лекарства, и снова на улицу. Только и успел сказать, что Мишку искать пойду. Мать просила не задерживаться. А я скорее к Оке, и в избушку к бакенщику. Когда бакенщик дядя Вася узнал, что Мишка потерялся и дома его ищут, он очень расстроился. Потребовал, чтобы Мишка тотчас же отправлялся домой.

— Нет, — сказал он после некоторого раздумья. — Лучше я сам с тобой пойду. Надо же объяснить родителям, где ты пропадал.

Не знаю, какими были эти объяснения. Кажется, отец Мишки все-таки схватился за ремень. Хотел Мишку как следует проучить. Но бакенщик дядя Вася вступился. На себя всю вину взял. Говорит, я один виноват. Надо было мне мальчишку сразу, как я в чувство пришел, домой отправить. А он вызвался за ягодами сходить. Вот я и не утерпел: больно свежей землянички захотелось…

Так вот, оказывается, за кем я в лесу гнался. Все-таки это Мишка был, не ошибся я. В общем, переполох, вызванный исчезновением Мишки, вскоре улегся. Хотя в деревне долго еще вспоминали этот случай и судачили. Кто твердил, что Мишка прав, не смел он больного человека на произвол судьбы оставить. А кто обратное доказывал и утверждал, что Мишка сразу должен был за взрослыми бежать, а не терзать отца с матерью. Я в эти споры не встревал. Хотя в душе Мишке чуточку завидовал.

Осталось мне еще рассказать насчет Гришки. Ведь он животом дома маялся. Излишек съеденной каши ему немного повредил. Когда я поздним вечером вернулся домой, Гриша уже сидел на кровати и болтал ногами от удовольствия.

— Ты что не спишь? — спросил его я.

— Тебя дожидаюсь, — ответил Гришка.

— Чего еще?

— А сказку.

Пришлось ему снова сказку рассказывать.

— Только ты правдашнюю сказку говори, — требовал Гришка, укладываясь поудобнее на кровати. — Не выдумывай.

— Ладно. Я расскажу тебе сказку про солнце. Помнишь, я тебе про мальчика Сашу рассказывал, который с бабушкой к морю ездил и оттуда кусочек сосновой смолы привез?

ОТЧЕГО СОЛНЦЕ КРАСНЕЕТ

Когда Саша вернулся в деревню, только и разговоров было что про море. А однажды Саша сказал маме:

— Вот я тебя спрашивал, куда солнышко садится. Теперь я знаю куда.

— Куда же?

— В море. Прямо в воду погружается. Я сам видел.

Последнее он прибавил для убедительности, потому что соседский мальчик Ваня уже готов был высказать сомнение. Теперь же Ваня не посмел спорить, а только спросил:

— И глубоко оно садится?

— Глубоко, — убежденно сказал Саша. — До самого дна.

— А как же оно потом опять горячее? — удивился Ваня.

Саша на это не ответил. Может, он и сам не знал. А когда он чего-нибудь не знает, то лучше промолчит, а выдумывать и врать не станет. Но на этот раз, помолчав, Саша сказал:

— А оно, перед тем как в воду опуститься, специально раскаляется. Ты видел, когда оно садится, какое оно красное. Это оно раскаляется, чтобы за ночь не остыть в воде и опять горячим к людям вернуться.

— Нет, — не согласился Ваня. — Оно вовсе не оттого краснеет. Мне дед рассказывал, да я забыл.

И решили они пойти к Ваниному деду, чтобы узнать, отчего солнышко, когда вечером за горизонт уходит, краснеет.

Дед для приличия сначала поворчал на ребят:

— Вы что, сами не знаете? Старого человека по пустякам беспокоите. Отчего краснеет? Оттого и краснеет, что стыдно ему. Как насмотрится оно за день, по всему-то свету, сколько несправедливости да обиды еще. Покраснеешь. Вот тебя, Ваня, взять. Кто у бабки Агафьи в саду в прошлом году вишни поломал? Опять же ты. А зачем? Дивья бы спелая была. Так нет. Зеленую ломают. Да приди ты к ней, когда вишня поспеет. Она тебе ее сколько хошь даст. Ешь вволю.

— Так не терпится же, — оправдывается Ваня.

— Не терпится! — упрекает дед. — А солнышко из-за вас, сорванцов, краснеет каждый вечер, будто огнем горит. Или вот другой случай взять. Кто из вас ко мне однажды в сад за смородиной залез? Трое было, да один только попался. Нет бы через калитку пройти да добром попросить: дед Аркадий, дай смородинкой полакомиться. Так нет. Через забор полезли. А забор-то хилый, погнивший. Ясно, не выдержал, поломался. И один из пацанов зацепился рубахой за штакетину. Всю рубаху новую располосовал. От матери попало. А солнышко опять сегодня как маков цвет красное садится. Не дают ему люди покоя. И не только вы, мальчишки. На днях сосед мой Степан недозволенной снастью рыбу ловил. Попросту сказать, острогой бил. Солнце-то в стыд вгонял. Да разве можно так? Ведь лопнет когда-нибудь солнышко от стыда за нас. Как жить тогда будем?

Ушли ребята от деда серьезные, угрюмые. По дороге встретились им мальчишки с соседней улицы.

— Ванька, — звали они. — Пошли у бабки Агафьи вишни рвать. Как вчерась.

— Не, — отказывается Ваня. — Когда поспеют, она сама позовет. Я ей завсегда ягоду снимать помогаю. Тогда вволю наемся.

Дома Саша с пристрастием осмотрел двор. Увидел, что девочка Катя котенка мучает. То за хвост его потянет, то за ухо. Пищит котенок, жалуется, а она свое. Не отстает.

— Ты что делаешь? — налетел на нее Саша. — Ты что солнце в стыд вгоняешь? Краснеть заставляешь? Отпусти сейчас же котенка. Да пойми, дурья твоя голова, что солнце со стыда за нас лопнуть может. Как жить тогда будем?

Ничего не поняла Катя. Но котенка отпустила. Мучать не стала. А Саша, довольный, пошел к ребятам играть в мяч.

Последних слов этой придуманной мною «правдашней» сказки Гриша, наверное, и не слышал. Он спал. А наутро, проснувшись, даже и не вспомнил о своей болезни. Сразу же заторопился на речку. Я обещал ему, что научу его окуней ловить.

СКАЗКА ОСТАЕТСЯ С НАМИ

Вскоре я все-таки взмолился. Ленка в свое удовольствие с девчонками бегает. Мишка с утра до вечера у бакенщика балясы точит. А я как проклятый с Гришкой вожусь.

— Братцы, — говорю. — Помогайте. Поимейте совесть.

И решили мы по очереди с Гришкой заниматься. Иногда всем гуртом ходили с ним на речку или в лес. А все же отвечал за Гришку в тот день кто-нибудь один. И сказки ему рассказывал, и кормил, и поил, и спать укладывал.

Так и прошло у нас, почитай, все лето.

Летят журавли над школой…

«Кур-лы, кур-лы…»

Уроки скоро закончатся, а домой я попаду не сразу. Знаю, сейчас на крылечке школы сидит, дожидаясь меня, Гришка. Мама его давно выздоровела, но он так привязался ко мне, что ежедневно встречает из школы. Недавно он меня удивил. Вышли мы как-то на околицу села. Гриша спрашивает:

— Скажи, почему грач черный?

— Как почему? — отвечаю. — Потому что черный. Таким уж природа его создала.

— Нет, — протестует Гриша. — Он потому черный, что на черной пашне черных червей ест.

— Черви ж красные.

— Нет, черные, — упрямился Гриша.

Его просьб рассказать сказку я теперь не боюсь. Их у меня прорва. Мы создали даже специальный кружок из школьников и по вечерам ходим по домам и записываем сказки и притчи. В своей деревне, кажется, все записали. Думаем, в Константиново податься. Правда, туда только на выходной день придется выезжать. Но дело это оказалось интересным и прилипчивым. Так что, если кто желает, может у себя в школе тоже организовать кружок для записи народного творчества. Со своей стороны я очень даже советую.

Звонок. Надо бежать. Гришка ждет.

А я, наверное, после школы в университет пойду, на филологический.