Журавли улетают на юг

Сергей Венедиктович Сартаков

Журавли улетают на юг

Повесть

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ВПЕРЕД!

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ДОМОЙ, ДОМОЙ!..

Директор леспромхоза Петр Федорович Горячев вопросительно посмотрел на Александра: белокурый, голубоглазый парень в военной форме, но уже без погон; широкая планка с орденскими лентами... Откуда он? Кто такой? В своем поселке Петр Федорович знал каждого. Новому человеку попасть сюда не просто. Поселок в глухой тайге, грунтовых дорог к нему нет, по Ангаре и пароходы не ходят, катеров снизу за последние дни тоже не было. Вчера прилетел из города патрульный самолет лесной авиации. Не на нем ли пожаловал сюда этот парень? Зачем?..

- Товарищ директор, мне бы надо уехать.

- Уехать? Куда уехать?

Вороша длинные, распадающиеся в стороны волосы, Петр Федорович все поглядывал на парня: кого-то из знакомых напоминает он ему...

- Мне надо в Утесову.

- В Утесову? Вона куда! Далеконько. Чем же я должен помочь?

- На плоту проплыть прошу разрешения. Говорили мне, что пойдет у вас плот до самой Утесовой.

- Даже немного дальше - до Куликовского лесозавода. Ну что ж, плывите, билеты на плот не продаются. Места хватит. И лоцман будет рад-радешенек, что лишний человек на плоту поплывет. - И не вытерпел, спросил: - А как вы к нам сюда-то попали?

- Попутчиком на патрульном самолете прилетел.

- Ага! Так я и подумал. Я вас как будто и раньше встречал?

- Не знаю. Вряд ли. Разве вчера вечером в клубе - заходил я на праздник ваш посмотреть.

- Да, возможно, там я вас и видел, - сказал Горячев, - хотя точно и не помню. А для нас вчера большой был праздник. Как же, сплотку закончили, последний плот в дорогу приготовили - все! Да еще с каким перевыполнением плана... А вы откуда к нам прибыли?

- Из Вены, - сказал Александр.

- Чего же так долго в армии задержались? - полюбопытствовал Петр Федорович.

- Все просился, чтобы меня в кадрах оставили.

- Ну и что получилось?

- Как видите: ничего. Другие тоже просились. А нас всех демобилизовали.

- И правильно! Конец войне - и, значит, все к мирной жизни вернулись. А что же вы из города по Енисею на пароходе прямо в Утесову не уехали? Зачем к нам-то сюда, на Ангару, забрались? И, выходит, на один день только...

- Видите ли, я почти здешний - тогучанский. Фамилия моя Прутовых...

- А! Вон что... Так это ваша мать в Тогучанах была учительницей?

- Да. А вы знаете ее? - обрадованно спросил Александр.

- Знаю, - сказал Петр Федорович. - Как не знать Евдокии Филипповны.

- Наверно, сильно она постарела? Так, по фотографиям, мне казалось...

- Годы, конечно, идут, - заметил Петр Федорович, - только вы очень-то фотографиям не верьте. Они любят у человека морщины показывать. А дело совсем не в морщинах. Была бы душа молодой.

- Это верно, - сказал Александр, и лицо его засветилось. - Мама у меня всегда была энергичной!

- Такой и осталась. Потому и с повышением - ее заведующей школой в Кондратьеву перевели.

- Это, кажется, в сторону от реки?

- Да, десять километров от Утесовой... Так-так, теперь мне понятно, почему я вас признал за знакомого: вы лицом на свою мамашу похожи. Да-а... Выходит, ехали и не знали, что Евдокии Филипповны здесь уже нет?

- Выходит, так. Из Вены путь сюда не близкий. Наверно, мама мне написала, а письмо со мной в дороге разминулось.

- Случается. Теперь когда же вы домой попадете? До Утесовой отсюда неделя пути. А так бы, если из города сразу на пароходе, всего одни сутки.

- Да... Но что же теперь сделаешь?

- Ничего не сделаешь. Действительно, другого выхода для вас нет. Что вы делать в Кондратьевой собираетесь?

- Пока не знаю еще.

- Вы специалист какой-нибудь?

- Гражданской специальности нет. Десятилетку кончил - и сразу на фронт, - сказал Александр.

- Так... - протянул Петр Федорович. - Ну ничего, специальность быстро приобретете. Кондратьева - село большое. Там есть где на работу устроиться.

Он рукой повертел в воздухе. Не найдя, что еще сказать, начал приглаживать непослушные волосы.

- Значит, я могу идти на плот? - спросил Александр.

- Конечно, конечно! Я там тоже, только немного попозднее, буду...

Александр поблагодарил Петра Федоровича и, выйдя из конторы, зашагал к реке.

Плот, предназначенный к отправке, вытянувшись почти на километр, подобно острову отделялся от берега протокой. Вода с шумом струилась в этой узкой щели. Ритмично подрагивали стальные тросы, которыми плот удерживался на причалах. Берег был пуст, безлюден. Сколько было видно глазу, толстый слой коры, облетевшей с бревен, устилал спуск к реке.

Стояли последние дни августа. Согретый утренним солнцем воздух был напоен тем терпким ароматом, который присущ только плотбищам. Пахло вянущими листьями тальника, свежей сосновой щепой, развороченной бревнами влажной землей. И все заглушал резкий, слегка кисловатый запах мокрой коры.

Не один раз за минувшие годы Александру приходилось ожидать очереди у наскоро устроенных военных переправ. Там, так же как и здесь, грудами лежали бревна и щепки и так же была взворочена земля, но не запомнился ему этот терпкий аромат подсыхающей коры. Всегда на переправах было только одно: сдержанный шум людских голосов, черта противоположного берега и жадное стремление достигнуть его поскорее. Теперь с такой же жадностью он всматривался в затянутую синей дымкой даль реки. Там, впереди, был дом, там его ожидала встреча с матерью, там для него начнется мирный труд. И, должно быть, от ощущения близости всего этого таким бодрящим и возбуждающим казался запах плотбища, что хотелось петь, прыгать, ворочать любые тяжести, широко шагать, ловя открытым ртом пряный воздух надвигающейся осени.

Из шалашки - маленького домика на плоту - вышел мужчина. Широкоплечий, немного сутулый, с коротко подстриженной седой бородой. Седина серебрилась у него и на висках. Он подошел к кромке плота, надвинул фуражку ниже на лоб, из-под ладони глянул на Александра и негромко спросил:

- Ты что, парень, сюда, что ли, метишь?

- Да, - откликнулся Александр. - Вы лоцман?

- Лоцман. А что тебе?

- С вами до Утесовой попутным сплыть хочу.

- Езжай! - радушно сказал лоцман. - Бери эвон лодку да подплывай.

Александр последовал его совету, бросил в лодку шинель и чемодан и, работая шестом, быстро перемахнул через стремнину, отделявшую плот от берега.

- Так... Отслужил, значит? Совсем теперь? - спросил лоцман Александра, когда тот стал с ним рядом, и стряхнул прилипшую к его гимнастерке щепочку.

- Да, отслужил. Пять лет. Год в военной школе проучился, три провоевал, а потом еще год в армии оставался.

- И за границей побывал, значит?

- Побывал.

- Понравилось?

- Нет, не понравилось! - засмеялся Александр. - Рад, что домой наконец приехал.

Лоцман одобрительно посмотрел на Александра. В глазах у него вспыхнули ответные искорки затаенного смеха.

- Н-да, в первую германскую я тоже повоевал, - сказал он, - и тоже был за границей, в Турции. Так веришь - нет, вода даже - и та была невкусная... Да, - он надвинул фуражку совсем на глаза, - на родине-то и воздух совсем другой - легче дышится. - Он присмотрелся к Александру. - Офицером был?

- Да. Лейтенантом.

- Молодец! Как зовут тебя?

- Александром. А вас?

- А я, значит, Евсей. По отцу - Маркелыч. На "вы" меня не зови - беда не люблю, запомни. Так вот, Александр, пошли, что ли, в шалашку?

В шалашке, построенной из тонких колотых досок, было прохладно. Ветер гулял в щелях между досками. Вдоль стен, из конца в конец, тянулись нары. На них - охапки свежескошенной, уже по-осеннему грубоватой травы, какие-то брезенты, дерюжки и неразобранные постели. Чья-то заботливая рука украсила угол шалашки пихтовыми лапками и яркими плакатами.

- По делу едешь куда? - спросил Евсей Маркелыч, присаживаясь на сундучок и выдвигая из-под нар другой, для Александра.

- Домой. Мать у меня в Кондратьевой. - И Александр повторил то, что рассказывал Горячеву.

- Вона чего! Значит, к старушке матери? Та-ак... - протянул лоцман. - С нами надоест тебе плыть - медленно. А за пять лет, поди, о доме наскучался...

- Не так за пять лет, как за последние две недели. Да ничего, теперь все равно больше ехать мне не на чем. Днем раньше, днем позже, а доберусь, сказал Александр. - Кстати, погляжу, как лес сплавляют. Плавать на плотах мне никогда не приходилось. Смотрю сейчас: какая громадина! Тысяч семь кубометров будет?

- Семь?! Четырнадцать тысяч с хвостиком...

- Ого! Вот это да... А скоро мы отчалим?

- Скоро. Вот получат девчата продукты - и тронемся, значит. Постель-то есть у тебя?

- Откуда же у меня постель! - развел руками Александр. - В поезде на готовой ехал, а в самолете и вовсе не нужна была.

- Да это я так, - заметил Евсей Маркелыч, - просто к слову спросил. Поспать на чем найдется: ночью всегда четверо на вахте стоят. Иди полежи. Вижу, носом клюешь.

Александру хотелось спать. Выйдя вчера из клуба, он долго бродил за околицей поселка - все любовался на сумрачно молчащую в ночи тайгу и не заметил, как пролетела ночь и наступило утро. Зато теперь сон одолевал его с диковинной силой.

Едва разрывая склеивающиеся веки, Александр благодарно кивнул головой лоцману, влез на нары, подсунул под голову чью-то куртку с комсомольским значком на лацкане и с наслаждением вытянулся на пружинящей и слегка шуршащей траве.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ЯКОРЬ ПОДНЯТ

Проснулся Александр от сильного шума.

Плот вздрагивал, гремели цепи, перекликались тонкие девичьи голоса.

Александр приподнялся на локте, огляделся. На нарах, совсем рядом с ним, теперь были навалены мешки с хлебом и другими продуктами, прибавились еще и постели. Он удивился, как это мог не слышать, когда сюда входили и устраивались люди.

Шум и возня все усиливались. Александр соскочил с нар, привычным движением обдернул гимнастерку и приоткрыл легкую дощатую дверь.

Солнце перевалило уже на вторую половину дня, и лучи его теперь прямо в упор освещали берег. Оттого особенно отчетливо выделялись на нем погнутые и потрепанные бревнами во время скатки кусты однолетних березок, серые обломки прокладочных жердей и покатов и острые камни, на гранях которых налипла сбитая с бревен кора.

Александр открыл дверь шире, вышел на бревна. Здесь все было в движении. Скрипя, крутилось васильяново колесо - ворот, так названный по имени изобретателя. Наматываясь на его барабан, полз толстый смоляной канат. Волокушные цепи звено за звеном опускались в воду. Стальные тросы, извиваясь как змеи, скользили вдоль пучков бревен. Уткнувшись носом в угол плота и выбрасывая из-под кормы бледно-зеленую пузырчатую пену, работал катер. Мелкая дрожь сотрясала головку плота.

Как цветы на весеннем лугу, повсюду пестрели яркие платки. Пунцовые от жаркой работы, ложась всей грудью на спицы васильянова колеса, девушки шаг за шагом двигались по кругу. Другие, по нескольку человек вцепившись железными крючьями в звенья цепей - огромных, каждое звено по полпуда, ухая и подпевая, рывками подтаскивали их к кромке плота и сбрасывали в воду. Третьи, надев широкие брезентовые рукавицы, волокли блестящий стальной трос.

У каждой реи стояли тоже девушки, и девушки же толпились в самом дальнем конце плота - на корме.

В этом потоке осмысленного, слаженного труда, в цветнике ярких платков и кофточек только два человека стояли неподвижно, как центр, вокруг которого вращалось все: Евсей Маркелыч и Петр Федорович Горячев. Коротко и властно отдавали они распоряжения, и, покорные их воле, двигались тяжелые цепи, тросы и канаты.

- Эй, на катере! - крикнул Петр Федорович, и голос его прозвучал отрывисто и резко. - Кончай работать, отходи!

Катер тотчас отвалил, описал на воде широкий круг и устремился к корме плота.

Многие из девушек Александру были знакомы, он их видел вчера.

Он узнал юных сестер Надю и Груню, на вечеринке все время не разлучавшихся друг с другом. И здесь они стояли рядом, направляя ломиками бегущий вдоль плота трос.

Узнал Ксению, высокую рябоватую девицу с сурово нахмуренными бровями. Она и на празднике держалась как-то на отшибе, ни с кем не сближаясь. Иногда Ксения пела со всеми песни, выходила плясать, но все это делалось так, чтобы окружающим было понятно: она не участвует в общем веселье, а веселится только для себя и так, как ей хочется.

У васильянова колеса он увидел еще трех девушек: Полю, Лушу и Фиму. Александру вчера рассказывали, что мать Луши служит плановиком в леспромхозе; добилась, чтобы дочь взяли в бухгалтерию ученицей, а Луша, проработав меньше года, подала заявление: не хочу сидеть в конторе, переведите на сплав, там люди нужнее.

По другую сторону ворота, упираясь в спицу колеса обеими руками, шла по кругу Ирина Даниловна, женщина лет тридцати восьми с тихим, задумчивым лицом. Вчера она была в черном шелковом платье, а голова повязана таким же черным платком, с крылатым узлом на затылке. Теперь она шла, откинув назад непокрытую голову - черные волосы упали на плечи, - шла по кругу с той же ласковой, задумчивой улыбкой. Только сегодня на ней была надета вылинявшая солдатская гимнастерка.

Александр искал глазами Варю. На вечере она ему понравилась больше других девушек. Чем - он и сам не сказал бы. Он с ней и перемолвился всего двумя-тремя словами. Пригласил потанцевать краковяк и удивился, услышав в ответ, что она не умеет. А вслед за этим, когда гармонист заиграл вальс, Варя сама подхватила его и, чуть пристукивая каблучками, завертелась так легко, что Александру показалось - они оба поднялись над землей и плывут в воздухе. С последним тактом вальса Варя скользнула от него и убежала. Потом она появлялась то в одной, то в другой группе девушек, а к нему не подходила...

На кичке, где вертелось васильяново колесо и громоздились цепи, Вари не было. Александр посмотрел на вахтенных, стоявших у рей, - там ее тоже не было. Он подумал: нет и среди тех девушек, что впятером тащили конец толстого, сверкающего на солнце троса. Александр не видел их лиц, но Варю, конечно, он сразу узнал бы. Ну что ж, не всем же девушкам, что жили в поселке, плыть на этом плоту...

Чтобы окинуть весь плот взглядом, Александру понадобилось только несколько мгновений. Он сделал движение помочь ближним к нему девушкам. Но в этот момент рабочий шум и галдеж на кичке смолкли и наступила тишина. Все замерли на своих местах в ожидании чего-то торжественного. И тогда Петр Федорович нагнулся к бабкам - двум очень толстым бревнам, на полметра возвышавшимся над головкой плота, и быстро стал сбрасывать трос, восьмеркой намотанный на них.

- Эх, ты! Смотри, руку! - крикнул Евсей Маркелыч.

Петр Федорович отпрыгнул в сторону, не успев сбросить с бабок последнюю восьмерку. Плот тронулся, и трос пополз, визжа и извиваясь, меж бабок. Евсей Маркелыч подскочил с ломом, но было поздно: трос впился в дерево, оно дымилось, скрипело, и через минуту бабки упали на плот, срезанные как пилой. Петр Федорович присел, похлопал ладонью по мохнатому, еще дымящемуся срезу и пробормотал:

- Здорово резануло... Счастье, что руку не захватило, - и вытер платком выступивший на лбу пот.

Пополз назад берег. Ближние к реке кусты начали прятаться друг за друга. Девушки побросали работу, сели на бревна.

Петр Федорович заторопился на берег. Проходя мимо Александра, кивнул ему головой:

- Устроились? Ну-ну... Подбодрите тут наших девушек. Или наоборот - они вас? А? Прощайте покуда...

Свезти Горячева взялись Надя и Груня. Они вслед за ним влезли в лодку, ударили веслами и в несколько взмахов переправились через узкую еще полосу воды.

Из шалашки выскочила Луша. Смешно надувая и без того круглые, полные щеки, не надеясь на голос, она замахала руками.

- Чего тебе? - крикнул ей Петр Федорович.

- Кни-ги, кни-ги дома за-бы-ла!..

Петр Федорович только покачал головой: что же теперь, дескать, сделаешь!

Луша чуть не плакала от огорчения:

- Девушки, ну чего же мы читать будем? Есть с собой у кого-нибудь книги?

Ее никто не слушал, все глядели на отдаляющийся берег.

Евсей Маркелыч отвернулся, сложил рупором ладони, протяжно выкрикнул:

- Эй, отдай левые реи!..

Дождался, когда на реях приняли его команду, и, устало двигая ногами, пошел в шалашку:

- Ирина, ты посмотри тут.

По пути спросил Александра:

- Ну как, парень, отдохнул?

- Что же меня не разбудили! - укоризненно ответил ему Александр. - Я и проспал все на свете. Помог бы.

- Успеешь, наработаешься еще. А я вот, значит, порядком уже износился. Часок полежать надо, без этого никак не могу.

Лесопункт и коричневый квадрат плотбища отдалялись и становились все меньше. Тихо "работали" цепи; волочась по каменистому дну, стучали, словно на стыках рельсов колеса медленно идущего поезда.

Александр рассеянно глядел на реку, на уползающие назад берега.

Десять лет...

А с трудом узнаются эти когда-то такие знакомые места! Бывал он тут и прежде, и не один раз. По осени с матерью, с соседскими ребятами приплывали они из Тогучан собирать на диво крупную и сладкую бруснику в бору, раскинувшемся далеко вглубь от берега Ангары. Десять лет назад и признаков жилья здесь не было - глухое, дикое место, а теперь отстроился белеющий новыми тесовыми крышами лесопункт: с клубом, с амбулаторией, со школой-семилеткой и даже со спортивной площадкой. И в Тогучанах недавно открылась средняя школа, а тогда ему пришлось уезжать в город, чтобы закончить там десятилетку. Путь в город был совсем не тот, что теперь, когда Александр за четыре часа полета покрыл огромное расстояние над синей и бескрайней, как море, тайгой. Тогда он плыл вниз по Ангаре на катере, и ему думалось - конца не будет этой широкой, туго несущей свои холодные воды реке.

Врезался в память порог, шумный, кипящий белыми гребнями волн. Миновав его, катер выбежал к Стрелке - в Сибири обычное название для сел, стоящих на слиянии двух рек. И тут перед Александром открылся седой и сумрачный Енисей. Казалось, что силы его течения катеру не преодолеть - настолько велик был наклон сверкающей, как зеркало, глади реки. Александру подумалось: обратись вода мгновенно в лед, а катер в стоящие на льду салазки, и не удержаться ему на месте - покатится, помчится обратно к устью Ангары. Но, выдержав первый натиск и разрезав упавшую на него стену воды, катер медленно двинулся вверх по Енисею. Ему понадобилось шесть суток, чтобы преодолеть около пятисот километров, отделявших Стрелку от большого города. И это был самый легкий и быстрый путь. Проделав его, Александр всей силой своей души тогда осознал, как велики просторы таежной Сибири и как она хороша. До Тогучан они жили где-то в воронежских степях - этого Александр не помнил, его в Сибирь привезли четырехлетним ребенком, но мать, постоянно ворча и на сибирские морозы, и на мошку, и на безлюдье, уезжать отсюда все же не хотела. И объясняла это:

"Спору нет, воронежские места хороши. А что же они - хороши сами по себе или хорошими люди их сделали? Люди, конечно. Так если считать, что здесь плохое место, кто из него хорошее должен сделать? Почему другие люди, а не я? Не люблю, когда говорят: хорошо там, где нас нет".

И Александру прочно запомнились слова матери: "Хорошо там, где мы есть". И еще: "Хорошо будет везде, где мы работать будем".

Потому-то, демобилизовавшись из армии, Александр с такой охотой вернулся в Сибирь: надо быть там, где труднее. И к тому же, как он соскучился по матери! Но теперь уже скоро...

Домой, домой!.. Хорошо!..

- Здравствуйте, - услышал он за спиной у себя. - Вы что, тоже с нами плывете?

- Да, - повертываясь на голос, ответил Александр. И застыл, удивленный.

Перед ним стояла Варя.

- Отец мой в шалашке?

- Отец? - только и мог выговорить Александр.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ПЕРВАЯ НОЧЬ НА РЕКЕ

Тихая и темная лежала ночь над Ангарой. Накрапывал дождик. В черной мгле терялись берега. И, если бы не перестук цепей, можно было подумать, что плот стоит на месте - так неприметно было его движение.

Костер, разведенный на специально устроенном каменном огнище, то вспыхивал, то угасал. Беззвучные тени, как летучие мыши, носились над бревнами плота. В дальнем конце его, подобно звездочке, тлел второй костер. К нему ходили греться те девчата, что несли вахту на реях.

Евсей Маркелыч не спал - сидел, попыхивая трубкой, у костра. Это было его правилом: самому нести ночную лоцманскую вахту. Он знал наизусть всю реку и мог всегда безошибочно сказать, где находится плот. По каким-то одному ему ведомым приметам он в полной темноте узнавал протоки, перекаты, повороты, знал, ближе к правому или левому берегу идет плот. И, если дул настойчивый боковой ветер, Евсей Маркелыч задумчиво шевелил губами, что-то высчитывая, потом складывал рупором ладони и кричал слова команды в пустую темень, туда, где сидели на реях вахтенные.

И снова что-то соображал и высчитывал. Ночной ветер для него был самой большой неприятностью.

...Закончив рубку дров, все, кроме вахтенных, давно ушли в шалашку. Александр подсел к Евсею Маркелычу. Лоцман покосился на него:

- Чего не ложишься?

- Не спится, днем хорошо отдохнул. А ты на всю ночь?

- На всю ночь. Как же иначе? Не останавливать же плот! - прислушиваясь к работе цепей, сказал лоцман. - Ишь шипят. По песку тащатся. Стало быть, кончился перекат.

Он поднял лицо кверху. Редко-редко падали мелкие брызги теплого дождя.

- Так всю ночь, как в мешке, простоит. Завтра днем по-настоящему дождь разойдется.

- Почему помощников себе не готовишь, Евсей Маркелыч? - спросил Александр.

- Помощников? - переспросил лоцман. - А как же, есть помощники. Ирина уже хорошо разбирается, только днем. Наизусть-то ночную реку так скоро не запомнишь. Я вот двадцать шестой год по ней плаваю. На второй миллион третью сотню тысяч кубов начал. Да по Каме - на ней я прежде работал - без малого миллион согнал: там пятнадцать лет лоцманничал. Так вот, как думаешь, за сорок-то лет можно хорошо одолеть науку речную нашу?

- Сорок лет!..

Было чем восхищаться. Александр подумал, что ему в этом году всего-то исполнится только двадцать четыре.

- Ирина, конечно, женщина очень способная, ничего не скажу, - помолчав, продолжал Евсей Маркелыч. - Ноне четвертое лето со мной плавает. Да на Ангаре-то ведь трудно: река широкая, а мелкая местами, плоты за пароходами не водят. Все от лоцмана только зависит. Жив буду - на будущий год начну Ирину и к ночному правежу приучать. А сейчас пусть поспит, успеет еще.

- Я смотрю, на плоту, кроме тебя, одни девушки...

- Это с войны еще, когда мужиков не хватало, бригаду девичью на ближний сплав организовали. - Евсей Маркелыч выколотил об огнище трубку и вновь стал набивать ее табаком. - Закуришь? Нет? Ну и не приучайся... Видишь ты, теперь народ, конечно, с фронту вернулся, а девушки со сплава уходить не хотят. Привыкли, полюбили эту работу. Мужики в низовья Енисея, на север лес плавят, а девушки мои куда поближе - в Стрелку, в Куликову...

Он уставился взглядом в меркнущее пламя костра.

- Вот я скажу тебе хотя бы про Надюшу с Груней. Сестры они, и хохотушки обе на редкость, - заговорил он снова, трогая пальцами глубокие впадины у висков и морщась, как это бывает при сильной головной боли, - веселые они, а сколько горя пережили! Подумай сам. Вот так: отец у них лесоруб - в наших краях знаменитый человек. Кто же не знал, не слыхал про Алексея Козубова! Сколько раз статьи о нем в газетах писали, портреты его печатали! В наш районный Совет депутатом был выбран, членом райкома. В партии состоял, и всегда в пример его ставили: учился, рос, любое дело поручат - без ошибки, надежно выполнит. Сильно в гору шел человек, заслуженно. В Москву на курсы вызвали его. Сорок первый год... С курсов прямо на фронт. А осенью похоронную в доме получили. Сообщили - орденом Красного Знамени награжден. Значит, и там на высоте оказался. А жена-то его была слабенькая здоровьем, нянюшка в детском садике. Как известие пришло, она и вовсе сдала. Виду не подавала, работала. Постепенно так и угасла. Дочки сиротками остались. По домашнему делу, конечно, ухаживать за ними нечего - подростки, сами все сделать могли. Хорошо. А, скажем, для работы в лесу им рановато. Другие бы, может, только на помощь стали рассчитывать. Так эти ведь одолели, давай везде пробиваться, чтобы на работу их поставили. За отца, дескать, место заступить... По годам подошли, в комсомолки стали оформляться. Сколько тут слез Груня пролила: Надюшку - та постарше - принимают, ее - нет. Подожди, говорят, подрасти надо. В обком комсомола жаловалась...

- И что же в обкоме?

- А что? Разрешили принять. В виде исключения. И правильно.

Евсей Маркелыч приподнял голову; свет костра упал ему на лицо, и Александр уловил в нем оттенок отеческой гордости.

- Конечно, взять другую, - снова заговорил лоцман, - хотя бы Фиму заметил, нет? Худенькая, чернявочка. - Евсей Маркелыч прислушался, мимоходом отметил: - Идем по пескам, а цепи дергает - не иначе топляк с корнями на дне лежит. Бурелом нанесло половодьем. А лиственница тяжелая, тонет... Да, про Фиму я. Эта с малых лет набалованная. Большая семья, все здоровые - возчики, грузчики. Разного возраста. Которые по годам и не призывались в армию вовсе. Меж семи братьев она - сестра единственная - вроде забавы домашней росла. За неженку ее привыкли считать. И на работу ее никуда больше, а в медпункт устроили, санитаркой. Опять не то: крови боится, палец никому не посмеет перевязать, побелеет, и руки опустятся. Поговорил как-то я с ней. Ко мне в команду пришла - ничего, работает. Тут ведь дело особое, дружка на дружку влияние оказывают. Недостатки имей, а ото всех отдалиться не дадут. Коллектив - сила. Ну, а потом они себя и в сплавном деле не хуже мужиков считают. Гордость своя, рабочая, у них появилась...

Он поднялся, отошел от костра в угол плота, где была кромешная темь, закашлялся, а потом закричал:

- Эй, вахта, правые реи подбери!..

Голос его прокатился над рекой, ушел далеко-далеко, а потом отдался с берега легким эхом.

Евсей Маркелыч так и не вернулся к костру. Тихо постоял в углу, а потом побрел, ощупывая ногой бревна, на середину плота, к девчатам.

Александр подбросил в огонь несколько поленьев.

Взвилось высокое пламя, и сразу отодвинулся мрак, вдали от костра став еще плотнее.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ИРИНА ДАНИЛОВНА

Днем, как и предсказывал Евсей Маркелыч, дождь разошелся. Тяжелые, свинцовые тучи обложили все небо от края до края; под ними, гонимые верховым ветром, неслись угловатые клочья серого тумана. За частой сеткой дождя плохо различимы были даже берега, а даль реки представлялась таинственной и мутной.

Не умолкая ни на мгновение, громыхали цепи.

Сменившиеся с ночной вахты девчата еще спали. Первой проснулась Варя. Забравшись с ногами на пары и закутав плечи платком, она чинила ватную стежонку.

Лицо девушки было мечтательно-задумчивым. Варя размышляла, как бы, по возвращении со сплава, уговорить отца отпустить ее на лоцманские курсы. Все упрямится: "Молода еще. Какой из тебя лоцман выйдет сейчас? Поплавай в бригаде еще годика два, закались". А чего ей закаляться, когда она уже закаленная! Ирину Даниловну - и на курсы, и сам обучает... Конечно, Ирина Даниловна намного старше ее, но тут дело не в возрасте - дочь свою бережет, вот в чем дело, потому и не хочет. День либо ночь, дождь, снег либо ветер лоцман всегда на вахте. Трудно будет ей, дескать. И опасностей много. Просто сплавщицей в бригаде и не так трудно, как лоцману. А что же она, трудного, что ли, боится? Или опасностей? Да она бы - эх! - не лоцманом на плоту, а штурвальным на морском пароходе поплыла, чтобы ветер в мачтах свистел и волны через палубу перекатывались, брызги в лицо! А ты стиснешь в руках штурвал и...

Но тут девушки стали подниматься с постелей, началась обычная утренняя возня, и Варе спутали, сбили все ее мечты.

Луша взялась читать вслух. Возле нее на сундучке пристроились Фима и Поля. Поближе к двери уселись Агаша и Ксения. Девушки досадливо вздыхали, когда попадались страницы с оборванными углами, и Луша придумывала слова и целые фразы сама.

Евсей Маркелыч лежал, завернувшись с головой в широкое стеганое одеяло. На лоцманской вахте стояла Ирина Даниловна.

Крыша шалашки протекала по всей правой половине, и крупные холодные капли падали Александру на лицо. Он приподнялся на локте, тряхнул головой.

- Ага, поливает? - с насмешкой спросила его Ксения.

- Что же это получается, - сказал Александр. - И крыша не спасает?

- Нас спасает, - откликнулась Ксения и тоненько хихикнула.

- Не всюду же капает, - сказала Луша, останавливаясь и прикрывая книгу ладонью.

- Ничего, мы не глиняные, - добродушно промолвила Агаша.

И все примолкли, ожидая, когда Луша продолжит чтение.

Варя, словно стыдясь наступившей томительной паузы, подняла глаза на Александра.

- Особенно и не старались закрывать, - объяснила она. - Плыть нам недолго.

- И помочит немного - не беда, - прибавила Луша. - Идите почитайте нам.

- А что вы читаете? - спросил Александр.

- Николая Островского, - поспешно сказала Поля.

- "Как закалялась сталь", - добавила Ксения.

- Хорошая книга, - проговорил Александр. - Вы первый раз ее читаете?

Девушки переглянулись.

- Почему - первый? Мы вон до дыр ее зачитали.

- Значит, очень понравилась?

- А как же! Такая да не понравится!

- Прочитаешь такую книгу - и сразу силы в тебе прибавляются, - сказала Варя. - Вот она, хорошая книга, что значит.

- Подумать только... - зажмурив глаза, покачала головой Поля. - Павка Корчагин - больной, вовсе без движения, ослеп уже, а все к работе стремился...

- Не просто к работе, - возразила ей Варя, - а к тому, чтобы работой своей пользу народу приносить. Вот что главное. Для себя одного Павка никогда не стремился работать. Так и всю свою жизнь прожил.

- А вообще-то он сам себя до болезни довел, - как-то неопределенно, не то сожалея о Павке Корчагине, не то осуждая его, высказалась Ксения. - Если бы берег он с самого начала здоровье свое, так бы с ним не случилось.

У Вари сразу негодованием загорелось лицо:

- Зато какую жизнь он красивую прожил! Каждый час его жизни больше стоит, чем год у другого, такого... - она с презрением закончила: - кто только здоровье свое бережет.

- Здоровье тоже беречь надо, - теперь определеннее повторила Ксения. Почему не надо здоровье беречь!

- Я не говорю, что не надо! - еще больше волнуясь, выкрикнула Варя. - Я говорю, что самый лучший человек - тот, кто не о себе, а о всем народе думает, для всего народа живет.

- Да ты чего разгорячилась? - стала успокаивать ее Агаша. - С Ксенией споришь? Так она всегда поперек. Ты теперь ее слова повтори - она и против себя скажет.

Все засмеялись. Ксения хмуро сдвинула брови, но промолчала.

- Когда такую книгу прочитаешь и закроешь, - разглаживая загнувшийся уголок страницы, проговорила Луша, - всегда себя спрашиваешь: а как бы ты сделала?

- И как же ты себе отвечаешь? - не выдержала Ксения.

- Как?.. - медленно начала Луша.

Варя ее перебила:

- Словами на это не ответишь! Павка Корчагин так сделал, а вот Александр Матросов на немецкий пулемет грудью своей бросился...

- Ну и что же? - закричали на нее девушки. - Разные люди сделали по-разному, а по сути то же самое.

- Вот и я говорю...

- Вот и говоришь...

И опять девушки весело зашумели.

- Говорю, - строго сказала Варя, - что отвечать делами надо, а не словами.

- Прежде чем делами ответишь, обязательно надо сперва словами ответить, - заявила Поля.

- Нет, девушки, сперва сердцем! - Агаша встала. - Если сердцем ответишь, тогда и делами ответишь.

И все с ней согласились. Только Поля немного поспорила: почему Агаша считает, что словами можно и не отвечать? Слова - это сила такая... Агаша ей возразила, что слова, конечно, сила большая, но все-таки не главная и что, если хочется Поле сначала словами отвечать, пусть говорит. Пусть сперва говорит, а потом думает. А может даже и вообще не думать, а только говорить. Поля на это уже никак не отозвалась и только передернула плечами.

- А какие еще у вас есть с собой книги? - спросил Александр после паузы.

- В том-то и дело, что больше нет никаких, - сердито сказала Ксения.

- Это Луша виновата, - объяснила Варя: - приготовила новые книги, а взять-то их позабыла. Тоже библиотекарь... Хорошо, что эта у Агаши нашлась.

- А вообще трудно сейчас интересную книгу достать, - заметила Агаша. Только привезут в магазин - и сразу нарасхват...

- Какие же книги вы считаете интересными?

- Где про молодежь, - сказала Поля.

- Почему? Необязательно, - возразила ей Варя. - Я люблю книги про смелых, настойчивых людей, про подвиги, чтобы было с кого брать пример. Мне вот и на Зою Космодемьянскую и на Лизу Чайкину походить хочется...

- Жаль, что я не писатель, - сказал Александр, - а то бы я про вас написал.

- Про нас писать мы не просим, - сухо сказала Варя. - Про нас писать нечего.

- А почему? - недовольно протянула Луша. - Пусть бы кто-нибудь написал!

Ее не поддержали. Луша вздохнула, взялась было за книгу. Агаша остановила ее.

- Может быть, вы нам что-нибудь расскажете? - обратилась она к Александру.

- Правильно! - дружно заговорили девушки.

- Хорошо, - согласился Александр, - только схожу умоюсь сначала.

Он засучил рукава, перебросил через плечо кем-то положенное ему в изголовье постели полотенце и шагнул за дверь.

На лоцманском месте, под небольшим навесом, сколоченным из досок, спокойная и внимательная, стояла Ирина Даниловна. Они обменялись приветствиями.

Полоща руки в прозрачной и студеной воде, Александр прислушивался к перестуку цепей, волочащихся по дну реки. Иногда цепи задевали за камни, натягивались, дергали плот, и он чуть заметно вздрагивал. Плот теперь - на самой середине реки - казался особенно большим и тяжелым. Не просто подвинуть его в ту или другую сторону. Но девушки, стоявшие на вахте, об этом словно и не думали. Понадобится - и подвинут. Силен человек...

Вот и сейчас Ирина Даниловна спокойно повернулась лицом к корме, сложила рупором ладони, совсем как Евсей Маркелыч, и, подражая его интонации, протяжно крикнула:

- Эй, вах-та! Ле-вы-е ре-и под-бе-ри!..

И высокие шесты, которыми отводят реи, послушно наклонились.

Умывшись, Александр пошел в шалашку.

- Не скучаете у нас на плоту? - окликнула его Ирина Даниловна.

Александр остановился:

- Почему же я стану скучать?

- Да все-таки медленно время идет. Надоедает.

- А я за работу возьмусь.

- Зачем? Какая вам надобность? Едете с нами попутно...

- Что же я, барин, что ли, какой? - возразил Александр. - Мне работа никогда не надоедает. Сегодня обязательно в ночную вахту на реи пойду.

- Вам бы тогда лучше за лоцмана, - не то шутя, не то серьезно сказала Ирина Даниловна и поманила рукой: - Чего же под дождем мокнете? Идите сюда. Здесь все-таки суше.

- А что за необходимость вам, Ирина Даниловна, стоять сейчас на вахте? - спросил ее Александр. - Плесо впереди прямое, чистое, открытое, все видно. И девушки на реях зря мокнут. Я бы велел всем пойти в шалашку.

- А так и делают, - и чуть насмешливо шевельнулись брови у Ирины Даниловны, - все так делают. Это только у Евсея Маркелыча обычай такой вахту держать беспрерывную. А я ведь у него помощницей. Не у других, а у него, - с достоинством повторила она.

- Но если можно не стоять - зачем же себя зря мучить?

- Почему это - мучить? - возразила Ирина Даниловна. - Работа как работа.

- Но ее можно бы и не делать!

- Мало ли что. Зато у Евсея Маркелыча за всю жизнь еще ни одной аварии не было. А черт - ведь он всегда подкрадывается, когда люди спят, - и смешливо скосила глаза на Александра.

Плот плыл самой серединой реки. Впереди, на желтом взъеме скалистого берега, сквозь дождевую муть проступали контуры каких-то построек.

- Видите? - спросила Ирина Даниловна, протягивая руку в направлении далекого поселка. - Оттуда идет дорога на прииски. Скверная была дорога, а вот за эти два года хорошую шоссейную построили. Подплывем ближе - увидите, какая она красивая, будто золотая полоса в тайге лежит.

- Если я не забыл, - сказал Александр, - так это Комарово?

- Правильно.

- А вы бывали на приисках, Ирина Даниловна?

- Не только бывала - я ведь и родилась на приисках.

- Вот как!

- Да. Мой отец старателем был. Только не таким, как прежде про них рассказывали, - шелков под ноги себе не стлал, разгульства не любил.

- Трудно, наверно, было ему, если он от таких гуляк отделялся?

- Не знаю. Пожалуй, нет. Это ведь от человека все. К нему так люди с уважением относились. А что пили да буйствовали многие, в три дня спускали за год заработанное, покупали шелка да в грязь под ноги стлали, это не от худой души - просто не знали, чем и как можно свою жизнь украсить. Каждому красивого хочется, а где его было найти? Ну, пили - и думали, что краше такой пьяной жизни и нет: хоть на час дать себе полную волю...

- А чем же ваш папаша жизнь свою скрашивал?

- Ну! Он мастер был, большой искусник. Из золота мог делать все, что хотите. И колечки, и сережки, цепочки делал, и стаканчики узорчатые. Бывало, всю зиму над одной цепочкой сидит, а потом принесет в контору и сдаст за россыпное.

- Да как это можно! - воскликнул Александр. - Разве ему труда своего не было жаль?

- Почему же не жаль! Жаль, конечно. Со слезами всегда отдавал. Снесет в контору, вернется, а потом лежит дня два черный, как чугунный, горе переживает. Все хотелось ему куда-нибудь в музей свою работу послать, чтобы люди на нее любовались, чтобы русским мастерством все гордились. Просил, молил хозяина - тот не соглашался. Себе все оставлял. А отцу, в насмешку, один раз медный подсвечник прислал - в благодарность за работу.

- И ваш отец по-прежнему сдавал ему золотые изделия? - воскликнул Александр.

- Куда же денешься! Не сдавать было нельзя. И жить на что-то надо, да и за утайку хозяин в тюрьму упрятал бы. Прииска-то ведь были хозяйские.

- Изделия сдавал, как золотой песок! - все еще не доверяя тому, что он услышал, повторил Александр.

- Да, - подтвердила Ирина Даниловна. - А какой же был хозяину расчет за работу платить, когда и так взять можно! Он просто рассуждал: блажит мужик так то его дело. Ему ведь было не понять, что мастерить для отца - вся радость в жизни и что не для себя хотел он мастерить, а для народа.

- Думаю, хозяин это понимал, - нахмурясь, сказал Александр.

- Может быть, - согласилась Ирина Даниловна.

Они помолчали.

- Ну, а я тоже в отца удалась: рукодельница, - тряхнув головой, словно отгоняя от себя тяжелые воспоминания, сказала Ирина Даниловна. - Только я больше по рисованию да по вышивке.

Александру захотелось спросить ее: а как и почему она попала на сплав?

Но в это время в дверях шалашки появилась Ксения.

- А мы-то ждем, мы ждем! - сказала она, сверля Александра своими маленькими глазками и улыбаясь только губами. - И книгу бросили читать...

Из-за плеча Ксении выглянуло круглое личико Луши. За нею теснились еще девушки.

- Мы уж думали, что рыбы в реку вас утянули, - продолжала Ксения.

ГЛАВА ПЯТАЯ

РАССКАЗ АЛЕКСАНДРА

Взгляды девушек с любопытством и ожиданием были обращены к нему. Александр колебался:

- Взялся я, а сам и не знаю, чего же мне вам рассказать... Книг я много читал, а рассказывать не умею, обязательно напутаю, от себя половину прибавлю.

- А вы расскажите что-нибудь из своей жизни, - попросила Луша.

- Там можно прибавить и больше половины, - съехидничала Ксения.

Варя оставила работу, строго посмотрела на нее, но ничего не сказала. Александру это понравилось. Ему захотелось позлить Ксению.

- Хорошо! Тогда я так и сделаю: прибавлю три четверти, - согласился он. И незаметно подмигнул Луше. - Так вот... Приехал я в Тогучаны - оказывается, мамы нет, ее перевели в Утесову. Что делать? Вернуться назад, а потом по Енисею на пароходе?.. Сложное дело. Тут говорят мне: плот пойдет. Плот? Ни за что на плоту не поеду, скука на нем ужасная. Но мне говорят: "Какая скука? Да ведь на плоту поплывет Ксения!.." Ах, Ксени-я? Тогда...

Дружный хохот заглушил его слова. Девушки весело захлопали в ладоши. Ксения только пожала плечами и слегка усмехнулась: "Подумаешь. Сейчас твой верх, а я тоже в долгу не останусь!"

- Рассказывать дальше? - спросил Александр, когда девушки утихли.

- Говорите! Рассказывайте! - закричали ему.

- Нет, не надо, - негромко сказала Варя.

И все посмотрели на нее. Посмотрела и Ксения. Варя объяснила:

- А чего в этом хорошего? Ответили ей, и ладно.

Александр густо покраснел:

- Вы меня простите, Ксения, я действительно не подумал...

Ксения протянула даже немного разочарованно:

- Ну вот, а я было вам тоже приготовила!

И опять все засмеялись.

- А теперь уж рассказывайте по-настоящему, - довольная, проговорила Луша. И добавила: - Из своей жизни.

И, хотя все обошлось очень гладко и хорошо, Александр себя чувствовал связанным. Он стал было отнекиваться.

- Девушки, не успел я ничего интересного сделать, жить только начал. О чем я буду рассказывать?

- А за что ордена получили? - выкрикнула одна из девушек.

Александр даже не разглядел - кто.

- Да это так... - ответил он, застигнутый врасплох.

Ему стало неловко, что он не снял орденские колодки. Получалось, будто он хотел привлечь к себе внимание девушек. На празднике - он сам видел почти у всех девчат на груди красовались медали, у Евсея Маркелыча их было даже две и два солдатских георгиевских креста, а ведь сейчас, в дорогу, на работу, никто их не надел. Наверно, думают девушки, любит парень порисоваться. Тем более, плывет на плоту как гость...

- Это просто так, - повторил он, не зная, что еще сказать.

- Так ордена не дают, - заметила Луша. - Мы знаем.

Александр промолчал.

- Вы тогда нам про товарищей своих расскажите, - проговорила Варя, - с которыми вместе воевали.

Варе ответить отказом Александр не смог. Он сам не знал, почему он ей во всем отдает предпочтение перед остальными девушками. Но это было так. И где ж тут разобраться - почему?

- Мы ждем, - требовательно заявила Луша, - а то ведь просим, просим, да и...

Она не нашла, чем бы посильнее припугнуть его, и обратилась за поддержкой к подругам. Но, воспользовавшись этим замешательством, а вернее справившись со своим, Александр уже начал рассказ. Он заговорил сперва как-то сбивчиво и непоследовательно, видимо не найдя сразу главной линии для своего рассказа. Но постепенно освоился, и голос его зазвучал тверже, увереннее. Девушки слушали очень внимательно. Александр говорил о том, как советские войска форсировали Дунай возле одного венгерского городка, как потом вырвавшемуся большим броском вперед полку, в котором он служил, приказано было взять с ходу и сам городок.

- ...А тут, - рассказывал Александр, - разведка доносит, что километрах в пяти от городка, в лесу, - старинный венгерский замок, дворянское поместье. В замке находятся наши женщины и дети. Эсэсовцы их туда пригнали, а в глубь Германии не успели еще услать. На городок путь отступления врагу отрезан. Ясно, что в таком случае сами они начнут пробиваться, а наших женщин и детей уничтожат. Их обычное правило. Надо успеть предотвратить это. А как? Силы у нас небольшие, взять городок очень трудно. Как тут быть? И в этот момент разведка доносит опять: из замка гитлеровцы начинают отход, углубляются в лес, женщин гонят с собой, а детей с ними нет. Не верится, что их оставили так. Или уже уничтожили, или уничтожают...

- Да зачем же им было детей убивать? - возмущенно закричала Ксения, и брови у нее сдвинулись. - Взять ни за что и убить...

Александр развел руками:

- "Зачем, зачем!" Что же вы спрашиваете? Фашистам каждый советский человек был ненавистен - все равно солдат ли, старик, женщина или ребенок. А в Венгрии эсэсовцы тогда дрались особенно остервенело - думали, удастся остановить наше наступление, разбить наши войска. Не верили еще, что за все жестокости и зверства отвечать им придется.

- Ой, ну и как же вы? - нетерпеливо спросила Луша.

- Очень просто. Терять времени было нельзя. Командир полка выделил шестьдесят человек и приказал взять замок.

- Так, а сколько же фашистов еще там оставалось? Может быть, очень много? - Луша нервничала и волновалась.

- Да главное не в том, сколько их было, а в том, что у них выгодная позиция. Представляете себе: старинный каменный замок, со стенами такими, что и снаряд не сразу пробьет, а у нас с собой только ручное оружие...

- Вообще я не знаю, как это можно в такой замок ворваться, если его обороняют, - сказала Агаша. - Вы будете на виду, а они - за стенами, и всех вас из окон перестреляют.

- Нет, почему же! Есть много разных способов брать дома в городах, и без больших потерь, - разъяснил Александр. - Мы пока до городка дошли, сколько домов с уличными боями в разных городах взяли! И тут бы этот замок не остановил, если бы в нем не наши, советские дети. Не подумав, как попало, в окно или в дверь, гранату не бросишь.

- Ну и как же вы? - повторила Луша.

- Чуть не бегом, меньше чем за час дошли. Замок большой, трехэтажный. А вокруг - парк. Толстенные деревья. Так бы удобная местность, спрятаться есть где. Мы сразу взяли его в кольцо. Но тогда что эсэсовцы делают? В окна детей выставляют. Дети на подоконниках, а они из-за косяков стреляют...

- Звери! - с гневом сказала Ксения.

- Эх!.. Такая ярость у нас закипела, прямо по кирпичику замок этот готовы разнести, а ничего не сделать - пока двери не вышибем, внутрь не ворвемся. Стрелять по окнам вовсе нельзя...

- А потом ведь к ним и на помощь могли вернуться те, которые раньше ушли. - Луша выдвинулась впереди всех, чтобы не пропустить ни одного слова Александра.

- Ну, этого-то мы не боялись, - усмехнулся Александр, - эсэсовские части только на подлости были сильны, а когда отступали, на выручку к своим они возвращаться не любили. Хуже было, что к дверям подойти никак нельзя. В одном крыле замка - балкон, оттуда из пулемета простреливалась вся площадка перед дверью. Шагу не сделаешь - скосят. И пулемет подавить невозможно нагнали эсэсовцы детишек полный балкон. Вокруг перил живой стенкой поставили. А так бы гранату одну - и все. Эх!.. Вспомню - и сейчас сердце дрожит. А они нет-нет да кого-нибудь из нас пулей и заденут. И пришла тут моему товарищу мысль: с угла по водосточной трубе подняться на крышу, пройти и спрыгнуть потом на балкон. При первом замешательстве - завладеть пулеметом. В крайнем случае, пока идет схватка, пулемет будет молчать, и можно за это время подорвать входную дверь.

Доложили командиру. Очень рискованно. Но согласился командир, разрешил.

Вызвались трое. Незаметно подползли к водостоку. А чтобы отвлечь внимание немцев, остальные сделали вид, будто все переходят к другому крылу. Перебежки туда начали делать. И вот действительно поднялся мой товарищ по трубе, за ним - второй. Третий полез и... водосток оторвался. Расшатали, что ли, его или наш боец очень тяжелым оказался. Наверху только двое... И вот они ползком, ползком по крыше - крыши в Венгрии очень крутые - добрались до балкона - и вниз. Стали спиной друг к другу - и врукопашную с немцами.

Эсэсовцев человек десять, наших двое. - Александр говорил взволнованно, торопливо. - Да, двое... Но сумели они пулемет сбросить с балкона. Тем временем дверь на вынос, в замок бойцы ворвались, бегут по лестницам вверх. А на балконе схватка продолжается. Понимаете, дело сделано, а отступить некуда, только драться насмерть, и все.

В дом тоже с балкона не пробьешься. И вот уже одного убили эсэсовцы, остался тот, что первый поднялся, товарищ мой. Его тоже кинжалом сюда вот ударили, рука повисла. - Александр рванул кверху рукав гимнастерки и тотчас же опустил. - И тогда он - не сдаваться же немцам! - взял и прыгнул...

- И жив остался? - дружно вскрикнули девушки.

- Да. Правда, расшибся порядком. Но в госпитале его быстро поправили. После орденом наградили.

- За это стоит... - Луша сидела, подперев ладонями круглое личико. - За это я бы самым что ни на есть старшим орденом наградила.

- Он получил орден Красного Знамени, - сказал Александр.

- Правильно! Следует!

- А детей-то спасли или нет? Дети-то как? - понеслись голоса.

- Не всех, конечно, - печально сказал Александр. - Шестнадцать детишек погибло.

Ксения, хмурясь, исподлобья посмотрела на Александра.

- Не знаю... Вот вы рассказываете... - медленно проговорила она, - а получается неуважительно: вы даже имени товарища своего не назвали.

- Ах да!.. - сказал Александр и запнулся. - Правильно. Его звали Петром... Петей...

- Почему вы... - снова начала Ксения.

- Замолчи ты! - вдруг выкрикнула Варя. - Как тебе не стыдно! Его звали Александром.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

НА ВАХТЕ

К вечеру дождь перестал. Тучи взметнулись вверх, словно над землей лежал серый полог, а теперь его кто-то взял и поднял за углы. Еще немного и полог разорвался на отдельные клочья, которые, колыхаясь и завиваясь, поползли к дальним хребтам. Солнечные зайчики забегали по мокрым, блестящим бревнам плота, замигали на камнях у берегов.

Евсей Маркелыч с Ириной Даниловной стояли на кичке и озабоченно разглядывали моток троса, один конец которого был прикреплен к якорю.

- Недоглядел, недоглядел я! - хмуро твердил Евсей Маркелыч, тыча носком сапога в изъян на цинковом тросе.

- И я-то тоже перебрать недодумалась, - вместе с ним сокрушалась Ирина Даниловна, - понадеялась... Очень виновата я.

- Брось якорь на быстрине, дернет - тяжесть ведь у плота какая! - враз этот трос, как ниточка, оборвется...

Лоцман заметил подошедшего Александра, вздохнул и замолк. Не хотелось говорить о своем промахе при постороннем человеке. Ирина Даниловна этого не поняла.

- Только, может, зря мы тревожимся, Евсей Маркелыч? - сказала она. Вода стоит еще высокая. До места и якорь бросать не придется.

- Придется не придется - так тоже рассуждать нельзя.

И Евсей Маркелыч пошел от якоря.

- Ненадежный трос оказался? - спросил Александр Ирину Даниловну.

- Не совсем надежный, - сказала она. - Евсей Маркелыч сердится, а чего сердиться? Все на подскреб собрали на последний плот. Да ладно, дойдем, конечно. По мне, скорей бы только сплавить. Совсем от дому отбилась. Сынишка все лето один. Вот будто и привыкла, а все сердце за него болит. Конечно, раньше мы чересчур его баловали. Первенький и единственный. Задаривали игрушками и вообще... Муж у меня инженером в леспромхозе работал. Ушел добровольцем...

- И не вернулся?

- Нет.

Ирина Даниловна отвернулась, стала к Александру вполоборота. Резче у нее очертились углы губ, но головы она не опустила, стояла прямо, застывшая, как часовой на посту.

Чуть не касаясь колесами вершин деревьев, из-за горы слева неожиданно вырвался маленький зеленый самолет. Пронесся над самым плотом, развернулся, прошел еще раз, качнул крыльями и полетел дальше.

- Наш! Наш! - закричали девчата, гурьбой выбегая из шалашки.

- Петр Федорович в нем, сама видела!

- И парторг, Иван Антонович!

- Куда это они?

Самолет становился все меньше и меньше, превратился в блестящий крестик на горизонте и, наконец, растаял совсем. А девчата все не могли успокоиться: строили разные предположения и догадки. Ирина Даниловна словно ничего этого и не заметила, стояла такая же прямая и строгая.

Александр отошел.

Прыгая с бревна на бревно, он добрался до самой кормы. С головки плота, там, где стояла шалашка, кормовые челенья казались непрочными, плохо связанными и плохо учаленными, и если они не расползались врозь, то только потому, что река впереди простиралась тихой и безмятежной гладью и плот на ней лежал как впаянный в стекло. Дойдя до концевых челеньев, Александр убедился, что они сделаны не менее прочно, чем те, что были ближе к головке плота.

Ни малейшего шума не доносилось сюда от шалашки, только шуршали песчинки меж бревен, взбудораженные и увлекаемые течением.

На крайних кормовых реях дежурили Фима и Поля. Они выбрали себе бревна почище и поглаже и лежали рядышком, греясь на солнце. Александр прошел, не глядя на них. Девушки сразу зашептались, но так, чтобы он услышал:

- Ох, важный какой...

- Идет, не смотрит...

Александр покраснел. Так с ним бывало в школе, так было и в армии. Право, ему легче было смотреть в глаза разгневанному генералу, чем медсестре из санбата или веселой регулировщице на перекрестке двух военных дорог.

Он быстро повернулся и сказал:

- Простите меня, девушки: не заметил.

- Где уж нас замечать! - засмеялась Поля. Она поглядела на Александра через плечо подруги: - Идите к нам.

- Если гордость позволяет! - крикнула Фима.

- Да с чего вы взяли, что я гордый? - спросил Александр, подсаживаясь к ним.

- А ходите как? Грудь колесом... - объяснила ему Поля.

- Осталась военная выправка.

- Ах, военная... - протянула Фима. - У нас был преподаватель, когда мы с Полей на медсестер готовились...

- Ну, тоже мне "медсестра" оказалась! - перебила ее Поля. - А порезанный палец перевязать боишься.

- Если чужой, а свой - ничего, - храбро отозвалась Фима. - Только голова маленько закружится.

- А я обязательно на доктора выучусь. Все равно выучусь, - убежденно сказала Поля, - и операции всякие буду делать. Вот вернусь со сплава и на курсы в город поеду. Петр Федорович обещал.

- На какие курсы-то? С этих курсов еще потом до доктора, как отсюда на плоту до Енисейска.

- Что за беда: далеко... - ворчливо проговорила Поля. - Буду учиться и выучусь. И до Енисейска далеко на плоту, а доплывем.

- Нет, не доплывем! - захлопала в ладоши Фима. - Наш плот до Куликовой только. Ага!..

И обе они искренне и весело засмеялись. Потом Фима, кося на Полю выпуклыми серыми глазами, спросила Александра:

- Вам у нас на плоту, наверно, как в крапивнике?

- Почему это?

- Да все девчата одни. Куда ни повернись, - обожгут, как крапивой.

Александр не сумел ей ответить, промолчал.

- Когда много, то еще ничего, правда? - спросила Поля.

А Фима добавила:

- А если две или - еще хуже - одна, то, наверно, совсем трудно приходится, да? Очень боитесь? Мы ведь все замечаем.

Александр смутился окончательно.

Поля припала к Фиме плечом и, мечтательно глядя мимо Александра, сказала вдруг ни с того ни с сего:

- Вернемся домой - ох и наемся же я пирогов! - Вздохнула и закончила: С черемухой... Мама свеженькой наберет, насушит, смелет... Знали бы вы, какие пироги она печь умеет! И вообще, ей бы поварихой быть не у нас на лесопункте, а где-нибудь в Москве, в самом лучшем ресторане.

- Верно, - согласилась с ней Фима. - Только надо, чтобы и у нас была хорошая повариха.

- А на этих плотах всё сухари да сухари да черствый хлеб! - опять тихонько вздохнула Поля.

- Подумаешь! Сладкоежка!.. Мне на плотах так и сухари - хорошо. А в селе когда все же и кино бывает, и лекции читают, доклады делают, молодежь вся собирается.

- Ну теперь-то уж скоро, - освоившись, стал утешать девушек Александр. - Последний плот.

- Последний, ну его! - беззлобно отозвалась Фима.

- Надоело так: с плота на плот все лето, - поддержала ее Поля. Конечно, не сама работа, а то, что она одинаковая. Да не дома...

- Хорошо на свежем воздухе, - заметил Александр.

- Воздуха у нас везде хватает, - колко ответила Фима.

Она остановилась, думая, что Александр ей непременно станет возражать. Но он молчал. И тогда Фима сама заговорила:

- Я просто диву даюсь, как это все у нас идет сейчас удачно: и цепи ни разу не оборвало, и ветра не было, и на косы нас никуда еще не натаскивало. Мы вот и якорь еще ни разу не бросали, а вы знаете, как его потом поднимать? Ого-го! Или цепи на песках подбирать приходится. А они там ко дну как прикованные. Да и это-то все еще пустяки. А вот ежели штормом или в пороге плот начнет разбивать... Носишься в страхе, где цепи тянешь, где бревна откатываешь. А нельзя иначе: прозевай - и лес пропал, и ты с ним вместе. Я вот четыре раза в таких делах бывала, знаю.

- С весны начинаешь - будто и ничего, - в тон ей сказала Поля, - а к осени только и знаешь дни пересчитываешь.

- А зимой весны опять не дождешься, - вдруг удивилась Фима, - опять на сплав потянет.

- Это уж всегда так...

Неожиданно появился Евсей Маркелыч.

- Ты что забрался сюда? - набивая табаком свою трубку, спросил он Александра.

- Хочу сегодня ночную вахту держать. Пришел посмотреть, как на реях работают.

- А-а, правильно! Мужик ты у нас единственный, - одобрил Евсей Маркелыч, - вот, значит, на этих реях и оставайся. Дело не трудное. Только не спать. А смекаешь уже, чем и как плот управляется?

- Приблизительно.

- Так я тебе точно объясню. Отчего пароход руля слушается? Струя воды на руль ему давит, и, смотря по тому, как он поставлен, вправо или влево нос парохода отжимает, поворачивает. Останови пароход на тихом озере и верти рулем куда хочешь - все равно пароход не повернется. Значит, для правежа нужна встречная скорость - или воды, или парохода. Теперь возьмем плот. Плывет он вместе с водой. Значит, встречной скорости нет. Все равно что пароход стоит на тихом озере. Как же эту встречную скорость плоту устроить? А так. Опускают с конца плота в воду волокушные цепи - видел? - этак тонн тридцать - сорок. Огромный груз. Плот плывет, а цепи по дну ползут, волочатся, царапаются, как рысака на вожжах его держат, полного хода ему не дают. И получается, что вода быстрей, чем плот, идет, обгоняет его. Вот тебе и встречная скорость образовалась. Теперь ставь рули - будут работать.

- Это реи?

- Да, реи.

- А почему тогда не сделать один руль в конце плота, как у парохода? спросил Александр.

Евсей Маркелыч снисходительно улыбнулся.

- Пароход - он жесткий, цельный, а плот, гляди, из отдельных челеньев; он как лента извивается, его за один конец не повернешь - надо весь сразу, боком оттаскивать. Вот реи и ставят вдоль плота, с каждой стороны. Вишь, вон они какие огромные, из целых бревен да по несколько штук в ряд сколоченных, есть на что воде нажать, когда на ребро рея поставлена. А не надо рее работать - ее на пласт повернешь, и плывет она себе, как большая доска, рядом с плотом.

- Ага, начинаю соображать, - проговорил Александр. - Когда надо, у реи отводится один конец, получается угол...

- Проще сказать: вроде крылышки у плота. В них вода напирает, и, ежели реи слева поставлены, влево плот отодвигается, справа поставлены - вправо.

- Это хорошо - знать теорию. Спасибо, Евсей Маркелыч. Теперь я все ясно себе представляю. Только на практике еще надо проделать.

- Вот и проделаешь. Давай оставайся. Напарницу тебе Ирина пошлет. Девчата, пойдете - скажите ей. Вам, однако, пора и сменяться.

И, постукивая в бревна коваными каблуками, Евсей Маркелыч пошел вслед за девчатами.

Напарницей Александру пришла Варя.

Она явилась уже в сумерках, когда поблекли, отцвели последние краски заката. От туч не осталось и следа. Только над самым горизонтом серой полоской, направленной в гущу горных хребтов, вытянулось последнее облако.

Вдоль берегов над травой табунились мелкие клочья тумана.

Александр узнал Варю издали, сразу, как только она отделилась от группы девчат, толпившихся на головке плота близ шалашки, и пошла к нему, легко перепрыгивая через широкие разводья между бревнами.

- На вахте? - спросила она, подходя к нему. - Так не озябнете?

Александр был в одной гимнастерке. Он посмотрел на остывшее, примоченное дождем кострище:

- Будет холодно - огонь разведем.

- Тогда давайте сразу возьмемся.

Пока Александр готовил дрова, Варя ему рассказывала, как в первый же год войны, когда в леспромхозе стало не хватать рабочих, девчата задумали проситься на сплав. А их сперва не решались отправлять в дальний путь с плотами, заставляли на берегу тесать клинья, из тальника кольца для сплотки крутить, подносить жерди или, в лучшем случае, скатывать бревна. А чего там клинья да клинья тесать да кольца крутить, когда всем было ясно: главного не хватает - плотовых команд. А лес везде нужен. Кто ж будет сплавлять его, когда мужчины на фронте? Нельзя живое дело останавливать. И там надо - и тут надо. Значит, нужно было и выход какой-то находить из положения. Обсудили девчата вопрос на комсомольском собрании и пошли к директору. Тот с Евсеем Маркелычем посоветовался...

Костер никак не хотел разгораться. Александр тесал от бревен тонкие щепки, без конца чиркал спичками, прятал огонь меж ладоней, потом махал на него фуражкой, дул - и все без пользы. Пламя угасало, едва появившись.

- Нет, так ничего не выйдет, - оборвала свой рассказ Варя, все время деятельно помогавшая Александру разжигать костер. - Пойду смолья принесу.

Глубокие сумерки теперь вовсе плотно окутывали высокие гористые берега.

И дальний конец плота - тот, где была сооружена шалашка, отмечался только яркой звездой пылающего костра.

- Варя, не ходите, - остановил ее Александр, - впотьмах еще окунетесь... Не то пойдемте вместе.

- А вдруг реи отдавать придется? Обоим сразу нельзя уходить! - крикнула она уже издали. И беспечно добавила: - А вы слушайте: буду тонуть - закричу.

И неслышной тенью заметалась по бревнам, перескакивая через полые окна воды. На ближних реях неразличимые в сумерках девчата вполголоса тянули старинные частушки:

Бор горит, сырой горит,

В бору горит сосеночка.

Не полюбит ли меня

Кака-нибудь девчоночка...

Голоса растворялись, таяли над водой, будя в сердце ощущение неясной тревоги. И вдруг подумалось Александру: "Не окунулась бы в самом деле Варя в разводье!"

Медленно прокатился над рекой раздельный возглас Евсея Маркелыча:

- Эй, вах-та! От-дай ле-вы-е ре-и! Пра-вы-е реи под-бе-ри!..

Если бы кричал не сам Евсей Маркелыч, можно было подумать, что это Варя подстроила нарочно, чтобы Александр один, неопытный, помучился с реями.

Впотьмах, ощупывая ногами пучки бревен, он пробрался к левой кромке плота, отыскал узел рунталя - толстой пеньковой веревки, которой закрепляются реи, развязал узел и потянул веревку книзу, чтобы наклонить "свечу" - длинный шест, врубленный в рею. Вопреки его ожиданиям, рея перевернулась на ребро очень легко, а вода, словно клин, тотчас раздвинула щель, образовавшуюся между плотом и реей, и та, как на шарнире, стала сама отходить под углом.

Все это оказалось очень простым и не требовало почти никаких усилий вода работала за человека. Александр закрепил рунталь и перешел на правую кромку плота. Здесь, следуя команде Евсея Маркелыча, надо было убрать рею, то есть перевернуть ее с ребра на пласт и подтянуть к плоту. Александр распутал узел, но в тот же миг рунталь змеей скользнул по бревну и исчез в воде. Рея, как стрелка часов, свободным концом описав полукружие, через минуту снова прижалась к плоту.

- Упустили рею, да? - услышал Александр у себя за спиной насмешливый голос Вари.

- Вырвалась неожиданно, - развел руками Александр. - Как теперь ее на место поставить?

- Да ничего, - спокойно сказала Варя, - помаленьку заведем. Не к спеху. Сейчас пока левые реи работают.

- Двоим-то нам, пожалуй, не справиться, не завести против течения. Александр не мог отделаться от чувства досады за свою оплошность. Смотрите, какая масса воды давит на рею.

- Да? - как-то по-особенному спросила Варя. - Тяжело? Масса давит? Двоим не завести? Ну что же, позовем еще девчат на помощь. Или я одна заведу потихонечку.

Сдерживая смех, она убежала к кострищу и стала тесать на растопку смолье. Александр отобрал у нее топор.

- Это вам, если холодно будет, - сказала она, нехотя отдавая топор и показывая на принесенный ею брезентовый плащ. - Отец послал.

Костер наконец разгорелся. Трещали и брызгались искрами дрова. Александр не успевал стряхивать раскаленные угольки, падавшие ему на одежду.

- А вы дождевик наденьте, - посоветовала Варя. - От брезента угольки будут отскакивать, - и подсела к нему.

Он искоса глянул на нее. Варя сидела, прищурясь и чуть подавшись вперед. Блики красного света играли на ее волосах.

Девчата опять затянули частушки. Варя ногой отбивала такт, губы у нее слегка шевелились.

- Пойте вслух, - попросил Александр.

- Я ведь чудная, - сказала она. - Я петь не люблю - люблю послушать. Тоже и танцы: смотреть мне интереснее, чем самой танцевать... Стряхните уголек - крупный. Хотя и брезент, а может прожечь.

Александр стряхнул уголек - красный, но уже подернувшийся пленкой серого пепла.

- Варенька, что вы меня никак не называете?

- Как - не называю? - удивилась Варя. - А как же я с вами разговариваю?

- А вот так и разговариваете, будто у меня имени вовсе нет.

- А как вас звать?

- Александром, - сказал он и запнулся: что же она его спрашивает?

Варя вдруг вскочила и побежала на кромку плота.

- Рею-то все-таки надо наладить! - крикнула она на ходу.

Волнистая тень пробежала по бревнам и канула в темноту.

- Ваш грех - ваш и ответ, - сказала Варя, дождавшись Александра. И насмешливо кольнула его: - Командуйте. Вы командовать умеете. Ну?

- Мне кажется, что без ворота здесь не обойтись. И даже с воротом будет очень трудно преодолеть силу течения: угол получается отрицательный...

- Углы углами, - перебила его Варя, - а мы с чего начинать будем?

- По-моему, рею надо на плот вытаскивать, - чувствуя в словах Вари какой-то подвох, сказал Александр, - а потом здесь перевертывать.

- А вы знаете, сколько в ней весу?

- Тяжелая...

- Пудов полтораста будет. Я беру на плечо четыре пуда. Вам останется сто сорок шесть... Давайте начнем поднимать.

Девушка взяла лежавший неподалеку багор, нащупала им болтающийся в воде рунталь, вытащила и привязала за ошлаговку - толстый оцинкованный трос, которым закрепляются крайние пучки бревен. Потом так же спокойно и неторопливо распутала канат на другом конце реи и вытолкнула багром в реку этот конец. Течение тотчас ударило в образовавшуюся щель, рея быстро стала отходить от плота, как на шарнире, описывая полукруг, и все повторилось, как прежде у Александра.

- Ну вот и сделали! - сказала Варя. - Теперь подтянуть на старое место да и привязать опять тем же концом, что раньше была привязана. Этим вы один займитесь. Я вам больше не помощница: и так одна полтораста пудов подняла. Пойду картошку печь. Хорошо, наверно, в костре зола нагорела...

Закончив работу, Александр сел на бревно. Из темноты он хорошо видел, как хлопотала у костра Варя. Не отрываясь, он смотрел на нее. Забылось происшествие с реей, и та досада, что начинала закипать в душе, теперь отлетела и исчезла бесследно.

Варя повернулась к нему лицом и, приложив ладонь к глазам, стала вглядываться в темь. Александр стоял неподвижно. Он видел одно: внимательное, сосредоточенное лицо девушки. Но она не окликнула его. Постояла, прислушиваясь, и опять стала хлопотать возле костра. Еще подбросила дров, и пламя взвилось высоким ровным столбом.

"Беспокоится, не утонул ли я. А окликнуть не хочет. Свой характер выдерживает. Так, как заявила: отвечать не словами, а делами, - с усмешкой подумал Александр. - Ну и ладно, я тоже торопиться не стану, первый ее не окликну и первый к ней не подойду".

Он повернулся к реке. Отблеск костра падал на воду. Река была покрыта мелкой рябью, и оттого изламывалось отражение костра: будто под водой стояла шеренга водолазов и удивительно ловко жонглировала зажженными факелами. Медленно проплыла узловатая коряга и прибавила еще толпу подводных жонглеров - теперь факелы метались и взлетали в беспорядке. Коряга исчезла, и невидимый руководитель снова расставил всех по местам в одну шеренгу, и все пошло по-прежнему.

Александр стоял и смотрел до тех пор, пока река не успокоилась совершенно и на воде вместо летающих факелов не отметилась короткая желтая полоса - отчетливое отражение костра. Варя сидела у огня, не шевелясь и задумчиво склонив голову к плечу. Метелицей кружились над нею острые искорки и легкие хлопья серого пепла.

Александру стало холодно. Он тихонько вздохнул и пошел к огню.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ДОМ ВОВСЕ БЛИЗКО...

Предпоследний день пути удался на славу. Река здесь текла строго на запад, и предвечернее солнце одинаково щедро и ярко заливало оба берега. И в этой сияющей зелени бескрайних лесов прямой широкой лентой лежала Ангара. Она в точности повторяла краски неба: глубокого, темно-синего в самой вершине купола, а ниже, к земле, едва голубого. Она и совсем бы слилась с небом на горизонте, если бы там, в неопределимой по расстоянию дали, не колыхалась над водой узкая полоса серого тумана, пронизанного у берегов острыми черными стрелами так, что в нижнем створе река казалась разделенной на два этажа.

Здесь реже встречались песчаные косы, и цепи теперь работали звонче обычного.

- А знаете, почему в Ангаре вода такая светлая и словно бы зеленоватая? - как-то спросила Варя Александра.

- Горная река, каменистое русло.

- Это так. А то есть еще молва народная: вода светлая потому, что взялась Ангара не из малых и сорных речушек, а из глубокого, может даже и бездонного, озера Байкал. Сверху стекает вода самая чистая, а всякая грязь и муть оседает. А что вода зеленоватая, и вовсе смешно говорят: берега, мол, на Ангаре - всё горы крутые, высокие, а на горах - леса сплошные, вот в воде и настоялся этот зеленый цвет...

За излучиной на левом берегу обозначилась белым пятном избушка бакенщика. Возле нее, притулившись к высокому яру подобно плоскому обомшелому камню, стоял дежурный катер. Девушки облегченно вздохнули:

- Порог пройдем хорошо.

Заговорили, что теперь уж скоро-скоро Стрелка, потом и Куликова - конец пути и конец сплава вообще.

А там домой, к своим, до следующей весны, до новой навигации. Эх, славно!

Катер отделился от берега и пошел навстречу плоту. Ангара, вся в солнечных зайчиках, здесь разлилась особенно широко. Белая полоса пены клином расходилась у катера за кормой.

Стал доноситься шум порога. Весь слив воды давил к левому берегу, и казалось, что плот боком скатывается туда.

- Эй, вахта! Ле-вые реи под-бе-ри! От-дай правые реи!

Александр - он нес дневную вахту - быстро управился со своей реей и пошел помогать Ксении, своей напарнице на этот раз. Та охотно уступила место и, перебирая вместе с ним конец рунталя, спросила:

- Обратно вместе с нами не поедете?

- Зачем же я поеду обратно! Мне тоже хочется скорее домой добраться.

- Без вас скучать будем.

- Ну вот! - засмеялся Александр. - Скучают люди, когда друг к другу привыкнут.

- А мы привыкли уже...

И Александру подумалось, что ведь и он тоже привык к девчатам, и если не скучать о них, так вспоминать будет частенько, как весело и незаметно проплыл вместе с ними неблизкий путь от Тогучан до дома.

Катер летел полным ходом, вспарывая блестящую равнину реки. Будто резцом автогена, разваливал он воду по бокам от себя, и огненные струи лизали его борта, взбирались чуть не на палубу и падали, рассыпаясь мириадами искр.

- Эй, на плоту! Приготовь буксир! - размахивая свернутой в кольцо тонкой бечевой - "легостью", кричал молодой парень, черный, как негр. Лицо у него жирно блестело, словно он только что умылся нефтью. Он улыбнулся, и с трудом верилось, что у этого человека могли еще оставаться белыми зубы.

Ксения вдруг оживилась.

- Пашка! Пашка! - забегала она по кромке плота.

Пашка важно повел плечами. Ветер трепал его непокрытые волосы. Красивый взмах руки, просвистела в воздухе легость, и гирька упала на плот.

- Ты когда вернулся, Паша, а? - расспрашивала Ксения, привязывая легость к тросу.

Катер на малых оборотах боком придвинулся к плоту.

- Третьего дня! - кричал Пашка Ксении так, словно до нее был километр расстояния. - Последний кошель с дровяным лесом из Пискуновки в Енисейск стащили. Теперь вот вас еще с ходу проводим в Куликову - и кончено. Точка.

- Паша, а чего прилетел Петр Федорович?

- Чего ему не летать! Начальство, - сказал Пашка, с трудом втаскивая на борт катера конец троса. - Мне он не докладывается. Вас поджидает.

- Чего нас ждать?

- Это его дело. Да ты что сразу скисла?

- Домой хочется, - сказала Ксения.

- Успеешь. Дом - он никуда не денется. А Петр Федорович тебя от дому тоже не увезет. - Пашка заделал конец троса за гак - крюк, на котором закрепляются буксиры, - и, нагнувшись, крикнул в рубку: - Готово! Отваливай!

Синий дым с треском вырвался из выхлопной трубы. Сильнее забурлила вода под кормой, на отлогой волне качнулись крайние пучки бревен.

- Ванюшку Доронина своего не забыла? - помахивая Ксении блестящей черной рукой, крикнул Пашка. - Приехал. Восемь наград. Весь исстрелянный, а кости до единой целехоньки.

- Что ты!.. - охнула Ксения.

- Честное матросское...

- Куда поступил? - успела еще спросить Ксения.

- А куда? Ясно, на старое место - на свой пароход. Только теперь капитаном!

- Капитаном?

- Ну да! Он и на войне уже судном командовал.

Натянувшись, как струна, сверкнул в воздухе трос, а затем упал на воду, рассыпая по сторонам каскады разноцветных брызг.

Ксения оглянулась на Александра. Лицо ее сияло. Исчезли морщины на лбу, расправились и приподнялись всегда нахмуренные брови. Она медленно перевела дыхание, словно захлебнулась струей пьянящего свежего воздуха.

- Хороший парень! - сказала она, тряхнув головой.

И не понял Александр, к кому это относилось: к капитану Ванюшке Доронину или к чумазому Пашке.

Порог надвинулся нагромождением обточенных водой и ветром камней, цветом своим спорящих с белизной подпорожной пены. Плот сразу заерзал на воде, весь сжался, стал короче. Со скрипом полезли друг на друга бревна. А временами, наоборот, пучки раздвигались, растягивались настолько, что между ними открывалась черная бездонная пучина.

Александр поглядывал на Ксению. Она стояла молча, плотно сжав тонкие губы и изредка смахивая с лица крупные, тяжелые брызги воды. Порог бушевал. Взъерошенные гребни волн топорщились по сторонам особенно высоко, словно в досаде на то, что в самом горле порога их прижал, притиснул плот. Это длилось недолго, какие-то минуты. А затем горбатые камни, узорчатая пена волн, их суматошный рокот - все сдвинулось назад, и плот снова вышел на открытую гладь реки. На невысоком, плоском, как стол, берегу слева показался поселок.

Катер сбросил буксир и, словно радуясь свободе, побежал к поселку. Чумазый Пашка появился на палубе, посигналил Ксении рукой и опять исчез.

- Черти! - с упреком сказала Ксения. - Зачем сбросили буксир? Тянули бы нас сразу до места. И чего побежал в поселок?.. Ну, а вы чего стоите? заворчала она на Александра. - Помогайте вытаскивать трос.

Они не успели закончить работу, как катер опять затарахтел возле плота. Сверкая зубами, Пашка прокричал:

- Остановка! Велено вам якорь кидать. Давайте скорее!

Шумно упал в воду якорь. Плот еще немного поцарапал по дну концами волокушиых цепей и остановился. Однообразно зажурчала вода, разбиваясь о верхние его углы.

- Так. А теперь что? - спросил Евсей Маркелыч.

- А тебе к Петру Федоровичу на берег велено.

- Отвезете?

- Отвезем. Только за баржонкой сходим сначала. На обратном пути прихватим тебя.

- Этак и без вас обойдусь, - рассердился Евсей Маркелыч.

Солнце стояло над самой чертой горизонта. Низменный левый берег погрузился в тень, и только обрывы правобережья еще сияли мягким вечерним светом. Словно накопив в себе за день запас солнечных лучей, утесы теперь отдавали их обратно.

Отсюда был виден широкий, как море, Енисей. Небольшая деревня на его дальнем берегу казалась темной крапиной на гладком зеленом поле.

Евсей Маркелыч показал Александру рукой на серебрящуюся даль Енисея.

- Велик! Ангаре здесь конец, а батюшка Енисей еще на две тыщи верст разбежался. А? Видел ты, парень, еще где такую реку?..

Он поманил за собой Александра и влез в лодку, качающуюся и пляшущую на волнах, поднятых катером. Александр взялся за весла, но не успел оттолкнуться, как появилась Варя. Легко перепрыгивая с бревна на бревно, она подбежала к лодке:

- Я тоже с вами! - и очутилась рядом с отцом.

- Сядь, не переверни лодку, - строго сказал ей Евсей Маркелыч.

Варя посмотрела вниз. Скамеечки не было, а по дну лодки переливалась мутная вода.

- В лужу, что ли, садиться? Не упаду и так, - и засмеялась.

Евсей Маркелыч промолчал, но видно было, что на Варю он рассердился.

- Пойду в контору, - сказал лоцман, когда лодка уткнулась носом в берег и галька заскрипела под нею. - Не хочешь со мной? - кинул он Александру. Петра Федоровича послушать, чего у него там.

Таща на буксире небольшую баржу, катер наискось пересекал реку, приближался к плоту.

Евсей Маркелыч погрозил кулаком: вот, мол, вам, знайте наших!

- Ну, а ты к тетке Елене? - Евсей Маркелыч остановился на косогоре перевести дыхание.

- Ага! - Варя кивнула головой.

- Скажи, чтобы баньку истопила, - приду. Все одно ночь ночевать, чего ж не попариться!

Внизу мягко шелестела Ангара, набегая отлогими волнами на каменистые отмели. Тени теперь лежали уже на всей реке, и плот на ее середине казался очень далеким и очень маленьким. Выстроившись в ряд, как моряки на палубе броненосца, стояли на кромке плота девчата.

На берегу, в кузнице, с тонким звоном падали на наковальню молотки там клепали, ремонтировали металлический такелаж. За кузницей жужжало колесо - это перевивали веревочную снасть. Толстые черные канаты, как рельсы, лежали на земле.

Тропинка разделилась на две. Варя свернула на левую. Александр пошел было с Евсеем Маркелычем.

- А вы бы меня проводили, - сказала Варя.

- Пожалуйста! - с готовностью откликнулся Александр.

Высокие бурьяны - полынь и лебеда - плотной стеной стояли по сторонам тропинки, идти рядом было тесно и неловко. Александр взял девушку под руку. Варя шла, свободной рукой обламывая на ходу макушки горько пахнущей полыни.

- Вот вы, значит, и домой приехали, - вдруг сказала она.

- Не совсем еще.

- Это считать нечего.

- Если это считать нечего, так и вы тоже скоро дома будете.

Варя высвободила руку и пошла вперед. Александр успел заметить, как напряженно у нее сдвинулись брови, совсем по-отцовски.

- Буду, конечно...

Верхушки полыни дождем летели на тропинку. Варя обрывала их и бросала обеими руками.

- Счастливо вам на новом месте работать! - отрывисто сказала она, даже не оглядываясь на Александра.

- Спасибо, Варенька... Эх, если бы вы знали, как мне сейчас домой хочется! Ничего другого на свете не надо - только бы домой!..

Тропинка круто спускалась в небольшой овраг. Здесь уже стлались густые предосенние сумерки, холодом и сыростью тянуло от бурьянов. Варя остановилась и, резко повернувшись, глянула прямо в лицо Александру:

- Ничего не надо?

- Ничего! - улыбаясь, сказал Александр.

Варя протянула ему руку:

- Мне тут уже недалечко, дойду одна. До свиданья!

- Варя, я провожу...

- Нет, не надо! - Варя быстро пошла по тропинке.

- Варя, подождите!..

- Вы ведь домой торопитесь, вам некогда, - не оглядываясь, кинула она. - Мне тоже некогда!

И, оставив ошеломленного Александра одного, на ходу слегка поводя плечами, Варя поднялась на противоположный скат оврага и скрылась за густыми бурьянами.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

НОВОЕ РЕШЕНИЕ

Евсей Маркелыч прирос к скамье. Все было сказано. И все было ясно. Давно следовало встать и уйти. Но он сидел, тискал в жестких ладонях фуражку, глядел в распахнутые створки окон, где лежали поздние, переходящие в чернь ночи сумерки, и не мог решиться встать. Встать - это значило согласиться. Встать - это значило принять все на свои плечи. И он сидел и молчал, чего-то еще выжидая.

Это - и именно так - понимали и Петр Федорович, впотьмах жадно куривший папиросу за папиросой, и парторг леспромхоза Иван Антонович Глущенко, и Трифон Васильевич, начальник рейда. Они много уже говорили, и теперь, если замолчал Евсей Маркелыч, следовало и им помолчать. Дождаться, когда он встанет и тем самым скажет: да.

Фиолетовое небо быстро темнело, как темнеет промокательная бумага, положенная на разлитые по столу чернила. Вызывающе четко где-то за спиной Евсея Маркелыча отщелкивал доли минут маятник ходиков.

- Значит, плыть? - наконец сказал Евсей Маркелыч.

Ему никто не ответил. Много раз повторялось, что надо плыть. Зачем же еще говорить!

Петр Федорович встал:

- Ты подумай еще. Мне хочется, чтобы ты сам понял.

- Пошел я! - глухо сказал Евсей Маркелыч. - А слово мое: что ж, согласен, коли так дело сложилось...

Наткнувшись на стол и с сердцем двинув его в сторону, он ощупью отыскал дверь, толкнул ее ногой и исчез в темноте.

Петр Федорович вышел следом за ним на крыльцо, постоял, прислушиваясь к его неровным шагам, и мягко сказал через плечо:

- Трифон Васильевич, надо будет им одеждой, обувью подсобить.

Начальник рейда неохотно откликнулся:

- Где взять? Нет у меня лишнего.

- Дай из нелишнего.

- И нелишнего нет.

- Все равно дай. Ты понимаешь: девчата ехали на неделю, кто в чем; есть и вовсе налегке. Дай.

- Ладно.

Петр Федорович вернулся на свое место.

- И снасть запасную - все, что есть у тебя на складе, им отдай.

- С этим дело проще, кое-что наберу.

- Команду бы усилить, человека три мужиков, - вмешался Глущенко.

- Этого не могу. Сами знаете, Иван Антонович, нет на рейде ни одного мужчины, все в низовьях с плотами.

- Знаю. И все-таки есть.

- Где? Кто?

- В Енисейске на ремонте "Сплавщика" у тебя четверо мужчин занято.

Начальник рейда покачал головой:

- Это квалифицированные рабочие. Их снимать нельзя.

- У тебя срочного ремонта, кроме "Сплавщика", нет, - возразил Глущенко.

- Срочного нет, а вообще ремонтных работ много и квалифицированных рабочих не хватает.

- Пусть оставшиеся напряженнее поработают, - не уступал Глущенко, - а этих, как закончат ремонт, вместе с пароходом пошли. Пойми: девчатам нелегко будет.

- Понимаю. Но...

- Пошли! - строго сказал Петр Федорович. - Иван Антонович правильно говорит: нельзя это задание только на плечи Евсея Маркелыча с его командой перекладывать, на всех надо разложить.

- Сделаю, - помолчав, ответил начальник рейда.

- И еще одного человека надо послать, - сказал Глущенко. - Меня надо послать.

- Сразу, отсюда? - спросил Петр Федорович.

- Да.

- А если тебе сперва в Енисейск поехать и поторопить людей с ремонтом? Так будет не лучше?

- Пожалуй, лучше, - согласился Глущенко. - Здесь, пока плеса ровные, тихие и погода хорошая, поплывут одни. А я в Енисейске, может быть, еще и из одежды им чего-нибудь достану, кроме того, что даст Трифон Васильевич.

- Договорились...

У кузницы лоцман столкнулся с Александром.

- На плот, Евсей Маркелыч? - спросил Александр, прибавляя шаг, чтобы не отстать от него.

- Куда же еще!

- А ты, кажется, в баню хотел?

- В баню? Будет всем нам баня, - сказал лоцман так, что Александру не захотелось его расспрашивать.

Молча они спустились с косогора - галька трещала и сыпалась под ногами, - молча приблизились к лодке.

- Ну, а ты, парень, зачем? - неожиданно спросил Евсей Маркелыч. Взялся за лодку и толкнул ее на воду.

- То есть как - зачем? - удивленно спросил Александр. - На плот. Ночевать.

- Ночевать? - повторил Евсей Маркелыч. - Чего ж тебе на плоту ночевать? Взял бы в деревне устроился. Лучше... Либо в лодке переплыл бы Енисей на ту сторону, да и пешим ходом в Утесову и в Кондратьеву, значит. Недалеко здесь.

- Не понимаю...

Лодка покачивалась на воде. Словно придавленный темнотой, глухо шумел порог. На плоту мерцал небольшой костер.

- Может, Петр Федорович тебя на катере свезет? - не скрывая раздражения, сказал Евсей Маркелыч и занес ногу в лодку. - Поговори с ним.

- Да чего же ради я с плота уходить буду? - сказал Александр, все еще не понимая сердитого тона Евсея Маркелыча. - В Куликову мы все равно мимо Утесовой поплывем...

- В Куликову мы не пойдем.

- А куда же? Здесь остановимся?

- Вниз! И мимо Куликовой, и мимо Утесовой, и мимо всего-всего на свете пойдем. На самый Дальний Север нам плыть велят. Еще почти на две тысячи километров.

- На самый Север! - удивленно воскликнул Александр. - Ого-го!

- Вот тебе и "ого-го"! Осень... а с кем поплыву? Одни ведь девчата. Тебе-то что: здоровому парню ходить по Кондратьевой, фасон каблуками давить... знаю.

- Чем же я виноват? Ты что на меня-то сердишься? - примирительно сказал Александр.

- Мне черт сейчас попадись - разорву на части! - закричал Евсей Маркелыч и оттолкнул лодку.

Александр вскочил в нее на ходу.

Евсей Маркелыч работал веслами так, будто хотел выворотить всю реку. Шумно вздыхая, сплевывал на воду.

Девчата с плота, заслышав плеск воды, весело окликали:

- Евсей Маркелыч! Дядя Евсей!

Он не отзывался.

Течением лодку снесло к нижнему концу плота. Евсей Маркелыч не захотел подниматься. Вылез на бревна, сказал Александру:

- Хочешь, поднимайся один, не то девчат пошли - пригонят лодку на место.

Из темноты спросил раздраженно:

- Варвара в деревне ночевать осталась?

И не стал ждать ответа - ушел.

Сообщение о том, что плот будет сплавляться на Север, сначала девушек сразило. Притихшие, сидели они у гаснущего костра, смотрели на короткие языки пламени, трепыхающегося, как крылья подстреленной птицы, и говорили только об одном: а как же дома? Когда же домой?

Лоцман хмурился, отвечал неохотно и не отрывал взгляда от пламени костра.

- Вот это втравились в поездочку, - сказала Ксения.

Евсей Маркелыч покосился на нее, поднялся, молча постоял, сложив руки за спиной, и, словно неся куль на плечах, ушел в шалашку.

- А ты, Ксения, хотя поняла, почему на Север посылают? - сердито спросила ее Агаша.

- Поняла... - буркнула Ксения. - Потому посылают, что послать больше некого.

- Да я не об этом, - еще больше сердясь, сказала Агаша. - Про себя чего тут нам говорить! Почему плот наш посылают?

- Евсей Маркелыч ясно сказал, - вмешалась Фима. - Лес на постройку нужен.

- Надо раньше им было об этом подумать. - Ксения посмотрела на Фиму из-под нахмуренных бровей. - Защитница! Чего они там планировали!

- Нет, Ксения, - сказала Ирина Даниловна, - ты, наверно, действительно не поняла. Планировали на Севере хорошо. И все, что им полагалось по плану, они тоже получили.

- Получили - и будьте здоровы!

- Ксения! Да ведь на Севере строят большой новый завод, и рабочие взялись тоже сверх плана целый цех построить! А без лесу ничего не построишь. И на месте лес не заготовишь. Там ведь тундра сплошная. Год полный зря потеряется. Вот наш плот и повернули туда. А так бы нам поставить его в Куликовой, и все.

- В Куликову-то мы тоже по плану все сплавили, - заявила Луша.

- Ты бухгалтер - все знаешь! - прошипела Ксения.

- Знаю! - отрезала Луша. - Знаю, что и у нас этот плот тоже сверх плана.

- Это-то и все знают, - сказала Поля.

- У всех кругом все сверх плана, - бубнила Ксения, - на Севере сверх плана, в Куликовой сверх плана, у нас сверх плана. Поэтому и поплывем мы в дождях да в мокрых метелях купаться. Это нам тоже сверх плана. А лучше бы все по плану только работали...

- Ксения, ты иди лучше спать, - попросила Поля, - а то от твоих слов Ангара замерзнет.

- Я пойду спать, - сказала Ксения, - а дождями да буранами на Севере все равно душу выморит.

- Смотря какая душа! - вскочила Поля. - А я так считаю: кислые разговоры надо нам прекратить. Самих себя стыдно... - и украдкой скосила глаза на Александра.

- И потом, девушки, дело даже не в этом, - сказала Агаша. - О чем надо подумать бы нам? Стройка-то на Севере какая? Важная! А нам все равно?

- Нет, не все равно! - закричала Луша.

- Значит, и нам надо думать так, как думают те рабочие, что на Севере завод строят, - закончила Агаша.

И девушки заговорили наперебой, доказывая друг другу - хотя с ними спорила только одна Ксения, - что плыть сейчас вниз, на Север, приходится не по обязанности, а из товарищеской поддержки и что прежде времени никогда унывать не надо.

Так, споря, они всей гурьбой потянулись в шалашку. Задержались у подернувшегося пеплом костра сестры Надя и Груня, Ирина Даниловна и Александр.

- Чудачка эта Ксения, - сказала Надя, подсаживаясь ближе к сестре. - И чего так расстраивается? Ехать так ехать.

- Вы в низовьях не плавали? - спросил Александр.

Сестры переглянулись:

- Нет.

- Почему она так низовьев боится?

- Ну, там сильные штормы бывают, - разъяснила Надя, - и вообще Енисей как океан - берегов не видать.

- А по мне, так все равно где ни плыть, - заявила Груня, - на реке везде одинаково.

- Мышей я, конечно, тоже боюсь, - рассудительно заметила Надя, - а все-таки еще не так, как волков.

- Угу, - с сомнением сказал Александр. - Вот не думал я, что вы и волков боитесь! Мне казалось, только мышей...

- Ладно, - обиделась Надя, - смейтесь... А я поймаю водяную крысу да вам за воротник спущу - посмотрю, что вы скажете.

- Закричу...

- То-то же!

И, подхватив под руку Груню, Надя с нею убежала в шалашку. На пороге они обе враз оглянулись, смешливо фыркнули: "Водяную крысу!" - и потерялись в черном просвете распахнутой двери.

- Конечно, Евсей Маркелыч не зря заскучал, - заговорила Ирина Даниловна, проводив девушек ласковым взглядом. - Вы думаете, он это за себя? Нет, за всех нас беспокоится. Я так понимаю его. Снасть у нас неважная - это раз. Плот неглубокой осадки, весь, как пена, наверху - это два. С такой осадкой летом попасть в низовья, может, и ничего, а осенью забьет штормами. Да и счетом нас мало, мужчин нет никого. Девчата одни в такую даль не хаживали... Вот вам три уже получается. Начнутся дожди, холода, может, и снегу захватим, а во что каждый одет? Думали, дома будем через неделю - так и оделись. А на воде, да как попало одетому, - не работа. Значит, четыре. Это по-моему. А Евсей Маркелыч, он еще лучше все видит и понимает.

- Да как же вам плыть тогда! - воскликнул Александр.

- Ну, это тоже не разговор. Когда надо - люди все сделать могут.

Они помолчали.

- Я никогда не был на Севере, - заметил Александр, - знаю о нем только понаслышке.

- На самом Севере и я не была. Рассказывают, интересно. Никакой дикости теперь там и в помине нет. Люди с большой охотой жить туда едут. Одно - что зимой там холода очень большие: и пятьдесят и шестьдесят градусов морозы бывают, и еще ночи очень длинные. Так это все куда же денешь? Природа! Конечно, человек своего добьется и климат там переменит, а пока хоть и морозы и ночи длинные, но в теплых домах и с электрическим светом живут. В Игарке - это уж совсем почти в тундре - и капуста и картошка на поле прямо растут, и не хуже нашей. Приспособили обработку земли, сорта новые вывели. Ирина Даниловна разгладила ладонью складку на рукаве. - Вот я иногда так подумаю: зачем у нас здесь, на Севере, в глухой тайге, заводы разные и целые города строят? Зачем пшеницу сеют и яблоки сажают? Ведь все это достается ох как трудно! То ли дело на юге: тепло, все обжито, легко работать. Там бы всему народу жить. А потом разберусь, и ясно мне: нет, не такие наши люди, чтобы искать, где от природы все получше да полегче, - они сами, своими руками все хотят сделать. И так сделать, чтобы везде мог жить человек, и не как попало, а хорошо. А земля - она не скупая, она все свое богатство всегда человеку отдает, только смелому человеку и настойчивому. Вот потому теперь у нас на Севере и пшеница растет, и редиска, и яблоки. Правильно я говорю? Странно так мне: недавно я прочитала в газете - американцы на Аляске и в Канаде, на самом Севере, военные аэродромы строят, танки туда завезли, парашютистов учат с самолетов на полярные льды прыгать. Нет чтобы там мирным делом заняться, а все мысли у них о войне. И с чего бы им туда свои танки везти? Честное слово, выходит, будто они нашей редиски боятся - что через Ледовитый океан переберется она и потом расти на их земле будет!

- Не так, Ирина Даниловна, - возразил Александр. - Они не того боятся, что наша редиска у них расти будет, есть и такие люди - не хотят, чтобы у нас наша редиска росла.

- Ну, это-то для них не сбудется, - жестко выговорила Ирина Даниловна, - сколько они с парашютами ни прыгай на льдины! Все равно мы здесь будем и хлеб сеять и картошку садить.

Прикусила конец платка зубами и замолкла. Острее очертился профиль ее лица.

...Ночь плотнее ложится над Ангарой, кроет непроницаемой завесой берега. Ворчит и клокочет порог, то словно ластясь и уползая куда-то вдаль, за поворот, то неожиданно и громко нависая над самым плотом. Костер погас. В шалашке тихо - все спят. На реях вахтенных нет. Плот стоит на якоре; струи воды, звеня и всхлипывая, разбиваются о туго натянувшиеся цепи. Где-то на невидимой в ночи косе спросонья тонким голоском вскрикивает речной куличок.

...Перед рассветом с Енисея потянула холодная низовка. Вместе с нею налетела волна влажного, щекочущего в горле тумана. Ирина Даниловна зябко повела плечами.

- Вот и ночь просидели. Спать не хотите? - спросила заботливо и тронула теплыми пальцами погрубевшую на холоде руку Александра.

- Нет, не хочу, - ответил он, - отосплюсь дома.

- Вы бы на прощанье Варе хотя доброе слово сказали, - наклонилась к нему Ирина Даниловна и быстро встала. Пошла и оглянулась. - Спокойной вам ночи.

Александру спать не хотелось. Он прошел вдоль всего плота, вернулся обратно. Остановился близ погасшего костра, заложив руки за спину и раздумывая о словах Ирины Даниловны, о том, почему Варя сказала так горько: "Вы ведь домой торопитесь, вам некогда". Наступит день, потом несколько часов пути, и они расстанутся, чтобы больше не встретиться...

Из шалашки вышла Фима. Сквозь мутную пелену тумана она не разглядела Александра, прошла недалеко от него, к самой кромке плота, повесила полотенце на толстую вагу, один конец которой лежал на бабке, нагнулась к реке и стала умываться. Александр стоял, смотрел на Фиму, обдумывая, как подшутить над ней, но в этот миг девушка выпрямилась и потянула к себе полотенце, вага покатилась и упала на босую ногу Фимы. Девушка глухо вскрикнула, замерла, а потом, прихрамывая, волоча ногу, побрела к шалашке.

В один прыжок Александр настиг ее, схватил за плечо, повернул к себе лицом:

- Ты что же это, девушка, делаешь? В армии за это расстреливали...

На Александра смотрели глаза, наполненные слезами и болью.

- Что?.. Что?.. - отрывисто сказала Фима и всхлипнула: - Чего тебе от меня надо?..

- Так делают только трусы, - нахмурился Александр.

- Ты сам трус, - едва разжимая зубы от боли, выговорила Фима. Крупные слезы так и катились у нее по щекам. - Меня поучаешь, а сам небось со всеми вместе не хочешь остаться... К мамочке на блинки торопишься...

Слова Фимы, как огнем, обожгли Александра. Он не нашелся, что ей ответить.

- Ну, пойди заяви, - пригибаясь и зажимая меж ладоней пришибленную ногу, еще сказала Фима, - пусть под суд... меня... Что я - нарочно, что ли?

И, съежившись, тихо всхлипывая, она переступила через порог шалашки.

Первым движением Александра - убежденного, что зашибла себе ногу Фима нарочно, - было пойти вслед за девушкой, всех разбудить и рассказать им о ее поступке. Но тут же он передумал и решил проверить. Подошел к ваге, поднял ее и забросил на бабку, потом тронул рукой - вага легко покатилась и упала на плот.

В отношении себя Александр решил твердо: остаться на плоту, однако заранее об этом никому не рассказывая. Такое решение у него созрело прежде короткого разговора с Фимой, но теперь ее слова: "ты сам трус... к мамочке на блинки торопишься..." - жгли как огнем.

Если Фима смогла сказать их, то думать так могли многие.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ПЛОТ ГОТОВ

Еще до зари подошел катер. Вырвавшись из серых разрозненных клочьев тумана, он чуть не налетел бортом на угол плота. Такой же, как вчера, черный и блестящий, только заспанный и недовольный, Пашка бросил легость Александру. Тот подхватил ее на лету. Сразу появился и Петр Федорович. Не дожидаясь, когда катер прижмется к плоту, он перескочил через ленту воды и очутился рядом с Александром.

- Добрались? - спросил, ероша волосы.

- Почти, - подтвердил Александр.

- Мы здесь день целый простоим. Вырвется время - хотите, могу в Утесову подбросить на катере.

- Да нет, спасибо, не надо. Я вижу, какая здесь спешка. Хочу помочь.

- А! Ну и хорошо! - хлопнул Александра по плечу Петр Федорович. - Все же лишняя пара рук, да каких еще рук!

В шалашке сразу поднялся галдеж. Петр Федорович будил девчат.

- Быстро, быстро! Как это на море говорят: свистать всех наверх! шумел Петр Федорович, неумолимо продвигаясь вдоль нар и поднимая заспавшихся. А сам так и сиял широкой, простодушной улыбкой. - Учалку усилить, цепей добавить, якорь запасный привезти. В ночь сегодня уплыть обязательно. Тогда уж мы отоспимся.

- Да... - бормотали спросонья девчата и тоже улыбались. Нельзя было сохранить хмурость на лице, когда смеялся Петр Федорович. - Да, вы-то отоспитесь, а мы?

- А я как раз и есть самое главное, - подзуживал их Петр Федорович, я - директор. Я за вас всех ответчик. Сплю за всех, ем за всех, под суд пойду - тоже за всех.

- Под суд-то за что вам идти?

- А вот плот этот в срок не доставите или дорогой побьете - ну и кончено, пропал Петр Федорович, ждите себе нового директора.

- За это не снимают.

- За этот плот снимут. Обязательно снимут, - не то шутя, не то серьезно говорил Петр Федорович. - Как по-вашему: цех без потолков, без рам, без дверей останется на целый год, до новой навигации? Что, мне за это орден дадут?

Девчата засмеялись. Почти все были уже на ногах.

- Ну, а ты что, красавица? - добрался до Фимы Петр Федорович.

- Сейчас встану.

Прихрамывая, Фима первая вышла из шалашки. За ней потянулись остальные девчата.

- С катера новый трос снимите, девушки! - крикнул им вслед Петр Федорович. - Кто у тебя там распорядится? - спросил он лоцмана.

- Ирина знает, - сказал Евсей Маркелыч.

Они остались вдвоем.

- Ошлаговку новым тросом подкрепим, второй лежень вдоль плота протянем - ладно будет. Перегружать плот, чтобы увеличить осадку, сам понимаешь, некогда. Цепей тонны две еще подброшу - больше нет, - сразу становясь серьезным, сказал Петр Федорович. - А в ночь сегодня непременно с якоря снимитесь: дело-то к осени, каждый день дорог.

- Так-то так, Петр Федорович, - не поднимая глаз, ответил Евсей Маркелыч. - Все это верно, а того подумать вы не хотите, что сколько сверху тросов ни клади, а плот тонок, на большой волне, как пленку, его разорвет.

- Ты, Евсей Маркелыч, страхи свои преувеличиваешь.

- Хорошо, пусть так. Не только плот легок оснасткой своей, - продолжал, рассуждая сам с собой, Евсей Маркелыч. - Команда тоже легкая у меня.

- А я знаю: девчата выдержат, - проговорил Петр Федорович. - И ты это знаешь.

- Выдержат! Выдержат, Петр Федорович! - вдруг вскрикнул Евсей Маркелыч, и нотка горечи и обиды прозвенела в его голосе. - Как не выдержать: выдерживали и еще выдержат! Хорошие до единой все девчата у меня. А тоже и пожалеть хочется.

- Пожалеть? - поднял потемневшее лицо Петр Федорович. - Ты думаешь, у меня не сердце, а черепок? Только жалость, Евсей Маркелыч, это самое последнее чувство к человеку. Не жалеть, а ободрять, поддерживать надо человека. Жалостью и сильного человека можно убить.

- Как жалеть.

- А так, одной жалостью, ничем ему не помогая. - Петр Федорович хлопнул себя ладонью по коленке. - Словом, так: лес внизу сейчас пуше, чем хлеб, нужен. Какие рассуждения опять вокруг этого ни разводи, а конец у них будет всегда один: плот доставить обязательно. Там торопятся, строят, перед всей страной обязательство взяли, а мы лесу им не дадим... Как это назовешь, а?

Евсей Маркелыч достал из кармана трубку. Словно силясь расплющить ее пальцами, плотно набил табаком.

- Петр Федорович, дай огонька.

Тот отрицательно качнул головой:

- Не дам. В карман лезть далеко, трудно - вставать надо.

Евсей Маркелыч посмотрел на него недоверчиво:

- Шутишь, Петр Федорович?

- Какие же шутки? - пожал плечами Петр Федорович. - Закурить тебе сильно захотелось, а малости не хватает: огня. У меня есть, а я тебе не даю - трудно мне.

- Это ты не пример, Петр Федорович...

- А ты подумай. Может, и пример. А теперь - на тебе спички. Для тебя, так и быть, встану.

Евсей Маркелыч закурил. Постепенно разгладились у него на лбу морщинки, и весь он посветлел.

- Пароход-то откуда нас потянет, Петр Федорович?

- Отремонтируем - и сразу пойдет. Думаю, догонит вас над порогом Осиновским. А тут придется пока пойти самосплавом. С пароходом Иван Антонович поедет. На усиление вашей команды на пароходе и мужчин человек пять подошлем. Одежду, обувь достанем, продуктов вам подбросим. Иван Антонович все привезет.

- Худо без парохода-то на Енисей выходить: опасно.

- Прежде и вовсе без пароходов в низовья плавали.

- Плавали, да не осенью.

- Другого ничего не придумаешь. Все-таки пойдете, не на месте стоять. Погода хорошая. А "Сплавщик" у порога догонит и тогда уж до конца поведет.

- Это хорошо, помощь будет большая. Доведись в шторм угадаем - надежно убережет.

- То-то же.

Они вышли на плот. Трос был уже снят, и катер ушел за новым грузом. Девчата начинали перевязку ошлаговки. Ковыляя, прошла Фима. Она несла на плече моток проволоки.

- Ты что это? - спросил Евсей Маркелыч.

- Да так... немного ударило, - сказала Фима, и слезы появились у нее на глазах.

- А ну, покажи.

Фима сняла ботинок, стащила чулок. Нога посинела и припухла.

- Что же ты ходишь? - сердито сказал Евсей Маркелыч. - Лежала бы, что ли. И как это тебя угораздило?

- Тебе в медпункт надо съездить, - вмешался Петр Федорович, показаться фельдшеру.

- В медпункт... - ворчливо сказал Евсей Маркелыч. - Там, знаю, на бюллетень посадят. А это все одно, что сразу домой отпускай. Вот тебе и команда моя, - повернулся он к Петру Федоровичу, - с места выбывать начинают.

- Так это и со всяким может случиться, - возразил ему Петр Федорович. Хорошо еще, что не сломала ногу. А ты тоже зря говоришь, Евсей Маркелыч, про своих девушек. Смотри, какая она терпеливая.

- Так мне что делать-то? - спросила Фима, натягивая чулок и морщась от боли.

- В медпункт, в медпункт езжай! - сказал Петр Федорович. - Подойдет катер, и езжай.

- А вдруг мне на берегу велят остаться?

- Велят, так и останешься.

- Нет, тогда останусь я здесь.

- А я говорю: езжай на берег. Без разговоров!

Фима заковыляла к катеру, но, увидев Александра, повернула к нему.

- Отправляют на берег, - сказала она, - а я не могу, все наши на край света поплывут, а я... - Слезы текли у нее по щекам. - И так людей на плоту не хватает...

Весь день катер сновал между берегом и плотом, завозя тросы, цепи, якоря.

Помахивая сложенной в кольцо легостью, на носу катера стоял все тот же черный, блестящий, улыбающийся Пашка.

В один из рейсов вернулась с берега Варя. Забежав по пути в шалашку, чтобы оставить там узелок с гостинцами тетки и новую книгу, что удалось ей достать у начальника рейда, она тотчас же взялась за работу.

Группа девчат прокладывала вдоль плота второй лежень - толстый канат, скрепляющий все челенья, и привязывала его к ним короткими захватками. Еще несколько девушек дополнительно "ошлаговывали" крайние пучки бревен охватывали новым тросом и натуго затягивали петли.

Варя присоединилась к этим девушкам. Заметив ее, подошел Александр. Он ухватился за трос рядом с Варей и потащил его.

- Варя, вы почему на меня вчера рассердились? - спросил он девушку.

- Я? И не думала! Это вам показалось. - Она смеялась одними глазами.

- А я уверен!

- Вам что, этого хочется?

- Нет... Но я... мне...

Он запутался. Запутался потому, что получилось так, будто он действительно хотел именно этого. А он хотел начать разговор, чтобы сказать Варе: "Я поплыву вместе с вами и дальше". Но девушка все смеялась, и слова у Александра не сошли с языка. Еще подумает, что он остался только ради нее.

Согретый солнцем туман приподнялся и, волочась над рекой, цепляясь за правобережные утесы, медленно и бесконечно пополз в неведомые дали. И, по мере того как он поднимался, он все светлел, наполнялся сиянием и наконец превратился в быстро бегущие в голубизне неба плотные серебристые облака.

- Быть дождю, - оглядывая небо, предсказал подошедший к девчатам Евсей Маркелыч.

И действительно, облака вскоре стали смыкаться, темнеть и постепенно превратились в холодную, тяжелую тучу.

Дождь пошел перед вечером, когда дополнительная оснастка плота была уже закончена и только лишь два кузнеца еще возились на кичке, торопливо заклепывая в замок концы разрубленного троса, на котором был закреплен якорь.

Капли дождя, темными точками падая на раскаленное тут же в костре железо, шипели и сразу исчезали, будто впитывались в металл. С Енисея тянул холодный, пронизывающий ветер.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ВПЕРЕД И ВПЕРЕД!

ГЛАВА ПЕРВАЯ

МИМО ДОМА

Не смешиваясь, долго текут рядом серо-желтые воды Енисея и родниковые Ангары. Словно тонкий хрустальный барьер разделяет их - так резко меж ними расчерчена грань. И кажется: седой Енисей взмутил свои воды нарочно, хитря, чтобы скрыть от доверчивой и чистой голубой Ангары опасные перекаты и мели. Не встретишь белых утесов на Енисее. Его излюбленный камень - бурый и серый гранит.

Каждый лоцман, выводя свой плот с Ангары, испытывает чувство безотчетной тревоги. Слишком широк, слишком могуч и слишком суров Енисей. Как-то он встретит - легкой волной или яростным штормом?

Последние годы Евсей Маркелыч работал только на ангарском сплаве. И теперь, стоя на гулянке - вышке на плоту, построенной для него в Стрелке, он восстанавливал в памяти предстоящий путь, как слово за словом припоминает и повторяет взрослый человек выученную им наизусть еще в детстве большую поэму.

Близился вечер. Над Енисеем висели тяжелые, низкие тучи. С прошлой ночи гуляла по реке резвая низовка, дробила и пенила волны. В медленном хороводе двигались навстречу острова, тальники, обрывы, косогоры, синие цепи дальних хребтов. Ветром плот прижимало к левому берегу. Не помогали и реи.

- Эх, ну как на такой реке без парохода! - ворчал Евсей Маркелыч, вглядываясь в даль и соображая, что после поворота весь слив воды будет давить к левому берегу, и тогда еще труднее будет держать плот на фарватере: хоть якорь бросай и жди, когда ветер затихнет.

С ним рядом стоял Александр. Утром, когда проплывали Утесову, он незаметно ушел за шалашку и оттуда стал смотреть на медленно уползающий назад и такой дорогой для него берег. Ему не хотелось, чтобы девушки видели, как он волнуется. После неудавшегося накануне разговора с Варей, о своем решении остаться на плоту Александр так еще и не сказал никому.

Евсей Маркелыч с гулянки кликнул Надю и Груню, велел готовить им лодку. Александр понял: лодка для него. Все свободные от вахты девушки весело и шумливо потянулись к кромке плота.

"Меня провожать, - подумал Александр, стоя за углом шалашки, и сердце у него застучало: - Для самих вон какое трудное плавание начинается, а меня на берег с шутками, со смехом провожают..."

Он видел, как девушки, собравшись возле лодки, стали оглядываться: перевозчики здесь, а где же пассажир? Потом Варя и Луша побежали в шалашку. Вышли обратно, пожимая плечами. Утесова уже оставалась позади плота.

Александр негромко позвал:

- Варенька, вы кого ищете? - и вышел из-за своего укрытия.

Варя укоризненно качнула головой:

- Куда вы исчезли? Мы вас ищем. Глядите, Утесову уже проплываем.

Надя махнула рукой из лодки:

- Скорее, скорее!

Александр подошел к девушкам:

- Я не поеду на берег.

Те хором изумленно воскликнули:

- Почему? А как же домой?

- Когда плот на место доставим, тогда и домой, - сказал Александр.

- Ну нет! - крикнула Луша. - А как же ваша мама? Она вас ждет, и вы тоже...

- Мама не рассердится, - сказал Александр, и глаза его встретились с Вариными.

- Нет, поезжайте, - настойчиво заявила Варя. - Нам помогать не надо, мы и одни управимся. Садитесь в лодку.

- Хорошо, - сказал Александр. - Только письмо в Утесову отвезти.

Он вынул блокнот, быстро написал: "Дорогая мама! Я уже совсем близко. Хочется видеть тебя скорее, моя мама. Плыву на плоту, но - мимо дома. Плоту предстоит трудное плавание, людей в команде недостаточно, и я обязан помочь. Ожидай терпеливо, ты научилась ждать. Пожелай мне доброго пути. Твой Саша".

Эту записку он свез на почту в Утесову и через час уже снова нагнал плот.

Евсей Маркелыч подозвал к себе Александра и, желая загладить вчерашнюю ничем не оправданную вспышку гнева, заговорил особенно ласково. Стал рассказывать о том, как он плавал прежде на Каме и как попал сюда, в Сибирь.

- Конечно, сплав на Каме дело совсем иное. Освоенная река, гладкая, что твоя шоссейная дорога, если по глупости куда вовсе вбок не свернешь - зря не зацепишься. Плыви в полное удовольствие. Там и обстановка для плотов есть своя, значит, знаки такие речные, и русло чистят у нее, засоряться ему не дают. Не так, как здешние реки - шалые, необъезженные. На дне каменья огромные, в щель заклинится цепь, рванет ее - и готова, будто ниточка лопнула. Сила!..

- А почему же ты тогда, Евсей Маркелыч, с Камы уехал? - Александр уже много раз собирался его об этом спросить, да удобного случая не было.

- Хе, парень, "почему"! - Вопрос пришелся, видимо, по душе Евсею Маркелычу. Пряча хитрую усмешку, он потер ладонью серебристую щетину на щеке. - Был тогда год тысяча девятьсот восемнадцатый. Тяжелый год, что говорить. Да по-своему и хороший: заставил всех людей или туда, или сюда определиться, твердо о себе заявить. Да... В то время Колчак к Перми подходил, значит, к Каме. А я незадолго с германского фронта вернулся, опять было на сплав стал. Вижу - нет, не лес сплавлять надо, а воевать, отбиваться, пока опять не сели на плечи господа хозяева. Записался в Красную Армию добровольцем и пошел на Колчака. Мы ж потом его как взяли от Перми, так и гнали, словно Сидорову козу, до Байкала. Покончили с ним вчистую, хотел я вернуться обратно на Каму свою, да и... на Ангаре сам в плен попался...

- Как - в плен? - воскликнул Александр. - К кому? Если Колчак был уже разгромлен...

- Нашлась такая сила, что и меня в плен взяла. Взяла, да с Ангары и не выпустила. - Евсей Маркелыч задумался, вспоминая что-то очень далекое. Потом она и Варвариной матерью стала, - добавил он торжественно и полез в карман за трубкой. - Не расспрашивай только меня, парень. Хотя и давно нет ее, а вспоминать грустно. Достойный она была человек - хороший, рабочий, лесоруб. Вот и все. Настоящая она была подруга в жизни...

Он сразу перевел разговор на другое. Подробно стал посвящать Александра в тайны лоцманского искусства, описывать лежащие впереди косы, мели, острова, протоки и повороты.

- Вот ежели бы шли мы, как спервоначала было назначено, только в Куликову, - говорил он, вздыхая и все поглядывая на реку, кипящую белыми гребнями волн, - так этот ветер мне был бы прямой помощник. Без катера в самую запань поставил бы. А теперь? Выжмет нас с фарватера...

- Ну и что же нам надо делать? - Александр знал, что он теперь не гость на плоту, а сплавщик, такой же, как все.

- Погодим. Погодим малость. Пройдем поворот; если еще пуще влево покатимся - будем якорь кидать. А может, катер заводской выйдет навстречу. Прежде всегда встречали они. Договоримся - оттянет на ходовую.

И, как по щучьему веленью, из-за поворота действительно выскочил катер. Легко раскидывая в стороны тонкие гребни волн, он наискось пересек отделявшее его от плота расстояние и засигналил сиреной, требуя подготовить буксир.

- Молодцы! Молодцы, куликовцы! - одобрительно сказал Евсей Маркелыч, давая своей команде знак приготовиться.

И в сомнении, знают ли куликовцы, что не им идет этот плот, закричал вахтенным:

- Эй, погоди! - На ходу бросил Александру: - Чего доброго, подхватят да к себе поволокут. С ними это станется. На катере-то вроде сам подъехал.