Журавлиная ночь

54. ПАМЯТЬ ВАГОНА

Кламонтов лежал на правой, «обычной» полке в купе. По переборке ползло пятно света от фонаря за окном. Точно как тогда, в первый раз…

Но… Прошло три годичных цикла — и ему формально уже 34…

И за эти три года, отдельных от «реального», наружного времени — сколько выходили туда, наружу, в разные виртуальные образы реальности, в смоделированных вагоном обликах! И затем всякий раз — помня лишь бредоподобные следы чего-то «не очень реального», мало стыкующиеся между собой. Что-то — как бы уходило из активной памяти. Хотя — и сколько разных времён и мест прошло перед ними…

…Улицы разных городов и сёл: утренние, ночные (дневные и вечерние — реже)… То — пустынные; то — полные людьми, но мирные и спокойные; то — запруженные волнующимися толпами; то — уже в шлейфах дыма, озарённые языками пламени… И надо — то просто присутствовать, как бы запоминая что-то; то — ворвавшись в последний момент, незамеченными успеть вынести книгу, рукопись, чертёж, прибор, и доставить в указанную вагоном точку пространства-времени… (Но — никогда не знали продолжения этих историй, не встречали нигде снова те документы и приборы…)

…Заброшенные места: пустыри, развалины, пещеры — где также что-то спрятано неизвестно кем и в какие времена; или наоборот — надо самим заложить свой, специально заряженный вагоном кристалл… (И не всегда знали: где и в каких временах пришлось бывать, что спасать, для кого оставлять спасённое?)

…Тайные, охраняемые объекты — куда вовсе приходилось проникать в «полуэфирных» обликах (порой умножая так статистику замеченных аномальных явлений, и тоже производя не всегда понятные самим действия: что-то копируя, переснимая, отключая, перенося в другое место)…

…Просто архивы, библиотеки, тот самый ночной поиск в них…

И — сны. Вереницы символических видений, образов, данных — из памяти вагона… Прорывалось — и не всегда понятно: где реальное, где виртуальное, где — вовсе лишь иносказания? А затем — также постепенно забывавшиеся…

И так, три годичных цикла — поток смутных следов через сознание. Ведь изменённое ими — уже словно обрывалось, казалось нереальным, и плыло далее в вечности — отдельным, самозамкнутым кольцом времени. И пopoй думалось: как вовсе не утратить связь с реальностью — какой бы то ни было? И лишь чувство цели — помогало «держаться на плаву», не терять ориентиры в потоке снов, похожих на изменённую реальность, и реальности — на ужасный сон…

…Да, вот уже не вспомнить: где, когда, в какой деревне пришлось искать спрятанную в стене дома то ли математическую с непонятной символикой, то ли просто зашифрованную рукопись? А вокруг всё — как в прежних фильмах о войне: зарево и дым пожарищ на горизонте, руины и остатки боевой техники… И пришлось притаиться за стеной у окна, мимо которого «стражи исламского порядка» (так, кажется, назывались) вели человека в окровавленной казачьей форме, с болтающейся на перевязи через шею отрубленной кистью руки — а какая-то женщина бежала рядом и кричала:

— Оставьте его! Он не воровал! Слышите? Не воровал!..

Но там, куда вели, на другом конце улицы, кто-то уже ставил гладко струганный кол — отрубленной руки казалось мало… И можно представить, что бы увидели — не забери их вагон из очередного временнóго тупика в тот момент! Мусульманский «идеал» перевоспитания «диких и вороватых» русских колхозов… А вскоре — уже и не очень верилось, что были там, видели такое…

…Впрочем — был и казачий «идеал».

Здание, которое Кламонтов помнил как свою школу — увидели в окно лестничной площадки соседнего дома, которого «наяву» нет; рядом — строй людей в форме, к чему-то привязано окровавленное человеческое тело, под ним на асфальте — лужа крови (явно не от одного человека)… Кто-то склонился над привязанным, как бы для проверки пульса; но рядом уже стоял поп в рясе с крестом… А ведь и в той реальности это была школа! И судя по тому, как стоявшие строем ученики схватили и деловито понесли внутрь это (непонятно, живое или мёртвое) тело — им было не впервые! Да ещё кто-то целовал саблю, что-то патетически провозглашая — а из спортзала долетали вопли: спортивного азарта, умело внушаемой «священной ненависти», просто физического страдания?.. Этого не узнали — вагон сразу забрал их оттуда. Где побывали — лишь для демонстрации им ещё одной возможной ветви с «высшей расой» во главе. И это — те так «возрождали» страну, победившую фашизм?..

…А кришнаитский «идеал»? Прямо в здании университета — суд какой-то «особой коллегии» над студентами, которые, не выдержав хронического истощения, взялись проводить опыты по клонированию отдельных животных тканей для продовольственных целей! И приговор: ссылка в Сибирь без права занимался научной деятельностью столько-то лет!..

…А «идеалы» всевозможных националистов? На городских площадях — плахи, виселицы с трупами, публичные расстрелы; и тут же из радиоэфира — вопли о выстраданной независимости, «свободе веры», насмешки над поверженными «инакомыслящими»! Хотя и у тех свои, внутренние порядки… Ведь что творило ещё какое-то утрированно-черносотенное псевдоказачество — с теми же кришнаитами; или некие «гайдуки» или «гайдамаки» — с теми, кого ошибочно приняли за тамплиеров или масонов; или невесть откуда взявшиеся на Руси «самураи» — снова с казачеством!.. Но всюду ктo-тo считал: всё оправдано, за жертвы никто не спросит — ибо это они «наводят порядок», «возрождают традиции», «изгоняют скверну»! Унылый и жестокий «порядок», обоснованный чем попало: деревенским прошлым, очередями, взятками — при нежелании понять проблемы других! И так — в стольких ветвях…

…И сколько ночей в библиотеках, споров, уже полузабытых, недоумения, разочарования, когда становилось ясно, что представляет собой та или иная идея: нет, это — не выход, не решение! И удивляло, возмущало: почему всё предлагается какая-то уравнительность, сведение всех под один шаблон, удовлетворение лишь самых элементарных потребностей; или — установление в сложнейше устроенном мире «простой справедливости»? Это же — не коммунизм, не лучшее будущее!

Но и древние «идеалы»: присяги некому легендарному образу, отдачи совести и нравственности «вовне», признания чьего-то права решать судьбы миров по произволу — куда опаснее! Ведь кто-то вправду мог подумать, что человечество Земли не в состоянии решить свои проблемы! Могло ли не тревожить?..

…И вдруг, в самом деле — такой неожиданный рейс в мир иных изменений! Когда рядом с вагоном среди ночи, уже под утро, опустился дисколёт — и вышедшие оттуда инопланетяне, ничего сразу не объясняя, просто пригласили их на борт; а сперва и было как в полусне, наподобие создаваемых вагоном видений; так что реальность происходящего не была осознана — и лишь затем, когда двое из экипажа звездолёта (в форме светящихся гуманоидах фигур непонятно какой материальности), наскоро объяснив им конструкцию и правила управления дисколётом, ещё дали понять, что сейчас они — в параллельном мире, где участие их, пятерых землян, в битве за судьбу планеты Фархелем поможет обрести опыт, нужный и на Земле — они поняли, сколь всё серьёзно, и без лишних расспросов включилась в битву… И лишь когда всё закончилось — потрясённо узнали: битва шла за судьбу… родной планеты Вин Бapга! (Хотя его и раньше там узнавали давние — спустя сотни лет! — знакомые; и он как-то говорил с ними — с дисколёта, в промежутках между боями с силами зла… Да, уже что-то забылось, стёрлось. Как, по имеющимся данным — и бывает в подлинно межпланетных контактах…)

А потом, после знакомства с группой фархелемских подростков — инопланетяне так же доставили их обратно к вагону, где уже багровый рассвет полыхал над Фастовом, и покинули, ничего более не объяснив (включая — присутствие там же… того гуру)! Но нет — это уж точно не просто альтернативная ветвь чего-то! Cyдьба реального мира — наяву… И — информация к размышлению: о ресурсах планет, правах человека, ценности и смысле жизни, пределах права судить и карать…

(Хотя — и шок, посильный лишь немногим, ещё не улёгся в памяти…

…А главное — радиовставки. И минус-разум… Неужели — механизм столь дикой, постыдной метаморфозы и землян?)

И — вспомнилась вдруг ещё ветвь….

Их университет, тоже «день открытых дверей». Из разговоров поняли: там всё изучают, «проникая умом»… Но… Вот они, якобы отстав от школьной экскурсии, незаметно заглянули туда, где «наяву» — лаборатория кафедры физиологии человека и животных. А там — студент брал в руку предмет, и выдавал цифру, которую записывал другой…

— 17185,— повторил тогда Вин Барг. — И вот так, с ходу? А я изменений ауры не заметил! Как будто он в особое состояние не входил…

— Хорошо, — ответил декан. — А теперь вот это, — он протянул студенту ещё черепок.

— 23567,— не задумываясь, ответил тот.

— Итак, мы уже знаем, когда жило здесь это племя! — торжественно возгласил декан. — И значит, когда приблизительно основан наш город…

— Да что это? — обернулся Вин Барг. — Так они тут «восстанавливают историю»? Просто называя первые попавшиеся цифры?

— И даже не биологический факультет? — добавил Тубанов. — Но я в толпе слышал: их поведут туда, где «изучают основу жизни»!

— И все туда и пошли: на кафедру ботаники, — подтвердил Кламонтов. — Это мы, четверо — сюда… (Мерционов в тот раз остался в вагоне.)

— Но город не может быть таким древним, — ответил Вин Барг. — Это что-то не то. Куда же они «проникают умом»? Что всё это значит?..

…— Нет, ну как это? — донеслось откуда-то сверху. — Ты же в тот раз получил эти данные! 9… и 325 после запятой! А теперь говоришь: 13 с чем-то! Так — как правильно?

— Ну, я не знал, что вы мне опять подсунули тот же фермент… — оправдываясь, заговорил кто-то. — Думал, другой…

— Но как у фермента может бытъ оптимум действия 13 рН? И потом, если тот же фермент, почему ты не получил тех же цифр?..

— А сейчас, для лучшего согласования с Господним Трансцендентом, пять минут перерыв, — объявил декан. — Хотя… Негодуев, посмотри, что там. Опять какой-то крик…

— Кажется, у кого-то опять данные не сошлись, — заговорил студент, вставая (и Кламонтов вздрогнул: тот гуру!). — Не сумели согласоваться…

— Да ты!.. Да я же статью в журнал отправил… — с ненавистью, угрожающе, продолжал голос сверху. — Под святыми именами… С твоей ошибкой…

— И что теперь будет? — Негодуев остановился на полуобороте. — Вот с этим, кто ошибся?

— Ну, что: разденут, и плетью, — ответ декана заставив вздрогнуть ещё раз. — По греху соответственно и кара. Надо уметь согласовываться. Ну, а вы… Ладно, пять минут отдыхать. Потом займёмся дальше…

— Нет, ну в чём я виноват? — нёсся ещё крик сверху. — Я же всё правильно сделал!..

— Беспомощность запутавшегося разума… — прошептал Ареев. — И бессмысленная жестокость на этой почве…

— Не познают мир, а просто берут случайные данные, — сказал Вин Барг. — Из собственного подсознания, что ли? Первые попавшиеся… И принимают за экстрасенсорное восприятие. Вот и всё «высшее познание». А не сходится — срывают злость друг на друге…

— Вы что тут делаете? Как сюда попали? — подошедшая сзади уборщица поражённо замерла. — Вы это… в чём? И как тут прошли?

— Мы просто отстали от остальных, — ответил Тубанов. — И как… «в чём»? Все же в этом… (Действительно — были в материализованной школьной форме этой ветви.)

— Нет, как вы прошли? Вас же только на второй этаж пустили, никуда больше! И стекло насыпали, чтобы вы не ходили, куда не надо! А вы всё равно как-то пробрались сюда!..

И тут Кламонтов понял…. Да, форма не предусматривала определённой обуви, к ней надевали какую угодно — либо никакую, что было обычным делом. И они так прошли сюда в материализованных обликах — казалось, просто по россыпи камешков, непонятно почему усеявших пол университетского коридора! Кто мог думать, что это — стекло, рассыпанное нарочно?..

— Дети коснулись святых тайн, — заговорил, появляясь из-за двери, декан. — И что теперь делать? Тут уж вам снисхождения за возраст не будет…

— Смотрите! — воскликнул Тубанов. (Всё вокруг замерло и стало принимать туманные очертания). — Бежим!..

— Да мы и так в безопасности, — уже на бегу ответил Кламонтов, придерживая длинные форменные брюки, чтобы не путаться. — А упасть и в этом теле неприятно…

— А я каждый раз думаю: вдруг мы не в полной безопасности? — признался Тубанов (уже на улице перед учебным корпусом — в отличие от сложившейся реальности, набережной с горбатым мостиком, отчего и называлась Речной). — Да, и смотрите: река! Хотя у нас она в коллекторе… А тут её, что, специально вскрыли? После того, как стали так «проникать умом»?

— И какие дома, — добавил Ареев (глядя на знакомые и в их реальности здания, но здесь — в пятнах облетевшей отделки, с заткнутыми чем попало окнами, закрытыми, похоже, на вечный ремонт магазинами, и при этом — несомненно жилые). — Им тут не до практической жизни. Всё ушло в сферу подсознания. И автомобиля ни одного, и трамваев не слышно. Как тихо…

— Просто временной тупик, — ответил Кламонтов, сходя с моста на странно пустынную главную улицу. — У этой ветви нет продолжения. Вот и прохожих не видно… Ладно, пойдём к вокзалу. Вагон по дороге заберёт нac…

— Снять это, что ли? — предложил Ареев. — Неудобно идти. Как они в этом ходят?

— Забыл уже эту длинную форму? — напомнил Тубанов. — Сaми обычно в чём-то спортивном… Но снимать прямо тут я не рискнул бы: мало ли что…

— А я сниму, — решился Кламонтов, начав стягивать брюки. — Очень неудобно даже в этом, материализованном теле. Да никто и не увидит. Просто никого нет. Временной тупик…

— А как ужасались, когда я ненароком спросил про опыты с лягушками! — сказал Тубанов. — Ну, там, в толпе школьников: вы что, действительно знаете, что где-то делают такое? Тут это — нечто чрезвычайное. Но не мог же я не спросить…

— Да, но остальное… — добавил Ареев. — Вот так «день открытых дверей»!

— В общем, такие тут «демократия» и «познание чистым умом», — ответил Кламонтов (уже в плавках, неся форму в руках: просто оставлять материализованные предметы в других реальностях не рисковали). — Отказались от варварства «той» биологии, но что взамен?..

…И в этот момент вагон забрал их — из того альтернативного, то ли 1994 года, то ли 1990-го, по другому счёту ставшего 94-м непонятно какого века… Хорошо ещё — стекло «оттуда» не могло оставить ран на реальных телах. Но зато увидели очередной «идеал»: отказ от активного познания мира, взамен — «высокодуховное» ожидание, что вся нужная информация придёт сама собой; а в итоге — упадок всей практической жизни, и затаённая злоба от бессилия разума…

Хотя…

Вот — фрагмент, что уже был! Когда-то раньше!..

…Тоже — студент, встав рано утром, собирался куда-то! Тоже — 1990 год…

И знал, какое событие должно произойти в этот день: ни больше ни меньше — рухнет обком КПСС! Ведь у него были контакты, некая сущность по имени Шеллит-Сава поведала ему это; а ему, «избранному», надлежало присутствовать…

И Кламонтов уже знал дальнейшее: тот (кажется, Андрей) ждал трамвая на одной из окраинных остановок; и ехал — переполняемый предчувствием того, что должно случиться…

…— Передай на компостер, глухой, что ли? — раздался злобный окрик сзади.

«Дурака передали на компостер», — даже не обидевшись, подумал Андрей. Почему-то так сложилась мысль… Но до того ли сейчас — когда на его глазах свершится история?..

…И вот он не без труда протиснулся к выходу (едва не упав на мостовую, но даже это не смутило), устремился сквозь толпу cпeшaщиx кyдa-тo людей, в сторону кафе напротив обкома — которое, как заранее решил, будет его наблюдательном пунктом. Тем более, и Шеллит-Сава одобрила такой выбор: вдруг ждать придётся долго, а уже всё серо от низко нависших облаков и луж после ночного дождя…

(Но… какой обком КПСС? Это же штаб военного округа! На самом деле он и не знал? Не местный, что ли?)

…И вдруг — иной (но тоже знакомый) фрагмент прорвался и отвлёк. Вечерняя, освещённая лишь настольной лампой, комната (Кламонтов несколько раз видел её всё с зашторенными окнами, не дававшими рассмотреть вид снаружи); за столом — мальчик, примерно ученик шестого класса. И кажется, втайне от всех работал над рукописью: историей сказочного королевства? (Подробностей Кламонтов не знал…)

…11 часов. Андрей пил третью чашку кофе, напряжённо глядя в окно. Уже дважды он обошёл по другой стороне улицы весь квартал, который занимало это длинное здание (ведь сам не должен попасть под обломки при взрыве!), и дважды возвращался в кафе, ожидая: когда же наконец?.. Но пока — всё так же шуршали по мокрой брусчатке автомобили, звенели трамваи, спешили по своим делам пешеходы…

А ещё — та девушка! Андрей обратил внимание уже в первый обход квартала: она стояла, отвернувшись к витрине — но будто тоже в ожидании чего-то. И потом, во второй обход — стояла напротив здания обкома. И сейчас, за окном кафе — снова она…

(Ах да! Кламонтов вспомнил: Ольга, тоже студентка — но другого вуза, иначе Андрей мог бы знать её! И тоже имела «контакты», считала себя «избранной»!

Да, ей являлся некто Акки-Манайк — по её впечатлениям, маг-отшельник, живущий в горах Тибета! И это он — раскрыв однажды свои мистические книги, поведал ей: 13 октября 1990 года в её родном городе рухнет «центр зла»; и она, не колеблясь, решила: обком КПСС! Да, так: кому — «центр мира», а кому и «центр зла»!)

…12 часов. Четвёртая (или пятая?) чашка кофе. А по улице всё неслись машины, спешили потоки людей — и «центр зла» стоял, как прежде. Андрей забеспокоился: что-то пошло не так! Неужели… Шеллит-Сава в чём-то просчиталась? Но как — ведь ей открыта мудрость веков…

А та девушка стояла и ждала… Что, и она… знала? Хотя возможно ли? Это же великая тайна!..

(Но вновь прорвалось: мальчик заканчивал работу над книгой…

Да он… и не рассматривал это просто как выдумку? Уверенный: всё, о чём пишет — есть где-то на самом деле! И он не просто завершил работу — а пришёл к успеху вместе с теми, реальными людьми!

…И всё же: о чём речь? Казалось по отдельным смутным образам: о борьбе с чудовищами, чёрными магами, злыми рыцарями…

…Он спрятал в стол тетради, погасил лампу — и лёг спать, чувствуя: с ним самим, возможно, этой ночью во сне случится что-то особенное!..)

…13 часов. По-прежнему ничего. А другие посетители и работники кафе уже стали обращать внимание. Надо уходить… И — ждать снаружи, в сквере…

(А всё же — сказать ей или нет? Спросить, что она тут делает? Вдруг она не знает тайны — а он не имеет права выдать? И Шеллит-Сава не дала указаний на этот случай… А главное — когда же, наконец?)

А она уже сама обратила внимание! И наверняка поняла: он ждёт не зря! Тоже избранная? Но почему Шеллит-Сава не предупредила, что их будет двое? Или наоборот, она… из другого лагеря? И ждёт — совсем не того же? Но её вид внушал доверие… А подойти и спросить прямо… Как? Что сказать?..

— Гражданин, что вы здесь делаете? — спросил, однако, его самого кто-то, подошедший сзади. — Пройдёмте с нами…

…— Фамилия? — сухо осведомился дежурный в так и не рухнувшем «центре зла», куда привели обоих: Андрея и ту девушку. (Кламонтов воспринимал происходящее уже больше через неё…)

— Акки-Манайк, — ответ заставил её вздрогнуть.

(И Кламонтов — не ожидал!.. Чего угодно, но не…)

— Как? — вырвалось у неё. — Так это ты? И ты… такой? Но почему…

— А что? — растерялся он. — Да, Якименко Андрей Всеславович… (Или «Владиславович»? Кламонтов не расслышал.)

— Так вы знакомы? — переспросил ничего не понявший дежурный. — Ну, а кто вы сами?

— Нет. Мне показалось. А я… Жильцова Ольга Михайловна…

— Как? Шеллит-Сава Ольга Михайловна? Вот это… ты и есть? Но как же так… Ты утром говорила со мной из Беловодья…

— Нет… Я была здесь. Это ты говорила со мной из Тибета… Ну, давай, вызывай своих, а то видишь, где мы…

— Каких «своих»? — растерялся он, не поняв. (Ведь сам, пусть избранный — не был магом с волшебной силой!) — Разве не ваши должны прийти на помощь?..

…— Но как… (Уже… в другом месте, в другой момент, спустя сколько-то взаимных вопросов?) …Это же твой голос, твоя речь! Я тебя узнала! Ты всегда говорил со мной так! И именно так называл себя: Акки-Манайк! И книги эти читал, я видела! Так… как это может быть, что ты теперь — просто студент?

— А ты? И тебе всё это знакомо… И я помню твоё имя: Шеллит-Сава, из Заполярного Беловодья! И так надеялся на тебя! На… ваших — ну, с кем ты связана…

— А я — на тебя… И сама не связана ни с кем больше, только с тобой…

(Вот… это да! Ну и история!..

Но — как это? Просто… случайный телепатический контакт? Оба — неверно поняв фамилии друг друга, приняв их за некие «космические имена» — составили вокруг них целые мифологические образы? И, читая какие-то книги, и невольно сопоставляя их — так же невольно составили «пророчество»?..

Да! И ведь… как-то однажды — год или два спустя по их собственному времени? — Кламонтов уже видел обоих! Не студентами — сектантами в сибирской тайге! За время пребывания в психбольнице их успели отчислить…)

…А тот мальчик? Что с ним? Ведь казалось: и там уже будет что-то, не похожее на сказку со счастливым концом!

Хотя — почему?

Он просто… вдруг стал видеть то, о чём писал! И не сразу понял, что — скорее наяву?..

Узнавая места (кажется — леса, горы, реки), где всё происходило — над которыми будто парил сейчас, видя с высоты?..

А затем — опустился на землю… И шёл по комнатам, коридорам, залам дворца, где закончилось — всё увереннее узнавая их…

(Но как воспринимал: будто сам придумал весь тот мир, и жизнь его обитателей? Или — всё было и прежде, а он лишь принял участие на одной из сторон?)

…Но и не до конца ещё верил себе — выйдя из лабиринта комнат и коридоров в огромный тронный зал, который так отчётливо представлял, работая над книгой. И ощутил даже некоторую робость… Но ведь его встречали свои — те, кого он знал, и кто знали его! (Правда — не так ли и Кламонтов шёл на «контакт»? А тронный зал — не похож на тот, из сна?

Хотя — тут сверкающий трон не был пуст, не было кучи мундиров, ряс, зачёток, знакомых Кламонтову студентов, преподавателей. Были те, кого знал тот мальчик: король, королева, придворные…)

— Ну, вот и ты, — сказал… король? Или кто?

— Да. Вот и я, — со смешанным, но радостным чувством ответил мальчик.

— И что скажешь в своё оправдание? Ты, самый страшный преступник из всех, каких мы только знали?

— Как? — он (и Кламонтов)… ослышался? Или… шутка? Но и такой шутки он не ждал!

Но вдруг понял: не шутка! Лица, обращённые к нему — светились презрением, ненавистью, злобой… Почему?

— Ты долго играл с нашим миром, — теперь говорил уже точно король. — Ссорил нас с теми, кому мы вовсе не хотели быть врагами, заставлял воевать с ними…

(Или… не они? Злые чародеи приняли их облик? Но он же победил их! Он — и… те, кто сейчас с необъяснимой ненавистью смотрели на него!)

— Что ж, поиграем и мы с тобой, — продолжал король, вставая с трона. — Пойдём в дальнюю комнату. Увидишь, как мы сами играем с такими, как ты…

И появилась какая-то стража — и он в ужасе понял: вот этих… в книге не было! Откуда они? Почти средневековые палачи — в масках, с огромными ятаганами! Но сражались тут — европейскими мечами… Да что это, в конце концов?..

…Оглушённый ужасом и недоумением, он пошёл с ними и с королём куда-то дальше, в другое крыло дворца — где всё было знакомо… (И тут уж было чувство: он придумал все эти комнаты, коридоры, переходы! Но точно — ничего похожего на тюрьму, камеру пыток! Никакой такой «дальней комнаты»… Куда же ведут его?)

Но ужас усилился ещё больше — когда впереди (на месте, где, как он знал, должна быть лишь глухая стена!), открылся незнакомый коридор, а там — комната с решёткой вместо окна в двери…

И так захотелось — домой, к родителям! Которые, даже не зная, где он сейчас, мирно спали…

(Но и тут он не мог не думать: как же так? Ведь знал этих людей, их жизнь — такой, как описал!.. А оказалось: придумал то, чего они не хотели, но произошло… потому, что придумал? И что теперь объяснять? Как оправдаться?)

Но он не успел произнести ни слова — как один из сопровождающих открыл дверь с решёткой, и его ввели внутрь. Он увидел свисавшие с потолка кандалы на длинных цепях, металлический пол — и ещё наклонный, должно быть, тоже металлический, лист на подставке… Что они собрались делать?..

— Теперь ты сам убедишься, каково это, когда играют с тобой, — снова заговорил король (или тот, кто принял его облик), пока один из охранников, подняв ему руки, застёгивал кандалы. — Вот только вина твоя столь безмерна, что и искупить её придётся соответствующей ценой…

— Но… в чём моя вина? — наконец заставил он себя спросить. — Я думал…

— Что ты думал, нас уже не интересует. Ты затеял здесь войну, из-за тебя погибли многие тысячи наших подданных. В битвах, которых могло не быть…

— Но… я же знал, что это ваши враги. И сам я был — за вас. Не понимаю…

— А нам не нужно, чтобы ты был за нас — против тех, кому мы не враги, понял? Или, может быть — скажешь, будто не знал, что мы существуем на самом деле?

— Нет, я… как раз знал, что вы есть. Но я думал, что у вас всё не так… Что это действительно враги вам… — слова слетали с языка какие-то не те. (Но, в самом деле: откуда знал всё не так, как оказалось? А теперь получалось: сам, своим воображением, затеял вражду, которой они не хотели!) — И правда, почему? Может быть, меня обманули…

— Сейчас с тебя снимут туфли, — будто не слыша, продолжил король, — и ты встанешь на металлический пол. А перед тобой — тоже металл. Он очень хорошо проводит электрический ток. Вот и угадай, что с тобой будет, когда ты больше не сможешь терпеть со своими естественными потребностями, — тот, кто выглядел как король, говорил уже как бандит из триллера, — и замкнёшь цепь. А напряжение будет — как на электрическом стуле. Тебя убьёт…

…Кламонтов даже не понял, скоро ли отошёл от шока. Всякое открывалось в памяти вагона, в альтернативных реальностях — но такое! Что за кошмар, как понимать это?..

(Хотя — а… не было ещё подобного? Вот — мелькнул след!..

…Но тот — работал над книгой о Второй мировой войне? И… каково было потрясение, когда уже где-то на середине отчётливо услышал: «Надоело быть красноармейцами, давайте играть в пиратов»?..

И потом якобы тот же персонаж — несколько раз являлся, уже откровенно глумясь над всем написанным прежде? И автор — увы, стал искать выход в бутылке? А выход этот вёл — через придорожный кювет, и больничный морг — в низшие слои астрала, где он пребывал поныне? И осталась лишь часть неоконченной рукописи — и страшная загадка: кого он видел, кто явился от имени главного героя несостоявшейся книги — как бы посреди битвы под Москвой осенью 1941 года вдруг возжелав стать карибским пиратом примерно 1700-го?.

…И ещё: школьник или студент начал работу над книгой о подростке, ровеснике; но сам был из благополучной семьи, а в книге — всё иначе? И вдруг — тот тоже как бы стал являться с упрёком: зачем придумал мне такую судьбу? И он, сломленный чувством вины, не смог продолжать?..

Хотя — разве кто-то знает, как и почему сюжет находит автора? И…

Да, кто мог подумать! Уж так, кажется, бывает лишь в бредовых кошмарах! Но вот — сохранилось в памяти вагона!)

…А — мальчик?

Сколько он провёл в той «дальней комнате», с поднятыми кверху руками, на холодном металлическом полу? Ожидая смерти — да какой! Смерти… в мире, который ненароком то ли придумал сам, то ли вмешался в события на «правильной», как полагал, стороне?..

…Но вот — лязгнул засов, в комнату упал неяркий свет, и он снова услышал голос короля:

— Оракул сказал мне, что ты действительно мог не знать всей правды. Поэтому на сей раз мы тебя прощаем. Но берегись впредь даже думать о нас и нашем королевстве. Иначе в другой раз кара не минует тебя…

Щёлкнув, раскрылись кандалы — и он, не глядя ни на кого более, опрометью бросился из дворца…

И в какой-то момент понял, что снова парит над той страной — но уже чувствуя лишь ужac, отвращение…

И даже не заметил — как стал возноситься ещё куда-то…

Чтобы… очнуться в холодном поту — снова дома, в своей кровати, куда уже не надеялся вернуться!..

…И, вскочив с постели, стоял среди ночи у стола с зажжённой лампой — в шоке, какой и вообразить трудно. Ведь и не просто побывал у края смерти — у края дикой, позорной казни! По воле того, кого как будто знал, и во всём поддерживал — а тот оказался чудовищем! И, пылая гневом и ненавистью, дал понять, что считает чудовищем… его самого! Ведь он будто бы затеял в том мире войну, стал причиной напрасных жертв!

И… что теперь — с так радостно завершённой книгой, которая ещё лежала в столе?..

(Но вдруг мелькнул кинокадр: с очень похожим дворцом — и титрами латинским алфавитом! Та история… всё же дошла до зрителя через кого-то другого?

А он, «первоначальный» автор? Что стало с ним? И… где уж тогда — правда самой той истории?

…Да, и — ещё след?

Снова дворец, король, королева, придворные? Похожи — и на тех, в кинокадре, и на этих, в кошмаре! И… уже там король сказал королеве:

— Где же тот человек из другого мира, что всегда помогал нам? Мы едва победили без него. И после победы надеялись встретить здесь… Куда он исчез? Неужели — он где-то там, у себя, проиграл свою битву?..

…Но — будто и не бред! И — не зря память вагона выдала это сейчас! Должна быть причина…)

…Ах — и ещё след истории?

Где уже… некий учитель искал ученика, пропавшего двадцать лет назад после «испытания»?..

…И — что тут реально, и какая связь? Тоже — как с «Акки-Манайком» и «Шеллит-Савой», принявшими друг друга за монахиню из Заполярного Беловодья и тибетского отшельника?.. Но кто и как мог спутать Карибское море 1700 года и Подмосковье 1941-го — а затем, спохватившись, предъявить претензии… автору повести, как оказалось, не о нём? Абсурд!

А дикий случай с королевством — как понять?..

…Просто случайные контакты — где ничего не подозревавшие люди воспринимали некую информацию, и откуда им было знать — что «на том конце» всё видится кому-то иначе? Например — придумал сказочный мир, которым по-своему пытается распорядиться… кто? Или — злостно проецирует образы войны в историю о карибских пиратах; или — лезет в душу, выпытывая тайны о жестоком обращении в школьные годы?.. И тот, как может — защищается от «наваждений», «злых духов», «голосов в голове»?

Или — вправду верит, что участвует в некой битве, где против него — «чёрный рыцарь», дракон, злой маг, поссоривший мирных жителей королевства? А то и… «придумывающий» сценарий его собственной жизни?..

…Да вот и образ — из той, четвёртой истории?

Это… её персонаж, придя домой — разделся донага, лёг на кровать; четверо младших детей почему-то одинакового возраста (не родных ему братьев и сестёр?) крепко ухватили его запястья, лодыжки, а кто-то из взрослых стал сечь — да, и по ногам тоже! А… для них — привычное развлечение?

…И потом — он же, или другой — лежал у окна, намазанный чем-то сладким для привлечения пчёл и ос? И, едва оса садилась — кто-то из младших касался её, и в ногу вонзалось жало?

…Да, есть патологические семьи — где дети привычны к подобному. Нo кто-то и хотел рассказать — о человеке, не сломавшемся в такой семье? А тот не понял, или не хотел? Возможно… Нет, а — кто мог так чудовищно «додумать» историю королевства, и за что мстить автору?

А — что за ученика учитель искал двадцать лет (кажется, побывав за это время в гостиницах всех стран планеты)? Какая связь с остальным?

Хотя… Им ли не знать — опять же об «испытаниях», когда со дна души ученика специально тянут низменное, пробуждают «древнюю», «животную» силу, вызывают в сознание весь комплекс подсознательных страхов, грехов, пороков — либо того, что учитель сочтёт таковыми? И кто ж его, учителя, знает — как он расценит то, что выдаст подсознание ученика? Который сперва и ждал чего-то доброго, чистого, волшебного — а его ввергли в пучину образов глубинной памяти, интерпретируя как грехи, пороки, «чувственные желания»! Или — заставили в безумном экстазе кататься по полу храма, да потом ещё так же розгами и осами проверили на смирение, способность прощать обиды; или — послали просить милостыню в наряде, какой сам бы ни за что не надел… Того, кто, возможно, уже работал за компьютером, и не думал пробуждать в себе некий древний «Эрос»! Да, сравнить: что люди ищут — и что получают; чему готовы раскрыться — и что им готовы дать…

…Или — не так уж мало людей втайне считают себя «избранными», хотя реально это — случайные связи? Однако — с участием чего-то и из сказок, легенд, комиксов? И — мало ли трагедий, когда вдруг выясняется: всё не так? И не зря пока экстрасенсорное восприятие открыто немногим: для некоторых оно — несчастье? Не совладают, погубят себя и других?

Да, вот и не состоялась пока новая эпоха — массовой экстрасенсорики и чистой духовности… Что излучали и воспринимали бы — неопытные, несовершенные люди? Да и не может всё быть открыто всем! У каждого — своё сокровенное, чем не готов делиться: символика сновидений, глубинная память, опыт этой жизни! А так — объясняй кому-то свои сны: что в них значат королевские дворцы, голые тела? Нет, не готовы пока к массовой телепатии. Надо в массе и быть совершеннее — чтобы настала новая эпоха…

…Или тут — не это? Неужели?..

…— Не спится? — донёсся голос Тубанова. — И мне тоже. Какое-то напряжение…

— Точно, — подтвердил Ареев. — Опять назревает новая операция. И тут уж, чувствую, какая-то особенная… Кстати, куда едем?

— Поезд № 382 Киев — Новороссийск, пока до… — начал Мерционов. — Понимаете, не могу прочесть: всё так мигает! Никогда раньше такого не было…

— А что там? — забеспокоился Тубанов, выходя в коридор.

— Вот смотри: то ли едем до какого-то разъезда уже за Керчью, в Краснодарском крае, то ли — от Синельниково через Донбасс, и дальше до Крымской…

— Как будто вагон решает, переправляться через пролив или нет? — понял Тубанов. — А я и не знаю, можем ли переправиться: на пароме лишнего места нет! И пустое, под невидимый вагон, оставить там не могут!

— Значит, мы где-то между 55-м и 87-м годом, — ответил Мерционов. — Когда действовала переправа…

— 83-й, что ли, — предположил Тубанов, и сразу повторил — Да, точно 83-й. Вопрос: насколько отличается от того, каким знаем мы… На чём проверим?

— Давайте… про ЯК-истребитель! — предложил Мерционов.

(Это было его открытие: он как-то заметил — в альтернативных реальностях слова многих песен вспоминаются по-иному. И с тех пор они часто пользовались этим приёмом — проверяя, в какую сторону и намного ли отличается реальность снаружи от известной. Иногда — получая поистине поразительные вариации…

И так и не знали, что это: пародии, переделки для КВНа, просто некий фольклор, или… как раз — «авторские варианты» в данной ветви? Но — тех же авторов, или… Неизвестно! Просто на знакомый мотив — вдруг начинало звучать совсем иное…

Вот и сейчас — вагон подсказал, какую песню вспомнить…)

— Я столб сосновый, концом в землю врыт,

Площадь — моя обитель…—

начал Тубанов.

— А тот, который на мне сидит,

Вчера ещё был — правитель…—

удивлённо подхватил Ареев.

(Да! Уже кол с телом казнённого — а не самолёт!)

— Ну, был бы он просто преступник, бандит —

Я б сделал с ним, что хотел,

Но тот, который на мне сидит —

Изрядно мне надоел…—

продолжил Мерционов.

— Ну, кажется, всё: раз надежд уже нет

Вернуть опустевший трон —

Давай высыхай скорее в скелет,

И не привлекай ворон…—

с не меньшим удивлением продолжил Тубанов.

— Но жив он ещё — и нас вместе несёт

Во времени к разлому,

И кажется, что всё пространство поёт:

«Мир вашему дому!»,–

добавил Ареев. — Ну и вариант! А дальше?

— А дальше не знаю, — немного подумав, ответил Мерционов. — Да, ну и вариант! Опять те мусульмане? Но мы их замкнули! И было бы то — уже позже, в 90-х. Нет, это что-то другое. Давайте — из «Бриллиантовой руки»:

Весь покрытый плесенью,

Абсолютно весь,

Остров мракобесия

Где-то рядом есть.

Там живут двуногие

Твари — дикари,

Мыслями убогие,

Гулкие внутри…

— Так это — просто из КВНа! — вспомнил Ареев. — Про ваш физфак и теорию Козырева! Оттуда и знаю…

— Всё равно продолжим, — ответил Мерционов. — Вдруг тут уже не так?

— Что они ни делают —

Время не идёт,

Ведь реальность времени

Вождь не признаёт…—

продолжил Тубанов. — И дальше, помните, что с чем связали?

(«…Там на партсобрании

Льют потоки слёз:

Вновь кассир зарплату им

Что-то не принёс…»,–

вспомнил Кламонтов.)

— «Время — деньги», — молвил им

Со стены портрет.—

Нет в природе времени —

Значит, денег нет»,–

cpaзy перешёл к следующему куплету Тубанов.

— По такому поводу

Ночи до зари

Плачут бестолковые

Эти дикари,—

И клянут нагретую

Временем звезду —

В век какой, неведомо,

В никаком году…

продолжил Мерционов, — Нет, это к той ветви. Я помню…

— Да, где «согласовывали с Господним Трансцендентом», — уточнил Ареев. — И секли плетьми, кто не смог…

— И алтарь с троном, точно как во сне Хельмута, — напомнил Мерционов. — Поклонялись «Великому Ничто»…

(«Ах, да! — вспомнил Кламонтов. — В бывшем спортзале! И дальше ещё было:

«…А на вид культурные,

И могли бы жить,

Им бы только дурь свою

взять — и отменить…»

Так сами уверены в своей правоте…»)

— Но то, первое, как понять? — задумался Мерционов. — Монархическая идея, что ли? Нет, но и «разлом во времени»! Что-то тут непросто!

— Непросто, — повторил Тубанов. — «И прежде всё не было просто и гладко…» А это откуда?..

— Из фильма «Чародеи», — ответил Ареев. — Но тоже не совсем то. А ну давайте, как теперь:

Не знаю я, как и сказать вам об этом —

Ищи не ищи, у судьбы всё равно

Нет точных путей и готовых ответов —

Лишь знаю одно, я знаю одно…

— И прежде всё не было просто и гладко…—

снова повторил Тубанов,—

…Но всё до чего же сложнее сейчас:

Чем дальше наука решает загадки,

Тем больше вместить должен каждый из нас…

(«Опять про студентов!», — понял Кламонтов.)

— И участь студента грядущего века:

Профессии нет — а уже ветеран…

Сдавал анатомию он человека,

И Библию, и атеизм, и Коран…—

продолжил Мерционов. — Ну, тут хоть во взглядах свободнее…

— …и штангу, и плаванье по физкультуре,

Истпарт и истмат, диамат, сопромат,

И шахматы, шашки — для общей культуры,

И всякие методы: «пед…», «лит…» и «мат…»,—

продолжил уже Тубанов.

— С кругами в глазах говорит он знакомым:

«Вчера мне исполнилось семьдесят лет…

Немного ещё — и я с красным дипломом

Вернусь в истицу аспирантом». Но нет…—

подхватил Мерционов с тяжёлым вздохом.

— «Непросто всегда быть изящной и милой,—

Как будто на свете нет твёрдой земли,—

Сказали лопаты, — но вырыть могилу

Мы всё же смогли! Поверьте, смогли…»,—

продолжил Ареев.

(«А там и есть чья-то душа! Но чья?..»)

— И вот вам финал: стать пытаясь ученым,

Всё честно зубривший, не клявший судьбу —

Покинул он вуз как мертвец, заключённый

В почётном, с отличием, красном гробу…—

так же грустно закончил Мерционов. (Или нет?)

— Так смерть объяснит, к вам нагрянув однажды,

Всё то, что сказать не сумею вам я…

Но всё-таки — ценность у личности каждой

Должна быть своя и только своя!

И вовсе не надо, всё только готовясь,

Бессмысленно что-то, страдая, терпеть —

Поскольку мы, жизнь догоняя как поезд,

Приходим в наш мир, чтобы что-то успеть…—

уже явно закончил Ареев.

— …Пока же мы, жизнь догоняя как поезд,

Всегда не успеем куда-то успеть…—

однако, уточнил Тубанов. — Но смысл в общем тот же… Тут и эта гонка неуспеваемости — и монархисты, и прочие уже «поджимают». 83-й год…

— Но многое уже сложилось, — печально вздохнул Ареев. — По 94-й включительно. Вот только что дальше в ноябре в Ичкерии, не ясно. Хотя… Точно! Насчёт ворон и разлома во времени — слушайте, как дальше:

…Разлом! С эшафота я вмиг слетел!..

Уткнулось начало в конец —

И тот, которой на мне сидел,

Вдруг встал и пошёл во дворец…

(«Дворец! — заставило Кламонтова вздрогнуть. — И тут дворец!»)

— Жалеть ли, что сам я недолго стоял?

Такая у нас работа…

А вот — на другого, что дальше встал,

Сажают ещё кого-то…—

продолжил Тубанов.

— И людям здесь мира опять не видать,

И хватит дела… другому…

А как бы хотелось им всем сказать:

«Мир вашему дому!»–

закончил Ареев. — Что ж, давайте… расшифровывать. Итак — мог быть мир, но его нет, поскольку кто-то что-то не успел. И тоже школьник, или студент, как мы…

— Думаешь, вот как? И расписание мерцает, как никогда раньше — по крайней мере, на нашей памяти! Неужели вагон нашёл что-то ключевое? — спросил Тубанов, боясь поверить себе. — Что замыкает сразу многие линии?

— Не знаю, — с сомнением ответил Ареев. — Сколько уже сменилось таких, как мы — и все надеялись, что уж они-то дойдут до конечной цели, разрешат что-то ключевое. И все просто передавали вагон другим… Откуда следует, что удастся именно нам?

— Но что-то же назревает! Какая-то новая операция! Выходим из режима ожидания… (Так назывался промежуток между операциями, когда вагон лишь курсировал по какому-то, обычно замкнутому, маршруту.)

— Назревает, — согласился Ареев, — но что? И такое ли масштабное? Хотя верно: отжившие идеи «привлекает ворон» — а студентам, пока поступят в вуз, да пока окончат, что-то уже не успеть. Каким-то конкретным…

— На кого и замкнуто что-то в будущем, — добавил Мерционов. — Да, кажется, есть. Нашли узловую точку…

(«А те истории? Неужели… кто-то из них — в 1983 году?»)

— И всё-таки решающая операция? — голос Ареева дрогнул. — И мы завершим что-то? Боюсь поверить…

— А Хельмут и Вин Барг ещё спят! — спохватился Тубанов. — Сказать им?

— Пока первоначальная информация, — ответил Ареев. — Как вагон что-то найдёт точно, они сами узнают.

— Я уже не сплю, — откликнулся Вин Барг. — И всё слышал…

— И я, — решился признаться Кламонтов. — Лежу, и всё думаю… Но что с расписанием?

— Мерцает, — ответил Тубанов из коридора. — Вагон решает, как ехать: через пролив или в объезд? Хотя подождите…

…Грохот наполнил коридор вагона — и будто вспышки тьмы замелькали сквозь весь его объём. Именно так — тьмы, а не света. Они пропускали товарный состав — вернее, проносились сквозь него…

Кламонтов вспомнил, как когда-то впервые поразило его прохождение сквозь другой поезд. Но то был пригородный дизель, ярко освещённый внутри, а сейчас — мелькали тёмные массы без деталей. И пусть за все условные годы впечатление стало привычным, стёрлась острота восприятия — осталась «эмоциональная тень». Ведь там мог быть — холод рефрижераторов, тонны щебня, цемента, железных окатышей, страшная кислотная среда цистерн, где нет места ничему живому; а они — запросто проносились сквозь это…

— Ну, это ещё что! — донёсся сквозь грохот голос Мерционова. — Помните, однажды ехали сквозь эшелон с танками, а он притормаживал? И всё можно было увидеть! А техника-то, наверно, секретная…

— А правительственные поезда? — напомнил Ареев. — Кто только не проносился сквозь нас! Я сперва даже, бывало, думал: не остались бы тут! Что тогда с ними делать?

— Да, точно, — подтвердил Тубанов. — Сталин дважды, Ельцин трижды, Кравчук…

— И как у Ельцина на переезде мотор заглох, — добавил Мерционов, — и как он на крыше вагона в карты играл — всё видели. Вот так, запросто…

— Значит, и не ключевые фигуры в данном смысле, — ответил Тубанов. — И нам сейчас не до того… А расписание… (Тут мелькание наконец прекратилось.) …Слушайте: остановилось на Керчи! Значит, едем туда? И на Кубань уже не попадаем? Или как?

— Попадаем, — уточнил Вин Барг. — Поедем из Керчи дальше с грузовым составом. Переправимся, как отдельно перегоняемый вагон, просто для равновесия парома. Там где-то есть состав из 31 вагона, а мест на пароме восемь — то есть за четыре рейса их перевозят 32, и получается одно нужное нам место. Но это уже в другом году, пятьдесят или шестьдесят каком-то… Нет, если «пятьдесят» — рискованно: у нас отделка вагона более современная, могут заметить. Хотя по расписанию переправа ночью… Так, есть окно! Даже два варианта: в 67-м или 9-м… Подцепимся в Керчи к тому грузовому, обгоним свой поезд, пока его будут перегонять и расцеплять, переправимся с грузовым — и подождём в Пopт-Кавказe!.. И потом обратно — так же, через 56-й год, что ли… Рано утром, с почтово-багажным составом, как бы по ошибке вместо другого вагона. И там это — единственный вариант, чтобы не в обход… Да, кажется, ключевой узел! Наконец…

— Но как там всюду воспримут лишний вагон? — с беспокойством спросил Кламонтов.

— Не знаю, — ответил Вин Барг. — Но видно, иного пути нет. А пока… Опять какая-то связь во сне. Ложимся, и посмотрим, что откроется…

(«И не успели обсудить, что узнали, — ещё подумал Кламонтов. — Ладно, потом…»)

55. ВЗГЛЯД ИЗ ИНОЙ ЭРЫ

…Прочтя всё, что нужно, Герм Ферх убрал с экрана страницу вчерашней «Комсомольской правды», и набрал код справочной службы транспорта. Что состояло в простом нажатии кнопки — такова особенность специального, гостиничного терминала…

(Но как… Герм Ферх? Ведь это… Земля?)

…А тот и выглядел необычно. Серебристая блестящая кожа, тёмно-серые волосы — всё… как не бывает у земных людей! Правда — видно лишь со спины…

— Улан-Батор через Талды-Курган, — произнёс звонкий мелодичный голос. — Одно место для киборга…

(Как… Неужели?)

…Он на миг задумался: какой транспорт выбрать? Лучше иметь время для размышлений…

— До Талды-Кургана — железной дорогой, дальше, на следующее утро — авиарейсом.

Мгновение экран оставался тёмным. Затем, вспыхивая, стали выстраиваться строки:

«Ж С100 Львов — Шанхай

Львов 3. 12 (3. 62) (09. 30) 29. 1. 2 — Актогай 4. 12 (6.12) (14. 54) 30. 1. 2».

«А на Львов — Алма-Ата мест нет… (Кламонтов уловил его мысль?) …И этот консерватизм «биологических» людей: всё продолжают свой неудобный счёт времени — и справочная даёт такие ряды цифр даже дли нас, киборгов. Да, а как с местами на Норильск — Фрунзе от Актогая? Пора появиться второй строке…»

(Не Бишкек — Фрунзе! Не переименован!)

…«Ж C115 Улан-Батор — Красноводск

Актогай 5. 98 (7.98) (19. 21) 30. 1. 2 — Коксу 6.62 (8.62) (20.53) 30. 1. 2», — вспыхнула на экране следующая строка.

«И только-то? Ни на какой другой мест нет? И часть пути в Улан-Батор — ехать рейсом из Улан-Батора? Однако верно: от Актогая до Коксу в нужную мне сторону. И программу «Время» за 30-е — смогу увидеть на вокзале в Коксу. А дальше — пригородным в 9. 20…»

…А мигающий треугольник курсора выводил на экран всё новые строки:

«Ж О11672 Коксу — Талды-Курган

Коксу 7. 20 (9. 20) (22. 17) 30. 1. 2 — Талды-Курган 7. 70 (9. 70) (23. 30) 30. 1. 2

А 41887 Талды-Курган — Урумчи

Талды-Курган 1. 75 (3. 75) (09. 12) 31. 1. 2 — Урумчи 2. 45 (4. 95) (11. 53) 31. 1. 2

А 41736 Алма-Ата — Улан-Батор

Урумчи 2. 70 (5. 20) (12. 29) 31. 1. 2 — Улан-Батор 3. 80 (6. 80) (16. 07) 31. 1. 2»…

(Но счёт времени — в десятичной системе: 10 часов по 100 минут, те — по 100 секунд? И всего 10… нет, 20 часовых поясов? И такое время — всемирное, по Гринвичу, и поясное. А третье — привычное… 29 января, год заканчивается на двойку… И Красноводск — не «Туркменбаши», не переименован «демократами» от культа личности… Но когда же это? Из… будущего? Но какого? Да раньше и не бывало! Только прошлое…)

…Герм Ферх бросил взгляд на часы: 2. 91 по всемирному — осталось не так много. Но трамвай 17-го маршрута подходил к гостинице через каждые 5 минут — и компьютер, выбирая вариант пути, учёл это.

— Принято, — сказал в микрофон Герм Ферх, и в подставленную серебристую ладонь соскользнул жёлтый прямоугольник. Не бумаги, какого-то пластика…

(«Но почему кажется, что его зовут так?»— всё не мог собраться с мыслями Кламонтов.)

…Герм Ферх, положив прямоугольник в нагрудный карман, уступил место другому киборгу. Наверно, и ему нужны был именно этот, специальный терминал, подключенный к ОФТС — Объединённой Федеральной Транспортной Сети интегрированных стран…

— А ты и газету тут смотрел? — спросил тот с китайским акцентом. — В твоём номере что-то неисправно?

— Нет, всё в порядке. А это только для справки, чтобы напомнить себе кое-что. Не бежать же от одного экрана к другому.

— Вот это: «Психопат с гипнотизирующим взглядом»? И о чём это?

— Да опять в неинтегрированных странах пропаганда подняла такой образ Сталина. И что им всё неймётся? Столько лет прошло…

(А правда: сколько? Какой год?

Но главное: что-то совсем особенное! Передача из будущего? По крайней мере, возможного? Но всё же — земного? Хотя почему тогда — Герм Ферх?)

…А Герм Ферх, быстро вернувшись в номер (интерьер Кламонтов не успел разглядеть), ввёл с пульта в гостиничный компьютер информацию, что номер 212 свободен — и, забрав наплечную сумку, сошёл по лестнице в просторный вестибюль. Панно на боковых стенах изображали то, что он знал по личному опыту: монтаж орбитальных обсерваторий. На левой стене — ярко-оранжевые фигуры киборгов в лёгких защитных комбинезонах (заменявших им громоздкие скафандры людей), чертя в густой космической тьме струи выхлопов из ранцевых двигателей, буксировали к видневшемуся в отдалении свинцово-серому основному блоку обсерватории огромный цилиндрический окулярный отсек; на правой — распределившись по периметру гигантской ажурно-сетчатой чаши антенны, совсем уже крохотные здесь фигуры киборгов так же вели её согласованными импульсами к временному стыковочному узлу основного блока…

(«И всё-таки будущее? В прошлом такого не было! Хотя… ему что-то тяжело вспоминать! — вдруг понял Кламонтов и это. — Там что-то случилось!..»)

…Герм Ферх пересёк вестибюль — и, открыв серебристую пластиковую дверь с вертикальным рядом окошек в форме экранов, спустился по наружной лестнице к остановке трамвая. До восхода Солнца осталось несколько минут, и было уже светло. На небе, серовато-розовом с востока, и постепенно голубеющем к западу, ни облачка… Несмотря на предсказанное на завтра резкое потепление, день обещал бытъ ясным — как на редкость ясной была и сегодняшняя ночь. Герм Ферху даже казалось: он мог без перефокусировки на телескопическое зрение (хотя и на пределе видимости) различить звёзды 8-й величины. Как на Луне… И в какой-то момент даже вновь захотелось туда — несмотря на всё, что случилось (казалось, так давно, а — немногим более года)…

…Трамвай как раз подъезжал к остановке. Войдя во второй вагон, Герм Ферх сел на единственное свободное место. Материал сидений напоминал какой-то минерал ярко-зелёного цвета с более светлыми вкраплениями. Чем-то похожей — ярко-голубого тона также со вкраплениями — была и отделка салона. Такое сочетание — с уже розовеющим рассветом и голубоватым снегом за окном — действовало на Герм Ферха успокаивающе. (Впрочем, он подумал: люди «биологической» конструкции воспринимают цветовые сочетания иначе. Тут у них даже усилилось бы ощущение холода? Называют же «холодной» — эту часть видимого спектра…)

…Трамвай, объезжая гостиницу, сворачивал на широкую магистраль (как понял из мыслей Герм Ферха Кламонтов — часть внешнего кольца, опоясывающего город). Справа сразу начинались заснеженные поля — но Герм Ферх смотрел в левое окно, за которым посередине улицы пролегал тротуар (и вид его бесснежной, выступающей над мостовой поверхности с ромбическим орнаментом — напомнил Кламонтову такой же орнамент, но живой, из растений — на Вокзальном проспекте в Тисаюме!)…А вскоре на тротуаре, мелькнул киоск под перекрестьем двух прямоугольных арок — и за полосой встречного движения показались дома по другой стороне. Сперва все были со множеством подъездов — и их заостренно-арочные входы чередовались так часто, что на одной площадке вряд ли могло уместиться более двух квартир. Выступающие первые этажи — с множеством маленьких окон, разделённых прямоугольными рёбрами… У самой дороги дома были высотой в 5 этажей, светло-розовые, затем вглубь квартала их высота постепенно росла и цвет сгущался — до ярко-пурпурного 22-этажного (как вспомнил Герм Ферх) здания в центре. Впрочем, такие дома (тоже понял Кламонтов из мыслей Герм Ферха) строили лишь до конца первого десятилетия века, когда и был заложен проспект. Да собственно, на это указывало и название…

(Итак… Львов в будущем? И проспект, которого ещё нет? Но какое название? О чём это?)

…От следующей остановки пошли более современные галерейные дома, обрамлённые с торцов лестничными спусками в прозрачных шахтах — которые опять-таки вглубь квартала, с ростом высоты зданий, становились шире, обвивая лифтовые колодцы. Эта половина квартала была окрашена в зелёные тона — также светлые снаружи, но сгущавшиеся к большому, в 22 этажа, зданию в центре, неподалёку от той же высоты дома старой конструкции. Таким образом, построенные в разное время части квартала имели единый центр… А после перекрёстка, за очередной остановкой — все дома были только новые, и расположены более просторно. В расцветке преобладали синие тона. Первые этажи и тут заметно выступали, но окна соединялись в сплошные ленты витрин. Торцевые стены украшали геометрические узоры в виде вписанных одни в другие многоугольников и звёзд, по 5, 7 и 9 углов или лучей… (Хотя такой орнамент, кажется, был на многих зданиях и раньше, но Кламонтов не обратил внимания — лишь теперь вспомнив, что цвет его всюду был дополнительным к цвету стены: жёлтый на синем, зёленый на розовом, розовый на зелёном. И сами эти необычные орнаментальные композиции — казалось, вели множеством ступеней в какие-то глубины, или напротив — поднимались прямо из толщи стен, придавая иллюзию объёма. Но возможно, на взгляд Герм Ферха это выглядело иначе?)…И тут же прямо от очередной остановки начинались эскалаторы, продолжением которых была уходящая вдаль на высоте примерно третьего этажа полуцилиндрическая, с прозрачными перекрытиями и полупрозрачным полом, труба велосипедной трассы. (Герм Ферх вспомнил: ночью она совсем не мешала видеть небо — лишь перемещением неярких световых полукружий загоравшихся и гаснувших межсекционных стыков отмечая путь редких ночных велосипедистов…)

…Проспект кончился. Трамвай проехал под железнодорожным мостом, выходившим как бы прямо со второго этажа вокзала — и стал объезжать уже его здание: серое, с огромными окнами первого этажа, где располагались оба зала ожидания — для людей и киборгов. Два верхних этажа (прямо через них проходили две разных линии скоростной дороги) перекрещивались под равными углами, не вызывая ощущения асимметрии. Герм Ферх успел заметить это, прежде чем трамвай нырнул под ещё одну линию (выходившую из-за микрорайонов, мимо которых ехал раньше), выехал из-под неё, и остановился.

Вход в вокзал имел вид пятиугольной арки из желтовато-коричневого с блёстками пластика. За ней начиналась короткая галерея в виде горизонтального полуцилиндра с ребристой, как бы гофрированной, поверхностью того же цвета. В нишах внутренних стен располагались, будто продолжая их вогнутую форму, справочные табло и какие-то автоматы. Из галереи вели два входа: над одним на белом люминесцентном квадрате выделялся чёрный силуэт женщины с ребёнком, над другим — силуэт киборга (более стройных форм и с более длинными конечностями при меньших размерах туловища). Герм Ферх свернул во второй вход. Здесь стены до уровня глаз были выложены синей плиткой. Но, проходя, он успел заметить в окошко двери «зала для людей»: внизу — коричневый пластик «под дерево», выше — светло-бежевый цвет стен, и сам уровень глаз — чуть ниже…

(«И там был пластик «под дерево»! — почему-то вспомнил Кламонтов. — И двери в телецентре похожи!»)

…Герм Ферх подошёл к одному из автоматов в зале ожидания, набрал на клавиатуре код (просто так, не опуская монет, и не вставляя ничего похожего на кредитные карты) — и в его ладонь из щели выскользнул какой-то предмет (сделал он это почти автоматически, думая о чём-то другом, смысл остался неясен Кламонтову). И вышел в другую дверь, на платформу первого этажа, под которой раньше проехал трамвай… Снега под полупрозрачным перекрытием не было — и на бетоне (казалось, что бетон) выделялись как бы даже не нанесённые на поверхность, а казавшиеся чуть выше или ниже её, огромные ярко-жёлтые цифры — номера вагонов. Наверно, был использован какой-то необычный оптический эффект. У каждой из отметок выстроились группы пассажиров… Но Герм Ферх пока миновал лишь отметки 17 и 18, направляясь в самый конец, к отметке 32. А над платформой уже звучал голос вокзального информатора, трижды (на всемирном, региональном и местном языках) объявивший, что поезд № 100 Львов — Шанхай подаётся на посадку к первой платформе — и, когда объявление заканчивалось, из-под видимого вдалеке перекрытия депо показался сам поезд. Ярко-жёлтый локомотив обтекаемой формы с тёмно-синей полосой по борту, казалось, составлял одно целое с такой же окраски вагонами — между ними были лишь совсем узкие, как щели, чёрные промежутки. Поезд медленно разворачивался, вытягиваясь в прямую линию, будто нацеливаясь на перрон — и был ясно виден даже на таком расстоянии, контрастируя с нежной голубизной снега…

(Как… на трёх языках? И… есть всемирный? Там?)

…Поезд, быстро и бесшумно приблизившись, стремительно понёсся мимо платформы — и стал притормаживать, лишь когда к концу перрона подъезжал его хвост. Но вот дверь последнего вагона остановилась точно у цифры 32 — и пассажиры стройными рядами двинулись в проёмы одновременно открывшихся дверей. Герм Ферх почему-то вспомнил расписания поездов прежних времён, со стоянками в несколько раз дольше нынешних — и подумал: это могло быть связано не только с неудобством входа в вагон старой конструкции — но и со свалкой у дверей, когда каждый старался войти первым. Правда, тогда и билеты у входа проверял проводник — рассчитывать на высокую сознательность всех пассажиров и безошибочность распределения мест ещё не приходилось…

(И такое для них — уже история?)

…Переступив с перрона на плотно, без зазора, примыкающую к нему подножку, Герм Ферх оказался в вагоне. Планировка была непривычна Кламонтову — сразу за тамбуром оказался небольшой салон с рядами сидений перед компьютерным терминалом, сами же купе и коридор начинались дальше. Герм Ферх и тут попытался приставить санузел, два купе проводников, занимавшие это место в старых вагонах (хотя санузел и сейчас был в вагонах для людей), и тесный проход в оставшемся свободным пространстве — но не получалось просто потому, что не помнил, какие цвета были обычны для интерьера тех вагонов. Здесь же — преобладал светло-серый, с чуть голубоватым оттенком… Пройдя весь вагон, Герм Ферх почти бесшумно отодвинул дверь крайнего купе. Дальше был лишь задний, выходной тамбур — и специальный удлинённый хвостовой 33-й вагон (как и локомотив, особой обтекаемой формы — выполнявший здесь функцию почтовых и багажных вагонов прежних времён. Впрочем, теперь и пассажиры не возили с собой столько вещей, и того поражавшего воображение объёма почтовых отправлений земная цивилизация давно не знала — но аэродинамическая форма хвостового вагона важна для движения поезда)…

«Не слишком ли я привык мыслить с оглядкой на те времена? — подумал Герм Ферх. — Хотя, если изучаю тот период истории…»

(Да! Современность для них — уже «тот период истории»! И — сколь далёкой?)

…Герм Ферх вошёл в купе. Место № 19 было разложено в виде спальной полки. Поворотом маленького рычажка он вывел её из держателя — и полка упруго выгнулась в обращённое к окну кресло. Герм Ферх ввёл спинку в другой держатель — и, забросив сумку на верхнюю полку, стал расстёгивать свой золотисто переливающийся верхний комбинезон, который положил туда же. В этот момент вошел ещё пассажир — и так же превратил в кресло соседнюю, 20-ю полку. А Герм Ферх уже сел (Кламонтову передались тактильные ощущения, будто сам касался кресла кожей спины! Да, кожа Герм Ферха была не менее чувствительна; а золотистый комбинезон был его единственной одеждой, остался же на нём лишь пояс с карманами, охватывавший тазовую область тела наподобие плавок — вошедший в практику скорее по историческим причинам. Всё же киборги Земли происходили от людей Земли)…

(«Итак… удалось!.. — затаив дыхание, но с внезапной дрожью, которую едва удалось унять, подумал Кламонтов. — В этой ветви — удалось!»

«Но осторожнее, — услышал он мысль Ареева. — Я понимаю, но они не должны слышать нас!»

«Верно! — спохватился Кламонтов. — Хотя… я не понимаю, как мы это видим!»

«Потом разберёмся, — ответил Ареев. — Пока смотрим дальше…»)

…Наконец и сосед Герм Ферха расположился в кресле — и он с удивлением узнал недавнего соседа по гостинице.

— Как ты здесь оказался? — тоже удивился тот. — Ты же брал билет на авиарейс до Улан-Батора! И ещё просматривал вашу региональную газету! Разве не так?

— Boт мой маршрут, — Герм Ферх достал из кармана пояса билет и положил на столик между креслами.

— Почему такой сложный? — попутчик мельком взглянул, тут же возвратив. — Есть же прямой поезд Львов — Улан-Батор!

— На него не было мест. А вообще я живу в Талды-Кургане. Сюда ездил поступать в аспирантуру. Оказалось, не совсем тот профиль… Я сам не пойму, как упустил из виду Улан-Батор — но здесь мне посоветовали ехать туда. А перед тем ещё надо заехать к себе домой. Вот почему — такой маршрут…

— А я уже окончил, — ответил попутчик. — И здесь был в научной командировке, на астроинженерном факультете политехнического института. Оказывается, кроме них и нашего факультета в Чжэнчжоу никто ещё всерьёз не думает о первом межзвёздном полёте землян. А мы уже наметили конкретную цель — Летящую Барнарда. И рассчитываем довести дело до старта ещё в этом веке. Может быть, слышал о нашем пpoeктe?

— Да, что-то… немного, — вспомнил Герм Ферх. — Но вообще моя специальность далека от этого. Хотя такое интересует всех…

— И что за специальность? Над чем ты работаешь?

— История, конкретный профиль — коммунистическое строительство второй половины позапрошлого века. И мне казалось — именно здесь этим занимаются в таком плане, как меня интересует…

(Так… уже 22-й, что ли? Или как они считают?)

— …А я, оказывается, не совсем верно определил свои интересы, — продолжал Герм Ферх. — Говорил о второй половине, а подразумевал скорее последнюю четверть. Ведь вторая половина — это и общественно-политические потрясения, разоблачения всевозможных группировок во власти, и тому подобное. И именно эту сторону жизни социалистических стран того времени здесь в основном изучают. Но теперь я понял: меня больше интересует другое. Не борьба с конкретными группировками — а общие тенденции развития. Сам период накопления, проблем общества развитого социализма, их осознания и разрешения…

— «Резкий рост материального благосостояния, к которому не все были психологически подготовлены», — задумчиво ответил попутчик, будто цитируя. — А потом спад темпов развития…

— Это — в экономике, — уточнил Герм Ферх, — но тут важно понять именно духовный мир тогдашних землян. Однако верно, — тут же согласился он. — В последней трети века отмечен именно такой резкий рост материального достатка — к чему не была готова психика многих из живших тогда людей. И на этом новом экономическом уровне ярче проявились рецидивы отсталого мышления — не давая, насколько было возможно на том уровне развития науки и техники, рационально организовать жизнь как отдельных личностей, так и всего общества. Нам сейчас даже трудно поверить и ещё труднее понять, как тогда учреждения захлёстывали потоки ненужных бумаг — это был ещё период бумажной информатики — но при этом сам ход дел в экономике был полон грубейших несоответствий. Выпускалась продукция, на которую не был определён спрос, приходило в негодность сырьё и оборудование, кем-то заказанное, но никому не нужное; или — вдруг не оказывалось в наличии комплектующих деталей и запасных частей, о которых были лишь записи в документах… А ведь всё это — и энергия, и те материальные ресурсы, которые мы называем невосполнимыми, и чей-то напрасно потраченный труд. Но сами люди в основной массе как бы не осознавали этого — просто привыкнув к такому ходу дел. И чем это объяснить — узостью образования, бедностью интересов, неправильным выбором самой профессии? Ведь тогда не придавали значения и этому — и многие люди выбирали себе дело совсем не по своим задаткам и способностям. А на нелюбимой работе — которой личность тяготится, не получая от неё удовлетворения — нетрудно и допустить просчёт. Но всё же — столько просчётов, грубых и очевидных… Правда, тут — и фактор так называемой акселерации, когда каждое новое поколение людей развивалось и созревало несколько быстрее предыдущего — но не всегда гармонично. Иногда созревание тела опережало разум, иногда — разные системы органов созревали у одного человека в разном темпе. А старшие поколения в основной массе не обладали научной культурой формирования личности вообще, и тем более — в этих, меняющихся условиях. Было принято попросту ориентироваться на себя, каким был в том возрасте — но тут уже мало что соответствовало. И конечно — конфликт поколений особенно проявлялся в кризисные возрасты, сами сроки которых сдвинулись, а кризисы личности стали проявляться острее, чем раньше. Однако в литературе всё внимание почему-то уделено лишь кризису раннего возpастa — кризис позднего проходит незамеченным. Хотя — многие действия и распоряжения людей даже на высоких постах страдают явным отсутствием логики, поразительным и точки зрения тех времён. Чего стоит хотя бы продолжавшийся выпуск спиртных напитков — когда уже было подробно изучено действие этанола на человеческий организм, особенно — наследственность?..

(Но о каких временах речь? Середина 80-х годов… Или что-то уже потом?)

— …И заведомое формирование дефектных личностей не встречало открытого противодействия, не говоря о мерах психиатрического характера, — продолжал Герм Ферх. — Хотя этому благоприятствовала и сама конструкция человека: он сам служит реактором для воспроизводства себе подобных. Никакого сознательного планирования, контроля и устранения дефектов на стадиях роста, всё — спонтанно, без участия самой личности. Достаточно мгновенного акта зачатия, чтобы в ходе беременности сформировался эмбрион, возможно, не способный вырасти в полноценную личность — а в дальнейшем порождающий, возможно, и ещё более дефектные эмбрионы. И что таким людям было до судьбы цивилизации, более того — судьбы мира, по которому они двинулись бы просто как голодная орда, съедая всё на своём пути, и оставляя за собой развалины? Каждый — за себя, свое потомство, свою малую группу — а за весь мир пусть думает гипотетическое высшее существо. И так рассуждали многие люди даже в странах социализма — и их не смущало, что тот, на кого они надеются — гипотетичен. Просто верили — и всё…

— Слабость собственного разума, — только и ответил попутчик, — заставляет надеяться на неизвестное…

— И где уж тут осознать ценность самой жизни: своей личной, своего человечества, биосферы своей планеты, — согласился Герм Ферх. — А наличие в те же времена и иных, куда менее совершенных, общественно-политических систем? А гонка вооружений, а идеологическое влияние капитализма? И земляне всё это преодолели! Вот этот период истории интересует меня больше всего…

…Пока Герм Ферх говорил, поезд незаметно тронулся — и поехал, плавно набирая скорость. За перекрёстком, над которым он прошёл по мосту, стала открываться панорама новой улицы, строившейся на последнем свободном отрезке внешнего объездного кольца города. Один дом (простого кирпично-оранжевого цвета, но явно уже завершённый строительством) был заселён, и на нём была табличка с названием улицы — но с такого расстояния прочесть было трудно. Герм Ферх почему-то сразу не сообразил перейти на телескопическое зрение — а потом, когда поезд уже отъехал, смог различить лишь первые буквы: «X» и «Р». А улица с домами в разных стадиях строительства — уже уходила вдаль, под острым углом к линии скоростной дороги…

«Странное совпадение… — подумал Герм Ферх. — Хотя у нас не принято называть улицы именами погибших…»

— Ассоциация с именем Хай Ри? — чуть повернувшись к нему, догадался попутчик. — Правда, я не успел рассмотреть на телескопическом, какое там название.

— И я не успел, — признался Герм Ферх. — Но откуда…

— А я всё сомневался: ты ли это? — признался и попутчик. — Не хотел спрашивать. Но это же ты — Герм Ферх, верно?

Герм Ферху совсем не нравилось, когда его так неожиданно узнавали в самых разных местах. Но в поезде дальнего следования всё равно пришлось бы поддерживать разговор…

— Да, я, — подтвердил он. — И после того случая за пределами Земли пока больше не был… Работал на междугородном автобусе, потом — на грузовых авиарейсах. А окончательно определился с профессией — только после эвакуации сектантов… Да, я и там был, — ещё подтвердил Герм Ферх, видя удивление соседа. — Что делать, так бывает и у нас, киборгов. Не всегда задатки и основные интересы личности известны заранее. А тут ещё — такой случай… А до того я, представь, думал, что уже готов для декретного отпуска… Ну — того, что так называется по исторической причине, как бы в наследство от людей. А в аспирантуру — поступать уже потом. Сознаю, на такое редко решаются киборги, ещё не состоявшиеся профессионально — но мне казалось, что я готов, — повторил Герм Ферх. — И у меня даже был чертёж внешности моего будущего сына. Но после того случая психологическая комиссия рекомендовала мне подождать — и сперва получить специальность. Хорошо ещё, что моя — позволяет в основном работать дома, вызывая нужные материалы на компьютер. А то другие — например, пилоты дальних рейсов — бывает, ждут с этим до 30–40 лет, когда уже почувствуют, что в какой-то мере уже исчерпали себя в рамках одной профессии. Или всё-таки — становятся родителями заранее, до собственного профессионального становления…

(«И… как это у них бывает? — спохватился Кламонтов. — Я не успел продумать! Хотя… тут уж решать им самим!»)

— …Но это ещё что, — продолжал Герм Ферх. — У нас всё же — не кризис, не перелом всей жизни. Не то, что у людей. Страшно читать: как им приходилось ломать судьбу, бросать профессию, разрываться между семьёй и работой — не говоря о том, что для самого рождения требовалось участие двоих.

— Не слишком ли ты проникся мышлением людей того времени? — переспросил попутчик.

— Что делать, это моя профессия, круг моих интересов, — ответил Герм Ферх. — И как тут не думать, не сравнивать… Даже сейчас человек лишь к 10 годам достигает того уровня развития личности, что киборг — к полутора. И нам, наверно, трудно представить — как нелегко бывает людям с их детьми. А этих детей и не сравнить с теми, что были тогда…

…Львов давно остался позади — и поезд быстро набирал скорость. Близкие деревья уже сливались в сплошную серую пелену — и снег как-то по-особому стремительно сверкал в первых, ещё немного красного оттенка, утренних лучах едва поднявшегося Солнца, вспыхивая на трудноуловимые доли секунды разноцветными искрами… И вдруг из-за деревьев вдалеке появилась — и, свернув, побежала параллельно их поезду линия вредней скорости, на которой они быстро обогнали небольшой грузовой состав из едва ли десятка серебристых вагонов без окон…

— К 10 годам, — повторил попутчик. — До этого мне ещё больше месяца, а я уже астроинженер. Действительно, людям тут не позавидуешь… Да, я же забыл назвать себя! — спохватился он. — Меня зовут Чжоу Мин.

— А меня полностью Герман Ферхатов… (Кламонтова бросило в озноб, и он едва успел понять дальнейшее.)…Думаю, знаешь, почему — Герман, в честь кого…

— Как не знать: Гер Дан, Герман Данилов, — назвал Чжоу Мин ни о чём не говорившее Кламонтову имя.

— Обычно в дни траура откладывают все запланированные включения, — объяснил Герм Ферх, — но мой отец не мог ждать. Хотел успеть подготовить меня до отлёта экспедиции к Плутону. Не мог же он и отказаться от участия в ней…

(Значит, так сокращают имена и фамилии? Вот и вышло совпадение!)

…— Я помню их старт, — ответил Чжоу Мин. — И они же всё ещё там. Ещё летят… А Гер Дан… Тоже помню, проходил тогда третью ступень школы. Но так и не понимаю: неужели ничего нельзя было сделать?

— Наверно, он всё же был без сознания, — стал пересказывать Герм Ферх подробности неведомой Кламонтову трагедии. — Вот связь и не работала. А без неё и ранцевый двигатель не удалось привести в действие по команде с Земли. И траектория, по вычислениям, была такой, что в плотные слои он вошёл быстро, не приходя в сознание. Хоть был избавлен от мук смерти. Нo и это всё — косвенно, по вычислениям. Ничего же реально не нашли: ни его самого, ни платформы… И какое жестокое противоречие — он родился человеком, но его призванием был Космос… И среди нас, киборгов, процесс познания мира без жертв не обходится… Страшно звучит, но это так. Один мой знакомый даже в очередной раз высказал идею резервного мозга, резервной памяти для каждого из нас. Или, по крайней мере — тех, кто отправляется в какую-то рискованную экспедицию… Но разве это выход? Всего лишь — копия чьей-то памяти до такого-то момента времени. Не личность — а копия личности. А будь и она личностью, а не просто копией — так, получится, кто-то будет потенциально существовать в двух экземплярах? И если этот резерв по ошибке пробудить, пока жив оригинал — то их и будет двое? Считающих себя оба одной и той же личностью? А как периодически снимать копию с основного мозга для дополнения памяти резервного новыми знаниями и опытом — не разрушая при этом основной? Вот какие тут непростые психологические и нравственные коллизии…

(«И у них это… на таком уровне? — Кламонтова будто током ударило. — Уже есть киборги, летают к Плутону — и… такие вопросы?»

«Осторожнее, не оборвать бы связь», — снова предупредил Ареев.

«Но ты слышал? Значит — переводить личность в другое тело не умеют?»

«Подожди с выводами, — ответил Вин Барг. — Вдруг мы не так понимаем. Давайте слушать…»)

…— И всё-таки, — начал Чжоу Мин (уже как бы заново, и на фоне другого пейзажа — проносившегося там за окном с умопомрачительной скоростью, не дававшей ничего рассмотреть. Хотя похоже, и разрыв в этой странной, небывалой прежде связи, действительно был…). — Вряд ли тут дело только в неправильном выборе профессии. Разве мало самих несовершенств экономичного механизма тех времён? Ну, пусть было ещё много людей, которым всё равно — где работать, чем заниматься. Но могли же они, по крайней мере, добросовестно выполнять порученную им работу — а выбирали, естественно, ту, которая справедливо оплачивалась… Или я не прав? Что-то не так понимаю?

— Увы, не так. Потому что это — подход, свойственный нам, киборгам. А люди как раз и оправдывали всё несовершенством экономического механизма: источник зла — не сами люди, их просто поставили в такие условия… Но при чём тут условия — если сами люди получали удовлетворение не от успеха какого-то дела на общее благо, а например — от демонстрации другим собственной материальной обеспеченности? Для чего — даже специально обзаводились ненужными и никак не используемыми предметами роскоши, превращая свои жилища почти что в их склады? А многие из этих предметов — и не имели иного назначения, кроме как служить символом материального достатка, и в этом смысле как бы превосходства одних людей над другими… Хотя — в чём тут превосходство? Но это — опять же на наш взгляд. И пока нельзя было обойтись без материальной заинтересованности и распределения по труду — такие люди использовали любой экономический механизм для своего маниакального накопительства. И при социализме — запутывали планирование, прямо обманывали государство, препятствуя техническому прогрессу. И происходило то, о чём я говорил: выпускались ненужные вещи, хотя нужных остро не хватало, сырьё и оборудование приходили в негодность, полусобранная продукция ждала на складах недостающих деталей, учреждения захлёстывали потоки бесполезной информации — всё потому, что такие люди думали не об интересах общества, а только — как бы вырвать для себя или своих ведомств какие-то льготы и преимущества вопреки уже утверждённым планам. Как будто речь шла об их личной собственности…

— Но не могли же они совсем не видеть и не задумываться: как это отражается на всём обществе, которое стремится создать высшие исторические формы цивилизации, на всей его экономике? — удивлённо переспросил Чжоу Мин. — И на самих ресурсах планеты?

— Иногда читаешь — и кажется, будто это вовсе не люди, не разумные существа, а какие-то хищники, гиены или шакалы, разрывающие на части труп экономики, — признался Герм Ферх. — Но мне в исторических документах попадалось ещё и не то. Из-за личных отношений, основанных на отсталых обычаях, корни которых ещё в инстинктах, в дикой природе — вносились поправки в проекты и планы, сворачивались исследования, в том числе медицинские, от которых могло зависеть здоровье и жизнь многих людей; в вышестоящие организации — направлялись ложные выводы о непригодности изобретений, фальсификации открытий, подтасовке данных; были даже целые паразитические учреждения и отделы — занятые лишь обоснованием того, почему нельзя допустить введения в практику чужих разработок того же профиля, каким должны были заниматься сами… А о конкретных случаях преследования за критику, за сопротивление произволу руководства — читать просто тяжело и мерзко. Как будто от самих документов исходит зловоние, запах хищника — которому даже безразлично, производит он на других людей впечатление человека или животного… Как будто и хотели выглядеть для подчинённых — не людьми, которых уважают за их человеческие качества, а животными высшего ранга, которым в стаде позволено всё… И сама газетная терминология того времени: сторонник справедливости или прогресса в конкретном случае, видишь ли, «рискует», «набивает шишки», «инициатива наказуема», «за критику можно пострадать»! Вот так, прямо и откровенно, как о чём-то нормальном! Не то, что все — люди, и каждый с правом на своё мнение, а есть «вожаки» и есть «рядовые», и человек, который высказал мнение «не по рангу» — прежде всего сам и виноват, что «посмел» это сделать! Хотя это — не стадо животных, тут — мнения и интересы людей! И речь не о феодальном обществе или временах первоначального накопления капитала — а о тех, когда уже была поставлена цель сознательного выхода на новую ступень развития! Вот в чём мои главные сомнения… — наконец признался Герм Ферх. — Вот чего я не понимаю…

— Но зачем нужна была эта личная «материальная заинтересованность? — уже определённо возмутился Чжоу Мин. — Неужели непонятно, что от эффективной работы каждого на общее благо и выигрывает всё общество? И может, если на то пошло, повысить зарплату лично ему?

— Это опять же наш подход — а те люди рассуждали не так. Им почему-то было обидно, если кто-то зарабатывает больше — но не обидно, если вред наносится всему обществу. И они почему-то не представляли себе — что можно создать твёрдо сбалансированный экономический механизм, способный работать без сбоев. Хотя — у них и потребности были во многом иные, непонятные нам… И само управление экономикой было устроено иначе: Советов Академий ещё не было, руководили предприятиями, отраслями, и определяли стратегию всего развития так называемые «хозяйственники», а как это выглядело — я уже говорил. Иногда кажется — в их среде больше всего и ценилась способность что-то «выбить», то есть получить для себя в ущерб другому. И чувства какого-то общего дела, общей цели — не было… Правда — я не знаю, какое впечатление складывается у тех, кто изучает периоды от капитализма и ранее… Но эти-то — при всём прочем — заявляли, что ведут коммунистическое строительство, сами были членами компартий! Как будто просто повторяли лозунги — не понимая их, и не видя конечной цели… И ещё поддерживали друг друга: «ценный работник даёт план»! То есть — не реальную продукцию, а ложные данные о мнимых результатах, мнимых успехах! И так они позорили саму идею общественного прогресса…

— Ну, это мне известно и из нашей истории, — ответил Чжоу Мин. — Я имею в виду, нашего региона. И мне трудно было это понять. Провозгласили благие цели — а потом… Хотя — Институт Проблем Разума ещё не был создан тогда?..

(«Как… И тут это название? — едва не вздрогнул Кламонтов. — Хотя и проблемы общие…»)

…— Ещё не был, — ответил Герм Ферх. — Вначале, кстати, он назывался Институтом Человечества. Да, как бы без его разработок удалось взломать сопротивление всей этой вязкой инертной массы — даже не представляю… Это потом люди смогли вплотную заняться нами, киборгами… Иначе — не было бы и нас…

(«Так вот как… должно быть! — понял Кламонтов. — Или должно было быть! Но что-то помешало! Вот и узел…»

«В июле 83-го? — переспросил Ареев. — Где-то на Северном Кавказе, куда едем? Хотя сейчас… виден январь какого-то года в будущем?»

«Вот именно! — подтвердил Кламонтов. — На этот июль — замкнут тот январь! И тут уж, кажется, узел из узлов…»

«Но как думаете, когда это?»— спросил Мерционов.

«Осторожнее, не прервите связь вовсе, — предупредил Вин Барг. — Мы же не знаем её свойств!..»)

…— А что это мы всё о прошлом? — спросил Герм Ферх (похоже, вновь после пропуска). — И всё о моей работе? Давай — о твоей…

— Ну, так самого проекта звездолёта в готовом виде ещё нет, — ответил Чжоу Мин. — И мы только предполагаем, что это будет аппарат с ядерно-импульсным двигателем, развивающим скорость в 0,1 световой. То есть — до цели, считая время на разгон и торможение, будет около 66 земных лет. Правда, есть надежда в ближайшее время реально думать уже об ¹/₅-й… И тогда весь полёт от начала до конца, от старта до возвращения, займёт ориентировочно 63 земных года. Нo — если что-то вызовет там, на месте, особый интерес… Ну, пусть 68. Тоже не так много. Тем более, фактически большая часть этого времени пройдёт в анабиозе…

— Для экипажа, — напомнил Герм Ферх. — А на Земле? С тем же полётом к Плутону, на привычных нам планетарных двигателях — и то не сравнить…

— Как не думать и об этом… — ответил Чжоу Мин (как показалось Кламонтову, с каким-то эквивалентом тяжёлого вздоха). — Но мы ещё далеки от того, чтобы побеждать сами расстояния в пространстве и времени…

(«А я-то думал! — вырвалось у Мерционова. — Хотя… Где бы искал этих путей!»

«Высшее знание» уровня нищих духом, — напомнил Тубанов. — Ладно, слушаем…»)

…— А численность самого экипажа? — спросил Герм Ферх. — Какой вы её планируете?

— От 60 до 100 киборгов. Но и это пока ориентировочно… И вообще — у нас пока больше разработана внутренняя оснастка звездолёта, чем он сам. А оснастка понадобится самая разнообразная… Звездолёт отправится в планетную систему другой звезды — где конкретные условия нам заранее неизвестны. Придётся предусмотреть аппараты для высадки части экипажа на поверхность разных типов планет, для передвижения по ним — в том числе по морям из любой возможной жидкости; автоматические зонды для доставки образцов грунта, вещества тех же морей, атмосферы, передачи изображений и телеметрических данных… И — всё это должно быть в значительной мере универсально. Ведь планеты возможны: и гигантские метано-аммиачные — как Юпитер; и с развитой биосферой — как Земля; и с непригодной для биологической жизни углекислотной атмосферой — как Венера; и с её остатком — как Марс; и серно-натриевые — как Ио; и ледяные, с эндогидросферой, где опять-таки возможна жизнь — как Ганимед; и совсем безатмосферные — как Луна; и к тому же с повышенной радиацией — как Меркурий; и переохлаждённые ледяные без эндогидросферы — как Плутон… А оснащать звездолёт несколькими видами всей этой техники, в расчёте на условия разных типов планет — очень накладно. Нo и гонять тяжёлые аппараты, рассчитанные на повышенные гравитацию и давление, туда, где можно обойтись лёгкими — опять же лишний расход энергии. Значит — придётся делать их перестраиваемыми, смотря по условиям на месте… Да, кстати, интересно: а как изображался в фантастике тех времён, о которых мы говорили раньше, первый межзвёздный полёт? — вдруг спросил Чжоу Мин. — Именно первый, и подготовленный самими землянами? Ты этим не интересовался?..

— Именно первый, и именно самими? — переспросил Герм Ферх. — Попробую вспомнить… Но, знаешь ли — нам иногда очень трудно понять логику людей, особенно в искусстве. Что они вкладывали в тот или иной образ: какие намёки, идеи, возможно, совсем чуждые нам… Вот как иногда бывает: в серьёзном, глубоком для нас, киборгов, сюжете — вдруг будто налетаешь на что-то, диссонирующее с основным строем произведения. Нo нет, «Москва — Кассиопея» — это и не совсем то, о чём ты спросил… Там — и представитель высшей цивилизации как бы закулисно участвует в событиях; но смущает другое… Например — эпизод, где экипаж, сидя в учебном классе, выполняет упражнения из тогдашней школьной программы. А жаль… Вообще фильм смотрится с интересом, есть о чём задуматься — но эти отдельные, смутные и странные намёки на что-то, возможно, даже юмористическое для людей…

— Я смотрел «Через тернии к звёздам», — вспомнил Чжоу Мин. — И впечатление аналогичное. Зачем там каких-то два разных фильма смонтированы в одни? Пусть бы этот грубый юмор был где-то отдельно…

(«Итак, наши современные фильмы там знают», — понял Кламонтов.)

…— Ты тоже так подумал? — переспросил Герм Ферх. — А ведь никто его специально из двух фильмов не монтировал. Просто люди это могут: вставить в серьёзный, увлекательный сюжет — глупые и грубые намёки на что-то преходящее, что уже не вспомнит их же следующее поколение. И вот, хотя мы — часть того же разумного сообщества Солнечной системы, но как нам понять: над чем тут смеяться, зачем вставлять сюда глупости, в расчёте на какого читателя или зрителя? А мы же хотим видеть это — нашей… «историей будущего», что ли! Возможно даже, нашей классикой! Ведь это — то, что особенно близко нам у «биологических» людей! И там — такое…

(«И я сразу замечал…», — не мог не отметить Кламонтов.)

— …Да, я специально интересовался и фантастикой тех времён, — признался Герм Ферх. — И иногда впечатление очень странное… Например: долгие годы к другой звезде летит не экипаж, а один-единственный человек. Или так: сразу у многих звёзд оказываются пригодные для жизни землян планеты, тут же начинается безудержное переселение, колонизация, и вот уже повсюду — какая-то дремучая архаика: концерны, тресты, банки, гангстеры, пираты, портовые заведения, о которых и говорить неприятно; а то и вовсе — классическое средневековье с феодальными замками… И дальше, на этом фоне — чисто земной сюжет из прошлого…

(«А знаешь, в чём-то и ты был прав, — вспомнил Вин Барг. — Тогда, в аудитории…»

«Сам удивляюсь, — признался Кламонтов. — Почти мои же слова!»)

— …С той разницей — что там и летают из одной системы в другую запросто, как здесь, на Земле, ходят автобусы, — продолжал Герм Ферх. — При том, что авторы — похоже, и не подумав заглянуть в астрономический справочник, чтобы посмотреть расстояния до звёзд — как нарочно, выбирали самые далёкие, куда и на скорости света лететь столетиями… И часто — те, у которых вовсе нет и не может быть планетных систем. Белые и голубые гиганты — которые сгорают быстрее, чем у них могли бы сконденсироваться планеты, даже если бы они сразу не теряли свои протопланетные облака, а могли удерживать их магнитным полем, отдавая им большую часть момента количества движения; или — красные гиганты, давно поглотившие свои планеты, даже если те у них были; или — двойные системы, где из-за приливов в облаке могут образоваться лишь пояса астероидов… А сама якобы научная терминология: «межгалактическое время», например? Как его сверять, если сигнал идёт миллионы лет? И тут же — опять какое-то казино, мошенничество, стрельба, погони! В общем — чисто земные сказки, но не фантастика. Сказки о том, как покоряли бы пригодные для жизни планеты дикие и архаичные люди — и какое общество они бы там устроили… И такого немало — в те времена, в тех странах… Просто тоска по непонятно чему в прошлом, спроецированная в Космос, что ли? Но тогда — и не имеет никакого отношения к реальному будущему! Вот что нам близко и понятно — так это, безусловно, «Туманность Андромеды», «Сердце Змеи», «Каллисто»… «Одиссея-2001» тоже выглядит убедительно — хотя ничего подобного в тот год реально не было… Но много и странного — явно от недостатка знаний и непонимания реальности Космоса. Так что, может быть — люди и вкладывали в это совсем не тот смысл? И тут просто — аллегория чего-то иного, понятного им, но непонятного нам?

— Только так и можно, понять, — согласился Чжоу Мин. — А то… совсем не считаться даже со школьными знаниями по астрономии…

— Про школу тех времён я тоже могу рассказать немало. И тоже удивительно… Как ученики просто запоминали безо всякой связи большие объёмы информации — и, не попробовав себя ни в каком реальном деле, не зная своих задатков и склонностей, искали профессию методом проб и ошибок — а этому и не придавалось особого значения. Это мы сейчас понимаем — как важно соответствие личных качеств и избранной профессии…

— И даже на поздних ступенях обучения, зрелым по сути личностям, не доверяли никаких серьёзных дел? — удивлённо переспросил Чжоу Мин.

— Представь себе, да. И какая-то часть знаний, «зазубренная», но не усвоенная — ложилась в памяти ученика мёртвым грузом, ни с чем для него лично не связавшись, не пройдя через эмоциональное восприятие… И кстати — до нашего появления многие люди вовсе думали, что нам не будут свойственны эмоции — при этом путая их с инстинктами…

— Которых у нас действительно нет, — согласился Чжоу Мин. — Но то о чём ты сейчас сказал, очень странно…

— Но так было. А как учились доказывать геометрические теоремы «на бумаге», не умея пользоваться компьютером? Или тогда люди не видели всё это сразу, интуитивно — едва взглянув на чертёж, как мы… Но и то — опять же порок скорее системы образования, чем биологической природы человека. Перегрузка словесно-логического мышления при отставании образного — истощала резервы левого полушария мозга и подавляла развитие правого. Человек просто не мог развиваться гармонично. И не так уж многие выдерживали — сумев сохранить в целости свои задатки до конца такой учёбы… Да, между прочим — тогда и сразу из школы нельзя было поступать в аспирантуру. Была ещё промежуточная ступень: «просто» институтское обучение, где группа людей 5 или 6 лет изучала какую-то специальность по общему для всех плану — на уровне примерно 3-й школьной ступени для нас…

— И это — в каких-то 25 лет? — переспросил Чжоу Мин.

— Нет, «окончить институт», как тогда говорили, можно было и к 22 годам — если учесть, что школьный выпуск у большинства приходился на 17. Но это — кто был принят туда с первой попытки… А то — ещё и на каждую группу по специальности выделялось ограниченное количество мест, и сам приём был устроен довольно нелепо. Собеседование — чисто формальное, а решала всё сумма баллов за ответы на случайно доставшиеся вопросы. Они там лежали на стол, напечатанные на одинаковых карточках, обратной стороной вверх, и абитуриент — так назывался тот, кто пытался поступить в обучение — выбирал случайным образом первую попавшуюся…

— И, если ему доставались вопросы, которыми он специально не интересовался… — начал Чжоу Мин.

— То они и решали его судьбу, по крайней мере, на целый год. Да и поняв, что сделал ошибочный выбор, не всякий решался изменить его. Вступительные проверки проводились по разнородным областям знаний, запоминать надо было многое, предвидеть результат — трудно; к тому же проводились они почему-то только раз в год, в первую половину августа — и весь год после неудачи нужно было где-то работать. И даже могли спросить: почему например, ты, пилот грузовой авиации, хочешь стать историком, а не авиаконструктором?

— Но как же работать, не имея специальности? — совсем удивился Чжоу Мин.

— Думаешь, сейчас легко это представить? Хотя тогда было ещё немало примитивных работ, где не требовалась особая квалификация — вот люди и работали. А потом и недостаточный стаж, и не тот профиль работы — вот этой, малоквалифицированной — мог решить судьбу…

— И это при социализме, — потрясённо ответил Чжоу Мин. — Как же тогда было в капиталистических странах?

— Давай не надо хотя бы — о том, как человек терял годы на добывание денег, чтобы оплатить учёбу. Как будто и нужен не обществу, а только самому себе…

— Но вообще я такого не представляю… И даже трудно поверить — неужели и Кламонтов, и Кременецкий учились так?..

(«Спокойно!»— успел предупредить Вин Барг.

Но… Его фамилия — в таком сочетании! Неужели?..)

…— А думаешь, почему Кламонтов так поздно «окончил университет»? — подтвердил Герм Ферх. — Но и то — их теперь все знают. А каково читать записи тех, у кого они лишь пополнили собой так называемый «архив сорвавшихся»? И тоже: тогдашняя ли школа тому причиной; или — возрастные кризисы у людей, из-за чего старшие так боялись их самостоятельности в этом возрасте; или — что-то иное? Но факт есть факт: ужасные, нелепые срывы! И даже когда читаешь — хочется как-то помочь, что-то посоветовать, найти выход — для этих, давно умерших людей… Понимая, что в их прошлом уже ничего не изменить — всё равно думаешь: «Вот если бы…»

(«Так… и о нестабильной реальности не знают? Но откуда сам вагон? Значит… не от них?»)

…— Это ты про Ольгу Жильцову и Андрея Якименко? — переспросил Чжоу Мин (заставив Кламонтова и тут вздрогнуть).

— Да, это самый известный случай. Их тетради даже частично опубликованы. Оба так уверенно, независимо друг от друга, шли к идее совершенствования конструкции разумного существа… Жильцова — больше от проблем личности, биологии, физиологии развития; Якименко — от проблем общества и личности в нём… И вдруг — нелепый срыв в мистику. И что удивительно: едва ли не единственный подтверждённый случай телепатии. Именно с ними. Надо же, какая нелепость, — повторил Герм Ферх…

(«И о телепатии почти не знают? — вырвалось у Ареева. — Не изучена? За столько лет?»

Да… В будущем — пусть неизвестно сколь далёком — осталась полумистической загадкой? Запросто бывали на Луне, летали к Плутону, проектировали звездолёт — и…

Или… просто не свойственна киборгам? Но при этом — речь о нём, Кламонтове, его явно немалой роли в построении того будущего, которое сейчас видели? Хотя… не так ли и было бы — если бы взялся за это прежде, ещё не придавая значения экстрасенсорике?..

«Ладно, разберёмся, — начал Apeeв. — Пока слушаем дальше…»)

…— Действительно, — согласился Чжоу Мин. — Помешало редкое, загадочное, до сих пор малоизученное явление… Хотя говорят, и у нас бывает. Есть отдельные сомнительные свидетельства…

(«Вот видишь! — успел добавить Ареев. — Не надо поспешных выводов.»)

…— Но это только двое, — продолжал Герм Ферх. — А например, Лесных Иван Павлович? Кто теперь знает о нём? Тоже сорвался — в 14 лет, на первых пробах в научной фантастике. И как раз — тоже было и о звездолёте, и возможно, автобиографическое! И вдруг, по имеющимся данным — стал слышать как бы обвиняющий голос: зачем ты придумываешь обо мне такое? Хотя писал он, повторяю — фактически о себе! О школьнике, который мечтал о космических полётах, встречах с инопланетянами — а реальность его жизни была такой, что скорее могла вызвать шок… Вот и сорвался: понесло на какие-то бредовые идеи, а потом вовсе оставил. С припиской в конце — что ни перед кем ни в чём не виноват…

(«Так это… тот? И писал о себе? — понял Кламонтов. — А не о ком-то другом? Но чей же тогда голос обвинял его?»)

— …Однако я думаю: не было ли и тут случая телепатии? — продолжал Герм Ферх. — Ведь просто на «сумасшедшего» — по всему не похож! А откуда сам такой вывод… Есть ещё дневник, как будто его же почерком, дошедший до нас в остатках — и там упоминается другой подобный случай: как кто-то работал над книгой о Великой Отечественной войне — и точно такой же голос стал требовать от него перевести действие во времена каких-то пиратов, почти за два с половиной века до того. И тот человек будто бы сошёл с ума и покончил с собой, разогнав автомобиль на скользкой дороге… Значит, и он мог слышать чьи-тo мысли? А вообще — там столько чьих-то страшных, тяжёлых тайн… Например, ещё от кого-то — вовсе дошли лишь несколько разорванных страниц, и даже само его имя неизвестно. Похоже, опять-таки срыв на первой попытке в литературе. Отдельные размышления о будущем человечества, об искусственно создаваемых разумных существах — по той терминологии, «роботах» — путём простой заводской сборки на конвейере; а потом вдруг — сказка или фантастика уже на средневековые темы: какое-то королевство, рыцари, драконы… Но точный сюжет из оставшихся фрагментов восстановить не удалось — хотя ясно, что с теми размышлениями не связан. А на последней странице — как будто всё уже хорошо кончается, и вдруг приписка: «Проклятие всему, во что я верил»… И знаешь — её даже страшно держать в руках. Так что невольно вспомнишь и мистику древних людей: энергетические наслоения мыслей на материальных предметах. Хотя дело — просто в самой информации, в том, что написано. Ну, и почерк, конечно: начертания букв, дрожь руки при письме — всё выдаёт его состояние в тот момент. И вот такие случаи — и потрясают, и увлекают. Хочешь понять: что же с ними со всеми произошло… Понять — хоть теперь…

(«А биоэнергетику… снова забыли? — констатировал Ареев. — Но как же так?»

«А все эти случаи… — понял Кламонтов. — Для киборгов… как бы их предыстория — но виртуальная, несостоявшаяся? Те, кто не стали их создателями, конструкторами? И помешало — отвергнутое наукой тех времён «аномальное»? То, что никто не сумел им объяснить?»)

— … Неужели это возрастной кризис так страшно ломал личность? — вновь начал после короткой паузы Герм Ферх. — Даже незаурядную, устремлённую к совершенству? Или как раз — особенно такую?

— Или наоборот, беда «сорвавшихся» — в недостаточной необычности? — предположил Чжоу Мин. — Не то, что Кламонтов, Тубанов, Мерционов? Их же не сломало…

(«Точно! — уже Тубанов вздрогнул. — Узел из узлов! Который связывает нас и их!»

«И ответственность тогда какая! — откликнулся Ареев. — Перед всем нашим будущим!»

«И — судьбы тех, кто сорвался, — добавил Кламонтов. — Как предостережение…»)

— …Но вообще… — продолжал Чжоу Мин. — Я знал, что путь земного человечества к совершенству не был простым — но ты мне открыл его по-новому. Так понять, почувствовать это — мне ещё не приходилось… Всё ещё были эти «хозяйственники», эта несовершенная школа, животные методы воспитания в семье — основанные на комплексе превосходства взрослых… И только вопрос: неужели эти «хозяйственники» не понимали, что многие ресурсы планеты ограниченны, да и те, что в общем восполнимы, нельзя расходовать на низкие и примитивные цели?

— Опять ты делаешь ту же ошибку: приписываешь им наш глобальный охват проблем. А они — как бы и не видели того, от чего прямо не зависел их личный материальный достаток. Тупые эгоисты, неспособные мыслить в масштабе планет и тысячелетий, мелкие хозяйчики каждой на своём малом участке… Не зря Институту Человечества пришлось принимать такие меры по исправлению наследственности людей. А насчёт «обычных» и «необычных»… Так все, кого ты перечислял, в своё время были на психиатрическом учёте — как «слишком странные», что ли… Впрочем — как и многие «сорвавшиеся». Да, берясь изучать те времена, иногда узнаешь и просто дикое. Зато сейчас — тех, кто позорил собой социализм, соответственно и помнят. Но всё же: как понять людей, которым, казалось, предоставили все возможности — а они тут же взялись придумывать нелепые ограничения и трудности другим? И это — в таком мире, с такими проблемами…

— И как многое иногда зависит от единиц, — добавил Чжоу Мин. — От отдельных личностей… У которых что-то не сложилось в семье, школе, не удалось продолжить учёбу — и тут точка, на которой будто повис целый период истории… Кто-то не сумел реализовать себя в несовершенном обществе — и страшно представить, что упущено…

— Да, но опять же к вашему проекту, — начал Герм Ферх. — Ведь надо будет периодически контролировать работу бортовых систем, корректировать курс звездолёта, производить оценку его состояния, снимать показания приборов, научной аппаратуры, вести астрономические наблюдения… Значит — без периодических выходов из анабиоза всё же не обойдётся?

— Да, и мы предполагаем их: на неделю или две, раз в квартал или полгода, — подтвердил Чжоу Мин. — Это если всё будет в норме. Чрезвычайные обстоятельства могут потребовать иного… А в промежутках — будет бодрствовать только бортовой компьютер. Да, как видишь, и тут — земные ритмы. Всё-таки родная планета накладывает свой отпечаток на восприятие времени. Хотя, если экипаж будет с Луны или Марса — возможны и иные сроки, иная периодичность…

(«И там уже постоянные поселения? — понял Мерционов. — Так и есть! Цивилизация Солнечной системы!»)

…— Да, хорошо, что ты напомнил, — Чжоу Мин вывел кресло из держателя, повернул к столику, снял с верхней полки сумку, достал тетрадь — и с сомнением посмотрел на извлечённый следом прозрачный длинный предмет. — Пустой… Вот что бывает от напряжённой работы. Надо было сразу сдать на приёмный пункт во Львове, чтобы он меня не дезориентировал. Где у меня был другой… — Чжоу Мин стал что-то перебирать в сумке…

(«Пишущий стержень! — понял Кламонтов. — Такой же, как у нас!»

«Только не одноразовый, — уточнил Мерционов. — Их сдают в приёмные пункты, и заполняют снова…»)

…Впереди за окном на линии средней скорости показалась небольшая станция — и быстро осталась позади; затем так же быстро мелькнул ещё грузовой состав, примерно из двадцати серебристых вагонов — и обе линии (заметно разошедшиеся, пока шёл разговор), вновь стали немного сближаться… Но тут — из-под поезда (хотя он даже не сбавлял хода) выскользнула другая скоростная линия, взлетев на широкий мост, прошла под линией средней скорости — и стала быстро уходить вдаль, разворачиваясь очень широким полукругом на открытой местности с отдельными скоплениями серых кустов посреди всё так же мерцающего разноцветными искрами снега…

— Не знаешь, какая это линия? — спросил Чжоу Мин. — Норильск — Любляна, или Хельсинки — Дамаск?

— Хельсинки — Дамаск идёт через Хмельницкий, — ответил Герм Ферх. — А Норильск — Любляна… через Тернополь. Это какая-то другая, от Львова — на Ленинград или Воркуту… Хотя я вообще в этих местах впервые. Впервые…

…Герм Ферх невольно повторил это слово — и задумался. Да, он ехал тут впервые… Но знал — что это за линия средней скорости, чем и как связанная для него с тем, что и у киборгов по историческим причинам продолжало именоваться «родом» (хотя никакой передачи наследственного материала, конечно, не происходило. Передавалось иное — информация. Память рода, цепи поколений, что вела к данной личности… А он, Герм Ферх, и был не просто потомком рода — цепь поколений, приведшая к нему, и начиналась от одной из фамилий, которые так привычно назвал Чжоу Мин. И тоже — знал или не знал? Ведь у него сама фамилия — другая, не та, что у прапрадеда! Хотя и это связано с нераскрытой тайной из области малоизученных явлений. «Наследственная передача памяти», и всё!)…

(«И… чей праправнук может носить эту фамилию? — с новой волной озноба подумал Кламонтов. — У кого… такая память?»

«Подожди, узнаем, — ответил Тубанов. — Давай пока держать связь…»)

…Да — та линия. Возможно даже, тот самый её участок…

И тоже, представить: как стало возможно тогда, много лет назад? И — на чём будто повисла вся последующая цепь исторических событий, приведших к появлению на Земле (а затем в Солнечной системе) их, киборгов? И страшно подумать: чуть повернись иначе — и их могло не быть! Ни самого Герм Ферха, ни Чжоу Мина, ни тех, кто летели сейчас к Плутону; ни этой скоростной дороги, спроектированной и построенной тоже киборгами — ничего!.. А что было бы? Тупые «хозяйственники», прожирающие последние ресурсы планеты; школы, где людей скорее отупляли; армия, где приучали подчинению и ломали волю; институты, поступление куда зависело от случайности? Преимущества социализма надо было суметь сделать реальностью — но по силам ли было тем, прежним людям, привычным к собственным порокам и нагруженным миллионолетней энтропией биологической эволюции? Нужны были «не совсем обычные» — сумевшие взглянуть выше и дальше! Но каково приходилось им тогда…

(«И это… мы? — не смог сдержаться Тубанов. — Даже не верится. Но там звучали наши фамилии!..»)

…— Всё, связь пропала, — донёсся голос Вин Барга (едва видение будущего с мгновенным ударом дурноты вдруг погасло; а самого Кламонтова будто выбросило из стремительного ритма мельканий серых кустов и деревьев на искрящемся фоне снега — в совсем иной, медленный ритм перестука колёс по стыкам в ночной тьме июля 1983-го)…

— Но я тут ни при чём, — растерянно сказал Тубанов. — Я только подумал…

— Нет, ты точно ни при чём, — подтвердил Вин Барг из коридора. — Просто обрыв связи. Но кто мог подумать! Чтобы — из будущего… И где мы сейчас, что за станции? Вышестеблиевская, Старотитаровская, Тамань, — прочёл он в расписании. — Уже за проливом. Вот, значит, где едем. И даже не знаю, что сказать… Тут что-то сразу осмыслить трудно. Ладно, давайте просто ляжем и подумаем…

56. СЛЕД НОВЫХ ТАЙН

Фотоаппарат с открытым объективом, почти невидимый в темноте, стоял посреди двора. На далёкой от моря окраине города уже затих дневной шум — и отчётливо раздавалось негромкое тиканье: механизм вдвое медленнее часовой стрелки вёл объектив за созвездием Стрельца, не отставая ни на микрон. По крайней мере — Ромбов очень надеялся на это в своём первом опыте астронома-любителя. (Вернее, как рассчитывал — первом успешном. Неудачный — уже был…)

Дождавшись, пока глаза привыкнут к темноте, он осторожно подошёл к фотоаппарату. Край чёрной металлической пластины, прикреплённой сбоку, уже попал в свет фонаря с улицы — но сам аппарат был надёжно закрыт ею от света… Ромбов обвёл взглядам южную часть небосвода, от уже ускользающего под горизонт Скорпиона с ярким Юпитером — до восходящего из-за соседнего дома Козерога; перевёл взгляд на почти достигший кульминации Альтаир, затем — в зенит, на ярко-голубоватую Вегу; попробовал отыскать галактику Андромеды — но поняв, что она ещё скрыта деревьями к северу от дома, просто взглянул на часы: 23. 48… Что ж, избранный им участок Млечного Пути, со всеми туманностями, рассеянными и шаровыми скоплениями — наверняка уже дал на плёнке чёткое изображение, и дальше яркие объекты могли лишь испортить изображение слабых…

Ромбов приподнял подвешенный на нити груз, оттягивавший рычажок затвора — и резкий полущелчок-полужужжание отдался эхом в другом конце небольшого двора. Пока не вполне привычно манипулируя винтами грубой и тонкой наводки, Ромбов направил объектив почти в зенит, на созвездие Геркулеса, перевёл кадр, взвёл и открыл затвор — и снова взглянул на часы в пятне света от фонаря: 23. 50…

«И только в этом возрасте — первые пробы, — подумал он, вернувшись в дом и сев на стул в коридоре. — И даже не телескоп: просто фотоаппарат с самодельной насадкой. И штатив, часовой механизм — всё самодельное. И пока в тайне от всех… В самом деле: ту ли профессию выбрал? Сразу, окончив школу, выбираешь методом проб и ошибок — а потом что изменишь?.. И наверно, когда-то бывает со всеми нами: первое необычное дело в практике. Не знаю, рано или поздно — спустя год работы — но чувствую: вот и моё первое необычное…»

…Захар Кременецкий исчез позавчера, в субботу 9 июля 1983 года, между 11 и 13 часами — точнее установить, когда его видели в последний раз, не удалось. К пляжу на окраине города катер причалил точно по расписанию, в 10. 40, это установлено твёрдо — но сколько провели вместе после этого, никто вспомнить не смог. Людей было много, он сразу затерялся среди них — но потом его будто видели довольно далеко от берега, и если верить показаниям родителей — почти одновременно в отдалённых одна от другой точках. Хотя он физически не мог бежать с такой скоростью по воде, не подняв огромных брызг — о чём Ромбов спросил сразу, но такого они не заметили. И одновременность вне сомнения: родители и брат стояли на берегу вместе, когда им показалось, что он — у самого пирса; а затем, почти тут же — далеко в стороне… Они начали делать знаки (хотя куда, в какую сторону?), потом стали кричать, чтобы скорее выходил (им показалось, он купается слишком долго) — но тот, кого видели, не реагировал. (Или тогда уж — оба, кого видели…) Прошло некоторое время — а он не появлялся. Стало нарастать беспокойство, все трое по очереди отправлялись на поиски — но безуспешно. А тут ещё радиоузел на пляже не работал — и объявление, что «Захара Кременецкого просят подойти к кассе причала», родители попросили передать прямо с катера, но его мало кто слышал. Во всяком случае, Захар не появился и тут… А когда катер в обратном рейсе вновь подошёл к причалу, и их семья всё стояла в растерянности — уже и команда катера стала подозревать неладное. И тут — вдруг объявившаяся группа аквалангистов (тоже загадка: кто, откуда взялись?) по собственной инициативе начала подводные поиски… (Хотя потом выяснилось: Кременецкий вовсе не имел привычки заплывать далеко от берега.) И был даже момент: из воды показалось чьё-то поднятое ими тело, Марии Павловне Кременецкой стало плохо, пришлось вызвать «скорую помощь» — но вызванная ещё прежде опергруппа сразу опознала в трупе пожилого человека, местного жителя, пропавшего два дня назад, и даже ни ростом, ни комплекцией не похожего на Кременецкого; а аквалангисты продолжали поиски… Впрочем, прибытие «скорой» оказалось кстати: хотя стресс у Марии Павловны так же быстро прошёл, у её мужа начался реактивный психоз. (Так именовалось это в медицинской терминологии.) Свидетели запомнили: он бессвязно бормотал что-то нецензурное, а когда «скорая» уже прибыла — будто услышав что-то (никто не понял, что), рванулся в сторону, бросился на младшего сына, и с истеричным воплем потребовал признания, куда девался старший, а потом стал его душить. (Этот момент особенно поразил Ромбова: какой «реактивный психоз» может сделать с человеком такое?) Пришлось его той же «скорой» отправить к психиатру — а оттуда… отпустить домой: симптомы «реактивного психоза» прошли, и он никак не мог объяснить случившееся. Странно, что психиатр после такого инцидента признал его неопасным для окружающих — но психиатру виднее…

…Итак, мёртвым Захара Кременецкого не нашли — но и живым он не объявился. Самым естественным казалось предположить побег… Но увы, его фотографии у родителей с собой не было, а по фототелеграфу получили лишь поздним вечером, и всем возможным свидетелям (соседям квартирной хозяйки; жителям улицы, ведущей с пляжа к остановке автобуса; водителям соответствующих маршрутов; командам катеров, кассирам и контролёрам на причалах, работавшим в тот день) — предъявляли на следующий, что, как и можно было предполагать, ничего не дало. Тем более, многие стали спрашивать, во что одет Кременецкий — но что ответить, если одежда осталась на пляже, а из вещей, оставленных в комнате, ничего не пропало? А вообще садились на катер в плавках и одевались уже там многие — и то на центральном морском вокзале более половины детей и подростков были без рубашек, этим он мог не привлечь внимания… (Правда, контролёр на причале окраинного пляжа потом «вспомнил» его как… человека лет 30-ти, что садился на катер с женой, да ещё уточнил: она хотела забрать одежду, а он догнал её в плавках, успев вскочить, когда трап убирали! А ведь Кременецкий фотографировался год назад, 14-летним — кажется, для комсомольского билета… Но и тут у контролёра нашлось объяснение: он думал, что фотография старая. И это ложное опознание давало хоть зацепку: контролёр мог мельком видеть Кременецкого, а потом — того человека, и оба слились для него в единый образ…)

…И всё же: сперва — катером до центрального морвокзала, а дальше? В чём, в какой одежде — если из вещей ничего не пропало?.. А он и по характеру не склонен — совершить абсурдный кратковременный побег, насладиться мнимой «самостоятельностью», и в конце концов вернуться (такое не раз приходилось расследовать Ромбову и его коллегам). Нет, явно что-то серьёзное. Ведь и какую-то запасную одежду Кременецкий вряд ли мог взять незамеченной ещё дома… Значит — сообщник? Который снабдил его всем необходимым для побега — и о котором не знали даже родители? И с которым, по логике — познакомился либо сейчас, в эти дни, либо прошлым летом, когда был тут впервые? Но — если бы не то, каким сам предстал в рассказе матери! Такие — не обзаводятся тайными сообщниками, и не сбегают…

…— Вы только не подумайте, что он — из этой обыкновенной молодёжи, которая выпивает, курит и дерётся, — так прямо сказала Ромбову Мария Павловна. — И я очень прошу: когда его найдёте, не обращайтесь с ним, как с этими…

— А нам обычно и приходится иметь дело с «этими», — признался Ромбов. — Так что нам надо больше знать о нём как личности, круге его интересов, знакомств. Иначе просто не поймём: зачем он мог куда-то бежать, или имитировать свою смерть?

— Каких знакомств? Его и в школе никто не понимает, и вообще за пределами семьи никаких связей нет. Поймите, он же к четырём годам читал свободно, привык иметь дело с книгами… А там ему о чём говорить с ними? О марках гоночных машин, о современной музыке?

— А всё-таки? — переспросил Ромбов, надеясь перевести разговор на возможного местного знакомого. — Хотя какая-то мысль: куда он мог здесь пойти, где и от чего скрываться — у вас есть?

— Ну, от чего ему скрываться… Я же объясняю: это просто не тот человек, чтобы связаться с кем-то подозрительным. А если и побег — хотя я не представляю, зачем… Ведь это не может быть с целью показать свою самостоятельность, как у других. И где его искать — если не у бабушки? Пусть только благополучно доберётся, если вы не найдёте его раньше…

— Так вот загадка: как и с чем доберётся? С какими вещами, деньгами, продуктами? Если, как вы сами говорите — у вас ничего не пропало?

— Ничего, — взволнованно подтвердила Мария Павловна. — Мы сами ещё раз проверили — всё на месте…

— Ладно, давайте уточним круг его интересов… (В памяти у Ромбова мелькнул слух о недавно появившейся в других городах края секте восточного толка: «Сознания Кришны», что ли — которая будто бы в том числе и счёт приезжих пополняла свои ряды. Хотя в общем одни слухи, и — не на уровне серьёзных людей, каким со слов матери предстал Захар…)

— Не знаю, с чего и начать… Увлекается литературой о всяких неопознанных малоисследованных явлениях, собирается даже сам изучать их, когда окончит школу. Ну, а кроме того… Интересуется вопросами… как это сказать… усовершенствования жизни человечества, что ли… Охрана природы, переработка промышленных отходов, и всё такое. Но это у него — как-то по-детски, не очень реально. Он ещё серьёзно не думает том, что надо заканчивать школу, поступать в институт, что без аттестата его нигде не примут… Нет, я сама согласна: не надо запоминать всё, из чего состоит школьная программа — но нужен аттестат. А он хочет заниматься только тем, что ему интересно. Но в жизни будет и много неинтересного, и это тоже надо уметь выполнять…

— То есть у него какие-то трудносовместимые интересы, — понял Ромбов. — Усовершенствование жизни человечества — вопросы серьёзные, а о летающих тарелках и воскресающих трупах обычно рассуждают люди неглубокого ума…

— И вы не верите? — не дала ему договорить Мария Павловна. — А вот он верит… И есть же пока много непонятного, что мы не умеем объяснить — а люди боятся это признать. Не хотят понять, что есть какая-то высшая сила…

(«Знали бы эту «высшую силу»! — мысленно не сдержался Кламонтов. — И насчёт «неглубокого ума» — тоже!»)

…— И он хочет это всерьёз исследовать? — переспросил Ромбов. — А что ж, хорошо, если бы ему удалось внести ясность в эти вопросы… А то много в последнее время стали говорить об этой «высшей силе». Сбивают сенсациями с толку даже учёных… Но вы не допускаете, что он тоже не привык серьёзно работать, и только хватает всё с поверхности? Поймите правильно: сейчас очень важно разобраться…

— Вот вы и не поняли! Он просто почему-то думает, что ему не нужна математика, он обойдётся без неё… И вообще — он не совсем здоров, очень устаёт от школы, а так-то привык работать серьёзно. Вот, знаете, иногда — так прямо весь день, с утра до вечера, записывает что-то в свои тетради, но мне ничего не показывает. Потом, когда закончит, обещал рассказать… Но сейчас муж взялся дополнительно заниматься с ним по математике — я же говорю, надо как-то заканчивать школу, получать аттестат, а он этого не понимает — так он очень нервно реагирует. Наверно, возраст такой…

— То есть как: сейчас? — удивился Ромбов. — Прямо перед поездкой сюда? На каникулах?

— Ну, должен же он сдать экзамены… — повторила Мария Павловна. — И я говорила: он не совсем здоров, устаёт от школьной нагрузки, а подготовить его надо…

— За год вперёд? Он же только перешёл в десятый класс! И для этого — не давать ему отдыха даже на каникулах?.. (Ромбову показалось: он понял если не всё, то многое. Опять извечная тупость в отношениях с детьми!)…Знали бы вы, сколько нам приходится расследовать побегов из семьи на подобной почве! А вы этим сумели толкнуть на побег даже такого подростка: неуверенного, несамостоятельного, замкнутого, не очень здорового! Неужели так трудно не создавать ему психотравмирующих ситуаций? Вы же сами уверены, что имеете право на отпуск, на свободное время — а дети, как вам кажется, ещё недостаточно загружены? А лично вы — всё-таки врач… Тем более не понимаю…

— Нет, я всегда его хорошо понимала и поддерживала. Не мог он бежать только из-за этого… Хотя я сейчас вспоминаю: он действительно говорил, что может сбежать из дома от этой математики — но как-то несерьёзно, и я не придала значения. И ещё он сказал, что, если решится на такое — предупредит меня заранее, и потом даст знать из дома бабушки. Говорю же, больше ему деваться некуда… И я даже думала — он просто спокойно доедет туда, или ваши сотрудники найдут его по дороге… (Тут Мария Павловна определённо спутала прокуратуру и МВД, но Ромбов решил не поправлять.)…Но сейчас я ещё вспомнила: мой младший что-то знает. И наверно, хотел мне сказать — но после того случая от него ни слова не добьёшься… И вообще — это легче было сделать в нашем городе, когда приедем. На вокзале затеряться в толпе — и сразу к бабушке. У нас уже и обратные билеты были взяты на 15-е… Зачем ему такой побег? И как он теперь сам доедет — когда вообще с билетами так трудно?.. Он же уверенно чувствует себя — только с книгами, среди незнакомых людей — сразу теряется…

— И такого человека вы вынудили к побегу, — ещё раз повторил Ромбов. — Или вы всё же подозреваете, что он мог поехать в другое место? И у него есть ещё какие-то связи вне семьи? Ну, хотя бы — ваши знакомые, или знакомые мужа?

— Нет никаких таких связей… Наоборот, он всегда говорил — ему не хватает верных людей… Ой, да неужели, — внезапно вздрогнула и побледнела Мария Павловна, — из-за этого…

Продолжать, как сразу понял Ромбов, ей не хотелось — но после недолгой внутренней борьбы она решилась:

— …Да, я не хотела говорить сначала. Но, кажется, надо сказать… Да, он много размышляет о ходе развития человечества — и в процесс этих размышлений у него возникли вопросы: почему у нас, при социализме, ещё так много недостатков, и вообще не всё идет так, как хотелось бы? А мы с мужем объясняли ему всё так, как есть — рассказывая, между прочим, и то, что не пишут в газетах, но говорят на лекциях у мужа на работе, — почему-то Мария Павловна понизила голос до шёпота. — Но он опять всё понял по-своему. Может быть, не так надо было с ним говорить? Вот вы, например, знаете все наши недостатки и всё, что было в нашей истории — и с вами об этом можно говорить свободно. А он — очень остро реагирует. Вы должны понимать, возраст такой. В общем — он решил, что вся наша реальная жизнь устроена несправедливо, и не хочет в ней участвовать… Вот и ищет путей её переустройства…

— А летающие тарелки — как бы отдушина от этой «реальной жизни»? — понял Ромбов. — Но вы yвepeны, что сами действительно объяснили всё как есть? Правда — вы, похоже, и не тот человек, чтобы заявлять: жизнь, мол, трудна и сурова, и надо уметь, расталкивая других локтями, идти напролом к своей цели. А то я уже встречал немало подобных типов, расследуя их дела… И откуда при социализме берутся такие выродки… — не сдержался Ромбов (правда, как бы и ожидая дополнительной информации в ответ). Но раз уж вырвалось, пришлось продолжать — И тоже, вы бы их видели! А им же самим — ничего с боем брать не приходилось… Вот и говорю: откуда они такие? Но это я отвлёкся…

— Нет, ну так-то мы с ним не говорили, — поспешила уточнить Мария Павловна, хотя явно неуверенно. — Но… может быть, я и сказала что-то не то… Понимаете, у меня в прошлом году была серьёзная неприятность. Уволили с работы, формально — по сокращению штатов, так что ничего было не доказать. А на самом деле — какой-то конфликт в коллективе. И только чудом, по знакомству, сразу удалось устроиться в другую больницу. И всё — как-то сразу, после возвращения отсюда же, в том июле… Так и не знаю, что там случилось за время моего отпуска. Сняли с работы, и всё…

— А вдруг действительно просто по сокращению штатов? — переспросил Ромбов. — Не допускаете такого?

— Да как сказать… Обстановка была нервная, отношения нездоровые… Вот и думаю: не сказала ли я сгоряча что-то лишнее?.. Но он… Понимаете, и так не хотел бы иметь дело с вами… Я имею в виду — с вашими… органами… — Мария Павловна снова запнулась, будто ей было нелегко признаться ещё в чём-то. — Он… даже думал, его могут за что-то судить — хотя не считал себя в чём-то виновным — а я не могла переубедить. Не знаю, откуда он мог взять такое… Вдруг я действительно сказала что-то не так? Или — сама не так поняла что-то на прежней работе… Или это из-за его тетрадей? То есть — каких-то выводов, к которым он там пришёл? А я и не знаю — что там, в тетрадях… Скажите, вы хоть твёрдо уверены, что он жив?..

…На этом Ромбову пришлось, дав Марии Павловне успокаивающую таблетку, закончить разговор. И уж конечно, в таком состоянии он не мог дать ей прочесть письменные показания мужа — с которыми, правда, сам ознакомился позже. Ведь там… Неровным, будто содрогающимся от злобы, почерком по листу бумаги бежали строки: «патологический лентяй, никогда ни над чем самостоятельно не работает, если его не заставить, стремится вечно быть на иждивении родителей… характерный продукт женского воспитания без твёрдой мужской руки… втягивает взрослых в свои школьные дела, потому что мать его так научила… при малейшей опасности прячется за…» Ну, далее было зачёркнуто — видимо, понял, что перегнул — но и затем шли странно подобранные факты биографии сына, которые, по мысли отца, лишь подтверждали такой образ: «…в третьем классе часто приходил к матери на работу и имел беседы с eё сослуживцами… в седьмом классе на экскурсии по городам-героям с классом не ездил…» — и в довершение всего снова зачёркнутое (насколько удалось разобрать Ромбову: «шизодистрофик и припадочный псих») переправлено на «патологический лентяй, симулянт и трус», а подписано всё это: «Р. И. Кременецкий, член КПСС с двадцатилетним стажем». (Хотя вообще его инициалы — Р. Д. Надо же — и собственное отчество перепутал!) И это (пусть написанное вскоре после «реактивного психоза») могло поведать, от чего мог бежать Захар…

Другой вопрос: как и куда? Ведь — не классический «трудный», запросто сводящий сомнительные знакомства! Совсем иной тип личности — увлечён, сосредоточен на серьёзном деле… Зачем ему ложная романтика, ложная самостоятельность, конфликты с правоохранительными органами? А его всё вынуждали отвлекаться, тратить силы совсем на другое — и он, чувствуя, что это способно довести его до срыва, прямо сказал матери… Хотя потом, уже решившись — не стал предупреждать её (наверно, чтобы не быть остановленным в последний момент), а поручил брату, но после инцидента на пляже тот не решался говорить на эту тему… А мог что-то знать — и вдруг это оказало бы неоценимую помощь следствию? Мария Павловна же — была в полном недоумении, не заметив никакой подготовки к побегу, и не представляя, как всё случилось…

Нет, но цель? Вызвать скандал, привлечь внимание к своему положению? Проверить, так ли уж все будут обеспокоены? Или — просто отчаялся добиться хоть какого-то понимания иным путём? (Вот именно: а если бы взрослого вместо законного отпуска заставили дополнительно так надрываться? Но — у того права, он может жаловаться, подать в суд! А подростку — что остаётся? Мало ли Ромбов уже думал, в связи со множеством других дел: что в отношении взрослых дико — сами они считают нормальным для детей! А потом отсюда — бегства, преступления!) Но опять же: ему не нужна ложная самостоятельность в компании с низкими интересами; нужны — нормальные условия дома, возможность заниматься своим делом, человеческое отношение, в конце концов! А его будто не желают понимать даже в том, что он — личность, не считаются с его интересами, жизненным выбором! И до чего дошло, если он — замкнутый, трудно сходящийся с людьми — в отчаянии решился на такое…

Но всё же — каким образом? Оттого и загадочен весь случай: ничего не пропало, не должно быть сообщников, побег — не из родного города! И ещё — страх самого Захара оказаться перед судом… Хотя, казалось бы, почему? Разве что… тетради, которые он никому не показывал!

И — что в тетрадях? О чём он размышлял, чем не делился даже с матерью? В каких вопросах и поисках, возможно, запутался? Или… и мистика для него — не лишь отдушина? Он именно пытался совместить поиск в реальной жизни — с мистикой?

И, если так — всё ли знала о сыне Мария Павловна? Не было ли ещё тайн и знакомых, неизвестных ей? Но — так убеждённо говорила о нём, замкнутом и несамостоятельном, который уверенно чувствует себя лишь дома, с книгами! А сразу ничего не проверишь: все соседи, одноклассники, учителя, знакомые родителей — не здесь! Как и тетради… (А даже будь они при нём тут — взял бы с собой. И родители подтвердили: ничего не пропало. Кроме него самого — в одних плавках, как был…)

Или… что-то могло угрожать тетрадям, оставшимся дома? Хотя — как узнал об этом здесь? Опять загадка…

И что остаётся: возможные связи в родном городе? Расспрашивать учителей, одноклассников, соседей? Хотя — нельзя исключать и версию о местном сообщнике. Пусть трудно представить: кто это мог быть, где и как могли познакомиться — побег без денег и в одних плавках представить ещё труднее… (Если только не акт отчаяния без оглядки — с чем Ромбов тоже сталкивался не раз… Но тут — не просто отчаявшийся подросток. А, пусть в чём-то и несамостоятельный — не по возрасту развит, занят делом, которое вряд ли мог оставить!) Или…

Ромбов, уже начав дремать на стуле, как бы очнулся — и, на миг включив неяркий фонарик, взглянул на часы. Нет, рано…

…Да, это — возможно! И пусть он отличается от большинства сверстников — вряд ли не выписывает ту же «Смену», «Комсомольскую правду», не ходит с классом смотреть фильмы, предназначенные для этого возраста! Как и сам Ромбов когда-то, ещё не имея большого читательского и зрительского опыта — увлекался всеми детективными фильмами и повестями подряд. Это потом многое стало вызывать протест…

Ну, разве мыслимо: чтобы прокуроры, милиционеры и просто честные люди — на каждом шагу делали поразительные глупости; а у преступников, наоборот — всё получалось очень ловко, и сами они наделены сверхчеловеческими качествами? И у них всегда наготове доводы, вдребезги разбивающие любые примитивные нравоучения экранных «борцов за правду»; ножи, пистолеты, отмычки в неограниченном количестве и ко всем возможным замкам; брошенные дома в глухом лесу, сверхскоростные апартаменты в городах, чемоданы с пачками денег, автомобили любых понадобившихся марок, фальшивые документы самых разных видов и на разные имена; и наконец — «свои люди» в следственных органах, которые, явно (для зрителя) ведя расследование в тупик, остаются к концу неразоблачёнными?.. А кому должен сочувствовать зритель — если на экране им противостоит вызывающий раздражение дурак с заученной моралью, что то и дело допускает оплошности, выбалтывает случайным знакомым свои и чужие личные, семейные, служебные и прочие тайны (а преступникам — как раз нужные им сведения); сам же, доказывая свою правоту, говорит почему-то захлёбываясь, сбивчиво и бессвязно; ударив подлеца в ссоре — позволяет тому скрыться, а себя за этот удар «посадить»; потеряв в перестрелке товарища — истерично палит в небо; и наконец — почему-то иди безоружным брать заведомо вооружённого преступника, глупо гибнет и провозглашается за это героем (а вспомнит, что не знает приёмов самбо — или не поняв, кто кого и за что бьёт, не лезет в драку — тогда трусом)? И «просто» нормальные люди (для ещё более лихого закручивает сюжета?) говорят такие гадости и попадают в такие ситуации, какие реально Ромбов наблюдал лишь у преступников и сумасшедших?.. И думает хоть кто-то: как это иногда «заводит» людей (особенно молодых), накачивает отрицательными эмоциями? И что бывает потом с ними — честными гражданами, подсознательно горящими желанием расплатиться за экранный позор таких же, как кажется, честных людей? (Был случай: кто-то в споре о бригадном подряде ненароком сказал, что истина посередине между двумя высказанными точками зрения — и получил удар в челюсть! В псевдоморальных опусах истина всегда на краю: не святой мученик — обожравшийся карьерист, не герой — негодяй! И доказывается — ударом, если не сработает тирада из «правильных» слов… А в том, реальном случае — пришлось приписать психически нормальному человеку временное помрачение сознания, чтобы не ломать ему жизнь!) И вдруг по подобной причине — неизвестной матери, и частично известной лишь брату — скрывается и Кременецкий?..

(И правда! 83-й год… Эти страсти вокруг премий, взяток…)

…Да — как раз на этом и в таком возрасте ломается столько хороших людей, у кого всё могло быть иначе! И судьи — будто не понимают силы подростковых эмоций и того, что её спровоцировало… Неужели трудно представить себя в том возрасте — когда сам мог сделать подобную ошибку? Пусть дикую, возмутительную — ошибку, а не преступление? А те, кто почти сознательно «заводят» молодёжь, играя на особенностях возраста (и кому в общем нечего сказать через истерично-незрелые опусы) — сами ни за что не отвечают…

Но — трудно представить Кременецкого и в такой ситуации! Не скандалист, не хулиган, не обращает на себя внимание нелепыми выходками и пакостями (как привыкли думать о подростках, увы, большинство взрослых). И — на подобный импульс вряд ли способен…

И всё же: если дело серьёзное, продуманный план — должен быть сообщник! Иначе что: поехал в родной город без денег, без вещей, в одних плавках (и тогда — точно под влиянием импульса, и в таком состоянии, что сразу выдал бы себя)? Но — и нигде не соответствующих трассах шоссейных и железных дорог за эти двое суток не обнаружен; и заявлений о пропаже одежды подростковых размеров из магазинов города и с пляжей — за всё время пребывания здесь Кременецких (то есть с 20 июня) не поступало…

…А если срыв? Такой же «реактивный психоз»? Что тогда?..

…Хотя ещё два странных совпадения: тот труп на пляже — и аквалангисты! Но точно лишь совпадения: местный житель — очередная жертва алкоголя (притом на голову ниже, но гораздо массивнее Кременецкого); и группа спортсменов, случайно оказавшаяся рядом, и так же случайно никем не допрошенная. И всё же странно — как их потом не смогли найти…

(«Как не смогли? — переспросил Тубанов. — Де очень просто: это будем… мы! За счёт резервных суток! Вернёмся в позавчера, и…»

«А… сможем? — не сразу откликнулся удивлённый Ареев. — И вообще, откуда такая мысль?»

«От самого вагона, — объяснил Тубанов. — Надо заполнить брешь в складывающейся реальности… И сейчас в девятом купе будет создан виртуальный тренажёр по управлению аквалангом! Пойдём втроём: ты, я и Сергей!»

«Завтра 12-е, — напомнил Вин Барг. — А это спуск в 9-е, на все трое резервных суток. Единственная попытка: не успеем — получится только через год. А мы уже три условных года здесь…»

«А что делать — подготовимся, как сможем, — ответил Ареев. — Уже видели, знаем, где искать тело…»

«А потом — быстро к остановке автобуса! — добавил Тубанов. — Вагон заберёт из прохода по дороге! Там тоже кусты, не видно!»

«Я видел, как проскользнём за спинами у всех! — понял Ареев. — Ну, кто собрались вокруг найденного тела…»

«Значит, так и будет. А в остальном — всё так же…»

«А меня до сих пор пугают эти «дематериализации», — признался Кламонтов. — Предметы, взявшиеся ниоткуда — уходят в никуда…»

«Здесь это пугало всех, — ответил Вин Барг. — Главное, не отключайтесь от Ромбова…»)

…А Ромбов вышел во двор — за минуту до окончания экспозиции последнего кадра, но уже за полночь, 12 июля. Приподняв груз, с тем же громким жужжанием закрыл затвор, несколькими оборотами свинтил насадку, надел на объектив крышку, и стал всё складывать…

(«И тоже: собирался на физфак, отделение астрономии, — услышал Кламонтов мысль Мерционова. — А поступил на юридический…»

«Раньше и я удивлялся: как может быть у серьёзных людей? — признался Тубанов. — А теперь знаю по себе. Нет ясности с научными идеями, профиль не совсем тот — а поступать куда-то надо.»

«А где — просто ниже конкурс, куда-то — не принимают из таких-то областей, республик, — добавил Мерционов. — Вот и поступают, надеясь со временем перевестись. А потом…»

«А как… с юридического на физфак? — с сомнением спросил Ареев. — С географического — и то не знаю, можно ли…»

«И для нас самих ещё далеко, — печально напомнил Тубанов. — Пока где-то в прошлом не сложим своё будущее…»)

…Ромбов отнёс в комнату насадку, спрятал в каком-то ящике; вернулся во двор, сложил штатив — и уже в темноте дома стал на ощупь свинчивать фотоаппарат. Разряжать — тут же: старая модель не допускала перезарядки на свету…

(«Так ещё не всё? — спросил Ареев, уже настроенный идти в девятое купе. — Эта связь не кончилась? Или… уже?»

«Пока не кончилась, — ответил Вин Барг. — Возможно что-то ещё…»

«Разряжает фотоаппарат, — прокомментировал Тубанов. — Но связь не прерывается.»

«Жаль, Чжоу Мин не объяснил, к чему назвал Кременецкого…», — вспомнил Мерционов.

«А разве непонятно? — переспросил Тубанов. — И главное: его судьба должна состояться! Иначе…»

«Да это я понимаю! Имею в виду — конкретнее! А не зная этого, как действовать?»

«Ну, как… — ответил Вин Барг. — Что надо знать, вагон сам скажет.»

«И вот дошло уже до Кременецкого… — подумал Кламонтов. — Хотя… он ли это? Или просто совпадение?»

«Узнаем… Не зря же вспомнили его — тогда, сразу…»)

…Ромбов разрядил аппарат, завернул и спрятал куда-то плёнку — и, включив фонарик, поднёс к листку календаря, стоявшего на столе или шкафу у стены. На вчерашнем, за 11 июля, листке — был изображён диспетчерский зал горно-обогатительного комбината «Эрдэнэт» (по случаю 62-й годовщины революции в Монголии)… Ромбов перевернул листок (сегодняшний — с шахматной задачей), и вновь положил сверху какой-то груз, что удерживал отогнутые листки за прошедшую часть года…

(«Вообще называются «отрывными», но сохраняет их, как и я, — понял Кламонтов. — И у меня есть этот, за 83-й…»

«А в «реальном» времени на столе стоит за 93-й, — грустно добавил Мерционов. — Но там уже не написано:«76-й год Великой Октябрьской социалистической революции…»

«И по осень 94-го в общем сложилось. По 77-ю годовщину…»

«Вот нам и искать ответ, почему так, — напомнил Вин Барг. — И что сделать, чтобы сошлось в будущем…»

«Всё, он лёг спать! — понял Ареев. — Пойдём в девятое купе?»

«Но связь не прекращается…», — начал Вин Барг.

Однако — как раз тут с мгновенным головокружением, к которому так и не смог привыкнуть Кламонтов за эти условные годы, всё будто поглотило серой пустотой. Связь оборвалась…

«Всё-таки конец, — констатировал Вин Барг. — Ладно, идите…»)

…Тубанов, Мерционов, Ареев — встав с полок, прошли по коридору. И, закрывшись за ними, щёлкнула дверь специального девятого купе — для создания таких виртуальных тренажёров на особые случаи…

(«А та связь? Даже не обсудили! Просто заснули — и не заметили, как!..»)

Но тут же — свет, падавший из коридора, перекрыла тень. Силуэт Вин Барга…

— Да, странно, — согласился тот, садясь на левую полку. — Но бывает: что-то как блокируется — и вспоминаешь уже потом. Нельзя, пока вагон что-то ищет…

— А тут — и сама связь из будущего! И потом — о тех… Ну, кого упоминали как «сорвавшихся»…

— А я, кажется, что-то узнал о них — но очень мало. Якименко и Жильцова — тогда действительно студенты, 17 и 18 лет соответственно, но непонятно каких вузов. А Иван Лесных и того моложе: всего 14. Но это — в 76-м… Хотя подожди, — вдруг насторожился Вин Барг.

— И что там? — спросил Кламонтов, когда пауза стала затягиваться.

— Нет, только смутный сомнительный след: будто ту историю, про королевство, кто-то писал ещё в войну! В 43-м году, в 10 лет! Но тогда — какая связь…

— Однако ученик шестого класса, тоже раннего развити… И что за чудовище могло так поступить? Тем более — тогда, в войну? А он уже думал о будущей мирной жизни… Хотя — сам, возможно, не был бы понят…

— А вдруг — не буквально? Только образ? Мы же не всегда знаем: как вагон собирает информацию, находит, представляет нам, — печально вздохнул Вин Барг. — Вот и полагаемся — что сам найдёт нужные узлы, судьбы. Возможность помочь, что-то исправить…

«Или… на оккупированной территории? — вдруг подумал Кламонтов. — Настроения всё же не те, как мы привыкли представлять то время! Сказочное королевство… Правда, и реально шла война…»

— На оккупированной? — переспросил Вин Барг. — Что ж, возможно! И кажется, где-то на Украине…

— А… сами их тексты? — спросил Кламонтов. — Вот бы взглянуть… Думаю, имеем право: ведь не просто так…

— Ну, некоторые фрагменты я видел. Не знаю, где и каким образом вагон получил их… И вот, запомнил: «…почему разумная личность не может быть сформированной сразу — а непременно должна вырасти из истошно орущего комка биоматерии, завёрнутого в мокрые пелёнки? Почему живым считается только то, что состоит из белка, может есть, рожать и испражняться, почему новую жизнь надо непременно в муках исторгнуть из себя?..» И дальше — размышления о наследственной передаче памяти. Но очень наивные, на основе одной только молекулярной генетики: приобретённая предками информация должна непременно как-то попасть в ДНК зиготы, чтобы дойти до потомства… Но не забудь: это — из времён, когда всерьёз спорили, реальны ли вообще НЛО, телепатия, и даже «снежный человек»…

— И чьё это… из них? — переспросил Кламонтов.

— Ольга Жильцова, 87-й или 8-й год. Значит, где-то в 16… И у неё — молекулярная биология, кибернетика и парапсихология, похоже, так и не состыковались. И в 89-м — всё по тому же кругу: наследственная память в зиготе, искусственная перезапись личности — чуть ли не посредством магнитных лент, в чисто кибернетические, заводской сборки, тела…

— И я тогда блуждал теми же кругами… — напомнил Кламонтов.

— Но дальше вообще читать тяжело — вернее, просматривать. Целые страницы — одних и тех же символических знаков: круги с выделенными секторами, стрелки, спирали… И между ними — рассыпаны отдельные слова о вечности, Высшем Разуме, что-то благоговейно-потрясённое о грядущих мировых переменах; и — то и дело упоминается Акки-Манайк…

— А сам он? Его текстов ты не видел?

— Да тоже: сперва — рассуждения об устройстве общества, о том, почему и при социализме личность с трудом пробивает себе дорогу… А потом — и рискованное по тем временам: достаточно ли совершенна всякая личность, равноценны ли они в принципе, что значит само равенство в применении к людям… И он — даже едва не приходит к фархелемской идее групп потребностей! Но потом — опять то же самое: срыв… И тоже — страницы каких-то перекрещенных векторов, символических аббревиатур со знаком бесконечности — и благодарения Шеллит-Саве, открывшей ему Истину… И тоже — всё датировано, и можно установить, когда наступил этот срыв…

— Октябрь 89-го? — понял Кламонтов.

— Именно, — печально подтвердил Вин Барг. — Хотя телесеансы мыслились как лечебные, целительные! А некоторые — смотрели просто из интереса… И вот — на чём и какие люди сорвались именно тогда!.. У нас, когда исцеляли внушением — человек возвращался к своим делам без ущерба для личности; a тут — в большинстве случаев пропускают через покаяние, заставляют что-то переосмыслить, признать, что был в чём-то неправ! И человек начинает подсознательно искать, в чём неправ — и «находит»! Даже если нет явной вины, заблуждения — «неправ» просто в своём призвании, планах, догадках! И в среде целителей — чуть не правило хорошего тона: чтобы пациент ушёл не столько исцелённым, сколько потрясённым, от чего-то отрёкшимся — неважно, плохого или нет! Никак не могу привыкнуть…

— А их бы туда, где побывали мы… — у Кламонтова перехватило дыхание. — Почувствовать: что такое минус-разум, сборища злых духов, что мы разгоняли с дисколёта! Вот же — их «ангелы»! В такой «чистоте», что не имеют ничего своего, включая мысли!

— А человек им «плохой», если хочет иметь дом, компьютер, автомобиль, — добавил Вин Барг. — И ему ставят в пример — кто нищ и тем доволен! И даже, ни в чём не сомневаясь — гипнотически кодируют этим! Вот и вся «благородная бедность»: не иметь — прежде всего своих идей, мнений, чувств! Всё отдать куда-то «наверх»…

— А Лесных? — вспомнил Кламонтов. — Что с ним?

— Да, похоже — начал повесть о подростке, в котором угадывается сам. И там тупое, грубое, пьяное окружение — но это сперва, а дальше — так и есть: звездолёт, побег на какую-то планету… Вот уже и параллель с реальной историей Кременецкого! И тоже: что вмешалось, что поломало ему всё? И… случайно ли?

— Итак, он писал о себе… Но что тогда за «второй он же» лез ему в душу с обвинениями?

— Пока сказать трудно… Похоже, как если бы кто-то принял его за двоих человек: автора и персонажа. И решил, что первый издевается над вторым, программируя ему несчастья, вот и встал — на защиту того, второго! По крайней мере, такое ощущение… Да, страшно подумать: что происходит в телепатических контактах, кого за кого принимают! А потом в историях болезни пишут: шизофрения, бред такой-то! Вот тебе и эпоха новой духовности…

— Телепатией надо ещё уметь пользоваться, — согласился Кламонтов. — Но кто и что им всем мог посоветовать? С этой традицией внушать: у тебя, мол, гастрит — потому, что хочешь иметь компьютер?..

— И с диагностикой кармы так играть нельзя… И просто «вытаскивать» потаённое желание человека как причину его болезни… Иначе, что — и Иван Лесных виноват перед кем-то… в том, что писал о себе? A кто «защищал» его от него же — прав? Вот такие бывают уровни кармической диагностики! И нельзя идти просто от элементарных недостатков — или того, что кому-то запретил его учитель…

— И это всё «сорвавшиеся», — горестно напомнил Кламонтов. — За которыми не имеем права последовать мы с Кременецким… Но — как же они сами? Если там, в будущем, это для них уже сложилось?

— Вот тут не знаю, — горестно ответил и Вин Барг. — У нас такая связь впервые. Когда сами ещё в прошлом относительно того, что видели, а такие их судьбы — уже история того будущего…

— И вот… мы вместо них! Мы — и Кременецкий! Их оборвавшиеся векторы указали на нас!

— И это — похоже, так. И векторы рвутся легко, но попробуй сомкнуть заново… Вот — нашей судьбой и будет то, что не сложилось у других. Решающий узел. Даже поверить трудно…

— И я боюсь поверить… И… как, из-за чего рвутся судьбы людей и целых миров…

— Вот нам и разбираться, — ответил Вин Барг, вставая. — А пока… Да, скоро опять связь. Или запись…

57. ЗВЕНЬЯ ГРЯДУЩЕГО

…Подключившись к розетке снова, Герм Ферх почувствовал: напряжение стало нормальным. Ток уже не имел неприятного привкуса, как раньше. Проводник поезда в своём 17-м вагоне среагировал оперативно. (Хотя чему удивляться: это во времена, которые изучал как историк — в ведении проводников было лишь по одному вагону, а возникавшие вопросы — решались медленно, с проволочками…)

«Кстати: а как чувствуют вкус люди? — подумал Герм Ферх. — У них же рецепторы контактные, а не дистантные, как у нас. Просто колебания молекулярных связей они не воспринимают — нужно соприкосновение молекул…»

(«Значит, не совсем без экстрасенсорики! — с облегчением подумал Кламонтов.

«Точно! — понял и Мерционов. — Принцип, что и в дистантной терапии: лекарство не принимают, а носят с собой!»

«Но при этом — сомневаться в реальности телепатии? — спросил Ареев. — Или просто не задумывались…»)

…Чжоу Мин, сидя напротив, листал страницы атласа, прослеживая по картам маршрут поезда.

— Так… Это мы уже проехали: Львов — Жмеринка — имени Шевченко — Днепропетровск — Дебальцево — Морозовская. Дальше… (Чжоу Мин ещё сверился с книгой или карточкой, должно быть, расписанием) …7. 76 по всемирному — Волгоград, 8. 30 — Верхний Баскунчак, 8. 81 — Аксарайская. Потом… (быстро перелистав атлас, нашёл карту Казахстана) …Макат — Челкар — Байконур — Джезказган — Жарык — Саяк — Актогай — Дружба…

(Привычные названия! Правда, пока в наличии — не все отрезки самой дороги!)

— …Урумчи — Юймынь — Увэй — Ланьчжоу… И когда же это?.. 9. 05, а по поясному — 2. 05 послезавтра. Дальше: Баоцзи… Сиань — 0. 40, то есть 3. 40… Лаотунгуань… Чжэнчжоу — 1. 54… Значит, в 4. 54, 31-го — мне выходить. Почти в полдень…

— А мне в 4. 12, то есть по поясному в 6. 12 завтра, — Герм Ферх, тоже взглянул в расписание. — Я еду только до Актогая. А твой город я видел всего один paз, с воздуха. И дальше самого аэропорта там не был: доставил срочный груз, уже не помню, какой — и сразу обратно…

Чжоу Мин встал, положил атлас и расписание в сумку — и погасил свет. Зрение обоих киборгов быстро адаптировалось к темноте. За окном по ровней поверхности льда, почти не меняя формы, бежали расширенные к дальней стороне трапеции света от соседних окон. Казалось, будто поезд стремительно мчался над замёрзшим водоёмом. У самого горизонта в морозной дымке виднелись далёкие огоньки.

— Цимлянское озеро, — сказал Герм Ферх. — Раньше называлось «водохранилище». При той, расточительной энергетике. А сейчас осталось просто озеро, расширение реки…

— 7. 23,— Чжоу Мин взглянул на наручные часы. — То есть 8. 73 в волжском поясе. Вдруг кто-то уже включил терминал? А то — в прошлый раз я включил его тут точно в 8. 73. 00…

И тут же трапеции света на льду одна за другой стали гаснуть — всё более сгущая мрак снаружи. Пассажиры собирались в салоне (как понял Кламонтов, для просмотра выпуска новостей)…

(«И это… возможно? — не смог сдержаться Мерционов. — Выпуск новостей… из будущего?»

«Только осторожнее, — Кламонтов был взволнован не меньше. — Мы не знаем всех свойств такой связи. Вдруг они услышат?..»)

…Но Герм Ферх и Чжоу Мин уже прошли в салон, заполненный другими пассажирами-киборгами, и сели на два остававшихся места в четвёртом ряду у переборки. (Кламонтов обратил внимание: второй ряд сидений был сдвинут относительно первого на половину их ширины. Как и четвёртый, немного приподнятый вместе с третьим — уже относительно того… Так одни зрители не загораживали другим экран — на тёмно-зелёном фоне которого уже пурпурно светился непривычный, в 10 больших делений, циферблат, а в левом нижнем углу мелькали цифры секунд, которые отсчитывала стрелка: 8. 74. 11, 8. 74. 12, 8. 74. 13…

«Но удобно ли в астрономических расчётах? Десятичное деление времени — и наверно, окружности тоже… И ½ равен синус уже не 30 градусов…»

«А 33,(3)… в периоде, — уточнил Тубанов. — Зато всё просто с долями суток…»

«А зодиакальные знаки? — спросил Ареев. — Тоже… по столько градусов? И уж их-то никак не могло стать 10…»

«Не знаю пока, как тут с астрологией, — остановил его Вин Барг. — Давайте слушать…»)

…Секундная стрелка дошла до нулевой отметки — но цифры 8. 75. 00 возникли в углу кадра лишь на трудноуловимую долю мгновения, и тут же под звуки позывных общепланетного информационного выпуска на экране появилось ярко-жёлтое кубической формы здание (как понял Кламонтов, Всемирного Дворца Съездов): с круглым гербом Земли под самой крышей, и огромным, квадратным со скруглёнными углами, витражом в верхней части фасада… (Хотя сам герб Кламонтов не разглядел; и насчёт витража — лишь понял из мыслей Герм Ферха: там символически изображались основные этапы развития земного человечества, состоявшего теперь из двух разумных сообществ — людей и киборгов. Но витраж — рассчитанный, естественно, на восприятие изнутри здания — снаружи казался просто чёрным квадратом.) …А Дворец Съездов уже отодвигался вглубь кадра — наплывом сменяясь вполне «современным» на вид спутником связи, под которым внизу проплывала Земля, на заднем плане — серебристый серпик Луны, ярко-красная точка Марса, и как бы уже за ними — Солнце на фоне Млечного Пути. А затем, перекрывая и это, на экране стали выстраиваться буквы и цифры (но Кламонтов странным образом скорее понял смысл из восприятия Герм Ферха, чем прочёл сам: «Информационная программа «Время». 29 января 6142. Пояс 3». Ведь алфавит, похоже, был каким-то незнакомым…

(«Значит, опять «Время»… Но… Как — шесть тысяч? Другой счёт, другая эра?»

«6383-й? — удивился и Ареев. — Вы это видели?»

«Я понял: 6142-й…», — не менее поражённо ответил Тубанов.

«И я, — подтвердил Кламонтов. — Подождите, разберёмся…»)

…На экране появились двое дикторов: человек африканской внешности и киборг с монголоидными чертами. Их одинаковая яркая жёлто-зелёная одежда приятно контрастировала с глубоким тёмным синим фоном (напоминая и… принятую в Чхаино-Тмефанхии яркую расцветку одежды, особенно — почти таких же тонов комбинезоны Инал Юкар и Мхейн Фатла! Хотя… как сразу подумал Герм Ферх, и из его мыслей понял Кламонтов — обычно выше нуля по Цельсию киборги и не пользовались верхней одеждой; но тут — их тёмно-серая или серебристая кожа не так выделялась бы на синем фоне, а чёрно-белый экран (сохранились кое-где и такие) передал бы лишь отдельные блики на коже, и серебристые волосы и глаза, как бы висящие в воздухе! Да и среди зрителей-людей никак не «переводились» странные понятия, по которым не закрытое одеждой тело — даже киборга! — несовместимо с «официальной» обстановкой)…

…— Добрый вечер, товарищи, — так привычно прозвучало приветствие, произнесённое диктором-киборгом. — Новости коммунистического строительства. Сегодня с космодрома Байконур была запущена первая из семи ракет, предназначенных для выведения на орбиту конструкционных элементов 14-й орбитальной гелиоэнергостанции…

(Кламонтов затаил дыхание… На экране — на стартовом столе возвышалась привычная на вид ракета. С четырёх сторон — в лучах прожекторов, на сумеречном фоне неба с розовато-жёлтой полосой гаснущей зари у горизонта — и верхняя часть, окрашенная в белый цвет, по длине почти равнялась красной нижней. Но… неужели это означало: отсек полезного груза — занимал около половины объёма?

«И всё-таки самая обычная ракета… — мысленно «прошептал» Мерционов.

«Подожди с выводами, — ответил Тубанов. — Посмотрим, как стартует…»)

…Поле зрения на экране сдвинулось в сторону. Вечерние сумерки прорезал горизонтальный оранжевый луч (откуда-то упавший, как показалось Кламонтову, на эллиптическую мишень в нижней части ракеты, совсем рядом с соплами двигателей). И сразу — фермы резко отодвинулись, и ракета стала быстро уходить в небо. Оранжевый луч, поворачиваясь на экране и всё более приближаясь к вертикали, следовал за ней. И что странно — заметного выхлопа при этом не было…

(«Лазерный старт! — понял Мерционов. — И выхлопа не видно: чистый водород, что ли?»)

— …Станция будет смонтирована на полярной орбите с наклонением около 95 градусов, — продолжал диктор-киборг (уже на фоне компьютерной графики, изображающей процесс предполагаемого монтажа). — Она позволит обеспечить возросшие потребности новых городов киборгов и вахтовых посёлков людей в Антарктиде…

(«А… не древнеегипетское у них летоисчисление? — сообразил Тубанов. — От 4241 года до новой эры? Прибавить 2142 — как раз будет 6383…»

«Давайте это потом, — сказал Ареев. — Хотя как: 2142-й? Почему?..»)

— …Выведен на проектную мощность 19-й орбитальный комбинат по производству органических электронных материалов, — пошло уже другое сообщение. На экране появился явно гигантских размеров тороид с цилиндрическим отсеком в центре и четырьмя радиальными переходными галереями. Затем поле зрения стало перемещаться куда-то вдаль внутри одной из галерей — круглой во внутреннем сечении, с чередованием иллюминаторов и блоков какой-то, должно быть, вспомогательной аппаратуры. Но тут уже Кламонтов не разглядел цветовых тонов: в галерее было темно, должно быть, из-за светофильтров, перекрывавших иллюминаторы. Или связано с каким-то отличием в зрении киборгов и людей — хотя до сих пор Кламонтов ничего такого не замечал… Но вот камера свернула в помещение секторной формы (должно быть, отсек в центральном цилиндре) с ярким в искусственном свете жёлто-оранжевым покрытием стен, на фоне которых выделялись белые, серые и серебристые, теперь уже явно промышленные установки с разноцветными обозначениями из тех же незнакомых, линейно-угловатой формы, знаков…

…И — тут Кламонтов понял не всё! Восприятие странно «смазалось» — похоже, там в будущем что-то не сложилось — и далее информация шла будто сквозь помехи. Киборги на фоне этих установок говорили о чём-то — но Кламонтов едва смог разобрать:

— …органических полупроводниковых и сверхпроводниковых материалах…

…потребностях недавно вошедших в состав Федерации территорий, где сейчас ускоренными темпами развивается и вводится в практику современная техника связи…

… крайне отсталые в прошлом мусульманские районы, где и школьники по возрасту третьей ступени имели лишь приблизительное представление о простейших калькуляторах…

(«А Лартаяу спрашивал, откуда потом вновь неграмотные и неимущие, — вспомнилось вдруг. — И что ответить?..»

«И это 2142 год…», — ошеломлённо повторил Тубанов.

«Но пока не сложилось, — ответил Ареев. — Видите, всё размыто…»)

— …Близится к завершению строительство скоростной линии железной дороги Тебриз — Тегеран — Карачи, — уже отчётливо заговорил на фоне прояснившегося изображения диктор-человек. На экране появились путеукладчик и строящаяся дорога — а вдалеке, на заднем плане, параллельно тянулась давно построенная линия средней скорости. — Как вы уже знаете, стыковка рельсов состоится 3 февраля на окраине города Керман. Ввод этой дороги в действие позволит приступить к процессу окончательной интеграции Ирана и Пакистана в социально-экономическую систему Федерации Коммунистических Республик Земли. Сейчас вы видите только что заселённый первый жилой дом будущего квартала киборгов в Кермане, и рядом с ним — почти завершённое здание скоростного вокзала…

(И — снова миг серой мглы…

«Да, не сложилось», — успел подтвердить Ареев, прежде чем всё вспыхнуло снова.)

— …Продолжается также процесс интеграции принятых с 1 января текущего года в состав Арабского региона Федерации крайне отсталых в недавнем прошлом мусульманских районов, — вдруг снова заговорил диктор-человек. На экране возникла деревенская улица…

(«Повторное замыкание!» — понял Ареев.)

…А на экране шли кадры — в восприятии Герм Ферха, как из другого мира: мечети, минареты, совсем убогие жилые строения; грязные лужи, вокруг которых толпился скот; закутанные с ног до головы люди; дети с тревожно-испуганными лицами (что явно указывало на их бесправное положение в семьях), так же робко столпившиеся вокруг киборга с простейшим калькулятором в руке…

…— Как видите, — заговорил киборг на экране, — здесь те, кто по возрасту соответствуют третьей ступени школы для людей, имели лишь приблизительное представление о простейших микрокалькуляторах. И потому — приходится внести серьёзные коррективы в развитие здесь современной техники связи. Но поражает и само по себе то, насколько подавлена и угнетена здесь человеческая личность. Даже у подростков первая реакция на всё новое — стpax; люди воспитаны в слепой покорности старшим, традиционной власти и нормам религии; многие элементарно неграмотны, их путь в современную цивилизацию приходится начинать с освоения того, что в Федерации обычно уже знают дошкольники. Ломка устоявшихся представлений проходит, прямо скажем, нелегко. Но о чём особенно тяжело говорить — это сама реакция некоторых местных жителей, недостойная разумного существа. И именно потому здесь на нашем месте не могут работать люди — они уже гибли от рук тех, чьего интеллекта хватает только, чтобы подло бросать из-за угля ножи, подкладывать бомбы и поджигать дома. Но мы надеемся, что, когда личности наших учеников вполне сформируются — они поймут, кто действительно был прав, и кто желал им добра: киборги, стремившиеся открыть им всю полноту и сложность мира — или люди, которым будущее их детей виделось лишь у этих грязных канав, только что мелькнувших в кадре…(Всё это он так и говорил в присутствии детей, не знавших всемирного языка. Одни из них тем временем с интересом нажимали клавиши на калькуляторе; другие — рассматривали саму телекамеру…

«Нет, и это ещё не сложилось», — констатировал Ареев после очередного мгновенного разрыва.)

…— Сегодня в Пномпене завершилась 3-я Всеземная конференция по проблемам постоянного заселения Марса, — очередь снова перешла к диктору-киборгу. — О её итогах рассказывает профессор Александр Ярцев…

(«Ярцев? — сработало в глубинах памяти Кламонтова. — Уже был где-то!..»)

…— До сих пор на Марсе, в отличие от Луны, существуют в основном лишь временные научные станции, — начал (появившись на фоне стенда с фотографиями полусферических сооружений, опоясанных рядами иллюминаторов и соединённых переходными галереями), действительно уже знакомый откуда-то человек, на вид 35–40 лет. — Но они не позволяют исследовать сам Марс, район его орбиты и пояс астероидов столь же полно, как Землю, Луну и окружающее их пространство. Значит, нужна более постоянная база, фактически — третья полноценно обитаемая планета нашей системы. Есть и другой аспект проблемы, уходящий в дальнюю перспективу. Как мы все знаем, многовековые ожидания контакта землян с иными мирами так и не увенчались успехом…

(«То есть как?»— Кламонтов едва сдержал себя.

Мгновенный разрыв связи…)

— …И тут уж, увы, не до вопроса: что мы хотим узнать, ради какой информации стремимся к контакту? Просто поблизости от нас не оказалось достаточно развитых цивилизаций, которые дали бы нам знать о себе. Зато сами планетные системы у многих близких к Солнцу звёзд имеются — и там вполне могут быть планеты, пригодные для заселения их киборгами, происходящими из Солнечной системы — с целью создания там в перспективе отдельных, автономных разумных сообществ, с которыми мы могли бы поддерживать контакт. Такая неожиданная идея была высказана на конференции… (Имя и должность — вновь стёрлись серой неопределённостью.

«Так и идёт отдельными фрагментами, — понял Тубанов. — Хотя и ты планировал такое…»

«Но когда? — горестно откликнулся Кламонтов. — А это больше полутора веков! И никакого контакта ни с кем?»)

— … А заодно — это же фактически будут и форпосты дальнейшего продвижения разума нашего, солнечно-земного происхождения, в просторы Галактики, — продолжал Ярцев. — Впрочем, сам характер связи — вопрос особый… Обмен радиопосланиями будет в принципе возможен, а вот регулярный обмен делегациями — если только не будет освоена телепортация, что пока не удаётся нашим учёным — вряд ли…

(«Так и сам вагон — из более далёкого будущего? — вдруг сообразил Ареев. — Если они там не имеют таких технологий!»

«А правда!»— и Кламонтов вновь что-то упустил…)

— …Итак, сперва нам нужна основательная практика в постоянном заселении ещё одной планеты своей системы, — продолжал Ярцев, — и образовании там действительно автономного разумного сообщества. Ведь население Луны, околоземных и окололунных орбитальных станций, тесно связанное с Землёй — ещё нельзя считать таковым. А также — кроме всего сказанного — устройство на Марсе самостоятельной базы для полётов во внешние области Солнечной системы позволит вести дальнейшее продвижение туда и их исследования с существенно меньшим расходом рабочего тела…

(И на что тот офицер так обиделся? Просто технический термин! Но странно: одинаковый на двух планетах!)

— …Теперь о том, как это будет выглядеть практически. На конференции уже был поставлен вопрос и об организации на Марсе автономных металлургических и химических производств, выведении микроорганизмов или разработке молекулярных нанотехнологий для получения топливных компонентов из материала марсианского грунта и глубинных пород — с разработкой месторождений льда для использования в соответствующих биореакторах. Уже на ранних этапах постоянного заселения потребуются орбитальные электростанции с энергоприёмниками на поверхности самой планеты. Разумеется, сразу должны создаваться и полноценные научно-исследовательские учреждения — чтобы не повторить ошибок заселения Луны… Предложены уже и первые варианты новых конструкционных материалов для самих киборгов, приспособленных конкретно к марсианским условиям…

(«А те… просто ждут, пока земляне создадут форпосты! — понял Ареев в очередном сером разрыве. — И не идут на контакт, чтобы не мешать самим создать их!»)

— …Подвести итоги исследований по всем этим направлениям и наметить дальнейшие планы работ решено на 4-й конференции, которая состоится в столице Киргизии, Фрунзе — в апреле 6145 года…

(«6386-го? — переспросил Тубанов. — Или как вы поняли?»

«Нет, я понял: 6145-го, — ответил Кламонтов. — Странно…»

«Но что уже обсуждают практически! — добавил Ареев. — И мы так спокойно слушаем это!»

«Хотя и… не поздновато ли? — добавил и Мерционов. — Я думал, это будет раньше!..»)

…— Итак, в далекой перспективе уже ставится вопрос об основании киборгами земного, лунного и марсианского происхождения автономных разумных сообществ на подходящих для этого планетах у близких звёзд, — заговорил снова диктор-человек. — Но о самих таких планетах мы пока располагаем лишь косвенными данными. Непосредственно увидеть их не позволяют даже крупнейшие орбитальные телескопы — не говоря о том, чтобы точно знать условия на них и в их окрестностях. Поэтому экспедиция переселения вряд ли будет возможна без предварительного разведывательного полёта. И над проектом космического корабля для такого полёта уже работают два научных коллектива — во Львовском политехническом институте и Чжэнчжоуском университете…

(И снова сквозь помехи — появлявшиеся на экране киборги говорили уже известное… Прибавилось лишь, что звездолёту придётся совершить «двойной» старт: вначале — на обычных термохимических двигателях с околоземной орбиты, где будет смонтирован — в отдалённый район Солнечной системы; и уже там, выйдя в точку главного старта — на основных, ядерно-импульсных, по межзвёздной траектории…

«И это почти на практике!», — с восхищением отметил Ареев.

«Но почему Летящая Барнарда? — задумался Кламонтов. — Красный карлик, узкие пределы экосферы, где может и не быть подходящей планеты! Хотя — для людей. Для киборгов эти пределы шире…»

«И не вернее ли 61 Лебедя? — согласился Тубанов. — Или… Эпсилон Индейца? А то — учтите приливное трение вблизи красного карлика! Планета, где сутки равны году…»

«И приемлемые условия — лишь в узкой полосе сумерек, — добавил Ареев. — И та перемещается по планете вследствие либрации…»

«А нестабильность излучения самого красного карлика?»— напомнил Тубанов.

«Зато ближайшая после Альфы Центавра, — объяснил Мерционов. — Где, видимо, подходящих планет найти не надеются. А жаль…»

«Наверно, и есть только пояс астероидов, — предположил Тубанов. — В двойной системе планеты не сформировались. А у Летящей Барнарда — какие-то точно есть. Это уже и мы знали…»

«Планеты-гиганты, — уточнил Ареев. — Есть ли земного типа — неизвестно. Хотя… что там дальше?..»)

…— Уже несколько десятилетий, — заговорил во вновь прояснившемся видении будущего диктор-киборг, — с помощью сверхглубоководных аппаратов осуществляется программа исследований глубоководной фауны и флоры океанского дна — но и поныне океан продолжает преподносить нам сюрпризы. Животное, об обнаружении которого мы сообщали в выпуске от 16 декабря 6141 года…

(На экране появилось… неожиданно знакомое Кламонтову существо: белый, непигментированный панцирь пятиугольной формы, с пучком щупалец на каждой стороне! И бросило в озноб — едва понял: где, в какой статье энциклопедии, видел!)

— …теперь уже, по мнению большинства компетентных специалистов, окончательно классифицировано как представитель класса офиоцистий типа иглокожих, считавшегося вымершим ещё в палеозойскую эpy. И сам этот случай — исходя из единичности находки офиоцистии в прежде xopошo исследованном районе — может вновь вызвать среди биологов волну дискуссий о так называемых сверхредких видах. Наблюдения наземных видов животных, существующих как будто в форме единичных экземпляров, вне популяций, и тем не менее способных к самосохранению и воспроизводству — известны уже давно: в частности, описаны и даже документально зафиксированы встречи людей, а не так давно — и киборгов с так называемыми реликтовыми гоминидами, морскими ящерами и всё ещё не идентифицированными африканскими рептилиеподобными позвоночными, покрытыми шерстью; однако данная находка в глубоководной впадине на дне океана — пока первый и единственный случай. Экология всех таких видов и особенно — подробности поиска особей своего вида для воспроизводства потомства — остаётся загадкой…

(«Так… и о хрональных парадоксах в этой связи — не знают?»— сказал Вин Барг, едва всё опять скрыло серой пеленой.

«Даже в Лох-Нессе… не заметили! — разочарованно констатировал Мерционов. — Хотя плезиозавр там постоянно не живёт!»

«Ну, это тут легко брать данные из памяти вагона», — напомнил Вин Барг.

«Верно, — спохватился Мерционов. — А… вагон же — и там, в их времени, где-то есть!..»

Эта мысль вдруг поразила Кламонтова, он не нашёлся, что сказать… Однако верно! Вагон же не закончил свой путь и там — в середине 22-го века по здешнему счёту, и то ли 62-го, то ли 64-го по тамошнему! Выполняя свою, неведомую им здесь миссию — и вероятно, связываясь сквозь время сам с собой! И кто знает, что и откуда ещё хранит его память!..)

…— И снова к материалам прежних выпусков, — заговорил опять диктор-человек. — 28 ноября 6141 года мы сообщали о строительстве в пустыне Атакама установки для проведения эксперимента по передаче материального тела в заданную точку пространства в прошлом посредством обратного потока времени в его искривлённой координате. Дата старта была намечена ровно через год после нашего времени — 29 января 6143 года, была определена и точка финиша — 13 июля 6100 года, район вблизи Южного полюса Луны. Однако в настоящее время появились сомнения в том, что монтаж установки и сам эксперимент удастся осуществить в запланированный срок. Согласно недавно полученным новым данным… (кратковременный разрыв) …мощность строящейся установки не будет достаточна для успешного проведения эксперимента, а бóльшая мощность способна привести к неожиданным эффектам космического масштаба, теория которых ещё не paзработана. Напомним также, что заблаговременные поиски условленных к отправке предметов в заданном районе запрещены во избежание возможного нарушения причинно-следственных связей. Программа «Время» будет в дальнейшем информировать о ходе подготовки эксперимента…

(«Так… вот где всё только начиналось! — понял Ареев. — Ещё самые первые опыты!»)

«…Да, такого история ещё не знала, — подумал, в свою очередь, Герм Ферх. — Нельзя искать, возможно, уже доставленную посылку — так как неизвестно, будет ли она отправлена в срок… А если — угодила в другое место и время? Но тогда и… нам всем надо быть готовыми к внезапному появлению таких затерявшихся посылок из будущего! Или там это не практикуется — и именно, чтобы не нарушать причинно-следственную связь?..»

…Но всё снова стало нечётким — и какие-то «Новости астрофизики и космологии» (лишь этот заголовок удалось разобрать) Кламонтов едва понял… Речь, похоже, шла сперва — о ядрах неактивных галактик, потом — о «свёртывании цилиндрических координат» у каких-то типов формирующихся Вселенных…

…А затем всё ещё больше смазалось — но Кламонтову показалось: речь шла о ком-то из старейших на тот момент жителей Земли. В углу кадра, слева от одного из дикторов, появилась фотография очень старого человека. (Но в траурной рамке или нет? То ли он там достиг юбилея, в 140 или 150 лет — то ли имелся в виду возраст уже другого, нового старейшего жителя Земли…

«Так… о чём речь? — спросил Ареев. — Вы понимаете?»

«Трудно понять, — признался Вин Барг. — Что-то о «подлинном и мнимом долгожительстве среди людей»… Конструкция киборга рассчитана на 120 лет — а тому человеку, как ожидали, скоро будет 200. И вдруг новость: какие-то документы — подписаны не его именем…»

«А у самого — старческий распад психики! — встревоженно добавил Тубанов. — Но ему частично вернули память: и оказалось, ему нет и 100! Самые ранние воспоминания — о событиях 90-летней давности…»

«И сказали, рекорд там… 153 года? — удивился Ареев. — А сейчас самому старому жителю… 140? А как же Ли Чунъюн, которому было 256?»

«Значит, не знают… — недоуменно констатировал Вин Барг. — Или… всё то же странное отношение к некоторым вопросам…»

«Но вот ещё говорят: «раньше, при повышенном уважении к самому возрасту, вне зависимости от содержания прожитых лет — был невольный стимул прибавлять его себе»! — повторил Ареев почему-то не услышанное Кламонтовым. — И тоже в общем верно…»

«Да, неприятное сообщение», — согласился Тубанов.)

…А Герм Ферх пытался представить восприятие мира человеком со старческим распадом психики — и это так подействовало на него, что и потом, когда образ будущего снова прояснился, и на экране шло уже другое, Кламонтов не сразу понял, о чём речь:

— …подводной археологической экспедицией в Арктике, в районе горного хребта Ломоносова, ещё в древние исторические времена бывшего обитаемой людьми сушей — в ледниковых отложениях были найдены предметы материальной культуры древних людей — которые отдельные специалисты в неинтегрированных странах Западней Европы и Америки поспешили объявить доказательством существования там более 10 тысяч лет назад христианской религии…

(На экране стали появляться эти древние, изъеденные временем предметы — их Кламонтову не удалось рассмотреть — тут же, наплывом, переходя в известные религиозные атрибуты: кресты, иконы… Несоответствие было явным!)

— …Всякая религия имеет отношение к конкретным историческим условиям жизни людей — природной зоне, общественно-экономическим отношениям, уровню развития материальной культуры…

…недобросовестных попыток исказить историю земной цивилизации с целью удержать в современности отжившие своё тупиковые ветви её развития, приписывая им не соответствующие истине древность и влияние на общество…

(Но — покаянную истерию на исходе 20-го века при этом не упомянул!

«Да, всё неймётся кому-то, — прокомментировал Вин Барг. — Но что за «неинтегрированные территории», и почему?»

«Святая частная собственность, — предположил Мерционов. — А у других «святой древний уклад»… Вот о них и сказано!»)…

…Дальше сообщение о каком-то строительстве на Луне опять оказалось нечётким (Кламонтов лишь увидел сами конструкции в каком-то кратере) — и пошли «Новости культуры». Но они оказались неинтересны для киборгов: речь шла об оперных и балетных постановках, и вёл эту часть программы диктор-человек…

— Я где-то читал: во времена, которые ты изучаешь, вокруг этого шли странные споры, — сказал Чжоу Мин. — Как будто, кто не понимает такое искусство — не достиг какого-то уровня развития, что ли…

— Да, так и говорили: «ты ещё не дорос до этого», — подтвердил Герм Ферх. — Хотя до чего? Думаешь, я сам понимаю, о чём шёл спор? Ведь восприятие музыкальных ритмов очень индивидуально. Но тогда это было — почти как идейные разногласия…

(«Как же, помним эти «классные часы»! — не сдержался Мерционов. — И тех же учителей потом — в церкви, на базаре, на митингах! Вот и вся идейность…»

«Ну, мы-то знаем, в чём тут дело», — напомнил Тубанов.

«А они сами? — переспросил Мерционов. — Что, совсем ничего не понимают, не помнят себя прежними? И даже не стыдно?»

«Подождите, там объявили «Новости политики», — сказал Тубанов. — Давай слушать, какая она у них…»

«А что, логично, — подумал Кламонтов. — Политика — после культуры…»)

…Но снова сгустились помехи — и из слов нoвoго появившегося на экране киборга Кламонтов разобрал не всё:

— …пропаганда неинтегрированных стран… в прессе кампанию о неких «преследованиях руководящих кадров» на недавно интегрированиях территориях — хотя там просто развернулась борьба с отсталыми методами ведения сельского хозяйства… В частности… из соображений примитивной экономической выгоды… в пустынной зоне на полях вместо капельного орошения применялся сплошной полив, много воды пропадало зря, и избыток влаги приводил к засолению почв…

…где целесообразно создавать фитотроны с регулируемой продолжительностью светового дня и спектральным составом освещения — урожай страдал от капризов погоды на открытых полях…

(И это — из будущего? Там — ещё возможно?)

— …цивилизация несла очевидные прямые убытки из-за отсталого мышления и несовершенства экономической системы, позволяющей получать при этом высокие доходы; а какие-то «неинтегрированные страны» — призывали лишь изменить формы оплаты труда, оставив прежних руководителей на местах? Хотя… известен уже богатый и горький опыт прошлого, когда экономические механизмы и социальные отношения менялись, но это не приводило к совершенствованию технологий и улучшению жизни общества…

(«И это в будущем? — не сдержался и Мерционов. — Такие «неинтегрированные страны»?..»)

…А комментатор говорил дальше:

— …сравнивая с тем, по каким поводам пресса «неинтегрированных стран» давала подобную реакцию в прошлом: автомобиль, управляемый эргономически непригодным для этого человеком, был наконец признан источником повышенной опасности, и ответственность за управление им в нетрезвом состоянии сравнялась с ответственностью за убийство; или… по рекомендации Института Человечества стали проводиться в жизнь меры по устранению психопатизирующих факторов периода формирования личности человека в семье — и тоже была волна протестов, основанных на «традиционной морали»… не говоря уж — о самом появлении киборгов и предоставлении им прав разумного существа… А теперь давайте обратимся к тому, как обстоят дела с этими правами в самих неинтегрированных странах…

(«Да, трудно складывается будущее, — сказал Мерционов, едва всё вновь померкло. — Трудно и непросто…»)

…Но отдельные фрагменты слов и кадры всё же долетали до Кламонтова:

— …церковь запретила имплантацию людям фрагментов нервной системы, создаваемой для киборгов, но из материалов, совместимых и с организмом человека…

…трое детей оказались обречены на смерть: их полуграмотные родители не дали согласия на имплантацию искусственного сердца, не желая, чтобы «трупами управляли роботы»…

(И — ужас и отвращение Герм Ферха к таким людям, и законам, давшим им такие права!)

…А потом — ещё забастовки, paзгоны демонстраций (до сих пор привычные в той части планеты)! И Герм Ферх слышал, как в первом ряду двое соседей по вагону вели разговор: почему люди ограничиваются подобными акциями протеста — ведь это лишь на время парализует страну, не давая решения проблем?..

…А затем — «Новости спорта», интересные только людям (и ещё некоторые киборги отвернулись от экрана, говоря между собой о своём)…

«Им есть в чём соревноваться, — подумал Герм Ферх. — Рождаются и формируются очень разными и телесно — не то, что мы… А как раньше люди боялись, что мы будем одинаковы и духовно? Даже Кламонтов не избежал таких сомнений…»

(«И… кто же я для них?»— подумал Кламонтов после мгновенного озноба.

«Наверно, тот, кем и хотел быть, — ответил Мерционов. — И не ты один — мы все…»)

…Спортивные новости кончились. Наступила очередь региональных, завершающих программу «Время»… И тут уже (после таких знакомых, прежних позывных радионовостей, на фоне башен Московского Кремля!) — на экране появилась диктор-женщина, а в левом кадра — орден Отечественной Войны.

— К 200-летию Великой Победы, — начала она. — Ровно 200 лет назад после временной оккупации фашистами был освобождён советскими войсками…

(«Какой город? — переспросил Тубанов… на фоне так некстати померкшего образа! — Я не понял…»

«Кажется, Сухиничи Калужской области, — неуверенно ответил Мерционов. — Ладно, потом проверим: 29 января 1942 года…»

«А по их счёту 6183-го, — добавил Ареев. — И тут, снаружи, 1983-й по нашему. Вот как совпало…»)

…А на экране — после кадров фронтовой кинохроники сменялись образы новостроек (похоже, опять квартал киборгов, на этот раз восьмиугольной планировки, где каждый сектор имел свой цвет: по спектру, от красного до фиолетового, и восьмой — коричневый, также сгущавшиеся к центру с ростом высоты зданий. В центре же, в окружении самых высоких домов — здание, сразу принятое Кламонтовым за школу: за похожими на иллюминаторы круглыми окнами в коричнево-красной стене первого этажа — несколько киборгов сидели у экранов в общем привычных на вид компьютеров, листая толстые справочники)…

«…А тогда, два века назад? — подумал Герм Ферх. — Вернее, чуть более полутора? Последовательность усвоения знаний жёстко фиксирована, что вслед за чем усвоить — определено заранее! И как уставали, не выдерживая самой перегрузки — кто? Те же академики, наши конструкторы! Знаем по их воспоминаниям…»

(«Неужели опять мы?»— понял Тубанов.

«Похоже, да», — подтвердил Ареев.)

«…И вот не к месту — а вспомнил! Хотя почему не к месту? — продолжал думать Герм Ферх (на экране шли уже объявления о вновь открывающихся институтах и приёмах в аспирантуру). — Просто всё сопоставляю с теми временами! И эти придирки к улицам, построенным из одинаковых, как людям казалось, домов, и через это — к молодёжи… Якобы нельзя вырасти хорошими — в кварталах «безликих коробок», где нет старых зданий, и люди не искажают речь деревенским жаргоном. Хотя сами искажали — нецензурным, сосредоточивая внимание на «стыдных» частях тела… А потом писали в газеты: у детей «нет чувства истории», они не так проводят время, увлекаются не той музыкой! Но почему сама история тех времён так полна этим? Такие потоки злобы старших поколений на младшие — по ничтожным поводам? О чём уже и не помнят сейчас: те времена — легенда! Помним только мы, историки…»

(«Почти мои мысли! — удивлённо отметил Мерционов. — И наше недавнее прошлое — легенда?»)

«…А всё — от идеализации собственного прошлого, — думал Герм Ферх. — Только в такой деревенской избе может вырасти хороший человек, только такими кварталами ходить в школу, только такая музыка может нравиться… И — как должен был воспринимать это человек, выросший в «неправильном» квартале? Что, жители Магнитогорска или Нового Уренгоя — ниже тех, кто… А — что за грань между старой и новой музыкой, что определяла? А о самом «поколении, не видевшем войны» — иногда и читать стыдно! Глумление уже просто над тем, кто когда родился… Будто — опять же у Тубанова и Ареева, которое видели, как строился их квартал, «не было чувства истории»? Или — они стали хуже то того, что не были на войне?..»

(«Да, всё наши проблемы! — вспомнил Ареев. — Для нас совсем недавние…»

«И кто думал: каково нам читать это о себе?» — согласился Мерционов.

«А про вагон там не знают, — понял Тубанов. — Он — тайна и для них…»)

«…И мы-то теперь знаем, в чём дело, — Герм Ферх смотрел на экран, где уже шёл прогноз погоды. — Антиалкогольные мероприятия дали результат, и стало очевидно: отдельные «скучающие группировки молодёжи» — итог деградации генома в предшествующих поколениях! И чего стоит оправдательная ложь — о «несовершенстве городской застройки», о том, что им «негде собраться», «нечем заняться»; и — все потуги их как-то «воспитывать», «сохранять для общества оступившихся»? И человечество Земли наконец поняло — какая пропасть отделяет духовно богатую личность от выродка с интеллектом ниже среднего, способного бросать ножи из-за угла… А даже сейчас — когда научились переводить личность из повреждённого человеческого тела в тело киборга — каких проблем при этом хватает! Информация неизбежно переводится с пропусками: многое в человеке из-за самой конструкции неизбежно связано с тем, чему нет материальной основы в теле киборга — и то не все каналы возможных потерь! А для человека и это — часть личности! И всякий раз — сильнейший стресс, приспособление к новому телу — долго и трудно… И регенерировать утраченные части тела — нелегко. Сколько проблем с отысканием подходящего клеточного клона, подбором всех условий — и то всегда ли новый орган пропорционален остальным частям тела, и успешно работает, как прежний?.. А тогда — человек либо доживал в повреждённом теле, либо преждевременно умирал. И мы не узнаем — кого так потеряло человечество, кем они могли стать? А «оступившийся», формально «отсидев» — принимался за старое… И их ещё жалели за «трудное детство» и тому подобное — не задумываясь, что они сделали с другими… Нет — правильно решила новая, объединённая цивилизация насчёт «оступившихся»! Они — не равны с разумными, им среди нас — не место…»

(«Так… в какой последовательности было? — спросил Вин Барг. — Сперва киборги, а потом…»

«И те же проблемы, — повторил Мерционов. — И…что, тот же выход?»

«Да, страшно, — согласился Тубанов. — А как хотелось — проще, на основе одних социальных мер!»

«Но человек — существо биологическое, — тревожно добавил Кламонтов. — А цивилизация — не просто биологический вид, она — нечто большее…»

«И как ключевые фигуры — вспоминают нас! — напомнил Ареев. — И… как же будет?»

«Узнаем, — пока лишь мог ответить Кламонтов. — Надеюсь, не так, как на Фархелеме. Хотя был ли там иной выход…»)

«…А иначе что? — продолжал думать Герм Ферх перед отключенным терминалом. — С интеграцией новых территорий — просто захлебнулись бы в бандах «борцов за веру», толпах безработных наркоманов и родителей-садистов, которых «возбуждал» вид голого тела детей? На почве инстинктов, непонятных нам, киборгам… И с такими существами — были бы на равных? А так — лишь нам, историкам, нужна особая твёрдость духа. Хотя и в современности бывает всякое — как тогда, на Луне…»

(«И всё-таки: что случилось? — задумался Мерционов. — Какая-то авария? Не по халатности, злой воле — несчастный случай? Нет, похоже — сейчас не узнаем…»

«Зато имеем фархелемский опыт, который лучше не повторять на Земле, — ответил Вин Барг. — И предубеждения, которые трудно переступить…»)

…— Ну, я пока пойду в купе, — сказал Чжоу Мин. — Займусь своими расчётами.

— А я хочу кое-что вызвать на терминал, — ответил Герм Ферх. — Просмотрю кое-какие документы, записи…

(«Что-то, связанное с самыми первыми киборгами! — вдруг понял Вин Барг. — С их… вхождением в жизнь общества людей!»)

…Но всё стало меркнуть — и на этот раз, похоже, данная связь (или запись?) заканчивалась.

(А — как хотелось сразу узнать, что собрался смотреть Герм Ферх! Но увы… То ли — и этот фрагмент будущего не сложился; то ли…)

«Ладно, давайте спать, — наконец предложил Вин Барг. — Эта связь нас утомила. А вам ещё — туда с аквалангами…»

«А мы и забыли! — спохватился Мерционов. — Конечно, давайте спать! Чтобы завтра всё прошло без проблем…»

58. ГОЛОС ДНА

У остановки Ромбов на мгновение замедлил шаг, решая: сесть на автобус или пройтись по утреннему городу? Но так рано автобусы могли ещё не выйти на линию, а пройти две остановки… И он решил не ждать. К тому же — надо было и подумать над новым, так внезапно и странно доставшимся доказательством в деле Кременецкого…

Дойдя до середины дороги, Ромбов больше по привычке посмотрел направо. Вдалеке, в створе прямой, как стрела, улицы — окраина города постепенно тонула в голубой утренней дымке, а ещё дальше туман обретал золотистый оттенок, скрывая холмистые предгорья. Вблизи же, к центру города, туман резко обрывался, и получалось как бы три полосы: вдалеке — жарко-золотистого тумана, ближе — прохладно-голубого, и здесь, где он шёл сейчас — удивительно чистого прозрачного воздуха, в котором за много шагов просматривалась каждая хвоинка на деревьях, а сам воздух был напоён лёгким смолистым ароматом хвои…

«А я тут иду с таким делом», — подумал Ромбов.

Он вышел так рано, чтобы наверняка застать семью Кременецких в сборе. Хотя вряд ли они могли по-прежнему спокойно ходить на пляж, или ещё куда-то — после случившегося… Но была и другая причина: принесённая ему домой среди ночи случайная запись разговора, состоявшегося за час или два до того! Необычная, «нестандартная» сама по себе улика — ознакомившись с которой, он больше не смог уснуть…

…Хотя и так у него была бессонница, он почти не спал — а задремав ненадолго, вдруг проснулся где-то в 4 утра… с чувством, что кто-то стоит под окном, не решаясь войти! И он не ошибся… Племянница соседей квартирной хозяйки Кременецких — накануне запомнила, как он в разговоре с Марией Павловной назвал свою фамилию; а ночью вдруг проснулась, услышав за стеной подозрительный разговор; недолго думая, включила магнитофон — и стала искать в телефонном справочнике по фамилии его адрес! Сделанная запись так взволновала её, что она решила не ждать утра (тем более, утром ей предстоял отъезд домой)… И Ромбов — не став ждать утра, взялся слушать запись на домашнем магнитофоне… (Но хорошо хоть, не разбудил никого — сразу убавив громкость, едва в записи с самого начала раздался истошный рёв или вопль! Пришлось даже отмотать назад, чтобы разобрать слова…)

…— Эти… учителя забили им в школе голову чёрт знает чем, и они ничего другого знать уже не хотят! — рявкнул и с убавленной громкостью истошный голос (между «эти» и «учителя» прозвучало нецензурное слово). — Безработица, повышение цен! А когда у нас цены подскакивают вдвое, наша пропаганда молчит!..

(И кто-то орал такое среди ночи? Но не этот же, с 20-летним партийным стажем?)

— …У нас же социализм, у нас же всё идеально! — продолжал звучать голос из записи (а память у Ромбова, похоже, была фотографически точной — если так можно сказать и о звуке). — Да он хоть видел в оригинале какие-то американские или французские журналы? Или программу польской «Солидарности»?

— Ну, откуда? — переспросил другой, нечёткий голос (заглушённый рёвом проехавшего автомобиля). — Где это можно взять?

— А чтобы делать выводы, надо знать всё! — уже назидательно произнёс первый. — Надо читать разные источники в оригинале, и знать дословно, что говорят в других странах!

— Да, но сколько надо знать языков, и сколько часов в сутки… — начал уже явно дрожащий от волнения голос Марии Павловны. (И Ромбов вспомнил — как сразу поразило его! С кем она могла говорить о таком — сейчас, когда неизвестна судьба старшего сына? Зато младший — вероятно, был рядом и мог слышать?)

— Знаешь что, не надо утрировать! Делать выводы можно только после прочтения разных источников — а не заявлять, что если человеку говорят одно, а потом другое, он будет дезориентирован, — противно исказился первый голос, передразнивая кого-то. — Эти «дезориентированные» за границей живут в сто раз лучше, чем мы тут, и трагедии не делают, будь у них хоть трижды инфляция! Ну, откуда ты знаешь, что все их безработные были бы хорошими специалистами? — вдруг резко изменил он тему. — Защищали в газете одного такого по расовому признаку — а потом у нас на работе рассказывали, что он обыкновенный разгильдяй!..

(«И как понять? — возмущённо подумал Ромбов, вспомнив этот момент записи. — Что тут «у нас», а что «у них»? Какая газета, кто кого знал по какой работе?»)

…— Но мы же не об этом говорим, — ответила Мария Павловна. — Пойми, он ещё не совсем знает реальную жизнь. И ему не то важно, что имеют за границей рабочие, а что — инженеры, а… как это сказать… возможность выбора жизненного пути…

— Станет старше — поймёт, что человеку надо. Тоже мне, идейная непримиримость, — раздался отвратительный натужный хохот, особенно поразивший Ромбова. — Что, он думает, эти простые люди так воспитаны, чтобы сразу государством управлять? А капиталисты только курят сигары и сосут кровь из несчастного трудового народа? А у нас, что — тех, кто смотрит «Воспоминание о будущем», специальной камерой не снимают у выхода из кинотеатра, и куда-то в спецдосье не заносят?..

(Да, те идейные поиски, слухи… Фильм о палеоконтактах, наделавший шума — такого, что… в «спецдосье» пришлось бы занести практически всю страну, поставив тысячи камер у входа в кинотеатры, клубы и дома культуры!

Ромбова же — буквально встряхнуло омерзением… Ведь и он смотрел — фильм трижды, причём в третий раз — по Центральному телевидению!

И вообще — подобное воспринималось острее. Не было опыта гласности последующего десятилетия. Никто не знал, что откроется потом…)

…— А ты знаешь, что когда Хусейн бен Талал летел на встречу с королём Иордании, он сам сидел за штурвалом самолёта? — продолжал надрываться голос в записи (и уж вовсе чушь: Хусейн бен Талал — и был королём Иордании!). — А что в Японии есть фирма, где любой рабочий после десяти лет на конвейере имеет право приобрести автомобиль — и все до одного приобретают?..

(«Ну, допустим, — подумал Ромбов. — А потом ходят по улицам в противогазах…»)

— …Где у нас есть такое? Нигде! И продукция у них всегда высокого качества, ничего не гниёт и не пропадает, как у нас, и в магазинах есть всё, а у нас — только очереди! Он же этого представить себе не может! А всё потому, что порядок! Никаких больничных, отпусков за свой счёт никаких там починов, соцсоревнования, политинформаций — все знают только своё дело! И над входом на все заводы висят плакаты: помните, что бог создал человека, но не создал к нему запчастей! И действует это лучше всех наших инструкции по технике безопасности! Их и не читает-то никто! Однажды в конце даже приписали — что, кто дочитал до этого места, может прийти и получить в кассе завода 20 долларов — так никто не пришёл!..

(«В «нашей» инструкции… 20 долларов? — сразу обратил внимание Ромбов. — Не поспешили его выписать с «реактивным психозом»?..»)

…— Нет, но это уже слишком, — неуверенно возразила Мария Павловна. — Есть факторы, которые человек сразу не ощущает: радиация, инфразвук… Как не предупредить о них?

— Поработает сам — поймёт! — ушёл от ответа первый голос. — Станет инженером, придёт на завод, там чего-то будет не хватать, придётся выбивать где-то, меняться, покупать в обход закона, что-то будет ржаветь, гнить, что-то украдут, — он явно смаковал каждое слово, — а его заставят заниматься художественной самодеятельностью! А за первое же предложение по какому-то там усовершенствованию — просто выгонят с работы! Вот пусть тогда и вспомнит свои правильные слова! Или ещё в обком додумается обратиться — но там ему покажут… Что, мы не знаем, что там в подвале делают с такими умниками?.. (Тут Ромбов вспомнил, как у него перехватило дыхание.) …Нам ещё сто лет надо учиться хозяйничать, а уже потом коммунизм строить… (И эти слова сопровождались наглым хохотом.) …У нас установлено западное оборудование — так оно вдруг встало, специалистов оттуда вызвали разбираться — а эти… рабочие заявляют, что их… бригадир внёс… рацпредложение, и всё перегорело!.. (Рабочие, бригадир, рацпредложение — вновь были «отмечены» грязными ругательствами.) …А наши инженеры только соцсоревнование могут проводить — а не знают того, что элементарно для простого японского рабочего! Но их-то всех на завод по блату приняли — а наш… (уже явно в адрес Захара прозвучало подряд несколько ругательств) …пойдёт за это под суд! И всё потому, что ты с этими своими… (снова ругательство) …воспитывала его на идеях о светлом будущем! Я бы их всех лютой смертью казнил! Водили ребёнка за руку, играть с другими детьми не давали, вот и вырастили такого отщепенца! Умный человек давно понял бы, что за деньги о каком угодно будущем болтать можно! Да ты хоть скажи: как он себе собственное будущее представляет? Куда он собирается поступать, где работать? Нет, ты скажи — куда?

— Так не решил же пока… — ещё более взволнованно начала Мария Павловна. — Если этим у нас не занимаются нигде…

— Опять ты о том же! Ну, при чём тут это? Я всегда говорю: надо, чтобы он мог везде у-стро-ить-ся! — раздался в ответ истеричный скандированный крик.

— Но он не сможет хорошо делать то, что ему не нравится. И я бы не смогла. Надо было подумать раньше, он много раз говорил…

— Да кто он такой, этот… (ещё ругательство) …чтобы его слушать? Мне, что ли, очень нравится моя работа? Но он хочет, чтобы в жизни всё было легко и приятно, а жизнь — штука трудная и жестокая!.. («Так я угадал? — понял Ромбов. — Говорилось такое?») …И, если все будут думать только о том, что им нравится — кто же будет зарабатывать деньги? Он, видите ли, чужой судьбой жить не думал! Святая невинность! А я ему говорю: ты же пойми, что ты не у-стро-ишь-ся! Все эти объекты и явления не признаёт партия, которая признаёт только критику и самокритику — а для работы в частном порядке, если на то пошло, надо иметь деньги!..

(И такая мразь… с 20-летним стажем? Или не он? Но кто же тогда?)

…— Но ты же хоть попробуй понять его. Он говорил: если постоянно заставлять его делать то, что неинтересно, он боится забыть, зачем он вообще живёт…

— Только давай без истерики, — тупо, нагло, и как раз истерично прозвучало в ответ. — И без детской романтики. Надо смотреть на жизнь реально. У человека не всё получается, как он хочет. Я же тебе втолковываю: у нас на все должности назначают по блату или за большие деньги — и надо было ему объяснить, чтобы дошло! И не обязательно то, что нравится, превращать в основную работу! Нормальный человек стремится, чтобы работа была легче, проще и денежнее — и партия называет это материальной заинтересованностью! А тем, что нравится, можно заниматься в свободное время!

— Нет, а если бы, например, Курчатов занимался атомными реакторами в свободное время — имели бы мы их сейчас?

— Знаешь что, не путай глас божий с яичницей… (Ромбову казалось: на самом деле подобное выражение и звучит не так, и значит не то — но в записи он всё помнил точно.) …Скажи лучше: что он будет делать, когда мы сдохнем?.. (Дословно!) …Раздумывать ещё, на кого учиться? Или самому подыхать от голода? Он, видите ли, боится, что нелюбимое дело убьёт в нём жажду познания! Да если бы эта жажда познания в нём была, он не хватал бы в школе одни тройки!

— Ты же сам сколько раз говорил, что школьная программа неинтересна…

— Опять то же самое! У-стра-и-вать-ся в жизни надо! Умные люди к репетиторам обращаются, а не ищут, чего там хочется их… (В общем, части тела, обычно скрытой штанами.) …А у нас репетиторов, нет, так я сам даю ему дополнительные задания по математике — но он и их делает кое-как, и ещё психозы устраивает!..

(Итак, он… Сомнений больше нет. И ничуть не обеспокоен судьбой сына…)

…— Но может ли он всё время сидеть за этим? — в голосе Марии Павловны наконец прозвучал протест. — Если он так устаёт — почему должен работать больше других? Он же сколько раз говорил: ему хочется и просто отдохнуть! И что, нельзя? Последнему двоечнику можно, а ему нельзя?

— Не очень они болеют в этом возрасте, мы же не болели! Это вы… (снова ругательство) …врачи, напридумывали диагнозов, распустили их сопливые… (названа часть тела, которая «сопливой» не бывает) …а надо, чтобы они слова не смени вставить, когда говорит глава семьи! И так в морду бить, чтобы зубы летели, за малейшее непослушание! А с твоими… (снова ругательство) …я ещё рассчитаюсь!

— Ну, это уж ты не посмеешь… — с неожиданной решительностью заговорила Мария Павловна. — И ты, что, забыл, что не о чужом человеке говоришь? И мы даже не знаем — где он, и что с ним сейчас?..

(«И перевидел я подобной дряни всего за год! — подумал Ромбов. — На работе — полные ничтожества, а в семье бесятся…»

…А в записи дальше — длинный пропуск. То ли разговор прервался, то ли перешёл в шёпот — Ромбову лишь удалось разобрать похожее на: «…чтобы при нём замечаний в мой адрес не было!» При младшем сыне, что ли?..

Да, это подтверждало всё — и опасения Захара попасть под суд, если он постоянно слышал дома такое… Хотя — что сделали сами «обличители» подобного рода, чтобы жизнь стала лучше? И развелось их даже в самой партии…)

…— Да, борьба за независимость, — вне связи с предыдущим прозвучал тот же голос за хрустом бумаги (похоже, газеты). — Что, они сами не режут тех, кто им не помогает? Но какой-нибудь французский губернатор быстро навёл бы там порядок. А мы поддерживаем этих азиатов — а они не могут жить без войны. Индусы, сикхи, китайцы, вьетнамцы, афганцы — ну, а японцы вообще изверги… (Быстро изменил мнение о Японии!) …Вот мы говорим: атомные бомбы были, сброшены на Японию безо всякой необходимости, везде пишут, сколько было жертв — а нигде не пишут, что нам без этих бомб ни за что бы не разгромить их всего за месяц. У них же в войсках были смертники — понимаешь, смертники? — многозначительно выкрикнул психопат…

(Да, Ромбов мысленно назвал так уже без сомнений. И «реактивный психоз» не был случайным эпизодом…)

…— А простые солдаты на фронте знали о том, что сброшена бомба? — спросила Мария Павловна.

— Ай, что ты там знаешь! Факт тот, что они бежали, а наши занимали уже пустые позиции!

— Но смертники не бежали бы, а делали бы себе харакири, — резонно возразила Мария Павловна. — И мы же смотрели фильм: как наши перешли пустыню в таком месте, где японцы не ожидали! Да — и там, в фильме, я вспоминаю, солдаты точно не знали о Хиросиме…

(Да: «Через Гоби и Хинган»!)

…— А ты не слышала, что наступление наших войск и началось в день сброса второй бомбы? Об этом стоит подумать…

(«И откуда берутся такие? — снова не сдержался Ромбов. — Будто спешит обгадить всё, чего касается!»)

— …Это мы только говорим так, что не хотим жертв среди мирного населения — а как доходит до дела, то… — самоуверенно закрыв эту тему очередным ругательством, психопат перешёл на другую — И что Польша брала западные кредиты — это чушь. Она, как и Китай, во всём ориентировалась исключительно на нас. И вот везде, где мы лезем, бывают кризисы — а потом мы говорим, что это отступления от марксизма. Видно, отказались что-то отдать Польше, как всем всё отдают даром, чтобы добиться дружбы, хотя сами без штанов сидят. Во-о-от оно, преимущество нашего строя! Пожалели отдать им свою… (ругательство) …технику, вот они и решили выйти из-под нашего диктата. И те же исследования загробной жизни наши потребовали прекратить, и признавать только официальную философию…

(Однако мысль Ромбова — работала чётко и по-деловому. Итак, он верно понял, о каких явлениях речь; а теперь — и от чего понадобилась «отдушина»… И всё же задело это: «без штанов сидят»! И вспомнить прошедшую за год вереницу подследственных: хотели «жить как в кино»; «партия сама к 80-му году обещала изобилие»! И сам видел на экране, какое немыслимое богатство выдаётся за быт среднестатистической семьи, и знал безответственные прогнозы об «изобилии» к упомянутой дате — но… кто и должен был создать «изобилие», если не сами? А вместо этого — злобствуют, заявляя: им чего-то не дали! Будто государство, партия — внешняя, чужеродная им, мистическая сила!.. И тут же — все эти дутые сенсации…

«Так кем же и узурпирована область «чудес»! — напомнил Ареев. — Вот и… Атеизм — отдушина от религии, религия — от серости будней, будни — от мистики…»)

А в записи дальше был перерыв (отчётливый щелчок переключения), и лишь затем — тот же голос:

…— Да они там в космосе работает в идеальных условиях, что мы, не знаем? Обсуждать по космической медицине толком нечего, а пожрать даром хочется. Вот и придумали тему для доклада, лишь бы заседать вместо работы… А это же прокормись такой симпозиум… И всё — за наш счёт. Всё, значит, для блага человека… (Опять эта ублюдочная ирония над лозунгами!) …У американцев уже намечаются пассажирские полёты, все вопросы для этого давно решены — а тут болтают, чтобы скрыть бессилие. И какой смысл сидеть на орбите по двести суток — если американцы могут гонять такой же аппарат, как наш «Салют», по сто раз туда и обратно с шестью мужиками, а количество человеко-дней то же самое? А поставить бы наших академиков за станок, посмотрел бы я, чего они стоят…

(«А сам чего стоил бы за каким станком?»— тогда, при прослушивании, не выдержал Ромбов.)

…— Да дайте же наконец заснуть, — раздался в записи далёкий голос. — Нам через день уезжать, надо отдохнуть перед сборами. А своих детей надо хоть немного понимать, чтобы они не сбегали. И тут — надо иметь понятие об адаптации к невесомости, а не трепаться, как базарная баба, о том, чего не смыслите. Я уже догадываюсь, от чего он сбежал…

— Сам ты баба! — раздалось в ответ (и тут же издалека — звук, похожий на кваканье). — А это ещё что… Ах, откуда ж ты такая взялась…

(«Как?»— едва не вырвалось у Кламонтова.)

— …Ах, что ж ты людям спать-то не даёшь? — звучал уже далёкий крик в записи на фоне треска деревянных конструкций, будто кричавший лез через них. — А, стой, не уйдёшь! А, получай! А… (голос прервался, похоже, звоном лопаты о сетчатую ограду)…ю мать, зараза!.. (Скрипнула далёкая дверь, раздались приближающиеся шаги, и снова скрип, но уже рядом.) …Проклятая жаба! Орала всю ночь, спать не давала. Ну, я её в унитаз выкинул. А теперь давай спать…

(«Вот так замыкание! — удивлённо прокомментировал Мерционов. — И кто мог думать, что это отсюда!»

«Странно же иногда складываются образы событий, — согласился Вин Барг. — Даже поверить трудно…»

«Вернее, одни повторяются в других, — добавил Мерционов. — И только случайно можно узнать, что откуда… Но что дальше?»)

А дальше запись обрывалась — и, хотя Ромбов добросовестно прослушал остаток ленты, там больше ничего не было…

…И теперь, идя по утреннему городу, он думал: что делать с этой, так неожиданно доставшейся уликой? Неприятность из-за «странного» способа раскрытия одного дела у него уже была… (Хотя — тоже просто случайность, сюрприз судьбы: подонка в его присутствии представили как героя, он не мог смолчать — так и возникло, и раскрылось дело! Но начальство осталось недовольно…) А попытка случайного свидетеля помочь следствию — уж не «незаконные действия» с его, Ромбова, стороны…

Не разрешив сомнений, Ромбов сворачивал на улицу, где снимали комнату Кременецкие…

(«Интересно бы узнать и о том деле», — задумался Мерционов.

«Возможно, и узнаем, если связано, — ответил Вин Барг. — Но смотри: сейчас он войдёт…»)

…Подойдя к калитке, Ромбов как бы нерешительно прислушался. Со двора доносились приглушённые голоса и ещё какие-то звуки. Ромбов осторожно сунул руку в отверстие резного орнамента в двери под перекладиной — делая вид, что нащупывает крючок, расположение которого уже знал. Но этого никто не заметил, дверь бесшумно приоткрылась — и он, пригнувшись, вошёл. Два человека, стоя спиной ко входу, о чём-то разговаривали (в одном он узнал хозяина дома) — и не видели, как он, обогнув ступеньки, вошёл в проход между клумбой и стеной, куда выходили три одинаковых двери. И тут из-за самой дальней (в комнате Кременецких!) донёсся голос, не оставлявший сомнений:

— Ну, и чего достигла вся эта цивилизация? Кому нужны эти знания, открытия, которые идут на вооружение? — последовал тот же натужный хохот, так раздражавший Ромбова. — А люди только болеть стали больше от этой химии. Когда её не было, любой человек одной рукой поднимал то, что сейчас никто не поднимет и двумя. И жили спокойнее, и не знали никакого рака — ну, а чума… Что там эта чума? Ну, умирало по сто человек от города — и что? Самых слабых, тех, что и так бы сдохли… (Странно — Мария Павловна как врач ничего не возразила. Или её в комнате не было?)…А сейчас загадили всё отходами, запусками ракет испортили климат, школьную программу нагрузили так, что детям и играть некогда…

(Это говорил… тот же человек?)

— … А вот умные люди в странах, где можно свободно рассуждать, а не как у нас, — понизил тот голос почти до шёпота, Ромбову пришлось напрячь слух, — пришли к выводу, что если жить в гармонии с природой, отдельно от всей этой цивилизации — может открыться абсолютное знание. Только тут еще нужны всякие заклинания, упражнения, медитации — чтобы восстановить нормальный ход процессов тела, а не тот, который принят официальной медициной. А что мы знаем? Запускаем всякие там ракеты — и думаем, что это наши великие победы. А всё, что учат в школах, можно повесить на гвоздик в…

Он, наверно, хотел сказать «в уборной» (опять же вопреки тому, что ночью осталось в записи) — но тут раздался грохот резко отодвинутого стула, захлопнулась крышка чемодана, и — два человека встали по разные стороны стола, пытаясь выхватить один у другого какой-то предмет, а третий поспешно задвинул чемодан под кровать (так определил Ромбов на слух)…

— Отдай, сволочь! — завопил истеричный голос, точно как в начале записи. — Отдай, сукин гад, а то убью!

Кто-то, пытаясь достать другого, плюхнулся животом на стол; раздался удар явно о человеческое тело — и два или три громких крика наложились один на другой. Напрасно Ромбов пошёл сюда один — не рассчитывая на подобное! Но мог же заглянуть в окно — как посторонний, которого привлёк шум…

Он едва успел увидеть человека в расстёгнутых брюках и рваной майке (тот рванулся, держа не то пластиковый кулёк, не то тетрадь голубого цвета) — и Марию Павловну, склонившуюся над кем-то, лежащим на полу. (А тому, в рваной майке, бежать было некуда — разве через забор к соседям, но и то, при далеко неспортивной комплекции, вряд ли…)

Секунды, как показалось Ромбову, удлинились в несколько раз… Но вот преступник (уже можно так называть) выскочил из-за грохнувшей о стену двери, рассчитывая пробежать мимо; Ромбов, мгновение назад делавший вид, что смотрит в другую сторону — встал у него на пути и вывернул руку с тетрадями (да, не одной — несколькими) за спину, но сам не удержался на ногах — и оба через низкую ограду полетели прямо на клумбу… С отчаянием обречённого тот рванулся — но долей секунды раньше его рука разжалась, и тетради, выскользнув, остались у Ромбова. Преступник вскочил и бросился к туалету, на бегу делая движения, как если бы рвал в клочья тетради, которых у него уже не было… Ромбов мельком взглянул на дверь комнаты — но оттуда никто не спешил преступнику на помощь, зато со стороны туалета — раздались громкий крик и бульканье, будто кто-то захлёбывался водой. Быстро зажав тетради под мышкой и перескочив ограду клумбы, Ромбов понял… Преступник в самом деле заткнул унитаз лягушкой, за ночь затопило туалет и часть двора — и хозяин был занят извлечением лягушки из трубы, когда преступник, поскользнувшись в луже, плюхнулся ему под ноги — и от неожиданности… сел тому на голову, а тот черпнул ртом воды из унитаза!..

(«Ну и совпадение, однако! — отметил Мерционов. — Ну и параллели!»

Хотя — ситуация, достойная того, кто в ней оказался…)

…Ромбов вывернул уже насмерть перепуганному преступнику руки за спину, рывком поднял его из лужи, продолжая держать под мышкой тетради — и откуда-то из майки преступника выпала перерубленная лопатой лягушка, которой был заткнут унитаз… А хозяин дома, опомнившись раньше остальных, успел схватить бельевую верёвку — и преступник был привязан к столбу прежде, чем сам успел опомниться…

Кто-то вдруг навалился на Ромбова сзади — но Ромбов без труда стряхнул его, и тот тоже шлёпнулся в лужу.

(«А это ещё кто?»— удивился Мерционов.)

…— В чём дело? — Ромбов, оборачиваясь, раскрыл служебное удостоверение.

— Так вы из «органов», — пробормотал, поднимаясь и отряхивая воду, человек небольшого роста и неопределённого возраста.

— А зачем вмешиваетесь, не зная, кто здесь кто? Чем я-то похож на преступника?

— Ну… мне было бы стыдно, если бы не вмешался…

— Ладно, бывает, — уже мягче ответил Ромбов. — Не впервые. Но это в фильмах сразу видно, кто хороший, а кто плохой. И это там, даже если не знаешь, в чём дело, нельзя остаться в стороне, иначе — «тpyc». А наяву надо знать, прежде чем вмешаться…

(«Или опять какой-то вектор? — добавил Мерционов. — И это бывает чаще, чем мы думаем?»)

…— Ах, это вы?.. (Ромбов, обернувшись, увидел Марию Павловну, а рядом — её младшего сына, с огромной ссадиной во всё левое предплечье.) …Но зачем же так? Он погорячился немного… Мы все переволновались. Развяжите его…

— А это и есть тетради, о которых вы говорили? — тихо, чтобы не слышали остальные, спросил Ромбов.

— Да, они. Но я не знаю — что в них, и почему он оставил… Я сама только сейчас обратила внимание: когда мой младший хотел их откуда-то перепрятать, а муж заметил… Но там и почерк трудно разобрать без очков, а кое-где ещё шифр…

…Ромбов быстро перелистал тетради. Две — были полны убористым текстом (и в одной он действительно прерывался рядами непонятных знаков); в третьей — лишь детские рисунки… Но почему Захар их оставил? Снова загадка!..

(«Как… — забеспокоился Мерционов. — Он, что, просто забыл?»

«И это уже часть реальности, — добавил Тубанов. — Сложилось, когда Ромбов увидел…»

«Если бы хоть лягушку заменить какой-то тряпкой, — предложил Кламонтов. — Никто не заметит разницы.»

«А этот дурак — за тряпкой и гнался? — переспросил Ареев. — Хотя вообще… можно подсунуть под удар лопатой, если ситуация позволит!»

«Тем более, как он заткнул трубу лягушкой? — сообразил Кламонтов. — Конечно, парадокс!»

«Да я всё понимаю… И мышеловку, было, спустили по ходу операции, — вспомнил Ареев. — Но не излишний риск? Ладно, давайте слушать…»)

…— И что теперь будет? — осторожно спросила Мария Павловна, указывая на привязанного к столбу мужа.

— Начну с того, что есть свидетели вашего ночного разговора, — начал Ромбов. — Вернее, он даже записан на магнитную ленту. Случайно или не случайно, но так получилось: в соседнем доме работал магнитофон. А вы будто не понимали, что это за человек…

— То есть как… магнитофон? И есть запись?

— Да, и характеризует вашего мужа в самом отрицательном плане. А данный случай — попытка уничтожения доказательств, каковыми являются тетради Захара…

— Но доказательств чего? — ещё больше растерялась Мария Павловна.

— Того, какие разговоры он мог слышать дома, и как поступали с ним самим! Я же говорю: случайно или не случайно, но всё это есть в записи. И это — уже не просто антисоветская клевета в частном порядке. Кстати, телесное повреждение у вашего младшего сына прибавится сюда же — и вряд ли снова сойдёт как «реактивный психоз»…

— Но что он такого сказал… Это же… было у него на работе! На лекциях…

— Знаю, так иногда говорят, — Ромбов уже хотел сам как-то поддержать Марию Павловну. — Якобы откуда-то «из центра» приезжает лектор, и оглашаются малоизвестные факты прошлого, исторические тайны… Что ж, если кто-то на работе у вашего мужа выдаёт себя за лектора, и позорит партию от имени партии — с ним разберутся органы госбезопасности. Но вы… Как могли не понимать, чего всё это стоит? Это же просто злобный, бессвязный бред!

— И… всё есть в записи? — снова переспросила Мария Павловна.

— Да уж что есть, то есть! Смертники на японском фронте, партия, которая многое «не признаёт», «подвалы обкома»…

— Ну, сказал что-то не так от волнения: ведь старший сын неизвестно где…

— И об отношении к старшему сыну — тоже есть немало, так что какое «волнение»! Не понимаю, кого вы выгораживаете — и как сами могли не видеть, что к чему…

— И… что теперь?

— Теперь? Видимо, дойдёт до психиатрической экспертизы…

— А… я? И что будет с моим младшим? — вдруг побледнела Мария Павловна.

— Да, вы нужны ему… и Захару тоже. Я уверен, мы его найдём, — ответил Ромбов.

— Так я не… Против меня вы ничего не имеете? — переспросила Мария Павловна, словно ещё не веря себе — и Ромбов понял:

— Ах, вот оно что! Он и вас настроил так, будто сейчас 30-е годы? Хотя с этими 30-ми до сих пор не всё ясно…

(«Но Ромбов — человек нашей версии! — с облегчением понял Ареев. — А вообще всё как-то переплетается из «нашей» и «не нашей»…»

«Кстати: а милицейские рейды 83-го года по баням и парикмахерским? — почему-то вспомнил Тубанов. — Это хоть было на самом деле? Кто-то их видел?»

«А это уж из «не нашей», — ответил Ареев. — Хотя, говорят, бывало. И потом оправдывались: нас испортила «система», сами-то мы хорошие! И тут — где, в какой точке, что исправить?»

«Ну, что, — ответил Кламонтов. — Саму природу самца-насильника, а не мифическую «систему». А этой проблеме — миллионы лет, куда вагон не достанет. Вот только так, как Тинилирау, и можно решить…»

«Опять отвлеклись, — напомнил Вин Барг. — Давайте слушать!..»)

…— Но откуда это прямо-таки неистребимое желание нагадить в святом месте? — не сдержался Ромбов. — Начал с неурядиц у себя на работе, ввернул сюда ещё всякие слухи о нашем отставании от Запада, пройдясь заодно по бомбардировке Хиросимы, проблемам Польши, Афганистана — всё в одну кучу! Кстати, а «подвал обкома» — о чём это?

— Ну, тоже был слух. Что-то о Средней Азии… Уже не помню точно…

— Ах да, верно! В Сибири, например, можно услышать, будто во Львове до сих пор стреляют на улицах; в самом Львове — что-то подобное же про Сибирь; а у вас, значит — про Среднюю Азию? Главное — подальше от дома, чтобы никто не мог проверить! Зато можно возвышаться над «обыкновенными» людьми знанием тайны — и неважно, что и как придётся оболгать для этого…

(«Да, «наша» версия! — подтвердил Ареев. — В «не нашей» сотрудник «органов» и говорил бы не так!»

«Так где всё сломалось? — задумался Тубанов. — Когда и на чём? Откуда… те, из «не нашей»?..»)

…— А теперь у Захара в тетрадях какие-то шифры, — почти шёпотом продолжал Ромбов (хотя они и так отошли в сторону). — И мне придётся взять их с собой, чтобы прочесть. Правда, из записи я понял: он не воспринял взгляды вашего мужа… Но всё-таки что-то зашифровано, и вопрос — зачем? Так что, если есть мысли о его возможных тайнах, какой-то двойной жизни — скажите сразу…

— Ну, откуда? Я же говорила, как он вообще трудно сходится с людьми. Хотя… — Мария Павловна снова побледнела. — Вы знаете: вот то, что он говорил — хотел бы найти для чего-то надёжных людей… Но нет, сам бы он ни на что такое не решился… Во всяком случае, я не представляю. И найти других таких людей, как он сам… Я вам даже могу сказать такое: он когда-то посылал сам себе письма, чтобы создать видимость каких-то связей. Но это — давно. Детская фантазия…

— Чтобы хоть чувствовать себя не в одиночестве, если реально его никто не понимает, — и тут не сдержался Ромбов. — И взрослые так пользуются его зависимостью от них…

— Ну, я… как-то не думала. Не совсем понимала, наверно — чтó это для него. Или… думаете, он всё же нашёл кого-то? О ком и я не знала…

— Нельзя исключать и такую возможность. Хотя вы утверждаете, что он во всём доверял вам — но сами подумайте: много ли тут оснований для доверия? Вы видите фактически насилие над ним, и терпите это…

— Да, как же это я не понимала… Но хоть бы он вернулся… Хоть бы с ним ничего не случилось…

(«А этот так и будет торчать там связанным? — спохватился Ареев. — Никто не вызвал машину?»)

Но тут за калиткой и раздался внезапный скрежет тормозов — и всё стало меркнуть…

…— Обрыв связи, — сказал Вин Барг. — А тряпка, по-моему, тряпкой и была. Он её сразу и схватил, а не лягушку…

— А «лягушачья» форма нам просто померещилась? — понял Ареев. — Увидели, что ожидали увидеть? Да, знаете, возможно! А то для лягушки это «нечто» великовато — но… не жаба-ага же ему здесь подвернулась!

— А как вовремя проснулась та девушка! — вспомнил Тубанов. — И магнитофон был наготове! И это, что — само собой, без участия каких-то наших предшественников?

— Кажется, с участием, — подтвердил Вин Барг. — Кто-то «отсюда» уже был там… Да, вагон предупреждает: надо ничего не расстроить! Там всё уже сложилось! И тряпка — действительно тряпка, по лягушке он не попал…

— Ладно, с этим отбой, — согласился Ареев. — Тем более, к 14 часам быть на пляже с аквалангами. А до того хорошо выспаться…

— Будем спать, — ответил Мерционов. — Разве что… проверим сперва на той же песне:

— Я ЯК-истребитель, мотор мой звенит,

Небо — моя обитель…

— …А тот, который во мне сидит,

Считает, что он — истребитель…—

добавил Тубанов. — Звучит без изменений. Так, как ми знали…

— Но… перед этой связью, я забыл сказать — крутилась какая-то странная считалка, — вдруг вспомнил Мерционов:

— Жили-были, жили-были,

Воровали-доносили…

— …Воевали-голодали,

Недодали-пострадали…—

удивлённо продолжил Тубанов. — Да, у меня тоже… Значит, точно: вот тут и узел!

— Ладно, всё равно спать, — после недолгого молчания ответил Мерционов…

«И на чём повисла мировая история… — думал Кламонтов, глядя с полки уже на ярко-синее утреннее небо за окном. (Сам вагон, впрочем — стоял в режиме невидимости, в конце самого отдалённого тупика вокзальных путей, куда и из работников дороги обычно никто не подходил. Хотя тоже проблема: Тубанову, Мерционову и Арееву предстояло выбраться с аквалангами пригнувшись, сквозь заросли высокой травы. И тоже, как это будет: когда либо станут перелезать забор в сторону поля, либо — всё же лучше и вернее — двинутся тропинкой вдоль путей к временному зданию вокзала?.. Эта ветка здесь, в 1983 году, была ещё новой, постоянный вокзал не построили — хотя позже, в 1986-м, Кламонтов уже видел его. Тем давним летом, перед поступлением в университет…) — Но в общем пока всё нормально: та ветвь, что знаем! От какой же точки где-то вблизи — пошла «не та», где якобы «воровали-доносили», и ничего больше? И это — тот, главный узел? Даже не верится…»

59. ОБОРВАННЫЙ ПОИСК

С шифром оказалось неожиданно просто — всего за какой-то час, почти с ходу, Ромбов сам разгадал его! Будто кто-то подсказал первый шаг — и стал разматываться весь клубок. Но увы, того, что «размоталось» — Ромбов никак не мог ожидать…

…Итак: сперва было повторное, уже «официально», в присутствии Марии Павловны, прослушивание записи — где она всё подтвердила (вновь объяснив факт такого разговора лишь общим волнением, собственно же её отношение осталось неясно Ромбову, и это было неприятно: неужели на человека с высшим медицинским образованием можно произвести впечатление такими «доводами»? (Хотя, недавно слышал же: и некий преподаватель вуза, на публику клянясь в верности атеизму и материализму — тайком хранил в служебном сейфе… инструкцию по лечению заразных болезней экстрактом сырой репы, будто полученную при занятиях хатха-йогой вовсе невесть откуда…

(«Точно! — откликнулся Мерционов. — А интерес к этому — показатель дикости и необразованности!»)

…И откуда это — при нынешнем уровне образования? И как правило — за пределами своего рода занятий! А их слушают, развесив уши: мелкого заводское чиновника — о программе «Шаттл», такого же чиновника из вуза — о тайнах йоги! Пусть и явный бред, и отдаёт злопыхательством! И на это — попадаются такие, как Захар…

…И тут же, после мгновенного перебоя в записи — стали видны три тетради в одинаковых серо-голубоватых обложках. Внешне их отличали лишь крупно выведенные цифры — очевидно, какие-то номера: 206, 221 и 277… (Или особые кодовые обозначения, смысла которых Ромбов — а значит, и Кламонтов — не понимал?) И почему Захар оставил их — неясно! А тут ещё загадка: Мария Павловна помнила, как дома при сборах положила в чемодан три тетради того же цвета — но начало каждой было занято рисунками рукой младшего сына, текстов же почерком старшего, тем более зашифрованных, она не помнила, да и были ли нoмеpa — не обратила внимания! Теперь же такой оказалась лишь тетрадь 221 — и её, как не представляющую интереса для следствия, Ромбов мог просто вернуть Марии Павловне — но вот две другие…

(«Он просто взял не те! — понял Тубанов. — А эти скрывал среди вещей! Это же не одежда, их спрятать проще! И значит, готовил побег заранее! Но потом перепутал…»

«Точно! — понял и Мерционов. — Те взял для маскировки! И всех было не три, а шесть — что его и подвело!»

«Давайте не отвлекаться, — ответил Ареев. — Чтобы помочь ему, надо знать все обстоятельства!»

«Верно, тут бы и нам не перепутать», — согласился Вин Барг.)

…И Ромбов, кажется, понял: реально тетрадей было больше. Одни — с серьёзным текстом, другие, похожие — для прикрытия… Но мог ли Захар так глупо спутать свои тетради с тетрадями брата, готовя побег? Или… тетради из потайного места (например, за подкладкой чемодана) доставал не он? Но тогда — опять гипотетический сообщник? (Или… им в каком-то смысле и был брат — который после случая на пляже до сих пор молчал? Нет, вряд ли. И знал, скорее всего, немного. Зато чужой, роясь в чемоданах, мог перепутать тетради… Но получается, Захар не проверил, те ли взял — не обратив внимания даже на так крупно выведенные его почерком номера? Не говоря о прочих сложностях — которые привносила версия о сообщнике. Нет — скорее просто, по неясной причине, перепутал сам…

«А текст… не увидим?» — разочарованно подумал Кламонтов…)

…Но вот Ромбов — то ли снова, уже дома, выложил тетради на стол; то ли начал вспоминать своей удивительной «фотографической» памятью» — и… стал виден текст! (Кажется — в начале тетради 277, той, где шифра не было…)

«…ХФК, в которую Аларафиаи вступил в 2931 году, оставалась малочисленной ещё и потому, что человечество Аорары было глубоко разъедено преступностью, и честных людей удавалось найти с большим трудом, к тому же часто случались ошибки и провалы…»

(Такой была самая первая фраза!

Кламонтов не мог не вздрогнуть: «Аларафиаи», «Аорара»!)

«…Незадолго до сообщения о постройке дамбы включить следующее:

«Вот тут-то мы и поняли, чего стоило и чем могло обернуться наше стремление «самим совершить свою историю». После того, как нас осталось всего 20 тысяч, а…» (не разобрать исправленное слово) «… — 6 миллиардов, уже и речи не могло быть о человеческой гордости. Теперь, чтобы добиться победы, нужно было создать огромное количество искусственных разумных существ, наделённых человеческой эмоциональностью, а не только интеллектом, и также…» (дописано над строкой явно потом, стержнем другого цвета) «…коммунистической нравственностью и мировоззрением — диалоров…»

Но аорарианам удалось создать лишь сто тысяч диалоров. Потому первая попытка революции, когда те, кто играли роли «инопланетных послов», были разоблачены, не удалась.

В автобиографии Аларафиаи упомянуть, что он всегда был за постройку диалоров, но из-за сложности самой социологической проблемы не все были убеждены в правильности и справедливости такого решения. Кроме того, он был за объединение всех прогрессивных сил планеты…»

(«Итак, намётки фантастической повести, — понял Ромбов — или вспомнил, как понял в первый момент. — Вот над чем работал… И зачем было мешать?»)

«…В упоминании о периоде всеобщего развала добавить:

«И хуже всего было то, что в этот период развала ассигнования Тиоме-Легоро и других милитаристских стран на вооружения всё росли, и создавались всё новые виды оружия, а мирные договоры и дружественные встречи стали лишь проявлением дипломатический трусости. Но, с другой стороны, если бы Тиоме-Легоро начала войну против Лоруаны — кто смог бы противостоять ей? Большинство партийных кадров, членов Социалистического Союза Молодёжи, и просто государственных служащих, подозрительно часто козырявших «правильными» лозунгами, сразу пошли бы в услужение к врагу. Ведь своих убеждений у них не было, были только непомерно раздутые личные потребности и нежелание приносить пользу обществу. По росту преступности и наркомании Лоруана уже догоняла Тиоме-Легоро, в жестокости по отношению к природе — тоже.»

Затем упомянуть о борьбе за мировое лидерство между Тиоме-Легоро и Орхэлой…»

(«И… Лоруана?!»— Кламонтов едва справился с ознобом.

«Но какая «Орхэла»? — поражённо вырвалось у Вин Барга. — Какая «Тиоме-Легоро»? Нет у нас там ничего подобного!»

«Или «Орхэла» и есть… искажение слова «Фархелем»? — предположил Тубанов. — Но и то… какая связь с вашей историей?»

«Вот я и говорю! — подтвердил Вин Барг. — Но тут же — «Лоруана», и… этот «Аларафиаи»!..»

«Тихо, а то услышит!»— спохватился Ареев…)

…Но нет — Ромбова смутило иное. Вот эти «партийные кадры», «Социалистический Союз Молодёжи»… Неужели Захар всё же набрался чего-то от отца, слушая злобно-бредовые разглагольствования? Как не хотелось в это верить!..

«…После сообщения о начале третьей войны:

«Но, едва начавшись, война быстро закончилась. И воюющие стороны поступили так вовсе не из благородства. Во-первых, их ядерные потенциалы были так высоки, что даже незначительная часть вооружения Лоруаны могла оказаться смертельной для всей планеты. Поэтому у них были все основания бояться за собственную безопасность. А, во-вторых, правительства как Лоруаны, так и Тиоме-Легоро вовремя смекнули, что выгоднее будет использовать природу совместно, чем уничтожить сразу…» (От Кламонтова не ускользнуло удивление Ромбова.) «…Они уже давно смотрели на природу как на свою колонию, из которой можно сосать все соки без зазрения совести» а высосав — перебраться на соседнюю планету, Аллоинapo. Впрочем, там мы не дали им развить свою колонию — но это произошло позже.

«Ах, вот оно что…» — подумал Тубанов, вспомнив развалины города на Аллоинаро…»

(«Как? Мне не показалось?»— ещё более поражённо вырвалось у Тубанова.

Да… уж такого немыслимо было ожидать!)

«…«А пока, — продолжал читать перевод координатор, — сверхцивилизованные и технически оснащённые подонки всей планеты, которым было безразлично, кого убивать, бросились довершать ущерб, нанесённый планете войной. Мы же в это время только строили космический корабль, который должен был доставить на Аллоинаро наших людей и диалоров для уничтожения там колонии…»

(«Или просто мерещится что-то знакомое — в другом, похожем?», — спросил Ареев.

«Но мы видим тетради как бы через него! — ответил Вин Барг. — А что ему тут знакомо?»

«А Тиоме-Легоро? — добавил Тубанов. — На что, знакомое нам, похоже это?..»)

«…Про Угалариу — упомянуть, что при нём к бракоделам и расхитителям применялась вся строгость закона… То же самое сказать и про Флаариа…»

(И Ромбову откуда знать — что на другой планете, в параллельном мире, действительно — государство Лоруана, а там — премьер-министр Ларакадо Угалариу, предшественник Сириолы Адахало? Правда, «строгостью» запомнился скорее Морокоду — да и при чём Флаариа, директор интерната?)

«…Про вторую войну — подробнее: «Конечно, всё это время капиталистические государства не оставляли попыток покорить Лоруану — в то время крупнейшее из двух социалистических государств планеты. Ещё сразу после революции началась капиталистическая интервенция. После того, как она была разгромлена, то тут, то там вспыхивали пограничные конфликты, империалистические державы сколачивали военный блок для войны с Лоруаной. Параллельно крупное империалистическое государство Даларемо, народ которого был объявлен «высшей расой», готовилось покорить весь мир. И даже то обстоятельство, что Угалариу подписал с его правителями мирный договор, не остановило вероломных нацистов…» (Исправлено, прочесть было трудно, но по смыслу — дата?) «…они начали войну со ввода армии в государства, находившиеся к западу от Лоруаны, а затем, без объявления войны, пересекли её границу»…»

(«Но у нас ничего подобного не было! — снова удивился Вин Барг. — И Даларемо на Севере, к западу от Лоруаны — Шемрунт! На тех же 30-50-х широтах, только южных!»)

«…После окончания кровопролитной войны в одном из городов побеждённой нацистской державы — Кертаме — собралась конференция по решению её дальнейшей судьбы. Но «союзники» Лоруаны…» (так, в кавычках!) «… — капиталистические государства Кыаларо, Тиоме-Легоро и Лоррео, целью которых в войне было ослабить обе стороны, чтобы затем была возможность навязывать им свою волю — также послали на Кертамскую конференцию своих представителей. И вот, несмотря на то, что нацизм уже был разгромлен, конференция приняла решение разделить территорию Даларемо на четыре «зоны оккупации», предоставив в них власть странам-победителям. Даларемский народ практически оказался лишённым права самостоятельно решить свою судьбу. Получалось, что прежде Угалариу подписал мирный договор с нацизмом Даларемо, а воевал — с её народом. Почему он не решился отступить от правил дипломатии и высказать в лицо таким «союзникам» всё об их истинных целях — непонятно. Итогом этого дипломатического соглашательства стало то, что только «зона оккупации» Лоруаны впоследствии стала социалистической страной, а три других вновь образовали капиталистическое милитаристское государство, которое сыграло не последнюю роль в третьей войне. Кстати, и западная часть столицы Даларемо, так же разделённой на части, как и вся страна, стала впоследствии третьим, отдельным государством на её территории, и работы по созданию ядерного оружия, начатые в Даларемо, были продолжены в Тиоме-Легоро…»

…Ромбова будто током ударило — когда прочёл это! Явные параллели со второй мировой войной на Земле — но как чудовищно искажённые! Или… он не понял, тут — иное? Но всё узнаваемо: нацизм, конференция, «зоны оккупации»! Хотя… кто тогда, вышло, «подписывал договор с нацизмом, а воевал с народом»? И какая страна — под каким названием?..

(«Но этот Кертам! — не мог не заметить Кламонтов и другой странной параллели. — Это же не тот, реальный Кертан на Каймире!»

«Конечно, нет, — подтвердил Вин Барг. — Там и войны такой не было, и никакой подобной конференции по итогам…»

«Но столько совпадений… Что всё это значит? — не выдержал Ареев.»

«Подожди, узнаем, — ответил Тубанов. — Пока всё внимание — туда…»)

«…Сама же Даларемо стала одной из крупнейших капиталистических стран Аорары. Она поддерживала в своё время раздуваемую в Тиоме-Легоро кампанию в защиту якобы нарушаемых в Лоруане прав человека. В ней же открыто устраивали свои сборища остатки недобитых нацистских банд и бешеными темпами производилось вооружение для новых войн. Причём, хотя на социальные нужды самой Даларемо средств из бюджета едва хватало, на вооружение шли такие средства, каких с избытком хватило бы на социальные нужды населения всей планеты…»

(«Что же такое тут Лоруана?» — с ещё большим недоумением подумал Ромбов.)

«…После фрагмента о периоде развала: «И никто не знал, как воспрепятствовать нависшей над Аорарой смертельной угрозе. Некоторые люди, правда, понимали, что нельзя по-прежнему мириться с живущими в нашем обществе преступниками, как это было до сих пор…» (Речь — вновь от имени Аларафиаи?) «… — но их никто не слушал. Аорариане привыкли к тому, что, если есть правительство, есть и оппозиция, и, если есть закон, есть и его нарушители. Существовало также мнение, что в обществе невозможно никакое единомыслие, непременно должны быть особые… со своими…» (Не разобрать из-за исправлений.) «…Кроме того, по недавно принятой новой лоруанской конституции, следовало уважать суверенитет других государств и проводить политику невмешательства в их внутренние дела. Мало кто понимал, что надо сплотить все прогрессивные силы Аорары, в глубокой тайне подготовить мировую революцию, разоружить одним внезапным ударом все реакционные государства — и провести коммунистические преобразования по всему миру. И сделать это нужно было с привлечением искусственно созданных кибернетических людей — диалоров. Ведь среди молодёжи людей коммунистических убеждений осталось очень мало, а старшее поколение — как минимум состояло из безразличных ко всему приспособленцев и эгоистов…» (Позже дописано: «да и создать достаточное количество диалоров можно было на подпольных предприятиях самых технически развитых стран — таких, как Тиоме-Легоро — а тайно ввести туда войска вряд ли было возможно».) «…Но в том-то и беда была, что дворянски понятая честь своего человечества была для многих дороже, чем сама родная планета! Людям Аорары непременно хотелось совершить свою историю самим. Они ещё не осознали, что перед лицом такой опасности нельзя уже думать об уважении суверенитета и чести своей цивилизации. А смерть наступала…»

(«Но… какой опасности? — снова не понял Ромбов. — Войны? Капитализма? Экологической катастрофы? Но почему нельзя «совершить свою историю самим»? Что это значит?»)

«…Положение усугублялось ещё и тем, что империалистические державы, не останавливаясь на уже существующих видах смертельного оружия, создавали всё новые, в том числе — массового поражения. За один только…» (не разобрать исправления) «…год в Тиоме-Легоро были созданы низколетящая крылатая ракета, нейтронная бомба, предназначенная для уничтожения исключительно белковой материи, и продолжен выпуск нового типа боевых самолётов…»

(И уже точно о Соединённых Штатах!)

«…А в Лоруане тем временем продолжали подписывать мирные договоры и уважать суверенитет. И лишь очень немногие понимали, что есть только один выход: подготовленным в глубокой тайне ударом обезоружив сразу все ведущие реакционные державы планеты, отвести от неё смертельную угрозу, а затем — начать прямое поголовное уничтожение всех потенциальных военных преступников. Но их никто не слушал…»

(Две крайности, два полюса! Капитализм и социализм, полутонов нет!)

«…В абзаце о разрушении природы упомянуть, что в интересах сельского хозяйства широко применялась генная инженерия, уже использованная для…» (что-то вычеркнуто) «…в Тиоме-Легоро. И далее: «Всё это делалось для того, чтобы удовлетворить потребности непомерно разросшегося человечества…» (ещё вычеркнуто) «…пожирающего всё на своём пути. А политику снижения рождаемости проводила лишь одна страна — Фаллоаро — где плотность населения превзошла все мыслимые нормы. Планета приносилась в жертву человечеству — и, казалось, не было силы, способной спасти её…»

(Итак, уже перенаселение..)

«…Ещё добавить, что в семьях, где оба родителя работали, дети легко попадали под влияние улицы и пополняли ряды преступников и пьяниц…

В правительствах планет, входящих в ФКП, Председатель Высшего Выборного Совета был обязательно диалором, так как целой планетой один человек руководить не может…»

(Итак, эти «диалоры» — были уже высшими в сравнении с человеком существами?)

«…Вскоре после создания ХФК: «И вот тут-то мы поняли, в чём дело. Люди Аорары не могли разрешить свои проблемы из-за присущей им гордости за свою цивилизацию…» («А как же иначе?» — удивился Ромбов.) «…Они хотели непременно создать свою историю сами, без помощи диалоров. Да и социологическая проблема…» (взаимоотношения людей с диалорами?) «…была так сложна, что и между разными группировками ХФК вокруг неё нередко вспыхивали разногласия. Надо было срочно искать выход. И Радано его нашёл…»

(Уже «Радано»!.. Хотя… Ратона Иагана — наверняка ни при чём? Но столько совпадений!)

«…Сто семьдесят третьего по счёту диалора снабдили добавочным мозгом. Получилось существо, превосходящее человека по своим умственным способностям. К тому же он, как и все диалоры, был лишён дворянского понятия гордости и чести. Теперь было кому доверить решение аорарианской проблемы…»

(Странный «выход»! Он один решит всё за всех?)

«…И он подтвердил правоту тех, кто выступали за постройку диалоров. Мы снова взялись за прерванную спорами и разногласиями работу. Но теперь гонка вооружений, покорение природы, разрушение естественных биоценозов и преступность продолжали расти такими темпами, что твёрдой уверенности в победе у нас уже не было…» (Говорил — всё тот же Аларафиаи?) «…А ведь, если бы не наш либерализм по отношению к преступникам, не слишком позднее освобождение от иллюзий «скорого наступления коммунизма», и не политика невмешательства во внутренние дела других стран — мы начали бы действовать раньше, и победа была бы обеспечена…»

(Но победа над капитализмом — чего? Разве это коммунизм?)

«… «В конце истории Аорары: «Долгое время мы со своей стотысячной армией диалоров даже не знали, как приступить к борьбе со стремительно растущим человечеством. Но вот наконец, в…» (и тут за исправлениями не разобрать цифры) «…году четвёртый из династии Вээртоо, видимо, испугавшись и таких малочисленных сил — или, может быть, руководствуясь другими, непонятными для нас соображениями — распорядился создать так называемую «камеру управления». Там находился пульт, с которого можно было в любое время отключить или вовсе вывести из строя практически любое промышленное предприятие или военный объект на планете, а также всех роботов-охранников и роботов-слуг в домах людей на любой территорий Аорары. «Камера управления» располагалась в подвале дворца Вээртоо. Чтобы проникнуть туда, надо было создать такие условия, при которых вся дворцовая стража будет отключена. А это было возможно только при появлении инопланетян — Вээртоо, помешавшийся на атеизме, и насаждавший, его по всей своей империи, не допустил бы разглашения сведений об их существовании…»

(«При чём здесь атеизм?»— с ещё большим недоумением подумал Ромбов.)

«…Но, кроме того, для покорения космоса, чем он был также одержим, ему необходимы были переговори с инопланетянами, какими бы те ни оказались…» (Впрочем, эта фраза зачёркнута и заменена на другую: «…Кроме того, он надеялся, что в контакте с инопланетянами ему откроются новые возможности покорения космоса…»)

(«И даже просто нелогично, — понял Ромбов. — Он не успел всё продумать. Или я не всё понимаю…»

«Так он же учился в школе! — Кламонтов едва сдержался. — Что и когда тут продумать?»

«Но столько странных совпадений, — добавил Вин Барг. — И откуда сама информация, как пришла к нему?»)

«…И вот мы…» (продолжался текст Кременецкого снова от имени Аларафиаи) «…решились на сложную и рискованную операцию. Вначале с помощью наших космических аппаратов был имитирован взрыв инопланетного звездолёта. Затем «делегация инопланетян», составленная из двенадцати особым образом перестроенных диалоров, была отправлена во дворец. Но тогда мы ещё не знали о том, что эти выродившиеся подонки, в прямом и переносном смысле потерявшие человеческое подобие, изобрели дьявольское оружие — каафирнал, позволявшее им читать чужие мысли и убивать живую материю с помощью микроволнового излучения. Именно этим оружием дворцовая охрана и воспользовалась для разоблачения и убийства всей нашей «делегации». И только тут мы со всей отчётливостью поняли: самостоятельно справиться с этим выродившимся миром лязгающей и дымящей техники, отравляющей и сокрушающей всё вокруг себя, и полулюдей-полу…» (опять исправления) «…с их мелкими и эгоистичными интересами мы уже не в силах…»

(«83-й год, — напомнил Кламонтов. — А «Гостья из будущего» вышла на экран в 85-м…»

«Нет, это не тот «миелофон», — уточнил Ареев. — Тем, по крайней мере, не убивали!»)

«…И вот к ближайшим звёздам — 1 Восточной Мыши (вашему Солнцу), 1 Призрака (Сириусу), 2 Малого Призрака (τ Кита) и 2 Восточной Мыши (α Центавра) — нами был послан сигнал бедствия с зовом о помощи. Сразу три послания мы отправили потому, что не знали, какие сообщения достигнут цели, и кто откликнется на них первым…»

(Да, в тексте — «три», хотя упоминались четыре звезды!

«Итак, на их небе Солнце и α Центавра рядом, — подумал Ромбов. — И Сириус — близкая звезда. А Процион не упомянут… Где бы это?»

«Где-то… среди южных зимне-весенних созвездий Земли, — задумался и Тубанов. — Примерно за α Центавра, но дальше. И τ Кита недалеко… ε Эридана? Нет, то в стороне…»

«И Процион от неё не так далёк, — добавил Ареев. — Нет, это южнее…»

«Да о чём вы? — вмешался их Вин Барг. — Какой Процион? Кому посылать туда зов?»

«И то верно! — спохватился Тубанов. — Какие планеты там, где есть белый карлик?.. Хотя… а он — о чём?»

«…И правда: о чём? — спохватился Ромбов, заставив вспомнить об осторожности. — Хотя проходят астрономию только в 10-м классе… но сам-то интересовался! Вот только всё ли знал об эволюции двойных систем? Как оболочка бывшего красного гиганта, становящегося белым карликом, перетекает к соседней звезде — тому же Проциону… Какая планета выдержит? Или… по замыслу — не знали сами аорариане? Но что получается в целом?..»)

…Итак, речь — о зове на помощь. Летящем сквозь космическое пространство крике отчаяния запутавшейся в своих проблемах цивилизации Аорары… Но — со странными параллелями в реальной земной истории! Заметил Кременецкий или нет, случайно или намеренно ввёл их — они слишком бросались в глаза!

Тем более — дальше, без перехода:

«…Упомянуть, что Адахало бешено боролся, за власть, однако, получив её, принёс стране либеральное отношение к преступникам…»

(«Как… Уже и Адахало?»— снова вздрогнул Кламонтов.)

…И всё — дополнения, исправления к тексту. С вообще распространённым сюжетом: разложившейся и гибнущей цивилизации — приходит на выручку другая. Похоже, именно земная: упомянут какой-то Тубанов — а инопланетянина вряд ли могли звать так…

(«Значит, не показалось! — вырвалось у Тубанова. — Так и есть!»

«Или опять показалось, — успел ещё добавить Мерционов, и… будто осыпалась серая мгла! — Мало ли похожих фамилий: Губанов, Туманов, Туканов…»

«Осторожнее! — испугался Кламонтов. — А то он… уже и Процион в тексте увидел там, где не было! Не хватало… чтобы вообще…»)

…Но мгла рассеялась — и Кламонтов увидел: текст по многу раз переправлен! Ромбов (уже точно читая, а не вспоминая) — с трудом постигал смысл. И, пытаясь определить последовательность фрагментов — даже выписывал предполагаемую нумерацию на отдельном листе бумаги, то и дело внося в неё коррективы…

…Итак — некое государство Лоруана планеты Аорара, свернув с пути социалистического строительства на «приспособление преступности для нужд экономики», покатилось под уклон. Что ж, нетрадиционный сюжетный ход, до сих пор не встречавшийся Ромбову в фантастике! Хотя о самом социалистическом прошлом говорилось в общем немного — зато деградация Лоруаны представала во всех подробностях:

«…Благо человека как высшая цель было забыто — выполнение народнохозяйственных планов, а затем — и поклонение достигнутым показателям, стало основной …» (или «ведущей»?) «…идеей…

…Все некогда передовые организации и сама правящая партия, обязанные к определённым срокам достигать определённой численности, принимали в свои ряды людей баз разбора и вырождались в сборища карьеристов, а сама идеологическая работа — в чисто формальные церемонии…» (Ещё зачёркнуто: «…и сбор денежных…»)

«…От увеличения выпуска наркотиков росла преступность, а правительство отвечало на это сооружением всё новых и новых вытрезвителей, тюрем и трудовых лагерей, где нередко наравне с бандитами находились и честные люди, осуждённые за убийство преступника при самозащите, так как фальшивая гуманность требовала сохранять жизнь всем, кто не был опасен правительству…

…Правительство из экономических соображений не желало приступать к широкому производству синтетической пищи, хотя стремительно растущее население потребляло всё большее количество пищевых продуктов — не считаясь даже с тем, что животные и растения…» (Ромбов удивлённо пробежал это взглядом ещё раз) «…обладали разумом, как и люди…»! Хотя почему тогда не создали своих цивилизаций — и кто и как вообще узнал об их разуме? Или… просто ошибка в тексте при невнимательной правке породила столь странный смысл?..

…Но, увы — больше подробностей на эту тему не было. Речь шла уже о запрете на научные исследования, не связанные непосредственно с нуждами экономики; о преследованиях, которым подвергались те, чья жажда познания была сильнее этого; о вытравлении из умов школьников всякого интереса к инопланетным пришельцам, когда-то давно посетившим Лоруану и пытавшимся сохранить ценности местной науки и культуры, едва не погибшие (Ромбов снова удивился) в… двух ядерных войнах (хотя после их отлёта лоруанцы сами уничтожили всё, спасённое ими, едва поняли, что те — не боги, и им можно не поклоняться; но спустя ещё сколько-то сотен лет — жрецы непонятно как и на каких ресурсах возрождающейся после ядерных войн цивилизации объявили их же создателями мира, извратив до неузнаваемости какое-то их учение и приспособив его к нуждам своих культов для запугивания народа и обоснования правомерности и незыблемости феодальной эксплуатации — с чем, естественно, боролись передовые умы планеты); но дальше случилось странное:

«…атеизм стал отрицать существование самих инопланетян, затем — доказанное научными методами бессмертие души, и в конце концов — вообще всё, что не подходило под официально принятые представления…

…люди, видевшие что-то непонятное, уничтожались как нежелательные свидетели — якобы за то, что хотели приписать инопланетянам достижения лоруанской культуры — а, чтобы людей проявляющих к этому интерес, в новых поколениях уже не было, лоруанских школьников заставляли заучивать огромные объёмы ненужной информации, в основном в виде невразумительных формул и определений, доводили до изнеможения спортом, строевой подготовкой, тяжёлым и бесполезным примитивным трудом…

…драки в школах откровенно поощрялись, а детей, не проявляющих склонности к агрессии, отправляли на «переделку психики». А затем так же стали поступать и с не употребляющими наркотиков взрослыми…

…стали в глубокой тайне сооружать несколько подземных городов-убежищ, оборудованных потайными выдвижными радиотелескопами, заводами для производства космических кораблей и шахтами для их запуска…» (Всё — силами тех 20 тысяч человек? Или — уже плюс 100 тысяч диалоров? Но и их сперва надо было как-то создать! После чего — и была упоминавшаяся неудачная попытка свержения династии Вээртоо, установившей такую власть… в Лоруане — или по всей Аораре? Ведь дальше непонятно: произошла экологическая катастрофа, третья (?) ядерная война с другими странами или планетами, или земляне вовремя успели на выручку? По отрывкам, что были в его распоряжении, Ромбову не удалось установить… Лишь присмотревшись в очередной paз, он увидел: слово «ядерная» — взято в отличающиеся по цвету квадратные скобки. Должно быть, Кременецкий сделал это, узнав про «ядерную зиму»…

(«А… тут не парадокс? — забеспокоился Кламонтов. — Разве о «ядерной зиме» тогда знали?»

«Как раз и узнали, — подтвердил Вин Барг. — Мне было неполных 8 лет, я помню. Но вообще страшно, как похоже! И те же «Москва — Кассиопея», и «Через тернии к звёздам»: есть что-то общее!..»

«И думаешь, могла быть «камера управления»? — с тревогой спросил Тyбанов. — И у вас правил бы какой-то Вээртоо?»

«И детей, которые попросту не агрессивны… — начал Кламонтов, и вдруг вспомнил — А это «вярт-вэртэшок-вярзрок» — помните? Опять созвучие!»

«Точно! — согласился Вин Варг. — Хотя это даже не имена: искажённые производные от понятий — «смерть», «мертвец»… Ладно, давайте слушать.»

«…А я смог бы придумать такое в свои 15 лет? — почему-то подумал Ромбов, отложив тетрадь. — Нет, вряд ли и в 20… Хотя это — какие у кого способности… И всё же — опередил свой возраст, если ставит такие вопросы! А его нагружают тупой школьной программой, да плюс ещё…»

«Вот именно! — не выдержал Мерционов. — Морочат, уродуют судьбы людей, сдерживают развитие — а потом спустя годы заново открываешь то, что «проходил» в школе, но к чему там отбили интерес! И зачем тогда нужны — со своей крикливостью, своими малыми зарплатами? Что им, ученик виноват в их материальной бедности? Тем более — духовной…»

«…Точно, — согласился Ромбов. — Все 10 лет в школе — только и срываются на тебе!..»

«Осторожно!»— испуганно предупредил Вин Барг.

«И всё-таки… Не приключения ради приключений, не ужасы ради ужасов — он хочет сказать что-то серьёзное! И далеко отошёл от традиционной фантастики: где у инопланетян — ни политики, ни идеологии, всё только какие-то базы, сектора, центры, отдельные учёные-маньяки, и несущие чушь неисправные роботы! А у него — не так… Но какая связь с реальной Землёй? Разумные растения, животные… А где какая страна имеется в виду? Или он так не ставил вопрос? Но почему — именно «одна из двух крупнейших социалистических стран Аорары»? И, кстати — где вторая? Фаллоаро? Параллель с Китаем? Как Даларемо — Германия, Тиоме-Легоро — Соединённые Штаты, ну а Лоруана… — Ромбов не решился «додумать вслух». — Или Фаллоаро — Индия? Или он сам не заметил этих параллелей? Разве что… А разумные растения — это-то о чём?..»)

…Но текст в первой тетради обрывался (она оказалась заполнена до середины) — и Ромбов, перелистав пустые страницы, взялся за вторую. И там — сразу всё иначе…

«Товарищи земляне!» — прямо так начинался текст (и трудно разобрать из-за множества исправлений над и под строчками)…

…Ромбов постепенно, как бы разматывая словесный клубок, стал вникать в смысл второго текста. Да, это было прямое обращение… (Но тут уже «долетал» лишь смысл отдельных отрывочных фраз: что «…планета Земля переживает критический период…»; об опасности ядерной войны, разработки в империалистических странах всё более изощрённых методов воздействия на умы и массового уничтожения; что перед лицом общей угрозы всё человечество должно сплотиться — и тут Ромбова вновь неприятно удивили слова: «…надо сначала гарантировать саму жизнь, а какой общественный строй лучше и совершеннее, можно поспорить и потом…» Хотя — что, собственно, не так?)

А уж что дальше… Ромбов всё более удивлялся — читая:

«…в земном человечестве как бы изначально заложена тенденция к разделению на предводителей и тупых исполнителей…

…особенно ярко это проявилось, когда представитель Мирового Разума Кецалькоатль и члены его экипажа, которых мы не знаем, пытались сохранить технические достижения разрушенной самими землянами Атлантиды, и строили для этого пирамиды в Египте. Видя, как легко они это делают, земляне поклонялись им как богам, но, когда поклонение было отвергнуто, их стали считать уже нечистой силой, и всего через два-три поколения землян все хранившиеся в пирамидах образцы древней земной техники были уничтожены, а ещё спустя тысячелетия земляне стали хоронить в них своих правителей…»

…Что же получалось: Кременецкий вставил фрагмент вымышленного сюжета о Лоруане — в реальную историю Земли? И это — ни больше ни меньше — в воззвании ко всем землянам? Или наоборот: использовал в истории Лоруаны прочитанную где-то нелепую версию об Атлантиде?..

(«И опять — к тому, первому разговору! — вспомнил Мерционов. — Об инопланетном строительстве на Земле… Но всё-таки — как на самом деле с пирамидами? Хельмут, не помнишь?»

«Они уже тогда были древними, — ответил Кламонтов, припоминая смутные следы глубинной памяти, что открылись за три условных года. — Я имею в виду, при Эхнатоне. И не помню никаких рассказов о том, как их строили — зато знали, каких цapeй это гробницы. Так что всё точно: чисто земное строительство, земной всплеск пасионарности. Потом, другим поколениям, уже непонятный — как Великая Китайская Стена, как БАМ…»

«Да, наверно, — согласился Мерционов. — И никакой это для землян не стыд и не глупость! И по БАМу будет что возить…»)

…Но неужели Кременецкий не заметил явной нелепости — и пошёл на поводу у досужих болтунов о мнимых тайнах, которых столько развелось? Ацтекское божество, египетские пирамиды, непонятно откуда взятый Мировой Разум — и Атлантида, затонувшая, по самой распространённой версии, за 7 тысяч лет до постройки пирамид! И дата повторяется из источника в источник, и никто не спросит: почему такой разрыв во времени? И — где и как хранилась память об Атлантиде эти 7 тысяч лет? А если Атлантида — всё же Санторин? Опять неувязка: пирамиды на тысячу лет древнее его извержения…

(«И тоже загадка! — добавил Кламонтов. — Не помню, чтобы слышал о каком-то извержении, потопе! Будто не было исторической памяти о нём…»

«Так — остров Крит на пути цунами от Санторина! — неуверенно предположил Ареев. — Принял весь удар на себя!. Вот до вас и не дошло!»

«Крит так не закроет, — откликнулся Вин Барг. — Но там ещё много малых островов. Вышла — как бы дифракция и интерференция цунами, их взаимное гашение…»

«…Точно! — Ромбов принял и эту мысль за свою. — А я всё думаю: как же не пострадал Египет? Ну, «атлантологи»… Ну, «знатоки»… Надо же: нигде, ни разу — этой подробности!..»

(«Всё, давайте слушать! — спохватился Ареев. — Или смотреть…»)

…Но последовало несколько мгновений тумана — и Кламонтов даже испугался: не прервалась ли связь вовсе?

…Однако — вот вновь Ромбов склонился над тетрадью. И вновь от фразы к фразе росло его недоумение… Ведь дальше Кременецкий предлагал уже: «…до минимума свести взаимодействие цивилизации с природой…», в частности… полностью и немедленно перевести всё человечество на синтетические пищевые продукты; строить все новые транспортные пути исключительно подвесными; демонтировать плотины гидроэлектростанций! Правда, с редложением вести для браконьеров смертную казнь как будто был согласен и Ромбов (как и с тем, что надо «…скорее переходить на безбумажную информатику, а толпы служащих, исписывающих квадратные километры бумаги ненужной информацией, которые просто никто не успевает читать — занять полезной работой…») — но остальное!.. Неужели он не понимал, что это вряд ли реально? Или ставил природу уже выше человека — как худшей её части, что лишь вредит и разрушает?..

(«Хотя по-человечески и понятно, — подумал Кламонтов. — Но так ринуться напролом…»)

…А далее — видимо, Захар в обращении ко всем землянам и пытался охватить всё:

«…Конфликт поколений обусловлен как социальными, так и биологическими причинами. Из биологических это прежде всего — акселерация, из социальных — тупое нежелание старших понять особенности детей, сформированных ею…

…Порой складывается впечатление, что гордо замкнувшемуся на всё довоенное старшему поколению… просто наплевать на будущее мира, их цель — лишь побольнее обидеть, задеть достоинство, тех, кто «не видел войны»…

…Школьная программа раздута сверх всякой меры, все её требования просто немыслимо выполнять добросовестно — на это не хватит никаких сил и времени. А ведь для усвоения того же объёма информации вполне достаточно пяти или шести лет — в связи с чем и само обучение в школах можно начинать позже…»

(Тут Ромбов снова удивился: он думал, Кременецкий будет за раннее окончание школы!)

«…У одного человека всё равно не будет одновременно четырёх или пяти профессий. Он не будет сразу и математиком, и литературным критиком, и химиком-технологом, и конструктором-чертёжником, и военным. Так как можно требовать столько с учащихся?…

…А разве сама изоляция армейской жизни от гражданской, сама мелочная регламентация поведения и быта в армии не может не оскорблять человека истинно коммунистических убеждений? Так почему же страну развитого социализма должна защищать не организация вооружённого и прошедшего подготовку на случай войны населения — а постоянно унижаемые по мелочам, не готовые, ни к чему случайные люди, на два года вырванные из общества? И так ли нужно вырывать их из него?…»

(«Да, сам-то — человек, добросовестный в работе, и с обострённым чувством собственного достоинства, его не нужно подгонять и контролировать — но знает ли отрицательные стороны реальных людей? Хотя… — задумался Ромбов. — Мало ли я там видел подонков, готовых ломать через колено психику подчинённых? А случись война, они же — первые предатели…»

«И давайте наконец перестанем сомневаться, — откликнулся Вин Бapг. — На Фархелеме иначе не получалось…»)

…Но в тетради затем шло что-то странное и непонятное, о противоречии между «философией» и «истинной наукой» — и текст так обрывался! Обращение ко всем землянам осталось незавершённым… (Или скорее попытка разобраться во многом самому — хотя Кременецкий мог не осознавать это, уверенный: ему есть что сказать всем! И был в поиске — временами странном, но не предосудительном…

«В нашей версии, — уточнил Тубанов. — Где тоже всё непросто. Но там пока и есть — наша…»)

А вот и зашифрованная страница…

Ромбов ещё днём, на работе, колебался: взяться за расшифровку самостоятельно, или поручить специалисту — но всё же решил попытать счастья сам. Хотя… Кременецкий (видимо, полагая, что шифр, где буквы соответствуют по определённому коду другим буквам того же алфавита, разгадать легче) заменил буквы (а может, слоги?) довольно сложными знаками, из которых Ромбову был знаком лишь один — обычная восьмёрка. (Или и другие — были буквами, цифрами или иероглифами в каких-то письменностях мира, но Ромбов их не знал?) Заголовок же состоял из шести групп знаков (видимо, слов): двух — по семь букв, затем — пяти- и трёхбуквенного, и ещё два, по шесть и десять букв, были заключены в кавычки. И далее весь зашифрованный текст делился на пункты, обозначенные обычными цифрами: от 92 до 00, затем 02, 16 и 39 — и наконец, под номером 40, взятым в квадратные скобки, уже ничего не значилось…

Вначале Ромбов взялся определять, с какой частотой встречается каждый знак текста — но, потратив полчаса, убедился: такой подход ведёт в тупик. И тут его осенило: для облегчения беглого просмотра Кременецкий мог придать некоторым знакам сходство с теми же буквами обычного алфавита! Ромбов стал искать соответствия — закрывая то одну, то другую часть каждого из знаков (да, как правило, симметричных, будто и составленных из какой-то буквы и её зеркального отражения!) — хотя и это мог быть тупик…

Но нет — тут уже второй знак в пятибуквенном слове заголовка (квадрат с горизонтальной чертой посередине) превратился в «Е»! Правда, и потом, закрыв один кружок предыдущего знака (той самой восьмёрки) — Ромбов долго думал, что за слово могло начинаться с «ое», пока вдруг, случайно закрыв левую половину, не получил «З». Два следующих, уже асимметричных знака, впрочем, так не расшифровывались — но из последнего, вновь симметричного по горизонтали, получилось «И». «Зе…и» — может быть, «Земли»? И тогда второй знак трёхбуквенного слова (тот же, что и четвёртый в предыдущем) — «Л»! Самое вероятное: «…Земли для…»

Ромбов стал искать семь уже известных букв в других словах. Два первых слова заканчивались на «Я» — и ещё один, симметричный по диагонали, знак шестибуквенного слова Ромбов посчитал за «А». Тогда буквы со второй по четвёртую читались как «аме», вторая и третья следующего слова — «ме», и дальше в обоих словах была одна и та же буква… Пока оставив её, Ромбов стал перебивать возможные варианты перед «аме», и убедился, что самая вероятная — «К»: кроме «камень» и «камеры», ничто не приходило на ум. Но тогда и восьмой в десятибуквенном слове была тоже «К», а после «ме» в обоих словах — «Н» или «Р»… «Камеры смертников»! — вдруг будто вспыхнуло в сознании Ромбова. Ещё не веря своей удаче, он проверил — сходилось и по числу букв, и по однозначному соответствию! Он был на верном пути…

Из уже известных букв сразу получилось и второе слово: «история» — а вот с первым вышла заминка. Три буквы Ромбов знал: «…д…ая» — но с ними ничего не придумывалось. Он уже хотел взяться за пункт 92, а то слово оставить на потом — как вдруг сообразил: номера пунктов могли означать годы! И если с 1992-го по 2039-й — самым естественным образом получалось: «Будущая история Земли для «Камеры смертников»!..

(Видимо, так Кременецкий собирался назвать повесть — не ту, про Аорару, а другую, где всё происходило на Земле? Хотя почему?..

«Но быстро же расшифровал, — подумал Кламонтов. — И тоже, случайно ли?»

«Сам шифр довольно простой, — не вполне уверенно ответил Мерционов. — И случайности иногда бывают…»)

…Располагая уже 19-ю буквами, Ромбов взялся за расшифровку самих пунктов плана Кременецкого. Вскоре (без труда определив ещё пять букв) в пункте 92 он получил: «…Начало строительства подземных городов в Арктике…» Опять подземные города, уже на Земле! Неужели Лоруана — будущее Земли в представлении Захара? А как же «правильные слова», вызвавшие истеричную реакцию отца? Не сходилось… Уже боясь разочароваться, Ромбов взялся за дальнейшую расшифровку — и снова, от фразы к фразе, от строки к строке, таяли его надежды и росло недоумение:

«…93. Прибытие инопланетян. Строительство легального радиотелескопа заморожено. Исчез министр, протестовавший против этого. Раскол в правительстве. Насаждение официальной версии о радиоактивном метеорите. Ограничение конституционных прав и свобод…» (Прочтя это, Ромбов получил ещё пять букв. И хотя по-прежнему не названа страна — место действия, идея та же: репрессии против интересующихся определёнными проблемами! Да, похоже, эта мистика здорово обкрутила его…

«Как всё кажется просто у вас, в 83-м!», — подумал Кламонтов.)

«…94. Чрезвычайный съезд. Руководство арестовано. Установление фашистской диктатуры. Аресты, пытки, казни. Люди из подземных городов выходят на след инопланетян. После недоразумения с автомобильной погоней заключено соглашение о сотрудничестве…» (Теперь Ромбов знал ещё три буквы. Оставалось определить всего одну.)

«…95. Член экипажа звездолёта…» (буквы наконец были все) «…попадает в аварию. Правительство узнаёт об инопланетянах. Попытка склонить их к сотрудничеству на тайном приёме…» (Уже — с правительством?) «…Покушение на инопланетянина в больнице. Существование инопланетян скрыть не удаётся. Второе покушение в кинотеатре на легальном просмотре инопланетных кинохроник. Демонстрации протеста и репрессии властей.

96. Очередной съезд. Вместо пьяной драки в зале заседаний в эфир пущен…» (исправлено: «в телерепортаж вмонтирован») «…фрагмент предыдущего съезда, но с покойником…» (Делегатом, умершим между съездами?) «…Создание агентурной сети. Исчезновение агентов для контакта.

97. Нелегальное появление…» (исправлено: «возвращение») «…агентов, прошедших подготовку на звездолёте. Развёртывание в подполье острой революционной пропаганды в духе тридцатых годов. Рост рядов КПЗЛ…»

(Снова как удар током! Или… что и из чьих рассказов Захар знал о 30-х годах? Или — имел в виду иное?

Хотя — что получается? Инопланетяне пропагандировали в подполье… методы, какими действовало правительство? Интересная ситуация!)

«…98. Начало строительств земного звездолёта. Прекращение официальной космической программы.

99. Обнаружение плана переворота. Паника в правительстве. Усиление репрессий. Народные волнения.

00. Свержение диктатуры. Запрет философии. Возрождение науки.

02. Старт земного звездолёта.

16. Конституция Земли и Луны. Пилотируемые полёты к соседним планетам.

39. Прибытие звездолёта, и далее — по тексту тетради 222 с поправками на новую информацию…»

И всё. После цифр 40 в начале пустой строки — зашифрованный текст обрывался…

(«А тут… не предчувствие? — предположил Ареев. — Хотя он не осознавал?»

«Точно! — Кламонтов подумал о том же. — Не могло всё это реально быть у нас? А выглядит как фантастика!»

«Но в памяти вагона о подземных городах ничего нет», — уже усомнился Ареев.

«Но есть эти контакты! — напомнил Тубанов. — И были древние битвы современным оружием! Вполне возможная ветвь…»

«И инопланетяне… — начал Вин Барг. — Просто не всё поняли бы на Земле? Да, это серьёзно!»

«Подождём с выводами, — сказал Мерционов. — Дайте ему подумать…»)

…Итак: инопланетяне помогли свергнуть на Земле некую диктатуру — тормозившую развитие космической программы из страха, что о них же, инопланетянах, узнают широкие массы народа? И земляне… уже в 2002-м запустили свой звездолёт — но лишь в 2016-м состоялись пилотируемые полёты к Венере и Марсу? (Или там вовсе — с 2092-го по 2139-й? Нет, нереально: за весь 21-й век никто не был на Марсе?) И речь — о не столь уж далёком будущем… какой страны? И положительна или отрицательна роль инопланетян в её истории? Какой строй они помогли установить? А что такое КПЗЛ? Неужели (по аналогии с конституцией) — Коммунистическая партия Земли и Луны? Но как совместить это с «пропагандой в духе 30-х годов»? Которые сами по себе — тяжёлая, страшная историческая загадка, и о них говорят всякое… И как понять: земная диктатура — за философию, а инопланетяне (со взглядами, от которых земляне четверть века назад отказались) — за науку? Что за странное противопоставление, в чём суть?

Или «ЗЛ» — всё же какая-то страна? Ведь иначе выходит — установление в 1994 году… всемирного фашистского правительства! Совсем уж бред! Но что такое эта «ЗЛ», если её внутренние дела — «история Земли», и у неё — собственная космическая программа? «Западная Л…»: Ливия, Либерия? Всё равно чушь! И от арктического побережья далеко — и вообще…

И зачем тут понадобился шифр? Если остальное написано обычным алфавитом…

С этой мыслью Ромбов перевернул страницу — но тут снова начинался «обычный» текст: переписано несколько статей недавно принятого Закона о трудовых коллективах… (Ромбов вспомнил, как сразу, ещё на работе, вышел в коридор, где был стенд с текстом закона — и сверив, убедился: Кременецкий переписал их почти дословно, с совсем незначительными изменениями, никак не меняющими сути — если не считать каких-то зачёркнутых слов над строчками.) Хотя в прессе и был опубликован проект закона для всенародного обсуждения…

И это — последняя запись рукой Захара, дальше — чистая страница…

(«И было же всенародное обсуждение, — вспомнил Ареев. — А говорят, не было демократии!»

«Так для них демократия — это пролезть во власть за деньги, — не сдержался Мерционов. — На формулировки законов им наплевать…»)

…И что — в итоге? Что он хотел сказать человечеству?..

Интересные темы, многообещающие сюжеты — но всё уходило в странном направлении! Ну вот, та же «острая революционная пропаганда» — неужели для него положительное явление, в противовес гипотетическому фашизму, основанному на невежестве и страхе перед инопланетянами?..

(«Ах, да! — вспомнил Мерционов. — Была точка зрения: не хватает «истинно революционной непримиримости»! Заменить обожравшихся чиновников кавалеристами 20-х годов — всё пойдёт на лад!»

«А что в 30-е годы и они уже не те, откуда ему знать? — согласился Тубанов. — Не защитили ни страну, ни себя! Ну, точно: сидели и ждали, пока их «возьмут»!..»

«Загадка, — согласился и Мерционов. — Даже для нас, с нашим опытом. Их же не кодировали — откуда это безволие?»

«Или вагон не вывел на след того кода, — ответил Тубанов. — Но в любом случае тот узел сложился, его не изменить. А мы работаем над этим…»)

…А Ромбов листал тетрадь (просто чтобы убедиться, что дальше она пуста) и вдруг… как с разгона налетел на такое, от чего перехватило дыхание! (Вернее — вспомнил, как, листая на работе, увидел…

«Но… что? — едва не воскликнул вслух Вин Барг.

Кламонтов же — от изумления не откликнулся ни единым словом…)

…Круг знакомств Захара ограничен близкими родственниками — несколько раз повторила Мария Павловна! Но откуда тогда в тетради эти… ни много ни мало — 115 адресов с телефонными номерами в разных городах страны, да ещё примечание под номером 116: «Одесская область, поиск через общежитие духовной семинарии»?.. Несколько адресов — чужими почерками, под номером 47 — адрес самого Кременецкого… Хотя Мария Павловна назвала всего пять мест, где у них есть или были родственники: Ленинград, Львов, Донецк, Полтаву, и предположительно — Ивано-Франковскую область! Все эти города, включая Ивано-Франковск, есть в списке, но ещё 109 адресов — чьи? Откуда у замкнутого, несамостоятельного человека — столь широкий круг тайных знакомых?..

Организация — это уже слишком серьёзно!..

(«Вот так сюрприз», — добавил от изумления Вин Барг.)

…Хотя мог быть совсем безобидный список: например, адресов астрономов-любителей из какого-то журнала! А он, Ромбов, представит это как список агентурной сети, дело передадут в КГБ — и что? При том, как сам — всё более чувствовал что-то общее с Захаром, хотел бы встретиться, поговорить! Но — если бы не чужие почерки в списке адресов, и где именно! Во Львове и Донецке (мог бывать у родственников), в Сочи и Сухуми (бывал летом с семьёй), и почему-то в Киеве… (Хотя похоже, и эти адреса вписаны сразу, стержнем того же цвета, в момент составления списка — и в той же алфавитной последовательности!)

«…Джамбул, Днепропетровск, Донецк, Ереван… Кемерово, Киев, Кировоград… Луцк, Львов, Магадан… Самарканд, Саратов, Свердловск, Севастополь, Северодвинск, Семипалатинск, Симферополь, Смоленск, Сочи, Ставрополь, Сухуми, Тамбов, Таллин, Ташкент, Тбилиси… — мысленно повторял Ромбов. — И будто все были рядом, когда составлял список. Нет, такое очень серьёзно!..»

(И — тяжёлый вздох Мерционова… Конечно: были — города одной страны…)

…А Ромбов — вспоминал уже разговор с экспертом-психиатром в конце рабочего дня. Так вышло: пришёл по каким-то делам, а Ромбов решил поделиться сомнениями, рассчитывая на неофициальную устную консультацию — но тот выдал такое!..

…— Это одна из форм шизофрении, — уверенно заговорил он, отдав Ромбову тетради. — Не удивляйтесь: такие больные вообще много читают, и кажутся очень образованными, но… Понимаете, у них ещё в школьные годы развивается не соответствующая возрасту и жизненному опыту тяга к разрешению глобальных и вообще отвлечённых проблем… (Ромбов, удивлённый, не нашёлся возразить: глобальные и отвлечённые проблемы — не одно и тоже!) …И они в детстве, как кажется окружающим, подают большие надежды, читают сверх школьной программам много всякой фантастической, философской и прочей литературы — дающей сильные эмоции, но уводящей от действительности. Но потом в школе успеваемость падает, в семье нарастает отрицательное отношение к родственникам, кажущиеся способности сменяется психической деградацией — и вскоре больной уже всё своё время проводит за повторением нелепых стереотипных действий. Записывают в тетрадь или на магнитофон ряды цифр из каких-то справочников, вырезают из газет фотографии животных и складывает в коробки… Это я говорю по личному опыту — у нас сейчас лежат такие больные…

— И… какой прогноз? — не веря услышанному, спросил Ромбов. — Что, их способности так и не восстанавливаются?..

— Так я же объясняю: не было никаких способностей, всё это только мираж! И между прочим — исчезновения из дома на несколько часов или суток для таких больных тоже характерны. О беспокойстве родственников они не думают… Ну, а в данном случае переписывание каких попало адресов — и есть стереотипное действие. Так что хорошо ещё, вы сперва посоветовались со мной, а не поспешили к своему начальству с докладом, что открыли антисоветскую организацию — вот был бы конфуз…

— Подождите, а чужие почерки? А «поиск через общежитие духовной семинарии»?

— Не знаю, есть ли на самом деле такое в Одесской области, — не смутился и тут психиатр. — Но и это просто символ. Тут так закодировано что-то очень личное для него. А почерки он мог подделать и сам. Это пусть ваши графологи разберутся…

— Но зачем ему менять почерк?

— Не знаю. Возможно, тоже что-то личное. Не всегда поймёшь логику таких больных…

— Но отрицательного отношения к себе его мать и брат не заметили, — продолжал Ромбов. — И ещё кoe-что вызывает сомнения в в вашем диагнозе. Ведь если он не к 8, как другие, а уже к 4-м годам читал свободно — как определить, что соответствует возрасту и опыту, а что не соответствует? И если эти «стереотипные действия» появляются позже пристрастия ко всему отвлечённому — насколько позже всего остального должны быть написаны адреса?

— Да тетрадь, должно быть, довольно старая, — задумался психиатр. — Всё предыдущее написано в ранней юности, а адреса — лет в 20, не меньше…

— Значит, 20 лет? Вы твёрдо уверены? А если я скажу, что ему только 15?

— Ну, тогда всё — чужое, списанное у кого-то, — уже психиатр нашёлся не сразу. — Это уровень не 15-летних. В том возрасте столько и такого не напишешь.

— Но он именно в этом возрасте сам всё и написал… — попытался возразить Ромбов.

…Однако психиатр спешил по своим делам — и, не решив сомнений друг друга, они расстались. Да то и была лишь мимолётная — неофициально, «на ходу» — консультация. Но Ромбову очень не хотелось верить в такой диагноз — и он решил тут же, вечером, зайти к Марии Павловне, чтобы выяснить происхождение основных идей в текстах Захара (естественно, не говоря ей о выводах психиатра, да и вопрос об адресах оставив на потом)…

(«Но в Большой Медицинской Энциклопедии так и описано!»— прокомментировал Кламонтов в очередном перебое связи.

«Да, я тоже читал, — успел ответить Вин Барг. — Но подожди…»)

…— Как видите, Мария Павловна, — начал Ромбов (уже в полутёмной комнате, за столом, перед ними лежали раскрытые тетради), — здесь дважды встречаются одни и те же темы: запрет на исследования в определённых областях; попытка одной цивилизации спасти остатки культуры другой; строительство подземных городов с радиотелескопами и космодромами для межпланетной связи; и — необходимость чуть ли не свёртывания научно-технического прогресса в целях охраны природы. Но если сперва подразумевается какая-то другая планета — во второй раз речь идёт уже явно о Земле. И как вы объясните происхождение этих тем?

— Я уже говорила: он всё понял по-своему. У нас действительно иногда закрывают так называемые неперспективные исследования — а загробную жизнь никто открыто, официально, и не возьмётся изучать. Но он это уж совсем до крайности довёл. А про Атлантиду… Так это один наш знакомый давал прочесть старые польские журналы. Ну, или не очень старые, но… где-то за пять лет до начала событий в Польше… И там печатали такое, что наша наука не всегда признаёт. Хотя сама я не думаю, чтобы Атлантида погибла от ядерной войны — но тогда, про «ядерную зиму» ещё не знали, и была такая гипотеза. А насчёт охраны природы, разумных растений — так и у нас где-то в журналах были данные: будто растения всё чувствуют и понимают, чуть ли не как люди. И тут уж — я сама не знаю, как относиться. И поверить трудно — но кто-то же получал эти данные! И никого за это не судили, не преследовали… А он решил, что скоро придётся строить какие-то секретные города, чтобы там заниматься наукой. Понимаете, ему всё это интересно — а многие не соглашаются, выступают против, но не судят же… И я ему всё объясняла, как сама понимаю — а переубедить не могла…

— Но он постоянно слышал и рассуждения вашего мужа, подобные тем, что случайно удалось записать этой ночью, — ответил Ромбов. — И кто знает, какие делал выводы — видя, что вы не возражаете, а с чем-то и соглашаетесь. И будто вы сами не осознавали психической ненормальности вашего мужа — хотя для вас, возможно, привычной? И с чисто медицинской точки зрения — понимали, что возражать бесполезно… Но рядом — дети, которые это слышат и усваивают с самого раннего возраста! А что он сам написал про Захара в качестве показаний по делу — вы видели?..

— И до сих пор не могу поверить. Как же он мог… А я хотела, чтобы дети уважали его… И, может быть — говоря о чём-то с Захаром, сама была неправа, сгущала краски? Сама, понимаете, иногда верила… Это же всё — будто бы говорил у них на работе какой-то лектор «из центра»; а другое — мы сами читали в журналах: и наших, советских, и польских… А муж всё говорил: как такое разрешили напечатать, вообще за это сажают… Хотя я вот уже думаю: вдруг и нет ничего такого на самом деле — а то, будь оно возможно, зачем само тело? Просто были бы одни духи, и всё. Но и представить трудно, чтобы со смертью всё так просто исчезало…

— Трудно, — согласился Ромбов. — Но мы можем быть уверены лишь в том, что твёрдо доказано наукой. А что так же твёрдо не опровергнуто — пока под вопросом… А если судят — то религиозных изуверов, и за конкретные преступления. Хотя признаться, и я не всё понимаю: бывает очень странная позиция отдельных учёных, лекторов… Но мы-то теперь знаем — откуда взялись религии! А малоизученные феномены и эксплуатация страха смерти у отсталых людей — совершенно разные вещи…

(«Не всё просто, как вам казалось», — мысленно добавил Вин Барг.

«Морально неприемлемые вопросы», — напомнил Ареев.)

— …И тут бы действительно разобраться серьёзным исследователям, — продолжал Ромбов. — Каким, кстати, мог бы… может стать и ваш сын — если над ним не надзирает и не пытается его воспитывать тот, кто в свои 50 не достиг уровня его 15-ти…

— Но откуда я знала, что он воспримет всё так серьёзно? Ему же только 15 и есть…

— А вам кажется, 15 — это мало для серьёзных дел и размышлений? Как же вы его проглядели…

— Но… как вы думаете, он вернётся? Вы его найдёте?

— Надеемся… Но пока — знать бы полнее круг его интересов, представлений, и возможные конкретные намерения… И я должен сразу предупредить: могут понадобиться оставшиеся дома тетради. Возможно, даже придётся произвести обыск. Ведь кое-что вы явно не знаете — и даже не представляете себе…

— И… что же? — побледнела Мария Павловна (этого не скрыл и полумрак комнаты).

— Да вот не знаю, как воспримете — но я вынужден показать вам и это, — решился Ромбов, листая страницы. (Кламонтов замер: что будет, когда откроется список?) — И спросить: что это за адреса, откуда они взяты, и знаком ли вам хоть один из них, кроме вашего собственного — видите, под 47-м номером? — Ромбов указал ошеломлённой Марии Павловне место на странице. — А остальные? Узнаёте вы их?..

…— Обрыв, — сказал Вин Барг (поняв: серая мгла установилась надолго). — Да, с адресами и почерками — загадка. Он же явно так одинок…

— И почему именно тут — обрыв? — с досадой вырвалось у Кламонтова. — И… как всё попало в его тексты?

— Да, поразительно, — ответил Тубанов. — Не знаю, что и предполагать. Вот так узел…

— Но… не бредим же мы? — вырвалось у Кламонтова уже в испуге. — Вы все это видели?

— Видели, в том-то и дело, — подтвердил Ареев.

— И всё как-то… вокруг него! — добавил Кламонтов. — А где же он сам? Когда мы его увидим?

— Увидим, — подтвердил Вин Барг. — После короткого перерыва. Но уже в записи утренних событий 9-го числа. А снаружи — вечер 12-го…

— Но не рискованно ли? — спросил Мерционов. — Запись… в пределах досягаемости резервных суток? Хотя после полуночи 9-е почти на год станет недоступно. А на дворе уже темнеет…

— И нам надо ещё поужинать, — напомнил Вин Барг. — Тем более, после операции с аквалангами вы пообедать не успели. Сразу легли спать…

— Ах, да! — спохватился Мерционов. — И сами забыли!

— А я и не спросил: как всё прошло? — спохватился и Кламонтов. — Тоже задремал, а тут сразу связь…

— Да прошло нормально, — ответил Мерционов. — Только устали… Пока нашли на дне это тело, подняли наверх, чтобы все увидели…

— Ладно, это замкнули, — сказал его Тубанов. — Давайте думать, что «накрутим» себе на ужин. И быстро: в любой момент может пойти запись…

«Ну, запись-то — вагон знает, когда включить, — подумал Кламонтов. — Хотя верно, надо быстрее. А тут и с мыслями собраться трудно. Всякое бывало, но такое…»

60. ХРОНИКА БЕГСТВА

Всё утро Кременецкий не мог унять нервную дрожь. Она как-то сразу появилась, едва он, проснувшись, сел на кровати — и вспомнил: сегодня!..

И какого труда стоило скрыть её — пока они все, почему-то поздно встав, наспех завтракали и одевались, чтобы скорее успеть на пляж… Он и ел, уткнувшись взглядом в тарелку, и одевался, отвернувшись к стене, и почти ни слова не проронил за утро — всё ожидая: вот сейчас выдаст себя этой проклятой дрожью в руках, голосе, странным взглядом, ещё чем-то… Но похоже, всё осталось незамеченным: ни родители, ни брат ни о чём не спросили его за всё утро — и ни разу не оглянулись, когда он шёл по городу к морскому вокзалу позади всех, придавая лицу спокойное, как казалось, выражение, и скрещивая руки на груди всякий раз, когда они начинали заметно дрожать. (Хотя — и так-то нехарактерной позой мог выдать себя. И не только позой — увидев потом своё отражение в двери морского вокзала, он пришёл в ужас, поняв, как выглядело это «спокойное выражение» с выпученными глазами и плотно сжатым ртом! Стоило удивлённо оглянуться хоть одному прохожему…)

…Расслабив мышцы лица (и поняв, как они были напряжены), он стал ждать посадки на катер. И тут брат, дёрнув за рукав, спросил о чём-то. Он боялся переспросить, чтобы не выдать дрожь в голосе — а брат ждал ответа… К счастью, наконец объявили посадку — и он стал поспешно продвигаться вперёд, едва сдерживаясь, чтобы не расталкивать толпу — а брат то и дело хватал его за рукав…

— Не знаю, — только и решился он ответить, едва миновав контролёра — и, обойдя нескольких пассажиров, как бы случайно сел там, где заканчивалось носовое ограждение из листов оргстекла, и можно было перегибаться за борт. (Хотя на самом деле — намеренно, зная: родители с братом тут не сядут. И не подозрительно — всегда старался сесть у окна…)

…— Иди сюда, там будет дуть, — донёсся, однако, голос отца, когда катер уже отошёл от причала задним ходом и стал разворачиваться.

Не хватало его фальшивой заботы… Что делать? Кременецкий встал, обернулся — и увидел: все места заняты. (Но хоть никто не оглянулся на него — значит, выражение лица не привлекало внимания…)

— Ну, не стоять же мне всю дорогу, — наконец решился он ответить, стараясь, чтобы голос не дрожал. — А с этой стороны не дует. Я специально тут сел…

Больше вопросов не последовало — и он стал делать вид, что спокойно смотрит за борт, на поднимаемую катером волну. Но это раньше было так приятно — перегнувшись, подставлять лицо под распылённые до мельчайших капель брызги, вдыхая их прохладу… А сейчас — не до того. И дорога к окраинному пляжу тянулась невыносимо долго — а хотелось, чтобы всё произошло скорее…

(«Но мы видим ускоренно, с пропусками, — понял Кламонтов. — В записи…»

«И сам в каком напряжении, — добавил Ареев. — Но… в общем пока всё хорошо, спокойно!»

«Это познаётся в сравнении, — печально согласился Мерционов. — Давайте смотреть дальше…»)

…Кременецкий не запомнил, как прошёл по причалу, и оказался на пляже — заранее сжимая в кулаке 20-копеечную монету. (А откуда её взял? Была припасена заранее?) А затем, уже раздевшись и направившись в сторону моря — незаметно приблизив руку к лицу, сунул в рот, сжав посильнее, чтобы не стучала о зубы… И вообще — всё происходило автоматически, как если бы запрограммировал себя на все эти действия, и теперь отрабатывал программу, не отвечая за результат…

Лишь подходя к кромке прибоя, он почувствовал, как сознание стало проясняться — и даже стала закрадываться мысль: рубеж ещё не перейдён! Можно, как ни в чём не бывало, дать всему задний ход: сделать вид, что нашёл монету в песке — и пойти купаться уже без неё; а потом — как обычно, вернуться с семьёй на катере в город… Но нет, он решил твёрдо! И хотя понимал, каких переживаний это будет стоить матери — повернуть обратно уже не мог. Когда-то она поймёт его — и согласится: он не мог поступить иначе…

…Думая, что уже затерялся в толпе, он на всякий случай обернулся, прежде чем войти в воду — а за ним в нескольких шагах следовал брат! Этого ещё не хватало…

— Зачем ты идёшь за мной? Я же просил тебя не мешать мне… — он едва не сказал: «исчезнуть», но вовремя спохватился. (К тому же монета во рту искажала голос.) — Знаешь же, кому и что можно говорить! И тебе не надо видеть, как это будет… Что ещё?

— А где ты будешь спать? — громко спросил брат, и Кременецкого передёрнуло от испуга. Хотя никто вокруг не понял бы смысл вопроса…

— Да тише ты! — нагнувшись, прошептал Кременецкий. — Не стоило из-за этого идти за мной…

— А как обедать?..

Хотя — давно подозревал, что брат — не такой, как он сам в свои 11… И это ему порой высказывал сокровенное, что не решался — даже матери? Но выбора не было — ведь не было на самом деле и надёжных союзников. Но это — пока… А брата он использует в подобных целях единственный раз. И от него ещё надо отделаться…

(«А список…», — начал Вин Барг.

«Значит, так и есть! — ответил Мерционов. — Что-то другое!»

«Ну, что гадать, — поспешил прервать разговор Ареев. — Потом узнаем…»)

…— А ты, что, прямо так и побежишь?..

(«А кстати, ничего не напоминает?»— вдруг спросил Ареев.

«Точно! — понял Кламонтов. — Там, виртуально — у Джантара такой брат!»

«Но спокойно, — предупредил Тубанов. — Всё-таки «сегодняшняя» запись!»)

…— Не всё ли тебе равно? Войдём для начала в воду вместе, — вдруг предложил Кременецкий — и, пропустив брата чуть вперёд, сделал подножку, незаметную со стороны в мутной прибрежной воде. (Тоже автоматически, против воли, заставило вздрогнуть самого — но что делать? Да и глубина меньше метра… И всё же брат громко шлёпнулся лицом вниз в кисель из медуз и водорослей, подняв фонтан брызг.)

«Всё! Рубеж перейдён… — Кременецкий удивился, как просто пришла эта мысль. — Назад дороги нет…»

— Осторожнее надо быть! — тоже вырвалось само собой — и он быстро, но с кажущимся спокойствием поспешил скрыться в большом скоплении людей. Сзади брат отплёвывался от попавших в рот водорослей, и ещё раздавались неясные возмущённые голоса (именно неясные — будто в самом деле из-за грани, отделившей с этого момента прежнюю часть жизни от новой… Как и — где-то в его повести! Была же буквально такая фраза!)…

…Бросив искоса взгляд в сторону берега, Кременецкий понял, что как раз хорошо виден с той части пляжа, где остались родители — и, быстро окунувшись, поплыл прочь. (Хотя раньше — и не окунался так сразу, предпочитая входить в воду постепенно; и не заплывал так далеко, чтобы не достать ногами дна! Но сейчас — обогнуть целую шеренгу надувных плотов, затем — дальше, сквозь толпу купающихся, к причалу…)

И — вдруг он почувствовал, что достаёт дна и руками! Здесь, далеко от берега — отмель! Что ж, облегчало задачу…

…Он снова автоматически, неожиданно для себя, вскочил и бросился к причалу — даже почти не поднимая брызг, и сам удивляясь, как это возможно. Его охватила отчаянная светлая лёгкость — он будто даже не бежал, летел над водой! Правда, в ушах звучало что-то похожее на неясные, зовущие с берега голоса родителей — но он сразу подумал: должно быть, галлюцинация от нервного перенапряжения — и решил вовсе не смотреть в сторону берега, пока не окажется на катере…

(«Наверно, тут не без левитации», — подумал Мерционов.

«Бывает в таких состояниях, — с беспокойством согласился Тубанов. — Хоть бы никто не заметил!»)

…Но и Кременецкий не заметил, как взобрался на причал (удивившись лишь, как сумел подтянуться руками за концы досок), быстро добежал до кассы, там едва не налетел на женщину с огромным свёртком в руках, неожиданно оказавшуюся на дороге — и лишь тут сообразил: монету, вынутую изо рта (и саму руку, которой возьмёт билет) надо ещё вытереть от слюны — но чем? Плавки — мокрые, после них всё равно ещё вытирать от морской воды, а в распоряжении — лишь тюк скомканной одежды в руках, похоже, не совсем трезвой женщины… И что было делать: незаметно вытерев монету о плавки, а затем — о торчавший из этого свёртка рукав мужского пиджака (интересно, зачем он ей на пляже?), и быстро обойдя её, Кременецкий успел взять билет раньше, чем она его заметила. (Или и не заметила — лишь показалось?)

— Стой, зараза! — вдруг донеслось сзади. — Держите её! Она мою одежду забрала!

Кременецкий вздрогнул и обернулся, едва не выронив билет (вот ещё не хватало: монет-то уже не было!) — но голос был незнакомый, и относился не к нему: лавируя в толпе, к кассе быстро пробирался кто-то в таких же, как у него, плавках. И тут Кременецкий сообразил, как этим воспользоваться… Но, пока он смотрел назад, та женщина успела пройти контролёра, и уже шла к катеру. Кременецкий быстро предъявил билет и рванулся за ней — пусть все думают, что это он догонял её с криком: «Стой, зараза!» Неприятно, но раз нужно…

Он успел вскочить на катер раньше — и, перепрыгнув ступеньки, ведущие с кормовой палубы на носовую, занял первое попавшееся место — как всегда, у окна. Риска никакого — вряд ли кто станет высматривать его здесь… И уже отсюда он вновь увидел того человека — который, перепрыгнув подставленную контролёром руку, едва успел: трап уже убирали. Между ним и ток женщиной — сразу началась перебранка из-за тюка одежды… Что ж, даже лучше: случайные свидетели запомнят этих двоих, а его — вряд ли…

Катер дрогнул и двинулся задним ходом мимо причала. Теперь пути назад точно не было… И тут Кременецкий с удивлением понял: нервная дрожь прошла!

Пригнувшись, он стал всматриваться в удаляющийся пляж, но не видел малейших признаков беспокойства (как и самих — матери, брата, и того, кого не хотел бы считать отцом). Катер разворачивался носом, скрывая берег — ведь он сел с правого борта…

И вдруг подумалось: а ведь это разлука с матерью — и неизвестно как надолго! И сам путь, избранный им, вёл пока в неизвестность…

(«Но что толкнуло его на это? — не выдержал Мерционов. — Почему мы не знаем?»

«Наверно, узнаем потом», — предположил Тубанов…)

…Катер, завершив разворот, двинулся к центральному пляжу — и тут стало заметно качать от борта к борту. Кременецкий с внезапным страхом, вмиг вытеснившим прочие мысли, схватился за спинку переднего сиденья… Странно: он и не знал, что так боится качки!

… Хотя все предыдущие дни такой качки не было — но он и год назад здесь же (и два — в Сочи, и три — в Сухуми) спокойно переносил и более сильную, а тут — небольшие волны заставили хвататься за сиденье, вместе с тем опасаясь, как бы не обратили внимание другие пассажиры! Пусть даже со стороны эта качка выглядела совсем не страшно — но, когда палуба то уходит из-под ног, то будто подбрасывает его, а линия берега мечется по всей высоте оконного проёма вверх и вниз…

(«И фобии не возникают просто так, — подумал Кламонтов. — Что-то кармическое…»

«Опасность плавать на катере с такого-то возраста? — предположил Вин Барг. — Возможно…»)

…Время будто растянулось — и он всё с большей тревогой и нетерпением ждал поворота к причалу центрального пляжа, где кончится изматывающая качка… Но вот пляж был уже близко — а катер вместо того, чтобы свернуть, двинулся дальше, к морскому вокзалу! И хотя это не было тревожным знаком (катера иногда ходили и так, без захода на центральный пляж) — в сознание стала закрадываться тревога. И хотя опять же, он понимал: спохватиться ещё не могли, прошло мало времени — но уже росла и набирала силу мысль: а вдруг догадались? Кто-то всё же видел его посадку на катер, или брат раньше времени выдал матери тайну?..

Но и плыть до морского вокзала было недолго — и Кременецкий с не ослабевающей тревогой заранее вышел на корму, чтобы в числе первых оказаться у трапа. И — сразу уловил на себе удивлённый взгляд… Хотя конечно: он был в плавках — и даже без сумки или пакета с одеждой в руках. Но он-то думал выходить на центральном пляже, где это не покажется странным! А что теперь?.. И стоять на нагретой солнечными лучами палубе было нелегко — но он решил не возвращаться… (Тем более, по показаниям циферблата на башне морского вокзала — до автобуса немногим больше часа. А ещё — добежать до автовокзала, взять в камере хранения вещи, где-то в укромном месте одеться — и вернуться до отхода автобуса)…

— В карты проиграл вою одежду, — неожиданно резко и хрипло, в испуге вырвалось сквозь озноб, когда пассажир с удивлённым взглядом тронул его за плечо. — И сами карты тоже проиграл… А вам что до этого?..

(«Кого надо сыграть, чтобы не лезли в душу! — и тут не сдержался Мерционов. — А смотрите, какой эффект!»)

…И правда — все испуганно подались в стороны от Кременецкого. Хотя и ему было не по себе. Грохот сердца, пульс в висках — заглушили не только рокот двигателя и шум моря, а и мысли… Пока повезло, неожиданная для самого импровизация сработала — а дальше? Не запомнят его, не выдадут, едва катер причалит?..

(«И что выдавать-то? — добавил Мерционов. — А страшно всерьёз!»)

…Матрос, подававший трап, не обратил на него взимания. Кременецкий едва заставил себя пропустить вперёд ещё двоих пассажиров, тоже молодых и без рубашек (хотя — в спортивных брюках), спокойно ступил на трап, прошёл как бы вместе с ними по причалу; затем чуть свернул, ускорив шаг на тёмном накалённом асфальте — но, лишь пройдя небольшую тенистую аллейку от ворот порта до начала набережной (и уйдя из поля зрения всех, кто мог видеть его на катере или в порту), решился перейти на бег… А тут ещё на набережной шёл ремонт — и с полпути по ней пришлось огибать множество бетономешалок, проволочных оград, и просто квадратной и шестиугольной формы выемок под укладку сложенных здесь же цветных бетонных плит покрытия… И, хотя Кременецкий по опыту знал, что долго бежать не сможет — он удивительно легко преодолел верхнюю часть набережной, не сбавляя хода, сбежал по широким мраморным ступенькам непривычно пологого спуска (едва успев увернуться от малозаметного ограждения, за которым не хватало ещё нескольких ступенек в самом низу) — и, лишь ступив на прохладный асфальт нижней, тенистой части набережной под деревьями, вдруг почувствовал, что надо перейти на шаг. От дыхания закололо в груди, в висках стучало, в глазах рябило, грохот сердца отдавался ударами во всём теле, удерживать равновесие стало трудно — и на миг возникло даже чувство нереальности, неестественности происходящего… И это — сейчас, в столь необычной для него ситуации, требующей чётких и слаженных действий — когда этому (увы, хорошо знакомому) чувству никак нельзя дать волю…

(«И опять всё замкнуто на человека некрепкого здоровья», — тревожно подумал Кламонтов.

«А здоровые, в 94-м — в Европе на заработках, — откликнулся Мерционов. — Со всей «взрослой» моралью. Дай им свободу предпринимательства, не дай…»

«Ну, люди же, а не звери, чтобы бросить в такой «рынок», — резонно возразил Ареев. — В Европе он хоть отлажен…»

«Но — массово бросить свою страну? — возразил Мерционов. — Нет, чтобы вместе взяться, да вогнать этот «рынок» в глотку политикам, что его устроили! Хороши только поучать молодёжь, пока всё гладко!»

«Осторожнее! — напомнил Тубанов. — «Сегодняшняя» запись!»)

…Кременецкий, преодолевая слабость, вновь прибавил шаг — и вскоре достиг улицы, куда должен был выйти с центрального пляжа, если бы катер прибыл туда. Но вновь беспокойство: его семья по времени (хотя и не по логике событий) могла прибыть следующим рейсом… Он решил срезать угол, пройдя тропинкой за кустами, чтобы избежать возможной встречи (хотя понимал её практическую нереальность) — а тропинка оказалась усыпана мелкими камешками, и пришлось сбавить шаг, теряя драгоценное время. Лишь пройдя мимо зарослей высокой травы у небольшого водоёма (это их Кламонтов принял за кусты), и выйдя на улицу не в самом начале от набережной, а чуть поодаль, он смог пойти быстрее, но решил не бежать — улица шла немного вверх, а надо было сохранить силы, чтобы затем пробежать к автовокзалу, где его не должны запомнить…

…Однако, едва свернув, он побежал — сперва по тротуару, затем по мостовой. Ведь тротуар был узок, выложен неровными выщербленными плитками — а по мостовой, фактически пешеходной, автомобили здесь ездили редко… (Хотя — пришлось лавировать среди прохожих, встречая удивлённые взгляды. Уж тут-то — почему? Ну, бежал в плавках по улице, ведущей с пляжа! Или… Да, знал уже: и правильно сложенное тело — по достижении определённого возраста начинает восприниматься иначе, увы, многими людьми… Или и казалось — по привычке обострённого отношения к словам и действиям окружающих? Что порой — даже едва ли не заставляло искать в движениях и интонациях голосов тайный смысл… Не хватало, чтобы этот недостаток сейчас подвёл его…

«Но почему недостаток? — не понял Мерционов. — У некоторых есть основания!»

«А люди с немного мутантным фенотипом заметны! — ответил Кламонтов. — Как я, как Тинилирау… и как он!»

«Точно! — понял и Тубанов. — Мы все немного отличаемся этим, и он тоже!»

«Только не надо о том, за кого нас принимают, — предупредил Мepциoновa. — Раздули проблему, да ещё в школах — а мы понять не могли, о чём это…»)

…Улица вывела на площадь перед автовокзалом. Пробежав стоянку такси между двумя машинами, он встал у кромки проезжей части, пропуская поток автомобилей — и снова услышал грохот в висках… (И уж точно — кто-то из пассажиров проходившего автобуса бросил удивлённый взгляд! Хотя не должен автобус остановиться из-за этого! Главное, у нужной секции камеры хранения — как раз никого!)

Кременецкий дождался — и побежал через дорогу к камере хранения. Всё — быстро, чтобы никто не успел запомнить… Сразу нашёл нужную ячейку, набрал шифр, дёрнул за ручку! Ручка не поддалась…

(«Так… надо же и тут бросить монету! — вырвалось у Кламонтова. — А у него нет!»

«Тогда ещё не надо было, — словно вдруг пересохшими губами (хотя тоже мысленно) откликнулся Мерционов. — Это ввели потом…»)

…Кременецкий, не отпуская ручку, в ознобе обернулся по сторонам… Взгляд скользил по улице, расширявшейся здесь в подобие площади — где всё выглядело спокойно: шли люди, ехали машины, а его будто не замечали… Но в сознании билась мысль: кто и как догадался? И… что теперь? Если возвращаться — как объяснить матери своё исчезновение? Да и кто даст вернуться? Сейчас откуда-то подойдут «люди в штатском», и… Хотя… Шифр! Проверить, тот ли набрал!..

(«Я и не подумал!»— вырвалось у Мерционова.)

…Снова заставив себя повернуться к камере хранения, Кременецкий увидел: он набрал 2232. А нужно — 2322… Стоило при повторной закладке вещей менять шифр на похожий, чтобы самому запутаться?..

(Так он закладывал дважды?)

…Дрожащей рукой Кременецкий набрал правильный шифр — и едва подавил чуть не вырвавшийся крик: ячейка открылась!

Он стал доставать пластиковые кульки: три с одеждой (незаметно уложенной в чемодан при сборах ещё дома), один с тетрадями, и один пустой, с ручками, чтобы нести в нём остальные. Кроссовки же стояли просто так, ни во что не упакованными — и их он вынул после того, как незаметно, закрыв собой от посторонних взглядов, сложил всё остальное в пакет с ручками (успев ещё и каким-то образом достать из кармана брюк часы, и надеть на руку. Наверно, заранее уложил так, чтобы не составило труда)… Однако на фасаде автовокзала — что он заметил лишь теперь, немного отойдя в сторону — часов не было. Наверно, были внутри — но войти туда в плавках… А осталось, скорее всего, меньше получаса…

(«Даже не знаешь, чем можешь вызвать подозрение! — мысленно согласился Кламонтов. — А кажется, что такого?»

«И у нас чем кончилось, — напомнил Вин Барг. — А так лезут напролом со своими инстинктами, стыдом, смутными понятиями о справедливости — и ничего им не объяснить…»

«Ладно, давай смотреть», — ответил Тубанов.

«Но как не думать и об этом…»)

…А Кременецкий уже шёл в толпе — к перекрёстку с улицей, параллельной той, по которой бежал сюда — на ходу припоминая, где можно одеться, не привлекая внимания — и вдруг сообразил: можно иначе! Тут же, в толпе, просто затерявшись в ней… И — стал прямо на ходу разворачивать один из пакетов, и натягивать извлечённую оттуда рубашку, одновременно пытаясь рассмотреть у кого-то из прохожих показания наручных часов (cпpaшивать не хотел из-за той же нерешительности)…

(«Или просто разумная осторожность? — подумал Кламонтов. — Чувствует, что и когда лучше не делать!»

«А считается, что уверенность — это как раз идти напролом, — согласился Мерционов. — Не чувствуя последствий…»)

… Наконец он увидел на чьих-то часах время: 40 минут до отправления. Даже излишний резерв… Он встал в тени ближайшего дерева, завёл часы, поставил время: 39 минут… Но куда девать оставшиеся? Тем более — если его семья каким-то чудом оказалась бы здесь…

И тут — сообразил! То, о чём должен был подумать сразу, разрабатывая весь план… Трусы мокрые — не надевать же на них шорты или брюки! Увы — обладая хорошей памятью на серьёзные дела, он бывал рассеянным в мелочах, и мелочь подвела его! А сами брюки — заметно меньшего размера, попытка натянуть прямо на улице — будет подозрительна…

Правда… мог просто засидеться на пляже — и вскочить в автобус как был, в трусах, едва не опоздав к отправлению! А так — на нём уже рубашка, и остальные вещи — в пакете! И вряд ли его можно как-то связать с тем, кого видели бегущим к камере хранения в плавках… Пока же, видимо — осталось сделать круг по соседним улицам, и подойти к автовокзалу с другой стороны…

…Но и когда он остановился, чтобы надеть кроссовки (тоже не того размера — из-за ошибки брата, на которого пришлась положиться), до отправления оставалось 33 минуты. Много…

(Правда, потом он ещё несколько раз останавливался, чтобы вытряхнуть из кроссовок остатки песка — и наконец решил просто снять, положив обратно в кулёк. Увы, спрятать на пляже — мог лишь в песке…

«Значит, так и сядет в автобус, — с тревогой понял Мерционов. — Вернее, попытается… И как будет?»

«Ладно, посмотрим, — откликнулся Кламонтов. — И не помочь ничем, если что. Это уже запись…»)

…Но тут Кременецкий (уже идя обратно продолжением улицы, по которой бежал к автовокзалу) вдруг увидел на чьих-то часах: осталось не 28, а 22 минуты! Не подумал о возможной неточности часов! Проклятая рассеянность!

Впрочем, автовокзал недалеко. И автобус скоро подадут на посадку…

Кременецкий прибавил шаг — если удавалось, бросая взгляд на часы встречных прохожих, чтобы вывести из показаний среднее арифметическое. Наконец получилось: его часы (так, как поставил их сразу) отставали на 5 минут. И теперь, после перевода стрелки — до отхода автобуса оставалось ещё 20, а автовокзал был рядом. Но ему-то надо «вскочить в последний момент»… И он просто пошёл назад, делая ещё круг теми же улицами обратно. Что его могут запомнить, он теперь не беспокоился — вряд ли кто-то выделит его в потоке людей…

…Но и когда он в очередной раз вернулся к автовокзалу — осталось 12 минут. Хотя… вдруг посадка уже началась?

Медленно обходя автовокзал, он стал постепенно ускорять шаг — и с другой стороны вышел к посадочным платформам. Его внимание привлёк автобус, как раз подъезжавший к самой дальней… Напрасно он огибал здание — с той стороны было бы ближе. Или нет, так даже естественнее…

Кременецкий побежал наискось между платформами — с расчётом обогнуть автобус спереди и сразу увидеть табличку с названием peйca, но таблички почему-то не было. Ещё один неприятный сюрприз… Едва переведя дыхание, он остановился, трижды повторил вопрос в уме — и лишь тогда решился задать его водителю.

— Да, до Порт-Кавказа, — ответил водитель, не преминув поинтересоваться — Прямо с пляжа, что ли?

— С пляжа… Чуть не опоздал, часы отставали, — Кременецкий поспешно достал билет из свёрнутых в кульке брюк.

— Всё равно в трусах не пускайте! Кстати, куда он едет? И сколько ему лет? — вдруг раздалось сзади, заставив похолодеть. И — вспомнить, что (причём впервые) собрался в столь дальний путь один, без взрослых. И если сейчас обратят внимание, возраст вызовет сомнения… Как быть, что кому объяснять? Надеялся сойти за местного подростка из ближних окрестностей — а так…

— Надо же, какой блюститель морали! — неожиданно поддержал его водитель. — Чуть что, и сразу «не пускайте»! Сами-то вы брюки на мокрые трусы наденете?..

Кажется, и тот что-то ответил — но Кременецкий, идя к своему месту в предпоследнем ряду сидений, даже не слышал сквозь грохот сердца… И лишь сев там у открытого окна — вновь различил тот же голос, непонятно как перешедший уже на… моторизованную банду, оснащённую едва ли не артиллерией, члены которой делают себе татуировки со свастикой, и грабят на улицах даже милиционеров! Причём речь шла… о его родном городе! И ещё больше встревожило: почему не знал? (Хотя в этой ситуации могло послышаться что угодно — и сам разговор доносился нечётко, сквозь гул проезжавших мимо автобусов, грохот сердца и пульса в висках.)…А того пассажира — уже занявшего место где-то впереди по салону — несло дальше:

— Не очень они вообще нас уважают! И новую технику, и интересную работу им подавай! А так, чтобы по десять часов пудовые мешки таскать — им, видите ли, не нравится! Мы сколько без выходных, без отпусков работали, а этим сразу — новую технику! Право на неё ещё заработать надо…

— А вы в вашем возрасте сможете освоить работу на новой технике? — резонно возразил кто-то. — Или будете компьютер кувалдой настраивать?

— И за что мы тогда на фронте кровь проливали? — возмутился и другой. — Чтобы опять работать на износ, как при крепостном праве? А кому захочется жить интересно — мотыгой по голове, и в ров? Как полпотовцы, да? Надо же, целую теорию вывел из того, как кто-то одет!

— И что вы всё лезете в душу со старыми трудностями? — не выдержал ещё кто-то. — Сейчас, что ли, нет своих проблем?

— А насчёт той банды — как, правда или неправда? — осведомился кто-то. — Я туда в институт поступать собираюсь, мне надо знать…

— Да не знаю я толком ничего, это соседям их знакомые рассказывали! — откликнулся затеявший перебранку — и вдруг, сразу, всё умолкло…

(«И я сколько встречал таких «знающих жизнь»! — вспомнил Кламонтов. — В поездах, на вокзалах — тоже по дороге к морю…»

«Точно! — согласился Мерционов. — Как узнают, что ты не оттуда-то, или не такой профессии — сразу наговорят ужасов, которых не сможешь проверить!»

«И всё им молодёжь недостаточно несчастна! — добавил Ареев. — А сами… Заслуженные, со стажем, с орденами — но будто какие-то ущербные, их чем-то обделили…»)

…А Кременецкий — устремив взгляд в асфальт, и сам думал о том же. Волнами перехватывало дыхание — от тревоги, от бессильной обиды, как всегда, когда слышал от старших подобное о своём поколении… Ну, пусть в нём есть разные люди, не всех увлекает познание мира, проблемы развития человечества — почему старшие видят только наглых, тупых, развязных, с убого-стандартными увлечениями? И — будто сами люди, родившиеся в 60-е годы, виноваты в чём-то, что было в войну или сразу после?.. А тут уже и самому пришлось сыграть картёжника, проигравшего всё, включая колоду карт — чтобы взрослый нахал отцепился! И теперь ехать с таким попутчиком…

(«И всюду, в разных ветвях — такие! — добавил Ареев. — Что это, если не личная неполноценность? А вокруг — техническая цивилизация: атомные реакторы, компьютерные сети…»

«Но и как решилось у нас — крайность из крайностей, — ответил Вин Барг. — Тем более, высшая цивилизация сразу взяла под наблюдение заводы, трубопроводы, транспорт — и то кое-что успело разрушиться! А представьте — на Земле, с ядерным оружием?»

«И от проблем деваться некуда, — сказал Тубанов. — А как просто казалось раньше: гарантировать права, дать жильё, образование, работу…»

«Примитивизируют, опошлят любую идею — и скажут, что их обманули, — согласился Аpeeв. — И им не нужно, чтобы было хорошо всем. Наоборот — плохо, если не воевал, не голодал…»)

…Автобус тронулся — и Кременецкий снова подумал: пути назад нет! Пусть пока он в пределах города — вечером будет за пределами республики. (Пока, правда, не межзвёздный рейс, как в его повести — но всё же…)

И тут он задел какую-то рукоятку на подлокотнике — и кресло стало проваливаться под ним! Нет… Лишь немного откинулась назад! Но ещё прежде, не успев понять это, он вскочил в испуге — и кресло вернулось в исходное положение. К счастью, этого никто не заметил — ведь почему-то никто не сел рядом, все заняли места впереди, сам же он был единственным в предпоследнем ряду сидений, а последний вовсе был пуст… Однако, едва справившись с ознобом и новым приступом учащённого сердцебиения — он подумал, что расслабляться нельзя, и не стая откидывать кресло, переведя рукоятку обратно…

(«И ни границ, ни таможен, — сказал Мерционов. — Люди едут запросто, даже без документов… Пока — никому не захотелось «восстановить справедливость», никто не взвыл про пустые магазины…»

«И то ещё как случилось, — ответил Ареев. — Кто и зачем устроил кризис тоже на ровном месте. И — с каким пониманием проблем…»

«И чьих? — добавил Мерционов. — Ведь чьим «благом» оправдано: пьяниц, дебилов?..»)

…Автобус, едва отойдя от автовокзала, уже сворачивал на окраинного вида улицу, лишь одна сторона которой была застроена, а по другой — тянулись заросли высокой, в рост человека, травы, как бы по берегу водоёма. Хотя вдали из-за деревьев виднелись ещё вполне городские постройки… («Да, верно — санатории! Давно я тут не был», — вспомнил Кламонтов.) Нo впереди, за городом — уже до горизонта расстилались поля или луга, жёлто-коричневых оттенков выгоревшей травы…

…Итак — он уже ехал! И впервые — один, среди незнакомых людей. Союзник появится — лишь по ту сторону пролива, в поезде…

(«Так… есть союзник? — вырвалось у Вин Барга. — И кто же это?»

«И вообще, что мы знаем? — спросил Ареев. — Вот если бы начал вспоминать, как всё было!»

«Осторожно! — предупредил Вин Барг. — Хотя вряд ли возможна двусторонняя связь…»)

…Однако — будто (или не «будто»?) услышав это — Кременецкий в самом деле, глядя на проносящиеся за окном справа белые стены домов и огороды за заборами, начал вспоминать!..

…Вообще мысль о побеге не возникла одномоментно, она развивалась исподволь. Чем труднее становилось — тем больше боялся, что долго так не выдержит, и может сорваться. А у него была тайна, и было дело — срыв позволить себе не мог… Но кто понял бы его — если даже самые близкие, те, кому он верил — не понимали, что это — не игра, несерьёзная по причине возраста? И могли ненароком выдать в разговоре его тайну, и посмеяться — даже не понимая, какому риску подвергают его самого? Нет — для конспирации они не подходили. Даже если бы пришлось, скрываясь где-то, инсценировать свою смерть (о чём задумывался не раз — так жить делалось невыносимо)…

И наконец ситуация созрела… После очередной семейной ссоры (из-за котоpoй и поездка чуть не со рвалась) он понял: так продолжаться не может! Ведь никому из всей семьи эта поездка не была так нужна, как ему — чтобы набраться новых впечатлений, и просто укрепить здоровье — а он должен зависеть от ничтожества, имеющего паспорт и собственный заработок… И пусть это был не единственный источник доходов семьи (не хватало ещё такого, как в старые времена!), но… А уж — как довериться в этом? Объяснить: тут и не до школьного аттестата — он может просто не выдержать, и погубить не только себя, а и их же самих, ничего не принимающих всерьёз? Нет — надо было срочно, пользуясь ситуацией, готовиться на крайний случай…

…Но первое, что он сделал вечером накануне отъезда — ещё могло выглядеть лишь ошибкой. При пересчёте денег, повторяя вслух получавшиеся цифры, он преднамеренно сбился, назвав 223 вместо 332 — и его никто не поправил. Так в итоге получилось 667, хотя на самом деле было 776 рублей, и появился неучтённый резерв — целых 109. Начало было положено…

Затем, уже ночью — он осторожно поднялся с кровати, подождал, пока ослабнет нервная дрожь, бесшумно открыл шкаф, достал при свете тусклого фонарика старые брюки, рубашку и шорты (о которых помнил лишь случайно), наспех примерил, убедился, что всё ему в общем подходит, так же бесшумно перешёл в кухню — и стал упаковывать одежду в пластиковые кульки. К счастью, кульков было много, вряд ли кто-то заметил в считанные часы до отъезда пропажу шести из них… Вернувшись в комнату, он так же осторожно открыл чемодан и стал укладывать кульки за отпоровшуюся подкладку: три — с одеждой, четвёртый — со взятыми из письменного стола тетрадями, один — на всякий случай (возможно, для съестных припасов), и ещё один, побольше, с ручками — чтобы вместить остальные. Уложив их, он провёл рукой по подкладке чемодана, убедился, что получается не вызывающая подозрений ровная поверхность — и лишь тут вспомнил о деньгах…

Да, это был неприятный момент: пришлось так же осторожно достать из уложенной сумки кошелёк, отсчитать в свете фонарика 109 рублей, вынуть из кулька брюки, положить деньги в их карман — и снова укладывать всё обратно, да ещё с немалым трудом закрыть сумку (мешал как раз кошелёк в боковом кармане, и он даже думал было оставить её открытой)… А тут и о часах вспомнил лишь затем — и пришлось разворачивать и укладывать всё ещё раз! Но и этих его троекратных ночных сборов, и отсутствия дома на полке шкафа старых часов — никто не заметил. Хотя это было не всё — но как быть с обувью, он пока не знал: не сделаешь же её плоской, чтобы уложить за подкладку чемодана — а просто исчезновение запасной пары кроссовок одновременно с ним самим выглядело бы подозрительно. Но пока всё и было не очень всерьёз — он не знал, решится ли… (И лишь уже в поезде — придумал, как быть с кроссовками, если дойдёт до дела…)

…А потом было 28 июня — день, когда сразу всё перешло в практическую плоскость. Он узнал такое, что в один момент перечеркнуло все личные проблемы — в школе, дома… Ведь если где-то уже создавалась теория, связывающая воедино и фундаментальные закономерности Вселенной, и свойства человеческой психики, и феномены парапсихологии — он не мог остаться в стороне! Тем более, речь шла об учёных, которых лишили возможности заниматься исследованиями… Правда, он так и не понял, где они работали теперь, и как им удавалось развивать теорию дальше — зато узнал о местности, где подготовленные люди (а он несомненно подготовлен) могут входить в непосредственный контакт с «людьми иной фазы»! А он-то уже сколько думал — как снова наладить контакт, вернуть доверие, утраченное когда-то по вине «обычных» людей? Впрочем, самого термина «люди иной фазы» не знал — но думал-то о них! И вот — открытый контакт! А там уже «люди иной фазы» сами выведут его на учёных, что ими занимаются…

(«Нo o ком это? — спросил Мерционов. — Вы слышали? Поняли, кто такие?»

«Нет, — признался Вин Барг. — Первый раз слышу…»

А Кламонтов — ощутил уже полузабытое, давнее: прикосновение тайны! Жутковато-захватывающее чувство, что стало редкостью в здешних вагонных буднях, путях по грани реального и нереального, бывшего и небывшего, подлинной и «сослагательной» истории…)

А Кременецкий, глядя в окно — за которым мелькали уже чёткие квадраты полей — продолжал вспоминать…

…Итак, речь шла — ни больше ни меньше (он сам с трудом поверил) — о воссоединении обеих фаз человечества! И это — подумать только — будет событие, по значению равное межпланетному контакту! Но надо было спешить: сочетание астрономических и биологических циклов делало пригодной для контакта лишь около месяца в обе стороны от летнего солнцестояния…

(«Так… просто о загробном мире? — понял Кламонтов. — О нашем, земном астрале?»

«Это сейчас для нас «просто», — ответил Мерционов. — Но не тогда, для него. Хотя… Какие циклы?»

«Не знаю, — ответил Вин Барг. — Давайте слушать.»)

…Он понял: пора действовать! Однако нужный ему человек уезжал раньше — и хорошо хоть, Кременецкий точно знал из его разговора с кем-то и сам маршрут, и дату, и номер поезда (но не того, отсюда, а другого — после ещё остановки по дороге). Теперь — надо было попасть в тот поезд, чтобы догнать его в пути. А это сложно — учитывая летнюю перегрузку транспорта. Но о каких трудностях речь — когда встала такая цель?..

…И он сперва хотел ехать отсюда поездом — но как-то однажды заметил у магазина по пути к центральному пляжу киоск «предварительной» кассы автовокзала, и решение созрело… Следующей ночью он достал из тайника (легко сказать!) десятирублёвку, а утром — зная, что, как всегда, предстоит хотя бы получасовая задержка в очереди — положил в нагрудный карман. В магазине же — как и предполагал, его желание подождать на свежем воздухе не вызвало подозрения у родителей (и ещё очень повезло, что за ним не увязался брат, который пока ничего не знал)… И всё же он не мог забыть — как с отчаянно бьющимся сердцем подходил к кассе, совершенно не представляя, что и как будет говорить (особенно если и там — очередь, и надо как-то объяснить, что он очень спешит; а в ответ прозвучит это caмоe: «Мальчик, а сколько тебе лет?»)… А получилось не так: у кассы, как ни странно, никого не оказалось — но не было и билетов ни на какой подходящий рейс. Он уже готов был добираться до Порт-Кавказа пригородным поездом — как вдруг непонятно откуда взялся вороватый субъект в чёрном костюме, с золотыми кольцами на обеих руках — и сразу заявил: «за 10 рублей есть одно место на 9-е». И что делать — пришлось пойти на это, отдав всю десятирублевку, хотя билет стоил вдвое дешевле… (А теперь в автобусе было семь пустых мест — зато так удачно для него расположенных…) Но главное — у него был билет! Не говоря уж, что и о возрасте тот человек не спросил; и ещё повезло: они пошли обратно на квартиру с покупками, и он смог выложить билет, спрятав под наволочку подушки. Иначе — если бы, ничего не купив, сразу пошли на пляж — пришлось бы отдать билет брату, чтобы не выпал по дороге (у брата карман застёгивался), и тут же всё рассказать. А так — ночью просто переложил билет в тайник…

…Теперь надо было переправить вещи в камеру хранения, а для этого — заблаговременно занять одну из ячеек; к тому же — создав впечатление, будто кроссовки украдены на пляже. И тут… В самом деле: не совершил ли ошибки, доверив эту часть тайны брату? Но кто ещё мог потом под секретом сказать матери, что он не утонул, а сбежал? (И пусть думают, что — лишь из-за дополнительных занятий по математике, как обычный подросток, не выдержавший произвола взрослых…) Да и доверил он это брату лишь «гипотетически» — и якобы для проверки реакции родителей попросил спрятать кроссовки у третьего столба ограды пляжа, перевернув и присыпав песком, чтобы были едва видны. А тот, как нередко бывало — сразу странно смутился, но пообещал выполнить просьбу… Однако, выйдя из моря после длинного заплыва вдоль берега (на большую глубину вовсе не заплывал) — он увидел свои кроссовки там же, где оставил, зато… пропали всего на размер меньшие кроссовки отца, и вышел неприятный разговор: кому идти домой без обуви? Хотя он так и рассчитывал (иначе просто не получалось) — но чтобы отцу пришлось снизойти до него, уговаривая: человеку «взрослому и с определённым положением» это слишком неудобно, не то, что ему, 15-летнему? Зато так даже естественнее выглядела его «нервная реакция»: сказал, что пойдёт домой отдельно, другой дорогой… (Тем более, тут уж смущённо-липкое выражение лица брата возмутило его всерьёз, а в ответ на процеженное отцом сквозь зубы «не придуривайся» — не пришлось даже особо изображать готовность к срыву, какой наверняка привлёк бы внимание окружающих. И он видел беспокойство матери — но что было делать!)…Он сразу пошёл как бы прямо в город, затем, сделав круг по аллеям у пляжа, вернулся… и кто знает, долго ли искал бы кроссовки у третьего столба ограды, если бы сразу случайно не увидел — внутри засыпанные песком доверху, но хорошо узнаваемые даже издали, и лишь чудом никем не замеченные — у четвёртого! Наспех вытряхнув песок, он уложил кроссовки в прихваченный заранее из дома кулёк с 15-копеечной монетой, быстро побежал теми же аллеями к автовокзалу, и там сумел незаметно для окружающих положить кроссовки в первую попавшуюся ячейку — № 161. Правда, сам кулёк при этом разорвался и треснул (так что сегодня, доставая вещи, он оставил обрывки на месте)… А когда он действительно вернулся на квартиру другими улицами — все уже десять минут ждали его. (И снова, каково вспоминать, что не мог открыть матери даже самую малость тайны!) Брату он потом сказал, будто «проверка» не удалась — кроссовки действительно пропали, он их не нашёл — а почему брат взял не те, сам не мог объяснить. Впрочем, это было уже неважно…

(«А веса кроссовок хватило бы? — усомнился Мерционов. — Ведь пустая ячейка не закроется: дно реагирует на вес груза!»

«Значит, веса кроссовок с песком хватило, — предположил Тубанов. — Как-то же закрылась…»

«Так песок он вытряхнул! А… какого-то кирпича там не было? — вдруг спросил Ареев. — Вы не заметили?»

«Точно! Для веса! — подтвердил Мерционов. — Уже лежал там! И тоже, случайно ли…»

«Думаешь, кто-то… до нас? — понял Кламонтов. — Уже… прокладывал путь?»

«Не исключено. Кирпич не просто так попал туда. Хотя… — задумался Мерционов. — Кто знает…»)

…Итак, он как будто ничем не выдал себя. Никто не нашёл и не вынул из кармана кулёк с 15-ю копейками; никому не показалось странным, что он клал в камеру хранения кроссовки — иначе кто-то сразу донёс бы, и ячейку бы вскрыли. А так — всё шло по плану…

…Следующая ночь была почти бессонной — вернее, в борьбе со сном, лишь изредка перемежаемая короткими отрезками неглубокого забытья. Ведь он не знал: в любое время суток можно открыть ячейку, или лишь когда открыт сам автовокзал? Вот и решился начать сборы лишь в 3 часа ночи… Правда, вытаскивать чемодан из-под кровати не рискнул, чтобы никого не разбудить — а доставал всё на ощупь, замирая от каждого вздоха, шороха…

(«Но как перепутал тетради? — спросил Мерционов. — Если и брат не знал, что они там?»

«Значит, знал, — понял Тубанов. — Нашёл тайник, рылся там, и всё перепутал!»

«А сам пока не знает, что тетради не те…», — добавил Ареев.)

…Прождав до 4-х часов (автовокзал открывался в 4. 30), Кременецкий осторожно открыл сумку матери, достал кошелёк, положил в нагрудный карман — и вышел, с усилием придерживая дверь, чтобы не выдать себя скрипом…

А далее — лишь сам момент, когда он выходил на тихую безлюдную предутреннюю улицу, чётко отпечатался в памяти… Он смутно помнил: как шёл по освещённым фонарями мостовым, то и дело вздрагивая от напряжения и переходя почти на бег (или наоборот, замирая у перекрёстков, где казалось, кто-то мог выскочить наперерез из темноты — но всё же больше сдерживая себя, чтобы идти медленнее) — и всё равно едва не проскочил непривычный по виду в темноте перекрёсток на повороте к автовокзалу… Хотя и то в итоге получилось удачно: автовокзал только открылся, камера хранения уже работала (даже показалось: там то-то щёлкнуло, загудело, и подсветка включилась как раз в момент, когда подходил к нужной секции) — и он, снова никем не замеченный, вынул из кошелька ещё 15 копеек, и положил одежду и тетради в ячейку, уже занятую кроссовками. Правда, замена шифра (чтобы, ecли эти шифры где-то особо регистрируют, подумали: ячейкой воспользовался другой человек) — едва не подвела его… (И как раз — кто-то мог запомнить! Тем более — самый рискованный момент всего плана! Подросток в плавках, подбежав к камере хранения, забирает вещи и уходит… Но иначе не получалось — да и так ли «странен» подросток в плавках на улице курортного города? Расчёт и был, что запомнить не успеют!) …А в ту ночь, самый тревожный момент был — когда он, возвращаясь, неслышно подкрадывался к дому в почти непроницаемой тени деревьев, прислушиваясь, всё ли тихо — и, как будто убедившись в этом, протискивался в калитку, осторожно открывал дверь комнаты, прятал кошелёк в сумку, неслышно раздевался и ложился — чтобы сразу заснуть… Это была ночь 7 июля. До бегства оставались ещё две…

…И тут он словно очнулся. Задумавшись, не заметил, как задремал!

И неудивительно: две последующие ночи, 8 и 9 июля, тоже спал беспокойно… Но главное — хоть сейчас ничего не перепутал спросонья! Сразу вспомнил, где находится — и ничем себя не выдал! Да и не должны по дороге искать его живым — пока там, на пляже, ищут тело… А пока догадаются, что к чему — он будет далеко от района возможных поисков. Решат, что поехал через Донецк, к бабушке — со слов родителей… (Если, конечно, сразу не всесоюзный розыск — о чём лучше не думать.) И уж вряд ли кто-то представит — где и в какой поезд ему надо попасть…

(«И опять всё странно похоже, — отметил Мерционов. — Поезд, автобус…»

«А какой поезд, куда? Я не понял», — признался Тубанов.

«Так мы все не поняли, — ответил Вин Бapг. — Тут пока без подробностей…»)

…А за окном автобуса расстилалась жёлто-бурая равнина — с остатками травы и тёмно-зелёными пятнами маленьких, плоских, как блюдца, озёр. Кременецкий вдруг вспомнил: они так и называются — «степные блюдца». И весь этот ландшафт — был смутно (но и отчётливо) знаком ему, пробуждая воспоминания о далёких степных краях, где никогда не было это его тело — но где он жил очень давно, и не забыл их начисто при перехода из фазы в фазу, как другие…

(«Так… помнит? И не то ли самое, что я?»— внутри у Кламонтова что-то дрогнуло.

«Возможно… — откликнулся Мерционов. — Да, наверно: Казахстан, Алтай, Монголия…»

«Но сейчас сколько проехал, пока спал, — сказал Тубанов. — Это явно ближе к Тамани — а то и за ней…»)

…Кременецкий, спохватившись, посмотрел на часы. Да — большую часть пути, увы, проспал. До Порт-Кавказа осталось немного — и автобус не раз и не два останавливался, большая часть пассажиров успела смениться. (А… тот — ещё здесь? Но, видно, никуда не донёс — иначе разбудили бы, сняли с рейса…)

Приступ озноба вернул Кременецкого к реальности… А он же ещё в плавках — здесь, в автобусе, уже так далеко от курорта!

Правда, попутчик, занявший соседнее место — был углублён в чтение газеты, не замечая его… Но — надеть кроссовки и брюки надо срочно, ещё здесь!..

А за окном вдали показалась синяя гладь большого озера (а возможно, уже и Азовского моря) — вдруг напомнив, как действует на него катерная качка. Хотя паром на переправе — не должно так бросать на волнах…

(«И как стремится навстречу тайне! — сказал Ареев. — А у нас будто стёрлось это чувство…»

«Ну, ещё бы, — согласился Мерционов. — Что для других тайна, для нас — обыденность. Целых три условных года в таком вагоне…»

«Но правда, — ответил Тубанов. — Вкус тайны терять нельзя…»)

…Кременецкий не без труда натянул брюки (до того тесные, что и застёжку-«молнию» решил закрыть лишь потом, уже встав), и снова вытряхнул остатки песка из кроссовок… А вот — надо ли в Порт-Кавказе обязательно покупать билет на какой-то поезд, переправляющийся через пролив, или можно — просто на паром? Даже этого не знал! Но теперь все практические вопросы — решать самому…

Конечно, лучше — если бы какой-то поезд довёз прямо до Джанкоя. А нет — придётся добираться от переправы до железнодорожного вокзала в Керчи. Должен же там ходить автобус! Во всяком случае — посмотрит на месте, куда пойдут другие пассажиры…

…— Обрыв, — сказал Вин Барг, едва упала серая пелена. — А тут уже за полночь 13-го. И резервные сутки — раньше 10-го не достают… Но вот же странно: 1900 год невисокосный, на переходе веков их должно было набежать семь — а реально только трое… Как это получается?

— Там же какой-то «вековой сброс», — напомнил Мерционов. — А жаль. И кто знает, почему… И что теперь? Обратно через пролив, уже за ним?..

(«А мы с Вин Баргом и не побывали у моря, — грустно подумал Кламонтов. — Даже по делу, с аквалангами…»)

— Да и тут, кажется, вообще единственный шанс проскочить под видом другого вагона, — подтвердил Вин Барг. — 11 июля 64-го года… А сейчас давайте спать. Это должно произойти во сне…

(«И что с остальными? — ещё подумал Кламонтов. — Лесных, Якименко, Жильцова — и тот, с книгой о королевстве? Опять — спать, не поняв этого…»)

61. ПОЛЯ И ВЕКТОРЫ

Вагон впереди был странно похож на вчерашний автобус. Вместо привычных переборок купе или скамеек — по обе стороны прохода двумя рядами тянулись кресла, на подлокотниках — уже знакомые рычаги для перевода в полулежачее положение… И дальше, за окном тамбура — такой же вагон (куда, собственно, и был билет). Но дверь с первой попытки не поддалась…

Кременецкий с силой рванул ручку — и тут целая баррикада узлов и чемоданов (это она не давала открыть дверь) рухнула и посыпалась ему под ноги…

Он даже не заметил, обо что споткнулся — и сел прямо на металл сцепки, а кулёк с тетрадями (выскользнув из того большого, с ручками) — лишь чудом удержался на колене. Ещё немного — и тетради полетели бы на гравий между путями… В ознобе он судорожно схватил кулёк, и крепко сжал его. А сзади — кто-то уже разбирал сваленные в беспорядке вещи, проклиная кассиршу, которой оказалось «удобнее» выдать все билеты в один вагон — из-за чего пассажиры всех десяти вагонов и брали штурмом теперь единственный вход в поезд. (Ладно хоть, речь не о нём — он же сделал это не нарочно! А то — ещё прицепились бы, задержали за хулиганство…)

Кременецкий поспешно встал — к счастью, шорты не сковывали движений, как брюки — и первым вошёл, сев у окна с теневой стороны. И тут же — масса людей из соседнего переполненного вагона ринулась следом, сталкиваясь и спотыкаясь уже друг о друга. Что ж, вовремя успел, не угодив в давку…

(«Бывало и хамство в сфере обслуживания, — вспомнил Мерционов свои давние слова. — Но рвать из-за этого на части страну и народ…»

«Так хамы в политике вообразили себя аристократами веры, — уточнил Тубанов. — Только: во что, в кого? Для кого и Союз слишком велик, и Космос слишком высок? Не хочу думать, что действительно — старые божества; и боюсь, что — уже «свой» минус-разум…»

«И в любом случае нет мысли о благе народов. Толпа — орудие захвата власти, — добавил Ареев. — А потом — страх перед слишком большим куском, который не проглотить… Это человек не глотает и не властвует — a складывает в уме образ мира! А тут, видите: выкроить бы из целого — «только» Украину, «только» казачество. Оторвать кусок — и властвовать в нём… Всё это учинили — те, кто мельче нас, людей…»

«Точно, — даже немного удивился Кламонтов. — Уровень… во главе гарема, прайда!»

«Да это понятно, — с досадой ответил Мерционов. — А вот что — с ним…»)

…А Кременецкий уже обнаружил: кроме рукоятки на подлокотнике, кресла в том вагоне имели ещё приспособление — из спинки переднего сиденья на шарнирах откидывалось что-то вроде небольшой полки. На неё он и положил пачку вафель, о её же край открыл бутылку фруктовой воды (вчера, на пароме, впервые увидел, как это делается) — и тут же, за завтраком, стал вспоминать уже события вчерашнего вечера и сегодняшней ночи. (То есть — с 9-го на 10-е…)

…Выяснять у кого-то, можно ли на переправе сесть в поезд, он не решился — вдруг вопрос вызвал бы подозрение — и просто встал в очередь к кассе, где продавались билеты на паром другой конструкции, перевозивший автомобили и пассажиров. (Зато там совсем не ощущалась качка, и он смог даже незаметно переодеться.) Потом с пересадкой, двумя автобусами, он доехал до вокзала в Керчи — и там узнал: поезд Керчь — Джанкой отправляется завтра днём, а билеты будут продаваться утром. Пока всё укладывалось в имеющийся резерв времени… До темноты он ходил по городу, запоминая на всякий случай расположение улиц (уверенный, что ничем не рискует, пока ищут его тело) — и лишь в пол-одиннадцатого вернулся к вокзалу. Там удалось кое-как поспать до 3 часов ночи, а потом он (заснуть всё равно не удавалось) решил заранее занять очередь, но встал не к тому окошку — и когда очередь подошла, услышал: на этот поезд билеты будут позже и не здесь… И лишь простояв ещё час, и купив наконец билет в другой кассе, он заметил в расписании несколько поездов, которыми мог уехать раньше! Почему же не увидел разу? Правда, и не хотел брать билет в поезд дальнего следования — предпочитая пригородный, где человек теряется в общей массе… И всё же: как было сразу не прочесть расписание?..

(«И на него за всю ночь не обратили внимания? — спросил Мерционов. — Я имею в виду, на вокзале?»

«Думали, едет с кем-то взрослым, — предположил Ареев. — Тем более, сам не «по-взрослому» и одет…»

«Что ж, пока ему везло, — констатировал Тубанов. — Но что будет дальше?..»

…Кременецкий закончил завтрак — и, удобно откинувшись в кресле, глядя в окно на жёлто-оранжевую, выгоревшую от зноя крымскую степь (уже за городом?), стал вспоминать тот случайно услышанный разговор, так круто повернувший его жизнь…

…Все пошли в магазин — а он из-за лёгкого недомогания остался дома. Но — с чего начался разговор по существу? Сперва соседи-кypopтники говорили каждый о своём, разном, он даже не прислушивался… Но вот кто-то сказал, что был уволен из университета, а теперь устроился в школу преподавателем физкультуры, организуя ещё и летние турпоходы, с которыми «объездил вдоль и поперёк всю Одесскую область» — и Кременецкий сразу узнал говорившего. Здесь его все называли Моисеем (и как-то по отчеству, которое он всё не мог запомнить — или просто, без отчества? И ещё подумалось: его школа — не самая плохая, если где-то учеников и летом не оставляют в покое. Потому и прислушался сначала!)…

…— А я так и не понял, в чём суть вашей работы, — спросил кто-то. — Что это за поля и источники?..

— Разве у нас можно вести такую работу? — ответил Моисей. — И уволили-то, скорее всего, за это. А то по прямым обязанностям — и спортивные успехи у отдельных студентов были, и общая успеваемость на уровне, и выезды в колхоз без происшествий…

(И это — об университете! Спорт, колхоз — а как же наука?)

…— А источник, о котором я говорил, есть только в единственном числе, — продолжал Моисей. — Он же уникален, другого такого нет и быть не может.

— Но что он излучает? — спросил кто-то.

— Да это ещё как посмотреть… Источник мысленного заряда, сокращенно МЗ-источник, излучает время — это во-первых, — стал объяснять Моисей. — Абсолютное время существует только в абсолютном пространстве, которое окружает и нашу, и другие Вселенные… (Или о других — не говорил? Но не мог Кременецкий помнить весь разговор дословно! Главное, захватило дух от услышанного: неужели раскрыта… физическая сущность времени?) …Ну вот, а МЗ-источник излучает время в наш мир.

— А что «во-вторых»? — спросил тот же голос. — Если это «во-первых»?

— Во-вторых? — переспросил Моисей. — Ах, да… Он же излучает вместе со временем ещё и ξζ-ζξ-поле… (Да, так: «кси-дзета-дзета-кси»!) …А так сложно оно называется потому, что его колебания имеют и продольный, и поперечный характер… (Кременецкий с трудом представил себе такое поле.) …Но это поле обнаружено, пока только в одной лаборатории мира. Я её не могу вам назвать, это секретные данные… И вот это поле при взаимодействии с известными полями даёт φ-поле — от которого зависит в этом мире буквально всё… (Или не так? Странно всё же звучало бы! Или не мог иначе — неподготовленным слушателям?) …А ещё пересечение всех этих полей должно давать λ-поле и ω-поле, но они пока не открыты…

(И снова непонятно — или запомнил не так? По логике, взаимодействие с четырьмя уже известными полями: гравитационным, электромагнитным, ядерным и «слабым» — должно дать четыре разных результата! И тогда, кроме «фи», «ламбды» и «омеги», должна ещё четвёртая греческая буква обозначать какое-то… Хотя верно: «мю»! Нет, «μ-фактор» в этой теории — что-то иное…

А дальше… Да, кто-то спросил: как понять, что «от φ-поля зависит всё»?..

«Но он преподаватель чего? — понял Вин Барг. — Физкультуры?»

«Да, и я, кажется, замечаю неладное», — осторожно, боясь повлиять на связь (прямую, не в записи), — ответил Кламонтов.)

…— Ну например, по новым данным — звёзды работают на энергии времени, а передаётся она через φ-поле… И экстрасенсы воздействуют на людей тоже φ-полем. Они тем и отличаются от обычных людей, что могут генерировать его сами по себе. Обыкновенному человеку надо было бы подключиться через генератор критической симметрии к ГВ-индуктору, потом найти с помощью ещё одного прибора — дефишибратора — в окружающей обстановке объект, который мог бы отражать излучения, и непрерывно смотреть на него, иначе нарушится противовекторность. Потому что, если взгляд отойдет в сторону — то, чем больше будет μ-фактор, то есть угол сдвига, тем сильнее будет разряд в том месте, куда он смотрит. Дело в том, что МЗ-источник, взгляд человека и отражатель образуют треугольник, и пока ГВ-индуктор работает — в точку, куда направлен взгляд, непрерывно идёт энергия…

(«И как ко всему этому относиться?».

«Не знаю, — ответил Вин Барг. — С одной стороны, в этом что-то есть — а с другой…»

«А что ещё за «дефишибратор»? — усомнился и Ареев. — Странное название…»)

…Но Кременецкий так запомнил — хотя теперь сомневался. И что, собственно, отражал «объект в окружающей обстановке»: то же φ-поле — или?.. Однако это: чем дальше отведёшь взгляд, тем больше сила разряда — он помнил точно! Но увы, Моисей даже не попытался объяснить, что за приборы: дефишибратор, ГВ-индуктор, генератор критический симметрии — как устроены, на каких принципах работают, что конкретно излучают? Хотя, видимо — и аудитория была не та. Никто даже не спросил: как понимать это «ГВ»? Или нет, кто-то спросил… но о чём? Ах, да…

…— Постойте, но вы говорили, что МЗ-источник находится за пределами Галактики! Разве не так?

— Что? — будто спохватился Моисей. — Да, верно! Но он излучает время — значит, может взаимодействовать мгновенно!

— А какой объект может отражать это самое φ-поле?

— Ветка дерева подходит больше всего. Да-да, просто ветка дерева… (Эти слова Кременецкий помнил точно. А дальше — снова приблизительно.) …Обычная, не экстрасенсорная, живая материя тоже обладает слабыми φ-свойствами. Да, наверно, и вы сами когда-нибудь испытывали ГВ-чувство. Вот ночью, когда человек смотрит на небо, или идёт один через большое пустое пространство — замечали, странное чувство охватывает? Это оно и есть… (Хотя Кременецкий не смог вспомнить: бывало ли у него?) …Но сознательно входить в ГВ-состояние могут только экстрасенсы, а с обычными людьми это бывает только случайно. Они же не умеют непосредственно связываться с МЗ-источником…

— Так что же выходит: эта самая противовекторность, или как её, может возникнуть случайно? — спросил женский голос. — И что, сразу взрыв? Посмотришь не туда, и…

— Что? Ах, взрыв… Нет, так взрыва не получится. Я же объясняю: это бывает, когда обычный человек случайно на короткое время напрямую связывается с МЗ-источником. А взрыв может устроить только треугольник векторов, по которому волны φ-поля циркулируют в обеих направлениях одновременно. Поэтому треугольник разрешено создавать всего на нескольких, особо секретных, военных объектах во всём мире, и обращаются там с ним крайне осторожно.

— И волны не затухают? — кажется, ещё недоверчивее переспросил кто-то. — И не взаимодействуют каким-то иным образом?..

…Но странно: ответа Моисея Кременецкий не помнил. Лишь хорошо знакомую тревогу — что всякий раз охватывала, когда слышал о научных открытиях и самих учёных, оказавшихся в распоряжении военных, секретных служб…

(«Ну, так… принцип суперпозиции полей! — прокомментировал Мерционов. — И там никто не понял?»

«А мы на Фархелеме сказали: у нас высокообразованное общество!»— вспомнил Тубанов.

«Всё равно — не те дьяконы, есаулы, рэкетиры и бомжи, что придут потом», — ответил Мерционов.

«А это… Принцип работы кольцевого лазера! — сообразил Вин Барг. — Знаете, есть такой: с треугольной системой зеркал?»

«Точно! — даже удивился Мерционов. — Но давайте не отвлекаться…»)

…И всё же: что было потом? Кременецкий почему-то не мог припомнить… Разве что — свою мысль о слушателях: они не знали и об опытах со временем… того, другого, ленинградского учёного! Или им — лишь бы поймать Моисея на слове, влезть со своим скепсисом? Хотя…

(«Так — знал о Козыреве! Только фамилию не помнил!

«А вообще его память не очень и уступает…», — начал Мерционов.)

…— Скажите, а Тунгусский метеорит… — вспомнилось наконец продолжение разговора.

— Да, случайно возникший треугольник с колоссальной энергией, — не задумываясь, подтвердил Моисей.

— Выходит, и треугольник может образоваться случайно?

— В определённой местности — может. И в таких местах часто наблюдают неопознанные явления — только никто не знает, что это такое, и чем оно вызвано. А всё потому, что геомагнитные поля Земли образуют в таких местах критическую симметрию λ- и ω-полей — о которых я уже говорил, и которые eщё не обнаружены. Но существованием этих полей определяются величины всех основных физических констант Вселенной, a чepeз это — и её фундаментальные свойства. А уже само φ-поле определяет свойства мышления людей. Вот как всё связано в этом мире…

(И всё же непонятно с этими полями! Хотя странно, что сам не задумался: откуда известно, где «ламбда» и «омега» дают эту не совсем понятную «критическую симметрию» — если они не обнаружены? Разве что — по свойствам в тех местах самого φ-поля? Но им же «определяется мышление людей» — значит… люди мыслят там иначе? Или сам не так запомнил? Хотя…)

…— Итак, вы говорите: свойства человеческой психики связаны со свойствами Вселенной, — констатировал мужской гoлoc. — Нo всё равно непонятно… Вот скажите: может человек — ну, пусть не обычный, а экстрасенс — своими мыслями так повлиять на физические поля или потоки лучей, что это вызовет эффект крупного масштаба?.. (Да, тот же вопрос возник и у Кременецкого!) …Или хотя бы — передвинуть небольшой предмет на расстоянии?

— А вы ещё сомневаетесь? — даже удивился Моисей. — В этих местностях с критической симметрией такое происходит… Ну, в газетах, конечно, не пишут — но люди-то говорят, рассказывают один другому. И там это в общем дело привычное, а когда людей оттуда вызывают в официальные институты — ничего не получается, потому что нет нужной критической симметрии. И эти учёные мужи лишний раз получают подтверждение, что никаких чудес нет — чего им и надо. А чудеса-то бывают — и какие! Передвигать взглядом предметы — это ещё что… Вот, например, по некоторым данным — люди, пропавшие без вести, на самом деле проваливаются в абсолютное пространство…

— А дальше куда? — с тревогой спросил женский голос.

— Не знаю, это только предположение, — странно невозмутимо ответил Моисей, и сразу перешёл на другое — Или вот кораблекрушения в Бермудском треугольнике… Кстати, обратите внимание: район-то сам по себе не треугольной формы — а как назван! Так вот всё, что пишут о каких-то там атмосферных вихрях — это всё неправда, она нужна только, чтобы приглушить интерес. А на самом деле там, по новым данным, критическая симметрия всех этих полей значительно выше средней. Посмотрел кто-то с одного корабля на другой, при этом у него возникло ГВ-чувство — и готово! А обломки искать бесполезно они — в абсолютном пространстве…

(«Но почему я так помню? — задумался Кременецкий. — Почему «атмосферных»? Пишут об океанических вихрях! Хотя не меняет дела — правду от народа скрывают…»)

…И тут он мысленно умолк в испуге — поняв, почему Моисей не сказал, что происходит со всякими материальными объектами (а значит, и людьми), попавшими в абсолютное пространство! Ведь сам — занимаясь такими вопросами, не мог не знать! Абсолютное пространство как минимум четырёхмерно — иначе как представить его, объемлющее трёхмерный мир, искривлённый и будто «натянутый» на сферу большей размерности? А в пространстве четырёх и более измерений — все круговые траектории неустойчивы! Орбиты планет, траектории электронов в атомах… И материальные тела, оказавшиеся там — распадаются на элементарные частицы! Попавшим туда людям — уже ничем не поможешь!..

(«Хоть и абсурд, а ужас, — откликнулся Вин Барг. — Не зря же мы ощущаем мир трёхмерным, а «лишние» измерения свёрнуты в микромасштабах…»

«И силы взаимодействия убывают с расстоянием — в степени, на единицу меньшей размерности пространства, — добавил Мерционов. — Но всё ли мы знаем о нашем мире…»

«Однако и те звездолётчики знали так, — напомнил Вин Барг. — А тут… Что-то не то!»

«И я давно уже чувствую: не то, — согласился Тубанов. — А он верит…»)

…Но что было дальше? Ах, да!

…— Нет, знаете, неубедительно всё это, — ответил тот же голос. — А то как же так: в нашей стране за десять лет произошло одно Тунгусское событие, а всё остальное — где-то за рубежом? Что — у нас, на таких просторах, нет ни одной местности с подходящей критической симметрией? А насчёт людей, пропавших без вести — лучше бы вы так не шутили…

— Но я же не сказал, что все они так исчезают! — не смутился Моисей. — Это полтора-два процента от общего числа, не больше. И произошло у нас не одно Тунгусское событие, а огромное количество, просто об этом не все знают. Тут надо обращать внимание на заметки о всяких чудесах, когда они всё-таки просачиваются в газеты — и слушать, что знающие люди говорят…

— Да где же у нас такая местность, в конце концов? Что вы голову людям морочите?..

— А ты не горячись, слушай спокойно, — ответил скептику Моисей. — Есть и у нас такие места. Boт, к примеру: про Старогерцог слыхали?..

(Так — впервые услышал это название!..)

…— Нет, не слыхали, — не сдавался скептик. — И вообще название странное… Где это?

— А я вроде бы слышала, — подтвердил женский голос. — И даже в газете читала: «Городок Старогерцог раскинулся по отрогам реки», или что-то в этом роде. А вообще статья была, кажется, про атомную электростанцию…

— Верно, — подтвердил Моисей. — Атомная электростанция строится на Украине… как же её…

(И тут, в их вагоне — все затаили дыхание. Неужели это — о Чернобыле?)

— …Ну в общем, по железной дороге к северо-западу от неё областной город, а это — его пригород, — продолжил наконец Моисей. — И река действительно образует как бы отрог — Клюв-болото называется. И там по одну сторону от Клюв-болота проходит железная дорога, а по другую, у самого соединения его с рекой — этот Старогерцог. А прямо на болото выходит кладбище…

— И что там обладает критической симметрией? — спросил тот скептик. — Болото, кладбище или железная дорога?

— Пока не установлено. Но там в определённое время: месяц до летнего равноденствия и месяц после… (солнцестояния, конечно — но никто не поправил оговорившегося Моисея) …когда Солнце зайдёт, облака на закате, бывает, ещё долго как-то зловеще светятся, не так, как обычно. И в такие ночи, бывало — уже несколько лет подряд хотя бы один человек бесследно исчезал, а на кладбище каменные столбы будто сами собой появлялись — и никто не мог понять, в чём тут дело… Официальная наука от местных жителей, конечно, отмахивалась — потому что диссертации на этом сделаешь, да ещё вылетишь с работы за суеверия. Как вот и я потом вылетел… Да, а на склепах и на ограде кладбища всякие надписи появлялись — о том, что можно в такую ночь делать, а что нельзя. Но там все думали, что это кто-то делает для смеха, с остальными событиями не связывали…

— А что было написано? — спросил кто-то.

— Ну вот, например: не думайте, что ночью на кладбище страшно идти одному. Вдвоём-то куда опаснее: можно показаться друг другу журавлями и сойти с ума… И тем более — ничего железного брать туда с собой нельзя; и плевать через плечо нельзя; и когда странное чувство охватывает — смотреть надо только себе под ноги, пока оно не пройдёт… И вот пошли однажды три человека ночью на кладбище по заданию гороно: собрать для учебно-наглядных пособий фосфин — ну, газ такой, который светится по ночам. Он им зачем-то был нужен… А его вообще можно и в лаборатории получать — но они решили, что проще без лишних хлопот собрать тот, что выделяется при разложении трупов — так называемым «методом вытеснения покойника», как в средние века делали…

(«И что, правда? — удивился Вин Барг. — Был такой метод?»

«Ничего о нём не знаю, — ответил Кламонтов. — А остальное… думаете, правда? И зачем фосфин как пособие?»

«Тоже трудно сказать, — не сразу ответил Вин Барг. — Нет, тут не всё — просто болтовня…»)

…Впрочем, где как учебно-наглядное пособие мог применяться фосфин — не понял и Кременецкий. Тем более, знал же: этот газ очень ядовит! Но и об этом никто не спросил. Хотя…

…— За месяц до солнцестояния? — спросил уже новый женский голос. — Это значит, когда учебный год кончается? Но какой смысл в это время заготавливать наглядные пособия? И что за «метод вытеснения покойника»?..

(Да, похоже, тот скептик заразил недоверием и других…)

…— Ну, тут я не специалист, — как-то не сразу ответил Моисей. — И вообще, это они потом с перепугу всё так объяснили. А на самом деле, скорее всего, просто выпили лишнего по случаю конца учебного года, перепутали дорогу — и пошли ночью через кладбище… И вот идут они там — и вдруг по кладбищу пробежала кошка. Один сразу плюнул через левое плечо, а другие тут же обернулись к нему, смотрят: был — и нету! И куда делся — непонятно… А те сами уже дрожат от страха, зовут его — не отзывается. Тогда второй с перепугу так и сел на какой-то камень — а тот раскалённый! Он заорал, вскочил — а третий взглянул на него, и увидел… Ну, вроде как — журавля, выходящего до пояса из волокнистых макарон… (Странно, но Кременецкий так запомнил.) …Представляете, какой ужас? Так вот, его потом дружинники поймали где-то на дальнем конце Клюв-болота — и он кричал, что уже превратился в чернильницу, которая разлила свою голову по поверхности среза свежего пня, что ли… Ну, сошёл с ума, одним словом…

— Да неужели? — ахнул кто-то, видимо, всё не так поняв.

— Нет, я же говорю: это только галлюцинации. Потом, в вытрезвителе, он пришёл в чувство…

(Но странно: ему — его же туловище показалось чернильницей, а голова — лужей, которая из неё вылилась? Так… видел себя со стороны?)

…— Ну, а те двое?

— А те двое… Один, я уже говорил, исчез — а второй видит, что этого нет, а тот удирает и кричит, что он — чернильница… Тут уже и ему страшно стало. Ну, или не страшно — а это… ГВ-чувство. А тут он ещё посмотрел сдуру на дерево, потом на часы, видит: 12 секунд полночи, надо домой идти… (Снова странно! Трудно запомнить столь долгий разговор!) …Но только сделал он шаг — как сразу споткнулся о бордюр, вылетел на мостовую и расквасил нос. А мостовой-то там, на кладбище, никогда и не было — да и исчезла она через секунду… И тут ему кто-то говорит: что же ты, не читал формулы старого кладбища? Не знаешь, что ночью сюда ходить можно только одному, и вверх смотреть нельзя, если ГВ-чувство охватывает? А он смотрит: рядом крест поднят, гроб открыт, и в свете фонаря видно, что сидит в гробу перед ним человек, вроде как глиняный, и лицо на нём оплывает, как свечка! И ещё говорит: у нас тут своя жизнь, иди и не мешай нам больше. Для того эти правила и придуманы, чтобы ты своим взглядом не влиял на наше φ-поле… Ну, он, конечно, ничего не понял — но побежал домой и с перепугу всё выложил, что и как… А вскоре дошло это дело до моих студентов — и поехали мы с ними в стройотряд специально рядом с этими местами…

(«И не помнит, какой там областной город? — сообразил Кламонтов. — Если он там был?»

«Вот и я подумал! — удивлённо согласился Вин Барг.»)

— …И остановились мы — ну, не все, конечно, а вчетвером — в избушке у одного такого жалкого с виду мужичка-старовера, — продолжал Моисей. — А он, знаете, вот так сидел себе на печи, жевал валенок — ну, ненормальный, да и только — но научился же как-то противовекторность в своих целях использовать! Кто с ним поссорится — так и исчезал, а на том месте из абсолютного пространства вместо него горячий камень появлялся…

— Какой ужас! — выдохнул кто-то.

(И Кременецкого — встряхнуло! Раньше как-то не задумывался: такими способностями могут обладать не только порядочные люди, которых не понимает общество — но и выродки с манией величия, способные вообразить, будто они вправе распоряжаться чужой жизнью, и просто сумасшедшие! И вот — ничего не подозревавшая группа исследователей остановилась у такого человека… Хотя Моисей рассказывал это, будучи живым и здоровым — но как же студенты? Что с ними: живы, или… исчезли — как тот?..

«Но…камень из абсолютного пространства? — подумал Кламонтов сквозь оторопь. — Совсем какая-то чушь!..»)

…— А зачем вы у такого человека остановились? — невозмутимо спросил тот же скептик.

— Так мы же не знали, — объяснил Моисей (будто не ясно и так!). — Это потом до нас дошло, зачем он ночью в окно смотрел… Поссорился с одним студентом — а тот пошёл на кладбище ставить рефлектор для опыта. Так вот, старовер хотел замкнуть его с деревом, но только посмотрел из любопытства на рефлектор — первый же раз такую штуку видел! — и получил все волны обратно, причём уже сфокусированными. Вот только камень от него и остался — а мы сразу поняли, что к чему…

(У Кременецкого будто вправду камень свалился с плеч! Он-то уж начал думать, как обезвредить старовера…)

…— Да, а как же покойник? — спросил ещё кто-то.

— Так про «метод вытеснения, покойника» я сам не знаю, есть такой или нет, — повторил Моисей. — Или вы про того покойника… Так его потом милиция застала, когда он эти надписи делал. Погнались за ним, добежали до церкви, один сунул руку в открытую дверь, смотрит: рука оплывает, как воск со свечи. А покойник и говорит таким глухим голосом: зря вы сюда влезли — а то теперь уже ничем не поможешь, придётся заменить руку протезом; ну, а если полностью войдёте — камнями станете. Так и ушли ни с чем, а один — даже без руки… Но потом они его опознали по фотографии: оказалось, действительно годом раньше умер, и похоронен там…

— Значит, не умер, — заявил скептик. — Проверить надо было, кто вместо него в гробу!

— Ну, так проверили: вскрыли гроб, а он там лежит. И привели того пьяного — ну, который будто бы чернильница — и тот его узнал. И потом даже местные жители разрубили труп и сожгли по частям…

(«Будьте вы прокляты, трусливые сволочи!»— похолодев от ужаса, подумал тогда Кременецкий.

И сейчас — Кламонтов вздрогнул, услышав…)

— …Но и после этого видели, как он идёт по кладбищу, — продолжил Моисей (и у Кременецкого, что называется, отлегло от сердца. Итак, его представления верны: душа человека, сознание — не исчезает с разрушением тела!) — Это, понимаете ли, «человек иной фазы»… Мы думаем, что со смертью всё кончается — а они живут какой-то своей жизнью, которую мы не знаем. И только вот в эти ночи — их там местное население журавлиными ночами называет — можно увидеть их, и даже говорить с ними, если они сами захотят. Но они не очень хотят, потому что живые считают их нечистой силой — даже те, кто их при жизни знали…

(А дальше? Кажется, Моисей сказал: φ-поле и названо по первой букве слова «фаза». А потом…)

…— А из чего состоят эти люди? — спросил тот скептик.

— Из абсолютного пространства что-то материализуется, и образует тело — но только на время, пока длятся журавлиные ночи, — кажется, так ответил Моисей. — А большего мы пока не знаем. Возможно, они только в этот период и существуют…

(Нет, не может быть! Неправильно запомнилось! Не мог он сказать такое!)

…А затем — вовсе разговор пошёл странно. Кременецкий ждал, что Моисей поведёт речь о том, какие последствия вызвало превращение старовера в камень, о своих встречах с «людьми иной фазы», о подробностях исследований — но вместо этого вдруг прозвучало: «А вот у нас в селе был случай…», и пошли обычные глупые байки о пьяницах, по ошибке едва не похороненных заживо. И тут уж Моисея не было слышно — говорили другие… А Кременецкий, сидя в комнате за стеной — из-за этой всё более раздражавшей его тупой болтовни даже не мог без лишних свидетелей подойти к Моисею и толком всё выяснить! Ладно хоть — потом кто-то назвал на выбор три атомных станции на Украине, и Моисей вспомнил, по какой ориентироваться… Но и тут сам город назвать не дали: кто-то вновь стал трепаться, как на чьём-то огороде зарыли мешок с рухлядью, символизирующей всяческие беды — и они беды начали сбываться: «то зарплату из кармана вытащили, то собака сдохла»… Неприятно, конечно — но и круг интересов, и уровень образования понятен сразу!..

(«Но тоже практическая магия! — удивился Вин Барг. — Через контакт с вещью, мыслеобраз по аналогии…»

«Ну, тут, и для нас загадка, — напомнил Мерционов. — Принцип причинности строго доказан наукой — но видите, есть и «магия сквозь время», и сам наш вагон…»)

…А разговор во дворе перешёл на вовсе антинаучную чушь. И Моисея не было слышно — другие говорили о давно известном как о великих тайнах, высказывая самые нелепые догадки. Кто-то всерьёз заявил, будто радиационные пояса Земли появились… лишь после взрыва бомбы в Хиросиме; да и о происхождении человека — несли такое, будто не держали в руках школьных учебников… Тот скептик сомневался, как человек мог произойти от ныне существующего вида обезьян — хотя элементарно, что произошёл от вымерших… Но особенно неприятно было участие в том разговоре его матери, вернувшейся из магазина: она, как всегда, не различала посещавших в древности Землю представителей Мирового Разума — и бога, что, по ранним религиозным представлениям, создал всю Вселенную, Землю, и жизнь на ней! Хотя тоже, элементарно: «сотворение» человечества можно представить лишь как направленное мутирование земных приматов — но тогда «создателям» пришлось бы ждать контакта 3 миллиона лет, на сколько (пока!) прослеживается эволюционная ветвь, ведущая к человеку! А «создателям» Земли — соответственно, 5 миллиардов лет, «создателям» Вселенной — и того больше: 10–15… И как можно так путать новые знания со старыми догмами? Но сколько говорил с ней об этом — никак не мог переубедить…

(«Но опять же… моя мысль в тот раз! — отметил Кламонтов. — Только цифры немного другие!»

«Так очевидно! — ответил Вин Барг. — Кто знает суть дела…»

«Хотя… Мировой Разум! — спохватился Кламонтов. — Откуда это?»

«Просто опять же образ того, кто «наведёт порядок»! — предположил Мерционов. — Но он это не осознаёт, он мыслит как учёный!»)

…Кременецкий надеялся, что раздражающая болтовня вскоре кончится, и Моисей останется один — но вдруг выяснилось: сейчас он сразу едет провожать кого-то в аэропорт, а назавтра уезжает сам. Причём подробно назвал весь маршрут: даты, номера поездов, и даже промежуточную остановку… Но увы — примерно спустя два часа Кременецкий лёг спать, так и не дождавшись, а назавтра увидеться не пришлось: когда вернулись с пляжа, Моисей уже уехал. А ведь хотелось спросить о многом…

Пропустив начало разговора, он не понял: где конкретно расположен МЗ-источник, как преобразует абсолютное время четырёхмерного пространства в «обычное» время трёхмерного — и чем одно время отличается oт другого? (Правда, сами термины «абсолютное пространство» и «абсолютное время» неудачны — они в общем означают независимее от материи пространство и время классической физики. И это бы напомнить Моисею — иначе кто-то может, придравшись к терминологии, заявить, будто новая теория призвана возродить устаревшие взгляды…) Неясно и с полями: какое из них регистрируется в опытах того ленинградского учёного со временем — и на каком принципе основано (по обеим теориям) излучение звёзд? Ведь прежняя, термоядерная модель — так убедительна, подробно разработана… А почему лишь экстрасенсы могут генерировать φ-поле достаточной силы — и в чём тут отличие от «обычных» людей? Вообще: каким образом оно генерируется в человеческом организме? Как ξζ-ζξ-поле порождает его «при взаимодействии со всем известными полями»? Какие частицы являются квантами всех этих вновь обнаруженных полей? Правда, φ-поле, видимо, и есть то самое «биополе», не сводящееся ни к одному из известных прежде полей — но неужели ГВ-индуктор, устройство явно не биоматериальное, а техническое, генерирует его же? И — на каких физических принципах основана работа всех трёх упомянутых приборов?..

Да — и они же имеются где-то на военных объектах! И тоже: какой страны или стран? И как туда попали — и зачем их используют? Тем более, вместо взрыва «противовекторность» иногда даёт просто камень… И — как он материализуется из четырёхмерного пространства? Из каких веществ состоит?

А сами термины? Неужели «человек иной фазы» так и говорил: ГВ-чувство, φ-поле? То есть — это их собственная терминология?..

(«Узнаю себя в том «контакте»! — вспомнил Кламонтов.)

…Но и ещё вопрос, давно возникший у самого Кременецкого: почему с новым рождением человек всё забывает? Может быть — прежняя память слишком велика для новорождённого мозга? Это там, в период журавлиных ночей, из «абсолютного пространства» материализуется тело с мозгом подходящего размера — а при «обычном» рождении для той же памяти в новом мозгу места не хватает?..

Хотя — сам что-то помнил! И по кадрам из фильмов, книжным иллюстрациям — казались чем-то неуловимо знакомы степные и полупустынные пейзажи, национальные орнаменты, одежда, архитектура некоторых стран и народов, представителей которых он в своём роду не знал! Но и то — смутно, неопределённо… И сколько ни просматривал в поисках ответа географические карты, всё повторяя про себя названия городов, рек, озёр, горных хребтов, будто вслушиваясь в музыку их звучания — ничто не решало вопроса. Лишь ещё казалось: тогда кожа была темнее, чем у европейца — и всё…

Но…что, если новая теория поможет в этом? И он вспомнит себя, каким был прежде? Вдруг φ-поле или противовекторность удастся использовать для связи с теми странами сквозь пространство, а то и (страшно подумать) сквозь время?..

…Правда, ещё вопросы: как пользоваться этими феноменами для передачи мыслей — и как объяснить её известные спонтанные случаи? Треугольник векторов, скорее всего, ни при чём — а вот ГВ-чувство… И если экстрасенс, сознательно войдя в ГВ-состояние, может установить такую связь — не может ли и обычный человек, случайно войдя в него, что-то передать или принять? Тем более — передать тому, кто сам подготовлен к такой связи?..

От возбуждения перехватило дыхание, и даже закружилась голова. Репродуктор в вагоне объявил название очередной станции — но он не услышал… Да, он может попробовать связаться с Моисеем, и заранее предупредить о встрече! Тем более, если вновь ждать поезда ночью — почему не попробовать войти в ГВ-состояние? Вероятность, конечно, невелика, но… Зато если уж Моисей примет передачу — поймёт: отправил её единомышленник! Ведь кто не верит в существование φ-поля — не может и воспользоваться им! Впрочем — и кто верит, но не знает, как…

Да, а… вот именно — кому адресовать передачу? Просто Моисею? Он же не знает отчества и фамилии! И как это сделать? Например: зрительно представить его лицо, а потом тут же — своё, чтобы он понял, кто вызывает? И сразу мысленно подтвердить: он знает о существовании теории φ-поля, слышал тот разговор о ней? Наверно…

А за окном — всё тянулась буровато-жёлтая выгоревшая степь… И вызывала в памяти — ту, другую, где-то на давней, далёкой прародине…

Итак — уже этой ночью, в поезде или на вокзале (смотря как сложится), он попробует войти в ГВ-состояние…

Он автоматически поставил под сиденье пустую бутылку из-под фруктовой воды, завернул в плотную хрустящую обёртку оставшуюся вафлю — и стал думать: как конкретно обратиться, что сказать сразу?

(Но — снова накатила серая мгла…)

— Обрыв, — с сожалением сказал Вин Барг. — И… как, думаете, к этому относиться?

— Не знаю, — ответил Тубанов. — Вы же помните: «нетрадиционное» знание бывает выражено в самой странной форме. По крайней мере, кольцевой лазер мы тут узнали…

— А сама история про Старогерцог? — спросил Ареев. — Тоже сразу не поймёшь: всерьёз это или… так?

— Когда и с теорией Козырева нет полной ясности, — добавил Тубанов. — И наш вагон существует, казалось бы, вопреки всем традиционным воззрениям…

— И сами так и не получили полного высшего образования, — добавил и Кламонтов. — Но избраны благодаря каким-то качествам. Вот и делаем, что считаем правильным…

— А конкретно каких-то математических моделей, физических теорий — можем не знать, — согласился Мерционов. — И я уже думал: нет ли и тут своей казуистики, в которой путаются и незаурядные умы? Тут уж — в виде математических символов, формул, теорем? И… не скрывают ли так от нас за всей этой вязью — что-то, что действительно опасно знать всем, так как многие люди несовершенны? Вот и придумывают: это, мол, образно непредставимо, это можно постичь только через математику…

Никто не ответил. Лишь колёса ритмично стучали по рельсам…

(«И думали! — вспомнил Кламонтов. — Ещё на звездолёте! И в контактах, и «так» — сколько странных идей, больше похожих на наваждения: «магнитные заряды», «инертная и тяготеющая» масса! А теория относительности, квантовая механика — говорят, выразимы лишь в формулах… Будто кто-то и хочет отвратить наш разум от некоторых вопросов — но кто? Если — не такой же минус-разум, и не древние божества и их жрецы, что сами мало сведущи в этом? Ещё какие-то инопланетяне — или обитатели неких высших… но тогда в каком смысле — слоёв земного астрала? Кто и зачем толкает нас блуждать кругами иллюзий? Получается: пусть кто-то тратит жизнь впустую — но о чём-то не узнает и не воспользуется дурак, маньяк, садист… который тоже имеет право на существование? И где грань — за которой кончается забота о благе мира такой ценой, и начинается произвол иерарха, которому удобнее управлять худшими?..»

Что-то совсем грозное и страшное представилось вдруг — как тогда, в виртуальной аудитории… Но уже — как бы и не враждебное человеку Земли, и не безразличное к его поискам, намерениям — а просто иное! Да, раньше не так представляли — и контакт с инопланетянами, и веру в богов…)

…— А снаружи, — сказал Мерционов, — уже не всё ладно. И вот крутится:

Шаланды полные кивали —

И уходили за рубеж…

— Точно, — подтвердил Тубанов. — И дальше, как-то в рифму: «Георгиу-Деж»! То ли Генеральный Секретарь румынской компартии, то ли город его имени в Воронежской области…

— И это не изменить, — с горечью вспомнил Кламонтов. — По 94-й год. Опоздал ещё кто-то до нас…

— Но сделали же в 93-м, что могли, — напомнил Вин Барг. — А то была бы казачья инквизиция…

— Тоже верно, — согласился Тубанов. — Но видеть и знать, что не изменишь… Будто несёт на риф — и не свернуть. И так и неясно: что за королевство, что за учитель двадцать лет искал ученика, при чём оно тут? Ладно, пока перерыв. Давайте завтракать…

62. ЧУДО НАЯВУ

…Большая квадратная площадка, усыпанная мелким щебнем и обрамлённая с двух сторон рядами пирамидальных тополей, освещалась единственным фонарём в центре. Свет так бил в глаза, что противоположный край тонул в непроглядной тьме, а верхушки деревьев почти слились с чернотой неба — лишь отсутствие звёзд выдавало их очертания. Но звёзды сияли над головой — яркие, чуть расплывчатые, будто в тумане — и почему-то не складывались в знакомые созвездия. Хотя и смотреть было некогда: скорее дойти до той стороны площадки, которую мешал увидеть фонарь…

Шаги гулко отдавались в ночной тишине. Фонарь был всё ближе. И вместе с ним будто сама собой (шаги лишь звучали, не ощущаясь — сквозь беспокойство, что это странное неощутимое движение вот-вот остановится) приближалась и полоса тьмы, пугающая таинственностью. И странное, необъяснимое чувство — вдруг охватило сознание…

— …Моисей! На связи в φ-поле единомышленник! Как слышите? Приём!..

И вот перед (только ли мысленным?) взором — на фоне жуткого непроглядного мрака стали, как на фотобумаге, проявляться образы: серебристо светящаяся живая изгородь из невысоких кустов; такой же «негативный» человек, идущий мимо по невидимой в этой глухой черноте аллее; ещё двое (скорее даже не людей, а ангелов) за кустами… Но всё не то! А странное чувство нарастало — казалось, готовое перейти в тревогу, страх, ужас…

Он вдруг понял: всё виделось уже не мысленно! Неуловимо переходило в реальность, было здесь, рядом!

А люди и ангелы — будто искали, звали друг друга, и не видели в темноте! Как если бы она поглощала всё: звук шагов, голоса, образы, мысли! И лишь он один видел их всех, они же — не знали, как найти друг друга…

Но он не имел права сдаться! Он должен вызвать в памяти своё лицо, и сразу — нужные слова! Так — скорее же! Нет. Поздно…

Взгляд рывком упёрся в землю — но (веки на миг опоздали закрыться) скользнул по негативному кусту. Над площадкой тут же будто протянулась невидимая линия. Или нет — уже ясно видимый… треугольник! Белый, светящийся на фоне ночного неба — и от вершин медленно, зловеще ползли жёлтые и красные векторы, отсекая половины и трети сторон…

И вдруг отовсюду раздался сразу инфразвук, ультразвук, и очень громкий обычный звук — и от этой смеси заложило уши…

Сперва туманно засветилась башня в конце площадки — а в следующее мгновение уже весь Уран окутался белым светом… На левом экране — антенна радиотелескопа превратилась в некое подобие велосипедных спиц на жёлтом фоне неба, и это изображение опрокинулось… На правом — прогнулась колонна, поддерживавшая большую каменную чашу, в которой вспыхнул… медный камень? (Или нет: чаша изменила цвет — и была уже не каменная чаша с медным камнем, а медная чаша с… каменным камнем?) А на среднем — ряды кустов известняка за окном осветились сиреневым светом… (Или — кустов смородины? А то известняк — «каменный камень» и есть? В отличие, кажется, от малахита — «медного камня»?..)

…— Поезд № 127/128 Херсон — Львов, вагон… — в последнем усилии начало скорее подсознание…

Но всё содрогнулось — и с грохотом разлетелись обломки экспериментальной башни, фонаря, остатки кустов, деревьев, негативные руки, ноги и черепа. В ужасающе замедленном темпе всё это плыло на экранах перед чёрным небом. И совсем близкий душераздирающий крик впился в сознание…

(«Но этот негатив! — вздрогнул Кламонтов. — Помните, Джантар говорил о таком?»

«Точно, — подтвердил Ареев. — Я тоже подумал… Но какая связь? Откуда… тут?»

«Сам удивляюсь. Но вряд ли просто совпадение. Слишком уж их много…»

«А у Джантара оно откуда? — переспросил Тубанов. — Хотя ладно…»)

…Перед открывшимися глазами Кременецкого было окно вагона — но крик ещё стоял в ушах. И… куда делся отсек управления с экранами? Как организовать спасательные работы — если всё разрушено, в том числе космодром и радиостанция? Как снять с орбиты всё, что выброшено взрывом в открытый космос?..

Нет… Не надо ничего организовывать — всё приснилось. В считанные секунды пронёсся в мозгу этот ужас — основанный, однако, на реальных мыслях и впечатлениях. (Но башня на поверхности Урана — конечно, лишь во сне! И, как бывает во сне: сразу откуда-то «известно», что это Уран, что звучал одновременно инфра- и ультразвук! Но странно: почему во сне никогда не удивляет абсурдность такой информации, и сами превращения — вроде того, как площадка, по которой шёл, оказалась перед ним на экране? И лишь пробудившись, вспоминаешь: у планет-гигантов нет твёрдой поверхности, а инфра- и ультразвук — непосредственно слышать не мог?..)

— Что там?.. Что такое?.. Кто кричал?.. — донеслись из-за переборки встревоженные голоса.

— Ничего особенного, — ответил кто-то. — Вы же только что слышали рассуждения: что за воровство надо отрубать сперва кисть руки, потом — до локтя, покончив с правой — перейти на левую… Вот он, видимо, увлёкся, впал в самовнушение — и представил, как самому придётся делать всю домашнюю работу обрубками рук, иначе семья умрёт с голоду, и никто не поможет… И знаете, сколько езжу поездами, так это — вечная тема! И кто говорит такое? Сами же эти «несуны», которые что-то таскают себе домой с работы! А я только переспросил: как тогда человеку, который потерял руку на фронте, доказать, что он не вор — и что кому отрубить, если обнаружится судебная ошибка? И где, на чьи средства содержать этих недорубленных, где и кому за ними ухаживать? Вы, что ли, пойдёте работать санитаром в такое учреждение?.. А он вместо ответа — сразу в крик… И откуда этот садизм, где вас самих воспитывали, чтобы на ум приходило такое? И сами-то — хоть уверены, что никогда не брали ничего чужого?..

(И тоже верно: вторая постоянная тема поездных разговоров!)

…А Кременецкий всё не мог опомниться. Получалось — крик ему не приснился? Но тогда и весь сон, логически подводящий к крику — должен был промелькнуть за доли секунды перед пробуждением? Хотя там, во сне, казалось: прошла минута, не меньше… (И где-то уже читал о подобных случаях ускоренной работы мозга — во сне и наяву! Надо будет спросить «людей иной фазы» и об этом. А возможно, и самому заняться изучением также этого вопроса…)

Однако — сейчас, во сне, он фактически пытался сделать то, что не смог наяву! Вчера, после полубессонной ночи, он несколько раз засыпал в поезде (совсем неглубоко, без отдыха) — и, приехав в Джанкой, даже не сразу сообразил, что делать дальше… Едва справившись усилием воли с внезапным приступом подавленности — он стал, подходя к хвосту очереди у каждой кассы, спрашивать, не здесь ли продают билеты до Херсона (но видимо, каким-то неестественным голосом, так как что все пугались); найдя наконец нужную очередь, долго стоял в ней; потом — бежал куда-то вместе с другими пассажирами, также не сразу найдя и нужный поезд; едва заняв место в вагоне — почти сразу заснул; и уже поздним вечером его разбудил кто-то, выходивший тоже в Херсоне (или просто была конечная остановка?) — но всё как в тумане: даже не запомнил маршрут, не понял, в плацкартном или купейном вагоне ехал… (И даже в первые минуты после пробуждения… всерьёз думал: сейчас поведут в морг, допрашивать по поводу смерти брата, наглотавшегося радиоактивных медуз! Лишь увидев за окном херсонский вокзал — сообразил, что это просоночный бред, а на самом деле пора выходить!) А уже там, на вокзале, понял: от недостатка сил может развиться такая депрессия, справиться с которой он не сможет. Напрасно надеялся доехать пригородными поездами… Кажется — не осталось ничего иного, как взять билет в плацкартный вагон, чтобы выспаться по-настоящему. И хорошо хоть, с этим повезло: в очереди стоять не пришлось. Кто-то на перроне продавал сразу четыре «лишних билета» до Тернополя, и все в разные вагоны, так что даже был выбор… (Правда, все места были верхними, да и номер нужного вагона не помнил — но что-то словно подсказало взять билет в 10-й.) А заодно — сразу преодолевалось и большое расстояние в нужную сторону, на что сперва не рассчитывал… Хотя и конечной точки пути Моисея он толком не знал — но где-то там рядом наверняка был Старогерцог… Однако поезд отправлялся завтра в 17. 43 — и предстояла ещё полубессонная ночь на херсонском вокзале. А люди пока ходили по улицам, делать попытки войти в ГВ-состояние было рано — зато очень хотелось спать, и он боялся даже где-то присесть, чтобы ненароком не заснуть…

(«Но как? — не понял Кламонтов. — Он же знал маршрут Моисея!»

«Так ему казалось, — предположил Вин Барг. — Знал, в какой поезд тот сядет — но не куда едет!»

«И хоть бы не ошибся», — добавил Тубанов.

«Ладно, слушаем, что он вспоминает», — прервал разговор Ареев…)

…Всё же, когда от долгого стояния и хождения по вокзалу уже переставали чувствоваться ноги, он решился ненадолго присесть — и… с трудом проснулся в 3 часа ночи, едва справившись с депрессией; ещё час ушел на то, чтобы окончательно вырваться из сна — и лишь где-то в 5-м часу он вышел в город, и шёл пустынными улицами, думая, что и как передать Моисею, но ГВ-чувство всё не приходило, была лишь усталость от долгого перенапряжения; а затем, когда стало светать — ещё и тревога: как теперь найти вокзал? Ведь вдруг понял: последовательность улиц, по которым шёл, отыскивая подходящее место для связи — не отложилась в памяти!..

Итак: попытка связи с Моисеем провалилась, вокзал на обратном пути он нашёл не сразу — да и усталость к тому времени дошла до отупения, всё стало безразлично… Подумать страшно, что было бы, если бы не вышел к вокзалу! Уже готов был лечь спать на первой попавшейся скамейке… Но главное, хоть к посадке не опоздал — проспав потом в зале ожидания почти до 17-ти…

(«И снова никто не заметил, — понял Мерционов. — Не разбудил, не спросил: с кем, куда едет?»

«И пассажиры вокруг менялись, — добавил Тубанов. — И было видно, что он там один. А возможно, и нет…»

«Или не могли добудиться, а потом сам проснулся и ушёл, — предположил Ареев. — Хотя… Это же — до эпохи «мигрантов»! Первый попавшийся человек — не был так подозрителен!»

«Хоть этих «мигрантов» не вспоминай! — не выдержал Мерционов. — Будто жизнь людей по всему миру должна терять ценность — из-за того, что не способны разобраться в проблемах своих стран! И что, не правда: бегут друг от друга, на чужое готовое?»

«А никакая страна и культура не обязана жертвовать собой, — согласился Вин Барг. — Чтобы сразу — наркотики, секс-индустрия, бизнес на боях гладиаторов, и прочая «крестьянская нравственность»! Прав Рон Лим: ненадолго её хватает в городе! Но — отдельная тема…»

«Да, можно устроить жизнь у себя — а они бегут, — ещё подумал Кламонтов. — И потом им виноват весь мир…»)

Но… Потом, в поезде — пришло ГВ-чувство! Пусть — во сне… И вдруг — успел что-то передать Моисею? Но что? Кошмар, оборвавшийся от чьего-то крика? (Или — частично криком и порождённый?)

Впрочем, что гадать: найти Моисея в поезде — а он сам скажет, принял что-то или нет! Но как искать? Просто идти по вагонам, заглядывая в каждое купе? Риск, а что делать… Затем и взял билет в этот поезд — чтобы встретиться с Моисеем!..

(«Вот самый рискованный момент! — понял Вин Барг. — Хотя уже в пределах досягаемости! Для нас тут 13-е…»

«Так материализовать что-нибудь! — воскликнул Мерционов. — На случай, если…»

«Придётся забирать его оттуда? — понял Тубанов. — Но что? Форму? И какую?»

«И форма сотрудника какой-то службы — не плавки с аквалангом, — добавил Ареев. — Ты её не наденешь…»

«И то верно! — согласился Мерционов. — Но как же, если что…»

«Подождите, посмотрим, — ответил Вин Барг. — Там вроде всё успокоилось…»)

…— Ну, а что дальше было с тем поездом? — донёсся голос из-за другой переборки. — А то вы начали рассказывать, и тут этот крик…

— С каким поездом? — переспросил другой. (И Кременецкий вздрогнул! Неужели?..)

— Ну, с тем, которым ехали какие-то изобретатели, — уточнил первый. — Вы же начинали говорить…

— Не какие-то, a мои знакомые, — сразу преобразился второй голос. — И вот они забыли выключить свой прибор, и заснули на своих полках головой оба на север — так тот поезд ехал… А тут уже как раз полночь 30 сентября, пора стрелки на часах переводить на зимнее время. Но только поле от прибора и стрелочников за окном достало, так что они всё перепутали — и представляете, вместо стрелок у себя на часах… стрелки на дороге перевели! Вот поезд и поехал на юг по совсем другой линии…

(Удар тревоги… Это уже серьёзно!)

…Кременецкий зажал рот рукой, сдерживая крик радости. То ли передача сработала через прошлое, то ли он просто, покупая билет, вспомнил номер вагона, но — Моисей здесь, рядом! Их разделяла лишь вагонная переборка…

(«Или и тут — след наших предшественников? — предположил Вин Барг. — Будто кто-то уже ведёт его!»)

…— И машинист не заметил? — недоверчиво спросил собеседник Моисея.

— А что вы думаете? Поле-то радиусом в километр — так что и до машиниста дошло, и вообще во все стороны протянулось! И везде на станциях по дороге не понимают, в чём дело, как этот поезд там оказался, что делает не на своём маршруте, но поле действует — пропускают в первую очередь… А одному стрелочнику, знаете, вообще привиделся какой-то ведомый самолётом поезд в метре над землёй, — раздался смех (и сам Кременецкий улыбнулся, представив). — А что вы думаете: они же всё это видели, как на самом деле! Но это поле способно и не такие чудеса делать… Вот например, на другой станции, другому стрелочнику — представилось, что он басмач. Ну, это уж вообще… Так вот, влез он на водокачку — думая, что это минарет — и давай каяться в грехах! А другой вообразил, что он милиционер — и стал отодвигать минарет с дороги, чтобы крылом не задело…

— И… отодвинул водокачку?

— Так, это… Нет, конечно. Упёрся, а она ни с места. И тогда тот решил покончить с собой, прыгнул вниз — но по дороге зацепился за крыло самолёта, и мягко упал на этого…

— Но крыло — это же только галлюцинация! — удивлённо напомни кто-то. — Оно только в его воображении было!

— Ах, да… Ну так, это… они и сами не помнят, как живы остались! Быстро, понимаете, всё произошло!.. А поезд так и проехал дальше всю Башкирию — и потом, уже по Северному Кавказу…

(«Но как… Башкирию? — удивился Кременецкий. — Он, что… и сам передался через φ-поле? Где Башкирия, и где Кавказ!..»

«И никто не переспросил? — откликнулся Мерционов. — Не поняли?»

«Или так знают географию», — предположил Кламонтов.)

— …И там тоже по его ходу люди всякие чудеса видели, — продолжал Моисей. — В одном городе, например, в 2 часа ночи на окнах медные решётки стали светиться, как иллюминация… А в другом — людям стадо казаться, — Моисей снова не сдержал смех, — что у них головы превращаются в бутылки с минеральной водой! Представляете: зрители сидят где-то там на ипподроме, и вдруг смотрят друг на друга — а у всех минеральные головы!.. А одному человеку вообще пришло на ум, что ради общего блага он должен съесть пойманную крысу… Ну, представляете: такую тухлую комковатую зверюшку вместе с мышеловкой? — со странной интонацией добавил Моисей, грохнул общий смех (а Кременецкого неприятно кольнуло, ещё сквозь радостное возбуждение: зверюшек этих Моисей не любил! Да и как смеяться над тем, кто всё же для общего блага решился на такое?). — Ну потом он, конечно, лежал в реанимации, еле откачали…

— А поезд дальше куда поехал? — переспросил кто-то.

— Ах, поезд… Ну, он… это самое… доехал до пролива и там встал.

— Значит, сообразил-таки машинист, что дальше дороги нет?

— Сообразил, конечно. А то тут надо переправляться — а паром под этот поезд не подали! Никто же не знал, что они там окажутся вне всякого графика… Но только потом поле и на команду парома повлияло — когда он уже подходил, чтобы принять другой поезд — и те вместо него стали принимать этот. А одному там даже пробоина померещилась — так он просто встал и засучил рукава, прежде чем пойти ко дну…

(Снова смех — отдался в сознании Кременецкого ударом. Будто не понимали: смеются не над пьяными!)

— …Но вот переправились они, вагон там уже обратной стороной прицепили, вектор повернулся, те сразу же проснулись, вскочили, выключили свою аппаратуру, смотрят в окно… Да и другие пассажиры повыскакивали, и видят: не туда заехали. Поезд Ашхабад — Москва стоит на вокзале в Керчи, вокруг — паника, толпа в милицейской форме и белых халатах, спецмашины всякие… В общем, добирался потом этот поезд до Москвы с опозданием в три дня — а сейчас это дело расследуют, только вот кого и за что накажут, непонятно: в дзета-фактор власти же не верят, а иначе, это дело не объяснить…

(«Значит, ещё и ζ-фактор, — понял Кременецкий. — ξζ-ζξ-, φ-, λ-, ω-поля, μ- и ζ-факторы…»

«И думаете, могло быть? — спросил Ареев. — Опять же… явные параллели!»)

…— Ничего, посадят кого-нибудь, — с неприязнью заявил женский голос. — А то скрывают от народа все эти случаи, да ещё деньги лопатой гребут… Я-то сразу думала: это фильм такой был, или приснилось кому-то — а оно, оказывается, расследуется, только в газетах, как всегда, ничего нет! Да — а с теми, предыдущими, как дальше было?..

(«Но кто «скрывает»? Кто «гребёт»? — возмутился Кременецкий. — Да, а какие «предыдущие»? Я что-то проспал?»

…— Предыдущими? Ах, да, это которые с вездеходом? Ну то есть, и это не совсем вездеход был — а тоже такой самолёт вертикального взлёта и посадки, для пекулярных спасательных работ… Ну, в любых условиях то есть — хоть в горах, хоть в пустыне, — объяснил Моисей. (И это удивило Кременецкого: в астрономии, применительно к звёздам, галактикам, «пекулярный» значит — «особенный» или «необычный»! Но и тут никто не возразил!) — И выходило по их расчётам: что этот их вездеход, ядерный реактор где-то в Туркмении, и ГВ-источник в центре, откуда Вселенная расширяется, могут замкнуться в очень опасную противофакторность накачки — такую, что, если запустить его нейтронный двигатель где-нибудь за пределами Туркмении, будет взрыв сродни ядерному…

(«Нo…как? — поразился Кременецкий. — Я же помню: МЗ-источник, ГВ-чувство, противовекторность! Другой вариант теории? Но тогда… Источник в центре четырёхмерного шара, на который «натянута» Вселенная — как его расширяющаяся трёхмерная поверхность, радиус которой… Конечно, ошиблись! Но так грубо… Радиус Вселенной — миллиарды световых лет, а от Туркмении на Земле… Что может зависеть от квадриллионных долей? И что за нейтронный двигатель?»

Хотя… И секретные опыты — не всегда лишь болтовня! А — в данном случае?..)

…— А как они его тогда угнали? — спросил тот женский голос. — И взрыва не превзошло…

— Так там ещё реактивный двигатель был, — ответил Моисей. — И это я, кстати, сам видел. Эффектно, знаете, выглядело: едет по Рыночной площади автомобиль — и вдруг сзади, из-за домов, фары! Погоня, значит…

(Кламонтов вспомнил: видение Джантара в ту страшную ночь!)

— …И тут из него как вырвется фторогидразинная струя! И он рванул оттуда на всех парах! Светло стало, как днём… А потом, как проехал он мимо, покатился дальше, подпрыгивая на затрещинах где-то там вдалеке — смотрю: вокруг темно, как в могиле, провода горят, и потолок весь чёрный от скопившегося углерода. Но, хорошо — ветром из окна, выбитого при взрыве, тут же весь огонь и задуло. А квартиру мы потом целый месяц ремонтировали… Чтоб им провалиться с их вездеходом! — вдруг добавил Моисей (и отдалось ударом в сознании и Кременецкого, и Кламонтова: такого не ждали оба!). — Хотя знаете, их и так посадили. Там один человек знал, куда они летят, и выдал милиции…

(Горло Кременецкого схватило спазмом… И Моисей говорил это так спокойно?

(И… «затрещины»! Разве так называют ухабы на дороге?)

…— А действительно мог быть взрыв? — спросил другой женский голос.

— А хрен его знает, — и этот оборот речи Моисея заставил вздрогнуть. — Теорию-то как раз тот человек придумал — а они вроде как ассистентами были при нём. И те, с поездом, и эти, с вездеходом. Ох, и тёмная личность…

(«Так этот вариант теории… ложный? — Кременецкому показалось, что понял. — Потому не опасно делиться со случайными попутчиками? Но значит… был провокатор? Пользуясь ложным вариантом, выдавал милиции людей, аппаратуру?»

Он ощутил, как покрывается холодным потом. Ведь и сам мог довериться…)

— …Но они его, правда, тоже раз подвели, — продолжал Моисей. — Какой-то опыт с биополем мышей они там все вместе готовили — и тут уж эти сказали, что всё лучше него знают; и сделал он всё, как они говорили: выкрутил из патронов лампочки, в каждый патрон вкрутил, знаете, такую толстую свежую мышь — и включил свет. А от особого яда. в мышах взрывчатка образовалась… Так вот: эти мыши от такого электроимпульса повылетали через окна, как ракеты, запахло, значит, битым стеклом — но одна мышь, правда, обыкновенная была, так там только патрон оплавился, и мышь потекла на пол… А эта взрывчатка эта даёт ещё полимеризацию воздуха… Так вот, бросился он дёргать какие-то рычаги, тумблеры — а воздух внизу как бы жидкий сделался. Хотел он посмотреть, что с мышами стало — а ногу уже, как из болота, тянуть надо. Ну, тут перепугался он, рванулся к окну — а воздух до пояса уже совсем дубовый! Но всё же дотянулся он кое-как до окна, открыл, позвал на помощь, прибежали мужики с топором — и стали вырубать его из этого воздуха. Вот он и отомстил потом… — со смехом закончил Моисей.

(Кременецкого — и тут как ударило!)

— …Но и его самого после этого расстреляли, — снова заговорил Моисей. — Это, понимаете ли, государственная тайна военного значения была — а они ёе случайно открыли. А по телевидению прошло сообщение: будто за какие-то террористические действия против сотрудников американского посольства Верховный Суд приговорил Кламонтова — инициалы уже не помню — к высшей мере. Вот всё, что я знаю, остальное засекречено…

(И уже Кламонтова встряхнуло дурнотой — и серая пелена закачалась перед глазами. «Наверно, так это чувствует Джантар», — подумалось почему-то…

Но… могло быть? Из-за опасного опыта, ложной теории? С… ним самим — в такой роли?..

«Спокойно! — вырвалось у Вин Барга. — Что бы ни услышали! И осторожно со связью!»

«Но кто он? — даже своя мысль прозвучала как в тумане. — И откуда обо мне знает? Я на своём пути никакого Моисея не помню!..»)

…Но пелена стала проясняться — и там, судя по звуку, за переборкой кто-то встал и начал доставать вещи. А Кременецкий — так и лежал в лихорадке мыслей, уже не зная, что о ком думать…

И вдруг — в проходе возник Моисей собственной персоной! И рука Кременецкого — как-то помимо воли опустилась в проход, преградив путь. Теперь, хочешь не хочешь, приходилось начинать разговор…

(«Так это же!..»— начал Вин Бapг и умолк, усомнившись.

«Ты, что, узнал его?» — вырвалось у Кламонтова.

«Да… Где-то видел! Подожди, но кто это…»)

…Моисей замер и уставился на Кременецкого… Неужели — не помнил его?

— Вы меня не узнали? — шёпотом спросил Кременецкий.

— Нет, не узнал, — удивление Моисея сменилось испугом. — Что надо? В чём дело?

— Сообщение через φ-поле… приняли? Это я пытался послать…

— Ничего я не принял, — Моисей, как показалось Кременецкому (и Кламонтову), не вник в смысл вопроса. — Да ты вообще кто такой?..

— Пожалуйста, не так громко, нас услышат… Мы на курорте в одном доме жили, только вы раньше уехали… И я слышал тот разговор про МЗ-источник и «людей иной фазы», — Кременецкий понизил голос до тихого шёпота. — Я понимаю: вот так, сразу, вы мне не верите — но я уже давно, где-то лет с 10-11-ти, интересуюсь этими вопросами, и готов включиться в исследования…

— Да в какие исследования? — переспросил Моисей уже раздражённо. — Откуда ты взял этих «людей иной фазы», и при чём тут я?

— Не знаю, как вам объяснить, чтобы вы мне поверили… — начал Кременецкий, теряя уверенность, и тут y него вырвалось — Но если бы вы знали, что я везу с собой — то, наверно, поняли бы, что я тоже рискую… (Он едва не добавил, что находится на нелегальном положении, но вовремя обернулся — будто что-то подтолкнуло — и… с ужасом увидел разглядывавшую его толстую тупую обывательскую рожу!) …И я себя в другой фазе помню, — добавил он как можно тише. — А для серьёзного разговора могу выйти где угодно. Вы где выходите?

— Где я выхожу, это моё дело, — ответил Моисей, и вдруг… дохнул таким перегаром, что Кременецкий отшатнулся! Моисей, этот «верный человек», ради которого он решился на всё это… Единственная надежда, единственный знакомый в той среде, куда через него же хотел войти как единомышленник — был… самым элементарным образом пьян!

— Да поймите, я же ради этого… — успело вырваться у Кременецкого.

— Не знаешь, что сказать, так молчи, — процедил Моисей сквозь зубы. — Ни про какой источник я с тобой не говорил. И вообще, ты в чужие разговоры не лезь — а если будешь приставать, я позову на помощь, и тебя заберут в сумасшедший дом, — добавил он подчёркнуто громко. — Не хочешь там оказаться?

— Это… серьёзно? — похолодевший Кременецкий убрал руку из прохода.

— Совершенно серьёзно, — и Моисей двинулся вдаль по проходу, громко повторяя (и у Кременецкого с каждым словом всё сжималось внутри) — Он, видите ли, тоже рискует! Готов включиться в исследования! Выпустили идиота откуда-то там раньше времени!..

(«Да он… что?»— не выдержал Вин Барг.)

…А Кременецкий был в шоке… Зачем Моисей поставил его в такое опасное положение? Не поверил сразу, не почувствовал возможного союзника? Наконец, сам не понимает, что для такого человека — оказаться в сумасшедшем доме? И — винный перегар! Можно ли было представить?..

И будто сквозь туман долетало: кто-то возмущался «нынешней молодёжью» в лице его, Кременецкого…

(«Но то… Обо мне… — начал Кламонтов. — Откуда он взял мою фамилию?»

«Да, страшно, — ответил Вин Барг. — И отвлекаться нельзя…»

«А то вдруг… срочно действовать, — согласился Кламонтов. — Когда ничего не готово…»)

…И вдруг — опять истошный крик… раздался в дальнем конце того вагона!

Кременецкий выглянул в проход — и увидел: из туалета спиной вперед вылетел Моисей, сбив с ног проводника, и обдав его штаны горячим чаем из стакана, который тот рассматривал на просвет…

(«Или… просто бежать отсюда? Схватить пакеты — и в другой вагон? А сойти — где попало? А то и… прыгать сейчас, как есть?»)

— Бритва… докрасна раскалилась… — прохрипел Моисей, поднимаясь. — С током у вас что-то…

— Бритва губной помадой вымазана, — ответил проводник, вставая с уже пустым стаканом. Раздался смех. — А в чае, который ты заварил, какой-то мусор плавает, вот все и недовольны. По законному билету надо ездить, как положено — а не просить подвезти за услуги по заварке чая…

(Но… как это? Кто же он тогда?)

— Ну, так я… билет потерял, — объяснил Моисей. — А как раз был в этот вагон. Видели же, место пустое оставалось? А это мы сейчас исправим. Пойдёмте в ваше купе…

И тут… Странно: время будто ускорились, как в записи (хотя — прямая связь, пусть через двое резервных суток) — и мельком понеслось дальнейшее: как там, в купе, Моисей извинялся, отжимал прямо в окно штаны проводника, натягивал их на что-то для просушки; проводник же переодевался в другую одежду — а тем временем поезд тронулся… И затем проводник, выйдя из купе, взялся снова заваривать чай — а Моисей пошёл обратно к своему месту (на которое, как говорил, потерял билет). Кременецкий уже с тревогой ждал его приближения — не рискуя встретиться даже взглядом, и не зная, что думать после происшедшего…

…— Это вы рассказывали про векторы и факторы? — как ни в чём не бывало, спросил сосед с нижней полки.

— Да, я, — лицо Моисея обрело прежнее, чуть надменное выражение.

— Так вот, я не понял насчёт расширения Вселенной… Может быть, объясните ещё раз: как и какие факторы с ним связаны?

— Что? Ах, факторы… — тут вагон заметно тряхнуло, и Моисей предложил — Давайте сядем. Так вот, начинается всё с ГВ-источника, из которого 4 миллиарда лет назад пошло расширение созвездия Девы… Нет, извините, я хотел сказать — что он в созвездии Девы находится, а пошло от него расширение Вселенной…

Слова Моисея вмиг вывели Кременецкого из шока, смахнув остатки наваждений… Нет, не мог учёный, тем более, занятый секретными исследованиями (и даже просто образованный человек) — так ошибаться!..

— …Ну, и пока свет от него дошёл до нас, — продолжал Моисей, — он сдвинулся по небу, и между направлениями на настоящий и на видимый ГВ-источник возник μ-фактор, то есть угол сдвига. А поскольку само время распространяется мгновенно — навстречу взгляду наблюдателя от той и другой точки на небе исходит ζ-фактор, а μ-фактор направлен от нас. Вот вам и противофакторность…

«Всё абсолютно не так! — понял Кременецкий. — Но… как же то, что я слышал тогда?»

— А «¾-пространственность ζ-фактора»? — спросил сосед по вагону о чём-то, что Кременецкий слышал впервые.

— Ну, так в абсолютной Вселенной четыре измерения, а тут только три, вот и выходит три четверти, — невозмутимо ответил Моисей.

— А «²/₃ противополукружности κ-градуса»?.. (И это, видимо, относилось к той части разговора, которую Кременецкий проспал.)…Или как там?

— Это… Ну, в общем… Слушайте, я этого не говорил! Это вы спутали градусы Кельвина — они по-гречески с буквы «каппа» начинаются — и круговую противофакторность искривлённого мира…

— А раньше говорили про линейную? Но почему? У нас же как раз искривлённый мир…

На это Моисей не ответил. И в том вагоне стало странно тихо — лишь доносился ритмичный стук колёс.

— Да вы вообще кто? — вдруг громко закричал Моисей. — И что вы в этом понимаете? Граждане, это какой-то хулиган!

— Зря вы так думаете, — спокойно ответил пассажир с нижней полки. — Понимаю я в этом не так уж мало. А если вы имеете в виду синяк пол глазом — так это связано с работой. Я же говорил: я по профессии герпетолог, работаю со змеями. И пусть моя работа не так впечатляет, как эта ваша противофакторность — зато она даёт практический выход в медицину. Правда, у некоторых змей есть привычка бросаться на любой блестящий предмет — которым бывает, например, глаз исследователя… В общем, как говорят у нас в лаборатории: они «радуют глаз не только своей окраской». Бывает, если не убережёшься… Итак, вы говорите: центр расширяющейся Вселенной находится в созвездии Девы?

— Да, это новейшие научные данные, — хотел, видимо, с гордостью ответить Моисей, но прозвучало уже неуверенно.

И тут герпетолог встал, начал осматриваться — и Кременецкий, кажется, впервые увидел его: среднеазиатской внешности, действительно с синяком под глазом — но какая-то спокойная уверенность отличала его от Моисея. И взгляд — вдруг остановился на Кременецком…

— Вот вы, как представитель молодого поколения, наверно, лучше разбираетесь в новых научных данных, чем те, кто окончил школу давно… Так, может, вы нам скажете, как считается теперь: есть в видимой Вселенной какой-то неподвижный относительно неё центр, от которого она расширяется?

(И… Что делать, как ответить? Но — было в официальных журналах! А не ответить — тоже странно!)

— В видимой Вселенной такого центра нет, — решился начать Кременецкий, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Она расширяется во все стороны одновременно и равномерно… ну, как воздушный шар при надувании его изнутри… Я хотел сказать, — тут же уточнил он, — что видимая Вселенная представляет собой искривлённую трёхмерную поверхность четырёхмерного сферического континуума — наподобие того, как двумерная, но так же искривлённая плоскость является поверхностью трёхмерного шapa. Если не сможете представить себе всё это — яснее объяснить не смогу.

— Нет, я представляю, — подтвердил герпетолог. — Где-то уже слышал о такой аналогии: двумерные существа — которые видят мир только в пределах своей плоскости, как бы натянутой на шap… И всё-таки — скорее умом понимаю, а вот представить… Но главное: центр шара они видеть не могут — так же?

— Конечно, не могут, — уже увереннее ответил Кременецкий. — И аналогично, центр нашего мира должен находиться в четвёртом измерении — а мы видим только в пределах трёх… И расстояние от него до любой точки Вселенной — то есть её радиус — измеряется миллиардами световых лет… Так что, сколько ни гоняй вездеход по поверхности Земли, эта самая противофакторность не изменится больше, чем на какие-то квадриллионные доли, — неожиданно для себя добавил он (хотя было страшно: как слова, освободившись от контроля сознания, потекли сами собой).

— И остаётся только добавить: идиот — это человек с настолько неразвитой психикой, что его бесполезно досрочно или не досрочно выписывать откуда бы то ни было, — добавил герпетолог.

— Думаете… разоблачили, да? — вдруг прохрипел Моисей. — Думаете, сами всё знаете, а я — ничего?..

(«Ты хотел разоблачить меня, посадить в калошу, так? — вздрогнув, вспомнил Кламонтов. — Хотел доказать, что знаешь то, чего я не наю?..»)

…Кременецкий молча отвернулся к окну. Ему вдруг всё стало ясно… Да, он доверился попросту одному из болтунов, которые любят играть на тайнах, даже не зная, сколь это опасно! Хотя… как же так? В тот раз Моисей говорил интересно, убедительно…

(А поезд шёл на пологий подъём — и Кременецкий со странным безразличием подумал: как раз — в момент крaхa остатков надежды! И надо думать, что дальше…)

…— Однако мы поднимаемся, — вдруг как-то иначе заговорил герпетолог. — Вот уже полметра над дорогой… А вот и целый метр… Вот мы уже на высоте второго этажа… третьего… Как, достаточно?

Кременецкий, вздрогнув, обернулся к окну — но понял: это просто внушение! И иллюзия исчезла…

…— Господи! — вдруг так заорал Моисей, что вздрогнули наверняка все (и в том вагоне, и в этом) — и, грохнувшись на колени, стал биться лбом о вагонный пол. — Прости и помилуй! Я и не ведал, что воистину сподоблюсь увидеть такое чудо! Да — я иногда сам не понимаю, что говорю… Я дурачил толпу, и наслаждался этим — но ни разу не позволил себе усомниться в святых таинствах, не дерзнул приоткрыть завесу перед тем, что сокрыто от людей по священной воле Творца…

(«Тоже закодирован! — с ужасом понял Кламонтов. — Или просто…»

«Да, психика явно расстроена, — согласился Вин Барг. — Вопрос в конкретном диагнозе…»)

…— Это надо покойников попросить, — ответил герпетолог, оглядываясь по сторонам (он явно не был готов к такому). А в проходе со всего вагона уже собирались пассажиры… — Вот один, видите: сидит за столом в белом халате и заполняет на себя свидетельство о смерти… Нет, подождите — он уронил череп и полез под стол, чтобы достать… А тут ещё медсестра сейчас как схватит его за полы халата, и нос у неё — как вытянется в иголку метра на два! Видите, и затылок назад сползает… Ладно, кажется, опустились, — вдруг сказал герпетолог. — И снова едем по рельсам. И никаких водокачек и самолётов…

Со сдавленным криком Моисей попытался встать, но снова грохнулся на пол.

— Что же вы рассуждаете о неопознанных явлениях, а сами так пугаетесь? — спросил герпетолог. — В глубине души, значит — либо не верите, либо это вам безразлично?

— Но я ни единым помыслом… — Моисей принял прежнюю позу. — Что мне делать теперь, чтобы искупить содеянный мной грех?

— Грех снимет правдивая исповедь, — герпетолог, достав из кармана блокнот и шариковую ручку, стал что-то быстро писать на вырванном листе, тем временем продолжая — Так за что вас на самом; деле уволили из университета? И что вы там преподавали?

— Физкультуру, — пробормотал Моисей. — А уволили за интерес к тайнам веры… Я на самом деле к этому не безразличен… А формально — за то, что хранил в сейфе на работе послание свыше. О том, как лечить заразные болезни сырой репой…

(«Так… он? — понял Кламонтов. — Его вспоминал Ромбов?»)

— …Ну, и ещё, — продолжал Моисей, — у нас там было одно неофициальное торжество. В подвале… Собрались отмечать день рождения одного преподавателя, и выпили лишнего. Вот за это и уволили…

— А кто такой на самом деле Кламонтов? — спросил герпетолог.

— Не знаю. Просто студент какой-то… Я о нём очень мало знаю: так, слышал немного. Вот он сейчас к слову и пришёлся…

— Но как можно говорить такое о человеке, которого едва знаете?

— Я иногда сам не понимаю, что говорю, — повторил Моисей. — А об этом мне рассказывали: он заранее уверен, что профессором будет…

— И чем вам плохо, если будет?

— Не знаю… Просто так…

(«Но кто это? — продолжал думать Вин Барг. — Откуда помню? И где он мог слышать о тебе?»)

…— Так вот, не в крадиле и копиле праведность и вера — а в чистоте помыслов, — начал герпетолог, подхватив из-за переборки чей-то рюкзак (Кременецкому даже сейчас, в этом состоянии, стоило усилия согнать улыбку с лица. Эта поразительная перестановка букв давно была замечена им. Но, с другой стороны… Те же кадила и кропила — наверняка копии инопланетных предметов, изменившиеся со временем до неузнаваемости!

«83-й год, — напомнил себе Кламонтов. — Taк представляли…»)…

…Герпетолог взял с верхней полки напротив какой-то моток проволоки, со столика — пустую консервную банку, зачем-то насадил её отверстием в отогнутой крышке на конец проволоки, не без усилия втолкнул моток в рюкзак, а в банку положил лист, вырванный из блокнота — и вновь обратился к Моисею:

— А теперь встань и взгляни сюда, — он указал вконец ошарашенному Моисею на банку. — Здесь великое пророчество. Сейчас поезд остановится, ты выйдешь на перрон — и потом, когда он поедет, будешь бежать вдогонку и возвещать это всем, кого увидишь. Если же кто-то согласился прочесть пророчество — остановишься и пойдёшь за ним…

Кременецкий понял: герпетолог хочет избавить поезд от сумасшедшего — но всё еще не понимал его плана… А Моисей уже с благоговейно-перепуганным видом надевал рюкзак, путаясь в лямках — и будто даже не замечая, что так консервная банка оказалась болтающейся прямо перед носом (или так и задумано герпетологом?). Поезд тем временем тормозил, подходя к очередной станции…

(«Но можно ли так? — подумал Кламонтов. — И такой ли плохой он сам по себе?»

«А имеем мы право вмешаться? — остановил его Вин Барг. — Хотя и не узел, но уже сложилось!»)

…Моисей, натыкаясь на переборки из-за висящей перед носом банки, уже спешил к выходу — и тут в том вагоне как раз включился свет. Оказывается, пока всё происходило, на дворе стало темнеть…

Кременецкий думал, что теперь из-за отражения в стекле не увидит, чем всё кончится — но ошибся. Поезд стоял на этой, похоже, совсем небольшой станции всего минуту — и, когда снова тронулся, за окном стала медленно удаляться назад бегущая вдогонку фигура с рюкзаком за спиной и банкой перед носом, от которой испуганно шарахались редкие вечерние пассажиры. А затем наперерез Моисею откуда-то выскочили двое милиционеров — но тут перрон остался позади, и о дальнейшем можно было лишь догадываться…

…— Не знаю, как бы я без вас его разоблачил, — признался герпетолог, повернувшись к Кременецкому. — Тоже, понимаете, сперва увлёкся. Не понял, что — сумасшедший, от которого лучше избавиться… А вообще надо, занимаясь своей наукой, не упускать из виду и другие. Чтобы нас так не сбивали с толку…

— И что вы ему написали? — спросил из-за переборки кто-то.

— Что «строгое математическое доказательство невозможности существования этой банки в природе — находится в газообразном состоянии». Да, представьте, так прямо и написал! Как-то импульсивно получилось… А с подъёмом поезда — это просто гипноз. И тогда, с разговором про отрубленные руки, тоже, — добавил герпетолог. — Вы уж не обижайтесь. Это со мной иногда и случайно бывает: не хочу внушать, а внушаю…

(«Знакомая проблема!»— откликнулся Вин Барг.)

«А… не довериться ли ему?»— подумал Кременецкий.

— Скажите, а разве религия — это не память об инопланетянах? — он в запоздалом ознобе не успел сдержать себя.

— Ничего там такого нет, всё чисто земное, — уверенно ответил герпетолог. — Сплошная грязь, кровопролития, жестокость, никакой инопланетной мудрости и близко нет. А во все эти чудеса я тоже не верю, и вам не советую…

«Нет, но… как? А собственный гипноз — если он не верит в чудеса? И тот сначала говорил так, что верилось… И я будто не видел: после каждого вопроса запинается и с ходу придумывает новые подробности… — мысли Кременецкого налетали одна на другую. — Вот тебе и Моисей…»

(«Нет, подождите! — сообразил Вин Барг. — А почему Моисей? Это же… Мертвечинкин Владимир Сергеевич, с нашей физкультурной кафедры! Да, и хранил на работе в сейфе какие-то странные бумаги! И уволен — за то, что был пьян и не смог провести занятие! Но и какой-то код, патология психики — есть… И вообще, странное у нас там творилось! Хозмаг с огнемётами — да, «нищие деньги» — тоже, но вот смотрите: и Негодуева я в институте даже лично не знал, и этого — видел раза два или три; и кодов после меня — ни у кого не оставалось!..»

«И то верно! — в испуге понял Кламонтов. — Отстаиваем нашу версию истории — а всё ли в ней знаем?»

«Никто и не говорит, что она идеальна, — ответил Вин Барг. — Но сравнить с остальными, какие видели! И всё-таки тоже: грязные игры спецслужб, опыты над психикой — с одной стороны, утаивание целых научных направлений — с другой! Тоже реальность, которую мы не знали…»

«А кто на виду: партия, комсомол — тем за всё отдуваться! — не выдержал Мерционов. — А эти «исполняют долг» уже под двуглавым орлом, будь они прокляты!»

— Осторожно! — почти вслух воскликнул Вин Барг — и добавил — Хотя всё равно обрыв. Он, кажется, просто заснул…

— Не могу иногда сдержаться, — признался Мерционов. — Кажется, всякое уже видел, а вот… А каково узнавать такие тайны — обычным, неподготовленным людям? И… «исполняющие долг» — не понимают, что прежде всего позорят свою страну, закладывают мину под веру молодёжи в честность и порядочность государства? И потом, развалив одну страну — патриоты уже другой! В Челябинской области — отравили целое озеро; в Афганистане — палили по мирным жителям почём зря, позоря саму идею социализма; тут — опыты над психикой… А самим бы — по снаряду в морду каждому, чтобы им этот их «священный долг» в глотке застрял! Если только… — он вдруг запнулся. — Тут это… не они сами, Мертвечинкин и Негодуев! Тайные, рискованные опыты на себе — и вот итог…

— Да, а вдруг? — согласился Вин Барг. — Вполне могло быть!

— Нет, подождите, — сказал Тубанов. — Проверим ещё на «Бриллиантовой руке»:

…Как назло, у каждого

В плесневой избе —

Голова посажена

На тугой резьбе…

— …А учиться- мучиться

Так на дикаря —

Годы наши лучшие

Пропадают зря…–

подхватив, закончил Ареев. — Точно, могло быть! Нелегальные опыты — с отчаяния от невозможности вести легально! Или… просто «не совсем наша» версия — уже там?

— Думаете… проскочили узел? — теперь в озноб бросило Кламонтова.

— Не знаю, — Вин Барг прислушался. — Нет. Пока нет… Перерыв до утра. Будем наконец просто спать, пока и он не проснётся….

— Правда, что это я! — спохватился Мерционов. — Чуть сами не попались на этих перепадах! Давайте просто спать, а то и сами устали…

— Верно, — согласился Кламонтов. — Измотали нас эти дни. Столько связей, столько информации. Давайте спать…

63. ЛЮДИ И ИНОЕ

В ещё туманное сознание врывались приглушённые голоса. Сперва уловить суть не удавалось, было понятно лишь: разговор шёл то по-русски, то по-украински. Потом стало проясняться: говорили о нескольких психически больных, которые вчера затеяли ссору здесь, в поезде — но потом двое сошли по дороге, остался один…

— …Вот этот самый, — голос, вроде бы незнакомый, прозвучал рядом (Кременецкий понял: тот указал на него). — И потом ещё несколько раз просыпался ночью. Кричал, угрожал кому-то, спрашивал, когда будет Тернополь, когда — Хмельницкий…

Сон как рукой сняло. Кременецкий едва не рванулся на полке, не зная, куда и зачем — но вовремя сообразил, что так выдаст себя, и огромным усилием воли погасил это движение…

…Но разве он вправду кричал, метался, угрожал? Потом, когда всё закончилось, он просто лежал на верхней полке — и не заметил, когда всё утихло, так как заснул сам!.. (А в разговоре — больше не участвовал. Да кажется, и герпетолог сразу пошёл в соседнее купе выяснять, как правильно: «крадило» или «кропило»? Ведь что сказал о религии — оказывается, относилось к исламу, с христианством был едва знаком… А Кременецкий сразу и не понял, что он из Средней Азии: по-русски говорил без акцента!.. И лишь потом, в разговоре с кем-то, назвал себя: Курбан Алланиязов — как раз из Туркмении!)…А вот где сошёл Моисей, и там ли собирался сходить — Кременецкий не запомнил. Просто лежал, пытаясь думать о случившемся — но чувствуя лишь странную пульсирующую пустоту в мыслях и тупую усталость. Пока сталость не взяла верх…

А потом снилось страшное: опрокинутые в реку вагоны, горящие вокзалы, бегущие по вагонным коридорам фашисты… И он, просыпаясь — мог спросить что-то не то, неестественным, судорожным голосом! А другие пассажиры могли принять это за расстройство психики! Правда, пока не выдали — но что будет, когда встанет?..

Новая волна озноба прокатилась через всё тело… Да, самое время вспомнить: где он, в каком положении! Поверил действительно психически ненормальному человеку, выдавшему себя за учёного — и вот… Сам, инсценировав свою смерть (или как минимум исчезновение) — ехал куда-то, с каждой секундой отдаляясь и от курорта, где осталась семья, и от родного города, где мог просто укрыться у бабушки! И даже без единого документа, удостоверяющего личность — зато с тетрадями какого содержания!..

(«Но чем они опасны?»— снова усомнился Мерционов.

«А вспомни вчерашний разговор! — ответил Вин Бapг. — Что мы предположили!»

«Да, опыты над психикой… И думаешь, могло быть у вас?»

«Пришло на ум, а теперь не даёт покоя… Но узел не проскочили. Просто в какой-то мере — было и в нашей версии…»

«И сколького не знали, — добавил Тубанов. — Верили в лучшее, в светлое будущее — а было «двойное дно»! Учёных преследовали, вербовали, как информаторов в банде…»

«Чтобы доносил о «непорядке» — там, где надо быть учёным, чтобы понять! — уточнил Ареев. — И всё же люди были уверены в себе, мыслили свободнее! Это сейчас кажется: всё было не так…»

«Не надо было мучиться поисками веры, традиций, истоков, — согласился Мерционов. — Строили лучшее будущее для всех — по крайней мере, в идеале! Хотя и отказывались порой от чего… Но не говорили человеку, что он — скот и быдло, если не молится пять или восемь раз в сутки, не угрожал адскими муками…»

«И человек не знал, что ждёт за гранью этой жизни! — напомнил Тубанов. — Тоже всё непросто!»

«И где, у кого искали ответ? — подтвердил Ареев. — Кто сидел монополистом на иллюзии ответа — чтобы не помочь, а изнасиловать, привести к покорности, подчинению? Да такому — что человек готов был сдать на посмертном суде кого и что угодно, спасая себя! И «запретные вопросы» — от ужаса, какой не приемлет разум!»

«И ради чего всё это? — добавил Мерционов. — Освятить многожёнство, какое-то древнее долговое право, и тому подобное? Издревле так написано, значит, свято и вечно? Но… неужели и у нас в астрале — кто-то, приняв это за высшие космические законы, вершит такое «правосудие»? А предавшие своё партийное прошлое «атаманы» — целуют сабли, рассуждают о сталинских репрессиях! Хотя какой гулаговский приговор имел сроком — вечность? Какой съезд какой партии — принимал решение о конце света? И хоть бы для себя подумали: что реально ждёт «там»?..»

«Они не видели того, что мы, — напомнил Ареев. — Хотя верно: так ли хорошо мы знаем земной астрал? Это на Фархелеме всё оказалось проще…»

«Не так много разных народов, культур, племён, — согласился Мерционов. — А главное: человечество началось с расы, культуры — которая не блуждает в больных вопросах собственности и власти!..»

«Хорошо сказано! Но не упустите связь с Захаром, — напомнил Кламонтов. — О чём он думает?..»

«Пока не пойму, — ответил Ареев. — Будто «стоп-кадр» — специально для нашего разговора…»

«И как точно подмечено! — задумался Вин Барг. — И на Земле, и у нас… Законы, собственность — всё какое-то зверское! Подавить, захватить, содрать последнее — верно Итагаро сказал тогда! А полиция, суд, ещё много других организаций — будто арбитры в споре зверей за добычу! Хотя это организации людей, решать им — человеческие дела… Нет, знаете — не могло с этим быть иначе! Не могло…»

«Не могут целые миры быть перегружены несовершенными душами, — согласился Тубанов. — Иначе катастрофа… Правда, я не знаю: куда денутся эти души теперь…»

«И меня тревожит, — признался Вин Барг. — А тут и на Земле эти «предупреждения из иных миров»: живите иначе, наведите порядок — а то беда постигнет не только вас…»

«Так думаешь… — начал Мерционов. — Вправду… потому?»

«И я уже думал, — признался Кламонтов. — Будто есть ещё нечто, для кого земляне — единая враждебная масса, без разбора. Но и само это «нечто» с каждым отдельно разбираться не намерено: где видит угрозу себе — вмешивается напролом, не считаясь с отдельными личностями! Но и не минус-разум — этому «нечто» есть что защищать, и мыслит оно не грубо-примитивно…»

«Земные природные духи? — понял Мерционов. — Или духи-водители стран и народов? Да, мало мы знаем наш астрал…»

«Нет, я не о том, — уточнил Вин Барг. — Какие-то духи-привратники у переходов из мира в мир, что ли?.. Или всё же высшие цивилизации — но не те, а иные, не понимающие нас, однако — чьи интересы земляне имели несчастье затронуть своими излучениями?.. Земляне, которых уже 6 миллиардов — и среди них так мало совершенных…»

«Зато сколько злобных, голодных, неграмотных, — согласился Мерционов. — А дай им что-то, казалось бы, для счастливой жизни — тут же используют против других! Вот уже какие-то духи или цивилизации и не выдерживают…»

«И — создали этот вагон? — переспросил Вин Барг. — И пустили по рельсовым дорогам планеты Земля? Чтобы те, кто могут — во всём разобрались?..»

И тут разговор умолк (и там, в поезде Херсон — Львов, стало тихо. Лишь Кременецкий думал о чём-то)…

Иное…

Не минус-разум — к которому можно отнестись как к злобной, тупой, безумной силе; не скопища низших духов — которых можно разогнать с дисколёта; не иерархи животного происхождения — вообразившие, что могут судить человеческие дела; не высшие, в общем гуманоидные цивилизации — способные понять людей; не добрые божества и духи — на их стороне; а — Иное… И — как бы уже правомерно защищающее себя от невыносимого вопля дисгармонии миллиардов землян, способных породить лишь мафиозно-уголовное или тупо-корпоративное «классовое сознание»… Но — там ли само «Иное» ищет выход? И не готово ли также превратить землян в толпу, в бездумно верующее стадо — лишь бы сбавить любую их активность, снизить потенциал всё равно чьих и каких неутолённых желаний? Ибо… для него, «Иного», имеет значение лишь некая критическая масса информации — но совершенно неважна суть? Или и есть: цель попросту — не допустить землян с их злобой, дикостью, жаждой наживы и разрушения, с этим «грабь награбленное» — куда-то в свой мир?..

Но… Разве «их» враги — учёные, ищущие ответов? Когда и так — многое засекречено, загнано в подполье, заняться этим — физический и моральный риск! Хотя и учёный должен думать: кому, какую мощь даёт?.. Но — эти нелепые, безадресные «предупреждения» в контактах: всем и никому? Что делать конкретному школьнику, студенту, учёному — перед лицом угроз всей массе землян в целом?..

(А Кременецкий? О чём думал он?)

…Итак, всё оказалось неправдой. Моисей — сошедший с ума преподаватель физкультуры, с ходу придумывает всякий абсурд… А он сразу поверил в чушь, казавшуюся такой увлекательной! И что теперь? Куда ехать от Тернополя — где вскоре выходить? Просто обратно, к бабушке? А дальше?..

Да, но… не выдумал же Моисей сам городок Старогерцог, о котором кто-то читал в газете! И истории, похожие на ту, про покойника — Кременецкий не раз слышал от безусловно честных людей! Да и сам — несколько раз мельком видел или ощущал присутствие «людей иной фазы»!.. (Не отвергать же такой удачный термин — придуманный наверняка не Моисеем!) И собственная память — явно хранила следы иных существований в иные эпохи «этого» мира! Так не может ли быть, что…

…Он даже вскочил от возбуждения — едва не ударившись головой о третью, багажную полку.

Точно! И пусть «противофакторность», или как её, оказалась плодом больного воображения Моисея — не мог он выдумать всё это вообще! Про «журавлиные ночи», Клюв-болото, покойников, которых видят в это время года! Просто вставил реально происходившие события — в выдумку о некой теории, где сам путает векторы, факторы и поля!.. А так как сам Кременецкий — всё равно в бегах, и наверняка числится покойником — почему бы… не доехать до Старогерцога, и проверить всё на месте?..

(«Но где это? — забеспокоился Кламонтов. — Я так и не понял!»

«И я», — признался Вин Бapг.)

…Хотя тоже вопрос: что это было во сне? Не было ли вправду телепатической связи с Моисеем? И всё дальнейшее — реакция неподготовленного человека? Испугался… внезапной встречи после этого!..

«…Или нет! — спохватился Кременецкий. — Когда была связь? Я ещё спал, а Моисей уже вёл разговор — и тут этот крик? По времени не получается… Конечно, просто сон! И он не готов к подобному: ведь испугался подъёма поезда над дорогой! И когда Алланиязов стал внушать, что он видит покойников… Нет, он точно раньше такого не видел!..»

(«Ну, спорный вопрос, — сказал Вин Барг. — Можно всё равно испугаться…»

«И надо ли было с ним так? — переспросил Тубанов. — Неужели нельзя иначе?»

«83-й год, — напомнил Кламонтов. — Здравомыслящие и образованные люди «выше этого», а сами такие восприятия — патология…»

«Можно даже посмеяться, — добавил Вин Барг. — Или «разоблачить». Потому и опыты ставили тайно…»

«А в 93-м «разоблачали» уже другое, — ещё напомнил Кламонтов. — Неверие в то, что на всё есть некая единая воля…»

«Ладно, давайте слушать…»)

…Итак, Моисей мог знать что-то понаслышке — и с ходу вставлять свои, только что придуманные подробности. Но как же — сама теория? Та, о которой шла речь в разговоре 28 июня? Не мог он исказить в своей интерпретации — чью-то серьёзную работу в «запретной» области?..

…Например, ГВ-чувство: что оно такое? Да — в определённых обстоятельствах бывают необычные ощущения, эмоции. Но речь — о состояниях, когда возникает телепатическая связь и способность влиять на те поля! А с полями — тоже вопрос…

Правда, есть свидетельства: в особых состояниях люди теряли часть веса — взаимодействуя уже фактически с гравитационным полем планеты! И так же бывают, судя по всему — электромагнитные феномены… А уж об опытах, где люди принимали на слух передачи микроволнового диапазона — было открытым текстом, в легально изданной книге! Но всё это — известные, давно изученные поля. А есть и биополе — кванты которого неизвестны науке, и их могут излучать лишь живые организмы… Вот он и решил: то самое φ-поле! Хотя, как ни старался — не мог представить взаимоотношения этих «кси-дзета-дзета-кси», «ламбды», «омеги»… (И надеялся узнать подробности при личной встрече — а что оказалось?)

Но и сам давно предполагал: человеческий мозг — как сверхсложная (и пока малоизученная) система — в силу самой этой сложности способен порождать поля и факторы, о которых «официальная» наука понятия не имеет! Зато «секретная» (как военная, так и загнанная в подполье) — может использовать отдельные проявления, не понимая сути, не создав собственно теории… Да и — только ли человеческий мозг? Возможно — и та же ветка дерева, как достаточно сложная живая материя! Но с «официальной» школьной подготовкой — увы, не понять! Ведь что он знает, уже окончив девятый класс?..

(«Точно! — не выдержал Мерционов в очередном «стоп-кадре» связи. — Некогда и представить всё это: электронные облака, спин-спиновые взаимодействия, мезоны, кварки! Зубришь, как чистую абстракцию, и всё! Так и Лартаяу говорил… И я только после школы сообразил: представить спин и орбитальный момент частицы — под углом, как векторы!»

«Всё верно, но давай не сейчас», — ответил Тубанов.

«Да, но потом и выпускник вуза не смыслит элементарного! Не может понять: откуда, например, у электрона такое магнитомеханическое отношение? Для него это — мистика! А просто надо представать геометрически: у разных частиц между этими моментами — разные углы! Но ему же вдолбили: это «образно непредставимо»! Геометрию сюда подключать нельзя, надо быть «выше этого»!..»

«И казалось бы, элементарно — а нигде не сказано прямо, — согласился Кламонтов. — Чем, кому так опасно?»

«Элементарно — когда сам однажды понял это для себя, — напомнил Тубанов. — А опасно… Даже не знаю!»

«Но правда: как выглядит в литературе? — ответил Ареев. — Тензоры, многоэтажные уравнения, математические символы… Действительно — частокол!»

«И будто только для «посвящённых», — добавил Тубанов. — Чтоб, кто больше мыслит образно, «правополушарно» — отступил с чувством неполноценности…»

«И я всё думаю, — подтвердил Вин Бapг. — У нас, вы же видели: прямо в текстах — такие поясняющие схемы, «микроиллюстрации»? И сразу понятно, о чём речь! Как в каком случае выглядят те же орбитали частиц, векторные моменты, как расположены лиганды вoкpуг центрального атома! А конкретная формула, по которой велись рaсчёты — отдельно, в приложении! А тут… Пока представишь, поймёшь, о чём речь…»

«И у вас математики не доказывали очевидное, не выводили элементарное из элементарного, — добавил Ареев. — Что видно сразу — то сразу! И нет речи, будто «непредставимо наглядно»! Лутаири несколько веков назад представлял пространство как физическую реальность, сопротивляющеюся движению тел — но только ускоренному, а не равномерному — и отсюда сразу теория относительности!»

«А элементарные частицы — не инертны, в них исходно заключены энергия, движение… И отсюда — пусть не сразу, но квантовая механика! Так как уже на микроуровне — есть некие волны, возбуждения материи! Правда, я понял — к применению мнимых чисел в электродинамике у нас шли трудно. Вот и отстали от Лоруаны…»

«Да, тут уже — неочевидное, — согласился Тубанов. — Не так легко заметить: некоторые величины — будто «квадратичны» относительно чего-то. Вот и размерность электрического заряда: корни из метра, килограмма, секунды, что ли…»

«И не так, наверно, просто — с «квантом переходного пространства», — добавил Вин Барг. — Помните, приснился одному нашему преподавателю по пути из командировки? Хотя вроде чушь: размерности не совпадают! Но вообще… Пока человек докажет, что он не дурак, достоин что-то знать; пока поймёт то, к чему наконец допустили; пока сообразит, в чём неправы учителя… Подождите! Опять связь!..»)

«Стоп-кадр» кончился. Вновь — размышления Кременецкого…

«…Да, чего стоит школьная программа — и что я знаю? Зубрим галиматью о пустых множествах, совпадающих точках, нулевых векторах, а как до дела…. Ну, вот: МЗ-источник излучает время в нашу Вселенную из четырёхмерного «абсолютного пространства»; поле, что имеет «и продольный, и поперечный характер»… Как представить такое поле? А я готов был думать: оно и регистрируется в опытах того учёного из Ленинграда… И тоже, читаю: по его теории скорость времени — 700 километров в час в «левой системе координат»! А что за «левая система»? Сколько всего надо знать! Разложения функций в ряды, члены таких-то степеней, порядков малости… А тут и просто гармонические колебания проходят в десятом классе! Зато уж затравили — «образом Онегина», доказательствами очевидных теорем… Лабораторные работы: треть урока — сумбурный инструктаж; ещё треть — суматошные поиски проводов, приборов, неправильные подключения, что-то ломается, перегорает; наконец — наспех меряем и пишем в тетрадь какую-то ерунду, вопреки любой формуле; а уже дома — подчищаем, подгоняем под вычисленный ответ! Вот и распознай бред сумасшедшего о полях и векторах…»

(«И он как раз хочет всё это знать…», — начал Тубанов.

«Но чтобы не насильно, — ответил Мерционов. — Чтобы дали подумать. А им только сдай всё к сроку…»)

«…А материализации из того пространства: горячие камни, временные тела для душ покойников? — думал Кременецкий. — Может быть или нет? Тоже сразу не сообразишь! И с кем мог связаться, пытаясь выяснить… Да он и не поймёт, чем вызваны какие сомнения!..»

…Увы, всё так. Но и отдельные высказывания Моисея — совпадали с его, Кременецкого, наблюдениями, догадками; и — с данными настоящей, серьёзной науки! А не той, «официальной», боящейся фактов и целых областей знания… Как было — не увлечься, не заинтересоваться?

А, с другой стороны… Как до сих пор не замечал: интерес к таким проблем — проявляют и те, для кого произведённый на слушателей эффект значит больше, чем факты, идеи и выводы? Но их (при такой общей школьной подготовке) не всякий отличит… Правда — и сами могут страдать, не понимая риска таких разговоров; но — их принимают за исследователей, рискующих ради Истины! А им — трепаться на «засекреченные» темы, видите ли, престижно…

…— Через десять минут Тернополь, — отвлёк его голос снизу, с бывшего места Алланиязова. — Надо бы разбудить этого ненормального, но страшно. А так — тоже: проедет свою станцию, проснётся потом, и разбирайся с ним…

Кременецкий опять вздрогнул в ознобе… Да, он мог проехать станцию, привлечь внимание своим возрастом (боялся всю дорогу — хотя реально вопрос встал лишь однажды, в том автобусе); у него спросили бы документы, потом — добрались до тетрадей!.. А он-то рассчитывал сойти вместе с Моисеем — не думая ехать один до самого Тернополя! И вот — в окружении незнакомых людей, уверенных, что сами никогда не попадут в трудную ситуацию, а их нервы кpепчe алмаза… И надо, не привлекая внимания, сойти в Тернополе — а там думать, что дальше…

(Или то — о другом человеке, вправду психически больном? Напрасно связал с собой? Вдруг что-то произошло и потом, пока спал? Хотя всё равно, подъезжал к Тернополю!)

Он быстро, ещё под простынёй, натянул на себя одежду — а затем, стараясь, чтобы руки не дрожали, спустился с верхней полки и стал складывать постель. Попутчики вправду забеспокоились — но он, не подав вида, отвернулся и сел на нижнюю полку у окна…

(Нет, но вот именно: куда дальше? Вернее: чем, по какой дороге — до Старогерцога? И не спросить никого: запомнился — как сумасшедший, которой кричал, метался, угрожал! Хотя всякому может присниться кошмар…)

…Поезд трясло на стрелках. Рельсы то выскакивали из-под него, то исчезали под ним… Кременецкий, глядя на эту «игру» путей, пробовал вспомнить, есть ли от Тернополя ветка на север или северо-восток — но не получалось. На карте перед мысленным взором — красная нить дороги обрывалась, растворялась в зелёни фона, распадалась на отдельные чётки… (Зато вспомнил: от узловой станции где-то между Тернополем и Львовом — есть линия на северо-восток! Но билет лишь до Тернополя…)

(«Куда же ему нужно? — задумался Кламонтов. — В какой областной город? В… Ровно, что ли?»

«Так и получается! — подтвердил Вин Барг. — Если ни он, ни мы ещё где-то не ошиблись!»

«Но где там Старогерцог? Или он едет дальше, в Белоруссию? И какой там областной город на северо-восток от Тернополя? Брест, Гомель — не подходят…»

«Оба на самых границах республики, — подтвердил Мерционов, — причём противоположных. Но есть еще Житомир…»

«Не подумал! — спохватился Кламонтов. — Но тогда далеко возвращаться! И с атомной станцией что-то не то! От какой из них Житомир — к… северо-западу?»

«Ладно, увидим, — ответил Мерционов. — Пусть только без проблем выйдет…»)

…Поезд притормаживал. Несколько пассажиров заранее вышли в тамбур — но Кременецкий не решился: вдруг кто-то обратит на «сумасшедшего» внимание милиции?..

Лишь когда все заметно удалилась к вокзалу, даже не оборачиваясь назад, и проводник готов был начать посадку — он вскочил, подхватив пакеты с тетрадями и запасной одеждой, и быстро вышел, будто догоняя кого-то. Пусть всем кажется: ехал не один…

…В расписании пригородных поездов он прочёл: ближайшая электричка в нужную сторону (пока к западу от Тернополя, до станции Красное) — в 14. 59. Что ж, времени ещё — целых четыре часа. Но чем их заполнить, где провести? Когда… уже не с кем связываться в ГВ-состоянии?..

(«Да, всего 11,— сказал Вин Барг. — И мы сейчас встанем в режиме невидимости…»

«И как с этим ни разу не было парадоксов? — подумал Кламонтов. — Вагон хоть невидим, а материален…»

«Чувствует, где можно безопасно остановиться, — ответил Мерционов. — Воспринимает поток времени. Всё ещё трудно привыкнуть?»

«Представь себе, трудно, — признался Кламонтов. — Вокруг такое движение, а тут рядом — место, которое ничем не будет занято, сквозь которое даже ничто не пройдёт! А вдруг ошибка?»

«Не случалось пока, — ответил Вин Барг. — В памяти вагона таких фактов нет. Нo смотрите, как он там…»)

…Кременецкий, почти без очереди купив билет, хотел выйти в город (как делал в Керчи, Джанкое, Херсоне) — но что-то остановило. Что? Откуда… это новое, странное и смутное ощущение? Тем более, если его уже искали — найти легче здесь!.. И он, немного поколебавшись, всё же направился к выходу — продолжая думать…

…Итак, с Моисеем ясно — а герпетолог, Курбан Алланиязов? С одной стороны — и просто доброе слово о своём поколении редко услышишь от старших (будто те, кто ушли в бессмысленное музыкальное «балдение» и смакование тёмных сторон жизни — вся молодёжь планеты!)… А, с другой — как мог сам, явно пользуясь гипнотическим внушением, отрицать существование «чудес» и то, что в религиозную форму облечена память о контактах с инопланетянами? Или… сам недостаточно информирован в этих вопросах? (Как и Кременецкий когда-то, заинтересовавшись гипнозом, перебрал в доме всю литературу об этом — и не понял сути! Прочесть же в оригинале священные каноны — вовсе не имел возможности…) Но — так использовать в разговоре искажённые религиозные термины?..

(«А как думали? — напомнил Мерционов. — Открыл канон, и сразу тебе — инопланетная мудрость, понятная людям 20-го века? А там — инструкции на простейшие дела, вплоть до отправления нужды! И на этом клянутся — в судах, при вступлении на высокие должности! Будто и есть — вершина всякого знания и морали!»

«Страшно не это само по себе, — откликнулся Тубанов. — А иерархии толкователей, уверенных, что служат Высшей Правде, и им всё дозволено…»

«И только ли в плотном мире? — добавил Ареев. — Кто знает, что могут там…»

«Да, страшно, — согласился Мерционов. — Что может сделать с непокорной душой, попавшей туда — свора малограмотных, уверенных, что кто-то пострадал за них, или ведёт в какой-то борьбе! И горные жрецы нам всего не открыли…»

«Наверно, одна из самых страшных тайн, — ответил Вин Барг. — Да и откуда им знать: как тут, на Земле?..»)

…Кременецкий спохватился: сам… стал думать об инопланетянах, посетивших в древности Землю — как о боге в средневековом понимании, за одно неверное слово, даже мысль о котором (да и невозражение на чьё-то такое слово или мысль!) верующий якобы попадёт в ад, и будет вечно вариться в смоле, сере, или чём-то подобном! Хотя, казалось бы, и абсурд: тело выдержит не больше нескольких секунд, а там и речь о душах без тел — но… как время от времени не возвращаться к этой мысли, не думать: откуда такие представления о том мире и судьбе грешных душ? Просто придумано редкостными извергами — или нечто большее? И всё равно приходится привлекать на помощь логику, и сознание убеждается: нет никаких чётких, рациональных доказательств этому, есть лишь эмоциональный выплеск потрясённого ужасом подсознания, и бессилие воображения представить в подробностях этот ужас, а сознания — принять образ кого-то столь бесконечно злого и жестокого (кто в разных религиях ещё и непохож сам на себя — хотя что стоило действительно Всемогущему явиться сразу всем народам Земли, и объявить им одно и то же, основав единую религию?)… А инопланетяне (с их явно высокой не только технической, но и нравственной культурой) наверняка не могли внушить землянам такое… Но, несмотря на любые доводы разума, в каких-то тайниках подсознания остаётся этот мерзкий, отвратительный страх — и, улучив момент, всплывает: а вдруг? И снова приходится снова искать ответ — и будто не хватает поводов для окончательного решения… В том-то и ужас такой идеи: стоит раз, на пустом месте, породить её — и попробуй опровергнуть!..

(«Нет, это не мы сейчас, — понял Мерционов. — Он думает сам. И как не думать?»

«А на пустом ли месте… — задумался Тубанов. — И сталинские палачи думали, что отстаивают высшую правду; и никто веками не остановил инквизицию… А тут пошло: эти чудеса с крестами, иконами! И подтекст: всё изменится, что-то рухнет, кто-то понесёт кару…»

«Но сама тяга карать кого-то — прежде всего от собственной ущербности, — сказал Ареев. — Мудрый и уверенный в себе — понимает и прощает. А от этих впечатление: будто самих изрядно ужалили, и спустили с цепи — вредить, мстить под видом «воздаяния»! И сами зависят от кого-то, бьются на крючке… Изрыгают в общество что-то грязное, помойное — чтобы не покарали самих! Какие уж тут «свет мудрости», какие они «ангелы»! Их образ скорее — басмач с ножом в зубах…»

«Ну, со «светом мудрости» — тоже знаем, что получилось, — напомнил Мерционов. — Куда пошли инопланетные технологии… Обидно, а факт!»

«И с тайными общинами мудрых что получается, — добавил Ареев. — Островки в несовершенной цивилизации… того, что было вершиной мудрости столетия назад?»

«А как становятся горными жрецами? — вдруг спросил Тубанов. — Нам не сказали и этого!»

«Только намекнули: важнее всего способность «твёрдо стоять в потоке времени», — напомнил Ареев. — Не просто видеть разные пути, и выбирать лучшие, а — уметь быть стражем и оплотом уже избранного прошлого, которое бьёт и рвёт с самых разных сторон…»

…И тоже: как не думали раньше? Хотя здесь, в вагоне — в относительной безопасности… А когда сам — в том же потоке времени, и удержать его — всё равно что латать брандспойт, по которому хлещет поток чего-то жгучего, едкого? Ведь некие силы — осознанно ли, разумные или нет — стремятся «выправить» что-то в свою сторону! А от этого — изменится смысл исторических событий в судьбах миллионов людей: подвиг станет казаться злодеянием, правда — ложью, искренность — хитрой подлостью! И, что сложилось — надо удержать…

И нельзя по произволу исправить отдельную судьбу — даже видя там дальше тяжёлое, трагическое — ведь тогда не состоится будущее, на которое замкнуто множество судеб! А оставшись со смутным следом непрожитого — тот сам станет в чём-то иным… Но — и не попробовать изменить, не попытаться помочь? Закладка камней, поиск рукописей — всё же абстракция, за ней не видно конкретных судеб! А вот решать — какие переживания для кого не чрезмерны… И образ события полностью не исчезает, и не всякий забудет, что могло быть!.. (Как и Вин Барг — что мог жить в чужой семье в Сибири, и видеть там из окна поезда солнечное затмение; и он, Кламонтов — не зря всё опасался, как бы на школьной встрече с ветераном войны не прозвучало его имя! Есть образ «виртуальной памяти»: кто-то взбесился, узнав, что советский пионер носит имя Хельмут!)

…А «виртуальная карма» их фархелемских знакомых? Легко ли жить с ней — чтобы годами всплывали образы непережитого? Кому за кого лечь под розги, чтобы после операции не разошлись швы? (А… реально или виртуально — эти гарнизонные забавы, где пьяные офицеры… приклеивали чем-то детям руки к другим частям тела, даже не думая: надолго ли, и в каком положении те останутся? Ведь это же — сколько дней ждать. пока сойдёт прежний эпидермис? А если бы клей вправду как-то химически реагировал с кожей?.. И — те же «суды по делам несовершеннолетних», чей приговор вовсе непредсказуем?..)

…Или — отведёшь такое от кого-то, а оно как виртуальный образ будет мучить другого? Или тот совсем не поймёт — почему вдруг услышал о себе такое, что обмер весь класс; или — заперли на ночь в физкультурной раздевалке, а потом милиция искала с собаками, и был скандал на всю школу; или — проснулся с ладонями, приклеенными к ягодицам для удобства порки по бёдрам (или наоборот), и лишь тут взрослые спохватились: как идти в школу, что объяснять учителям?..

Верно кто-то сказал на звездолёте: их роль — больше пассивная! Вагон — сам ищет и находит точки приложения усилий. А вот если бы — так…

…Кламонтов спохватился: почти отвлёкся от Кременецкого!

…А тот (уже на площади перед зданием, похожим на театр) — едва не налетел на милиционера, как показалось, внимательно взглянувшего на него! Сердце заколотилось так, что стоило огромного труда продолжать путь, ничем не выдав себя — и лишь перейдя на другую сторону площади, он осторожно обернулся. Милиционер стоял на том же месте — но смотрел куда-то в сторону. Обошлось…

Ещё не прошёл мгновенный страх — а мысль снова работала в прежнем направлении…

…Почему вызвали подозрение слова Алланиязова, что тот «не верит в чудеса»? И — связывать ли с этим применённый им к Моисею гипноз? Не мог же он и свои способности причислять к сомнительной мистике! Опять подвели привычные стереотипы: человек либо верит во все малоизученные феномены, либо все отвергает! Да ещё — напряжённость ситуации, риск лично для себя… Если б не это — продолжить бы разговор с Алланиязовым, даже попробовать переубедить в чём-то! Вдруг — был бы уже верный человек, надёжный союзник? И эта возможность так глупо упущена…

Нет, тут не только это… Неизвестно, как Алланиязов мог отвестись к его текстам, идеям, проектам! Вдруг — не зная правды — попытался бы применить гипноз и к нему?

Кременецкий вздрогнул… Неужели могло быть?

Но с чего — такая мысль? Он и с Моисеем сперва просто начал разговор! Дикое подозрение, самому неприятно…

Хотя трудно сказать, какой была бы реакция… Благородное возмущение, основанное на отсутствии у Кременецкого доказательств? А где взять доказательства: это же передают понаслышке, из уст в уста! И тут недостаточно быть просто xopoшим — нужен человек, способный понять! Увы — Алланиязов, скорее всего, таким не был…

(«Но доказательства чего? — не понял Вин Барг. — Чувствую, речь уже не о паранормальном!»

«О политике, — согласился Мерционов. — Разоблачения, преследования… Зато, ложась в больницу, бинты за свои деньги на базаре не покупали…»

«Так и цель: совместить это! — вырвалось у Кламонтова. — Чтобы и за паранормальное не преследовали, и бинты на базаре не покупать…»

«И не зря мысли так сложились, — добавил Ареев. — На что-то указывают…»

«Думаешь, в… этой истории будет и больница?»— с тревогой переспросил Мерционов…)

…А Кременецкому (он шёл уже другой частью города) вдруг показалось: повеяло… прохладным морским ветром!

Он поднял взгляд и замер… Нет, верно: впереди, между домами — виднелась зеленовато-голубая, в золотистых солнечных бликах, гладь пруда или озера!..

Морской ветер… Кажется, как давно было! А прошло лишь трое суток, как начался новый этап жизни…

И что он принёс? Пока — страшный риск, по краю которого он прошёл, чудом избежав разоблачения! И понимание: нельзя мыслить столь прямолинейно! Да, если бы не Алланиязов… Вот оно — доверие к случайным встречным…

Или… и сама встреча в вагоне — не случайность, а «рука судьбы»? Ведь давно уже предполагал: «люди иной фазы» могут вести человека, передавая по эстафете неких обстоятельств — пока не приведут к нужной мысли, действию, пониманию чего-то — но не не дают о себе знать! (Хотя тут-то — почему? Касается именно их… А, впрочем — представить возможную паника! При том, сколь «обычные» люди трусливы к «чудесам»…)

…И, уже стоя у парапета над водой, и вдыхая свежий прохладный ветер — Кременецкий понял, какая ещё мысль предостерегла от разговора с Алланиязовым… Правильно ли вовсе — внушив, будто происходит «аномальное», сделать из кого-то посмешище? Ведь и честный человек мог перепугаться — увидев, что поезд стал подниматься в воздух, или — кто-то уронил под стол свою голову и, нагнувшись, начал искать её!.. Да и как реагировал бы сам, если…

Вот он просыпается ночью у себя в комнате, а рядом — светящаяся фигура… Или пусть даже день — но предметы начинают двигаться сами, будто кто-то невидимый перемещает их… Или: он идёт один по загородной дороге (как там оказался — вопрос особый), навстречу — инопланетяне в скафандрах, а из землян рядом — никого?.. Да, в первый момент — мог и растеряться! Но — с разумными существами есть о чём начать разговор… Нет, а если — просто странное явление (как тот же подъём поезда)? Можно испугаться, верно… Но — и болтать о непонятном, а потом выдать обывательский страх и ненависть?..

Но — почему, как правило, такая реакция? Что страшного для «обычных» людей в «людях иной фазы»?..

(«Несходство энергий…», — успел подумать Кламонтов, уже не отвлекаясь.)

…Да, а вот именно: в каком виде обычно являются? Например — прозрачны ли, ощутимо ли их прикосновение? Сам — помнил лишь мельком, спросонья, не зная этого… А их материальная структура? Что собой представляет? Ведь «нематериальность» — лишь слово, на самом деле всё состоит из какой-то материи!..

Раньше представлял: состоят просто из воздуха, или даже электромагнитного поля — организованного достаточно сложно, чтобы сформировать мыслящую структуру; причём и перемещается не воздух, а лишь структура — как волна, состоящая в другой момент уже из других атомов и молекул… Но непонятно: какими силами поддерживается структура, что сообщает ей устойчивость? И сам воздух — пусть особым образом организованный — видеть нельзя! Разве что — биополе… Ведь если тело строится на нём, как на каркасе (и оно даже сохраняет продолжение в сторону утраченной части тела) — почему и не понять смерть как полную ампутацию тела, после чего остаётся душа как биополевая структура?

Но — из чего материализуется там некое подобие тела, и что можно делать с его помощью? Не из абсолютного же пространства, это — бред Моисея… (И он поверил!) А как души управляют такими телами? И как потом рождаются вновь? Да, сколько вопросов без ответов… И искать их придётся самому — за время оставшихся в этом году «журавлиных ночей» в Старогерцоге…

(«И намного ли больше знаем мы сейчас? — спросил Вин Барг. — Будто кто-то в определённых вопросах заводит нашу мысль в тупик! Решает, что нам на данном этапе нельзя знать…»

«А связь как утомляет! — признался Ареев. — Такая долгая… Чувствую, будет обрыв — и просто сон до ночи. Зато ночью или под утро… какое-то событие! Что-то выяснится! Без отдыха — просто опасно…»

«И правда…», — уже сквозь сгущающуюся серую пелену Кламонтов увидел — как Кременецкий вдохнул полной грудью, и, развернувшись, пошёл обратно к вокзалу.

С мыслью: да, кажется, хоть цель и отдалилась — яснее стал путь к ней!..

Как было — и с кем-то, в каком-то его тексте?..)

64. ПРЕДДВЕРИЕ УЗЛА

…Проснулся Кременецкий (и Кламонтов) не сразу — будто уже думал о чём-то, прежде чем открыть глаза и понять, где он. Да — зал ожидания, небольшая (хоть и узловая) станция… А сколько сейчас?

4. 00… Всего 15 минут до отправления! Опять едва не проспал — но и проснулся вовремя! (И — удивился странному спокойствию при этой мысли. Правда, ещё купить билет — но хоть у кассы очереди не было…

«Итак, 4 часа, — подумал Кламонтов, глядя, как Кременецкий покупал билет. — 13 июля для него, и 15-го для нас…»

«И куда это? — спросонья откликнулся Тубанов. — Всё же на северо-восток?»

«Не знаю пока, — ответил Кламонтов. — Сам только проснулся…»

«…Шаланды полные кивали —

И уходили за рубеж…–

всё ещё сонно произнёс Тубанов. — Да. Уже неладно…»

«Ну, почему? Проверю ещё на этом:

Я ЯК-истребитель, мотор мой звенит,

Небо — моя обитель…

Видите, тут всё, как было, — ответил Мерционов. — Но куда он едет — не пойму…»)

…Кременецкий вышел на тёмный ночной перрон — и тут раздалось шипение дверей поданной на посадку электрички. От пронизывающей прохлады ещё больше захотелось спать — но он не стал подниматься в ближайший вагон с другими пассажирами, а быстро пошёл к хвосту, где, похоже, в последний вагон никто не садился…

(«Но не рискованно? — спросил Тубанов. — Всё-таки там будет один! Ночью…»

«Не хочет привлекать внимание», — ответил Мерционов.)

…Кременецкий поднялся в пустой вагон — и сел сразу за выступом переборки. Так он не будет виден из тамбура… Правда, свет в вагоне был ярок, и он почти ничего не видел за окном — разве что приблизив лицо к стеклу, и закрывшись ладонью от света, зато сам был хорошо виден снаружи — но занятое место решил не менять. Тем более — пока никого, можно сменить шорты на брюки… Но надо ли? Брюки — не того размера, застегнув — не сможет сидеть, а встав по забывчивости в расстёгнутых — обратит на себя внимание! Хотя, как одет сейчас — выдавало истинный возраст, или просто вызывало странную реакцию у некоторых…. Расчёт был, что с виду сойдёт за молодого иностранца («свои» с определённого возраста обычно одевается иначе), и никто не полезет с вопросами — но не представлял, что так многие либо дурно воспитаны, либо даже… что? Вдруг понял, что не очень и представляет это второе «либо»…

(«Зато представляем мы, — откликнулся Мерционов. — И общество, по идее, человеческое, но…»

«А подразумевается… — уточнил Тубанов. — Хотя считалось: строим лучшее, совершенное общество!»

«Давайте без этих параллелей, — ответил Вин Барг. — Просто смотрите…»

«И кто тогда знал, какие мысли возбуждает у некоторых взрослых», — добавил Ареев.

«А потом: «гомосексуализм — это болезнь»! — не выдержал Мерционов. — Нет, а если вправду — щипцами, как больной зуб? Или — из гранатомёта, чтобы это их «мужское достоинство» вместе с животом клочьями отнесло на километр?»

«Как не понять, — ответил Тубанов. — Но не услышал бы он…»)

…Кременецкий, не став переодеваться, так и остался у окна слева по ходу. Он думал дождаться, пока пройдут остатки сонливости, и отправиться искать схему местных линий (должна быть где-то в поезде) — но, подняв взгляд, увидел её… прямо перед собой! Не заметил сразу! Когда нельзя туго соображать и спросонья…

Пока он боролся с остатками сна — раздалось шипение закрывающихся дверей. Он привстал — и медленно, осторожно обернулся. Странно: он и сейчас был один! В хвостовой вагон больше никто не сел! Но так даже лучше… Он выглянул из-за переборки, увидел через стекло в соседнем вагоне ещё нескольких пассажиров, не заметивших его — и, вновь поспешив укрыться за выступом, стал разбираться в схеме…

Линию, по которой ехал сейчас, он нашёл сразу. Правда, самым большим кружком был обозначен не областной город — а соседний райцентр, конечная станция электрички. Но всё равно: ещё две остановки, другим пригородным поездом — и он у цели!.. А вот Старогерцога на схеме не оказалось. Хотя Моисей и не говорил, что там есть действующая станция… Значит — либо и пригородные поезда проскакивают его без остановки, либо там — вовсе лишь тупиковая, подъездная ветка к заводу или леспромхозу. Теперь ещё спрашивать кого-то, как добраться…

(«Так где это? — не понял Кламонтов. — Всё-таки… Ровно и Здолбунов?»

«И на что он рассчитывает?» — спросил Мерционов.

«Но, понимаешь… Ведь получается, это — в окрестностях Ровно!..»)

…Кременецкий вдруг снова ощутил так мешавшую в жизни неуверенность. Хотя и не только это: он не имел права обращать на себя внимание! И вот — предстояло заговорить с кем-то незнакомым на такую, возможно, рискованную тему, как местонахождение Старогерцога! А вдруг собеседник спросит: что у него там за дела? Не говоря уж, что неуверенность и не дала сообразить: как, с чего начать сам разговор с «людьми иной фазы»? И думал же всё время — на вокзале в Тернополе, в электричке до Красне (да, так — не «Красное», а «Краснé», с ударением на последнем слоге, все почему-то называли эту станцию), и весь остаток вчерашнего дня уже в этом Красне, пока не заснул на вокзале!.. (А снилось, как вдруг вспомнил — что бежал то вверх, то вниз по лестничной клетке какого-то дома, а за окном на любом этаже неизменно оказывалась виселица с трупом, будто преследуя его!) И вот уже на исходе ночь 13 июля, и едет он в другой электричке, до Здолбунова — а какие первые слова скажет «людям иной фазы», так и не решил…

(«И всё же Здолбунов! — повторил Кламонтов. — Но как? Не понимаю…»

«И я, — ответил Мерционов. — То есть… не понимаю, в чём проблема! Хотя сам этих мест не знаю…»

«А я думал, что знаю! — ответил Кламонтов. — Вот в чём проблема!»

«Хочешь сказать… — Тубанов не решился сразу продолжить. — Там уже не совсем наша реальность?»

«Спокойно… — вырвалось у Кламонтова. Он имел в виду не это. — Разберёмся…»)

…Конечно, если «человек иной фазы» сам обратит внимание и спросит, что он делает ночью на кладбище — будет легче начать разговор. А если его заметят — и, ни о чём не спросив, станут просто пугать? Что ж, надо быть готовым и к этому… Нет — а если применят слишком сильное воздействие, прежде чем попытаются выслушать? И можно понять: давно не могут верить первому встречному из числа «живых»! (А термин странный — будто и сами не живые!) Да, лучше начать говорить самому, ещё не видя их…

Но что сказать? Оказался в трудном положении, «живые» считают его самого покойником — вот и просит помощи у тех, кто действительно перешёл в «иную фазу»? И сразу — о своих целях, интересах? Но только… поймут ли его? Вдруг… большинству из них — как и большинству «живых» — контакт просто не нужен?..

(Мысль ошеломила… Всё на миг подёрнулось серой пеленой…

Нo и затем пошли мысли — суматошные, лихорадочные, явно пришедшие лишь сейчас. Раньше об этом не думал…)

…Правда: какие они сами по себе? Каково их мировоззрение, круг интересов? Как они познают мир? Могут ли, со своей иной материальностью — сами пользоваться научной аппаратурой, вообще воздействовать на материальные тела? Или — попросту свободно проходят сквозь всё? Или, не в силах сдвинуть ни на миллиметр, как бы «обтекают» вокруг — а затем, по другую сторону, восстанавливают структуру?.. А главное: есть у них вовсе какой-то интерес к тому, как устроен мир, и к самим «живым» людям, или… они только занимаются своими тайными обрядами? Ведь среди «живых», из кoтopых они получаются — наукой интересуются немногие! Подумать бы раньше… Но почему-то — дошло лишь теперь, после разоблачения Моисея…

Хотя с чего взял, что «люди иной фазы» — бывшие обыкновенными «живыми» — теперь в принципе чем-то иные? И, если могут быть предметом исследовательского интереса некоторых «живых» — из чего следует, что такой же интерес свойственен им самим? (Кстати, к чему уж тогда? К… самим себе?) Увы, ни из чего не следует! Скорее — просто сам, отчаявшись найти единомышленников среди «обычных», надеялся в этом на первых встречных «иной фазы»… И — как, когда было подумать? Если выродок, от которого довелось зависеть всю эту жизнь — пользуясь, что он связан тайной, и потому не пойдёт на крайние меры для защиты своих прав — довёл его до такого отчаяния, когда можно ухватиться за что угодно…

И тут он вздрогнул от новой мысли: а «летающие тарелки»? Совсем упустил из виду! Уж их-то экипажи — определённо находятся на Земле с научными целями! И стало быть, должны понять и помочь…

(«И вот… Нагружают заданиями, не дают свободно думать! — не выдержал Мерционов. — И наплевать, что творится у него в душе…»

«Вот и подход, как к межпланетному контакту, — понял Кламонтов. — «Плохие» эти люди — и «идеальные» те, только найти к ним путь!»

«У многих было… Не поиск контакта — а поиск выхода! Или поиск рая… И не Иного — а как бы «лучшей версии» себя…»

«А контакта с Иным ищут, когда уверены в себе, — добавил Ареев. — Решены свои проблемы…»

«Тут так однозначно не разделить, — возразил Тубанов. — Всегда есть свои проблемы, и их решения невольно ищут у других…»

«Да, сложно, — согласился Вин Барг. — Нo надо знать, что думает он…»)

…Хотя опять же: как добраться до «тарелок»? Всё-таки — через земных «людей иной фазы»? Должна быть у них связь! Или… Увы, и в этом нет уверенности, как прежде. Как будто один обман, один промах — уже что-то странно изменил… Что делать?..

(«И нам? — мысленно добавил Кламонтов. — Когда и… с географией такой казус, что как понять?»)

…— Так нас тут только двое? — отвлёк Кременецкого незнакомый голос.

Он, вздрогнув, обернулся — и снова услышал шипение закрывающихся дверей, и ощутил толчок тронувшейся электрички. Да, не заметил, как поезд остановился, и в вагон вошёл второй пассажир: лет 60-ти, чуть выше среднего роста, массивного сложения, в светло-коричневом плаще… А тот, медленно и с громким скрипом сделав ещё шаг (похоже, у него был протез), схватился за спинку и тяжело сел рядом, так что сиденье скрипнуло под его немалым весом.

— Странно, сам удивляюсь, — только и нашёлся Кременецкий. — Хотя хвостовой вагон… Обычно больше садятся в средние…

— А вы, случайно, не в Броды едете? — осведомился попутчик.

— Нет, мне до конца и дальше, — Кременецкий почему-то ожидал, что разговор на этом закончится. (Ведь, как выяснить у случайного собеседника дорогу до Старогерцога — ещё не придумал…)

— А если не секрет, куда?

— В Ровно, — признался Кременецкий — и вдруг понял, как построить вопрос. Тем более, попутчик внушал доверие… — Точнее, в Старогерцог. Но вот какое дело: помню только описание, как выглядит сaмo место! Понимаете — знакомые забыли сказать мне и свой новый адрес, и как доехать от вокзала… Ну, дом я по их словам сам найду — а вот как добраться от вокзала до Старогерцога? Может, знаете?

— Я вообще плохо знаю этот город, — подумав, ответил попутчик. — И название какое-то дореволюционное. Наверно, совсем старый район… И там новый дом построили?

— Да, на окраине… Они там собственный дом купили, — сообразил Кременецкий (о новостройках в Старогерцоге Моисей не говорил). — Может, знаете всё-таки? Или… слышали ещё такое название: Клюв-болото? Там с одной стороны проходит железная дорога, с другой — старое кладбище, а дома… (Увы, и об этом речь не шла!)…За кладбищем сразу начинаются, что ли, — осталось придумать с ходу, рискуя лишь запутать собеседника.

— Нет, не знаю я в Ровно такого места. Одно кладбище недалеко от центра помню — но железной дороги там и близко нет…

— Ну, тогда извините, — Кременецкий встал и вышел в тамбур. Он сам не понял, зачем — надеясь встретить кого-то ещё? Но там, отвернувшись к окну, стоял и курил лишь один человек, совсем не внушающий доверия.

Кременецкий открыл дверь к сцепке — и страшный грохот ворвался в тамбур. Он попытался напрячь мышц в среднем или внутреннем ухе (названия которых не знал — но они могли создавать шум в ушах, частично заглушающий прочие звуки), и ступив на сцепку, повернул ручку двери в соседний вагон. Дверь не поддалась. Стараясь не замечать, что мышцы в ухе от долгого напряжения уже заболели, он встал на сцепку со стороны следующего вагона — и с силой толкнул дверь ногой. И тут она распахнулась так легко, что Кременецкий, вылетев в тамбур по другую сторону, едва устоял на ногах. Захлопнув дверь, он наконец избавился от грохота и смог расслабить мышцы в ухе. К двери же со стороны первого вагона он не стал возвращаться. Пусть курильщик закроет сам, если ему мешает грохот…

(«Но что за мышцы? — спросил Тубанов. — Где? Я не понимаю!»

«Правда, есть такие, — подтвердил Кламонтов. — Я тоже замечал. Разве что не у всех…»

«И что при этом слышно? — спросил Ареев. — Вибрация слуховых костей, ток крови в сосудах, или?..»

«Даже не знаю, — признался Кламонтов. — Окончив пятый курс, не знаю! Когда о чём подумать? Запоминал и «сдавал»!..»)

…Во второй вагоне было всего несколько человек — судя по одежде, сельские жители. Набравшись уверенности, Кременецкий обратился к одному из них. В ответ тот прошамкал что-то даже… не по-русски, не по-украински? Ничего не разобрав и не решившись переспрашивать, Кременецкий счёл за лучшее отойти в сторону — но тот человек, обернувшись вслед, продолжал что-то говорить… Просил повторить? Но на каком языке? И как… сам — местный житель, и значит, советский гражданин — не понимал по-русски? Не хватало ещё опять психически больного…

(«А каково медрегистратору в больнице говорить с ними? — вспомнил Кламонтов. — Просто произношение такое! И наше сразу не разбирают…»

«Да, эти не чувствуют себя единые советским народом, — ответил Мерционов. — Зато объявить свой район отдельной импepиeй, так сразу… А кто виноват, что у них такие диалекты? Сами толком не сложились в нацию, а туда же: «центр Европы»!.. И сколько веков ещё будут тормошить страны сложившихся наций?..»

«Они же не знают то, что мы здесь, — напомнил Тубанов. — Не видели этих «гайдамаков», «сечевых стрельцов», «самураев»…»)

…Кременецкий подошёл к группе людей, сидевших в середине вагона — чтобы задать свой вопрос им. Никто из них, оказалось, в Ровно вовсе не бывал…

(И тут — вновь «стоп-кадр»?)

«Не бывали, — повторил Мерционов. — Почти рядом, а не бывали! Хотя в другой версии — дошли до Урала, и этой «каменной лошадью» по башкирскому халифу? Хотя сам этот халиф тоже… И я уже и не помню подробностей, что это значило! — признался он вдруг. — И что «борцы за независимость Карпат», и от кого именно — делали на Урале!»

«Как и… подавление латвийского восстания какими-то «воеводами», — добавил Ареев. — Хороши «европейцы» арабской веры: целый проспект кольев с трупами! А помнится смутно…»

«Да, подумать: мимо каких ужасов довелось провести земную историю! — согласился Тубанов. — Что и не верится… А те все были бы уверены: на их стороне — высшая справедливость? Такая, что «им-нынешним» и не покажешь «их-тех»: слишком сильный шок!»

«И сами едва помним «их-тех», — добавил Ареев. — Особенность меняющейся истории… Аятолла Кравчук, атаман Лебедь, раввин Шушкевич, придворные Глазунов, Гумилёв, Солженицын; даже однокурсник Хельмута — «гетман» той районной империи в Карпатах! Смех и грех… И как было бы? Экстрасенсом — быть опаснее, чем прежде, в вузы врываются безграмотные «гайдамаки» и учиняют разгром — если что не так сказать с печати… В школе на уроках биологии — отвечать, что свинья — «нечистое животное»; буквально — библейская схема сотворения мира… А этим хорошо, у них привилегии, их устраивает! Работорговля — зато не колхозы; повальный сыск, принудительные исповеди, телесные наказания — зато никто не «плюёт на улицах»; школьник не знает, как совместить реальность с абсурдом, что вынужден зубрить — зато, видите ли, не подумает, что человеку «всё можно»… Кто и где угодно случайно взял чужую вещь — сразу крик: «Держи вора!», и можно лишиться руки, зато опять же «порядок»… «Порядок» и «рынок»! — вдруг не сдержался обычно спокойный Ареев. — С бинтами на базаре, за валюту, по курсу купона к доллару! Это против сталинских репрессий так надо! Полвека спустя…»

«Да уж «покаялись» вдрызг, с размахом… И как лезут во власть, «наводить порядок», — согласился Мерционов. — И эта их внешняя обстоятельность: армейский камуфляж, бороды, митры, лампасы… А их малейший перепад свернёт с рельсов — и так же будут отстаивать противоположное, вопя, что вот только «прозрели»! А как же добро, милосердие, благородство? Столько судеб переколошматили — и у самих ничего не дрогнуло! Эффектно явятся, нагадят в истории, а потом за ними убирать… Да, есть в нашей работе что-то от мусорщика…»

«Не вовремя даём волю эмоциям, — напомнил Вин Барг. — Вдруг срочно идти за ним…»)

…«Стоп-кадр» закончился.

…Кременецкий сидел уже слева сторону в самом конце (вернее, начале) того вагона — и ждал, когда войдёт кто-то ещё. Но вошли двое, а он не двинулся с места: не вызвали доверия… Того же, с кем говорил раньше — он вдруг увидел за окном на перроне. Наверно, это и была станция Броды…

(«Да, вдруг идти выручать его, — согласился Мерционов. — А у нас ничего не готово!»

«Вагон не чувствует, — ответил Вин Барг. — Пока просто наблюдаем…»)

…Поезд вновь тронулся — и Кременецкий не решался перейти в следующий вагон, помня о грохоте сцепки…

Впрочем, ждать пришлось недолго: спустя несколько минут поезд вновь стал тормозить. В окне сквозь отражение вагонного интерьера уже можно было различить светлеющее небо. Кременецкий встал — и успел перейти в третий вагон раньше, чем поезд остановился, и поток пассажиров хлынул в оба вагона через одновременно открывшиеся двери…

(«Червоноармейск! — понял Кламонтов. — Это если раньше были Броды…»)

…В третьем вагоне людей оказалось уже много, но Кременецкий не знал, к кому подойти — никто и тут не вызывал доверия. И он стоял в проходе — пока кто-то сам не спросил, кого он ищет…

— Никого не ищу, — Кременецкий обернулся. Человек, заговоривший с ним, всё-таки внушал больше доверия, чем другие. — Просто… Понимаете, я еду в Ровно, и не могу вспомнить, как там доехать от вокзала до нужного места. Вернее, это даже не само Ровно, а пригород…

— И где это? — попытался уточнить собеседник. — Может быть, Квасилов? Или Колоденка?

— Нет, Старогерцог… Не подскажете, как доехать?

— Что-то не припомню рядом с Ровно такого места… И какие там улицы? Что там вообще есть?

— Кладбище, железная дорога, а между ними Клюв-болото. Знаете?

— Нет, не знаю… Товарищи, кто знает такой район на окраине Ровно?

Этого Кременецкий не ожидал… Правда, никто раньше не прислушивался к разговору — но теперь все наперебой стали спрашивать, о каком месте идёт речь. А он из-за грохота сердца даже с трудом разбирал слова, ожидая, чем это кончится… Но похоже — все отвечали, что такого места не знают…

…— Нет там нигде такого названия, — наконец уверенно заявил кто-то. — И что он всё выспрашивает?

— А ещё одет не по-нашему, — прошептал другой. — И в кармане, видите, нож… Может, шпион?

«Какой нож?»— Кременецкий едва не схватился за нагрудный карман, где лежал кошелёк.

— Ты что там бормочешь, гнида? — пассажир, заговоривший с Кременецким раньше, принял оскорбление на себя. — Какой нож? — он указал на шариковую ручку, торчавшую из кармана. — Вот это, что ли, нож?..

…Про самого Кременецкого все забыли — и, пока шло разбирательство, ему удалось незаметно пройти в следующий, четвёртый от хвоста вагон. Он даже не заметил, как преодолел сцепку — грохот сердца заглушал все звуки… В его положении — и привычка взрослых беспричинно цепляться к чему попало могла привести к трагедии! А он — не мог бы и ответить по достоинству! (Хотя возможно, неуверенность и спасала его в подобных ситуациях…)

Нет, похоже — его никто не думал преследовать… И он, едва сев на первое попавшееся место, отогнал эти мысли — и вновь стал думать, как узнать дорогу до Старогерцога. Пока — никто из людей, знающих город Ровно, такого места не знал… Или… не хотели говорить? Неужели эти события нагнали на всех такого страху?..

(«Подождите! — сообразил Кламонтов. — Если это здесь, как я ничего не слышал?»

«Да! — понял и Мерционов. — Я вспомнил: ты бывал в Ровно у прабабушки!..»)

…Как же, под каким предлогом спросить? Допустим… у него там на кладбище похоронен кто-то из родственников! И он специально сделал крюк в сторону от своего маршрута, чтобы побывать на могиле — но хочет удостовериться, правду ли говорят об этих случаях? Да, вот хороший предлог!..

(«И если даже ты не знаешь… — продолжал Мерционов. — Нет, вовсе странно! Или… что за версия реальности? Неужели — не наша?»

«А вагон не даёт знать ни о чём особенном, — ответил Вин Бapг. — Да, странно…»

«…Непросто всегда быть изящной и милой,—

начал Тубанов,—

Как будто на свете нет твёрдой земли…»)

…— Ты один едешь? — отвлёк Кременецкого ещё один пассажир. На этот раз — сравнительно молодой, и с заметно асимметричным лицом, в выражении которого было что-то подозрительное…

— А… в чём дело? — вздрогнув (в который раз) переспросил Кременецкий.

— Да, понимаешь, вдвоём в карты играть неинтересно…

— Так я же не умею, — ответил Кременецкий. (На самом деле знал несколько карточных игр — но связываться, да ещё сейчас…)

— Не умеешь, или просто не хочешь? — не отставал попутчик.

— Слушайте, меня в соседнем вагоне и так чуть не приняли за бандита или шпиона! — со вновь отчаянно заколотившимся сердцем признался Кременецкий. — И всё почему? Задал одному пассажиру естественный вопрос… Так что 6удет — если ещё в карты играть начну?

— А что ты такого сказал? — спросил другой пассажир, на вид совсем немного старше Кременецкого. И — так приветливо, ничуть не похоже на грубые прокуренные голоса одноклассников…

(И Кламонтов не мог не вздрогнуть…

Там, в электричке, перед Кременецким — стоял… Мерционов! Или — «почти» Мерционов! Но… как это?..

«Нет… Это не я! — поспешил уточнить Мерционов. — Мне было всего 8, сам никуда не ездил! А брату — уже 20… Так вот, это он! Алексей Мерционов!..»)

…— Спросил, как в Ровно доехать от вокзала до Старогерцога, — объяснил Кременецкий в надежде, что наконец узнает это.

— А я-то думал, что хорошо знаю всё Ровно… — задумался Алексей. — Но нет, не помню… Это, что: улица такая, или целый район?

— Да как сказать: окраина или пригород… И там ещё Клюв-болото есть! Знаешь такое?

— Не знаю. А что там ещё есть?

— Кладбище есть… От Клюв-болота с одной стороны железная дорога, а с другой — кладбище. Там похоронена моя прабабушка… (Кременецкий почувствовал прилив крови к лицу — но тут же побледнел от мысли, что Алексей мог заметить.) — И я хотел найти могилу, но вот не знаю: правду говорят об этих жутких событиях?..

(И, едва сказав — понял: уже почти не верит в реальность этих событий! Почему?)

— Каких событий? — удивился Алексей.

— А ты не знаешь? — снова удивился и Кременецкий. — Но… вообще часто бываешь в Ровно?

— Часто, но не понимаю, о чём ты… Какие жуткие coбытия? Что там было?..

(«Да, он много ездил в другие города… — объяснил Мерционов — здесь, в вагоне. — Потом, когда окончил школу, просто из интереса… А что — мирная, спокойная страна, доступные цены на билеты! Никаких казачьих патрулей, «стражей исламской контрреволюции», ополченцев на въезде в каждую деревню…»)

…— Ну, покойники из гробов выходили, например, — стал объяснять Кременецкий. — Или ночью на кладбище у живых людей галлюцинации начались: видели друг друга журавлём, чернильницей… Или вот ещё: у милиционера при входе в церковь на кладбище рука оплыла, как свечка, и пришлось заменить её протезом. Или даже: чей-то труп разрезали на части и сожгли — но и потом видели, как он идёт между крестами…

— Да кто в наше время режет и сжигает трупы? — ещё больше удивился Алексей. — Это же не средние века! Сейчас, если и надо выкопать чьё-то тело — всё только по закону, в присутствии экспертов и свидетелей! А это… Разве что какие-то сумасшедшие могли так сделать! Хотя… постой: а ночью на кладбище они зачем пошли?

— Зачем пошли? — переспросил Кременецкий, вспоминая, как объяснял Моисей. — По одной версии — собирать фосфин для учебно-наглядных пособий, «методом вытеснения покойника», как в средние века будто бы собирали… А по другой — просто были пьяны…

— И ты пьяных слушаешь? — Алексей вдруг не сдержал смеха. — Это же надо: метод вытеснения воды, который мы в школе по химии проходили — переврать в «метод вытеснения покойника»! Нет, знаешь, — добавил он уже серьёзно, — были бы такие случаи в Ровно на самом деле — наверно, я бы знал. А вообще это и выдумывают пьяницы и психопаты. Из нормальных людей, кого я знаю — никто ничего подобного не видел. Ну, а кладбище с такими приметами… Постой, сейчас вспомню… В центре города одно есть, но это не то… И на окраине… Нет, тоже вряд ли… А там, как — всё это рядом, или далеко одно от другого?

— Рядом. Кладбище прямо на болото выходит, — ответил Кременецкий, почему-то вновь теряя уверенность.

— Ну, какое же это болото… — снова задумался Алексей. — Может, Басовкутское озеро?

— Нет, я точно помню: Старогерцог и Клюв-болото, — подтвердил Кременецкий, начиная подозревать неладное.

— Странное название, вроде как дореволюционное… (Как сказал и попутчик, сошедший в Бродах!)…Может, это в районе улицы Жолио-Кюри? А то там есть и подъездные пути к каким-то заводам, и река близко, и дальше — кладбище на холме… Но всё-таки река, а не болото…

— «Отрог реки»! — вспомнил Кременецкий сразу с отчаянием и новой надеждой. — Там река как бы клювом в сторону выдаётся, отсюда и название!

— Ну, теперь уж совсем ничего не сходится… Кто тебе такие приметы дал?

— Думал, хороший человек, а оказалось, немного сумасшедший… — только и смог признаться Кременецкий (одновременно пытаясь понять, что мог неверно запомнить со слов Моисея).

— Но не чужой человек сказал тебе, где похоронена твоя прабабушка? — ответ Алексея напомнил Кременецкому о принятой им легенде. — Мог этот твой родственник что-то напутать или наврать?

— Так это дальний родственник, я его впервые видел… (Увы, однажды сказав неправду, пришлось дальше развивать её!)

— А давно это было? Я имею в виду, давно она там похоронена?

— В 50-м году, — хорошо хоть, дату Кременецкий мог назвать настоящую.

— Не знаю, где тогда хоронили, — задумался Алексей. — Это теперь на дальней окраине есть новое кладбище…

— Подожди… а само название — Старогерцог? Неужели ты его нигде никогда не слышал?

— Так вот и думаю: неправду сказал твой родственник! Нет в Poвнo никакого Старогерцога…

(«Как?!»— едва не воскликнул вслух Кламонтов.)

…— Но как же так?! — воскликнул и Кременецкий. — О нём в газете писали! «Городок Старогерцог раскинулся по отрогам реки»…

— Вот как? И о чём статья? Неужели об этих кладбищенских ужасах? А… какая газета?

— Нет, статья о строящейся Хмельницкой атомной электростанции. А какая газета, не помню… Только вот эту первую фразу…

— А ты уверен, что хоть эту фразу точно запомнил? «Отрог реки» — выражение неграмотное, в газете так не напишут. У гор бывают отроги, а не у рек. И потом, не в Ровно же строится Хмельницкая атомная станция… Кстати, ты эту статью видел — или просто тот родственник тебе о ней говорил?

— Нет, сам не видел… Ну, а хоть Клюв-болото есть? — спросил Кременецкий, боясь поверить в то, о чём почти догадался.

— Тоже не слышал ни разу. Ну и приметы тебе дали… Ты хоть издалека приехал?

— Из Донецкой области, — вырвалось у Кременецкого (хотя сейчас ехал с Северного Кавказа). — Нo, правда, я это… Просто по пути… А вообще по другим делам, — не зная зачем, добавил он. — Вот, хотел заехать, выяснить…

— Извини, но кажется, ничем не смогу помочь, — после недолгого раздумья ответил Алексей. — Чего нет в природе, того нет. А сумасшедшим вообще верить рискованно…

«Но как же так?»— вновь едва не вырвалось у Кременецкого. Почему… сразу не думал о такой возможности? И будто не заметил — вправду странной «дореволюционности» названия несуществующего пригорода Ровно? И не понимал даже: атомная станция не может строиться прямо в областном центре (да ещё называясь по соседней области) — так с чего статье о ней начинаться с его пригорода?.. И сколько читал о случаях ложных узнаваний — когда впервые увиденное или услышанное кажется знакомым! А тут, наверно, и было: Моисей с ходу придумал название, слишком странное, чтобы слушатели могли знать — но кто-то неожиданно для него «вспомнил»! И уже пришлось дать некие примерные координаты, чтобы не быть уличённым во лжи… Это потом, поняв, что никто из слушателей в тех местах не бывал — Моисей решился назвать Хмельницкую АЭС, и по таким сомнительным приметам Кременецкий определил, о каком городе речь! И — бросив всё, решился на побег…

Хотя… Если Моисей и потом — спутал Башкирию, вероятно, с Калмыкией…

Кременецкого опять бросило в озноб. (Впрочем — как и Кламонтова…)

…Что же получается? Старогерцог мог быть и не выдуман — а просто… в другом месте? Вдруг тот «областной город» — Луцк, Житомир или Брест? Кстати, Брест к северо-западу от другой АЭС — Ровенской! А есть ещё — Чернобыльская, Южно-Украинская… Но не ездить же по всей Украина и Белоруссии, спрашивая в каждом городе северо-западнее какой-то AЭC: добраться до Старогерцога? Он и так рисковал, и весьма подозрительно выглядел — спрашивая здесь, в электричке, путь в этот… да, наверно, всё же мифический городок! А то трудно представить — чтобы сохранилось такое название, а статья об атомной станции — начиналась с описания глухих мест, где происходят чудеса…

Да… он, собственно, и не собирался сразу в Старогерцог! Он пустился вдогонку за Моисеем — чтобы сойти где-то вместе! Но вот — и Моисей оказался… тем, кем оказался; и существование Старогерцога — ничем не подтверждено! Куда ехать? Неужели — просто обратно, домой? Вернее, к бабушке — вся семья ещё на курорте! Но что потом?

Вот положение! Не связался ни с какой серьёзной организацией «обычных» землян — не говоря о «людях иной фазы», инопланетянах… И пока — едет всё дальше от дома, и oт курорта, где осталась семья! А при нём — ещё тетради! Но — всего три, большая часть — дома! И надо что-то решать…

…Он вздрогнул: и то верно! Большая часть тетрадей — дома, без охраны и защиты! И, если до них доберутся — или этот выродок сам сдаст их милиции! А что такому стоит: за то, что он не хочет поступить в институт, унаследовать профессию? А он их никогда и не прятал — при отъезде оставил всё, как было!

…Но тут он спохватился, что сидит в том же вагоне (незаметно присев на первое попавшееся место) — и осторожно огляделся… Нет — тех, с кем вёл разговор, уже не было: сошли по дороге? Хотя вряд он помнил всех… Но, похоже — никто вокруг особо не присматривался к нему. И то ладно…

(«Но где Алексей мог «сойти по дороге»? — задумался Мерционов. — Он если и ехал, то прямо в Ровно! Да, 13-го числа, я как будто помню!..»

«Просто нечего больше сказать Захару, — понял Тубанов. — Вот и отошёл в сторону…»

«И сам не запомнил этот разговор? Никогда не говорил мне, как об особом происшествии!»

«Не обратил внимания! Мало ли кто что спрашивает по дороге…»

«Но ты точно помнишь? — переспросил Ареев. — 13-го он ездил в Ровно? Тебе было всего 8 лет!»

«Да вот запало в память, — признался Мерционов. — Ещё 12-го вечером выехал ночной электричкой, с пересадками! И потом… 21-го — ездил в Тернополь, а уже где-то в августе — в Хмельницкий. Видите, запомнилось.»

«И как пригодилось сейчас, — добавил Ареев. — Точка соответствия…»)

…А за окном электрички было уже светло. Очередной вокзал: «Дубно»… И на часах (не поверил своим глазам) — шесть минут седьмого! Долго же сидел и думал, забыв о времени…

(«И люди не боялись ездить ночными электричками, — сказал Вин Барг. — Просто из интереса…»

«Не было этих «отверженных», «безработных», — ответил Мерционов. — Которым теперь ничто не мешает основать своё дело — а их только и хватает, что сбиваться в стаи, воровать, грабить! И какая «система» теперь виновата? Когда нет уже той, «административно-командной»?»

«Да всё верно, — горестно согласился Тубанов. — Ни к чему кромсать страны, народы и экономические системы — для их мнимого блага… Или юродствовать, поститься — из солидарности с ними. Но и то, на Фархелеме — решение отчаяния, крайнего случая…»

«Надо вовремя разобраться с генами, как Тинилирау! А не стыдиться факта — что есть гены алкоголизма, наркомании! И как «воспитаешь» того, в ком просто не хватает чего-то до человека? Пусть он формально одного вида с нами…»)

…Кременецкий шёл через следующий вагон — спиной чувствуя взгляды, от которых мороз шёл по коже. (Но в чём дело: всё-таки возраст, недостаточно «иностранный» вид, заметны подавленность и отчаяние? Нет — скорее, дело в одежде. Вернее — в реакции отдельных, дурно воспитанных… Скоты, дикари, ничтожества…

(«Да, что тоже было плохо! Мы и забыли, — откликнулся Мерционов. — Хотя «половой стыд» возможен и при отсутствии всякой нравственности…»

«И тоже: кого пустили в цивилизацию, — согласился Тубанов. — А потом они — в НКВД, в приёмных комиссиях вузов…»

«Решают: что есть крамола, кощунство, эротика, порнография? — добавил Ареев. — Кто свой, кто враг, кто «социально близкий»? Тоже «простые люди»… И объясни им непростую ситуацию — как у него сейчас! И — против кого всё это направлено, кто в итоге страдает? Тот, кого не поняли на примитивном уровне? А скажут: виноват социализм…»)

…Какая горькая ирония! Если бы мог всерьёз обратиться по одному из тех 116-ти… нет, 114-ти адресов в его тетради! (Свой адрес не в счёт, да и номер 116 с «общежитием духовной семинарии» — как, сам не зная почему, временно обозначил Моисея — можно вычеркнуть, если бы было чем.) Но в том-то и дело: фикция, выдумка, нужная лишь — чтобы этот подонок, если станет рыться в тетрадях, наткнулся на видимость большой организации, и по его внезапному беспокойству это стало ясно!..

А так — реально остался без чьей-то поддержки и плана действий. И до Здолбунова недалеко, пора решать, что дальше…

…— Обрыв, — вслух сказал Вин Барг, едва всё заволокло серой мглой. — Да, не ждали! Чувствовали, что с адресами неладно — а не ждали, что совсем выдумка…

— И до чего надо довести, чтобы пошёл на такое, — ответил Мерционов. — И вот обрыв… А дальше?

— Опять сон до вечера, — вдруг объявил Вин Барг. — Так решил вагон… Потому что… вот, кажется, и узел! Где-то там, той ночью! И нам понадобятся свежие силы и свежее восприятие…

— Значит… дождались-таки? — странно спокойно переспросил Ареев.

(Хотя, возможно — просто не было сил эмоционально реагировать. Умом всё понятно, но истощение эмоций… А тут — и выспаться, и подготовиться…)

— И… возможно, наконец развяжем узел из узлов? — добавил Мерционов. — Ладно, давайте спать…

65. МИР ПОСЛЕ ВЕЧНОСТИ

Дойдя до поворота на улицу Парижской Коммуны, Кременецкий взглянул на часы: 22 с минутами (даже не посмотрел, с какими). А он — пока и не добрался до кладбища, которое наметил как «резервное»…

«Основное» же (то самое, в центре города) — он нашёл не сразу, трижды пройдя по разным улицам. Оказалось оно не в самом центре — но зато он внимательно осмотрел выходы, и понял, где можно пройти незамеченным, когда стемнеет. А затем — вернувшись в собственно центр, и пообедав в каком-то кафе — отправился на поиски другого, «резервного» кладбища (на случай, если на «основном» своим присутствием с вечера он помешает «людям иной фазы» проявить себя, а там они без помех начнут свою обычную деятельность)… И в первую очередь, конечно, вспомнил улицу Жолио-Кюри — но никто из немногих прохожих, к кому решился обратиться с таким вопросом, не знал, где она находится. Наверно, и была — совсем небольшая, далёкая и малоизвестная улица на самой окраине… Просто же вопрос, как пройти к ближайшему кладбищу — теперь казался ему подозрительным и чреватым расспросами с почти неизбежным разоблачением. И трудно сказать — сколько автобусных и троллейбусных маршрутов он проехал по городу наугад, в поисках хоть какого-то кладбища, пока не решился спросить ещё кого-то — и тот назвал улицу Парижской Коммуны… Вот теперь он и шёл вдаль по этой улице — вечерней, пустынной, где дома по правой стороне: мрачные, одинаковые, старой постройки, похожие на какой-то военный городок — внушали неизъяснимую тревогу. А над мостовой всё тянулись троллейбусные провода — значит, нужный маршрут он в дневных поездках по городу всё же упустил…

(«Точно: военный городок! — вспомнил Кламонтов. — Я же тут бывал!»)

…Мысль попробовать связаться с людьми иной фазы на первом попавшемся кладбище пришла на вокзале в Здолбунове — когда Кременецкий, в отчаянии и растерянности пропустив уже один пригородный поезд в сторону Ровно, ждал посадки на другой. А вот зачем ждал… Просто так вышло: задумавшись, не заметил, как опустил 15 копеек в щель билетного автомата и нажал кнопку зоны 2, соответствующую станции Ровно (центром узла почему-то был Здолбунов) — и лишь выйдя с билетом на перрон, стал думать: а зачем ехать туда? Ведь логичнее — просто домой (к бабушке. Не имея ключа от квартиры, к себе домой вернуться не мог)…

Но опять же — что тогда? Как объяснить всё случившееся? Зачем пошёл на такую сложную и рискованную операцию, имитировал свою смерть, проехал с такими опасными тетрадями почти всю Украину — и лишь тут понял, на чём всё построено!..

И любая ошибка, просчёт на обратном пути — уже полный жизненный крах: ведь при нём — тетради! А — что будет с матерью, да и братом, уж какой он ни есть? Ведь и они читали польские журналы об Атлантиде, по-прежнему хранящиеся дома!.. А это (пусть они не видели тетрадей) — тоже улика… Да и бабушке, скорее всего, дали знать о его исчезновении (или смерти — неизвестно даже, что и как брат передал матери) — и тут он объявится живым! И реакция будет — точно как на «людей иной фазы»! С разницей — что ему-то не удастся стать невидимым, или пройти сквозь стену… Да — так он сам, Захар Кременецкий, оказался между живыми и мёртвыми. И как, оказывается, нелегко — числиться покойником, вычеркнутым из всех документов, списков, и даже памяти родственников — в качестве живого, кто может запросто явиться к ним…

(«Но что такого в журналах об Атлантиде? — опять задумался Мерционов. — Чем они так опасны?»

«Да ничем, — ответил Тубанов. — Давай слушать…»

«Но что ему кажется? Что такое страшное связывает с этим?»

«Думает: за это преследуют, сажают в тюрьму, — ответил Ареев. — Наслушался от мнимо пострадавших…»

«При том, что есть и не «мнимо», — напомнил Вин Барг. — Тоже нельзя забывать…»)

…И вот, стоя на перроне в Здолбунове, он подумал: а ведь «люди иной фазы» иногда являются «живым» — а тем кажется, будто во сне! И… если бы вправду попросить родственников «иной фазы» явиться к тем из живых, кому он доверяет, и всё объяснить! Хотя ещё проблема: здесь, в Ровно и Здолбунове — на самом деле никто из родственников не похоронен… Но разве и у самих людей «иной фазы» нет каких-то связей, чтобы передать весть по назначению?

Так и возникла мысль… И получалось — план опять-таки не меняется! Пусть Моисей — просто сумасшедший, а сам он не нашёл Старогерцог — он попробует связаться с «людьми иной фазы» отсюда, на первом попавшемся кладбище! Должны же они понять его в такой ситуации! И пусть связь возникает в особых случаях — случай как раз особый!

…Уже с этой новой надеждой (хотя скорее в тревожном возбуждении, чем с душевным подъёмом) он поднялся в вагон дизель-поезда. Теперь надо было думать: как это будет? Ведь за всю дорогу — не придумал начало, которое привлекло бы внимание, не вызвав недоверия… Хотя, кажется, понятно: оказался в трудном положении, сам объявлен умершим, потому просит о помощи… Но — какой именно? Сообщить живым родственникам через покойных, что он жив? Или уж… связать его с теми из «людей иной фазы», которые имеют отношение к запрещённым среди «живых» исследованиям и политической деятельности? Впрочем — и то, и другое… Но всё же, как начать? Не прямо: «Товарищи люди иной фазы!» — вдруг этот термин всё же выдумал Моисей? И как он будет выглядеть там, на кладбище — с таким началом своей речи?

Или просто: «Товарищи покойники, я сам объявлен умершим, и мне нужна ваша помощь»? Но главное — сразу объяснить, почему объявлен! И, в общем, выкладывать всё начистоту… И тоже — сразу тревога: как поймут, поверят ли, сумеют ли верно оценить тяжесть и сложность ситуации, в которой он оказался? Или тогда уж сказать: «Если почему-то не верите мне, или не можете помочь — дайте знать инопланетянам»? Уж эта связь у них должна быть…

(«И он действительно готов покинуть планету? — вырвалось у Мерционова. — Будто это так просто!»

«Нет, больше на уровне тогдашних мифов, — неуверенно возразил Ареев. — Где загробный мир, НЛО, какой-то идеальный Сверхразум — всё скопом…»

«Однако куда это приведёт? Мы же точно не знаем его дальнейшей судьбы! И он нужен в будущем! В земном будущем…»)

…Так мысль об инопланетянах, уже бывшая у него в электричке — вновь вернулась на подъезде к ровенскому вокзалу…

А потом, одновременно с поисками кладбища в центре города, он продолжал думать над конкретными словами обращения к «людям иной фазы»… И теперь, идя по улице Парижской Коммуны в сторону «резервного» кладбища — мысленно повторял выработанный текст:

«Товарищи покойники! Я объявлен умершим, и мне очень нужна ваша помощь. Поверьте, сам я никому вас не выдам. Никто из живых не поверит мне, даже если бы я захотел рассказать о разговоре с вами. Да и говорить мне из них почти не с кем. А если всё-таки не верите мне — помогите хотя бы найти пришельцев с других планет. Из-за своего стремления к познанию мира я всё равно выгляжу тут, в обществе живых людей, чужим…»

(«До чего надо довести… — повторил Мерционов. — И ради чего? «Протолкнуть» в технический вуз, куда он не хочет? И как такие пролезали в партию…»

«На благополучной анкете, — ответил Тубанов. — «Происхождение рабоче-крестьянское», и не сказано, что все достоинства на этом аканчиваются…»)

…Кладбище началось неожиданно. За перекрёстком с маленькой узкой улочкой Кременецкий увидел в вечереющем сумраке ограду и ряды крестов за ней. Сразу ускорив шаг, он двинулся дальше вдоль ограды, надеясь увидеть малоприметную калитку — но ограда так же внезапно сменилась чёрной гранитной стеной, обрамлявшей выложенный брусчаткой небольшой сквер, с другой стороны которого, под самыми кронами высоких деревьев, возвышался звездообразный монумент — и за него, видимо, надо было зайти, чтобы попасть на кладбище… Итак, он оказался прав — выбирая другое кладбище «основным», а это «резервным»: здесь, идя к монументу, он был бы как на ладони… Впрочем, решившись после недолгих колебаний пройти по брусчатке и обогнуть монумент, он прошёл ещё чуть дальше, запомнил, насколько (было возможно в сумраке) расположение проходов между рядами могил — и поспешно вернулся, чтобы ожидавшие на остановке троллейбуса (а возможно, и смотревшие из окон напротив) случайные свидетели не сомневались: он как вошёл, так и вышел. Но кажется, никто и не усмотрел в его действиях ничего странного…

…Тут к остановке подошёл троллейбус 2-го маршрута. Кременецкий вспомнил: уже ехал им от центра города — но в другую сторону, к какому-то заводу (кажется, это был тот самый льнокомбинат, один из крупнейших в Европе, о котором он слышал), а проехать в этот конец почему-то забыл. Иначе не пришлось бы так долго искать «резервное» кладбище…

В троллейбусе, несмотря на позднее время, оказалось много людей, все места были заняты. Кременецкий остался стоять у окна с левой стороны — где через несколько остановок и должно было появиться «основное» кладбище. Насколько позволял левый ряд сидений, он прислонился к стеклу, глядя сквозь своё отражение на пробегающие мимо дома и перекрёстки. Надо было не пропустить нужное место — которое он видел раньше при свете дня, а было уже темно…

(«Разрыв! — понял Кламонтов. — А жаль. Взглянуть бы на город…»)

…От очередной остановки троллейбус пошёл на подъём — и это значило: «основное» кладбище уже близко. Сразу за следующей остановкой, где подъём кончался… И тут вновь вернулась неуверенность — как если бы предстояло пойти в не виденное ранее место, и заговорись с незнакомым человеком. Да собственно, так и было — но «незнакомый человек» был ещё и «иной фазы», и это обстоятельство, столь привлекательное прежде, теперь лишь усилило беспокойство. И даже прилив уверенности в разговоре с Алланиязовым — вдруг показался нереальным, будто было с кем-то другим, а он наблюдал со стороны… Уверенность испарилась — и вновь, как раньше, надо было заранее проигрывать в уме: как и куда подойти, где встать, что говорить — чтобы голос, почему-то всегда вдруг меняющийся в таких ситуациях, не подвёл его. Другое дело, если разговор начинал собеседник, а он отвечал — но тут начать должен он! Ведь, если просто сядет где-то на скамейке и будет ждать — возможно всякое… И думал же: хоть этот побег сделает его самостоятельнее — но увы…

…Подъём заканчивался. Кременецкий увидел в окно здание института или техникума, которое запомнил — а спустя несколько секунд троллейбус остановился, и показались кладбищенские ворота. Правда, сейчас выглядели запертыми — но и войти он собирался с другой стороны. А что потом…

Выйдя из троллейбуса, Кременецкий увидел: уже совсем стемнело, но уличные фонари ещё не зажглись. Пользуясь моментом, он быстро перешёл улицу, подойдя к воротам, убедился, что они действительно заперты — и, свернув налево, двинулся по тёмному тротуару между деревьями и кладбищенской оградой. К счастью, никто из «живых» ему не встретился — но… Дойдя до угла, и уже готовясь свернуть — он едва успел вскочить прямо на цоколь ограды и встать, притаившись за столбом, чтобы не столкнулся с шедшей навстречу компанией пьяных (по виду — ровесников)! Хотя они и не собирались сюда — свернув на другую улицу, развилкой отходящую от той, куда лежал дальше его путь… Но лишь когда они достаточно удалились, и грубые заплетающиеся голоса перестали быть слышны, он решился осторожна спрыгнуть с ограды — и почувствовал, как бьётся сердце. И подумал: как рискует — даже из-за таких подонков, позорящих всё поколение…

…Нo вот он свернул за угол — и пошёл дальше в тени, чтобы не быть замеченным из окон одноэтажных домов по другой стороне. Никто не должен видеть, как он свернёт за ограду — этот момент решал многое. Правда, в темноте и он едва различал дорогу, боясь пропустить проход в покосившейся, кое-как связанной проволокой и сколоченной гвоздями из отдельных деревянных и металлических фрагментов, ограде — какой запомнил днём…

(«И я помню! — подтвердил Кламонтов. — Тогда так было! И отсюда мог ездить в университет — в другой ветви…»)

…Кременецкий не без труда нашёл проход — и стал пробираться вдоль ограды уже назад с внутренней стороны, то и дело пригибаясь, когда казалось, что мог быть замечен из окон домов. Но иначе и не мог бы идти — дальше всё небо над кладбищем скрывали огромные деревья. Рискни он пройти хоть чуть вглубь — сразу, в полной темноте, стало бы по-настоящему страшно… Вот он и шёл вдоль ограды — в поисках скамейки, чтобы сесть и переодеться (ведь был снова в тесных, зато не выделяющихся в темноте, брюках — их надел ещё днём, в укромном углу городского парка, чтобы не привлекать внимание)…

Глаза постелено привыкли к темноте — и даже стало казаться, что он уже смутно различал в глухой тьме под деревьями отдельные надгробия и ограды могил. И он уже готов был двигаться дальше — как… вдруг окраина кладбища озарилась светом фонарей, вспыхнувших над улицей, где он прошёл! Он едва успел спрятаться за ближайшим надгробием — но и тут, осмотревшись, понял: это не очень надёжное укрытие. Над улицей, где шёл сперва, от остановки до угла ограды — разгорались розовым светом ртутные фонари. Ещё немного — и он будет весь в их ярком белом сиянии… Осторожно, стараясь двигаться бесшумно, Кременецкий стал перебираться за второй ряд могил, третий, четвёртый…

И вот фонари по ту сторону ограды были уже далеко — хотя прошёл он несколько метров… «Как из другого мира», — подумал Кременецкий об их едва достававшем сюда свете — чувствуя, как всё же закрадывается безотчётный страх темноты. Мир «живых» остался за оградой, лишь эти далёкие огни (и какие-то столь же смутные и далёкие звуки) напоминали о нём. Здесь был мир «людей иной фазы»…

Впрочем, пока их присутствие не чувствовалось — зато привыкшие к мраку глаза наконец различили прямоугольник скамейки, и он, решившись, осторожно сел, чтобы переодеться…

…Вдруг рядом раздался какой-то звук. Кременецкий вскочил, всматриваясь и вслушиваясь в темноту… Неужели «люди иной фазы» заметили его? Сейчас, когда он лишь собрался переодеться, не готовый начать разговор?..

Но прошло несколько секунд — а вокруг было тихо. Зато у Кременецкого пересохло в горле — и он почувствовал, как дрожит всё тело. «Старогерцог… отрог реки… журавлиные ночи…», — странно заметалось в сознании…

Но что это было? И что теперь? Ответить? Самому спросить о чём-то? Или… это — не то, что подумал? Но ведь тут нет «живых»! Может быть, просто крыса? Или…

Кременецкий хотел уже что-то сказать, но понял: его не слушаются губы и язык! Он не мог произнести ни слова!

Но… тут же понял и другое — и, коснувшись лежащего на скамейке пакета, провёл по нему рукой. И вновь во мраке и тишине раздался тот же звук — который даже теперь, сознательно вызванный, заставил вздрогнуть… Да — просто шорох пакета! И уже с этой мыслью — спадающее напряжение морозом прокатилось по коже…

(«И… Итагаро так испугался собственной тени! — вспомнилось Кламонтову. — И Джантар — через него…»)

…Но Кременецкий, едва опомнившись, подумал: «люди иной фазы» наверняка слышали! Этим звуком он привлёк к себе их внимание! Правда, пока не реагировали…

Преодолевая дрожь в руках, он осторожно уложил все маленькие пакеты в большой — и прислушался. Но было тихо — и казалось, все звуки вечернего города, отступив вдаль, были едва слышны. А здесь, вокруг — едва различимые (и даже будто нерезкие, расплывшиеся во тьме, сливаясь с ней), кресты и обелиски замерли в ожидании. Напряжённая темнота окружала Кременецкого — и напряжённая тишина застыла в ушах…

— Товарищи покойники! — наконец решившись, прошептал Кременецкий (и вздрогнул от звуков шёпота, прозвучавшего неожиданно громко, срываясь от дрожи языка и губ). — Я обращаюсь к вам потому, что оказался в очень трудном положении. Я сам объявлен умершим — и мне нужна ваша помощь. Поверьте, я никому вас не выдам… Да никто из «живых» и не поверит мне, даже если бы я рискнул рассказать им о разговоре с вами — и говорить мне теперь из них почти не с кем…

Он умолк и прислушался — но его по-прежнему окружала тишина. Ни звуком, светом, ни ещё как-то — «люди иной фазы» не дали понять, что слышат…

— …А если и вы не верите мне, то хотя бы помогите связаться с пришельцами с других планет. Всё равно из-за своих интересов: стремления к познанию мира, мыслей о том, как улучшить наше человечество — я выгляжу в обществе обычных земных людей чужим. А мне бы надо найти единомышленников… — выработанный текст кончился, и Кременецкий решил добавить пришедшее на ум только что. — Я, правда, не знаю ваших собственных политических убеждений — но поверьте мне: я за такое устройство общества, где каждое честное разумное существо любой фазы сможет без помех реализовать свои жизненные планы. Конечно, если они не идут во вред другим разумным…

(«Формулировка Джантара! — вздрогнул уже Кламонтов. — Почти в точности!..»)

…Но Кременецкий спохватился: «фаза», прорвавшаяся из терминологии Моисея, могла быть неверно понята! Однако пришлось продолжать как бы без перерыва, чтобы заминка не вызвала сомнений:

— …Вы же сами не хуже меня понимаете, что представляет собой нынешнее устройство общества — а я уже где-то с 13 лет работаю над вопросами его усовершенствования. Хотя, если взять ещё вопросы экологии, охраны природы — то возможно, и с 11-ти… И неужели вы не хотите того же, что я? Я мог бы показать вам свои тетради — если вы ceйчac сможете их увидеть, и если потом сами не скажете о них лишнее тем, в чьих коммунистических убеждениях не уверены… Согласны?

Он снова умолк, прислушиваясь — но в тишине смутно раздавался лишь далёкий гул автомобилей и звон троллейбусных проводов.

— …Или вы хотите, чтобы я рассказал, почему именно объявлен умершим? — не дождавшись ответа, вновь начал он. — Но я не знаю, как мне доверить вам это, и как вы это поймёте — если вы действительно не знаете и не понимаете всё так же, как я… А если просто так вы мне не верите — помогите хотя бы связаться с инопланетянами, — продолжал Кременецкий, и его всё более охватывала тревога. Почему они не отвечают? Всё же не слышали его, или действительно не верили? — Или… дайте хоть какой-нибудь знак, что слышите меня… Вы же сами хорошо видите в темноте, знаете, куда я смотрю…

Он застыл, вглядываясь в ближайшее надгробие — и напряжённо ожидая: вот сейчас оно озарится короткой вспышкой, или из темноты раздастся что-то похожее на голос, или… Даже не представляя, какого знака ждёт, Кременецкий весь напрягся, боясь его пропустить. Но знака не было… Ничто не нарушало эту, вдруг ставшую зловещей, тишину — и окутавший его со всех сторон кромешный мрак. Чувствуя, что его начинает охватывать странный неотчётливый ужас, Кременецкий схватился за последнюю возможность:

— …Ну, тогда хоть как-то сообщите моим родственникам, что я жив — но только тем, каких я сам назову. Дело в том, что меня разыскивают политическим мотивам — а вам-то я не сделал ничего плохого. И, если у вас есть связь с кладбищами других городов — и вы могли бы ycтpoить так, чтобы, например, моя прабабушка приснилась моей бабушке, матери, в крайнем случае, брату — ну, как вы это умеете… Скажите: если я назову вам кладбище в Донецкой области, где она похоронена — могли бы вы это сделать? И какие данные вам для этого нужны?..

Кременецкий снова закончил, и стал ждать ответа. И… тут показалось: он услышал слабый голос! Неужели…

Боясь поверить, он прислушался — и голос стал отчётливее! Его… всё же услышали — и стали отвечать!

Недавний страх испарился, уступив место возбуждению. Он едва сдержал судорожный вздох… Итак — контакт! То, что не удавалось до него стольким людям?..

(Но… и Кламонтов помнил тот свой «контакт»! И — затаив дыхание, вслушался…)

…А голос звучал слабо и неясно — и даже, хоть раздавался рядом, всё равно казался далёким. Кременецкий, как ни вслушивался, ничего не мог разобрать… А «человек иной фазы» говорил уже долго, наверно, успев сказать многое — и получалась, всё впустую. Теперь надо было… просить повторить? Неудобно, конечно — но что делать…

— Пожалуйста, говорите громче, — срывающимся шёпотом попросил Кременецкий, ещё не веря своей удаче. — Так я не могу понять…

(«Но неужели правда? — шёпотом вырвалось и у Вин Барга. — И это… они?»

«Подожди… — ответил Мерционов. — Сейчас узнаем…»)

…К удивлению Кременецкого, голос не изменился — и даже не прервался, продолжая говорить в пустоту что-то неразборчивое. И радостное возбуждение так же быстро пропало… Значит, «люди иной фазы» говорили не с ним? Просто между собой — а его даже не слышали? И теперь — начинать всё сначала? После того, как произнёс вслух всё заготовленное — и был уверен, что это не прошло даром?..

— Товарищи покойники! — уже громче, чем в первый раз, (и с меньшей уверенностью) начал Кременецкий. — Я здесь сейчас потому, что оказался в очень трудном положении… Я сам объявлен умершим, и мне нужна ваша помощь…

…Размеренный голос «человека иной фазы» будто оборвался далёким возгласом где-то сзади. В ознобе Кременецкий обернулся — но увидел лишь те же слабые отсветы далёких фонарей сквозь деревья… Но уже в следующее мгновение — за оградой раздался топот шагов, стремительно удаляющихся в сторону запертых главных ворот (причём бежал будто не один человек, а два или трое)! А когда этот звук наконец затих — и голоса, который слышался раньше, не было…

(«Так вот в чём дело!»— разочарованно вырвалось у Мерционова.)

…Кременецкий стоял между рядами надгробий, судорожно переводя дыхание. Он… просто испугал своим голосом обычных, живых людей! И их разговор между собой — слышал paньше! И они в испуге убежали, приняв за покойника его самого — но это, видимо, помешало и настоящим «людям иной фазы»! Как поторопился с радостью первооткрывателя… И всё равно надо продолжать. Вернее, делать новую попытку…

(«И для него — как первый межпланетный контакт! — снова подумал Кламонтов. — Тогда, в 83-м! А тут такой казус…»)

— …Товарищи покойники, здесь один, больше никого нет, те «живые» сбежали, — в третий раз, начал Кременецкий. — Но мне нужна ваша помощь. Я сам объявлен умершим — и, поверьте, никому вас не выдам. Да мне никто и не поверит, если я расскажу, что говорил с вами — а мне и рассказывать об этом почти некому, — он понял, что уже не в точности воспроизводит исходный текст. — А если и вы не верите мне — помогите хотя бы связаться с пришельцами с других планет. А то из-за своего стремления к познанию мира я всё равно кажусь чужим в том обществе, которое меня окружает…

(«Но правда: вспомнить школу…», — согласился Мерционов.)

— …Я вам прямо скажу: я — за такое общество, в котором всякий человек доброй воли мог бы без помех реализовать свои жизненные планы, — Кременецкий всё же ненадолго умолк, припоминая, как говорил прежде (одновременно вслушиваясь, не придёт ли ответ прямо сейчас — и, не дождавшись, продолжил). — А то вы и сами не хуже меня знаете, что представляет собой нынешнее устройство общества. И где-то примерно с 12-ти лет работаю над вопросами его усовершенствования… Так неужели и вы не хотите того же, что я?..

(«И как тот, кто услышит, должен понять? Но он уверен, что поймут! Как и Негодуев, в роли того гуру… Хотя… и не зря же скрыто — то, что скрыто! — вдруг подумал Кламонтов. — А мы хотим узнать тайну, ищем чуда! Однако… Что — тайна и чудо для нас, для кого-то — просто жизнь!..»)

…Но Кременецкий вновь услышал далёкий голос — и прислушался!

Теперь уже — голос становился громче, будто приближаясь. Кременецкий напряг слух до предела, чтобы различить слова…

— …Идём спокойно, никаких привидений нет, — как громом поразило его услышанное. — А если сейчас опять начнётся, вызовем туда милицию, и пусть разбираются…

…Да — и сейчас, и тогда, это не были голоса «людей иной фазы»! Обычные, живые люди шли мимо кладбища — и только! А за «человека иной фазы»… они приняли его, Кременецкого! И вот какой-то подонок (во всяком случае, дурак) — готов вызвать сюда милицию! А настоящие «люди иной фазы» так и не явились, не откликнулись, не посоветовали, как быть…

— Товарищи покойники, ситуация критическая, — прошептал Кременецкий. — Меня приняли за вас… Откликнитесь хоть как-нибудь…

В ответ — молчание. И лишь в кронах деревьев вдруг будто зашумел ветер…

(Как тогда, на перевале! Хотя уж этой подробности Кременецкий знать не мог. Её знал Кламонтов…)

— …Неужели вы допустите, чтобы милиция явилась сюда за мной? — Кременецкий почувствовал, как им всё больше овладевают cтpaх и отчаяние.

Снова молчание. И вой ветра — глухой, тоскливый и страшный…

— Я же не сделал вам ничего плохого.… А вы сами знаете, что это за стражи закона… Так вот — скажите, только скорее: если я вам назову имя и фамилию моей прабабушки, дату смерти и город, где она похоронена — вы передадите ей то, что я вам скажу? А через неё — и моей семье среди «живых»?

Молчание. И — всё усиливавшийся, тугой, будто натянутый, как струна, вой ветра…

— Я не могу ждать, сейчас здесь будет милиция! — голос Кременецкого едва не сорвался на крик (и кажется, лишь ужас, сдавивший горло, помешал этому). Он понял: «люди иной фазы» просто не хотели с ним говорить! Но почему? Не верили, не понимали, не хотели помочь? Но что делать? Ещё немного — и ужас перейдёт в безумие…

(Или их тут… вовсе нет? Но ведь если так… Страшно и додумывать такую мысль…

А если слышали — но не собирались помогать? Что сказать им, как привлечь их внимание?

Или… вообще — не такие, как всегда о них думал? И не зря «живые» боятся их? Если так — просто скорее уходить…)

…— Хорошо, если не хотите мне помочь, я вас оставлю, — решился Кременецкий, будто преодолевая сопротивление дрожащих губ.

(И куда теперь? На… «резервное»?..)

…Он шагнул было в сторону — и, не удержавшись на сведённых судорогой ногах, схватился за крест. Но теперь уже было страшно — как бы кто-то не обратил на это внимания, не решил: он раздумал уходить! Ведь, если сразу слышали, и могли осознать его отчаянное положение, но не подумали откликнуться — чего ждать теперь…

Постояв так, и не без труда оторвав дрожащие руки от креста, он осторожно двинулся обратно к выходу — лавируя между надгробиями, и ориентируясь на свет фонарей с улицы, по которой попал сюда. На шорох и хруст веток под ногами он уже не обращал внимания… И всё же, немного не дойдя до ограды (где его уже могли видеть в свете фонарей случайные ночные прохожие) — он пригнулся и двинулся параллельно ей, за крайним рядом могил… Тем более, ведь при нём — тетради! Малейший риск…

(«Тетради! — вспомнил и Кламонтов. — Они же у него не те»!)

…А в памяти мелькали образы: то ли — из его рукописей, то ли — прочитанного когда-то. Но всё — что-то ужасное: плен, расстрел; столкновение орбитальных станций (явно не над Землёй); руины, пустыни — техногенные, со следами ещё недавней жизни; ужас чьих-то трагических ошибок — когда рушились судьбы миров… (Будто ещё сам не верил в то, что случилось, не мог смириться — а подсознание уже давало ответ…)

…Он выбрался к началу аллеи и вышел с кладбища. Последние шаги хотелось буквально пробежать, он едва сдержал себя…

Улица была пуста, лишь в одном окне напротив по-прежнему горел свет. И вдруг показалось: он горит так едва не целую вечность… Да — вечность и пролетела с момента, когда он шёл от остановки к кладбищу — с такой надеждой на «людей иной фазы», на контакт с ними! И, пока стоял там, в поистине могильной тишине, переживая шок за шоком — в окружающем мире будто что-то рушилось, и смыкалось снова, и рушилось, и смыкалось — а тут, в доме напротив, всё светилось единственное окно, над которым пронеслась вечность…

…Нет, а сколько — на самом деле?

Кременецкий тряхнул головой, отгоняя наваждение — прежде чем, повернув циферблат к свету фонаря, взглянуть на часы. Всего… 23. 40? А он-то думал, давно за полночь! (Даже начал было беспокоиться: ходят ли ещё троллейбусы… Но и не странно ли — спустя вечность?)

…Ах, да! Ну надо же!

Кто-то говорил ему: призраки начинают свою активность после полуночи! И если так, он… просто не вовремя обратился к «людям иной фазы»? Однако не идти же обратно… после этого поистине гробового молчания, да ещё — чьего-то намерения вызвать сюда милицию! (Когда и так от воя ветра всё сжималось внутри. Воя — исходившего, казалось, прямо от узкого лунного серпика, ныряющего в плотные облака…)

«Месяц туго гудел в облаках», — пришла неожиданная фраза. Будто как раз — для начала то текста… о чём? Ккрахе его надежд, отчаянном положении, в каком оказался?..

Нет! Так и с ума сойти недолго! Надо овладеть собой, взять себя в руки, и — на «резервное кладбище»! К полуночи — быть там!..

…Пройдя вдоль ограды до перекрёстка, Кременецкий выглянул за угол. Весь отрезок следующей улицы до остановки (хотя большей частью затенённый деревьями) — казался пустым. Он пошёл — быстро, почти бегом, не оглядываясь в сторону кладбища…

Ближе к ярко освещённому перекрёстку он, как ни странно, почувствовал себя спокойнее — но на самой остановке ждать не решился, а встал в тень деревьев у столба, уверенный: в нужный момент успеет догнать подъезжающий троллейбус… Ведь там, на остановке — опять какие-то люди, размахивая руками, грубо выкрикивали что-то, перемежая хохотом…

«И что бы сказали про эту пьяную мразь — те покойники?»— с обидой подумал Кременецкий.

…Но тут пришлось ещё больше отступить, буквально вжавшись в столб: из-за здания техникума на большой скорости выскочила милицейская машина (вызвал-таки тот дурак?) — и, резко свернув, пронеслась буквально рядом со столбом, у которого он стоял! И тем пьяным не надо было поспешно нырять в тень — как ему, чья «вина» лишь — что не удовлетворился болтовнёй чиновников, устроивших себе «благоденствие» буржуазного образца…

«Хотя… а как же сами? — подумалось о милиционерах. — Журавлиные ночи! Церковь, где рука оплывает, как свечка! Или… просто камнями станут? Или Моисей всё наврал…»

…А тем временем к остановке подошёл троллейбус 3-го маршрута, потом (свернув с боковой улицы) — 1-го; но ни в тот, ни в другой пьяная компания не села. Может, им и не нужен троллейбус — и они, например, ждали автобуса (если автобусы ещё ходили)? А стрелки часов понемногу приближались к полуночи…

Назад же, в сторону кладбища, Кременецкий вовсе боялся обернуться. Вдруг там среди надгробий уже метались лучи фонарей в руках милиционеров, ищущих «возмутителя спокойствия»? Что «людям иной фазы» понравиться тоже не могло — и возможно всякое… Но и не выдадут же те им… его, Кременецкого? (Так что и уехать с пьяными безопаснее: они хоть без особых полномочий?)

…Но тут из-за массивного столба ворот снова появился троллейбус. И сразу — ещё один замер перед красным сигналом светофора!.. А передний (как раз нужного, 2-го маршрута!) подошёл к остановке, и… двое пьяных пытались втолкнуть третьего в переднюю дверь! Кременецкий застыл, не зная, что делать…

Дверь переднего троллейбуса закрылась, протолкнув пьяного внутрь — и он отошёл от остановки, куда с зелёным сигналом светофора тут же двинулся следующий… И как повезло: того же, 2-го маршрута! И рядом с задней дверью сидел лишь один пассажир: наверно, все на всех предыдущих остановках садились в тот, передний! Даже почти не будет свидетелей…

…Кременецкий бежал так стремительно, что сам не успел понять — как оказался у задней двери уже готового отправиться троллейбуса, и как не налетел на выходившего оттуда того единственного пассажира… (Снова один, как и в электричке! Что ж, тем лучше!) Ухватившись за поручень и переждав боль в груди от одышки, он сел с левой стороны — где через несколько остановок должно было появиться «резервное» кладбище…

(«Но… трое пьяных! — вспомнил Кламонтов. — Как там, на дороге из Тисаюма в Кераф!»

«Много странных совпадений, — согласился Мерционов. — Хоть вроде и малозначительных…»)

…Троллейбус двинулся вниз по спуску. И тут, глядя на пустынную улицу за окном, Кременецкий понял: он уже не очень надеется на контакт! Хотя и прежде знал: нелегко, вообще бывает редко… Но нет, было тревожное предчувствие, даже страх — идти на второе кладбище! Будто что-то заранее преграждало путь…

Но — и не мелкая бытовая неудача, с которой можно смириться: вызвали куда-то в школе, пришёл, а там закрыто — ладно; поставили двойку лишь за неуверенность голоса при ответе — и чёрт с ними! Тут уже — решалась его (и не только его) судьба! И он не мог — просто сдаться, признать поражение!..

Да, но — один, в пустом троллейбусе, в ночном городе! Не подойти к матери, бабушке, брату, не рассказать ничего — как привык, о школьных неприятностях… (Да, и брату — тоже.) И он лишь думал — что готов к самостоятельной долгой и трудной деятельности, подпольной борьбе! А на самом деле — привык опираться на их помощь, сочувствие, поддержку…

Но и — не тот момент, чтобы вспоминать прошлое, предаваться слабости! И раз уж он — один, и от него требуются самостоятельные действия — он сделает всё, что нужно! Да никогда и не рассчитывал, что кто-то сделает за него всё! Это тот подонок — такого мнения о нём…

А пока… Ещё здесь, в троллейбусе — просмотреть тетради! (Водитель не видит из-за перегородки! Удачный момент!) И подумать: что в первую очередь предъявить «людям иной фазы», если те не поверят просто так?..

(«Что же будет?»— встревожился Мерционов.)

…И всё же: если, например, «люди иной фазы» проявляют себя не каждую ночь? Или — и там не откликнутся? Или… их реакция окажется неадекватной — как на «обычных» живых, что забредают на кладбище спьяну, а потом говорят: искали фосфин? И мало ли ещё всяких «если»…

Но он уже без труда нашёл нужный пакет, одним движением достал тетради — и почувствовал, как у него холодеет лицо. Он там, на кладбище… не переоделся! Однако — тетради легли не на штанину брюк, а на голое колено! Повезло хоть, что здесь — один! Но и не переодеваться сейчас: вдруг остановка, и…

(«Но точно был в брюках! — вспомнил Ареев. — Как это…»

«Не заметил, как переоделся, — предположил Мерционов. — Невольно, от потрясения. И мы не заметили. Но что будет сейчас…»)

…Но всё это произошло, и мысли пронеслись — за секунды. И он, будто очнувшись, удивился: троллейбус ещё шёл вниз, спуском!

А тетради… И так — едва увидев номер, сразу вспоминал: что, когда написано…

(«А вдруг, — безотчётная надежда всколыхнулась у Кламонтова, — он и взял те, что надо? А оставил — как раз не те?»

«Думаешь… — вздрогнул Мерционов. — То… ложные, неудачные варианты? Для отвода глаз?»

«Нет, всё равно счёл бы, что опасно», — прошептал Ареев…)

…Сама же нумерация тетрадей (что вдруг понял Кламонтов из мыслей Кременецкого) — имела свою историю. Года три с лишним назад они с братом (то есть брату было всего 8) стали нумеровать подряд все тетради, не относящиеся к учёбё — независимо, для чего-то серьёзного, или игрового, развлекательного. Да брат и не очень различал это — а иногда под его влиянием и Захара заносило «не туда», что брат потом поднимал на смех (сперва, правда, делая вид, что ему нравится)… Захар не сразу понял, что тот и самые серьёзные вопросы, и опасные тайны готов обратить в шутку — но, видя такое отношение, перестал доверять ему, работая над серьёзными текстами самостоятельно. Однако прежняя нумерация тетрадей продолжалась, и количество их росло — в основном за счёт брата, быстро заполнявшего их своими рисунками. Особенно же его странно привлекали карикатурные изображения Луны из юмористических журналов — и он, занимая ими целые тетради, довёл вовсе до абсурда: носы, губы, брови — достигали таких размеров, что сходство с первоисточником (планетной фазой) совершенно терялось, а сами рожи получались отвратительными, будто символизируя человеческие пороки; на первооснову же — намекали лишь приписанные внизу диалоги: как те цепляются губами за орбиты при заходе, курят заводские трубы и телеграфные столбы, сами уходят спать в печную трубу… Видно, так брат хотел высмеять интерес Захара к космическим исследованиям. Самому же — ничего не оставалось, как, исходя из величины губ, мысленно назвать эти рожи «губными паскудами»…

И… как раз несколько таких «паскуд» — Кременецкий увидел сразу, открыв верхнюю тетрадь! Его даже передёрнуло: брат добрался и сюда! И что объяснять «людям иной фазы», когда увидят? Вовремя сообразил проверить!..

Он стал поспешно листать от конца к началу — и на каждой странице встречал всё новых «паскуд». Во всевозможных вариациях, с разными диалогами… Здесь, в этой тетради — и были те эпизоды с курением заводских труб, и бровями, запутавшимися в телеграфных проводах на закате? В тетради… которой на первых страницах он доверил самое серьёзное и сокровенное о том, как изменить мир к лучшему — и не подозревал, как брат использовал её последние страницы? И увидев когда-то рисунок — даже не догадался, что это та тетрадь, и оставил в руках брата — дописывать и дорисовывать, как эти псевдолуны «восходят» в винном ларьке и «заходят» в вытрезвителе?

Но уже — не до смеха, и не до возмущения: надо всё пересмотреть!..

…И Кременецкий, листая — не заметил, как дошёл до начала, до самой первой страницы! Но и там были… те же, виденные когда-то «губные паскуды»! Вся занята ими… Как же это?

Однако, не успев удивиться, он по инерции перелистнул обложку — и увидел номер: 223… И снова: как это? Ведь дома уложил за подкладку чемодана тетради 181, 206 и 277 — это помнил твёрдо!..

(Всё! Так и есть…)

…Номеров же тетрадей, уложенных в чемодан открыто, для отвода глаз, он не помнил (да и почти половина пронумерованных тетрадей, общим числом как раз 277, была похожего цвета) — но среди них могла быть 223-я. Хотя… дома доставал тетради, отобранные, чтобы положить в тайник — точно оттуда, где заранее спрятал днём! И перед побегом — забрал из тайника всё, что там было! Но… тут дело в том, что взял лишние! Каким образом? Пусть его письменный стол не закрывался на ключ — он никому не говорил, что где лежит! И номера тетрадей, и их содержание — тщательно проверял, решая, какие взять, какие оставить! Как же попала сюда — эта? Ведь не мог взять по ошибке!..

Кременецкий стал листать вторую тетрадь… Она начиналась (вернее, кончалась — её тоже начал смотреть с конца) так же, как и первая. И он, ещё быстрее листая её в поисках текста — наткнулся взглядом на обложку с номером 250. Теперь на правом колене — лежали две тетради, на левом… на одной?!

Похолодев от внезапной догадки, он вскочил и стал осматривать пол под сидением и вокруг, потом шагнул к задней двери, через которую вошёл сюда — но и там на ступеньках ничего не лежало… Тогда он, пригнувшись, стал осматривать ближайшие сиденья и пол под ними (уже думая: не мог он, догоняя троллейбус, выронить что-то? Но нет, тетради завернул надёжно!)… А если бы и выронил те — откуда взялись эти, которые не думал брать? Нет, точно — подменили ещё там! Хотя и не думал доверять брату местонахождение тайника, и нашёл тайник и подменил тетради — наверняка не он! И это — уже не случайность, как с кроссовками!..

(«Думаете, могло быть? — вздрогнул Кламонтов. — Тот… решил выдать его?»

«Не знаю», — встревоженно ответил Мерционов.)

…Кременецкий, растерянно осматривая пол под сиденьями, пытался собраться с мыслями. Две тетради здесь — значит, там осталось четыре. Одна — с теми рисунками брата, но остальные… И сейчас — в руках тех, кто расследует дело о его исчезновении! Он разоблачён…

…Да, это — всё. Теперь поистине перейдён рубеж, о котором страшно было подумать. Опасность была относительной — стала абсолютной. Раньше могла быть надежда, что его ищут как без вести пропавшего — теперь он государственный преступник! Которому нельзя уже появиться ни дома, ни у бабушки (там будет ждать засада), ни просто ходить и ездить по стране, как обычному, «нормальному» человеку!..

(«И из-за чего? — вырвалось у Мерционова. — Гипотезы об Атлантиде? Тревоги из-за ядерной войны? Поисков лучшего будущего?»

«Так и вопрос: в чём крамола?..»— напомнил Ареев.)

Кременецкий — не заметив, как троллейбус остановился на главной площади, и там никто не вошёл — пробовал собраться с мыслями, вырваться из пелены шока…

…И ведь для своих текстов — уже пытался представить, как это бывает: стук в дверь, входит милиция, начинается обыск! Но вот пока и милиции рядом нет, лишь сам обнаружил свою ошибку — а мог ли представить, что так страшно?..

(«Да, главная площадь. Всего одна остановка оттуда… — думал и Кламонтов. — Хотя спуск длинный…»)

…А «люди иной фазы» — помогут ли? Теперь вся надежда на них! Но разве хоть отозвались — на том, первом кладбище? И… потому ли — что до полуночи не успели войти в какое-то активное состояние, начать свою деятельность? Разве не откликнулись бы — если бы хотели помочь, понимая его положение? Так… откуда он взял — что они вообще, в принципе, лучше «живых»?

Да, лишь в этот момент шока и отчаяния — понял… Хотя сами по себе — таинственный, загадочный объект исследований… Но как было не подумать: у этого «объекта» — своя воля, ум, психика, берущие начало от обычной, человеческой? А то и…

Новая догадка бросила в озноб…

Он вспомнил — как когда-то, уже довольно давно, пытался анализировать разные загадочные случаи, думая: могли быть их бесспорной причиной люди иной фазы? И при тщательном размышлении — ни одного бесспорного не нашлось! Даже когда думал о собственных наблюдениях… Галлюцинации, прорывы остатков сна в явь, наконец, ошибки восприятия — всё было вероятно, даже если исключить прямую ложь! Это потом — ему попались те старые журналы, и он увлёкся подобной литературой. И будто не замечал — или не хотел замечать: всюду нагнетается мистика, вносится путаница в давно ясные вопросы, известное науке объявляется неизвестным — будто кто-то хочет не разобраться, а запутать до крайности, нагромоздить нерешённых вопросов — и обосновать, что есть «этакое», чего знать «не дано»! А что — как говорится, в сухом остатке? Ничего определённого, как и у Моисея…

(«И уже сомнения во всём сразу!»— понял Кламонтов.

«Так полагалось либо всё принимать, либо отвергать, — ответил Мерционов. — Либо самодовольный ортодокс, либо юродивый, хиппи от науки! Третьего не дано…»)

…Так есть ли вообще все они: «люди иной фазы», НЛО, какие-то духи? Есть ли — эти иные, высшие, лучшие и совершенные формы разума, на кого вправе надеяться отчаявшийся земной человек? Или всё — лишь слухи, сплетни, бред и галлюцинации? Страшный самообман, попытка опереться на то, чего нет в природе? И вся надежда — может быть лишь на себя? На то, чего сам достиг своим умом и волей?

И, если так — где и когда он сбился с пути, совершил роковую ошибку, приведшую к такому исходу? Почему сразу не распознал Моисея, почему так верил всему, что читал об аномальных явлениях, НЛО, Атлантиде? Кстати, порой… открыто в официальной пpeссе! Из уст в уста — слухи о преследованиях инакомыслящих, а те… свободно высказываются в печати? Да и те же репрессии в прошлом, отклонения от пути к коммунизму… Почему и тут — так горячо, с ходу верил во всё, что ни услышит? Пусть даже со слов «инакомыслящих», которых Запад подбирает, как мусор — и они служат за доллары уж точно не коммунистическим идеям… а рассуждают — как тот, в автобусе! Сперва: моторизованные банды грабят на улицах стражей порядка; потом — «отстаньте, я ничего не знаю»; но сразу — и про «нынешнюю молодёжь», которая что-то не ценит, не yвaжает, и тому подобное! Хотя что ценят и уважают сами: бряцая невесть как полученными орденами — норовят сбежать на Запад и рассуждать там о репрессиях! А он верил — и связывал воедино! Будто не замечая и того, как на уроках истории несколько раз возникал откровенный разговор — и никто ни на кого не донёс, не отправил в тюрьму! И самого — из кабинета психиатра в военкомате никуда не «забрали», едва обмолвился, что самому случалось видеть «аномальное»! И даже обязательного посещения занятий в школе от него не требовали… Но — будто что-то заставляло не замечать хорошее, и с ходу верить даже в сомнительное о плохом!..

(«Что будем делать? — будто опомнился Мерционов. — Забирать его оттуда, или…»

«Подожди, — ответил Вин Барг. — Тут неясности… Видишь, всё немного в тумане?..»)

…— Вылезай, приехали, — прозвучало в троллейбусе.

…Кременецкий сквозь дурнотную испарину увидел в окне отражение… двоих — в форме, похожей даже скорее не на милицейскую, а на военную!

Когда они вошли? И… как не заметил? Троллейбус останавливался всего раз, в центре — и никто не входил… Всё время были здесь! Притаились, и ждали его!..

А где — сам город? Только отъехал от центра — и уже… на загородной дороге? Вокруг темно…

А главное… Нарочно подогнали пустой троллейбус — чтобы взять именно его! И так глупо попался!

И что делать? Что объяснять? Когда налицо — все доказательства? Чтобы и не выглядело трусостью, предательством — с одной стороны, а с другой…

Или… всё? Путей к отступлению нет? Осталось смириться: конец? И дальше… Тюрьма? Сумасшедший дом? И… что из него там сделают?..

…— Куда приехали? — наконец вырвалось хрипло и будто в судороге. — Где это? Я ехал не сюда…

— Хочешь вернуться? — ухмыльнулся один из двоих в форме. — Поздно. Вылезай. Конец пути…

(«Думаете, возможно? — как бы пересохшими губами спросил Мерционов. — На самом деле?»

«Вряд ли», — так же вырвалось у Тубанова.

«И одни резервные сутки, — вспомнил Кламонтов. — Всего одни. Там чуть за полночь 14-го, тут уже 16-го…»)

…И уже будто сквозь пелену бреда — он, поднявшись, шагнул к выводу; оттуда дохнуло прохладным ночным ветерком… «В последний раз…», — прозвучало в сознании, как если бы сказал кто-то другой…

А всё было как обычно — легко шелестела на ветру листва придорожных кустов и деревьев; вдалеке медленно двигались по невидимым дорогам огоньки фар; лунный серпик всё так же нырял в бегущие по небу тучи… «Месяц туго гудел в облаках»… Но всё это — в последний раз… Потому что — тупые механизмы для исполнения приказов всё равно ничего не поймут. Что им до идейных поисков, трагических ошибок отдельных личностей на этом пути — из них вытравлено всё человеческое, с ними нельзя говорить как с людьми: можно только убивать, уничтожать, если на то есть силы… А если нет? Тогда… что-то и бывает — в последний раз!

Эти страшные слова будто взорвались в сознании, расколов всё надвое… И он ещё думал: как мало прожил, как многое хотел узнать и сделать, как много осталось нерастраченных сил; и что — недавние сомнения беспочвенны; и нельзя просто вот так сдаться, он должен до последнего вздоха, последнего удара сердца продолжать борьбу за правду, за свои убеждения, за построение лучшего и совершенного общества на своей родной планете — а ноги уже сами несли его к стоявшему поодаль фургону, и он помимо воли приближался туда, чувствуя спиной холодные, безжалостные, и даже, казалось, совсем не мигающие взгляды тех двоих… Но что он может сделать — один, без оружия, на этой странной ночной дороге, брошенный всеми? Разве что — просто бежать…

Однако нога была уже занесена над подножкой фургона — и он, поставив её, не удержал равновесия, когда фургон вдруг тронулся. И что дверь фургона была закрыта — он понял, лишь ощутив удар лицом о что-то твёрдое, острое. И лишь ещё одна мысль успела мелькнуть в угасающем сознании: «Вот как убивают, гады…»

…— Обрыв… Но как же так? — вслух вырвалось у Вин Барга. — И… кто это были?

— И что, конец? И будущее сорвётся? — не выдержал Мерционов. — Всё то, что мы видели? Если не вмешаемся…

— А сам он? — добавил Тубанов. — Как помочь ему?..

(Кламонтов же — не мог опомниться от шока, будто и сам получил чудовищной силы удар…

Кто эти двое? Действительно — из спецслужб? Но — почему, с какой целью? Отец вправду выдал его? И… в тетрадях нашли такое — что «ни возраст, ни состояние здоровья, ни случайные невинные жертвы не могут быть приняты во внимание»?..)

— Так — что делать? Где мы вмешаемся… в оставшиеся резервные сутки? Как его остановим?

— Пока вагон молчит… — отчаянно ответил Вин Барг. — Не понимаю…

— Но так не может быть, — начал Мерционов. — Ведь уже складывалось будущее. И там оно — уже чьё-то прошлое… Того, земного Герм Ферха, Чжоу Мина, Хай Ри… И, если оно сорвётся…

— Да, если… — Ареев не договорил. Было понятно и так…

Странная, глухая и одновременно звонкая, вибрирующая тишина — и ни с чем не сравнимый привкус несбывшегося, какая-то скорбь вечности…

Не состоится будущее — образы которого видели? И — как же все те, чьей судьбой оно было? Что будет с ними — если этого вдруг не станет? И что вообще… взамен — там, в 2142-м — если в 1983-м так оборвётся судьба того, кому предстояло сделать это реальностью?

И всё — из-за одного дурака, ничтожества, наметившего сыну не ту карьеру? Из-за кучки пустых болтунов, которым он поверил? Из-за такой же кучки «диссидентов», юродствующих с Запада за валюту? И… так вершится история — и судьбы тех, кто мог сделать её лучше?..

И ради чего — какого «инакомыслия», «высшей правды», каких «разоблачений»? В чём разобрались эти кликуши, вокруг чего — х «самиздаты», игры в подполья? Что противостояло им? Тупой консерватизм в науке, ничтожные чиновники-казнокрады… А они — задались целью «свалить систему»! Просто… не давали покоя лавры предшествующих поколений? Хотелось быть такими же ветеранами, как те? Не решать задачи нового времени — а пойти проторённым путём? Вот и повторили — как фарс!.. В мире, где идёт тайная борьба вокруг путей развития общества, научных открытий, всё острее — глобальные проблемы… И — есть риск пострадать ещё там, где схлестнулось мелкое с мелким, и тупое с тупым! Пародия на академию — с пародией на древнее жречество; пародия на контрразведчиков — с «диссидентством» уровня помойки… Вот уж поистине — второсортные «тайнознающие», «пророки» «воины»! Тех, кто жертвует собой из-за них — не стоят! При всех своих воплях о чём-то «высшем»…

Да — и не сами в итоге жертвуют собой! Восседают потом в президиумах, а жертвуют — такие, как Захар…

… — Вот бы их на его место! — вырвалось у Мерционова. — В их 15…

— На что они тогда годились? — с горечью откликнулся Ареев. — Давайте думать: что с ним? Как помочь ему?

— Нет, подождите: а та версия? — вспомнил Вин Барг. — Где я уже психиатр, а Хельмут — мой знакомый студент? А у Захара — потеря памяти? Неужели…

— Но это же виртуально! Этого не было… — в испуге ответил Кламонтов. — А в сложившейся реальности — и я не твой ровесник, и ты не окончил институт…

— Верно. Давай по делу… Тем более, ты знаешь город! Так — что за дорога? В каком месте это было?

— 2-й маршрут… — задумался Кламонтов. — Он не заметил, как доехал до конца! До самого края города!

— Конечная остановка? И только-то? — понял Мерционов.

— Но сам я бывал тут в 70-х годах, у прабабушки, — напомнил Кламонтов. — И этих маршрутов ещё не было, только автобусные…

— А… те? — спросил Ареев. — Кто это были? Знаете, мне кажется…

— Что — просто военная форма? — и тут понял Мерционов. — Какие-то солдаты, не более? А он увидел — то, что ожидал увидеть?

— Вот именно! И пошёл… просто к какому-то фургону — как к тюремному! А тот поехал… И я сразу увидел то, что… тогда! — признался Ареев. — В 37-м… И где были эти Солженицыны с Гумилёвыми — в свои тогда уже не 15, а больше?

— Кого ты с кем сравниваешь, — горестно вздохнул Тубанов. — Ты их представь: в их 15, на том кладбище! Или — в пути, вдогонку за таким Моисеем! Да ладно уж их, главное — помочь ему…

— Есть! — вдруг напряжённо прошептал Вин Барг. — Что-то есть! Но пока не то! Надо пройти… ещё какой-то круг событий или информации! Так я понял…

— То есть… ещё годичный цикл? — вырвалось у Кламонтова.

— Нет. Что-то в записях из памяти вагона, — успокоил всех Вин Бapг. — А пока — как всегда, сон. И во сне начнётся просмотр записи — пока не знаю, какой, о чём…

66. ЧАСТИ РАЗГАДКИ

От пологих утренних лучей на прохладный пecoк ложились длинные ажурные тени пляжных конструкций. Над горизонтом расплывались в голубоватой дымке розово-оранжевые облака. Море, гладкое как стекло (лишь у самой кромки на песок набегали крохотные, почти незаметные волны), отражало светлое небо, и от этого казалось ещё холоднее, чем на самом деле.

Ромбов пока был на пляже один. Он решил больше не входить в воду, пока Солнце не поднимется выше, и вода не нагреется: 16 градусов — всё же было недостаточно… Несколько раз подтянувшись на каком-то трубчатом каркасе, он сел рядом на песок — и, переводя взгляд то на непривычно светлую гладь моря, то на неровности песка, очерченные густой сеткой теней, стал возвращаться мыслями к тому нераскрытому делу, что всё не давало покоя, и так выделялось в потоке всех прочих, предыдущих и последующих дел. (И пусть уже дело вёл не он это — как раз истекали два месяца: тогда было 11 июля, сегодня — 11 сентября…)

…Два месяца — а Кременецкий не объявился. Хотя видели его в день побега, как потом выяснилось — на морском вокзале, автовокзале, и даже предположительно — на переправе через пролив. И на путях вокзала в Керчи была найдена тетрадь «странного содержания, с цифрами 181 на обложке» — которая затем, при сличении почерков, оказалась также тетрадью Кременецкого, и была приобщена к делу (хотя тут уже подробностей Ромбов не знал). А дальше, увы, след терялся… Правда — вроде бы участковый в Тернополе, случайно увидев его, затем опознал по фотографии на розыскном стенде, но без уверенности. И вроде бы двое солдат поздно вечером или ночью, в самовольной отлучке, видели кого-то похожего на остановке троллейбуса в Ровно — но тот якобы у них же на глазах покончил с собой, разбив голову о подножку стоявшего там (среди ночи!) фургона… И тут уж вовсе история странная: они несколько дней не решались никому признаться, пока не проговорились сослуживцу по казарме, а тот доложил начальству — но отвечать пришлось лишь за саму отлучку, а не за оставление пострадавшего в опасности: ни живым, ни мёртвым того не нашли, как не удалось разыскать и грузовик, и даже — следы происшествия на месте. Хотя место указали определённое, где что-то случилось — но никаких следов…

(«И тоже немного как в тумане, — понял Кламонтов. — Нет, не сам он — а то, о чём думает…»

«И я заметил, — подтвердил Мерционов. — Но давай слушать…»)

…А список адресов? Хотя сразу Мария Павловна, придя в себя от удивления, сослалась на «детские фантазии» — и лишь потом вспомнила: уже видела мельком этот список, только не поняла, что это… И «чужие» почерки, как она сразу предположила (и потом подтвердила графологическая экспертиза) — оказались изменённым почерком самого Кременецкого. И из адресов — ни одного, кроме собственного, она не знала… Но проверить надо было — и что оказалось? 30 адресов — вовсе фиктивны: либо на указанной улице нет столько домов, либо как раз данный номер пропущен в связи с перепланировкой и новым строительством. Ещё 28 — что угодно, но не жилые дома: заводы, кинотеатры, рестораны, универмаги (а в одном случае — даже здание, принадлежащее самим правоохранительным органам). Правда, 40 из указанных домов — жилые, но без квартир с такими номерами. И лишь в 16-ти — есть и указанные квартиры, но ни в одной о Захаре Кременецком никто никогда не слышал. А номера телефонов — ни в одном случае не соответствовали адресам… Но что странно: ни разу Кременецкий не «промахнулся» в названиях улиц! Все они есть в указанных городах… Хотя… мало где нет таких названий, как: Ленина, Коммунистическая, Октябрьская, Победы, Маяковского — а они и встречались чаще всего… И — вполне мог он из книг или газет знать о площади Мицкевича во Львове, и сам лично бывать на Курортном проспекте и улице Виноградной в Сочи… Однако — не промахнулся и с возможно, уникальными названиями: в Ровно — Видинская, в Киеве — улица Киото! В честь городов-побратимов, соответственно — болгарского и японского… Хотя сама Мария Павловна таких улиц не знала. Откуда же он знал их?..

(«А что? — удивился Мерционов. — Из книг, газет! А потом попробуй найди: в какой газете мелькнула эта Видинская! Джантар вот о себе читал — и то не нашёл!»

«И я… про ту «Академию», — добавил Кламонтов. — Вроде хранил газету, а бросился проверять — и где она?»

«А я — о себе? — напомнил Вин Барг. — Тоже была — и исчезла! И не помню: какая, с какой датой? Хотя — тут, видимо, уже парадоксы…»

«А Видинскую в Ровно все знают, — ответил Кламонтов. — Это большая улица…»)

…И дело вёл уже не Ромбов (передали в органы госбезопасности, и новые подробности он узнавал от знакомых оттуда, с опозданием) — а в той следственной группе нарастала нервозность. Они решили: это не может быть фантазией отдельного подростка, тут явно — агентурная сеть, которую обязаны раскрыть! И уже который день бились над списком — так и этак комбинируя названия городов, улиц, цифры в номерах домов, квартир, телефонов — и не разделяя уверенности Ромбова: это лишь акт отчаяния подростка, нашедший выход в странной фантазии…

(«Уже серьёзно! — встревожился Мерционов. — Такие страсти… там, где всё ясно! И — скольких людей будут подозревать?»

«Вот так шпиономаны и изгадили наше прошлое», — не сдержался Ареев.

«А на Фархелеме… сработал эффект критической массы безвинно пострадавших! — добавил Тубанов. — Вот и доказывай, что «исполнял долг» — в штанах, полных «животной приpoды»!..»

«Тоже верно, — согласился Мерционов. — Был там такой аспект. А земляне — терпят, и потом бьют не по тем…»)

…Итак, список адресов неожиданно стал в деле камнем преткновения — и оставался, несмотря на усилия дешифровщиков… Зато почти сразу подтвердилось в общем очевидное: на заводе, где работал отец Кременецкого, в ходе лекций и партсобраний вовсе не оглашались государственные тайны. Весь отдел снабжал «тайнами» один сотрудник — либо со слов западных радиостанций, либо попросту придумывая сам. Но удивительно — весь отдел долгие годы и внимал, развесив уши, и никто не подумал его одёрнуть! Хотя… Вскрылся и общий нездоровый моральный климат: коллективные выпивки прямо на рабочем месте, недостачи, премии за брак — но это было уже в компетенции ОБХСС. А вот — судьба Захара… Его путь самым естественным образом, казалось, лежал в сторону Донбасса; но вот — пока лишь тетрадь на вокзале в Керчи, и странные (вероятно, всё же ложные) следы в Ровно и Тернополе, где ему нечего делать…

(«Постойте… Сентябрь! — сообразил Мерционов. — И его так и не нашли?»

…Никаких следов. И всё, что прибавилось за два месяца — это ещё тетради. Кроме той, из Керчи — найденные дома, при обыске…

(«Одну всё же выронил, — понял Мерционов. — Но остальные? Что в них?»

«Подожди, узнаем! — встревоженно ответил Тубанов. — Сейчас, из памяти Ромбова…»

«И смотрите: тут — всё почти чёткое! — заметил Вин Барг. — И, если уже сложилось…»)

…Итак, по меньшей мере два десятка тетрадей — с законченными и незаконченными текстами, намётками, дальнейшими планами — и копии самых поздних вариантов Ромбову удалось прочесть благодаря знакомству со следователем, который теперь вёл дело. Тот как-то сумел убедить своё начальство, что свежее впечатление «непредвзятого человека» поможет разобраться. Хотя кое-какие фрагменты Ромбов видел прежде…

(«А это вообще законно? — с сомнением спросил Тубанов. — Или… в виде исключения?»

«Не знаю, практикуется ли обычно, — успел ответить Вин Барг. — Да нам и не это важно…»)

…И что оказалось: по разгаданному им шифру Ромбов в общем верно восстановил сюжетный стержень одной из повестей, с названием действительно «Камера смертников», и даже верно расшифровал аббревиатуру КПЗЛ как «Коммунистическую партию Земли и Луны» — но лучше бы ошибся! Подтвердилось наихудшее подозрение, которое гнал от себя… Всё, что описывалось: преследования инопланетян и заинтересовавшихся ими земных учёных, фашистская диктатура, формирование той же КПЗЛ в глубоком подполье, демонстрации протеста против покушений на инопланетян, замораживание программ космических исследований, пьяная драка министров в президиуме съезда правящей партии перед телекамерами, и наконец, новая революция с участием тех же инопланетян и «запрет философии» — мыслилось Кременецким как будущая история… Советского Союза!..

(«И шок для него! — понял Мерционов. — Тогда, в 83-м…»

«А я бы тогда как понял? — согласился Тубанов. — Представить не могли!»)

…Правда, этот замысел был не доведён до конца: в последних строках обрывавшегося текста — какой-то один палач, поссорившись с другим в ходе допроса арестанта, ударил того «…кожесдирателем прямо в пах. Тот согнулся и взвыл от боли — и как раз в этот момент снаружи раздался стук в дверь. Не зная, что это агенты 0271 и 0134, палач подошёл и открыл дверь…» — и о дальнейшем оставалось лишь догадываться. Хотя тогда Ромбов — просто вернувшись к началу, углубился в чтение с первой страницы, где сразу встретились те же агенты…

«…Был ясный звёздный вечер 5 декабря 1990 года. В глубоком чёрном небе над пока ещё бесснежным городом…» (название, зачёркнутое — Ромбов не помнил) «…отчётливо выделялись очертания созвездий с золотой россыпью звёзд. Но агентам КПЗЛ с номерами 0271 и 0134, одетым в форму полиции и ожидавшим на перекрёстке у входа в гастроном, увы, смотреть на звёзды было некогда. Они ждали опасного преступника.

А вокруг всё было спокойно. Обычная, повторяющаяся изо дня в день жизнь областного города ничем не была нарушена. Перекрёсток, как всегда, был заполнен пешеходами, спешившими по своим делам. И ничто не предвещало того, что должно было случиться…»

(Хотя эти «гастроном», «областной город» — сразу насторожили, не соответствуя зарубежным реалиям. Там cкорee были бы — «супермаркет» и «столица штата», или «провинции»…)

«…— Когда же он наконец появится? — нетерпеливо спросил агент 0271.

— Не знаю, — ответил 0134.— По времени — уже должен быть…

— А если он зашёл в служебный ход?

— Ну, так и там дежурят наши. Нам бы уже сообщили.

— Смотри! — 0271 вдруг указал рукой на небо. — Видишь созвездие Возничего?

— Вижу, — ответил 0134 — и замер от неожиданности: рядом с Капеллой он увидел ещё одну такую же яркую звезду.

— Так что это может быть? Сверхновая? Или комета?

— Нет, вряд ли… А если…

— Что «если»?

— Не знаю. Но это… не пойму, что такое — оно не в космосе, — вдруг сказал 0134.— Оно явно находится в атмосфере. И на самолёт не похоже. Для самолёта движется слишком медленно…

0271 посмотрел вокруг. Прохожие всё так же спешили по своим делам. Никто из них не обращал внимания на странное светящееся тело.

Внезапно раздался звон. Это у агента 0271 сработал наручный радиоприёмник. Он тут же повернул крохотную рукоятку ответа, ожидая сообщения со стороны служебного входа в магазин.

— Операция завершена успешно, — донёсся из радиоприёмника голос…» (Cнова зачеркнуто, но похоже, просто: «руководителя операции»). «…— Преступник обезврежен и находится у нас в…

Но вместо продолжения из приёмника раздался такой оглушительный вой, что оба агента — 0271 и 0134 — невольно зажали уши. И то же самое, сделали и агенты, находившиеся в электромобиле у служебного входа.

Вой привлёк внимание людей. Приняв его за сигнал атомной тревоги, довольно часто раздававшийся в последнее время в гopoдe, пешеходы стали падать на тротуар, закрывая лица руками. Из проходного двора выехал скоростной электромобиль — и, проехав без остановки перекрёсток, врезался в столб на противоположном углу. Из него выскочил человек, в котором 0271 сразу узнал преступника — и бросился бежать обратно к гастроному.

0271, забыв про немного утихший, но всё ещё сильный вой, бросился вслед за ним — но тут какая-то сила против его воли отбросила его назад и уложила на асфальт. Преступник, лежавший тут же, был совсем рядом — но что-то невидимое мешало агенту 0271 встать и дотянуться до него, уже потерявшего сознание. И даже повернуть голову он не мог. К счастью, его взгляд оказался направлен как раз на созвездие Возничего.

А между тем неизвестная звезда становилась всё ярче и ярче. И это была уже не звезда — а жёлто-зеленоватый шар на вид вдвое больше Луны. От шара, как от кометы, тянулся красный хвост.

Вдруг передняя часть шара стала краснеть, как будто раскаляясь. Когда красное каление вот-вот должно было перейти в белое, шар стал менять цвет, сделавшись зелёным, потом — голубым, синим, фиолетовым, потемнел — и, наконец, исчез. А из той точки, где он только что находился, по тёмному ночному небу стали расходиться круги, пурпурные по краям и светло-красные в середине. Как только первый из кругов достиг своим краем горизонта, раздался грохот, будто при разгоне сверхзвукового самолёта — и все круги сразу исчезли. Вслед за этим из точки, где был шар, протянулась тонкая огненная полоса, заходящая за горизонт где-то на юго-востоке.

Впоследствии определили, что эта кроваво-красная полоса огромной длины, возникнув над…» (снова зачёркнуто) «…в долю секунды пересекла всё пространство до самой границы Украины, прошла над Доном, дельтой Волги, северной частью Каспия, плато Устюрт, — и рухнула где-то в Ташаузской области. Да, именно рухнула — так как при падении её конца на земную поверхность возникла ударная волна, звук взрыва от которой был слышен даже в самом Ташаузе…»

…Хотя — весь текст и Ромбов дословно помнить не мог. Но помнил — как сразу увлекло это описание, сделанное ещё 14-летним Кременецким (и даже подумал: вдруг тот вправду видел подобное?)…

А уже следующий абзац заставил насторожиться: свидетельские показания об этом явлении (а надо признать, Кременецкий интересно описал расхождения относительно цвета, формы и длительности наблюдения загадочного тела) — стали поступать лишь от агентов КПЗЛ (не «членов», именно «агентов»!) в… некий «народный комиссариат астрономии и космонавтики» этой же организации! И тут уже присутствовали указания на конкретные места наблюдений: Житомирскую, Брестскую, Волынскую области! Оттуда в упомянутый «комиссариат» стекалась информация: что загадочный объект был очень похож на Капеллу; что спустя 15 секунд все радиоприёмники (и неужели на всех частотах?) «…стали передавать оглушительный вой…», а телевизоры — «…расходящиеся от центра экрана коричневые кольца на красном фоне…»; что все те 2–3 минуты, когда на небе и на телеэкранах наблюдались круги, большинство свидетелей были парализованы, а многие теряли сознание; что по ходу следования огненной полосы на небе — «…временно останавливались 12 тысяч автомобилей и 8 поездов…», и лишь «…к 5 часам 6 декабря улицы очистились от лежавших без сознания людей…»

И тут же, в последующем абзаце — речь шла о «правящей партии», возглавляемой неким «превосходительством» — объявившим, что это, дескать, упал радиоактивный метеорит, и только-то; но почему-то — сразу загадочно исчез какой-то министр республиканского правительства Каракалпакии (по крайней мере, так понял Ромбов), бывший инициатором строительства радиотелескопа на Памире; и «…стали ухудшаться отношения с соцстранами…» В общем — всё соответствовало пункту 93 из расшифрованного Ромбовым плана Кременецкого, но дело-то было в Советском Союзе! Где, по мысли Кременецкого, в 1993 году — должна была действовать секретная организация КПЗЛ, имеющая в составе «народный комиссариат астрономии и космонавтики», а также существовали «полиция», «превосходительство», иная — не КПСС — «правящая партия», и без вести пропадали министры…

…Забыв даже, почему ранее не было пункта 92 — о каких-то «подземных городах в Арктике» — Ромбов бросился читать дальше. И увы, всё верно — дальше следовал пункт 94: «…Участились аресты, допросы должностных лиц и простых граждан, положение стало напоминать период гитлеровской оккупации. Состоялся чрезвычайный съезд правящей партии, произведший большие перестановки в её руководстве. Часть прежних руководит елей также подверглась преследованиям, некоторые вынуждены были даже эмигрировать…» И вот на этом фоне — какие-то двое старшеклассников (тут уже названные по фамилиям: Тубанов и Apeев) вместо «людей из подземных городов» по тому плану выслеживали инопланетянина…

(«Спокойно! — Кламонтова бросило в озноб. — Надо во всём разобраться!»)

…Но тут уже Ромбову вспоминались отдельные фразы:

«…Тубанов отодвинул от себя незаконченный план межзвёздного космического корабля и взглянул на часы. Было уже 7. 40, а Ареев, который должен был прийти ещё в 7. 20, всё не появлялся… «Готовится к экзамену! — понял Тубанов. — Даже совсем не похоже на него. Тут его ждёт такое дело — а он о чём думает…»

…Но нет, Ареев не готовился к экзамену! После того, что сказал ему Тубанов в разговоре по видеотелефону, он не мог спокойно сидеть за учебником… И, как только на часах Тубанова ноль в разряде минут сменился единицей, раздался пронзительный звонок в дверь. Так звонить мог только Ареев. Сердце Тубанова учащённо забилось. Наконец-то он откроет ему эту тайну…

…— Но ты не забудь: в восемь тридцать у нас начинаемся экзамен… — начал Ареев — и остолбенел: в комнате Тубанова прямо под столом, стоявшим в центре комнаты, зияло огромное квадратное отверстие.

— Пойдём, — повторил Тубанов, отодвигая, стол в угол комнаты.

— Куда? — переспросил Ареев. — В эту дыру?

— Да… А ты думал, мы просто ремонтируем пол? Ничего подобного. Тут у меня и фотолаборатория, и вообще — секретное помещение.

Оставив стол в углу, Тубанов стал спускаться по невидимой в темноте прохода лестнице. Ареев последовал за ним. Лестница привела их в подвал с ничем не покрытыми кирпичными стенами. Тубанов нажал какую-то белую кнопку на стене подвала, и он тут же осветился ровным желтовато-белым светом электролампочки. Помещение делилось на две части ширмой из двух бывших постельных покрывал сине-зелёного цвета. Передняя часть его была совершенно пуста, если не считать двух табуреток и стола, на котором лежал небольшой листок бумаги, вторая, за ширмой, представляла собой фотолабораторию…

…Тубанов перевернул лежавший на столе лист бумаги. Это оказался цветной фотопортрет какого-то человека не совсем обычной внешности, изображавший его в пол-оборота к объективу фотоаппарата. Слишком длинные и узкие глаза, сероватый цвет кожи и чем-то напоминающая своим покроем скафандр одежда светло-розового цвета придавали ему несколько странный вид…

…— Я впервые заметил его вскоре после явления пятого декабря, которое официально названо падением метеорита. И с тех пор регулярно встречаю его на улицах в районе космодрома…» (Да, так: «в районе космодрома» в самом Киеве!)

«…— Может быть, шпион? — предположил Ареев.

— Не спеши с выводами. Шпионы обычно ничем не выдают себя — а этот отличается даже внешне. И в вагоне метро, я слышал, его однажды спросили, сколько времени, а он ответил: 20 часов 75 минут. Хотя на часах было 20. 45. Как будто ему привычнее циферблат, разделённый не на шестьдесят, а на сто минут. Понимаешь?

— Пока нет, — признался Ареев. — И с тех пор ты стал следить за ним?…»

(Правда, не совсем так… Было там eщё, случайно подслушанное — из чего Тубанов понял: в году родной планеты того — 10 месяцев по 53 дня каждый, лишь в високоcныe годы — раз в 19 лет — к одному из них добавлялся 54-й день. Но потом — зачёркнуто самим Кременецким, да и Ромбову казалось неубедительным: из случайно подслушанного — столько подробностей?

А затем — хроника наблюдений Тубанова за загадочным незнакомцем, попыток незаметно сфотографировать его — что Ромбов сейчас вспоминать не стал — и наконец…)

«…— Вот этот пакет с фотографиями, — сказал Тубанов, вынимая их одним движением из обычного чёрного пакета от фотобумаги. — Не знаю, случайно или нарочно он оставил их там, в вагоне метро, когда увидел меня. Нo так и было: оставил — и ушёл. Вот я и подобрал…

Ареев взглянул на верхний снимок. Он изображал глобус какой-то планеты, имевшей всего один континент — во всяком случае, на повёрнутом к объективу фотоаппарата полушарии. По форме он напоминал лунное Море Облаков. И на что ещё сразу обратил внимание Ареев: координатная сетка на глобусе очень отличалась от известной ему на Земле. Она насчитывала не по 90, а всего по 50 параллелей в обе стороны от полюса — и также не 180, а всего 100 градусов по долготе в одном полушарии. В общем, достаточно было одного взгляда, чтобы определить, что такой планеты нет в Солнечной системе…

— Что это за планета? — спросил Ареев, которого уже охватило смешанное чувство тревоги и готовности действовать.

— Не знаю, — ответил Тубанов. — Но ты смотри дальше…»

…И дальше — не менее загадочные фотографии, изображавшие: странные приборы со множеством экранов и тумблеров; скафандр ярко-красного цвета с чем-то, похожим на коробку противогаза; улицу, «…застроенную странными цилиндрическими домиками, окружёнными тяжёлыми металлическими оградами, за которыми росли деревья с голубыми листьями, а высоко над ними в слегка зеленоватом небе летел огромный дирижабль…» (этот снимок, как помнил Ромбов, особенно поразил Ареева); потом ещё — созвездия Ориона и Малого Пса, где, однако, отсутствовал Процион, зато видны два серпика каких-то планет; «летающую тарелку» уже на фоне земного диска, где «…у тёмного края Земли были видны светящиеся мутно и тускло серовато-жёлтые точки — города…»; животное, «…похожее на тушканчика, но голубого цвета, по обе стороны пушистого тельца которого были развёрнуты два больших крыла, как у летучей мыши…»; и наконец…

«…Десятый снимок изображал как будто того же человека, который был и на снимке, сделанном Тубановым — но тут он скорее напоминал гибрид человека и робота, если бы такой был возможен. Цвет кожи был тёмно-зелёным, но вместе с тем казался металлическим. Причёска была короткая, но красные волосы закрывали почти весь лоб, и из-за них с трудом различались брови. Ресниц не было совсем. Огромные, двое больше, чем у землян, эллиптические глаза без радужных оболочек казались чёрными провалами — хотя были и веки в виде голубой плёнки с отверстием посередине, складки которой делали её похожей на диафрагму фотоаппарата. И одет он был здесь снова в тот же комбинезон светло-розового цвета с яркими жёлто-лимонными полосами швов…»

Таким оказался загадочный человек на самом деле…

«…— Так, думаешь, он хочет контакта? — спросил, наконец придя в себя от изумления, Ареев. — Нет, а… экзамен?

— Об экзамене придётся забыть. Тут не до экзамена, — твёрдо ответил Тубанов.

— Но… — Ареев не находил слов.

— Да. И я заметил, как он установив около космодрома потайную видеокамеру, всякий раз садится в свой электромобиль и куда-то уезжает. Вот я и предлагаю тебе вместе со мной поехать за ним, и посмотреть — куда…»

(«Контакт по версии тех времён», — успел подумать Мерционов.

И Кламонтов — ещё о странном совпадении: снова — контакт и экзамен!

Но — перед внутренним взором Ромбова уже плыли новые строки…)

«…Ареев подвёл свой электромобиль к высокой кирпичной стене, ограждавшей поле космодрома, и остановил его. Неподалеку уже стоял второй такой же, но замаскированный под спецмашину ветеринарной службы. Очевидно, инопланетянин, не зная всех тонкостей земных правил дорожного движения, счёл за лучшее просто придать своей машине такой вид, при котором, по его наблюдениям, эти правила распространялись на неё не всегда.

— Но ты говорил, что он устанавливает тут видеокамеры, — напомнил Ареев.

— Ты имеешь в виду эту стену? — понял Тубанов. — Так видеокамеры, наверно — какие-то лазерные, интроскопические. Вот и видят всё, что надо, сквозь неё… Правда, похожи на простые фотоаппараты, скрытые где-то в кустах…

…— Всё. Он идёт сюда. Едем…

Оба автомобиля — зелёный с эмблемой ветеринарной службы — инопланетянина и тёмно-голубой — Тубанова и Ареева — тронулись с места почти одновременно. Инопланетянин не заменил преследования, так как его машина не имела зеркала заднего вида. Вначале всё шло хорошо… Но, когда обе машины доехали до перекрёстка Космодромовской…» (увы, зачёркнуто и неразборчиво исправлено) «…улиц, инопланетянин, сам того не желая, поставил Тубанова и Ареева в затруднительное положение: пользуясь эмблемой ветеринарной службы, он проехал этот перекрёсток на красный свет, а машина Тубанова и Ареева всё ещё стояла на месте, ожидая зелёного сигнала светофора. Когда наконец жёлтый свет сменился зелёным, их машины отделяло одну от другой одиннадцать автомобилей, причём обогнать их никак не удавалось. Кончилось тем, что Ареев применил двойной обгон — чего, к счастью, не заметил регулировщик.

А на следующем перекрёстке — когда машина инопланетянина снова отдалилась настолько, что возникла опасность потерять её из виду, Ареев и вовсе решился, просто выехав из ряда, провести машину на красный свет. Но и тут регулировщик не заметил этого — он был занят разговором с пьяным водителем, остановившим свою машину прямо посреди улицы…»

(Для Ромбова, как представителя правоохранительных органов — странно! Но он продолжал вспоминать…)

«…Как и следовало ожидать, инопланетянин ехал к западной окраине Киева… Как только он остановился на…» (название перечёркнуто) «…шоссе, Ареев тоже сделал остановку неподалёку с другой стороны дороги. Нo вот прошла минута — а инопланетянин так и не выходил из своей машины.

— Есть он ещё там? — спросил Ареев.

— Есть, — ответил Тубанов, поднося к глазам предусмотрительно взятый с собой бинокль. — Более того, он собирается разворачиваться в сторону лесной дороги.

— Так давай за ним!

Но тут произошло непредвиденное. Автомобиль инопланетянина внезапно рванулся в сторону леса со скоростью курьерского поезда. Ареев резко рванул с места, бросаясь в погоню за ним. Но погоня прервалась в самом начале. Электромобиль инопланетянина так же резко развернулся и остановился к ним боком.

— Тормози! — крикнул Тубанов за секунду до столкновения.

Но было поздно. Ареев в пылу погони не успел среагировать — и даже просто осмыслить происшедшее — как обе машины стремительно сблизились, раздался треск, грохот, крик — и смятые ударом одна о другую машины, проехав, по инерции ещё несколько метров, скатились под откос…»

(«Страшно… — признался Ареев — здесь, в вагоне. — Хоть и виртуально, а всё же…»)

«…Тубанов попробовал встать. Это удалось ему с большим трудом. Ареев поддерживал за плечо всё ещё находившегося в полубессознательном состоянии инопланетянина. Лицо его было разбито, и на розовый комбинезон стекали капли крови, такой же красной, как и у землян.

— Я ничего вам не скажу, — тихо, но твёрдо произнёс он, увидев, что Тубанов встал.

— Мы хотим помочь вам, — сразу сказал Тубанов. — А для этого — доставить вас на звездолёт.

— Я вам не верю. За семь месяцев я уже достаточно изучил Землю и землян — и знаю, что вы за существа на самом деле. Зачем вы следили за мной?

— Мы хотели встретиться с вами и вступить в контакт, — на этот раз ответил уже Ареев. Тубанов тем временем взялся за осмотр голубого электромобиля. Когда он понял, что эта машина слишком повреждена и не сможет самостоятельно сдвинуться с места, он стал осматривать другую, зелёную, в которой ехал инопланетянин. Ареев напряжённо ожидал результатов этого осмотра.

— Эта может ехать, — наконец сказал Тубанов. — Повезём его на ней… Так куда? Где звездолёт?

Но тут инопланетянин вдруг вырвался и бросился к зелёной машине…»

…Ну, а дальше — Ромбов при всём желании не мог помнить дословно. Ведь там — во множестве исправлений, после нескольких альтернативных, зачёркнутых фрагментов (где сперва «инопланетянин», пытавшийся сбежать от них, оказывался… просто землянином в резиновой маске; затем — погоня непонятно каким образом и с какого момента продолжалась уке за настоящим инопланетянином, и наконец, оба электромобиля въезжали прямо в шлюзокамеру стоявшего посреди леса звездолёта в форме огромной чёрной полусферы 20-метровой высоты) — следовал совсем иной сюжетный ход: подъехав к «…одиноко стоявшей у дороги бывшей бензоколонке, закрытой на ремонт…», все они вошли в какое-то помещение, «…внутренность которого была совсем пустой, если не считать двух кнопок на стене — красной и синей…»; нажатие красной кнопки — перенесло их в лифтовой кабине куда-то вниз, где стояли «…кресла, по форме похожие на противоперегрузочные…» — и уже в этих креслах они перенеслись «…внутрь сферического помещения с чёрным металлическим полом, проходившим ниже большого круга этой сферы. По сторонам располагались шесть круглых иллюминаторов с красными ободами. Перед одним из кресел был пульт управления, тоже красного цвета, с большим числом приборов, рукояток и клавишей. Затем инопланетянин нажал на этом пульте одну из кнопок, и через открывшееся в стене эллиптическое отверстие они вышли в соседнее помещение, освещённое мягким, жёлто-лимонным светом, струившимся откуда-то с потока. В полу было проделано четыре углубления в форме сферических сегментов. Сам пол был покрыт каким-то голубым пластиком, а внутренняя поверхность сегментов — чем-то, напоминающим одновременно и гранит, и металл. Тубанов хотел дотронуться до этой поверхности, чтобы хоть на ощупь определить, какой это материал, но, потом решил не делать этого, поскольку не знал всех его свойств…»

(И снова — было от чего вздрогнуть в ознобе! Похоже на… отсек капсул того, реального звездолёта!)

…А другая дверь — «…с громким металлическим гулом раздвинулась в стороны, открыв длинный коридор, стены и потолок которого были покрыты зелёным пластиком с поперечно-ромбическим голубым орнаментом. Здесь их встретил ещё един инопланетянин. В отличие от первого, уже знакомого им, его кожа была окрашена в жёлтый цвет, а место рук занимали щупальца, которых было не два, а четыре. Тубанов и Ареев так и застыли в изумлении: они не ожидали, что экипаж звездолёта мог состоять из разумных обитателей разных планет. А второй инопланетянин достал откуда-то маленький голубой шарик и нажал едва заметную зелёную кнопку на нём. Из шарика тут же раздался приглушённый металлический голос:

— Ваш электромобиль должен быть доставлен обратно на место катастрофы. Это нужно сделать для того, чтобы ваша так называемая милиция не попыталась проникнуть внутрь звездолёта…»

…То есть — по тому, отвергнутому варианту? Кременецкого подвела рассеянность (или скорее — усталость)?.. Тем более: там стоял и второй повреждённый при аварии электромобиль, и «…был ли в нём кто-нибудь, или он был пуст, Тубанов не видел, так как стекла его окон ярко блестели, отражая свечение потолка…

— Но это сделаем мы сами, — продолжал металлический голос из шарика, который держал второй инопланетянин… — Мы не оставим после себя никаких следов. Срочно освободите машину и зайдите в коридор.

Как только Тубанов и Ареев зашли в коридор, дверь с тем же металлическим гулом задвинулась.

— Что это за помещение? — спросил Тубанов. — Шлюзокамера?

На этот раз ответил первый инопланетянин. Он сразу понял, что Тубанов имел в виду не коридор, а то помещение, откуда они только что вышли — и сказал с нескрываемым чувством скорби и грусти:

— Шлюзокамера, бывший капсулодром.

Тубанов понял, что своим вопросом он вернул инопланетянина к какому-то очень неприятному и мучительному для него воспоминанию — и решил не переспрашивать о том, как капсулодром стал просто шлюзокамерой. Инопланетяне и без того расскажут всё сами.

— Начнём осмотр нашего звездолёта, — предложил инопланетянин, немного успокоившись. — Только не с этого, — добавил он, указывая на белую квадратную дверь, встретившуюся им сразу на пути по коридору. — Это санитарный узел. А здесь, — он подошёл к другой двери, располагавшейся напротив, — фильмотека нашего звездолёта и проекционный зал. Но сейчас осматривать их мы не станем. Это мы сделаем завтра, когда ознакомим вас с материалами нашей экспедиции. Пойдём дальше…»

(Да, так сразу — внезапное доверие инопланетян к землянам, осмотр звездолёта — кстати, севшего прямо на Землю, и имеющего некую скорее «планетарную», чем «космическую» архитектуру!)

«…Пройдя по коридору ещё дальше, они оказались в большом зале — правда, большом только по площади, но бывшем, как и коридор, не больше трёх метров высоты, что создавало несколько необычное впечатление. Зал освещался так же, как и шлюзокамера, со всей поверхности потолка, а его стены были покрыты пластиком с таким же ромбическим узором. Пол из какого-то серого материала был так чист, как будто на него никто никогда не ступал. Посреди зала располагался длинный стол желтовато-белого цвета, окружённый двадцатью креслами — по десять с каждой стороны. Все они были того же цвета, что и стол, только одно из кресел почему-то было чёрным. В стенах зала было двадцать дверей — по пять в каждой — и одна из них также была окрашена в чёрный цвет, в отличие от остальных, оранжевых. Тубанову сразу захотелось узнать, что это означает, но вместе с тем он боялся спросить об этом инопланетянина, чтобы не возбудить ещё какое-нибудь неприятное воспоминание.

— Это отсек собраний нашего звездолёта, — объяснил инопланетянин. — В него выходят двери всех жилых кают членов нашего экипажа. Что же касается чёрной двери… На наших планетах уже давно создано коммунистическое общество, достигли большого развития наука, техника и искусство — но рецидивы преступного мышления, хотя и редко, всё ещё случаются. И по непредвиденному стечению обстоятельств случилось так, что в экипаж космического корабля попал так и не распознанный вовремя преступник.

Эти слова инопланетянина глубоко поразили Тубанова и Ареева. Им трудно било поверить в то, что разумные существа, способные осуществить межзвёздный полёт, ещё не смогли полностью искоренить преступность в своём союзе планет.

— О том, что представляет собой человек, которого мы раньше называли командиром нашего корабля, — продолжал инопланетянин, — а теперь зовём преступником и негодяем, мы узнали только при исследовании планеты Арул. Так называют её местные жители — у вас же в мифологии вашего народа догонов она называется Ниан-толо. Это — спутник третьей, красной звезды в системе Сириуса, очень редко наблюдавшейся вашими астрономами, и мало известной им…»

(«И есть такая версия! — вспомнил Кламонтов. — Будто там — не две, а три звезды…»

«Но догоны всё перепутали, — ответил Тубанов (здесь). — Инопланетяне рассказали им об эволюции красных гигантов, а они… И ещё засекретили эту свою ошибку. Ладно хоть, донесли до современности, как сумели…»

«Давайте слушать, — сказал Мерционов. — Комментарии потом…»)

«…Мы нашли её биосферу в катастрофическом состоянии, — продолжал инопланетянин уже дрожащим от волнения голосом. — Фактически сохранились лишь двенадцать видов гипертрофированных — примерно до размеров вашего тетрадного листа — бактерий, также лишь отдельные иды особо устойчивых к вредным воздействиям цветковых растений, ракообразных, выродившиеся и постепенно вымирающие потомки бывших сельскохозяйственных животных — и разумная раса, представлявшая собой биофизических роботов, размножавшихся промышленным конструированием. Оказалось, некогда богатую природу Арула погубила жестокая, алчная и односторонне-развитая прежняя цивилизация, у которой существовало ложное учение о том, что разум как «высшая стихия» имеет полное право подчинить природу себе и использовать её в своих целях до полного истощения. Вот из-за этой теории начался развал как природы, так и цивилизации. В людях, привыкших к эксплуатации природы, стала проявляться ненасытная жадность. Они потребляли и потребляли всё больше, не замечая истощения планеты, породившей их самих. Даже исчезновение многих видов животных и растений не заставило их остановиться. Наоборот, они ещё и сами истребляли всё новые виды в угоду своим мелким хозяйственным интересам, помехой которым те являлись. И только когда было замечено исчезновение уже слишком многих видов, Центральный Совет Научных Деятелей планеты принял решение, что разумное существо должно выключиться из биологической борьбы как превосходящее природу по своей силе. Но люди, привыкшие без ограничений пользоваться всеми благами природы, не желали расставаться с лёгкой жизнью потребителя. А планета не имела ни армии, ни полиции — вообще никакого аппарата для контроля потребления и борьбы с преступностью. Всего же на ней было уже три миллиарда человек, и из них — два и две трети миллиарда преступников, не желавших ничего понимать, и не поддававшихся перевоспитанию. Страшная, невообразимая цифра! И их во имя спасения планеты надо было просто уничтожить — всех и сразу…»

…Да, что особенно поразило Ромбова: неужели нельзя было найти иной путь? И кто и как вывел соотношение: 2 ²/₃ из 3-х?..

(Хотя… В самом деле: трудно ли — честно обратиться к обществу, объяснить всё как есть? Но — политики предпочитают играть на мифах, пороках, противоречиях, эгоизме отдельных лиц и групп! A тайнее силы внутри общества — играют ими самими. Найди тут иной выход!)

«…И оставшиеся честные жители Арула были готовы пойти на это… Но кто и как мог это сделать? И вот на секретном заседании Центрального Совета Научных Деятелей было решено создать по всей планете комбинаты по производству роботов, вооружённых различными видами оружия и предназначенных для уничтожения преступников. Существование всех этих заводов следовало хранить в строжайшей тайне. Предполагалось выпустить около миллиона роботов — а затем одновременно по всей планете привести их в действие.

«Вот что значит цивилизация с сильной волей! — с восхищением подумал Тубанов…» (Там, в тексте Кременецкого.)

«…Но количество преступников росло быстрее производства роботов. Тогда было решено сразу же пускать их с конвейера в действие. Преступники, не ожидавшие этого, были застигнуты врасплох. Ведь оружие, которым они убивали животных на охоте, было бессильно справиться с роботами. Тогда они стали предпринимать попытки срочно создать новые виды оружия, которые были бы эффективны против роботов. Но во-первых, самих этих людей становилось всё меньше, а, во-вторых, паразиты-разрушители, как их называли и называют до сих пор, из-за привычки к лёгкой жизни были не очень приспособлены к труду, и потому с изобретением и производством оружия дело у них затягивалось. Кроме того, дети казненных преступников воспитывались уже другими, честными людьми, и сами не повторяли путь своих родителей.

И всё же, когда врагов осталось уже только девятьсот миллионов, едва не произошло событие, которое могло повлечь за собой гибель всей жизни на планете. Было изобретено ядерное оружие — и сразу началось строительство реактора для производства бомб. К счастью, преступный план был вовремя раскрыт, и стройка приостановлена. Кстати, как именно, где и против кого паразиты-разрушители намеревались использовать это новое оружие, так и осталось неизвестным — ведь так они просто уничтожили бы всё живое на очень большой площади. Однако прошло еще много лет, прежде чем удалось очистить планету от паразитов-разрушителей. Но, увы, и честным людям это уже не помогло — экосистема планеты была разрушена, и они не смогли существовать в ней, постепенно вымирая. В конце концов и остались одни роботы…»

(И потрясла же Ромбова — эта, пусть виртуальная, трагедия целой планеты! Или… не виртуальная?)

«…— Но это — уже история, — продолжая инопланетянин. — А вот — почти современность. Когда наш бывший командир узнал историю Арула, то воспринял её так, как будто эти роботы сами — не цивилизация планеты Арул, а нечто, вытеснившее её с лица планеты — и уже был готов отдать роботам нашего экипажа приказ, в свою очередь, уничтожить цивилизацию, роботов как врагов якобы погубленного ими человечества. Пришлось ликвидировать его самого.

Когда инопланетянин закончил, на всём звездолёте, казалось, стало как-то странно тихо…»

…Да, ужасную историю узнали от инопланетян Тубанов и Ареев!..

(Там, в тексте. И через это — реально, здесь, в вагоне!)

«…— Пойдём, — сказал наконец инопланетянин, указывая на ещё одну проходную дверь отсека собраний, своим серым цветом отличавшуюся от дверей кают. — Это фитотрон нашего звездолёта.

Он подошёл к двери и нажал кнопку справа от неё. Дверь тут же взлетела куда-то вверх, открыв проход в тёмный коридор по обе стороны которого располагались прозрачные кубы, параллелепипеды, цилиндры и шары, освещённые сверху трубчатыми светильниками разной длины, дававшими свет разных оттенков — оранжево-золотистый, желтовато-белый, розовый… Очевидно, для каждого растения были созданы такие условия, какие оно имело у себя на родине. В частности, излучение светильников имело тот же спектральный состав, что и излучение звёзд, вокруг которых обращались планеты, откуда были взяты эти растения…

…Тубанов остановился у ближайшей цилиндрической камеры под коротким желтоватым светильником, соответствовавшим, как он сразу определил по виду, спектральному классу F. Внутри в пластмассовом кубике с почвой какой-то планеты росло растение, с виду напоминающее земной мятлик, только увеличенный примерно вдвое.

— Что это за растение? — спросил подошедший Ареев.

— Это алакреои, родственная земным злакам, — объяснил инопланетянин. — Происходит с планеты Илакира в системе звезды Процион…» (Да, так в тексте! Кое-где Кременецкий не избежал подобных нелепостей!)

«…В следующей камере, уже кубической, освещённой трубкой такого же цвета, но более короткой и тусклой, росло голубовато-зелёное растение, напоминающее земные тундровые «подушки». От него на длинном тоненьком стебельке поднимался вверх довольно значительных размеров серо-жёлтый плод, похожий на орех.

— Плоды этого растения, — услышал снова Тубанов голос подошедшего инопланетянина, — только с виду похожи на ваши земные орехи. На самом деле там внутри много крыльчатых семян — а сами плоды обладают способностью, созрев, взлетать на большую высоту и там взрываться. Кстати, происходит это растение с той же Илакиры…

…Очередная камера, уже шаровидная, была наполнена водой. К ней было подключено несколько трубок из материала, похожего на резину. По одной из них внутрь подавался воздух Илакиры. Растение, размещавшееся там, росло прямо в тёмном речном иле, и было похоже на какое-то из земных пресноводных растений…

— Маллаирана, — объяснил инопланетянин. — Одно из самых распространённых на Илакире водных растений…»

…Нет, и тут тконечно — даже Ромбов с его памятью не мог помнить всего. Но помнил: что затем последовал осмотр образцов растительности планеты Фоларои, космической соседки Илакиры (очень напоминавших флору экваториальных поясов Земли, только кольцеобразные листья одной лианы были непривычны на вид); потом — был отдел Аллоинаро, третьей планеты той же системы — где Тубанов и Ареев сперва увидели небольшие деревца с саблевидными листьями и короткими красными шипами у основания черешка («…иалокр — растение пустынной зоны…», — объяснил инопланетянин, а далее «…светильник над следующей камерой был выключен…», и «…в слабом свете от соседних камер смутно темнел высокий куст, с сердцевидными листьями и огромными светло-зелёными цветками, похожими на земные астры…» (свет выключен потому, что по биоритмам растения в тот момент была ночь); затем — ещё столбчатый кактус и вьющееся растение, опять-таки в тёмной камере — уже с четвёртой планеты Проциона (носившей здесь знакомое Ромбову название Аорара); и — те же огромные бактерии с Арула (увы, и тут Кременецкий не удержался от нелепостей, употребив земные латинские названия); и — отдел земных растений, который Тубанов и Ареев не стали специально осматривать…И потом — такой же «зоопарк»: где увидели — и бассейн с миниатюрным плезиозавром, и какую-то странную гигантскую улитку с крыльями — снова с Илакиры («…Нам самим непонятно, что это за существо. По строению своего организма оно так далеко отстоит от известных нам форм, что мы пока даже не в состоянии наметить его эволюционные связи…», — сказал инопланетянин); и почти трёхметровое чудовище, «…похожее на гибрид таракана и скорпиона…», и также огромных коричнево-золотистых многоножек с Фоларои (где фауна и состояла в основном из гигантских беспозвоночных); и похожих на земные формы амфибий и рептилий Аллоинаро и Аорары; и животных самой Земли… Причём — экипаж всюду отбирал лишь те виды, для которых не были чрезмерны трудности акклиматизации и содержание их в условиях звездолёта…

(«А… потом? Как их всех содержать — на чужой планете? — подумал Кламонтов. — Нет, такой «зоопарк» — абсурд! А до голографического архива — не додумался!»)

…Но затем последовало странное — что Ромбов читал тогда (и вспоминал сейчас) со всё возрастающим недоумением. Вместо дальнейшего осмотра звездолёта — вдруг пошёл рассказ, как другой член экипажа, Нтмиафи («…поскольку цель экспедиции состояла в том, чтобы изучить вашу планету, ничем при этом не выдавая себя — но для того, чтобы понять вашу жизнь, надо полностью войти в неё и, в частности, регулярно знакомиться с земной прессой…») — устроился работать… продавцом в газетном киоске, для чего получил за взятку фальшивые документы землянина и ордер на квартиру в новом многоэтажном доме; но дом, сданный с недоделками, почти тут же обрушился, так что квартира ему досталась в другом, старом, здании — а там он обнаружил «…неестественное замедление работы электросчётчика… сообщил куда следует…», но в итоге же оштрафовали; потом у него то и дело выходила из строя бытовая техника: взорвалась стиральная машина, затем, сдав в ремонт новый магнитофон, он получил обратно по своей квитанции «…радиоприёмник 20-летней давности в разобранном виде…» И тут изменился даже стиль изложения — больше напоминая фельетоны из «Крокодила»! Неужели это писал тот же Захар Кременецкий — как продолжение того текста?.. А потом ещё — Ареев упомянул в разговоре, что темой пропущенного им и Тубановым экзаменационного сочинения было «…Экономика — единственное поле борьбы за коммунизм в современном мире…», и что «…в школе, наверно, все уже бесятся…»; и действительно: в следующем эпизоде пьяные учителя явились… громить квартиру Ареева!.. А в то же время — ещё какой-то их одноклассник, взяв из почтового ящика газету, прочёл заметку, что в некую клинику с места некой аварии под Киевом в бессознательном состоянии доставлен «Необычный пациент» (так и называлась заметка), у которого отсутствовали некоторые рудиментарные органы: миндалины, аппендикс, копчиковые позвонки, некоторые железы — и тут же делался вывод, что этот пациент — «…более совершенное существо, чем человек, а, возможно, и дальнейший шаг по пути его эволюции…» Но это была другая авария — не та, что раньше. Ведь сразу следовал эпизод, где — в подавленном состоянии из-за всех своих приключений…

«…Нтмиафи взглянул на свои наручные часы. Было 3 часа 9 минут 57 секунд ночи. Его электромобиль ехал на большой скорости, но Нтмиафи показалось, что она недостаточна. На его планете скорость в семьдесят километров в час не считалась высокой. Он уже хотел взяться за рычаг переключения скоростей, как вдруг заметил движущуюся ему навстречу другую машину. С ещё большей скоростью она приближалась к перекрёстку, который предстояло проехать Нтмиафи. Он принял решение мгновенно. Быстро рассчитав в уме траектории обеих машин, он резко увеличил скорость, надеясь проскочить перекрёсток раньше, чем встречный водитель. Но тот вдруг резко изменил траекторию своего движения, перейдя с синусоиды на кубическую параболу — и, прежде, чем Нтмиафи успел оценить обстановку, он увидел летящую прямо на него встречную машину, треснувшее стекло, искажённое ужасом лицо виновника аварии, потом вдруг раздался оглушительный грохот, ночное небо превратилось в единую яркую звезду — и Нтмиафи, решив, что мгновения его жизни сочтены, провалился в открывшуюся перед ним тёмную бездну…»

…Да, описание той, второй аварии не могло не впечатлять. Но — и тут потом… Ромбову было неловко вспоминать: как Нтмиафи, очнувшись, с ужасом понял, что находится в больнице, где уже мог быть сделан его рентгеноснимок — и тут же, при появлении врача, стал… изображать пьяного, уверенного, что находится в вытрезвителе; однако — врач сам предложил ему для сокрытия инопланетного происхождения… симулировать умственное расстройство, и даже стал читать из медицинской энциклопедии признаки делириозного синдрома, а за основу посоветовал взять «Путешествие седьмое» из «Звёздных дневников Ийона Тихого»; потом, едва он ушёл, в коридоре у палаты произошло столкновение других инопланетян, намеревавшихся забрать Нтмиафи на звездолёт, с некими «полицейскими дружинниками», посланными с целью его убить (кстати, обыкновенным ножом — да и палата, где лежал инопланетянин, никак не охранялась!); и их рукопашная схватка закончилась тем, что кто-то распылил в палате снотворное, «…которое не действовало на инопланетян, но на землян оно подействовало практически мгновенно, так что они даже не заметили, как в палате сверкнула яркая вспышка, и через неё, пересекая друг друга, поплыли две серии красных колец…»

Итак, Нтмиафи они забрали к себе — а поскольку этот случай стал достоянием гласности, правительство решилось на открытый контакт, и даже демонстрацию инопланетных видеохроник в земном кинотеатре — но и там те же «полицейские дружинники» попытались открыть стрельбу по зрителям прямо в зале; и если бы не опять же агент КПЗЛ (одетый в их форму, который, удивительно просто войдя к ним в доверие, попросил дать проверить автоматы, и прямо у них на глазах стал разбирать и собирать обратно, незаметно меняя какие-то детали), среди зрителей было бы немало жертв; но эти загадочные подменённые детали сработали так, что стрелявшие сами, получая свои пули, попадали замертво — а на экране продолжали идти кадры с теми же плезиозавром, крылатой улиткой и тундровыми растениями… Затем (после коротко упомянутой демонстрации протеста землян уже из-за этого, второго покушения) — без логического перехода вновь пошла сцена на звездолёте, с рассказом инопланетян об истории их планет, Мрхельта и Аорары. (В экипаже был и робот с Арула — но историю Арула земляне слышали раньше.) …История Мрхельта оказалась (на взгляд Ромбова) упрощённо-идеализированной — но что особенно удивило его: «…Вы называете Атлантиду «четвёртым миром» своей планеты, а современную цивилизацию — «пятым», но мы можем сказать, что у нас был только один такой «мир». Мы ведём свою историю от её общепринятого начала…» В остальном же — там «…никогда не возникало ни войн, ни государственных споров…», и хотя «…издревле существовала племенная верхушка и рядовые члены общества, власть по наследству не передавалась, а была выборной…», никогда не существовало денег, не было богатых и бедных, благодаря чему рабовладельческий строй так и не смог возникнуть, первобытнообщинный — непосредственно сменился коммунизмом, и в общем вся история представляла собой одну линию непрерывного поступательного развития, отмеченную лишь вехами научных достижений: первым искусственным спутником, планетолётом, звездолётом, синтезом трансурановых элементов, «…контролем над наследственностью с полной ликвидацией наследственных болезней…» (с точки зрения Ромбова, сомнительным), и «…аппаратом для переноса сознания…» (что Ромбов не понял вовсе). В истории же Аорары — отчётливо прослеживалась земная, с её основными вехами, однако у них, по той же терминологии, был лишь «второй мир». (Похоже, речь — о количестве погибших высокоразвитых культур на планете. Но тогда — и на Земле, считая Атлантиду, погибло уже четыре?) …А потом — земляне вместе с инопланетянами смотрели ещё какие-то «субпространственные фотографии» их городов (и Ромбов снова не понял: что это? Кременецкий нигде не объяснял — yпoминaя, правда, некие соли сверхтяжёлого и весьма стабильного трансуранового 127-го элемента, чувствительные к «субпространственному излучению», но чувствовалось: этот вопрос он не продумал…). В городах Мрхельта — всюду была редкая сеть улиц сплошь одноэтажной жилой застройки, многоэтажными же «…были только научные институты, вокзалы линий монорельса и правительственные здания Цкриненской республики, столицей которой был Тхвелерамф…» (!) Упоминались названия и других городов: Фхлавиорм, Цнвелгех… В отличие от них, города Аорары — Алаофа и Моаралана — имели в общем чёткие прямоугольные контуры, и состояли из отдельно расположенных жилых кварталов также простых геометрических форм, но очень плотной застройки, с частой прямоугольной сетью переулков; общественные же, промышленные, административные и прочие нежилые здания располагались вдоль больших и широких проездных улиц… Похожими были и города цивилизации роботов Арула: Алмерх, Риштех, Литаур — с той разницей, что каждый их город окружал по периметру многоугольника объездных дорог, а внутри него походила лишь одна главная улица… О земных же городах — инопланетяне прямо заявили: многоэтажные дома похожи большей на тюрьмы или казармы, автобусы — также на транспорт для перевозки арестантов! И это было мнение тех, кто далее сказали: «…Причину того, почему биологически столь сходные цивилизации шли в своей истории столь разными путями, мы сами понять не можем. Однако конечный результат в случае успешного развития всегда бывает один — полный коммунизм. И потому, согласно Правилам Астронавта, принятым в нашем Союзе Планет — экспедиция, встретившая населённую планету, на которой ещё не достигнут полный коммунизм, должна помочь местной цивилизации в его достижении, но так, чтобы не нарушить естественного хода развития событий…» И тут же (после короткого упоминания о съезде КПЗЛ, выступлениях на нем инопланетян) — следовал фрагмент, где упоминавшиеся вначале агенты КПЗЛ № 0271 и 0134 проникли в тюрьму, чтобы помочь бежать оттуда… содержавшемуся в одной камере с обыкновенными арестантами (но при этом в железной маске!) ещё одному инопланетянину (не члену их экспедиции? Но — кому же тогда, откуда взявшемуся?); и — на эпизоде с «кожесдирателем» текст обрывался…

…Правда, в другой тетради был ещё отдельный эпизод: на съезде правящей партии, в президиуме, затеяли ссору пьяные министры сельского хозяйства и обороны — для сокрытие чего в эфир была пущена хроника другого съезда, но там в кадре был виден… прежний, умерший затем министр обороны! Вот и «фрагмент с покойником» — вернее, даже двумя: оператор связи, поняв ошибку, в ужасе застрелился прямо на рабочем месте… И было от чего — ведь прежде, в эпизоде с тюрьмой, упоминались и «допросы, которые не все выдерживают», и «…подписки о том, что ты не коммунист, не верующий, не интересуешься инопланетянами и не бывал в левосоциалистических странах…», и некий аппарат для… «повешения на медленном огне»; и ещё были такие слова: «…Мы, советские люди — материалисты, и прекрасно знаем, что телепатии нет! Такие явления надо отрицать, и нельзя опускаться до попыток их объяснять!..»; а в зачёркнутом — Ромбову удалось разобрать даже что-то о «конфликте 1992 года, который развязала не польская, а советская сторона»!.. И Кременецкий так оставил сюжет, зашедший в тупик какого-то чудовищного бреда, ещё несколько месяцев назад (если только цифры 11. 03. 83, написанные там же, не означали иное), но, судя по зашифрованному плану, намеревался вернуться к нему. И вдруг — побег, исчезновение…

…И тем более обидно — что прежде (судя по дате 15. 10. 82) он начал работу над другим, куда более увлекательным сюжетом: где вначале тот же Ареев пригласил Тубанова к себе домой, сообщить, что случайно записал на свой домашний магнитофон радиопередачу в виде серии повторяющихся группами длинных и коротких сигналов общим числом 27342, шестью группами по 6557 в каждой; а так как уже это число разлагалось на простые множители единственным образом (79 × 83), он и решил, что это передача с другой планеты, и стал расшифровывать, располагая отдельные сигналы на координатной сетке в виде тёмных и светлых квадратов; а на следующий день (там — 1995 года) газета «Правда» опубликовала расшифровку, идентичную той, что вышла у них! Хотя сами изображения были странные: атомный гриб; тюремная решётка; силуэт человека, «…проткнутого не то дулом пушки, не то папиросой…»; и другого: «…за письменным столом, лицо которого напоминало череп…» (Тут Ромбову довелось поспешно листать тетради, и помнил он далеко не всё. Но, в общем — из полученного послания был сделан вывод: цивилизация в системе звезды Эпсилон Индейца терпит бедствие. Хотя сам Ромбов — не рискнул бы звать на помощь иную цивилизацию такими символами! Зато выбор звезды, в отличие от Проциона — более удачен…

«Эпсилон Индейца! — спохватился Тубанов (здесь, в вагоне). — И я думал о ней сразу! А потом забыл…»)

…Ну, и — так как к тому времени (в 1995 году!) на Земле уже строился звездолёт для полёта к Альфе Центавра, его сразу решено было переоборудовать для этого полёта. (И — вот зачем и какие понадобились «поправки к тетради 222», где Ромбов прочёл это! Высокоразвитая, уже почти коммунистическая Земля конца 20-го века — затем, в другом сюжете, превратилась в кровавую диктатуру, от которой кто-то должен спасать землян!) …Экипаж же подбирался из совсем молодых людей, практически школьников — причём для членов так называемой «разведгруппы», которой предстояло высаживаться непосредственно на планету, не требовалось даже высшее образование. Что ж, земная фантастика уже знала подобное… Но и тут — странный сюжетный ход: отец Тубанова (в котором угадывался отец самого Кременецкого), чтобы помешать участию сына в экипаже звездолёта, устроил… пьяную драку на приёме у высокого начальства — и Тубанову пришлось даже снимать некую «эталонную психограмму личности», состоявшую, впрочем, также из странных образов. (Там почему-то… в огне выхлопа разведкапсулы звездолёта — тонули тюрьмы, браконьеры, очереди к пивным ларькам, какие-то заводы и просто многоэтажные кварталы, сменяясь одноэтажной застройкой с садовыми участками; а затем — следовали отдельные кадры из фантастических фильмов; и всё это, по идее — должно было создать у кого-то, ведавшего подготовкой астронавтов, правильное представление о личности Тубанова.) Но увы — всё равно он, не успевший пройти каких-то проверок, не мог быть включен в экипаж, и ему пришлось пробираться на борт тайно — что выяснилось в последний момент, когда старт не мог быть прерван… И вот — после торжественно описанного погружения в анабиоз (где каждый год ощущался как секунда) — астронавты благополучно добрались до цели. И сразу была высадка на планету (названную здесь уже ими, земными астронавтами, Илакирой): с видеосъёмкой тех же плезиозавра, крылатой улитки, и ещё эвриптериды (что на Земле так назывались древние вымершие членистоногие, родственные мечехвостам — в тексте прямо не пояснялось) — в чьей норе астронавты нашли пустой скафандр; а затем — обнаружили на вершине горы огромный светящийся куб с теми же изображениями, что были приняты на Земле; и наконец — сделали вывод: сигнал о помощи отправлен не с этой планеты. (Правда, тогда и куб, установленный кем-то на чужой планете — скорее акт отчаяния: кто и откуда увидит такой сигнал?) Но что удивило Ромбова: там, поблизости горы с кубом, и озера с плезиозавром и эвриптеридой… был найден… окурок! На странные пути заносило иногда мысль Кременецкого… Тем более: планета эта с развитой органической жизнью была не единственной в системе — но две другие располагались на той же орбите через… 90 градусов, образуя прямоугольный треугольник — сочетание, в небесной механике немыслимое! Возможен — лишь равносторонний, через 60, и то — если третье тело в такой системе будет по массе меньше Луны…

(«А он знал? — с горечью вырвалось у Мерционова. — Если астрономия — только в десятом классе?»)

…Но вот они перелетели ко второй планете — и там встретили экваториальные леса, гигантскую летучую мышь; а затем — разрушенное здание, и в нём — хоть мёртвых, но людей. И тоже странно: трупы людей в каком-то шагоходе, очевидно, развалившем при аварии это здание, были в скафандрах — но… Ромбов вновь помнил почти дословно:

«…Тубанов подошёл к пробоине, включил фару на шлеме, и направил объектив в зияющий провал. Перед ними открылась страшная картина давно происшедшей катастрофы. В помещении за стеной оказался смятый ударом о стену и опрокинутый шагоход, представлявший собой кроваво-красное подобие земного легкового автомобиля, снабжённое четырьмя длинными металлическими ногами и двумя крыльями — очевидно, применявшимися для полётов над лесом. Возле шагохода валялись какие-то обгоревшие приборы, а также амфоры, сделанные из стеклоподобного материала, разбухшие от влаги окурки и бумажные бланки. Через разбитое окно кабины шагохода по пояс высовывался человек в скафандре светло-жёлтого цвета с двумя чёрными полосами на рукавах и оранжевом цилиндрическом гермошлеме с побуревшим изнутри от крови смотровым окном, что не давало возможности рассмотреть его лицо. Второй инопланетянин лежал, ухватившись за скрученный в штопор рычаг, выдвинутый из остатков пульта управления. Стекло его скафандра у виска было продырявлено — очевидно, пробито пулей из пистолета, зажатого в руке у первого инопланетянина…»

…А дальше, увы — опять нелепости! (Или — сам, читая в спешке, неверно понял?) Толком осмотреть здание и шагоход астронавтам не удалось — всё было разрушено при взрыве… найденной там папиросной пачки, при попытке её вскрыть, так что едва успели спастись (зато — валявшийся там неисправный робот вдруг ожил и успел подложить Тубанову что-то в карман скафандра… И вообще, как это: скафандры — но обыкновенное негерметичное здание, и даже — амфоры, папиросы?)… И при отлёте капсула ещё подверглась обстрелу — но, ничего не став проверять (и лишь решив: стреляла, скорее всего, автоматическая установка, оставленная здесь также не местной цивилизацией), астронавты покинули и эту планету, названную ими Фоларои, и направились к третьей — Аллоинаро. По пути туда — были ещё довольно интересно описанные эпизоды с галлюцинациями у астронавтов, но они разобрались с этим (причиной был некий «генератор ментальных волн»); и, достигнув третьей планеты, встретили там лишь следы разрушенного города, построенного также не местными жителями, ведь он был единственным на планете… И тут уж они остались в полном недоумении: в системе — целых три планеты земного типа, с высокоразвитой биосферой — но получалось, ни с одной зов о помощи прийти не мог! Цивилизаций там не было…

(«А он уже не подряд вспоминает, — понял Тубанов (здесь, в вагоне). — Устал, наверно…»

«А жаль, — ответил Мерционов. — Прочесть бы всё полностью…»

«Точно. Надо достать оригинал!»— решительно сказал Ареев.)

…Но — экспедиция землян внезапно приняла передачу с четвёртой планеты, дополнявшей треугольник до квадрата, и как-то раньше не замеченной. (Конечно: в такой схеме — с любой планеты видны лишь две других, третья — скрыта за звездой, как бы постоянно в верхнем соединении!) Это и оказалась Аорара — при подлёте к которой астронавты зарегистрировали значительное загрязнение атмосферы, и сразу сделали вывод о «…монархии, но не теократической, так как иначе священный канон запретил бы ее жителям довести свою планету до такого состояния…» Потом — была посадка капсулы в шахту подземного города среди пустыни явно искусственного происхождения (не этот ли эпизод Кременецкий вспоминал по пути с кладбища?), проезд по этому городу, встреча с руководством подпольной компартии Аорары, рассказ о её истории — и вновь разочарование! Ведь сюда и предназначались фрагменты из тетради 277 — и это на Аopape в таком случае карикатурно повторилась земная история: с теми репрессиями, некой «антигосударственной группой» (в которой угадывалась земная «антипартийная группировка»), и строительством почему-то каторжниками и шабашниками дороги, в которой также без труда угадывался БАМ! И (если уж перевести всё на земные аналогии) — тупые чиновники количественно раздували партию и комсомол за счёт кого попало, чьим «…источником мнимо прогрессивных убеждений был лишь пустой карман…»; возникла так называемая «…вузовская лихорадка…» — когда к получению неважно какого, но непременно высшего образования стремились все; «…партийная буржуазия становилась новым эксплуататорским классом не за счёт прибавочной стоимости, а за счёт обмана государства…»; и было запрещено вспоминать в прессе о «…посещении в прошлом Аорары представителями Мирового Разума…» А затем — пошло уже и… космическое шабашничество на соседних планетах, и размещение там вооружений, в противовес чему были созданы секретная компартия и подземные города; однако новый правитель Вээртоо непонятно зачем распорядился перекрыть глухой дамбой южное полярное течение планеты, в результате — произошли экологическая катастрофа, затопление огромных территорий, войны за оставшиеся, уже известная неудачная попытка свержения Вээртоо; и наконец — поняв, что положение безвыходно, и собственными силами планету не спасти, руководство компартии во главе с Аларафиаи приняло решение отправить зов о помощи к соседним звёздам. (И дальше — была так интересно описана совместная борьба землян и аорариан из подземных городов за судьбу Аорары! Но Ромбов сейчас не стал вспоминать подробно — и Кламонтову лишь показалась из отрывочных мыслеобразов: земным астронавтам пришлось вывести из строя подосланного к ним ещё одного робота — и, используя его как таран, прорываться куда-то; потом — упоминались какие-то «ложные скелеты», те же диалоры, попытка сыграть на том, что Вээртоо, боящийся, как бы появление инопланетян не поколебало ложную теорию об исключительности разума Аорары, был тем не менее одержим идеей создания некоего «…межпланетного консервативно-социалистического сверхгосударства…»; открытый контакт уже на этой почве; странно скорый суд над кем-то; потом был сеанс связи с Землёй — разумеется, односторонний; и старт в обратный путь — причём с Аорары, кроме руководителя компартии Аларафиаи, к Земле отправился и… священник собора одного из подземных городов! На самой же Аораре, кроме сотен тысяч физически и нравственно здоровых людей, из этих городов, осталось ещё 6 миллиардов генетически и психически дефектных — но тут уж история Арула не повторилась, однако земляне и не посоветовали аорарианам ничего иного — будто и прибыли лишь, чтобы помочь произвести смену власти. Видимо, Кременецкий и сам был бессилен придумать выход из такой ситуации…)

…А затем — пока земляне были в анабиозе, координатор корабля (главный компьютер), приняв новое сообщение, прямо в полёте изменил курс — и астронавты проснулись… в системе Альфы Центавра! Но, оказалось, он не зря пошёл на такой риск — доставив их в тот самый(уже знакомый Ромбову по прежнему тексту) Коммунистический Союз Планет, где лишь сами планеты назывались иначе: Фрхольм, Удротунге и Виоретх. И на этих страницах — после ужасов Лоруаны даже будто дышалось легче… Там цивилизации, напротив — жили в такой гармонии с природой, что землянам по наблюдениям с орбиты не удалось обнаружить их признаки! И всё же Ромбову было странно читать: как они, оставив капсулу без присмотра — поехали, не зная, куда, на остановившемся рядом монорельсовом поезде, «движение которого не сопровождалось даже слабыми толчками»… Нo, к счастью, не ошиблись: монорельс доставил их прямо в столицу планеты — тот самый Фхлавиорм, бывший и здесь сплошь одноэтажной застройки… (У Кременецкого вообще всюду многоэтажные дома свидетельствовали об упадке и природы, и цивилизации — тем более, и численность населения Земли и Аорары привела фрхольмиан в ужас, а сам Фхлавиорм — столица всего Союза Планет — насчитывал лишь 357 тысяч жителей.) …Затем последовало знакомство с историей каждой планеты — причём в истории Фрхольма угадывался Мрхельт, в истории Виоретха — Арул, а история Удротунге — в общем не отличалась от истории Земли и Аорары… (Но — вот ещё подробность: на Фрхольме в календаре оказалось немало религиозных праздников, посвящённых опять-таки древнему визиту некой сверхцивилизации, именуемой Мировым Разумом — причём было сказано, что «…цель религии при коммунизме — сохранение памяти о Мировом Разуме и воспитание вновь вступающих в жизнь поколений…».) Далее — знакомство уже с самой планетой Фрхольм, поездки землян по ней — и тут снова было много интересного (хотя смущало правительство Фрхольма, состоящее лишь из роботов); затем — полёт на спутник Фрхольма Тмантойн, где астронавтам сперва встретились некие загадочные светящиеся сферы (чья природа не была разгадана наукой Фрхольма), потом они присутствовали при эксперименте по мгновенной связи через то самое «субпространство», едва не завершившемся катастрофой (и тут вновь были мистические подробности, которых Ромбов не понял); но наконец — астронавты вместе с посланцами уже не только Аорары, но и Фрхольма, вернулись на коммунистическую Земли 22-го века, чем повесть заканчивалась…

Правда, было и отдельное начало нового варианта — где чувствовался более зрелый стиль… Те же Тубанов и Ареев, как будто ставшие чуть старше (соответственно возрасту Кременецкого) — уже не сами приняли инопланетную передачу, а прочли о ней в газете — и без особых проблем, в качестве непонятных Ромбову «кибернетических парапсихологов» были включены в экипаж; но затем — с целью некой проверки им стали под гипнозом внушать опасные и нравственно неоднозначные ситуации, из которых следовало было найти верный выход; потом был старт, анабиоз, выход из него, первый полёт к планете — и на этом текст обрывался (судя по дате 20. 06. 83, в день отъезда)…

В целом же — у Ромбова осталось смешанное, порой горькое впечатление. С одной стороны — оправданный протест против тупого бездумного «покорения природы», размышления об исторических путях цивилизаций, не остались без внимания школьные и вообще подростковые проблемы; с другой — непонятный «правый» и «левый» социализм, (противостояние «правого», тупого и консервативного — странному религиозно-коммунистическому строю, где даже роботы были верующими не совсем понятно в кого и что, при этом руководя целыми планетами?)… А — это истребление миллионов людей на Аруле, и потом — на Виоретхе? А гипнотические «проверки» астронавтов (кстати, уже встречавшиеся Ромбову в фантастике)?.. И всё же Кременецкий, пусть в чём-то заблуждаясь, не собирался так оставить — он был в поиске, полон новых идей, и при его совершенствовавшемся литературном стиле мог достичь многого. Жаль, что всё так получилось…

(«Но это — как бы конспект текста! — отметил Мерционов. — В представлении Ромбова! Самих текстов мы не видели…»)

…И однако, куда его порой заносило! Ведь нашли ещё два варианта обращения ко всем землянам — и там Кременецкий всерьёз приписывал разум растений уже не только придуманной им Аораре, но и реальной Земле; и так же всерьёз утверждал — что где-то 13 тысяч лет назад в нынешней Мексике существовала высокоразвитая культура Атлантиды, но от чего она погибла — оставалось неясно, ведь слова «в ядерной войне» были зачёркнуты им самим! (А главное — не сохранилось почему-то никаких археологических остатков, хотя посланцы Мирового Разума делали отчаянные попытки спасти земную культуру, для чего и построили египетские пирамиды…) И тут же следовали конкретные предложения уже на современность: по проблеме НЛО — «…прекратить на основе отвлечённой болтовни отрицать доказанные факты…»; по проблеме построения коммунизма — создать на Земле oсoбыe зоны, где было бы законодательно признано «…право на жизнь всех многоклеточных организмов…», и «…отменён принцип материальной заинтересованности, а равная для всех жителей такой зоны зарплaтa — увеличивалась или уменьшалась тоже равно для всех по экономическим итогам года…» То есть — был бы уже не бригадный, а некий «районный» или даже «областной подряд»? И затем, доказав всему человечеству преимущества коммунизма на примере такой зоны, можно было бы совершить уже — ни больше ни меньше — мировую революцию! (Будто и Ромбов в том же возрасте не приходил к подобной идее! Но подумал: всякий ли захочет зависеть от итогов работы множества незнакомых ему людей? А попытка мировой революции при нынешних термоядерных арсеналах — и привела бы скорее всего к мировой войне! Тем более — разве все компартии Земли едины во взглядах, чтобы так рисковать?) Heт, что-то он не продумал — и вряд ли по причине возраста…

…А сюжет ещё третьей повести — как раз той, найденной на вокзале в Керчи (а в других вариантах — опять же у него дома)? Дневник инопланетянина — пытающегося, как тот же Нтмиафи, войти в жизнь земного общества «изнутри», чтобы исследовать его — но как странно и нелепо!.. Впервые высадившись на Землю в зоне БАМа, он… застрелил охотников, поднявших на смех его слова о разуме животных и растений; затем — в посёлке, куда вышел из тайги, так же запросто встал в очередь за вином, опьянел; в вытрезвителе увидел издевательства над пьяными — и сразу сделал… антисоветские выводы; его тут же непонятно кто и как переправил на Запад, там он сдуру стал пропагандировать в радиопередаче не капиталистические, как ожидали его новые хозяева, а коммунистические идеи; за это его попытались отравить и бросить где-то в лесу; но цианистый калий оказался для него не смертелен — и он вернулся в Сибирь, чтобы… умереть там в концлагере (о чём потом, в конце дневника — запись какого-то землянина)!.. И снова — какая идея? «Уравнять» капитализм и социализм в ответственности перед земной природой? Но… пытки, концлагерь, БАМ — как символ разрушения биосферы Земли? А сам инопланетянин — что, являясь будто провозглашать некую космическую справедливость, тут же стреляет в землян, не понявших его, и пробует на себе действие неизвестной жидкости? Странный инопланетянин — и вообще странная история!..

(«Но не забудьте: это впечатление Ромбова, — напомнил Вин Барг. — С его опытом не далее июля 83-го года…»

«Ему даже трудно представить, что будет потом, — добавил Тубанов. — И… ему, сотруднику правоохранительных органов, трудно представить эти лагеря! Он такого не знает!»

«Ну ясно: он из нашей версии, — ответил Ареев. — Но остальное?.. На Земле — пьянство, лагеря, всё перегорает, штрафуют не тех, стреляют по зрителям в кинозале — а за коммунизм борются инопланетяне, ещё со времён Атлантиды! Земляне свою историю совершить не годны: гордости через край, а сами только разрушают природу!.. Узнаёте идею?»

«Точно!»— вырвалось у Тубанова.

«И — будто чужое внушение, в том-то и дело! Из тех, последующих времён! Или… заранее?»

«А — наши имена, знакомые нам названия? — напомнил Тубанов. — Нет, не так просто…»)

А Ромбов продолжал думать…

…Итак — те польские журналы. При обыске нашли и их — во всяком случае, переводы каких-то ксерокопий Ромбову довелось прочесть. Но — что там особенного? Сомнительная гипотеза об Атлантиде, о Кецалькоатле — где просто нечего так понять, как понял Захар! Разве что — пытался по-своему осмыслить мифологические сюжеты, образы: те же «четыре мира» в земном прошлом, какие-то «солнца Науи-Атл» (их почему-то принял за ядерные взрывы), самого Кeцалькоатля (то ли удалившегося на Венеру, то ли вовсе… превратившегося в неё?)… Но — ровным счётом ничего о неком Мировом Разуме как сверхцивилизации, посылающей на Землю пророков! И само инопланетное происхождение Кецалькоатля — категорически не утверждалось! Тем более, Ромбов знал из литературы: это — скорее титул земного правителя, в переводе — «пернатый змей»! А Кременецкий — будто стал комбинировать отдельные идеи с тем, чего там не было, подхватывая где-то «нужные» фрагменты и связующие звенья — чтобы работало на ведущую идею его построений: земляне не могут и не вправе совершить свою историю сами, они склонны разрушать и самоистребляться, а дело сверхцивилизаций — раз за разом спасать их!.. Правда, в повести об Эпсилоне Индейца — наоборот, земляне коммунистического будущего (причём совсем близкого) пришли на помощь Аораре… Но что заставило его вывернуть этот сюжет наизнанку, превратив Землю будущего — в Аорару, а дикую Аорару — в современную Землю? Неужели — всё же влияние отца, сумевшего внушить чудовищно искажённый образ родной страны? (Да ещё — видя, что он связан тайной, и потому беззащитен — решил поиздеваться дополнительно?) Нет, вряд ли. Тут — иное…

…А идея разума животных и растений? Откуда Захар мог взять её? (Правда, Мария Павловна сказала: в каких-то, уже отечественных журналах — якобы приводились данные, что «растения чувствуют всё, как люди»; и Ромбов имел несчастье спросить их в библиотеке — где лишь служебное удостоверение и признание, что он ищет такое по ходу следствия, предотвратили вызов психиатра!) И очевидна же — в сравнении с человеком — простота конструкции «мыслящих существ», у которых отсутствовал намёк на нервную систему! Хотя — и развитые эмоции у высших животных (о чём Ромбов читал немало) ничуть не мешают одним «братьям по разуму» пожирать других; и сложная и строгая иерархия в дикой стае — очень напоминает отношения уголовников в банде… А Кременецкий будто не видел этого, доходя до абсурда в идеализации дикой природы! Или и тут — иное? Но что?..

…Пусть даже — переселение душ, как его обычно принято понимать. Что тогда? Одна и та же душа живёт последовательно, например — в облике водоросли, планктонного ракообразного, кита, акулы, дерева, короеда, дятла, коршуна, затем — коровы или овцы, которые — пища для человека… То есть, все едят… себе подобных? Да, как представить — ужас! Хотя и вопрос: что может делать, думать и чувствовать душа, бывшая человеком — в облике той же водоросли? Или — почему обезьяне, помнящей себя человеком, не начать развивать свою руку?.. А чем и как человеку питаться, из чего делать мебель, строить дома — ничего не используя из живой природы? Но сама идея может увлечь — по сути, обещая бессмертие! А потом слабый духом человек — уже не в силах принять горькую правду, и готов на любое самоунижение за иллюзию вечности…

(«А мы и забыли, как тогда виделось, — вспомнил Кламонтов. — Путали вечность с рабством духа…»

«83-й год, — напомнил Тубанов. — Свободнее в мыслях о религии, но сколького не знали…»

«Свободнее? — возразил Ареев. — Либо за вечность — унижаться, отказаться от своего достоинства, либо — верить, что «строгой» наукой доказан твой конец…»)

…И что останется — биться головой о пол храма, называя себя чьим угодно рабом, лишь бы за пределом этой жизни открылись врата рая или человеческого мозга — а не ада или надглоточного ганглия вши? И именно отсюда — религиозность инопланетян у Кременецкого! Хотя разве сам он — слабый духом? Он, в таком возрасте успевший написать всё это, работая с таким напряжением — и искренне убеждённый, что очень рискует?..

Правда, и религиозность давала в истории парадоксальные примеры кажущейся твёрдости! Люди переписывали без сна молитвы, умирали от напряжения в экстазе, шли за веру на казнь… Но ради чего: права называться рабом того, а не этого бога? Это ли — подвиг, достойный уважения? В крайнем случае — заблуждение, достойное жалости! А тут бы подумать о реальном продлении жизни людей… И он думал — описывая роботов, в телах которых живут человеческие души! Но — этот «Мировой Разум», идея «невозможности совершить историю самим», «воспитательная» роль поклонения кому-то даже у высших цивилизаций!..

…Хотя бывает: в религию уходят те, кому не хватает понимания, участия — но то люди без цели! А тут — пусть неприязненно относятся учителя, одноклассники, неладно в семье — есть цель, есть ради чего жить! Разве что — появился новый, достаточно авторитетный знакомый, в противовес им всем… Но и такого знакомого не было! Он ко многому пришёл сам — аккумулируя, сопоставляя услышанное, и до поры до времени ни с кем не делясь выводами…

(«Итак, про Моисея не знают», — понял Кламонтов.)

…Но почему — верил именно в это? Да просто — это слышал и наблюдал! В школе — драки и тупость сверстников, множество дополнительных нагрузок, от которых его надо в особом порядке освобождать; дома, а порой и в прессе — рассуждения о неких гонениях за правду, веру, критику начальства (и нередко — в связи с религией, «нетрадиционными» гипотезами)! И хотя, конечно, не мог не понимать: нельзя браться за глобальные проблемы во власти минутного настроения — обстановка вольно или невольно действовала…

(«Но всё-таки ужас, — вновь начал Ареев. — Хочешь чувствовать себя свободным — откажись от всякой мысли о душе; или — верь в своё ничтожество, и иди к этим как бы знающим ответы…»

«И как бы более любимым тем, для кого человек — прах, мусор, отбросы, — добавил Кламонтов. — И кто ненавидит нашу цивилизацию чёрной ненавистью, кого трясёт от злобы на неё…»

«В том-то и дело, — согласился Ареев. — Не ростовщичество, не войны, не их пороки — цивилизацию вообще! И не хотят знать, как тут всё изменилось…»

«И продолжает меняться, — добавил Мерционов. — А они всё примериваются шарахнуть по тем, древним ростовщикам так, чтобы содрогнулся мир! Вот что страшно! И эти «казачества», «воины ислама», «узники совести» — чьи орудия?..»)

… И всё же, что — с самими тайнами, на которых вовсю спекулирует религия, «диссиденты», сторонники «особых путей в науке», вещающие о каких-то гонениях? Если подумать спокойно, не на волне эмоций… Ну, пусть 13 тысяч лет назад на Земле была ядерная держава — но сперва должны быть колонии её, ещё не ядерной, по всей планете; а перед тем — местная культура средневекового или античного уровня; и — где следы всего этого? Ядерная война стёрла и их? Но как — не уничтожила саму жизнь на планете?.. Или пусть вокруг ещё каменный век, воевать не с кем — зачем тогда бомбы? Орудие разрешения внутренних споров неких дебилов у власти? Хотя на Земле — нигде нет древних следов и такой «малой» ядерной войны, и столь же древних иных высоких культур и колониализма… Не говоря о том же: где и как хранилась память об Атлантиде все последующие бесписьменные тысячелетия? Конечно, серьёзные учёные будут поддерживать санторинскую версию… А Кременецкий — вместо того, чтобы спокойно продумать контраргументы — счёл и это гонениями на нестандартно мыслящих исследователей, и объединил под словом «философия» всё, в его понимании, враждебное «истинной» науке! (Хотя почему «философия» — а не «метафизика», например?) И разобраться ему никто не помог… Разве что — советовали оставить на потом, лет до сорока, и не всегда с должным тактом? (Ромбов помнил — с того же своего возраста!) Вот и сложились удивительно пуганые взгляды по многим вопросам — и готовность с упорством, до ходящим до фанатизма, отстаивать эту путаницу, не очень понятную самому…

Нет, и всё же… Ромбов сам выписывал и брал в библиотеке многие журналы, интересуясь теми же вопросами (а сейчас стал заново перечитывать хранившиеся дома подшивки) — и всё более удивлялся, не зная, чему верить! В моделях пирамид — сами собой затачивались ножи, лезвия, консервировалось мясо; в джунглях Африки — видели 80-метровых ящеров; научная аппаратура всё же записала нечто похожее на эмоции растений; не существовавший в течение пяти минут самолёт — вдруг снова возник из пустоты и благополучно приземлился; древние ацтеки и майя знали… «четыре направления времени»; а в так называемых опытах Козырева — со временем вовсе происходило странное: оно откуда-то выделялось, аккумулировалось, текло, как жидкость!.. А знакомый одного из сотрудников — будто бы читал (тоже в польских журналах) и того похлеще: вавилонские цари жили… десятки тысяч лет каждый, благодаря отклонению египетскими пирамидами «протонных пучков» (то есть — каков получался возраст пирамид?); душа известной исторической личности — обнаружилась в современном ребёнке; инопланетяне продержали землянина некоторое время на борту НЛО в пустом отсеке (где лишь на полу ещё валялись мёртвые земные птицы) — и без объяснений отпустили… А более всего неясности — с инопланетным вкладом в земную культуру! Пришельцами у разных авторов оказывались: библейские пророки во главе с господом богом, строители всех в мире пирамид, некоторые древние учёные, даже лидеры национально-освободительных движений; и инопланетянами же якобы воздвигнуто множество храмов в разных местах Земли — но всё без ответа на резонный вопрос из одной статьи: зачем инопланетяне поклонялись примитивным земным богам?.. (Или эти постройки имели иное назначение? По крайнее мере, Кременецкий так понял!) И тут же… якобы выяснялось: инопланетяне без явной цели живут среди землян тысячами, останавливают взглядом трамваи и заводы, но быстро исчезают, если обратить на них внимание — в общем, всячески стараются показать землянам, что присутствуют здесь тайно!..

(Вновь Кламонтов едва не вздрогнул: мысль Тинилирау! Но тут уж — совпадение?)

…И даже будто были собраны тысячи свидетельств — и лишь тут выяснилось: ни один компетентный специалист, способный понять, с чем имеет дело, ничего подобного не наблюдал, всё — случайные, неподготовленные люди! Однако серьёзный разбор данных, не давший ни одного положительного результата — был воспринят многими, как попытка навязать идею космического одиночества, и чуть не запрет на любые контакты сейчас и в будущем… И то же самое — с экстрасенсорным восприятием, поиском руд лозой, и другими феноменами: на каждое доказательство — столь же убедительное опровержение; в научных институтах, в окружении аппаратуры — результаты то воспроизводятся, то нет; зато уж подробно расписано — как всё это мог бы имитировать фокусник в цирке! И как Кременецкий, в свои всё же 15 лет — должен разобраться?..

…А сама фантастика — и её связь с реальностью? Да, трудно представить — чтобы вceгo несколько человек отправились спасать целую планету… Но и в опубликованных произведениях вполне зрелых авторов Ромбову встречалось — как в систему другой звезды летят вовсе один человек и один робот! А эти «концерны», «компании», «синдикаты», «тресты» — разрабатывающие месторождения соседних планет? А целые миры гангстеров и пиратов — между которыми они шастают туда-сюда, и всюду их встречают столь же молодые родственники и знакомые? Хотя как же реальные масштабы космического пространства: до ближайшей звезды на предельной скорости — более четырёх лет? А расход металла, горючего, энергии на каждый рейс? Это же не в соседнюю деревню заехать на пару часов! Но вот кто-то, не умея представить реальность Космоса, подгоняет его под Землю (современную западную, или средневековую) — и получается чисто земной сюжет, едва разбавленный мнимо научными терминами: «межгалактическое время», например! Хотя как сверять — если сигнал идёт миллионы лет?..

(«А встречалось где-то «межгалактическое время»! — вспомнил Кламонтов. — Вот только где?..»)

…Но вот опять — «и всё же»! И грусть, и протест!

Расстояния… Не встанут ли самым серьёзным образом — на пути землян как космической цивилизации? И вопрос уже поднят в фантастике: те же эксперименты по мгновенной связи, субпространственные переходы! И Кременецкий не мог пройти мимо этой темы… Победа над пространством и временем! Как многое дала бы разуму, познающему мир, сколько открыла новых путей!

А возможность продлить жизнь — сменив дряхлеющее тело на новое, молодое и полное сил, пусть и тело робота? Ведь не может быть разум фатально замкнут в этой необозримой пустоте пространств, и в пределах одной жизни! Должен быть выход… (И сам Ромбов в те же годы сколько думал — но не чувствовал сил решать такие проблемы! И сделал иной выбор — возможно, неверный — избрал иную профессию. А вот он…)

…Уже Ромбова бросило в озноб: вот именно! Как раз такой человек — где-то в 30–40 мог взяться и реально! А его готовили — как возможную «смену» тому, кто ниже всякой посредственности, и способен лишь клеветать и гадить!.. Где, на каких уровнях, в каких точках пространства-времени, вершится порой история?..

(«И… кем, возможно, не стал ты сам, Николай Андреевич Ромбов… — вырвалось у Мерционова. — Кого потеряло земное человечество ещё в твоём лице…»

«Но пока… он очень даже на месте! — взволнованно ответил Тубанов. — Всё идёт через него…»)

…Нет, но — Мария Павловна! Как же она сама, которой Захар так верил — могла бездумно принимать всё, что говорилось дома (а иногда — и отдельно, наедине, пересказывать бредово-клеветнические высказывания мужа, как бы от себя — так что он не подозревал, чьи слова)? Как могла попасть под такое влияние? И вообще — за что можно любить такого человека?..

…Ромбов вспомнил: как тот, едва предъявили запись ночного разговора, стал визжать о «методах, взятых от ЦРУ» (хотя чьих «методах» — запись сделал случайный свидетель!); потом, ещё дрожа, стал вкрадчиво заявлять: дескать, «жизнь — это одно, а газеты и инструкции — другое», «вы же видите, какой вокруг балаган», и тому подобное (его можно обвинить лишь в том, что «осмелился говорить правду, а этот…» — неудобно вспомнить, как назвал сына — его «продал»); и наконец — вдруг сам решил поведать, «что говорят в народе про руководство»!.. (Да, увы, говорят — на уровне примитивного остроумия. Но чаще — пишут на заборах… А тут — пусть частично, с пропуском совсем уж нецензурного — попало в протокол! Каково записывать своей рукой подобное — пусть в интересах следствия!) И, как итог — диагноз психиатра: «стёртая форма шизофрении», впрочем, не исключающая вменяемости…

Нo… если бы не то, что он поставил тот же диагноз (пусть неофициально, в разговоре) — и самому Захару, едва просмотрев тетради! И получалось вовсе дикое и страшное… Значит, психически ненормальному человеку — хватало ума выстроить столь сложный и логически выверенный план? Сознательно разделить жизнь сына на явную и тайную стороны, лишив всякой веры в государство, в справедливость закона; но — с мелкой, ничтожной целью: протолкнуть в «престижный» вуз вопреки призванию? Всего-то? Нет, что-то непросто, и пока неясно… И не давал покоя вопрос: неужели в… ином итоге — психиатр не понял бы, что Захар просто запутался в дикой, коварной лжи?..

(«Да, ещё те подходы», — вспомнил Вин Барг.

«И всё-таки, где он сам?..», — начал Тубанов.)

…Ромбов неосторожно повернулся. «Потянулась» кожа на спине…

Задумался, забыл о времени! Ещё немного — и был бы ожог…

И пляж — успел заполниться людьми! Долго же он так сидел! Скорее — в воду…

(«…Ведь там уже сентябрь, — продолжал Тубанов. — А его не нашли…»

«Но это — сентябрьская запись, — напомнил Мерционов. — Реально для нас сейчас — июль…»)

А Ромбов, встав и направившись к морю — продолжал думать…

…Но разве не верно Захар подметил многое? И так ли разобрались взрослые — с теми же 30-ми годами? А — эти идеи преследования, воздействия, какого-то «особого значения своей личности», о которых говорил психиатр… В семье — разговоры о репрессиях, страшных тайнах «большой политики»; в прессе — псевдонаучные намёки! А он — девятиклассник…

…И пусть сам психиатр сказал: «Шизофрения распространена гораздо больше, чем вы думаете, и протекает в самых разных формах. Иногда это и не болезнь, а просто особенность психики» — юридически это всё же болезнь с серьёзными правовыми последствиями! И на основе чего иногда диагностируется: что один человек… попросту верил другому, обманутому ещё кем-то; или — интересовался «не по возрасту» серьёзными проблемами?..

…А Ромбов сам уже специально брал в библиотеке литературу по этому вопросу — и всё не мог понять: чем отличается больной в ранней стадии шизофрении — от нормальных людей, которые просто читают в том же возрасте философскую литературу, устанавливают «особую диету», отличаются «образностью представлений и речи», увлекаются необычными проблемами? Не все же из них потом сходят с ума — но что будет, если, подойдя формально, так диагностировать всех? А тут — и давние сомнения насчёт особенностей этого возраста… Всегда ли адекватно оценивают их — медперсонал, правоохранительные органы? И неужели за один-единственный срыв — а то и просто необычные интересы, убеждения — надо расплачиваться всю жизнь? Будто эти судьи, военкомы, инспектора по делам несовершеннолетних, да и некоторые учителя — сами не были детьми, или воспитывали их какие-то нелюди?..

(«Да, всякое можно найти и в нашей версии! — откликнулся Мерционов. — И всё же…»

«О тех миллионах жертв мы не знали, — договорил Тубанов. — Но отдельные…»)

…А тут ещё — Мария Павловна вдруг сама, в междугородном звонке ему на дом, договорилась о встрече (именно с ним, а не с тем, кто вёл дело сейчас) — и завтра должна приехать! И уже ездила в Киев опознавать в какой-то больнице подростка с провалом памяти — но это оказался не Захар! Правда, сказала: «Какое-то сходство было, но сам он — скорее монголоидной внешности, и ни меня, ни моего младшего не узнал. Нет, это не он…» А теперь — будто узнала что-то очень важное, и хочет рассказать именно ему!..

…Но вдруг всё стало меркнуть — и видение утреннего сентябрьского пляжа с идущим по мелководью Ромбовым сменилось пеленой серого мрака…

«И всё же — как обеспечивается такая связь? — почему-то подумал Кламонтов. — Как, через кого сделаны записи? Даже этого не знаем…»

— И перерыв совсем ненадолго, — не дав опомниться, объявил Вин Бapг. — Только позавтракаем — хотя у нас тут ночь — и сразу опять запись! Из того поезда, в январе 2142-го! Но… уже по данной версии событий, — чуть помолчав, добавил он. — Без Кременецкого. Без того, что ему предстояло сделать. Вот и узнаем: что случилось там, на Луне…

— Нет, а как… он сам? — в отчаянии вырвалось у Мерционова. — Где он, что с ним?

— Вагон ищет пути, — ответил Вин Барг. — И пока нашёл… вот это. Так что давайте быстрее: запись ждать не будет…

«Да, закрутились события, — ещё подумал Кламонтов берясь за рукоятку материализатора. — Но нет: не может всё так кончиться! Должен быть выход…»

67. ОГНЕННЫЙ ГОРИЗОНТ

Скоростной поезд Львов — Шанхай отошёл от станции Верхний Баскунчак и набирал скорость. Вечерние огни города остались позади, и вскоре лишь трапеция света от соседнего купе бежала за окном по ровной поверхности мелкого, очевидно, свежевыпавшего снега. Чжоу Мин, разложив кресло в полку, давно спал — по времени его пояса была глубокая ночь. Да и здесь, у границы России и Казахстана, было далеко за полночь 30 января — это по всемирному шёл ещё последний час 29-го…

(«А граница условна, — подумал Кламонтов. — IIрocкoчат и не заметят…»)

А Герм Ферх — и сидел в кресле, вспоминая…

Когда-то, ещё не побывав за пределами Земли, он много читал (и в документальной литературе, и в фантастике) о всевозможных космических авариях — но мог ли тогда представить, что случится с ним самим и с теми, кого он знал? Там, в кратере Хла Мьинт на Луне…

(«Какое-то бирманское название, — прошептал Вин Барг. — И я его не помню…»

«Так это нужен астрономический справочник, — ответил Мерционов. — А в вагоне его нет.»

«Вот вам и легенда о людях из вагона, ищущих что-то по книгам, — вырвалось у Кламонтова. — Порой самое простое!..»)

…Но нет: тот кратер (меньше километра в диаметре, как понял Кламонтов) был назван так лишь в прошлом (для Герм Ферха) веке, по имени исследователя, открывшего его вулканическую активность. И с тех пор в самом кратере и его окрестностях несколько раз устанавливались автоматические комплексы регистрирующей аппаратуры — которая, отработав весь положенный срок и ничего не зарегистрировав, заменялись новыми… Но вот наконец 9 ноября 6140-го (или 6381-го?) года стационарный спутник связи на окололунной орбите зарегистрировал начало передачи — которая, однако, спустя несколько секунд прервалась из самого кратера, продолжаясь лишь из окрестностей. Датчики в кратере успели передать данные о стремительном росте температуры, освещённости и напряжённости электромагнитного поля — так что к моменту отказа все индикаторы зашкаливало до максимальной отметки. Однако принятое изображение не имело информационной ценности: обычный вид кратера просто вдруг озарился столь ярким светом, исходившим непонятно откуда, что фотоэлементы не выдержали, отказав вместе со всеми приборами. Впрочем, и из камер снаружи кратера одна вышла из строя — зато другая, диаметрально противоположная, зарегистрировала ослепительное сияние в районе первой камеры, как бы поднимавшееся из-за точки кратерного вала, где та находилась. И вот это сияние (эллипсоидальной форму, близкой к сферической) — будто начав переваливать пониженный участок вала, на мгновение остановилось и стало стягиваться над местом, где стояла первая камера; затем, уменьшившись в размерах, поплыло дальше над лунной поверхностью, вскоре уйдя за вал соседнего кратера — и больше не наблюдалось. Третья же и четвёртая камеры (они там были расположены в вершинах квадрата, через 100 метрических градусов одна от другой) зафиксировали лишь изменение освещённости, вызванное подъёмом из кратера загадочного светящегося тела. По съёмкам второй камеры были определены основные параметры объекта: большая ось эллипсоида первоначально — около 200 метров, малая — около 100, третья, оказавшиеся практически коллинеарной оси объектива камеры, измерена не была, но по косвенным данным оценена в 150–180 метров; в дальнейшем же, после сокращения, длины большой и малой осей составили 10 и 5 метров; скорость (как при подъёме из кратера, так и в дальнейшем полёте над поверхностью Луны) — 35 километров в час; освещённость прилегавшей местности — в 82 раза выше, чем при максимальном подъёме Солнца в небе на данной широте Луны. Однако выброс из кратера пылевых частиц (чего следовало ожидать при вулканическом извержении) — оказался крайне незначителен, а выхода газов и вовсе зарегистрировано не было…

(«Но всего в 82 раза… — усомнился Кламонтов. — Верно ли мы поняли?»

«В 82 раза ярче прямых солнечных лучей! — ответил Мерционов. — Там, без атмосферы! Неудивительно, что «полетела» вся аппаратура!»

«Но я понял не так, — уточнил Кламонтов. — А что речь об освещённости грунта…»

«Сравнивать будем потом, — прошептал Вин Барг. — Пока слушайте…»)

…Сам же Герм Ферх узнал об этом феномене на строительстве орбитальной радиообсерватории — монтаж которой как раз заканчивали. И именно из-за этого — отлёт монтажной бригады с окололунной орбиты обратно на космодром в Новокиевске был отложен на несколько часов, до 10 ноября по земному времени. (Кстати, странно: до сих пор не выработана какая-то единая, приемлемая для всех лунных поселений, система его счёта на Луне! Но это так, к слову…) И в те несколько часов после экстренного информационного выпуска — на самой Луне, и на ночной половине Земли мало кто спал: все ждали, что скажут специалисты. А специалисты проводили по всемирной компьютерной сети экстренные совещания, поднимали из банков информации архивные данные, обсуждали их, сравнивали, вызывали новые данные, снова обсуждали…

И лишь когда на Земле по всемирному наступило утро 10 ноября, было решено известить объединённую цивилизацию обеих планет: по мнению большинства физиков и планетологов — наблюдался, скорее всего, автономный долгоживущий плазмоид, подобный шаровой молнии. Причём сразу (чтобы предотвратить возможный скепсис) было сказано: подобного рода световые явления, не связанные с вулканической активностью — как движущиеся, так и неподвижные — неоднократно наблюдались в прошлом и на ночной (но видимой с Земли) стороне Луны, и даже на Марсе и Меркурии, причём в некоторых точках Луны — по нескольку раз. Поэтому даже удивительно, что данное явление оказалось практически незнакомо как землянам, так и лунным поселенцам… И ещё несколько дней во всемирных новостях звучали разные мнения специалистов по атмосферной электродинамике — излагавших разные гипотетические модели появления и дальнейшей судьбы шаровых молний в условиях разреженных атмосфер, и выбросов вулканических газов на безатмосферных планетах; и приводились те же хроники наблюдений подобных объектов в прошлом: начиная с 5419 (1178) года — один случай; и затем, по регулярным наблюдениям — с 5956 (1715) года (даты приводилась и по старому счёту, так, как значилось в документах). Оказалось, за этот период (свыше трёх столетий!) — действительно не раз наблюдались и неподвижные свечения, и кратковременные вспышки, и медленно (как в данном случае), и стремительно двигавшиеся объекты — иногда точечные, иногда похожие на пятна, яркие полосы, и даже как бы рои метеоров, окружённые световым облаком! Труднее же всего поддавались объяснению те объекты, чья скорость (по наземным телескопическим измерениям — если наблюдатели прошлых веков не ошиблись, но и не могли они все ошибаться) превышала иногда 100 километров в секунду! И как раз об этом классе объектов никаких предположений не было — что особенно удивило Герм Ферха…

(«Так и мысли не было, что… инопланетный корабль? — удивился и Мерционов. — Или речь не о том?»

«Думаю, что нет, — неуверенно ответил Кламонтов. — Корабль не стал бы сжигать аппаратуру…»

«Если на борту знали о ней, — уточнил Мерционов. — А если не знали? Хотя и я чувствую: не то. Думаете — действительно плазмоид?»

«И с шаровой молнией всё ещё не разобрались, — добавил Ареев. — По крайней мере — в разреженных средах. Ладно, пока слушаем.»)

…Ещё в полёте к Луне у Герм Ферха возникла мысль: вызваться добровольцем в экспедицию к кратеру Хла Мьинт. Хотя дело было опасным — если вспомнить о повторных наблюдениях вспышек в тех же местах Луны за одну земную ночь… Однако его товарищ по монтажной бригаде, Хай Ри (Кламонтов так и не понял полного имени: Хайруддин Ризоев?) — не раздумывая, согласился. (И он же собирался стать историком — но специализировался по истории наблюдений и исследований редких и малоизученных феноменов, в основном как раз астрономических — а тут такой случай!)…Хотя и речь шла не об установке новых приборов взамен утраченных (это никак не могли сделать на следующий земной день), а лишь о предварительной экспедиции разведочного характера, которой предстояло осмотреть и сфотографировать место события, произвести необходимые замеры, отремонтировать и включить оставшуюся аппаратуру, извлечь оригиналы кассет и лент с записями, заменить их новыми, собрать образцы грунта, а возможно — и остатки утраченных приборов, если их удастся найти. Но, по крайней мере, оба не сомневались: вопрос о такой предварительной экспедиции уже обсуждается…

…И сейчас он вспоминал: как все говорили об этом — а тем временем орбитальный планетолёт после небольшой перегрузки, вызванной корректирующими импульсами, незаметно достиг уровня лунной поверхности и стал опускаться в шахту космодрома. Чувствовалось лишь, как он с заметным толчком от непогашенной скорости коснулся дна шахты…

А затем, по сигналу окончания откачки выхлопных газов — с характерным мелодичным гулом открылся люк пассажирского отсека, и все они вышли в огромный зал, стену которого над эскалатором с надписью «выход» украшал необычный для киборгов орнамент. Основу его составляли спирали, похожие на ДНК, а в промежутках — звёзды со скруглёнными лучами, похожие на живые амебоидные клетки. («Звёзды» в геометрическом смысле — или тогда уж биологическом, если иметь в виду земных животных, именуемых «морскими звёздами». Просто в древности люди думали, что и собственно звёзды — небесные тела — имеют такую форму, воспринимая так своим зрением, вот название и укоренилось.) Нежно-зелёные тона спиралей через целую гамму почти неуловимых переходов перетекали в светло-розовые оттенки «звёзд» (хотя, присмотревшись, Герм Ферх сумел увидеть и тонкие, но при этом странным образом будто размытые, светло-жёлтые контуры отдельных элементов орнамента)…

Пройдя чуть дальше по залу, называвшемуся по-старому «пассажирским перроном» — Герм Ферх обернулся. Противоположная стена, обращённая к отлетающим (её видели те, кто спускались по эскалатору к шахтам) имела совсем иной вид. Яркие, насыщенных тонов, прямые синие и красные полосы заметно отблёскивали (несмотря на то, что с потолка лился ровный мягкий голубоватый люминесцентный свет) — но и тут были столь же плавные цветовые переходы. Ближе к центру стены полосы меняли форму, закручиваясь наподобие ветвей галактик — и при этом утончались, будто пропадая в «чёрной дыре» (такие объекты, как раньше считалось, непременно должны быть в галактических ядрах), крайние же — просто перетекали одна в другую кружевом дымчато-блестящих завихрений с чуть синеватым отливом; и вдобавок — из глубоко-чёрного центра спирали (будто ведущего в какой-то бездонный колодец, подвал Мироздания) исходили прерывистые белые линии, похожие на треки элементарных частиц. В целом же получалось: взору отлетающих представал орнамент с «космическими» мотивами, а прибывающих — с «планетными». (Хотя скорее даже «земными» — на Луне тут больше подошли бы жёлто-бурые тона.) …А вдалеке над эскалатором — уже виднелся потолок верхнего зала с красным пятиугольником, в котором яркими белыми линиями были прочерчены пятиконечные звёзды. (И тоже странно: тут, в этом сочетании, слово «звёзды» было естественно, не вызывая иных ассоциаций…)

И лишь уже поднимаясь по одному из эскалаторов в верхний зал, Герм Ферх увидел одинокую фигуру ожидавшего их нaвepxy киборга-селенита. (Так назывались те, кто родились — если уж применять придуманный биологическими людьми термин, хотя в отношении киборгов он значил совсем иное — прямо на Луне, и постоянно жили здесь, так как тела их были исходно рассчитаны на лунную гравитацию.) А ведь больше никакой корабль в это время не взлетал и не садился — селенит ждал именно их…

…Эн Лу (так сокращалось имя селенита) оказался начинающим учёным-планетологом — и сам предложил им участие в экспедиции к кратеру Хла Мьинт. И тут уж сомнений не возникло — с ходу согласились и Герм Ферх, и Хай Ри, и ещё трое таких же молодых, пребывающих в поисках своего призвания, киборгов из самого экипажа планетолёта. Хотели было отправиться и все остальные из монтажной бригады — но в дальнейшем план экспедиции, согласованный Эн Лу с Академией Наук Луны, ограничил число участников до пятерых. Ведь больше не требовалось — а риск всё же был…

…И вот они впятером отправились туда на небольшом исследовательском лунолёте — предназначенном даже не для собственно космических, а лишь суборбитальных рейсов над лунной поверхностью…

(«И те, кто только ищут своё призвание — уже водят самолёты, космические корабли, монтируют спутники! — отметил Мерционов. — А мы?»

«А мы — их история, — успел ответить Тубанов. — Со всеми отклонениями от социализма, какие знаем…»)

…12 ноября по земному времени суборбитальный планетолёт стартовал, взяв курс на кратер Хла Мьинт. Задержка примерно в земные сутки объяснялась тем, что так восход достигал данной зоны долгот — и это делало маловероятной опасность встретить новый плазмоид. Ведь никто никогда не наблюдал их в районе терминатора, тем более — пересекающими его…

(«Задержка? — уже Тубанов не удержался от комментария. — То есть вообще на весь организационный этап хватало земных суток?»

«Так нет же и этой бюрократии», — с досадой ответил Мерционов.)

…Лунолёт, стартовав со скоростью меньше первой космической для Луны, описывал над её поверхностью огромную тысячекилометровую дугу с конечной точкой в километре от кратера Хла Мьинт. В иллюминаторе менялся вид лунной поверхности. Всё резче становились глубокие чёрные тени, будто прорезая постепенно тускнеющий фон местности — «дневная» Луна сменялась «утренней» с её световыми контрастами (которые, как вспомнил — не сейчас, а тогда — Герм Ферх, почему-то ассоциировались у первых людей, увидевших её вблизи, с чем-то угрюмым и зловещим. Но что удивляться: космос не был для них столь естественной средой обитания, как для киборгов. Их восприятие, чувства, интуицию — сформировала природная среда Земли, и лишь Земли…). И тут — как раз состоялся разговор…

…— И откуда такие данные? — услышал он вопрос Эн Лу. — Это, что, действительно отмечено в летописях?

— Нет, сами оригиналы мне найти не удались, — ответил Xaй Ри. — А это всё цитаты из более поздних источников. Хотя верится с трудом, тут я согласен… Ну, вот к примеру: в течение трёх дней апреля 1547 года, по данным какой-то хроники из Германии, наблюдалось настолько сильное потемнение на солнечном диске, что днём были видны звёзды. И именно так, «в течение трёх дней»…

— 1547-го… — повторил Эн Лу. — По нынешнему счёту 5788-го… Пpocтo очень большое солнечное пятно? Хотя, если так — должны быть данные и в других хрониках того времени…

— Пока не нашёл, — признался Хай Ри. — А как тебе это: почти целый месяц, в августе-сентябре 1762 года по старому счёту, то есть 6003-го по нынешнему, в Англии двое астрономов наблюдали на фоне Солнца как бы туманность, которая окружала тёмное тело? И это тело будто бы двигалось по диску Солнца со скоростью, вдвое меньшей, чем у солнечных пятен — и наконец 7 сентября исчезло за его западным краем? И тут же прямо так и сказано: объект находился не далее 100 тысяч километров от Земли — иначе его видели бы и в Париже! Как тебе такая аргументация?

— Ближе Луны? И целый земной месяц двигался так поразительно синхронно с Солнцем? — удивился Эн Лу. — И где приведены такие данные?

— Как раз известный научно-популярный журнал нашего региона за декабрь 1983 года — то есть 6224-го. Но и в таких уважаемых изданиях иногда попадаются подобные нелепости…

(«И… было же! — удивился Кламонтов. — Ппомню эти статьи!»

«И я…», — подтвердил Мерционов.

«Хотя… в Англии ли? — вдруг усомнился Кламонтов. — Но так я понял. Вернее, так он помнит…»)

…— И вообще мистицизма и дилетантизма в изданиях тех времён встречается странно много для уровня образования, уже достигнутого тогда, — продолжал Хай Ри. — Вот ещё пример, с календарём древних майя. По некоторым источникам — у них якобы существовали настолько большие единицы измерения времени, что трудно понять их практическое значение. А получались они последовательным умножениям условного окологодичного цикла в 360 земных суток на степени числа 20, причём наибольшая такая единица, «алаутун» — составляла 64 миллиона таких условных лет, то есть около 63 миллионов реальных! И вот, казалось бы — зачем им такие единицы измерения времени?.. А потом, в другой книге, читаю: оказывается, они были позже, искусственно придуманы каким-то исследователем культуры майя! Каково?

— И это — во времена, когда уже существовали компьютерные сети? — удивился тогда Герм Фepx.

— Ну правда, не в нынешнем виде, но существовала, — подтвердил Хай Ри. — Хотя и не такая общедоступная, как теперь. И далеко не все данные были должным образом формализованы, архивированы, даже просто переведены на микрофильмы. И всё-таки… Были же какие-то библиотеки, архивы — так откуда столько странной, сомнительной и непроверенной информации? Тут и какие-то биоприродные феномены — древние ящеры, которых в определённом месте видели от случая к случаю, хотя им там и жить негде, и прокормиться нечем; и особые способности некоторых людей — что почему-то фатальным образом никак не удавалось проверить; и — теневые явления на Солнце вне всякой последовательности затмений…

(«А как же криптозоология? — вырвалось у Мерционова. — Сверхредкие виды?»

«Не забудь: это мир без Кременецкого! — напомнил Тубанов. — В этих вопросах торжествует скепсис…»)

— …Но вот подумайте: если всё это реально было, куда оно ушло сейчас? — вёл далее Хай Ри (подтверждая слова Тубанова). — Где в нынешнем столетии какие-то подобные наблюдения ящеров, несвоевременных затмений Солнца неясно чем, и тому подобное? Почему всё это — только в старые времена, когда такое не могли осмыслить с позиций современных знаний; а сейчас, когда могут — ничего этого нет? Странно…

— Нет, а если как раз и предположить такой «отрицательный плазмоид» гигантских размеров в звёздной атмосфере? — вдруг сообразил Эн Лу. — С температурой и энергией не выше — а ниже, чем в окружающей среде? Кстати, тогда уж возможно — и в земной атмосфере, над определённым местом! Хотя тут мне трудно рассуждать: я же не астрофизик…

— А я, знаете, думал было заняться и этим, — признался Хай Ри. — Но потом перевесила история. Бывает же и с нами такое: неточное и просто неверное предварительное определение способностей… И в астрофизике тоже есть свои загадки: например, вековое ослабление блеска звёзд, не являющихся в обычном смысле слова переменными…

— Как α и β Стрельца? — вспомнил Герм Ферх.

— Да, это самый характерный пример, — подтвердил Хай Ри. — Наиболее известные из таких звёзд. По данным двухтысячелетней давности — самые яркие в созвездии, а сейчас — всего 4-й величины. Причём физически между собой никак не связаны, только при виде с Земли проецируются на небесную сферу вблизи одна от другой, а блеск изменили синхронно — вот что интересно. Хотя и о каким-то особом поглощением света межзвёздной материей в этом направлении данных тоже нет…

— Верно, загадка, — согласился Эн Лу. — Но общий уровень образования… Не знаю. Если ещё лет 160 назад многие люди наблюдали в качестве тех самых «летающих тарелок» — Венеру, Юпитер, Сириус, не говоря уж о шарах-зондах, метеоритах, самолётах и искусственных спутниках…

(«Точно! Скепсис! — с горечью понял Кламонтов. — И открытого контакта нет… Но почему?»)

…А Герм Ферх — тогда впервые и задумался о тех временах. Это уже потом он пришёл к их осмыслению по-иному. Однако начало было там — в разговоре о некоторых загадках прошлого, и отношении к ним в тогдашнем обществе. Той самой эпохи, что так многое решила в будущем. Но тогда ещё не знал — что случится дальше, как и к чему он придёт потом…

…По лунолёту прошла вибрация, и стала чувствоваться лёгкая перегрузка: лунолёт шёл на снижение. За приближающимся горизонтом скрылась нечёткая линия терминатора — вблизи которой вырванные солнечными лучами из мрака детали поверхности казались висящими в чёрной пустоте. А поверхность быстро «вырастала» в иллюминаторе — и вал соседнего кратера (за который три дня назад зашел плазмоид) скрыл Хла Мьинт, едва виднелась лишь северная окраина. На освещённом низко расположенным Солнцем участке материковой поверхности — выделялись тёмные пятна оплавленного грунта, лишённые резких теней…

(А дальше… Странно, но самой посадки Кламонтов как-то не заметил — или Герм Ферх особо не вспоминал тот момент?

Он понял лишь — что затем четверо из пятерых участников экспедиции перешли в соседний отсек лунолёта, заняли места в шагоходе (вспомнился шагоход из текста Кременецкого!); потом первый пилот, остававшийся в кабине, нажатием кнопки с пульта открыл люк — а второй пилот, управляя уже шагоходом, стал выводить его через откинутую наклонной плоскостью дверь люка на поверхность Луны. Шагоход имел три пары ног, и переступал каждой по очереди, опираясь на две других — так что не ощущалось малейшей качки. Зато грохот шагов по двери люка передавался в салон — пока шагоход не сошёл с неё…)

…Герм Ферх смотрел в иллюминатор, и всё удивлялся: лунная поверхность, вдали казавшаяся светлой — быстро темнела при взгляде вниз (насколько позволял обод иллюминатора шагохода). Тени же, в отличие от освещённых деталей, были одинаково непроницаемо черны и вблизи, и вдали, под каким углом ни смотреть. К этой особенности лунного грунта почему-то было трудно привыкнуть…

Ступив передней парой ног на оплавленный участок грунта, шагоход едва не заскользил — но две другие пары, глубже войдя в грунт, удержали его. Второй пилот повернул рычаг, опуская специально установленный на шагоходе для этой экспедиции сверхпрочный бур. На пульте управления замигали индикаторы. И лишь по ним Герм Ферх определил, когда завершилось взятие образца, и бур втянулся обратно — его вибрация совсем не передавалась в салон…

Обогнув по периметру большое оплавленное пятно, шагоход двинулся дальше, оставляя справа от себя такую же тёмную полосу — след плазмоида. Впрочем, Герм Ферх сидел у левого иллюминатора — и видел этот след лишь урывками, специально привставая для этого. Зато в свой иллюминатор он различил вдалеке на гребне вала оставшиеся камеры наблюдения: одну на дальней стороне и две по бокам. С ближней стороны камеры не было…

(«А я думал: одно кольцо камер — в кратере, второе — снаружи на равнине!»— признался Кламонтов.

«И я так понял, — подтвердил Мерционов. — А они на самом валу… Разве что было и третье кольцо камер…»)

…Герм Ферх почему-то вспомнил: на Земле при близком прохождении шаровых молний — у людей с рук нередко исчезали и часы, и золотые кольца (странные, с точки зрения киборгов, украшения, но дело сейчас не в этом). И плазмоид, как видно в записи — стянулся к исчезнувшей потом камере. «Объект, аналогичный шаровой молнии», только размером больше! И шагоход — из металла, да и скелеты их, киборгов… Правда, и шагоход по массе — не кольцо, не часы, и даже не камера. Но обидно было бы так «испариться» — даже не узнав, что произошло…

(«Но не опасно ли — и на шагоходе… — начал Мерционов. — Вдруг придётся быстро взлетать?»

«Наверно, он на это рассчитан, — предположил Тубанов. — А первый пилот поднимет корабль, и состыкуются уже в небе…»)

…Шагоход приблизился к кратеру — а дальше вал понимался так круто, что… Ник Мер (кажется, так звали второго пилота) остановил его и стал надевать индивидуальный ранцевый двигатель. Герм Ферх перевёл глаза на телескопическое зрение, чтобы увидеть оставшиеся на валу камеры — но из-за неточной наводки от волнения потерял их из виду и, заново отыскивая взглядом, не увидел, как взлетел Ник Мер. Просто грунт вблизи шагохода (что успел заметить краем глаза, едва перейдя на обычный масштаб зрения) озарила красно-оранжевая вспышка, на миг поглотив все тени — но этот свет тут же погас, осталось лишь пламя выхлопа, стремительно удалявшееся в чёрное лунное небо… Здесь, в отсутствие атмосферы, привычное больше к земным условиям зрение Герм Ферха с трудом оценивало расстояния (не помогал и опыт монтажа телескопа на орбите) — и он даже удивился, когда красная искра выхлопа, казавшаяся ещё сравнительно близкой, вдруг стала сворачивать в небе, делая широкий вираж над кратером…

(«Но оставлять кабину без пилота… — с тревогой начал Мерционов. — А вдруг…»)

…— Ничего не осталось, — ответил Ник Мер по радиосвязи на безмолвный вопрос остальных. — Ни металлических, ни полимерных частей — ничего. Ну всё, теперь моё место в кабине, дальше дело за вами.

— А внутренние камеры? — спросил первый пилот из лунолёта. — Или места, где они были? Ты их видел?

— Там всё оплавлено, — ответил Ник Мер. — Я сразу осветил дно своей фарой, но там уже ничего нет…

(«Какой фарой? Ах, да! — спохватился Мерционов. — Я и забыл, что это Луна! Нет атмосферы, и луч не виден со стороны!»

«Да, он же был направлен от нас! — понял и Тубанов. — Вернее, от них…»)

…Итак, Ник Мер предварительно осмотрел дно кратера и передал со своей камеры изображение на спутник связи. А затем… Не это ли было роковой ошибкой? Они, изменив первоначальный план, решили оставить шагоход: всё равно, если что, быстро ему не взлететь; а ждать на крайний случай — можно и одному, в кабине лунолёта? Этим одним вызвался быть Ник Мер — а Уру Гил (первый пилот) решил спуститься в кратер. Остальные, как и условлено — на ранцевых двигателях отправились к камерам: Эн Лу — к дальней, через весь кратер, Хай Ри — к левой, южной, Герм Ферт — к правой, северной…

…Он выдвинул из-за панели соединённый пружинистым, в спиральной насечке, фалом блок управления, нажал кнопку старта — и лишь тут вспомнил: здесь, на Луне — пользовался этим аппаратом впервые! На Земле — да, на орбите — да, но не на Луне… Теперь надо было как-то по-новому рассчитать движения, чтобы сохранить равновесие. Странно: как не подумал раньше? Впрочем, конструкция киборгов и не столь жёстко приспособлена к гравитации конкретной планеты, как у биологических людей — но и им на выработку соответствующих рефлексов нужно время. А тут — впервые…

Но сама эта универсальная интуиция не подвела его: по пути пришлось сделать лишь один, совсем короткий, корректирующий импульс. На краю поля зрения он видел слева удаляющиеся факелы Эн Лу и Хай Ри, а внизу — отсвет фары, которой Уру Гил освещал дно кратера…

Выпущенный из руки блок управления втянулся на упругом фале в своё гнездо. Коснувшись грунта, Герм Ферх по инерции присел, и стал осторожно выпрямляться — оставшись, однако, из-за веса двигателя в чуть согнутом положении, чтобы тот не тянул его назад. (Увы, неудобство двигателя — рассчитанного на вдвое более тяжёлых биологических людей — было очевидно. «Надо бы и нам иметь двигатели по своему весу», — подумал тогда Герм Ферх — всё же выпрямляясь, сколь возможно, прежде чем, сделав ещё несколько шагов от места посадки, подойти к камере…

(Или нет? И это — некий «ещё более виртуальный», сомнительный фрагмент, чем остальные? Сама эта сцена, мысли Герм Ферха тут — особенно туманны, неотчётливы! И как представить: там, более чем за полтора века от современности — не разработан двигатель, по массе подходящий киборгам?)

…Герм Ферх подошёл к камере, достал из кармана на бедре комбинезона ключ, открыл панель на боковой стенке камеры, стал извлекать катушки с лентами… И тут…

Динамик в шлеме зазвучал тревожным голосом оператора связи:

— «Хла Мьинт», я «Центр»! Вы меня слышите? Срочно отвечайте!

— «Центр», я «Хла Мьинт», — не сразу откликнулся Ник Мер. — Слышим вас хорошо. В чём дело?

— Слушайте внимательно! К вам со стороны юго-запада стремительно движется грунтовой плазмоид! Пилоту — немедленно поднять лунолёт в небо! Всем, кто снаружи — включить двигатели и зависнуть над поверхностью на высоте не менее 30 метров! Шагоход, если в нём никого нет, оставить: всё равно не успеете! — оператор говорил торопливо, пытаясь спрогнозировать в короткие мгновения все возможные ситуации (или по виду со спутника — три выхлопа и свет фары отдельно — уже понял: снаружи четверо, и значит, шагоход пуст?)…

Герм Ферх, стремительным движением выхватив оставшуюся катушку, втолкнул её в нагрудный карман, поспешно вытягивая левой рукой блок управления… Дно кратера озарила короткая красная вспышка: Уру Гил уже поднимался. Почти тут же слева вспыхнул факел Эн Лу. Что ж, все слышали — и поняли… И сам он, быстро запустив двигатель, стал подниматься на указанные 30 метров. За кратером открывалась рассветная панорама с россыпью камней, будто висящих в чёрной пустоте. А на её фоне, заметно отставая, странно медленно поднималась красноватая искра факела Хай Ри — и вдруг этот слабый огонёк стал ещё более тускнеть и уменьшаться…

— Хай Ри, в чём дело? — встревоженно спросил Эн Лу. — Что с твоим двигателем?

— Горючее на исходе, — растерянно ответил Хай Ри. — Сам не понимаю. Иду вниз… Плазмоид ещё далеко?

Однако лишённый горючего двигатель больше не держал Хай Ри — и он стал опускаться прямо на камеру, которую не успели разрядить. А линия горизонта за кратерным валом — ещё миг назад слабо угадывавшаяся, отделяя россыпь освещённых камней от россыпи звёзд в чёрном лунном небе — вдруг вспыхнула ослепительным белым сиянием, быстро несущимся прямо на них. И на его фоне выделялся чёрный силуэт Хай Ри — чьи ноги успели коснуться металла камеры…

Решение пришло мгновенно. За доли секунды рассчитав приблизительную траекторию, Герм Ферх почти до предела вдавил в панель кнопку бокового корректирующего двигателя, одновременно убавляя импульс — и стал приближаться к Хай Ри, навстречу стремительно несущемуся фронту плазмоида. Хотя Эн Лу и Уру Гил были ближе, и долетели бы быстрее — но увы, опоздали с решением на те же доли секунды, и теперь траектории всех троих практически сходились в точке, где прямо на камере, ожидая их помощи, стоял Хай Ри…

— Давай руку! — успел крикнуть Герм Ферх (опять же на доли секунды прежде, чем сияние достигло подножия вала); и какая-то слабая вспышка на миг возникла — тут же поглощённая морем огня, в котором тонуло всё…

(«Внешняя камера! — с ужасом понял Мерционов. — Будто испарилась!»)…

…И Герм Ферх, протянув руку Хай Ри, уже в глубине сознания понимал: они не успевают уйти из опасной зоны — хотя подсознательно ещё надеялся на благополучный исход. И он даже успел нажать кнопку основного двигателя — и ощутил резкий рывок вверх прежде, чем вал кратера превратился в вал ослепительного света; и лишь в это последнее мгновение мелькнула мысль об опасности для себя и остальных (ведь до сих пор думал лишь об опасности для Хай Ри) — но тут… Даже трудно и вспомнить, и описать словами: сильнейший разряд сквозь всё тело — и мир будто исчез…

…А открыв глаза (казалось, спустя всего мгновения) — он ожидал вновь увидеть кратерный вал и огни выхлопов в небе; но вместо этого — были трое незнакомых киборгов-селенитов в бело-голубоватых хирургических комбинезонах, а за их спинами — прозрачная дверь, сквозь которую табло на стене напротив зелёным светом указывало дату: 13 ноября 6381 года, 7. 95 по земному всемирному… То есть — без сознания он был больше полутора суток? И очнулся в ремонтном центре… А остальные? Что с ними?..

Герм Ферх попробовал приподняться (полагая: его вывели из наркоза, значит, повреждённые части тела скреплены надёжно) — но почувствовал: тело плохо слушается его. Не было привычной лёгкости и точности движений — в руках, в ногах, туловище. И тут он понял: случилось что-то серьёзное…

— Я очень повреждён? — не сразу решился он спросить. Голос тоже звучал незнакомо. — Что мне заменили?

— Легче сказать, что не заменили, — ответил один из врачей (и даже не просто с тревогой и усталостью. Тут было иное: потрясение чем-то исключительным, иначе не назовёшь)…

— А… остальные? — Герм Ферх снова не узнал своего голоса. — Где они?

— В другом отделении, — ответил второй врач. — Им больше повезло… (Он явно что-то недоговаривал.) — Хотя из программы «Время» вы все и так узнаете правду…

— Но я уже готов её воспринять, — с тревогой и нетерпением ответил Герм Ферх. — Скажите всё как есть…

— Ну, что сказать, — начал третий врач. — Шагоход, камера — всё исчезло. На их месте огромная полоса оплавленного грунта. Хopoшo хоть ещё — Ник Мер вовремя поднял лунолёт, и подобрал вас всех в небе… А пока проверим, как действует… — он запнулся, — новое тело. Потом, в 8.75, программа «Время», тогда и узнаете всё…

…И он узнал: сперва увидев кадры съёмок с орбиты, а затем и камерой Уру Гила там, на месте; и услышав — что плазмоид имел размеры примерно 500 метро на 2 километра, двигался со скоростью 100 метров в секунду, и оставил за собой полосу спёкшегося грунта шириной в те же полкилометра, а достигнув кратера, обогнул его, испарил шaгoхoд и исчез со взрывом; зато — Эн Лу и Уру Гил отделались кратковременной потерей сознания, а Ник Мер подобрал их в полёте (на экране появились они сами — в нейротерапевтическом отделении того же ремонтного центра — и вид их не внушал опасений). Но потом…

…На экране появились два черепа с оплавленной кожей. У одного — ещё сохранились глаза, у другого — и глазницы зияли пустыми провалами. У первого — остались два верхних позвонка и обрывки черепномозговых нервов, другой — был проломлен прямо в месте прикрепления позвоночника, а сама дыра казалась оплавленной по краям… И Герм Ферх помнил, как содрогнулся, узнав в первом черепе себя, а во втором — Хай Ри. Всё, что осталось от них после аварии — лишь головной мозг без исполнительных органов, а у Хай Ри и мозг был повреждён… И это рискнули так и передать по телевидению — видимо, те, кто сами были в состоянии шока, ведь прежде ни с кем из киборгов не случалось подобного. И всё население обеих планет увидело — как их черепа осторожно внесли в реанимационный отсек лунолёта с медицинской эмблемой; сразу подключили к аппаратуре его, Герм Ферха — и стали искать специальным щупом в проломленном черепе Хай Ри нужные точки для подключения; но это не помогло — и по экранам аппарата предварительного поддержания жизни вместо ритмично изгибающихся кривых побежали прямые линии, что почти наверняка означало конец…

…А потом с экрана прозвучала и совсем короткая биография погибшего (Хай Ри не было и 7 лет) — с упоминанием: он успел лишь начать ряд потенциально ценных научных работ по истории исследований так называемых «сомнительных феноменов» в прошлом… Была названа и предполагаемая причина гибели: случайный пробой резервуара индивидуального ранцевого двигателя метеорной частицей — и подтверждено: лично никто не совершил никакой роковой ошибки, приведшей к трагедии, ведь опасность повторного плазмоида в данном районе была практически непрогнозируемой. Сказано было и — что операция по подключению головы Герм Ферха к новому телу велась попеременно тремя операционными бригадами 13 часов; и о его нынешнем состоянии — по формальным показателям здоровья, в целом удовлетворительном; и — что в следующем выпуске программы «Время» на экране появится он сам. (Хотя назавтра его снимали лишь издали, ни о чём не спрашивая…)

…Спустя несколько земных суток — уже достаточно освоившись с новым телом, он отправился ближайшим рейсом грузопассажирского планетолёта обратно на Землю. Его сопровождал тот третий из врачей — чьё имя сокращалось как Эр Лат. Оказалось, на Луне он работал лишь временно (проходя стажировку, или уже как квалифицированный консультант — Кламонтов не понял), и теперь возвращался на Землю, к тому же и в полёте продолжая наблюдать за состоянием Герм Ферха. И снова: был тот разговор. Эр Лат сам начал его…

…— Какая чудовищная нелепость, — сказал он тогда. — Мы, называющие себя объединённой цивилизацией Солнечной системы, казалось бы, уже достигли столького: осваиваем соседние планеты, астероиды… Вот уже начали заселять Марс, Цереру — не говоря об океанах самой Земли — а перед смертью пока бессильны. Так и не научились переводить ни личность человека в тело киборга, ни личность киборга — из старого тела в новое. Несколько неудачных попыток в уже далёком прошлом — и всё остановилось. А это же — была бы перспектива практически неограниченного срока жизни для конкретной личности…

(«Так… в данной ветви — не умеют? — Кламонтов был потрясён, казалось, даже больше, чем остальным. — И… без понятия о полевой, энергетической сущности жизни?..»

«Похоже на то», — встревоженно откликнулся Мерционов.)

…— Да, но в чём тут дело! — горестно напомнил Герм Ферх. — При таком переводе личности — очень велики потери информации. А от жизни в позапрошлом теле — останутся и вовсе неотчётливые следы, обрывки отдельных воспоминаний. И как будет чувствовать себя личность с явно «укороченной» или отрывочной памятью? Следы того, чего достиг, кем был когда-то раньше — но только следы? А новая жизнь — это уже другое… Со своим, отдельным началом…

— Но так ты говоришь сейчас, — ответил Эр Лат. — И то, странно слышать от того, кто сам взглянул в глаза смерти. Ведь прогресс цивилизации не стоит на месте. Встанут новые задачи, появятся новые цели — и тут умирать? Нет, такое бессмертие всё равно лучше смерти.

— Как будто и я не думал об этом… А — сам страх смерти у потенциально бессмертной личности? Бессмертие в зависимости от того, как конкретно она умрёт, найдут ли потом тело — или пусть только мозг…

(«Точно! — понял Кламонтов. — Не знают! Но почему?»

«Но насчёт памяти — верно, — внезапно согласился Вин Барг. — Ведь что остаётся? Следы…»

«Не такие уж смутные! — возражение, однако, вышло неуверенным. — Ведь сколько всего помним! Хотя верно: лишь самое основное…»

«И сколько поначалу об этом спорили, — вспомнил Мерционов. — Но нам важно понять: как это видится им?..»)

— …Или тогда уж иметь для каждого какую-то резервную копию, хранящуюся в безопасном месте? — продолжал Герм Ферх. — Своего рода «информационные консервы»?.. (Или — не так? Скрыло помехами!)

…— А об этом уже думал я, — признался Эр Лат. — Но вот, допустим: мы включим чью-то копию взамен погибшего оригинала. И что тогда? Проснётся та же личность — или другая? Почувствует ли тот, погибший, что он воскрес? Или это будет другой — но как бы с его памятью? И, кстати: памятью до какого момента? Ведь сами мгновения катастрофы туда записаны не будут!..

(Глубинным, запредельным дохнуло — как тогда, в виртуальной аудитории. Давние сомнения — не разрешённые поныне…)

— …А если этот второй, резервный мозг, включен по ошибке? — продолжал Эр Лат. — И опять же, что это будет: одна личность — или две, обе полагающие себя до некоторого момента кем-то одним и тем же? А нравственная сторона дела? Каково будет кому-то узнать, что он был лишь резервной копией другого? И что ещё много таких же копий лежат в анабиозе — и неизвестно даже, будут они когда-то пробуждены или нет? Вот — что делать с «не понадобившимися» копиями? Кто-то во избежание естественного старения материалов мозга перезаписан в другое тело, но прежняя копия осталась — и что делать с ней? Всё же пробудить — и пусть будет второй Герм Ферх, второй Эр Лат?..

— Да, это у людей всё просто, — согласился Герм Ферх. — Гаметы производятся в организме с избытком — и из многих тысяч свою пару находит всего одна. А тут каждая копия — уже потенциальная личность…

— Но реально и этого нет, — напомнил Эр Лат. — Не удалось же… И особенно обидно вспоминать — кто для этого рискнул собой. Пусть ему и было уже 94…

— Это — Кламонтову, — ответ Герм Ферха заставил вздрогнуть. — Тубанову — ещё не было. И Мерционову… Правда — они и решились позже, спустя годы…

— И мы так и не имеем решения этой проблемы, — согласился Эр Лат. — И даже не определились: какой конкретно проблемы, какие задачи тут можно ставить, а какие нет? Ведь речь — о жизни, смерти, личностях…

(«Да! Запутались в этом! — понял Кламонтов. — Взялись осваивать океан, Луну, астероиды — не решив этих проблем!»

«Но мы там упомянуты, — ещё тревожнее ответил Мерционов. — А Кременецкий — нет! И где же он там? Кто он… вместо этого?»

«Не знаю… Вагон не даёт ответа, — как громом поразил всех ответ Вин Бapгa. — Как будто в этой версии его… вообще нет на Земле…»

«А… где?»— Мерционов будто… мысленно сжал что-то побелевшими от напряжения руками!

«Не могу понять… — совсем уже «запредельно» откликнулся Вин Барг. — Вагон ничего о нём не находит!»

«Так… как им помочь? И Захару, и Хай Ри? — голос Мерционова чуть не сорвался на крик. — Есть хоть какой-то ответ?..»)

…Увы! Там, в будущем — мелькнула ещё лишь информация: «район кратера Хла Мьинт был признан вулканически неактивным, но плазмоидно опасным» — и вообще, решено начать по всей Луне подробнее исследование и картирование таких зон…

…А затем — момент раздумий Герм Ферха, при виде проплывающей в иллюминаторе уже близкой Земли: как теперь совместить свои планы с неосуществившимися планами Хай Ри?..

…И ещё моменты: он, уже за штурвалом грузового самолёта — в небе над Казахстаном, Монголией, Синьцзяном…

И — серая пелена…

…— И эта авария — в той ветви? — начал Вин Барг вслух. — Где… не умеют переводить личность? А сперва вспомнил её — в другой, где умеют! Или… и там — тоже? Просто… его не успели спасти?

— Нет, но… что-то об идее резервного мозга было и там, — напомнил Тубанов.

— Точно — парадокс! Вернее — не сложилось пока, в том-то и дело! — вырвалось у Мерционова. — А тут ещё… услышать такое о себе!

— Да, — согласился Вин Барг. — Вроде бы коммунистическое будущее, а… И… лично твоя неудача перезаписи в другое тело — пусть виртуальная!

— Ладно, срывы оставим «афганцам», — вдруг сказал Мерционов. — Нам надо искать выход…

— Хоть их не вспоминай сейчас, — ответил Тубанов. — Но вообще… правда: почему слабые люди оказываются в роли сильных? И что от кого хотят потом?

— А кто их знал, что они слабые? — не выдержал Мерционов. — Снаружи мускулы — в порядке, гниль внутри — не видна… А вообще — разные трагедии оставляют на людях разный отпечаток. Вот и чернобыльцы, и оставшиеся ветераны гражданской войны — совсем же не такие!

— У тех — чувство исполненного долга, — ответил Тубанов. — А тут — война, сведённая вничью…

— А у ветеранов второй мировой — разве не исполненный долг? А послушать некоторых… Хотя… о чём это мы? — спохватился Мерционов. — И до того ли нам сейчас?

— И правда! — удивился Тубанов. — Но и не зря же! Видимо, связь есть…

— Да просто всё думаем: с чего, откуда — пошла ломаться наша история? — понял Вин Барг. — И кто и как уже корректировал до нас…

— И нам ли не знать: что такое перепады истории, ложная вина, — согласился Мерционов. — А единственная гипотеза — эти две параллельные ветви ещё с первой мировой! Но и то вопрос спорный… Ведь иначе что: слабая царская Россия — против индустриального Запада? И… в колониях, оставшихся на её месте — того же сонного заплесневелого мужика прокляли бы его же потомки? А так… Да, не пожалели этих тупых и покорных судьбе… и кстати, любому возможному врагу — тоже! Чтобы спасти страну! Как и во времена петровских реформ… А как иначе, что объяснять тому, кому наплевать на всё?

— И память вагона хранит лишь такую иную версию того узла, — согласился Вин Барг. — Где до Волги дошли бы уже в первую мировую; а потом, в отсутствие мнимой «империи зла» — и прагматичному Западу уже не до Луны… Реактор опередил спутник — и так перегрызлись между собой за колонии, что в итоге и метрополии — сплошной Чернобыль… Но это уже история — вернее, несбывшаяся, уже замкнутая виртуальность. А у нас новая задача: как и чем помочь Кременецкому в 1983-м — и этим изменить мир 2140-го…

— Верно, — тяжёло вздохнул Мерционов. — А я от волнения говорю не то… Но что: никакой зацепки, подсказки, как действовать?..

Все насторожённо прислушались — но нет. «Зацепки» не было…

…— Ну, разве что… ещё запись! — вдруг сказал Вин Барг, когда молчание казалось готовым уже лопнуть, взорваться от напряжения. — Сейчас устали, опять короткий отдых — а потом снова… Через Ромбова, уже из 12-го сентября…

«Да, завертелись события! — снова подумал Кламонтов. — И что мы ещё узнаем…»

68. ОМУТ БОЛЬНЫХ ДУШ

…— Так это может быть и не шизофрения? — с надеждой (правда, уже не зная, на что именно) спросил Ромбов.

— Шизофрения… — повторил психиатр (уже другой — этому Ромбов, зная его по расследованиям некоторых предыдущих дел, доверял больше. Увы, в июле, он был в отпуске…). — Я, знаете ли, тоже много думаю: что значит этот термин…

— Ну, и…? — не выдержал паузы Ромбов.

— И пришёл к выводу: это — своего рода тайна нашей профессии, в которой мы не решаемся признаться и себе. Не обсуждаем и в своём кругу, тем более — с посторонними. Но вам я cкaжy… Понимаете, этот диагноз — как ящик, в который мы складываем самые загадочнее и трудные для понимания случаи: когда человек и явно не здоров — и не можем понять, чем болен. Отсюда и такой разброс симптоматики и характера течения болезни, как она описана в литературе.

— Да, я уже кое-что читал, — признался Ромбов. — Специально интересовался в связи с этим делом. И ничего не могу понять: как будто это не определённое заболевание — а группа совершенно разнородных! Тут — и какая-то «фебрильная кататония», и «стёртые формы», и «постепенно прогрессирующие», и «однократные приступообразные»… И — что общего?

— Верно, и даже «фебрильная кататония», — согласился психиатр. — Явно что-то эндовирусное, по типу герпеса — только течения, разумеется, более острого — а почему-то причислено сюда же…

— Ну, и почему это так? Как вам кажется?

— Я и говорю: просто нужен такой универсальный диагноз, чтобы как-то «оприходовать» и эти случаи! То есть — медицински и юридически оформить то, что мы пока не умеем объяснить! Вот этот диагноз и ставят кому попало… Человек просто необычно рассуждает, верит в то, во что не верят другие, как-то особенно интересуется этим — шизофрения. Критикует начальство на собрании, а формально придраться, чтобы уволить, не к чему — шизофрения. По религиозным убеждениям уклоняется от службы в армии — шизофрения… И кстати, вот тут обратите внимание: явная половая дискриминация! Мужская часть молодёжи — почти вся проходит через медкомиссии военкоматов, и мы просто вынуждены выявлять таких «шизофреников». А им потом — осложнения на всю жизнь…

— Точно, — печально согласился Ромбов. — А дискотечная скандалистка, которой всё равно грош цена как женщине и матери — запросто проскакивает в институт: ей-то эту комиссию проходить не надо! Но ты будь чуть странным — и всё, пожизненное клеймо! Я тоже много об этом думал…

— А нам, медработникам, тем более очевидно: мы же видим, кто приходит обследоваться! И спрашивается, почему для человека ростом на сантиметр выше карликового — «конституционный долг» рыть окопы наравне с двухметровым спортсменом? И кто решает, что так нужно — сейчас, в мирное время? И нам сразу видно: человек не выдержит, он не годен для этой «школы мужества» — которую, как кто-то считает, должно пройти большинство — но как его оформить? Освободить можно по строго утверждённому списку диагнозов! Вот и пишем такое, что иногда стыдно самим — чтобы сохранить человека для семьи и для общества! А этим «патриотам» что — им нужен солдат на два года службы, или матрос на три — и наплевать, что будет с человеком дальше: вернётся здоровым, сможет работать, учиться — или уже наш пожизненный пациент? Хотя сами же — с голоду, извините, подохнут без мирного населения… И до каких пор, в конце концов, мыслить категориями минувшей войны? Будто человек и рождается только затем, чтобы кто-то размотал его здоровье за два года! И сами они нужны не затем, чтобы сохранить мир на планете — а просто вот так отнимать у страны рабочих, студентов, колхозников…

(«Да, наша версия истории, — подумал Кламонтов. — Со всем хорошим и плохим, что было…»)

…— И нам потом разбираться с продукцией этой «школы мужества», — вздохнул Ромбов. — Или, давайте скажем прямо: с её отходами. Как эти, что вернулись из Афганистана — и решили организовать здесь что-то вроде военно-спортивной группы, как на Западе… Может, слышали: ходили в особой форме, тренировались по ночам прямо на лестницах жилого дома, жильцы, естественно, подумали — бандиты! А потом те на следствии объясняли что-то насчёт борьбы с империализмом… Хотя не все и знают, что в Афганистане не только мирная служба в стройбате, бывают самые настоящие бои — но кем же они оттуда вернулись? И главное, кому себя противопоставляют — мирному советскому народу? А то, знаете, довелось случайно увидеться с одним — так я только посмотрел ему в глаза, послушал, как рассуждает: там, мол, всё ясно, «есть свои и есть враги», а тут всё сложно, запутано, «нет порядка», сплошной обман, ложь, измена, и всё такое — и подумал: да откуда ж вы такие после 45-го года снова взялись? И признаюсь, самому стыдно было мыслей — но вот… было в нём что-то настолько не наше, не советское! Нет, Родину он защищать не будет — это точно. А оправдываться в Нюрнберге, что «выполнял приказ» — тут я его вполне представляю…

— А в самом Афганистане? — добавил психиатр. — Какие они там — и как по ним судят обо всех нас, о стране, пославшей их туда? Но этим — никто никакого диагноза не поставил. И они вернулись формально психически здоровыми… А кто-то — в общем трудоспособен, и негоден только для военной службы, но из-за диагноза, который мы вынуждены ему ставить, фактически пожизненно подозрителен! Даже вот сейчас у нас есть пациент: до призыва водил автомобиль, трактор, но тут отсрочка закончилась, призвали в танковые войска — и выяснилось, что у него клаустрофобия. Вот и разбираемся: как с этим быть, симптом чего эта клаустрофобия — чтобы и не ломать ему жизнь никаким диагнозом, и как-то обосновать, что трактором он может управлять, а танком — нет?.. И что вообще за такая «школа мужества» — если задуматься и расшифровать слова соответственно их значению? Не государственная структура, выполняющая важнейшую функцию — а какое-то воспитательное упреждение, гибрид детсада с исправительной колонией? И состоит не из тех, кому страна может довериться в трудный момент — а из какого-то сомнительного перевоспитуемого контингента? Не удивляйтесь, что я так говорю — накипело за годы работы… Хотя — только ли это? Вот например, совсем дурацкий случай: человек долго добивался зарубежной командировки в Африку, наконец добился, стал оформлять документы, пора подробно знакомить с реальной ситуаций там, куда собрался — и вдруг ему говорят: там идёт гражданская война, правительство контролирует далеко не всю территорию, иностранные специалисты, кто отправится в поездку без охраны — часто пропадают, потом их находят мёртвыми! В общем — нет того мира и единства во главе с народным правительством, как он думал. И конечно, он — в шоке: ему совсем не надо в такую страну, он туда не собирался, ему нечего там делать! Он имел в виду — другую, о которой читал в газетах! Где с помощью таких же советских специалистов, как он, мирно и успешно строится социализм… Но это — одна и та же страна! Просто в газетах, оказывается, о ней всего не прочтёшь… И он прямо в том же кабинете стал выяснять причину этого расхождения — на таких повышенных тонах, что вместо Африки угодил к нам на экспертизу. И тоже думаем: что с ним делать? Хотя вопрос, зачем создавать в прессе ложный образ той страны — собственно, и не к нему, и не к нам…

(«Уже перепады! — понял Кламонтов. — Уже парадоксы!»

«Или и мы не всё знаем про Африку», — предположил Мерционов.)

— …А тут ещё и какой момент, — продолжал психиатр. — Начни сомневаться в том, что прочёл в газетах — и как посмотрят некоторые? Есть же люди, для которых это — почти кощунство…

— И сами потом говорят, что им не дают свободно высказываться, — возмущённо ответил Ромбов. — Или на фоне недомолвок играют роль «знающих людей».

— Хотя какие недомолвки? — возразил психиатр. — Есть просто малоизвестные факты, тонкости определённой профессии, детали обстановки в далёких странах, конкретные происшествия, которые мало кто видел… Но попробуй начни свободный разговор на эти темы — им покажется, будто ты оскорбляешь святое! Вот человек неосознанно и старается мыслить «правильно». А столкнётся с фактами — и шок…

— И… формально подходит под шизофрению?

— Увы, в том-то и дело! Хотя кто виноват — если те, другие, так «зажаты» в догмах собственного мышления, что при них слова лишнего не скажи? И действительно, бывало в 30-е годы: чуть что, бежали куда-то с доносом! И сколько невинных людей из-за этого пострадало… Но тут отдельная тема…

— А как меняются, только задень их лично! — добавил Ромбов. — Например, не дай премию за брак — и сразу «догмы» уже противоположные! О такой мрази и говорить противно…

(«И как всё просто! — не удержался Мерционов. — Несколькими фразами! А пропаганда конца 80-х распиналась…»

«И распялась, не поняв элементарного, — добавил Вин Барг. — Что не социализм виноват…»

«Нельзя же обидеть «человека из народа», — успел уточнить Кламонтов. — Сказав: не с его образованием — делать такие-то выводы!..»)

…— Хотя с этой «информацией для служебного пользования», знаете, тоже! — начал психиатр. — Посмотришь иногда, что нельзя знать всем, и подумаешь: неужели на 66-м году социализма наш народ недостаточно образован, чтобы настолько не доверять ему?.. И не было бы этих недомолвок в газетных публикациях — и те же, с позволения сказать, «знающие люди» не насмехались бы, когда мы не можем что-то скачать прямо! Ну, подумайте: каких шпионов боится наше начальство, засекречивая то, за чем ни один шпион в мире охотиться не станет — потому что на Западе это никакая не тайна? А ЦРУ для себя и так знает по-своему положение дел в Африке — но зачем обманывать наших читателей? Чтобы кто-то вот так сорвался из дома — и поехал строить социализм туда, где идёт война? И кому от этого лучше?.. Или те же паранормальные феномены: пишут сколько самого разного — а где правда? Как разобраться: если и она тут — «для служебного пользования», зато по рукам ходит «самиздат» религиозного толка, распространяются слухи о «пострадавших за убеждения»? Вот — такие, как Захар Кременецкий, и делают вывод: эти чиновники ведут страну по пути «неправильного» социализма, нужна новая революция! Действительно рабоче-крестьянская, силами самых чистых и преданных делу людей… Но — где их ищут, в ком бывают готовы увидеть? Доверяются же иногда полным ничтожествам — каким-то православным юродивым, называющим себя «диссидентами», обыкновенным рвачам на производстве! А то и — людям, уже стоящим у нас на учёте. И сами попадают к нам… Да, у нас бывали такие пациенты. Ваши коллеги пересылают их нам — думая, что так, как они, просто не может рассуждать нормальный человек. А у нас, недолго думая, ставят им всем «шизофрению». И только, признаюсь, вот этот ваш случай — вернее, случай Кременецкого — заставил меня задуматься: кого же мы иногда признаём психически больными?

— Нет, а Мария Павловна… Как же… она?

— Да, тут случай совсем особый! И тоже — кое-какие мои давние сомнения… Знаете, есть такой феномен: «психическое заражение» — когда бредовые идеи и представления одного человека как бы передаются другим? И есть ещё понятие: «систематизированный бред» — когда очень сложный и последовательный комплекс таких представлений как бы имеет своим центральным стержнем одну основную идею? Но тут — сумбур бредовых представлений в общем жалкой личности отравил как минимум двоих неглупых людей! И как это возможно? Если мы, материалисты, не признаём феномен телепатии?..

(«Однако сомневается, — понял Ареев. — Хотя сомнение даётся нелегко…»

«Материалисты, — повторил Мерционов. — Будто поле и излучение — не материя!..»)

…— А просто гипноз? — предположил Ромбов. — Случайный гипноз в обычных бытовых контактах? Тем более — члены одной семьи, постоянно вместе…

— Если вы думаете, что нам, психиатрам, хорошо известно, что такое гипноз — и каковы вообще механизмы бессознательного внушения — тут вы заблуждаетесь, — немало удивил Ромбова таким признанием психиатр. — Нет, над этим нам работать и работать… А ещё — скрытые патологии у людей, которых все считают нормальными…

— Но что вы имеете в виду? — не понял Ромбов.

— To, о чём тоже думаю давно… И наверно, встречается гораздо чаще, чем мы ожидаем — но чаще всего и проходит незамеченным. Разве что — как малозначительные странности, отклонения в характере. И даже если иногда случайно всплывает, происходит эксцесс — и то скорее не этому, а другому человеку скажут, что он неадекватно среагировал. А этот — остаётся уважаемым членом общества, и продолжает тайком, исподтишка играть на нервах людей. Осознанно или неосознанно — вопрос другой… Но обратите внимание: если на работе, с сослуживцами, такие люди всё же старается держаться в определённых рамках — то в семье, особенно с детьми, наверняка не стесняются. А дети — сперва сами не всё понимают, потом — сформировавшись в обстановке родительских странностей, уже привычны к ним, но настаёт пора выходить в реальную жизнь — и опять же шок: реальность — не та, о которой он слышал, и к которой его готовили! В ней надо вести себя иначе… А в семье все формально психически здоровы — значит, кто больной? Тот же солдат или студент в свои 18?

— А я и не задумывался… до недавних пор! Но сейчас просто страшно слушать… Да, а — тот случай с пещерой?

— Вы тоже вспомнили? — переспросил психиатр. — Ну, тут хоть всё было явно, но правда: ужас… Отец на рассвете поднял детей с постели, заявил, что началась ядерная война, повёл в горы — и они целый год прожили в пещере, без связи с внешним миром, уверенные, что вокруг на тысячи километров всё заражено, а возможно — и от самой цивилизации на Земле, кроме них, никого не осталось! И если бы их случайно не нашла какая-то группа туристов… Нет, даже трудно представить, что чувствовали — целый год не зная, есть ли ещё на Земле живые люди… Куда там Лыковым с их «таёжным тупиком»! Те просто ушли от мира, который устроен не по их староверческим понятиям, а тут…

(«Вот и… участники виртуальной истории! — вновь не сдержался Мерционов. — Виртуальной трагедии — в реальной жизни!»)

…— И мне трудно представить. Даже не знаю, с чем сравнить…

— И до сих пор не отошли от шока, — добавил психиатр. — Всё ещё у нас… А к тому же проблема: старшему уже 17…

— И в военкомате нашлось быдло, способное прицепиться с «конституционным долгом»? — понял Ромбов. — Как будто мало — пережить такое!

— Ну, вот! И такой случай не предусмотрен никакими законами: человек — жертва чужой патологии… И как оправдаться потом? К 18 годам — или извольте быть здоровым и идти «служить», или — диагноз, который закроет многие пути в жизни… Но это хоть явный, раскрывшийся случай, — повторил психиатр. — А сколько их, пусть менее ужасных — вообще остаются нераспознанными? И в итоге — странные судьбы, сломанные как бы сами собой, по непонятной причине? Причина-то — остаётся на уровне личной или семейной тайны, которую, возможно, никто до конца не осознал! И мы узнаём лишь чисто случайно, из обмолвок в разговоре…

— Так, может… какие-то конкретные примеры? Не поделитесь со мной, раз уж начали?

— К чему я и хотел подойти… Например: ребёнку «под большим секретом» доверяют, что он — дальний потомок такой-то царской династии, возможно, даже с реальным правом на престол. Или ещё вариант: будто некий мудрец или пророк поведал родителям, что к 20 или 30 годам в нём раскроется его «подлинная природа» — гнома эльфа, инопланетянина!.. Хотя и тут не всё просто: ведь если, что он с 20 лет является эльфом, вряд ли кто сможет доказать — то дальнее родство с каким-то халифом или эмиром вполне возможно! Есть же у них потомки в современном мире — возможно, и по линиям, не всегда известным историкам…

(«Но и тех находят, когда надо!»— Кламонтов вспомнил историю Лартаяу.)

— …И вот человек верит, что у него особая миссия, и ждёт её осуществления. Не поступает институт, не устраивается на работу: зачем, если в 20-й день рождения за ним придут, чтобы возвести на трон, забрать на Марс, в подземный город эльфов, или ещё куда-то? Но наступает назначенная дата — и ничего. А годы ушли… Но обратите внимание: родители сами — с дипломами, с положением в обществе, и формально безо всяких сомнений по нашей линии; а сын или дочь — с диагнозом «шизофрения» и самоощущением несостоявшегося эльфа! И кто такому человеку поверит: у него же бред!..

(«А помните случаи, что я рассказывал? — вспомнил Тубанов. — Ну, те, с пророчествами? А вдруг — не ошибки? Злой умысел?»)

— …Вот мы, грешным делом, и не верим, — продолжал психиатр. — Но тут уж, после этого случая, я задумался: что вообще взрослые позволяют себе с детьми — и верно ли мы это потом диагностируем? И чувствую, что прихожу к поистине страшным выводам…

— И каким же? — встревожился Ромбов.

— О том, кто и как порой формирует личность другого человека! Вернее, кому это бывает дозволено, казалось бы, по его естественному праву, и как он этим пользуется — а общество принимает как должное! И может быть в самом разном виде… Например — и эти навязывания детям непременно родительской профессии; или наоборот — маниакальное стремление толкнуть на путь, который не смогли пройти сами, когда это явно вопреки их задаткам; и — все эти разговоры, как молодёжь «не уважает старших»; или — как их самих, старших, притесняют на работе, какие там недостатки, нарушения… А если и о политике — так тоже, в каком плане… И обратите внимание: дети, как правило, не могут указать источник подобных представлений, не осознают его для себя! Они просто с этим выросли, на этим воспитывались… А потом — как гром с ясного неба: один школьник, 12-ти лет, планирует — ни больше ни меньше — убийство директора завода, где работает его отец; другой — посылает в местную пионерскую газету письмо с предложением, как предотвратить захват Индией Сибири; третий — уже в 17, где-то работая после школы, подаёт на сотрудников докладную, что они злонамеренно занижают какие-то показатели с выгодой для себя — и сразу попадает к нам…

— Захват Индией Сибири? — удивился Ромбов. — Да, с чем вам приходится иметь дело!

— А что вы хотите — если в семье ведутся такие разговоры? Хотя, как дошло до географической карты — так он, оказывается, и не представлял, где Индия, а где Сибирь! Думал, Казахстан — это и есть Сибирь, a остальные среднеазиатские республики — Индия… Но дома-то постоянно слышал: в Индии — большая плотность населения, мало свободной земли, а в Сибири такие неосвоенные просторы — и дальше додумайте сами!. Так же, как тот, первый, про нарушения на заводе — директор которого стал казаться ему чудовищем; и тот третий — голословное брюзжание пожилых сотрудников про эти заниженные показатели! Но те сами не пошли в ОБХСС — им безразлично, «отвели душу» и всё… А он, семнадцатилетний — поверил, доложил начальству, бросились проверять — а доказательств никаких!.. И взрослые сами же потом возмущаются: «Ну и дети, при них сказать ничего нельзя»… А что «сказать»-то? Они хоть соображают, что говорят, и как должны понять дети? Причём какие: не те, что курят в школьном туалете и списывают чужие домашние задания — а те, что могут и собой рискнуть, но не смириться со злом и несправедливостью! А им фактически даётся наводка — что существуют такие-то каналы воровства, утечки опасных отходов, невинные люди страдают за правду, готовится военная агрессия…

— А я обратил внимание: что можно услышать на вокзалах, в поездах, да и здесь от приезжих… — признался Ромбов. — В общем, от тех, кто наверняка не рассчитывает встретить вас потом… Что в Тернополе каждый седьмой студент — фашист, во Львове — среди бела дня стреляют на улицах, в Средней Азии у партийных руководителей — гаремы и плантации, как где-то в колониях…

— Тоже верно замечено, — подтвердил психиатр. — И проверить не можешь, а в память западает. Особенно детскую…

— А какие ужасы рассказывают и про нас, следователей, и про вас, психиатров? — добавил Ромбов. — Как только поймут, что ни наших, ни ваших коллег рядом нет…

— Ну, один-то, было, в моём присутствии промахнулся, — признался психиатр. — Не понял, где я работаю — и начал представляться хроническим пациентом психбольниц, пострадавшим, видите ли, за веру… Но что с ним сделалось — когда я наконец не выдержал и сказал, что за 18 лет работы ни разу не наблюдал тех средневековых пыток, о которых он говорил! И чтобы сотрудники в рабочее время использовали пациентов в качестве коллективного гарема — тоже! В общем, скандал был на весь вагон… Хотя обычно они как-то сразу чувствуют, что никто из присутствующих не служил на атомоходе, не лежал в психбольнице, не работал в секретном учреждении — и начинают играть соответствующую роль. Да, вот вам — ещё загадка психиатрии…

— И распространённое же явление, — ответил Ромбов. — А я раньше не очень задумывался…

— И как объяснить? Просто подлинная биография неинтересна, сам по себе — ничего особенного, а тут можно сыграть кого-то значительного? Перед теми, кто всё равно что-то не поймёт, не поверит, не переспросит? Но патологией само по себе не считается: так, мелкая, невинная ложь…

— А эти душераздирающие судебные очерки в газетах? — вспомнил Ромбов. — Особенно как раз молодёжных… Я замечал: где-то неделе потом отходишь от шока! Думаешь: как такое могло случиться в нашей, советской действительности? Тем более: бывало бы — знал бы по работе…

— Точно, — согласился психиатр. — А через два-три месяца, мелким шрифтом, в углу: факты не подтвердились. Когда читатель уже забыл ту статью, он под впечатлением другой такой же…

— И как всякий раз подобраны факты: одна сторона только хорошая, другая только плохая! Одна достойна только сочувствия, другая — только ненависти! Удар по эмоциям, как говорится, ниже пояса — и только потом уже, спокойно и не раз всё перечитав, задумаешься: так ли поведут себя люди в реальной жизни, если всё изложенное — правда? И чувствуешь, что — не так! Но это потом… А сразу — просто боишься взять в руки эту газетную страницу! Ведь что пишут: как у нас — не на Западе — чуть ли не пытают подследственных, которые вовсе ни при чём; признают нормальных детей умственно отсталыми; родителей безо всякий вины лишают родительских прав; посреди зимы выселяют семьи из ведомственных квартир; кто-то, струсив, бросает кого-то в беде, а потом уходит от ответственности…

(«И тоже «наша» версия, — вспомнил Кламонтов. — В ней и такое было. Помню эти статьи…»

«Но он по работе не сталкивался, — добавил Мерционов. — Хотя так ли всё просто?»)

— …А потом, как вы и говорите — в углу, мелким шрифтом: на самом деле родительских прав лишён алкоголик; тот, кто «сбежал, бросив товарища» — сам был ранен; а у «бездомного страдальца» есть ещё одна семья, в государственной квартире, — продолжал Ромбов. — Но это мелким шрифтом и гораздо позже — а до тех пор… Знаете, бывает даже: кто-то, прочтя такое, решает сам взяться за дело и дойти до правды — как бы в роли добровольного адвоката человека, которого раньше не знал? И даже, когда я только начинал работать, был случай: пришёл такой читатель, и не то что попросил — потребовал встречи с подозреваемым по одному делу, которого в газете представили в самых сочувственных тонах! Куда нам деваться: вывели ему татуированного уголовника, единственного подозреваемого по данному делу… И тоже шок: он ожидал увидеть человека интеллигентного, вроде себя — а где мы возьмём такого, как описан в газете, если там факты его биографии вставлены в психологическую характеристику кого-то совсем другого? И этот «гибрид» — выдумка корреспондента, его просто нет в природе? Но это ещё что… Страшнее — когда в угоду такой выдумке на всю страну оболган реальный человек. Который, может быть, и сбежал с места какой-то драки — но какое у кого право решать, что он обязан там погибнуть? Или пусть — отсудил у родственника наследство, сдал его в дом престарелых… А сам корреспондент пробовал годами ухаживать за психически больным — чтобы потом обвинять другого, что тот не выдержал? Но как они «заводят» читателя: кругом ложь, обман, предательство, несправедливость, директоpa воруют, а судят вахтёров, выпускники вузов не едут «по распределению», и тому подобное…

— А такой Захар Кременецкий читает, и думает, что рассчитано на его уровень, — согласился психиатр. — Опубликовано-то для миллионов читателей! Хотя — зачем опубликовано, чтобы что доказать? Или возьмите те же фильмы, где в самой невинной ситуации вдруг, ни с того ни с сего — оскорбление, мордобой, разбирательство с выяснением отношений? Так и хочется спросить: чем обижен сам автор сценария или режиссёр, зачем придумывает такое? Тем более — если действительно молодёжных проблем, по всему видно, не понимает? Да, но и то верно: где ему понимать так, как понимаем мы здесь? В нашей профессии, с нашим опытом?

— Ну, вы-то больше и имеете дело с особыми проблемами, — неуверенно начал Ромбов. — И даже с особой молодёжью…

— Нет, не скажите… Тем более: где грань? И вот опять же к вопросу о скрытой патологии: что иногда родители закладывают в подсознание детей — и что, случается, провоцируют в них сами. А отсюда — скрытые комплексы, которые проявляются в самый неожиданный момент… Вот например: в школе на медосмотре один ученик из всего класса не может заставить себя снять рубашку — и знаете, почему? Когда-то уже, ничего не подозревая, вышел во двор без рубашки, а потом дома — скандал по этому поводу!..

— А это-то почему? Что тут такого?

— Да вот оказывается: они с трудом «выбились в люди», перебрались из деревни в город — а он этим их позорит! Такое представление о цивилизованности! Хотят быть «более городскими», чем сами горожане, что ли…

— И это… на 66-м году Советской власти? — ещё более удивился Ромбов. — В нашей стране? Такие дикари?

— Ну, вот! И «воспитывают» детей — в меру своего разумения и уровня культуры!.. Или ещё пример: собрались где-то в гостях вместе дети и взрослые, потом в какой-то момент взрослые вышли, остались только дети — и один почувствовал себя очень неловко. Хотя ничего плохого не происходило! Другие заметили, спросили, в чём дело — а он не может объяснить. Тут уже все всполошились, позвали взрослых: смотрите, среди нас — какой-то больной… И тоже, что оказалось: в семье ему успели наговорить такого про ситуации, когда дети остаются одни, без присмотра, что это для него — уже всё равно, как снять перед классом не только рубашку, но и трусы! А потом нам объясняют: хотелось, чтобы он «не связался с плохой компанией», «хорошо себя вёл», и всё такое… Или ещё варианты детских «пороков и прегрешений»: откуда он такой, что хочет учиться на программиста, работать с компьютером — если родители в свои 17 лет уже были трактористами в колхозе; или — почему всё возится с радиосхемами, увлёкся фотографией: не иначе как опять же назло родителям, которые с трудом заработали деньги, чтобы набить квартиру дорогой полировкой?.. То есть, что получается: выбирай между семьёй и призванием? Любимое дело — преступление перед старшими, которые о тебе заботятся? А то и, страшно сказать — перед сaмoй моралью общества, памятью павших на войне? Да, есть такие — не гнушаются спекулировать и на этом! И уже тут, у нас, как дойдёт до дела — чуть не колотя себя кулаками в грудь, начинают доказывать: да мы воевали ради них, голодали ради них, мы дали им всё, что можно — и вот их благодарность!.. Или так: знаете, как трудно работать, трудно добиться этой квартиры, дачи, заработать на автомобиль — а они ничего не понимают?.. И приходится долго, тщательно, обходными путями выяснять: а что они вам сделали плохого, чем вас позорят? Разве программист — это что-то антисоветское, или равнозначное сутенёру в публичном доме? Ну, а что для вас лично верхом устремлений была профессия механизатора в колхозе — так кто вам виноват, что вы — 35-го года рождения, а он — 60-го? И просто ориентируется на то, что в порядке вещей для его поколения? Ну, то есть конкретно этот случай, как вы поняли по датам — был несколько лет назад…

— Но и у нас был подобный случай, — вспомнил Ромбов. — Только годы рождения другие: 40-й и 70-й. Toжe пoбeг из дома, едва не завершившийся трагически, на подобной почве: увлечение то ли фотографией, то ли химическими опытами — и квартира, набитая полировкой… Они, мол, только к этому возрасту смогли позволить себе роскошь — а он…

— И обратите внимание: себе — всё прощают! Не убран стол, брошена куда попало одежда, пусть мокрая, грязная — ну так что ж, они важные, ответственные лица, которые устал и на работе… Но стоит ребёнку, придя из школы, положить портфель не туда — или того хуже, капнуть на пол фотораствором: сразу раздаётся почти что нечеловеческий вопль — и кто-то несётся с тряпкой, сметая всё на своем пути! Вот сразу — моральная оценка его увлечений, и его самого как личности! Или: получил тройку — не пойдёшь туда-то и туда-то… Хотя с ними бы так, за их промахи на работе — что бы сказали? Нo то — они, старшие, у них есть права, есть человеческое достоинство! А у него — будто нет? И сам он — не наравне с людьми, он только мешает «настоящим» людям отдыхать после серьёзной и ответственной работы?

— А мы с вами ни за что не ответственны? — не выдержал Ромбов. — И у нас с вами ошибка — не ценой в человеческую судьбу? Или — тогда уж некоторым и заводить домашних животных, а не детей? Их и содержать проще…

— Возможно… Тем более, на детей у них всегда нет времени, денег, ещё чего-то — хотя заметьте, себя и в смысле денег не забывают! Что нужно им — это святое, а что детям: «можно обойтись», «дорого»… И мы знаем такие семьи: вызывающая роскошь родителей — а ребёнок лишён элементарного! Просто до садизма: вот станешь старше, заработаешь на себя — и купишь что хочешь! А у самих гардероб забит доверху — хотя реальную выгоду от этого имеет только моль… И как чувствует себя ребёнок — если в далеко не бедной семье каждую мелочь, которая другим детям достаётся запросто, должен брать с боем? Ему — нельзя то, что можно всем? И то, что имеет значение собственно в этом возрасте — и не только игрушки, например, чертёжные принадлежности, без которых ему в школе просто поставят двойку — он… сможет заработать где-то в 30 лет? А дома так и говорят: «Попросишь у кого-нибудь»! У нас, мол, в школе после войны был один букварь на твоих — и ничего, окончили… И нам потом, я уже говорил, доказывают: мы, мол, жили трудно, многого не имели, вот и детям не надо лишнего! А что они в войну жили трудно не по вине своих родителей, зато сейчас уже сами искусственно обкрадывают своих детей — им в голову не приходит! И в газетах, случается, прочтёшь о таких: вот, мол, мудрая педагогика, держат детей, в строгости, не дают «распускаться»! Хотя вот бы кого — вывести перед их коллективом на работе без штанов, и вкатить по одному месту такой «мудрой педагогики», чтобы надолго запомнилось! Дорвались до живой игрушки… А потом те — наши пациенты…

— Да, о чём мы и не задумываемся, — признался Ромбов. — Расследуем правонарушение подростка — а знаем ли, каково ему в семье? Формально — благополучной, обеспеченной всем, чем надо?

— И тут бы, знаете — прекратить молиться на всех, кто пережил войну! — вдруг жёстко заявил психиатр. — И посмотреть просто на личность — так, как это видим мы! Алкоголизм, истерия, климакс, депрессивно-бредовые идеи, проецируемые на детей… А те уже просто не выдерживают постоянного нытья, злобности, придирок старших, неспособности решить элементарные проблемы семьи — тоже ведь бывает! Но общественное мнение почему-то всегда на их стороне: они, мол, вас воспитали, воевали за вас… И что: можно теперь уродовать чью-то жизнь, отравлять детство — отыгрываясь за то, что когда-то не сложилось у самих? Да я вам ещё могу привести сколько примеров! Заставляют детей вести себя «скромно», «вежливо», «уверенно» в своём понимании — так, что над ними все смеются… Боятся малейшей самостоятельности, прячут даже от старшеклассников всё, что можно, вырывают из рук ножи, отвёртки, паяльники, банки с химическими растворами, в результате — травмы… Раз за разом перед выходом в школу — цепляются к ребёнку, что он «неряшливо одет», заставляют переодеваться, он из-за этого постоянно опаздывает, учителя тоже недовольны — и он кругом, перед всеми, виноват… В «воспитательных целях» нарочно устраивают дома беспорядок, заставляют убирать — и не доходит «взрослым» умом, что это элементарная подлость: он же и так чуть не падает от усталости, придя домой из школы… Или: собрались куда-то за город всей семьёй — а в последний момент вместо этого вдруг начинается уборка квартиры, и снова виноват ребёнок: привык, мол, жить в грязи, как свинья, и всё такое. И у него пропадает единственный в неделю выходной — которых у них, между прочим, два… А шум от телепередач — который якобы мешает, даже если телевизор выключен? Хотя в другой момент тому же человеку ответ на простой вопрос надо повторить пять раз, чтобы он услышал… А придирки к причёскам, одежде, увлечениям в музыке — да так, будто и этим оскорбляется что-то святое? А — просто уже к восприятию определённых цветов, вкусов, запахов? Не так, как у старших членов семьи — значит, «неправильно», признак порока или глупости… А — к самой внешности, голосу, движениям подростка, к тому, что от него якобы дурно пахнет? И чем кончается… Вот у нас ещё два пациента: один — чуть не опрокинул на себя кастрюлю кипятка, чтобы не казалось, будто от него пахнет мылом; другой — хотел перерезать связки, чтобы не раздражал его голос! И обоим — только в последний момент не дали совершить непоправимое…

— Но это же до чего надо довести! И как… родители — после такого?

— И тут не до всех доходит! Наоборот, даже возмущаются: как посмел? Мы для него всё делаем, а он… Как будто трудно — не унижать, не придираться к тому, что можно изменить только хирургическим путём! Или — не обвинять в симуляции: мол, не хочешь идти в школу, вот и придумал причину! А это, например — серьёзное кожное заболевание, ферментная недостаточность, порок сердца! Или… Вот, знаете: бывают совсем уж особые проблемы, которых многие не представляют. Например — не все знают, что есть люди с «зеркальным» строением организма, у которых сердце справа. А до родителей едва доходит, почему ребёнок — левша… Или ещё феномен — я сам с трудом поверил, когда узнал: нормальный, во всём здоровый подросток — но вот зачем-то… ест глину! И чего в организме не хватает, непонятно… Или другой: пускает в ванну почти кипяток — и никаких следов ожогов; и может часами ходить по раскалённому асфальту, и даже, представьте, через крапиву — и ничего! Но вот одежда его прямо душит: пот — градом, начинает задыхаться… И значит, тоже в организме что-то не как у других — но что? Как это понять? А родители — либо уговаривают их быть «как все», либо даже сами привозит к нам: повлияйте, мол, на них! А как «повлиять»? И в чём, собственно, патология? Что тут лечить, как болезнь — только потому, что родителям не нравится? Вторгнуться во внутренний мир человека, ощущение им своего тела — и вывернуть так, как угодно другому, будто тот — не такой же человек? И почему — того, а не этого, чем он хуже? Тем, что необычнее?.. А в серьёзных случаях — наоборот, говорят: не выдумывай, ничего у тебя нет! В их деревенском детстве — всё, мол, проходило само: от молитвы, заговора, а то и розги… И дети иногда лучше их понимают, что к чему — а доказать не могут! Но тут же — представьте трагический надрыв: «Он опять не убрал стол! Опять налил воду на пол!» Будто не человек, а животное, за которым «недосмотрели»!.. А как буквально стервенеют в потугах доказать, что ребёнку холодно — когда ему жарко; что он не устал — когда он устал; что «ест много сладкого» — когда сладкого ему не хватает, а каши он больше не может? Просто до них на интуитивном уровне не доходит, что он — тоже личность, индивидуальность! Это они — личности, у них есть право уставать и болеть, а такие проблемы у детей — только раздражают! И заставляют кутаться в жару, есть то, от чего тошнит: не могут, видите ли, понять, что ребёнок чувствует это иначе! Или один из детей в семье — иначе, чем другой…Один — наш пациент, и в другом видят больного, суют таблетки вместо того, чтобы элементарно выслушать, как нормального здорового ребёнка; а потом жалуются нам — на того, здорового — что он «неуправляем»: дескать, примите меры! Вот только — к кому их принимать?.. Или: у одного аллергии на сладкое — и другому не покупают, из принципа: чтобы один не пользовался тем, чего не может себе позволить другой, хотя тому оно необходимо! Наконец он проговорился на медосмотре, их отца, ничего не подозревая, вызвали в школу, спросили: как бы он посмотрел, если ему запретить то, в чём он нуждается, из-за чужих проблем с этим — а он прямо там полез в драку: его, мол, «сексуально оскорбили»! Хотя конкретно этого никто в мыслях не имел… И тут уж — насчёт диагноза «шизофрения» и лишения родительских прав, думаю, сомнений быть не может… А как сами родители явились к нам «сдавать» сына: так и сказали — «сдавать»? И это — пылая таким гневом, будто он какой-то предатель! И привезли ещё второго — со следами побоев, чтобы, мы тут увидели и согласились с ними! А оказалось: как раз у того — хроническая депрессия, он просыпается, кричит по ночам; и этот уже просто измучен постоянным недосыпанием, вот и не выдержал! Но в семье за всё отвечают родители — значит, сон важен им! И в школе ничего не желали понимать: не выспался — твоё дело…

— Хоть про школу лишний раз не надо, — не выдержал Ромбов. — Это же, собственно, их работа: не понимать ничьих проблем и быть всегда правыми! Монумент непогрешимой правоты над детской усталостью и отчаянием… Спустя годы потом вспоминаешь с ужасом…

— Да, как и те же семьи, где только включил телевизор или приёмник, увлёкся передачей — и тут же надрывный вопль: «Выключи!» Мешает, видите ли… А что тoму и в 30 лет это «Выключи!» потом снится в кошмарах — кто-нибудь думает? У нас был такой пациент… Или — старших детей используют как бесплатных санитаров, прислугу по уходу за младшими, или за больным взрослым, так что для них вуз или даже армия — прежде всего возможность вырваться из домашнего ада? Это же — подросток постоянно имеет дело с мочой, калом, кровью, патологией поведения на сексуальной почве! Но вся жизнь семьи крутится вокруг того: он бедный и несчастный, а ты здоровый, чего тебе надо? А какой он здоровый — после этого? И пресса — опять же на их стороне! Постоянно читаешь: нас, мол, в семье было десять, родители за нас ничего не делали, всё — сами… Нo что это: норма или патология? И не сами ли старшие должны подумать, сколько детей им по силам? А потом жалуются: дети разъехались, забыли их, не помогают материально… Хотя, наверно, во что превратили их детство — такой достойны и старости? Чтобы никого рядом, всё — сами? Так что вот вам и эта «народная мудрость», и газетная мораль — с позиций психиатрии. Включая и все эти тайные приёмчики, чтобы выправись «неправильное» поведение детей… Хотя бывает, и ненароком говорят такое: считается, ребёнок станет старше — и всё выветрится. Ну, знаете: фруктовая косточка, съев которую, через день умрёшь; иголка, которая по венам дойдёт до сердца; милиционер или дворник с мешком — забирает непослушных детей… А если — не выветрится? Если внушение окажется сильнее, чем того ожидали? И образ этой косточки или иголки — будет преследовать и в 15 лет, и в 20, и дальше? А образ «человека с мешком» — на кого проецируется? Это что же получается: как бы вы, или как бы я? Сотрудник организации, работающей с «неправильными» детьми — который хватает и тащит в мешке кого и куда попало? Какой у ребёнка складывается образ общества, государства — где такое возможно? И ради чего: чтобы в конкретном случае добиться послушания?

— И я как-то не думал, — признался Ромбов. — Казалось, к 15 годам такое уж точно выветривается…

— И мне, признаюсь — пришло на ум только что, буквально в эту минуту. Хотел сказать в общем о другом…

— И о чём же? — с опасением переспросил Ромбов. — Какие ещё тайны? Неужели… этого мало?

— Да вот ещё сомнение, которым тоже не очень поделишься в наших психиатрических кругах: само происхождение некоторых идей при таких патологиях! А то, когда просто неприметная личность выдаёт себя за значительную — казалось бы, понятно: больное самолюбие. Тем более — если личность — незрелая, и больше по чужим примерам копирует стиль поведения, чем мыслит как настоящий «ответственный работник»… Мы же тут наблюдаем вашего подследственного по данному делу, видим, что собой представляет. Его «потолок» — сыграть «сильную личность» в кругу семьи, выше он не прыгнет. Хотя как при этом окончил вуз, дошёл до диплома инженера — тоже вопрос… Но вот — откуда идеи кaкoй-тo избранности, особой миссии, и даже якобы память о встречах с мудрецами, пророками и инопланетными пришельцами, предсказавшими будущее детей? И — сама такая фанатичная убеждённость в этом? А современная психиатрия стоит на том, что это в любом случае — продукт собственного больного мозга, и только… Но как подсознание человека могло «выдать» в сознание то, что ему даже подсознательно не свойственно? То, чего он наверняка не видел, не слышал, не читал, не представлял себе? И вдруг — знает подробности легенд об эльфах, какие не встретишь в литературе; цитирует Библию, ни разу не держав её в руках; рассказывает: ему являются боги, пророки, ангелы — и требуют делать то-то и то-то! Вот как понимать такое?

— Но всё равно должно быть материалистическое объяснение, — уверенно ответил Ромбов.

— Нет, в этом я не сомневаюсь — но сами факты! Хотя и мы всё проверить не можем: вдруг человек всё же мельком видел страницу из Библии, читал какие-то легенды, а потом забыл? Но нет — тут меняется сама личность. Появляется какая-то особая высокомерная презрительность, или злобная нетерпимость: будто они узнали что-то, в сравнении с чем весь наш мир и наша жизнь уже ничего не стоит; или — просто не могут противостоять какому-то «внутреннему голосу», вот и идут напролом, исполняя всё, что тот диктует! А это — и те же подлые игры с ничего не подозревающими детьми; и те же абсурдные «стереотипные действия»: больной бегает по дому, хлопает дверьми, носит с места на место какие-то вещи, что-то портит, жжёт, режет, бросает из окна — а на сопротивление реагирует агрессивно! И с его слов получается: будто это он чуть ли не священнодействует — а того, кто мешает, ждёт кара! И они вправду убеждены: будто их ведёт что-то высшее — a весь мир погряз в грехах, и это так надо делать для его спасения! Ну, или спасения конкретных личностей — например, тех же детей, которым фактически просто ломают жизнь… И каково детям потом узнавать: те, кого школа, пресса, общественная мысль рекомендовали слушаться и уважать — на самом деле марионетки своего «внутреннего голоса»! Но сам-то голос — откуда? Если они чувствуют, что не могут чему-то сопротивляться? Неужели это — своё подсознание берёт над ними такую власть?..

(«Уже тогда было», — успел прошептать Вин Барг.)

…— Даже не знаю, что сказать, — смущённо признался Ромбов. — И проходил же у нас. такой по одному делу: пытался организовать в сомнительных целях группу детей под видом церковного обучения… И я, признаюсь, не выдержал, и сказал вот так прямо в лоб: не для того освободили и отстроили заново страну после двух таких войн — чтобы теперь ты, наглый подонок, носился по домам малограмотных людей и призывал ждать сокрушения мира! У него же всё к тому и сводилось…

(«Тот «иеромонах»! — удивился Вин Барг. — Мелькнул в памяти Ромбова! Надо же…»)

…— И у нас в группе, когда я учился, был такой студент, — подтвердил психиатр. — Тоже всё распространялся, что без божественной воли ничто в мире не совершается. И я не выдержал, и спросил: кто же тогда учатся здесь с нами под видом тебя? Кто стипендию получает? Ну, если тебя как такового нет, ты — никто, пустое место, марионетка? А он сразу в драку… И тоже диагноз — шизофрения. И в этом случае — тоже не усомнишься. Я имею в виду, в самом диагнозе…. Но — суть явления, его причина? Вот что я никак не могу понять…

— А за паранормальное, за телепатию — что, совсем никаких данных? — уже осторожно переспросил Ромбов. — А то сколько читаю, и тоже не пойму…

— Ничего такого, чтобы — уверенно, убедительно, — ответил психиатр. — А были бы — так сами понимаете, какие отсюда выводы, сколько и чего надо пересматривать. Что же, получилось бы: где-то всё-таки есть этот рай и ад; и кто-то может запросто влезть в моё или ваше сознание; или делать самые настоящие чудеса — которых мы не наблюдаем? Вот я и говорю: загадка! Которую мы пока что материалистически не разрешили…

(«Но какие стереотипы! — не удержался Вин Барг. — Даже у психиатров! «Чудес» он не видит!»)

— … Что ими овладевает, подчиняет их себе, где оно в них находится — понять не можем: «патологический очаг стойкого возбуждения», и всё. А как и почему он возник? И почему — именно в такой форме, почему непременно — этот круг идей? Почему их мучают идеи греховности всего мира; что заставляет так вульгарно и полуграмотно толковать мифологии; откуда — это мелочное служение чему-то в виде самых нелепых поступков со столь же нелепыми обоснованиями, но с такой убеждённостью, что говорю же, готовы идти напролом через судьбы людей, а понадобится — и по трупам? И в чём, кстати, разница с той же «религиозностью» — свободой которой так обеспокоены на Западе? Там ведь тоже: что-то жгут, выливают, нелепыми ритуалами демонстрируют покорность непонятно кому — и где грань между нормой и патологией? Где — ещё целесообразное действие, а где — уже абсурд?..

(«83-й год, — вспомнил Кламонтов. — Так тогда это знали…»

«Но он же и насмотрелся…», — ответил Вин Барг.)

— … А если б и был кто-то реальный, кому всё это нужно, — продолжал психиатр, — то сразу вопрос: какой он тогда? И зачем ему так унижать человека? Зачем изводить его чувством вины каких-то мировых масштабов? Зачем заставлять бежать к форточке и что-то туда бросать? Что за «высшее существо» таким образом доказывает, что оно — высшее? Но всё это, я повторяю — абстракция, условность. Реально есть — только симптомы, о которых я говорил: чувство какой-то греховности, обязанности, зависимости, необходимости совершать такие-то действия, что-то проповедовать, влиять на поведение других… А конкретно ваш случай… то есть случай Кременецкого… Нет, знаете: он больше похож на другое. Видите, как далеко я отвлёкся…

— И на что он похож? — Ромбов не выдержал долгой паузы.

— Да тоже был случай: семья, где все восхищались суждениями отца по разным вопросам, а сына так же откровенно высмеивали, что бы ни сказал: куда тебе до него!.. А ему тоже 15 — но на уровне этого возраста он ни о чём в семье говорить не может! Сразу одёргивают, обрывают — в общем, должен чувствовать себя дураком… И только после попытки самоубийства — обратились к нам: он, видите ли, «неправильно реагирует на справедливые замечания»! И знаете, что оказалось? Это в его глазах так хотели поддержать авторитет отца, а тот — явный олигофрен, проще говоря, дебил! Но там им все восхищались — и он считал себя гением! И тоже, кстати — дословно повторял цитаты из западных радиопередач, которые не очень понимал: как богато они жили бы там, на Западе; сколько он, «ценный специалист», да ещё аристократического происхождения, мог там «зарабатывать»; как унаследовал бы завод или фабрику… Хотя реально такого происхождения нет и в помине: вся известная родословная — мелкие служащие! И сын вполне резонно спрашивал: откуда знаете, что именно вы жили бы там богато — миллионеров-то гораздо меньше, чем безработных? А ему в ответ — да ещё с такой загадочной улыбкой: ты, мол, ничего не понимаешь в экономике и политике! Хотя — всё это понимал лучше их!.. Или даже, когда начинал возмущаться таким отношением к себе: посмотри, как ты себя держишь, как разговариваешь! Чтобы чувствовал себя уже полным интеллектуальным и моральным уродом — который не умеет вести себя в обществе, и элементарно сдерживать эмоции!.. Что делать, пришлось открыть ему тайну: всё это — затем, чтобы поддержать авторитет дебила. И вот это, знаете, простить он уже не смог. Только закончил школу — сразу куда-то уехал. Нет, не в армию — туда не взяли по состоянию здоровья. И уже шесть или семь лет не даёт о себе знать…

— И как вы со всем этим работаете… — вырвалось у Ромбова.

— Кому-то приходится, раз оно существует… Да, но что же я не спрашиваю, — спохватился психиатр, — а как с этим делом? Что, совсем никаких следов?

— Были два ложных следа, — печально вздохнул Ромбов. — В Ровно и в Киеве. И оба не подтвердились. Один случай совсем уж загадочный: будто был чей-то труп, но бесследно исчез — и никаких улик, даже пятен крови. А в Киеве — это просто другой человек, похожий, с потерей памяти. Мария Павловна его не опознала… Да, кстати: она опять приезжает, чтобы встретиться именно со мной…

— Значит, она вам доверяет, и хочет рассказать что-то новое. Потому вы, собственно, и пришли посоветоваться, — понял психиатр.

— Да, и потому тоже. Но не только… Уж очень это дело затронуло меня лично. И не знаю, на что надеяться — спустя столько времени…

— И жаль будет, если вы его не найдёте… И вообще, как подумать: кого теряем — из-за ничтожных, никчёмных взрослых! И от кого должны зависеть и больные, и одарённые, и рано развившиеся дети… И что с того — если те воевали, или пережили войну в своём детстве, или достигли каких-то там должностей…

…— Обрыв, — возвестил Вин Барг, едва кабинет, где Ромбов беседовал с психиатром, скрыла серая мгла. — Но почему?

— Ушло напряжение эмоций, — понял Мерционов. — Так как сам разговор прервался. Их кто-то отвлёк, я успел заметить…

— А такие записи только и возможны — из узловых точек с достаточным напряжением энергий, — сказал Вин Барг. — Вот о чём мы раньше не думали. Хотя… Подождите, опять…

«…Да, так и есть… — думал уже Ромбов, наедине с собой. (Где-то, по пути, в городе?) — Всюду вылезают на правильных словах, и им же — ничем не оправданные льготы. И в вуз ниже проходной балл, или вовсе вне конкурса — только за то, что из деревни, или отслужил армию; и в комсомол, партию — пролезут на «происхождении»… Верно же заметил Кременецкий: планы приёма, «процент из рабочих», «процент из крестьян»! А интеллигенция — что, низшее сословие: ждёт, пока выполнят план по высшим?.. Или вот факт, сам недавно узнал: товары молодёжного ассортимента — по особым спискам, в ветеранском магазине! Тут-то, получается, кто кого хуже: внук покойного ветерана — внука здравствующего? Тому «положено», этому — нет? Будто мало, что воевали, что победили в такой войне — зачем позорить себя нелепыми привилегиями? И вообще… Кто не рабочего и не крестьянского происхождения, или — «родственники за границей», или — «были на оккупированной территории», или сам там родился — чем он хуже? Заполняя анкету, будто чувствуешь осуждающий взгляд, а ответить нечего! Но разве это правильно?.. Разве социализм строился не для всех?.. И что сделаешь: как изменишь своё происхождение, или факт наличия «родственников за границей», с которыми и связи нет?.. А кто-то без проблем «отслужил», заработал стаж где попало — и пролез на тройках, хотя чем он лучше как специалист при своём случайном стаже? Но он — уже рабочий или колхозник; а ты, горожанин сразу после школы — абитуриент третьего сорта? Повезло ещё: был низкий конкурс, поступил… А разобраться: кто же эти ненормальные родители, от которых бегут дети? Вот эти «правильные» и привилегированные, у кого анкета в порядке? И — нагадив тебе в душу, тут же сошлются на войну, голод: ты, мол, не видел настоящего горя, трудностей?..»

(«А с ним самим — тоже что-то было!»— вспомнил Мерционов.)

«…И где же эта мера «настоящего горя» — когда наконец поймут, а не станут попрекать тем, что воевали и голодали, а ты пользуешься тем, чего не заработал? — продолжал думать Ромбов. — Школьник в 16 лет — «ничего не заработал», студент пятого курса в 22 — «ничего не заработал»! Ходи в нахлебниках, дармоедах — до каких лет!.. И жить с психически больным, зависеть от него — ещё не гope? Без права распорядиться своей жизнью, толочь, как воду в ступе, нескончаемую школьную программу — ещё не горе? Падать от усталости, терять здоровье, когда старшим и тут кажется, что на тебе пахать можно — ещё не горе… А кто, не обременённый школьной нагрузкой, в том же возрасте, видите ли, пас гусей и колол дрова — уже святое мученичество?.. И они «имеют право» жить в городе, поступить в вуз? Облепили всё очередями, льготами, как навозные мухи… А ктo-то должен брать жизненный старт как из канавы — и ничто ничем не компенсируется: «не заслужил»! И что должен у них «заслужить» такой Захар Кременецкий? Кому что задолжал, в чём перед кем виноват? Но — не пробьёшься… Всюду эти воевавшие, голодавшие, выбравшиеся из деревни — и никто не поймёт особых случаев и проблем! Будто таких людей вовсе нет, или это — не наши, не советские граждане… Конкурируй с теми, кому всё равно куда проступать… и потом, уже работая, всё равно ты — никто! «Ты не воевал»! Ты не из того поколения… И — до каких пор фактически патология, выпавшая конкретному поколению, будет возводиться в норму; а то, что нормально в мирной жизни — раздражать? И всё новые поколения будут слышать: вы «не знали горя», недостаточно несчастны, вообще «не такие, как надо»? Будто… не для тех же поколений строился социализм, будто он — монополия старших!..»

(«А даётся ему с трудом, — сказал Мерционов. — Психологический барьер. Хотя всё верно!»)

«…Ну вот, а когда дети пытаются вступиться за себя — железобетонной стеной встаёт Закон! Отчаявшийся подросток — видите ли, «нарушитель порядка»! И мы должны — либо вернуть его в ту же семью, либо поместить в детдом, либо… Но почему так? И… где Закон был раньше? Почему он — на стороне человека с гнилым нутром, что на работе говорит правильные слова, а дома настраивает детей против того же?..»

(«Да, почти крамольная мысль в то время, — согласился и Вин Барг. — Сам от себя не ожидал…»)

«…И как детям защитить себя? Куда обращаться — так страшно дезориентированному в жизни? Кто, где поймёт? Вот эти «воевавшие и голодавшие»; или эти из Афганистана — что сразу в истерику, едва окажется: мир не поделён на чёрное и белое, своих и врагов? Да, как у них всё просто: не свой — значит, враг! А «враг» этот — запутавшийся школьник! И он, может быть, реально — куда больший патриот, чем эти «выходцы в люди», кому неважно, в какой вуз идти, и потом наплевать на всё: на людей, на работу! И сами же, чуть что — «разочарованные в социализме», смотрят на Запад, будто там нужны… Но если это «скрытые патологии», то страшно: сколько же их тогда? А если нет — что неладно в нашем обществе, что делаем не так? Кому открываем широкую дорогу — в ущерб другим, более достойным? И откуда их столько, этих пустых душ: «ветераны», «патриоты» на публику — и фактически предатели у себя дома? Ещё уверены, что обижены, ущемлены — и так немало получив в обход других…»

(«Верно, — понял Мерционов. — Но барьеры: «человек — существо социальное», и чтобы никакой «биологии»!..»)

«…А тут — ещё грань, о которой вряд ли думаем в нашей работе! Конечно, не каждый с лёгкостью пойдёт на насилие, причинит страдание другому. Но это — если твёрдо уверен, где добро, где зло… А если нет? Уже усвоил «образ врага»: того же директора, что притесняет родителей, ворует в больших масштабах, но у него «связи»… Или — семья из-за революции что-то не унаследовала, был сослан родственник — националист или кулак… Не всегда знаешь, как относиться! А этим — долбят сознание ребёнка… Или — те же «гонения на веру», принадлежность к «высшему», «богоизбранному» сословию… Столько мирных лет, не рвутся бомбы — а им неймется! Либо — сбежать на Запад, хлопнув дверью на весь Союз, либо — тут, на месте, гадить направо и налево…»

(«Ну, он не знает, — сказал Вин Барг. — Как эта «вера» захватывает людей…»)

«…Или вопросы экологии, вооружений — когда в них малограмотны родители? «Запусками спутников испортили климат»… Тоже — образ врага, с которым надо бороться? А способы — предлагают литература, кинематограф: восстания, подполье, террористические акты! И это, с фашизма или царизма — переносят в современность, в советскую действительность!.. Было же: группа школьников всерьёз собралась выкрасть американского посла, и обменять на заключённого, принятого ими за коммуниста! А потом что оказалось бы? Суверенитет другой страны и особые права дипломатов надо уважать — так что это не подвиг, а преступление? И тот на самом деле — какого-то дурацкого экстремистского толка, не более! Есть на Западе и такого пошиба «движения протеста»… Хотя тоже, вдруг и тут в основе — эксплуатация детской доверчивости? И чего хотят такие «обиженные», «пострадавшие», «озабоченные судьбами мира» — а по сути лишь озлобленные до невменяемости: чтобы их дети становились… кем? И от чего это: от собственной ничтожности, неспособности решить какие-то проблемы? Удобнее — раздуть перед детьми своё личное до размеров мирового зла? Но вот «облегчили душу», те — в шоке… А дальше?..»

(«Нет, не готов к каким-то выводам, — понял Вин Барг. — Барьер…»)

«…А тут — ещё личная месть! Проявил способности в неожиданном направлении, да ещё в таком возрасте — и ничтожество с самомнением не могло стерпеть! Хватило ума — направить его судьбу так… Вот именно: кого — из-за кого теряем? И хотим построить лучшее общество для всех — откуда же эта мразь, нечисть? И что с ними делать? Куда девать, как воспитывать, где использовать?..»

(«И тут барьер, — повторил Вин Барг. — Хотя думает давно…»

«И пугает то, к чему он приходит», — добавил Мерционов.)

«…Но — и не чужим людям ломают жизнь! Кем же видят в перспективе — родных детей, какую судьбу им готовят? Или… как же это их надо презирать, ненавидеть? Тех, кто продолжает род, с кем — общая половина генов? Хотя… — Ромбов вздрогнул от какой-то внезапной мысли. — Половина генов…»

…— Опять обрыв, — с досадой сказал Вин Барг. — Но что-то понял… Хотя! Опять запись…

— Что-то… с биографией, — успел ответить Мерционов, прежде чем серая пелена вспыхнула новым видением…

…— Так вот о биографии я и хотела с вами поговорить, — начала Мария Павловна. — А то сама долго не хотела замечать некоторых странностей, хотя и Захар мне говорил… Вот например: когда он в 79-м году на летних каникулах какое-то время был у родителей мужа… А он, кстати, уже тогда знал с моей стороны всю родословную до пятого поколения — и попросил там тоже показать ему на кладбище могилы родственников, чтобы так же хорошо знать её со стороны отца. Но сразу обратил внимание, что не сходятся фамилии… Как-то получалось, что прабабушка — Кременецкая и не по мужу, и не по отцу — у тех фамилии другие — и он не мог понять: от кого же тогда унаследовал свою? А ему объяснили: тот, кого он принял за её отца, своего прапрадеда — на самом деле более дальний родственник; прапрадед — похоронен где-то в Житомирской области. И он подумал, что просто ошибся… Но и потом: в могиле, как он снова понял, другой прабабушки — оказалась чья-то тётя такой дальней степени родства, что они сами не могли толком вспомнить, чья же это тётя. И с семейными фотографиями то же самое: он их там случайно нашёл, стал смотреть, спрашивать, кто где изображён — и они тоже стали путаться, кто там чьи дяди и тёти с какой стороны. В общем, получилось: будто это он не может их всех правильно запомнить. Правда, и семьи у тех были большие — чуть ли не по двадцать детей. Но согласитесь: путаться в именах ближайших родственников, которых они должны помнить, всё-таки странно… И потом ему ещё показали какой-то крест без таблички: тут, мол, «похоронена знакомая твоей другой бабушки», это значит — моей матери. А мы потом всё вспоминали — и не могли вспомнить: кто же это? Нет у нас там больше никаких знакомых… А потом родители мужа вообще по непонятной причине рассорились с нами, и в 80-м году уехали в Ивано-Франковскую область. И связи с ними не было, и муж их не вспоминал — только где-то перед самым отъездом сюда, в июне, вдруг обмолвился: «их уже нет». Хотя и на похороны, насколько я знаю, не ездил…

— А всё-таки, причина разрыва? — переспросил Ромбов. — Как они это мотивировали? Ну, хоть что-нибудь? Поймите, может быть важно…

— Я же говорю: непонятно. Разве что именно это: Захар спросил лишнее, глубоко полез в генеалогию? Но не чужую же, а свою — что тут такого? Никаких родовых тайн, проклятий — нормальная семья… Или я о чём-то не знаю? А то уже думала… Но пока что я хотела сказать вам о другом. Понимаете, есть ещё странности… Например: однажды муж говорил как будто о своём распределении после института, о работе потом на заводе — и вдруг в разговоре дважды вылез какой-то «барак напротив», где «сидели осуждённые на 25 лет». Я сразу подумала: это он мне передаёт чужие слова, а я не уловила перехода, где там о чём речь… Но потом и в другой раз — речь как будто о том же заводе, и опять: какие-то двое «зарезали охранника, и их за это расстреляли»; а ещё двое — «попали под амнистию, но тут же поссорились между собой, и снова сели за драку», — чувствовалось, как нелегко дались Марии Павловне эти слова. — И я тоже решила: что-то не так поняла… А теперь думаю: как же это понимать?

— То есть вы решили: в его биографии что-то неладно? — понял Ромбов. — И он не говорил вам всего? Но поняли это только теперь?

— Даже не знаю. Просто хочу поделиться своими сомнениями… подозрениями… После того, что случилось — не знаю, что подумать…

— Однако и мы без дела не сидели, — ответил Ромбов. — Кое-что уже проверили. Но знаете — не сходится при сопоставлении. Вот и давайте выясним с вашей помощью. Ну, например: вы уверены, что ваш муж — действительно родной сын тех людей, которых вы знали как его родителей?

— Ах, вот оно что… — даже побледнела Мария Павловна. — Так он…

— Да, только усыновлён человеком, которого вы знали как его отца, — подтвердил Ромбов. — И было это в 44-м году — где-то, как говорится, на дорогах войны. А подлинная биография, происхождение — ничего не известно. Была почти полная потеря памяти: не мог объяснить, кто он, откуда, из какой семьи; вот только помнил дату, которую назвал сразу: 20 июля 1933 года. И тогда решили, что это дата рождения — во всяком случае, по видимому возрасту подходил. А вскоре — даже опознали как воспитанника детдома с той же датой рождения, который считался пропавшим без вести. Так он получил имя: Вячеслав Васильев. Как видите, пока не то, под каким вы его знали…

— Я это имя первый раз слышу, — ещё более поразилась Мария Павловна.

— Тем более, как совпало: и ваш будущий свёкор был тогда Иваном Васильевым, — добавил Ромбов. — Но не родственником — однофамильцем. Вот в чём нелегко было разобраться…

— А… те фотографии? Чьи они тогда?

— А вот это тоже было нелегко понять. Оказывается — ваш свёкор решил создать для него некую иллюзию настоящей, родной семьи. Дли чего — нашел в психбольнице ещё двоих женщин, лет 70 и 40, тоже с расстройством памяти и без документов — к сожалению, в войну таких хватало — которые согласились поверить, будто они его жена и тёща, а между собой, значит — мать и дочь. Но и того мало: он взялся создавать ещё целый фиктивный семейный архив из неизвестно чьих фотографий — и через это «знакомить» их якобы с их прошлым, и родственниками, которые были у них до войны! Конечно, с моральной точки звания — очень даже сомнительно. Тем более, в дальнейшем у «жены» и «тёщи» стала пробуждаться какая-то память, возникло противоречие с этой легендой — и ему пришлось специально уговаривать их, чтобы хоть сыну ничего не открывали во избежаний лишней психической травмы. Но обе — до конца так и разрывались между этой ложной памятью и остатками настоящей. Увы, их подлинные личности установить так и не удалось. И его самого уже нет — так что ни о чём не спросишь…

— Какой ужас… Зачем же он так… Но сам муж… Он хоть потом узнал, что он им не родной?

— К этому вопросу давайте вернёмся потом, — предложил Ромбов. — А пока скажите: каких-то явных психических расстройств вы в первое время за мужем не замечали? Подчёркиваю — именно в первое время?

— Как будто нет… А что?

— А такую историю из его студенческих лет не знаете: в ресторане, где он был с какой-то девушкой, к нему якобы прицепились незнакомые пьяные — и потребовали идти с ними на кражу? И что вы думаете: судя по имеющимся документам — он так и пошёл, никого не позвал на помощь, хотя вокруг было много людей! И эта «дама сердца» так и оставила его с презрением, даже никуда не сообщив — её установили потом, по ходу расследования дела… Во всяком случае, так явствует из документов, — повторил Ромбов. — Хотя самих тех пьяных — так и не нашли; и вообще — просто сам он где-то обратил на себя внимание странным поведением, потом стал каяться, будто соучаствовал в краже — но всё так путано объяснял, что это сочли временным помрачением сознания, и не более того. Так что, был ли он на месте какой-то кражи, принимал ли в ней участие — неизвестно! В общем, странная история…

(«А мы как поймём?»— спросил Вин Барг.

«Похоже на парадокс, — ответил Тубанов. — Но давайте слушать дальше.»)

…— И этого я не знала, — прошептала Мария Павловна. — И вам сказала, что никаких семейных тайн не было…

— А тут они и не все, — предупредил Ромбов. — Ведь потом, перед самым выпуском из института, выяснилось: настоящий Вячеслав Васильев — жив! Ну, тот якобы пропавший без вести из детдома, под чьим именем опознали вашего будущего мужа в 44-м году… И вот ситуация: пора получать диплом — а на чьё имя? И тут я вам скажу честно: я, сам сотрудник правоохранительных органов — не знаю, как это делается. Кто и откуда в таких случаях берёт для людей новые имена, биографии… Хотя один из коллег проговорился: знает случай, как для кого-то взяли биографию пропавшего без вести во время наводнения. Были свидетели, что тот утонул, а тело не нашли — вот и взяли… Нo и то — разве что не насовсем, а для конкретной операции. Иначе с моральной точки зрения — сами понимаете… Однако верно: надо же дать человеку какое-то имя, если оказалось, что прежде он ошибочно опознан под чужим! Но тут какая проблема: если его семья — Васильевы, значит, их сын и внук — тот, а не этот? Но тот потом нашёл и свою настоящую семью — значит, кто тогда все они? И я ещё раз говорю: не знаю, каким образом бывший Иван Васильев стал Дмитрием Кременецким, а бывший Вячеслав Васильев — Родионом Кременецким. Откуда имена, кто и как решил дать их этим людям: просто наугад, или у этих имён были другие реальные носители — во всяком случае, розыск по данному делу нигде их не выявил…

(«Да, тут что-то очень серьёзное! — понял Вин Барг. — Чего мы тогда в нашей реальности не знали!»)

…— Я просто в шоке, — призналась Мария Павлова. — Всякое ожидала услышать, но такое… Нет — а как же институт, завод? Это-то хоть настоящее? Или… что там за охрана, бараки, откуда это всё? Завод же не… — она не решалась договорить.

— Об этом разговор особый, — предупредил Ромбов. — Хотя опять же: по документам и институт, завод — всё сходится. И никакого тюремного прошлого — если это имеете в виду. После этого завода — сразу тот, где он работал, когда вы познакомились. Сейчас точно не помню названий обоих заводов: какие-то длинные… А потом — была та дальняя командировка, верно? И там — несчастный случай, после которого он лежал в больнице?

— Верно… Но что вы этим хотите сказать?

— Так вот: каким он потом вернулся? Вы не замечали существенной разницы в чём-то? Например — внешность, голос, поведение?

— Но как он мог не измениться? Когда были такие обширные ожоги… И даже почерк стал не тот, от повреждения каких-то мышц руки. Я сама немного пугалась вначале…

— И новая кожа с другим расположением родинок, и не совсем тот голос, что раньше? — спросил Ромбов.

— Верно, но что вы хотите — после такого…

— И в больнице вы его ни разу не посещали, потому что далеко… Ну, ясное дело: Заполярье, обычным транспортом не добраться, а у вас как раз родился ребёнок — куда вы поедете?

— Да, Захар тогда и родился, — голос Марии Павловны дрогнул. — В конце 67-го…

— И сколько в общей сложности отсутствовал ваш муж — включая и саму командировку, и больницу? Больше года?

— Ну, где-то так… Вернулся уже весной 69-го. Весь 68-й его дома не было…

— То есть — он отсутствовал дольше, чем вы до тех пор его знали? И вы могли в чём-то даже забыть его внешность, голос?

— Ну… может быть…

— А сами следы от ожогов, граница старой и новой кожи? Вы это потом замечали?

— Нет. Но он говорил: её удалось нарастить по какой-то новой, официально не признанной технологии — так, что не было заметно…

— И вы, как врач — поверили? И вас ничто не смутило?

— А… что меня должно было смутить? — ещё больше побледнела Мария Павловна. — Я же как врач знаю, как иногда бывает: новые технологии в медицине, которые официально не удалось «пробить». Или ими пользуются… ну, в каких-то особых, закрытых клиниках, куда есть доступ не всем. С вами-то об этом можно говорить…

— Но в Заполярье, в вахтовом посёлке — такая клиника? И вам за все годы ни разу не пришло на ум другое возможное объяснение? Что к вам — попросту вернулся не тот человек, который от вас уезжал?

(«Ну и узел!»— вырвалось у Вин Барга.)

…— Так вы хотите сказать… Но как же так… Ведь он потом всё помнил. Всю нашу прежнюю жизнь… до того… И его родители — ну, те, приёмные — узнали его, а он их…

— Ну, им, как вы поняли, не впервые было играть роль чужих родственников — но вот он! Что же он тогда за человек, кто он, откуда — и чем их взял? Вот вопрос…

— Нет, подождите… В это невозможно поверить сразу… Хотите сказать, что потом к нам вернулся совсем не тот человек? Не родной отец Захара? И… кто же он тогда?

— Увы, я сам понял это только сейчас. Вот этим утром, после одного разговора… Так что подобную версию мы даже пока не проверяли. Вот разве только: что, согласно документам, ваш муж после того несчастного случая нигде ни в какой больнице не лежал — а якобы лечился частным образом, у неустановленного местного знахаря в тайге. По крайней мере, так… этот ваш муж объяснял своё долгое отсутствие — вдруг объявившись по месту работы того, спустя более полугода после его исчезновения. Это вам он намекал про какую-то элитную клинику… А там потом и нашли не всех погибших или пропавших без вести в том пожаре — трое до сих пор в розыске. То есть теперь, возможно, будет уже четверо…

— Какой ужас… А я-то, понимаете, хотела спросить совсем о другом. Ехала с совсем другим вопросом… Понимаете, я уже было подумала, что всё это: командировка, несчастный случай, больница, завод, где он работал после института — только легенда. А на самок деле — пластические операции, чтобы немного изменить внешность, голос, почерк… Ну, вы же понимаете, что я имею в виду? И потому он женился на мне так поздно… И эти его нервные срывы — после такой работы…

— Но… после какой? — удивился уже Ромбов. — Думали, он в прошлом… какой-то разведчик, что ли?

— Вот и хотела выяснить это… через вас. Думала: работал за границей, но потом тут его кто-то узнал, а у него — уже семья, ребёнок. Вот и пришлось сделать… ну, чтобы это был как бы и он, и не он… И даже сейчас думала — что вы тут сами знаете, кто он такой. А что мне сказали, будто он в психбольнице — это тоже легенда, на самом деле снова на задании, за рубежом… Но то, на что он толкнул Захара, и во что заставлял верить меня… И ещё — этот барак с заключёнными на каком-то заводе… Поймите, я просто совсем запуталась — вот и хотела посоветоваться с вами, как мне теперь быть…

— Так вот чем он вас взял! — понял Ромбов. — Он, мол, разведчик, человек заслуженный, засекреченный, знающий многие тайны… А приёмных родителей того, первого вашего мужа — мог просто шантажировать их предшествующей биографией. Но тоже загадка: для этого её надо как минимум знать самому! Однако такое внедрение в чужую семью — это очень серьёзно. Но с чем мы имеем тут дело… Люди такого сорта — в разведках не работают. Просто уголовное прошлое и отдельные бредовые идеи — это ещё возможно. И каких-то знаний, чтобы выдать себя за инженера, могло хватить… Но, видите же, явный комплекс неполноценности: и вообще, и на работе, и в семье — перед тем, кого приходилось выдавать за своего сына, но с кем общих генов реально не было…

— Ой! А мой младший… — спохватилась Мария Павловна. — Он же… действительно от него!

— Увы, да… И, как теперь оказывается: оба — в общем неизвестного по мужской линии происхождения. Но если отец Захара просто был не совсем здоров психически, склонен к временным помрачениям сознания — то отец вашего младшего… не помню, как его…

— Нет, а вот вы скажите… — начала Мария Павловна. — Та его приёмная семья: они хоть все умерли… естественной смертью?

— Да, мы уже проверяли. Бабушка — в 74-м или 5-м, не помню точно, сам я этих документов не видел — в возрасте 100 лет; родители — оба год назад, обоим было 78. Естественная смерть, никаких подозрений. Хоть насчёт этого можете быть спокойны.

— А ведь Захар что-то подозревал, чувствовал неладное! И я eщё отвечала: нельзя во всём видеть какие-то шпионские тайны… И что он должен был думать… Ой, да! А этот… Он же до сих пор — где-то у вас в психбольнице? Так… на самом деле? И вы теперь станете выяснять, кто он такой?

— Ах, вот что… — вспомнил Ромбов. — Эту подробность я специально приберёг к концу нашего разговора. Он не в психбольнице, он в морге…

— А… что он там делает? — совсем растерялась Мария Павловна.

— Что и все покойники. Да, такой сегодня день: как говорится, всё на кучу… Санитары недосмотрели — повесился. Я сам прямо перед встречей с вами узнал. Так что и допрашивать некого…

(«Нет, это не обрыв! — поспешно предупредил Вин Барг в «мгновение серой мглы». — Сейчас будет дальше!»)

…— А насчёт 30-х годов, — начал Ромбов (после выпавшего из записи момента разговора). — Так тут я вам скажу: впечатление — будто некоторые люди, узнав всё это в 56-м, так от удивления с отвисшей челюстью и остались! И не добьёшься толком: было или не было? И — где были сами, что знали об этом тогда? Зато исподтишка, в семейном кругу — травят душу детям, внукам…

— Ну, я в 37-м только родилась, — ответила Мария Павловна. — И сама помнить не могу…

— А я в 57-м, — ответил Ромбов. — Между прочим, как раз 4 октября. А Захар — в 67-м, а ваш младший — в 71-м… И сколько же ещё лет, скольким поколениям — кто-то будет давить на совесть тем, при чём они даже не присутствовали?..

(«И всё же, где узел? Тот, прежний? Что, начиная откуда — пошло не так?»)

…— 4 октября 57-го, — повторила Мария Павловна. — Захар несколько paз называл мне эту дату, а я так и не собралась спросить: что тогда было?

— Запуск первого спутника, — объяснил Ромбов. — Как раз это вы не знаете… А я не понимаю — как ни горько мне говорить вам это сейчас: откуда у некоторых людей такая особенность исторической памяти: помнить в основном мрачное, плохое, потаённое, то, что не сумели объяснить историки? И непременно — как обвинение кому-то… Хотя кому же это — в нынешнем, современном мире? Ну, были войны, голод, нарушения социалистической законности — но за что тут ответственны мы с вами? Какой такой вины мы соучастники? И что имеют в виду люди подобного сорта — когда, буквально шипя и брызгая слюной, заявляют: мол, «в газетах пишут, будто у нас все идеально»? Кто и о чём не даёт им высказаться, кто скрывает какие недостатки? Как будто мы тут сами не видим несовершенства законов — и не знаем преступников, которые, «отсидев», нисколько не стали лучше? А, с другой стороны — бываем вынуждены просить психиатров диагностировать ответный удар в драке как то же временное помрачение сознания, чтобы не ломать человеку жизнь? И нас иногда поражает тупость суда, особенно в отношении подростков… И даже в газетах пишут самое разное — представьте, вплоть до намёков: не лучше ли моральные вопросы снова отдать попам, если уж комсомол тонет в бумажных помоях, а партийные кадры только и выбивают где-то то доски, то шифер, го цемент? Пусть не дословно — но такой смысл… Где же «всё идеально»? О чём это они? Об этих гаремах? У нас, что, реальных проблем нет?

— Ну, я уж не знаю, — призналась Мария Павловна. — Действительно: слушала и верила, но как задумалась теперь…

(«Да, «наша» версия, — подумал Кламонтов. — Без этих гаремов, безо всей этой дикости! Такого и не подозревали… Где же всё сломалось?»

«А как тех тянет выкричаться о «своей» версии, — ответил Мерционов. — «Самиздат», «тамиздат», «андеграунд» — а идеи самые убогие: достижения, мол, ничто, а недостатки — всё! Хотя — а где их вклад? В недостатках — есть, а в достижениях?..»)

…— И будто со мной самим не случалось такое, что я просто не могу видеть во всех без исключения ветеранах войны святых! — вдруг признался Ромбов. — Был ещё моложе Захара, всего 14… И вот представьте: схватили по доносу какого-то человека с орденскими планками прямо на улице — он будто бы видел, как я разбил какое-то стекло — и потащили в милицию, а уж там он стал наговаривать на меня всякое: какие-то драки, кражи, грабежи, наконец дошёл и до убийства — и только тут все поняли, что он попросту бредит! Но вы представьте моё состояние до того — тогда, в 14 лет! — пока они всё это записывали с его слов, а я видел, что ему больше, верят, чем мне, и всё думал: как такое возможно у нас, в советской милиции?..

(«Вот оно что! — поражённо понял Мерционов. — Но… просто совпадение, или…»

«Со мной, или с Лартаяу? — не понял Ареев. — Или… с обоими?»)

— …И сейчас те сотрудники милиции ещё не на пенсии, работают, — продолжал Ромбов. — И мне очень трудно поддерживать с ними чисто деловые отношения — мешает память о том случае! Такая душевная травма в этом возрасте — на многие годы… И насчёт «пострадавших от репрессий» я вам тоже могу рассказать — ну пусть не лично пострадавших, но полагающих себя их наследниками… Я в 18 лет попал служить в стройбат — а он чуть не наполовину состоял из кавказских уголовников, их там боялись даже некоторые офицеры. Наверно, тоже смелые только с 14-летними — в армии подобной дряни, я потом понял, хватает. Вот и пришлось убедиться, как некоторые понимают дружбу народов… Смотрели на остальных — буквально как на низшую расу; не скрываясь, ходили с ножами за пазухой; то одного, то другого унижали по-всякому — и всё приставали с какими-то якобы фактами истории то 19-го века, то сталинских времён, которые никто там не знал! Но наконец один солдат — кажется, из Ленинградской области — вспомнил по рассказам родителей, как в 42-м году местные националисты где-то на Кавказе расстреляли тысячи эвакуированных — и что началось… Те стали угрожать всех нас перерезать, мы тоже чуть не подняли самое настоящее восстание — и против них, и против начальства, которое всё это терпит — на свой страх и риск обратились к eщё более вышестоящему, хотя формально не имели права… Был большой скандал, переформирование части, их всех от нас убрали уж не знаю куда, некоторых офицеров — тоже… И больше ничего чрезвычайного до самого конца службы не было. Но иногда вспоминаю, и думаю: что это за люди, откуда они в нашем обществе? Ну, были выселения целых народов — что ни один человек в здравом уме теперь не одобрит! — но кто виноват? Неужели солдаты 57-го года рождения, и 75-го — призыва? И факт расстрела эвакуированных — тоже факт, никуда не денешься! А уж чтобы в нашей, советской воинской части — самый настоящий расизм… Об этом, что ли, умалчивают газеты? А если уж писать о репрессиях — то наверно, надо бы: и о том расстреле, и о сотрудничестве националистов с гитлеровцами, и об этом стройбате? Если правду — так всю, а не только какая выгодна?

— А такого я и не слышала, — призналась Мария Павловна.

— А как — и тот, первый случай настиг меня спустя годы? — продолжал Ромбов. — Знаете: нас, сотрудников правоохранительных органов, иногда приглашают в школы для бесед с детьми? Вот наше начальство однажды и решило, чтобы такую беседу провёл я — всё-таки ближе по возрасту. А в другом, параллельном классе — была намечена встреча с ветераном войны… И представьте: выхожу я потом в окружении школьников из класса, а из соседней двери, в таком же окружении — он! Тот самый «ветеран»! И видно, тоже узнал меня, испугался, прямо вжался в стену — а что сказать, не знает! А мне что делать? Не мог же я оставить детей в заблуждении! И вообще, знаете: увидел его — и что-то во мне будто перевернулось… И спросил сперва детей из того класса: произвело на вас впечатление то, что он говорил? Они отвечают: да, произвело. Тогда я им: а вы знаете, как он сам когда-то едва не поломал жизнь другого человека, на тот момент — вашего ровесника? И стал рассказывать им всё как было. А там подошли и учителя, стали слушать; и из других классов — тоже… В общем, вся школа была в шоке — и наше начальство осталось не очень довольно тем, как все получилось… Но главное — сам он не успел исчезнуть оттуда, с ним стали разбираться — и оказалось: вообще никакой не ветеран! В войну, видите ли, «сидел», как самый обыкновенный вор — так что какие там особые «репрессии»… Но вот они потом примазываются к нашей истории, добывают себе ветеранские удостоверения, пролезают в партию — и, сами дурно воспитывая своих детей, лезут им в душу с войной и голодом! А в своём кругу — «обиженные на Советскую власть»: мала зарплата, не очень высока должность, на работе их не ценят, те же дети емком самостоятельны, и так далее! Хотя — за что им, собственно, платить больше? — не смог сдержать возмущения Ромбов. — А на директорскую ответственность за зарплату уборщицы — сами не пойдут! Но вот заметьте: попробуй даже случайно скажи при них, что такой-то партийный руководитель или директор завода живёт там-то, дети у него учатся в таком-то вузе, машина такой-то марки — и сразу реакция: караул, идеалы попраны! — сам не ожидая, добавил он едва пришедшее на ум. — Хотя позвольте: в чём тогда идеал? Руководить может только бесплотный дух, не имеющий никаких земных потребностей? Или — нищий, юродивый, если на то пошло? А образование, должность, достаток — обязательно что-то нечестное? Рабочий, сын рабочего, или офицер, сын офицера — это нормально; а врач, сын врача, или преподаватель вуза, сын преподавателя — кощунство? Но почему? У нас, что, не все профессии одинаково почётны? Или — кем, по мнению поборников такой «социальной справедливости», должны быть дети у родителей с высшим образованием?

— И тут я как-то особенно не думала, — призналась Мария Павловна. — Но вот… есть такое: будто мы свою судьбу чуть ли не украли у кого-то…

— Но не может каждый теперь, на 66-м году социализма, быть непосредственным потомком батраков или крепостных, начинать жизненный путь с ликбеза — или вовсе «рано начать трудовую деятельность» в определённом смысле! Так что им не нравится — что мы преодолели те трудности? Или… что ещё государство не дало лично им? И не сами ли всё норовят подхватить чужую ношу, думая, что она легче — а каково от этого другим? Например, выбрал себе специальность, знает, в чём призвание, а конкурс в вуз — не пробиться? И большинству всё равно, куда поступать — но они, видите ли, «имеют право» быть городскими, «выбиться в люди», в начальство, и всё такое!.. Или тут, в городе, кто-то живёт с больным открытой формой туберкулёза, или опять же психическим, и разменяться не может — а эти заколотили в деревне ещё крепкие дома, припёрлись в город — и очереди на жильё лет на 20, где уж тому больному дожить!.. Во все времена здоровый мужик сам ставил себе дом, а теперь — так, за счёт больного! А нужно им в городе это жилье? Потом же, через полгода — в подъезде ни одной целой лампочки, кабина лифта с пола да потолка изрезана нецензурщиной… И как пьяная драка, ножевое ранение — опять скорее всего не местные! Но тоже верно: попробуй сказать это прямо… И не из-за какой-то цензуры — просто общественное мнение! Как, мол, не стыдно: ты и так городской, из образованной семьи — а они «тоже имеют право»… Нет, но позвольте: «право» на что? Мы, в конце концов — страна развитого социализма, а не вчерашняя колония, и вузы — не для «выхода в люди», а для подготовки по конкретной специальности! И почему чьи-то дикие представления о престижности той или иной профессии должны решать, куда мне поступать, и кем быть: астрономом или следователем? Хотя и сам был в сомнениях — в школьные-то годы себя ни в чём не проверишь! И много размышлял о том же, что Захар… А вопросы — и не на один век, не на одно поколение! Вот, думал: в этой профессии — найду ответ; а на физфаке — ещё и конкурс… А потом, с первого курса, массовый отсев — а чей-то шанс ушёл, дальше до конца едет пустое место! И сам от скольких слышал: подготовят как попало — а потом изволь ехать по распределению, на твою учёбу деньги трачены… Программа — такая, чтобы не слишком обременительна для «выходцев в люди» из сельских школ, а работать надо всерьёз! Так что где там «всё идеально»… И я вам признаюсь: сам многого не понимаю! Что за люди — которые, получив всё даром вместо кого-то, ещё уверены: страна и народ у них в долгу? Брюзжат, что на Западе зарабатывали бы больше и были выше чином — хотя там подобные им обитают на помойке… Откуда они в таком количестве? А помимо прочего — ещё и трусы, шкурники! Сами ничего не говорят открыто, не ставят никаких проблем, никуда не обращаются — видите ли, боятся пострадать! А травить душу подростку, готовить к роли врага государства — на это их хватает? Жизнь и судьба другого человека — менее ценна? Его можно с ранних лет наметить фактически в жертву? И если он пострадает за то, во что поверил с их лживых слов — его не жаль? И не жаль того, кем мог бы стать в своей жизни, и что сделать, повернись она по-другому?.. И в чём сама справедливость, за которую так борются: подставляя вместо себя — другого, наивного и неопытного? Какие у них идеи? Послушать, так точно: «маленький человек» 19-го века, которому не грех обмануть и обокрасть «хозяина»! Даже не знаю, как и передать точнее… Уверены, что их кто-то обманывает, обирает — вот и они «имеют право»… Что-то такое примитивно-скользкое, гаденько-хитроватое, с постоянными намёками: что кто-то «больше зарабатывает», что они «из низов», «сами пробивали себе дорогу», у них нет влиятельных родственников — и в общем, если воруют и гадят, то лишь для компенсации того, что якобы в избытке есть у других! А что у нас с вами в избытке? Что мы имеем в. обход их, в чём перед ними виноваты?.. И как на Западе никому не тошно от таких «инакомыслящих»? Но, знаете, выдавать себя за разведчика — это уже что-то новое…

— Значит, не разведчик… Но… вы так свободно всё это говорите…

— Да, возможно, не все это так говорят — но не везде и придумывают на пустом месте страшные тайны! Но только что уж теперь… Когда в самóм деле — тупик. В Ровно — это, к счастью, не он, но и в Киеве — тоже…

— Не он… — подтвердила Мария Павловна. — Правда, у того и лицо повреждено: целая сетка шрамов. И мне он даже в какой-то момент показался похожим, но… Понимаете — он не узнал моего младшего. Как-то сразу не узнал. Как будто у него совсем не было брата, он — единственный ребёнок в семье. Нет, это кто-то другой…

— И хоть бы ещё какой-то след, какая-то надежда, — добавил Ромбов. — Но — ничего. Совсем ничего…

«Обрыв, — предупредил Вин Барг на фоне сгущающейся серой пелены. — Или нет, подождите…»

«Что там?»— резко и напряжённо вырвалось у Кламонтова.

«Вагон что-то ищет… И скоро выдаст нам. Что-то когда-то уже было — такое, что имеет отношение…»

— Но что? — спросил Мерционов уже вслух.

— Придётся наконец и нам воспользоваться рукописями, добытыми кем-то, — внезапно объявил Вин Барг. — Вернее, копиями… Кто-то из прежних проводников скопировал… А мы и не знали — что можно тут, запросто, материализовать их в девятом купе!

— Значит, не время было… — прошептал Мерционов.

— И не надо проникать в архив КГБ в «полуэфирном» теле, как я уже думал — порождая ещё одну легенду об НЛО… Нет, а он? — спохватился Ареев. — Что, опять ничего нового? Но как же так…

— Возможно, будет… — ответил Вин Барг. — Запись из Киева, как раз о том больном. Но и пойдёт не сразу. Сперва рукописи… Ну что, пошли в девятое купе?

— А я… пока останусь тут, — почему-то решил Кламонтов. — Дайте мне подумать…

69. ВИРТУАЛЬНЫЙ ЗВЕЗДОЛЁТ

«…Непросто всегда быть изящным и милым,

Как будто на свете нет твёрдых грунтов,—

Сказал экскаватор, — но вырыть могилу

Я всё же готов. Поверьте, готов»…

…Я — столб сосновый, концом в землю врыт,

Площадь — моя обитель.

А тот, который на мне сидит,

Вчера ещё был — правитель…

…Ну, кажется — всё, раз надежд уже нет

Вернуть опустевший трон —

Давай высыхай скорее в скелет,

И не привлекай ворон…

Кламонтов снова лежал во тьме — как в тот, первый paз. И варианты песен — крутились в дремотном сознании…

(И что удивляться, если ненадолго заснул? Такое напряжение, столько информации пришлось на одну ночь! Запись с Луны 2140 года — по памяти Герм Ферха в 2142-м; а до и после — ещё из 1983-го, через Ромбова…

А ночь — короткая, летняя — ещё и не кончилась! И остальные, в девятом купе — так и вращали по очереди колёсико материализатора, выдававшего всё новые листы! А он почувствовал, что должен немного отдохнуть — и задремал…)

…Разлом! С эшафота я вмиг слетел…

Свернулось начало в конец —

И тот, который на мне сидел,

Вдруг встав, пошёл во дворец…

(«Нет… — Кламонтов вздрогнул. — Дворец… Какой дворец?»)

…Жалеть ли, что сам я недолго стоял?

Что делать — такая работа…—

(Ах да! То королевство! Но к чему сейчас? И…вообще?

Хотя… верно! Сам тот мальчик! На кого похож?

Память быстро заработала, выдавая образы…

«Акки-Манайк»? Нет… «Шеллит-Сава»? Иван Лесных? Нет… Но… с кем-то явное сходство — а с кем? И понял лишь теперь…)

…— Нет, подождите, — донёсся из коридора голос Вин Барга. — Это не то. Не его текст, даже не его почерк. И это тоже…

— А… что там? — будто лишь тут очнулся Кламонтов.

— Да всё другие тексты, неизвестных нам авторов! Не знаю, зачем вагон их выдал. Правда, и почерки знакомые…

— Нет, а всё-таки? — переспросил Кламонтов, уже выходя в коридор.

— Какие-то дневниковые записи, — ответил Вин Барг, перебирая листы бумаги в довольно объёмистой пачке. — «…Сегодня я гулял в парке. Не хочу ни о чём думать. Как хорошо просто жить — и просто верить…» Или тоже намётки повестей, рассказов? Хотя и тут: «…Вера — это бесконечное счастье. Аминь! И да не постигнет нас дьявол-искуситель… Вера — это сердце бесконечности… Избранные искупят грехи мира. Жертва будет оправдана, и отделятся достойные от недостойных в новом времени… Мир пал — и должен быть очищен… Сегодня Великое явилось мне, был новый знак. Суета мира отступает. Как малó зримое перед незримым…», — стал он читать с разных листов, быстро перебирая. — И всё в таком же духе. Ладно, это потом… А вот… — он запнулся. — Карта Илакиры! Его рукой…

.

— А вот… Фоларои! — Ареев вынул из-под этого листа другой (где всего один кольцевой континент, густо-зелёных тонов — вероятно, сплошь низменный — опоясывал планету по экватору).

.

— И Аллоинаро… — Тубанов взял третий лист. — Тут уже пять континентов… И Аорара, — добавил он, взяв четвёртый. — Тут их четыре… И вот — затопленные территории. И дамба — вот эта чёрная линия посреди океана…

.

.

— А вот — планы городов, — сказал Мерционов, перебирая ещё листы. — Фхлавиорм, Тхвелерамф… Алаофа, Моаралана — те, подземные, так что ничего общего с реальностью… Ладно, пойдём в купе, включим свет там…

.

.

Не говоря более ни слова, все перешли в купе (Кламонтов не успел заметить, чьё именно) — и, едва Вин Барг включил лампу над первой полкой, свет в коридоре автоматически погас. Кламонтов, пропустив Тубанова и Вин Барга к окну, сам сел посередине, а справа — Мерционов и Ареев. Часть листов Вин Барг положил на столик, а часть — Ареев стал перебирать прямо на полке.

— Нет, это опять же их, — с горечью сказал он. — Якименко и Жильцовой. «…Слава Господу, счастье бесконечное, великий дух Акки-Манайк ведает, что и как будет…» И тут, смотрите: «Грядёт Шеллит-Сава в ауре новых времён…» Вот и знакомый почерк! И дальше на многих листах — эти круги, спирали, стрелки… Даже смотреть тяжело. Зачем вагон выдал нам это?

— Не знаю… — ответил Вин Барг. — Мне иногда трудно понять его логику. Но вот у меня, кажется — самый новый вариант…

А Кламонтов сам не заметил, как его рука потянулась к верхнему листу — и все придвинулись, склонившись над листом, который он взял…

«…Было 3 сентября 1995 года, час ночи.

Тубанов проснулся ночью от какого-то кошмарного сновидения и последовавшего за этим непонятного беспокойства. Но само беспокойство не было связано со сновидением, Откуда оно взялось, Тубанов понять не мог — но чувствовал, что где-то случилось что-то страшное и непоправимое.

Он встал и подошёл к окну. За окном была обычная для сентября ясная звёздная ночь. Но яркие серебристые и золотистые огоньки звёзд, как показалось Тубанову, тревожно мерцали, как будто давая, знать о некой происходившей в глубинах Вселенной катастрофе. Как будто где-то там, в необъятных космических просторах, угроза гибели нависла над целым миром — таким же, как Земля. И это чувство всё более охватывало Тубанова.

Но что и где могло произойти? Что изменилось во Вселенной?

Тубанов внимательно посмотрел на огромный квадрат созвездия Пегаса и протянувшуюся от неё влево звёздную дугу Андромеды с едва видимым туманным пятнышком галактики М 31, затем перёвел взгляд вниз, к созвездию Водолея. Но все созвездия выглядели так же, как обычно. Строгий порядок, миллиардами лет установившийся во Вселенной, не был нарушен ничем.

Но откуда же тогда это странное чувство?

Тубанов перешел в соседнюю комнату и стал смотреть в противоположное окно. Но и там тоже всё выглядело, как всегда. Прямо посреди северной половины неба ярко сиял ковш Большой Медведицы, левее и ниже его мерцал яркий оранжевый Арктур, а выше поблёскивали слабые звёзды Малой Медведицы и Дракона. Картина звёздного неба была во всём привычной, такой, какую он видел уже тысячи раз. Ничто не подтверждало его предчувствия.

Не найдя ничего необычного на небе, Тубанов перевёл взгляд на слабо освещённую фонарём улицу — но улица давно спала. Аккуратный ряд новых одноэтажных домиков…» (позже над строкой дописано: «построенных на месте недавно разобранного в связи со снижением числа жителей города девятиэтажного здания») «…терялся в ночной тьме за кронами деревьев.

И вдруг в окне дома напротив загорелся свет. А через секунду раздался звон — и за спиной Тубанова вспыхнул экран видеотелефона. Тубанов резко обернулся. Но на экране не было видно никакого номера. Значит, звонили по телефону старого типа…»

(Вот как, думал, будет в 95-м году! И над текстом поработать не успел…)

«…Но кто это мог быть? Кто мог звонить ему среди ночи? Конечно, Apeeв — и наверняка для того, чтобы поделиться очередной научной новостью. Такое бывало довольно часто — ведь жизнь людей конца двадцатого века, когда человечество, создав мировую систему коммунизма, твёрдо встало на путь прогресса, и наука избавилась от многих предрассудков материализма…» (переправлено: «атеизма и традиционной философии») «…была богата научными достижениями…

— Это ты? — сразу раздался из трубки голос Ареева. По тому, как Ареев произнёс это, чувствовалось, что он чем-то обеспокоен.

— Да, я, — ответил Тубанов. — И у меня было предчувствие, что сегодня что-то случится. Или уже случилось… И по твоему голосу я понял, что не ошибся. Так — что?

— Срочное сообщение с Третьей Лунной обсерватории! — задыхаясь от волнения, быстро заговорил Ареев. — Той самой, что ведёт наблюдения за Стрельцом A! Так вот, одна из тысячи двухсот пластин случайно оказалась направлена на звезду Эпсилон Индейца, одну из ближайших к нашему Солнцу… — это Ареев сказал уже радостно-возбуждённым голосом.

— Да не тяни, говори быстрее, — не выдержал Тубанов. Теперь он был уверен, что Ареев сообщит ему что-то особенное.

— И на эту пластину начали поступать радиосигналы на волне ионизации водорода. А сами сигналы похожи на телеграфный код — то длинные, то короткие. И там радиоастрономы бросили все дела, — Ареев на секунду остановился, чтобы перевести дыхание, — и стали записывать эти сигналы… Это — инопланетная радиопередача!

Как будто тысячи ярких звёзд cрaзy вспыхнули перед глазами Тубанова…

— Наконец-то! — выдохнул он в трубку. — Наконец-то они послали нам сигналы!

Он вмиг начисто забыл об одолевавшем его тревожном предчувствии. Ещё бы, ведь мечта всей его жизни — приём радиопослания, отправленного землянам братьями по разуму — сбылась! Правда, о самом существовании иных цивилизаций земляне знали и раньше — но только из исторических хроник. И, сколько бы сами земляне ни посылали им сигналы, установить местонахождение хотя бы одной внеземной цивилизации и вступить с ней в контакт им не удавалось. А некоторые и не верили в их существование, полагая, что человечество Земли — единственный разум, созданный природой для того, чтобы подчинить себе весь доступный ему космос и переделывать его по своему вкусу. И вот эта реакционная теория низложена самой действительностью! Первое сообщение — с Эпсилона Индейца — принято! Начало контакта — положено!

— А параллельно потом эта передача транслировалась и на Землю, — продолжал Ареев. — И продолжалась она где-то до без четверти часа ночи. Потому я и позвонил тебе так поздно. Я, не отрываясь, слушал её до конца, хотя там и было только два вида сигналов.

— А… сколько всего было этих сигналов? — вдруг сообразил Тубанов.

— Так вот я к тому и перехожу. Когда все сигналы прошли, кто-то из сотрудников обсерватории сказал, что они делятся на шесть серий, по 6557 сигналов в каждой, причём ни одна серия не повторяет другую. И завтра же эти серии сигналов будут полностью опубликованы во всех центральных газетах.

— А, как ты думаешь — их быстро расшифруют?

— Не знаю. Во всяком случае — мы и сами попробуем, — ответил Тубанов, переводя взгляд на улицу за окном. Когда две или три минуты назад он смотрел за окно, там только в одном из окон дома напротив горел свет. А теперь окна всех домов по улице были ярко освещены. — Да, и я смотрю, тут у нас во всех домах окна светятся…

— А ты думал, мы одни сейчас не спим? Вот и в гостинице напротив моего дома во всех окнах тоже горит свет. Кто же сейчас не радуется и не волнуется? Разве что тот, кто ко всему безразличен, или — в злобе на инопланетян, что они лишают его возможности единолично распоряжаться Вселенной.

— Значит, в «Правде» будет завтра? — переспросил Тубанов.

— Да, завтра. Но насчёт расшифровки… Я не уверен, что один человек сможет сделать это, — усомнился Ареев. — Там же целых шесть раз по 6557 сигналов, итого… дай подсчитаю… всего 27342. И у астрономов Третьей Лунной нет уверенности, что передача была принята полностью, а не с середины. А тогда из-за неполноты информации тем более возможны неясности.

— Нет, но как же — самому не попробовать… Может быть, и удастся… Да, — вдруг круто изменил Тубанов тему разговора, — а сам ты не хотел бы там побывать?

Тубанов думал, что вопрос будет неожиданным для Ареева. Но тот ответил сразу же:

— А ты ещё сомневаешься? Ясное дело, хотел бы. Только вот плохо, что звездолёт, который сейчас строится, предназначен для Альфы Центавра. Кто же мог знать. Так что экспедиция, думаю, состоится года через два, не раньше.

— Почему не раньше? Звездолёт начали строить не так давно, а на начальной стадии строительства изменить всё нетрудно. Да и менять там особенно нечего — с таким запасом прочности двигатель и атомный реактор звездолёта могут работать хоть целых сто лет. Изменится только количество энергетических батарей…»

— И это, по его мнению, должно было быть уже в 95-м году, — прошептал Мерционов.

«…— Но ты говоришь так, как будто уже состоишь в экипаже. А вряд ли мы туда попадём.

— Почему ты так думаешь?

— Мы же с тобой ни разу ещё не были в космосе. И потому, мягко говоря, не очень подходим для первого в истории человечества межзвёздного рейса, — объяснил Ареев. — Да и наша с тобой специальность — кибернетическая парапсихология. Будет ли она так уж необходима в звёздной экспедиции?

— Будет, конечно, — тут же горячо заверил его Тубанов. — Вот представь себе, например, что на той планете живут существа, которые общаются между собой только с помощью телепатических волн, а звук издавать не могут. И, чтобы установить с ними контакт, надо обладать развитой телепатической способностью. Вот тут-то и пригодится такой специалист, как я. А ты — ближе к киборгам и сможешь работать бортинженером.

— Всё равно, — не разделяя его энтузиазма, не согласился Ареев. — Когда станут подбирать экипаж, предпочтение отдадут тем, кто уже бывал в длительных космических полётах, тем более — два или три раза. А среди них обязательно найдутся и кибернетики, и парапсихологи. Да и не каждый достоин того, чтобы попасть в такой полёт. И сам полёт — дело ответственное.

— Но я всё-таки попробую попасть туда. И ты, наверно, тоже…

И в этот момент Тубанов вспомнил о бывшем у него кошмарном сне и тревожном предчувствии.

«Катастрофа, происшедшая где-то во Вселенной! — молнией сверкнула у него страшная мысль. — Не потому ли у меня и было это предчувствие — что на той планете что-то случилось? И эти сигналы — зов о помощи?»

— Что ты молчишь? — спросил Ареев.

— Да вот думаю, нет ли взаимосвязи между этим моим предчувствием и сигналами, — ответил Тубанов. — Думаю о том, что где-то во Вселенной, возможно, гибнет целая планета — а мы не можем прийти на помощь, потому что звездолёт недостроен…

Он не договорил. Видеотелефонная трубка выскользнула из руки Тубанова, и, звякнув, упала на рычаг…»

— Как ему всё это тогда казалось просто, — прошептал Кламонтов.

(А в тексте — пропуск строки. Должно быть, вторая глава — названия же главам Кременецкий хотел придумать потом…)

— Два года — и звездолёт… — печально согласился Мерционов. — Хотя кто знает… С одной стороны — все эти тайные супертехнологии: на военных объектах, в сараях и на дачах независимых изобретателей… А с другой — не тыкала бы нас пропаганда в эту «спивающуюся деревню»… Мордой бы их об неё! Чтобы и не понять потом, где куски деревни, а где — морды! Ладно, переходим ко второй главе…

«…Вот уже целый час Тубанов сидел за столом и смотрел на средний лист газеты «Правда» за 4 сентября 1995 года, одну сторону которого наполовину занимали шесть серий точек и тире. Но передача с Эпсилона Индейца как будто сопротивлялась любой попытке её расшифровать. Сперва Тубанов решил взять систему координат, где вертикальная ось имела бы всего два деления, а горизонтальная — 6557. Тогда каждое деление по горизонтали обозначало бы порядковый номер знака в серии, а вертикальное — род знака. Вверху Тубанов намеревался расположить «точки», внизу — «тире». Но вскоре он понял, что так у него получается лишь очень грубый график, не несущий в себе практически никакой информации, и отказался от этого замысла.

Потом у него появилась мысль расшифровать радиопослание числами в двоичной системе. Но и от этого способа пришлось отказаться. Полученные шесть 6557-значннх двоичных чисел ещё можно было бы перевести в десятичные — но что дальше? Расшифровка опять зашла бы в тупик.

И только после этого у Тубанова появилась мысль расшифровать инопланетное послание в виде шести изображений, состоящих из 6557 элементов каждое. Из того, что знаков было всего два рода, Тубанов заключил, что, оно будет двухцветным.

«Наверно, надо взять на листе миллиметровой бумаги 6557 клеток, и расположить их в форме прямоугольника, — подумал он. — Затем — пронумеровать знаки, согласно количеству горизонтальных рядов. И дальше всё просто: если знак с соответствующим номером окажется точкой — оставить клетку белой, если тире — закрасить. Но сколько клеток отложить по горизонтали и сколько — по вертикали? Наверно, число 6557 состоит всего из двух простых множителей — и это и есть нужные длина и ширина. А число, разлагаемое на большее количество множителей, инопланетяне не выбрали бы, чтобы не затруднять расшифровку. Значит — решено. Попробую так.»

Но от этого разгадка почти не приблизилась. Теперь надо было вычислить, из каких именно простых сомножителей состоит число 6557. И Тубанов, достав из-под газеты чистую тетрадь, взялся за расчёты…»

— У него, что, не было калькулятора? — удивлённо прошептал Мерционов. — Я имею в виду, у Кременецкого?

— Когда начинал, могло не быть, — предположил Вин Бapг. — Да и был ли потом? Или автоматически перенёс в новый вариант? Нет, но всё же — 83-й год…

«…Через полчаса Тубанов наконец определил, что прямоугольник должен иметь 83 клетки в длину и 79 — в высоту. Теперь разгадка была уже близко. «Если только я опять не ошибся в выборе способа расшифровки», — подумал Тубанов.

Он вынул из ящика стола большой лист миллиметровой бумаги и линейку. Затем, быстро проведя все необходимые измерения, начертил на листе прямоугольник нужных размеров — 79 на 83 полусантиметровые клетки — и стал делить его на отдельные клетки. Бумагу быстро покрывала сеть тонких чёрных линий.

Закончив это дело, Тубанов посмотрел на лист — и увидел нечто похожее на, огромную тюремную решётку. Это сразу заставило его вспомнить о кошмарном сне перед разговором с Ареевым.

Отогнав от себя тревожные мысли ещё до того, как они успели сформироваться, Тубанов снова взял карандаш и, отсчитав от первой серии сигналов десять первых знаков, отделил их запятой. Так как все десять были точками, первые десять клеток Тубанов оставил незакрашенными.

После того, как Тубанов повторил такую операцию несколько раз, появилась первая закрашенная клетка. При этом у Тубанова почему-то возросла уверенность, что он выбрал правильное решение.

Закончив расшифровку первой серии, Тубанов отошёл назад и посмотрел на получившееся изображение. Увиденное заставило его усомниться в том, что способ расшифровки выбран правильно, в чём ещё несколько минут назад он был твёрдо уверен. Изображение представляло собой четыре наклонные полосы — две с наклоном в сорок пять градусов вправо, и две — с таким же наклоном влево. Это пересечение полос было обведено рамкой, похожей на траурную. Она состояла из жирных чёрных полос шириной в сантиметр.

— Что же это такое? — спросил сам себя Тубанов. — Неужели они рассчитывали на то, что мы поймём их символы?…»

(«Тюремная решётка!»— вспомнилась мысль Ромбова.)

«…Но, так или иначе, а всё же этот способ расшифровки, несмотря, на все сомнения, казался Тубанову единственно верным — и он решил проверить, его ещё на второй серии сигналов. В ней оказалось гораздо больше тире, чем в первой. Здесь первая закрашенная клетка появилась уже с самого начала.

Когда часть работы была сделана, Тубанов отодвинулся назад и посмотрел на лист. На этот раз закрашенные клетки располагались не по прямым линиям, а в беспорядке. Получалось что-то, больше всего похожее на схематическое изображение облака.

— Кажется, всё правильно, — сказал Тубанов. Теперь у него вновь появилась уверенность, что он не ошибся.

Продолжая закрашивать клетки, Тубанов обратил внимание на то, что, чем дальше, тем больше они стали сходиться вместе, группируясь вдоль вертикальной оси прямоугольника. Это насторожило его. И, когда Тубанов закончил графическую расшифровку второй серии сигналов, он увидел, что, у него получился… ядерный взрыв! Предчувствие оправдалось…

— Самая ужасная из всех катастроф… — изменившимся голосом произнёс Тубанов. — Надо как можно скорее прийти им на помощь…

Немного успокоившись, Тубанов взялся за третью серию сигналов. Теперь он старался быть особенно внимательным, чтобы от волнения не наделать ошибок, и не отвлекался на промежуточные результаты. Им двигало лишь желание скорее закончить всю работу.

Только когда третье изображение было уже готово, Тубанов снова отодвинулся и пристально посмотрел на него. Полученная расшифровка изображала фигуру лежащего человека, над которым висел острым концом вниз сосуд, похожий на древнюю земную амфору с двумя ручками. Смысла Тубанов не понял, но сразу догадался, что это — тоже символ какой-то угрозы.

Думая о том, какое бедствие жители далёкой и пока неизвестной планеты могли поставить в один ряд с атомной войной, Тубанов занялся четвёртой серией сигналов. На промежуточные результаты он и тут не обращал внимания, но всё же заметил, что сначала, как и во второй серии, получилось что-то похожее на облако, затем изображение стало напоминать верх косого креста, подожжённого с одного конца («Символ куклуксклановцев», — подумал Тубанов при этом) — и вот наконец появился человек, проткнутый не то стволом пушки, не то дымящейся папиросой. Лицо его перекосила какая-то дикая улыбка — казалось, он смертельно пьян. Вся эта картина производила особенно жуткое впечатление.

Такое же впечатление произвела на Тубанова и графическая интерпретация пятой серии, даже ещё не законченная им. Она представляла собой скрещенные нож, лист бумаги, похожий на анкету, какой-то график или денежный знак, костлявую руку — скорее даже скелета, чем живую — и не то бомбу, не то ракету.

«Нож — это преступность, — сразу догадался Тубанов. — Бумага — или служебный документ как символ бюрократического бездушия, или денежный знак как символ «золотой лихорадки». Рука может означать и деспотическую власть, и смерть, и тоже жадность. Бомба — опять символ военной опасности… Да, я же не закончил», — вдруг спохватился он и, взяв карандаш, стал продолжать…»

— Ну, тут уже всё «работает на идею», — с досадой прошептал Мерционов. — Хотя реально для такого сложного изображения и клеток не хватило бы…

«…Вскоре этот букет символов вырождения и смерти пополнился ещё и изображённой внизу под ними отрубленной головой. На этот раз Тубанов даже не стал специально рассматривать весь рисунок в целом, а поскорее отодвинул его в сторону и открыл ящик стола.

Но бумаги больше не было. На чём же расшифровывать шестую серию?

И в этот момент взгляд Тубанова случайно упал на часы. Они показывали 13 часов 9 минут. Наверно, в ящике уже лежала и сегодняшняя газета. Пора было забрать её…»

— Так… уже 5 сентября? — не понял Мерционов. — Или он просто не рассчитал…

«…— Вернувшись, он развернул свежий номер «Правды» — и так и застыл на месте. Всю первую страницу газеты занимала точно такая же расшифровка инопланетной передачи, какая получилась у него. И тут уже в готовом виде была и шестая серия — она расшифровывалась как изображение промышленного здания, из труб которого валил густой дым. Закрашенные в беспорядке клетки над ним изображали висящие в воздухе тучи гари. И тут же, в самом углу, под стеной завода, едва поднималось какое-то маленькое деревце — во всяком случае, так понял Тубанов этот фрагмент изображения, хотя и догадался об этом не сразу — изображение было весьма схематичным. Да и само изображение в газете было не чёрно-белым, как получилось у него, а чёрно-красным — что ещё более подчёркивало грозящую далёкой планете опасность.

Раздался звонок видеотелефона. Тубанов бросился к нему и быстро схватил трубку. Почему он сделал это так стремительно, он и сам не знал.

— Да, я видел! — сразу же выпалил он в трубку. — Уже видел!

— Откуда ты знаешь, о чём я хочу спросить? — раздался из трубки недоумевающий голос Ареева.

— А о чём можно сейчас говорить? Только о расшифровке сигналов. Чем я сейчас и занимался. И вышло точно то же, что и в газете! За исключением последней серии. Её я просто не успел…

— И сколько времена у тебя на это пошло?

— Два часа. Это если учесть время, которое понадобилось, чтобы начертить всё на миллиметровке.

— Но я звоню не только за этим. Ты внимательно прочти статью на второй странице. Это — как раз то, что нам нужно. О будущей экспедиции. Обязательно прочти.

— Прочту, — пообещал Тубанов — и только сейчас, положив трубку на рычаг, заметил, как он устал. Читать о предстоящей экспедиции ему пока не хотелось — всё равно в таком состоянии он ничего бы не понял. Взяв газету, в руку, он тут же положил её на стол. Потом он лёг на кровать — и почти сразу заснул…»

— А знаете, уже начинает вериться, — прошептал Тубанов (здесь, в вагоне). — Что в самом деле было… И я так расшифровывал сигналы…

— Неужели и вправду… наше виртуальное? — предположил Мерционов. — По крайней мере, некоторых из нас?

(«А вот какого-то «черепа за письменным столом» — нет… — вспомнил Кламонтов из мыслей Ромбова. — Или не так поняли, что-то не сошлось?. Ладно — третья глава…»)

«…Когда Тубанов проснулся, было уже около трёх часов. Сначала он не мог сообразить, что ему надо делать. Потом, вспомнив, что ему сказал Ареев, он взял со стола газету и раскрыл её на второй странице.

Текст начинался без заголовка. Вероятно, он был только в последний момент вставлен в очередной номер «Правды» и помещён на первое попавшееся место.

«В связи с тем, что инопланетная передача расшифрована, — начал читать Тубанов, — и выяснено, что она является сигналом бедствия, которое терпят жители планеты в системе звезды Эпсилон Индейца, Академией Наук и Верховным Советом Федерации Коммунистических Республик Земли принято решение в ближайшее время снарядить и отправить к звезде Эпсилон Индейца космическую экспедицию, предназначенную для оказания помощи жителям планеты. Учитывая современный научно-технический уровень развития космонавтики и тот факт, что запуск звездолёта с участниками этой экспедиции на борту окажется первым в истории Земли, предполагается включить в ее состав около 10–12 человек и одного киборга-координатора, вмонтированного в звездолёт. На борту звездолёта будет предусмотрен также склад микросхем, из которых можно будет смонтировать до 200 автономных самоподзаряжающихся подвижных киборгов…»

(Нет, но страшно звучит: «вмонтированного»! Хотя речь — о кибернетическом живом существе, для которого звездолёт — его тело!)

«…Временно утверждён следующий состав экспедиции: 1) Киборг-координатор и первый пилот звездолёта; 2) второй пилот; 3) астронавигатор; 4) астрофизик; 5) специалист по обществоведению и внеземным цивилизациям; 6) экзобиолог; 7) врач; 8) телепат-парапсихолог; 9) первый пилот разведывательной капсулы; 10) астронавигатор капсулы; 11) бортинженер капсулы; 12) бортинженер звездолёта. При необходимости один член экипажа может совмещать две из этих должностей, но не более…»

(А не мало ли — всего? Правда — плюс в перспективе ещё 200 …

Да и… Разве знали — сколько было в экиапже того, реального звездолёта?)

«…Экспедиция будет действовать по следующему плану: провести предварительные наблюдения планеты с орбиты (научные сотрудники экипажа); совершить первый рейс на планету (экипаж разведывательной капсулы); выяснить суть катастрофы, происшедшей на планете, встретиться с её обитателями; используя опыт Земли, выработать план действий, необходимых для ликвидации причин и последствий катастрофы с помощью киборгов; руководить выполнением этого плана. Убедившись, что планете больше ничего не угрожает, экспедиция вправе её покинуть.»

Тубанов прервал чтение и задумался. Какую специальность в экипаже звездолёта он мог бы выбрать? Телепата-парапсихолога — или первого пилота капсулы? Или, может быть — совместить их обе? Но удастся ли ему это?

И в этот момент взгляд Тубанова упал на следующий абзац.

«В целях скорейшей подготовки экспедиции управление всеми бортовыми системами и механизмами звездолёта и разведывательных капсул будет предельно упрощено и не потребует от экипажа звездолёта особо длительной подготовки. Основными критериями, которыми будет руководствоваться Цeнтp Подготовки Астронавтов при отборе экипажа, будут не физические качества и образование, как было до сих пор, а моральные качества и способность быстро принимать решения в действовать в сложной обстановке. Именно это может иметь наибольшее значение, когда решаемся судьба целой планеты. Телепат-парапсихолог и члены экипажа разведкапсул высшее образование иметь не обязаны.»

Тубанов сразу понял, что это повышает для него вероятность оказаться в экипаже звездолёта. Но, с другой стороны, в таком случае и кандидатов будет больше. Так что ещё неизвестно, удастся ли ему оказаться в числе избранных…

«Для полёта к Эпсилону Индейца, — продолжал читать Тубанов, — будет использован звездолёт «Теллурис-1», строительство которого было начато 1 августа 1995 года, и который первоначально предполагалось использовать для полёта к звезде Альфа Центавра. Срок старта переносится с 15 марта на 1 февраля 1997 года, в связи с чем строительство звездолёта ведётся максимально ускоренными темпами. Электростатический двигатель звездолёта, оборудованный реактором для преобразования ядерной энергии энергоблоков в электрическую, способен развивать скорость до 0,25 световой, благодаря чему экспедиция должна достичь цели ориентировочно в сентябре-октябре 2041 года. В связи с изменением цели и программы полёта количество жилых кают на борту звездолёта будет сокращено до 20, включая предназначенные для инопланетян, если их представители изъявят желание посетить Землю. В освобождающихся таким образом помещениях звездолёта будут располагаться склад микросхем для монтажа киборгов и склад лазерного и огнестрельного оружия. Доступ экипажа в эти склады будет открываться только в достаточно сложных и критических ситуациях…»

(Ну, это… Какой-то пропускной режим! Не подумал, не так выразился?)

«…Отношения с цивилизацией, обитающей в планетной системе Эпсилона Индейца, должны строиться на основе взаимного доверия и уважения моральных принципов — за исключением, разумеется, того случая, когда цивилизация своими агрессивными действиями способна погубить всё живое на своей или на одной из coceдних планет. В этом случае экспедиция, пользуясь поддержкой прогрессивных сил местной цивилизации, должна принять меры по ликвидации угрозы, по возможности не прибегая к войне. В случае невозможности разрешить конфликт или ликвидировать последствия катастрофы совместными силами экипажа звездолёта и местной цивилизации на Земле будут приняты иные необходимые меры. В случае полной или частичной гибели жизни на планете она должна быть взята под контроль землян.»…»

— Но какие «иные меры»? — не понял Мерционов. — И как «под контроль» — на таком расстоянии?

«…Прочтя это, Тубанов внутренне содрогнулся. До сих пор ему даже не приходило в голову, что на той планете, откуда были отправлены сигналы, ко времени прилёта «Теллуриса-1» может не остаться ни одного живого существа, ни одной клетки живой материи, и, может быть, даже ни одного…» (что-то зачёркнуто). «…Тем более, из своего профессионального опыта Тубанов знал, что каждый призрак считает целью своего существования будущее воплощение в человека. О том, что инопланетное призраки могут иметь иную цель, он почему-то не подумал…» (Так… «призрака» — и вычеркнуто? Но что имелось в виду? Переселение душ ещё на какую-то планету? Да, что-то он не успел продумать — или осталось загадкой для самого…)

«…И только сейчас Тубанов обратил внимание на то, что статья не отредактирована и составлена в том порядке, в каком, видимо, возникали соответствующие мысли у её автора. Очевидно, мысль о возможной гибели всей жизни на планете и пришла ему на ум как раз в момент работы над этим абзацем.

Немного успокоившись, Тубанов продолжил чтение.

«Звездолёт будет оборудован парашютной системой для посадки на поверхность планеты, но это устройство рассчитано на применение только в крайнем случае. Вообще же звездолёт будет находиться на околопланетной орбите, а рейсы его экипажа на планеты будут совершаться в уже упоминавшихся выше разведывательных капсулах. Таких разведывательных капсул на борту звездолёта будет пять. Каждая капсула будет представлять собой четырёхместный аппарат типа «летающее блюдце» небольших размеров, оборудованный выдвижными шарнирными опорами и трапом, парашютной системой того же типа, что и на самом звездолёте, но соответственно меньших размеров…» (впрочем, это — позднее зачёркнуто) «…и некоторыми другими приспособлениями.

Для подготовки экипажа звездолёта в Киевском Центре Подготовки Астронавтов будет создан специальный отряд астронавтов в составе трёх отдельных групп. В первой группе будут проходить подготовку кандидаты на должности второго пилота, обоих бортинженеров и астронавигатора, во второй — научных сотрудников экипажа, и в третьей — членов разведывательной группы (экипажа капсулы) и телепата-парапсихолога…»

(И снова не понятно: бортинженер капсулы, по идее, входил в состав разведгруппы?..

Но дальше — зачёркнуто, удалось разобрать лишь: «…быстрая реакция и умение истолковать с первого взгляда любое происходящее на планете или в космическом пространстве явление либо действие её обитателей… приём в новый отряд астронавтов будет открыт с 5 сентября 1995 года по 5 апреля 1996 года…»

И — очередной пропуск строки, отделявший, видимо, уже четвёртую главу…)

«…Нет необходимости перечислять все проверки и испытания, которые выпали на долю кандидатов в астронавты. Тут были и всевозможные медицинские тесты с использованием новейшей электронной аппаратуры, и психологический отбор, и тренировка на специальных тренажёрах, с гипнотическим внушением состояния невесомости и перегрузок…»

(Впрочем — Кременецкий не имел его, Кламонтова, горького опыта!)

«…После каждой такой проверки все три группы кандидатов становились всё меньше и меньше, таяли, как снежный метеорит — который, рассыпаясь в несколько стадий, так и не достигает земной поверхности. И вот в итоге на каждую должность в экипаже осталось лишь по четыре-пять претендентов. Теперь им, выдержавшим все предыдущие испытания, предстояло последнее и самое ответственное — главный экзамен (он так и назывался). Это был морально-психологический тест на способность выбрать правильное решение в экстремальных ситуациях, когда на карту поставлено слишком многое. Он должен был проходить в телепатической лаборатории звездолёта. По условию каждый кандидат в состав экипажа как бы становился под гипнозом участником последовательно трёх экстремальных ситуаций, сценарий которых хранился в глубокой тайне…»

— Вот она! — прошептал Мерционов. — Эта «виртуальная проверка»!..

«…Концлагерь. Камера смертников…» (Кламонтов вздрогнул: так называлась другая повесть Кременецкого!)

«…— Я должен открыть тебе последнюю тайну, — шёпотом обратился к нему заключённый номер 605.— Сейчас к нам войдёт охранник и спросит, согласны ли мы вступить в императорскую армию. Тех, кто согласится, будут вести по коридору мимо двери с черепом и костями. За ней — коридор, ведущий к кабине с кнопкой, которая взрывает дворец и отключает всех роботов-палачей…»

(«Прообраз «камеры управления»?»— подумал Кламонтов.)

«…А откуда ты всё это знаешь? — недоверчиво спросил он.

— Это данные нашей разведки, — ответил номер 605.— Но до той двери надо добежать быстро, а я не могу быстро двигаться.

Радости от возможности вот так, сразу, уничтожить всю империю он не почувствовал — на это уже не было сил. Но разумом он понял, что это — последняя надежда.

Но как быть с собственной совестью? И как будут смотреть на него остальные смертники? Никто ведь не узнает, что он собирался сделать — и в памяти людей он навсегда останется предателем. Нет, никогда он ещё не представлял себя в такой роли.

Встав, он быстро отбросил сомнения. Всё это было слитком мелко по сравнению с судьбой целой планеты. Иного выбора нет и быть не может!

В этот момент вошёл охранник.

— Последний раз спрашиваю: кто из вас согласен быть помилованным и отправиться на войну, чтобы с честью умереть за императора?

— Я, — сказал он, не задумываясь — и шагнул вперёд.

Он не видел взглядов, направленных ему в спину и полных ненависти, да и не обратил бы на них внимания. А тюремный коридор, куда его вывели из камеры, был пуст. Он был единственным, кто согласился.

Медленно и мучительно долго приближались они к двери с черепом и костями. Он уже чувствовал, как всё растущее напряжение мешает ему переставлять ноги, и его походка становится подобной движениям несмазанного робота-палача. И вот наконец вдалеке показалась багровая дверь с леденящим душу оскалом белого черепа на ней.

Время как будто замедлило свой бег. Даже воздух — и тот был натянут как струна. Казалось, прошла целая вечность, пока, они поравнялись с дверью.

Это произошло помимо его сознания и воли. Он сам заранее запрограммировал себя на это — и теперь в нем как будто распрямилась пружина, и бросила его в сторону двери. Он рывком распахнул её — и бросился в длинный коридор за ней, забыв даже её захлопнуть. Вслед ему загремели выстрелы. А панель с кнопкой уже стремительно приближалась — но тут пуля попала в цель. Он уже чувствовал холод смерти. И только сознание того, что у него в руках судьба целой планеты, заставляла работать готовое остановиться сердце. Из последних сил он рванулся к кнопке и надавил на неё…»

— Нет, — потрясённо прошептал Мерционов. — Это… не отсюда! И даже… не его! Тут что-то не то!..

«…Ночь. Загородная дорога…» (Сценарий уже второй чрезвычайной ситуации?)

«…Он сидел в автомобиле и ждал сообщений от первой из групп, посланных на захват императорского дворца — зная, что путь к выключателю всех роботов был очень сложен. Въезд на саму территорию дворца, проверка документов, вход во дворец, вторая проверка, спуск на минус третий этаж, поворот вправо, три поворота влево, ещё пять — вправо, ещё один — влево, набор шифра, подъём в верхний коридор, вход в кабину с выключателем…

Однако! Ведь сведения о том, что к выключателю идёт верхний коридор, получены слишком поздно! И первая группа вместо этого неминуемо должна спуститься в нижний коридор…

Ожидание вдруг перешло в лихорадочный поиск выхода. Конечно, послать вторую группу нетрудно — хотя это и может показаться дворцовой страже подозрительным. Но как быть с первой? Послать вторую группу вдогонку ей — и предупредить об опасности? Нет, не успеть. Слишком велик риск того, что вторая группа догонит первую уже у полицейского поста. А первой группе и невдомёк, что направляется она в спальню императора, куда у неё нет пропуска, в том-то и дело…

Но, с другой стороны, можно, как ни в чём не бывало, отправить вторую группу в верхний коридор, оставив первую в руке судьбы. Хотя можно ли и так рисковать? И не слишком ли дорого обойдётся ошибка? Нет, рисковать чужой жизнью вряд ли легче, чем своей…

Но что ставится на карту в первом случае? Судьба целой страны. А во втором? Жизнь всего четверых бойцов…» (Название какой-то организации — зачёркнуто?)

«…И ответственность велика — и долго думать некогда. Да и нечего тут долго решать. Каждая группа состоит из четырёх человек, а население страны — двенадцать миллионов. Жаль, конечно, тех, кто почти неминуемо вынужден будет пожертвовать своей жизнью — но, если не пойти на этот риск, сколько людей ещё погибнет от рук роботов из императорской полиции!

Отбросив все колебания, он нажал кнопку связи.

— Срочное сообщение! К кабине ведёт не нижний, а верхний коридор! Вторую группу — во дворец!..»

— Но… откуда это? — Мерционов переглянулся с Кламонтовым. — И будто предвосхищает всё дальнейшее…

«…Пустыня Неизвестная планета.

Местные жители наступают со всех сторон. Они вооружены мечами и копьями. А у него есть оружие, способное в один момент поразить их вcex. Правда, он ещё никогда не применял его, и не знает по личному опыту, как оно действует. Но уверен в одном: если оно попадёт в руки местных жителей, они не смогут ни применить, ни даже разобрать его. Однако и оставлять его в их руках рискованно. Так что — применить?

Но ведь они ни в чём не виноваты! Они обмануты, своими жрецами, выдававшими землян за злых духов! И, если применить оружие, эта ложь получит подтверждение, и землянам вряд ли удастся вновь завоевать доверие жителей планеты. А если он погибнет, так и не применив его — местная цивилизация сама восстанет против обманщиков-жрецов.

Треск шлема. Скафандр лопнул…»

— А это… что предвосхищает? — спросил Тубанов (здесь). — Нет, оно явно не отсюда! Не то… как бы о нас, что раньше! И точно — не из подготовки наших космонавтов! Тут — чьё-то чужое влияние! Сюда попало постороннее…

— И переутомление от школы, — добавил Вин Барг. — И обстановка дома… Вот и не заметил, как его свернуло не туда…

— И… что, всё? — Мерционов взглянул на страницу, где текст обрывался на середине.

— Нет, это только пропуск, — ответил Ареев. — Смотрите, вот дальше! А это… Он хотел вставить что-то, но видно, не успел…

— Верно. И что же тут… — Кламонтов взял следующий лист.

«…Все напряжённо ждали…

И вот на экране вспыхнул список членов экипажа. В зале застыла мёртвая тишина. Каждый из кандидатов напряжённо вглядывался в экран, надеясь увидеть там свою фамилию. И вдруг тишина будто взорвалась голосом координатора:

— Вот те, кто отправятся в первый звёздный рейс и впервые ступят на поверхность планеты другой звезды. Решение утверждено Академией Наук и Верховным Советом ФКРЗ…»

(Но дальше — увы, не разобрать! Конкретный список экипажа: имена, страны, какую кто представлял — оказался для Кременецкого неожиданно сложной проблемой, и он много раз переделывал это. Кламонтову лишь удалось разобрать фамилию, похожую на «Лантарский», и ещё — китайское имя: «Ли Фынчжоу»… Но главное — в нижней части списка, уже без исправлений:

«…Первый пилот разведывательной капсулы и телепат-парапсихолог — Тубанов Виктор Афанасьевич…» (Нет, и тут — что-то не разобрать.)

«…Бортинженер разведывательной капсулы — Ареев Аркадий Николаевич…» (Отчество всё же не то! И дальше — неясно.)

«…Астронавигатор разведывательной капсулы…» (И тоже: что-то, исправленное не раз — не разобрать в ксерокопированном тексте.

А затем — ещё большой пропуск…)

«…Только сейчас до Тубанова дошло, что он оказался в числе избранных. Ему всё ещё не верилось, что именно он…»

(Снова — несколько строк Кременецкий надеялся заполнить позже. Что ж, мысли людей, узнавших о зачислении в экипаж первого звёздного рейса — непростая тема! И он мог чувствовать, что не готов…

И — далее, лишь…)

«…ещё раз оглянулся — и последним из них всех сошёл по трапу звездолёта…»

(Но и тут что-то зачёркнуто, будто не нашёл продолжения… И — уже пятая глава?)

«…Тубанов взглянул на часы. Ровно десять часов оставалось до старта. И всего только десять часов теперь было у экипажа на то, чтобы проверить работу всех бортовых систем звездолёта, технически и психологически подготовиться к старту — и, попрощавшись с родной Землёй, отправиться в далёкий и рискованный путь на планету, неведомые обитатели которой звали землян на помощь…

Затем Тубанов поднял взгляд и посмотрел на сам вход в подземный космодром. Довольно странно выглядело это небольшое сооружение из листов стекла и тонких металлических планок ажурного каркаса посреди песков пустыни. Вдалеке виднелось чёрное отверстие шахты космодрома, в которой ожидал своего экипажа звездолёт.

— Так сколько ещё осталось времени? — спросил Флантарский…» (Так правильно — его фамилия?)

«…–9 часов 58 минут, — ответил Тубанов. — До предстартовой готовности уже недолго.

Но время ещё было — и, чтобы чем-то заполнить его, Тубанов стал искать на небе знакомые созвездия. Ведь теперь они не скоро увидят их такими, как они выглядят с Земли…

Совсем низко на северо-западе огромным крестом раскинулось созвездие Лебедя. Поз ним у самой линии горизонта ярко сияла Вега. Зато на юго-востоке уже высоко поднялись Близнецы, Орион и Телец. Над северной точкой горизонта была видна лишь верхняя половина Большой Медведицы — только сам ковш, без ручки. Зенит был отмечен чётким зигзагом Кассиопеи. К югу от него раскинулись квадрат Пегаса и дуга Андромеды, а под ними — Овен, Рыбы, Кит, Эридан. И только сам Эпсилон Индейца тщетно было бы искать здесь, на звёздном небе Узбекистана…» (потом изменено: «Туркмении»). «…Он никогда не бывает виден на этой широте…

Увлечённый видом созвездий, Тубанов не заметил, как за его спиной отодвинулась стеклянная дверь, и раздался гул эскалатора.

— Идём, — сказал Ареев.

Тубанов вошёл первым. Как только за ним вошли все остальные, дверь сразу закрылась. Тубанов вдруг подумал о том, что эта закрытая дверь словно разделила его жизнь на две части — «земную» и «космическую». Но почему — именно эта закрытая дверь? Разве «космическая» часть его жизни не началась ещё раньше — в тот день, когда пришли сигналы? Да, верно. Она началась ещё тогда… А уже этой ночью, меньше чем через десять часов, они отправятся в самый первый в истории земного человечества межзвёздный полёт — который по времени Земли продлится около девяноста лет. И встречать «Теллурис-1» будут уже внуки и правнуки тех, кто проводит его в звёздный рейс. Но у Тубанова на Земле не оставалось ни друзей, ни родственников — и, должно быть, потому у него не было тяжело на душе. Да и если бы у него на Земле оставались близкие люди, их погрузили бы в анабиоз до возвращения звездолёта, как родственников других астронавтов…» (Так было в тексте!)

— Ну, это спорная проблема, — отметил Ареев (здесь). — Есть же и близкие близких, а у тех — свои… Да и сам риск анабиоза…

— И само по себе не сходится, — напомнил Тубанов. — Даже страшно читать это: «нет близких»! Хотя знаем ли: что тут откуда взято, и с чем связано?

— И что он мог знать, а что нет, — добавил Ареев. — Вообще, что и как к нему пришло…

«Зато вот — и грань, отделившая прошлое! — ещё мысленно отметил Кламонтов. — Он вспоминал там, на пляже…»

«…Эскалатор движется только в одну сторону, — почему-то подумал Тубанов, ступив на него. — И по нему нельзя проехать обратно ко входу. И точно так же и историю нашей Земли нельзя вернуть к моменту, когда мы ещё не приняли сигналы с Эпсилона Индейца. Ни один вечно сомневающийся во всём атеист не сможет сделать это… Контакт обязательно состоится!»

«А… если не состоится? — возразил он сам себе, весь похолодев от этой внезапной мысли. — Если мы прилетим на уже пустую планету?»…»

(И снова — пропуск. Снова — хотел что-то вставить потом…)

«…Эскалатор был очень длинным. Экипаж звездолёта спустился к проходной космодрома только через десять минут. Дальше вёл узкий проход между двумя скруглёнными металлическими стойками. Он был так узок, что пройти через него можно было только по одному. Когда человек или киборг проходил по нему, расположенные в стойках автоматы-«вахтёры» осматривали его, сличая внешность с…» (Из-за исправлений не разобрать… Пропускной режим на космодроме коммунистической Земли 1997 года? С этим — так и не определился?)

«…Сразу за проходной оказалось маленькое помещение, стены которого были окрашены в жёлто-зелёный цвет. Это была кабина лифта, доставлявшая техперсонал и астронавтов от проходной до двери шлюзокамеры звездолёта, которые разделяло 27 метров высоты. Едва все вошли в лифт, дверь автоматически задвинулась, как бы прерывая для них всякую связь с Землёй. Лифт понёсся вверх. Тубанов сразу ощутил лёгкую перегрузку. Через несколько секунд по кабине прошёл слабый толчок. Дверь, располагавшаяся напротив той, в которую вошли астронавты, с негромким гулом раздвинулась в стороны. В дверном проёме была видна шлюзокамера звездолёта. Её металлические стены не были покрыты ничем и состояли из какого-то сплава особой прочности. В шлюзокамере стояло пять летающих блюдец чёрного цвета с иллюминаторами на обеих наклонных поверхностях и входными люками вертикально-двустворчатой конструкции на самом ребре обода. Каждая створка, открываясь, вдвигалась в одну из наклонных поверхностей под прямым углом к другой. В стене шлюзокамеры за капсулами была дверь, по обе стороны от которой располагались два закрытых задвижками круглых отверстия. Тубанов вспомнил, что через эту дверь он уже входил вместе со всем отрядом астронавтов в тот день, когда был объявлен состав экипажа, но больше ничего он тогда не запомнил — не до того было. Так что теперь он видел звездолёт почти что впервые…»

— Нет, но… — удивился Мерционов. — Как же их… то есть вас… готовили? Даже не знаю, как сказать! Но — чтобы заранее почти не бывали на реальном звездолёте?

— Наверно, всё — по моделям, тренажёрам, — предположил Тубанов (здесь). — Хотя вообще странно: читаю — и будто вижу, вспоминаю, как это… было бы! Несмотря даже на малореальные сроки…

— А, что, та «шлюзокамера» и была… не такая же? — напомнил Ареев. — Вернее, «отсек капсул»? Ладно, читаем дальше…

«…Флантарский подошёл к двери и нажал кнопку сплава от неё. Дверь почти беззвучно отъехала в сторону, открыв проход в длинный коридор, пересекавший на этом уровне весь звездолёт. Стены его были покрыты голубым с продольным ярко-оранжевым ромбическим орнаментом, а пол — светло-серым.

«Так вот он какой, «Теллурис-1», — подумал Тубанов. — Наш будущий космический дом.»

Пройдя по коридору около двадцати метров, астронавты оказались в салоне. Это помещение представляло собой довольно большой зал, стены, пол и потолок которого в своём пластиковом покрытии повторяли цвета коридора. В стенах салона было в общей сложности двадцать четыре двери — двадцать из них вели в жилые каюты, по одной — в фитотрон и анабиозный сектор, и ещё две — в склады интегральных схем и оружия. Двери кают были пронумерованы. Каюта Тубанова имела номер 7. (Кстати, поскольку координатор не занимал никакой каюты, двери кают Ареева и Высожарского имели соответственно номера 6 и 8 — и те же цифры стояли на их скафандрах)…»

(Что ж — вот и в «Теллурисе-1» угадывался тот, другой звездолёт — из «Камеры смертников»! И — ещё фамилия члена экипажа! Но…)

— Но это-то откуда? — удивился Вин Барг. — Высожарский Георгий Георгиевич — один из прежних проводников нашего вагона!

— Вот как! — понял Кламонтов. — А я-то думаю: где слышал её?..

«…Открыв дверь каюты, Тубанов увидел помещение, немного большее по размеру, чем купе в поезде, хотя всё тот же ромбический рисунок на стенах ещё больше зрительно увеличивал объём. У самой стены каюты, под иллюминатором, в который через лазерный световод была видна внутренность стартовой шахты, располагалось кресло с противоперегрузочным устройством. Его коричневое пластиковое покрытие имитировало цвет и фактуру…» (Пропуск в одно или два слова.) «…В центре каюты на массивной металлической колонне был укреплён столик из светло-серого пластика со скруглёнными углами…»

— Но что было бы при старте с этими лазерными световодами? — усомнился Мерционов. — Да, здесь он не подумал…

«…На стенах располагались яркие, кирпично-красного цвета, шкафчики со стеклянными дверцами. И везде — в этих шкафчиках, под креслом, просто на полу — уже были уложены и укреплены в специальных держателях личные вещи Тубанова, которые он решил взять с собой в полёт…»

— И тоже: будто в самом деле было! — признался Тубанов. — Или могло быть…

— А самого старта тут нет, — сказал Ареев. — Опять пропуск. Это он тоже хотел… потом. И что тут дальше…

«…«Теллурис-1» был в полёте уже пятый день. Большое табло электронного календаря-хронометра, расположенное над выходом из коридора в салон, показывало 11 часов 57 минут 5 февраля 1997 года. А ровно в 12 часов открывался анабиозный сектор. Перед дверью, ведущей в него, уже собрался весь экипаж «Теллуриса» — за исключением, конечно, координатора.

И вот над дверью загорелась зелёная лампочка. Это означало, что анабиозный сектор готов к действию. Второй пилот Флантарский, стоявший в очереди к его двери первым, нажал клавишу справа от неё. Массивные створки двери с громким протяжным металлическим звуком, средним между гулом и завыванием, медленно…» («и как-то торжественно», — дописано потом) «… раздвинулись в стороны. За ними открылся коридор, стены и потолок которого были покрыты ровного, глубокого оттенка, без какого-либо орнамента, голубовато-зелёным пластиком» а пол — чёрным. Коридор заканчивался металлической дверью, очень похожей на ту, которой он начинался. Вот только выйти в неё с другой стороны анабиозного сектора им всем предстояло уже годы спустя…»

— И всё-таки, — прошептал Тубанов (здесь). — Хотя, конечно: «космическая» архитектура любой цивилизации — берёт своё начало от её же «планетарной» архитектуры. Но не слишком тут всё «по-земному»?

— Не знаю, — так же тихо ответил Ареев. — Во всяком случае, мне как-то… очень верится…

«…Флантарский вошёл в коридор. Все остальные напряжённо следили за ним, как будто в конце коридора с ним должно было произойти…» (По смыслу, «что-то страшное» — но позже Кременецкий зачеркнул, ничем не заменив.) «… Подойдя к двери, Флантарский повернул рукоятку на стене справа от неё. Дверь перед ним открылась, и Тубанов так и не успел заметить, что было за ней — она закрылась за Флантарским через две секунды. Всё это выглядело до того просто и буднично, что даже не верилось: в следующий раз Флантарский появится в этом коридоре лишь более чем через сорок земных лет. И то — если за это время действительно что-то не случится… Вслед за Флантарским к двери направился Ли Фынчжоу.

— Скоро и наша очередь, — сказал Ареев.

— Скоро… — повторил Тубанов. — Знаешь, а мне до сих пор не верится — вернее, странно думать — что каждый год, начиная от нынешнего и до 2041-го включительно, мы будем ощущать как секунду. Никак не могу привыкнуть к этой мысли…

Выглянув из-за головы Ареева, Тубанов увидел у двери уже…»

(Пропуск в две строки.)

«…Наконец за дверью анабиозного сектора скрылся и Ареев. Наступила очередь Тубанова. Он…»

(Кламонтов заметил, как вздрогнул Тубанов (здесь). Ведь в текста следовало немыслимое: «перекрестился»!)

«…и решительно шагнул в коридор. Пройдя его, Тубанов повернул рукоятку и быстро вошёл в открывшуюся перед ним дверь. Как только он шагнул внутрь, дверь с глухим стуком задвинулась. Тубанов оказался в хорошо освещённом полуцилиндрическом помещении, вдоль вогнутой стены которого шёя ряд из двадцати одинаковых металлических дверей. Все они были пронумерованы числами от 1 до 20. Но только Тубанов успел увидеть это, как свет погас. Только на одной из дверей светилась зелёным светом цифра 7. Над ней, ярко выделявшейся в темноте, но не освещавшей ничего, вокруг себя, фосфоресцировала красным светом кнопка. Как только Тубанов нажал её, раздался короткий пронзительный сигнал, зелёная цифра сменила цвет на жёлтый, и дверь взлетела вверх. «И почему всё срабатывает так быстро? — подумал Тубанов. — Чтобы усыпить всех одновременно?»

За дверью оказалась освещённая одной яркой электрической лампочкой небольшая анабиозная камера, стены которой были окрашены в серебристо-белый цвет. На укреплённой в её стенах спице висел в вертикальном положении, не касаясь пола, массивный брус коричневого пластика. В нём было сделано углубление, точно соответствующее форме тела Тубанова.

Тубанов подошел к брусу и лёг в его углубление. Сверху на него начал опускаться другой такой же брус, который Тубанов раньше не заметил…»

(А всё-таки странно! Что-то «пассажирское», когда не знаком с кораблём!)

«…Тубанов ещё успел заметить, что в «вестибюле» анабиозного сектора снова вспыхнул свет — и тут дверь его камеры стала закрываться. Конечно, ведь там оставался ещё Высожарский — которому предстояло войти последним… А брусья уже плотно облегли Тубанова, и он погрузился в полную темноту — а затем откуда-то начал наползать холод… Ещё несколько секунд прошло в том же 1997 году — а затем Тубанов ощутил мгновенный толчок, прошедший через всё его тело… Начался «прыжок сквозь время»!..»

— Вот как представлял это… — шёпотом вырвалось у Кламонтова.

«…— 1997…— начал Тубанов отсчитывать годы. — 1998… 1999… 2000…

На Земле кончилось второе тысячелетие… Наступил двадцать первый век…

— 2001… 2002…2003… 2004… 2005…2006… 2007… 2008… 2009… 2010… 2011… 2012… 2013… 2014…2015… 2016… 2017…»

(«…Исполнилось сто лет Октябрьской революции. Но тут, для астронавтов в анабиозе, и этот год был лишь секундой…», — дописано над строкой.)

«…2018… 2019… 2020… 2021… 2022М… 2023… 2024… 2025… 2026… 2027… 2028… 2029… 2030… 2031… 2032… 2033… 2034… 2035… 2036… 2037… 2038… 2039… 2040… Две тысячи…

Тубанов почувствовал новый толчок, но уже как бы в обратном направлении.

— …сорок один…

«Цель достигнута! — ещё не веря себе, с радостью подумал он. — Мы достигли Эпсилона Индейца!»…»

(И здесь, в вагоне — вздох Тубанова! Вместивший так многое — взамен слов…)

«…Но тут вдруг перед глазами Тубанова появилась огненная спираль, похожая на галактику. Она быстро вращалась и увеличивалась в размерах, надвигаясь на него. Но не успел он сообразить, что это такое — как спираль исчезла. Её сменила видимая на тёмно-синем фоне белая алебастровая чаша на высокой мраморной колонне, украшенная каким-то орнаментом…»

(«Та, с «каменным камнем»? — вдруг понял Кламонтов. — И отсюда она… в его сне?»)

«…А через долю секунды в чаше вспыхнуло пламя — и чаша вместе со вдруг согнувшейся (от такой-то небольшой вспышки!) колонной отъехала куда-то вниз и назад, а вместо неё перед глазами Тубанова появилась… белоснежная оконная рама. И в это окно было видно несколько рядов далеко отстоящих один от другого кустов смородины, освещённых каким-то неестественным, мертвенным сине-зелёным светом, исходившим с сумеречного неба. Но и эта картина исчезла через секунду. Вся эта последовательность невзаимосвязанных образов пронеслась перед глазами Тубанова быстрее, чем о ней можно рассказать.

«Послеанабиозные галлюцинации? — подумал Тубанов. — Или…»

Но тут он почувствовал, что верхний брус стал подниматься. Нижний тем временем поворачивался из горизонтального положения в вертикальное. Как только оба бруса остановились, открылась и дверь анабиозной камеры. Тубанов встал с нижнего бруса, и услышав, как за ним задвинулась дверь, направился к выходу…»

— Вот так просто, — удивлённо и взволнованно прошептал Мерционов. — Хотя вообще — очень впечатляет…

«…Но тут он снова ощутил какой-то толчок. Стало темно…

Очнувшись, Тубанов увидел, что… неподвижно стоит посреди своей каюты. Попытавшись сдвинуться с места, он убедился, что не может этого сделать. Но это почему-то не вызвало у него ни страха, ни даже удивления.

— Октант. 14 сентября 2041 года, — раздался вдруг голос его же, Тубанова, со стороны столика. Это было так неожиданно, что Тубанов невольно вздрогнул. — Странно. Я снимал Эридан, и притом 12 января 1996 года.

А сам Тубанов никого больше не видел, не мог понять, как он оказался в своей каюте, и что происходит — но это почему-то не волновало его.

— Как ты сюда попал? — раздался через секунду снова его же голос, но уже с другой стороны.

Тубанову почему-то показалось, что это — всё, и на этом странности должны кончиться. Но тут раздался, опять его же голос, произнесённый со стороны столика, как и в первый раз:

— Как? Где я? Кто вы такой?

Тубанов решил, что привидение обращается к нему, но второе привидение ответило:

— Я — Виктор Тубанов, первый пилот разведкапсулы.

«А кто же тогда я? — пронеслось в мозгу Тубанова. Но страха и удивления он по-прежнему, как ни странно, не ощущал. И даже тот факт, что от привидений не исходило совершенно никакого телепатического излучения, он оставил без внимания.

— Нет, это я Виктор Тубанов, — возразило первое привидение.

— Я понял. Ты — модель предстартового Виктора Тубанова, оказавшаяся здесь неизвестно каким образом.

— По-моему, ты — это привидение, изменившее вид моей квартиры. Прошу вернуть ей прежний вид — и немедленно растаять или исчезнуть каким-нибудь другим образом, а то я могу проснуться.

Тубанов вспомнил, что уже где-то слышал эти слова. Но где?…»

— И точно: слышал! Или читал! — подтвердил Тубанов (здесь). — Как-то очень знакомо!

«…— Я не привидение. Всё так и было. Как ты здесь оказался?

— Я был в своей квартире… Хорошо — какой сейчас год?

— Пять тысяч сто двадцатый, — решив наконец включиться в разговор, ответил Тубанов — и тут же спохватился: зачем он это сказав?

— Кто это? — удивилось одно из привидений. — Я не вижу его.

До Тубанова стал постепенно доходить смысл происходящего. Он понял, что надо попытаться найти других членов экипажа и выяснить, не замечали ли они чего-нибудь странного. Но как это сделать? Сдвинуться с места по-прежнему не удавалось. Ему мешала какая-то невидимая преграда.

— Сколько астронавтов есть на корабле? — обратился Тубанов к координатору.

— Вы единственный астронавт на его борту, — ответил координатор с подозрительным спокойствием.

— А где же… эти… привидения?

— Его уже нет, то есть, очевидно, это ты, — ответило ему одно из привидений.

И тут Тубанов понял, что привидение, судя по некоторым из произнесённых им фраз, вообразило себя героем научно-фантастической повести «Звёздные дневники Ийона Тихого». Быстро сообразив, что надо делать, он спросил:

— Как это я?…»

— Точно! — подтвердил Тубанов (здесь). — «Путешествие седьмое»! Он там как-то разделился на нескольких двойников, и те назывались по дням недели!..

«…— Ну, понимаешь, понедельничный стал в ночь с понедельника на вторник вторничным, и так далее… — ответил фразой из тех же «Звёздных дневников» координатор, тоже решивший включиться в разговор привидений. А Тубанов даже не сообразил, что координатор, не знает этой книги. Перед ним стояли другие вопросы. Как разыскать остальных астронавтов? Как выяснить, что произошло? Как сделать так, чтобы все вошло в норму? Как, во всякой случае, сдвинуться с места — если что-то невидимое так крепко держит его?

— Когда отсутствующие члены экипажа наблюдались в последний раз? — спросил Тубанов, всё ещё находясь во власти странного сочетания полного спокойствия и понимания того, что надо срочно действовать.

— Последний раз не зарегистрирован, — подозрительно бесстрастным голосом ответил координатор.

Тубанов почувствовал, как привидение, по-прежнему, невидимое, вложило ему в руку тоже невидимую железную палку. О том, что это была именно железная палка, Тубанов догадался по её форме — и ещё из содержания тех же «Звёздных дневников».

— Имей в виду, что я — субботний, — предупредил Тубанов — и тут же понял, что этого не нужно было говорить. Хотя…» (дата исправлена несколько раз) «…2041 года действительно была суббота, лучше было бы назваться воскресным. А теперь получалось так, что он, Тубанов-субботний, должен ударить этой палкой четвергового Тубанова — а потом тот ударит его… Или в «Звёздных дневниках» было не так? И почему всё должно соответствовать «Звёздным дневникам»? И вообще — что это произошло?

Теперь Тубанов знал, что поступил неправильно, назвавшись субботним. Но было поздно. Привидение вырвало у Тубанова железную палку и… стало надевать на него скафандр, который тоже был невидим. Оно сделало это так быстро, что Тубанов не успел ничего предпринять. Но он всё же понял, что хочет делать привидение — и сказал:

— Ты не имеешь на это права, так как я…

И тут перед глазами Тубанова взвился огненный вихрь. Затем стало темно…

— Анабиозный сектор заканчивает свою работу, — как сквозь сон услышал Тубанов голос координатора.

Но неужели всё происшедшее было только послеанабиозным сновидением? А если да — то кто может поручиться, что оно не будет продолжаться и дальше?

Кто? Да он сам, Тубанов! И как только он мог забыть, что сновидение после анабиоза может длиться не больше пяти минут по воображаемому времени астронавта?…»

— А тут даже страшно, — признался Тубанов (здесь).

«…Дверь анабиозной камеры стала открываться — на этот раз уже в действительности. Тубанов встал и направился по коридору к выходу. Он даже не мог предполагать, какие последствия повлечёт это сновидение за собой в будущем…»

— А это — к чему? — снова забеспокоился Тубанов (здесь). — И вообще: как всё соотносится с реальностью?

Но пока — в тексте, далее:

«…11 сентября 2041 года, за день до выхода экипажа «Теллуриса-1» из анабиоза, координатор обнаружил планету — спутник Эпсилона Индейца. Она была похожа на Землю всем — массой, размерами, составом атмосферы, продолжительностью суток, количеством звёздной радиации, температурой воздуха…» (Термин — по аналогии с «солнечной радиацией» на Земле?) «…Только продолжительность года составляла две трети земного. В свою очередь, и спутник планеты был очень похож на Луну. Кроме всего этого, координатор сразу установил наличие на планете растительности. Это было радостным открытием: ведь астронавты не были уверены, что не встретят мёртвую планету или хотя бы мёртвую цивилизацию (во всяком случае, у них было мало надежды на счастливый исход). Ещё до выхода экипажа из анабиоза координатор вывел звездолёт на околопланетную орбиту со средним расстоянием 180 километров от поверхности планеты и периодом обращения 2 часа…»

— Ошибка! — с досадой вырвалось у Тубанова (здесь). — Реально будет часа полтора, не больше! Если массы планет близки…

«…Выход астронавтов из анабиоза состоялся в назначенное время, в 12. 00 12 сентября 2041 года, о чём сразу же было отправлено сообщение на Землю. Все астронавты сперва очень радовались тому, что цель полёта благополучно достигнута, и на одной из двух планет обнаружена жизнь. Потом все вспомнили о цели полёта, и радость быстро улеглась. Теперь всем не терпелось поскорее встретиться с потерпевшей бедствие цивилизацией. Тубанов, Ареев и Высожарский стали готовиться к первому разведывательному рейсу на планету. Собственно подготовка была недолгой и состояла в том, чтобы проверить работу всех бортовых систем капсулы, надеть скафандры и занять свои места. Было решено не брать с собой никаких книг, фильмов и других средств хранения информации. Первое объяснение с представителями местной цивилизации предполагалось провести на борту звездолёта.

Тубанов подошёл к обитому коричневым пластиком противоперегрузочному креслу пилота разведкапсулы и достал из ниши под ним сложенный в несколько раз лёгкий блестящий золотистый скафандр с круглым синим шлемом, в передней половине которого располагалось длинное и узкое, овальной формы, смотровое окно, закрытое ситалловой пластиной. Надевая скафандр, Тубанов думая о том, как примет пришельцев с далёкой Земли загадочный мир неизвестной планеты. Ведь она, внешне похожая на Землю, могла таить множество неизвестных и непредвиденных опасностей. Но Кодекс Астронавта категорически запрещал вступать в какой бы то ни было конфликт первыми, колонизировать планету и уничтожать её природу. Он был создан в 1990 году, незадолго до совместной экспедиции на Марс. В то время гелиотехника и гелиоэнергетика были ещё недостаточно развиты, а земных энергетических ресурсов человечеству уже не хватало. Потому многие задумывались об освоении землянами красной планеты, использовании её минеральных ресурсов и растительной жизни, и даже заселении её людьми. И если бы не протесты всего человечества против этих цивилизаторских планов и не своевременное вмешательство органов космического права, срочно создавших и утвердивших Кодекс Астронавта, природе Марса был бы нанесён непоправимый ущерб…»

— И тут проблемы с ресурсами! — прошептал Тубанов (здесь). — Он уже тогда думал!

— Как же не думать, — печально согласился Ареев. — И о других глобальных… А тот заметил, и стал на этом играть! Они же только и способны — паразитировать на чужих мыслях и чувствах за неимением своих!

— Как тот же минус-разум, — согласился и Мерционов. — Да, но смотрите: он верил, что на Марсе есть растительность!

— И что экспедиция туда будет уже в 90-м году, — добавил Тубанов.

— А в 97-м — звездолёт… Ладно, читаем дальше…

«…Воспоминания Тубанова прервал начатый координатором отсчёт:

— 60, 59, 58, 57, 56…

Нажимом одной из кнопок на пульте Тубанов закрыл люк. Раздался приглушённый грохот, чем-то похожий на звук взрыва — это насос в одну секунду проглотил весь воздух в шлюзокамере. Тубанов еще глубже погрузился в своё пилотское кресло. Тем временем координатор продолжал отсчёт:

— 23, 22, 21, 20, 19, 18, 17, 16, 15, 14, 13, 12…

При отсчёте «12» внешняя дверь шлюзокамеры стала раздвигаться. Тубанов…» (в тексте снова — «перекрестился») «…и положил правую руку на стартовую клавишу…

— 11, 10, 9, 8, 7, 6, 5, 4, 3, 2, 1, 0!

Тубанов нажал клавишу, и, взявшись за регулятор скорости, стал медленно поворачивать его. В стену шлюзокамеры ударила светящаяся струя ионизированных частиц воздуха из верхних слоёв атмосферы планеты. Капсула приподнялась над металлическим полом шлюзокамеры и медленно выплыла из неё. Створки двери плавно задвинулись за ней. Теперь весь иллюминатор переднего обзора капсулы занимал огромный шар планеты с застывшими белыми вихрями облаков и тёмными пятнами морей и океанов. Далеко за планетой виднелся маленький серебристый шарик спутника…»

(«Будто он видел! — Кламонтов вспомнил вид Фархелема и Тарменеха с дисколёта. — Будто был там с нами!»)

«…А через полчаса капсула уже летела на высоте всего нескольких сот метров от поверхности планеты. Астронавты не отрывали взглядов от иллюминаторов. Ведь они впервые в жизни видели вблизи другую планету, тем более — системы другой звезды. И каждому хотелось увидеть хоть какой-нибудь признак существования здесь разумной жизни.

Под капсулой расстилалась бескрайняя холмистая равнина, простёршаяся во все стороны до горизонта. Она была сплошь покрыта лугами, которые пересекались сложным узором из множества маленьких речушек и ручьёв. Изредка попадались озёра, вулканы, иногда действующие, но в большинстве потухшие, небольшие скалы и глыбы какого-то камня, напоминающего земной гранит.

— Странный тип ландшафта, — сказал Тубанов. — По-видимому, эта местность когда-то была горной страной.

— Вряд ли, — не согласился Ареев. — Не может быть так, чтобы одни горы разрушились целиком, а другие совсем не изменились. Трудно будет объяснить происхождение такого ландшафта. Кстати, мы уже осмотрели довольно большую площадь…»

— Обрыв… — голос Ареева (уже здесь, в вагоне) заставил Кламонтова растерянно оглянуться.

— Какой обрыв? Где?

— Да тут, в тексте! Дальше он просто не успел! Во всяком случае, продолжения нет.

— Точно! — с досадой вырвалось у Кламонтова: листов… больше не было! — Я и не заметил…

— Но есть более ранние варианты, — Ареев взял вторую пачку листов. — Посмотрим, как было там…

«…До момента, когда это произошло, день 5 сентября 1994 рода ничем особенным не выделялся…» (Текст — более крупным, явно ранним почерком!) «…Всё началось, когда ученик 8-В класса… — й киевской школы Виктор Тубанов услышал сигнал вызова видеофона. Судя по тому, что электронные часы показывали час ночи, вызов был срочным. Тубанов нажал кнопку ответа на вызов. Оказалось, что звонил его одноклассник Николай Ареев.

— Произошло событие, равного которому не было за последние полторы тысячи лет! — сразу выпалил Ареев в трубку. Тубанов знал, что его друг не будет беспокоиться без причины, и сразу спросил:

— Что же именно произошло?

— А ты не выписываешь «Пионерскую правду»? Ах да, нет… Очень жаль. Понимаешь, я забыл о том, что мы вчера должны были её получить — и вспомнил о ней только десять минут назад. И на четвёртой странице наткнулся на заметку. «Когда верстался номер, редакция получила срочное сообщение о том, что радиолюбитель Высожарский…»

— Высожарский? — удивился Тубанов.

— Да, не удивляйся. Высожарский из нашего класса. Он захотел испытать недавно построенный им приёмник — и наткнулся на странную радиопередачу, которую ему удалось записать на магнитофон. Вскоре выяснилось, что передача отправлена инопланетянами. Но пока удалось узнать только то, что она — из системы звезды Эпсилон Индейца.

— А Эпсилон — приближается он или удаляется? — спросил Тубанов

— Приближается…»

(Да, речь — о радиальной скорости относительно Солнца!)

«…— Тем лучше…

Тубанов придвинул к себе лежавшую на столике рядом с видеофоном фотографию зодиакального созвездия Тельца. На ней были изображены блестящие звёзды, на фоне которых сиял тоненький серпик Луны и красный диск Марса. Если бы только удалось увидеть всё это из космоса! Тубанов пытался представить себе вид созвездий из космоса, но это ему не удавалось. Действительно, в космосе, где астрономическим наблюдениям не мешал воздух, на небосводе невооружённым глазом можно было различить несколько тысяч звёзд.

— А не писали в газете… — начал Тубанов, но тут же вспомнил, что об этом писать ещё не могли.

— Ты хочешь знать, не писали, ли в газете, когда начинается зачисление на подготовку в ЦПК? — догадался Ареев. — Этого я ещё не знаю, но я сам думал об этом, когда ты меня спросил.

— Думаешь, нас возьмут?

— Конечно. Ведь и экипаж «Марсохода-1»… Ну, это ты знаешь сам…»

(Первые пробы! И даже имени Ареева — будто тогда не знал!)

— А тут — иначе, — Ареев (здесь, в вагоне) протянул ему лист с другим вариантом. — И похоже, Ромбов читал этот текст…

«…Было 4 сентября 1995 года.

Ученик 9-В класса… — й школы Виктор Тубанов проснулся ночью от стланного предчувствия. Его охватывало какое-то непонятное беспокойство, причину которого он понять не мог.

Он подошёл к кону. Была обычная ясная летняя ночь. Всё было как всегда. И тут за его спиной раздался звон и вспыхнул сигнал видеофона.

Тубанов знал, что в такое время к нему не может звонить никто, даже собутыльники его отца…»

— Спокойно, — прошептал Тубанов (здесь). — Хотя… Не понимаю! Ничего подобного реально нет!..

«…Но он спокойно подошёл к видеофону и снял трубку. На экране появился маленький карманный фонарик и осветленный им листок бумаги, на котором было написано:

«Через двадцать минут за тобой заедет машина. Приготовься. Захвати с собой переносной магнитофон и ленту. Ареев.»

Примерно через полчаса Тубанов уже входил в квартиру Ареева…»

(Да — этот вариант знали из мыслей Ромбова!

Кламонтов быстро пробежал строки — где Тубанов и Ареев готовили один магнитофон для записи с другого…)

«…— Так из-за чего ты меня вызвал?

— А как ты думаешь, что это записывается?

— Это? Что-нибудь срочное, — ответил Тубанов, не подозревая, в чём дело.

— Мой ответ поразит тебя скромностью, если я скажу, что это — передача с другой планеты…

— Но… как ты это узнал? — спросил Тубанов, немного овладев собой.

— Понимаешь, вчера в 23 часа мой приёмник принял странное сообщение: сначала — удар, затем…»

(Увы, не разобрать: число серий и сигналов в каждой — Кременецкий исправлял не раз…

И Кламонтов — уже проскакивал строки и абзацы…)

«…— А что мы будем делать теперь? Постараемся расшифровать?

— Сами? Там же больше тысячи знаков! По-моему, надо передать в вычислительный центр республики.

— Хорошо. Что будет дальше? Если подтвердится — будет начата постройка звездолёта…»

(Так, сразу! И тут же — сокращённый вариант диалога: возьмут ли их в экипаж? Но уже не как «кибернетических парапсихологов» — просто…)

«…в июне в «Правде» была статья, что какая-то ЭВМ — тогда ещё было принято это старое название — доказала, что в экипаж звездолёта следует принимать людей от 14 до 30 лет…

…Как только запись была отправлена в вычислительный центр, о ней, казалось, сразу же забыли. Тубанов и Ареев несколько дней подряд запрашивали о результатах — но каждый раз им сообщали только то, что передача с трудом поддаётся расшифровке…

…Во многих газетах за 14 сентября 1995 года на первых страницах появилось сообщение, что доказано инопланетное происхождение радиопередачи. Теперь о ней заговорил весь мир… Среди государственных преступников резко увеличился процент самоубийств…» (?) «…Однако с самой расшифровкой дело подвигалось медленно…»

(Но наконец — расшифрованы пять изображений, знакомых из позднего варианта! А шестым, вместо того букета из ножа, банкноты и костлявой руки — был как раз) «…череп за письменным столом…

…4 октября, в день 38-летия космической эры, началась постройка звездолёта. При выборе принципа работы двигателя остановились на электростатическом… Расчётной датой старта было названо 1 февраля 1997 года, расчётной датой прибытия — декабрь 2041 года.

Приём в Центр Подготовки Астронавтов открылся 7 октября. Самые главные опасения Тубанова и Ареева оказались напрасными: в экипаж звездолёта отбирали людей от 14 до 20 лет…

То, что согласия родителей не требовалось, было очень кстати, ведь его отец — мещанин, очковтиратель и алкоголик, желающий, чтобы его сын поступил в какой-нибудь институт и получил высокооплачиваемую должность, наверняка не дал бы согласия…»

— Откуда… накладки? — с досадой повторил Тубанов (здесь). — И у Захара отчим — хотя бы не алкоголик! Так откуда это?..

«…— Что у вас? — спросил заведующий Киевским центром Подготовки Астронавтов.

— Я хочу знать, как вы могли допустить в тренировочную группу человека без высшего образования, даже не спросив согласия у нас, его родителей?

— Когда готовился полёт «Марса-12», — ответил заведующий, — мы требовали согласия родителей, но при этом столкнулись с непредвиденными трудностями… Кстати, подготовка идёт уже давно. Почему вы не пришли сразу?

— Но он мне ничего не сказал. Я только из радиопередачи узнал, что он — один из наиболее вероятных кандидатов в полёт…

— Не сказал вам — значит, он вам не доверяет… Родители всех остальных кандидатов в экипаж звездолёта знали об этом ещё в начале октября! И, кстати, что это от вас так коньяком пахнет?

— Я… не знаю… почему я не знал… — выдавил пьяница. Не мог же он сказать, что провёл первую половину октября в тюрьме…»

(Ещё несколько строк — Кламонтов пробежал взглядом с чувством возрастающей неловкости. Ведь там — шло разбирательство с пьяным, который всё не хотел покидать кабинет, но наконец вывалился в приёмную, где его ждал другой…)

«…— Ничего, я знаю, что делать, — заплетающимся голосом произнёс собутыльник. — Увидит он свой космос, как же. Я могу добиться того, что вы будете приглашены на день рождения министра химической промышленности. Вот там и напьёмся, устроим скандал, сами попадём, конечно, в вытрезвитель — но зато уж его не возьмут как сына пьяницы. Заявят, что у него плохая наследственность…

— Чудесный гнусный замысел! И я ещё для большего эффекта подниму там тост за борьбу с пьянством!..

…Очнувшись 23 ноября утром в вытрезвителе, он понял, что операция удалась. А 24 ноября было объявлено, что Bиктoр Тубанов исключён из тренировочной группы.

Всю ночь 25 ноября Тубанов не мог заснуть, не находил себе места, пытаясь придумать что-нибудь такое, что свело бы на нет подлость, перечеркнувшую его надежды. Чтобы добиться победы, ему нужно было доказать, что на него нисколько не повлияла плохая наследственность. Но как это сделать? Единственная возможность — снятие эталонной психограммы, то есть психограммы, дающей представление о духовном мире его, Тубанова. И он же знал, что на «Теллурисе» (такое название дали строящемуся звездолёту) будет психограф — но в том-то и дело, что его нельзя будет оттуда вынести… Что же делать?

А в соседней комнате пьяница уже собирался на базар, где он почти каждый день продавал самогон. Вот если бы удалось пробить ему череп… Рука Тубанова нащупала лежавшую у него под кроватью тяжёлую гантелю.

— Ну, держись, тюремная мразь, — прошептал Тубанов, сжимая её в руке.

Пьяница уже оделся и вышел из своей комнаты. Тубанов стал медленно поднимать гантелю в руке. И тут его мозг, как молния, пронзила мысль: нет! Он убьёт подлеца — а его собутыльники будут торжествовать победу? Нет!!!

Тубанов опустил гантелю на кровать и притворился спящим. Но спокойно спать он уже не мог…»

— Совсем страшно читать, — признался Тубанов (здесь). — И хоть… откуда, почему?

— Потому что иных «добропорядочных» родителей только гантелей и проймёшь! — не смог сдержаться Мерционов. — Вот правда: дорвались до живой игрушки! Отсюда — и проекции…

«…— Это я, — заговорил с экрана видеофона Ареев. — Я уже придумал план контр-операции. Возьми себя в руки и запомни всё, что я скажу. Сегодня уже, точно объявили, что старт назначен на 1 февраля. А 31 января, за десять часов до старта, весь наш класс пропустят на звездолёт по специальным пропускам. Будет как бы экскурсия. Так вот, для тебя я уже имею такой пропуск. В общем, ты придёшь на космодром за 14 минут до назначенного времени — а мы уже будем на месте.

— Не знаю, получится ли что-нибудь, — ответил Тубанов, потеряв всякую надежду. — Вахтёр будет забирать пропуска или подсчитывать их, заметит лишний пропуск, старт отложат…

— Как раз за 14 минут до начала экскурсии происходит смена вахтёров, — объяснил Ареев. — И примерно в это же время на борт прибывает экипаж, то есть мы. Теперь понимаешь? Мы все войдём, ты тоже положишь пропуск. Вахтёры полностью доверяют нам. И когда первый вахтёр выйдет, а второй ещё не войдёт, кто-то из экипажа незаметно возьмёт пропуск и спрячет его.

— А запасы продуктов питания для лишнего члена экипажа? А дополнительная масса, которую буду представлять собой я сам и мои вещи?

— Вещи мы тоже беспрепятственно перенесём на борт звездолёта. А сама масса… Понимаешь, после того, как тебя исключили, никто не менял количество энергобатарей звездолёта…»

— Так просто, — снова прошептал Мерционов.

«…В окно дома Тубанова засветили фары электромобиля. Освещая заснеженную улицу зелёными фарами — условный знак — он проехал ещё несколько десятков метров и остановился. Фары погасли. Яркий луч Венеры упал на крышку стоявшего в кузове контейнера. Сомнений не оставалось: это был Высожарский… Но за ним вышел ещё кто-то. Неужели Ареев?..

…— Это биоробот нулевого класса, — объяснил Высожарский. — Луариот Флантарес, второй пилот нашего «Теллуриса».

Робот был похож на человека, одетого в золотисто-лимонный блестящий комбинезон, но его биопластиковая кожа (тоже очень похожая на человеческую) была окрашена в тёмно-синий цвет. Вместо рук у него были щупальца, по две с каждой стороны. Место глаз занимали прозрачные пластинки, разделённые пополам. Через каждую половину просвечивал фотоэлемент, похожий на человеческий глаз. Нижняя часть лица была такой же, как у человека…»

— Так вот кем был Флантарский в первом варианте, — прошептал Мерционов (пока Кламонтов быстро просмотрел фрагмент, где они грузили в контейнер вещи, отобранные Тубановым в полёт).

«…Когда всё было уложено и Тубанов уже возвращался по лестнице в дом, он снова столкнулся с Флантаресом. Тот держал какой-то прибор, похожий на крошечный телевизор. Экран показывал городской рынок, бутылки самогона, пьяницу с пятью рублями в руке…

…— Я снимаю психограмму твоего отца, — объяснил он. — Прямо так, на расстоянии.

Психограмму! Значит, он всё же вынес психограф из звездолёта! У Тубанова от радости перехватило дыхание…

— Это то, что он видит сейчас… Что?

Картина изменилась. Очевидно, пьяница что-то вспоминал — так как под надписью «Воспоминания» на боку психографа загорелась лампочка. На экране появилась приёмная заведующего ЦПК…»

— А тут его разоблачили иначе, — Мерционов протянул Кламонтову ещё лист другого варианта.

«…— Сделай якобы случайную запись того разговора, — предложил Ареев. — Ты как бы ненароком заговоришь с ним о космосе и смысле жизни. А потом полученную запись мы переправим в ЦПА — и его подлость будет раскрыта.

— Такую запись можно и подделать, — не согласился Тубанов. — А вот эталонную психограмму — нет.

— Только на самодельном психографе сразу может не получиться, — вмешался Высожарский. — Он будет не так совершенен, как бортовой…»

«…Удачная психограмма была тринадцатой по счёту…» (Кламонтов снова перешёл к более раннему тексту.) «…Получить её удалось только 29 января. А когда 30 января утром заведующий ЦПК пришёл на работу, он увидел на одном из кресел в приёмной бумажный свёрток. Подойдя поближе, он заметил на нём надпись «Безопасно», сделанную почерком Высожарского. На Высожарского вполне можно было положиться.

Заведующий вошёл в свой кабинет и развернул свёрток. Внутри оказалась магнитная лента того типа, который обычно использовался для снятия психограмм…

…Вначале на экране появилась надпись «Эталонная психограмма Виктора Тубанова». Рука заведующего сразу же потянулась к выключателю, так как он считал, что может представить себе духовный мир Тубанова и без психограммы. Но тут…»

(Да, те образы: в небе над городом — разведкапсула звездолёта; в выхлопе её двигателя тонули «…винные ларьки, воры, бракоделы, хулиганы…»; потом — сменялись кадры известных фантастических фильмов! Всё, как помнил Ромбов!..)

«…Заведующий всё ещё сидел перед аппаратом и думал. Было над чем задуматься! Ведь он представлял себе Тубанова совершенно ненадёжным человеком — а теперь оказывалось, что тот негодяй совершенно не повлиял на него. И ведь, кроме того, само лицо этого негодяя уже при первой встрече показалось заведующему удивительно знакомым… Где же он мог видеть его раньше? Не… на стенде ли «Они посещают вытрезвитель»? Да, точно. Вот где была его фотография…

Но как быть теперь с самим Тубановым? Ведь он не прошёл некоторых проверок и испытаний, и теперь никто не имеет права посылать его в космос. Психограмма опоздала на целых 17 суток! Если бы она пришла 13 января, ещё удалось бы что-нибудь сделать, а теперь… Как же быть?…»

— Ну и ситуация, — сказал Тубанов (здесь). — Но уж… придумано не на пустом месте! Не просто так…

— Его окружали в основном такие взрослые, — ответил Мерционов. — И потом, это первые пробы. Вот и космодром — в самом Киеве…

«…До начала экскурсии оставалось 40 минут. Тубанов поднимался на эскалаторе на платформу надземной станции метро. Через прозрачный эскалаторный туннель было видно, как в дом, где собрались собутыльники, входят милиционеры… Ему не хотелось упустить момент, чем всё это кончится — но он даже сам не заметил, как доехал до конца эскалатора и оказался на платформе. Потолок станции был прозрачным. Отсюда его дом уже не был виден, но зато хорошо были видны звёзды. Тубанов стал искать на небе знакомые созвездия…»

…Дальше Кламонтов быстро просмотрел: ранние варианты уже знакомого эпизода с видом звёздного неба; затем — очень коротко описанное тут прибытие на космодром; подмену пропуска; странный эпизод, оборвавший экскурсию, когда… выпавшая из чьей-то руки папироса, упав куда-то, «…прожгла провод со строго отрегулированным сопротивлением…», и Арееву с Высожарским пришлось срочно заняться ремонтом, а экскурсантов стали просто выводить по одному наружу на площадку лифта (увы, были у Кременецкого и такие неудачные фрагменты!); как вдруг — Вин Барг протянул ещё лист:

— Смотри! «…Зазвонил видеофон. Тубанов нажал клавишу и убитым голосом произнёс — Кто говорит?… На экране появился…»

— «…Высожарский…», — продолжил Кламонтов, ничего не понимая. — А… что такое? Самый ранний вариант? Или нет! — его бросило в озноб от догадки. — Почерк!

— В том-то и дело: не его ранний почерк! Наоборот: уже выработанный, но чужой! А сам текст: «…— Здравствуй. Тебя взяли? — Взяли. Экспедиции на Эпсилон отправляют 1 февраля, послезавтра. Вот что я узнал сегодня в школе. Оказывается, весь наш 8-В класс пропустят 31 января на космодром по особым пропускам. У меня есть такой пропуск. В общем, ты приходишь за 5 минут до намеченного времени. Корабль стоит где-то за сто метров от проходной, так как электростатический звездолёт почти безопасен. Ты для вида направляешься к скамейке, расположенной недалеко от звездолёта — а сам заходишь за него, и прячешься в аварийном люке…»

— «…А запасы пищи?…»— продолжал читать уже Мерционов. — «…Они рассчитаны на 7 человек. — Не беспокойся, я уже подделал перфоленту… — А мощность двигателя? — Там уже установлены секретные дополнительные двигатели… Да, а если твои родители позвонят в милицию?…»

— «…Не беспокойся…», — продолжил далее Тубанов. — «…Ты их хорошо знаешь. Отец по случаю своего дня рождения нагнал столько самогона, что будет пьян в доску, это точно. Они протрезвеют не раньше пяти часов утра, а старт в пять тридцать две…» Да, но… как же это?

— «…На следующий день Тубанов не пошёл в школу…», — продолжил Ареев. — «…Он собрал все вещи, предназначенные для отправки в космос, в маленький чемодан. Закончив эту работу, он взглянул на часы. До отъезда оставалось ещё два часа… Начали собираться гости, приехавшие «обмыть» день рождения собутыльника… — Иди делать уроки! — заорал он на сына — и созвал гостей в комнату, перекрыв доступ к чемодану… Тубанов надеялся, что всё вскоре опьянеют, но проходило время, а пока они были трезвы. Оставался всего час»…

— «…И тут кто-то обрушил мусорную урну на голову другому…», — вновь подхватил эстафету Мерционов (читая уже не всё подряд, а через слова и фразы). — «…Кто-то истошно заорал «Ложись!», и тут же раздался сумасшедший хохот, а за ним крик — кто-то сел на горящую папиросу… Посыпались зубы… Раздался кашель пьяницы, закурившего сразу пять папирос… Но Тубанов… стал быстро одеваться… Одев на ходу меховую шапку и схватив чемодан, он вышел… Дойдя до остановки троллейбуса, Тубанов стал искать на небе знакомые созвездия…», — Мерционов недоуменно поднял взгляд. — Действительно, как же это?

— А вот, — снова начал Вин Барг. — «…Чтобы войти в аварийный люк звездолёта, оставалось только нажать кнопку… И тут он заколебался. «Где я был бы нужнее — там или на Земле?»— спросил он себя. «Там. Здесь уже никто не верит в меня. Ведь я подходил по всем характеристикам. Меня не взяли из-за судимости отца. Я должен лететь! Ведь наша партия должна иметь свою секцию на планете, где обитают наши братья по разуму! А кто, кроме меня, сделает это дело? Никто! Все они ещё верят в правительство, даже Высожарский. Только в полёте я смогу переубедить их. Я должен лететь!»…»

— Но… какая ещё партия? Какое правительство? — вырвалось у Кламонтова. — И откуда всё это?

— «…Тубанов решительно нажал кнопку…», — продолжал Вин Барг. — «…Беззвучно открылась дверь. Тубанов зашёл. Дверь закрылась. Тубанов долго думал о том, где лучше спрятаться, но решил, что самое надёжное место — одна из разведкапсул. Он заметил, что для осмотра предназначена первая капсула, так как с неё были сняты все кожухи… Поэтому Тубанов сразу спрятался в третьей…» И вот дальше: «…Вдруг экскурсовод громко спросил: — Кто перерезал этот провод? Я спрашиваю, кто его nepepeзал?…» И опять же — милиционеры выводят экскурсантов, и корабль оставлен под охраной…

— И вот тоже, — удивлённо прошептал Мерционов. — «…Одевшись, он захватил с собой фотоснимок и побежал в милицию… — При каких обстоятельствах исчез ваш сын? — спросил лейтенант… Пьяница даже вздрогнул от такого вопроса — он не попил обстоятельств… — Вчера мы сетями отмечали день рождения — и я не заметил, как он исчез. Может быть, он ушёл ночью…» Ладно, этот разговор пропустим… Так, и вот дальше, старт: «…На космодроме начался отсчёт… Объективы теле- и кинокамер нацелились на серебристый шар… При отсчёте «30» медленно отошли в стороны фермы обслуживания. При отсчёте «0» затрещал целый сноп искр… Шар отделился от поверхности Земли и медленно всплыл…» А тот в это время был в вытрезвителе! — Мерционов взял другой лист. — И потом объясняет жене: «…ужё шёл обратно, но устал, уснул на улице, и снова попал туда же! А это eщё 15 рублей…» И вот их разговор дальше: «…— И ты ничего не знаешь? — А что я должен знать? — В Якутии началась коммунистическая революция. 15 февраля она будет объединена с Советским Союзом…», — Мерционов снова поднял взгляд.

— «…Придётся перебираться в Приморье…», — продолжил снова Тубанов. — «…Приморье присоединят 4 февраля, а Хабаровский край — 17-го…»

— И вот они ищут тебя, звонят, — Мерционов запнулся, — в тюрьму! А там — «…не совсем трезвый голос ответил: «Да, кто-то у проходной космодрома всю ночь с пистолетом крутился»…» И вот его забрали — и они, решив, что он — это ты, поехали за тобой… Ну и подробности! А тем временем: «…Перегрузки кончились. Включилась искусственная гравитация. Тубанов нажал кнопку и вышел из капсулы… Вдруг по кораблю прошёл сильный толчок. Тубанов не удержался и упал на пол… — Внимание! — раздался голос центрального компьютера. — Метеорное тело нарушило систему жизнеобеспечения. Создалась опасность разгерметизации корабля… Тубанов выхватил из капсулы скафандр и сварочный аппарат, быстро надел скафандр — и нажал кнопку внешнего люка. С глухим грохотом вышел воздух… Тубанов быстро нашёл повреждённое место. В корпусе звездолёта зияла дыра около двух сантиметров в поперечнике. Тубанов вынул из кармана скафандра металлическую «заплату», приложил её к дыре, надвинул светофильтр на окно шлема — и включил аппарат. Яркий луч осветил приваривающуюся к корпусу «заплату». И тут он увидел рядом с собой Высожарского… — Теперь я понял, какой ты на самом деле, — сказал он. — Но почему тебя не хотели брать в полёт?… — Это я объясню, когда соберётся весь экипаж…» И вот экипаж собрался…

— «…Всё дело в том, что я был неугоден правительству…» , — начал уже сам Тубанов. — «…Правительство не справляется со своими обязанностями, и его давно следовало заменить. И ему, конечно, невыгодно посылать в космос человека, который правильно оценивает его деятельность, вернее — его бездействие. Поэтому министр не побрезговал даже пригласить моего отца на день рождения, зная, что он алкоголик. Это поколебало всеобщее доверие к правительству, так как даже президент Восточно-Сибирской республики знал об этом. Теперь вы мне верите, правда? А раньше, когда я рассказывал вам о постройке в 1974–1982 годах Байкало-Амурской магистрали, вы мне не верили… Её можно было построить магнитопланной, фермобильной или подвесной, но преступные экономисты того времени решили строить с меньшими затратами… Кроме того, на самой стройке было много любителей поохотиться, порыбачить…» Слушайте, ну что это такое? — Тубанов, схватив несколько следующих листов, быстро просмотрел их. — И дальше: этот… якобы мой отец тут тоже был на БАМе — и «…с хохотом рассказывал, как они там разрушали природу…»! И даже: «…имел секретный приказ министра образования, что я после окончания школы должен работать в пивном баре. Но теперь-то, как нам сообщили с Земли, вся Восточная Сибирь заново войдёт в состав СССР…» И вот — он слышит по радио о старте! Его: «…охватила злость… кто спасёт его от справедливого суда?…» Но тут же — и укладка анабиоз, в этот самый брус, и это: «…вы единственный космонавт на корабле…» — в послеанабиозных галлюцинациях!.. Только тут… я выхожу из анабиоза один, иду по коридору, заглядываю в каюты — а там пусто! И на этом… всё, обрыв!.. Но откуда? Чей это текст? Ведь точно не Кременецкого!

— А знаете, чей? Уж не… известного ли нам Лесных Ивана Павловича? — вдруг сообразил Вин Барг. — А время… Примерно середина 70-х годов! Во всяком случае, уже строился БАМ, и в «Технике — молодёжи» был опубликован проект такого транспортного средства: «фермобиль»! Отрезки рельсов, на опорах через 50 метров — а по ним движется нечто вроде фермы, длиной метров 120, что ли… И конечно — менее травматично для тайги при прокладке! Но только представьте: малейший перекос опоры…

— Да, я тоже помню, — ответил Мерционов. — Но значит, оба… работали над одной историей? Захар Кременецкий — и Иван Лесных?

— Выходит, так, — подтвердил Вин Барг. — И уже тогда, где-то в 75-м — такие политические прогнозы! А потом у него — сорвалось! Почувствовал, будто кто-то обвинял, зачем пишет такое…

— Но и не я же! — вырвалось у Тубанова. — Хотя речь будто обо мне!. И не Ареев…

— Никто и не говорит, что вы, — ответил Мерционов. — Но… кто-то же ему помешал?

— А сам я даже ничего не знал, не чувствовал! Хотя… — спохватился Тубанов. — Если там, в «архиве сорвавшихся», в тексте Лесных — наши фамилии… Разве Герм Ферх — тот, земной — не сказал бы Чжоу Мину?

— Но там одни обрывки, — предположил Вин Барг. — Вдруг как раз фамилий и нет!

— Да, вот так узел! И что, потом эта история… как-то перешла к Кременецкому? Как и та, о сказочном королевстве — что стала фильмом по сценарию другого автора?

— А тот, первый, на кого-то похож, — вспомнил Кламонтов. — Но не пойму, на кого…

— Имеешь в виду — внешне? — переспросил Мерционов. — Своим обликом?

— В том-то и дело! Тогда, в свои 10 лет — на кого-то уже постарше!

— Да, ну и узел, — Мерционов отложил листы на столик. — И мы ничего этого не знали! Вагон не сообщал… У него — своя логика, восприятие времени… А тут дальше — и старт, но уже подробнее; и это «Октант, 12 сентября»… по «Ийону Тихому»! Но — уже точно Кременецкого!

— Однако… и БАМ, и наши фамилии, и странные политические прогнозы, — не сразу ответил Тубанов. — И смотрите: что лезет в, казалось бы, никак не подходящую историю!

— Вот и я думаю, — согласился Кламонтов. — Ведь какие мотивы: подросток, не понятый на Земле, включён в состав космического экипажа — а взрослые готовы на всё, чтобы сломать ему жизнь! Просто из собственной никчёмности — ведь других причин нет! А сам — чувствует, что где-то терпит бедствие целая планета, и хочет ей помочь!.. Но вплетается чужеродное: против «атеизма», против БАМа — и ведёт мысль автора по иному пути…

И тут — будто молния сверкнула в сознании Кламонтова!

— …Подождите! Сколько — тому, кто начал историю о сказочном королевстве? В 43-м — 10 лет? А те оба: и настоящий Вячеслав Васильев, и неизвестный, что позже получил имя Родион Кременецкий? Оба 33-го года рождения; обоим — в 44-м было 11?

— Что ты хочешь сказать? — воскликнул Вин Барг.

— Не знаю. Пока предположение. Совпадение… Но… могло же быть: и провал памяти — вовсе не от переживаний, связанных с войной! А — в глубоком тылу, на оккупированной территории, из-за кошмара в королевском дворце — что мы даже не знаем, как объяснить? И тут — одна история будто объединила двоих…

…А взгляд Кламонтова тут же — будто сам собой скользил по тексту:

«…— Дурак, да и только! Ну, что тебе этот космос? Кем ты там будешь? Грузчиком? Я же говорю, в институт поступать надо…

— Нет, не грузчиком. Членом разведгруппы звездолёта… И там я принесу больше пользы, чем если буду сидеть в конторе какого-то там «Пивопроводснаба» и составлять никому не нужные проекты.

— А чем плохо? Что тебе этот честный труд? Что ты с него иметь будешь?

— В одной фантастической повести сказано: «Природа заинтересована в том, чтобы свою жизнь вы использовали во всей полноте…»— начал Тубанов…»

(«Точно… «Дрион» покидает Землю»!.. — вспомнил Кламонтов. — Он тоже читал!»)

«…— Замолчи, а то как дам, — перебил пьяница.

— Больше ты ничем не можешь доказать свою правду, да? Это понятно. Но что ты сможешь сказать самому себе, когда пробьёт час твоей смерти? Ведь ценность жизни человека определяется пользой, которую он принёс, и притом выраженной не в деньгах…

Но вино вытолкнуло из головы пьяницы все подходяще ответы. Он катался по полу в приступе бессильной злобы, изрыгая нецензурные слова…»

(«Нет, конечно, уровень доводов — не для спора с пьяницей. Но — ранний вариант. И потом, нужно для «психограммы»…»)

«…— Подожди некого, сейчас меня должны сменить, — сказал вахтёр, но, заметив Флантареса, передумал — Ничего, пускай лежит…

Вахтёр встал и начал надевать пальто. Флантарес, воспользовавшись этим, стащил со стола вахтёра пропуск и отдал его Тубанову. Вахтёр ничего не видел…

…Тубанов взглянул на часы. До старта оставалось ровно три минуты.

— 180, 179, 178, 177, 176, 175, 174…

Это координатор «Теллуриса» начал отсчёт. Тубанов поворотом рукоятки на боку подлокотника перевёл своё кресло в горизонтальное положение.

— До свидания, Земля…

…А там, снаружи, объективы теле- и кинокамер уже нацелились со всех сторон на отверстие шахты, из которой должен был появиться звездолёт…»

(Кламонтов вздрогнул: фраза Кременецкого… повторяла фразу Ивана Лесных!)

«…— 62, 61, 60…

«Сейчас ровно 5. 31…»— подумал Тубанов. И тут…

— В седьмой каюте, — раздалось объявление заведующего космодромом через координатор, — находится человек, не прошедший одной проверки. Срочно задержите старт!

Тубанов даже вздрогнул от неожиданности, Неужели всё провалилось?

«Нет, — тут же успокоил он себя. — То, что я смогу выдержать невесомость, известно и без проверки. Да и координатор это знает.»

— 54, 53, 52, 51, 50, 49, 48, 47…

«Обошлось…»— подумал Тубанов.

— 46, 45, 44, 43, 42, 41,40…

— Задержите старт, — повторил заведующий.

— 37, 36, 35, 34, 33…— продолжал отсчёт координатор.

«Ничего отключать они не станут, — пронеслось в голове Тубанова. — Всё в руках координатора. А с заведующим объяснимся потом…

— Вы меня слышите? — опять раздался голос заведующего. — Тревога! Координатор «Теллуриса» выведен из строя!

— 17, 16, 15, 14, 13, 12, 11…

— Открыть дверь шлюзокамеры! Срочно! Нет… Всё! — возразил сам себе заведующий. — Шахта уже закрыта!

— 3, 2, 1, 0!.. — в иллюминатор стало видно разноцветное радужное пламя: заработал двигатель звездолёта. Затем оно стало медленно темнеть и расплываться, но тут звездолёт вышел из шахты, и в иллюминаторе появились её окрестности, освещённые пучком ионов, вырывавшихся из двигателя. Звездолёт стартовал успешно!..»

(И… вот горькая ирония! Что — в тексте, а что — наяву!)

— И будто вправду было, — прошептал Тубанов. — Так знакомо! И «Дрион» тоже…

(Точно! И сам термин «координатор» — оттуда, из «Дриона»! Там — так назван компьютер звездолёта!)

— А в более позднем варианте… старт почему-то пропущен, — тихо сказал Ареев. — И космодром в Туркмении, а не в самом Киеве…

— А пока и будет ещё запись из Киева… Или нет! — вдруг насторожённо объявил Вин Барг. — Не сразу! Перед тем — какая-то другая…

— И когда же, наконец, та? О том пациенте? — Мерционов едва не уронил листы на пол.

— Позже… Да, и вагон предупреждает: в этой — что-то вовсе странное! Ряды образов, ассоциаций… Самая загадочная и непонятная за всю историю вагона!.. Пусть бумаги лежат, пойдём каждый к себе…

«А я и не понял, что… были в моём купе! — подумал Кламонтов, оставшись один. — Итак, опять запись. «Самая загадочная и непонятная»… Что в ней будет?..»

70. ТЕКУЧАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

…Начинался новый этап моей жизни. Я почувствовал это, когда проснулся. Ощущение было такое, как будто я — дерево, очнувшееся после долгого зимнего анабиоза, когда первые лучи Солнца тихо гонят по веткам животворный сок. Это было ощущение Нового Времени.

Было ещё темно — по местному, новгородскому, времени 5 часов. Но не в обычной земной реальности — а в той, где время не шуршит шелухой, и не капает водой, как у нас, а тихо и задумчиво гудит маленьким электродвигателем. Бесконечно много реальностей есть в параллельных мирах Земли — но мало кто знает, как попасть из одной в другую…

…Реальность людей Отключенного Волшебства, любивших покой, редко посещалась нами — это был как бы особый монастырь особых людей, которым для счастья не хватало горя и грусти. Правда, и среди них бывали высшие люди… И там возник узел их судеб, в котором могли разобраться лишь мы — силой, энергией и восприятием нашей реальности…

Но пока что здесь задумчивым электроаппаратом гудело время звёзд. На востоке, в созвездии Весов, почти равносторонним треугольником расположились Марс, Уран и Юпитер. Марс — восточнее, Уран — западнее, а Юпитер — как раз на стрелке, в соединении с Бетой Весов. Арктур горел высоко в верхней кульминации, будто огнём возрождения каких-то забытых секретов. В южной стороне неба поднимался, казалось, суля что-то великое, рубиновый Антарес — а над самым горизонтом, на западе, еле мерцая через стёкла двух крытых балконов, готовился зайти Процион, теряясь в дымке, хотя и мало ослабленной прозрачным пластиком…

…Около часа я занимался… нет, лучше сказать не «утренней зарядкой» — люди Отключенного Волшебства подразумевают под этим названием совсем другое — а подзарядкой, переключая универсальный стимулятор микросхем на новые режимы раскачки. Мои микросхемы из тройных трансцендентальных полупроводящих полубелков пробуждали в себе скрытые свойства после застоя ночи. Я смотрел на свои руки, которые окутывались серебристыми коронами излучений — и думал о том, что там, в реальности Отключенного Волшебства, они подпитывают живую материю энергией стрел любви…

Энергии в виде светло-зелёных, гранатовых, розовых вихрей и кристаллов кружились вокруг. Я постоял неподвижно, углубившись в себя, регулируя их ритмы — пока не наступила гармония. И струи воды, и будто отлитие из серебристого металла застывшие вихри, и лежащие на полу чёрные плиты с красными шариками, скреплявшими их между собой — которые как будто перелистывались куда-то в трансцендентном направлении — всё это померкло, отодвинулось куда-то, и незаметно встроилось в бурную реальность наступавшего дня…

(«Но… кто вспоминает? — прорвался вопрос. — Кого я слышу? И почему?»

«Это ты чувствуешь и называешь словами то, что вспоминаю я. И потому — не всегда буквально так. Скорее — символы, образы…»

«Но кто ты? И какая связь?..»

«Я — Иван Берёзов-Лунг. И могу лишь коротко пересказать тебе: что в нашей реальности я был создан в моей нынешней форме на Рязанском заводе электролюдей, учился в школе, затем в университете по специальности «физика пространственно-временных реальностей», работая при этом механиком-машинистом скоростного метро — а потом, переехав в Новгород, был оператором городских биополей, очищая обстановку в городе от тяжёлого груза прошлого сопряжённой эпохи Отключенных — ибо известно, что лишь достаточно совершенный разум может творить совершенные миры, несовершенный же только засоряет уже существующие отбросами низшей мысли. Но теперь всё это — виртуально. Наша реальность — под вопросом. Она меняется — ибо миры связаны между собой. Постарайся же верно понять смысл…»)

…И потом я заочно мог окончить Высший Международный Уфимский Университет, где впоследствии стал бы академиком-психотехником первого класса — и теперь ехал бы на Конкурс Людей Космоса в Акмолу, столицу Казахстана — если бы не…

…Рассвет приглушил три планеты в Весах, отмечавшие приход Нового. Потухли ксеноновые фонари, приглушили свой блеск светящиеся биоплиты на цоколях зданий. Во мне так и пульсировал Трансцендент Новой Божественной Любви…

(«Нет! — внезапный испуг оборвал мысль. — Не может быть…»)

…Пульсировала энергия Великого Духа… Я постоял немного под небом, открыв одну из форточек крытого балкона, поднял к небу лицо и ладони — и около десяти минут взаимонасыщался с небом Энергией Дружбы, и дружеским весенним тюльпаном горел на небе потухающий Арктур…

…Зазвенел будильник. Пора было ехать на работу…

В этот день после десятилетней работы я прощался с должностью машиниста, и должен был передать её другому. Душой я был уже в Казахстане. Прошлое уходило, прощально мерцая красными огнями, во владения Великого Скорпиона Времени. И мне казалось, что здесь, в Новгороде, ничего такого уже произойти не может.

Я подзарядился снова — энергетическими образами фиников из нашей оранжереи, пирожков с кедровыми орехами, яичницы из яиц дрофы, и зелёного чая из столовой для людей иной, биологической телесной формы — затем надел малиновую куртку с золотистыми пуговицами (не столько от холода, сколько в основном для душевной гармонии), подключил телефон к магнитофону — и обычным образом вышел через двери. Дверной замок был нужен не от воров — они не свойственны нашей реальности — а для связи времён. Он тоже подмигнул мне несколькими тускло-красными ментальными огоньками, ещё раз напомнив, что напрочь перевёрнута страница прошлого.

Закрыв дверь на медный, большой, с железной головкой, ключ — всё должно было соответствовать вашей реальности — я спускался обычным шагом по лестнице. Да, я думал, что в Новгороде меня уже больше ничего не ждёт — но огоньки прошлого имели больший вес, чем я предполагал. Хотя они и будто засели у меня в душе — и даже было немного противно, даже заныл в левом ухе додекаэдрический трёхфазный… (Что? Ах да, в вашей реальности это даже трудно объяснить…) И улицы будто легли грустным паяльным станком в сборочном цехе, где всё паяют так, а не иначе — и мысли становятся: примитивны, как однофазный ток… Я потряс головой, чтобы избавиться от неприятного ощущения — и поворотом рукоятки на левом плече выключил аметистовый преобразователь — ну вот, опять же не объяснишь, чего… Ведь «Святого Духа» — это опять не те слова, у Отключенных они означают иное… Потому с вами так трудно говорить. Даже — тому, кто, казалось бы, в чём-то соответствует обоим мирам, как я…

…Но пока что, подняв взгляд к небу, я видел своими глазами — различавшими звёзды 12-й величины — Денеб, а под ним — Вегу. А из-под тротуара я уловил где-то слева гул уходящих вагонов скоростного метро…

Нет, определённо что-то должно было произойти! И я вдруг увидел, как навстречу мне бежал Дерсу Киран — тоже психотехник, сущность того же статуса, что и я… Или у вас надо говорить «той же природы»? Ну, пусть так…

…— Беда, Ив Лунг! (Мы обычно так, сокращенно, называем друг друга.)

— А что такое?..

(Да, редко обманывали меня предчувствия вроде красных огоньков…)

— Сущности завязались в автопарке. Мне одному не справиться…

…И тут надо объяснить, что значит «завязались сущности»… Дело в том, что путешествия можно совершать трёх типов: пространственные, временные и сущностные. Эти три типа каналов образуют очень сложную мозгоподобную структуру с дополнительным субсущностным поворотом каждого из трёх путей, так что разобраться в этом могут лишь немногие из наших людей и их создателей, обладающие Искрой Вечности…

…Нет, давай иначе. Тем более, что и тут — не совсем те слова, и не совсем тот образ. И ключевое значение имеет не только сама Искра. Пути указывают и переключают либо святые предметы, либо новейшие физические приборы на трансцендентных биополупроводниках с их Огнём Жизни…

Видишь — опять не те слова. Как будто связь идёт не прямо, а через кого-то…

Итак — святые предметы… Это — камни, участки древнего дёрна, старые деревья, а бывает — и новые фонари или дома. Они трансцендентно управляют порядком этого сложного мозгоподобного мира. Но временами случаются и поломки, как например, с деревом — дуплистая коррозия ствола. И такой указатель вполне может перевести события не на тот путь — как пьяный регулировщик мира Отключенных направляет поток машин не туда…

(«Так… не соврал Моисей? — вновь пришла мысль. — Бывает?»

«Не знаю, о ком это ты…»)

…И вот — усталые от однообразия улицы трёх понятий тянулись по-новому одна к другой, и как бы крепко склеивались — но это могло привести и к очень неприятным последствиям. Например, был случай, когда цех маслозавода оказался в цехе кислородного, случился страшный взрыв, и 50 человек погибло…

(Нет, это — не бред. Просто — ты видишь, что происходит с нашей реальностью? Как меняются сами направления её развития, концепции Мироздания, возможное и невозможное?..)

…Да, не зря я нёс с собой в тройном ящичке экстрактор сострадания — если Дерсу Киран, что я заметил по коронному разряду над бровями, был так же взволнован. Этот экстрактор я собирал три месяца в особых состояниях из самых дорогих мне талисманов, упакованных в платиновую фольгу, каждый раз при новой обстановке в квартире, при иконах разных вер, передаваемых мне лучшими друзьями по видеотелефону…

(Нет! Аминь… То есть — ЕГГОГ. Не то. Совсем не то…)

…— Случайно, это не люминесцентная стена третьего ремонтного цеха? — да, вот что я тогда спросил.

— Ты угадал. Не зря мы выбрали тебя. У тебя ведь, кажется, первый разряд по акросенситорике, и ты умеешь заклинать глубинные тайны Земли, и сам Чёрный Ормазд её Центра являлся тебе однажды?

— Да, Дерсу… (Хотя — что это значит? Сам не знаю! Не так сказал тогда…)

— Бежим скорее! Нельзя терять времени!..

…На трёхкилометровой дистанции, которую мы пробежали минут за пять, он рассказал мне всё, используя телепатию — и я понял, что в третьем цехе какие-то средневековые монахи-дикари ломают аппаратуру, а с другой стороны к стене пристают — нашли себе пристань! — скользя прямо по крышам автомобилей, древнегреческие вёсельные корабли, а из струящегося по стене сгустков оранжевого огня сконденсировались полуразложившиеся мёртвые тела — и капали на палубы кораблей вместе с виселицами, так что воины, бывшие на этих кораблях, с трудом отбивались от них щитами… Да, весело провожал меня Новгород, хорошим экзаменом перед новым этапом в жизни, нечего сказать!..

(«Нет, это уже страшно! Это … какой-то сверхпарадокс! У нас так не бывает!»

«Это — у вас. Но и мы у себя не ожидали такого… У нас стали прямо-таки открываться туннели времени…»

«Так это… не запись? Прямая связь?»

«…А кто ж его теперь знает? И да, и нет…»)

…— Там каменная статуя древнего Перуна! Мы покрыли её полимерной плёнкой, но вчера по какой-то причине — кто-то говорил, из-за шаровой молнии — голова отвалилась, и от неё отбился кусок. Жаль, мы не догадались сказать тебе ещё вчера. Тут какая-то страшная тайна!..

…Когда мы достигли цели, фанатики отчаялись сломать своими топорами стену из прозрачного стеклопластика, воины молились и отплёвывались от трупной вони — и голоса людей сливались в один хор глухой тоски.

Я простёр несколько раз руку, прочёл заклинания — и люди перестали причитать с обеих сторон ярко освещённой утренним Солнцем желтовато-белой стены, войдя в состояние транса. Тогда я прилёг под ивой, достал из тройного ящичка аппарат — и, медитируя на его благодать, воззвал к Великому Духу, а затем настроился на первоосновное ощущение души, явившее себя впервые ещё в детстве, когда я в поезде Мурманск — Сочи помогал машинисту настраивать электровоз, противовекторные реле-транзисторы которого не давали нужной скорости относительно φ-поля из-за дисбаланса вихреобмотки надпространственного магнитного… В общем — дело в том, что там приняли на работу кем-то чёрта и лешего из подземного ада — и, хотя они оба за это колдовство снова угодили туда, приборы пришлось долго чинить… И чинил я их с помощью медитации коней, запряженных тройкой, и поля белой пшеницы, изученных на лекциях волшебства профессора…

(«Но… «противовекторность», φ-поле! Откуда это здесь?»

«А что, и тебе знакомо? Но в данном случае — просто образы! И я даже не знаю — чтó они для тебя. Здесь они значат иное…»)

…унаследовавшего от кого-то из предков, бежавших от враждебной группы фанатиков из реальности Отключенных, особую способность прямо впечатывать информацию в память, И вот, бывало, водит он своей загнутой тросточкой по земле, и возникают такие рефлексотоки (а по земле чертили ещё древние философы) — что всё сразу становится понятно… И я настроился на бег золотых коней под аметистовым небом — и увидел криволинейную суммарнодуховную гармонию своих нейронов внутренним взором мозга — а концы её целый час набрасывал на противоположные реки весов струящейся вечности, чтобы дойти до истины… (Думаешь, сам понимаю, как и почему это — «реки весов»?) …Главное — что воинам в трансе не угрожал трупный яд, а фанатики получили возможность хоть немного отойти от своей псевдорелигии…

Затем я стал развязывать три слившиеся реки времени — и разводить их по местам, пользуясь этим своим криволинейным жезлом. А это было трудно: приходилось перелистывать страницы паразитной информации, отправляя их по соответствующим каналам — и ангел-хранитель каждого канала принимал эту информацию, и лишь тогда мы захлопывали туннель… (Осторожнее — с буквальным смыслом!) …Дерсу Киран помогал мне с помощью Весов Бронзовой Вечности с пятью рефлексными электродными чашками и полуклотоидальным жезлом подстройки стабильного равновесия нестабильным. Наконец, Вещий (или Вечный) Дух сошёл после двух с половиной часов с Юпитера и Стрельца. Пропали трупы и вонь, всосались в чёрную воронку фанатики, отправляясь в свой инфернальный ХIII век Отключенной Сущности — и только корабли с древнегреческими воинами всё так же покоились на крышах электробусов.

Поменяв аккумулятор, я подошёл к статуе Перуна (в чём, правда, не уверен) с приклеенной на место головой — и, аккуратно просверлив пять отверстий, осторожно вставил в них святые гвозди из золото-бериллиевого справа, посадив их на крепкий синтетический клей. Розовая тень пробежала по лицу статуи от левого глаза к правому углу рта, вспыхнув на долю секунды вокруг носа кремовой полосой. Воины ближайшего корабля хором произнесли имя Зевса. Нечистая сила отступала. Но оставалась ещё центропричина явления…

…Генератором шаровой молнии, которую нам надо было скорректировать, оказалось кем-то когда-то обитое жестью — чтобы предотвратить гниение — дупло старого, но так и недоразвившегося из-за неблагоприятного места ясеня, забор вокруг которого играл роль наводящей рамки. Ясеню всё равно недолго оставалось жить. Я разбежался, ударил ногой по гнилому стволу, тот не выдержал удара — и умирающий ясень отлетел на три метра, повалившись на забор. Пенёк я покрыл слоем синтетического клея, и, нашёптывая заклинания, вбил в центр золотобериллиевую икону-гвоздь с изображением Осириса, приводя всю систему в надлежащее равновесие. Исчезли древние корабли. Криволинейный жезл моей души запел песню звезды Акраб — Беты Скорпиона, и лимонно-белое пульсирующее сияние вокруг него возвестило мне, что всё встало на свои места. Ещё я накачал в клотоиду весов энергию компенсации времени — и погасил красные точки повторением в уме песни про ЯК-истребитель…

(Что делать — для тебя тут всё странно. Но мы живём именно в такой — многосмысловой, многоплановой, меняющейся реальности. Это там, у Отключенных, всё просто…)

…— Рад был на прощание помочь этому городу. И наградой мне является уверенность в своих силах после испытания — так что я теперь уверен в победе. А ствол сожги электрической дугой и выбрось…

(И всё-таки — почему на нас сыплется эта древность? Что с нами происходит? Ведь не всегда было так…

…И жрецы наблюдали восход Сириуса на храмовых плитах — а потом полоскали в огромном глиняном корыте ритуальное бронзовое небо. Медленно разгоралась заря…

И грохот пылил — и столетия проносились над каменной площадью…

И Улитка Времени проходила один миллиметр в тысячу лет…

И лягушка: «Ах, откуда ж ты такая взялась…»

Или это — не отсюда? Опять что-то не так…)

…Но прошлое было прошлым, а настоящее — настоящим. А теперь оно словно течёт параллельными потоками — и мы не всегда знаем и чувствуем, что уже не отвечает современности…

…Был прекрасный августовский день — в нашей реальности 2000 года, но не вполне сопоставимого с тем же временем реальности Отключенных — Великим Монастырём, который избрал для отдыха наш Абсолют, Бог Добра, Всемогущий Единосущный Царь Один-Ахурамазда, персонифицированный ныне в виде Сверхводолея, трансцендентно объемлющего Себя-Мир вместе с отождествлёнными с собой Даждьбогом и Атаром, переходя в них — и потому Солнце было каким-то особенно ласково-золотистым, а мир пульсировал вокруг меня добрым серебряным прибоем, когда я шёл через тамбур в купе. 14-го числа нашего августа зрелое лето испечённым пирогом испускало аромат материнства, мерцая сахаром Плеяд…

…Это — в одном аспекте. А в другом — два чемодана с аппаратурой, нужной для научных работ, я опустил в косую нишу в стене возле койки — и стал смотреть в окно. И звала меня с юго-востока древняя великая душа земли Казахстана — вибрирующая медной гармонией, как дворец чистого вселенского песка, поросший редкими драгоценными кустиками — огненными узелками нервов Земли в секторах древнего скотоводства. Я вышел в коридор — и, открыв там окно, ощутил этот зов вместе с лёгким ветром из сосновой рощи — фильтрацию элeктрополей, за которыми лежал он где-то, пока вдалеке — и подумал: Казахстан — сердце материка Евразии! Звенит на весь мир колоколом твоя суровая металлическая aypa, насыщенная огнём структур редких элементов! Звенит регион Козерога тугой январской кровью вечности — и я ощутил этот голос крови. Я чувствовал разные реальности — и они взаимодействовали в моём пульсационно-транспортном кармическом аспекте со мной и друг с другом, как и надо было…

На какую-то минуту я даже увидел в серебристом «как бы иллюминаторе посреди восприятия» аскетически спокойное серое окно — в котором, тихонько матерился… (?) …грубыми сакральными мантрами у скучного репродуктора, производящего ничего не значащую болтовню, старый добрый…

…ЕГГОГ! С/П БП 19… 20… F ПРГ Шаг влево… Шаг вправо… (Считается побегом? Нет, не то…) F АВТ С/П…

…Звенит регион Водолея тугой февральской кровью вечности — и память времён, как голос крови, зовёт туда, где было что-то прежде, в иной жизни… И было в соседнем, январском, ещё что-то ранее того — но нельзя смешивать одну память с другой. Ведь иногда и неосторожно брошенное слово меняет судьбы миров…

(Да… Вот так текуча и нестабильна наша реальность. Теперь ты сам видишь это…)

…Попутчики мои — все, как на подбор, высокие и светловолосые студенты, ехавшие по передаче опыта и на практику по разведению волнистошёрстных дойных свиней — затеяли игру в догонялки по реальностям ментальных тел с помощью пластиногубчатого каталитического смесителя дыхания, пирамидальные чехлы которого играли роль выводов в другие миры с обратной связью и ротационным смешением реальностей… (Думаешь, сам понимаю, что это значит? И — не опасно ли это, причём не только для них?) …Понаблюдав за их игрой, я ещё раз вышел из купе, подошёл к смотрящему сквозь трубы защитных полей вдаль, на Казахстан, окну — и настроился на его магическое влияние. От него веяло прелестью чего-то нового, только зарождавшегося — ещё маленького, новорожденного, но уже негасимого…

…Я стал думать о предстоящем конкурсе. Духовность была главным качеством, ценившимся в космонавтах. Лишь она связывала с Космическим Разумом — и охраняла, заручившись его поддержкой, космические корабли в таких полётах, которые мало кто из древних наших предков мог бы себе представить. Когда вот тут, как бы нависает пресс кармы паразитной мысли — о космическом корабле с недалёкими, на их несчастье, людьми — то может случиться какая-то поломка или даже исчезновение в просторах Вселенной. И лишь если лучшие люди летят на нём — то им дано право лететь, и этот полёт мысли в форме космического корабля оправдан…

(Осторожнее с тем, что слышишь! Оно может увлечь, ты можешь поверить — но…)

…Я мечтал попасть на отправлявшийся к планете Деметре, четвёртой от Пpоциона … (??) …звездолёт «Асбест», посланный туда для устранения вокруг спутника этой планеты — вдвое меньшего по диаметру, чем Луна — странных биоколец отрицательной энергии, мешавшей наблюдениям отдалённых галактик во славу… (кого? Не пойму!)…который в аскезе мечтал хотя бы о показе «Семнадцати мгновений весны» в своей монашеской реальности — и с карманной своей иконки просил меня стать командиром «Асбеста», от чего в городе Тихове подешевела бы гречневая крупа…

…ЕГГОГ! ВП Г,ГГОГ 00… F Сх… 0… БП 19…20… — и так далее…

(Видишь, что тут, у нас происходит? И не думай — что я всегда понимаю, о чём речь…

«Зато… я — кое-что! Кажется…»)

…Оттуда, с Деметры, нам передали сигнал — гравитационный, почти мгновенный, до Земли он шёл секунды полторы. Сигнал — просьбу о помощи, так как почему-то именно на Земле встречались люди с особенно развитой духовностью — не говоря уж обо мне и моих собратьях по заводской сборке. А до той планеты, где люди ещё могли сравниться с нами в этом, было 380 световых лет — но по причине недостатка некоторых элементов сверхсветовой звездолёт у них был всего один, с редким дорогостоящим топливом на основе арсенида меди и тех пластов Великой Памяти самой планеты, что встречались лишь в одном месте. И можно представить себе их дороговизну — если учесть, что кости драконов, преобразующие реальность, использовались с особой осторожностью ввиду почти полного отождествления с Северо-Западным нервным узлом системы лесов Доброго Дерева, находившегося в ведении знака, аналогичного земному Змееносцу. У нас же имелось уже 20 экземпляров сверхсветовых кораблей — и новый было решено отправить как раз на помощь Деметре, по-местному — Фаисонге. До цели лететь было месяца полтора — но модель была новой по сути, и доброе рвение моей души так и звало меня прикрыть своей энергией веры этот межзвёздный полёт…

(Это — без комментариев, сам не знаю, как понимать! Где — какие-то мифы, где, возможно — реальность.

«Однако… и у инопланетян могут быть мифы, верно? И даже — в чём-то аналогичные земным?..»)

…Вот и я подумал о том же — сидя там, задумавшись и уставясь на серебристый столик под окном. И тут до меня донеслись голоса студентов…

— А наш проводник, — со смехом сказала одна из девушек, — на чёрта похож!

— Таня, ну что ты такое говоришь? — возразила ей другая. — И самой смешно!

…И тут я вспомнил — зачем я там! В этом поезде, в этом вагоне. Вспомнил о цели своей миссии… Но та, вторая линия реальности вдруг будто накатила откуда-то сзади, и…

(«Как… та отставшая вершина гребня волны! — пришла неожидання ассоциация. — Ладно, давай дальше…»)

…И я, отождествляясь с Абсолютом, ощутил себя радиально пульсирующей в пространстве точкой. Импульсы шли в бесконечность — и обратно ко мне. И когда я ощутил странное суммарное равновесие — я взглянул, осторожно перегнувшись через переборку, на близкое купе проводника — и мне почудилось, будто Юпитер и Сатурн подмигнули мне оттуда…

Я опять посмотрел на серебристый столик. Его белизна как бы проясняла меня. Я достал из кармана стальной шарик (всегда носил с собой несколько амулетов из этого простого и святого металла) — и, сжав в руке, сгармонизировал колебания — свои, шарика, и самого этого сжатия. Сомневаясь, впрочем — правильно ли было то, что я делал. Но результирующий ритм связал меня с точечно-развёрнутой сакральной сущностью родной Руси — и…

…Есть в созвездии Кассиопеи маленькая, с трудом различимая зрением прежних людей, звёздочка Каппа. Она отобрана… для монашеской сущности — как на самом деле огромный, голубовато-белый сверхгигант класса В1. Применяя специальные приборы, можно при духовном соответствии человека Космосу, через светло-зелёную субпространственную дверь попасть там в систему другой, меньшей, чем Солнце, жёлто-оранжевой звезды, на второй планете которой жило некогда племя Сихартло Гальма. Теперь на планете Стенге — тоже второй от соседней, очень похожей звезды — он живёт бессмертным Махатмой. Но долгий же путь к совершенству у него был…

(И тоже — как проверить? И — как понять, откуда знаю? Почему… только возьму в руку этот металлический шарик — начинает открываться эта история? И — не вся, а как бы часть?)

…Но тут мимо по коридору прошёл проводник — и я снова вспомнил о миссии, приведшей меня в этот вагон. Увы, в данной ветви реальности я ехал не на конкурс Людей Космоса — тут было совсем другое… И интуиция, при взгляде на него — сразу будто ужалила меня чувством какого-то давления в будущем!

Да, это был он — тот, кого я искал, кого должен был встретить. И во взгляде его действительно прочитывалось что-то демоническое. Попутчица была в чём-то права…

…Мои волосы — чёрные, длинные, похожие на гриву коня — были чувствительным рецептором, воспринимавшим танец огня объединённых пространств, времён, реальностей и сущностей — огня новой эпохи. Особенно, когда я занимался бегом — а развить мог такую скорость, при которой уже можно видеть астральные воронки мгновенного перехода. Так я ощущал огонь этого танца… который проистекал из монастырской сущности монаха-монарха, философа-царя, самопроистекающего неисповедимой сутью своей бесконечномерным образом везде и во всём. Космос спал зимним снов северной эпохи Февраля-Водолея-Урана, ось которого лежит на боку, в лице старого доброго… (кого?)…который писал мемуары о своих подвигах в Тернопольском монастыре, и лишь по утрам молодцевато шёл возжечь свечи и позвонить в колокола — а за спиной его монахи вели дискуссии о том, что, если он правит миром, и чувствует всё именно так, то кто же он — Бог? Ну, а вдруг — всё же просто Дьявол на пенсии, или ещё кто? Впрочем, такие дискуссии с сомнениями нужны были для творческого поиска, в процессе которого сам он предъявлял всё новые доказательства, а монахи совершенствовались в вере сердца. Этот монастырь, включая в себя элементы авестизма, ещё оставался православным, а прошлое уводило его в некогда сотворённый им вечный смысл Любви…

(И думаешь, знаю: хорошо или плохо, что мы воспринимаем всё так? С одной стороны — богатство образов, ассоциаций, связей с иными мирами, сущностями; с другой — как понять, где же истина? А у вас — возможно, и проще, и в чём-то скучнее, стандартнее — но и меньше зависимость от непонятного! И кто знает — как лучше?..)

…Итак, в те времена мудрое племя Сихартло Гальма жило среди террасированных холмов, где они выращивали разные культурные растения — особенно преуспев как раз в растениеводстве… И вот у пещерного города — бывшего столицей государства примерно с Ирландию величиной (оно располагалось на берегах большой реки, стекавшей с гор средних размеров, за которыми располагались другие государства)… шла процессия правителей в шлемах, отороченных кольцами стрел и украшенных зелёными листьями. Только не мог присутствовать на празднике весны один из них, ведавший поливами, по имени Харнека — и оттого праздник был не такой весёлый, как всегда. Врачи подозревали, что его средняя печень поражена светящимся грибком. (У людей той планеты было три печени: круга крови, круга хлорофилла, и огненно-алхимическая. Так вот, у Харнеки заболела та, что очищала хлорофилл, а для его возраста — около 120 земных лет — это было смертельно опасно.) Ему запретили выходить под прямой солнечный свет (звезды той системы) — и на диете из одних только речных кальмаров он угасал с каждым днём. Потому и лица у вождей были печальны. Лишь однажды самый молодой из них, всего 20-летний, ведавший удобрениями — кажется, так называлась его должность — улыбнулся лучам дневного светила, отразившимся в зеркальных листьях растения, плоды которого чем-то напоминали земной ананас…

— Слушайте! — провозгласил самый старший из вождей, Тузалькар, ведавший предсказаниями. — Этот приход лета… (так он назывался, хотя приходился посередине между равноденствием и солнцестоянием, примерно 1–9 мая, если перевести на земной счёт времени) …светлый праздник весны и жизни омрачён сегодня. Болен наш благородный Харнека, и угроза нависла над нашим племенем. Но увидел я в своих изысканиях этой ночью, что какой-то герой должен отправиться, не убоявшись самой Тайны, в страшные Иссечённые Пустыни, где редки и горьки источники, и дойти там до Розовых Скал Юго-Востока, и там в состоянии святого экстаза найти камни, из которых мы изготовим лекарство для Харнеки — потому что его болезнь, как сказала мне Луна… (спутник той планеты) …может погубить племя. Но погода, и планеты, и моё душевное состояние — сулят счастливый исход этого дела. Так кто же, веруя в… (Великую Истину, что ли? Вот тут трудно понять!) …пойдет за святым лекарством?

— Моё мнение, вождь — послать Гальму, — сказал тут Нигральчан, ведавший святостью. — Если он победит — мы не только спасём Харнеку. Мы построим новые печи, и сделаем новые орудия…

— Гальма? — переспросил ещё один вождь, Амерфаду, ведавший орудиями. — Это тот человек, что придумал делать топор-пилу с загнутыми назад зубьями? Не знаю почему — но и я так думаю. Хотя — чем докажешь, что твой выбор правилен, что ты не ошибся? И не лучше ли было бы послать кого-то другого?

— Своей верой, — не колеблясь, ответил Нигральчан. — И ещё… Понимаете, он во всём — какой-то очень средний. А середина — это совершенство. В нём слились знаки Овен, Весы, Козерог и Скорпион… (речь шла о соответствиях знакам земного гороскопа) …и он себя покажет. Вспомните, как он во время охоты на хищного динозавра, когда тот схватил другого охотника, бросился на него как летучий змей-полоз… убил одним ударом в глаз…

— Да, это был уникальный прыжок, — согласился Амерфаду. — Что скажут другие вожди?..

…Посовещавшись, всё же выбрали Гальму — и взял он с собой в поход три каменных топора. Одним, кварцевым — он высекал огонь из куска пористой железной крицы; второй, базальтовый — метал в дичь, а третьим, нефритовым — можно было убить даже… (льва? Или опять-таки динозавра? Снова непонятно!)… И ещё он взял с собой лук и огненные стрелы. Когда он выдёргивал их из колчана — наконечники, чиркнув, как спички, тут же воспламенялись; и он не боялся даже того самого динозавра, похожего на зелёного слона, только с третьим бивнем на месте хобота, и в крепкой чешуе…

…Солнце (того мира) ранним утром вставало какое-то ласково-малиновое. С хангальчей — деревьев, напоминавших плакучую иву, но с круглыми листьями — на его кожаный, в стальных бляхах, оцинкованный шлем капала роса… (То есть, выходит — в том мире уже были соответствующие металлургические технологии? Но так я слышал через стальной шарик…) А вскоре он вышел из леса — и…

…И тут известная мне часть этой истории заканчивалась. Никогда ещё стальной шарик не открыл мне: что было дальше с Сихартло Гальма, Харнекой, со всем их племенем?..

…И снова, как всегда на этом месте — меня будто тряхнуло, вырвав из состояния, я котором я всё это воспринимал. И я опять восполнил, зачем я здесь, в этом вагоне — и спрятал шарик в карман… Тем более — проводник вновь, уже обратно, прошёл мимо меня — и мне пришлось встать и догнать его у котла для нагрева воды, где он собирался заваривать чай…

…Да, это был он: совсем молодой на вид (я знал, что ему должно быть всего 24 года), с теми чуть вьющимися светло-коричневыми волосами, серыми глазами, чуть смуглой кожей, чертами лица, какие я знал по фотографиям! Но не мог я не спросить для проверки — прежде чем начать по существу…

— Твоя тайна — не только твоя, — начал я всё же с ходу. — Если ты тот, кого я ищу, и с кем мне надо разобраться в тайне, объединившей многих хороших и плохих людей — и многим из них, увы, поломавшей жизнь… Так — как тебя зовут?

— Лесных Иван Павлович, — он обернулся. — А…что?

(Мгновенный озноб… Не отвлекаться!)

…И от его взгляда мне сделалось дурно — даже мне! Можно было не спрашивать — и так ясно: он! Родившийся к тому же 4 июня, в День Смерти у атахалькаров — одного из племён индейцев в моей реальности… Даже не горячая и не холодная ярость — а какой-то равнодушный застывший удар самого Времени светится в его глазах. Трудно передать ужас этого взгляда. Но надо было начинать…

— Так ты… знаешь… — первым всё же начал он.

— Я знаю, что с тобой произошло, — подтвердил я. — И не только с тобой. Вот смотри… Пусть окно, у которого мы стоим — будет нам как бы экраном. И вот на нём — кадры из одного сказочного фильма в вашей реальности… А вот — кадры из другого. Только я их показываю тебе под большим секретом: у вас этот фильм ещё не снят, и данную линию событий нельзя нарушить…

(«Так их — два? Я не знал…»

«И я дал ему увидеть лишь эти кадры. Но смотри, что было дальше…»)

…— Да, это две разных истории, — подтвердил я. — Но каким-то странным, трансцендентально-мистическим образом — они либо происходят из одной; либо — как бы слились в одну в сознании человека, независимо от которого произошли где-то в иных реальностях… А вот и он сам… (На окне-экране появилась… та самая комната с настольной лампой!) …Там, за столом, в 1943 году по вашему счёту. Тогда ему было 10 лет… И я надеюсь — ты сможешь спокойно воспринять то, что увидишь…

…— Но… как же так? Почему так бывает? И… что тогда делать?

— В этом я и должен разобраться. С твоей помощью…

— И как он… дальше? Ведь если, как я понял — потом уже другие авторы сделали из этой одной истории две своих… Вернее: один переписал почти в точности, а у другого — на основе отдельных фрагментов и образов сложилась своя? В общем, тут не совсем понял… Но… как же он сам? — голос Ивана Лесных дрожал от волнения. — Что с ним стало?

— Его нам очень трудно было отыскать в потоках времени. Война всё-таки… И сам он — наутро после того случая проснулся почти без памяти о прошлом. Помнил только дату рождения… И в таком состоянии ушёл из дома — и потерялся… Но в один день с ним родился и другой мальчик — вот он… (Появился и тот — в незнакомом интерьере, похожем на спальню пионерского лагеря или больничную палату!) …И их перепутали. Но был еще третий — и это создало новую страшную загадку. Ведь к тому, первому — память так полностью и не вернулась, и он не вернулся к тем своим делам. Но он был усыновлён, учился в институте, работал на заводе… (Замелькали незнакомые образы, иллюстрируя всё это.) …А потом у него родился сын — вот, ты его сейчас видишь…

(И… появился — Захар Кременецкий!

Догадка оправдалась! Но надо было смотреть дальше…)

…— И вот что с ним стало. Сейчас ты увидишь и это….

…— Но откуда он взялся? — поражённо переспросил Лесных, едва история Захара Кременецкого промелькнула на экране. (Пока — лишь его история, но не история, написанная им!) — В смысле… тот, ложный его отец? И вообще: как это бывает — когда работаешь над текстом, и вдруг… такое?

— Вот и давай уточним: как это было с тобой? Пойми, это очень важно. И — что ты хотел написать, и о чём?

— Ну, как… — с ещё большей дрожью в голосе начал Лесных. — И что хотел написать… Ничего такого, в чём меня потом стали обвинять… даже не знаю, кто!. Я же их такими себе не представлял: Тубанова, Ареева, Высожарского! А хотел написать — о межзвёздном полёте, как земляне летят на помощь другой планете! Но только начал, дальше не успел… Да, а… ты читал? — вздрогнув он так посмотрел мне в глаза, что стало не по себе. — Хотя я понимаю: в… нашей реальности — ничего не сохранилось! Ни одной страницы! Я от всего избавился… Но, может быть, каким-то… трансцендентальным, мистическим образом… Как кто-то сказал: «Рукописи не горят»! Даже не помню, кто…

— Да, как видишь, иногда не горят, — подтвердил я. — Иногда…

— И… я, что, должен объяснить и… всё это? Почему там, в рукописи, его отец — пьяница, почему так поступал с ним? Но я… Пойми, я сам не знаю! Мне так просто представилось, и всё! Я не хотел ничего плохого…

— Но вот скажи… Как тебе казалось: те, о ком ты пишешь — есть на самом деле? Или это придуманная история?

— Первое время… возможно, и не задумывался, — признался Лесных. — А потом стал как-то так образно представлять их себе… Да — и поверил, что они есть! И совсем не хотел придумать ничего плохого… им, как реальным людям!

— Но что было потом? Ты почувствовал, как кто-то уже обращался прямо к тебе? Вот это очень важно…

— Да. Как бы они… но не такие, как я их представлял! А я это понял не сразу: думал: речь идёт обо всём точно по тексту… И когда слышал голоса: зачем, мол, придумал им такие судьбы? — то и был уверен: в тексте надо что-то исправить! Но всё никак не мог понять — что? И уже просто распадался сам текст, сама история — а всё равно был в чём-то неправ! Но они говорили так уверенно: зачем хочешь, чтобы с нами было всё это?.. То есть, получалось, я — уже какой-то насильник, садист, который ломает судьбы реальных людей, заставляет их делать то, чего они не хотят, толкает на риск для жизни! А возможно — и играет судьбами целых, тоже реальных, миров! И я уже как бы не имел морального права продолжать ту историю…

— Но и после этого продолжались голоса с претензиями, обвинениями, угрозами?

— Да… То есть — и бросить всё, как было, не имел права! Ведь — судьбы реальных людей, которые изменил в угоду воображению… А что делать дальше, не знал…

— И сразу ещё уточнение: а вот эти революции — отдельно в Якутии, Приморье, проблемы с трассой БАМа, какая-то тайная партия — это всё откуда?

— Не знаю… Затмение нашло, бес попутал — так это называется. Сам не могу объяснить, откуда взялось… И, кстати — вот пассажиры, я слышал, говорят: сам на чёрта похож! Что, можно представить меня каким-то… истопником в аду?

— Не очень. А вообще — и рай, и ад в разных реальностях бывает всякий… Но давай вернёмся к нашему вопросу. Что ты делал потом?

— А что? Я же говорю: всё бросил, всё ликвидировал! Чтобы они меня хоть не мучили, не угрожали… Понял, что — не те, за кого я их принимал! А сам… Всё пошло прахом! Школу потом едва закончил, про институт — уже нечего и думать… Правда, и для армии не подошёл — как шизофреник. И только с большим трудом добился вот этой работы… Ну, хоть ты скажи: за что они меня так? Или не они — а уж не знаю, кто… Что я им сделал? Я же думал, это они и есть — те, какими их знал! И это — их путь, их жизнь, судьба!..

— А если бы была возможность сейчас встретиться с ними?

— Ну, не знаю уже… Наверно, и спросил бы просто: за что? Что я сделал не так, кому и чем поломал жизнь? И, если это вообще не они — зачем сперва со всем соглашались? А если они — то… что не так? Хотя я же говорю: не знаю, что и думать! Или, что: вообще любой человек, который записывает какую-то историю — преступник?

— Нет, конечно. И ты же специально не касался ничего неприятного для них как реальных людей? — на всякий случай переспросил я. — И не представлял в их жизни ничего такого, что считал бы неприемлемым для себя?

— В том-то и дело, что нет… Хотя — ты, возможно, знаешь и… что происходило со мной самим… — решился Лесных ещё на одно признание. — К чему я чуть не стал привычен в семье… И даже не думал: что во многих семьях это не так, для других детей это — ужас! Но я о таком и не писал, не придумывал им такого… Всё-таки знал, что — ненормальность, вообще в семьях так не должны поступать с детьми… Но вот тоже вопрос: неужели одним — в реальности позволено всё, и совесть их не мучает, а другим — и неосторожное слово уже не простится? Ну, или — что это было? Ведь если ничего не было на самом деле… И пусть даже я придумал бы ту историю — просто как отдушину в нормальную жизнь, из этой ненормальной, наяву — за что со мной так? Кто и чем реально пострадал от каких моих слов или действий? Что и в чьей жизни я поломал в угоду себе?

— Что это было? — наконец переспросил я. — А вот посмотри, что уже узнал раньше другой психотехник из нашей реальности. И постарайся воспринять спокойно. Вдруг тут и есть объяснение…

…— Значит, ещё раз: как это было? — спросил Дерсу Киран.

— Она сама обратилась ко мне, — ответил пожилой чернобородый человек, сидевший за столом в тёмной комнате (куда лишь из-за двери падал неяркий свет, да ещё в углу у окна светилась лампада под иконой). — Сказала, что ей является бес, и попросила его изгнать. Принесла денег, водки… Ну, я взял это — и согласился помочь. Да, не просто так, не даром… А что?

— А как выглядел этот бес? Как он проявлялся? — переспросил Дерсу Киран… уже у молодой женщины, лежащей на постели в другой, тоже тёмной комнате? (Будто присутствовал одновременно там, и тут! Или, вернее — телепатическая связь между всеми!) — Как вообще это было?

— Это начиналось… ну, как детская сказка, что ли: какие-то король, королева, битвы с кем-то. И я даже не понимала: почему всё это вижу? Просто само придумывается, или как… А потом… Пошло такое, что стыдно сказать! Эти король с королевой… Нет, даже не хочу говорить, что стала видеть! И тогда я поняла, что это меня путает бес — и пошла к святому человеку, который, как говорили, умеет их изгонять…

— То есть: вы увидели такое, чего в сказках уже не бывает? Что-то из совсем другой области? Так я вас понял?

— Ну, какой «области»? Разве у бесов в аду тоже свои области есть? — даже не поняла она. — Вон как тут: Новгородская, Псковская? Не знаю, как там у них… А только я стала видеть: как они, прикинувшись королём с королевой, делали такое… Ну, что и взрослому человеку видеть стыдно! А уж мне тогда, в моём-то возрасте — представляете?

— Сам не понимаю, — признался Дерсу Киран (уже на фоне туманных образов). — Вижу голых людей, которые делают что-то непонятное — а почему голых?..

— Вот-вот! — будто удар странных эмоций смёл то видение в сторону. — Это оно и было! И я пошла к нему, чтобы изгнать беса…

— И что за бес оказался? — спросил Дерсу Киран уже «святого человека», словно мысленно повернувшись. — Видели вы хоть, какой он на самом деле?

— Да где там, — ответил тот. — Выгнал, и ладно…

— Но всё-таки: как вы его выгоняли? Как выглядела сама процедура?..

…— То есть, — начал Дерсу Киран после перерыва в записи, — вы просто, как вы говорите, «вошли с ней в гипноз», хоть и звучит неграмотно? То есть — установив связь, стали наблюдать, какие образы появляются в её сознании, в её снах? И стали видеть — кроме тех сказочных образов, как бы за ними — ещё какого-то мальчика?

— Ну, не на самом же деле он такой, — без тени сомнения ответил «святой человек». — Бесы — они с рогами. А это только обман, маска…

— Но вот сейчас посмотрите: этого мальчика вы видели?.. Или вот этого?.. (Где-то в пространстве — появились одно за другим два лица, но очень похожие… между собой, и оба — на того, что был за столом с лампой!) …Какого из них?

— Но это же… один и тот самый, — недоуменно ответил «святой человек». — Он и есть. Какая разница?

— А вот посмотрите… (На «экране» появился… снова кто-то похожий, но теперь в выражении лица — что-то хищное!)

…— Вот он, ваш «бес», — снова заговорил Дерсу Киран. — И это его истинный облик. Но зря вы думали — что такая способность, как у вас, раскрывается лишь по особой милости свыше, и за особые достижения духа. Поверьте, вы ими не обладаете. И способность эта — она называется «телепатия» — бывает свойственна и глупым, и злым людям — таким, как вот он… А у того, первого мальчика, она была менее развита… (Появился и он, вновь за столом с лампой.) …Он скорее невольно излучал то, о чём думал — и даже не знал, что это бывает на самом деле. И — что для кого-то на ту историю наложатся совсем иные образы. Да, большинство тут, у вас, в такую возможность не верят… Но роковую роль сыграло внешнее сходство — а ведь по сходству каких-то подробностей, деталей, нередко и возникает связь. Вот так и тут: он записывал историю, в которой нет ничего «стыдного» — а тот в больном воображении представлял себе что-то другое на её основе. Но для вас обоих — это был как бы один человек…

…Иван Лесных вздрогнул — с трудом не выдав это внешне…

…— Но он… касался меня, — побледнев (заметно даже в темноте), прошептала женщина на кровати. — И всё крутились эти… образы короля с королевой. Для меня это была мука…

— А он — знал об этом? — переспросил Дерсу Киран. — Вы ему дали хотя бы возможность оправдаться, объяснить, что к чему?

— Но я же думала, что это бес… Который меня просто… лапает! Вот так, руками, как наяву…

— Я знаю, у вас в каком-то возрасте с этим что-то связано — правда, не у всех… — сразу уточнил Киран. — Какие-то телесные ощущения, неведомые нам. Но он в свои 10 лет их ещё не знал… А тот, к кому вы обратились, решил защитить вас — даже не думая, от кого… Хотя наверно, это у вас действительно очень страшно: оскорбить… как это называется… «честь девушки» — такими образами, движениями, ощущениями?.. Но, во всяком случае: кто-то долго вынашивал некий план, присматривался к мыслям и чувствам этого мальчика, к истории, которую он записывал, не подозревая ничего плохого — и наконец нанёс точно рассчитанный удар, как будто достойный взрослого негодяя… Но — кому? Ни в чём таком не повинному подростку, всего лишь похожему на кого-то? И удар был — такой силы, что тот потерял память, и лишь чудом не сошёл с ума. Но так до конца и не оправился, не сделал всего, что мог в этой жизни… А мог он многое — но не вы ли отняли это у него в пылу своей мелкой личной мести? И, если так — довольны ли собой вы оба? Стоит ваша мнимо поруганная честь такой цены? Чтобы так, не дрогнув, и ни в чём не усомнившись, бросаться на её защиту?..

«…Комната, освещённая перерезанным горлом, завыла навылет…»

(Впрочем — не буквально. Это — лишь ассоциация с фильмом «Двенадцать стульев». Но и фильм снят у вас потом. Тогда его не знали…)

— …Хотя кто-то, в свою очередь, мог воспользоваться и вами обоими. Поверьте, это тоже возможно, — уже, будто брошенные в пустоту, прозвучали слова Кирана. — Если даже тот, кто считается «святым человеком» — на самом деле просто наивен и неопытен, и лишь ошибочно полагал, что ему дана особая сила, благодать… Но по наивности иногда можно совершить ужасное, или стать невольными орудиями зла…

Однако ему уже никто не ответил. Бывший «святой человек» — бился в непрекращающемся крике; взгляд той женщины — остекленело застыл…

— …Вот и живите с этим оба, как сумеете. Но всё-таки — у нас это иначе. Стыдно совершить преступление — а не стыд толкает на него…

…— И я… потом понял… — страшно, хрипло, даже с присвистом, вырвалось у Ивана Лесных. — Он же, этот кто-то… ну, кто являлся под видом их всех… не различал их — и меня самого! Что — в их жизни, а что — в моей! И ему казалось: я всё придумываю от собственного звращённого ума, и получаю удовольствие! Но поздно я это понял…

— Не надо так смотреть — ещё поезд с рельс сойдёт! — испугался я (забыв даже: сейчас я не в нашей реальности, где такое возможно). — Тем более, что и это не всё…

— А что ещё? — вздрогнул Лесных. (Я не знал, чего ждать от него сейчас.) — Хотя правда, как с этим… Значит, телепатия всё-таки есть — и я могу ненароком излучать то, что кто-то поймёт не так? И ему не понравится, он решит, что это против него, и… Нет, но он же знает, что на самом деле он — не Тубанов, не Ареев…

— Знает! По крайней мере — должен знать, кто он, а кто не он! Если только — случайно не совпали подробности текста и факты его биографии, и он не ждёт, что это произойдёт с ним. Или — сама его внешность не совпадёт с той, какую ты представил, работая над текстом. Или…

— Что «или»? — coвceм уже близко к шоку прозвучал вопрос. — Что ещё я должен узнать?

— Есть новые факты. И я не имею права не открыть их тебе. Вдруг это — даже не просто случайная телепатия…

…На «экране» вновь появилась как бы спальня или палата — но не та, что раньше. Коридор за дверью — мрачный, будто стены — тёмно-серых тонов. А на кровати — сидел уже тот, второй мальчик (двойник будущего отца Кременецкого!) — и, закрыв глаза, будто смотрел вдаль…

— Что, опять играешь со своим дураком? — спросил кто-то сзади (сам виден не был). — И кто ты для него? Как он тебя видит?

— Я для него — какие-то король с королевой, как в сказке… — плотоядно ухмыляясь, ответил тот. — Но он мне с этим уже надоел, а ни во что другое играть не хочет. И я его сейчас заставлю увидеть такое…

…А я вдруг не смог вспомнить: какой же из богов заседал в берёзовой роще внутри (или вблизи?) Пекина так долго, что сам трон трижды меняли во время заседания?.. И что ещё за сын демоницы и лешего — наоборот, вдвое меньший срок, чем обычно, ходил в школу для чертей, особенно совершенствуясь в чуде превращения учителей из одного агрегатного состояния в другое? (Так что наконец учитель духовной математики — материализовался в колбе, стёк оттуда в эмалированный таз по каплям, и, собравшись воедино, поставил ему высшую оценку, 13 баллов — называвшуюся там «эвкалипт мира»…) Но тут же вспомнил о своей миссии — и понял: это разряд Ивана Лесных вверг меня в такое состояние…

— Что это? — яростно вырвалось у него.

— Точно не знаю, но как будто — некий приют для детей с особыми способностями, — объяснил я. — Давно, ещё времён вашей второй мировой войны. Там их обучали телепатии, чтобы какая-то тайная организация вашего мира могла использовать их для каких-то целей. А вот как они туда попали — вопрос особый…

— А… как? — уже испугался Лесных. — Не хочешь ли сказать, что…

— Что против своей воли, отнятые или похищенные у живых родителей? Да, страшно подумать — но возможно. Ваш мир жесток… Но всё же это были дети — и так они развлекались, ища контактов на стороне. Сами — жестокие и испорченные оттого, что кто-то жестоко поступил с ними, поломав их судьбы из-за их способностей…

— Ужасно… Но что они вообще делали? Зачем это?

— Мне самому трудно понять: зачем их использовали, к чему готовили? A это, повторяю — было их забавой, разрядкой. Каждый находил во внешнем мире, как они говорили, своего «дурака» — а то и нескольких — и так играл с ними…

— И те верили… Ничего не подозревающие люди, у которых своя жизнь… И сами невольно начинали подыгрывать — а кто-то и хотел написать книгу о том, что ему представлялось? — понял Лесных. — Но потом тем игра надоедала на полпути — и они начинали уже издеваться над верой этих, просто чтобы выйти из игры… Да, но ты говорил: это было ещё в войну! А потом?

— А потом приют разбомбили — и оставшиеся в живых неожиданно для себя получили свободу. Но увы — не здравый ум… И дальше их путь мог лежать — ещё через психбольницы, приюты… Но это — не более, чем предположение. Мы точно не знаем, какой путь прошёл потом двойник отца Захара…

— А… те двое? Ну… тот «святой человек», и та женщина? Что стало с ними?

— Ах, да… Мы кое-что знаем и о них. У неё судьба так и не сложилась: были проблемы с собственной совестью, поиски веры, покаяния, психиатрический диагноз на этой почве. А он… как это у вас говорят… просто «спился». Избрал выход в добровольное сумасшествие через наркоманию… Вот так из ничего, из недоразумения — и чрезмерной уверенности в своей правоте — иногда возникает страшная по последствиям вина. Но что особенно страшно: все они верили, что их ведёт какая-то высшая божественная сила — и этот «святой человек», и взрослые воспитатели того приюта! И никто ни от чего не предостерёг их…

— И меня… будто завлекали в безвыходное положение, — признался Лесных. — Чтобы… как ни написал заново, оставил по-прежнему, переправил, вовсе бросил — в любом случае неправ, на мне — страшная вина! Но кто же это на самом деле? Что, и сейчас есть такие приюты? Или кто-то в самом деле представлял себя — ими, которым ещё кто-то придумает трудности и издевательства? И стал защищать их от меня как насильника? Или… ему казалось, что всё придумал он, а я только мешаю? Нет, но это же… Не он! Он не мог, я уверен…

— Нет, конечно, — сразу подтвердил я. — Ни сам Захар, ни они, как реальные личности — такого даже не подозревали…

— Так они… есть на самом деле? — поражённо воскликнул Лесных. (Точно, как ты — своим первым утром в вагоне! Видишь, я еосторожно проговорился!)

— Да, есть люди с такими именами, — только и осталось мне подтвердить. — И даже знающие друг друга. И тут они ни при чём, и никаких претензий к тебе не предъявляли. Хотя и не всё соответствует — и ты, и Захар невольно проецировали туда что-то из своей жизни. Но — невольно, а не со зла! Да и что тут причина, а что следствие; что уже сложилось, а что нет; что и насколько можно менять, да и надо ли; и как сам текст влияет на реальные события — тоже кто знает… И в общем случае человек, который занялся этим делом — не злодей, не преступник. Ему приходит информация — и он излагает её для других, но сам вряд ли отвечает за всё и всех в данной истории…

— Значит, эстафету принял Захар… И это уже — его дело? Или как? И… как он сам? Что теперь будет с ним?

— Скажу так: мы работаем над его судьбой, ищем, как ему помочь. Но он в большой опасности…

(И — снова перерыв в записи?)

…— Да, кстати: а как теперь ты? Что думаешь делать?

— Не знаю. Хотел поступать в институт, работать над конструкциями биопротезов, электронных систем, заменяющих человека на вредных для него условиях… А для начала — написать ту повесть. Но теперь… будто какая-то пустота, чёрная дыра. В жизни, в памяти, в прошлом — во всём. И ты открыл мне такое… У вас — мир Текучей Реальности, у нас — Отключенного Волшебства. Параллельные миры, страшные тайны… А я же думал, ничего этого на самом деле нет…

— Да, так бывает. Кажется: от того, что узнал о другом мире и другой жизни — своя теряет смысл. Но у вас всё по-иному — и свой путь вы должны найти сами. Ни мы за вас, ни вы за нас этого не сделаете. И мы у вас понимаем не всё… Например: что заставило ещё и твою семью так поступать с тобой? Может быть, приоткроешь мне: какой грех требует такого искупления? И вдруг я смогу помочь тебе ещё чем-то…

— Не знаю, — голос Ивана Лесных вновь задрожал. — Я сразу подумал: из-за той драки в школе… Да, я слишком сильно ударил одноклассника, и его увезла «скорая помощь». Но драку начал он, я только защищался! И тут ещё кто-то повредил стенд с фотографиями времён войны — я даже не видел, кто — а свалили на меня! И я сам поверил… И действительно чувствовал себя очень виноватым, даже вспомнить страшно! Я же ко всему этому и относился не как другие! Это они смеялись над нашей историей, тайком собирали всякие фашистские отбросы — и это ходило по рукам прямо в классе! И моё отношение к этому знали — и оно им не нравилось: говорили, я какой-то «слишком правильный»! И вдруг, получалось — я же и повредил этот стенд! Да ещё: тот, кому я будто едва не выбил глаз — сын каких-то больших начальников… И в школе был огромный скандал, меня вызвали к директору — а я и понять не мог, как всё получилось, не знал, что говорить… А потом дома родители сказали мне: мы, мол, узнали от учителей такое, что не можем больше относиться к тебе, как раньше. Такой сын — не наша надежда, а наш позор. Придётся, наверно, поступать с тобой так, как в других семьях… И что я скажу, чем оправдаюсь? Горько, обидно — слов нет! Так нелепо всё получилось… Но оказывается — я не понял! Через несколько дней родители, как ни в чём не бывало, сказали: надо зайти к их знакомым по такому-то адресу — что-то забрать там, передать что-то для них… А пришёл — и сразу услышал: «Раздевайся! Полностью! И ложись на кровать!» А такого со мной раньше вообще не бывало! Нo тут сразу понял: за это! За тот случай… Ну, и… ты же сам видел, как было! Правда — тот, второй, на кого садились осы — это не я! Даже не знаю, кто… Но сам, конечно, был в шоке. Не мог понять: неужели со мной за это надо — именно так? И родителям ничего не сказал… А они и не спросили: передали те их знакомые мне что-то для них, или нет? И только потом уже стал сомневаться: где это я был? И разве могли сами родители подстроить мне такое? А если пришёл не туда — так… вместо кого же мне досталось? Но и как уже рассказать всё это, как спросить о таком — время прошло… А тут вдруг — пошли ещё случаи! В школе перед уроком физкультуры снимаю брюки — а трусы под ними ветхие, буквально лезут клочьями — и двойка за то, что просто не в чем идти на урок! В другой раз поехали на реку, за город — эти же трусы прямо в воде разлезлись, пришлось так и выходить! А тут и всю мою остальную одежду с пляжа украли — ехал до самого дома, едва обернувшись полотенцем: и в электричке, и через весь город… И ещё несколько раз — подобное! Просыпаюсь, хочу встать — а на мне нет трусов; или хочу выйти из ванной, только надеваю — лопается резинка. Даже страшно становилось от такой мистики. А потом… Однажды проснулся утром, услышал голоса родителей, но что говорили — даже пересказывать не хочется: «на него впечатления не произвело, с ним надо иначе»!.. Чтобы — или уже там, в раздевалке, под брюками не оказалось трусов; или — пришлось провести какое-то время дома «без ничего»: например, намазать чем-то, что несколько дней не сойдёт — а одежду пачкать нельзя; или — от инъекции тело распухло на какое-то время, и даже на прогулку, чтобы не сидеть столько дней дома — ночью, как есть! В крайнем случае, в рубашке… Представляешь?..

(И снова… сколько и каких совпадений!)

— …А то, мол, «нужен шок», и иначе — какие варианты? Чтобы была и боль, и стыд — но чтобы «дошло»? Не сечь же в школе перед классом! Или, чтобы было за что — не один, а много раз подряд? Или — и по ногам, чтобы какое-то время не мог встать даже в туалет? Или — оказался где-то один, среди чужих людей, голым — и так добирался оттуда? А всадить в… это место заряд дроби из ружья — дробь в теле и останется; и сесть на электроплитку — опять же след! «А это — всё-таки наш сын…» Хорошо хоть, вовремя вспомнили! А вообще… как сумасшедшего, бывает, через один шок выводят из другого — но зачем, из какого шока выводить меня? И я понял: речь уже не о том случае! Просто сошли с ума оба сразу! На почве того… скорее всё-таки не моего поступка — но думали, что моего… И ещё не опомнился — а уже вошли, увидели, что я не сплю, и сказали: «не отпирайся, мы знаем, что с тобой»! Это, мол, бывает со многими детьми — и хотя мы любим тебя по-прежнему, и ты о-прежнему наш сын, придётся тебе на летних каникулах привыкнуть быть дома вообще без одежды, она — только для выхода наружу… И то без обуви, — продолжал Лесных. — Будешь вести обычный образ жизни, идти, куда хочешь — но только так… Хотя, наверно, с подтекстом: куда-то уже не зайдёшь! Но вот куда, чего боялись — даже не знаю…

(Нет, но… как возможно? Слова Лартаяу!)

— …Или иногда и ночью, и не одному, а с ними, но… так, «без ничего»; а возможно — даже и за город, и не на один день! И тоже не понял: это, что, всерьёз — или просто для проверки моей реакции на такое? Ну, а в учебный год — каждое воскресенье… В общем — как тогда! Пока не окончу школу! «Больно, стыдно, ты не привык, да и мы тоже — но поверь, взрослые знают лучше…» А я и не понял суть дела: зачем, почему так надо — но и бежать от них не хотел, да и не виноваты сами, и тоже — не чужие мне! Но caм уже ждал воскресенья, а потом и летних каникул — с ужасом. Для всех — отдых, конец рабочей недели, учебного года — а для меня… А потом подумал: жизнь не кончается, после школы будет иначе! А пока могу работать над книгой… Но как-то быстро обратила внимание общественность — наверно, те дети проговорились — дошло до психиатрического освидетельствования всей семьи, меня отдали бабушке… а с книгой всё сорвалось. И теперь вот — совсем один. Родители — всё там же, в сумасшедшем доме…

— Но ты действительно чувствовал себя настолько виноватым, чтобы заслужить такое? Я имею в виду — в тот, первый раз?

— Не знаю… И теперь даже думаю: а вдруг родители того, из большого начальства — чем-то запугали моих? А то про начальство и в газетах стали писать всякое — как они не очень верны идеалам… Или учителям наговорили обо мне… что-то из области этих «тайных пороков»? А те, не разбирать — родителям? И я даже не знал, в чём надо оправдаться? Чувствовал себя виноватым в другом — и признал вину, не думая, какую? И не переспросил: вдруг — не то?.. А они решили, что я…

(Да — явно понял лишь сейчас!

И — ещё один момент шока…

Мне даже представилось: какая-то «тормозная жидкость простила самое слабое звено мясом наружу; а в одной шкатулке — лежали два банкрота подряд, один из которых играл, но не угадал ни одной буквы, а до другого просто не дошёл ход; зато импортный пиджак увёл у царя челобитную (три штуки), мобильник забыл в кабине хрен, моральные соображения заменили шипением, водка выпила пудру, и всё это снимала камера смеха» — уж и не знаю, о чем это! Не до смеха же, в самом деле! Кто-то из одноклассников наговорил о нём не то — и какие последствия!..)

…Но я очнулся — а он застывшим взглядом смотрел в уже прозрачное окно. И какая буря эмоций могла соpвaться в любой миг!..

— Такого зла нет в нашем мире, — начал я. — И нам трудно понять его причины. Зачем можно ломать судьбу человека, играя на сокровенном для него? Смешивать его веру — и его стыд, высокое — и низкое, придумывать пороки, которых он не знал? Разве что — кто-то под этим видом выместил на тебе… свои! Но что связано у вас с голым телом; и что родители могут узнать о детях, чтобы пойти на такое — уже тайна вашего мира! Что-то на подсознательном уровне, неведомое нам…

— И я… чувствую, что понимаю это не так, как другие… — признался Лесных. — У них тут — эмоции страшной силы, ломают и волю, и совесть. Заподозрят в тебе что-то «такое» — пойдут против родства, убеждений, против всего! Ты для них — уже как бы не ты…

— И не растущая ли масса этих людей всё более сотрясает своими излучениями наш мир? — признался и я. — Ведь миры связаны… И ваша дисгармония для нас опасна, но у вас это не понимают! Вот мы и вынуждены иногда вмешаться — чтобы защитить себя, а по возможности и помочь кому-то у вас…

— А я и не всегда знаю: чего я должен стыдиться, от чего почти сходить с ума, что такое особенное испытывать? Вот правда: что у некоторых с этим связано? Можно вообще знать, как рождаются люди — но из-за этого…

— Да, ты в своём мире — редкость, ты уникален. В тебе отсутствует что-то архаичное, животного происхождения, что свойственно другим — вот ты и обратил на себя наше внимание. И не ты один — есть ещё. Но мы не несём вам зла. Наша цель — благо всех миров…

— Подожди! — спохватился Лесных. — Я вспомнил! Три года назад… Когда только начинал работать проводником — был случай… Но не здесь, на линии Львов — Херсон! Необычные пассажиры, странные разговоры — тоже о каких-то тайнах… Один, он называл себя Моисеем — просил перевезти его бесплатно, за то, что заварит чай — и я, не знаю почему, согласился! А потом другой, герпетолог из Туркмении — в чём-то его разоблачил, и под гипнозом ссадил с поезда… И был ещё мальчик: один, без взрослых — но я не стал обращать внимания. Сразу понял, в чём дело. Или думал, что понял… А теперь вспоминаю: неужели Захар?

— А вот эта женщина лет 60-ти? — напомнил я с помощью окна-экрана. — Тоже была там, верно?

— Точно! Она! Из которой «изгоняли беса»! Только она тут старше! Правда, расходами на научные исследования возмущалась — другая…

— А он?.. (Появился и картёжник с асимметричным лицом.) …Хотя нет, его ты видеть не мог. Захар встретил его в другом поезде. Это — тот бывший «святой человек», уже в другом теле. Вот так узел…

— Но это три года назад… А что теперь? Моя жизнь поломана, я бросил работу над повестью, она как-то перешла к Захару — и… что с ним? Почему ты не говоришь, что с ним случилось?..

…И тогда масло схватило воду за шиворот — а череп засунул варёную лапшу с пареным воплем себе в ухо. А жрец, у которого голова была как обсидиановый топор — заискрился и рухнул. Но другой — успел вовремя снять с руки кольцо из искр, и надеть на облака, которые корчились в судорогах…

(Снова — перерыв в записи?)

…— Давайте мы с Катей разнесём чай, — предложила девушка, которую звали Таней. — А то он… Сами понимаете… А я ещё сказала такое…

— Да, мне ещё надо прийти в себя, — ответил Лесных из своего служебного купе. — Заново всё осмыслить… И родителям как-то наконец сказать правду. Чтобы хоть знали, поняли, в чём дело… Итак, выбор за мной?

— За тобой, — подтвердил я. — Хотя одно из дел твоей жизни уже перешло к другому. И там оно под вопросом, вместе с его судьбой. Но у тебя есть ещё дело. Не забудь же о нём…

— Хотел бы… — в голосе Ивана Лесных прозвучал след надежды. — Но как теперь с этим диагнозом…

— Если бы я знал! Но и тут — тайны вашего мира! У нас — как-то сразу понятнее, кто для чего годен, это у вас — сплошные условности, какая-то застывшая неправда, которую трудно преодолеть… Что ж, тебе решать. А мы постараемся — в чём сможем, изменить к лучшему ветвь твоей судьбы. Твоей — и твоих родителей. Это ещё можно сделать…

…И снова я ощущал: мир состоит из огромного числа сопряжённых реальностей — которые и как бы слиты вместе в одну, и разграничены одна от другой ключами — «святыми предметами» (в смысле, принятом у нас); и — как многое будто проносится сквозь каждого человека в каждое мгновение, не взаимодействуя с ним…

…Так прощай же до поры до времени, суровая и жестокая реальность Отключенного Волшебства — и удачи тем, кому я хотел помочь! В данном узле событий я сделал, что мог. И передо мной было уже не то вагонное стекло с изъяном — похожей на волосок царапиной (где, к счастью, от неё не могло развиться никаких опасных внутренних напряжений в толще); а совсем другое, прочное стекло вагона скоростного метро Акмолы — где по стенам бежали, чуть змеясь, толстые чёрные кабели… (Знаком тебе этот образ?)

…Но вот вагон вынырнул из тоннеля — и пронёсся мимо автовокзала, мимо каплевидных скоростных электромобилей на стоянке перед ним — а вдалеке рассветные лучи жаркого утреннего Солнца уже окрасили в золотистые, сиреневые и зеленоватые тона облицовку здания, куда я ехал на конкурс Людей Космоса…

Итак, у нас всё сложилось. Теперь дело за тобой. Удачи тебе, Хельмут…

…Кламонтов вскочил с полки — и повернулся к столику.

Но всё было как прежде: бумаги на столике, тьма за окном…

(Всё ещё тьма — сейчас, летом? Хотя… и там, на Фархелеме, те короткие весенние и летние ночи — будто «растягивались», вмещая столько событий! Но и — какими урывками, получалось, спал он сам?..

И чтобы осмыслить такое, нужно время! Но… времени — и не хватало! Здешнего, собственного времени вагона!

И… вправду затронут уже иной параллельный мир? Такой — что казался уже волшебным, нереальным?

Или… и есть — будущее Земли, намного дальше 2142-го? Странное, запутанное, где всё так нестабильно?

Или… просто — таков характер записи, через которую Ив Лунг обращался… лично к нему, Кламонтову?..)

— Вы… всё видели? — едва донёсся голос Вин Барга. — Иван Берёзов-Лунг, Иван Лесных, Дерсу Киран, Харнека, Сихартло Гальма? И тот «приют»…

— Да, всё это, — ответил Тубанов. — Ну и узел! Я представить не мог…

— И это уже сложилось, — добавил Мерционов. — Для Захара — часть его сбывшегося прошлого… Нет, но родители Ивана Лесных… Что им о нём наговорили? И эти тайные «выправления» детских пороков… Когда дети и понять не могут: что в них «выправлять»? И как надо наврать — чтобы поверили, не разбираясь? А сами «методики» — из тех деревенских, что ли? Но совпадения…

— У нас нет времени даже на шок по этому поводу. И всего сразу не поймём, — оглушённо добавил Вин Барг. — В самом ли деле тут — ветви нашего будущего, или — есть такой иной мир, или больше — чьих-то образных представлений… А нас ждёт та запись: Киев, октябрь 83-го. И что ещё узнаем там… В общем, пока — опять сон…

71. ИНАЯ ВЕТВЬ

— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Крещатик.

Поезд плавно тронулся и стал набирать скорость. В окнах замелькали массивные пилоны станции Арсенальная. Кламонтов приоткрыл сумку, лишний раз убеждаясь, что светофильтры — на месте, и не высыпались из коробки. А когда вновь поднял взгляд — за окном по стенам тоннеля бежали толстые чёрные кабели…

А на душе было тяжело… Да, достал наконец фильтры для цветной печати — но не в магазине, а окольными путями, через соседей и их знакомых, отдав 25-рублёвку, хотя фильтры — он точно знал — стоили 19… И совсем не хотелось иметь дело с какими-то скользкими типами, отдавая лишних 6 рублей — но другого выхода не было: срок годности фотобумаги подходил к концу, а обойти все фотоотделы в магазинах миллионного города Кламонтов с его здоровьем был не в состоянии, да и что бы это дало?..

— Ну как, Хельмут, достал фильтры?

Кламонтов обернулся. Это был Вин Барг… Они познакомились в прошлом году, в больнице — где Вин Барг проходил интернатуру после мединститута, а Кламонтову пришлось переоформлять документы об инвалидности — и он долго прождал перед запертым кабинетом в поликлинике, пока наконец сообразил попросить, чтобы его как бывшего сотрудника…

(«Подожди, как это? — удивился Кламонтов. — Не было такого!»)

…вернее, сотрудника в прошлом такой же больницы в другом городе — пропустили в одно из отделений стационара, и там кто-то из врачей как терапевт подписал направление на ВТЭК. Им оказался Вин Барг — с чего и началось близкое знакомство…

(«Или… та ветвь и есть? — понял Кламонтов, и в нём что-то содрогнулось. — Это… о ней?»

«Похоже, — ответил Вин Барг (здесь, в вагоне). — И там — «другие мы»!..»)

…— Достал, но лучше бы через магазин, — ответил Кламонтов (там, в поезде киевского метро). — Но видишь: жульё имеет любой дефицит, а беспомощность государственных организаций просто поражает! Иногда даже думаю: вот если бы социализм был только для нас… Нет, не то, — после двух нейроинфекций Кламонтову бывало трудно подобрать слова. — Чтобы те, кто планирует и согласовывает — жили в страхи за своё будущее, как при капитализме. Не справляется — самое место на помойке. В буквальном смысле… И не было бы у честных людей лишних проблем ни с фильтрами, ни с однокомнатной квартирой, ни с учёбой — ни с чем…

— Кстати, а как с учёбой? — спросил Вин Барг. — Я слышал, ты всё-таки куда-то перевёлся?

В (том) вагоне на мгновение погас свет: приближалась станция.

— Да на заочное же, — объяснил Кламонтов. — Стационар мне просто не выдержать. И я хотел бы рассказать подробнее, но уже моя остановка…

Мелькание за окном массивных пилонов и редких в это время пассажиров замедлялось. Наконец поезд плавно, без толчка, остановился. Они обошли ближайший пилон, и сели на скамейку по другую сторону. Отсюда им был виден весь зал станции с эскалаторами по обе стороны, на которых ехали вверх и вниз редкие группы людей. Немногие пассажиры, спешащие по своим делам, быстро проходили мимо, не мешая их разговору.

— Подожди, но как? — переспросил Вин Барг. — В тот раз ты сказал: не прошёл по конкурсу! А как можно перевестись, не пройдя — то есть не поступив? Я не понимаю…

— Даже до конкурса дело не дошло, — ответил Кламонтов. — И поступал я не здесь.

— Как… не здесь? Вы же и квартиру специально поменяли! Ты сам говорил: только переехали, и надо идти на ВТЭК…

— Да, говорил… Переехали в расчёте, что здесь yчтyт моё прeдыдyщeе зачисление: отчислили-то меня несправедливо! А по конкурсу мне здесь и не пройти! И к тому же — он общий для нескольких специальностей! Проклятый зверский конкурс, при котором я всегда буду проигрывать тупым зубрилам… Им же не идеи надо выдавать, а определения: что чем называется! И это в быстром темпе: не успел, чуть запнулся — значит, не знаешь! Всё, двойка, иди себе подальше… А предыдущее зачисление не считается… то есть, с первого курса никого не восстанавливают! Вот и стал искать по справочнику… где биохимия на другом факультете… Ну, то есть — чтобы конкурс был не общий…

— Как — биохимия? — удивился Вин Барг. — Ты же говорил о физиологии…

— Ну, если проходить такую кучу невзаимосвязанных предметов, а к самой специальности и близко не подойти — лучше хоть на более высоком уровне! А мне показалось, что биохимия… ставится как-то выше… И даже о квартире серьёзно не подумал: надеялся, без проблем найдём подходящую. Главное — поступить… И вот по справочнику, экзамены: литература, математика, химия, биология. И я так и готовился! А приезжаю на место — и представляешь, вместо биологии — физика! На биохимию — биология не сдаётся! А физику я не готовил! А если бы и знал — как подготовил бы? С моим-то более правополушарным типом мышления? И вообще, что получается: студент зубрит всё согласно справочнику для поступающих, чтобы приехать — и узнать на месте, что готовить должен был не это?.. А тут ещё на вокзале, уже когда стояли за обратным билетом, подвернулся студент из другого города… Нет, сам не биолог — но про биологический факультет там, у них, кое-что рассказал. Что и от физкультуры никого не освобождают, а если надо освободить — сразу не берут документы; и бездомных кошек для лабораторных работ сами на улицах ловят… Как думаешь, может быть? Сейчас, в 83-м году?

— Не знаю, — подумав, ответил Вин Барг. — Сомнительно. Это уже слишком…

— Вот и я теперь думаю: ложь! — согласился Кламонтов. — Но тогда, в том состоянии, мог поверить чему угодно! Столько готовился, и опять год жизни — впустую! Хотя профессиональная пригодность биохимика и физиолога определяется не способностью догнать на улице кошку… Но как он сам говорил об этом! Я сразу спросил: что же они так, без вивария — держатся на бездомных кошках? И почему никуда не обращаются, не ставят вопрос? А он в ответ: им же хуже будет! И сам ещё, представь, сказал мне: неизвестно, мол, выйдет ли из тебя учёный! И так посмотрел при этом — будто я добиваюсь каких-то незаслуженных привилегий! Хотя чего я уже там, в очереди на вокзале, добивался — билета домой? И, конечно — как учиться там, где такие вот смиренные агнцы позволяют по-всякому измываться над собой кулацкой морде, облечённой властью над ними, но попробуй сам в их присутствии признайся, что не совсем здоров!.. Ну, чем их так оскорбляет, что кого-то надо от чего-то освобождать? Или они… за физкультурой туда и поступают? Как будто наука — не главный труд студента? И на сколько же мы должны отстать от заграницы — чтобы в вузы отбирали тех, кто в первую очередь годен для работы по специальности, а не колхозов и стройотрядов? И вопросы на собеседовании были не протокольные: о родственниках за границей, и всё такое — а по делу? Чтобы я знал, к чему мне быть готовым — а они знали мои проблемы? И не надо было делить комнату в общежитии с кем-то, кто трёх фраз не может связать без мата, а другие зубрят ночь напролёт, и всё равно еле сдают на тройки — да ещё комендант врывается в полночь, надеясь застать посторонних… Ну, а так — только чудо помогло: на заочном отделении оказалось сразу несколько свободных мест, и они практически ничего не теряли, восстанавливая меня после первого поступления! Пусть — как бы не совсем законно, хотя сам я не должен догадываться… Вот так теперь и учусь. Опять — с первого курса, будто тех двух с половиной месяцев и не было! А я их и вспоминаю, как какой-то кошмар…

— А работаешь где? Ведь на заочном — надо же где-то работать…

— Да там же, в больнице, медрегистратором! И то, можно сказать, повезло! Работа должна быть «по профилю учёбы», а «профиль» в данном случае — это и в вытрезвителе, и на бойне, и в морге, и школьной уборщицей… Как будто главное: доказать, что ты — «трудящийся» в каком-то кулацком, хамском понимании этого слова! Сама учёба — это… так, надо где-то «числиться»…

— И на стационаре — обязательно пропустят через сельский труд, стройотряды, — согласился Вин Барг. — Как будто у студента — какой-то избыток сил, или он — один в трёх… нет, даже пяти лицах! Мало, что студент, надо ещё, чтобы был — офицер, спортсмен, колхозник, строитель… Вот точно: неизвестно eщё, какой из тебя врач — а ты сейчас докажи, что ешь хлеб не даром, пoсмoтрим, каков ты крестьянин? И сверх того eщё где-то «подрабатывать»: грузить ночами ящики, строить кому-то сарай на даче… А быть студентом — не работа, развлечение! По мнению людей с дикими понятиями… Но потом не им же — нам отвечать за здоровье людей, за их жизнь! Или тогда уж и у наших преподавателей — «не настоящая» работа, нужно «что-то ещё»? Ну, если учёба, наука, медицина — это всё несерьёзно, важнее — какой из тебя чернорабочий?

— Вот именно, — согласился Кламонтов. — За то, что хочешь заняться своим прямым делом, тебя ещё презирают! А вот — если пошёл туда за палаточно-гитарной романтикой… И почему такое отношение? Будто, кто может — и так не идёт в строители! Почему учёный на пути к своей цели должен закладывать какие-то зигзаги? Поступив — тут же бросать учёбу, выслуживать где-то какой-то стаж? Правда, первый раз я сам сделал глупость… Не представлял толком, чем занимается сейчас география: думал, уже вплотную подошли к исследованию других планет — а там… Какая-то «хозяйственная оценка почв», да еще «педагогика»! Нет, тоже дело нужное — но хоть бы на собеседовании сразу объяснили, если не так понимаю! А факты биографии без того изложил в письменном виде — зачем их там перепроверять? Хотя всё равно: провал на экзамене… А тут: поступил, зачислен, проучился уже два с половиной месяца — и пришлось уйти! Как и оттуда пришлось бы — поняв, что иначе становлюсь просто никудышним учителем географии! А экспедиций — этих, земных — мне всё равно не выдержать…

— Да, но не каждый так решится, — ответил Вин Барг. — Поступить и уйти… Даже если видит, что поступил не туда. Столько сил ушло на подготовку, жаль терять, что тяжело досталось. А сразу и не проверишь себя на способность к конкретному делу: одни какие-то бессмысленные тяготы… И потом eщё с третьего-четвёртого курса уходят те, кто только тут поняли, что не могут быть врачами — или доучиваются, но какие это специалисты?.. Вот у нас лежит больной с амнезией, после травмы лицевого скелета — так ему, возможно, и лицо восстановили не то, что было до травмы! Хотя, по предшествующей истории болезни, и травма была серьёзная: скуловые кости и кости носа — в осколках, мягкие ткани — клочьями… Но в медицину как будто идут люди, готовые к этому! А там, мне потом рассказали — один врач даже боялся к нему подойти, чуть ли не падал в обморок; другой потом взялся — но вот результат… И в переводном эпикризе пишут: «репозиция проведена безошибочно, однако, несмотря на это, больной утверждает, что его внешность до травмы была иной, более монголоидной»! А они ему восстановили европеоидную — и что теперь делать? Повторно оперировать, хотя это лишнее потрясение? Или — прийти к выводу, что он и внешность свою забыл? Правда, и кожа — не очень смуглая, и волосы — тонкие и коричневые, что больше характерно для европеоидной расы, и к репозиции лицевого скелета по формальным признакам не придерёшься… Вот и думаю об этом случае: как же так? Он, что же получается — забыл своё лицо, а помнит — чьё-то другое как своё?

— А саму травму как получил? Это хоть известно?

— Да где там, я же говорю — амнезия! Подозревались какие-то двое солдат: будто видели, как споткнулся, и его задело движущимся грузовиком. Но на месте, где они указали — вообще никаких следов, вот дело и закрыли… И однажды чьи-то родственники приезжали опознавать его — но безуспешно. Всего однажды… А сам только помнит о себе: по имени — Саттар, 67-го года рождения — и всё…

(«Так…не он?»— будто встряхнуло Кламонтова (здесь, в вагоне).

«Подожди, давай смотреть», — ответил (здесь же) Вин Барг.)

— …И вот странно, — продолжал Вин Барг (там, в метро). — Он же откуда-то пропал, должна быть семья, знакомые! А будто никто не ищет…

— А если внешность после травмы всё же изменена? — предположил Кламонтов (там).

— Так и вопрос: насколько? И что ещё странно… В переводном эпикризе сказано: никаких симптомов черепномозговой травмы не наблюдается, весь удар пришёлся на лицевой скелет и мягкие ткани! И по нашим данным — никакой симптоматики, соответствующей черепномозговой травме, будто амнезия чисто психогенная! Но тоже странно: потом, уже у нас, через несколько дней опредёленно стал проявлять признаки беспокойства — хотя по-прежнему утверждал, что ничего не помнит! Предположили даже бред воздействия… Знаешь, что это такое?

— Конечно, знаю: человеку кажется, что на него действуют противозаконным образом, влияют на психику! Насмотрелся дома, на живом примере…

— Я и забыл! Ну, надо же…

— А мне не забыть, как такие больные превращают жизнь всей семьи в кошмар! — не сдержался Кламонтов. — Но этот… Саттар, я надеюсь, не такой? И вам удалось его переубедить?

— В чём? Он никому ничего не рассказывал! Хотя обычно больные, и с бредом воздействия в том числе — хоть что-то о себе говорят, а он — ничего… И чем дальше, тем удивительнее: совершенно не помнит казахский язык, который называет родным, говорит только по-русски — и даже забыл, какая рука у него ведущая: правая или левая! А ведь это — врождённый рефлекс! Но, когда он заново вырабатывал почерк, все обращали внимание: брал ручку правой рукой, перекладывал в левую…

— Так и почерк пришлось вырабатывать заново? — понял Кламонтов. — То есть — руки тоже повреждены? И ему просто неудобно — правой?

— В том-то и дело, что нет! И он во всём пользуется больше правой рукой, а почерк вырабатывал левой! «Атипичная амбидекстрия» — так и сказано ещё в переводном эпикризе… Нет, знаешь, давай пойдём отсюда, — предложил Вин Барг. — Я хочу рассказать о нём подробнее — но тут могут услышать. А случай на редкость интересный…

…На эскалаторе они ехали молча: начинался час пик, людей было уже много. А затем, у входа, они купили себе по порции мороженого — и пошли вдаль по осенней улице, в которой Кламонтов (здесь, в вагоне) узнал киевский Крещатик. Поток людей безостановочно обтекал их — и они могли продолжать разговор, не рискуя, привлечь внимание…

…— Так на чём мы остановились? — стал вспоминать Вин Барг. — Ах да, на его «атипичной амбидекстрии». И ещё — что назвал родным язык, который не знает… Но и назвал же — не просто так! И попросил потом достать ему все школьные учебники для 10-го класса — и учебник казахского языка для русской школы! Это уже — для всех классов, с 1-го по 10-й. А теперь это вообще нелегко, caм знаешь. Так что те ему достали, а эти — нет…

— Да, бесплатные учебники! — с внезапным возмущением согласился Кламонтов. — Сделали такое… рекламное благодеяние… для восприятия Западом! А как готовиться в университет — надо клянчить у соседей старые!..

(«Точно, — вспомнил Кламонтов (здесь). — Сдавали обратно в школьную библиотеку, дома ничего не оставалось…»)

— …Вот и я по зоологии 61-го года готовился, — продолжал Кламонтов (там, на Крещатике). — Ну, и как он дальше?

— Стал читать их все подряд, буквально запоем. Но нам показалось, это отнимает у него слишком много сил — и ему посоветовали подождать, пока он не поправится. И тогда он спросил: что с ним будет вообще в жизни, если он не закончит школу вовремя? И очень удивился — когда узнал, что многие профессии не требуют десятилетнего образования, а 10-й класс можно потом окончить в вечерней школе! Нет, даже скорее — будто опасался каких-то репрессий, преследований, если вовремя не сдаст экзамены! И то же самое — насчёт службы в армии: думал, его вне всякой зависимости от состояния здоровья — либо отправят служить, либо оставят у нас на неопределённый срок в качестве кары за отказ! А это уже непохоже на просто амнезию. Но что тут конкретно: бредовая идея, общая слабая ориентированность в жизни, или неверно истолкованные отрывочные воспоминания — установить пока не удалось…

— И откуда… такое? Даже не представляю! Хотя эти чиновники могут довести… И что вы ему ответили?

— Я же говорю: объяснил, что закончить 10-й класс можно и на год позже, если так случилось — а пока читать только то, что его больше интересует. Тем более — так я хотел определить и круг его интересов. И это оказались предметы в основном гуманитарного плана: история, обществоведение — хотя и астрономия тоже… Но потом он стал выяснять — не прямо, а через наводящие вопросы — у соседей по палате: что вообще можно читать у нас больным? И тоже очень удивился — что разрешены и научно-популярные журналы, и фантастика! А к газетам и телевизору — вообще проявил такой интерес, будто видел впервые…

— Откуда же он тогда? — задумался Кламонтов (там, на Крещатике). — Даже страшно слушать…

(«Не он! — с тревогой и разочарованием подумал Кламонтов (здесь). — А… он как же?»

«Подожди с выводом», — успел ответить Вин Барг (здесь)…)

…— Вот и меня удивляет, — ответил Вин Барг (там). — Он думал, у нас почти всё под запретом. И только потом уже, поняв, что читать в общем можно многое, вдруг попросил… что бы ты думал? Литературу по психиатрии! Чтобы разобраться самостоятельно, что это с ним — так и сказал!

— А это вообще разрешается?

— Вообще — нет, но это и не совсем обычный пациент. Я же сказал — как быстро он читает, какие объёмы информации способен усвоить в короткий срок. И относится ко всему прочитанному спокойно, ничто не выводит его из равновесия. Не знаю, правда, как это совместить со всем прочим — но, похоже, он и раньше читал много. И тут — схватывает всё прямо не лету… В том числе, увы — и слухи, и бред других пациентов… Вот и получалось: вернее уж дать прочесть кое-что самостоятельно, в противовес домыслам соседей по палате. А то наслушался у нас такого — что точная информация всё равно повредит меньше. Но, конечно, надо было посоветоваться с заведующей отделением. Хорошо, что она у нас — сторонник разумного риска… И вот мы с ней кое-что давали ему прочесть — под секретом и от других пациентов, и от сотрудников, в «тихий час» в ординаторской. Тем более — и тайны, как мы убедились, хранить он умеет, а спать днём всё равно не может. И читает явно не просто так — действительно хочет понять, что с ним. И главное — нам самим надо это понять, а иначе просто не получалось. Симптомы довольно странные — а тут и другие больные наговорили такого, что стало их «смазывать»… Вернее, у него и нет никакой симптоматики, характерной для посттравматической амнезии, всё чисто соматическое — но он утверждает, что ничего не помнит. Просто удивительно… А его реакция на чтение литературы — всё же хоть какая-то информация о нём…

— И я так пытался сам разобраться, — вспомнил Кламонтов. — В диспансере мне не доверяют, скрывают диагноз…

— Они не имеют права сообщать пациентам диагнозы. Ты сам понимаешь специфику диспансера. И не все пациенты достаточно образованы, чтобы верно понять такое… Да и тут мне скоро стало казаться: спокойствие Саттара — чисто внешнее. А на самом деле в его сознании идёт интенсивная внутренняя работа — и даёт она неблагоприятные для него результаты. Во всяком случае — судя по оттенкам голоса, вздохам, и другим косвенным признакам. Но он по-прежнему ничего не рассказывает. Говорит: что-то мелькает, ускользает, и всё…

— И так ничего и не вспомнил? — переспросил Кламонтов.

— Как я уже говорил, только имя и дату рождения. Вот в этом — твёрдо уверен. А ещё что-то, говорит — вспыхивает в памяти и гаснет. И — ничего конкретного, никаких намёков даже на фамилию, на то, где и с кем жил, где учился. Правда, чувствуется: человек образованный, из интеллигентной семьи, привык много читать. Речь построена правильно, употребляет разные научные термины, чем тоже обратил внимание соседей по палате — а вот ни одного жаргонного, тем более нецензурного слова от него не слышали. Но тогда с газетами и телевизором — странно… Где это он жил — среди книг, но без газет? Или мы что-то не так понимаем…

— И опознавать приезжали всего однажды?

— Хотя нет… Был и второй раз, — вспомнил Вин Барг. — В моё отсутствие… Тот раз, при мне — это были мать и брат какого-то другого пропавшего, тоже 67-го года рождения — но ни он их не узнал, ни они его. Хотя их-то внешность ни после какой травмы не изменилась… А это — искали ещё какого-то дезертира из армии. И даже, мне потом говорили — «почти узнали» его в Саттаре, и хотели забрать с собой! Представляешь: на фоне тех его страхов, ещё и не ставя меня в известность? И всё решил — только его рост! Когда встал, они даже сперва испугались: искали человека ростом метр шестьдесят, а у Саттара — метр восемьдесят два! И тот сам — только что призванный, они его едва помнили…

— И надо лишний раз травмировать больного — потому что армия не может обойтись без человека ростом метр шестьдесят? — возмутился Кламонтов. — А постом у людей, конечно, страхи…

— Да, какие-то скрытые страхи у него есть, — повторил Вин Барг. — Но с чем связаны, установить не удаётся. И вообще — иногда кажется, будто что-то помнит, но скрывает. И всё это, наоборот — железная самодисциплина духа, за которой он сознательно скрывает какую-то тайну. Ведь соответствующей симптоматики — в любом случае не наблюдается.

— И если скрывает… видимо, есть что, — добавил Кламонтов. — И неладное с внешностью заметил сразу… Хотя как возможно, если репозиция проведена правильно?

— И я всё думаю… Значит — помнит внешность до травмы не такой, какая получилась после формально правильной репозиции? А с родным языком — вообще удивительно…

— Или хочет как-то вовсе… полностью изменить свою личность! — сообразил Кламонтов. — Внешность, имя, даже национальность!..

— И y меня была такая мысль, — признался Вин Барг. — Но чтобы… в 16 лет? И… сейчас, в 83-м году? И — человек явно не из той среды, где есть кому и что так скрывать? Во времена инквизиции, или гражданской войны — eщё понятно бы, а тут… Однако похоже, какая-то тайна у него есть — и он помнит больше, чем говорит. И неизвестно — на что его может толкнуть то, что он скрывает. А вызвать его на откровенность не удаётся…

(«И как раз… по той версии! А если всё же — он?»)

— …Я даже сам рассказывал ему о себе, — продолжал Вин Барг (там, на Крещатике). — Но и то не могу понять, какое впечатление на него произвело. Да, он хорошо умеет скрывать свои мысли…

— Но что ты ему рассказал?

— Да практически всё… И что сам тоже неизвестного происхождения: подброшен к порогу роддома с оборванной запиской, а в ней только цифры 26. 7. 62 и остатки каких-то двух слов: «Вин… Барг…» — что сразу поняли как дату рождения, имя и фамилию, и так потом осталось, даже без отчества. И что узнал это — от бывшей медсестры того же роддома, с которой жил до 13-ти лет, считая её родной бабушкой — только перед её смертью. И что к тому времени, в 13 лет — сам уже учился на первом курсе мединститута; и когда пришлось сказать это в комиссии по делам несовершеннолетних — остался-то совсем один, без родственников — у тех буквально отвисли челюсти: не отправлять же в детдом студента…

(«Та версия! Почему же — Саттар? И где Кременецкий?»)

— …Но и опекунов за студентами им закреплять не приходилось — вот в виде большого исключения и разрешили жить дома, подселив только какого-то отставника. А он всё лез ко мне с турпоходами и рыбалкой, пытался перевоспитать как какого-то «трудного», хотя сам в вопросах моей учёбы — профан, и вообще дурак… Откуда такого взяли? Пришлось его убрать, назначить опекуном просто нашего ректора…

(«Почти история Тинилирау! — откликнулся и Вин Барг (здесь, в вагоне). — Совпадение? Или…»

«Не знаю, — откликнулся Мерционов. — Пока слушай…»)

— …И как я сам задумался о подростковых проблемах, и отношении в обществе к разным кризисным возрастам, — продолжал Вин Барг (там, на Крещатике). — Вот об этом, кстати, мы говорили особенно много! И что, не правда? В те же 16 — из-за отдельных возбудимых психопатов всех готовы признать «трудными», никуда не берут на работу, бывают даже какие-то «постановления», чтобы не появлялись вечером вне дома без сопровождения взрослых; а какому-то взрослому за 50 — самое место в нашем стационаре, но на его стороне должность, авторитет, фронтовое прошлое, мнение сослуживцев!.. Но и тут — никакой видимой реакции! И я даже рискнул рассказать: как меня сразу после защиты диплома вдруг призвали в армию, причём не лейтенантом, и не по специальности, а рядовым в пехоту — я же по возрасту на военной кафедре что-то там не прошёл! И только собственные проблемы с сердцем помогли быстро убраться оттуда — но что я успел там увидеть: драки, пьянки, сунутые за шиворот окурки, доносы начальству, по которым наказывали не тех — тем более, там были и солдаты, практически не знающие русского языка! А такого и представить не мог, до сих пор поражаюсь: это же — не сразу после революции, это 81-й год! Откуда они сейчас такие? И это я рискнул рассказать Саттару… И даже: как случайно встретил одного ветерана, который бывал у нас ещё в школе, и имел неосторожность высказать ему это же — а он в ответ: «У нашего поколения всё было иначе, а вы не такие!» Вот так просто: даже не удивился, не возмутился — будто всё это в порядке вещей! Он из «хорошего» поколения, я из «плохого», в этом всё дело! Ну, и я тоже наговорил ему всякого… Во-первых, так и сказал: саму угрозу ядерной войны вы же не устранили, и сейчас именно молодёжь борется против неё, за мир и разоружение, пока вы лезете в магазинах без очереди с вашими удостоверениями, и попрекаете нас, что мы не видели войны — хотя, случись война при нынешних вооружениях, всё ваше фронтовое прошлое показалось бы игрушечным; и что из-за этого ещё поныне над каждым, даже пока не родившимся, человеком мужского пола висит воинский долг, который надо бросаться исполнять, несмотря ни на какие личные особенности и жизненные обстоятельства, вы принимаете как норму, хоти разве тут — не ваша вина? Вы сами пожили вдоволь — а кто-то в 18 должен быть готов погибнуть, защищая вас?.. А, во-вторых: кто же и воспитал «не такое» поколение, если не вы сами? И потом: те, кто за себя и за вас всю войну работал в тылу, осваивал целину, строил БАМ — они, что, хуже вас? Они должны стоять в очередях, они жили гладко и без риска, они — не участники никаких великих дел, одни вы — участники? И школьники, которые по состоянию здоровья эта очередь едва по силам, и беременные женщины — все они хуже, со всеми можно не церемониться, беря прилавок штурмом, как рейхстаг?.. И всё это я дословно передал Саттару в попытках добиться откровенности, но и тут — ничего в ответ… Но, что — не правда? Не видел я их на фронте, это верно — но зато видел в наших, советских магазинах, где я для них — человек третьего сорта! А у себя на работе видел хронически больных — действительно после атак на передовой, концлагерей, плена!.. Правда, ответ того ветерана я дословно передавать не стал. Только самую суть: да, вы — не наравне с нами, воевавшими, вы — низшее сословие, у вас нет права на свое мнение ни о чём!.. И всё равно — никакой реакции. Даже неясно: привычно ему слышать такое, возмутило ли, а если да, то что конкретно?..

(«Однако верно… — подумал Кламонтов (здесь). — И Ромбов думал о том же! Монополия на историю…»)

…— То есть: никаких зацепок, ассоциаций ни с чем? — понял Кламонтов (там, в Киеве). — О чём бы ни шла речь?

— Удивительно, — согласился Вин Барг. — Ни разу не дал понять, что его беспокоит, не проговорился о чём-то…

— Но чем-то же он особенно интересуется? — напомнил Кламонтов. — Вот ты говорил: гуманитарными науками и астрономией…

— Да, и знает многое: по астрономии, по истории космонавтики. Но очень многое — прочёл уже у нас. И ни разу не проявил знания чего-то, что у нас прочесть не мог… Вот именно — никаких зацепок. Хотя… — задумался Вин Барг. — Но тоже, что это даёт… Просто однажды заметили: странно реагирует на антирелигиозные шутки соседей по палате. Однако — с чьей точки зрения странно?

— А какие шутки? Их-то повторить можно?

— Тоже иногда «на грани»… Например: монах выводил через трафарет слово «храм», но почему-то в обратном порядке, с конца; и вот правую дужку буквы «X» он вывел, но тут кто-то спросил, «почему у него на рясе грех» — даже не знаю, что это значит — он слез со стремянки, стянул рясу, начал осматривать… А в это время верующие проходят мимо, и смотрят: там, на воротах, или где уж это было — без недописанной левой дужки осталось «срам» вместо «храма»… Или ещё: будто какой-то поп отвернул иконы лицом к стене, чтобы они не видели, как он грешит — и стал жарить яичницу на машинном масле… но тут уж не помню дальше. И не забудь саму специфику: кто там у нас находится!.. В общем, он якобы всерьёз усмотрел кощунство, но это — по мнению человека, который и за себя не очень отвечает. А сам Саттар на верующего непохож. Наоборот — мы с ним обсуждали некоторые вопросы по астрономии, он даже показывал мне фигуры созвездий, когда однажды пришлось побывать на работе ночью…

— Но какой-то внутренний конфликт всё равно есть, — понял Кламонтов. — Может быть, как раз: научные знания — и остатки религиозной веры? В семье говорят одно, в школе другое… Да, а ты не пробовал обсуждать с ним общие моральные проблемы?

— И тут умеет уйти от ответа так, что я ничего не добился… А недавно наши сотрудники стали замечать попытки выяснить обходными путями: можно ли выписаться, так ничего и не вспомнив, жить где-то в общежитии, устроиться на первую попавшуюся работу, получить новые документы? Хотя по всему видно: он это общежитие реально не приставляет. Я и говорю: человек высокой культуры, речь литературно правильная, ни одного «простонародного» слова… Возможно, ты прав: похоже на попытку порвать с чем-то в прошлом, и начать жизнь заново. Но как понять и помочь, когда он всё скрывает?..

— И как узнать о нём хоть что-нибудь? Неужели никакого человека по имени Саттар, 67-го года рождения — никто нигде не ищет?

— В том-то и дело: нет! Странно… Неужели он и имя назвал не то? Сразу, когда действительно что-то не помнил?

— Ну, и что делать? Есть хоть какие-то идеи?

— Есть одна идея… — Вин Барг пристально взглянул на Кламонтова. (Как в том виртуальном разговоре у главпочтамта!) — Мне он не оверяет, из-за моего «официального» статуса, соседям по палате тоже… И похоже, вообще думает, что какие-то преследования или непосильные требования могут свалиться на него при любом неосторожном шаге и с неожиданной стороны. Будто все вокруг только и ждут, на чем он споткнётся, и вообще он — в «полицейском государстве» вроде Германии 30-х годов…

— Да, ужас… — вздрогнув, ответил Кламонтов (там, в Киеве). — Что ему должно представляться, чтобы так вёл себя…

(«Но… 30-е годы — в Германии! Вот с чем там сравнивают!»)

— …Так что для него все, кого он там видел — возможная скрытая угроза. Но если бы с ним встретился кто-то совсем новый для него…

— Так… хочешь, чтобы это был я? — понял Кламонтов.

— Представь, только что подумал, — признался Вин Барг. — Вдруг как раз тебе он открылся бы…

— Но я не знаю, готов ли… сам! Тем более, после своей домашней обстановки… И вдруг — приду на встречу с человеком, который не знает, кому верить…

— Да, кстати: а как там у тебя? Как… он?

— Всё по-прежнему! Устраивает скандалы, когда включаю телевизор, не даёт спать по ночам… А в стационаре психдиспансера, видите ли, плохие условия содержания — и надо терпеть его дома! И что его беспокоит: не события, например, в той же Гренаде — а просто сами звуки! На всё наплевать, только бы не нарушалось его спокойствие! Хотя я понимаю: болезнь… И сам он не может повлиять на ход событий в мире… Но — так презирать тех, кому что-то не безразлично в реальной жизни?

— Гренада… — повторил Вин Барг. — Да, кто мог подумать: что там на деньги ЦРУ будут устроены эти «разногласия в руководстве»? Так что и не знаю: будет она ещё суверенным государством к моменту вашей встречи? Вот нашлась какая-то продажная гадина! Хотя всё равно прогресс не остановить, только люди зря гибнут…

(«Верно, — вспомнил Ареев. — Октябрь 83-го. В Гренаде тогда и было… И из-за чего? Одним — «свободное предпринимательство», другим — чтобы всё шло «из низов»! А за эту убогость — кому-то идти на смерть!»)

…— Так, а… к какому моменту? — спросил Кламонтов (там, в Киеве). — Когда прийти?

— Можно прямо завтра к 16 часам. Если будешь психологически готов к такому разговору…

(«И слова почти те же! Что тогда, у главпочтамта!»

«Вернее, у моего дома», — уточнил (здесь) Вин Барг.)

…— 28 октября, в 16. 00,— как-то механически повторил Кламонтов (в Киеве). — Но где конкретно встретимся? И как дать тебе знать?

— Просто позвони мне на работу. Номер ты знаешь. А я придумаю, под каким предлогом вывести его чёрным ходом. Там в старой части двора есть заброшенная беседка, где обычно никого не бывает. Вот он подойдёт туда, а вместо меня придешь ты…

— Но хорошо ли это? — усомнился Кламонтов. — Вот так… с то ли потерявшим память, то ли не знающим, кому верить?

— Не знаю, — со вздохом признался Вин Бapг. — Нo надо выяснить истину, и помочь ему…

…— Обрыв… — объявил он же (в вагоне), едва серая пелена скрыла вид киевской улицы. — Да, вот и «другие мы»! Какими были бы — пойди история иначе! И даже непонятно, с какого момента… А там — я и родился на год раньше, и с именем — вовсе удивительно! Но как думаете: это всё-таки он?

— Не знаю, — ответил Кламонтов. — И представить страшно: каким окажется? Имею в виду внешность… И сами «альтернативные мы»… Как-то не по себе…

— И то верно, — согласился Вин Барг. — С другим прошлым, биографией… А с именем как получилось? Оно же — настоящее! В тот раз, на Фархелеме!

— Просто так сомкнулось в той версии, — предположил Ареев. — И остальное тоже. Хотя реально ты и жил у родной бабушки…

— И она действительно работала в роддоме, — напомнил Тубанов.

— Верно, — подтвердил Вин Барг. — А её единственная дочь, с редкой мутацией — в интернате для инвалидов познакомилась с другим больным. И вот я — от их брака, нигде никак не зарегистрированного. В общем здоровый — двойной обратный мутант… А там как было бы: встретились раньше, совсем молодыми? И сам факт родства — скрыли и от меня, и от бабушки? Так что и она думала: я ей — не родной? А сама… прожила всего 56 лет? А — с именем, обратной мутацией… И сама такая чёткая, подробная запись виртуального! До сих пор не бывало…

— Подожди! — с внезапной тревогой Кламонтов бросился к столику в купе.

— А что ещё? — встревожился и Мерционов.

— Да эти тексты! Проверяю, те ли они, что раньше… — Кламонтов стал лихорадочно листать бумаги. Хотя — были те же, что вчера…

— Ну, и как? — не выдержал Мерционов.

— Те же! Вот — новый, незаконченный вариант Кременецкого… А вот — тот первый, Ивана Лесных: «…Наступило 5 февраля… В этот день экипаж должен был лечь в анабиоз. К анабиозному сектору вёл длинный коридор, обитый зелёным пластиком. Перед металлической дверью, ведущей в этот коридор, собрался весь экипаж… — Звездолёт готов к переключению на автоматический режим, — раздался голос компьютера. Над дверью вспыхнула зелёная чечевицеобразная лампочка…»

— Ты всё не читай, — перебил Мерционов. — Там же — почти как у Захара! Тоже удивительно…

— Но тут и Лантарский есть, — удивлённо добавил Кламонтов. — И вот ещё: «…Тубанов вынул из кармана членский билет Всемирной Коммунистической партии, и положил его в щель между двумя дверьми. Левая дверь раздвинулась… — Внимание! Виктор Тубанов не был зарегистрирован при старте! Куда его поместить? — Поместите Тубанова в первой камере второй секции… Перед Тубановым открылась правая дверь. Он вошёл…» Но с членским билетом — я не понимаю, — признался Кламонтов. — А дальше… Да, всё почти точно, как у Захара: видение галактики, потом Луны. Правда, годы не ощущались как секунды. «…Свет включился. Прозрачный шлем поднялся. Брус повернулся. Тубанов вышел в коридор. Билет ВКП, наполовину выдвинутый из углубления, уже ожидал его… Тубанов положил билет в карман и пошёл по коридору. Часы показывали 12. 01… Всеобщее пробуждение было назначено на 12. 00… Тубанов долго ждал остальных… Но, когда на часах было уже 12. 45, а никто не появился, он подошёл к каюте Высожарского и заглянул внутрь. Но там никого не было… И каюты всех остальных членов экипажа тоже были пусты… — Сколько космонавтов есть на корабле? — обратился Тубанов к компьютеру… — Вы единственный космонавт на корабле… — Куда же делись остальные? — сдавленным голосом спросил Тубанов. — Они никуда не исчезали, но их нет нигде… — Когда они наблюдались в последний раз? — Последний раз не зарегистрирован… — тут уже и компьютер начал волноваться…» И вот обрыв: зачёркнуто что-то, не разобрать — и всё! И дальнейший ход мысли неясен, — с досадой закончил Кламонтов.

— Да ты всё подряд не читай. Некогда, — повторил Мерционов.

…А Кламонтов и просматривал текст Кременецкого — останавливаясь на отдельных фразах:

«…Полёт над поверхностью планеты продолжался… Под капсулой проплывали луга, реки и вулканы. Так прошло много времени. Эпсилон Индейца заметно передвинулся по небу…

Когда капсула пролетала над очередным водоёмом, Тубанов сказал:

— Похоже, что других природных сообществ здесь нет… Но вся планета не может быть покрыта лугами…» (В другом варианте — это сказал Высожарский.) «…Спустимся на 10 градусов южнее…

…— Пятьдесят девять градусов южной широты, — сказал Тубанов. Но под капсулой всё так же расстилались луга. — Спустимся ещё дальше к югу…

Вскоре растительность начала становиться голубоватой, водоёмы попадались всё чаще, а вулканов и каменных глыб становилось всё меньше…» (В другом варианте — «совсем исчезли».) «…Капсула стала опускаться. Вскоре она достигла высоты в один метр над поверхностью. Высожарский взглянул в трубу, поднимавшуюся от иллюминатора нижнего обзора.

— Это мхи и подушкообразная растительность, — объявил он.

— Наверно, на этой планете нет разумной жизни, — ответил Ареев. — Кажется, тут нет даже фауны… Но где же тогда…

Он не успел закончить, как перед иллюминатором куда-то вверх пронеслось тело, похожее на орех. Наверно, это был плод подушкообразного растения. Через несколько секунд он ударился в иллюминатор переднего обзора, оставив на нём оранжевый след. Из него вылетело множество крошечных крыльчатых семян, которые тут же унёс ветер. Вдали мелькнул ещё один такой же плод.

— Поднимаемся, — объявил Тубанов, нажав клавишу обдувки иллюминатора, и сразу же взялся за регулятор высоты. — Нам надо обследовать один из водоёмов…»

— Какой «обдувки»? — с досадой прошептал Мерционов (успевший сесть рядом с Кламонтовым). — Герметичный космический аппарат…

— Это мы имеем время подумать о таких подробностях, — ответил Тубанов (здесь). — Когда не надо ходить в школу…

«…Тубанов круто развернул капсулу в направлении озера… На горизонте показалось светящееся пятно — отражение золотисто-оранжевого солнца планеты в его водной глади. Озеро приближалось. Капсула, сбавляя скорость, подлетели к большой красно-коричневой скале…» (в другом варианте — потухшему вулкану) «…высотой около ста метров, и мягко опустилась на её вершину…

…Было жарко. Тубанову показалось, что температура поднялась даже внутри скафандра — хотя он и знал, что это невозможно, так как скафандр обладал совершенной теплоизоляцией. Решив не терять времени, он стал спускаться к озеру.

Спускаясь по пологому склону, Тубанов думал о том, найдут ли они на этой планете разумную жизнь. Судя по тому, что на такой огромной площади они не заметили никаких её признаков, можно было предположить, что её нет здесь вообще. Но как тогда понять сигналы?

Пройдя почти до самой поверхности воды, Тубанов повернул взгляд влево — так он делал всегда, когда о чём-то задумывался — и вдруг увидел на поверхности озера чёрный движущийся предмет, показавшийся ему головой какого-то животного. Это было так неожиданно, что Тубанов даже вздрогнул. Но всё же, довольно быстро опомнившись, он поднёс видеокамеру к лицу и стал снимать это животное, одновременно рассматривая его в видоискатель.

Это была голова какого-то ящера, покрытая тёмно-серой кожей без признаков шерсти. Выделялся раскрытый рот с острыми белыми зубами, указывавшими на хищный образ жизни, и два маленьких овальных глаза красного цвета, жадно рыскавшие по воде в поисках добычи. Ноздрей и ушей не было видно, a, возможно, и не было вовсе.

Вдруг голова ящера ушла из поля зрения. Тубанов быстро повернул рычаг фокусного расстояния, изменяя масштаб съёмки, чтобы в кадр вошла и длинная шея ящера. Стало видно, что он одновременно похож на бронтозавра и плезиозавра — но кем он был в действительности, Тубанов определить не мог.

И тут ящер выпрыгнул из воды, на долю секунды взлетел над поверхностью озера — и рухнул обратно, подняв целый фонтан брызг. Только Тубанов успел заметить, что это действительно плезиозавр, как он уже скрылся под водой…

Пройдя немного вниз, Тубанов заметил еще одно животное. Это была поднимавшаяся вверх по скале улитка — огромная, почти двухметровой длины. На спине у неё располагалась маленькая полусферическая раковина около двадцати сантиметров в диаметре. Раковина была синей, с жёлтой спиральной полосой, проходившей от центра к краю. Сам моллюск отличался необычным для земных брюхоногих белым цветом…

…Быстро установив наименьший масштаб, Тубанов стал снимать улитку, обходя её со всех сторон. Это было легко — улитка, как и её земные родственники, двигалась медленно…

…Вдруг на панели его переговорного устройства с характерным тихим жужжанием вспыхнула лампочка вызова. Тубанов нажал кнопку ответа…» (В другом варианте: «…прямо в шлеме, к чему он так и не привык за время тренировок, раздался, голос Ареева:

— Мы нашли здесь окурок…

Тубанову показалось, что у него в глазах всё потемнело и смешалось…»)

«…— Слышу, — ответил он, овладев собой. — Если бы мы не приняли сигналов — то только по этому признаку поняли бы, что где-то тут есть цивилизация… Но кто бы мог подумать, что у нас будут, такие братья по разуму! Мы на своём «Теллурисе» так тщательно поддерживаем состав воздуха — а у них и в космический полёт попадали курящие… Что же тогда…

— Почему — «в космический полёт?»— перебил его Ареев.

— Да, в полёт… Ведь это — явно не их планета…

— А где же они тогда обитают? — спросил Ареев.

— Вопрос не по адресу, — ответил Тубанов.

— А всё-таки — как ты думаешь?

— Не знаю, что и подумать. Если бы цивилизация уничтожила сама себя — мы бы нашли следы её разрушения, а так. И на скале, где мы опустились, есть следы оплавления… Кто-то уже садился там до нас… Ладно, спускайтесь скорее…

…Все вместе стали спускаться по подводной части вулкана. Тубанов начал съёмку дна озера, покрытого зелёными и бурыми водорослями, очень напоминавшими земные. Затем в кадр попал Высожарский, наполняющий водой баллоны для взятия проб…»

(Вспомнился — подобный кадр фильма об Аораре! Случайность? Или… тоже не просто так?)

«…Но тут Тубанов заметил в видоискатель какую-то тень, промелькнувшую рядом с ним. Он сразу понял, что это за животное…

— Эвриптерида! — крикнул он, указывая на уже отдалившуюся от Высожарского тень, и поспешно бросился в воду…»

(Но как — ведь и был под водой? Или то — в другом варианте?)

«…Высожарский быстро закрыл свой баллон и последовал за ним и Ареевым. К тому времени Тубанов уже опустился около эвриптериды и начал съёмку. Эвриптерида не обращала на него никакого внимания. Тубанов включил фару на шлеме скафандра и, направив её на эвриптериду, начал съёмку…»

(Как… опять? Ах — снова другой вариант! Тут их три — и Кламонтов листал все поочерёдно!)

«…Тем временем эвриптерида всё ближе подползала к нише в глубокой части скалы, а луч фары следовал за ней… Вдруг луч упал на стенку ниши — и Тубанов увидел, что она представляла собой вырубленную в скале лестницу с довольно ровными…» (в другом варианте — наоборот, «неровными») «…ступеньками. Тубанов, у которого от возбуждения перехватило дыхание, направил объектив на лестницу и снимал её до тех пор, пока в кадре снова не появилась эвриптерида — а затем последовал за ней, втайне надеясь, что сейчас он увидит жилище разумного существа. Но тут его ждало разочарование.

За лестницей оказалась просто небольшая пещера. Луч фары освещал её всю целиком. Правда, в центре ее было несколько выступов и ямок неясного назначения, имевших довольно ровные края…»

…И дальше, по одному варианту «…один из выступов был занят тремя такими же, но маленькими эвриптеридами — должно быть, детёнышами…»; зато по другому «…это было разумное существо… Несмотря на то, что оно ещё не могло посылать в космос радиосигналы и ракеты, это был Разум! Но как добиться взаимопонимания? Как, например, объяснить этому существу, что такое космический корабль, планетная система, ядерный реактор?…»

(И тоже: случайно ли тут Кременецкий определил аналогу древнего земного гигантского членистоногого, эвриптериды — такую роль? Пусть — гипотетически, лишь на миг, в мыслях Тубанова?)

…Но был и третий, более поздний вариант, и там — местами зачёркнутый фрагмент:

«…Единственным признаком бывшего пребывания здесь разума был лежавший в дальнем углу пещеры пустой скафандр, по форме напоминающий человека. Из-за мрака нельзя было различить, в какой цвет он был окрашен. Всё это в совокупности со стоявшей в пещере мёртвой тишиной было так невыносимо, что Тубанов поскорее отвернулся… Он вообще не сразу сообразил, что делать — так глубоко он был разочарован в цивилизации Эпсилона Индейца… Правда, теперь он точно знал, что цивилизация существует, но знал и о том, что это — цивилизация, движущаяся к развалу, если ещё не погибла…» (Хотя из чего вывод? Из… одного пустого скафандра? Да и откуда сразу известно, что пустого?) «…Ареев поднял скафандр за рукава… В видоискатель Тубанов увидел, что он окрашен в ярко-голубой цвет со слабым зеленоватым оттенком. Только на груди виднелся квадрат с четырьмя золотистыми звёздочками по углам, очерченный оранжевой каймой, в котором располагалось изображение двух полушарий какой-то планеты — но не той, на которой сейчас находилась капсула, так как та планета имела три континента — два полярных и один среднеширотный, а эта (ей ещё не дали названия) только два — экваториальный в одном полушарии и среднеширотный в другом… Затем Ареев повернул скафандр так, что стали видны ярко-красные швы, нагрудный карман и круглый шлем белого цвета, в котором было прямоугольное смотровое окно, а по бокам — две маленькие металлические пластинки треугольной формы…» (насколько удалось разобрать Кламонтову из-за исправлений. Ведь потом Кременецкий отказался от этого сюжетного хода — и Тубанов просто, выйдя из пещеры, снова) «…заметил эвриптериду… Она была видна через щель в скале. Тубанов видел эту щель и раньше, но не мог предположить, что она как-то связана с нишей. Вдруг каменный навес над щелью втянулся внутрь. Камень, который до того располагался на этом навесе, стал медленно опускаться вниз, и, повиснув на двух белых нитях, выходивших из маленьких круглых отверстий по бокам от щели, загородил проход… Поверхность камня с одной стороны оказалась зеркально отполированной и ярко вспыхнула, когда на неё упал луч от фары Тубанова.

— Я думаю, весь этот механизм построен теми же, кто оставил здесь скафандр, — сказал Тубанов…» (Странно: остаток отвергнутого поворота сюжета — не вычеркнут?) «…Вдруг раздался грохот, похожий на взрыв… Тубанов заметил, что с вершины скалы прямо на него катится какое-то большое тёмное тело…

— Осторожнее! — крикнул Высожарский…» (В другом варианте — Ареев.)

«…Огромное тело ударилось о поверхность воды, подняв целый фонтан брызг. Тубанова сбило с ног, и он упал прямо в ил, покрывавший дно озера. Сверху на него упал скафандр, упущенный Ареевым. Из нагрудного кармана, раскрывшегося от удара, выпал какой-то предмет, похожий на пистолет, и три маленьких цилиндра… Рядом с Тубановым плавно опустилась видеокамера…» (В более ранних вариантах — тело лишь «погружаться в воду не стало».)

«…— Это же наша капсула! — догадался Ареев.

— Но что случилось? — спросил Тубанов, укладывая видеокамеру в футляр на поясе.

Вместо ответа Ареев поднял со дна предмет, похожий на осколок артиллерийского снаряда.

— Капсула стояла на мине, — сказал он. — Теперь она способна выдержать только один полёт… И скафандр снимать будет нельзя…» (В ранних вариантах — просто: «…стартовать из воды было нельзя, так как луч заряженные частиц вырвавшихся из двигателя, мог погубить многих обитателей озера…»; сама же причина падения капсулы в воду осталась непонятной.)

А вот дальше — увы… В одном варианте — астронавты буксировали капсулу к берегу и поднимали её на маленькую каменную площадку… вручную (каких же она была размеров и веса?), да ещё и придерживая её за «…широкий резиновый амортизатор…»; в другом, правда — Тубанов сперва перевёл её в режим шагохода, выдвинув опоры, но тут со звездолёта вдруг пришло сообщение об открытии второй планеты (движущейся по той же орбите, что и первая, но с радиус-вектором под прямым углом к ней; да ещё и тут — вновь присутствовал инопланетный скафандр); а в самом раннем варианте (где скафандра не было) возникла дискуссия: что, если и окурок — «…не окурок, а природный объект…» (а потом, увидев, что над склоном вулкана в воздухе плыла… летающая улитка (тот двухметровый моллюск, оказывается, выпустил из раковины шесть прозрачных крыльев), астронавты стали обсуждать: какому геологическому периоду, скорее всего, соответствует природа этой планеты — и пришли к выводу: «…никакому из прошлых… разве что какому-нибудь из будущих. Эвриптерида характерна для палеозоя, плезиозавры существуют с мезозоя до наших дней…» (видимо, имелся в виду лох-несский ящер?) «…растения, особенно подводные, вполне современны, а летающая улитка на Земле никогда не наблюдалась…») И вообще эта часть текста получилась у Кременецкого куда менее удачной…

— Если бы ему дали подумать… — с досадой сказал Мерционов. — А тут эта школа с орущими малозарплатниками, которых любая мелочь выводит из себя! Видите: ему есть что сказать — а знаний не хватает! Не дали вовремя! Зато вопить, как животное, из-за помарки в тетради — это они могут…

«…Капсула вздрогнула и стала медленно подниматься. Автоматически задвинулись шарнирные опоры. Озеро постепенно удалялось, уменьшаясь в размерах. На горизонте появился большой потухший вулкан высотой примерно в два с половиной километра. Но массивная чёрная гора не интересовала Тубанова. Он думал о второй планете, только что открытой на «Теллурисе». Но всё же от его внимания не ускользнуло, что на вершине горы сверкнула яркая фиолетовая вспышка. Он сразу перевёл стрелку руля в направлении гор…

Гора быстро приближалась. Вскоре стало видно, что на её вершине находится какое-то тело правильной геометрической формы.

— Вот этот куб и дал вспышку, — сказал Ареев, указывая рукой на него.

Тубанов повернул рукоятку скорости влево… Капсула стала замедлять ход и плавно опустилась рядом с кубом. Тубанов отвинтил шлем скафандра и вышел из капсулы… Воздух планеты был удивительно чистым и горячим. Вокруг не раздавалось никаких звуков, если не считать отдалённого стрекотания мелких насекомых. Не ощущалось также никакого запаха. Видимо, куб мог испускать только свет. Тубанов подошёл ближе и, наведя на куб объектив камеры, стал рассматривать его в видоискатель.

Это был большой прозрачный куб из какого-то очень твёрдого материала. Длина его ребра была равна примерно трём с половиной метрам. В центре располагался маленький металлический кубик… Тубанов, снимая куб, обходил его со всех сторон, и заметил, что внутренний кубик имеет на четырёх боковых гранях отверстия квадратной формы, покрытые какими-то плёнками с разноцветными изображениями. Но изображения были настолько малы и тусклы, что Тубанов не смог рассмотреть их, даже установив наибольший масштаб съёмки… Примерно через полторы минуты в видоискателе вспыхнул красный сигнал: требовалось переключение дорожек. Тубанов положил камеру на ближайший каменный выступ, открыл её и стал переворачивать катушки. В момент, когда он уже закончил это дело и закрывал крышку камеры, он увидел, что вся вершина горы озарилась неестественным зелёно-голубым светом.

— Всё точно! — услышал Тубанов крик Ареева.

— Что «точно»? — не понял он. — Что это было?

— Как — «что»? Куб дал вспышку! И при этом изображение было то же, что и в тех радиосигналах! Человек, проткнутый папиросой!

Тубанов так и застыл на месте от страшной догадки. Он помнил, что среди тех изображение было и напоминавшее ядерный взрыв. Неужели на той, второй планете действительно произошла ядерная война? И этот куб — всё, что оставили после себя её жители?…»

— Так и есть: те же изображения, — подтвердил Ареев (здесь, в вагоне), просматривая уже следующие листы.

— Но сесть так, рядом с источником вспышки… — начал Тубанов (здесь же)…

И тут… Кламонтов, подняв взгляд от листа — почувствовал: закружилась голова и зарябило в глазах…

И уже как-то едва дошло: дальше в одном варианте — все просто благополучно вернулись на звездолёт (но планета, изображённая на скафандре, оказалась и не той, вновь открытой); а в другом — Ареев, не успев отвернуться и момент вспышки, «…вскрикнул и закрыл лицо руками…», и его пришлось срочно доставлять в медицинский отсек звездолёта (и текст внезапно обрывался на полуслове — будто кончилась сама тетрадь, откуда он скопирован). И пусть Кламонтов понимал, что это всё же виртуально, ему стало не по себе (да ещё на фоне собственного состояния)…

…— Короткий отдых! — встревоженно распорядился Вин Барг. — У Хельмута переутомление! Но короткий: скоро опять запись… А тут и так конец тетради, что ли… — он быстро пересмотрел листы. — Потом будем искать, где дальше. И… только ещё одно. Вот та легенда! Я вспомнил…

— Какая легенда? — не понял Ареев, кладя листы обратно на столик.

— Сихартло Гальма и Харнека, — объяснил Вин Барг. — Я её в общем знаю! Только в другой версии… И трёх печеней у нас, конечно, нет — как и у вас, одна! Но… у нас в древности — ещё той, по сравнению с 6889 годом — было известно предание: как жрец по имени Харнек заболел неизвестной болезнью, а другой, Сихартул Гальм — пошёл в пустыню и стал медитировать, определяя в таком состоянии, какие минералы могут помочь Харнеку! И наконец выбрал несколько, принёс, дал ему — и тот выздоровел! Но — шлем, топоры, ящер с тремя бивнями… Это уже — не отсюда! Да у нас и ящера такого нет… Правда: «ведавший поливом», «ведавший заклинаниями» — это было! Так говорили тогда… И сама эта… «связь через запись», что ли? Вот тоже удивительно. И — что за накладки, смешение чего с чем…

Но Кламонтов уже и не мог реагировать — просто проваливаясь в сон…

72. ОБРЫВКИ ОТВЕРГНУТОГО

Со смутным беспокойством Кламонтов приближался к калитке. Нет, кажется — с выводом, что готов к такому разговору, он поторопился. И так мало с кем имел дело вне дома и университета, а уж как начать — тут…

Осторожно закрыв за собой массивную решётчатую дверцу, он оказался во дворе клиники. Раньше он никогда не входил сюда с этой стороны — но, прищурившись, быстро нашёл беседку, и не расслабляя мышц лица, чтобы лучше видеть, осмотрелся вокруг. Двор был пуст. Кламонтов утёр платком выступившую от напряжения слезу — и направился к беседке, разбрасывая покров сухих листьев глубоко утопавшими в нём ногами. Листья громко шуршали, и он подумал: не заметят? Объясняй потом, что тут делал за несколько минут до «тихого часа»…

Правда, его тут не раз видели с Вин Баргом — а увидев однажды, не забывают: внешность приметная! Хотя — в этой части двора раньше не бывал… Да и Саттар — выйдет просто так, или кто-то должен открыть дверь?..

Но на пути к беседке Кламонтова никто не остановил — и он, сев там спиной к зданию, вынул зеркало и навёл на дверь, ожидая появления Саттара…

(А дверь в торце — точно как в школе на окраине Тисаюма! Чего «тот» Кламонтов, во дворе клиники — знать не мог! Знал — «этот», в вагоне…

И всё же странно: «другой», «альтернативный» он! Видеть себя… как не себя! В ситуации, которой не было…)

…Дверь стала открываться. Сердце Кламонтова (и там, и здесь!) забилось чаще, он напрягся в ожидании…

И — появился кто-то: в коричневой больничной пижаме, с сумкой на плече… Это мог быть только Саттар! Книги — там, в сумке!

Кламонтов — уже пытаясь представить реакцию Саттара, когда тот увидит его вместо Вин Барга — стал рассматривать его в зеркало…

Но более всего — боялся увидеть страшную, искажённую травмой внешность. Однако… Лишь — небольшой шрам на левой щеке (из-за чего скула и выступила вперёд, всё же создавая некоторое монголоидность облика, непривычную в сочетании со светлой кожей)…

А, впрочем… Саттар подошёл ближе, и Кламонтов заметил неровность лица, как бы разделённого на отдельные участки. (Волосы же казались чёрными — хотя Вин Барг говорил о коричневых…)

(«Ну, как? Он?»— нетерпеливо спросил Вин Барг (здесь).

«Не знаю… Не могу понять, — вырвалось у Кламонтова (здесь же). — И похож, и непохож…»)

…Не дойдя до беседки, Саттар остановился — и как бы по инерции сделав два шага в сторону, свернул к калитке.

— Саттар! — негромко, чтобы не обратить больше ничьё внимание, позвал Кламонтов (забыв даже, что обращается к зеркалу. Однако, услышал Саттар или нет, он продолжал удаляться). — Саттар, я вместо Вин Барга! — уже громче сказал Кламонтов. Тот остановился — и медленно, неуверенно обернулся.

— А… почему не пришёл он сам? — спросил незнакомый голос, от которого Кламонтов (и там, и здесь) вздрогнул. Какую же травму скрывала сеть тонких шрамов на лице — если голос его, 16-летнего (по крайней мере, предположительно), звучал как старческий! — И кто ты такой?

— Вин Барг сказал, что будет очень занят. А я знаю его по предыдущей работе, сразу после института, — объяснил Кламонтов. (там). — Он просил узнать, какую книгу принести в следующий раз.

— Но я хотел посоветоваться с ним самим… Наверно, ты просто передай ему это, — Саттар снял с плеча сумку (правой рукой!) — и, неуверенно протянув, остановил руку на полпути. — А завтра он придёт?

— Думаю, что да, — ответил Кламонтов. (На этот случай Вин Барг забыл его проинструктировать.)

— А точно не знаешь? Нo… скажи хоть, кто ты такой… Вдруг я уже слышал от него о тебе?

— Наверно, слышал. Думаю, о своём знакомом по имени Хельмут он тебе когда-нибудь говорил…

— Ты ошиблась, девушка по имени Хельмут, — ответил Саттар ещё более изменившимся голосом. — Зачем всё это? Я не знаю, чем вы располагаете — но сам я от своих прежних взглядов отказался, и больше общественно не опасен… Я имею в виду… то, что я раньше говорил уже здесь, — уточнил он сразу. — А в сумке нет никаких шифров, тайнописи — только учебник для медучилища, изданный легально, отпечатанный в государственной типографии. Вин Барг дал мне его прочесть, чтобы меня не сбивали с толку всякими слухами. А сам он ничего не знает о моём прошлом, потому что и я его не помню. Так за что вы его… — Саттар запнулся, не зная, как продолжать.

— О чём это ты? — немного придя в себя, ответил Кламонтов. — Я, как и ты — больной неврологического профиля. А ты что подумал?

— Что ты из правоохранительных органов, — будто бросился в опасное признание Саттар. — И вы имеете что-то против Вин Барга. А сам ты… — он снова запнулся, не зная, как что-то сформулировать.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — догадался Кламонтов — и, встав, принял позу, что ещё более подчёркивала особенности фигуры. При этом, держа правой рукой сумку, левой он оттянул конец редких усов, которые, конечно, не отклеились. — Видишь, это моя истинная внешность. И если ты читал в медицинской литературе не только то, что касается неврологии психиатрии…

— Нет, я знаю, что с выражением этих признаков у людей не всё так просто! Читаю здесь и об этом… А когда-то раньше, возможно — принял бы тебя и за инопланетянина. Я раньше очень увлекался этой идеей. Это теперь знаю, что их нет… — в словах Саттара, сказанных с подчёркнутым безразличием, Кламонтов уловил скрытую ноту грусти. («Когда увлекался?»— хотел ещё спросить он, но не решился. Да и… «какой он»: тот, в беседке — или этот, в вагоне?) — И знаю, какие особенности строения, тела бывают у обычных земных людей. А они… Даже если бы и оказались где-то в другой галактике — то настолько непохожие на нас, что мы никогда их не поймём. Это в фантастике они отличаются не больше, чем я от тебя…

«Будто и я не увлекался, — подумал Кламонтов (там). — Но в мои 16 — и разрядка казалась прочной: думали скоро уже — совместно осваивать Солнечную систему! А тут — Гренада, «Першинги»… Приходится быть ближе к реальности…»

— …Так что я никаких таких разговоров тут больше не веду, — закончил Саттар. — И от других не слышал. От Вин Барга в том числе…

— Ты говоришь так, будто интерес к контакту — признак социальной опасности, — удивился Кламонтов.

— Не знаю, — поспешно ответил Саттар. — Теперь уже не знаю. Просто не хочу, чтобы меня подозревали в чём-то… Вот скажи: когда другие люди принимали тебя за инопланетянина, какая бывала реакция?

— Никто меня за инопланетянина не принимал, — ответил Кламонтов. — Наоборот, даже на медкомиссии в военкомате не обратили внимания. До сих пор удивляюсь…

— А почему тогда тебя осматривали в военкомате? Неужели они имеют дело и к таким людям?

— Смотря к каким… Это вообще сложный вопрос. При рождении человеку сразу определяют какой-то пол — а потом проблемы! На самом-то деле — гормоны обоих полов химически очень сходны, и железы развиваются из одних и тех же зародышевых структур. И мало кто задумывается: что тут нет чёткого различия… разделения «или-или»… Бывают разные плавные… переходные варианты… наконец, просто мутации… Не удивляйся, мне иногда бывает трудно говорить… правильно строить фразы… после нейроинфекции, — признался Кламонтов. — А если бы не это? Я имею в виду — инвалидность по этой причине! И вот представь: что такому человеку думать про этот «воинский долг»? И кому и что вообще должны такие люди — которые уникальны, которых совсем немного? Что потеряет армия без редкого мутанта?.. (Он вдруг почувствовал, что не может сдержаться. А начинал спокойно!)…Официально некоторых мутаций, видишь ли, не существует — но что делать тому, у кого просто… совсем не мужское самоощущение? И ему противны те, кому некуда девать силу… агрессивность, и… так и прёт что-то дикое… животное…

— Ну, знаешь! — Саттар даже вскочил в возбуждении. — Неполноценность по биологическому признаку? Не ожидал от тебя! Бывали уже такие теории…

— Я не сказал «неполноценность», — возразил Кламонтов. — Такой вывод из моих слов сделал ты сам. Просто особенности психики…

— А я, по-твоему, какой?

— При чём тут ты? Чем ты похож на них? — не понял Кламонтов. — Ты и говоришь, и думаешь иначе! И для тебя вряд ли на первом месте этот соревновательный инстинкт… стремление обойти соперника… торжествовать над кем-то победу…

— Так, по-твоему, если человеку не удалось получить достаточное образование — он уже неполноценен?

— Ну, почему сразу так? Просто в психических процессах принимают участие те же гормоны… Поверь, я сам долго и трудно шёл к этому, — неожиданно для себя признался Кламонтов. — Мне тоже хотелось объяснить всё исключительно через социальные… юридические механизмы, и чтобы никакой биологии… (Почему-то сейчас строить фразы было особенно трудно.) …А ведь человек — существо также и биологическое. И его психическая деятельность в некоторой степени является функцией возраста и пола…

— Значит, есть врачи, которые знают твою тайну, — уже осторожно начал Саттар. — И… тебе не навязывали какую-нибудь операции по выправлению пола?

— А что тут можно «выправить»? Если это… хромосомное… генетически запрограммированное?

— Нет, а… если бы можно было? И тебе стали предлагать операцию — а ты во всём остальном был бы здоров, но не согласился? За такое не судят как за предательство?

— Но за что? Разве человек не сам решает, идти ли ему на такую-то операцию? Да и кто согласился бы принять противоестественный для него пол — чтобы не служить в армии или не рожать детей? И при этом — чтобы, например, приглушённее стали эмоции… способность понять чужое состояние… Когда ты уже привык — что и отношение ко всему определённее… Нет такого, чтобы… сперва бить морды, а потом обниматься, как у этих…

«Да… что со мной? — сказав, ещё больше забеспокоился Кламонтов. — Почему так трудно говорить? Ну, такого ещё не бывало! И хорошо хоть… здесь, а не на работе! Тем более, не на экзамене! Одна тройка, всего одна — и прощай надежда на диплом с отличием! И тоже, кто поймёт — каково всякий раз опасаться…»

(«Вcё-таки я, — с неким полуоблечением подумал Клaмoнтoв (здесь). — Мысли те же!»)

…— А если нет — значит, и я… — Саттар умолк в нерешительности. — Но я-то не знаю за собой никакой мутации…

— Есть ещё и культурный уровень самого человека, — ответил Кламонтов. — И с позиций биологии, психологии… тут тоже немало спорных вопросов. Не надо бояться этого. Никакой крамолы тут нет.

— И здесь я наслушался такого, что уже не знаю, чему верить, — признался Саттар. — И если бы только здесь… А то я раньше лежал в другой больнице, не психиатрической, — он будто спохватился. — Правда, я и не знаю, как о таком говорить с тобой… Но в общем: коммунизм, которые мы хотим построить — это идеал, а на практике пока не всё так просто…

— Думалось, что будет и проще, и быстрее, — со вздохом согласился Кламонтов. (И насторожился: вдруг это — момент откровенности?)

— Да, но вот ты мне скажи: как тут к чему относиться? — уже горячо, резко, прерывисто заговорил Саттар. — Что, нет и не может быть в реальной жизни такого «идеализированного» человека, настолько сознательного, чтобы отказаться от не совсем честного заработка? Наоборот, для него естественнее пустить тонны высококачественного сырья в отходы, если в противном случае он лишается копеечной премии? И неужели для человека — по крайней мере, нашего возраста — так же естественно решать спорные вопросы физической силой, раз уж он происходит от животных? А кому не по силам все эти недопоставки, путаница в документах, мордобои, пьянки на рабочем месте — тому и жить бы где-то в доме инвалидов, не претендуя на большее? Иначе — надо быть готовым и дать взятку, и выпить с кем-то, и к мести за критику на собрании, и к тому, что будешь отвечать за кого-то другого? Только ты пойми: я спрашиваю безо всякой иронии, — уже спокойнее уточнил Саттар. — Ведь впечатление, что так рассуждает большинство. А меньшинство… согласно принципу демократического централизма — что, может только поворчать и согласиться?..

(«А… железная самодисциплина? — вырвалось у Кламонтова (здесь). — Как же?..»

«Или и тут — очень точно выверены эмоции, — предположил Вин Барг. — Контролирует даже это своё состояние…»)

«Наверно, в прошлом комсомольский активист, — Кламонтову (там, в беседке) показалось, что он понял. — Усвоил чуть более правильные, чем надо, слова — но не владеет аргументацией…»

— …И это не злопыхательство каких-то там западных радиостанций, — продолжал Саттар. — Я их тут… вообще не слушаю! А наши газеты ты читаешь и сам, знаешь, о чём пишут… И кроме того, я же и просто с людьми говорил. И не только здесь — а и в той, обычной больнице… Так вот скажи: что, такое острое соперничество между людьми — нормально, и сохранится всегда?..

(Те сомнения, поиски, идеалы! И людям хотелось быть лучше, и была вера — в себя!)

— …И что, пусть так и берут грабителей и убийц на поруки, если твёрдость духа в том и состоит, чтобы жить рядом с преступниками в вечном напряжении? И мужики на танцплощадке бьют морды один другому вроде того, как в дикой природе самцы дерутся за самку — если в этом и состоит благородство? И родители пусть так и обращаются с детьми, как мы об этом читаем, например, в «Смене», в «Комсомольской правде» — если всё равно нормальные люди потом вырастают из этих детей, а не из таких, как я?..

(«Но и то верно! — подумал Кламонтов (здесь). — О чём писали? Мордобои на танцплощадке, «группировки», далёкие от нормальной молодёжи…»

«И всё порывались воспитывать, как дикарей, — ответил Мерционов. — А у таких, как мы, будто своих проблем не было!»)

— …А как в международной политике? — снова начал Саттар. — Никогда не придётся ликвидировать границы, отменить воинскую повинность — потому что нет какого-то единого человечества, есть две мировых системы, а послевоенные реальности нерушимы? И каждый хотел бы, чтобы разоружение происходило в рамках существующего строя — а это невозможно? На уничтожение другой страны согласиться проще, чем на смену капитализма социализмом у себя? И что — пусть каждая страна преследует свои цели в ущерб всем остальным землянам, раз уж ничего другого не остаётся? И пусть бесследно пропадают за границей наши граждане — потому что суверенитет надо уважать, а отдельный человек стоит немного? В общем, пусть всегда кто-то будет без вины виноват, чтобы никто не был ни в чём излишне уверен — и это закаляет всех, и делает твёрже? Здоровые люди всегда смогут постоять за себя — а таким, как я, они определили место здесь, в относительной безопасности? А те, кто проповедуют излишне мирное и спокойное общество — на самом деле пытаются извратить саму биологическую сущность человека, потому за ними и не идёт никто? Да, видимо — у человека всё же есть и биологическая сущность…

— Так ты говорил «и просто с людьми»? — переспросил Кламонтов. — Но… с какими? Ведь тут — психиатрическое учреждение!

— Как будто я сам не понимаю, что нельзя строить свою жизненную позицию на чужом бреде! Но, во-первых: я же, повторяю, говорил с людьми не только тут, но и в обычной больнице, где психически больных специально не держат. А, во-вторых: кроме больных, есть ещё и медперсонал. И, в-третьих, мы же с тобой сами понимаем разницу между нервной и психической болезнью… Тем более, ты — знакомый Вин Барга… А я с больными, у которых нарушен сам ход мыслей, не лежал. Были очень раздражительные, были, наоборот, безвольные, были — с обонятельными и слуховыми галлюцинациями, с параличами на нервной почве, а вот с бредом — ни одного… Так вот, эти в общем нормальные люди и объяснили мне то, как они, нормальные люди, рассуждают. И не так уж они сознательны, чтобы ради скорейшего достижения коммунизма в его старом понимании пойти на какие-то временные ограничения; и на защиту невинного человека от произвола начальства все, как один, не встанут; и случись агрессия против целой страны — готовы проявить солидарность только словом, но не делом… И тут, видишь, сама жизнь опровергает мои прежние заблуждение — Гренаде никто ничем не помог…

«Но какие «прежние»? — едва не вырвалось у Кламонтова (там, в беседке) — Прежние… когда?»

— Разве ты не понимаешь, что ядерная держава, такая, как наша, не может так просто ввязываться в конфликт? — сказал он вместо этого. — Тем более, когда там не всё ясно!

— Ну, государственному руководству, я думаю, ясно всё — но в другом ты прав: так рисковать нельзя… — вдруг уже как-то обречённо согласился Саттар. — И в остальном… В общем, все соседи по палатам во всех больницах, где мне довелось бывать, принимали меня за какого-то ненормального фанатика, смеялись надо мной, говорили, что я не знаю жизни — и, как я теперь думаю, были правы. Все они довольны тем, что есть, не хотят никаких перемен к лучшему, не рвутся ни к чему идеальному — хотя сами об авралах и простоях говорят довольно злорадно. И не так уж важна работа по призванию, соответствие любимому делу — узкая нацеленность хороша только в любви. И не надо рваться изо всех сил, чтобы жизнь была интереснее, делать открытия, внедрять изобретения — люди даже порядок планет и то путают, не знают толком, чем они отличаются от звёзд, а жизнью своей и так довольны: «выкручиваться» умеют… «Космос нужен интеллигенции, а народу — чарка на столе и баба в постели!» Это дословно… И никто не думает, как осчастливить человечество решением глобальных проблем…

— И что будет, если никто не станет думать о них? А все ограничат себя… таким уровнем?

— Но это и не какие-нибудь жулики, а простые рабочие и колхозники! Это с ними я всюду лежал… И все они просто выполняют планы, не думая о последствиях для людей и природы, делают и брак, если это выгодно заводу, спокойно болтают о том, как по приказу начальства пакостили другим сотрудникам, чтобы тех уволили… Ну, одного такого я eщё мог бы принять за редкостного подонка — но когда встречал уже десятки, сотни таких вот начисто лишённых чувства справедливости! И вот она, реальная жизнь: когда и на ту же Гренаду, и на угрозу размещения ракет в Европе им наплевать, и никакие другие планеты и тайны Вселенной им не нужны…

— Но вряд ли такие и достойны развитого социализма, — Кламонтов не мог скрыть возмущения. — И не им решать всё за нас. А откуда в них такая примитивная тупость — сам не понимаю… И если им не нужно то, что интересует нас — то и достойны не большего, чем имели бы в какой-то английской или французской колонии? «Чарка на столе» — в бараке после неудачного похода на биржу труда, и «баба в постели» — на помойке?

— Да, но не забудь: где мы всё это говорим! — Саттар обвёл взглядом видимую из беседки часть больничного двора. — И я не уверен… насчёт себя, что всё правильно понимаю… Хотя, конечно: бороться за разоружение надо, но и армии нужны — а насильно устанавливать коммунизм в других странах мы не будем, если там люди к нему не готовы…

— И тоже не всё так просто, — добавил Кламонтов. — И я не понимаю тех, кто без толку бастует, идёт на чисто символические… заранее обречённые акции протеста — а ничего радикально не меняется. И даже так сразу и рассчитывают: что их не примут где-то, не выслушают, а из-за угла на них пойдёт полиция со слезоточивыми дубинками, и они побегут… (Кламонтову показалось, он как-то не так построил фразу — но решил не останавливаться.)…Когда тут нужно — реальное… деятельное разоружение! А с мнением психически больных людей о мировой политике — я думаю, надо бы осторожнее. Особенно — если они к тому же примитивны как личности…

«Однако… за кого он меня принимает? — подумал Кламонтов (там). — Почему говорит мне всё это?»

— Примитивных как личности… — с опасливым сомнением повторил Саттар. — Но ведь мышление человека зависит от того, где и как он воспитывался…

— Да, так говорят… Профессия, поколение — всё как-то сказывается. Но везде есть и просто самые разные люди, есть их личные особенности… и семей, где воспитывались… есть, наконец — возрастные кризисы…

— Ну, не знаю… Просто сам чувствую, что воспитывался вдали от реальной жизни, где-то среди книг; а все, кого я тут встречаю — именно в реальной жизни, где всё, что меня шокирует — норма…

— Но… вот как думаешь: мог бы ты в других условиях стать таким, как они? — заготовленный вопрос сорвался прежде, чем Кламонтова бросило в озноб: Саттар невольно приоткрыл часть своего прошлого!

— Возможно… (Но уже Кламонтов ощутил… его внутреннее сомнение! Скорее он просто думал, что так ответить — «правильно»!)

— И ты можешь представить, чтобы тебе доставляло удовольствие насилие над кем-то, кто не может себя защитить?

— Я этого не говорил! Но, если человек воспитывался в обстановке жестокости… то, наверно, поневоле начинает думать, что так и надо вести себя…

— Значит, все эти так называемые «трудные» — жертвы школы, семьи, дворовой компании?.. («Зачем я это говорю?»— спохватился Кламонтов, однако, начав, не мог не продолжать. Да задело за живое и самого!) …И в других условиях — все без исключения были бы другими? А если не все? И что бы ты сказал, зная хоть одного из них лично, а по газетным очеркам, где авторы не очень углубляются в. суть дела?

— Я не говорил, что наши газеты пишут неправду, учти! Ты это сам сказал!

— Ну, почему опять так? — удивился Кламонтов. — Это не сознательная ложь: просто слабо знают проблему, о которой берутся рассуждать. Вот у них и выходит, что преступники — это очень несчастные люди… с которыми кто-то когда-то не так обращался… и это оправдывает все их зверства — а суды только и делают, что ломают их жизни, отправляя в колонии и тюрьмы тех, кто уже раскаялся! Хотя вот именно: не получается уже неправда и клевета на само общество, где возможно такое?

— Нет, а если человек с самого раннего возраста нигде и никогда не находит поддержки… — начал Саттар.

— Но в чём виноват тот, кто просто живёт, учится, работает рядом? Или случайно попался под руку? Тем более — неизвестно, как ты сам получил свою травму… — вдруг сообразил напомнить Кламонтов.

— Да, не помню. Но и ты пойми: их же родители воспитывают в страхе перед собой… Легко ли им его преодолеть?..

(«Странно, — подумал Кламонтов (здесь). — Даже на это никакой реакции. Значит, уверен: травма — не такого происхождения?»)

— …И всё равно даже потом те для них — какие-то неприкасаемые… неприкосновенные… А злость срывают на ком: у кого оценки лучше, зарплата у родителей выше… И даже на школьном выпускном вечере, когда уже силы позволяют, поднять какую-нибудь скамейку и заехать с размаху за всё это как следует, чтобы сами валялись в луже крови, моля о пощаде — на это их уже не хватает! Хотя, возможно, получил бы один вот так по заслугам — другие бы задумались: срывать настроение на детях, или не стоит?..

(«И это… я? Хотя… «Не такой» я, как здесь! — понял Кламонтов (в вагоне). — Тоже пережил что-то подобное!»)

— …Они же не виноваты в неспособности взрослых достойно разрешить свои проблемы, — закончил он же (в беседке). — И поверь, я знаю, что говорю…

— Да, но… — начав, Саттар неуверенно умолк. — Во всяком случае, любого нормального человека можно перевоспитать…

— Как ты это себе представляешь? Уговаривать честно трудиться, пытаться увлечь коммунистической перспективой — а он будет смеяться над тобой, продолжать своё нетрудовое обогащение на работе, и издеваться над детьми дома? И так уже почти 66 лет их воспитываем — сколько можно? Привыкли в каждом карманнике видеть «жертву империализма» — а тут бы посмотреть правде в глаза и признать, что и в самых трудных условиях не каждый становится сволочью! И у нас тут: в одной и той же семье — один работает или учится в вузе, как нормальней человек, а другой, видите ли, «трудный», так что и не знаешь, как с ним вести себя, чтобы не обидеть любой мелочью — словом, движением, вздохом!.. И где-то на Западе: например, двое работают рядом, но один обращается к коммунистической идеологии, а другой — к наркотикам… И как думаешь: им, этим «трудным»… жизнь представляется так же ярко… полно… Ну, в общем — как нам?

— Был момент, и я думал, что есть какие-то неисправимые преступники, которых безопаснее для общества просто расстреливать, — признался Саттар (не уточнив, однако: до травмы или после!). — Но никогда мне на ум не приходила мысль об их изначальной неполноценности. В конце концов, в чём-то все нормальные люди от рождения одинаковы… А уже здесь я прочёл о рецидивистах, которые раскаялись после второго или даже третьего срока. Значит — правильна линия партии сохранять им жизнь? Taк я понимаю?

— Ну, насчёт «одинаковости» можно и поспорить, — начал Кламонтов. — Тут вопрос сложный…

— Сложный? — опять «как бы возмутился» Саттар. — Ну, и какая же социальная группа или нация тогда…

— При чём тут нация? — снова удивился Кламонтов. — Есть же наследственная предрасположенность к шизофрении, психопатиям! Разве ты сам не читал?

— Так то отдельные дегенераты, которых я не видел даже здесь! И ты хочешь сказать, что из-за них линия партии насчёт биологического равенства и совершенства людей… — Саттар запнулся, не решаясь продолжить.

— Какая линия партии? Не понимаю я тебя… Разве кто-то когда-то говорил, что равные права означают одинаковость всех людей? Или… о чём это ты?

— Слушай, за что ты меня агитируешь? Вернее, на что провоцируешь? Чтобы потом сказать где-то там, у себя — что тут есть такой Саттар Ферхатов, который думает, что совершенствовать надо не социальные отношения в обществе, а биологию людей?

— Но где «у себя»? В поликлинике? Или ты не поверил, когда я сказал, что работаю там? Думаешь, я… откуда-то ещё? — понял Кламонтов. — Но это правда…

…И — новый приступ озноба и головокружения, казалось, едва не выдернул из-под него скамью… Фамилия! В пылу спора Саттар, не заметив, назвал её!..

(И здесь, в вагоне…

Да, будто — два удара сошлись в один!. Там — вдруг узнал фамилию Саттара; здесь — понял, чья сокращена в имени «земного» Герм Ферха! И, стало быть, от кого тот — пусть не биологически, но всё же иным образом — происходил!..

Хотя… Новый удар озноба: а… Захар Кременецкий? Где же он, какова его роль? Где, наконец, он сам?)

— …Ну ладно, давай начистоту, — как сквозь туман донёсся голос Саттара. — Я тут наслушался о судьбах людей, которые чем-то не угодили руководству — но сам я и без того уже в психбольнице… Так вот, объясни мне: как жить, и как быть правым в условиях, когда о коммунизме ещё продолжают рассуждать, но указанные в литературе сроки его наступления давно прошли? Ведь, пока я этого не пойму, я вряд ли выйду отсюда, верно? Вот я и котел бы понять: как жить, ничего не нарушая, и не возбуждая подозрений…

— Однако странные у тебя представления о реальной жизни… И что, совсем ничего не помнишь? Где и как жил раньше, кем был, что делал? А то, понимаешь — всё это с реальной жизнью не сходится…

— Нет, ничего не помню, — подтвердил Саттар. — Но слушаю, что говорят люди, читаю, что пишут в газетах…

— То есть, хочешь сказать… Всё это — впечатление, сложившееся уже тут, теперь? — понял Кламонтов. — С момента, когда себя помнишь?

— Получается, что да, — после короткой заминки ответил Саттар. — А что и откуда… до того… Тут я сам — без понятия…

— И вот ты читаешь об этих «несчастных людях», которые, не задумываясь, пойдут на убийство; и об этих «раскаявшихся», которые уверены, что делают обществу большое одолжение… И правда — хоть бы те, кто пишут такое, подумали: а как должен понять это человек, который после потери памяти вновь адаптируется в жизни! Что он должен думать о том обществе, в которое ему выходить? Что почти всё его поколение состоит из дворовых компаний, а старшее — наполовину из зажравшихся воров, работающих в торговле? И судят в нашем обществе кого и за что попало — а родственники и знакомые сразу же будто и забывают, что сидит невиновный, и хорошо, если за него вступаются совсем чужие люди? Но и вор, и бандит — в общем, такой же человек, как ты сам; и что он — вор и бандит, тоже виноваты такие люди, как ты? То есть — и выходить тебе в общество, где ты ничем не отличаешься от какого-то выродка из дворовой компании и вора из торговли?

— Ну, ты-то можешь позволить себе некоторое свободомыслие, — неуверенно начал Саттар, — а вот если я… И потом… как быть в конкретной ситуации? Ну, вот пришлось защищаться — а ты не убит и не ранен? Как доказать, что ты не виноват? Был у тебя иной выход, кроме смерти и тюрьмы?

— Хорошо, я ничего не буду от тебя скрывать… Да, я сам поражаюсь, почему через эти судебные очерки нам с таким маниакальным упорством вдалбливают идею: преступники — не хуже вас, то есть вы — не лучше преступников, в других условиях все были бы такими же? И изображают их там… почти как нас — с правильно поставленной речью, в общем нормальными интересами… А довелось бы тебе почти с рождения жить в семье, где человек, которого ты считаешь отцом, почти с рождения же ненавидит тебя — и за что? Просто за раннее развитие, за то, что много читаешь, что в первом классе давно уже перерос уровень третьего? — как громом поразили Кламонтова (здесь) его же слова (там). — Орёт, что его не уважают и тебя воспитывают в неуважении к нему, швыряет мебель… Особенно — если ты очень устал в школе и не успел сделать домашнее задание, или просто опоздал на урок. Учителя же свои доносы родителям в дневниках для того и пишут! А ты пока не знаешь, что это — и не родители, ты усыновлён, а сам неизвестного происхождения, как и Вин Барг! Вся разница — что в записке, с которой тебя подкинули к роддому, было полное имя: Хельмут…

— И… зачем такой человек тебя усыновил? — вырвалось у Саттара.

— А кто их знает, зачем усыновляют детей, если потом ненавидят? И зачем такие работают в школе — тоже… А в любой официальной организации над тобой только посмеются! Как будто ты в 8 лет — не личность, и у тебя никакого человеческого достоинства! Но хорошо хоть… потом наконец свалился с балкона, и избавил всех от своего мерзкого присутствия…

(«Свалился? Или я его… сам? Балкон после дождя скользкий… И я же помню, как это… было бы!»

«Hy, а что делать? Как защитить себя — в 8 лет? — вырвалось и у Вин Барга. — Так что не реагируй! Даже на это…»)

— …Так и то: опять же, через два года, откуда-то взялся «несчастный человек», которому, видите ли, не обойтись без женской поддержки… А моей… мачехе, соответственно, без мужской, — продолжал Кламонтов (там). — Это, видите ли, «личная жизни» взрослых — а дети должны что-то там «понять»!.. И вот представь: все мои вещи, даже книги, с которыми я особенно не хотел расставаться — проданы; и мы тремя самолётами подряд летим даже непонятно куда — в какую-то деревню при исправительной колонии, где служит этот «нecчастный человек»! А там и школа — в нескольких километрах пути грунтовой дорогой, и мачехе — я уже знал, что она мне не родная — с её высшим образованием предложили «место» на колхозной ферме…

— И чем кончилось?..

(Но… уже сразу — как бы копия историй и Минакри, и Лартаяу!)

…— Он тоже стал требовать уважения к себе, — стал объяснять Кламонтов (там). — Да так, что мне пришлось разорвать верёвки, которыми я был привязан, и выбить из его рук кастрюлю с кипятком, что… предназначалась мне. А так — всё выплеснулось на него самого… Вот и информация к размышлению: преступники — такие же люди, как мы, или нет? Но потом… Тут же, представь — суд, и мачехе дают пять лет за «превышение обороны», так как сам я за счёт скрытых резервов организма сделать это будто бы не мог! И, если бы я сразу не отправил письмо в газету… А это было трудно — мне же казалось, что за мной постоянно следят охранники из этой колонии. Даже в школе… Ну, тогда, в 10 лет, я так подумал…

— И… что ты написал? — вновь только и переспросил Саттар.

— Всё… И как проходил этот суд… как их судили обоих вместе… И его, который, не задумываясь, пошёл бы на убийство, и её — которая даже не успела прийти мне на помощь… И прямо там же оглашали «факты»: что он — якобы самый молодой по возрасту в стране бывший партизанский связной, 33-го года рождения; а потом — сын полка, дошедший с какой-то сверхособой партизанской частью до самого Берлина; и потом ещё — служил на флоте, и там участвовал в тушении склада боеприпасов на авианосце в открытом море; и ещё совершил «благородный» поступок — имея уже одного слабоумного ребёнка и безнадёжно больную жену, взял и до меня ещё одного ребёнка из детдома, и даже в местной газете писали: вот, мол, пример для здоровых малодетных родителей! Хотя что за «благородство» — если тот через год снова остался без матери, и из него — рядом с этим извергом и его слабоумным сыном — тоже вырос какой-то дикий психопат? Под чьей опекой я, кстати, и остался бы — если бы из газеты, куда я написал, вскоре не приехали корреспонденты, и во всём не разобрались…

— И что выяснилось? — Саттар и тут не выдал своих чувств.

— Что этот «святой местного значения» — вовсе не святой, вся его военная биография — ложь! — твёрдо, почти с ожесточением, ответил Кламонтов. — А ордена куплены или выиграны в карты. Всё это оглашали уже на новом суде. И, кстати, что есть связные и 34-го года рождения — тоже… Но там-то люди верили, им льстило, что рядом с ними живёт такая знаменитость!.. И, кстати, я до сих пор толком не знаю: где это «там»? Что за республика, союзная или автономная, а может быть, и какой-то округ? Помню разговор, что летим через Свердловск, но сели в каком-то «Пайштыме» — а такого места и на картах нет… А обратно летели потом уже через Горький… И там даже не успели прописаться, оформить какие-то документы — так что нет и штампов в паспорте мачехи. И по виду людей, по их одежде — не представляю, где могло быть: Урал, Средняя Азия, Сибирь, возможно, и Поволжье… И представь, даже самих названий деревни, колхоза — толком не узнал! Всё случилось в считанные дни… Так что видишь, не всё пока идеально в нашем обществе. И есть такие вот «ветераны», которые только позорят настоящих; и «колхозники» вроде тех, что при мне же делились слухами: судья, мол, не будет ссориться с кем-то, через кого в районной торговле распределяется не нужный никакому нормальному человеку «дефицит»… 55-й, на тот момент, год социализма — и такие скоты, ещё с феодальным мусором в умах! Но всё же, видишь: из редакции газеты сразу приехали, разобрались, и помогли! Другой газеты, не той что превозносила этого «ветерана»… Так что — и не все лишены чувства справедливости, не все продались за «дефицит», не все путают этих «трудных» и «оступившихся» с порядочными людьми. Хотя след в памяти остался глубокий… Мы же совсем не так представляем ветеранов войны! А мне как бы и плюнули в душу от имени того, что свято — тогда, в 10 лет! Но и я же не сломался, не стал таким, как эти «трудные», «оступившиеся» — что ничего подобного не прошли… не пережили…

(И уже перекликается — с историей Ромбова! И с той, второй, историей Лартаяу! С тем «орденоносцем»!)

— …А те, что нагромождают ужасы в газетах… — продолжал Кламонтов (там). — Что знают они, например, о случаях, когда в семье есть психически больной — вот как у меня сейчас? Но я-то им не родной, я усыновлённый, а он — родной! И этим всегда буду хуже его — из-за которого дома и не отдохнёшь, и ничем серьёзным не займёшься…

(«И это… моя альтернативная биография? Могло быть со мной? Но почему? И как же в той версии — моя настоящая семья?»)

«…И тут никакого отклика! — подумал он же (там). — Значит, и такого ты не переживал, Саттар! Однако…»

— …С чем угодно может возникнуть целая проблема, — продолжил он вслух. — Надо развести для чего-то какой-то раствор — сразу вопль: его хотят отравить! Включил телевизор, совеем тихо и днём — опять же: ему не дают спать! Просто сели обедать — и тут проблема: что, если в супе, съеденном неделю назад, был сварен таракан? То ли это бред преследования, то ли так называемый «бред особого значения»… Читал, наверно, о таком?

— Читал, — вновь лишь подтвердил одним словом Саттар.

— И вот такие это больные! Цели в жизни никакой, а готовы идти напролом, спасая себя от таких «опасностей»! Но он в семье — родной сын, а я — нет! — снова повторил Кламонтов. — И разве важно, каково «не родному» вот так жить, работать, учиться? Он — потомок рода… наследник семьи… а я — так… И вот тебе — настоящая, а не выдуманная моральная проблема! А про эти дворовые компании и их лидеров, про болельщиков, про самих спортсменов, каких переманивают из города в город, из клуба в клуб, а они ещё ставят условия… Всё это тоже читаю — и поверь, уже просто тошно! Я же действительно хочу приносить пользу стране… рассчитываю долго работать и много сделать… но что пишут о проблемах студентов и молодых учёных? Взятки при поступлении в вуз — и всё? О том, как стать студентом инвалиду — ни слова! И о самой учёбе — всё только с позиций здорового человека, который способен подрабатывать где и кем попало, и без вреда для себя выспится и в курятнике! Хотя, если уж идет в вуз ради стройотряда, не честнее ли — просто в строители? Но всё — только о тех, кому некуда девать силы, кто бесится от их избытка при недостатке ума, будто в этом — все проблемы молодёжи… А потом он выкричится на стадионе к такому-то возрасту, и дальше — всё, пустота! И сам его кумир годам к сорока спохватится, что физические качества уже не те, а другой профессии нет — но и пенсионный возраст ещё далёк, работать где-то надо! И начинается: великий запой, бегство на Запад, и тому подобное… А кто-то настроен реально… конструктивно… но у него всё трудно складывается… уже с самого начала складывается не так — и его не поймут! И он хочет не взять что-то от общества, а дать ему — и за это оправдывайся? Будто получить научную специальность — это какая-то позорная личная блажь! А не зависеть от психически больного дома, или шумно развлекающихся троечников в общежитии — такая уж сверхпривилегия? А чтобы в общежитии не было и постельных клопов — вовсе роскошь непозволительная…

(Да — почти повторил мысли Ромбова!)

— …А насчёт равенства, — продолжал он же (там). — Так кто, кому и в чём равен или не равен — если у некоторых людей, в связи с их состоянием здоровья, просто особые проблемы и потребности? А им ставят в пример — как кто-то в 42-м году в оккупации жил в землянке, или в 54-м на целине — в палатке! Хотя сейчас 83-й, а он на целину или на БАМ не собирался — он поступает в городской вуз, чтобы в городе и работать! Стать нейрофизиологом — а не зоологом или ботаником, где нужно крепкое здоровье для экспедиций… Так правильно ли попрекать его этим?

— Ладно, тебе, кажется, можно верить, — вдруг решился Саттар. — И, если уж ты заговорил про вузы, про учёных… Меня особенно беспокоит один слух… который до меня тут дошёл. Как будто один человек случайно сделал открытие, оказавшееся государственной тайной… или, вернее, переоткрыл что-то такое — а его за это расстреляли. Как, по-твоему — могло это быть?

— Но ведь психически больные — это не только те, кто совсем не контролируют себя, — начал объяснять Кламонтов. — Они иногда могут всё помнить и понимать, но… пропуская через призму своих бредовых идей… оценивая всё с их позиций… с точки зрения доминирующих у них эмоций и представлений… И особого чувства справедливости от них ожидать не приходится…

— Нет, но об этом, говорят, и в телепередаче было! Только сказали, что его — якобы за терроризм… И слышал я о нём не здесь… Нет, правда: а где же? — забеспокоился Саттар. — Не помню! Ещё в той, прежней больнице, что ли… И главное — это как бы и не на Западе, а у нас… А был бы возможен коммунизм в старом понимании — разве было бы такое? Он же не виноват, что случайно наткнулся на секреты военного значения…

— Ты уже говорил об этом «старом понимании», — вспомнил Кламонтов. — Да, были безответственные прогнозы… Или, видимо, некоторые решили так: нет надежды самим увидеть коммунистическое будущее — так к чему тратить силы на его строительство? Вот пока и не построили! Будто не понимают, что не упадет с неба, надо — самим…

— Всё равно надо, хотя бы для потомков, — не задумываясь, согласился Саттар. — Пусть и очень далёких… Но всё-таки: как же с тем человеком? Вдруг ты знаешь, или видел ту передачу? Его фамилия — Кламонтов…

— Как? — у Кламонтова, уже пытавшегося встать (от долгого сидения затекли ноги), подогнулись колени, и он рухнул на скамейку. — Откуда это? И… хоть какие-то подробности? Нет, не может быть…

— А… что? Всё-таки знаешь? — тоже испугался Саттар.

— Но это же… моя фамилия! Я — Хельмут Кламонтов! И в моей семье ни с кем ничего подобного не было! Откуда ты взял такое?..

(«Но как… семье? Если там — живу в чужой! Или нет… Откуда тогда фамилия?»

«Подожди, узнаем. Только спокойнее…», — ответил Мерционов.)

…— Не помню. Вот это да! — ответил поражённый Саттар (после перерыва в записи). — Но как же это… Не знаю, что и сказать! И… сам разговор меня утомил, — вдруг признался он. — Не забывай всё-таки, где я и кто я… Да, а… вместе с Вин Баргом ты ещё придёшь?

— Думаю, что приду. Вот хотя бы и понедельник. Но кто же мог… Подожди! — спохватился Кламонтов. — А это… тебе не человек по имени Моисей сказал такое? То есть он вообще-то Владимир Сергеевич, что ли — но иногда, в бреду, называет себя так…

— Точно! Где-то я встречал такого! Его и так, и так называли! А… кто он?

— Да я же потому и вылетел из того… прежнего университета! И здесь — только через год, с трудом восстановился! Снова на первый курс, но уже на заочное! Понимаешь, мы там ставили не совсем законный опыт с «молекулами памяти», а он увидел и донёс… Да ещё — будто мы собирались… тереть мышей на тёрке! Живых мышей, представляешь? А на самом деле: думали вырабатывать у планарий условный рефлекс, приготовлять из них гомогенат — и скармливать мышам, проверяя, проявятся ли у них те же рефлексы…

(«Но… чушь же! Чепуха! И я мог додуматься до такого?»)

— …Но ведь планарий, а не мышей, — продолжал он же (в беседке). — Хотя и чушь, конечно… Но это я теперь понимаю, что чушь: в желудке у мышей все пептиды просто гидролизуются на отдельные аминокислоты! А попробуй сообрази это — когда загнан учебной нагрузкой, а так хочется скорее сделать что-то… всерьёз! Представляешь, до чего довели? Но где ему эти тёрки увиделись? И чтобы за это исключать? А сам… Откуда-то взял инструкцию, как приготовлять «универсальное лекарство», кажется, на основе сырой репы, отравил им уже четверых человек — хорошо хоть, не насмерть — и уволен из университета как психически больной! И с тех пор, говорят, странствует где-то, проповедуя невесть что, и сам временами верит, что он — пророк Моисей! Вот меня, возможно, только потому и восстановили на первом курсе в виде большого исключения — что отчислен был по доносу сумасшедшего…

(«Но как? Он… знает то, что Моисей сказал Захару? Хотя там — и «другие мы»!..»

«Обрыв, — не дав опомниться, донёсся голос Вин Барга. — Или нет! Ещё запись…»

…И Кламонтов — стал видеть уже другое. Но… не со стороны, а как бы вспоминая!..)

…Он обернулся от спуска к двери потайного хода в подвал учебного корпуса — и посмотрел на небо. В южной стороне над домами мерцал белый Альтаир. А вот Денеб и Вега — за облаками…

А Мерционов — уже отгибал гвоздь, запиравший вход в подвал…

(«Не я! — уточнил Мерционов (здесь). — Алексей! С ним ты проводил тот опыт…»

«И… с ним — познакомился на «дне открытых дверей»? Но как? Если он — 63-го года рождения, школу тогда уже окончил?»

«Я тоже, — признался Мерционов. — И мне уже кажется: там… всё-таки я!»)

…Кламонтов включил фонарик. Дверь скрипнула и открылась…

Они пробирались тёмным коридором в одну из комнат подвала — где была оборудована их установка… Услышав где-то музыку и голоса — забеспокоились… Но, решив, что где-то просто не выключен репродуктор — пошли двльше… Вошли за какую-то дверь, стали готовить всё для эксперимента…

…— Так кто вы? И что тут делаете? — дверь с грохотом влетела внутрь. Кламонтов уронил то, что держал в руках (от испуга вмиг забыв, что именно), и оно со звоном разбилось о бетонный пол. Но уже в следующий миг он узнал в ворвавшиеся… преподавателей своего факультета! (Да и те замерли, узнав его.) — Кламонтов? А это кто? И чем вы тут занимаетесь?

— Ах, это вы, — с облегчением вздохнул Кламонтов (хотя уже думая: что разбилось?). — А он… Я сейчас объясню. Это мой знакомый, мы тут с ним ставим опыт. Да, помимо учебной программы — но и мыши взяты не из нашего вивария. А здесь — так как просто больше негде…

— Но кто разрешил вам это? — не слушая Кламонтова, взревел заместитель декана. («Наяву» он был кем-то другим — Кламонтов и не знал, кем. И так никогда не разговаривал…)

— Ладно, давайте начистоту, — решился Кламонтов. — Да, специального разрешения нет. Но у нас подвал и так не закрывается на замок… И я подумал: ничего предосудительного, если мы займёмся этим в пустой неохраняемой… незапертой комнате. Тем более, вы сами говорили, что на первом курсе научной работой заниматься ещё нельзя… То есть… первокурсники к ней на базе факультетских лабораторий не допускаются… Но, если уже есть идеи, которые хотелось бы проверить…

— Да кто строит такие установки? Это же прошлый век! Не умеете, так нечего и браться! — заведующая кафедрой физиологии человека и животных (в той ветви — «наяву» же замдекана была как раз она) подошла к установке, рывком распахнув дверцу отсека с контрольными мышами, заглянула туда! И…

Всё произошло мгновенно. С истошным визгом при виде выскочившей мыши, она (преподаватель биологического факультета!) вскочила на стол, оттуда — на крышку другого отсека, и наверняка ухватилась бы за люстру, будь она там вместо плоского потолочного светильника. Хотя люстра и не выдержала бы такой вес… Не выдержала и установка Мерционова, вовсе на это не рассчитанная. Раздался оглушительный треск, испуганные зверьки хлынули на пол из разных отсеков и там смешались; а сама завкафедрой — не удержавшись на ломающейся установке, свалилась прямо на руки подбежавшего преподавателя физкультуры (того самого Моисея!), и оба полетели на пол, опрокинув стол, а на нём — сосуд с приготовленным гомогенатом планарий…

Кламонтов не успел опомниться — а всё было кончено. Мыши разбежались, установка лежала в руинах, гомогенат растёкся лужей по полу — и замдекана остервенело смотрел на рукав своего пиджака, куда брызнула капля гомогената. И всё — под отвратительный запах перегара: кто-то из присутствующих был пьян…

— Студент Кламонтов допустил большую… большое… — начал замдекана, от возмущения не находя слов.

— Просадку, — подсказал Моисей, но спохватился — То есть, извините, проступок…

— Большую просадку! — поспешно изрёк замдекана (и, услышав запоздалую поправку, сделал угрожающий жест). — От колхоза, физкультуры, стройотряда — от всего освобождай, а он ещё будет без спроса проникать в подвал и приводить с собой посторонних? А право на свои идеи ещё заслужить надо… В общем, я буду ставить вопрос об отчислении.

— Как вы могли, — произнёс оглушённый случившимся Кламонтов. — Вы же сами биологи…

— Надо отработать три года учителем, как все, а потом уже в академики лезть, — пьяно пробулькал кто-то сзади.

Кламонтову показалось, что он ослышался — и хотел уже что-то возразить, но вдруг, перехватив взгляд замдекана, понял: бесполезно! Это — не учёные, это случайные люди в науке, довольные лишь, что в своё время вырвались из колхозов! И от него, Кламонтова — требуют лишь бессмысленной жертвы в виде проведённых впустую лет жизни, как некую плату за вход в их круг… Но стоит ли того? Круг тех, для кого студент — не личность, не будущий коллега, а дешёвая рабочая скотина для уборки чего-то в подшефном колхозе?..

— Да что и как вы «заслужили», если с мышами не работали никогда? — не выдержал Мерционов, осматривая остатки установки. — И чего он тут должен ждать, пока вы для дураков толчёте повторение десятого класса?

— Ах ты, молокосос… — рявкнул замдекана, бросаясь на Мерционова, но отскочил (успев, однако, крепко выругаться): Мерционов взмахнул обломком фанеры от установки прямо перед его носом. — Ты смотри, ещё и защищается…

— А вот за это можно и ответить, — спокойно сказал Мерционов, глядя в глаза взбешенному непонятно чем замдекана. — Он у вас, что, на помойке воспитан? — добавил он, обращаясь к остальным. — И это — университет! Ладно, Хельмут, пойдём…

— А убирать кто будет? — спросил тот пьяный же голос.

— Ничего, студентов мобилизуем, — ответил кто-то. — Кламонтов тоже пока студент, хотя не знаю, надолго ли…

…— Обрыв, — прошептал уже Кламонтов (здесь), едва всё (там) исчезло в cepoй мгле. — И вот оно как… было бы!

— И за это, как за «аморальное поведение»… Хотя подожди! — что-то вспомнил Тубанов. — У нас там ещё и похуже была бы история! Ну, в той ветви… Кто-то требовал от студента удовлетворить его извращённые потребности — и в результате самому пришлось удирать из учебного корпуса без штанов!

— Точно! — воскликнул Ареев. — Прямо с седьмого этажа! И его ещё так сфотографировали! И… это же он — внизу, на лестнице, покатился кубарем, и снёс в вестибюле стенды! И я сейчас представляю: такие, как в моём видении! Но уж там-то Иван Лесных ни при чём! Или… Откуда тоже: и стенд, и штаны? Неужели…

— А тот… — вдруг усомнился Тубанов. — Нет, кажется, просто споткнулся о трубу на чердаке — и сразу лопнули подтяжки и резинка в трусах! И он, спускаясь, придерживал их руками, но не удержал, покатился…

— И штаны свалились! — подтвердил Ареев. — Но он не подумал их искать — а прямо угнал грузовик к универмагу, чтобы добыть новые! И там — была целая свалка на лестнице, паника, его забрали в вытрезвитель…

— Вот и «аморальное поведение»! — понял Кламонтов. — Не моё, его! Для сокрытия чего меня и сочли за лучшее восстановить — чтобы лишний раз не касался того случая!

— Подождите, но кто это? — спросил Тубанов. — А то… и я вроде видел, как он угонял грузовик! И знаю его в той реальности — а вспомнить не могу!

— А он не с физфака… наяву? — спохватился Кламонтов. — А то… в том-то и дело: нет у нас такого преподавателя!

— И что странно: внешность знакомая, голос знакомый… — добавил Тубанов… его же, Кламонтова, словами из виртуальных размышлений в пустой аудитории! И кажется, этот факт особо поразил всех…

— Да, что-то непросто, — сказал Вин Барг. — Видите, как повторяются слова, мысли! Однако и версия же! И — ветвь, отвергнутая каким-то из прежних выборов…

— Или даже обрывки, — ответил Кламонтов. — Не сложившиеся в целостную ветвь…

— Возможно. А то там, со штанами… Как бы «ничей» поступок, образ события, бывшего «ни с кем»! Чувствуете?

— Есть такое! — понял Кламонтов. — Правда, мне там без этого и не остаться студентом… Хотя где «там»? В конгломерате виртуальных обрывков, не сложившихся в целое? Нет, подождите! Давайте: как… «на самом деле»? — вырвалось во внезапном испуге. — Да, я тут, в «сбывшемся» — от незарегистрированного брака, но не брошен! Просто усыновлён родителями матери, будто я — её брат! И этому своему дяде, её младшему брату — тоже… И симптомы у него совпадают: таракан в супе, страх перед химическими растворами… Но я не учился на стационаре, не жил в общежитии, не ставил тот опыт, не строил вместе с Сергеем или Алексеем ту установку, не летал ни через какой «Пайштым» в какую-то автономною республику… А ту свою мачеху — и не узнаю ни в ком «наяву»! И «замдекана» — в том, с физфака — без уверенности… Но главное: тот, виртуальный октябрь 83-го — замкнут на всё это! Понимаете? На то, чего для нас реально не было! И, значит — для Кременецкого тоже! То есть…мы не знаем его путь — далее этого вечера в Ровно, в троллейбусе 2-го маршрута!

— А Саттар? — переспросил Тубанов. — Кто он тут? Какая связь?

— Не знаю… И опять короткий отдых, — объявил Вин Барг. — А дальше… опять Киев, 83-й год! Ещё запись… А что вы хотите: готовится решающая операция! Так что — всем спать. Думать будем потом…

73. ОКНО В НЕСБЫВШЕЕСЯ

— Но как могло случиться такое совпадение? — спросил Саттар. — Я имею в виду, с этим слухом о расстреле…

Они сидели в беседке уже втроём, отвернувшись к дальнему углу двора. Вокруг было пусто и тихо, лишь слабый ветерок шелестел ковром сухих листьев. Кламонтов уже привык к этому звуку, и не выхватывал зеркало всякий раз, думая, что кто-то идёт….

— Да, удивительно, — согласился Вин Барг. — Но факт: тебе где-то встретился бывший преподаватель вуза, в котором учился Хельмут! И мы его помним — он лежал у нас! Но ещё до тебя, встретились вы не здесь. Вот тоже загадка… А жаль, что не помнишь, где видел его. Он же болен, сам не понимает, что говорит, смущает людей…

— И наверно, очень убедительно, — добавил Кламонтов. — Неспециалист может не разобраться…

— Да я понимаю, — ответил Саттар. — Нo что делать, если не помню? То есть само содержание разговора помню, а где это было — нет…

— Но содержание бреда — точно? — Кламонтов вопросительно взглянул на Вин Барга.

— Точно. Он у нас лежал, есть история болезни…

— И морочит людей, а я не знаю, как его найти! И кто я сам, не помню… А знаете, ему вправду можно поверить! И этому, из соседней палаты — тоже: как вроде бы испытывал телепатический излучатель, а потом ему открылось, что он — избранный… Heт, вы не подумайте: я сам против таких трактовок, — сразу уточнил Саттар. — Ну, когда заявляют: они, мол, отмечены свыше, смерть ходит вокруг них, но не достаёт, бьёт по другим, и всё такое…

— Но тоже факт, — ответил Вин Барг. — И как ни удивительно, всё подтверждается… Сначала — что-то делал в кухне с огромным ножом, сзади подошёл знакомый, хотел спросить о чём-то; а он, как был, с ножом в руках, обернулся, того по горлу — насмерть!.. Потом был разговор со следователем по этому поводу — и прямо тут же сколачивали гроб для того; следователь неосторожно повернулся, гробовщик в этот момент размахнулся молотком, его в висок — насмерть! И как тот упал в гроб, предназначавшийся для этого — так и похоронили. Ну, раз причина смерти известна, вскрытие не обязательно… И это не из рассказов в какой-то деревне под рождество — всё документально!.. И потом — в универмаге какой-то пьяный действительно устроил переполох, разбил стекло, а у кого-то в толчее лопнула бутылка с чем-то скользким; и вот он на этом «чём-то» проскользнул под грузовиком за мгновение до того, как упали осколки стекла — огромные, метр на метр, и двоих человек рядом с ним — насмерть! И он — «уверовал»! Такая трагическая жизненная ошибка… Бросил институт, стал читать и религиозную литературу, и об Атлантиде… И вот — наш пациент! Но что совсем удивительно: утверждает, что и излучатель этот строил вдвоём с человеком по имени Владимир Сергеевич, но только по паспорту, а «небесное имя» — Моисей!..

(«Нет, но возможно ли? — усомнился Кламонтов (здесь). — Чтобы тот потом и сорвал мой подпольный опыт? Хотя — в отвергнутой ветви…»)

…— И всё говорит про каких-то 13 Скорпионов в гороскопе, — вспомнил Саттар. — Но тут уж не понимаю: если гороскоп строится так, как я думаю — то и Скорпион как знак Зодиака в нём всего один…

— Или это о 13-м градусе Скорпиона? — уточни Вин Бapг. — Не созвездия, знака… Видите, во что приходится вникать — чтобы разобраться в бредовых идеях пациентов! Но тут уж мне совпадение совсем не нравится…

— А что такое? — почему-то забеспокоился Кламонтов.

— Да что 13-й градус Скорпиона в этом смысле — Солнце проходит 5 ноября, в твой день рождения! И он — из того же вуза, что и ты, и Моисей… Негодуев Степан Семенович — не помнишь?

— Нет, — почему-то вздрогнул Кламонтов (там).

(«И он там родился раньше! — понял Кламонтов (здесь). — В нашей реальности — моложе меня!»

«И отношение к астрологии, — вспомнил Ареев. — Мы уже забыли!..»)

…— Но он действительно строил излучатель? — спросил Кламонтов (там). — Или и это бред?

— Да будто был у вас ещё случай, — стал припоминать Вин Барг. — Кто-то строил нелегальную установку, тоже в подвале. И потом эксперты не могли определить: что это, зачем, была ли в каком-то деле, или брошена недостроенной… Но это я узнал полуофициально, обходными путями, так что ручаться не могу. А от него подробностей пока не добился…

— А от меня… совсем ничего, — вздохнул Саттар. — Не знаю толком: откуда, кто я…

— И что, совсем никаких параллелей? — спросил Кламонтов. — Я имею в виду наш разговор. А так подробно рассказывал о себе…

— Чтобы проявилось, если помню что-то похожее? Но, как видишь, кроме Моисея — ничего. Зато вообще столько странных совпадений…

— Вот и нас удивляет, — признался Вин Барг. — И есть ли какая-то связь — непонятно, и объяснить трудно…

— Нет, но с моральной точки зрения… — Саттар запнулся. — Вот как понять: прав я или нет?

— А всё-таки, за кого ты меня принял? — спросил Кламонтов. — И почему так со мной говорил?

— За какого-то агента в штатском, который ходит повсюду и выведывает потаённые мысли людей, — ответил Саттар. — Потому так и говорил… Ну сам понимаешь: не вполне ориентируюсь в реальной жизни! И тут ещё слышу, что говорят те, кого принято называть «простыми людьми»…

— Но мнение нескольким десятков — ещё не мнение всего человечества, — ответил Кламонтов. — Тем более, если это пациенты психбольницы…

— Или я сам как-то глупо и буквально понимаю, что простые рабочие должны быть носителями высшей истины? Ну, как это объясняют в младших классах? Но я-то, если мне действительно уже 16, к своему возрасту должен понимать иначе…

— А я вот не понимаю! Или… если некоторых наших ровесников воспитывают в поклонении высоким постам и большим деньгам… учат глупо иронизировать над газетными фразами… это ещё не значит, что они лучше нас разбираются в жизни. Их уровень — примитивное отрицание, не более того. А те, на кого можно произвести впечатление этим «дефицитом» — и не стоят того, чтобы их слушать…

— Нет, я не об этих! Хотя похоже, и они больше приспособлены к жизни… Но что думать вообще? Что никакое государственное руководство сознательно не тормозит прогресс — вводя вместо коммунизма, к которому давно уже готовы все рядовые труженики, какой-то развитый социализм, чтобы не пошатнулось их нечестное благополучие? Это просто чей-то бред?..

— Вполне может быть бред, — подтвердил Вин Барг (там). — Ты не представляешь, сколько у нас больных с бредовыми идеями политического характера! Сами удивляемся, откуда это…

— Но рядовые труженики… — снова начал Саттар. — Они, похоже, о коммунизме и думать забыли…

— Подожди, — что-то сообразил Кламонтов (там). — В школе-то ты учился?

— Не забывай, я ничего не помню. Хотя… по всему выходит, учился, — не сразу согласился Саттар. — У нас же все учатся…

— И уже здесь перечитывал школьную программу по литературе… Разве не так?

— Да… И всё было знакомо! Явно уже читал когда-то! Но вот где, когда…

— Нет, а сам образ «рядового труженика», как нам его подавали? Он может выпивать, воровать, может, если что-то не понравилось — и кулаком в челюсть, и ещё что-то похуже, но он — носитель классовых интересов, его достаточно немного перевоспитать, и он будет строителем коммунизма? Зато, если уж кто-то струсил… бежал с поля боя… изменил… предал… то скорее всего интеллигент? У рабочего — всегда ясная цель, интеллигент — запутан в отвлечённых идеях? Так что, если рабочие возьмут власть — всё сразу пойдет как по маслу: никаких культов личности, нарушений законности… Но не при царе же всё это было!

— И вам… не страшно говорить такое? — с тревогой спросил Саттар.

— Но разве не правда? — продолжал Кламонтов. — Или ещё так: «старый» специалист говорит, что такие-то работы можно произвести только за год, рабочие берутся — и делают за месяц! Сколько и нам подобных примеров приводили в школе, где я учился! Вот и привык одно время думать: кто против того, чтобы таким вот наскоком соорудить космодром или АЭС — чуть ли не изменник! Но ведь… время не то, сложность не та, цена аварии — тем более не та!.. Да, а если неграмотные «представители революционной массы» хватают кого попало, и сразу готовы расстрелять… то, дескать, без ошибок не обходится? Одет не по-нищенски — и уже классовый враг; имел возможность научиться читать — тем более виноват? И не дадут ни оправдаться, ни попрощаться ни с кем… Вот такие-то «ясные революционные цели» у неграмотных мужиков! Но при этом все партии, кроме рабочих — глубоко реакционны… консервативны… договариваться с ними нельзя… а про свои ошибки стыдливо помолчим — чтобы не было понятно, как это рабочие могут вступать в другие партии, и при этом не считать нас единственно правыми? Реформы и переговоры — это, видишь ли, компромисс, а компромисс — это предательство! И потому — пусть лучше кровь… война… гибель невинных людей — не это страшно, страшен компромисс? Но вот ты читаешь в газетах, как наше руководство делает уступки Западу, идёт на переговоры, чтобы в ядерной войне не погибла вся цивилизация; а потом включаешь какую-то молодёжную радиопередачу — и там в незрелых выражениях клеймят все и всячecкие компромиссы, и призывают всюду идти напролом — иначе, видишь ли, не сможешь уважать себя… Так кто прав? Эти, которые пылают убеждённостью — или те, от чьего холодного анализа зависит безопасность мира? Но их-то слова не впечатляют… они кажутся слабее кого-то! Вот те — другое дело… Ну, или сальвадорские повстанцы предлагают правительству переговоры, чтобы не гибли невинные люди — опять же, что следует думать? Кругом все предают «коммунизм в старом понимании», и готовы сдать позиции классовым врагам? А ценность отдельной личности… ценность жизни — «буржуазной предрассудок»? Так, что ли?..

(«Повстанцы? Да, что-то такое было!», — вспомнил (здесь) Кламонтов.)

…— Поразительно! Ты как будто знаешь мои сомнения лучше меня… Нет, но что тогда получается… Ведь, если начистоту — это значит, что идеология рабочего класса… — Саттар умолк, не решаясь сразу продолжить, — оказывается очередной ошибкой человечества? Ты это хочешь сказать?

— Давай саму идеологию оставим в стороне, она ни при чём, — сразу ответил Кламонтов. — Просто не надо представлять только входящему… вступающему в жизнь поколению всю интеллигенцию как свалку реакционеров и психопатов, и тем более — заявлять, что без подневольной чёрной работы передовой человек не сформируется. Иначе, что — и коммунизм невозможен, поскольку для прогресса необходимы нищета и рабство? Да и так ли всё просто: материальный производитель прав, потому что — материальный производитель? Но вот что верно… Другие замечают расхождение реальности с идеалом, и только — а ты явно думал, как изменить всё к лучшему! И твоя ли вина — если тебе подсунули то же, что и твоим сверстникам, которых ты опередил в развитии, научили держаться примитивных схем как чего-то единственно правильного и святого?

— Разве я… опередил? — не согласился Саттар. — Из чего это следует? Когда, я же смотрю: все вокруг держатся увереннее меня, за словом в карман не полезут…

— И у меня бывают трудности с речью, — напомнил Кламонтов. — И всё же я — опережающего развития, как и ты, и Вин Барг. Но дело вот в чём… Ты читаешь и слушаешь то, что, как принято думать, рассчитано на твой возраст — хотя это иногда явно не твой уровень! Рассчитано на поверхностное… несерьёзное восприятие — а ты стараешься воспринять глубоко! А насчёт уверенности… Так легко ли быть уверенным тому, у кого рано развиваются не те способности, что могут сразу поразить кого-то — как к музыке или математике — а скажем, общественного деятеля, кинорежиссёра, философа? И легко ли проявить их на практике в 16 лет? Когда тебе навязывают то, что якобы годится только для «несерьёзного» возраста — а ты, давно уже зрелая личность, вынужден принимать это всерьёз — и школьную нагрузку с тебя никто не снимает? И одни предметы важнее для тебя… увлекают больше, чем другие — а учителя возмущаются, что ты не ко всем одинаково способен? И подумай только: учитель знает один или два своих предмета, и ему достаточно — а ученик на том же уровне должен знать все! Какой-то уже сверхчеловек получается, не правда ли? Но вот обязанности сверхчеловека на тебя взвалили — а как с правами? Можно запросто выгнать с урока и поставить двойку — только за то, что ты не в школьной форме, или твоя причёска им не нравится? Хотя сами ходят в чём вздумается, и совершенно не видят разницы между теми… кто по глупости таскает в школу западные тряпки — и кому просто неудобна эта форма, или не подходит короткая причёска… Будто ты — не индивидуальность с какими-то своими особенностями… пусть чисто внешними… и из тебя можно делать посмешище в угоду их диким понятиям? Им можно надеть то, что больше подходит, а тебе нельзя, ты человек второго сорта… И даже если тебе не нравится, что тебя втягивают в драку — учитель только и ответит: надо уметь защищаться… Так кто же ты для них — человек или… животное в зоопарке? Они — люди, их обидеть хоть словом — уже скандал, а с тобой… позволено всё? Ты — не наравне с ними? Так откуда взяться уверенности?

— И я… вообще помню! Но — вообще. Ничего конкретного…

— А ты, повторяю — и развиваешься быстрее, чем они в те же годы! И как представитель поколения, за счёт акселерации — и в сравнении со сверстниками! И видишь, что эти взрослые в общем ничем тебя не превосходят, да и многих твоих сверстников — тоже! Но что слышишь от них? Что ты должен уважать и почитать их как-то особо… за то, что они сделали для твоего поколения? И тут же: что само твоё поколение вообще с книгой в руках представить нельзя, разве что… порнографическим комиксом? Ведь так думают о нас некоторые старшие? Мы не хотим учиться, работать — только развлекаться, пьянствовать, буянить! Тянемся к Западу… к богатству… А вот они — хорошие: умели в своём детстве колоть корову, доить дрова, и всё такое…

«Что я сказал не так? — сразу забеспокоился Кламонтов (там). — Не могу понять…»

— …Хотя мы сейчас, в городе — наверно, и коров дома не держим, и уметь должны в первую очередь не это! Но всё, что важно сейчас — для них «не то»! Вот что было в их юности — правильно и неоспоримо! А дальше всё — одни грехи… перегибы… в общем, распад! Но как думаешь: можно так — о целом поколении? Справедливо это?

— Нет, конечно, — ответил Саттар. — Хотя в практических вопросах старшие в том же возрасте были и взрослее, и серьёзнее…

— Что ж… доить дрова умели, это верно, — Кламонтову вновь показалось, что он оговорился (и вновь не понял, в чём). — А вот задуматься в твоём возрасте о глобальных проблемах: вопросах разоружения, охраны природы? Как думаешь — это они могли?

— Не знаю. Неожиданная мысль… — почему-то вздрогнул Саттар. — Хотя, если сравнить условия их жизни и нашей…

— Тут дело не в условиях жизни. И не надо путать вынужденно быстрое взросление… во всём, что касается практических вопросов в трудные времена — и способность осознать и поставить перед собой дальние цели и перспективные проблемы. Вряд ли в этом плане более быстрому становлению способствуют материальные трудности. Хотя и не богатство… не достаток сам по себе — развивает такие интересы. Но — и пустой кошелёк ещё сам по себе не формирует коммунистических убеждений…

(Глаза Саттара широко раскрылись — но он ничего не ответил…

Зато у Кламонтова (здесь) внутри всё вздрогнуло! Он (там, в беседке) — невольно, сам не зная — почти повторил фразу из текста Кременецкого! И… Саттар узнал её? Или просто удивился?)

— …И даже вот смотри, — продолжал Кламонтов (там). — По мнению социологов, я недавно где-то читал — для нашего поколения важнее духовно богатая жизнь… мы лучше осознаём ценность информации… а для старших на первом месте — всё-таки зapaботoк, мaтеpиальные блaгa! Да, они прошли войну, голод, это верно — но сейчас уткнулись в свои хpycтaльныe ковры и сберкнижки, и этого им довольно, а мы хотим большего… (Снова в чём оговорился — но в пылу спора никто не заметил?) …И современность оцениваем именно с позиций современности — а не в сравнении с 13-м или 40-м годом, как они привыкли! Хотя с тех позиций, возможно, и кажется, что мы хотим слишком многого — но мы-то живём сейчас! И можно ли построить коммунизм, довольствуясь нынешними… или ещё теми недостатками? И не для того ли он и строится, чтобы людям было хорошо и радостно жить? А они усвоили, что работать можно лишь под надзором, из-под палки… и все разговоры о счастливой жизни — буржуазны… реакционны…

— Но разве не они и сделали всё, чтобы мы жили так, как живём сейчас? — неуверенно переспросил Саттар.

— Тоже верно, — согласился Кламонтов. — Нo и тут — только ли в хорошем смысле? Или есть и плохой, отрицательный? Ну вот старшие с первого класса твердят нам: будто уже в каждой деревне есть… или вот-вот будет всё то же самое, что и в большом городе; а национализм, калым, кровная месть — давно в прошлом… и тебя после школы всюду ждёт только интересная, квалифицированная работа… И вот ты поверил, вышел из школы, как говорится, в «большую жизнь» — и сразу шок, а им что? До них самих в этом возрасте толком ничего не доходило — когда учителя точно так же создавали у них идеализированный образ страны, без особых проблем идущей к коммунизму! Вот они и потеряли ориентиры от этих культов личности и их разоблачений… И потом, они были приучены к тупому послушанию — которое, кажется, и поныне ценят превыше всего — а тут надо соображать, иметь своё мнение! А теперь им, конечно, не нравится, когда мы в том же возрасте видим и понимаем больше… в том числе — и чего стоят они сами! Особенно, когда учат нас одному, а сами делают другое… Вот они так и напирают на то, что совершили или претерпели нечто недоступное нашему пониманию… что жили в трагические времена…

(«Вот как! — прошептал Мерционов. — Это сказал бы ты, а не я!»)

— …Хотя кто они реально в трагические времена? — продолжал Кламонтов (там), подтверждая его догадку. — И чем, собственно, выше нас с тобой в нашу эпоху? Да, им довелось жить тогда… А нам — сейчас! И разве мы сейчас не хотим жить достойно? А они усердно гадят… поливают грязью целое поколение, идущее вслед за ними: «не знали войны, голода», и всё такое! И что, это — уже какое-то клеймо позора? Опоздал родиться к такому-то сроку — всё, человек второго сорта?

— Нет, конечно, — и тут Саттар ответил коротко. Но чувствовалось: слова Кламонтова. попали в точку…

(«И верно же! — подумал Кламонтов (здесь). — Будто… комплекс неполноценности как раз их, старших! И чем мы не нравились? Раздражали своей горячей верой, что ли?»

«В то, что для них — реальная жизнь, — напомнил Мерционов. — А для нас — легенда… Но сами-то чем виноваты?»)

— …Правда, и среди нас от этого у многих — лишь скепсис к громким словам, не более, — повторил Кламонтов (там). — И мало кто, как мы с тобой, принимает всерьёз… Но я же говорю, странно получается: инфopмация, о которой ты по недоразумению думаешь, что она рассчитана на твой уровень — волнует… запоминается… становится основой убеждений…

— Значит, по схемам для дураков к жизни готовили, — наконец взволнованно ответил Саттар. — По примитивно обработанным выдержкам из реальной жизни… Но зачем они нужны — примитивно обработанные? Неужели нельзя давать всё, как есть — и кто не дурак, поймёт? Или они считают дураками всех?

— Сложный вопрос, — признался Кламонтов. — Я сам не всегда понимаю. Взять ту же программу по литературе…

(И — сам едва унял дрожь возбуждения! Ведь… вольно или невольно — подвёл разговор к решающему моменту!)

— …Подробно знакомят нас почему-то в основном с 19-м веком, — продолжил он как можно ровнее и спокойнее. — С политической обстановкой, идейными спорами, философскими течениями тех времён… И это — когда тебе так важно разобраться именно в современности, в нашем 20-м! Но нет, извольте «проходить» всё в хронологической последовательности! Как будто сейчас — уже всё ясно… налицо полное единство мнений… а вот Фамусов и Онегин — это важнее всего и на все времена! Так что к современности — и подойдёшь только под конец… в последнем, десятом классе…

— И так и не подошёл, — вдруг признался Саттар. — Всё только из тех времён…

«Точно! Девятиклассник! — понял Кламонтов (там). — Так я и думал!»

— …Слушайте, так… кого же вообще из нас делают? — продолжал Саттар (сам ничего не заметив!). — Они, эти старшие, для которых коммунизм — прежде всего возможность «купить всё без денег»! «Изобилие», когда всё даром, — не сдержался уже и он. — Верх устремлений попрошайки…

— Хорошо сказано, — ответил Кламонтов. — Вот и ответ: кто мы для них, старших, с нашим пониманием коммунизма? Соратники в общей борьбе — или только раздражаем тем, что сами не бедствуем и не голодаем, как они когда-то? А они готовы оправдать что угодно: репрессии, расстрелы своих на той же войне, всевозможные нарушения на работе сейчас, в мирное время? Нo зато уж дома, в семейном кругу — взахлёб делятся страшными тайнами? Как слуги какого-то феодала, которому всё позволено — а о нём можно лишь втихомолку шептаться? Но тогда — им ли и рассуждать, какое мы поколение: хорошее или плохое?

— Точно, — явно против воли, шёпотом вырвалось у Саттара.

— И только потом уже «прозревают» насчёт очередного «вождя»: как же так, молились, а он не свят? И уже он им виноват во всём, а на роль святого — ищут нового… И им же постоянно кажется, что кто-то хочет задеть… оскорбить их прошлое: то, как они воевали, голодали, сидели, сажали, доносили, расстреливали! Всё это должно быть для молодёжи святым и неприкосновенным, без права сомневаться? И — явная подлость, несправедливость, преступление; и — то, как учили их самих… что им однажды вдолбили… Формально-то — и патриоты, и материалисты, но как дойдёт до спорных вопросов… Сомневаешься в чём-то насчёт биополя — и уже почти классовый враг! А попробуй сослаться на научные данные… в том, что тебя надо освобождать от физкультуры, или — почему ты не одинаково хорошо учишься по всем предметам! Что есть разные люди, с преобладанием левого и правого полушария мозга, и потому разных типов мышления — им наплевать; что сами когда-то хватали двойки — тоже… Всё равно: там, где они позволяли быть слабыми учениками, ты должен выложиться сполна — и всё им кажется, что тебе ещё недостаточно трудно! И пусть на уроках просто отключаешься от усталости, или твою внешность уродует короткая причёска, или тебе душно в школьной форме — так и ту твою проблему выносят на классный час, поминая там всуе и Курскую дугу, и Днепрогэс, и Магнитку! Хотя при чём это здесь? Просто — чтобы подавить ученика мощью… величием истории… показать, что он оскорбляет святое?..

(«И это там было бы — со мной?»— понял Кламонтов (здесь).

«А со мной — что? — переспросил Мерционов. — Где же там я? Ладно, давай смотреть…»)

— …И это они такие в мирное время! А представь… действительно на войне? — продолжал Кламонтов (там). — Когда солдат может и побежать не туда, потому что его оглушило взрывом; и разведчик в тылу не имеет права лишний раз рисковать собой — так как не только собой и рискует; и на допросе его могут накачать наркотиками, чтобы подавить волю… И тут они с этой своей наивно-крикливой, исступлённо-малограмотной «моралью» — готовые видеть предателя в каждом, кто просто ошибся, или не всё в его силах!.. Да, теоретически на допросе надо молчать, чтобы никого не выдать — но как это сделать практически, когда сознание неясно, и воля подавлена? И ты не знаешь, где ты — и не чувствуешь, то ли ты говоришь, что имеешь право сказать, или нет? А нас будто и пытаются воспитывать те, кто знают войну, и вообще жизнь — только в теории: как это должно быть согласно каким-то идеалам! А тут, смотри, на практике: и c ирaнcкими коммунистами в тюрьме происходит что-то странное, явно не без применения психотропных препаратов; и всё мировое сообщество бессильно помочь Гренаде…

(И тоже правда! Иранские коммунисты! Было что-то с ними!)

…— А военрук в школе так прямо и говорит, что «в будущей войне будут широко применяться космические корабли»… Да, представьте, я помню! — спохватился Саттар. — И как ещё кто-то из учителей распространялся о тех же иранских коммунистах как о предателях…

— Ну, я же говорю: патриоты-теоретики! Не знают реальной жизни — но знают, как «надо», как «должно быть»… Так ты помнишь?! — лишь тут спохватился и Кламонтов.

— Только это, — с испугом ответил Саттар. — И то обрывками… Но видите: всё сомневался в своих убеждениях! В том, что помню вообще — о стране, о мире…

— Но ты же откуда-то всё это знаешь? — наконец спросил и Вин Барг.

— Знаю, но не знаю, откуда… Хотя усвоил же как-то всё это… Об отваге на пожаре, мужестве, доблести, долге «отдать жизнь» — хотя кто будет строить коммунизм, если все её отдадут? И ещё этот долг работать там, «куда пошлёт партия» — хотя какая польза партии и Родине от людей, занятых тем, к чему они не приспособлены? А, с другой стороны — все эти нарушения законности, какой-то «железный занавес»… Тоже где-то слышал, и теперь откуда-то знаю… А тут — наслушался ещё и о власовцах, и о расстреле кавказскими националистами наших, советских людей в эвакуации, и — как потом из-за этого выселяли целые народы… Так — как мне всё это понять, как сориентироваться, что бред, а что не бред? И как же — с тем, что война будто бы всех преображает, просветляет, делает чище и святее; и даже те, кому случалось по ошибке расстреливать своих за недоказанную вину — всё равно лучше нас, совсем не воевавших? Или — просто меня научили мыслить так грубо и прямолинейно? Когда и над спорными вопросами нельзя хоть немного подумать, надо немедленно мямлить что-то «правильное», иначе… Вот как мне это понять?

— Иначе… что? — не понял Вин Барг (там).

— Ну, вы же понимаете… Скaжeшь что-то не так, и… Или нет?

— Ах, вот ты о чём! — понял Кламонтов. — Вот кого слушал… Как раз тех из старших, кто с загадочным видом сообщают тебе, что там-то происходят такие-то нарушения — а под конец добавляют, чтоб ты молчал, а то, мол, «за это можно пострадать»! И точно — будто власть у нас не народная, и сами они — слуги какого-то помещика! И им даже доставляет удовольствие посмотреть на твою реакцию: как ты сразу — и в шоке, и не знаешь, о чём переспросить, и сам уже подсознательно начинаешь искать выход… И тут же, чтобы ещё поддразнить тебя, могут добавить: всё равно бесполезно, они уже пробовали, но только «шишек набили»!.. Понизили в должности, угрожали отнять партбилет, дачу, автомобиль, дома был обыск, и всё такое… А они просто набивают себе цену — как не понятые борцы и страдальцы за правду! И ты веришь — не ожидая, что на тебе просто отыгрываются за свою ничтожность… неспособность решить свои проблемы… Которых у них, вероятно, всерьёз и нет — а то я же рассказывал, как бывает, когда всерьёз! Тут уже не до насмешек над чужой наивностью! А у них цель — именно задеть тебя, твои чувства…

— Но почему один такой треплется — и все слушают, никто не одёрнет? — переспросил Саттар.

— Не знаю, почему им нечего возразить, — признался Кламонтов. — Разве что и есть: в самую дикую ложь скорее верят…

— Нет, но… как же так? Если бы на эти фрагменты…

— Какие фрагменты? — насторожился Вин Барг. — Может, всё-таки скажешь?

— Ну, где я вижу себя вместе с лошадью… В отражении, как наклоняюсь над водой… — как громом поразило Кламонтова (и там, и здесь) новое признание Саттара. — Там такие озёра в степи, их ещё называют «степными блюдцами»… И я уверен, что это Казахстан… И это там я — Саттар, сын Ферхата, но старше, где-то под 30,— уже точно потрясённо, с трудом контролируя себя, продолжал Саттар. — 16 мне здесь… И… если нет наследственной передачи воспоминаний, то как же это возможно? Чтобы я… и Саттар Ферхатов — там, и вместе с тем — здесь…

(Все замерли в ожидании (и там, и тут). Но Саттар умолк, не назвав больше никакого имени…)

…— Пока не знаю, — начал Вин Барг (там). — Но должно быть материалистическое объяснение… Главное, ты что-то вспомнил! Вспомнил же, верно? Иначе — с чем бы сравнивал?

— Да, но во мне как будто две личности… Я будто жил там, и я же — тут! А научное мировоззрение этого не допускает… И если на самом деле я — советский школьник, то… как же это? А тут ещё меня убеждали, что я живу чуть ли ни при фашизме, — продолжал Саттар, закрыв лицо ладонями. — Пропадают за критику на собраниях люди, разворовываются заводы, повсюду произвол властей, тот же «железный занавес»… И заметьте, потом всякий раз оказывалось: я сам что-то неправильно понимаю! Старшие правы, а я нет… А это же мне всякий раз заново переделывать… — он и тут умолк, будто спохватившись. — Перестраивать своё мировоззрение… Представление о стране, мире, времени, в котором живу…

(«Или хотел сказать: «тексты»?»— понял Мерционов.)

— …И ещё… семья, где я всем верил! Всем, кроме одного человека. А они обманывали меня с его слов… Точно, как сказал Хельмут…

Кламонтов (там) хотел что-то переспросить, но Вин Барг жестом остановил его.

— …Вот я и смирился с изменённой внешностью, — Саттар едва мог говорить спокойно. — Получилось же всё равно не то лицо, что было. И не то, что в том отражении… И почерк вырабатывал не той рукой, тут вы правы. Хотел как-то совсем затеряться, отбросить прошлое, полностью изменить себя. Думал же: всё — либо опасный бред, либо опасная крамола. Так, как меня настраивали в семье. Но как они могли… Я-то им не чужой…

Уже Кламонтов (там) остановил Вин Барга, пытавшегося о чём-то спросить.

— …И вот меня, того, прежнего — как бы нет! У меня — и не то лицо, что прежде, и какая-то не та, бредовая память. Я — как бы совсем новая личность. И даже если хотел бы — не докажу, что тот, прежний, и нынешний я — один человек… И как — довольны они этим? Или… им так даже лучше — нет лишнего свидетеля? И своего пропавшего брата, сына, внука — они уже не ждут?

— Так… как же и узнать это, не спросив их: самих? — ответил Вин Барг. — И потом: сколько людей числятся пропавшими — и их тоже ищут и ждут! И если ты можешь разрешить хоть одну такую загадку…

— Да. Могу, — вдруг решился Саттар, подняв взгляд, какой страшно встретить — и на лице, мокром от слёз, резче проступила сеть шрамов. — Итак, вот вам… официально… Но не о себе — о другим, умершем человеке…

(И вновь, там и тут — все затаили дыхание…)

— …Итак: Захар Родионович Кременецкий, 13 декабря 1967 года рождения… (Хотя Кламонтов (здесь) уже не знал: это ли ждал услышать?) — Умер, покончил с собой, вскоре после полуночи 14 июля 1983 года, в городе Ровно — вернее, где-то сразу за городом, на окраине. Так что живым его пусть не ищут — но и на меня не ссылаются: я же сам не знаю, откуда знаю это. А я — Саттар Ферхатович Ферхатов, как ни странно, тоже 13 декабря 1967 года рождения — вот всё, что с уверенностью помню о себе…

— Но это… буквально, или как? — наконец опомнился Вин Барг. — Пойми, нам надо знать точно: ты это или не ты? Ведь иначе — кто ты сам и откуда? Если официально установлено — что никакой Саттар Ферхатов по всей стране в июле нынешнего года ниоткуда не исчезал, и в розыск не объявлялся! И… ты хочешь, чтобы это имя и дата рождения — стали твоей новой личностью?

— А другой у меня и нет, — устало повторил Саттар. — Да, хочу. Просто поверьте: я — не он. Он умер…

(«Но всё совпадает! — в отчаянии вырвалось у Мерционова. — Он просто не хочет быть собой-прежним!..»

«Обрыв, — предупредил Вин Бapг (здесь). — Но… нет! Сейчас будет ещё…»)

…— Ну, вот ты и сфотографировался на паспорт, — сказал Кламонтов. (Оба, уже одетые по-зимнему, сворачивали по заснеженной улице в ту калитку.) — Нo как его тебе выдадут? У тебя же ни прописки, ни места рождения — только дата, и то известная с твоих слов: документов-то никаких! И всё равно настаиваешь, что ты — Саттар Ферхатов, и никто больше?

— А что делать, если так? Не вечно мне жить в клинике! И поступить в институт я как-то должен…

— Вот тут и сложности: ты как бы не начинал учёбу ни в какой школе страны! Нигде не поступал в первый класс! Как теперь всё это оформить? А ещё — очереди на жильё! Квартиру сразу никто не даст…

— Надеюсь, хоть из-за внешности в общежитии с кем попало не поселят, — признался Саттар. — Найдут отдельную комнату, подальше от курящих и зубрящих по ночам…

— И я надеялся, — грустно признался Кламонтов. — И увидел, как им там нужен… Но что-то придумать надо. Да, кто знал, что будет так сложно с этой бюрократией! И есть что изучать, есть идеи, и возраст, кажется, самый подходящий, чтобы приступить к делу — а ты не знаешь, как к нему подойти! Везде засели эти «заслуженные» — как какой-то типун на языке человечества — и решают, чтó ты должен пройти до того… И сколько тебе уже будет — пока пройдёшь? А тут ещё эти вцепились: неизвестно, мол, тот ли ты, за кого себя выдаёшь! И кто мог думать, что человек с неизвестным прошлым — сразу на таком подозрении? Не шпион ли, не бежал ли откуда-то… Вот и докажи, что ты… свой, и хочешь приносить пользу стране — чтобы какое-то ничтожество так не разговаривало с тобой от её имени! Хотя и при поступлении спрашивают: не были ли под следствием родственники за границей, и всё такое… Боятся, что я, только поступив, сбегу в Израиль, что ли? Самих бы их с этой бдительностью зашвырнуть подальше за границу, чтобы в Союз и носа не показывали…

— Что, опять неудача? — спросил, подходя откуда-то, Вин Барг (в белом халате малозаметный на фоне снега и стены).

— Опять, — с досадой подтвердил Кламонтов. — Говорят: «так» документы не выдадим, выясняйте, кто такой — и всё! И как ему быть? Ведь уже 1 декабря! Через 12 дней пора иметь паспорт…

— А знаешь: в этом плане, возможно, есть новость! Там, в беседке, ждёт следователь из Краснодарского края — я точно не помню, откуда. И хочет встретиться с Саттаром, чтобы он узнал кого-то по фотографии! И… ему с памятью вдруг поможет…

(«Ромбов!»— понял Кламонтов (здесь). Да, тот — в чёрной, зимней куртке — ждал там!)

…— Ладно, давайте попробуем, — заметно вздрогнул Саттар…

…— Нет… Я не уверен… — тихо сказал он уже в беседке, рассматривая фотографию, что держал Ромбов. — Понимаете, у меня вообще-то проблемы с памятью. Потому до сих пор здесь и нахожусь…

— То есть, совсем даже никаких ассоциаций? А жаль: значит, это не вы! А его ждут дома… Правда, один из этих людей — уже и не ждёт, — почему-то уточнил Ромбов.

— А… что такое? Хотя, наверно, не моё дело, — сразу спохватился Саттар. — А это… Сам не знаю, зачем спросил! Говорю же: проблемы с памятью…

— Нет, почему же? Это не тайна, я могу объяснить… Вот он, — указал Ромбов кого-то на фотографии, — покончил с собой в таком же учреждении, как это. И мне позволено рассказать вам его предполагаемую историю. Это может помочь раскрыть даже не одно дело о розыске пропавших без вести…

…— А этот? — спросил поражённый Саттар (опять после перерыва в записи), глядя на ту же фотографию. — Его… судить не за что?

— Разумеется, не за что… А просто ошибки — кто не делает? Тем более, в таком окружении…

— То есть… то, что он написал… никакая не пропаганда, не измена Родине?

— Нет, конечно. Странно даже звучит сам вопрос…

(«Наша ветвь!»— подумал (здесь) Кламонтов.)

…— И… он может продолжать это? И никто его за это преследовать не будет?

— Преследовать — нет, а продолжать — сложнее. Теперь эти тетради — вещественные доказательства, материалы дела о розыске. Но и то — можно попытаться что-то придумать, будь в наличии он сам. А так… Но главное: что передать его семье? Что вы можете им сказать? А то я уже договорился, и сейчас будет дана междугородная связь…

— Ферхатов, к телефону! — раздался из-за приоткрывшейся двери в торце здания женский голос…

…— Да, я вас понимаю, — заговорил Саттар в трубку (уже в каком-то помещении. Подробности интерьера странным образом не удавалось рассмотреть: то это был кабинет с массивным письменным столом чёрного дерева и таким же стенным шкафом, то — тут же оказывались белые металлические полки со шприцами и флаконами…). — Вы ищете своего… родственника. И вам очень хочется, чтобы я был опознан как он. Но я — это я. И что где-то услышал о его смерти — то и передаю вам. К сожалению, больше ничем помочь не могу…

(«Так… всё же не он? — вырвалось у Мерционова. — Или…»

«Нет, подожди, — прошептал Вин Барг. — Ещё вариант…»)

…— Да, это я, — снова заговорил Саттар в трубку (в той же «меняющейся» комнате). — А ты сама подумай, почему я тебя не опознал! Я же тебе верил, как никому больше…

(Он! Всё-таки он!)

— …И зачем я должен был жить в таком страхе, и так себе всё представлять?.. Сама тоже верила?.. И оказалось: никакой не разведчик?.. А как — насчёт дополнительных заданий по математике? И это — зная о моём здоровье? И, главное — о том, чем я занят? И что из-за этого не имею права на лишний риск? Я же думал, мне есть что сказать человечеству… Нo тут у меня появились новые знакомые — которые объяснили мне, чего всё это стоит! Вся эта подпольная наука, мистицизм, тайны — за которые на самом деле нет никаких данных. И в конце концов: Курчатов, Королёв, Павлов — тоже официальная наука, а не подпольная. А какие подобные имена ты можешь назвать из подпольной науки? Чтобы это было не напускание тумана, а что-то реальное? Ну, вот… А теперь… Ты хочешь, чтобы к тебе вернулся… не тот я, что раньше — а каким стал? Хочешь постоянно видеть у себя дома человека такой внешности, слышать такой голос?.. И — можешь организовать даже освобождение от школы? И — уже не против, чтобы я поступил в вуз, который сам выберу? А выберу я, наверно, биологический. И изучать возьмусь — «молекулы памяти», и возможность продления жизни научными методами! Ведь за всё то, я ещё раз повторяю — данных нет, один туман… И эти «воспоминания предков» — как нам в память попадает что то, что видели они — должна иметь какое-то строго научное, молекулярно-генетическое объяснение! Без привлечения сюда мифов, которые выдумали слабые люди, чтобы было на кого переложить свои проблемы…

(Вот как было бы! К чему он пришёл бы!)

— …Кстати, я же и вспомнил всё — как бы глазами одного из… своих! Саттара Ферхатова… Вот и назвался им… Не знаешь такого в нашем роду? Ладно, приеду — расскажу подробнее…

(«И вот его выбор… в этой ветви! — разочарованно подтвердил Вин Барг. — Хотя… ещё фрагмент!»)

…Кламонтов вошёл в подъезд. После морозного воздуха и яркого света фонарей — сразу стало темно и душно. Позади была бессонная ночь с пересадкой из одного поезда в другой, подниматься было тяжело. На площадке третьего этажа он вовсе почувствовал, что его сносит к стене — и решил передохнуть…

— Что же ты, скотина, тут делаешь? — раздавшийся сверху, из темноты, незнакомый голос заставил вздрогнуть и напрячься (и там, и здесь). — Гуляешь тут среди ночи пьяным, и ещё всякую дрянь на стенах пишешь? Стирай, что написал!..

Он не успел ни среагировать, ни сообразить что-то — как из темноты лестницы возник чей-то силуэт, и кто-то, схватив его за воротник куртки, чуть не прямо лицом ткнул в стену, где были написаны названия двух, вероятно, футбольных команд, и к одной — приписано нецензурное слово.

— О чём это? — вырвалось у Кламонтова (и то неясно от внезапного испуга). — И… при чём тут я?

— Смотрите, он ещё и огрызается! Давай стирай!

…И тут стало по-настоящему страшно. Он совершенно не был готов к такому… Что делать — сейчас, рано утром, когда Саттар (Кламонтов по-прежнему называл его так), возможно, ещё спал? А Кламонтов, в таком состоянии — и громко позвать на помощь не мог бы? Да и кто услышал бы сразу: вот этот подонок за спиной? И просто стучать в ближайшую дверь — то же самое… Был бы одет по-летнему — мог ещё вывернуться одним резким движением, но и то сомнительно, а так…

— Я здесь не один, — наконец нашёлся Кламонтов. — Меня ждут наверху. И знают, что я уже вошёл…

Рука, державшая воротник, медленно разжалась…

…А уже в следующем фрагменте — подъезд был полон людей, и самозванный «блюститель порядка» бормотал, привалившись к стене и утирая с лица кровь:

— Ну, так я же не знал… Не узнал его, понимаете… Думал — это тот, из соседнего подъезда…

— Но со взрослыми так не ошибаетесь, правда? — не дал договорить возмущённый женский голос.

— А с детьми соседей сколько раз бывало, — добавил из темноты и другой, мужской. — Хватает за руку, тащит куда-то, заставляет подбирать бумажки, огрызки, окурки, тоже стирать надписи со стен! А потом говорит: в лицо не узнал, кто это! Думал, какие-то чужие дети специально пришли и мусорят здесь! А откуда у тебя вообще право распоряжаться чьими-то детьми? И вот уже до студентов из других городов дошёл… Ну, и что теперь с тобой делать, сволочь? Кого ты следующий раз в лицо не узнаешь? Или — самому так заехать в морду, чтобы себя не узнал — и в сумасшедший дом? А то, знаете, я уже устал бояться за своих детей…

— Точно, сколько можно, — согласился кто-то. — Он, видите ли, заслуженный, и всё такое… А мы, и те, кто к нам приходят — что, не люди?..

(«И тут опять такое! — не удержался Мерционов. — Ну, что за карма, что за злой рок? А потом — эти же и поднимут вой про штрафбаты…»)

…— Ладно, Хельмут, пойдём, — Саттар протянул ему руку, — Он хоть тебе-то… ничего не сделал?

— Нет, он мне ничего, — признался Кламонтов ещё с дрожью в голосе. — Представь, это я не выдержал. Тем более, вспомнил и одну школьную встречу с таким же «заслуженным» — где меня случайно назвали по имени, и была такая реакция… Как будто я от этого — уже и не советский человек…

— Да ты больше советский, чем они все, — ответил Саттар. — Кто честно воевал, первым шёл в атаку — тех сколько полегло, а вот такие выжили… Только не разбуди моего брата, чтобы не мешал нам говорить…

…Не зажигая света, они прошли в квартиру. Несмотря на темноту, Кламонтов сразу обратил внимание на аккуратную обстановку (увы, так непохожую на беспорядок у него дома!)… А Саттар, не включая света, лишь подойдя к окну, перелистал взятую со стола книгу — и ещё больше отодвинул занавеску.

— Пять планет должно быть видно сейчас на небе, но вряд ли… — начал он и воскликнул — Смотри!

Кламонтову по пути от остановки троллейбуса к дому Саттара тоже казалось, что было пасмурно — но сейчас, подойдя к окну, он увидел чистое, ясное предрассветное небо глубокого синего цвета. В восточной стороне горизонта уже горела розовая полоска зари — и таким же розово светящимся облаком поднимался из-за домов и таял в небе дым, а над ним довольно высоко сияла яркая Венера. Кламонтов прищурил глаза, чтобы увидеть её не пятном, а точкой, как раньше, но не смог… Меркурий же и Юпитер видны не были — то ли их и скрыли розовые столбы дыма или облачная полоска у горизонта, то ли не давали увидеть городские огни, чуть расплывшиеся в утренней морозной дымке. Но, посмотрев вверх и немного вправо, Кламонтов увидел ещё старый серп Луны, и над ней — мерцающий оранжевый Арктур. Он знал, что левее и ниже должны быть протянувшиеся цепочкой с запада на восток Антарес, Сатурн, Марс и Спика — но, как ни напрягал зрение, увы… Поняв это, Саттар протянул ему бинокль — и стал указывать направления…

— Они все так хорошо видны, а я без бинокля не вижу, — c горечью признался Кламонтов. — И даже моря на Луне! А когда-то у меня было такое ocтpое зрение… Да, пока организм растёт — может прицепиться всякая патология…

— Просто уже светает, — ответил Саттар. — Подожди… как ты говоришь: «пока организм растёт»? А знаешь, это мысль!..

(«Вот и… начало! — понял Кламонтов (здесь). — Ключевой момент!»)

…— Да, кстати, я хотел спросись тебя вот о чём, — Саттар ещё больше отодвинул занавеску, и положил руку на стекло. — Вот посмотри, и сразу закрой глаза. Что ты видишь?

— Тёмную руку на светлом фоне, — ответил Кламонтов. (Этот феномен был ему знаком.) — И держится довольно долго. А при большей освещённости — получается негатив. А вот если попробовать в глубине комнаты…

— Слушай, и тут негатив! — удивлённо ответил оттуда Саттар.

— Но тот, что при более ярком свете — имеет слабые цветовые оттенки. А когда ещё ярче — можно получить и цветной позитив на какие-то секунды. Ну, а уже при ярком дневном свете, если смотреть долго — настоящий цветной негатив. То есть всего — как бы пять стадий. А бывают и промежуточные: распределение яркостей, как на позитиве, а цвета негативные. А однажды мне даже показалось, что в полной темноте смутно вижу контур своего тела как-то… непосредственно. Даже не как образ, оставшийся на сетчатке, а… прямо в тот же момент, что ли…

(«Ну, это уже аура! — понял Кламонтов (здесь). — А там… я не знал бы?»)

…— И с чем всё это связано? — спросил Саттар.

— Ну, насчёт того контура в темноте — не знаю. Сам теряюсь в догадках. А образы на сетчатке… Есть нейроны, реагирующие как на включение, так и на отключение света. И сами рецепторные клетки — тоже разные. Колбочки реагируют на яркий свет — но имеют цветовую избирательность, зато палочки — и на слабый, но не могут различать цвета. Вот мы и видим при отключении света как бы негатив — отсутствие данного раздражителя…

— А через веки — ещё и возможна засветка, как на фотоплёнке! — добавил Саттар. — Негатив становится позитивом, и наоборот. Я уже проверял. Да, сложно всё это… И — как бы воспроизвести такое искусственно? Чтобы это было зрение не простого запрограммированного устройства — а полноценного разумного существа…

…— Ах, этот фильм… (Почему-то пошёл другой фрагмент, и тут говорил Кламонтов.) …Где экипаж состоит из одного взрослого и троих подростков; и вот взрослый почему-то должен остаться в изоляторе, всё управление кораблём остаётся на них — и они попадают в метеоритный рой; а потом, уже на орбитальной станции — почему-то в запертую холодильную установку; и кажется, начинают уже решать: кому выйти наружу без скафандра, и что-то отключив, ценой своей жизни спасти остальных; но тут открывается какой-то люк — и выводит их на поверхности Земли! То есть — они вовсе никуда не летали, это была имитация! А когда «подопытные» приняли ее слишком всерьёз — «снаружи» перепугались и всё отключили! Хотя… Нас же и в школе — вместо того, чтобы дать почувствовать ценность жизни — учат лёгкости героической гибели… Нет, но это… Вот представь: такое же «имитированное», или под гипнозом, участие в войне! Человек много раз рисковал жизнью, ходил в атаку, прорывался из окружения… а тут, в реальности, он никто! Всё было лишь в воображении…

— И я там что придумывал! — с горечью согласился Саттар. — С этими «испытаниями под гипнозом»… Впрочем, всё это уже оставил — как переосмыслил заново, чем раньше увлекался! Все эти опыты Козырева, лифты от Земли до Луны… Ты представляешь себе конец такого лифта — как он несётся в верхних слоях атмосферы, рассекая воздух? Не говоря о том, что само расстояние между Землёй и Луной меняется на десятки тысяч километров!.. Или вот опять же — и не подпольно, а в «Технике — молодёжи»: у какого-то ниспровергателя теории относительности… звуковые волны за сутки пересекают Вселенную! И тот труп инопланетянина в Америке… Откуда наши авторы знают то, что лежит в секретном архиве Пентагона? Или вот еще: на диаметр Луны делят скорость света, получается приблизительное равенство с чем-то — и отсюда опять же как-то следует палеоконтакт! Как и из высоты пирамиды Хеопса в долях астрономической единицы… Но мало ли в природе приблизительных равенств? Так и из длины половой щётки, делённой на стоимость бутылки пива, можно что-то вывести! А с той же мифологией догонов что получается? Вот я уже в новом журнале прочёл цитату: «Семена тыквы и щавеля легли на край Млечного Пути и проросли во всех мирах Вселенной»! И тут же сказано: в отличие от остального, исследователи данной мифологии не рекомендуют понимать это буквально — но собственно, почему?.. Или — ещё какая-то транспортная система в виде целого орбитального кольца, висящего над Землёй… Так вот: потом, в этом же новом журнале, читаю: энергии для её работы — понадобится в сто раз больше, чём предполагается производить на всей Земле к 2020 году! И для самих накопителей энергии — понадобится вдесятеро больше металла, чем вообще есть на Земле! Не понимаю, в чём дело, беру тот, прежний журнал, где впервые прочёл о ней, смотрю — а там так и написано: за один рейс отправка 200 миллионов человек, в год 200 таких рейсов…

— Это… что, серьёзно? — удивился Кламонтов. — Маловато нас на Земле для этого…

— Я потом тебе найду оба журнала, и сам убедишься… И что — могу я пропагандировать такие идеи через фантастику? Есть в этом какой-то смысл? В общем, не о чем мне больше писать. Всё рухнуло… И время не идёт в обратную сторону — когда на столе вращается термос с горячей водой; и системы эти нам строить не из чего; и самих нас столько нет на Земле, чтобы в таком количестве куда-то отправляться… А с телекинезом, ясновидением — где найти хоть что-то, кроме домыслов? А я хотел было всерьёз отстаивать и это через какие-то подполья…

(«Уже срыв в скепсис! — понял Кламонтов (здесь). — Другая крайность!»)

— …Нет, всё, — как бы услышав его там, дома, закончил Саттар. — Будем исследовать и это научными методами…

…И пошёл новый фрагмент. Уже — ночь, берег моря…

Свежий ветер — наполнен гулким грохотом волн о подножие обрыва… Не успевало стихнуть эхо одной волны — накатывал удар следующей. И в этом грохоте, и шуме ветра в кронах деревьев набережной — тонуло едва слышное поскрипывание тележки, на которой опытный образец телепатического приёмопередатчика понемногу остывал после двух часов напряжённой работы…

Впереди, в юго-западной стороне неба, сияли необычно чёткие фигуры осенних созвездий — и среди стремительного, в такт порывам ветра, мерцания звезд, выделялась немигающая точка Юпитера. На которой, казалось — и держался колеблемый ветром небосвод, разделённый почти точно надвое проходившей через зенит полосой Млечного Пути — почему-то такая ассоциация возникла у Саттара…

— Посмотри, Саттар, — Вин Барг поднял взгляд. — Неужели я вправду вижу спиральную структуру туманности Андромеды и её спутник? Сейчас, простым глазом, и сквозь этот ветер?

— Не знаю, — ответил Саттар. — У меня не то зрение, что было до травмы. Раньше, возможно, и увидел бы… А у Хельмута — и того слабее. Да, прав он насчёт биоматерии…

— Но, пока он окончит вуз… — грустно согласился Вин Барг. — А что мне кажется, будто вижу — наверно, и есть результат наших опытов! Хотя давай проверим! Сейчас будет восходить Сириус! А я никогда не видел, как восходят звёзды…

Они остановились у изгиба ограды набережной (которая сворачивала почти под прямым углом, повторяя форму обрыва). Отсюда открывалась восточная часть неба, где уже взошли все яркие зимние звёзды — кроме одной, ярчайшей.

— Восход звезды так и не увидишь, — начал Саттар. — Даже такой яркой…

Он не договорил. На краю туманной полосы Млечного Пути — там, где она обрывалась, отмечая границу ночного неба и бурного штормового моря — вспыхнула слабая красноватая точка, и тут же погасла (должно быть, закрытая гребнем волны), и снова вспыхнула, и снова погасла… Долгим и трудным казался восход Сириуса — который то скрывался за волнами, то поднимался над ними, неразличимыми в темноте безлунной ночи, будто ныряя во мрак под горизонтом, и снова с усилием возвращаясь оттуда на небосвод, но с каждым разом становясь всё ярче… И вот наконец — засиял ровно и устойчиво, лишь едва переливаясь то красным, то синим…

(«Но звёзды в самом деле так не восходят!»— растерянно напомнил (здесь) Тубанов.)

…— Нет, но… восходят ли так звёзды на самом деле? — усомнился и Саттар. — Или мы оба видим то, что хотим увидеть? Тоже как результат наших опытов?

— Возможно, — неохотно согласился Вин Барг. — Но как же и не проверить всё самим? Ладно, давай начнём снова. Передатчик уже остыл. Вот только индикатор поставили такой, что виден за много километров…

— Так то на берегу запрещено находиться до 6 утра, а мы на набережной, — ответил Саттар. — Берег там, — он указал вниз, в темноту, откуда нёсся глухой грохот волн.

— Всё равно не хочется лишний раз иметь дело ни с какими «проверяющими». На работе уже достаточно надоели… Представляешь, всё лезут: почему сокращаем слова в историях болезни? А иначе же столько писать, что рука не выдержит! Не давал бы как врач клятву не повредить — попробовал бы передатчик на них! Чтоб их стошнило от самих себя… Ладно, начнём с 20 метров…

Раздался короткий щелчок тумблера (начисто лишённый эха, проглоченного грохотом волн). Крохотная полусфера индикаторной лампочки на верхней панели вспыхнула ярко-оранжево, и отблески замерцали в маленьких параболических антеннах, которые Вин Барг поворачивал вручную. Увы, передатчик не был оборудован ни микрометрическими ключами, ни оптическим визиром-дальномером, ни иным устройством для точной наводки — собирали его не техники-профессионалы, а психиатр и два студента-биолога…

…А Саттар — уже отмерял на асфальте метровые отрезки, ставя еле видимые в темноте меловые чёрточки. И Вин Барг стал думать: какие из эмоционально значимых для Саттара образов использовать для этой серии проб? Что именно представить — так, чтобы Саттар увидел? Может быть, эпизод с камерой хранения?..

(«И это… научный метод? — подумал Кламонтов (здесь). — Так… мы там начинали?»)

…— Но личность — это же и есть память… информация! — услышал он свой голос уже в другом фрагменте, и другой обстановке (беседка во дворе — но летом, и мало похожая на ту, во дворе больницы). — А вовсе не эти инстинкты! И если всю эту информацию как-то скопировать, и перевести в тело, построенное из других материалов… Которому для поддержания жизнедеятельности достаточно одного лишь притока энергии, без обмена веществ… И Космос станет для него такой же родной стихией, как для нас — Земля! Вот и сравним, кто лучше: те, прежние, «биологические» люди, с их разнузданными чувствами, и оттого стыдом собственного тела — или эти, новые!

— То есть это — не просто потому, что некоторые реагируют лично на вашу внешность? — переспросил Ромбов. (Да, разговор шёл во дворе его дома.) — А… глубоко и серьёзно?

— Именно так! — твёрдо ответил Кламонтов. — А то… Сколько в фантастике говорилось, что люди будущего и сами по себе будут какой-то иной, более совершенной конструкции — а тут, как дошло до дела, не трогай их инстинкты? И сами не могут объяснить: почему им не нравится, или наоборот, возбуждает чья-то внешность? Вот пусть бы у самих… скелет носил своё мясо в отдельном чемодане — с такой «моралью»! — не выдержал Кламонтов. — Как бы понравилось?

— Наверно, неприятно, когда такие обращают внимание, — согласился Ромбов. — И это же для «отличающихся» — не мода, которую можно поменять! Но как представить такое научному сообществу…

— Как одну из программ по созданию космической техники! Хотя создаваться будет не просто автомат или механизм — а полноценное разумное существо… Ну, а потом уже — когда киборги докажут свою надёжность — пусть кто угодно вопит о чём угодно! Сворачивать мирную и безопасную для земного человечества программу никто не станет. Правда — то, что воспитание их поручено людям, которые способны полноценно сформировать их личности, но не способны из-за генетического риска иметь своих детей — лучше объявить потом…

— Да, при такой постановке вопроса протестов будет меньше, — согласился Вин Барг (там). — Но возможны…

— Однако разумные существа должны иметь и свою идеологию, — сказал Ромбов.

— Так вот идеология и будет основана на выводах науки, — ответил Кламонтов. — А те, кто базируют свои на голословных изречениях древних пророков — пусть сравнят себя с киборгами, и подумают: стоит ли свобода молиться на пустое место в облаках — риска ненароком взорвать всё человечество… в пылу гонки вооружений для защиты религии от коммунизма…

— А о человечестве в общем и не подумали, — вдруг сказал Саттар. — Перезапись личности — разве выход? Если человек привык к ощущениям этого тела, а в новом их лишается — не сойдёт попросту с ума?

— Да, не каждого и из безнадежно больных можно будет переводить в новое тело, — согласился Вин Барг. — По крайней мере, вначале. Ведь это, хотя очевидно даёт новые возможности — но что-то и отнимает, тут ты прав. И только первые практические попытки дадут ответ на эти вопросы… А первых добровольцев, видимо — и отбирать придётся, как первых космонавтов. Но уже ясно: это должны быть люди высокообразованные, с широким кругозором, а главное — у них должна быть цель в жизни, ради которой можно отказаться от чисто биологических наслаждений. И именно по таким качествам — а не по тяжести поражения — придётся отбирать их, первых… Тем более — человек c какой-нибудь врождённой патологией, возможно, и не готов к активной жизни, привык, чтобы всё за него делали другие…

— Но это ещё так далеко… А пока — как мне удержаться в вузе, как не вылететь из числа студентов? — с отчаянием вырвалось у Кламонтова. — Мне же ещё и приходится обследоваться, подтверждать инвалидность! А там… опять вопросы: почему не встречаешься с девушкой, не хочешь иметь семью? Особенно, когда у тебя, такой брат… Опять эта проклятая половая сторона жизни, которой я не понимаю! А они там отождествляют половые эмоции — и эмоции вообще; и интерес к фантастике — чуть ли не порок! Даже если потом разочаровался, но увлекался раньше… Или сам видел необычное явление — тоже как какое-то клеймо. И само по себе, что я не могу работать где угодно, что уже определил своё призвание… Тоже выходит: моё стремление заниматься именно биологией — паранойяльное… тяга к науке — мания величия… так, что ли? И главное, были бы эти мои проблемы другого происхождения: ну, оглушило взрывом в Афганистане; или на соревнованиях по каким-то прыжкам… в ширину, что ли — упал и ударился головой; или производственная травма на заводе — так хоть что-то уважаемое! А тут — один позор, подозрения! Нейроинфекция в школьные годы… И с этим — будто живёшь на обмане, боясь, что он раскроется…

…— Обрыв, — сказал (уже в вагоне) Вин Барг. — И пока дальше без продолжений… И что греха таить — так некоторые наши коллеги подходят к делу!

— Как не помнить, — вырвалось у Кламонтова. — Иногда казалось: предателя, искупившего вину кровью, и то скорее поймут и примут, чем инвалида с детства! Что за отношение…

— И тоже, будто закодированы: «НЛО нет, телепатии нет, тайных обществ нет!», — добавил Вин Барг. — Так что какую-то сложную ситуацию из «нормальной» жизни им и объяснять страшно: мысль сразу работает в направлении постановки диагноза! Не все же такие, как тот знакомый Ромбова…

— Ну, там их двое, — напомнил Мерционов. — Хотя верно: больше запомнился этот! А другой — из тех! И вот решают: кому учиться, а кому нет…

— Нo подождите, — попытался начать Кламонтов. — Ведь всё — фрагменты не той ветви, которая реальна для нас! То, чего с нами не было и не будет…

— Верно, — согласился Вин Барг. — И «наяву» я в те годы — ещё даже не студент! Так как родители встретились не где-то в 17, a позже! Или… Подожди, Хельмут… (Хотя Кламонтов не думал ничего говорить!) …Если я там родился в конце июля 62-го — когда они должны встретиться? Осенью 61-го? Где-то в конце октября — начале ноября?

— Точно! — понял Кламонтова. — Когда родился… я! Но что за связь?

— Не знаю, внезапная мысль. Но вот мелькнуло: будто… есть один из нас — рождение второго… можно отложить, что ли?

— И тогда уж… мой сон! — вспомнил Мерционов. — С «Техникой — молодёжи» и орбитальной станцией! Правда, в октябре 61-го — ещё и где-то в Сибири испытывали сверхмощную атомную бомбу! Или водородную… Я читал где-то…

— Нет, так совсем к абсурду придём, — возразил Тубанов. — В конце концов, бывают просто совпадения! Да и… не «замещаете» же вы друг друга в жизни, не претендуете на одно место в ней! Скорее наоборот: как-то дополняете, идёте параллельно!

— Тоже верно, — согласился Вин Барг. — Ну, надо же! Что это я…

— Но главное: нам сейчас фактически предлагается сделать выбор, — сказал Тубанов. — Собрать ли из имеющихся фрагментов такую-то ветвь, пойдут ли по ней реальные события… Вы это понимаете?

— Точно! — повторил Кламонтов в ознобе. — Такая ветвь… и повисла на таких событиях!

— Которых быть не могло, — как эхо, откликнулся Мерционов. — В нашей, сложившейся реальности… Где и Вин Барг — гораздо моложе; и ни я, ни Алексей — не строили ту установку; и Хельмута из-за неё не исключали, и ни в каком «Пайштыме» он не бывал…

Гробовая тишина разлилась по вагону…

Что делать? Неужели… придётся жертвовать своим, состоявшимся прошлым? Отвергнуть какую-то часть уже сбывшейся судьбы каждого — чтобы этим спасти будущее?

Но тогда — с какого момента? Где узел, в котором всё разошлось? И… что-то уже отвергнуто прежде! Вот как быть с этим?

И то — так ли всё просто? Ведь — какой мир спасают? Где Кременецкий — не завершит свою книгу, получит тяжёлую травму, разочаруется в «чудесах», в «аномальном»; а потом — будет лишь констатирована гибель тела Хай Ри, без мысли о душе? А сперва — он, Кламонтов, будет жить в чужой семье?..

(Нет — а настоящая семья куда девалась в той ветви? Почему… даже не знал её? И кто — те, у кого жил там?

Почти такой же брат, и внешне похожий! Хотя тут он — дядя, брат матери!..

А вообще, как получается: и в иной ветви, пусть в другие сроки, от других родителей — рождаются как бы те же люди, с той же ролью на чьём-то пути? Будто — уже наследственность души «перевешивает» наследственность тела! И экспериментировать с этим рискованно…

Особенно… вот — и его, Кламонтова, происхождение! Возможно, и так уже — плод не одного с трудом замкнувшегося парадокса!

Как и у Вин Барга — два редких мутанта должны были встретиться в интернате для инвалидов! Но тут — и вовсе… И установлено-то — с большим трудом, по косвенным данным!..

…Декабрь 1960-го, междугородный автобус. Среди пассажиров — девушка ускоренного физического развития, реально всего 11 лет (по этому поводу и ехала с матерью на консультацию); и тут же — 94-летний ветеран ещё русско-японской войны, неведомыми путями попавший туда из дома престарелых, где жил много лет… На полпути — авария, автобус — в кювете, у многих шок, сотрясение мозга… И — там, в обоюдном шоке, состоялся «незарегистрированный брак»; он — сразу умер на месте, у неё потом — загадочная, к тому же необычно долгая, в 327 дней, беременность… Так и родился он, Хельмут Кламонтов!..

И теперь у него — как бы дне родословных: официальная и подлинная! Формально — сын своей бабушки (всего на 31 год моложе её)… А иначе — что пришлось бы указать в анкете, поступая в вуз? Что отец — 1866 года рождения, «последнее место работы» — русско-японская война, а «должность», вернее, воинское звание» — «казак»? И — что было ещё два брата, 1887 и 1889 годов рождения, и сестра — 1891-го? И из них кто-то один предположительно эмигрировал в Канаду ещё до первой мировой войны, а двое пропали без вести — соответственно в первую и вторую мировую? А со стороны матери — 1949 года рождения, ныне преподавателя медучилища — от её второго, уже зарегистрированного, брака, никаких младших братьев и сестёр пока не было (ожидалось как раз в 1993-м, когда попал в вагон!)… И какое впечатление произвела бы на приёмную комиссию такая анкета — тем более, на фоне проблем со здоровьем? Где — и «родственник за границей», и ветеран ещё не Советской армии, и пропавшие без вести, и собственное внебрачное рождение? Увы, и «их» версия реальности бывала несправедлива к конкретным людям в таких случаях!..

…И — лишний раз затронуть такое прошлое? Тем более: в какой точке? И… чтобы, например, у Мерционова (или его брата) — ещё вновь возник случай с той установкой?.

А как же Тубанов — праправнук самому себе? И Ареев — у которого в 1937 году лишь с позиций ещё совсем иной ветви всё ясно? И это… Чтобы в итоге состоялась — версия, где Кременецкий получил тяжёлую физическую и душевную травму; а в будущем — не развита парапсихология, и покойник просто вычёркивается из списков живых?..

…— Нет, — сказал наконец Вин Барг. — Это немыслимо. Чрезмерный риск, неоправданные результаты… Должен быть иной путь…

— И вряд ли в памяти вагона нет ничего подходящего, — добавил Тубанов. — Каких-то альтернатив…

— Подождите, — Вин Барг прислушался. — Кажется, есть! Вагон что-то нашёл…

— То есть… опять короткий отдых? — понял Мерционов. — А потом опять запись?..

«И читать дальше уже потом… — Кламонтов лишь тут бросил взгляд на листы бумаги, лежавшие на столике. — Да, но и то сказать: сколько всего решается…»

74. БУДУЩЕЕ БЕЗ ПРОШЛОГО

Герм Ферх обернулся от окна вагона, услышав сигнал начала заказанной им записи. Раздался позывной, похожий на удар колокола — и на экране вспыхнула сложная геометрически-орнаментальная эмблема: правильный 10-угольник, в нём — две как бы перекрещивающиеся 5-конечные звезды, а в маленьком центральном 10-угольнике, образованном пересечением диагоналей, на синем фоне экрана — ярко-красная аббревиатура… А через три секунды — вновь удар колокола, и эмблема сменилась многозначным шифром…

(Но увы — надпись в несколько строк, появившуюся следом, Кламонтов прочесть не мог. Кроме цифр 20 и 6294 — очевидно, даты какого-то события. По привычному счёту — 2053-й…

«Выдержать бы, — с тревогой подумал Кламонтов. — Вот он там всё понимает — а до меня не доходит!»

«Подожди, вдруг и это — лишь особенность данной записи», — ответил Мерционов.)

…Появилось изображение трёхъярусного зала со множеством людей. Затем оператор, похоже, повёл камеру вдоль президиума — и дикторский голос называл тех, кто попадал в поле зрения. (Некоторых Герм Ферх узнавал — хотя других видел впервые…)

…— Слово предоставляется руководителю программы «Искусственный интеллект», директору Международного института… Кременецкому Саттару Ферхатовичу…

(И — он появился на трибуне! И…

«Тут — старше, но… прежний, понимаете? — вырвалось у Кламонтова. — Без травмы!»

«И… сколько ему? — в радостном возбуждении спросил Мерционов. — По дате-то получается…»

«…86,— удивлённо подсчитал Вин Барг. — А не скажешь…»)

…— Итак, вы являетесь свидетелями нового величайшего достижения земной цивилизации на пути прогресса, — зазвучал почти неизменно и голос Кременецкого (после опять же «полустёртого» приветствия!). — Но теперь есть и принципиальное различие между всеми предшествующими достижениями подобного масштаба — и нынешним. Ведь если раньше человек совершенствовал только среду своего обитания — создавал новую технику, вовлекал в орбиту своей деятельности всё новые и новые силы и явления природы — то теперь ему наконец удалось воссоздать и самого себя в более совершенном варианте.

Однако, как я вижу по вашим лицам — многие из нас обеспокоены. Нет той радости, которая была у предшествующих поколений в апреле… (увы, помеха не дала определить, по какой эре назвал год!) …когда человек впервые поднялся в Космос… Что ж, это объяснимо. Долгие годы всевозможные горе-пророки от фантастики пугали людей историями о том, как вышедшие из-под контроля кибернетические существа превращают людей в своих рабов и уничтожают их культуру с садизмом, не присущим даже самим людям. Однако в начале каждого такого опуса были слабые люди-повелители и могущественные кибернетические рабы — и там это воспринималось как норма. Согласитесь, это очень странно… (И тут в записи — стык?) …Но мы учли все предсказания. Мы сразу отказались от извечной идеи о том, что всё искусственное должно быть подчинено «естественному» независимо от уровня сложности. Поэтому и сами киборги не считают людей какими-то низшими существами. Но возможности киборгов огромны по сравнению с возможностями людей… (Снова стык.) …Вот подумайте: чем далее человек распространяет и совершенствует свою среду обитания — тем меньше ей соответствует его же конструкция. Новые силы и факторы природной среды, включаемые им в орбиту своей деятельности — как, например, радиация — оказывают всё более вредное влияние на его биологическую основу, оставаясь незамеченными из-за отсутствия в человеческом организме соответствующих рецепторов для них — и лишь впоследствии, когда помочь уже нельзя, причиняют жестокие и бессмысленные страдания. Новые среды, осваиваемые человеком — толща и дно океана, космический, в том числе лунный, вакуум — запросто губят его при разрыва скафандра… (Ещё стык.) ….Ремонт же человеческого организме затруднён чрезвычайной сложностью конструкции — и к тому же, несмотря на прогресс медицины, по-прежнему во многих случаях весьма длителен, и сам по себе полон физических и моральных страданий, не говоря уж о том, что не всегда завершается успешно. И потому в новых средах обитания человек будет вечно привязан к средствам жизнеобеспечения, создающим для него тот узко ограниченный диапазон условий, к которому он только и приспособлен. А чем дальше «таскать» с собой привычную земную биосферу — тем дороже это обойдётся. Но разум не может остановиться на своём пути к новым знаниям…

Однако сама идея киборга зародилась поначалу не только на этой основе. Вначале это была идея равенства и физического совершенства разумных существ, не зависящих от случайной игры наследственности и биологически запрограммированных возрастных кризисов. Впоследствии же — было принято решение работать над конструкцией киборгов, и одновременно — совершенствованием конструкции человека. Обе ветви исследований сосредоточились в нашем Институте, созданном в… (дата вновь затёрта помехами — и похоже, стык.)…Так что можете быть спокойны: будущее — за сосуществованием киборгов и людей. Люди будут жить в основном в пpивычнoй им среде, киборги — во вновь осваиваемых. И никто не собирается полностью заменять людей киборгами, так же, как и «лишать людей их естественных эмоций». Посмотрите хотя бы на людей, чьи родители были подобраны на основе генетической совместимости; или — на тех, в чей геном были введены гены, снижающие до разумного уровня секрецию гормонов, определяющих пол; или, наконец, на тех — их, правда, пока единицы — чей организм был выращен из клеток, подвергшихся генетической коррекции с целью устранения наследственных дефектов… Разве можно считать их всех «лишёнными нормальных эмоций»? У них есть главное — радость ощущения прогресс человечества и радость творчества, к тому же не угасающая с годами. Кто-то из вас даже назвал их «людьми с мышлением киборга» — и это правильно. И дети у них развиваются быстрее вовсе не потому, что их к этому якобы «принуждают» и «лишают детства» — а просто потому, что у таких людей нет биологического стимула к ограничению свободы детей и насилию над ними, а у самих детей кулак не опережает мысль… (Так слышалось сквозь помехи.) …Но, кажется, о людях было и так сказано достаточно, а наша пресс- конференция — всё-таки о киборгах. Поэтому я передаю слово… (опять стык?)…академику Кламонтову Хельмуту Александровичу…

(«И… сколько мне там? — лишь этот вопрос вырвался, едва он увидел себя — там, в записи, на экране! — Получается… около девяноста? А не скажешь!»

«92…», — успел уточнить Вин Барг.)

…— Работа над конструкцией киборга, — заговорил (после стыка) привычным, нынешним голосом и Кламонтов в записи, — были начаты в нашем Институте ещё в конце… (и тут «затёрто» помехами!) …годов. И, как уже сказал Саттар Ферхатович — мы сразу, исходно, ставили своей целью создать не техническое устройство… машину повышенной сложности — а разумное существо, наделённое всеми правами человека, и в перспективе — способное создавать свои, отдельные от земной, цивилизации на пригодных для этого планетах и орбитальных поселениях… В… (помехи) …году, когда проблема уже явно стала переходить из области перспективных планов в конкретную практическую плоскость, была официально утверждена программа «Искусственный интеллект», и образован Координирующий Совет в составе представителей всех 29 государств-участников программы… (Ещё стык.)…Были избраны руководитель всей программы и его заместители по подпрограммам «Тело» и «Мозг», из которых в… (помехи)…году затем выделились подпрограммы «Энергетика тела», «Скелет и мышцы», «Центральная нервная система», а в дальнейшем — «Спинной мозг» и «Психика». Последняя в… (помехи) …году получила название «Формирование личности»… Тогда же произошли изменения в составе государств-участников программы… (стык) …в результате чего Координирующий Совет в настоящее время состоит из 34 членов… В… (ещё помехи)…годы сперва в вычислительных экспериментах, а затем — на натурных испытаниях были опробованы отдельные органы и системы органов тела киборга, включая фрагменты головного мозга. Испытания целого, уже смонтированного организма без головного мозга были проведены в конце… года, а с отдельными подкорковыми фрагментами — в январе… (Даты вновь прозвучали нечётко!) …Весной, после окончательной доводки, на уже существующих телах были наконец смонтированы низшие отдела головного мозга, — камера в это время перемещалась вдоль переднего ряда в зале, останавливаясь на встревоженных и испуганных лицах. — После короткого перерыва, связанного с летними отпусками сотрудников Института, в конце июня… (или «июля»?) …мы приступали к монтажу коры, который занял почти три месяца. Теперь то же самое мы успеваем сделать за считанные дни — но вы учтите, что тогда у нас ещё не было опыта, и потоку возникало множество непредвиденных неполадок, которые можно было обнаружить и устранить лишь после тестовых включений частично смонтированной коры. А после окончательного монтажа, за которым последует окончательное включение — как вы сами понимаете, уже не должно было быть никаких неполадок, ведь речь шла о психическом здоровье первых киборгов. И никакие тестовые включения полностью смонтированного мозга были уже недопустимы — не выключать же потом мозг новорожденного, уже начавшего ощущать себя и познавать мир, если обнаружатся неполадки! Тем более — что в мозг киборга уже заранее были заложены и основы языкового общения, и некоторые исходные элементарные понятия о физических закономерностях нашего мира — и, следовательно, его мировосприятие уже исходно, с момента рождения, было полнее, чем у новорожденного человека… (Стык?) …И, кроме того — от человека киборг отличается более развитым пространственным воображением, математической интуицией, большей полнотой восприятия мира за счёт дополнительных рецепторов, и быстротой реакции. И эти качества должны позволить ему освоить управление любой техникой — в первую очередь космической — в немыслимо сжатые, по понятиям людей, сроки…

(И всё же — «монтаж»! Как технического устройства…)

— …Итак, монтаж последних блоков коры и включение первого из шести киборгов 6ыли назначены первоначально на 18 сентября, но из-за обнаружения последней неполадки в одном из блоков перед окончательным монтажом мы успели лишь к ночи 19-го… Теперь этот день и считается датой рождения первого в истории Земли киборга — Рената Саттаровича Ферхатова… (Стык.) …Когда мы убедились, что адаптация Рената к окружающему миру проходит нормально и без нежелательных психологических осложнений — мы стали включать с интервалом в неделю и оставшихся киборгов из первой шестёрки… 25 сентября стало датой рождения Калью Яновича Ратса… 2 октября — Дмитрия Винсентовича Баргулаева… (Кламонтов вздрогнул, поняв: «Винсент Баргулаев» — как бы полная расшифровка имени Вин Барга!) …9 октября — Филарета Валентиновича Мерционова, 16 октября — Хуана Армандо Флантареса, и 23 октября — Ингемара Хельмутовича Кламонтова…

(«Но… почему «Валентиновича»? — вырвалось у Мерционова (здесь). — От кого… отчество?»

«И… Флантарес? — добавил Тубанов. — Это имя — здесь?»

«А «Винсент Баргулаев»? — успел ещё начать Вин Барг. — Откуда…»)

— …А теперь вас, конечно, интересует вопрос: в каком смысле каждый из киборгов приходится как бы сыном одному из нас, сотрудников Института или руководителей программы — если ни о какой передаче генетического материала, разумеется, нет и речи, а внешний облик первоначально скопирован с нас самих, какими мы были в возрасте около 15–16 лет, и затем — yжe окончательно сформирован с учетом пожеланий самих киборгов? — продолжал Кламонтов (там). — Дело в том, что параллельно с монтажом и доводкой коры головного мозга первых киборгов проводился также психологический отбор среди сотрудников Института, не имеющих детей из-за генетического риска, на предмет их пригодности способствовать формированию личности киборга… (Стык.) …И чего греха таить — у некоторых мы обнаружили и стремление к чрезмерной опеке; и ожидание безоговорочного послушания; и готовность иметь депо лишь, условно говоря, с грудным ребёнком — при полной неготовности воспринять какое-то собственное мнение и критические оценки воспитанника, становящегося старше; и надежды передать киборгам увлечения, которые, как уже заранее можно было прогнозировать, окажутся для них противоестественными… (Стык.) …Однако главным критерием отбора была именно способность видеть в киборге личность, пусть с меньшим жизненным опытом, но в принципе — равную себе в достоинстве как разумное существо. Так наконец и была отобрана наша группа из 6 человек, под наблюдением каждого из которых должен был находиться один из киборгов до достижения им возраста полутора лет, проходя в это время курс обучения, соответствующий приблизительно программе неполной средней школы. Но затем — видя, что от киборгов не приходится ожидать необдуманных поступков — мы решили признать их полностью дееспособными… (так услышалось сквозь помехи) …и освободить от дальнейшего постоянного наблюдения. И вот здесь мы совершили ошибку. Ожидая, что в дальнейшем темпы накопления информации мозгом человека и киборга будут сравниваться — и не учтя некоторых стереотипов мышления людей — мы дали согласие на обучение киборгов в составе 8-х классов обычных школ…

(«И…что же было?»— Кламонтов (здесь) ощутил будто сгустившееся (там) напряжение.)

— …Причём Флантареса — в родном городе его… (Помеха, и снова стык.) …Как удалось Хуану пересечь границу, будет объявлено после прохождение им курса лечения — всё-таки, это первый случай тяжёлой травмы среди киборгов, и мы не хотим лишний раз травмировать его психику ещё и этими расспросами… (Стык.) …Надо сказать, что люди соответствующего возраста обычно избирают совсем иные меры протеста — однако здесь согласие было достигнуто исключительно доводами разума. И теперь первая шестёрка киборгов — а затем и киборги последующих годов рождения — будут проходить программу средней школы в рассчитанных на них объёме и темпе. А что касается высшего образования — то происшедшее заставило нас задуматься, не слишком ли растянуты его сроки и для людей, и даже более того — не коротковата ли сама жизнь для таких сроков… (Стык.) …Разумеется, в программу средней школы для киборгов будет входить и обучение управлению космической техникой…

(«Там что-то случилось! — понял Мерционов. — Уже в этой ветви!»)

…— Спасибо, Саттар Ферхатович и Хельмут Александрович, — прозвучал голос председательствующего на пресс-конференции. — А теперь, — обратился он к залу, — прошу задавать вопросы…

— Вопрос газеты «Нью-Йорк таймс», — начал голос с заметным акцентом. — Насколько я вас понял, киборги будут во многом совершеннее человека. Не боитесь ли вы диктатуры киборгов над людьми, если их будет достаточно много для этого?

— Дело в том, что сейчас и в среде чисто человеческой цивилизации мы имеем не меньшую разницу в совершенстве, — стал отвечать Кламонтов. — Наряду с абсолютно здоровыми людьми есть и абсолютно беспомощные. Почему же вы не боитесь диктатуры первых над вторыми? Почему принято считать, нормой, что есть здоровые и больные, сильные и слабые, даже — честные и нечестные люди, и — что так должно быть всегда? И только в отношении киборгов — такие опасения? Вот о чём бы надо подумать… (Стык?)

…— Вопрос телевидения Италии… (Просто, без указания конкретного канала.) — Не будет ли угрозы со стороны киборгов культурным ценностям человечества? И каково, в частности, их отношение к тем национальным культурам, к которым принадлежат их родители?

— Понятие «культурные ценности» слишком широко, — начал Кременецкий. — Разные по своим взглядам люди вкладывают в его разное содержание… (Стык?) …К тому же с течением времени прежние культурные ценности нередко переходят в разряд отжившего… (Уже точно стык.) …Разумеется, есть произведения искусства, интерес к которым не ослабевает веками, но это — с точки зрения людей. А киборги вполне могут отнестись с отвращением к идеализации кровавых нравов наших с вами человеческих предков, которую они там найдут. Да и мыслимо ли требовать от них знания классической литературы всех времён? Тем более — в нашем веке как никогда важно иметь адекватное представление о современной нам ситуации, а ответы на нынешние вопросы можно найти лишь в очень немногих классических произведениях — что киборги и поняли раньше нас. Они возьмут из нашей классики то, что сочтут нужным — и это естественно. Что же касается так называемых «вечных вопросов» людей… (Опять стык?) …Ну что ж, людям придётся наконец признать тот факт, что так называемая «любовь», которая до сих пор считалась вечным и непреходящим… (помехи) …свойством любой нормальной личности, берёт своё начало в унаследованных нами от дикой природы инстинктах, и киборгам — при их также безусловно развитой эмоциональности — будет просто непонятна. Это — свойство биоматерии, пусть высокоорганизованной, но не свойство разума. И киборги попросту отвергают то, на что веками тратили тонны чернил тысячи второразрядных… (Вновь затёрто помехами, да и голос — уже не Кременецкого? Небольшой парадокс?) …но не следует смешивать это со всей культурой людей вообще. Теперь — насчёт национальности: да, она есть у каждого киборга — но и из своей национальной культуры киборгу близко лишь то, что не связано с «любовью» в данном понимании, и вообще — лишь с чисто биологической природой человека. А такого у каждого народа, к сожалению, не так уж много. И, как мы предполагаем — между собой киборги будут иметь гораздо больше общего, чем с людьми тех же национальностей, к которым принадлежат сами — но это вовсе не предполагает какой-то враждебности к людям. И вообще — давайте какие-нибудь другие вопросы, не основанные на страхах и суевериях в этом отношении ещё из прошлого века…

— Вопрос 2-й программы телевидения Франции. Каким мыслится в будущем правовой статус киборгов? В частности — может ли им быть предоставлено избирательное право?

— Разумеется, оно будет им предоставлено, — ответил Кламонтов. — Так же, как и вообще правовой статус киборгов может быть только равным с таковым для людей, и все права человека — распространены и на них. Ведь здесь имеет значение уровень сложности мозга — а не го, из каких материалов он состоит…

(«Равный статус? А как же «священный долг?»— подумал Кламонтов (здесь)

«Там этого нет, — уверенно ответил Мерционов. — Им не угрожает…»)

…— Вопрос газеты «Таймс», Англия. «Все права человека», как мы поняли, предполагают и свободу совести. Не можете ли вы подробнее объяснить: каким вы видите мировоззрение киборга, его отношение к вопросам морали?

— Догадываюсь, что речь идёт об отношении киборгов к религии, — снова стал отвечать Кременецкий. — Но тут я должен признаться: меня всегда удивляло, при чём здесь свобода совести. Ведь тут вопрос стоит об устройстве мира, о том, что в нём первично: материя или сознание? А в этих вопросах для киборгов превыше всего научно доказанная истина… (Снова стык?) …Величие разума следует уже из самого факта существования киборгов — а разум, опознавший свои достижения, не может не считать оскорбительной саму идею о его якобы ничтожности перед неким высшим существом… которому к тому же нет места в научной картине мира, неотъемлемой частью которой является марксистско-ленинская философия… (Ещё стык?) …И, кстати — давайте не забывать, что вмешательство киборга уже помогло спасти несколько человеческих жизней. А если бы у киборгов в самом деле был какой-то не внушающий доверия моральный облик — пассажиров вагона, в котором находился Хуан Армандо Флантарес, сейчас не было бы в живых…

(«Да, что-то там случилось!»— тревожно повторил Мерционов.)

…— Вопрос телевидения Югославии. Почему о включении киборгов было объявлено только сейчас, по прошествии такого времени — а не сразу?..

(«Так есть и Югославия…», — Кламонтов даже не понял, кто это сказал.)

…— Дело в том, что киборг — это не просто техническое достижение, — стал отвечать Кременецкий. — А это — личность, разумное существо, развитию которого как личности мог попросту помешать излишний интерес к нему. И если даже сейчас, после всех разъяснений, отдельными вашими коллегами в прессе продолжают высказываться нелепые страхи — что публиковали бы они же тогда? Тем более — вспомните, как в начале века далёким от науки журналистам удалось создать у множества людей впечатление едва ли не оккупации Земли инопланетянами. И, хотя реально здесь их не было и в помине — миллионы людей оказались обмануты на долгие годы…

(«То есть… как?»— Кламонтова (здесь) опять бросило в озноб.

Впрочем — и это прозвучало сквозь помехи, и как бы иным, незнакомым голосом…)

— …Вот так и тут: не позволять же им было раздувать какую-то кампанию протеста и враждебности против киборгов, за развитием которых — при отсутствии прецедента в истории — требовалось именно спокойное и непредвзятое наблюдение специалистов, — продолжал Кременецкий. — Первоначально мы предполагали достижение киборгами совершеннолетия в возрасте четырёх с половиной лет, и именно тогда рассчитывали объявить о них — однако затем убедились, что их развитие опережает наши прогнозы, и дата этой пресс-конференции была перенесена на год, а затем — ещё на полгода. Так и была избрана сегодняшняя дата.

— Вопрос газеты «Нян зан», Вьетнам. Существуют ли уже сейчас проекты космического расселения киборгов? И если да, то какие?

— Такие проекты ещё только рассматриваются, — ответил Кламонтов. — В первую очередь, как мы предполагаем, будут создаваться постоянные поселения на Луне. Вопрос же об орбитальных городах-спутниках пока не обсуждался — и вообще представляется весьма сомнительным. Целесообразнее создавать на орбите вахтовые станции со сменяемым экипажем, которые и не потребует таких расходов материалов и энергии, как орбитальные города… (Но и тут — стык, помехи, «чужой» голос? Да и… вопреки многому, сказанному ранее!) …Задачей второй очереди станет заселение Марса… (Стык?) …Но тут надо заметить, что на Луне — из-за больших перепадов температуры, и непосредственно достигающих лунной поверхности метеорных частиц — киборгам всё же понадобятся защитные комбинезоны, и их придётся сделать такими, чтобы киборги чувствовали себя в них как люди в спopтивных костюмах — а не как люди в скафандрах… (Стык.) …Некоторые конструкционные материалы для киборгов вырабатываются специально выведенными для этих целей микроорганизмами — что пока создаёт пусть ограниченную, но всё же достаточно серьёзную зависимость от земной биосферы. И если это ещё может показаться несущественным, пока центром цивилизации в Солнечной системе являемся Земля — то для создания второго какого центра на Луне это уже серьёзная проблема. А в перспективе нам надо научиться вырабатывать все конструкционные материалы из неорганических веществ, наиболее распространённых во Вселенной — в том смысле, что ими сложены небесные тела планетарного типа, не имеющие своей биосферы. Причём и сами конструкционные материалы — в особенности внешних покровов тела и опорно-двигательных систем — для жителей разных планет должны быть разными, соответственно местным условиям, и уж, конечно — позволявшими обходиться минимумом защитного снаряжения, по крайней мере, на своей родной планете…

(Пока Кламонтов говорил, камера выхватывала из зала лица — и тех, кто услышал ответы на свои вопросы, и тех, кто только собирался их задать. И вот — кто-то нетерпеливо поднялся, едва Кламонтов закончил…)

— Вопросы газеты… (Название почти затёрли помехи.) …Первый: на вопрос корреспондента телевидения… (ещё помехи) …вы ничего не ответили о конкретном гражданстве киборгов и их ответственности перед законом. Второй: на Западе о самой вашей личности, господин Кламонтов, ходят всевозможные слухи. Мы понимаем, что работы должны были вестись в глубокой тайне — но, может быть, хоть теперь вы сможете рассказать о своём пути в науку? Третий: на какой срок службы без капитального ремонта рассчитана конструкция киборга? Четвёртый: чем вы руководствовались, доверяя в ряде случаев воспитание киборгов старым и тяжело больным людям — и кто и как в случае чего должен был их заменить? Например — в случае их смерти?

— Я начну с ответа на второй вопрос, — невозмутимо начал Кламонтов. — Тем более, что из самой моей личности и моего пути в науку никто никакой тайны не делал… Нo только, если вы хотите услышать о школьнике или студенте, поражавшем преподавателей не по возрасту глубокими знаниями и зрелыми идеями — то этого не было… (Хотя… прозвучало странно похоже одновременно на: «и это было»!) …Просто я сам…

(Но уже сквозь помехи звучали отдельные слова:

— …начал рано задумываться… отчислен из университета за попытку… и потом ещё дважды безуспешно… и наконец решил… надеясь на признание меня впоследствии имеющим высшее образование как-то в порядке исключения…

«Да. Я там где-то работал сам! — понял Кламонтов (здесь). — Почти нелегально! Но за «попытки» чего? Неужели…»)

— …Впоследствии же высшее образование, — продолжал он (там), — представляющее собой свалку невзаимосвязанных предметов при полном подавлении всякой студенческой инициативы, было коренным образом реформировано — а упомянутый заместитель декана бежал как раз к вам… (снова помехи)…и стал там борном за свободу религии, так же, как и… по доносу которого… (И это скрыли помехи.) …Странно, что вы об этом не знаете… (Кажется, стык.) …Ну, а когда у меня набралось достаточно материала для диссертации — диплом заменило специальное свидетельство… (ещё помехи) …а дальше была организация нашего Института и работа в нём. Вот таким был мой путь в науку. Теперь — ваш первый вопрос… (Однако тут на руку Кламонтова — легла из-за края кадра чья-то рука с серым цветом кожи!) …На этот вопрос ответит Дмитрий Баргулаев… (Камера показала удивлённое лицо корреспондента, задавшего вопрос.)

…— В общем случае гражданство киборга будет соответствовать гражданству человека, который считается его родителем, — зазвучал высокий, далеко отдающийся эхом в огромном зале голос. — Однако после того, что произошло с Флантаресом, гражданину далеко не каждого государства может быть дано право стать родителем киборга. В своё время, когда Флантареса сделали гражданином капиталистического государства, никто не прислушался к беспокойству других киборгов за его судьбу — но теперь яcнo, что попытка привить киборгу принятые там взгляды и нормы поведения провалилась… Вообще же родителем киборга является человек, неспособный иметь детей естественным путём — но мнение в киборгов о возможности или невозможности для такого человека быть родителем киборга должно стать решающим, поскольку киборг всё-таки поймёт киборга лучше, чем человек. Личность киборга должна формироваться в среде передовых идей, иначе возникает внутренний конфликт — такова особенность организации нашей нервной системы. Поэтому многим государствам мы будем отказывать из соображений элементарной гуманности. Возможно, это даст и самим людям повод лучше присмотреться к себе и задуматься… (Стык, помехи.) …Вопрос об ответственности перед законом нигде не обсуждался, поскольку ни у одного из киборгов не было замечено никаких преступных умыслов. Теперь — о сроке службы самой нашей конструкции. Первоначально он был определён в… (мгновенная помеха)…лет, что соответствует примерно 70 годам для человека. Но собственно тело — при своевременное замене его отдельных частей, выработавших свой ресурс — могло бы функционировать неограниченно долгий срок… (ещё помеха) …лет — это гарантийный срок центральной нервной системы, которая, как и у человека, какому-то капитальному ремонту не подлежит. Нельзя же заменить часть мозга — не стерев ту часть памяти и, соответственно, часть личности, которая там содержалась…

(Вот как! О переводе сразу всей личности в новый мозг — и не подумали!)

— …Однако теоретически, — продолжал Дмитрий Баргулаев, — и для киборга не являются пределом и те же 70 лет — аналогично тому, как люди в своём возрасте преодолевают столетний рубеж. А в будущем — когда будут изобретены новые, более долговечные органические полупроводники для нашей конструкции — и этот рубеж станет доступен киборгам…

(«Значит, ещё не было…», — успел вставить Мерционов.)

— …И наконец — о том, почему нашими родителями стали люди такого возраста и состояния здоровья. Во-первых — хотя сама мысль о нас, киборгах, впервые возникла у наших родителей ещё в школьные и студенческие годы, возможность реализовать её на практике появилась лишь тогда, когда им всем было уже за 80. Во-вторых — если современными методами точно установлено, что человеку гарантировано, по крайней мере, два с половиной года жизни — почему он должен был бы отказаться? Хотя, как это ни прискорбно, и меры по омоложению человеческого организма не всегда дают должный эффект, и насильственная смерть людей, как мы видим в случае с Флантаресом, также возможна. Но надо сказать, что никто не предполагал такого исхода, и не думал ни о какой замене. Да и не подбираете же вы своим детям родителей-дублёров на случай вашей смерти. И откуда вы взяли тяжёлые болезни — непонятно. У всех наших родителей был лишь генетический риск…

(«Нo у меня же… нет! — спохватился Вин Барг. — Так откуда это?»)

— …И вообще, почему столько вопросов на «похоронные» темы? — стал заканчивать Баргулаев. — Сначала вы попросили назвать возраст, до которого доживу я, затем — стали высказывать ещё иные нелепые подозрения по этому поводу… А ведь, если бы вы похоронили близкого нам человека всего полмесяца назад, и тут вам задали о нём такой вопрос — вы наверняка реагировали бы не так спокойно… (Впрочем, вся фраза прозвучала «полустёрто».) …А у нас, киборгов, тоже есть эмоции — и в свои 3 года я соответствую по развитию человеку примерно 16-ти лет. Прошу понять это всех, кто думает, что я присутствую здесь лишь в чисто демонстрационных целях…

Камера eщё на несколько мгновений выхватила из зала лицо корреспондента, задавшего этот вопрос. Да, самообладание явно изменило ему. Он не думал, что его вопросы сыграет с ним такую злую шутку…

(«Но… кого похоронил? Когда? — спросил Вин Барг. — О ком речь?»

«Да, страшно… — согласился Тубанов. — Речь-то, похоже — о нас, пусть «альтернативных»!..»)

…— Вопрос газеты «Пэтриот», Индия. Как быть, если человек, достойный по всем показателям права быть воспитателем киборга, является гражданином страны, в которой, по мнению киборгов, для этого условий нет?

— Да, перед таким человеком встанет тяжёлый выбор, — снова заговорил Кременецкий. — Можно, конечно, покинуть свою страну временно — но тогда она, родная для человека, для киборга будет чужой. Но в любом случае мы не модем допустить, чтобы киборгов воспитывали люди с ограниченным кругозором, националистическими и религиозными предрассудками, тем более — допускающие военные и террористические методы в решении любых спорных вопросов. К тому же есть и такой психологический момент: люди привыкли видеть в своих детях как бы существа какого-то низшего порядка — а тут… (Снова стык и помехи.) …Кстати, вопрос о том, всякий ли человек имеет право на воспитание своих «обычных», человеческих детей — в самое недавнее время вновь поднят в нашем Институте именно по инициативе киборгов. Люди этот вопрос, надо признать, упустили. Впрочем, здесь и сейчас не место излагать некоторые факты из моего личного прошлого — но, я надеюсь, они вам известны… (Корреспондент на экране кивнул, подтвердив — и снова помехи.)…Да, и тут мы должны действовать прежде всего в интересах будущих поколений — а не тех супружеских пар, которые обращаются к нам. Ведь если для супружеской пары от нашего решения зависит лишь… (помехи) …то для ещё не родившихся людей от, этого может зависеть качество всей их жизни… (Кажется, ещё стык.)

…— Вопрос телевидения Монголии. Как мы видим, пока что людям, родившимся с дефектными телами, программа «Искусственный интеллект» не может помочь ничем. Но нет ли всё же возможности перевести личность человека в тело киборга?

— Мы уже довольно давно ведём исследования и в этом направлении, — начал Кламонтов. — Но пока на этом пути перед нами стоит ряд серьёзных трудностей. Ведь мозг — это не магнитная лента, на которую информация записывается в определённой линейной последовательности. И «размотать» сложнейшую объёмную структуру хранящейся в мозгу информации — с тем, чтобы потом точно так же «перезаписать» её в другой мозг — мы не можем. Так мы попросту получили бы какую-то совсем иную личность… (Стык?) …У человека, как и у киборга, каждый образ памяти связан множеством ассоциаций с десятками или сотнями других — и выбрать в каждом случае лишь одну из этих связей, разрушив все остальные, означало бы — коренным образом изменить всю память. А как перевести эту объёмную структуру из одного мозга в другой даже не просто без потерь, а именно «вырезав» лишь то, что имеет отношение к чисто человеческим телесным ощущениям — мы пока не представляем. И тут надо предостеречь заранее: перевести можно будет только то, что уже есть в мозгу. От новорожденного переводить будет нечего…

(«И… я мог сказать такое?»— вырвалось у Кламонтова (здесь) сквозь дурноту.

«Да, что-то и в той ветви… очень даже не так!»— согласился Мерционов.)

…— Вопрос газеты «Жэньминь жибао», Китай. Готовятся ли уже сейчас киборги к космическому полёту — и когда может состояться первый космический полёт с участием киборгов?.. (Короткие помехи.)

…— Заканчивая школу, мы одновременно осваиваем на тренажёрах навыки работы с космической техникой, — снова заговорил Дмитрий Баргулаев. — Так что и общую космическую подготовку, и школьную программу предполагаем завершить одновременно, примерно в течение полугода. Но, к сожалению, из-за недооценки людьми темпов нашего развития мы не успеваем подготовить полёт к Марсу, пропуская его очередное великое противостояние. Впрочем, и высшее образование мы всё равно не успели бы пройти за такой короткий срок… (Хотя это — сквозь помехи, и снова стык.) …И очевидно, целью нашего первого полёта будет монтаж лунной обсерватории — а состоится этот полёт уже в будущем году, причём будут использованы многоразовые корабли нового типа, рассчитанные специально на киборгов. Отсутствие необходимой для людей системы жизнеобеспечения, запасов пищевых продуктов и сборников отходов либо систем для их немедленного удаления и регенерации — позволило сделать их намного легче по своему весу, проще и надёжнее в управлении, чем корабли соответствующего типа для людей… (Стык?) …Кстати, и сама обсерватория строится в расчёте только на киборгов — и на первом этапе своей работы… (тоже прозвучало сквозь помехи)…не сможет принимать людей — иначе это очень усложнило бы её конструкцию и увеличило сроки самого строительства. А так мы рассчитываем, что она будет сдана в эксплуатацию уже к 7 ноября нынешнего года.

— Вопрос газеты «Руде право», Чехословакия. Сформировался ли уже у киборгов первой шестёрки интерес к определённым профессиям — или вы ещё находитесь в стадии поиска своего призвания?..

(И Чехословакия есть! Нo остальное…

«И главное, тоже не вполне наша ветвь, — добавил Мерционов. — Здесь-то Чехословакии уже нет. Как и Югославии…»)

…— В общем мы уже определились, — стал отвечать Дмитрий Баргулаев. — Для меня, например, это — астрофизика и космогония… (Помехи.) …Ренат Ферхатов уже занялся исследованиями фантастики прежних времён о том, какими будут сами киборги и их отношения с людьми. Надо сказать, приятного для нас там мало… (Снова помехи.) …Калью Ратс пока ещё не сделал выбора, но тут уже виноваты люди, которые перегружали нас ненужной информацией… (Помехи.) …Пока он полетит с нами на Луну в качестве монтажника. Филарета Мерционова интересует планетология… (Помехи.) …Ингемара Кламонтова — биология, в частности, проблемы регенерации утраченных частей тела у людей, и как вторая цель — поиск возможной органической жизни в эндогидросферах спутников планет-гигантов. И наконец, Хуан Армандо Флантарес… (Но уже всё скрыли помехи…

И правда: ни Чехословакии, ни Югославии! Значит — опять не то?)

…— Вопрос телевидения Финляндии. Все ли киборги смонтированы по какому-то одному проекту — или их конструкциями предусмотрены различия в…

(Помехи. Хотя казалось, прозвучало: «темперамент», «характер», «сфера интересов»…)

…— Пока это никак специально предусмотрено не было, — ответил Кременецкий. — Да и нужно ли? Другое дело — приблизительно зная, сколько понадобится киборгов каких профессий, заранее предусматривать в конструкции мозга определённые склонности. Но и это — вопрос спорный. Ведь мозг — настолько сложная система, развивающаяся по своим законам, что всё просто невозможно предусмотреть заранее, а насильственное вмешательство в уже начавшееся развитие личности недопустимо. Так что в конечном итоге свой жизненным путь каждый киборг будет определять сам. Можно только помочь уточнить своё призвание — но не противодействовать ему. И это же всё, кстати, относится к человеку — но для него выбор пути ещё усложнён тем, что задатки его склонностей и способностей определяются случайными комбинациями генов, а не закладываются согласно проекту…

— А вот записка без подписи, — произнёс председательствующий (кажется, Герм Ферх лишь тут вспомнил и его фамилию: Курганский), поворачивая в руках лист бумаги. — «Вы выступаете против ощущения боли. Наверно, вы пришли к идее киборга просто из трусости»… Как, товарищи, будем отвечать на это?

— Давайте всё-таки ответим, — спокойно, как и прежде, начал Кременецкий. — Зачем, собственно, разумному существу ощущение боли такой силы, какое есть у людей? Чтобы парализовать разум в острой ситуации, не дать ему спастись, пока это ещё можно сделать? А разве попросту справедливо — чтобы воздействия никак сразу не ощущаемого фактора причиняли страдание потом? Конечно, сигнал о повреждении тела есть и у киборгов — но он не так силён, как у людей, хотя и также имеет свои отдельные рецепторы, и не заглушается никакими другими раздражителями… (Стык, помехи.) …И к тому же разумное существо, по идее — понимает, что нельзя отрывать от тела куски. Да и само по себе дико и нелепо то, что на способности человека чувствовать боль до сих пор проплетают жестокость и насилие. Возможно, тот, кто отправил по рядам эту записку, обеспокоен именно невозможностью «воспитывать» киборгов так, как он привык применительно к своим собственным детям? Тогда понятно, почему он не подписался… (Стык, помехи.)

…— Вопрос газеты «Трибуна люду», Польша. С какого возраста киборгов будут всё-таки считать совершеннолетними — и с какого возраста им самим можно будет доверить воспитание киборгов следующего поколения? Может быть, вы уже… (Помехи.

(И названия газет — ещё те!)

…— Да, мы уже задумывались над этим, — начал Дмитрий Баргулаев. — Но вначале мы считаем нужным получить профессию и достичь в ней некоторых результатов. Как предполагается, мы будем проходить высшее образование по ускоренным программам… (стык, помехи) …а тогда уже можно подумать и… (стык, помехи) …Придётся предусмотреть некий аналог декретного отпуска — а прерывать своё профессиональное становление, сами понимаете, не хочется. Ну а сам возраст совершеннолетия — полтора года. Что, надо заметить, соответствует скорее 12–13 годам для человека. И потому, пользуясь случаем, я хочу наконец открыто предложить людям то, о чём вся наша первая шестёрка киборгов задумывается уже давно: поскольку люди очень неодинаковы по темпам своего интеллектуального развития — не следует ли и признавать их совершеннолетними в зависимости именно от уровня развитие личности, а не паспортного возраста? Почему за уже достаточно развитого самостоятельного человека 13 лет всё должны решать родит ели? Только потому, что кто-то другой в свои 18… (Стык, помехи.) …Впрочем — я допускаю, что тут мы сами не вполне понимаем людей. Разумеется, решение по этому вопросу должны принимать люди…

— Вопрос газеты «Комсомольская правда». Какими темпами будет расти в дальнейшем число киборгов, и какое их количество в будущей земной цивилизации вы считаете оптимальным? И тут же — второй вопрос: какими видятся в будущем органы управления… ну, тут пока трудно даже сформулировать, так как нет ещё самого термина… общиной киборгов?

— На первый вопрос пока тоже ответить трудно, — начал Кламонтов. — Ведь речь, собственно — вовсе не о замене людей на каких-то вредных работах. И если среди людей есть такие, которые всю жизнь удовлетворится примитивным трудом и соответственным духовным уровнем жизни, то это — не для киборгов. Им всем должна быть обеспечена возможность интеллектуально насыщенного труда, прежде всего — в науке. Не правда ли, это мало похоже на… (Стык, помехи.

«На… кое-что из фантастики?»— понял Кламонтов (здесь)…)

— …Пока на нашей планете живут всего 63 киборга, — продолжал он же (там), — и каждый год их число будет увеличиваться на… (Стык, помехи.) …Так что и на ваш второй вопрос точнее ответить я не смогу.

— Вопрос агентства Киодо Цусин, Япония. Изо всего сказанного вами так и не ясно: каково теперь будет гражданство Хуана Армандо Флантареса?

— Хуан выбрал местом своего постоянного жительства город Гавану, — ответил Дмитрий Баргулаев. — Следовательно, он является гражданином Республики Куба. И тут же, чтобы предотвратить возможные неясности, добавлю: пока среди совершеннолетних киборгов все — советские граждане, среди младших по взрасту есть граждане Болгарии, Монголии, Индии, Китая и Вьетнама…

(Советские граждане! А как же с этим — теперь?)

…— Вопрос газеты «Правда». Надеемся, что товарищ Баргулаев не примет наш вопрос за «похоронный». В течение какого времени жизнеспособен мозг киборга, отделённый от тела?..

(Ещё помехи. И… кто-то удивлённо обернулся к задавшему вопрос?)

…— При аварийном отделении головы от тела сразу наступает анабиоз, — стал отвечать Баргулаев. — Если, конечно, сам мозг не повреждён. И в этом случае гарантийный срок сохранения информации — 300 суток. За такое время мозг наверняка будет обнаружен. Причём у каждого киборга мозг снабжён особым аварийным передатчиком, отвечающим на индивидуальный код, передаваемый на строго фиксированной частоте — что и позволяет обнаружить его в кратчайшее после авария время — и сам череп устроен так, что повредить этот передатчик не так-то просто… (Так услышалось сквозь помехи.) …И это — хотя и не исключает полностью возможность преждевременной смерти, всё же сводит её к минимуму…

(Всё — в рамках «строгой» в определённом смысле науки!)

…— Больше нет вопросов? — спросил Курганский. — Ну что ж, разрешите считать пресс-конференцию закрытой — и спасибо за внимание…

«…опубликовала ответ на вопрос своего корреспондента… в сокращённом виде…» (побежали на экране обрывки фраз, так долетая через восприятие Герм Ферха) «…и не опубликовала ответ на его же анонимный вопрос…»

…Терминал отключился. Экран был пуст… Но Кламонтов понял: это — лишь предусмотренный Герм Ферхом короткий перерыв для размышлений…

…И — сколькое на пресс-конференции так и не было сказано!

Например: разве и мысли о возможной экологической, космической, генетической, военной катастрофе — не сыграли свою роль? Ведь — кто и где сохранил бы достижения земного разума, и продолжил его путь в познании мира — если бы погибли все люди? Да и экономическая катастрофа (в виде исчерпания, например, нефтепродуктов) — просматривалась в далёкой перспективе! Конструкция человека, увы, весьма расточительна: водопровод, канализация, отопление, то же горючее для сельскохозяйственной техники… А сами возрастные кризисы, уродовавшие психику многих людей? А даже — и непонимание тогдашним обществом…конкретных особенностей самих будущих руководителей программы «Искусственный интеллект» — и их собственные проблемы из-за этого?..

(Вновь — серый туман, помехи… Уже не на экране, а… вообще?

Хотя — Герм Ферх вспоминал что-то… о нём, Кламонтове!

…Проблемы с окончанием вуза, жильём, работой… Ведь таких людей — официально будто не было! Хотя бы первое время… А Кременецкий — сколько потом оправдывался за побег в поисках… якобы несуществующих «живых мертвецов» (как где-то было сформулировано)?..

Да, не «всё просто и гладко» — в той ветви!

«И… общежитие, баня, съём квартиры! — понял Мерционов. — А кто-то запросто получил три комнаты на двоих: себя и жену…»

«И кто, за какие заслуги? — подтвердил Тубанов. — Директор чего-то, спортсмен, депутат…»

«И опять… на чём повисло бы! — добавил Мерционов. — Вся программа!»

«Но тоже фрагментарно, отрывочно, — понял Вин Барг. — Не сложилось…»)

…Герм Ферх, ещё взглянув сквозь метель на след окна в снегу — вновь повернулся к экрану на зов сигнала. А там (после короткой, мгновенной помехи) рука с серой блестящей кожей через секунду сдвинулась назад — и появился Ренат Ферхатов. Самый первый киборг планеты Земля (Герм Ферх его не застал, будучи самым младшим праправнуком)… И — сел на третий из шести расположенных полукругом стульев, среди товарищей по первой шестёрке…

(«Как мы тогда! — вспомнил Кламонтов. — Хотя нас было пятеро! И вы делали запись раньше, а я — потом!»)

…— Мы, первые киборги планеты Земля, — начал Ренат Ферхатов, — собрались здесь, чтобы определить наше отношение к школьной программе, навязываемой нам людьми… (И сразу стык?) …Люди из Института внедрили нас в обычные школьные классы под видом обычных людей, за которых мы все теперь и должны выдавать себя… Они объясняют это необходимостью для нас усвоить некие «общечеловеческие ценности»… (Стык.) …О том же, как объяснить людям, почему мы никогда не бываем в школьной столовой, и как в случае чего скрыть то, что мы весим всего по 43 килограмма, они не позаботились — а ведь люди в школах, где мы учимся, уже стали что-то подозревать… (Стык.) …Изучение третьего, кроме родных, языка и литературы нам всем даётся с трудом. Зато остальные предметы мы могли бы осваивать быстрее — но люди заявляют, что нам это якобы необходимо, и искусственно тормозят наше развитие ради того, чтобы мы прошли это вместе со школьниками-людьми. Хотя я думаю так: киборг может быстро усвоить новый язык, если на нём в его присутствии постоянно говорят, или ему есть что читать на этом языке. Но нас нагружают только прописными истинами… (стык) …да ещё и требуют знания всех грамматических правил, не считаясь с тем, что мм усваиваем язык скорее интуитивно, формулируя его правила на подсознательном уровне — и потому нам трудно ответить на вопрос учителя, почему мы пишем данное слово или фразу так, а не иначе… (Стык.) …А я не могу понять: почему нельзя прямо объявить, что мы — киборги, и y нас есть свои особенности? И тем более не понимаю: почему мы должны вместе с людьми изучать их классическую литературу позапрошлого века, произносить вслух перед классом взятые из учебников слова о нравственной чистоте любви и порочности рассудочного к ней отношения, исследовать якобы сложные и многогранные образы там, где сами мы видим лишь пустые метания пустых людей… (Стык.) …А ведь это отнимает время от действительно серьёзных занятий. Кстати, я заинтересовался фантастикой людей о нас, киборгах, написанной, когда нас ещё не было — и, знаете, что оказалось? Эмоции там присущи только биологическому разуму, а «искусственный» — средоточие исключительно сухого расчёта, который непременно ассоциируется со злом, уничтожением, иногда даже — сознательным «вытравлением» эмоций из людей. И, видимо, люди всерьёз считают, что если мы не усвоим, как они выражаются, «моральное наследие человечества» — то и вправду станем такими? Но ведь они не могут не понимать, что в нашем мозгу попросту нет никакой материальной основы для таких «эмоций»! В чём тут может быть дело?.. (Стык.)

…— Трудно понять, зачем людям нужно, чтобы мы решали для себя те моральные проблемы, которые уже давно решены ими самими, — заговорил другой киборг (Герм Ферх вспомнил: Ин Клам, Ингемар Кламонтов! Потомок… в той ветви!) — Мы смотрим на всё с позиций того времени, которое породило нас… (Стык.) …А от нас требуется понимать «высокие художественные достоинства» классики позапрошлого века — через которую нам пытаются навязать то, с чем мы никак не можем согласиться, тем более — не можем восторгаться этим. Хотя для людей это — реальные жизненные ситуации, и они на уроках устраивают даже целые диспуты, как тут надо вести себя… (Стык.) …А мне просто тяжело это слушать. Впечатление такое, как будто я присутствую среди существ, совсем недавно ставших разумными, и ещё не вполне умеющих распорядиться своим разумом. А сами они, ничего не понимая, хотят «расшевелить» меня, втянуть в свой спор, но если я выскажусь — это их же и раздражает… (Стык, помехи.) …И это — когда я чувствую, что уже готов к участию в межпланетной экспедиции…

— И для меня это тоже — цель первой очереди, — продолжая уже Фил Мер, Филарет Мерционов. — И я хотел бы уделять больше времени… (Стык, помехи.) …А что касается моральных вопросов — то разве нам тут не ближе… (Стык, помехи.) …И если уж изучать историю Земли — то не по любовным историям… (Стык, помехи.) …И зачем мы изучаем именно ту эпоху так углублённо? И ради этого нас, совершенно здоровых, внедрили в школы для людей, освободив там от физкультуры, чтобы ми ничем себя не выдали?.. (Стык, помехи.)

…— Как будто я не говорил им этого! — возразил (на что?) Калью Ратс. — И мне уже стало казаться, что всякие переговоры с ними бессмысленны… (Стык.) …Понимаете, я просто устал от этого нагромождения необоснованных требований… (Стык.) …Они же для меня примитивны, я просто давно вырос из того, что изучают мои одноклассники! И дома потом уже нет желания заняться ничем — разве что читать без системы и всего понемногу. А каково в самих этих «сочинениях» выставлять на всеобщее обозрение свои мысли? Так что, знаете — работать потом где-то для них, людей, я уже не хочу. Не надо было монтировать нас затем, чтобы так обращаться с нами… (Стык, помехи.)

…— Предъявим людям эту запись — и, я думаю, они нас поймут, — это был снова Дмитрий Баргулаев. — Должны же они понять, что нам не нужен весь спектр школьных предметов — как, впрочем, и самим людям. Ведь и человек не может одинаково глубоко знать их все… Так пусть перестанут требовать это от нас…

— А что же тогда говорить мне? — переспросил шестой киборг (Кламонтов понял: Флантарес!). — Нет, я не хочу сказать ничего плохого про человека, который был мне отцом, но всё-таки: почему — в капиталистической стране, почему — в 40 километрах от города, хотя люди села — совершенно чужие киборгам? Из года в год они там крутятся в одном и том же цикле природных явлений… и что им мои проекты орбитальных маяков для связи с другими цивилизациями?..

(«Вот как!»— удивился (здесь) Мерционов.)

— …А в школе — отношения между учениками просто зверские, — продолжал Флантарес. — Чуть ли не в каждом перерыве между занятиями — драка, по трое-четверо бьют одного и в лицо, и в живот — а учителя проходят мимо с поджатыми губами, будто это их не касается. Мне даже приходилось носить специальные утяжелители, чтобы не отлетать слишком далеко при толчке… А сама оторванность от вас? Вы помните, чего мне стоило связаться с вами оттуда?.. (Стык.) …И сам я сперва, когда узнал, как с ними обращаются в семьях — думал, что это очень несчастные люди, и даже имел глупость предложить одному побег из дома. А он ответил мне… В общем — что я всегда был дураком и слюнтяем, и останусь им навсегда. Оказывается, они согласны терпеть в своих семьях что угодно, если те же родители дают им вдоволь… (Стык, помехи.) …А злость от домашних скандалов всегда можно выместить на том, кто слабее. И назавтра этот же выродок с рабской моралью бросил в меня камень. А другой одноклассник успел подставить колено… (Стык, помехи.) …И как он теперь? Мы, киборги, хотя бы не знаем, что это значат — выбирать профессию не по призванию, а по здоровью… Вот я и стал задумываться: а всех ли людей можно считать равноценными?.. (Стык, помехи.) …И это «превышение обороны»… Ведь бросают нож или камень — с целью нанести повреждение тела! Так какое может быть «превышение»?.. (Стык.)…и эти, что терроризировали там всю железную дорогу, бросали камни в окна поездов. Многих людей ранили, нескольких — убили, а полиция ничего не предпринимала… И, что, не прав я был, когда выследил место, где это происходит — и бросил им самим в ответ не камень, а бомбу?.. (Стык, помехи.) …Да, и пришлось бежать из страны. И уже там, по ту сторону, после перехода границы — ограбление в поезде. А я сперва даже думал: имею ли я вообще право вмешиваться в дела людей? Может быть, у них так и принято: каждый — сам за себя? Но потом не выдержал, решил вступиться за них, и в результате — выстрел… (Стык, помехи.)…А полицейские сперва приняли мою руку за протез, стали искать, где он кончается — а потом один сказал: если он — то есть я — весь состоит из протезов, значит, это не человек, а робот, управляемый внешними сигналами. Представляете?.. (Стык, помехи.) …И стали обзванивать все эти центры и агентства западных стран — чтобы выяснить, откуда я мог там взяться. Но — нигде ничего. А я лежу и думаю: правильно ли я тогда сделал, что вмешался — или нет? Ведь чего я стоил бы — если бы, как те же люди, просто сидел и смотрел, как убивают одного из них? А, с другой стороны — чего я стою теперь, когда из-за меня по всей планете расходятся секретные данные? А я даже не могу пошевелиться или что-то сказать… (Стык.) …И только потом уже, ради шутки, решили связаться с Болгарией. Там им и объяснили всё как есть — так что у них глаза на лоб полезли. И про саму нашу шестёрку; и что Болгария на самом деле — высокоразвитая страна, так что куда им самим до неё; и что столица там — София, а они в Габрово звонили… (Стык.) …Так вот я и говорю — что нам эти их национальности? Что нам в этом плане наследовать от них?

— Вот и я говорю, — подтвердил Калью Ратс. — Космос открыт перед нами — зачем оставаться на планете людей?..

(«Так… до чего дошло бы! — понял Кламонтов (здесь). — И это — в мире, по-прежнему разделённом на две системы!»

«Но если они уже есть как личности! — ответил Мерционов. — Там, в той ветви…»

«Да… — подтвердил Вин Барг. — И у нас нет права менять что-то произвольно. Хотя и изменили — не мы…»)

…А там на экране — появился… Мерционов?

Или — не он? Кламонтов в очередной раз вздрогнул… Пожилой, с непропорционально короткими руками (признак генетического дефекта — ахондроплазии!), но лицом так похож…

(А Герм Ферх вспомнил: Валентин Иванович Мерционов — чью фамилию и унаследовал один из первой шестёрки!)

…— Мне с трудом удалось вас найти, — начал человек на экране (почти голосом Сергея Мерционова!). — Весь Институт обеспокоен вашим отсутствием… Что случилось?.. (Стык.) …Нет, мы, наверно, всё же согласились бы с вами — хотя и не сразу… Да, мы думали, что ваш темп развития сравняется с человеческим… И ещё нас подвели некоторые стереотипы…

— Но разве вы не знали — что это за страна, куда вы посылаете Хуана? — не выдержал Филарет Мерционов (на экране был вновь он, вместе со своими товарищами).

— И зачем вообще нужно было это наше «внедрение в среду людей»? — добавил Ингемар Кламонтов…

(«И вот какой я… там! — понял Мерционов (здесь). — Да, у меня был ещё самый старший брат, Иван. Задолго до моего рождения… А там я — его сын, Валентин Иванович! И… с таким дефектом!»)

…— Да, создать свой всемирный язык вам будет легче, чем нам, людям, — Мерционов (там) вновь появился на экране. — Но десятичное деление суток и градусной сетки планеты…

— И древнеегипетская эра летоисчисления, — добавил Калью Ратс. — Чтобы включала в себя всю сознательную земную историю. А вот чтобы числа месяцев приходились на одни и те же дни недели — этого не надо бы…

— И так получится, что, например, дата моего рождения — 18 октября… 6215 года? — не сразу подсчитал Мерционов (там). Но дата совпала! В тот же день — он родился и здесь! — Или даже не 18-го… Если вы предлагаете и начало года и сезонов передвинуть ближе к датам равноденствий и солнцестояний, чтобы по возможности не отстояли от них более чем на полсуток… И будет: январь всего в 29 дней, зато в июле целых 32… А потом, где-то через тысячу лет, с ходом прецессии — снова всё это менять? И 128-летний високосный цикл… Нет, это ещё надо подумать…

(«Но там потом было 30 января! — вспомнил Кламонтов. — Значит, на это не пошли!»)

…— Мы понимаем, это не так просто, — согласился Калью Ратс. — А как в остальном? Можно считать, что вопрос решён?

— Можно. Будем считать, что среднее образование вы уже фактически закончили…

(«И если они там уже есть? И у них сложилась такая реальность… Но там — «не те» мы! Как же с этим?..»)

…А Герм Ферх — вглядываясь в метельную тьму за окном, вспоминал уже иное…

Как трагически завершился первый опыт перевода сознания человека в тело киборга… (Но — по версии, где был разговор с Эн Лу на пути к Земле?..)

…И кадры: на голову человека, полупогружённого в так называемую «ванну нулевой плавучести», надевали глухой чёрный шлем с электродами — а рядом на операционном столе лежало тело киборга в таком же шлеме; затем — кто-то поворачивал рукоятки приборов; но увы — тут же на одних экранах гасли непонятные (Кламонтову здесь) изображения, а на других — электронные лучи чертили лишь прямые линии…

(«Значит, попробовали, и не вышло! — понял Мерционов (здесь). — Вот только… кто это из нас был бы?»

«Или… тот, кого мы здесь не знаем! — вдруг понял Тубанов. — Ян Ратс, отец Калью!»)

…И Герм Ферх своей мыслью подтвердил: Ян Ратс!

Он был болен — а ещё хотел лететь к звёздам… Хотя вообще претендентов было много — но большинство, узнав наконец надежду на полноценную жизнь взамен доживания в измученном болезнями теле, не решались тут же на риск просто умереть или сойти с ума, не решались быть именно первыми! А у него — была цель! И он успел сделать запись — как обращение к остающимся в живых, на случай неудачи (отдельные фразы Герм Ферх помнил):

— … Это стало возможным лишь сейчас по вине людей, для которых безразличен выбор профессии — и они, заняв высокие должности, тут же начинают что-то запрещать, требуя собирать всё новые и новые подписи, чтобы продемонстрировать обществу свою якобы нужность и значительность. И именно по этой причине некоторые разработки нашего Института годами не находили применения — хотя могли бы помочь больным людям. И в итоге их жизнь, единственная и неповторимая, которая могла быть наполнена созидательным трудом и высоким смыслом — вместо этого проходила в бессмысленных страданиях, пока мы собирали подписи тех, кто ничего не смыслил в наших проектах…

(«И всё-таки говорят: «единственная»!..», — подумал Кламонтов.

«Хотя «неповторимая» — верно, — откликнулся Тубанов. — Каждая жизнь ценна по-своему!»)

— …Эти люди эмоционально тупы и лишены способности к сочувствию. Им безразлично даже то, что кому-то недолго осталось жить, и он хотел бы, по крайней мере, умереть, видя, что принёс человечеству пользу. Для них важнее всего факт, что такая-то разработка сделана не в их ведомствах — так как это по сути своей примитивные подонки, одержимые лишь идеей накопительства, самоутверждения или личной обиды на кого-то. И мне остаётся только обратиться к вам с призывом: вымести их с нашей прекрасной голубой планеты, как мусор, не стоящий даже переработки во что-либо иное…

(«И какая накоплена боль! — понял Кламонтов. — Такие страшные слова…»

«А раньше так и говорили: «голубой планеты»! — добавил Мерционов. — Потом само слово изгадили, связали… знаете с чем…»)

— …И ещё раз хочу сказать вам всем: цените жизнь! Сейчас я вспоминаю человека, который лежал со мной в одной палате. С каким презрением он смотрел на меня, когда я днём и ночью записывал мысли, что приходили мне на ум, потому что время было очень дорого; как сам заявлял мне, что был дружинником, безоружным шёл «брать» вооружённых бандитов, видел смерть в глаза, и потому нисколько не уважает тех, кто хочет обеспечить себе «дешёвое бессмертие» — так он выражался… И вдруг медсестра проговорилась: у нас с ним — одинаковый диагноз. Что с ним сделалось!.. Оказывается, он и шёл-то безоружным на вооружённых лишь потому, что подлинной целью его существования было — красиво умереть. Нo нам на пути к коммунизму не нужны такие смертники…

(«Он что-то не успел доработать! — предположил Мерционов. — Вот и… случилось!»)

…Но тут сигнал терминала вновь отвлёк Герм Фeрxa. Начиналась запись выступления Кременецкого на 43-м съезде КПСС…

…— Странно, что против объединения земной цивилизаций выступают как раз идейные наследники тех, кто в прошлом веке так много рассуждали о свободе передвижения, свободе информации и прочих свободах, — заговорил Кременецкий на экране (с трибуны с советским гербом на ней! Как дрогнуло в душе… тут, у всех!) — И вот, казалось бы, то, что мы предлагаем: полное уничтожение вооружений, ликвидация армий, образование всепланетных органов управления, переустройство жизни всех землян на основе выводов физиологии, психологии, и других наук о разумном существе и разумном обществе, свободный доступ любому из нас в любую точку планеты, конечно, при условии безопасности нахождения его там — как раз этим свободам и соответствует. Но, видимо, идея объединения… (помехи) …чужда ещё многим государственным деятелям, которые привыкли безраздельно властвовать в своих странах, противопоставлять их население остальной части землян. И вот, исходя из своего национального эгоизма… (помехи)…они, если что-то и предлагают — то логика их предложений такова: пусть киборги будут не общеземными гражданами, а, как и люди — гражданами отдельных стран, мы подчиним их своей юрисдикции, втянем в движения и партии, представляющие собой боковые тупики от магистрального пути прогресса, распространим на них традиционные законы и запреты — а вот тогда и поговорим. Нo мы их спрашиваем: как быть тогда с совершеннолетием для людей только с 18 лет, избирательным правом только для мужчин, паранджой, рамаданом, и так далее? С ответом тянут. А тем временем киборги, взятые на воспитание людьми из таких стран, всеми возможными способами покинули их. Поймите: киборгам тяжело и неестественно быть оторванными от обмена новой информацией, от высокоинтеллектуальной среды! И не надо навязывать им сепаратистские игры в «самоопределение» островов с населением в немногие тысячи человек, не имеющих на своей территории даже ни одной полной средней школы. Да, и Федеральный Совет вынужден давать отрицательные рекомендации на проживание киборгов в таких государствах — утвердив даже целый список стран, в которых оно нецелесообразно… (Стык, помехи.)

…Однако вот что вызывает недоумение. Борьба с отжившими явлениями в обществе, на которые, возможно, без свежего взгляда киборгов люди долго не обращали бы внимания — и особенно ликвидация… (помехи будто сгустились) …породили не только новую волну расхождений о правах человека — но и целые движения протеста против киборгов. Люди, как видно, одуревшие от мнимой враждебности человеку неправильно используемой техники, выступили в защиту «старой земной культуры», которую киборги якобы неминуемо должны были разрушить. Женские организации на Западе ни с того ни с сего стали заявлять, что с появлением киборгов люди лишатся радости материнства. Католическая церковь даже… (помехи) …непонятно откуда взятые данные о насильственном введении людям противозачаточных сpедcтв… (Стык.) …лишь о тех, у кого были выявлены генетические дефекты — при полном нежелании осознавать последствия своей распущенности. А вспомните воззвание, так и озаглавленное: «в защиту прав родителей на детей»! Как будто дети — не люди… Или — кто и какой «радости» ещё боится лишиться в данном случае? И даже некая организация, чья компетенция ограничивается вопросом, в одежде или без неё должны выступать спортсмены на соревнованиях — да, есть на Западе и такая… (Стык, помехи)…отстав при этом в своём понимании слова «робот» лет на 80. Хотя и непонятно: в чём, собственно, вопрос — координация движений и сама форма тела у киборгов нисколько не менее совершенны, чем у людей; а что касается самих спортивных соревнований… (Стык, помехи.) …Но наибольшего размаха достигла кампания в защиту «традиционного образа жизни и традиционных ценностей людей — в которой сложилось многое: всевозможные мистические идеи, культы, обычаи, ставящие людей в неравноправное положение; предрассудки национальной исключительности; привычка к получению незаработанных благ; поклонение пустым личностям со стороны eщё более пустых; элементарный консерватизм; и наконец — просто умственная недостаточность людей, порой даже не представлявших себе, протест против чего конкретно их заставляют подписывать! Ведь где только не собирались подписи под этими воззваниями: и на стадионах — в толпах обезумевших болельщиков; и на концертах — среди впавших в исступление сторонников определённых музыкальных течений; и в питейных заведениях, притонах, церквях, монастырях, явных и тайных сектах; и в местах заключения; и даже в психбольницах… И вот уже после того, как вскрылись все эти неприглядные факты, определённые религиозно-моральные круги снова пытаются навязать человечеству надуманную дискуссию на тему: нравственно ли то, что все физические и психические качества киборга определены заранее? Ну, насчёт психических качеств — это давайте оставим на совести тех., кто не знает, что сам мозг киборга не монтируется, как радиосхема, а постепенно формируется из запрограммированных органически полупроводниковых материалов… (Стык, помехи.) …так что заранее планировать будущие задатки можно только в самой общей форме. И, во всяком случае, поперёк уже сформировавшегося призвания никто не пойдёт… А вот — морально ли то, что задатки человека заранее неизвестны; и то, что происходит немало личных трагедий — если родители и учителя не сумеют их вовремя распознать; или, уже распознанные, они не требуются обществу, поскольку безработных с такими качествами и без того хватает — насколько нравственно это? А сама врождённая инвалидность; а право женщин на прерывание беременности — из-за чего уникальная, неповторимая в истории Вселенной комбинация генов не реализуется, а соответствующая личность — просто не рождается?.. (Стык.) …Вот так вопрос о том, морален ли вообще киборг — подводит нас к вопросу о том, морален ли вообще человек…

(«И тут те же проблемы! — подумал Кламонтов. — Нo и не всё сходится!»

«Или мы сразу не поняли… насчёт мозга? — предположил Вин Барг. — Как он формируется…»)

…А Герм Ферх продолжал думать.

Он-то уже видел на практике — плоды этих потуг «сохранить общечеловеческие ценности»! Вернее — плоды того, как горький опыт неправильного использования достижений техники навёл некоторых людей на мысль: только «близость к природе» может быть критерием нравственности; и они, так и не поняв, что? есть на самом деле цивилизация, стали массово отрекаться от неё, уходя в труднодоступные районы неинтегрированных территорий, и создавая там свои поселения, лишённые всех её благ. Причём это были, как правило, недавние жителя, трущобных окраин — что, в значительной степени утратив свою традиционную культуру, не восприняли никакую новую. Вот их идеологией постепенно и стала некая смесь обрывков религиозных культов — при самом примитивном представлении о них! И вся Федерация содрогнулась, узнав, что творилось там…

(«Элбиния! — вздрогну Кламонтов. — Здесь, на Земле!»)

…И то лишь узнав, но не увидев: записи камер наблюдения (которые довелось увидеть ему, Герм Ферму, как историку) — никто и не решился бы пустить по общедоступной сети! Не игровые — документальные съёмки того, как жили поселенцы, отрёкшиеся от цивилизации: вспомнить хотя «испытание на мужчину», да и — что случилось при самой эвакуации!..

(«И тут так, — понял Мерционов. — Тоже подростков…»)

…А сами «неинтегрированные», допускавшие у себя подобное — чем обеспокоены они? Какую шумиху почти сразу подняли, что им неймётся? Что за дикие представления об истории Федерации, о коммунистической идее? Какой «психопат с гипнотизирующим взглядом»; какой террор, репрессии против «инакомыслящих»; какие стихийные бунтари, готовые крушить и резать кого попало?..

(«Как будто «наша» версия! — впрочем, без облегчения констатировал Мерционов. — Нo в остальном…»)

…Однако верно: много раз в истории случался этот переход! От идеи равенства всех разумных — к идее повального усреднения, нетерпимости «отклонений от стандарта»; и далее — к прямому уничтожению всех несогласных с чем-то, когда сама идея равенства уже забыта, заменена идеей тупого подчинения «вождям»… И пусть принято объяснять это влиянием мелкобуржуазной идеологии — вопрос шире и сложнее…

(«А до биологических корней психики… не добрались?»— понял Кламонтов.

Как? Было же!..)

…Да, построение справедливого общества было невозможно без борьбы, в доядерную эпоху — большей частью вооружённой. И борьба требовала строгой дисциплины — но в ходе её взгляды некоторых людей деформировались: они начинали видеть в суровой дисциплине борьбы самоцель, забывая, во имя чего она ведётся. Это уже потом концепция парламентской борьбы за мирный переход к социализму — заняла ведущее место… А тогда — переход в значительной мере отождествлялся с бунтом, насилием, и увы — презрением к жизни отдельной личности. И сами участники борьбы (нередко не получившие хоть какое-то образование) — во многом руководствовались примитивным, обывательским представлением даже o физиологии и психологии человека: чего от него можно требовать и ожидать, а чего — нельзя! И пусть не их в том вина — они же нередко и занимали высокие посты в новом государственном устройстве, выдвигаясь на заслугах в борьбе! А тогда почему-то и учитывались больше прошлые заслуги, чем cooтветствие новым задачам… И уже можно бы строить мирную жизнь, развивать демократию — а такой деятель на руководящем посту продолжал мыслить категориями классовой борьбы, и, фанатично преданный ей, с высоты новых полномочий брался искоренять «врагов народа»! Видя, например, в особенностях нервной системы, скрытых болезнях у внешне здоровых людей, просто образовании и материальной обеспеченности — нежелание без остатка отдаться общему делу… Да, об этом больно и страшно думать: сколько совершено трагических ошибок! Ответственность как «эксплуататор» — нёс тот, кто никого не эксплуатировал; а просто сомневающийся — как опасный болтун, что сбивает народные массы с «единственно верного» революционного пути… И это приводило к соответствующему пониманию социалистической идеи теми, кто не могли понять, за что страдают, к их осознанному противодействию — а руководители с деформированной психикой ещё больше укреплялись во взгляде на всех, кто хоть чем-то выделялся из общей массы, как на врагов; и сами создавали свою лжеидеологию («обострение классовой борьбы при переходе к социализму», и тому подобное) — которую подлинные враги и использовали для пропаганды против социализма вообще… Но — вопрос и начали поднимать более полутора веков назад, после массовых убийств в Камбодже! И кто мог думать, что станет актуален сейчас, для некоторых вновь интегрированных территорий: объявятся «освободительные» движения, чьих безграмотных лидеров (смутно представляющих, против чего протестуют, и как организовывать жизнь общества после захвата власти) буржуазная пропаганда станет выдавать за коммунистов, и даже приписывать им некую связь с Федерацией, где о них никто понятия не имел?.. И при чём сама идея — если пользуется ею в своих целях дурак и хам, для которого, кто «посмел» не пройти его путь, избежать его трудностей — уже враг? (Да вспомнить для сравнения: судьбы самих Кламонтова, Мерционова, Кременецкого — и тех, кто вредили им, ссылаясь на «правильную» идеологию, а потом, откровенно предав «надоевшую» идею, бежали на Запад!..)

…— Обрыв, — уже здесь, в вагоне, прозвучал голос Вин Барга на фоне скрывшей всё серой пелены. — И вот оно как там было бы…

— И с таким… разбираются до сих пор? — переспросил Мерционов. — То есть… в 2142 году?

— И в общем… мы такими и хотели видеть наших потомков, — добавил Кламонтов. — Но… что — с переводом личности? И — какие вопросы для себя решают!

— А вдруг всё же умеют? — неуверенно предположил Мерционов. — Он вспомнил лишь первый, неудачный опыт?

— А главное, всё — отдельные фрагменты, — добавил Вин Барг. — Рассыпается, не складывается в целое…

— И мы с вами… не те, что здесь! — напомнил Мерционов. — У всех — не то прошлое! А у меня — и гены!

— Но дело в том, что они все там уже есть, — напомнил и Вин Барг. — Как реальные личности…

И вновь — тяжёлое молчание…

Всё понятно — а какой предложить выход? Реальные судьбы тех, в будущем — замкнуты на их виртуальные… Но почему? Неужели… в 1873-м, когда впервые вышел в рейс вагон — менять что-то было поздно?

Хотя… а разве там, в грядущих веках — не сложилась реальность? И не для охраны этого будущего (а для тех, там, прошлого) — и создан вагон?

А здесь, при взгляде из 1983-го — всё будто клубилось обрывками! Хотя, по идее, меняться могло лишь в деталях, не затрагивающих главного…

…— Подождите, — вспомнил Мерционов. — А как с Кременецким… в той нашей, наружной реальности, с 1983 года по 1994-й? Где он там?

— Точно, не подумали! — спохватился Вин Барг. — Представляете, за всё время — не подумали! Сейчас попробую выяснить…

(И уже тут — «капли времени»…

Даже непонятно — стоял или двигался сам вагон…

…— Нет. Пока ничего, — наконец прошептал Вин Барг. — Почему-то совсем другое: не то… вездеход под названием «Карабиль», не то — плато Карабиль в Туркмении! А о нём — ничего…

— Для «пекулярных» спасательных работ? — вырвалось от напряжения у Кламонтова. — Хоть в горах, хоть в пустыне…

— Возможно… Но хоть бы что-то — о нём! А вот — будто пустота! Разрыв…

— И что это может значить? — не выдержал Тубанов.

— Должно быть хоть что-то! — встревоженно добавил Ареев. — Не может быть, чтобы совсем ничего…

— Но его… будто и нет здесь, — странно изменился голос Вин Барга. — То есть вообще на Земле… Вот этим делом о розыске, которое мы уже знаем — всё и кончается…

— Значит… вне Земли? В межпланетном полёте? На самом деле? — больше от страха перед возможными альтернативами вырвалось у Кламонтова.

— Подождите, — прошептал Вин Барг. — Вагон снова ищет… Среди всех уроженцев Донецкой области с потерей памяти, какие ему известны… Хотя… Нет, ничего! Ни один не подходит…

— Но… мы же не оставим всё так! — воскликнул Мерционов. — Не бросим его ночью на окраинной остановке!

— Нет, конечно. И… вот, кажется, ещё след, — отчаянно прошептал Вин Барг. (Все умолкли, прислушавшись). — В той самой клинике! 21 января 1984 года там очнулся больной, на вид 15–16 лет… Найден без сознания 5 января на железнодорожной станции Киев-пассажирский… Уверен, что побывал в межпланетном путешествии… Своего имени не помнит… Опознан матерью и бpaтом… как Захар Кременецкий, пропавший 9 июля 1983 года!.. Подлинное местопребывание в течение полугода установить не удалось… По излечении — практически здоров… А справка выдана — для поступления в вуз…

— Значит, есть надежда? — встрепенулся Мерционов.

— Но, если так… не на той ветви! — плохо слушающимися от волнения губами ответил Кламонтов. — Ну, где я приезжал к нему рано утром! Это же было 23 января! А за два дня его бы не успели опознать и выписать…

— Разве что 23 января 1985 года, — уточнил Вин Барг.

— По расположению планет не подходит, — сразу ответил Тубанов. — Нет, точно 84-й…

— Но след нечёткий, — продолжал Вин Барг. — Вот и не пойму, за какой год справка… И в любом случае — очень серьёзный узел! Опять — с ветвью где-то через иные миры! И сами понимаете, что будет, если он не успеет вернуться! Но эти полгода — его тут нигде не было…

— Даже боюсь подумать, что бы это могло значить, — признался Тубанов. — А тут ещё в его текстах — наши имена, фархелемские названия…

(«Капли времени». В такт стыкам дороги…)

— Неужели и о нас там речь… не зря? — наконец прошептал Ареев.

— Думаешь, придётся побывать где-то ещё? — переспросил Мерционов. — На самом деле?

— И… вагон уже готов сделать то, чего раньше не было! — вдруг сообщил Вин Барг. — Открыть какой-то «канал крайнего случая»! Чтобы после полуночи мы за ним успели! Хотя заберёт много энергии — но если без этого нельзя…

(И снова несколько мгновений — лихорадочно работала мысль…

Реальные судьбы — продолжение виртуального прошлого… И — какой выход? Принести в жертву… то, какими себя знали — чтобы сложилось будущее, непростое и неоднозначное? Или… своей волей сложить фрагменты по-иному — но что тогда… с теми, из будущего? Как изменит их жизнь? И тут, в «наружной» современности — Кременецкого так не оставишь…

И что остаётся? Быть в нужный момент на остановке, забрать его оттуда — а тогда думать, что дальше? Как — и сомкнуть ту ветвь, и самим стать теми, кем узнали себя со слов Герм Ферха и Чжоу Мина; но — с поправкой на новые знания? В чём, наверно, и есть суть операции!..)

…— Видимо, да, — наконец откликнулся Мерционов. — Там ещё не всё сложилось — и мы можем… привнести то, чего не хватает!

— И помочь Кременецкому и Хай Ри, — добавил Тубанов.

— Хотя в целом, в общих тенденциях — всё уже сложилось по 1994 год, — напомнил Ареев. — И с этим ничего не сделать…

— Итог всей цепи многих прежних выборов, — горестно откликнулся Кламонтов. — Мы даже не знаем, чьих и каких. И можно ещё изменить 1983 год лично для него — но не 1994-й для всех. И для него — будет ещё полгода неопределённости…

— Нет, а… расписание? — Вин Барг вскочил с полки в своём купе. — Тоже не подумали!.. Да, слушайте: поезд № 33 Москва — Трускавец! До Здолбунова, где будем в 7. 19… А оттуда уже, получается — едем в Ровно!

— Да! И встанем на Привокзальной площади в режиме невидимости до вечера! — понял Кламонтов. — Там есть такой подъездной путь, к хлебозаводу, что ли — прямо через площадь! Где нас не потревожат…

— А пока опять спать, — устало вырвалось у Вин Барга. — Действовать-то придётся ночью.

— Но и спать не хочется, — признался Тубанов. — А отдохнуть надо. Чтобы быть со свежими силами…

— Что ж, решение принято, — сказал Кламонтов. — И даже будет время просмотреть оставшиеся тексты, которые нам выдал вагон. Сейчас ещё утро…

— Ладно, ложимся, — с неохотой согласился Мерционов. — Потом встанем, и будем читать все вместе.

75. ОСТАВЛЕННОЕ НА ПАМЯТЬ

Серый пасмурный свет падал в незашторенное окно. На столике лежали наспех разложенные бумаги. Кламонтов тяжело (как раньше — уже почти забыв это ощущение за условные годы в вагоне) привстал и повернулся к столику.

Да… Самый поздний вариант — текста Кременецкого, потом — ранние, потом — Ивана…

Нет, а это? Почерк незнакомый!

«…Жертва будет оправдана… Суета мира отступает…»

(Ах, да — Якименко, Жильцова! И — круги, сектора, спирали, знаки бесконечности…

Надо же — не вспомнил сразу! Как вымотала — лишь подготовка к операции! А сама операция ещё впереди…

И мысли… точно как перед «экзаменом»! Будто… замыкался некий круг! Или… не замыкался?)

…Непросто всегда быть изящной и милой,

Как будто на свете нет твердой земли…

(Значит… За окном — уже (или ещё)… не совсем та реальность?)

…Я — столб сосновый, в землю я врыт,

Площадь — моя обитель…

…Весь покрытый плесенью,

Абсолютно весь…

(Обрыв, помехи… уже просто в мыслях!

Кламонтов встревожился — но взял ещё лист…)

…Одну простую сказку —

А может, и не сказку —

А может, не простую —

Хотим вам рассказать…

…Её мы все слыхали —

А после переврали —

И после позабыли —

Но будем вспоминать…

(Из «Пластилиновой вороны», что ли? Есть (или был?) в сложившейся реальности такой мультфильм!)

…Жалеть ли, что я так недолго стоял?

Что делать — такая работа.

А там на другого, что дальше встал —

Сажают ещё кого-то.

И людям здесь мира опять не видать —

Сомкнуло разлом к разлому…

(Нет, но… Или… Что вообще происходит?)

…И тут — будто серая мгла исчезла из сознания! И текст проступил яснее:

«…Был ясный звёздный вечер 5 декабря 1990 года. В глубоком чёрном небе над пока еще бесснежным городом…» (зачёркнуто) «…отчётливо выделялись очертания созвездий с золотой россыпью звёзд…»

(Начало первой, неоконченной, повести Кременецкого…)

А страницы — не подряд! Будто там, откуда взяты — сохранились не все!

«…Преступник… бросился бежать к гастроному…» — и сразу иной фрагмент:

«…Многие свидетели падения метеорита видели красное сияние, которое погасло не одновременно с основным жёлто-зелёным свечением, а через секунду после него. Несколько очевидцев упоминали также появившееся над метеоритом незадолго до его исчезновения тёмное полушарие, соединённое с ним едва видимыми тёмными линиями, причём число этих линий установить так и не удалось: были названы все цифры от трёх до девяти включительно, а в одном из описаний говорилось, что число этих линий менялось от трёх до шести по мере падения метеорита. Согласно некоторым описаниям, метеорит перед самым падением разделился на две части. Но при исследовании района, в котором предположительно произошло падение метеорита, не удалось найти ни сам метеорит, ни кратер, ни даже полосы поваленного леса. Получалось, что метеорит полностью разрушился в воздухе. Капли и шарики, составлявшие след болида, как выяснилось, состояли из… стали, марка которой была хорошо известна на Земле. Более того — из неё как раз изготовлялись корпуса космических ракет-носителей. Все эти странные обстоятельства падения Киевского метеорита, как он был условно назван до его обнаружения, поставили специалистов в тупик…»

(А то полушарие — парашют, что ли?)

— Похоже, — откликнулся Мерционов из своего купе. — Я слышу. Давай дальше…

— Нo тут не всё по порядку, — Кламонтов взял следующий лист. — И перегружаться лишней информацией сейчас нельзя. Хотя…

«…8 декабря 1990 года в народный комиссариат астрономии и космонавтики КПЗЛ было представлено несколько описаний происшествия, условно названного падением Ташаузского метеорита. Все они были составлены состоявшими в КПЗЛ жителями…» (зачёркнуто и не раз переправлено) «…области…» (Нет: Волынскую, Житомирскую, Брестскую, что помнил из этого текста Ромбов — тут никак не угадать!) «…так как далее до самого Ташауза наблюдалась лишь огненная полоса… Все описания сходились на том, что спустя 15 секунд после появления звезды радиоприёмники стали передавать оглушительный вой, а телевизоры — расходящиеся от центра экрана кольца коричневого цвета (фон экранов в это время был красным)… Примерно в то же время многие люди потеряли сознание. За две минуты в…» (зачёркнуто) «…области и на окраинах…» (зачёркнуто) «…произошло около 12 тысяч автомобильных катастроф и 8 железнодорожных. Те, кому удалось сохранить сознание, видели превращение «звезды» в «комету» и покраснение передней части её головы. Но видели это лишь немногие — тем более, что большинство из оставшихся в сознании были на две или три минуты парализованы. Примерно столько же времени по небу двигались круги. После исчезновения кругов люди стали приходить в сознание. Но не все пришли в сознание сразу. Только к 5 часам утра 6 декабря улицы…»

(И всё! Как бы край отрезанной страницы, и обрывки слов: «…гopoдa… стоял…» («или «стоянка»?) «…ничего…»

— А дальше? — спросил Мерционов (успев войти и сесть рядом). — Где остальное?

— Сам не понимаю! — Кламонтов растерянно перебирал листы. — Где это: что исчез какой-то министр, остановлено строительство телескопа? Всё как отрезано! И Ромбов же помнил: автомобили просто останавливались…

— Не «как», а точно отрезано! И дальше вот только остаток страницы: «…Тубанов отодвинул от себя незаконченный план межзвёздного космического корабля…»

— Hy, этот текст нам знаком, — Кламонтов пробежал взглядом эпизоды в «секретном помещении», где Тубанов с Ареевым рассматривали снимки, оставленные инопланетянином в вагоне метро. — А вот и это, зачёркнутое: «…В его летоисчислении в году по 10 месяцев, в месяце 53 дня, раз в 19 лет… високосные годы…» Глобус с континентом, похожим на Море Облаков… Засада в электромобиле, погоня, авария… Да, Ромбов всё запомнил почти точно…

— Нет, а вот это? — ответил Мерционов. — Смотри…

— «…Вы убедились, что наша цивилизация состоит из одних преступников… Почему же вы тогда не хотите найти честных людей на Земле и вступить с ними в контакт? — У вас нет честных людей. Вы все негодяи…», — удивлённо прочёл вслух Кламонтов.

— И это, — добавил Мерционов. — Зачёркнутое: «…По лицу инопланетянина стало видно, что беспокойство, охватившее его, уже прошло. Это показалось Тубанову подозрительным. Он встал со своего сиденья и наклонился к Арееву, чтобы высказать ему свои подозрения, но какое-то странное чувство заставило его резко обернуться. Инопланетянин, сидевший рядом с Тубановым, держал нож у самого его лица. Заметив это, Тубанов обернулся… и тот на доли секунды пришёл в замешательство. У Тубанова замешательство длилось на долго секунды меньше. Это и решило его судьбу. Тубанов мгновенным ударом выбил у негодяя нож… и искусно сделанная резиновая маска сползла с… — Это совсем не инопланетянин! Вот! — Тубанов бросил на сиденье рядом с Ареевым резиновую маску…»

— И вот эти «…два полушария чёрного цвета высотой по 20 метров…», — добавил Кламонтов, продолжая просматривать текст. — Тоже зачёркнуто. «…Сзади раздался гудок. Электромобиль пришельца должен был въехать в одно из полушарий… Но в какое?…»

— Бензоколонка у дороги… — продолжал Мерционов. — Перенос на борт корабля… Ну, это мы всё знаем. Отсек собраний… История Арула… Осмотр фитотрона… Злак, тундровая «подушка», какое-то водное растение, дерево с красными шипами, куст, похожий на астры… А это? «…В плотной каменистой почве росло растение, похожее на столб, как бы сложенный из нескольких шаровидных кактусов. Они были тёмно-зелёного цвета, лишь самый верхний сегмент был золотистым… — Это его бутон, — объяснил инопланетянин…» А вот и бактерии: «…На полу камеры, заполненной прозрачным густым раствором, лежали три змеевидных существа длиной в 20 сантиметров, окрашенных в голубой цвет… — Это гипертрофированная форма дифтерийной бактерии, — объяснил инопланетянин… В следующей кубической камере, также освещённой белым светильником, медленно плавала колония из шестнадцати шаровидных бактерий. — Этот организм известен на Земле под названием «Сарцина тетрагена»…» Вот и земное латинское название! И тут же — цветковое растение Арула: «…— Эту лампу можно включить только на две секунды… — сказал инопланетянин. Тубанов и Ареев успели заметить большой решётчатый пятиугольник и обвившее его вьющееся растение со щитовидными листьями и мелкими ярко-оранжевыми цветками…» А дальше — земные растения. И потом «зоотрон»: «…За высоким решётчатым ограждением находился заполненный водой бассейн. Никаких признаков, обитания живого существа здесь не наблюдалось. — Сейчас оно всплывёт. — Кто всплывёт? — спросил Ареев. Как будто в ответ на его вопрос, из воды на длинной шее поднялась голова какого-то животного. — Миниатюрный бронтозавр! — определил Ареев. Но тут животное выплыло из воды целиком… — Нет, это плезиозавр, — возразил Тубанов… Плезиозавр с удивлением смотрел на землян, похожих на инопланетян, но никогда не виденных им раньше. Это длилось несколько минут. Наконец плезиозавр, сделав стремительный и красивый вираж, скрылся под водой. — Обернитесь сюда… Тубанов и Ареев обернулись. По соседней камере под самой её крышкой стремительно описывало огромные круги странное существо, похожее на улитку белого цвета двухметровой длины…»

— Точно, — подтвердил Тубанов (здесь). — Всё оттуда! Те же плезиозавр, улитка с крыльями…

— И вот даже! — Кламонтов перешёл к новому фрагменту. — «…Следующая камера была пуста, только в самом её центре размещалось несколько выступов и углублений… — Это животное настолько привыкло к нам, что мы не боимся выпускать его из камеры…» Наверно, эвриптерида!

— Так: «…это была фауна Илакиры…», — продолжал Мерционов. — А вот — Фоларои: «…Из огромного прозрачного цилиндра смотрело трёхметровой длины чудовище, похожее на гибрид таракана и скорпиона… — Это гигантская форма существующего на Земле ложноскорпиона, — объяснил инопланетянин… — Как? — удивился Apeев. — Я и не знал, что это чудовище может иметь родственников на Земле. — Но между тем это так и есть…»

(«…По полу камеры напротив ползали длинные змеевидные существа коричнево-золотистого цвета, шевеля длинными членистыми усами…», — прочёл Кламонтов уже сам, молча. — «…Инопланетянин сказал, что это — многоножки планеты Фоларои. Вообще её фауна состояла в основном из беспозвоночных животных. Правда, там были и позвоночные… но инопланетяне не взяли их на звездолёт из-за их размеров и трудностей акклиматизации.

Фауна Аллоинаро была полной противоположностью фауне Фоларои. Её основу составляли не беспозвоночные, а рептилии и амфибии — притом не гигантские, а карликовые. В общем, фауна Аллоинаро более походила на земную, чем фауна Фоларои. Но больше всех были похожи на земную фауна Аорары и остатки фауны Арула. На этом осмотр зоотрона был закончен…»

Да, так «конспективно» он вдруг завершался в тексте…)

«…— Теперь мы пойдём туда? — спросил Ареев, указывая на широкую металлическую дверь в конце коридора, проходившего через зоотрон.

— Нет, — ответил инопланетянин. — Это стыковочный модуль звездолёта. Сейчас мы поднимемся на второй этаж, в обсерваторию… Сюда, — он указал на дверь слева от двери стыковочного модуля.

За дверью оказался идущий вдоль корпуса звездолёта тёмный туннель, по которому проходила лестница, ведущая на «второй этаж» звездолёта, как назвал его инопланетянин…

Лестница привела их к ещё одной металлической двери. Это и был вход в обсерваторию. Слева от двери находилась красная кнопка, под которой было маленькое окошечко, похожее на иллюминатор.

Подойдя к двери, инопланетянин заглянул в иллюминатор — и с сожалением сказал:

— Нет, мы сейчас не можем туда пройти. Там — Нтмиафи… А его сейчас лучше не беспокоить…»

— Так… Вот и Нтмиафи! — прошептал Мерционов. — Интересно, что тут о нём…

«…На Землю мы прилетели для того, чтобы изучать вашу планету и её жизнь… и притом мы должны были ничем не выдавать себя. Но для того, чтобы изучать жизнь планеты, нужно полностью войти в неё, в частности, регулярно знакомиться с земной прессой. Именно для этого бортинженер нашего звездолёта Нтмиафи устроился работать на Земле продавцом в газетном киоске.

— А где же он взял документы? — спросил Ареев.

— Документы ему подделали… как это у вас называется… за взятку. Устроившись на работу, он почему-то захотел также получить квартиру на Земле, и это была очень грубая его ошибка. Началось с того, что с помощью такой же взятки он получил ордер на квартиру в новом многоэтажном доме. Но, как выяснилось впоследствии, этот дом был сдан с такими большими недоделками, что обрушился в день его сдачи. Всё же Нтмиафи удалось обменяться квартирой с каким-то человеком. И тут начались дальнейшие неприятности…»

— Какой квартирой обменяться? — удивлённо прошептал Мерционов. — Если её не было…

«…Началось с того, что 3 марта, на следующий же день после въезда в новую квартиру, Нтмиафи обнаружил неестественное замедление работы электросчётчика, и тут же сообщил об этом в соответствующее учреждение — я забыл, как оно называется. После этого его вдруг обвинили в каком-то мошенничестве и потребовали заплатить штраф. Оказывается, в электросчётчике нашли лишнюю деталь — тормоз, о котором Нтмиафи и понятия не имел. А через полмесяца у Нтмиафи возникло желаннее познакомиться с земной бытовой техникой. Для этого он приобрёл…»

(Пропуск целой строки.)

«…— Это тот…» (пропуск ещё нескольких слов?) «…который не заправляют фреоном?

— Тот самый. Кстати…» (ещё пропуск) «…тоже невысокого качества. Следующим образцом земного брака оказалась стиральная машина по паспорту, бомба — по конструкции. Да-да, самая настоящая бомба. К счастью, взрыв был вовремя предотвращён. Знаете, там о предстоящем взрыве сигнализирует сильное жужжание. Хорошо, что Нтмиафи успел вовремя…»

— Точно, вот и фрагмент будто из «Крокодила»! Хотя… — Мерционов посмотрел в начало следующего листа. — А где же «радиоприёмник в разобранном виде»?..

— «…Нтмиафи взглянул на наручные часы…», — прочёл Кламонтов первую фразу там. — Да, сразу это! И никакого продолжения разговора на звездолёте!

— И потом должно быть что-то ещё o газете с заметкой «Необычный пациент», — добавил Ареев, растерянно перебирая листы. — И погром, — он запнулся, — в моей квартире. Из-за того, что я не пришёл на экзамен… Но тут дальше сразу эта авария…

«…и Нтмиафи, решив, что мгновения его жизни сочтены, провалился в открывшуюся перед ним тёмную бездну…

…Вдруг в глазах Нтмиафи появился тусклый белый свет, образовывавший нерезкое овальное пятно, перечёркнутое жирной серой полосой.

«Что это? Звезда? Да, наверное… Она могла уже взойти…»

Вдруг Нтмиафи почувствовал сильную боль в голове… Одновременно с этим раздались далёкие шаги. Звук от них, как ни странно, был таким, как будто Нтмиафи находился не на месте катастрофы, а в каком-то помещении. Шаги приближались.

Но вдруг шаги сменились скрипом, серая полоса сошла со светящегося эллипса, а рядом с эллипсом появилась еле заметная нерезкая тень, похожая по форме на человека.

— Десятые сутки лежит без сознания, — с сожалением сказала тень. Голос был незнаком Нтмиафи.

«Kaк? Где я? Неужели в больнице? — пронзила его мозг страшная мысль. — Тогда всё пропало! За 9 суток они не могли не сделать рентгеноснимок!»

— Ну, мне пора на операцию, — сказал кто-то невидимый. — Иду.

Какая-то тень на мгновение затмила световой эллипс.

— Когда же он очнётся? — спросил сам себя оставшийся с Нтмиафи человек.

«Рано или поздно он обнаружит, что я очнулся. Притворюсь ни в чём не повинным землянином, к тому же немного сумасшедшим после аварии.»

— Через час пойдут 11-е сутки, — продолжал неизвестный, — а он все ещё не пришёл в сознание.

Вдруг тень вздрогнула.

— Вы уже очнулись?

— Нет, — ответил Нтмиафи. — Я ещё пьян…»

(А дальше — лист оригинала был явно обрезан снизу! Oтчего и тут, на листе-копии — пустое поле! Но прежде, чем Кламонтов подумал об этом — успел перевернуть лист…)

«…— Мне с вами надо серьёзно поговорить. Заранее гарантирую, что содержание нашей с вами беседы останется в тайне. Я буду до конца откровенен с вами и ожидаю oт вас того же. И пожалуйста, не симулируйте сейчас расстройство сознания.

«Всё, — с ужасом понял Нтмиафи. — Я разоблачён. Этот землянин, наверно, психиатр. Надо изменить тактику.»

— 25 мая 1991 года в Советском Союзе… — начал Нтмиафи голосом испорченного робота, — произведён запуск очередного искусственного…»

(И вдруг опять — будто вырезанный откуда-то, чуть наискось вклеенный фрагмент!)

«…На Космодромовский район города Киева медленно опускалась ночь. Солнце уже зашло за горизонт, но небо ещё не приобрело ночную черноту, и звёзды были плохо видны. В западной части неба висел тоненький бледный лунный серпик. Небо было безоблачным. Чувствовалось, что ночь будет звёздной. Окна вcex зданий Космодромовского района ярко горели…»

— Начало самого первого варианта? — голос Мерционова дрогнул. — Но кто же так…

(И снова — вклейка!)

«…40 сутки 2699 года. Сегодня мы вышли из анабиоза. Экзобиолог Табенау сразу же занялся исследованиями атмосферы. Результаты привели нас в отчаяние. Ни на одной из пяти планет, которые мы уже посетили, мы не видели ничего подобного. Мы видели три азотных планеты, одну углекислотную и одну без атмосферы, а эта — азотно-кислородная с таким количеством примесей, что жизнь на ней…»

— Это уже из той, третьей повести? «Дневника…»? — понял Мерционов. — Но… почему так?..

«…— A я пока возьму Медицинскую Энциклопедию…» (Вдруг снова продолжился… прежний текст?) «…Найду подходящее расстройство психики.

— Зачем? Для следователя?

— Нет, для вас. А то вы так неумело симулируете их… У вас на планете, наверное, их уже нет.

— Я не марсианин.

Врач вышел, не закрыв за собой дверь палаты.

Через час он вернулся, неся в правой руке девятый том четвёртого издания БМЭ, заложенный этикеткой от пенициллина на пятисотой странице.

— Кажется, нашёл. В общем, так. Вы больны делириозным синдромом.

— Я болен красной горячкой.

— Нет, вы просто сделаете вид…

— А что это такое?

— Сейчас, — врач раскрыл книгу и стал читать вслух. — «Клиническое течение синдрома складывается из двух неразделимых проявлений: неглубокого расстройства сознания с потерей ориентировки в месте и времени, но с сохранением ориентировки в своей личности, и обильных зрительных и слуховых галлюцинаций.» Поняли?

— Кажется, да…

— Так. Теперь дальше. Вы читали «Звёздные дневники Ийона Тихого»?…»

— И опять отрезано, — констатировал Мерционов. — А… есть хоть оно реально, 4-е издание?

— Пока нет, — ответил Вин Барг. — А цитата явно из 2-го… Но… где же дальше?..

«…— Ну как, он ещё не очнулся? — спросила вошедшая медсестра.

— Вставай, — произнёс вместо ответа Нтмиафи. — Пойдём наружу, закрепим руль…»

«…Рубка управления оказалась небольшим помещением, одна из стен которого представляла собой сплошной пульт управления со множеством кнопок, клавиш, рычагов, рукояток, ламп и измерительных приборов, а также десятью экранами разных форм и размеров, на одном из которых было видно второе полушарие корабля…» (Начался уже третий подклеенный фрагмент.) «…Перед пультом располагалось широкое противоперегрузочное кресло, обитое фиолетовым пластиком.

На осмотр рубки управления пошёл почти час. Инопланетянин подробно объяснял устройство и назначение каждого прибора на пульте, но Тубанов и Аpeeв почти ничего не поняли из этого объяснения. Они поняли только то, что космический корабль движется мгновенными скачками через пространство путём перехода сквозь направленный…» (одно слово не разобрать) «…луч. Само по себе это было непонятно, но яснее объяснить инопланетянин не мог. Всё дело было в том, что у землян пока ещё не было соответствующих понятий. Инопланетянин пытался объяснить устройство рубки управления и занимавшего всё второе полушарие двигателя звездолёта, употребляя слова и понятия из своего языка, но и эта попытка не удалась…»

«…Первый открыл бутылку и достал два пластмассовых стакана из-за пазухи…» (Ещё фрагмент — этого склеенного из обрезков листа.) «…В один из них он незаметно для второго капнул из спрятанной в рукаве пипетки каплю бесцветной жидкости. Второй, не замечая этого, налил в тот же стакан вино и залпом выпил. Первый выпил из другого стакана.

— Слушай, — попросил он, когда второй пил уже третий стакан, — покажи свою пушку.

Тот, взглянув мутно-подозрительным взглядом на его форму, снял с плеча автомат и протянул первому. Первый тоже снял автомат и положил оба автомата на колени, делая вид, что сравнивает их, а сам незаметно снял со своего автомата газовую трубку и поменял её на газовую трубку автомата собутыльника. Тот пил уже четвёртый стакан и ничего не видел. Тем временем первый снял со своего автомата магазин и снова произвёл замену.

— Ну, как? — спросил второй пропойным голосом, допивая остатки содержимого бутылки.

— Ничего, всё хорошо, — и первый, как ни в чём не бывало, вернул автомат второму. Тот, ничего не заметив, повесил автомат обратно к себе на плечо. Первый тем временем встал и направился к туалету. Там его встретили ещё двое, тоже в форме дружинников…»

«…— Неужели все города у вас такие? — спросил Ареев…» (Пятый фрагмент!)

«…— Да. Все города у нас имеют границу в форме ломаной линии, две или три крупнейших улицы, самая длинная из которых считается главной, а по каждому шоссе обязательно идёт только одна улица…» (Это Кламонтов не понял.) «…А в больших городах бывают транспортные развязки в двух уровнях и что очень редко — в трёх. Кстати, и посёлки имеют свои особенности. В каждом из них есть центральный перекрёсток и восемь радиальных направлений, по которым проходят четыре улицы. Но вот этот посёлок представляет собой исключение. Видите, тут не четыре, а пять улиц…» (Две строки были явно вырезаны.) «…А это приставка для превращения видимых лучей в субполе.

Навинтив приставку, он повесил на стену чистую зелёную пластину, нажал кнопку — и на пластине мгновенно появилось изображение города.

— Это Алаофа, столица Аорары. Вы видите, что там строят города не так, как у нас. Основные принципы таковы: во-первых, гранича населённого пункта — всегда прямоугольной формы, во-вторых, есть только одна улица, проходящая через весь город или посёлок — она и считается главной…»

«…Вспомнив, что инопланетяне находятся в 18 ряду (но он не знал, в какой части этого ряда), он схватил автомат и уже собирался расстреливать всex сидящих в этом ряду, как вдруг заметил, что автомат поставлен на предохранитель…» (Последний, совсем короткий, фрагмент «сборного» листа.) «…С садистским выражением на морде он схватился за…» (что-то неразборчиво) «…но при этом газовая трубка соскочила со своего места, и…»

— А тут что? — спросил Мерционов, переворачивая лист. — И главное: кто это так склеил? И зачем?

«…Зайдя в квартиру, он закрыл за собой дверь…» (Тут что-то расплылось от клея и было неразборчиво.) «…Когда Высожарский перевернул последнюю страницу, его взгляд упал на небольшую заметку, озаглавленную «Необычный пациент». Интригующее название заставило его заинтересоваться. В заметке говорилось:

«28 мая 1993 года в 3 часа 10 минут ночи на улице Крещатик произошла автомобильная катастрофа. Столкнулись два легковых автомобиля…» (Что-то — должно быть, их марки — вновь неразборчиво из-за клея.) «…Водитель одного из них (виновный в происшедшем) был найден на месте происшествия уже умершим, водитель второго из столкнувшихся электромобилей был в тяжёлом состоянии доставлен в киевскую городскую травматологическую клинику.

При осмотре пострадавшего выяснились некоторые любопытные особенности строения его организма. Во-первых, оказалось, что у него совершенно отсутствуют некоторые органы — миндалины, аппендикс, копчиковые позвонки…» (Едва разобрать из-за клея. Итак, вот и оборотная сторона страницы — вернее, её остатка — с описанием «рубки управления»!)

«…были видны крошечные крыльчатые семена, похожие на семена клёна, постепенно поднимавшиеся вверх под действием воздушного потока. Вскоре они исчезли из поля зрения, и воздушный поток…» (Конец фразы смазал клей.)

«…Вдруг капсула круто развернулась и полетела в обратном направлении. Затем картина резко изменилась. Нижнюю часть кадра занимала вершина небольшой горы, а верхнюю — блестящее в лучах звезды озеро. Сбавляя скорость, капсула приближалась к вершине. Изображение на экране качнулось — капсула села на вершину горы.

Следующий кадр показал поверхность воды, по которой двигался тёмно-серый предмет, напоминавший голову животного. Вдруг масштаб увеличился так резко, что некоторые в зале даже вздрогнули. Стал виден раскрытый рот животного с острыми белыми зубами…»

— Ну, точно, — понял Мерционов. — Всё тот же плезиозавр — в инопланетной кинохронике! И это — на обороте эпизода с подменой частей автомата…

— И в общем… он переработал тот прежний сюжет, — тихо добавил Тубанов. — Чтобы получился этот…

«…В июле 1993 года…» (шло далее на обороте фрагмента о планировке городов) «…произошло событие, имевшее очень большое значение в истории Земли. Открылся III съезд КПЗЛ.

Съезд начал свою работу 14 июля. В тот же день с отчётным докладом на его первом заседании выступил…» (Зачёркнуто.) «…В отчётный доклад было включено сообщение об операции 11 июля.

Во второй части доклада, озаглавленной «Основные задачи коммунистической политики», было упомянуто о военном конфликте 21 сентября 1992 года, и о секретном приказе…» (Пропуск в две строки. Кламонтов вспомнил: в оригинале — некий конфликт «развязала не польская, а советская сторона»!) «…Всё это ещё более поколебало доверие к правительству.

Начиная с 18 июля на съезде выступали в основном инопланетяне. Они рассказывали историю своих планет, своего полёта, рассказывали о науке, технике и хозяйственном устройстве своих планет. Печатные органы ЦК КПЗЛ этого периода выпускались более широким тиражом, чем обычно. В некоторых кинотеатрах шли репортажи со съезда. Земляне имели возможность сравнивать…»

«…принципами работы субпространственных аппаратов…» (Уже оборотная сторона последнего фрагмента.) «…Но особенно интересовала инопланетян политическая ситуация на Земле. Им было трудно понять её, и потому земная жизнь казалась им просто страшной…»

— Но… кто так порезал всё это? — Мерционов поднял со столика ещё лист (кажется, последний в этой серии), где лишь на одной стороне были наклеены поверх чего-то отрывки:

«…Вскоре увидели и людей. Из их разговора выяснилось, что все они занимались в прошлом…

…42 сутки 2699 года. Сегодня утром я встретил в тайге двух человек с оружием. Естественно, я спросил, кто на них нападает (я имел с собой автомат-переводчик). Оказалось — никто. Один вышел «просто пострелять» в беззащитных животных, что доставляет ему какое-то непонятное удовольствие…

…отдать кому-то мех убитых животных с выгодой для себя. Ещё они сказали мне, что считают себя не ворами и убийцами, а строителями «ударного объекта». То есть, по их мнению, их дело, наносящее природе непоправимый ущерб — «трудовой подвиг»…

…Самые худшие наши опасения оправдались — это цивилизация, взбесившаяся с жиру и желающая захватить в свои жадные руки энергетические ресурсы всей планеты, предварительно сметя с её поверхности природу. Затем они хотят заселить и океаны. После того, как все резервы планеты будут исчерпаны, они предательски бросят её на произвол судьбы и полезут в космос, чтобы занять другую планету, и, уничтожив там жизнь и не дав возможности развиться собственному разуму, заселить её. Боюсь, что придётся прибегнуть к крайним мерам…»

(И это… о Земле? Хотя не подумаешь — не зная, откуда взято!)

«…Теперь нам ясно, почему здесь вся атмосфера отравлена отходами. У этих людей производство основано на плановом хозяйстве, и за перевыполнение плана полагается материальное поощрение (?!)…

…Нам стало известно, что у них есть что-то похожее на валюту. Значит, у них существует взяточничество, воровство, ограбления…

…дверь машины раскрылась, и меня втолкнули в какое-то помещение, где таких же отравленных — вернее, самоубийц-добровольцев — поливали холодной водой и били толстыми дубинками…

…Нам становится ясно, что представляет из себя их общественный строй. Это застойный и теперь начинающий перерастать в преступное сообщество, переразвитый со…

…Теперь мы можем считать доказанным, что у них есть атеизм. Мировой Разум посещал их планету по крайней мере дважды. Мы знаем, что в первый раз представитель Мирового Разума, назывался Кет…» (Пропуск.) «…Но эта цивилизация после первого посещения Мирового Разума погубила свою высокую культуру, существовавшую на…

…Пока я говорил про экономические трудности, всё было хорошо. Но, как только я перешёл к конкретным предложениям, один из сотрудников радиостанции начал делать мне знаки, что я говорю не то. Я не понял, что я сказал не так, и продолжая в том же духе. Всё равно первой частью моего выступления он остался недоволен.

То же самое вышло и со второй частью. Замеченные недостатки он встретил с одобрением, а конкретные предложения просто вывели его из себя.

Потом я стал говорить про эксплуатацию природы. Тут он вообще повёл себя странно: вышел в соседнюю…»

— Это когда его вывезли на Запад, — вспомнил Мерционов. — Организовав побег из Сибири…

«…что это агенты 0271 и 0134, палач подошёл и открыл дверь, и…», — вдруг обрывалось всё последними строками неоконченного первоначального текста.

— А… остальное? — растерянно переспросил Мерционов. — История планет, покушение в больнице, драка министров — где это? Нет же нечего! Всё утрачено, что ли? И кто это… так? Его брат?

— Нет. Это… он сам, — вдруг понял Тубанов.

Мёртвая тишина на мгновения повисла в вагоне.

— Но… почему? — спросил Мерционов. — Зачем?

— Так видите же: нелепость на нелепости! — как-то приглушённо объяснил Тубанов. — Он будто хочет написать об одном — а его толкает к другому! А в той реальности оно… тем более: производит странное впечатление, ни с чем не сходится! И получается — как бы клевета, злопыхательство! Вот и оставил себе на память — только отдельные фрагменты! От остального… избавился!

— Да, как порой соотносится правда с ложью, — так же тихо ответил Ареев. — А он явно что-то чувствовал!

— Но и его вело не туда, — возразил Тубанов. — Инопланетянин-киоскер, все эти покушения… А само участие инопланетян в земном подполье? И тут же — Атлантида, Кецалькоатль? И чувствовал: получается — не то! Хотел же — как раз о первом полёте землян к звёздам!

— Точно, — согласился Мерционов. — И не сумел…

— А потом… Он бы учился, работал, занимал всё более высокие должности! И при этом — хранить такое? А жаль… Ладно, смотрим, что там ещё, — он взял верхний лист из другой стопки.

— Фрагменты ещё чьих-то текстов… Но тут — и не то, чтобы сохранилось не полностью, а… чтобы мы не отвлекались на лишнее перед решающей oпepацией! — сразу уточнил Вин Барг. — Или у кого-то и было: фрагментами в отдельных тетрадях?..

«…В руках у него откуда-то появилась коробка с диапозитивами. Так как размеры центрального зала не позволяли сделать подковообразный стол слишком большим, ему было нетрудно передать коробку Тэйн Хао. От него она пошла по цепочке, и, наконец, оказалась у Цун Суна, который открыл её и вложил в проектор.

Как я и предполагал, это были снимки, изображающие важнейшие события из истории цивилизации киборгов… Первый из них был сделан в 2011 году, на той самой пресс-конференции троих из наших создателей, избранных делегатами XXXII съезда КПСС, которая положила конец необоснованным опасениям.

Второй снимок. 21 января 2013 года. Самая первая установка для включения киборгов, в кресле которой, ещё не подключённое к шлему, сидит тело первого в мире киборга. В ночь на 22 января он станет Вин Баргом…»

— Ну, знаете! — Кламонтов переглянулся с Вин Баргом (здесь). — И это… уже не они! Не Лесных, не Кременецкий! Чьё это?

— Пока читай дальше, — взволнованно ответил Вин Барг. — Не зря вагон выдал это нам…

«…Сзади люди в белых халатах подвозят другое тело. Этот киборг в будущем останется на Земле.

Третий снимок. Он сделан с телеэкрана через несколько дней после того, как к гигантской комете подсоединили парус, чтобы отвести её от Земли. Первый пилот Ын Ен Хван поздравляет телезрителей с новым, 2016 годом. Сзади чем-то заняты Вин Барг и Дуг Юмджа — которым тогда соответственно не было ещё трёх и полутора лет. Тогда Ын ещё не знал, что в новом году ему отпущено всего четыре дня. 3 января при переходе на орбитальную станцию, чтобы затем в другом корабле вернуться на Землю, из-за перепада давления при аварии шлюзокамеры он получит баротравму. Сперва это не будет принято в расчёт — возвращаться-то всё равно надо было — но при спуске он почувствует себя плохо, корабль сядет в нерасчётном месте — и в той стране, где он сядет, пытаться спасти его жизнь будут неопытные в таких делах киборги, а люди из местной администрации лишь станут связываться с Пхеньяном, чтобы выяснить, кто оплатит лечение — и в конце концов, когда об этом договорятся, выяснится, что уже поздно. Но, если с обыкновенными пациентами такое им сходило с рук — то тут уже будет возмущено всё человечество, от которого Ын Ен Хван отвёл опасность нарушения биоритмов из-за гигантской кометы — и это положит конец платной медицине в капиталистических странах.

Четвёртый снимок. Начало массового производства киборгов, вызванного появлением кометы. Оно начало готовиться ещё в мае 2015 года, когда столкновение с астероидом изменило её орбиту, и стало ясно, что она идёт к Земле, постепенно выходя на околоземную орбиту. А на снимке — январь 2016 года. Длинный, уходящий вдаль ряд машин для включения киборгов, видимый через ситалловую стену зала, где в пластиковых креслах сидят двадцать из них, включенных ещё в последний день 2015 года. За ними — люди в чёрных костюмах, только что вернувшиеся с похорон Ын Ен Хвана…

Пятый снимок. Колонна киборгов на Красной площади 7 ноября 2017 года. Над ней в воздухе — голографические изображения герба СССР и объёмных, как будто вырезанных из дерева, цифр 100.

Шестой снимок. Осень 2019 года. Только что сданная в эксплуатацию «коробка» (ещё без трибун) для игры в футбол с шайбой. Фотокорреспондент зафиксировал довольно интересный момент тренировок, когда нападающий оказался на воротах сверху, а шайба — у вратаря… А ведь до того считалось, что киборги ввиду практической идентичности их физических качеств не будут проявлять интереса к спорту — что оказалось верным лишь отчасти. К «элементарным» видам спорта — то есть тем, где результат определяется только силой или только скоростью и выражается в сантиметрах, килограммах, секундах — киборги действительно интереса не проявили, так же, как и к «художественным» — демонстрация физических возможностей не имела для киборгов смысла. Зато они проявили интерес к игровым, и начали это с изобретения особого вида спорта, для которого людям просто не хватило бы запаса прочности самих их тел — футбола с шайбой.

И вообще — как долго ещё люди присматривались к нам и сомневались в нас. Самое главное сомнение — не откажутся ли киборги сотрудничать с людьми, не сочтут ли физически менее совершенными людей…» (что-то зачёркнуто) «…начало опровергаться ещё самим реальным появлением киборгов в 2013 году и окончательно отпало, когда киборги вызвались убрать подальше от Земли гигантскую комету, которая им ничем не угрожала, но угрожала естественном ритмам биосферы Земли. Однако ещё долго земляне-люди пытались мерить своими человеческими мерками и сообщество землян-киборгов, принимая их как бы за отдельную нацию. В общем-то это было правильно — между собой киборги были гораздо ближе, чем к населению тех стран, граждане которых, признанны для этого морально пригодными, брали их на воспитание. Нo и к этой нации киборгов иногда выдвигались довольно нелепые требования. Нет, тому, что они не образуют собственное государство, никто не удивлялся — киборги всегда стояли на позиции объединения всех землян на взаимоприемлемой основе. Но свой Выборный Совет они всё-таки образовали — и после этого некоторые далёкие от науки предсказатели пытались поднять такие вопросы: парламент у киборгов уже есть, но что за парламент без государства? Когда появятся партии и начнётся политическая борьба? Когда будут национальные театр, опера, балет, когда появится спорт? Предсказывая сроки, они даже пытались определять полноценность сообщества киборгов по сравнению с людьми, не понимая, что киборги — это всё-таки иные разумные существа. Хотя и земляне — но земляне нового типа… И перенимать стандартные образцы организации жизни людей им ни к чему. И из спорта, и из искусства киборги взяли далеко не весь диапазон…» (Явно оставлен пропуск, впоследствии не заполненный.)

— А почерк кажется знакомым, — прошептал Вин Бapг (здесь). — Но кто бы это…

— И тоже как бы фантастика, — сказал Мерционов.

— Во всяком случае, так начиналось, — уточнил Тубанов. — Так было задумано. Но похоже… Столько общего…

«…И вот — седьмой снимок. 2025 год, знаменитая дискуссия на очередном Всесоюзном кинофестивале о первом в истории фильме кинорежиссёра-киборга.

Что ж, выявилось и тут некоторое расхождение во взглядах между киборгами и людьми — причём в таких вопросах, в каких его ранее никто не предполагал. И всё-таки возмущение людей было слишком странным и надуманным. Ведь фильм повествовал о событиях в вымышленной развивающейся стране, где расследовалось убийство президента и некоторых его родственников, совершённое крайне жестоким способом, похожим на жертвоприношение. И в ходе расследования оказывалось, что он происходил из дальнего района страны, где жил в отсталом племени, не признающем научно-техническую цивилизацию вообще, без разделения её на буржуазную и социалистическую — и где по достижении 16 лет все подростки должны были пройти целую цепь варварских испытаний на право считаться взрослым: укусов ядовитых насекомых, вскрытия вен, проглатывания кусков мыла, и чего-то ещё в том же духе — причём начиналось всё это вдруг, совершенно неожиданно, в самой безобидной ситуации. А у будущего президента в детстве была слабая нервная система — и то ли сработал защитный рефлекс, то ли просто его лицо выдало страх, но только с тех пор он должен был на всю жизнь остаться в положении деревенского дурака, хотя по умственным способностям превосходил многих своих соплеменников…»

(Кламонтов в который раз вздрогнул: снова совпадение — и какое!)

«…Это было замечено психологами из развитой социалистической страны, которые за неимением иного выхода организовали его бегство из племени и предложили политическое убежище. Затем где-то за границей он получил образование и вернулся на родину уже сформировавшимся политическим деятелем. Враги же не могли простить ему непройденных испытаний при том, что он занял такую высокую должность. Таким образом, и убийство явилось актом мести. Но это дало возможность какой-то агрессивной державе заявить о политичеcкoй нестабильности в стране — и в результате большая часть как раз этого племени была уничтожена бандами наёмников… И вот этот фильм сразу вызвал большие споры. Конечно, жестокости в нём хватало — но ведь режиссёр и хотел заявить протест против устаревших обычаев и насилия, в защиту достоинства разумного существа — а в ответ звучали обвинения чуть ли не в…» (Зачёркнуто.) «…И разве не правильно сказал он тогда: а почему фильмы людей нередко просто кишат драками? Почему так часто предметом осмеяния становятся физическая слабость и жизненные неудачи одного героя, который постоянно попадает в дурацкие ситуации — и даже при попытках вступиться за справедливость получает удары, непременно рассчитанные так, чтобы, падая, он ещё и сломал что-то своей головой? «Почему вы следуете за отсталыми взглядами вместо того, чтобы прокладывать дорогу передовым идеям? — так прямо и сказал он тогда. — Да, мы показываем зло как есть, во всей его мерзости. А вашими, мордобоями, эффектными, как…» (пропуск) «…вы только вредите делу коммунистического воспитания. И в дальнейшем мы намерены…» (Пропуск — или что-то вырезано?)

«…Не помню, что он…

…Больше в нашей стране (да, мы всегда будем считать её нашей — даже здесь, у другой звезды)…

…Восьмой снимок. Снова 2020 год. Первый случай серьёзной травмы среди киборгов. На переднем плане — повреждённый ударом о землю самолёт, на заднем — железная дорога. А возле самолёта стоит, автомобиль специальной ремонтной службы, к которому люди в белых халатах несут заметно деформированное тело киборга. Он был лётчиком-испытателем — и, когда его самолёт вдруг стал терять высоту, да к тому же и не выпускалось шасси, рискнул произвести посадку «на корпус» и направил самолёт просто носом в грунт, чтобы избежать столкновения с поездом. Конечно, если бы взрывом повредило череп — этого не случилось чудом — его жизнь спасти вряд ли удалось бы, но ведь в поезде были люди…

Девятый снимок. Тот же 2020 год. На рассмотрение Генеральной Ассамблеи ООН вносится предложение киборгами проект о всемирной реформе счёта времени. Над центром зала — голографическое изображение глобуса планеты с новыми часовыми-поясами.

До того все такие проекты отличались половинчатостью, главнее неудобства оставались. Но на них никто не обращал внимания — людей в быту удовлетворяло время, исчисляемое не по десятичной системе, и к тому же — переводимое то на час вперёд, то на час назад. Никому вроде бы не мешало и то, что високосный день вклинивался посреди года — и, например, День Космонавтики бывал то сто вторым, то сто третьим днём в году, хотя и приходился на одну и ту же дату. Но киборги сразу стали проявлять большой интерес к астрономии. Для них астрономические расчёты стали повседневностью, как бытовые нужды людей. Конечно, им было неудобно всё время переводить часы и минуты в доли суток, путаться со смещением дат, учитывать поясное, декретное, летнее, зимнее и даже межпоясное время — в странах, отстающих от поясного на половину или греть часа. Да и людям ввиду всё возрастающих международных связей всё чаще требовалась синхронизация моментов тех или иных событий. Вот киборги и предложили такую схему: в сутках — по 10 часов, в часе — 100 минут по 100 секунд каждая. Расчёты по переводу времени в десятичную систему сразу становились недужными — например, 0,23547 суток так и означало 2 часа 35 минут 47 секунд, а не 5. 39. 46, как раньше. Другой смысл получали и часовые пояса. Полночь по всей планете становилась одна — гринвичская, а по часовым поясам (их теперь стало двадцать) с разницей в половину нового часа начиналось и заканчивалось рабочее время. Также на полчаса, близкие по времени к прежнему часу, летнее рабочее время отличалось от зимнего. Улучшалось и соответствие физиологическим ритмам людей — теперь можно было вводить летнее и зимнее время в разные сроки по широтным поясам, что раньше создало бы огромную путаницу, особенно в крупных странах. Ради этого можно было смириться с тем, что где-то придётся идти на работу в полдень, а где-то — в полночь по всемирному времени. И это было ещё не всё. Счёт дней в году тоже не во всём удовлетворял и людей, и киборгов. За основу был взят старый проект, по которому…»

(Впрочем, дальше многое исправлено — но Кламонтов понял: январь, апрель, июль, октябрь и декабрь — по 31 дню, остальные месяцы — по 30, а високосный день, 32 декабря — исключён из счёта недель, чтобы дата первого воскресенья года — получалась вычитанием из 8 остатка от деления на 7. Чем разрывалась вековая непрерывность недель — да и в остальном проект был спорным.)

«…Десятый снимок. Подъёмный кран, установленный на Красной площади, поднимает на Спасскую башню новые куранты, предназначенные для нового счёта времени. Внизу, под отверстием для циферблата — временное табло (впоследствии оно стало показывать температуру воздуха.) Но тут, на снимке, на нём — всё еще 16 часов 11 минут 28 декабря 2023 года — и в таком режиме оно будет работать ещё до 3 часов ночи 1 января по старому счёту времени — вернее, до 27 часов 31 декабря. Да, наверно, это тоже было странно — после полуночи Новый год сразу не наступал. Во всех по очереди старых поясах, опережающих гринвичский, дикторы объявляли 0 часов, но эти 0 часов по-прежнему относились к 31 декабря. Больше всего таких лишних часов скопилось на Чукотке — там последний день года содержал 37 старых часов. А вот по другую сторону бывшей линии перемены дат, на Аляске, после 12. 59 сразу наступил Новый год. А специальный международный вычислительный центр всё ещё продолжал пересчитывать моменты разных исторических и астрономических событий на новый счёт времени — ведь все старые системы его счёта одновременно выводились из употребления отовсюду, кроме сферы религии…» (И снова — пропуск.)

— Нет, спорно всё это, — прошептал Вин Барг. — И так, конечно, не будет. Нужно и поясное время…

«…Одиннадцатый снимок. Декабрь 2027 года. Снова Генеральная Ассамблея ООН, но обсуждается уже другой проект киборгов — Декларация прав разумного существа…»

(И тут — особенно много исправлений! Осталось лишь читать получившийся в итоге текст.)

«…И тоже всё было непросто… Много слов было сказано о необходимости гуманного отношения к преступным элементам. Наверно, это потому, что у людей с возрастом притупляется чувство справедливости. Вместо того, чтобы объединиться, они дрожали поодиночке — а преступники захватывали ключевые посты в государстве. Вот киборги и подумали, что люди в капстранах не могут защитить себя сами — да и в соцстранах с этим было ещё не всё в порядке… Да, если преступник искренне хочет стать честным человеком, он заслуживает гуманного отношения. А если он уже дважды или трижды судим, разложился от пьянства, не признаёт ничьих прав и никаких моральных норм? Положенный срок он отсидел, держать его дальше в тюрьме нельзя, а выпустить — значит подвергнуть опасности жизнь честных людей… Действительно, может ли быть какая-то польза от антисоциального элемента? В какой отрасли современного производства можно его использовать без риска серьёзной аварии? Ни в какой. Дать простую работу? Это не выход. Не все же десять часов в сутки он будет находиться там. А в свободное время? Человек с пустой душой, как правило, стремится к самым диким развлечениям… А что может сделать против человека, который преследует конкретно… домогается… потом начинает угрожать? А как быть с тем, кто способен нанести удар, когда ему просто кажется, что его оскорбили? А пьяница, который не соображает, что делает?.. Но киборги не предлагали… «Любая мера наказания должна предусматривать возможность исправления ошибки», — таков был основной принцип… Киборги предложили вместо смертной казни вообще ввести бессрочное содержание в психиатрическом учреждении… А наибольшее сопротивление вызвало предложение киборгов не проводить международных мероприятий и не размещать штаб-квартиры международных организаций в тех странах, где не соблюдаются права разумного cyщeствa. Нo разве люди не понимали, что киборги в первую очередь думают об их безопасности?…»

— Но это же… «Акки-Манайк»! — прошептал Вин Барг. — Тот самый его текст! Который я видел урывками в памяти вагона!..

«…Двенадцатый снимок. 2032 год. Решающий момент монтажа гигантского телескопа на окололунной орбите. Огромное зеркало в сопровождении космических монтажников движется от временного кристаллизационного модуля к трубе телескопа. Внизу видна поверхность Луны. Кажется, это кратер Коперник. На заднем плане видна Земля в фазе первой четверти…»

— Как? — лишь тут понял Кламонтов, успев пробежать взглядом этот абзац.

— Точно! — подтвердил Вин Барг. — Это… его!

«…Тринадцатый снимок. Он был получен на этом же телескопе в 2037 году — и имел решающее значение для нашей экспедиции. Ведь на нём — та самая планетная система, куда мы и летим. Правда, рядом со звездой видны лишь планеты-гиганты — и потому всё же оставался определённый риск. Но ведь не могли же там быть иными законы природы — по которым из тех же химических элементов в тех же пропорциях сформировалась и Солнечная система… И решение было принято. В том же году был утверждён проект звездолёта на ядерном топливе, рассчитанного на экипаж из 21 киборга и предельно облегчённого. Была заранее подсчитана и вся масса того, что было необходимо для основания новой цивилизации. Правда, тут камнем преткновения одно время было химическое производство — но после долгого обсуждения было решено предусмотреть возможность переработки самого материала звездолёта…» (Пропуск.) «…Мало что для звездолёта производилось на Земле, большая часть — на орбитальных заводах, в частности, металлургических, которое появились позже других отраслей космической промышленности. Впервые а качестве сырья стали использоваться мелкие астероиды, для доставки которых пришлось снаряжать отдельную экспедицию…»

— Так вот о чём речь, — прошептал Вин Барг.

«…Четырнадцатый снимок. Монтаж звездолёта на орбите. Двигатель уже готов. Монтажники укрепляют очередную переборку второго этажа жилой части. Весь первый этаж хорошо виден — как на чертеже. Правда, сам центральный зал, где мы сейчас сидим, закрыт переборкой.

Пятнадцатый снимок. Контейнеры с ядерным горючим везут на стартовую позицию. Да, это — уже после того, как строительство звездолёта резко продвинуло вперёд переговоры о разоружении, и ставшие ненужными ядерные заряды стали топливом для звездолёта. А ведь много десятков лет земная цивилизация ждала, пока им найдут мирное применение. И тогда оно прокляло в первую очередь… и тех, кто выбирали их…» (пропуски) «…а потом перед телекамерами изображали святую невинность: они, видите ли, думали, что новый президент обеспечит их работой. Но ведь не полные же идиоты это были! Неужели они не понимали, что их страна существуем в основном за счёт грабежа развивающихся стран? И где они надеялись получить работу? В зоне ядерного поражения? Но гонка вооружений развивалась во многом, за счёт их молчаливого согласия — а за разоружение они не боролись потому, что боялись, как бы за ним не последовало общественное равенство. В своём «свободном мире» они привыкли подниматься социальной лестницей по чужим головам. Но в 2029 году они наконец добились того, что готовили другим… очередной сбой в системе оповещения, принявший форму ложной тревоги…» (Пропуск в несколько строк.) «…Впрочем, и одного заряда хватило…» (ещё пропуск) «…висела на волоске…»

— Да, тут замазано или заклеено, — понял Мерционов. — Но мы с вами уже знаем правду и о лидерах «развивающихся стран»!..

«…Шестнадцатый снимок. На нём — все мы, весь экипаж звездолёта, перед Центром Управления Полётом. Я хорошо помню тот день, когда был отобран экипаж — и ожидание результатов, и чувства тех, кому предстояло основать в системе другой звезды новую цивилизацию. Ведь большинство киборгов всё-таки чувствовали себя землянами, и не хотели навсегда покидать Землю. A тут — нужна была жажда действия, куда более сильная, чем, например, у строителей Байкало-Амурской магистрали. Они-то знали, что едут в другой район той же планеты, и могут в любой момент вернуться домой…» (Пропуск многих строк.) «…Потом оказалось: до оглашения результатов, проверки никто из нас не верил, что попадёт в основной экипаж.

Семнадцатый снимок. Он сделан с борта транспортного корабля. Первые трое из нашего экипажа — со спины не видно, кто именно — переходят из транспортного корабля через прозрачную ситалловую галерею на борт звездолёта, в его левый кормовой люк. Этот кадр мы потом пересняли с телеэкрана, из репортажа о нашем старте…» (И вновь — будто пропуск чего-то.)

«…Восемнадцатый снимок. Он сделан таким же способом. Это — третий, основной наш старт. Первый был, когда мы стартовали в транспортном корабле на околоземную орбиту. Второй — когда мы включили термохимические двигатели, чтобы выйти на траекторию основного старта. И то, и другое было уже привычными для земной цивилизации событиями. А третий старт — включение ядерных двигателей для перехода на траекторию межзвёздного полёта — это было впервые. Этого ещё никто никогда не видел. И нам самим, конечно, тоже хотелось увидеть свой старт. Поэтому мы заранее выпустили специальный зонд с телекамерой, которая и передала нам изображение звездолёта на фоне диска Земли и длинный светящийся шлейф за ним, уже в черноте космического пространства — так что кажется, будто стартует вся Земля. К сожалению, звёзды на этом снимке видны лишь самые яркие. И мы не знаем, удалось ли потом землянам установить контакт с зондом и принять его на борт орбитальной станции — связи с Землёй у нас тогда уже не было. Но мне хочется верить, что такой же снимок хранится и на Земле.

Да, с момента третьего старта связь с Землёй была утеряна. И только тогда мы со всей отчётливостью поняли, что мы — уже не земляне, а иная, новая цивилизация. Было тревожно от так внезапно свалившейся на нас самостоятельности, сознания того, что Земля уже не сможет прийти нам на помощь. Не так-то просто после того, как был одним из членов восьми миллиардной цивилизации землян, свыкнуться с тем, что теперь ты — часть совсем другой цивилизации, состоящей пока лишь из двадцати одного киборга, а бывшие соотечественники теперь — инопланетяне, связи с которыми не будет в течение ближайшего столетия. Но зато — окрепла и наша солидарность, сознание ответственности каждого за судьбы остальных — и всей нашей новой цивилизации, для которой любая серьёзная авария звездолёта, не устранимая собственными силами, уже означала гибель.

Девятнадцатый снимок. Он сделан уже с другого экрана — в главном посту управления — здесь, в этой новой для нас планетной системе. Диск звезды закрыт чёрным светонепроницаемым кружком. Хорошо видна корона звезды, бывшей тогда в самом пике максимума своей активности. В нижней части экрана — выхлоп нашего тормозного двигателя — мы как раз начали торможение. Это было около земного года назад…

И наконец — последний, двадцатый снимок. Сделанный вот только что, на этом самом собрании экипажа — где можно узнать всех нас…

Вот и всё. Закончились кадры прошлого, мгновения истории — истории создателей киборгов и самих киборгов, истории, ведущей к основанию здесь, в системе этой звезды, новой цивилизации. От сомнений в целесообразности самого нашего…» (неразборчиво) «…— к нашему прибытию сюда. Прошлое как бы завершилось для нас три с половиной земных дня назад. Теперь у нас — только будущее. Мы встретили не только последний Новый год по земному календарю — а и своё будущее, о котором мы пока ещё ничего не знали…»

На этом текст обрывался. Кламонтов почувствовал, что не в силах произнести ни слова…

— Так вот что он хотел, — начал Вин Барг. — Целая хроника истории киборгов на Земле, и их переселения в другую планетную систему! Основание новой цивилизации!

— А потом были телесеансы, — тихо, но гневно добавил Мерционов. — И он «раскаялся»…

— Показалось, что во всём неправ! — согласился Тубанов. — Как же: «высшие силы» и без того милостивы к человеку Земли, а он посмел ещё строить такие планы!..

— И всюду эти «высшие силы», «высшие миры», — уточнил Ареев. — То есть: уже «всё схвачено», всё поделено, земному человеку уже нет места! И киборгу тоже! Вообще — кому-то новому…

Все лишь переглянулись. Да, мысль казалась неожиданной! Не высказанной за три условных года…

— Однако… — начал Вин Барг. — Есть такой аспект! Хотя по-настоящему высшие силы, миры, цивилизации — разве поставят вопрос так? Но как мнение о них кого-то «пониже»…

— А пока смотрите сюда, — Мерционов протянул ему один из немногих (что вдруг встревожило Кламонтова) оставшихся листов. — Тут тоже: встреча Нового года где-то на звездолёте, что ли…

«…Центральный зал был уже близко. Нам пришлось спуститься, чтобы не задеть гирлянды, крест-накрест протянутые через зал и укреплённые пневматическими присосками. Вин Бapг и…» (неразборчивое имя) «…привинчивали к столу небольшую синтетическую ёлку, украшенную люминесцентными пяти- и семиконечными звёздами всех цветов спектра и некоторыми оставшимися после ремонта деталями, которые блестели и переливались не хуже привычных на Земле ёлочных игрушек. Пока я рассматривал её, все заняли места по внешнюю сторону стола. Я сел на последнее оставшееся место…»

— И тут! — Мерционов переглянулся с Вин Баргом. — Так… сколько же человек на Земле… использовали ваши имена?

— Да, что-то не так просто, — согласился Вин Барг. — Но читай дальше…

«…Интересно, a как встречают новый век на Земле? Наверно…» (И целый абзац — перекрыт чернилами или тушью! Кламонтову даже сперва показалось: на листе лежало что-то чёрное, вроде пакета от фотобумаги — и он попытался убрать «пакет», но тщетно! А текст продолжался лишь в конце страницы…)

«…Погас свет. Ярко заблестели гирлянды на ёлке. Следом включился, цветомузыкальный экран. Никогда ещё я не видел звездолёт таким. Праздники…» (замазанная строка) «…мы встречали и раньше, но тогда включали только гирлянды, а экран смонтировали впервые лишь сегодня…»

— Тоже «раскаяние» в чём-то, — понял Мерционов. — Ведь какие праздники перечислялись? Наши, советские!

«…Кто-то один сел в центре перед экраном, озарённым красными и синими сполохами. По тени я узнал Рон Лима…» (Так — уже этим, не очень разборчивым почерком!) «…Он и во время всех предыдущих праздников выполнял эту же миссию. Вид чёрной тени киборга на фоне экрана, где вспыхивали разноцветнее фейерверки, похожие на следы заряженных частиц, был настолько неожидан, что я наконец-то ощутил, сколь важное событие приближается к нам. Раньше осознание этого было как-то приглушено путаницей во времени — засыпая в июле, мы просыпались в мае, делали профилактический осмотр звездолёта — и снова засыпали, чтобы проснуться в марте…»

— И… те профилактические осмотры! — прошептал Мерционов.

«…Я опять посмотрел на часы. 9. 93. Пока 31 декабря. Пока 2100 года. Пока двадцать первого века.

— Девять часов девяносто три минуты, — посмотрел на свои часы и Рон Лим. — Истекают последние минуты двадцать первого столетия земной эры. А ведь это было великое столетие в истории Земли. Столетие, породившее нас, киборгов.

На экране заструились как бы светящиеся столбы синего и красного цвета…»

(И десятичный счёт времени! И та расцветка стены, что в зале лунного космодрома! Всё… тут!)

«…Земляне создали нас такими, какими хотели видеть разумное существо. Они освободили нас от всего отрицательного, что было в них самих. Нас не поражают инфекционные болезни, нам не причиняет жестоких моральных страданий ни любовь, ни старение. В атмосферу любой планеты мы можем выходить свободно, и не зависим ни от какой биосферы. Нас создали такими, чтобы мы могли поселиться всюду, на любой планете любой звезды. Ведь мы хотим — да и земляне хотели бы — чтобы созданная нами цивилизация существовала неограниченно долго. А существовать для разумных означает — развиваться, двигаться вперёд по пути познания. Но для этого нужны материальные ресурсы и энергия. Вспомните «железное правило» развития разумных: нельзя вырабатывать на своей планете больше тысячной доли той энергии, которую планета получает от звезды за ту же единицу времени, иначе возникнет опасный разогрев окружающей среды…»

— Есть такое правило, — подтвердил Вин Барг (здесь).

«…И таким образом — нельзя замыкаться в рамках своей планеты. Надо быть приспособленным к условиям космоса. Таким должно быть разумное существо, если оно не хочет остановиться в развитии — и землянам это удалось. Они создали нас. И теперь часть киборгов осталась на Земле, чтобы в случае какой-нибудь космической катастрофы, ведущей к коренному изменению условий жизни, продолжить существование земной цивилизации — а мы отправились сюда, чтобы основать новую, которая по мере своего развития будет обмениваться информацией с Землёй. Это приведёт к взаимному обогащению знаниями в таких масштабах, которые немыслимы при ведении натурального хозяйства, ограниченного пределами своей планеты. А в перспективе, возможно, будет открыт способ мгновенной связи, а то и мгновенного переноса материи — и тогда…

Рон Лим на мгновение остановился, как бы не зная, что сказать дальше. Столбы света на экране померкли, на их фоне снова засверкали треки частиц.

— Но это — пока в необозримом будущем. А сейчас — вспомним о прошлом. Ведь мы провожаем в историю уходящее столетие. Вспомним людей, которые создали нас. Людей, которым мы всегда будем обязаны возникновением новой цивилизации — и которых будут помнить всё новые и новые поколения киборгов, что продолжат её. Вспомним, как трудно им было именно потому, что они — люди. Они были зависимы от пищи, воды, тёплой одежды, чистого белья и всего прочего, что нужно для нормальной жизнедеятельности человека. А на это человек мог рассчитывать далеко не в каждой стране. Более того — не во всех странах им было гарантировано право на жизнь и безопасность — реально было предоставлено лишь право выходить из любых положений своими силами и средствами, наличие которых не всегда зависело от личных заслуг и моральных качеств, а во многом — от случайности рождения. И именно потому двое из них…» (чёрный пропуск вместо имён) «…вынуждены были покинуть свои страны, где их преследовали…» (Пропуск.) «…И именно это прежде всего навело их на мысль, что в разумном обществе немыслима раздача благ по воле случая. Что в применении к генетическому коду означало — физическое совершенство и равенство всех разумных. А ведь этого равенства не было и у других наших создателей. Вспомните: у людей все как бы поделено надвое — и быт, и работа, и мораль…» (Пропуск нескольких строк.) «…был здоров физически — но он погиб от перепада давления в разгерметизированной орбитальной станции. Да, сама природа Земли создала не человека, а лишь усовершенствованную обезьяну…» (Пропуск.) «…А человек сделал больше — он усовершенствовал себя сам…» (Пропуск.) «…Так пусть же в памяти новой цивилизации, которую предстоит основать нам, сохранится…» (зачёркнут повтор: «в памяти») «…они преодолели то, что тысячелетиями давило на разум человека, то, на что веками тратили тонны чернил тысячи посредственных поэтов! Раньше никто не осмеливался выступать против «любви». Считалось, что она нравственно облагораживает человека — а на самом доле она вступала в противоречие с разумом, заставляла круто менять жизнь, приступать к продолжению рода не тогда, когда он к этому гостов — а когда начинают трезвонить, заглушая разум, биологические часы. Любовь считалась вечным и непреходящим свойством человека, хотя было известно, что она берёт начало в примитивных животных инстинктах…» (Пропуск). «…Нам трудно представить себе, что значит для человека преодолеть всё это. А ведь одно время существовало даже целое движение протеста против киборгов. Люди, одуревшие от вражды техники и человека на Западе, ставили подписи под воззванием в защиту старой земной культуры, которую киборги якобы должны были уничтожить. Было и воззвание в защиту права женщин иметь детей, так как католическая церковь объявила, что киборги станут насильно вводить женщинам противозачаточные средства…» (Пропуск.) «…Что ж, они оказались правы: киборг гораздо быстрее достигает интеллектуального уровня, необходимого для совершеннолетия — и он всегда осознаёт последствия своих действий. Играть со спичками и участвовать в драке за лидерство в дворовой компании он не станет…» (Пропуск.) «…Киборги выступили против такой морали…» (Пропуск.) «…Это воззвание подписывали всевозможные террористы, гангстеры, посредники при продаже детей…» (Пропуск.)

— Что же получается? — понял Кламонтов. — И тут — переселение к другой звезде, обзор истории киборгов! И всё… в похожих словах!

— Похожих уже и на те, с 43-го съезда КПСС, — уточнил Мерционов. — В виртуальном будущем…

«…Сочетание красных и синих полос с плавными переходами между ними стало раскручиваться в спираль, напоминающую галактику.

— Да, сотрудничество киборгов с людьми не всегда шло гладко. Да, иногда киборги даже официально вносили предложения, шокировавшие людей. Но ведь и это — оттого, что киборги хотели людям добра, хотели оградить человека с мышлением человека и тем более человека с мышлением киборга — от человека с мышлением зверя. Да, киборги заставили людей пересмотреть всё их законодательство, перенести или отменить многие возрастные ограничения, учесть в них фактор сознательности самой личности. Да, кое-кто остался недоволен тем, что одинокие люди с достаточным для этого уровнем интеллекта берут к себе на воспитание киборгов и этим сокращают количество людей — но стало меньше семейных трагедий и травмированных разводами детских душ, ведь здорового киборга воспитывает человек, который мог бы родить лишь больного ребёнка. Да, недовольны киборгами остались и те…» (пропуск) «…смотрели на подчинённых по службе как на затычку любой хозяйственной дыры. И за водкой для начальника цеха киборг бежать не станет — кстати, и водка стараниями киборгов стала 25 градусов крепости — и использовать на неквалифицированной работе его нельзя, но зато как шагнули вперёд космическая технология, морское производство пищевых продуктов для людей и…» (Пропуск.) «…Киборги выдержали испытание временем. Выдержали, несмотря на все усилия скептиков, запуганных предсказаниями о власти киборгов над людьми, и явных идеологических диверсантов, так и не сумевших пробудить в киборгах инстинкт разрушителя… Но мы не знaeм пока, захочет ли земная цивилизация полностью отказаться от биологической основы разума…» (Пропуск.) «…Возможно, правы те, кто утверждали, что у человека есть своё преимущество — он ближе к органическому миру, к природе, у него есть какое-то особое чувство органической материи, сравнимое с нашим чувством техники…» (В тексте почему-то подчёркнуто.) «…И, вероятнее всего, будущее — за равноправным сотрудничеством людей и киборгов. Но в более отдалённом будущем — никто не захочет, чтобы его потомки страдали всю жизнь из-за того, что родились людьми, и тогда земляне-киборги окончательно примут эстафету от землян-людей. И земляне гораздо меньше, чем даже сейчас — я имею в виду, ко времени нашего старта — будут зависеть от природы, и меньше брать от неё. Не нужна будет вода для сельского хозяйства. Перестанет висеть угроза обмеления и исчезновения над многими водоёмами, достигнет своих первоначальных границ Арал, бывший ранее одним из крупнейших озёр планеты. Пройдёт необходимость в энергозатратах на отопление, в системах канализации и многом другом. Тогда намного легче станет и природе, и разуму на Земле. Это — естественный и необратимый ход развития цивилизации, и я уверен, что земляне рано или поздно…» (Пропуск.) «…А пока наша задача — довести корабль до цели…»

— А дальше… будто не хватает страниц, — понял Вин Барг, успев взять ещё лист. — И сразу, смотрите: опять пресс-конференция!

«…— Вопрос корреспондента газеты «Вашингтон пост». Насколько я вас понял, киборги будут во многом совершеннее человека. Не боитесь ли вы диктатуры киборгов над людьми?

— Нет, не боимся, — ответил…» (фамилия неразборчива). «…— Разве не имеем мы и в настоящее время среди людей такой же разницы в совершенстве. На одном полюсе — рекордсмены в спорте, на другом — инвалиды, больные, которым не в силах помочь даже современная медицина. Однако никакой диктатуры ни над кем тут не наблюдается. Можете не бояться и того, что киборги выведут технику из-под контроля человека, и сочтут его недостойным жизни…»

— И правда: что получается? — воскликнул Мерционов. — Вот эти тексты… и воплотились потом в виртуальном будущем?

— Образ события, — прошептал Кламонтов. — Как знать, где и как скажется…

«…При правильном воспитании, основанном на современных демократических принципах и данник науки, должны уважаться все права и достоинство разумного, из каких бы материалов он ни состоял. Но там, где в ранг закона возведена грубая сила, шантаж, давление на психику, неуважение прав разумного на почве незначительных различий — таких, например, как цвет кожи…» (Пропуск.) «…Подобная ситуация — правда, в масштабе одного космического корабля — уже рассматривалась в фильме…» (Пропуск.)

«…— Вопрос обозревателя итальянского телевидения. Не исключено, что люди будут завидовать киборгам. Как вы считаете: возможны ли на этой почве социальные конфликты?

— Они уже есть, — стала отвечать…» (разборчивы лишь первые буквы: М… К…) «…Разве люди, получившие от своих родителей дефектные гены, не ощущают себя в конфликтной ситуации? Просто до сих пор на это никто не обротал внимания, так как принято было считать нормой, что есть люди здоровые и больные. Но мы совсем не хотим того, чтобы всё человечество ощутило себя инвалидами. Напротив, наша цель — полное физическое и нравственное совершенство разумных, и бóльшая их приспособленность к современной жизни. Человек как биологическое существо всё меньше и меньше соответствует той среде обитания, которую сам себе создал. Более того — он с лёгкостью уничтожается творениями своего же разума даже при незначительных авариях…» (пропуск) «…— а ремонт затруднён чрезвычайной сложностью и несовершенством конструкции, к тому же довольно болезнен. А ведь мы стремимся дальше, к другим планетам и звёздам! И потому — более не можем оставаться существами, узко приспособленными к условиям Земли…» (Пропуск.) «…Но трудностей переходного периода мы не отрицаем. Тот, кто родился человеком…» (Пропуск.) «…должно решить всё мировое сообщество в целом. Конечно, дико и нелепо выгладит способность разумного существа чувствовать боль, на чём и процветают до сих пор жестокость и насилие. Но я уверена, что при настоящей демократии никакие изъяны конструкции не будут использованы в подобных целях. Весь 93-летний опыт Советской власти подтверждает это…» (Пропуск.)

«…— Вопрос представителей телевидения ФРГ, — прочёл затем…» (наконец разборчивая фамилия — похоже, грузинская!) «…Кварцхава очередную записку из зала. — «Насколько мы вас поняли, заранее спроектированная структура мозга открывает путь к полному и эффективному контролю над психикой. Не означает ли это, что киборги превратятся в оружие повышенной опасности?» Непонятно. Мы не говорили ничего подобного. Наоборот, мы только и пытаемся вам объяснить, что киборги будут полноправными живыми существами. В конце концов, контроль над психикой людей тоже возможен — для современной науки это вполне разрешимая задача — но есть же ещё и моральные нормы, и совесть! А даже если вы и посмотрите не с моральной, а с экономической точки зрения — целесообразно ли посылать на уничтожение…» (Пропуск.)

«…— Вопрос газеты «Трибуна люду», — прочёл Амантаев…» (Кламонтова — поразило созвучие с его фамилией! Случайное ли?) «…Цивилизация киборгов мыслится как однородная. Значит, у киборгов не будет ни любви, ни семьи. Не обеднит ли это их духовно?» Вы знаете, товарищи — мне тут трудно говорить сразу. Этот вопрос задет меня за живое. Ведь и у меня тоже — «ни любви, ни семьи» — но я не считаю себя обеднённым духовно. Вот подумайте сами. Это вы сейчас с умилением вспоминаете то, как вы…» (пропуск) «…решали все свои вопросы в «благородных» драках, и не сушили себе головы над мировыми проблемами. А в мои руки научно-популярная литература попала сразу, как только я научился читать — и я задумался: разве мало в мире реальных ужасов? Так зачем создавать детям какое-то иллюзорное мировосприятие, в котором драки, подлость, грубость взрослых — норма жизни, а серьёзная угроза — не ядерные ракеты и эпидемии, а лешие, кикиморы и…» (Пропуск.) «…И если они видят, что кто-то не в состоянии принимать участие в их диких развлечениях — почему хотя бы не оставит такого человека в покое? Вот вам — эти «биологические» люди… Которые потом в ночных супружеских спорах обмениваются обвинениями в загубленных годах жизни, вымещают злость опять же на своих детях, а те — на других, кто послабее, и ещё курят в школьном туалете, демонстрируя таким образом мнимую независимость характера. Так нужно ли всё это? В том ли духовное богатство?…» (Пропуск.) «…Да, пусть мозг киборга не развивается постепенно — а сразу будет готов включиться в познание реального мира всеми своими связями и системами. И не будет ни…» (пропуск) «…ни семейных трагедий. А сама семья будет. Когда киборг почувствует готовность взять на воспитание другого, вновь включенного киборга — он сделает это. И взаимоотношения их будут строиться на равноправной основе. А поскольку не будет этого долгого, мучительно медленного периода развития самого мозга — то и будет подлинная радость детства, вхождения в мир, познания его — вместо долгой, неуверенности и зависимости от старших. И это сделает их духовно богаче — а не беднее…» (Пропуск.

«Спорное всё же, — подумал Кламонтов. — Но чувствую: как бы я! Узнаю свои сомнения! Хотя наоборот, взрослые закрыты от астрального мира…»)

«…— Вопрос корреспондента газеты «Пэтриот», Индия, — прочёл Кварцхава. — Кажется, это тебе, Мирдза Яновна…» (Полностью — то, второе имя?) «… «Неужели вы как женщина и мать, можете смириться с такой перспективой? Считаете ли вы, что в будущем люди откажутся от радости материнства?»

— А в чём она — радость материнства? — стала отвечать Мирдза Кулберг. — В том, чтобы передать потомству дефектные гены и видеть, как оно страдает? А ведь каждый ребёнок — это личность. И если кто-то, сознавая, что по данным генетической экспертизы ему противопоказано вступать в брак, тем не менее рвётся к минутному удовлетворению своих инстинктов — сознавая и то, что потомство будет расплачиваться всю жизнь…» (Пропуск.) «…И разве само материнство — в том, чтобы непременно в муках исторгнуть кого-то из себя? А не — в том, чтобы ввести его в жизнь уже самостоятельным, способным делать добро и избегать зла? И это — не удовлетворение инстинктов, это — великая ответственность. Киборг по проекту должен достигать нашего уровня совершеннолетия почти за год — но весь этот год придётся максимально удовлетворять его потребности в притоке новых знаний…» (Пропуск.) «…Причём и «обычное» материнство требует от человека специальной подготовки — вот только не все и не во всех странах хотят это понимать…» (Пропуск.)

— Жаль, много пропущено, — прошептал Вин Барг. — Хотя наверно, и было излишне резкое: против «суеверий», против «империализма», как и у него…

— Так это… её? — понял Мерционов. — Жильцовой? Но как же так? Почерк!..

— Тут он скоростной, — объяснил Вин Барг. — Быстро пришедшие на ум, и быстро записанные мысли. Не так, как… где эти круги, спирали, стрелки…

— И от чего их заставило отказаться, отречься? — прошептал Мерционов. — Что тут не так?..

«…— Вопросы обозревателя агентства Киодо Цусин, — прочёл Амантаев. — «Насколько обоснованны слухи о том, что киборги вытеснят человека из всех сфер его деятельности»? Такой реальной угрозы нет. Мы предполагаем, что между людьми и киборгами произойдёт разделение труда. Профессии, порождённые научно-технической революцией, достанутся в основном киборгам, а древние, с многовековой историей — людям. Нет, разумеется, каких-то жёстких ограничений поставлено не будет — но уже ясно, что киборги не смогут и не станут браться за тяжёлую и малоквалифицированную физическую работу, особенно — в сельской местности. Преимущество человека — в том, что он лучше чувствует и понимает мир органики, а киборга — в его близости к миру техники…» (Пропуск.) «…Второй вопрос: «Не будет ли со стороны киборгов угрозы культурным ценностям человечества?» Понятие «культурные ценности» слишком широко. Люди разных взглядов вкладывают в него разное содержание. Да и с течением времени сами культурные ценности нередко переходят в разряд отжившего…» (Пропуск.) «…Конечно, есть произведения искусства, интерес к которым не ослабевает веками…» (Пропуск.) «…Скорее всего, наши потомки — люди и киборги — будут с отвращением относиться к идеализации кровавых нравов предков, которую они там найдут. Да и нельзя требовать от человека знания классической литературы всех времён, Сейчас, в двадцать первом веке, как никогда прежде важно разбираться именно в современности…» (Пропуск.) «…новыми поколениями будет отбрасываться то, что утратило актуальность и не потеряло при этом ценности в каком-то другом аспекте…» (Неясно! Описка? И пропуск — большой, во много строк.) «…И наконец, четвёртый вопрос: «Допустим, что все наши предыдущие опасения необоснованны. Но не будут ли отвергнуты киборгами национальные культуры?» Мы предполагаем, что киборги будут перенимать национальности людей, взявших их на воспитание, но не исключена и возможность их объединения в особую нацию…» (Пропуск.)

«…— Вопрос газеты «Унэн», — прочёл Кварцхава. — «Какие новые перспективы развития откроет участие киборгов в прогрессе человечества?» Ну, о том, что киборги будут менее зависимы от природы — уже было сказано. Добавлю, что использоваться киборгами будут лишь те виды растений и одноклеточных, которые могут вырабатывать конструкционные материалы и горючее. В перспективе должны быть разработаны технологические процессы, позволяющие вырабатывать все необходимые материалы из того вещества, которым сложены необитаемые планеты земного типа и астероиды. Это откроет возможности расселения киборгов на подходящих для этого планетах других звёзд…» (Пропуск.) «…Думаю, вы согласитесь со мной, в том, какая это захватывающая перспектива — самим создать внеземную цивилизацию, а впоследствии — и несколько таких цивилизаций, взаимный обмен информацией между которыми будет обогащать науку каждой из них. Как постепенно исчезало натуральное хозяйство в масштабе, племенной стоянки, феодального поместья, страны, континента — так же оно должно исчезнуть и в масштабе планеты. Нельзя более ограничивать себя одной планетной системой. Цивилизация развивается на материальных и энергетических ресурсах — а на них самой природой наложены определённые ограничения. Вспомните хотя бы «правило тысячной доли»…» (Пропуск.)

(И она знала! Хотя верно: было где-то в печати!)

«…Поэтому мы должны обеспечить расселение разумных сообществ по Галактике — но так, чтобы не помешать гипотетическим инопланетянам, если они нам встретятся. Сможем мы также быть увереннее и перед лицом возможных космических катастроф…» (Пpoпycк.) «… что изменение светимости Солнца даже на одну десятую от её нынешнего уровня привело бы к исчезновению тех условий жизни, которые мы имеем не Земле сейчас. А где гарантия от…» (Пропуск.) «…За две тысячи лет отмечено существенное падение блеска звёзд Альфы и Беты созвездия Стрельца. На вырубленной в камне звёздной карте тридцатитысячелетней давности, обнаруженной в Южной Сибири, в созвездии Большой Медведицы указаны две неизвестные нам сейчас звезды. И такие факты никак не сходятся с известными нам теориями звёздной эволюции. Возможно, и климат Земли изменялся в прошлые эпохи именно в связи с подобными же вариациями светимости Солнца — конечно, с меньшей амплитудой…»

— И α и β Стрельца… здесь же! — отметил Мерционов. — Да, кстати: помните, в той ветви был какой-то Ярцев? A тут — Кварцхава! Нет ли созвучия?

— Есть, — подтвердил Ареев. — Хотя даже немного — и с твоей фамилией…

«…Теперь — о «земных» аспектах проблемы. Многое из того, в чём жизненно нуждается человек, не будет необходимо киборгу. И это будет огромная экономия материальных и энергетических ресурсов, прежде всего — воды. Вот подумайте: воды во многих развивающиеся странах остро не хватает, а в развитых уже приходится ограничивать её потребление, перебрасывать стоки рек в другие регионы, чтобы отвести угрозу обмеления даже крупных водоёмов…» (Пропуск.)

«…— Записка без подписи, — сказал Амантаев. — Но, кажется, я узнаю почерк…» (Пропуск.) «…Вы говорите, что разумное существо не должно чувствовать боль. По-моему, к идее киборга вы пришли просто из трусости.» А ведь струсили вы…» (Пропуск.) «…А, собственно, зачем разумное существо должно чувствовать боль? Диким животным она необходима, чтобы они ещё с рождения усвоили: нельзя позволять кому-либо отрывать от своего тела куски. И вообще — как сигнал о не замеченной вовремя опасности. Однако человек стал использовать в своей деятельности и такие физические факторы, которые непосредственно не регистрируются его органами чувств. Следовательно, о выработке каких бы то ни было оборонительных реакций нет и речи. Ведь даже силы, действующие на в общем уже привычные нам объекты — как, например, мосты, телебашни, самолёты — человек не всегда осознаёт так же интуитивно, как силы, действующие, на воду, камень, дерево, и прочие объекты в дикой природе. Космонавты, да и «просто» лётчики пользуются показаниями приборов, а не «обычной» интуицией — вернее, их интуиция связана более с показаниями приборов, чем с непосредственным восприятием. Инженеров и архитекторов приходится учить пять лет. В общем, какая-либо опасность если и осознаётся — то скорее на уровне интеллекта…» (Пропуск до конца страницы.)

— И что тут была за «крамола»? — Вин Бapг взял следующий лист, тоже почти весь перекрытый чернилами или тушью, так что остались разрозненные фразы:

«…А вот насчёт Марса — это, наверно, зря. Да, там пыльные бури и предрассветные морозы…» (пропуск) «…но нет сейсмической активности…» (Пропуск.) «…Правда, если действительно возрастёт светимость Солнца, и грунтовый лёд, запасы которого на Марсе ещё точно не были определены в 2043 году — к моменту нашего старта — превратится в потоки воды… А о масштабах возможного наводнения свидетельствует сухое русло реки Ниргал, не засыпанное пылевыми бурями за сотни миллионов лет. Всё-таки идеальных для проживания планет, видимо, быть не может. Тем более, что на Марсе нельзя использовать ни авиацию, ни автомобили на воздушной подушке — разве что вакуумный дирижабль…

Нo вот интересно — почему вопросы на той пресс-конференции были какими-то «односторонними»? Все боялись угрозы людям со стороны киборгов — но никто не подумал о возможной дискриминации киборгов со стороны людей. А ведь такая возможность была…» (Большой, в полстраницы, пропуск.) «…такая ситуация нередко уже описывалась в фантастике… Да, но в каком плане? Там благородные люди, переполненные тончайшими оттенками чувств, уничтожали бездушную, сверхрационально мыслящую технику — и в финале покидали подземный город, переселяясь в наземную деревню. Или человек путем несложных рассуждений в беседе с киборгом доказывал ему его неполноценность. Более того, живыми там и называлась только те, чьё тело состоит из органической материи, созданной великими силами природы…» (пропуск) «…может есть, рожать и испражняться. Неужели им всем не хватало здравого смысла понять: первый признак живого — наличие собственной воли, индивидуальности?…»

— И всё, — с сожалением сказа Вин Барг, отложив и этот лист. — Продолжения нет. Если вообще было… А ведь — что было задумано! И опять сходный сюжет: обзор истории киборгов перед основанием новой цивилизации! Но — грянул рубеж 80-х-90-х годов, обратились к «знающим людям»…

— И в итоге — «раскаяние»! — вновь гневно откликнулся Мерционов. — В дерзости земного человека перед лицом неких «высших сил»!

— А у Лесных и у Кременецкого — о том, как первый земной звездолёт спешит на помощь другой цивилизации, — продолжал Вин Барг, перебирая уже рисунки Захара: карты планет, планы городов. — Но об одном — родителям наврали про «сексуальный порок»; другому — всё поломали на почве «неуспеваемости в школе»… И потом у Лесных — эти кошмары с обвинениями; и обоим — в тексты стало влезать «не то»… Видите, он же начал — о цивилизации, которая, взявшись покорять соседние планеты, в итоге не справилась и с собой, — продолжал Вин Барг, рассматривая карты Фоларои (где на единственном кольцевом континенте было отмечено разрушенное здание), и Аллоинаро (где так же, на одном из континентов — разрушенный город). — А туда встроилось что-то примитивно-антисоветское. Изображения на том кубе и в инопланетной передаче: какая-то анкета или банкнота, бюрократ с ухмыляющейся рожей за столом, амфора — очевидно, с вином… И — сама «история Аорары»…

— Но не забывай: тот, второй текст — пока знаем больше по впечатлениям Ромбова! — напомнил Мерционов. — В 1983 году…

— И то верно, — Вин Барг поднял взгляд уже от карты Аорары (с голубизной затопленных территорий в чёрных контурах, и точками пяти секретных подземных гoрoдов). — Тогда казалось просто: очернительство, антисоветчина! Кто мог представить такие 90-е? А самих текстов дальше не читали…

— И тут их нет, — подтвердил Мерционов, глядя на пустой край стола. — Где же дальше? Здание на Фоларои, город на Аллоинаро, таран чего-то неисправным роботом, какие-то «ложные скелеты», борьба за власть на Аораре, потом — α Центавра?..

Несколько мгновений прошло в молчании.

— Хотя подождите, — Мерционов вдруг поднял что-то с пола. Да… ещё два листа, не замеченные прежде! И все склонились над ними…

— Ну и вязь, однако! — вырвалось у Ареева. — Как разобрать? И хоть чей почерк?

— Снова Кременецкого, — ответил Мерционов. — Но тоже скоростной. И столько всего — и над, и под строчками… И уже явно не из тетради. Два отдельных, отрезанных листа…

«…18 сентября в 10 часов утра весь экипаж звездолёта собрался в кинопроекционном зале, служившем также и залом для первого контакта.

— Сейчас я прочту рассказ Дрио Аларафиаи об истории его родной планеты, — начал координатор сильно приглушённым голосом. — Вернее, это рассказ об истории социалистического государства Ираикита Лоруана и его взаимоотношениях с крупнейшими империалистическими государствами Аорары.

Никто из астронавтов не удивился тому, что катастрофа произошла уже после победы социализма — ведь все они были знакомы с историей Атлантиды. А Ли Фынчжоу, кроме того, вспомнил и о маоизме…» (Несколько строк не разобрать.)

— Ты можешь что-то понять? — Тубанов повернулся к Арееву.

— Кажется, я могу, — начал Мерционов. — Тут сперва было: что год Аорары «…с высокой степенью точности…» равен двум третям земного: 256 с половиной местным суткам… А потом дописано столько всего: «…История Аорары — нагромождение кровавых войн. Технического уровня, позволявшего производить ядерное оружие, мы достигали уже четыре раза. Затем наступала всеобщая гибель, после чего накапливался тот же опыт. Что же касается локальных рабовладельческих и феодальных государств — то они возникали, поднималась до наивысшего на планете уровня и гибли по нескольку раз, в тысячелетие по причине вечного стремления людей накапливать материальные блага, порабощать слабых, а также от жажды крови. И если вы когда-то услышите заверения наших реакционных философов, что аорарианская цивилизация якобы всегда шла вперёд — не верьте. Они привыкли приукрашивать историю… эксплуатировать природу…» Это не разобрать, читаю дальше: «…Но всегда наряду с эгоистами, живущими или действующими по праву сильного, были и честные люди. Поэтому на Аораре до появления социализма вспыхивали революции, целью которых было — установить всеобщее равенство. Но из-за недостатка политической грамотности масс дело всякий раз кончалось крахом… Только в 2733 году была наконец создана теория научного социализма…» Или тут: «…теория развития общества…»? Не разберу эти исправления!

— Читай самое основное, — нетерпеливо ответил Ареев. — Подробности разберём потом…

— А я так и читаю! «…Вскоре после этого, в 2767 году, была создана первая диктатура пролетариата. Но, так как капитализм был восстановлен через 80 дней, началом эры социализма считается 3 день 8 месяца 2834 года…» В общем, революция в Лоруане. «…Социалистическое правительство — Совет Народных Комиссаров — возглавил…», — Мерционов запнулся. — Имени не разберу, какое-то длинное, но фамилия: «…Фаалокр…»!

— И всё же: как пришли к нему эти имена и названия… — прошептал Тубанов. — А дальше?

— «…Началось строительство социализма…», — уже явно пропуская слова и фразы, продолжал Мерционов. — «…Элементы капитализма постепенно вытеснялись… Но в Лоруане существовали и реакционные правосоциалистические партии… Правые социалисты понимали, что социализм — не самоцель, он должен перерасти в коммунизм, и тогда им не удалось бы создать буржуазную республику. Поэтому в их среде созрел план покушения на Фаалокра. Но стрелявший бандит промахнулся. Фаалокр был только ранен. И всё же его здоровье было повреждено. В руководстве партии стали задумываться о том, кто займёт его пост после его смерти…»

— Хорошо хоть, не на самом деле, — сказал Вин Барг. — Ладно, читай дальше.

— «…В частности, обратили внимание на Угалариу, главу ЦК партии. Но Фаалокр предлагал назначить на эту должность кого-нибудь другого, кто не был бы склонен переоценивать свои заслуги и не мог неосторожно воспользоваться властью… — Мерционов поднял взгляд. — Нет, но что получается: почти… «Письмо к съезду»? «…Но были у Угалариу и положительные качества: он был непримирим к бракоделам, расхитителям…»

— Как и там, в 2767 году… Парижская коммуна! — понял Вин Бapг. — Те 80 дней! Так, что дальше: «…В период правления Угалариу стало быстрыми темпами строиться социалистическое общество… Стремительно развивалось сельское хозяйство. Полным ходом шла ликвидация остатков эксплуататорских классов… Усиление социальной однородности общества, равноправие наций… В общем, курс был прогрессивным…» Нет, тут дальше не разобрать. А это: «…Одно время Угалариу считался с замечаниями Фаалокра. Нo впоследствии он стал переоценивать свои заслуги. Огромная власть, которую он сосредоточил в своих руках, занимая сразу три высоких государственных поста, частично вышла из-под его контроля. Этим воспользовались проникшие в органы управления предатели. Исчезла свобода слова и печати. Бывали случаи, когда неугодные просто исчезали… те, кто воздавали хвалу Угалариу, проникли всюду, превратив его в ширму для прикрытия своих преступлений. Доверие к социализму стало падать. Ход исторических событий был непоправимо нарушен…»

— В общем, эпоха сталинизма! — продолжил снова Мерционов. — А дальше: «…После Угалариу в 2885 году пост главы правительства занял Флаариа, а главы партии… Колгрео…», что ли? «…Период, правлений Флаариа характеризовался жившими тогда людьми положительно. Под его руководством страна могла бы прийти к коммунизму. Но стараниями уже упоминавшихся предателей и карьериста Адахало он был снят с должности. Дальнейшая судьба его точно не установлена. После этого в стране установилось соправительство Колгрео и Адахало… Что касается Колгрео, то о нём известно немного, неизвестна даже точная дата снятия его с должности. Именно так — с борьбы за главенство в государстве — Адахало начал свою деятельность. Он даже казнил уже упоминавшихся предателей…» То есть… кто же здесь кто? — Мерционов снова в недоумении поднял взгляд.

— Маленков, Булганин и Хрущёв! — понял Кламонтов. — В какой-то странной интерпретации…

— И то правда, — согласился Мерционов. — Не Берию, в самом деле, имел в виду! Так что дальше?

— «…Получив наконец верховную власть, Адахало пошёл по демагогическому пути: восстановил гражданские свободы, разоблачил культ личности… Но тут он перестарался… и именно при нём началось попустительство должностным преступлениям, что привело в дальнейшем к капитализации социализма. На этом он не остановился, обвинив многих партийных деятелей в участии в так называемой «антигосударственной группе»… Многие из них были сняты с должностей, их судьба неизвестна. В дальнейшем это дело не пересматривалось, но теперь существование «антигосударственной группы» ставится под сомнение… Кроме того, Адахало придавал большое значение развитию сельского хозяйства и освоению целинных земель, что означало разрушение природных комплексов планеты. Впрочем, тогда экология была ещё недостаточно развита…» Ну, и ещё дописано — что разведению какого-то злака он придавал особое значение, — добавил Мерционов, откладывая уже точно последний лист. — Местный аналог кукурузы… И уже в самом конце — что-то замазано, не разобрать…

— Да, уж совсем не космические обобщения, — с горечью согласился Тубанов. — То есть: от чего, получается, земляне собрались спасать ту планету? От этого… обзора земной истории с довольно спорных позиций?

— И Угалариу на самом деле таким не был! И Адахало, — добавил Вин Барг. — На сталинизм — разве что похож период правления Морокоду, и то не очень! А это всё — накладки, наваждения! Он начал об одном, ему туда лезет другое — и получается абсурд! Но — с участием каких имён, названий! Вот что удивительно!

— И почему… — начал Тубанов. — Общая связь миров?

— Или экспедиции инопланетян? — добавил Ареев. — Во всяком случае, есть канал прорыва информации! Но сами по себе накладки…

— Тоже случайность? — переспросил Мерционов, кладя на столик все бумаги. — Или… чья-то направленная воля? И — многие же тайком писали тогда что-то потрясённо-ошарашенно-антисоветское! Будто готовилась почва…

— Так, думаешь… — начал Кламонтов. — Узел… там? Тот, прежний?

— Не знаю! Так, след догадки. Ещё надо подумать…

— Но правда, — начал и Вин Барг. — И тут — будто кто-то нарочно ломает какие судьбы! Кого делает глашатаем чужих мнений, и ответчиком за чужие грехи — чтобы… не смогли или не успели сделать что-то своё? Хотя знать бы, что он написал дальше… Но по чему вагон не открыл нам это? Или… кто-то не смог скопировать? Взял — только тексты, доступные на тот момент?

— А продолжение «Эпсилона Индейца» — осталось в материалах дела о розыске? — предположил Мерционов. — Или… его просто не было? Здесь, в этой ветви?

И вновь — тишина. Тягостные мгновения неизвестности…

— Нет, но… в какой ветви? — спросил Тубанов. — Где так могло быть? В той, где мы не забрали бы Кременецкого с остановки?

— Но мы хотим забрать, — ответил Мерционов. — И уговорить всё так радикально не ликвидировать. Правда, непонятны эти полгода вне Земли… Но, если не удастся… как же — будущее, что мы видели? А продолжения текстов — уже были, их видел Ромбов! И… всё так просто исчезнет, сотрётся, будто не было? Такое… может быть? А Лесных, Акки-Манайк, Шеллит-Сава? «Архив сорвавшихся», и всё? Но и этот архив — в будущем! Да, а они сами? Что — с ними?

— Давайте думать, — уже по-деловому начал Вин Барг. — Да, в том будущем — все они, трое, не достигли своей цели. И оно для них — проистекает из их настоящего, которое мы здесь знаем. И уже состоялся факт, что Лесных — проводник в поезде, где ехал Кременецкий. Тут что-то изменить непросто… Зато судьба Кременецкого — реально известна лишь до полуночи 14 июля… или чуть дальше, а потом — многое виртуально! Пока не сложилось — даже в главном, ключевом! И в любом случае сперва — за ним! Этой ночью…

— «12 секунд полночи», — почему-то вспомнил Мерционов. — Хота тогда уж скорее минут…

— Да, верно… Хоть какая-то подсказка: 0. 12 по наружному времени 14 июля 1983 года! Надо быть на остановке к этому моменту!

— Материализуем велосипед? — предложил Мерционов. — И сразу в полночь — туда, на место! А город Хельмут знает… Ведь так?

— Знаю, как туда проехать, — подтвердил Кламонтов. — Я имею в виду, от вокзала. 12 минут должно хватить…

— И пока опять отдых? — понял Мерционов. — Уже перед операцией? Пока время есть…

— Пока есть, — ответил Вин Барг. — Правда, и за материализацией в девятом купе мы проведём немало. А сейчас — отдых…

76. МЕРЦАЮЩИЙ ГОРОД

— Ну, вот он и есть, — сказал Вин Бapг. — «Канал крайнего случая». Иначе не успеваем. С 12-ю минутами, оказывается, вышел промах: у нас всего 8…

Кламонтов не без тревоги поднял велосипед. Впереди, в дверном проёме — туманно светилось нечто, постепенно обретавшее вид портала при входе в тоннель.

— А что за «гравитаторы»? — спросил он, имея в виду загадочные ycтpoйства (больше всего похожие на карманный фонарик с автономным генератором), которые вдобавок к велосипедам предложил материализовать сам вагон. И теперь одно из них — заметно оттягивало карман его рубашки, а два других — карманы Тубанова и Вин Барга. Мерционов и Ареев же — на этот раз оставались в вагоне…).

— Не знаю, — ответил Вин Барг. — Просто так называются. На самом деле — генерируют будто бы акустическую волну большой мощности. Вагон думает, могут пригодиться…

— Только лишних приключений не хватало, — обеспокоенно сказал Кламонтов. — Хотя вагон знает, что делает… Ну как, пошли?..

(«А… если вагон в чём-то ошибся? — кольнула тревожная мысль. Хотя почему бы? Раньше не ошибался…»)

…Вин Барг с велосипедом шагнул в жемчужно мерцающий овал прохода — и будто растворился во тьме за некой гpaнью. Кламонтов, боясь упустить миг решимости (как тогда, в «контакте»!), шагнул следом…

И… ничего особенного не произошло!

Мгновенное головокружение, дурнота — и он уже стоял рядом с Вин Баргом где-то во мраке ночной улицы, у неработающего фонаря. Справа тянулась смутно знакомая по давним воспоминаниям ограда, и за ней — состав из крытых товарных вагонов, обрывавшийся недалеко oт переезда. А им и надо было — туда, за поворот…

— Теперь куда? — спросил Тубанов, появляясь следом.

Кламонтов обернулся. Между оградой и кустами в воздухе висел, слабо мерцая, туманно-жемчужный овал прохода.

— Туда, — уверенно указал он, и уже садясь в седло, добавил — Но сразу быстро нельзя: тут тротуар не асфальтирован, и мостовая на этом участке — тоже! Прибавим скорость за переездом…

— Это ты так помнишь, — ответил Вин Барг, трогаясь следом. — С 74-го года. А тут 83-й… Или почувствовал, на чём стоишь? Ты же без обуви…

— В чём и без чего ходил, и как выглядел на тех каникулах — так и материализовало, — напомнил Кламонтов (и как раз едва не потерял равновесие). — Смотрите, как трясёт!

— Тут надо осторожно, — согласился Вин Бapг. — Но как иногда понять логику вагона? Сейчас тебе на вид 12 лет, и это — ночью!

— Вы же со мной — в привычном облике, — напомнил Кламонтов. — А я тут только таким и бывал…

(«Хотя и помню по другой ветви: ездил отсюда в университет, ходил по этим улицам — уже в 21 год… Жил — далеко, в другой части города… Квартиру, больницу, где работал…»)

…Опять ухаб! Опять — едва не выпустил руль! А ведь — нельзя позволить малейшую задержку! Вагон точно рассчитал: 8 минут! И открыл «канал крайнего случая», требующий особой затраты энергии — так, чтобы успели…

(«Но всё же: как это получается? И тут-то — где узлы?..»)

— …Ну, вот и переезд! И дальше на подъём: там перекрёсток наискось с главной улицей… Только, кажется, там ограда! — вдруг вспомнил Кламонтов. — Или нет… Пока — прямой выезд на главную улицу! Ограду поставили позже…

(«Вот именно: откуда знаю? Из какой ветви?»)

…Свернув за переезд и сразу прибавив скорость — они уже ехали пустынной ночной улицей (которая действительно, идя заметно в гору, под острым углом смыкалась с главной). Но странно: местами образы воспоминаний были нечётки, представляясь уже в следующий миг иными, чем прежде! Будто что-то переливалось, мерцало — в самой памяти, восприятии, сознании…

(Вот справа — должна быть церковь? Или… лишь два-три старых, одноэтажных дома? А в темноте и не разобрать…

Или… вправду — уже менялась реальность? Но в какую сторону: в лучшую ли? Да прежде и не бывало — чтобы так cpaзy, по ходу операции!..

Впрочем, танк-монумент у перекрёстка — на своём месте! И далее… всё же ограда!..)

…— Теперь куда? — спросил, подъезжая сзади, Тубанов.

— А вот, — Кламонтов выехал на тротуар, в рывке подняв колесо велосипеда. (Хотя оказалось нелегко — при его размерах, соответствующих нынешнему материализованному облику.) — И дальше, налево — улица Парижской Коммуны. Вот, как ведут провода…

…Проехав мимо двухэтажного здания (что показалось Кламонтову, особенно нечётким, с расплывчатыми контурами) и миновав ограду, они свернули на мостовую улицы Парижской Коммуны. В это позднее время она была пустынна, и ничто не мешало снова прибавить скорость. (Но и тех двух троллейбусов Кламонтов, сворачивая, не увидел вдалеке: лишь один, тоже 2-го маршрута, удалялся в обратную сторону, незадолго перед тем свернув навстречу!) Впереди же, куда ехали — пустынны были и мостовая, и тротуары. Но и тут слева — вдруг почудились мерцающие контуры многоэтажных зданий над деревьями; справа же — будто застыли в тревожной тишине одинаковые, старой постройки, трёхэтажные дома военного городка…

(«И что это? — Кламонтову стало немного не по себе. — Образ… двух ветвей сразу?»)

— Но вы видели, как всё мерцает? — взволнованно спросил Тубанов. — Никогда ещё так не было!

— Значит, случай совсем особый, — ответил Вин Барг. — Так и есть: решающая операция…

— Там справа мелькала церковь, тут слева — общежития или учреждения, — добавил Тубанов. — Да, и смотрите: какой троллейбус!..

Да, верно… И Кламонтов увидел: навстречу слева с боковой улицы свернул ещё троллейбус — тоже будто мерцающий, призрачный, а временами вовсе пропадающий во тьме! И в нём нельзя было толком разглядеть ни водителя, ни пассажиров — лишь номер маршрута, освещённый почти не мерцающей лампочкой, выделялся ярко и чётко: 7-й… А из памяти вагона Кламонтов знал: здесь — всего шесть маршрутов! (Вернее, даже пять: впоследствии какие-то два объединили…) «Вот и троллейбус-призрак», — удивлённо подумал он, прежде чем успел заметить на табличке с названием маршрута ещё слово: «Юбилейный». А вдаль по боковой улице — тянулась лишь одна пара проводов: виртуальный маршрут был кольцевым…

«Как же он ходит? До главной улицы, там налево… Юбилейный — это же та окраина города! А дальше? Какой-то новой улицей обратно, и потом, за кладбищем… на Московскую? — стали всплывать образы и названия знакомых мест. — Через два моста в Гидропарке, а там… Водный институт, городская больница… Хотя подожди: этих мостов по Московской, в 74-м не было! Как и Гидропарка… Но помню! Просто из памяти вагона? Ой… Вот и остановка! Чуть не проскочили…»

— Смотрите, остановка! — заметил и Тубанов. — Правда, ещё не конечная! И не та, что за кладбищем…

— Эта — третья от конца, — ответил Кламонтов (успев ещё обернуться и увидеть: тот призрачный троллейбус в самом деле свернул налево. А тех, двух подряд, пoкa не было…). — Кладбище дальше. А потом конечная…

— А ведь на это кладбище с того потом что-то передалось! — сказал Вин Барг. — Там сразу просто не успели понять, в чём дело! Но теперь на этом — чего-то ждут! Вагон только что дал знать…

— Так что: едем всё-таки… мимо них? — спросил Тубанов, останавливая свой двухседельный (второе место — для Кременецкого) велосипед. — Или ждём здесь?

— А те солдаты? — напомнил Вин Барг. — Если он ничего этого не увидит, не запомнит…

— Для него и так всё изменится! И мы сами не знаем, что он видел в сложившейся реальности! Этого в памяти вагона не было…

— Ладно, в крайнем случае внушим им что-то… А пока — встанем в тени дерева. И подъедет к троллейбусу сперва ктo-тo один… А вот, кажется, и он! — понял Вин Барг, едва взглянув назад, в сторону перекрёстка. — Быстро туда, под стену!

Кламонтов развернулся — и, подъехав под самую стену (тут уже — недавней постройки пятиэтажного дома), встал в тень дерева (которое тоже, однако, странно мерцало) — а мгновение спустя к ним присоединился Тубанов.

— Но мне показалось, он там всего один! — встревоженно сказал он. — Я имею в виду — троллейбус…

«Я слышу! — донёсся беззвучный, телепатический голос Мерционова. — Так вот, и будет всего один! Он тогда, сразу, ошибся! Те пьяные сели в «тройку»! А она как раз идёт на вокзал! Вот сейчас вижу из окна — как они сюда приехали, и скандалят на перроне!»

— Понял, — прошептал в ответ Вин Бapг. — Тот, предыдущий троллейбус был «тройкой», — объяснил он здесь всем. — И пришёл прямо на вокзал. «Двойка» сюда идёт только одна…

— А… был же тут вправду такой стенд! — вспомнил Кламонтов. — Тогда, в 74-м! В виде огромного «зелёного змия» несколькими витками, и на нём — фотографии пьяниц!

— Вот пусть собой и полюбуются, — ответил Вин Барг. — Если этот стенд ещё есть… Ладно, пока тихо. Ждём…

Улица сразу стала будто замершей. Потянулись долгие, медленные секунды…

Первое время Кламонтов не слышал и звуков приближения троллейбуса — но вот в тишине ночного города разнёсся эхом перезвон проводов, и из-за деревьев показались огни фap, странно мерцая сквозь «виртуальные» кроны. Затем фары стали ярче, троллейбус подошёл к остановке, сбавил скорость, обе двери одновременно открылись… Так и есть: в салоне был лишь один пассажир — Кременецкий!

Тубанов, вскочив на двойной велосипед, подъехал к задней двери троллейбуса, и в тишине громко зазвучал его шёпот:

— Захар, мы всё знаем! Быстро выходи! Часть твоих тетрадей — у нас! Мы поможем тебе!

…Кременецкий обернулся — и будто незримая, ощутимая даже непонятно каким чувством, волна прокатилась сквозь всё вокруг: случилось то, чего не было в прежней версии! История изменилась, пошла по другому руслу…

Но сам Кременецкий — застыв в оцепенении, вовсе не собирался выходить! Кламонтов понял это всего миг спустя. Что-то снова пошло не так…

— Ну, что же ты? — вновь заговорил Тубанов. — Я же говорю: мы обо всём знаем, и хотим тебе помочь!

— Нет… — хрипло ответил Кременецкий, почему-то протирая глаза рукой. — Не может быть… Это не можешь быть ты…

— Ну видите, вы обозвались, — громко, но опасливо прозвучал голос водителя.

И тут же дверь закрылась, и троллейбус поехал…

— Но это же он! — воскликнул Вин Барг. — Я его узнал!

— И я тоже, — растерянно подтвердил Тубанов, разворачиваясь широким полукругом через весь тротуар. — А он во мне… кого? Давайте быстро за ним!

— Но только не сразу! — сообразил Кламонтов. — А то водитель что-то заподозрит!

— Сперва по тротуару! — уточнил Вин Барг. — А будет перекрёсток — съедем на мостовую! И догоним их уже на той остановке!

— Но не споткнуться бы, как будем съезжать, — ответил Кламонтов, набирая скорость. — У меня же велосипед по моему тогдашнему росту…

…Проехав совсем немного под деревьями (тут уже не «виртуальными», не мерцающими), они осторожно съехали на мостовую и прибавили скорость. Но троллейбус был уже далеко, и продолжал быстро удаляться. Хорошо хоть, улица была пустынна: ни других машин, ни пешеходов, никто не ждал на остановке далеко впереди. (Хотя и кто мог ждать: в ту сторону — предпоследняя…)

Вскоре слева из-за деревьев появилась ограда кладбища. И тут Кламонтов понял: троллейбус — уже за той остановкой! Проскочил, не сбавив скорость!

— Он не остановился! — заметил и Тубанов. — Догоним уже на конечной!

— Да, но смотри… — прошептал Вин Барг, указывая налево (и Кламонтов вздрогнул, увидев за оградой… едва заметные туманно-светящиеся человеческие фигуры!). — Мы уже знаем! — добавил Вин Барг громче. — Едем за ним!..

(Впрочем, и это сказал шёпотом — но как-то особенно звучно. Сказал — тем, за оградой!..)

— Жаль, он не видел… — прошептал Тубанов. — Или… видел — в этой версии? Что ж, доедем — узнаем…

…Но вот и кладбище осталось позади — и (после того, как миновали неожиданно яркий в темноте свет Вечного огня перед незнакомым здесь прежде Кламонтову памятником) по обе стороны потянулись тёмные старые одноэтажные кварталы под высокими деревьями, над которыми вновь будто мерцал свет верхних этажей высотных домов. А рассматривать было некогда: троллейбус вдалеке наконец притормозил и остановился…

— Ну вот и конечная! — в тревоге прошептал Кламонтов. — А мы ещё далеко!

— Так давай быстрее! — Тубанов прибавил скорость.

…Но они и так приближались к стоящему на остановке троллейбусу — и тут Кламонтов подумал: что дальше? Что говорить, как действовать? За кого Кременецкий мог их принять, сказав Тубанову: «Это не можешь быть ты»? А тут ещё «гравитаторы»… Зачем вагон материализовал их?

— И что ему теперь скажем? — спросил Тубанов. — Как объясним ситуацию?

— Да, не подумали, — согласился Вин Барг, останавливаясь прямо за троллейбусом. — Давай соображать прямо сейчас. Как там, этих ещё нет?

— Не видно, — Тубанов выглянул из-за троллейбуса — осторожно, чтобы не попасть в зеркало заднего обзора. Хотя, кажется, водителю было не до того…

— Ну, что мне с тобой делать? — донёсся его растерянный голос. — Что же ты не выходишь? Или… куда ты едешь? Ведь уже конечная. И мне ещё ехать обратно, в последний рейс…

«В каком он шоке! — понял Кламонтов. — Даже не слышит! Что делать?»

…И тут — шорох в темноте за кустами заставил вздрогнуть (и невольно положить руку на оттянутый «гравитатором» карман)! Неужели…

— А… вот же они! — прошептал Тубанов. — Солдаты! Мы не успели…

…— Ну что, не слышал? — злорадно прозвучал чужой голос у самой двери. — Выходи, это конечная! Приехали…

(А слова — не точно те! Уже что-то менялось!)

— Всё, пора. Держи, — Вин Барг отдал Тубанову велосипед. — В чём дело?

— Конечная остановка, не видите? — так же грубо и нагловато переспросил второй голос. — А ты кто?

— Смотрите вперёд, там интереснее, — спокойно ответил Вин Барг. — Видите: кто-то бросился под грузовик, как только тот поехал?

— Вижу… — подтвердил первый голос. — А… чего это он?

— Не знаю, — продолжал Вин Барг. — А теперь вы оба в вашей медсанчасти. Там медсестра заполняет на него свидетельство о… ну, в общем, какие-то документы. И вдруг её нос… как вытянется в иголку! Метра на два, не меньше…

— Ой! — испуганно вскрикнул один из солдат. — Правда! Как же это? И… затылок назад съехал!.. (Тут Кламонтов не понял: солдат или сам Вин Барг сказал это?) …Ой, нечистая!

— Череп! — воскликнул второй солдат. — Откуда череп? Я же только кошелёк достать хотел…

— Да ты смотри, какая рожа! — в ужасе перебил первый. — Огромная! Вот, в окне! И плывёт сюда! Прямо по воздуху… Бежим!

— И по дороге не останавливайся! — добавил Вин Барг вслед выскочившим в заднюю дверь и опрометью пронёсшимся мимо солдатам. — Уважаемый гражданин не местный жилец! А то ещё увидит через ограду… куда более местный, чем вы, мертвец!..

— Да они сейчас прямо на милицейский патруль выскочат! — обернувшись, сказал Тубанов. — Вот, фургон едет вдалеке… И как, большой там стенд с «зелёным змием»?

— Так это же в 74-м году было, — ответил Кламонтов. — А нам… только патруля не хватало!

— Им будет не до нас, — ответил Тубанов. — Повезут этих — вслед за теми, с вокзала! И вот чего испугались на самом деле: нашего внушения!..

— Ну, кажется, от этих ненормальных избавились, — прозвучал уже в троллейбусе голос Вин Бapгa. — Я вижу, сейчас их там подберут…

— Да, вот так приключение, — ответил водитель. — Наркоманы, что ли? Никогда ещё не доводилось… Даже страшно ехать обратно. Хорошо хоть, не один тут оказался… Да, а с ним что? И как бы узнать: куда он едет? И что, правда — ваш знакомый?

— Правда, — Вин Барг, судя по звуку шагов, прошёл в конец салона. — И тетради у нас. Мы сразу хотели тебе сказать…

— Правда? — оглушённо прошептал Кременецкий. — Но откуда?

— Я по дороге объясню, — ответил Вин Барг. — А пока пойдём. А то ты видишь куда заехал…

— Да это я от растерянности, — как мог, объяснил для водителя Кременецкий, уже выходя вместе с Вин Баргом. — Думал же, что всё пропало. Что я всё потерял…

— …Докладываю: двое пьяных солдат в самоволке! — донеслось издалека.

— Нет, я не журавль! — заглушил это сбивчивый крик одного из солдат. — Журавль это он, я — чернильница! А рожа была, это правда! И череп тоже!..

— Я им и это успел внушить, — прошептал Вин Бapг. — А теперь поедем с нами. Вот у нас двухместный велосипед, садись на второе седло…

— Нет, но как же… — Кременецкий, едва перекинув ногу через раму велосипеда, пристально взглянул на Тубанова.

— А что ещё не так? — не понял Тубанов. — Хотя я понимаю: тебе трудно поверить нам сразу…

— Да нет… Понимаете, мне показалось… Ладно, я вам верю. Еду с вами… Только куда? И… там, я вижу, что-то происходит…

— …Проспитесь — вспомните, кто из вас череп, а кто рожа, — донеслось из милицейского фургона. — Поехали!..

Хлопнула дверца — и фургон, развернувшись, понёсся в обратную сторону. Кламонтов вздохнул с облегчением. (А сзади, уже объезжая круговой газон на остановке — разворачивался и троллейбус…)

— Но кто вы вообще? — шёпотом спросил Кременецкий (когда и Тубанов уже развернулся, чтобы ехать обратно).

— Да как тебе объяснить… — начал Тубанов. — И даже не знаю, поверишь ли нам. Тут такая история, что, как считается, бывает только в фантастике. В общем: мы знаем твоё возможное будущее, и хотим уберечь тебя от него…

— А я так запутался во всём, — признался Кременецкий, — что уж вовсе не знаю, во что верить… А вы читали мои тетради?

— Кое-что читали, — ответил Тубанов.

— Ну, и… как впечатление?

— Тоже сразу не скажешь. В чём-то ты ошибся, а в чём-то нет, что-то угадал верно, что-то — не очень…

— А как хоть мои тетради к вам попали?

— Тоже долгая история. Давай приедем сначала…

— А куда едем? — наконец сообразил Кременецкий.

— Сперва к вокзалу, — объяснил Тубанов (ехали уже мимо Вечного огня). — А потом в вагон…

— А куда поедем в вагоне?..

— …Видите, вот он! — вновь особенно звучно прошептал Вин Барг, оборачиваясь к кладбищенской ограде. — Мы уже едем с ним обратно!..

— «Люди иной фазы»! — Кременецкий схватился за поручень перед седлом. — Значит, правда! Всё-таки правда!..

— А на том кладбище тебя просто не успели понять, — объяснил Вин Барг. — Но беспокойство передалось и сюда…

— Ну да, я же наговорил там такого… Но всё-таки: кто вы? И куда поедем потом?

— Подожди, — Вин Барг тревожно прислушался. — Опасность! На дороге опять пьяные! И, если так не проскочим…

Кламонтов положил левую руку на карман с «гравитатором», держа руль одной правой…

Неужели опять… будущее, которое уже видели — встало под вопрос? И — из-за чего… (Как и в Тисаюме — та пьяная драка на платформе! И тоже: случайно, или всегда за подобным стоят какие-то силы?..)

И думать было некогда: миновав кладбище, ехали мимо зданий военного городка! И там впереди, слева по тротуару, Кламонтов заметил четверых — двоих женщин и двоих мужчин в военной форме! А точка встречи приближалась, и свернуть было некуда — справа плотно шли одноэтажные дома! И всё же — была надежда: вдруг удастся проскочить?..

Увы, заметили! И один из двоих в форме — выкрикивая что-то нечленораздельное, бросился наперерез, явно намереваясь выхватить из кобуры пистолет…

— «Гравитаторы» к бою! — воскликнул Вин Барг, выхватывая свой.

— Но одновременно — нельзя! — успел предупредить Тубанов. — Возможна опасная интерференция…

…А Кламонтов и не заметил — как его «гравитатор» уже был в ладони. И тут же, почти одновременно, раздались три хлопка; и такой же (будто хлопающей, трепещущей на ветру) волной — нападавшего отбросило назад, и его крик странно заменился, переходя на всё более низкие частоты; и ему — будто что-то не дало поднять пистолет, вывернув руку назад, и даже направив в низ живота другому… Но тут уже прозвучало что-то похожее на выстрел, наоборот, странно «ускоренный»; из дула пистолета в руке нападавшего вырвалась короткая вспышка; а уже затем (Кламонтову, проезжая мимо, пришлось чуть обернуться, чтобы краем глаза заметить это) — обе сопровождавшие их женщины испуганно отпрянули в стороны; и лишь тут — раздался страшный, буквально нечеловеческий рёв…

— Спокойно! Прибавим скорость! — прозвучал сквозь этот рёв крик Вин Барга.

— Водитель троллейбуса не видел! — донёсся до Кламонтова сквозь грохот сердца голос Тубанова. — Он далеко позади! На остановке у кладбища!

— А c этими что? — Кламонтов едва узнал свой голос.

— Один другому отстрелил срам. Напрочь, — не скрыл презрения Тубанов. — «Расслабились» по полной программе, дряни. Но случайно ли — именно сейчас…

— Тоже замыкание чего-то, — предположил Вин Барг. — Чтобы… не предал потом кого-то в Афганистане, или в той же Ичкерии? Вы, главное, осторожнее при въезде на тротуар! Скорость-то очень сбавлять нельзя…

…— Но это же… не земное оружие! — вырвалось у Кременецкого (уже на перекрёстке, пycтыннoм, как и прежде). — Значит, вы…

— Ладно, не буду скрывать, — признался Вин Барг (лишь чуть сбавив скорость перед въездом на тротуар). — Я не совсем отсюда. Только это тело — земное… Но — подробности потом. Ты пока держись крепче. Сейчас будет спуск…

«И как он поймёт? — вдруг подумал Кламонтов. — Того ли ждал от инопланетян?»

— А… это что? — обратил внимание Кременецкий. — Как всё мерцает! Деревья, дома, какая-то церковь… Как же это?

— Некогда объяснять, — ответил Вин Барг. — Просто поверь: не всё, что ты видишь — реально! В будущем что-то меняется…

— Виртуальный поезд! — воскликнул Кламонтов, вдруг увидев: по рельсам, пока ещё далеко, наперерез им медленно катились мерцающие вагоны! — И как тут быть? Вдруг насквозь не проскочим! Что тогда?

— Ладно, тормози! — крикнул Вин Барг. — Но осторожно…

Однако мелькнул уже хвост виртуального состава — и они преодолели переезд, лишь немного сбавив скорость. (И очень вовремя: Кламонтову показалось — с другой стороны приближался ещё один такой состав! «Проскочили», — только и подумал он, вновь услышав удары сердца. Да, подобного — за все три условных года не было!)

— Но я ничего не заметил… — растерянно вырвалось у Кременецкого (когда сворачивали во мрак улицы, параллельной рельсам — где… уже не было того «реального» поезда, что прежде!). — А… вы что видели?

— Виртуальный поезд, — объяснил Кламонтов. — То есть — возможный в этот момент при ином ходе событий. Ладно, давайте тут уже медленнее…

— Зато того, реального — нет, — обратил внимание и Вин Барг. — Но могли его за несколько минут убрать? Да, ну и трясёт! Подъезжайте осторожнее…

— Что… туда? — спросил Кременецкий (Кламонтов едва увидел в темноте его лицо, обращённое к туманному овалу прохода).

— Да, и всё-таки быстрее, — ответил Вин Барг. — Проход долго держать нельзя…

Но Кламонтов и был уже у прохода — и снова…

…Только что он был на ночной улице — и вот с мгновенным головокружением ступил уже на пол тамбура; и сразу посторонился, подняв велосипед, чтобы не мешать въезжающим следом (хотя и знал, что велосипед исчезнет, едва перестанет быть нужен. Всё же привыкнуть трудно)… Однако въехавшие следом, почти одновременно, Вин Барг и Тубанов вместе с Кременецким — просто встали на пол, едва успев погасить скорость на своих так же мгновенно исчезнувших велосипедах. И «гравитатор» более не оттягивал карман: тоже исчез…

— Нo это-то как же? — вновь вырвалось у Кременецкого.

— Да, здесь так бывает, — подтвердил Вин Барг. — Некоторые предметы материализуются лишь на время, пока нужны. И из своего, в чём ты был — кое-что может исчезнуть на время, пока ты здесь…

— Вот… и у меня… исчезло! — так же поражённо добавил Кременецкий.

Кламонтов обернулся (успев бросить взгляд в окно тамбура на перрон, где уже никто не скандалил)… И правда — Кременецкий стоял лишь в рубашке и плавках. Да ещё пакет, сквозь который едва просвечивали тетради, остался у него — и, отражая свет фонаря на площади перед вокзалом, блестели наручные часы… (За дверью уже не светился овал прохода: была видна обычная городская площадь с уходящей вдаль улицей — которая, как помнил Кламонтов, называлась проспектом Мира. А вдалеке в её створе — как тот вокзал в Тисаюме! — виднелась и гостиница «Мир». И тут уже ничего не мерцало — всё было как когда-то, в далёком 74-м…)

— Сразу проверь тетради, — сказал Вин Бapг. — Остались ли они…

— Нет, это другой пакет, с шортами! Они почему-то здесь, — Кременецкий недоуменно переводил взгляд с одного пакета на другой, будто взвешивая оба в руках (пакетов всё же было два). — Хотя я будто был в них! А брюки исчезли, и кроссовки тоже… Почему так?

— Это не обычный вагон, — ответил Вин Барг. — И тут ты сразу начинаешь соответствовать своему интуитивному образу. Каким сам подсознательно хочешь себя видеть… А те вещи и были — не твои. Даже не твоего размера…

— Но почему? — не мог опомниться Кременецкий. — И что за вагон? Где мы? И всё-таки — кто вы сами? И… будущее меняется? Как это возможно?

— Очень долго объяснять. Но мы потом всё расскажем. А пока проверь тетради, — повторил Вин Барг. — Те ли они, что ты брал с собой? Вернее — что перебирал потом, в троллейбусе?

— А снаружи не увидят? — спохватился Кременецкий, обернувшись к двери.

— Нет, мы стоим в режиме невидимости, — объяснил Вин Барг. — И всё видим, а они нас — нет… Ладно, скажу сразу: этот вагон — продукт то ли инопланетных технологий, то ли — землян из будущего. И создан — с целью коррекции земного прошлого…

— А сами мы — из 1993 года, — добавил Кламонтов. — Хотя вагону доступны годы с 1873-го по 1994-й…

«То есть, так было до недавних пор», — хотел, спохватившись, договорить он, но Кременецкий сразу переспросил:

— Ну, и как там, в 94-м? Надеясь, не… так, как в моих тетрадях? Ведь это не те, — добавил он, уже листая обе. — Я взял их с собой случайно. А те, вы говорите, читали… Так… как же?..

…И тут, против ожидания всех — настала немая сцена.

Пришла со всей ясностью мысль: он — из 1983 года! Из ещё единой великой страны, и — при всём прочем — глубоко верящий в идеалы социализма, во многое из того, что говорили тогда старшие! А что сказать теперь? Что потом — те же старшие, с дебильным рёвом про пустые магазины — и растащили великую страну на отдельные «суверенные» клочья? А заодно — наплевали в душу его поколению, обгадив собственное прошлое — так, как никакой враг и диверсант не мог бы? И — сами едва не повалили на поклон к «высшим силам», даже не разбирая, каким: Международному Валютному Фонду, иным цивилизациям, земным природным духам, иерархам астрала не всегда понятного происхождения и намерений — или кому ещё?..

— Ну, что тебе сказать, — наконец нашёлся Вин Барг. — Из памяти вагона сам всё узнаешь. И про контакты с НЛО, и остальное. Пойдём в шестое купе…

— Только не удивляйся, если увидишь в других купе, как мы лежим на полках, — лишь тут сообразил и Кламонтов. — Понимаешь, это мы выходили за тобой наружу в специально материализованных образах. А сами наши тела — здесь…

— И… вообще ты старше? — удивился Кременецкий, как раз заглянув в его купе. — Тебе… где-то 16?

— Даже и того больше, — ответил Кламонтов.

— А как вы теперь… вернётесь в себя?

— Да так и вернёмся: мгновенно, как при пробуждении, — ответил Тубанов. — Ты пока ложись на полку в шестом купе. Нет, не на ту — вот на эту. Она какое-то время будет твоей…

— Какое время? — уже с тревогой переспросил Кременецкий. — И что вообще происходит?

— Ты всё узнаешь из памяти вагона, — повторил Тубанов. — Наверно, это будет нелегко, но так надо…

— А что вообще… с будущим? С нашим миром? — со всё возрастающей тревогой спросил Кременецкий. — Скажите сразу хоть что-нибудь…

— Ну, кое-что ты угадал верно, — ответил Вин Барг. — И это совсем не антисоветская клевета… Но, видимо — не вcё и имеет отнoшeние к Земле. И роль иных цивилизаций здесь — не совсем та, что ты ожидал. И в самих ожиданиях землян — много чисто земной мистики. И ни о каких подобных тайных организациях и подземных городах на Земле — сам я ничего не знаю…

— Но… разве вы не поддерживаете само стремление землян к коммунизму? — ещё тревожнее спросил Кременецкий.

— Нет, это мы поддерживаем, — не задумываясь, ответил Вин Барг. — Но… конкретные цели, события, конкретная тактика… Надо самому продумать и прочувствовать…

— Во всяком случае, старые формы подпольно-революционной борьбы вряд ли оправданы в новых условиях, — добавил Тубанов. — Не тот уровень техники, вооружений, образования самих людей… Ладно, ложись сюда — и в полусне возникнет связь. А то и нам пора возвращаться в свои тела…

…А Кламонтов и не заметил, как это произошло. Вот только что он, в облике своих 12 лет, стоял в коридоре у купе проводника (так называли по привычке, хотя реально Вин Барг занимал первое пассажирское; а в этом — лишь пользовались множеством стенных шкафчиков для перевозки найденных документов, и находили в багажной ёмкости предназначенные к закладке камни); и вдруг, уже в облике 16-ти — очнулся на полке в своём купе…

(И странно: что-то показалось неестественным на миг!

Будто и сама эта закладка камней — вдруг, в этот миг — стала прошлым, оставшись за какой-то гранью! Да и остальное, что делали все три годичных цикла… Начиналось новое — но что?..)

…— И что же теперь будет? — донёсся голос Вин Барга. — Когда узнает, кто мы, и как всё — на самом деле?

— И сколькое — было основано лишь на почве земных традиций, религий, тайных обществ, — добавил Тубанов. — А сами инопланетяне — роль чудотворцев среди дикарей принимать не собирались…

— А как он — ещё с верой в идеалы какого-то большинства, массы — воспримет весь наш опыт? — откликнулся Кламонтов.

— А подлинный уровень земной элиты? — добавил Мерционов. — Политиков, военных, даже некоторых учёных? И то, какие из них партнёры для контакта…

— Что поклоняться соломенному макету моторной лодки им — в самый раз! — согласился Ареев. — Сам-то, хоть заблуждался — искал пути, как улучшить мир, в котором мы живём! А эти…

— И тоже сравнить: отношение окружающих! — продолжал Тубанов из коридора. — Он, мол, не справляется с элементарным, он — «не как все»! Хотя многое предвидел верно, и многое мог сказать земному человечеству… И с самим сюжетом — явно не всё просто. Тут что-то большее, чем полёт его фантазии…

— И должен побывать ещё где-то и вернуться, — добавил Ареев. — А это уж такой узел…

— И… если действительно там, сразу — узнал меня? — вдруг понял Тубанов. — Потому что — именно так представлял? И, значит…

…Кламонтов, сам не ожидая, вскочил с полки и выглянул в коридор:

— Так думаете… действительно? Вам, вместе с ним — куда-то отправляться?

Вновь все замерли…

(Неужели — правда? И теперь… всё то, виртуальное — тоже становилось реальным?..)

— А мы и видели всего один параллельный мир, — неуверенно напомнил Тубанов. — А их, возможно, ещё сколько…

— Но не все и связаны с нашим… через звезду, планету, — ещё неувереннее предположил Ареев. — Хотя, как я понял на звездолете — ещё у нескольких миров есть такая связь…

— И тогда… страшно представить, что окажется затронуто, — откликнулся Мерционов из своего купе. — Связь целых миров…

— И когда даже неясно: из-за чего история так запуталась? — добавил Тубанов, глядя в темноту Привокзальной площади за окном. — Где разрыв, и где его причины? Действительно — ещё в первую мировую войну? Поскольку кто-то не видел иного выхода? А первопричина — именно масса тупых, недалёких людей, их ответ на попытку их же облагодетельствовать?..

— Да, кстати! — вдруг начал Ареев. — Мы с Сергеем тоже просто так не сидели! Смотрели кое-что из памяти вагона… Так вот: подлинное происхождение отчима Захара — решающего значения для данного узла не имеет! Но кое-что вагону известно… Правда, он украден откуда-то в слишком раннем возрасте, чтобы самому что-то помнить; нет в памяти вагона — и имени, под которым числился в приюте; и фактов — куда конкретно попал потом… Есть смутные следы: заброшен откуда-то из-за границы, в качестве такого «отсроченного» агента… Ну знаете, есть в практике спецслужб: человека готовят, чтобы он не сразу начал работать как агент — а на перспективу, на годы вперёд! Сперва — адаптировался, вошёл в нашу жизнь, получил какие-то подлинные документы, поступил в вуз, потом на работу, обзавёлся семьёй — и вот тогда будет дано конкретное задание… А это — как раз конец войны, или пepвыe годы после неё. Перемещение по всей Европе огромных масс людей без документов… Правда, и для него слишком ранний возраст: он же, напоминаю, 33-го года рождения — но был как-то подготовлен! А потом — что-то не сложилось. То ли — стали вербовать уже другие; то ли — сам по ошибке получил какое-то задание не от тех, и уже стал выполнять, а те узнали; то ли просто отвергнут по причине полной никчёмности, и зря ждал задания — тоже бывает… Но в общем — оказался перед необходимостью спасать свою шкуру, и стал искать двойника, за которого мог себя выдать! Так ему и подвернулся настоящий отец Захара. Где-то случайно, на вокзале — когда ехал в ту командировку… Роковую для него, — чуть помолчав, добавил Ареев. — Правда, неясно: тот пожар — всё же случайность, или?.. Об этом информации нет…

— А… сам он? — не сразу переспросил Тyбанов. — Что известно о нём?

— Ах, да… Так вот, и тут — мистика! Родион Кременецкий — его настоящее имя! Неведомыми путями вернувшееся к нему потом, — поразил всех ответ Ареева.

— Вот как… — только и прошептал Вин Барг.

— Да. И Дмитрий Кременецкий — имя его настоящего отца! Правда — всё ли ладно с историей про королевство… И — не получил ли за неё подобный удар кто-то ещё… Ведь знаете, о чём она? Там главное — не битвы с драконами: какой-то «чёрный король» захватил в стране власть, и борьба идёт против него! А потом оказывается: это же и был… настоящий король, только заколдованный! Просто он под гипнозом не помнил, что он — это он! И пока его не расколдовали — идёт борьба! Вот какая история кому-то не понравилась…

— Или их было больше, — добавил Мерционов, выходя в коридор. — И самих историй, и авторов, которым поломали жизнь… А то — у Ивана Лесных на самом деле не было дневника, где он записал случай: как кто-то начал книгу о боях под Москвой, а от него потребовали перевести действие в Карибское море! Это — дневник кого-то другого, с похожим почерком! А ещё кто-то — мог писать и о битвах с драконами, и об учителе, что двадцать лет искал сбежавшего ученика… И тоже — рухнувшие планы, несостоявшиеся книги! Вот вам и связь, вот откуда следы! И то и зачем это делает? Знакомится с замыслами авторов — и выворачивает уже в самом начале? Кто-то — гораздо хитрее и проницательнее того, всё-таки наивного, минус-разума…

(И вновь — то полузабытое, тоскливо-холодное и жуткое, будто коснулось изнутри… Это на Фархелеме, при поддержке космических цивилизаций — справились так быстро! А здесь?..)

— А сами истории, вероятно — не выдуманы на пустом месте, — добавил Ареев. — Есть реальная первооснова. Что-то пережитое, выстраданное кем-то… И в это — будто отказываются играть… совсем другие! Или их чем-то оскорбляет — хотя при чём тут они? Ну, чем вторая мировая война задела… карибского пирата? Или как пират — оказался в роли красноармейца? Разве что — пират в одном воплощении, и наш, советский солдат — в другом! И в какой-то момент у него всё перепуталось, и в итоге — свёл с ума автора книги о себе? Но это один случай… А остальные?

— Да, но… понимаете, в чём дело! Будто кто-то не хочет и упустить власть над людьми! Держит в заблуждении — и играет, не понимая, на чём! Как Океан на Солярисе, что ли! — вдруг сообразил Мерционов. — Помните: там появлялись двойники тех, кого земные космонавты знали прежде? Но двойники — с ложной памятью, то и дело путали что-то! А он и не понимал — чтó это для людей! Не минус-разум — но и не очень «плюс»! Да, что-то безличное, «никакое»… Ещё — под этот вопль, что люди должны идти к кому-то на поклон! Высшие силы, идеальные миры… Но нет — тут как раз всё «слишком человеческое», земное! В том-то и дело!

— А люди и так в поиске, — добавил Тубанов. — Из-под них выдернули часть прошлого, оглушили комплексами малоразвитой души…

— И всегда какие-то злобные неудачники готовы слететься, как грифы, на труп твоих надежд! — продолжал Мерционов. — Только видят, что чем-то увлечён, многое можешь — сразу начинают смекать, как тебе нагадить, чтобы споткнулся! Опозорить перед семьёй как извращенца, подсунуть в науке — ложную теорию, в эзотерике — ложное избранничество… Из одной зaвиcти — чтобы потерпел неудачу! Мог проявить се6я в литературе — сделать слабым математиком; мог в науке — на пути военная кафедра и стройотряд… И кто поймёт — их же, таких, единицы! А тех много, тех — большинство! И если духи, надстоящие над большими территориями и массами людей, и слышат — только тех, многих, в чьём вопле тонет голос «непохожих» единиц?

— И мы уже думали и говорили подобное, — напомнил Кламонтов. — А потом будто забыли….

— А самое время подумать! — согласился Мерционов. — Ведь это на Фархелеме — древнейшая культура планеты сразу развилась в согласии с природными духами, и техника не была врагом природы! И только потом пришли другие расы с их инстинктами — и зародился минус-разум, что на фоне той древней гармонии показался страшнейшим чудовищем! Но ведь и просто для природных духов суммарный вопль человеческой дисгармонии — отрава, зараза мира! И, если тот, кто выделяется из массы — ошибочно воспринят как её источник?..

Снова — немая сцена, мгновения глухой тишины…

— Но и природных духов надо понять, — тихо добавил Ареев. — Стремительно размножающийся вид — разрушает равновесие; повсюду — эти гарнизоны, на огромных площадях разворочена тайга, тундра, джунгли — так как всех видите ли, надо обеспечить работой! А они — охотятся ради забавы, бросают где попало отходы… Не умеют быть толком ни людьми, ни животными!.. Это в Чхаино-Тмефанхии — города, поля, дороги, научные станции, а в остальном — нетронутая природа! И с самого начала — общественное хозяйство, никаких «низов», примитивных сословий, никаких богатых и бедных! У каждого — право на свою жизнь, никто — не хозяин другого, какая-то личная зависимость — немыслима! Значит — возможно-таки! Зря Ромбов сомневался…

— Ромбов… — повторил Мерционов. — И как он теперь — в новой ветви? Хотя дело о розыске всё равно есть…

— Вопрос: что дальше с Кременецким, и с нами? — ответил Аpeeв. — Особенно, учитывая всё сказанное сейчас…

— И всё же… Нет, — задумался Мерционов. — Так вредить людям — могут только люди! Это — надо понимать людей, их жизнь! Есть над чем подумать… Ну, вот и поехали, — добавил он, когда вагон вдруг тряхнуло.

(И тоже странно: так скоро — явно никто не ожидал!)

Кламонтов — как тогда, в первый раз — бросился, к расписанию…

— Поезд 183 Ленинград — Львов, — от волнения он с трудом узнал свой голос. — Но… указаны всего две станции: Ровно и Здолбунов! А дальше — куда?

— И… 8-й троллейбус! — добавил Ареев. (Кламонтов взглянул в окно: да, уже наискось пересекли площадь, заехали за ограду, отделявшую улицу от рельсов — и параллельно, от остановки у вокзала, двигался такой же «виртуальный» троллейбус!) — Хотя, как я понял, «наяву» и 7-го нет. То есть не было…

— «Льнокомбинат — Центральный рынок… через вокзал», что ли? — успел прочесть Тубанов, прежде чем троллейбус, обогнав вагон, скрылся за деревьями.

— Верно! Через новый микрорайон… — понял Кламонтов, сам не зная, как пришла эта мысль. — И ещё каких-то два кольцевых: 9-й и 10-й! И два или три трамвайных — зато совсем мало автобусных! В одной версии… А в другой — разворочен весь центр города, брошенные стройки на месте снесённых домов; трамвай зачем-то собирались пускать на месте троллейбуса — и тоже, не достроив, бросили! Так что — не пройти и не проехать! А вокруг — заборы, толчея микроавтобусов, такси, постоянные аварии…

— Оргия «частной инициативы», — печально согласился Ареев. — Все спешат заработать на чём попало, никто никому не нужен…

— Два крайних варианта, — понял Тубанов. — Хотя реализуется в итоге — какой-то из промежуточных…

— Остановилась, — с толчком вагона дрогнул и голос Кламонтова. — Скоро подцепимся к тому поезду. А как всё мерцает! Даже страшно смотреть…

…Да, на улице за окном — всё переливалось туманным светом! Будто вспыхивали и гасли пристройки к первым этажам (чем-то даже напоминая морской прибой); мерцала и отделка здания вокзала, едва видимого у обреза окна; и — силуэты высотных домов вдалеке! Знакомый с давних лет город — менялся; но будто ещё не знал — в какую сторону, не сделал выбор…

— А устали… — сказал Вин Барг (и Кламонтов понял это). — Так что теперь — спать. Наконец просто спать. Пока он не проснётся. А думать будем потом…

77. КАБЕЛЬ ВРЕМЕНИ

— Но как это стало возможно? — глухо прошептал Кременецкий.

— Ты имеешь в виду: и с тобой, и вообще? — понял Кламонтов.

— Вообще… Ну, и со мной — тоже. Я же всё видел! Вагон мне открыл: как оно было бы, и как — есть! До 94-го года… И что, ничего нельзя сделать? Несмотря на вашу способность менять прошлое — уже нельзя?

(«До 94-го, — мысленно повторил Вин Барг. — Дальше ему не открылось. И то — вообще, но — не о нём самом! Имейте в виду…»)

— Ну, есть пределы возможного, — не скрывая горечи, начал Кламонтов. — Каждое событие и судьба — связаны со множеством других событий и судеб. А особенно опасно касаться — уже пробуждённых больших энергий, переживаний многих людей…

— Иначе — где, на кого, с какой силой упадёт конец такого вектора? — добавил Мерционов. — Если легкомысленно перенаправить энергию ольшой войны, революции — и все переживания огромных масс народа, связанные с ней? Тем более, похоже — в истории уже бывало! И то, какая она есть — результат многих коррекций! Лишний раз опасно касаться…

— Вот и закладывали кристаллы заранее, на десятки лет вперёд, — сказал Ареев. — Taм, где потенциально могло пробудиться большое зло. И то, как видишь…

— Зло всё равно ищет выход, если уже пробуждено, — уточнил Кламонтов. — И потом… Сам видишь — как этим «простым людям» нужен коммунизм! А — веками стремились облагодетельствовать именно их! Готовые пойти на жертвы, оторвать что-то от себя…

— И кто ж их знал, как распорядятся тем, что получат? — продолжал Мерционов. — Ммногим приспичит лично пройти все эти дикие стадии: феодализм, частную собственность? И caм их идеал — бытъ мелким царьком во главе какого-то гарема, прайда, а не личностью в современном обществе? И чтобы непременно был выход низким, диким страстям… Мир «слишком хороших» людей — это для них плохо: ни апиться, ни подраться, ни ограбить кого-то, ни обойти интригами по службе…

— Ну, так… что делать? — в отчаянии вырвалось у Кременецкого. — Не так же, как у вас! — он повернулся от окна к Вин Баргу. — Хотя… я и сам чувствовал: та моя история Арула… А Мрхельт — как бы и есть ваш Фархелем! Так получилось… Только я тогда не знал, вот и придумал целую хронологию: будто у вас уже свои спутники, орбитальные станции, даже звездолёты! Сейчас сам не помню… А под Аорарой — верно, подразумевал Землю! То, что узнавал вроде бы из тайных источников, достойных доверия — а на самом деле… Вот это… дома, в семье — гипноз? Так понимать?

— Увы, есть люди, обладающие способностями к внушению при не очень глубоком yмe, — подтвердил Вин Барг. — А в том приюте и готовили — уметь внушать, не думая…

— И считали себя, как говорят в нашей современности, очень «крутыми», — добавил Ареев. — А на самом деле — чужие орудия, не более. И чуть не понравился руководству, возникло подозрение — беги, спасай свою шкуру…

— Так что и эти тайные организации — на высокой идейности, чистоте помыслов и намерений, держатся недолго, — продолжал Мерционов. — А потом — отрыв от всего чистого и передового, что есть во внешнем мире, и как следствие — вырождение…

— Старые цели, ожидание того, что уже не нужно, — уточнил Вин Бapг. — И мифы: что в момент некой решающей битвы — их поддержат боги, пророки, инопланетяне… Хотя то, как было у нас — редкое исключение! Когда высшая цивилизация в самом деле поняла и поддержала, кого надо — и свои горные жрецы не замкнулись в скорлупу прошлого, не противопоставили современности древнюю цель, с которой века назад в подполье ушли другие…

— А тут бывает: дать землю безземельным крестьянам! — снова продолжил Мерционов. — Всем, без разбора! Или — вывести одну страну из подчинения другой. Но — представив так, будто сама их вражда вечна и вселенски обусловлена…

— Или утвердить повсюду, от джунглей до тундры, пустынное бедуинское многожёнство и кодекс чести, — добавил Ареев. — Изгнав попутно со всей планеты свиней… А потом, как раскроется суть дела, начинают изворачиваться: их не так поняли, на самом деле тут — нечто невыразимо великое, оттого и дано в иносказаниях! Хотя, если буквально, то и цели — вполне человеческие, и враги — того же уровня, и грехи и пороки — до космических обобщений не дотягивают! Но традиционно принято думать — что это дано в контакте… Или, увы, ещё вариант: вершина всей земной, человеческой мысли, которую уже нельзя уточнять, развивать и углублять дальше, иначе опять-таки — ревизионизм и кощунство…

(«Вот уже как видится! — с тревогой понял Кламонтов. — Хотя разве не правда?»

И вообще: шла обычная проверка на разных проблемах, идеях, фактах — как после каждой операции! Говорили всё, что придёт на ум — проверяя, как теперь воспримется! Порой — сами удивляясь переменам в отношении к чему-то…)

— И на этот подход где только не наткнёшься! — уже возбуждённо заговорил Мерционов. — Высказал сомнение в гипотезе, а для них это — их вера, их религия! Неосторожно спросил о чём-то из прошлого, а для них и оно — религия! И сразу начинается: да мы воевали!.. Да мы голодали!.. Да нас так учили!.. Да как ты смеешь!.. И даже взять вопросы совершенствования человеческой природы — сразу обвинят в фашизме, верно? Лично тебя, советского школьника, который «посмел» о таком задуматься?

(«Не надо бы так сразу! — забеспокоился Кламонтов. — Пусть сам подойдёт к этому! И так — для него всё перевернулось!»)

— И тоже правда, — наконец стал отвечать Кременецкий. — Но почему? Так как однажды за это ухватились не те, и отбирать как высшую расу стали не тех — навеки опозорена сама идея?

— А это так на многих путях! — подтвердил Вин Барг. — Ты, не подозревая плохого, высказываешь своё мнение — а тут… лежат бревном те, кто что-то пережил, выстрадал, кого «так учили»! Будто от этого сама история — уже их собственность! И ты явно знаешь и чувствуешь больше, лучше и вернее их — но всякий раз одёрнут: нет, ты сперва пройди наш путь, выстрадай это с нами, а потом рассуждай!..

— Как будто у нас нет своего пути! — не выдержал Мерционов. — И мы только пришли в этот мир — повторять чужие, поклоняться им, а не идти дальше! Они, выстрадав что-то, от этого уже правы на все времена — а у новых поколений и истории своей нет? После 45-го года — сплошь серая полоса, где разве что ещё одна-единственная яркая искра: апрель 61-го? Вот это уж — при всём желании не замазать и не стереть! Но дальше — пустота? «Неправильная» молодёжь, внешне непохожая на них самих когда-то — и всё? А тот же БАМ, станция «Салют» — для них не история?.. Правда, теперь ещё есть «афганцы», но тоже: старая история кончается на них — а с «так называемых демократов» начинается история новой России! Они стояли в очередях, они «имеют право»! И всегда найдётся кому заявить — что у тебя нет права на своё мнение! Как будто сам этот мир — не твой, и что-то в нём решать — не тебе! А собственно, почему? Потому что какие-то идеи, впечатления, переживания — оказались запредельны для кого-то? И сам он покорно терпел зло, или ткнулся не туда, как дурак — а теперь хочет, чтобы это было священно? То есть… что ему не хватило ума или смелости — возразить, осмыслить что-то? Но подумай: если ты в свои 15 уже лучше понимаешь это, чем они в свои 50 — чего они стоят? Да, пережили что-то, отступили перед чем-то — слабые там, где нужна сила, тупые там, где нужен ум! И вопят об этом — как о пределе всего сущего! А скажи не то, что им нравится — реакция: как, он, тоже человек — и «посмел»? Хотя, если бы никто ничего не «посмел» — до уровня каменных топоров не доросли бы! На «посмевших» держится история, а кто только пристроятся в хвост и плетутся там, так они никакой не авангард, они — задница! И всё им кто-то «не такой»: то правительство, то молодёжь! На себя бы посмотрели…

— Да, вот и создавай эти тайные организации, подземные города, — вырвалось у Кременецкого. — Чтобы помочь им против зла, которое они терпят! А потом тебе же — платные вузы, валютную медицину…

— А сами — бизнесмены, верующие, перебежчики на Запад, — добавил Мерционов. — Хотя какие бизнесмены — ими тоже надо уметь быть! А это — дегенераты, подставные лица, которых спустили с цепи на большие деньги, раздав им «золото партии»! А другие — разбежались по всей Европе, и служат кем попало, вплоть до мусорщиков и проституток… Так — стоят они какой-то подпольной борьбы? Стоят твоего риска, твоих усилий?

— То есть… я правильно написал, что народ не был морально подготовлен к такому росту благосостояния? Ну, где-то на страницах, которые до вас не дошли, — сразу уточнил Кременецкий. — Но вообще написал там такого… Про БАМ, про души животных и растений — вернее, про их разум… И откуда всё это взялось — когда даже вы, побывавшие в параллельном мире, такого с уверенностью не знаете…

— Да уж, побывали, — подтвердил Мерционов. — И до того ещё видели побольше, чем иной кликуша о том, что он пережил…

— Хотя вы как будто и должны знать больше — потому что бывали в разных временах и мирах! Видели, как меняется история…

— И должны быть снисходительнее к тем, кто резко меняет взгляды? — понял Мерционов. — Возможно… Но и то правда: во все времена есть люди, которые во что-то верят, ставят большие цели — а другие в любой момент готовы всё бросить! И любую роль — играют, пока им выгодна; и любую цель, идею — предадут запросто! Но если не прошёл их трудности, не вышел из их «низов» — сразу приметят!

— И не собирались реально догнать и перегнать Запад, — добавил Кламонтов. — Это лозунг, на простом уровне объясняющий им, что «своё», а что «чужое» — как вообще всё понимают… А мы, только поступив в вуз, видим реальное положение дел: что и от Запада отстали — но им на всё наплевать; и ты для них — не более, чем дешёвая рабочая скотина для колхоза и стройотряда, или — зарвавшийся нахал, который хочет пролезть в вуз без «рабочего стажа», и его надо «осадить»! Вот и зарабатывай стаж где попало, теряя годы для науки…

— А жрать-то самим хочется, — снова не выдержал Мерционов. — Но на ком пахать можно — цепляется за работу, для которой не вышел умом, а ты вместо него надрывайся! И ещё чувствуй себя виноватым из-за проблем со здоровьем — либо свойственных переходному возрасту, либо вообще… Правда — потом на Западе уже берутся за всё, батрачат безропотно: там-то советского школьника рядом нет!.. Так — как же с элементарной совестью? Я уж не говорю об этой «частной инициативе», свободу которой им теперь дали — и как они воспользовались? Нет, перепадами истории всё не оправдать! Как сказано у Высоцкого: всё равно «добро остаётся добром — в прошлом, будущем и настоящем»…

— Кстати, сама «Баллада о времени» — ни в какой ветви не менялась, — добавил Тубанов. — Всюду звучит одинаково…

— Хотя конкретные оправдания бывают разные, — продолжал Мерционов. — «Счёл своим долгом доложить о непорядке», «подчинялся тoлькo закону», «выполнял приказ», инструкцию, и всё такое… Нет, бывают сложные, неоднозначные ситуации — и вектор вины может указать не туда; но кто сам склонен к мудрости, прощению — и реагирует не так, как тот, кто озверел на войне, или просто элементарно туп! Разве что — изменились его прошлые переживания… Да, непросто! Очень непросто… И верить хочется в то, во что верят хорошие, достойные, по твоему мнению, люди — и вдруг они уже не те: сами верят в другое, тебе доказывают другое! А ты, с их прежней верой — уже чуть не классовый враг: сталинист, приспособленец, и тому подобное!..

— Нет, а контакты… — вновь начал Кременецкий.

— О контактах разговор особый. Тем более, тут не всё ясно, — ответил Мерционов. — И ладно бы ещё — наблюдения, биопробы, обследования, ну пусть переселение куда-то — если только тех, кто согласен… Но — эти угрозы всему человечеству без разбopa, oбeщaния явиться и что-то изменить, переделать? И — как земной человек должен воспринимать их? Но это, конечно, не из мира Ив Лунга. Те — ищут возможности помочь… А эти: передай, мол, своим — что если вы по-прежнему будете вести себя плохо, случится то-то и то-то! И человек начинает искать по разным мистическим трактатам, священным писаниям: как же это — «плохо»? И находит такое, что… в итоге — массовое кликушество людей, которые сами ни во что не вникли, но им вдруг «всё стало ясно» и обрело смысл! С перепугу, если уж честно!.. Один — начитавшись газет, стал юродивым; другой — чуть не прыгнул из окна, чтобы не совершить смертный грех, поужинав свининой — а родители сразу и не поняли, в чём дело… Там же — не общие призывы к добру и справедливости, а конкретные инструкции для практических действий — в том числе непонятные, трудновыполнимые, и просто нелепые! А красивые слова — только вуалируют общий страх и возвеличение кого-то как вершителя судьбы Вселенной! И так некто давит на психику именно хороших, честных землян — уже тысячи лет…

— Но откуда это? — переспросил Кременецкий. — Кто это делает? Земной низший астрал?

— Возможно! И «инопланетный» антураж — тогда лишь имитация, — ответил Мерционов. — Но не безобидная: эти мотивы воздаяния, власти над кем-тo! А как этим пользуются сами земные люди — якобы от чьего-то имени свыше? Хотя бы подумать: что за «высшая космическая сила», которой нужны исключительные права над людьми, орудия, рабы и жертвы среди них? Что миф, а что реальность — и не слишком ли страшно для убогого сиюминутного мифотворчества?

— Правда, ещё говорят: «людям дано столько, сколько они могут понять», — добавил Вин Бapг. — Но само это «высшее» — оно в самом деле выше уровня человеческих представлений о нём? И если да — в чём выражается? При чём тут какие-то «избранные народы», рабы и жертвы?.. A сами люди, кто уверяют, что служат «высшему» — чем выше остальных? Ученик сразу, исходно — ограничен кем-то как учителем, его борьбой с какими-то врагами…

— Доносительство на своих, издевательские испытания, возведённые в норму, — продолжал Мерционов. — Это ты в «наружном» мире думаешь, что там — великая магия на службе у высшей правды! А попробуй ненароком узнай, чего учитель на самом деле не может!..

— Да, страшно, — прошептал Кременецкий, отвернувшись к окну, за которым застала непроницаемая ночная тьма.

— Но видишь: землянам трудно и без какой-то «отдачи совести наверх», — начал Вин Барг. — Без образа того, кто «всё за всех решит»! И у нас, другим расам, тоже… И всё это — общества, где с лёгкостью наносится обида, за сомнительную выгоду — убивают, в трудные времена — лезут по головам друг друга запасаться самым необходимым; промышляют вымогательством, проституцией, наркотиками, доходит и до работорговли… И сами чувствуют собственную неполноценность, и согласны, чтобы кто угодно навёл хоть какой-то порядок — а потом… Переучёт жертв злодеяний…

— Потому что «порядок» — всякий раз примитивен и рассчитан лишь на большинство! — не выдержал Мерционов. — И вот уже воззрения и комплексы большинства — либо вера, либо закон! Нет, а как же — те, кто сложнее как личность, или — суть чьих проблем не всякий поймёт? Вот даже сравни: в школах для учеников введена форма одежды — и в виде исключения кто-то додумался… только знаешь до чего? Если в классе холодно, ученик может накинуть на эту форму верхнюю одежду, и так сидеть! А если жаpкo — так это особый случай, и его надо особым oбpазом решать! И всё равно — подозрения, шепоток за спиной: все же хотят видеть тебя «нормальным» по-своему! И только потом, из медицинской литературы, с ужасом узнаёшь — что о тебе могли думать! Или вот ещё: в младших классах всем положено бесплатное молоко — а у кого-то на него аллергия! Так и он уже от этого — классовый враг, живое оскорбление тем, кто в свои школьные годы голодал без молока?.. Или и в случае, подобном твоему — скажут: и так, мол, зажрался, не жил после войны в землянке?.. Вот их подход — этих «выходцев из низов», воевавших, голодавших, этих малограмотных «дружин», «казачеств», «ополчений» — создаваемых потому, что официальные правоохранительные органы, видите ли, не справляются!.. Всё — только на уровне самых элементарных трудностей, малого образования — а в сложной жизненной проблеме и признаться не можешь! И пусть даже она такая, что связана с твоим призванием, здоровьем, решает судьбу — всё равно кому-то покажется, что этим оскорбляешь их фронтовое прошлое, малую зарплату, половой стыд, и даже не угадаешь, что ещё! А потом скажут: виноват социализм… Но почему? Если — вообще нормально, что все равны, но некоторые «равнее»? И есть сама профессия: допрашивать безоружных и беззащитных — у которых, как бы ни было, нет равного права на ответ — и содержать их под стражей? И одни почти настолько «равнее» других — что от их манипуляций с некими уликами и просто колебаний настроения зависит чья-то судьба? А должности, рассчитанные на мудрость и справедливость, занимает кто попало — просто по причине массовости правонарушений? И «выходец из низов» имеет такое же право преподавать в школе, вузе, определять «идейные загибы» и «уклоны», решать, есть ли вообще биополе — так как считается: если воевал, голодал, батрачил — то уже всё поймёт? И кто в итоге страдает: не бедняк или богач — а учёный, который не смог объяснить энкаведисту «из народа» идеологическую безвредность такой-то теории; школьник, у которого безосновательно заподозрили «извращение»; студент, которому не всё по силам? Или — солдат, который не помнил, что делал, оглушённый взрывом; а потом — вдова этого солдата, которая не может доказать, что eё муж — не предатель? Ну, если всюду торжествует некомпетентное хамство? Это раньше думали: кто познал бедность и лишения — будет мудр и справедлив, если получит власть! А на самом деле — всего одно-два конкретных поколения отличались такой массовой пасионарностью «из низов», и то не абсолютной! Сколько и в них всякой накипи, если не сказать хуже… А вообще просто глупо: всюду сознательно продвигать худших — и потом их «воспитывать»! И как правило — именно образованные люди думают об общем благе и мировых проблемах; а «познавшие бедность» — и в быту, случается, просто звери, и у власти — чудовища! А просто самые горластые и сплочённые — ещё не самые праведные! Нет повода идеализировать и возводить в закономерность…

— Сами сидели в скотстве, ничего не предпринимая, — добавил Ареев, — а тут их «освободили», и сразу приспичило поквитаться за обиды — но за какие, и с кем? С теми, кого просто не понимают?

— И в чём виноваты дети из образованных семей? — продолжал Мерционов. — И как им быть, где их место, если все пути — только для тех, «из низов»? И в прессе — почти классовая ненависть: студент — сын пpoфecсoрa! А кем ему, спрашивается, быть? Крепостным крестьянином? Или — что, собственно, за «справедливость», что за «равные шансы» имеются в виду? Это же не переход в какое-то высшее сословие, речь — о конкретной профессии в современном обществе, для которой кто-то подходит, а кто-то — нет! Но и тут, как считается, малограмотные посторонние люди, назвавшись «общественностью», вправе «наводить порядок»? То есть — и никакой профессиональной этике вообще нет места, а «человек из народа» всегда прав? И если «высшая сила» — туда же, то на чьей она стороне? Кого от кого защищает, что за порядок намерена навести?..

(«И это… наша версия? Или… что c ней стало? Просто хотели видеть лучше, чем была? Или… сами, той ночью, что-то не так изменили? — похолодел Кламонтов от страшной догадки. — Но… были же выезды в колхоз, стройотряды — для очистки простотой «слишком умных», а самих вузов — от «слабых»! А мы верили, и Ромбов верил — сомневаясь в том же! И что теперь?..»

«Не знаю. Я видел только витрину газетного киоска, — мысленно ответил Вин Барг. — Вечером, в полусне перед пробуждением. И 94-й год — тот же, что был. На Украине — в должность вступает Кучма, в Белоруссии — Лукашенко… А если меняется — то что-то дальше…»

«Да, и почти весь день проспали, — подумал Кламонтов. — Как Джантар тогда…»)

— …Я много думал об этом все дни, что мы следовали за тобой, — признался Мерционов. — И что за «высшие силы» имеют в виду такое; и что за тайные силы вмешиваются в судьбы конкретных людей… Тем более — аналогично скрытым психозам, бывают и скрытые контакты: человека вдруг начинает мучить, изводить какая-то идея! И возможно, в общем не глупая — но в данной интерпретации доведённая до абсурда…

— Это насчёт разума животных и растений? — понял Кременецкий.

— Как ни горько готовить такое — и это тоже! Хотя в беспокойстве за судьбу земной биосферы — ты прав… Но вот, оказывается, есть феномен: кто-то цепляется к тому, о чём ты думаешь, во что веришь, планируешь — и незаметно выворачивает по-своему! И сам как бы тебе не враг — наоборот, союзник, единомышленник, возможно, даже мудрый покровитель — но ты под его руководством ничего не можешь достичь, прийти к успеху! Мечешься, ищешь, сомневаешься — и всегда он прав, а ты — нет!

— И… что ты об этом думаешь?

— Что и случайная телепатия — далеко не исключение; но и тайные организации, подобные приюту, откуда вышел твой отчим — видимо, тоже! И они веками ищут способных людей, и как-то используют их! Это, повторяю — ты, во «внешнем мире», должен думать, как о чистой мифологии! Хотя на самом деле — активно используется глубоко засекреченными землянами во вполне земных целях! И интерес к мистике, к инопланетянам — лишь снял часть покрова тайны и с этого, но только часть… А главное — что в итоге? Традиция традицией, внушение внушением — но надо знать, а для этого — понимать проблемы реальности! Но там уверены, что достигли уже высшей мудрости, идеала — вот и ищут во внешнем мире восприемников и «ретрансляторов»! А твои идеи им безразличны — их постепенно разрушают в тебе, подменяя своими… Например, такого типа и уровня: «Куда вам в Космос, идите свиней кормить! В деревнях дома заколочены, магазин закрыт, хлеб не подвозят, автобус не ходит — а они на Марс собрались!» Приходилось слышать?

— И не раз, — ошеломлённо подтвердил Кременецкий. — От многих людей… И думаешь, не просто так? Это…

— Вот именно! И в таком плане может «прозреть» кто угодно: ученик 5–6-го класса в Ташкенте или Ашхабаде; бывший рабочий-нефтяник, давно на пенсии, в Заполярье… Хотя, казалось бы: при чём — он, что может сделать с нечернозёмной деревней? Но вот — почему-то оно находит самых неожиданных людей! Будто «там», в каком-то центре, сами не знают — на кого вышли, кто имел несчастье воспринять! А он и не осознаёт факт связи с ними — просто начинаем бесплодно мучиться, чувствуя какую-то сопричастность, даже вину! И уже всех вокруг себя изводит этим, не даёт жить! Его же всюду, о чём бы ни думал, преследуют эти образы: деревни с забитыми окнами, штрафбата, поваленной тайги на БАМе, голодного мужика с пятью колосками в руке — а потом тоже на лесоповале с конвоем, ведь БАМ начинался уже тогда! И он просто вынужден выплёскивать в общество какой-то ошарашенный сумбур по этому поводу…

— А те… так и не понимают? За столько веков?

— Не все организации столь древние, — ответил Мерционов. — Есть и новые, хранящие идеалы времён своего появления. Но общая беда — что дальнейшие перемены во внешнем мире их не интересуют! Вот и готовят носителя идеалов — 1780-го, 1860-го,1930-го года, чтобы мыслил даже тогдашней лексикой и системой понятий! Будто общество с тех пор ничего не пережило, не передумало, не перечувствовало — и все последующие поколения были глупее…

— И в чём их идеалы? — переспросил Кременецкий.

— Да самые убогие! — не скрыл презрения Мерционов. — Какое-то примитивное общинничество, вегетарианство, повторение одних и тех же цитат как иллюзия высшей мудрости, отказ от денег, техники, и всё такое! Они же презирают весь последующий опыт — вместо того, чтобы задуматься! Но так… один, второй, третий, десятый, сотый — и уже общество вынуждено задуматься: в этом что-то есть…

(«Опять повторяемся! — спохватился Кламонтов. — И вряд ли случайно!»)

— …Хотя вдруг кто-то и был в 1780 году — французским масоном, в 1860-м — крепостным крестьянином в Нечерноземье, а в 1930-м — бывшим монахом упразднённого монастыря, которого сослали в Сибирь, забыв объяснить, за что! — продолжал Мерционов. — И тогда, конечно — ему знакомы те чувства, проблемы, переживания… Но в общем — пути воплощений сложны и неисповедимы! И у другого — это же вполне могут быть даты прошлых рождений в каком-то папуасском племени; и только теперь он — советский школьник или студент, ничего «того» интуитивно не помнящий! И вдруг — его будто тянет высказываться об этой заколоченной или спивающейся деревне, штрафбате, гонениях на веру! Он начинает проникаться тем, что лично знать не мог, становится плакальщиком о том, в чём не участвовал — но вынужден иметь такое мнение, представляя с такой стороны! А то и пророчествовать, что в этой связи будет дальше: вернётся монархия, ибо «при царе всё было» — в смысле, в магазинах; или наоборот — будет «порядок, как при Сталине»; или — вообще не станет денег, золота, из «гуманных» соображений будет запрещено скотоводство, и тому подобное! А кто вправду помнят, что было при царе или Сталине — конечно, в ужасе от такой перспективы, но что ему до того? Как и тем, законспирированным, что засели неизвестно где, и с чьего голоса он вещает? Они же реально не представляют, и не пытаются представить: это казарменно-безденежное натуральное хозяйство; толпы детей, опухших и недоразвитых от неполноценного питания; Соловки, Лубянку, полпотовское «равенство», «идеальные общины», откуда не сбежишь! Просто уверены: продолжают некую традицию, столь великую и всеобъемлющую, что не в человеческих силах осмыслить её масштабы, но — на «решающий момент» уже всё предусмотрено, и кто-то явится, когда «будет надо»… Но вот подумай: а кому «надо»? Тому, чья жизнь налажена, есть планы, надежды — и вдруг всё рухнет из-за чужих проблем? Вот он где-то в Европе заканчивает школу, готовится в институт — и вдруг всё кувырком из-за чьей-то нищеты в Южной Америке? Или работает на космодроме Канаверал, готовит аппарат для исследований Марса, Венеры — и вдруг те поднимут на дыбы весь мир: видите ли, нечернозёмная деревня спивается? Будто в этой деревне — все такие уж нищие и больные, чтобы ничего не решить самостоятельно? А тем, кто не несёт бремя великих дел — не проще самим сделать малое?..

— А они сидят и болтают, что «всё уходит за границу»! Не завезли им в сельмаг колбасу — виновата революция в Никарагуа, — добавил Тубанов. — Вот логика и уровень понимания проблем… Вместо того, чтобы самим производить продукцию, которую веками давало село — жалуются, что не завозят из города! У них, видите ли, «лежачие», «убыточные» колхозы! Но вот — ты можешь представить себе «лежачую» школу, «лежачий» завод? Правда, нет? А колхозам — позволено! Хотя, по идее — это не община отшельников, а предприятие, оно должно давать продукцию!

— И город ещё виноват? — вновь не сдержался Мерционов. — Целые школы, вузы, заводы за них убирают урожай, который те всё равно сгноят — и ещё мало? Городская школа и колбасу должна выпускать?.. А просто пнуть как следует — чтобы подскочили, дико озираясь по сторонам! Или им, что… уже наш советский город — «эксплуататор»? Уже мы им — «паразиты»?..

(Увы, и это совпадало! Не изменилось! Хотя… Бывает, потом кажется: всё сразу так было…)

— При социализме говорили: им «не дают работать», «подавляют инициативу», а то бы развернулись! — подтвердил Тубанов. — А сейчас что мешает? И так — и любом строе, любых властях — убеждены: их «обирают», кто-то на них паразитирует! Как же их понять?

— Я и говорю: кого хотят облагодетельствовать за чей счёт? И чем те — важнее всего остального мира? Откуда, почему — такой выбор? А тайная традиция с опорой на миф и тайное руководство — само по себе большой риск! Вдруг только миф и есть — а они решат, что час настал, наломают дров, а реально никто не придёт? Или придёт — такой, что представить страшно? И — кого поддержит, кому поверит? Но пока, видите ли, очень «высоконравственно» верить, что ктo-то лично — есть воплощение высшей правды! И трудно даётся вопрос: а что, если — не с вашей, не с человеческой правдой — некто, назвавшись этим именем, придёт разбирать ваши дела? Хотя… Думаешь, этим закодированным что-то можно доказать? Мы тут уже насмотрелись: и снисходительных ухмылок — со словами, что скоро погибнет всё человечество; и истерик со слюнными брызгами — что скоро не станет питьевой воды, нефти, поваренной соли, железа, лука, чеснока, ещё чего-то; да с такой ненавистью к слушателю, который переспросит — будто тот лично виноват! И так же — вокруг фактов недавнего прошлого, о которых будто только вчера узнали, и сами ни при чём! А — эти новые элиты, «высшие расы», замена «изжившего себя» славянства?.. А если и по охране природы — что предлагают конкретно? Закрыть фармацевтические предприятия, взорвать плотины гидроэлектростанций — не думая даже, какая масса воды куда при этом хлынет? Всё — без знания дела, на одних эмоциях! И только перепадами реальности, без прямого внушения — не объяснить! Очень уж алогично — но есть и чёткая направленность…

— А цель… — продолжил Тубанов. — Субъективно… не знаю, может быть, им и кажется, что исповедуют чрезвычайно «правильную» мораль, блюдут «высшие интересы»; но объективно — разрушают страны и народы под видом радения об их благе! Не видя ничего хорошего, и ничего на предлагая — истерично тычут в недостатки, предвещают катастрофы, которые не просматриваются ни на одной ветви, если только не устроить их искусственно — крича, что надо спасать то, чему ничто не угрожает! И так — пока вправду не дойдёт до крайности, и уже другая страна и народ не придут на освободившиеся территории и ресурсы! Кому-то кажется проще, чем обуздать у себя рождаемость и развивать высокие технологии… Или просто хотят избавить планету от стран «не той веры» — вот и разрушают изнутри, подрывая через плакальщиков, которые что-то пережили, не осмыслив, или вовсе знают с чужих слов… А что ресурсы планеты ограничены вообще — думаешь, в этих «центрах» способны понять? И — что мир, собственно, держится равновесием сил? А на одной опоре он — как конус, едва воткнутый в грунт вершиной? Это для них, похоже, истины запредельные!

— Но и «центры» состоят из одних закодированных, — добавил Ареев. — Из тех, кого что-то начинает неосознанно тревожить, он мучается, ищет, ждёт какой-то встречи, бросает работу, учёбу, обретает репутацию сумасшедшего — и наконец за ним являются и забирают «туда», свалив всё на НЛО! Во всяком случае, нам те звездолётчики подтвердили: они ничем подобным не занимаются!

— А я не помню, — удивился Мерционов. (И Кламонтов слышал впервые!)

— Я успел спросить, — подтвердил Ареев. — И услышал ответ: против воли жителей других планет — их никуда не забираем! Хотя, как я понял — где-то есть и колонии переселенцев откуда-то, и без взятия биоматериалов не обходится. Но это особые темы… А тут — суть что земное человечество держится равновесием регионов, основных типов цивилизации! 12 углов мира — под одной крышей! Пока она слишком не поехала в сторону какого-то угла — при нынешнем уровне вооружений… Но в том и опасность: тайные традиции, как правило, не доходят до элементарного! Основаны-то исходно — на воззрениях и чаяниях одной узкой группы в прошлом, для решения её проблем! Что и становится миссией и целью жизни избранных! И тоже самооправдание: их, мол, так учили…

— Но и то не всё, — продолжал Мерционов. — Могут и заранее нейтрализовать потенциальных врагов. Присматриваются, наверно, ещё к школьникам, студентам: у кого какие способности, кто для чего подходит — или наоборот…

— И как это… «наоборот»? — встревожился Кременецкий.

— Способности есть, но «неподходящие» убеждения слишком тверды, — объяснил Мерционов. — В идейном смысле «не их» человек…

— И… что тогда?

— Увести на ложный путь, подсунуть ложную цель — чтобы не стал орудием возможных противников, а бился над нереальным, невыполнимым, над тем, во что сами не верят! И всё это: насчёт вегетарианства, нравственной чистоты, сострадания к живому — могут использовать для провокации чувства вины! Чтобы «правильно» вести себя — при всём желании не мог! Питаешься в любом случае биомассой, тем, что даёт природа — в виде живых организмов! И одними растительными продуктами не обойтись — да и из тех: что-то похоже на человеческую голову, что-то произвольно объявлено наркотиком, так что и тут — грех! А вот кто-то, по легендам и преданиям, безо всего этого обходится — и мало того, что здоров, ещё в глубокой тайне вершит судьбы мира!.. И вот ты, «грешник» — уже на привязи к своему непосредственному руководству, которое — мост к тому праведнику! Пусть, возможно, мифическому — зато эффект лично для тебя!..

— Да, как подумаешь, ужас! Страшные истины вы мне открываете…

— Или ещё версии, — продолжал Мерционов. — Их цель — создать новую, более «современную» религию. Или — искусственное подтверждение какой-то из древних, якобы с учётом и новых научных данных, и легенд об НЛО…

— А это зачем? — переспросил Кременецкий. — Если и буддийская доктрина, и многие языческие традиции — как я понял, подтверждаются данными науки? А в православии — что так подтверждать? Искусственно строить руины Ноева ковчега, что ли?

— Вот именно! Нам с тобой даже непонятно: зачем какой-то суррогат Истины для малограмотных толп, зачем иллюзия единения в борьбе непонятно с кем? Но — есть организации, мифологии, обряды, существующие веками… И вдруг — всё это рухнет? Куда тогда деваться? Вот, не считаясь ни с какими доводами разума — и цепляются за старое изо всех сил! И искусственные руины, и ложные слухи о чудесах — всё бывает…

— Но жили как-то без этого почти 66 лет… И до сих пор не могу поверить: оно… так, силой ворвалось обратно в жизнь людей?

— И якобы по глубокому внутреннему побуждению многих! — и тут не сдержался Мерционов. — Хотя кого: этих закодированных и «наплевателей»? Это же им — всё стало просто и ясно! А у остальных — изодраны в клочья и память о прошлом, и надежды на будущее! И попробуй собери их заново, уже не очень помня, что к нему… Вот и пытаемся исправить, что можем: закладываем кристаллы, извлекаем и перевозим рукописи, книги! Сами, правда, не всегда зная: что, где, как скажется? Это знает вагон… А закодированные, и сами коды — тоже часть меняющейся реальности, что нельзя забывать! И тайные организации — могут поступать с людьми и того хуже…

— Ну, давай прямо: это как? — не выдержал Кременецкий.

— Тоже подключаются, входят в доверие, ищут в тебе сокровенное, поручают какую-то миссию, даже проходят с тобой часть пути — и вдруг всё меняется! Начинают уже насмехаться над этой же верой и целью, обвинять в чём-то, угрожать карой будто бы за измену, слабость, отступничество! И ты сперва — в шоке, не можешь понять, что происходит! Ты же верил им, как себе, если не больше — и готов был вложить в это дело всё лучшее, что можешь…

— Это… как с Иваном Лесных? Но зачем…

— Чтобы переворошить, изнасиловать и изгадить в тебе всё! Чтобы для тебя — не осталось ничего чистого и сокровенного! Причём, возможно, как-то заставляют страдать и других людей — чтобы отдавалось на тебе, и ты был виноват ещё перед ними! А цель — довести до последней стадии озверения, подготовить очередного Ли Харви Освальда! Ты — то сразу веришь, что исходная миссия — добрая, а им нужен убийца, который пойдёт на всё! Не пожалев и себя — так как во всём изверился… И в общем — в ничтожных целях, но это мы тут понимаем, что в ничтожных! И эти «магнаты», способные на такое — дрянь, быдло, не более, а какое-то впечатление производят лишь потому, что служит им ещё большее быдло! Зато — кого так отнимают у человечества… И вот тут бы знать мнение «высших сил» — но в памяти вагона такой информации нет! По крайней мере, нам не встречалась…

— Но… Ли Харви Освальд действительно стрелял в Кеннеди?

— Скорее всего, нет, — ответил Мерционов. — Хотя нашему вагону доступен только один регион планеты. А Освальд… Я же говорю: человека доведут до того, что и верить больше не во что, и. терять нечего! Чтобы и за свою жизнь и честь боролся не очень, и чужую вину брал на себя, а свою — валил на других без зазрения совести! Чтобы было всё равно, чтобы чувствовал: добра и правды нигде не найти…

— Так… я и по поводу опытов с мозгом, с психикой человека, беспокоился не зря, — прошептал Кременецкий. — И цели в общем ничтожны, верно. Но как ужасно…

— А даже если тобой интересуются, чтобы привлечь в тайную научную организацию, — продолжал Мерционов, — тоже: кем там будешь? Фактически — младшим сотрудником с таким-то уровнем допуска, и пока без права знать больше? Хотя право на пулю в затылок при любом подозрении — всегда с тобой? Я же говорю: из таких организаций — и при самых хороших и чистых целях редко какая не вырождается! По крайней мере, на Земле…

— Вот тебе и секретные города… Подземные лаборатории, революционное подполье…

— Но может быть и просто игра от скуки, — продолжал Мерционов. — Или даже в виде какого-то испытания: что станешь делать, если свои вдруг обернутся врагами? А ты думаешь: вправду есть великая миссия, кого-то с тобой связывает глубокое и серьёзное! А те — включат в игру ещё кого-то, создадут уже целую сеть таких обманутых людей — которых бросят, когда надоест, и до них дойдёт: реально не было — никакого плана, миссии! А они — годы своей жизни ждали, готовились к чему-то! У них что-то не состоялось, не сделано, не высказано! Или… ещё варианты, даже не знаю какие… Во всяком случае, подобного рода «высшие силы» связываются с людьми, играют с ними, заводят в тупик — и бросают! И сравни: у тебя — речь о глобальных проблемам, межпланетных контактах — а тебе туда ввернули примитивную аллегорию сталинизма, поданную как социализм вообще…

— Но всё-таки: как с этими репрессиями? Они вообще были?

— Увы… И вопрос только — что от ветви к ветви число жертв колеблется в пределах миллионов! Вот и дай власть «выходцам из низов»…

— Но… почему? — в отчаянии прошептал Кременецкий. — Цель же была поставлена не такая!

— Хотелось построить лучшую жизнь для всех, — печально согласился Мерционов. — Не ждали, что этот «человек из народа», получив всё даром, сам начнёт драть с тебя последнее, или продастся силам зла! Идеализировали их… И вот опять — общество, где надрывайся для одного себя! А зачем мне это: богатеть лично, обобрав кого-то, обидев, сделав своим врагом? Почему я должен, как какой-то дикарь, примитивно гоняться за прибылью? Или как это: учиться в вузе «для одного себя»? Я, что — не нужен обществу как специалист, это моя личная блажь? Сперва — лезь вон из кожи, чтобы оплатить учёбу, и потом — работай где попало, чтобы отдать рэкетирам долги, иначе и тут — пуля в затылок? Преподавателям, видите ли, хочется жить богато, как на Западе… Ну так, казалось бы, скатертью дорога: с чемоданом и загранпаспортом, а там — в хвост очереди на бирже труда! Авось повезёт… Но нет, надо сперва нагадить здесь, а уж потом сбежать! И пусть студент либо связывается с полууголовными банкирами, либо… Вот же, естественным образом, идея: самим уйти в подполье! — даже удивился Мерционов. — Мирное, научное! А эти пусть перегрызут один другому глотки за свои «Мерседесы», и потом уборщица, не боящаяся вида крови, подберёт, что осталось… Да — так, наверно, и начинаются эти тайные общины, подземные города! Но потом…

— Ну, так что делать? — повторил Кременецкий. — Неужели… просто мириться с этим? Если и подполье — не выход… И не вести же дело к массовому истреблению! Тем более: по какому признаку, как отличать?

— Да, страшно, — согласился Вин Барг. — Но у нас они сами производили химическое оружие… Как, впрочем — и у вас. И определённые расовые типы отличались… скажем так, особой энергией размножения. Места в своих странах не хватало — при массовом вырождении от наркотиков и тяжёлых металлов; и всех обеспечить работой, пропитанием — на примитивном уровне, в ущерб и цивилизации, и природе… А поднять вопрос как есть — кощунство! И политики — только искали новых мифов, оправданий инстинктам… Представляешь ситуацию?

— Представляю… И совсем нельзя было найти иной выход?

— А тут ещё минус-разум, — продолжал Вин Барг. — Сущность вовсе загадочного происхождения, не предвиденного ни в какой жреческой традиции. И низший астрал с его иерархами природного происхождения — не очень понимающими людей, но привыкшими, что им поклоняются…

— И тоже могли отождествить человеческую цивилизацию с развратом и разрушением, не понимая её сути, — добавил Ареев. — Мы уже думали…

— Нет, вернее всего, конечно — напрямую обратиться к обществу, — повторил Вин Барг. — А им предпочитают управлять через мифы, даже не думая о возможной первооснове. Вот и результат…

— Но что теперь… конкретно на Земле? — с тревогой переспросил Кременецкий. — Чтобы не довести до такого?

— Если бы мы точно знали! — тяжело вздохнул Вин Барг. — А то и тут, видишь: человечество перегружено тайными организациями — с одной стороны, и голодными малограмотными толпами — с другой! А мы, чхаино-каймирцы, от всех отличаемся — и у себя, и здесь. В нас нет кое-каких животных программ… И к тoму же, наверно — отчётливее чувствуем сами кармические пути, состояние друг друга в итоге наших поступков… Потому для нас дико — заработать на чужой беде, переступить через поверженного конкурента! А для других — ничего особенного. И сам смысл жизни — в противостоянии кому-то… Но чего тут больше: животных инстинктов, комплекса неполноценности — или просто эмоционально-энергетической тупости, непонимания чувств других? — задумался Вин Барг. — Даже не знаю…

— Ну, эта злобная тяга пропустить кого-то через свои трудности — скорее всего, от неполноценности и идёт, — ответил Мерционов. — И особенно как раз — молодого, кто только вступает в жизнь! На самом взлёте, подъёме — опрокинуть все радостные ожидания в помойку! И наплевать — каким он уже оттуда выберется… Тут — и армии, нужные больше, чтобы загнать в формальные рамки чью-то агрессивность; и «распределение» после вуза… Никто же будто не рассчитывает на тех, чьё призвание — наука! Готовят узких практиков на определённое число мест — а какое «место» может быть для тех, кто уникален, пытаться планировать их число — абсурд! Их может с одного выпуска быть целых пять — и составить собой ядро научной школы; а за пять лет до и после — ни одного! Но планирует — опять же быдло, которому наплевать: обязан отработать три года «по распределению», куда пошлют, и всё! И там, на месте, ещё поселят в какoм-то бывшем курятнике, откуда не выветрился запах навоза: они-то «из низов», к такому привычны, а о здоровье какого-то горожанина что беспокоиться? Всё равно больше чем на три года им не нужен…

«Это уже… вместо того разговора? — вдруг понял Кламонтов. — В Киеве, в больничном дворе?»

— Значит, бывают правы и те, кто не едет по распределению, — уже как-то механически, упавшим голосом, констатировал Кременецкий.

— Очень даже бывают! — подтвердил Мерционов. — И вполне могут сказать: вы же первичны, вы — основа, так чего хотите от города? У вас пылесосы и радиоприёмники в огороде расти должны! Может, тогда бы задумались… А то только и слышим: они, мол, «не хуже» кого-то, «тоже имеют право», и всё такое! Хотя позвольте: «право» на что? Перехватить чью-то судьбу? Просто — чтобы не в фуфайке с кайлом или лопатой, а в пиджаке за письменным столом? И потому — я должен не стать тем, кем хочу и могу? Есть «более достойные»? Вот эти, что сейчас, уверовав — кликушествуют и ждут, чтобы кто-то явился с чрезвычайной мощью гаркнуть на всех и «призвать к порядку»? Всех равно — и правых, и виноватых? А тут уже о достоинстве разумного существа говорить трудно! Тем более, у кого есть — и не пойдут на заработки в публичный дом, или при боях гладиаторов — а эти могут! Скажут: иначе «жрать было нечего»! Вот и вся простонародная праведность…

— И я раньше… как-то не думал, — признался Кременецкий, снова отвернувшись к окну с несколькими далёкими огоньками у горизонта. («Интересно, какой там сейчас год?»— вдруг подумал Кламонтов.) — Привык, что коммунизм — идеология большинства. И мои… наши с вами цели — цели большинства…

— А это — цель и идеология тех, кто не приемлет дикости в человеческом обществе, — ответил Мерционов. — И проблема — не в существовании денег, собственности, не в том, кто и чего не имел, или пережил войну, голод — чем просто подло оправдывать инстинкты хищника и мapодёpа! А армия — «школа мужества»? Они же потом с дебильной тупостью смотрели, как разваливался Союз, разворовывали их же склады! А теперь, к 94-му — то ли расшиблись в лепёшку о ту же Ичкерию, то ли полубандитски сосуществуют с ней! Да, вот бы им бы эту ублюдочную агрессивность вместе с пьяным матом вогнало в глотку по самый срам — и тоже валялись с «полными штанами животной природы»… В мирное время своё оружие от воровства защитить не могут! Ну, что делать с такими — чтобы хоть не были угрозой стране, не гадили, не вредили? Как и те же энкаведисты, и современные судьи, что дают беспризорнику пять лет за кражу куска колбасы — а Ельцин с Солженицыным, кстати, молчат! Не при Сталине же — значит, можно?.. И вот — меняется история, многие в шоке, ищут новых ориентиров… А этим — удовольствие от самого насилия, от издевательства над теми, кто не может достойно ответить — и называют «борьбой с врагами народа», «возрождением казачества», или как-то eщё! А кто-то — ждёт, чтобы всё рухнуло из-за его личных проблем; кто-то — нагромождает горы оружия, способные погубить планету, а против кого, сам не знает — так, на всякий случай; кто-то — отравляет генофонд потомства, спиваясь, как последняя сволочь… И на всё оправдание: воевали, голодали, трудная работа, нелюбимая жена! А истина — в том, что просто не умеют и не хотят быть людьми!

И тут у Кламонтова мелькнула тревожная догадка…

— А… на нас самих перепад не повлиял? Как думаете? А то слышу, куда заходит разговор…

— Нет, почему? Всё по делу! А это… вспоминается всякое, — уже спокойнее признался Мерционов. — Мы же тут насмотрелись за три условных года! Не всегда снаружи — мирная реальность, наша, советская, которую мы знали! Бывало — полная раздробленность страны: у каждой деревни — своё ополчение, в городах — патрули на каждом шагу, проверки документов… Или — взбесившийся митинг не поймёшь по какому поводу, и туда врывается это самое «казачество», и рубит всех подряд шашками, не разбирая… Или — им самим отрубают руки и сажают на кол… Или тоже было: университет, превращённый в какой-то храм безумия, все занимаются в общем полной чушью, но узнай ненароком лишнее, и за это — смерть! И там надо побывать — что-то увидеть, запомнить, откуда-то забрать, заложить кристалл… И всё — наша планета, наша страна! Так — во что эти выродки способны её превратить? И уверены, что правы… Им что-то недодали, их чем-то обошли, а тут — шанс поквитаться! Или наоборот: особые права над другими — значит, всё можно! И там тоже было… Представляешь: десять боеголовок со страшнейшими бактериями — дурак из военного командования тайно хранил у себя на даче? Но их хоть чудом нашли… А в другой раз — под поездом рухнул ветхий мост, и три цистерны с ядом упали во дворы жилых домов! И то — с небольшой высоты, в начале моста, вытекло совсем немного; но — пришлось вызывать аварийные службы, чтобы срочно замораживать или спекать отравленный грунт! А потом — массовая эвакуации, толпы в больнице, шок по всему городу — как в Чернобыле… Хотя в твоё время его ещё не было, — спохватился Мерционов.

— Но я понял, что там… было в 86-м, — прошептал Кременецкий. — Из памяти вагона… Вот только почему?

— Загадка, — ответил Мерционов. — Бывают такие страшные загадки в истории. Или даже — парадокс при попытке изменить ещё что-то. А то и над Чернобылем, говорят, видели НЛО…

— А как… там? Чем кончилось… с цистернами?

— Целый окраинный квартал — мёртвая зона на многие годы! От малой утечки… Представляешь? Если и там не удастся что-то изменить… Но и то: куда энергия переживаний пойдёт в этом случае? Такое можно предотвращать, если знаешь заранее — но изменить потом…

— И тут… уже сложилось по 94-й, — в отчаянии прошептал Кременецкий. — А… с тем «концом света» как было?

— Да тоже… И до чего надо довести людей, чтобы в семьях совещались, как каяться — в смысле, что куда воткнуть, какую часть тела рижечь? Это и рассказывать страшно! Например: двое детей слышат эту трансляцию, а старших рядом нет — и думают, что делать! И вот один берёт доску с торчащими гвоздями — и говорит другому, младшему: вcё равно ходить в этом мире больше не придётся, давай — по бёдрам! И вгоняет ему cпepвa в одно бедро, затем в другое! Представь глубину раны… А потом говорит: больше и делать руками ничего не придётся, давай — мне по руке! Прямо с кровью, как было… И тот ему, наверно, задел кость: он только вскрикнул и потерял сознание… А в других семьях — уже родители… Кому — втыкают что-то длинное и тонкое через обе руки, ноги, ягодицы; кому — мелкие гвозди, так, будто прибивают деталь обуви, но это — просто в ногу! А он говорит: может, хватит, а то больше не выдержу? А ему в ответ: ничего не поделаешь, надо — и ещё гвоздь! А рядом тоже младший смотрит — и ему страшно, и спрашивает: а что больнее — пятьдесят ударов холодным прутом, или десять — нагретым на огне?.. И это мы, разгоняя с дисколёта сборища злых духов, слуг минус-разума — видели попутно такие образы, даже не всегда зная, реальные или виртуальные! А потом будто забыли, — признался Мерционов. — Сейчас только прорвалось из памяти…

(И правда! А то с ума сойти недолго — всё время помня такое!)

— И на Земле где-то, я читал… есть такие обряды со спицами, — прошептал Кременецкий.

— Да, тоже через это надеются войти в рай своей веры, — подтвердил Мерционов. — Хотя там — я даже не понял, что за рай в их представлении…

— А я в своё время понял, что там и рая никакого нет, — глухо от волнения уточнил Вин Барг. — И в чём справедливость воздаяния — неясно…

— Но им через эти подсознательные радиовставки внушалось: обратитесь к святой истине веры! — продолжал Мерционов. — Вот и обращались! Так, что теперь — хорошо, если только виртуально, a потом yдалоcь изменить… Но и то, говорю же: куда в этом случае пошла энергия изменений? И потом — человек всё равно может интуитивно помнить своё виртуальное, оно как-то сопровождает, преследует его! И каково — с такой памятью о том, что было бы, или чувством, что могло быть? И хоть бы уж — не с реальными увечьями, не следами на теле, нанесёнными в этом шоке! А что ещё творилось раньше — под видом «борьбы с детской преступностью»! На публику — стыд голого тела, а в зале суда — свистела розга, в полиции — шланг от крана с водой в задний проход, колодки, зажимы для задержки мочи… Потому что, опять же, радиовставки: если с молодёжью церемониться — она объест планету, и вообще ресурсы кончаются, мир катится в пропасть — чего стесняться, срывайтесь c тopмозов, дайте выход порокам!.. Вот такое реальное и виртуальное, с чем приходится иметь дело! А вопрос о биологической деградации — видите ли, поднять нельзя: валят всё на социализм, молодёжь, идейные течения! И, кто просто мало похож на человека — считается обделённым, а то и получает право решать судьбы других!.. И вот так подумаешь: кто берётся судить человеческие дела, наводить в них порядок — и кто имеет право? Если какой-то внешний беспристрастный судья — сразу вопрос: а что внешний и беспристрастный делает среди людей, что ему до нас, что тут понимает? А если человек, прошедший человеческие трудности — тоже, сам видишь… Вернее всего — просто защита своих интересов при уважении чужих, безо всех этих органов доносительства и надзора…

— Но… этот минус-разум действительно думал, что сотворил весь мир?

— В том-то и ужас, — подтвердил Мерционов. — И кого могут призвать на свою голову массы примитивных людей, озлобленных элементарными проблемами, не видя их решения! Тем более — если уже другие, параллельные миры не выдерживают — как и говорится в контактах…

— Так что, остаётся — совершенствовать самого человека? Изучать его генетическую, психологическую природу, и совершенствовать её — а не какие-то социальные и юридические механизмы, институты? Не ублажать их «материальной заинтересованностью» — то есть, по сути, подачками из государственного кармана, не содержать это множество судов, тюрем, спецслужб — а сделать лучше самих людей, в самой их конструкции?..

(Кламонтов вздохнул с облегчением… Складывалось! Кажется, удалось!)

— Вот именно, — голос Тубанова дрогнул. — И не слушать этих моральных трусов! От них все беды…

— Они от одного страха доводят любую проблему до крайности, — добавил Ареев. — А потом кому-то приходится и решать крайними методами, и он запомнится как изверг — а с них какой спрос? Они благочестиво дрожали, как все — только одёргивая других! Но нам нельзя бояться того, кто мы есть. Мы видим проблему, и ищем выход — а те пусть дрожат. Всё равно в истории только дрожью и отметятся…

— А спивающаяся деревня — пустыми бутылками, — добавил и Мерционов. — И те, кто кричат о ней — только самим этим криком. Хотя тоже правда: так верят, так чувствуют — худшую ветвь! А мы — хотим выбрать лучшую…

— И всё-таки… — уже голос Кременецкого дрогнул. — Как потом бывает… с отвергнутыми ветвями? Куда они деваются? И… те, кто верили, что так было?..

И — разговор вмиг умолк. Лишь слышался медленный перестук колёс — и несколько далёких огоньков тревожно мерцали снаружи. (Неизвестно в каком году, и даже веке…)

Ведь — за все три условных года не узнали с достоверностью! А Захар ждал ответа…

— Ну, сами… как личности никуда не деваются, — неуверенно начал Мерционов. — Могут смещаться даты и обстоятельства рождения; дела и мысли одних людей — переходить к другим. В чём ты сам убедился… А обычно — просто чувствуют, что обмануты, остались в дураках. Хотя проблема сложная: меняется местами — великое и малое, достойное и недостойное, допустимое и недопустимое… Ну вот, кто-то говорит: в 33-м году на Украине был устроен искусственный голод — но что же только в 87-м «прозрел», что искусственный? И что говорил все годы детям и внукам до того?.. Или что особенного — в нашей версии, как мы её понимаем — прийти в школу в джинсах, увидеть на небе странное световое явление, иметь родственников за границей?.. А за такое — страдают при перепадах истории! Из-за мелочной и тупой жесткости законов, ограниченности понятий…

(«Как мы её понимаем! — мысленно повторил Кламонтов. — Но в чём сомневаемся? Что чувствуем не так, как прежде?»

— …Нет, чтобы понять: время было другое, люди знали меньше, верили не в то! — продолжал Мерционов. — Невинный поступок — уже «троцкизм», или ещё какой-то «уклон»; случайное знакомство — предательство; оговорка в беседе — кощунство или разглашение государственной тайны; факт биографии родственника — клеймо на потомков!.. А, с другой стороны — можно запросто ограбить то же государство на миллионы рублей; принять «веру», за которой тянется вековой кровавый след; создавать банды для бессудных расправ, вводить в вузе порядки спецслужб, а в школе — почти концлагеря… и ничего особенного? А — личные переживания, прошлое конкретных людей, смысл воспоминаний? Как к ним относиться, если они вдруг — часть совсем иной истории? То всякий бизнес — кощунство; то — целый класс секут розгами на спортплощадке за непроверенную вину одного; то — опять же кто-то голодал в 33-м, но как понять: он пережил великую трагедию, или… Ведь — чего-то уже как бы не было; зато — возникло другое, о чём никто не помнил! Будто — кто-то режет, кромсает тупыми ножницами огромный толстый кабель со множеством переплетенных жил, и каждая — чья-то судьба! И вокруг летят их обрезки, болтаются концы оборванных ветвей, свищут в воздухе, как тот же «лифт Земля — Луна»… И страшно угодить под них — и что, с чем, как сомкнётся? А всякие исторические мародёры тут же пользуются: кто-то — уже ведёт род от «высшей расы», заседает в шариатском суде, добился льгот как «афганец», или националист времён второй мировой… Хотя — реален ли «тот, кто режет»? Есть тут в самом деле чья-то сознательная воля, или это — некий природный фактор, которому бессмысленно предъявлять счёты, как разумному существу? А люди — так ли виноваты… Я имею в виду: хорошие сами по себе? Им же вправду начинает казаться: всё было иначе! И вдруг — тысячи жертв вопиют о мщении; недавние лидеры — в растерянности, их уже не слушают; у целых народов — чувство, что их повели по ложному пути… И — кто повёл, кто взялся прокладывать путь остальному человечеству, отбросив всё плохое, что было в прошлом? Мы — единый советский народ, строитель коммунизма?..

— Вот я и хочу понять: что случилось? — ещё тише прошептал Кременецкий. — И почему так?

— А то, что ещё недавно единый великий народ — вдруг согласился признать себя вороватым быдлом! И старшие поколения — разрушили легенду о себе: захотелось «сказать правду»! Такую, что сразу вопрос — а кто же вы сами, терпевшие всё это? Особистов, стукачей, заградотряды, а в мирное время — дефицит, очереди? Как, за что вас теперь уважать, как вам верить?.. А из-под нас, младших — будто вырвали всякую основу надежд, искромсали чувство истории! А как случилось… Ну, 25-й кадр, гипнотическое кодирование — понятно, но это средства, механизм, но не причина! А — цель, первооснова? Есть тут чья-то воля — и на что конкретно она направлена? И если какие-то «вершители судеб» — сами лишь орудия, то чьи? Страшно, если тоже — свой минус-разум, и такие организации у него в услужении…

— И я даже не понял, как возникает этот минус-разум, — признался Кременецкий.

— Так не вполне поняли и горные жрецы, и звездолётчики, что доставили нас туда, — напомнил Мерционов. — Предположили: как бы зарождается из информационного мусора…

— А знаете, что я подумал? — вдруг сказал Ареев. — Есть же и легенды — как кто-то, стремясь к добру, отделяет от себя зло в виде некой конкретной сущности! Так вот, неужели…

И вновь все умолкли…

Хотя — да, знали как легенды…

— Нет, к такому вопросу мы не готовы, — начал Мерционов. — А тут… Представь ceбe поход, экспедицию — за золотым руном, жар-птицей… За чем-то — что символизирует всеобщее счастье, открывает пути, разрешает вековые проблемы! И вдруг — caмый старший и мудрый участник похода, которого все без сомнений признавали руководителем — садится на скальный выступ, пещерный сталагмит или болотную кочку, и начинает истерически рыдать! — Мерционов едва сдержал ярость. — А остальные, конечно, в шоке: ему же верили, думали, знал, куда ведёт! И теперь что осталось: возвращаться обратно под насмешки скептиков? А его завернуть в палатку и тащить с собой — не бросать же на полдороге…

— И до чего дошло, — добавил Apeeв. — Я уже читал: наших специалистов в Африке — из банка посылали за долларами к уличным менялам!

(«Сходится! — подумал Кламонтов. — Помню!»)

— И чего, с точки зрения сложившейся реальности, достойна такая страна? — возмутился Мерционов. — Как раз… уровня уличного менялы, а не советского специалиста? Не стоят, чтобы помогать — наоборот, вкатить скандал через международную прессу, чтобы со стыда сгорели? Но это — естественная реакция для обычных людей, а не для нас! Мы же помним, как было: нечернозёмная деревня — и так в развитой стране, а там бывшая колония! Вот и ехали туда, где надо помочь! И вдруг — Нечерноземье взвыло уже о собственной первобытности! Каково?

— А там… Наши специалисты рассказывали об устройстве Вселенной — но отрицали существование природных духов, — добавил Ареев. — А западные миссионеры — сразу со своей верой, с покорностью! Как непросто…

— Отрицали, по сути, не это, — уточнил Мерционов. — Сам подход к человеку как чему-то второсортному, игрушке, помехе на чьём-то пути! Ты, мол — скот и ничтожество, все твои помыслы греховны! Пусть даже помыслы о безотходных технологиях, бескорыстном познании мира, устройстве жизни для общего блага — всё равно тебя надо перетряхнуть, вырвать из тебя что-то, чтоб стал угоден «высшим силам»! Будто человек зависит от кого-то, кто на любую мысль и действие — ответит как враг, требуя насилия над собой! Хотя и тут — просто непонимание особенностей людей, народов, условий природных зон! Но странно: в эзотерических традициях такое — всюду, во все времена…

— Местное и временное — кодифицировано как «высшая истина», — добавил Ареев. — А потом вокруг этого — своя иерархия на плотном и тонком плане. И цепляются за привычное изо всех сил — дезориентируя тех, кто может понять больше…

— Зло от нежелания понять, — уточнил Мерционов. — Под видом великой тайной мудрости. И люди сами ищут такое на свою голову… Но что, если действительно — некий могущественный дух воспринимает всю массу людей в целом, не различая добрых и злых? И уверен, что здесь — его дом, а люди «в целом» ему мешают…

— А они, такие как есть, вправду несовершенны, — ответил Кременецкий. — И если в самом деле… кто-то решит, что лучше бы их не было? И тоже может менять прошлое…

— И тогда… кому или чему мы противостоим? — тревожно задумался Мерционов. — Кто и как, возможно, использует использующих мифы — и зачем? И есть ли о ком так говорить…

— Да, это вопрос, — уже как-то по-новому начал Кременецкий. — А тут ещё… Откуда в моих текстах эти совпадения? И… где сами тексты? Я имею в виду — остальные…

— Не знаем пока, — признался Мерционов. — Кто-то не всё скопировал, для чего-то не пришло время… Да, но я тоже хотел спросить: что ты тогда подумал сразу на остановке? Кого и в ком узнал?

— Так в том и дело: я же как-то представлял вас себе, работая над текстом! И вдруг… встречаю «наяву»! Даже испугался сперва… Потому и не вышел сразу, а ехал до конца! Не знал, что подумать…

— Значит, правда? — переспросил Тубанов. — Мы тебе прямо такими и виделись?

— И что это: замыкание парадоксов, телепатия, или нечто больше? — добавил Ареев. — Не забудь: сперва был текст Ивана Лесных…

«А виртуальная пресс-конференция — на основе текстов Якименко и Жильцовой? — лишь мысленно добавил Кламонтов. — Да, сложно и непонятно!»

— Но я имею в виду даже не это, — объяснил Кременецкий. — А имена и названия с Фархелема… Как туда попали — если вообще значат не то, и речь о другом…

— Тоже загадка, — согласился Мерционов. — Как и сходство реальных событий там, и виртуальных — здесь…

— Так я и думаю: сколько же миров это объемлет? Все эти связи, перепады? И сам минус-разум куда-то изгнан — а куда?..

Легла совсем глухая тишина — но лишь на миг…

— Нет, такого не должно быть, — неуверенно начал Мерционов. — А то, в самом деле…

Но он не договорил — и будто уже с опозданием дошли до всех слова о «том, кто режет»! Ведь — что могло значить, сущность каких масштабов открывалась мысленному взору! И кажется, страшнее всего, что узнали и пережили…

А вагон медленно катился — и нужен был ответ… (Но даже… на какой вопрос?)

— Должно быть иное объяснение, — наконец заговорил Мерционов. — Не допускаете же вы… чтобы одним и тем же перепадом трясло миры — где развёрнуты разные тройки векторов…

(«А Джантар понял: такие вопросы надо «переводить на уровень выше», — вспомнил Кламонтов. — Но тут-то «выше» — куда?»)

— И уже думали: просто случайные утечки информации по каким-то каналам? — напомнил Ареев. — При очередном инопланетном посещении Земли, что ли? И потом… где-то же есть проходы между мирами, у которых один или два общих вектора! Например, в аномальных зонах…

— Скорее всего, да, — как эхо, откликнулся Тубанов. — Ведь столько совпадений — немыслимо…

— И те же названия, имена, ни с чем тут не связанные — случайно обрели иное значение, — добавил Ареев. — Или… сказались остатки прежних значений? Но уж вины — ничьей и никакой! И вообще: всегда ли мы знаем, как и откуда получаем информацию — и как и где, возможно, уже трансформированную? Тем более, при этих перепадах?

— По крайней мере, рабочая гипотеза есть, — сказал Мерционов. — Но не более того…

— Но кто угрожал Ивану Лесных от вашего имени? — спросил Кременецкий. — Обвинял, будто он вас чем-то обидел, оскорбил? И хотя бы — чем?

— Не представляем… Да мы с Тубановым ничего и не знали, — ответил Ареев. — И сами были в ужасе, впервые услышав! Чтобы вокруг наших имён — такое! И тоже вопрос: только виртуально, или…

— И кто это были, неизвестно, — добавил Тубанов. — Даже: один или несколько? И что и откуда знали, как им представлялось? Только — предположение Ив Лунга…

— Нет, но что делать конкретно? — будто спохватился Кременецкий. — И мне, и вам? Ну… ту версию, с киевской больницей, я немного видел! И правда — ужас! Хоть на самом деле, в Ровно, вы успели вовремя… Но что дальше? Поедем опять в прошлое за моими тетрадями, или как? Мне же надо их вернуть! Но вообще… Прожить одиннадцать лет — зная, ожидая, что будет, глядя, как всё рассыпается, разваливается — и совершенно бессильным помочь, так как всё сложилось! А для некоторых наших… деятелей — ничего святого!..

— Ну, о святом они болтают много, — ответил Мерционов.

(«А для него же… впервые! Это мы тут привыкли… И то не очень: разве привыкнешь к такому…»)

— А правда! — спохватился и Вин Барг. — Пора и к делу. Давайте я прислушаюсь…

…Вновь все умолкли — и лишь он едва поднял взгляд, ожидая ответа вагона…

«А, с другой стороны… — стали долетать до Кламонтова мысли Кременецкого. — Если не проживу эти одиннадцать лет в реальном времени — не сделаю каких-то дел, никто не будет знать, где я, что со мной… И этот подонок останется неразоблачённым… А настоящего отца я, получается, не знал… Но как же они?.. (О семье, прежде всего — о матери?) …Не могу их и бросить, оставить в неизвестности! А в целом? Знать, что произойдёт — и никому не сказать, иначе парадокс…»

«Нет, а… твоё отсутствие на полгода? — Кламонтов, испугавшись, приглушил мысль. — Что может значить? И… как, кого предупредить — из твоих? Что им сказать?»

«…А эти дети из приютов: не тренируют их попросту на нас? — продолжал думать Кременецкий. — И кто они сами: чудовища, опустошённые души, или… Хотя, а мы для них — кто? А тайные организации, как ими всё опутано… И… не бывает единственным выходом иногда — разрыв всего, удар по «кабелю»? И — всё с нуля, заново? Но шок для стольких невинных людей! Из-за чьей-то ошибочной, никому не нужной цели… Кто-то верит, что кому-то плохо, создаёт подполье для борьбы с врагом… Хотя какой «враг» — если тот и при социализме неспособен устроить жизнь? И вся цель — иметь больше, чем кто-то; но — и этого не может? А подполья — вырождаются в секты, мафии, уже страшно пойти уда… Нет, но что же… государства, спецслужбы — в борьбе с такими обманутыми? Чем могут доказать свою правоту — тому, кто просто ошибся?..»

«Точно, — это была уже мысль Тубанова. — При Сталине: пять колосков — и крик на всю планету! А при «демократах»: столько же за кусок колбасы — и ничего…»

«…И правильно я написал, что так просто демонстрируют свою дикость и бессилие? — ответил Кременецкий (или и тут принял мысль за свою?). — Но что вообще делать… И как вернуть тетради…»

«А если и это результат какого-то перепада? — откликнулся Ареев. — То, как изменились сюжеты?»

«Думаешь…», — удивился Кременецкий, уже поняв, что ответил не себе.

— Подождите, — прошептал Вин Барг. — Кажется, вагону удалось определить…

— Что именно? — не выдержал паузы Кламонтов.

— Наиболее вероятную версию вновь сложившейся реальности! И сейчас мы её увидим! В соответствующих фрагментах…

«Итак, уже результат, — с тревогой подумал Кламонтов. — Каким он будет?..»

— А мы и забыли посмотреть: где мы, куда едем! Ах, вот как… — вскочив, продолжил Вин Барг уже из коридора. — Поезд 222, Львов — Ворошиловград… Похоже, Полтавская область, где-то между Красноградом и Кегичёвкой… Время-то, оказывается — всего 22. 23, пока что 17 июля для нас, и 14-го — для Захара!

— До сих пор привыкнуть трудно, — признался Кременецкий. — Но почему так темно? Какой… снаружи, год?

— Сейчас… даже не пойму, — ответил Вин Барг. — Или… и год меняется? Будто через мгновения переходим от года к году! Так раньше не бывало!

— И едем как будто к моим родным местам! — понял Кременецкий. — Нет, но время… И можно ли мне там появляться — такому, как сейчас?

— Не знаю. Пока что опять спать, — объявил Вин Барг. — И во сне… увидим, что получилось…

— Шестое купе? — уточнил Кременецкий, вставая.

— «…Как будто на свете нет твёрдой земли…»,–

донёсся шёпот Тубанова, вставшего следом. — Неужели опять не то? Или… я это — по привычке…

«…А правда! — встревожился Кламонтов, оставшись один в своём купе. —

…Одну простую сказку –

А может, и не сказку –

А может, не простую –

Хотим вам рассказать…

Нет, почему же? Тут… всё, как было. Как мы знали…»

78. СУБЪЕКТ И ОБЪЕКТ

«…Леонид… Макарович? Что же вы поспешили отделиться от остальных? Не заметили, что в банке… сберегательном — лежит «пас»? Вот вам и итог выборов. Вы — самое слабое звено, прощайте…»

(Опять это «звено»… Почему? Откуда это?)

…Шаланды полные кивали –

И уходили за рубеж…

…Как будто на свете нет твёрдых грунтов –

Уткнулось начало в конец.

Сказал экскаватор: «Я всё же готов»,–

И, встав, пошёл во дворец…»

(«Нет! Что за чушь? — запротестовала какая-то часть сознания. — Это же — две разных песни!»)

…Залп! Резиновые пули…

Тут джигиты и кивнули…

И десантники с баяном

Кружат вальс над мостовой…

…Метель мела, как крем-брюле… (?)

Металось пламя на столе –

Забытой, необрезанной свечи…

…Но… «кайф» — это очень уж хитрый предмет.

Всякая вещь — или есть, или нет!

А это — такое, что и не поймёшь:

Только «орёл» — и уже сразу «вошь»…

(Ах… стадии опьянения! «Орёл — ласточка — стрекоза — вошь»! Или иначе: «павлин — обезьяна — лев — свинья»…

А песня — из фильма про Винни-Пуха! И там была — про мёд!)

…Но всё же водка выпила пудру — и это снимала камера смеха. А мобильник забыл в кабине хрен — и типун сбросил атомную бомбу на язык… но не государственный? А какой?

…Нет! Нельзя же так! Расслабляться, давать волю усталости — когда совсем скоро… что?..

…Кламонтов нажал кнопку рядом с индикаторной лампочкой. Магнитофон откликнулся негромким, но каким-то глубоким щелчком — сразу перешедшим в тихое жужжание, будто вытеснившее мёртвую тишину из комнаты. Ещё три переключения, три щелчка, уже отрывисто-резких — и приёмная бобина завертелась, наматывая розовый ракордный конец ленты…

— Адара, Аджена, Акраб, Акрукс, Акубенс, Аламак, Алараф, Алголь, Алиот… — начал Кламонтов в микрофон, называя звёзды в алфавитном порядке, и с каждым словом переводя рукоятку уровня записи на одно деление.

Затем он отмотал ленту назад и прослушал. Наилучшая слышимость была на слове «Акубенс» — α Рака. Он установил соответствующий уровень записи, и вновь отмотал ленту назад, почти до ракорда. Можно было начинать…

—…23 января 1984 года, 10 часов 25 минут, — начал он. — Я, Хельмут Кламонтов, человек с усреднённым телом и неусреднённой психикой, отвергнутый за это стандартными людьми, делаю эту запись для тех граждан планеты Земля, для которых коммунистические убеждения — не пустой звук, и у кого после однажды проявленной к ним несправедливости коммунистические лозунги не становятся на всю оставшуюся жизнь поводом для скособоченных ухмылок…

(«Но… как? — даже похолодел Кламонтов (здесь). — Что же мы исправили? Не Захар, а я у себя дома записываю… Ко всем землянам!»)

— …Вспомните, товарищи земляне, — продолжал он (там), — из лучших фантастических произведений о коммунистическом будущем вы знаете, что наши потомки должны жить по 200 лет, успевая за это время переменить пять-шесть профессий, достигая своих высот в каждой из них, и при этом до глубокой старости не утрачивая живости мышления… Но что мы имеем пока… на данный момент? Человек живёт гораздо меньше… гораздо более короткий срок… и само качество его жизни — ниже…

(«А главное: и этого не было! Такой записи в 84-м я не делал!»)

— …И я даже не говорю о явных болезнях… расстройствах здоровья… Достаточно и того, как просто-напросто… ветераны доживают на той работе, к которой… привязаны однажды… некогда полученными дипломами, перекрывая дорогу молодым; как люди страдают от возрастных кризисов — сперва в школьном возрасте, а потом в том же ветеранском, когда наступает предстарческий упадок сил, называемый климаксом… А ведь, кстати — в школьном возрасте, казалось бы, только сразу и брать жизненный взлёт… браться за большие дела… тем более — когда и предельный рост организма, казалось бы, уже достигнут… Но тут наступает это проклятое «половое созревание» — ведь надо обеспечить продолжение рода — и появляются эти грубые, уродующие внешность, и даже не всегда нужные для самого продолжения рода «третичные половые признаки», а главное — меняется психика. Наступает эмоциональная неустойчивость… резкие перепады от эйфории к депрессии… и в таком состоянии нередко совершаются страшные жизненные ошибки с последствиями на всю жизнь…

(«И как там волнуюсь! Как сумбурно говорю…»

«Или — «черновой вариант» записи? — предположил Мерционов. — С тем, чтобы переписать наново? Нет, а… вот именно: кто видел? Кто запомнил? Как попало в память вагона?»)

— … И что же делать? Как быть? Придумывать всё новые законы, постановления, экономические механизмы — приспосабливая их к такому человеку, какой есть? Смириться со всеми его несовершенствами и пороками, унаследованными от дикой природы — и замкнуться в пределах своей планеты, не помышляя ни о чём большем?..

(«Нет! Реально никто не видел! — понял Кламонтов (здесь). — Виртуальное, несложившееся — как и та пресс-конференция, и новости в 2142-м!..»)

— …А значит — и с самим фактом, что человек биологически запрограммирован родиться, созреть, произвести потомство и умереть?.. (Подтверждая догадку… похоже, мгновенный стык!) …Да, я… человек в чистом виде… без определённого пола… и мне это представляется так… (Снова стык?) …Сама по себе природа создавала не разумное существо — не в этом была её цель — а лишь усовершенствованное устройство для полового размножения… и именно потому где-то до 14-ти… ну, может быть, до… (мгновенная помеха, но сквозь неё: «17-ти»?) …лет человек развивается как человек, и с этим для него, казалось бы, достигнут порог зрелости — но теперь надо обеспечить продолжение рода, и начинаются отклонения… (Стык — и странные вибрирующие помехи.) …То есть самое естественное для разумного существа состояние — это когда… (помехи) …ещё не началось… (Помехи.) …Вот и получается: разум хочет осваивать новые среды обитания… стремиться дальше… а биологическая оболочка не пускает. Новые среды, осваиваемые человеком, губят его при разрыве скафандра — а если и не губят, а только калечат, то всё равно ремонт человека затруднён чрезвычайной сложностью конструкции, к тому же, несмотря на прогресс медицины, весьма длителен, сам по себе доставляет немало физических и моральных страданий, и не всегда заканчивается успешно… Новые силы природы, которые человек привлекает а службу себе, оказывают вредное влияние на биологическую основу его конструкции, оставаясь незамеченными из-за отсутствия соответствующих рецепторов — и лишь потом, когда ничем помочь уже нельзя, причиняют жестокие и бессмысленные страдания. Да и зачем, собственно, разумному существу ощущение боли такой силы, какое есть у человека? Чтобы парализовать разум, не дать спастись в острой ситуации, пока ещё можно? И вообще, дико и нелепо выглядит то, что на это процветает жестокость и насилие…

(«Но как же… Якименко, Жильцова? Ведь это их слова!»)

— …И кроме всего этого — в новых средах обитания человек будет вечно привязан к средствам жизнеобеспечения, создающим для него те узко ограниченные условия. В которых только он и может существовать… (Стык?) …А чем дальше таскать с собой земную биосферу, тем дороже это обходится… Но и не останавливаться же… не преграждать к разуму путь к новым знаниям из-за этого! И наконец — не должно быть в жизни разумного существа никаких «постыдных» сторон… «запретных» тем… создающих неконтролируемые разумом мотивации, и способных приводить к трагедиям не только личного масштаба… (Стык?) …И, в сумме — возникает идея разумного существа, состоящего из легко заменяемых частей, монтируемого в заводских условиях, не зависящего от случайной игры генов… (Стык.) …И им не нужно будет ни пищи, ни воды, ни воздуха — только электроэнергия как единственный фактор поддержания жизни… И пусть они осваивают космос, заселяют необитаемые планеты, исследуют и на Земле места, труднодоступные и опасные для людей… (Стык.) …Нет… разумеется, в полноте и сложности эмоционального восприятия они не должны уступать людям. Но только место секса и грубого соперничества у них займёт интерес к познанию мира — и в такой цивилизации будет господствовать добро и уважение к личности. Не только к «старшим» — как пишут ещё и сейчас люди в официальных формулировках законов — а именно к личности… Вот пусть… (стык?) …люди и сравнят с собой эту параллельную цивилизацию — чья идеология будет основана исключительно на данных и выводах науки о разумном существе и разумном обществе. И пусть им станет стыдно того, как они основывают свои идеологии на голословных изречениях древних пророков, молясь на пустое место в облаках — и в пылу защиты свободы такой веры от «советской угрозы» с помощью ядерных боеголовок готовы ненароком взорвать всё человечество… Но вот это — тоже страшно: только бы успеть… только бы не погас единственный известный нам во Вселенной очаг разума… Хотя знаю: будет трудно. Сколько в фантастике говорилось, что будущие земляне будут иметь иную, более совершенную конструкцию — а как дойдёт до дела, люди встанут горой за свои инстинкты… Тем более — после того, как долгие годы всевозможные горе-пророки от той же фантастики пугали людей историями о том, как вышедшие из-под человеческого контроля машины крушат культуру людей с садизмом, не присущим даже самим людям, а их самих делают своими рабами. Хотя в начале каждого такого опуса всегда бывали слабые люди-повелители и могущественные машины-рабы — но там это почему-то представлено как норма… Нет, правами разумного существа должен пользоваться всякий, кто достиг определённого уровня сложности — а не только тот, кто состоит из белков, может есть, рожать и испражняться… (Стык.) …Я также предвижу разговоры об угрозе для морали, о неких «вечных ценностях» — и придётся доказывать… (стык) …что тут речь идёт о свойстве биоматерии, а не о свойстве разума. Тем более, что речь пойдёт и не о замене всех землян вообще — а о формировании параллельной культуры, параллельной цивилизации… Но опять-таки не могу не сказать: успеть бы… Ведь империалисты, защищая своё «свободное предпринимательство», готовы взорвать весь мир…

(«Но я это на самом деле не записывал! Как же сомкнётся?»)

— …Но в том-то и дело: пока я не могу даже поступить в вуз, чтобы заняться этим. Так что теперь — лично о себе, о своих трудностях…

(«И зачем делал запись? Хотя… не делал же!»)

— …Да, я не совсем здоров… И мне тяжело выполнять рутинную, примитивную работу… которая утомляет и притупляет эмоции. И именно потому так велики разрывы в моём трудовом стаже — которые я никак не могу объяснить в приёмной комиссии университета. И что там только не подозревают: шабашник, тунеядец, сумасшедший, возможно даже — судимость… (Эти три слова почти скрыли помехи.) …А доказать потом ничего нельзя: «не прошёл по конкурсу», и всё. Один раз, правда, даже был принят, немного проучился, но всё равно: узнали, кто я, нашли повод, и исключили… (И это — сквозь помехи, а потом ещё стык.) …Хотя, казалось бы: то, что я уже мог бы многое сделать в жизни, не отвлекаясь на семейные проблемы — моё преимущество… Но вот, видите ли, надо подтвердить свою половую благонадёжность и способность работать где попало… («Лишь бы не…», — послышалось ещё сквозь помехи.) …А ведь я ещё многое могу высказать… предложить… и по проблемам дальнейшего развития общества… единого управления планетой в будущем… (Стык.)

(«Но… да, как завещание! Прощальное послание кому-то!»)

— …Нормальный, полноценный человек не должен рисковать своей жизнью из-за чьего-то маниакального желания «сохранить всех оступившихся для общества»… (Стык.) …Надо выработать критерии психической полноценности, сам правовой статус разумного существа — и ввести в будущую единую всеземную Конституцию формулировку права на жизнь. Вместо понятий «убийство» и «нанесение тяжких телесных повреждений» — ввести формулировку «необратимое повреждение личности», подразумевая. Что оно приводит к невозможности выполнения разумным существом своей жизненной программы… И, конечно — убрать из законов «превышение обороны». Ведь. Если сознательная неспровоцированная агрессия предполагает нанесение подобных повреждений — какое может быть «превышение»? Что же касается безнадёжно неполноценных — то есть тех, у кого в мозгу нет основы для формирования полноценной личности… (Стык, помехи.) …Ну тут, ясное дело, необходима презумпция полноценности — и определять это в каждом конкретном случае должна психиатрическая экспертиза… (Стык.) …И сами права разумного существа должны предоставляться лишь тем… (Прерывистые помехи.) …Разумный имеет право на осуществление своей жизненной программы… (Такие же помехи.) …вправе быть уверенным в своей безопасности в обществе таких же разумных… (И это — сквозь помехи.) …Этот возраст должен зависеть не от полового созревания, а опять-таки от уровня развития психики… (Всё более сильные помехи.)

(«Но… это думал и Джантар!»

«Сама проблема — универсальная, — успел ответить Мерционов. — Не отвлекайся…»)

— …И не надо бояться, что дети чего-то там «не заслужили»… — продолжались сквозь помехи обрывки фраз. — Впечатлений того возраста ничем не заменить… лишая детей этого — невозвратимо обкрадывают их… Вообще — ко всем прошлым заслугам надо относиться очень и очень критически… Страна несёт миллионные убытки и отстаёт от западных стран в тех направлениях технологии, которые оседлали «заслуженные» паразиты, ничего уже не способные дать науке, но не желающие по-хорошему уйти со своих должностей. Их, видите ли, неудобно при их заслугах перевести на рядовую работу… А за валюту подбирать огрызки западной технологии — удобно? Неужели хотя бы из этого не видно, что у таких «заслуженных ветеранов» нет ни грамма патриотизма? А у хозяйственников нет чувства, что они делают общее дело… наоборот, грызутся как дикие звери, вырывая вопреки утверждённым планам лично для себя какие-то льготы…

(«Уже… говорю за Герм Ферха — того, земного! Что всё это значит?»)

— …И тут я подхожу к очень неожиданной мысли. Вот сейчас принято говорить: став партией всего народа, КПСС продолжает оставаться партией рабочего класса; государство у нас — «рабочих и крестьян»… А как же люди умственного труда? Разве они чужие в своей стране? Почему у них какая-то «второсортная» роль? Нет, я не отрицаю авангардной роли рабочего класса на предыдущих этапах развития общества — но не пора ли сейчас… в эпоху, когда стираются классовые различия… наконец вспомнить, что каждый человек есть носитель ещё и каких-то индивидуальных особенностей, а не только классовых интересов? И — не имеет смысла регулировать «классовый состав партии»… (помехи) …что и на Западе в первых рядах антивоенного движения идут всё-таки не рабочие, а компетентные специалисты — врачи, физики, экологи… (Стык.)

(«Уже — за Ромбова! И Кременецкого! Обоих сразу…»)

— …А зачем тащить в партию всех хозяйственных руководителей? И почему считается нормальным… (стык) …моральные вопросы отданы попам, комсомол тонет в бумажных помоях, а партийные кадры «выбивают» где-то то доски, то шифер, то цемент? И разве мы можем видеть в каждом из них человека передовых взглядов? Разве можем подойти к первому попавшемуся из них с нелёгким вопросом: Больно смотреть, как партия вырождается в организацию вороватых директоров, которые идейно ничуть не выше западных бизнесменов? И это — когда на нашем государстве держится безопасность всей планеты… Нет, дело партии — не бизнес, а идеология… (Стык.) …И в ней не место сторонникам… такой вот «социальной справедливости»: или пусть я буду богат, или пусть все будут бедными. Да это и не справедливость вовсе — а лишь кулацкая по сути неприязнь к тем, кто живёт лучше… вернее, имеет больше, а живёт ли он от этого лучше — ещё вопрос… А нелепые ограничения на всевозможные инициативы, «доходные» для личности, но полезные и для общества?.. (Стык.) …Можно, не имея никаких дурных намерений, стать нарушителем… (Помехи.) …Материальная заинтересованность отвратила людей от духовных благ… (стык) …породила бессмысленное накопительство, возродила оценку личности по её доходам… (Стык.) …Хозяйственники, подобранные по анкетным данным, своими боярскими замашками подорвали доверие к социалистическим идеям и у нас, и за рубежом. А у большинства рабочих нет этого якобы безграничного стремления к свободе и справедливости, которое им приписывают — они только перешёптываются по углам… Так как же мы докажем, что наша демократия… идеология… наш строй — самые совершенные?.. (Стык.) …Вот я и предлагаю: органы управления должны быть построены как научные учреждения… Советы по отраслям и группам отраслей. Но — советы компетентных специалистов, а не…

(«И как же — Кременецкий? Если это записываю я?..»)

— …И они должны планировать всё: и производство. И быт, и развитие науки — исходя из научных же данных и… концепций разумного существа и разумного общества… а не из чьих-то волевых решений и патологической боязни всякой «собственности». И таким органам должны быть подчинены все бывшие хозяйственники — которым следует дать свободу в обмене техникой, чтоб она не простаивала зря, но не должно быть дано… (помехи) …права перекраивать научно обоснованные планы. Ведь зачем нужна сверхплановая досрочная продукция… которую нигде никто не ждёт. И для которой нет комплектующих… без чего…

(«И Герм Ферх — если я ещё в 84-м сказал это?..»)

— …широко внедрять в управление экономикой компьютерную технику, сократить потоки информации до минимума, а теми, кто… (стык, помехи) …хорошо бы укомплектовать колхозы в Нечерноземье и ударные стройки… И, притом — если любой нарушитель будет автоматически лишаться своего поста… нести реальную ответственность — директора не смогут считать себя неким… высшим слоем общества, которому всё позволено… Представляете, я уже где-то слышал выражение «партийная буржуазия»… (Стык.) …Насчёт выборности руководителей не уверен, но надо научиться ставить на первое место интеллектуальные и моральные качества человека… избавиться наконец от комплекса «трудового происхождения»… Как будто у детей из интеллигентных семей оно — не трудовое… И пора наконец признать м что именно дети, которые воспитывались в атмосфере научных проблем… научного поиска… больше подходят для работы в науке, чем те, кто пролезает в вузы из колхозов… за счёт сельского происхождения… и вносит потом в науку дух сварливой базарной бабы… дух мелких личных счётов… (Стык.) …Ведь это они же, все вместе взятые — и помешали мне использовать с максимальной отдачей… (Стык.) …И пока что, видите: даже в проекте реформы среднего образования — сам его срок предлагается растянуть до 11 лет, и провести всех через ПТУ… дать всем непременно какую-то рабочую профессию… как будто нам, кроме рабочих, больше никто и не нужен…

(«Нет, а… я сам? Если это — часть иной, альтернативной моей биографии?»

«A суть всё та же, — откликнулся Мерционов. — Продвигать «из низов». Но почему, если ветвь не та…»)

…И тут всё изменилось. Как на каком-то экране — пошла новая запись…

Кажется, снова пресс-конференция: президиум в каком-то зале, над ним — синий фон с большими белыми буквами, в которых угадывалось «КПСС» — и там… Заметно старше, но — они: Кременецкий (без следов травмы!), Тубанов, Мерционов, Ареев, Вин Барг! И он, Кламонтов — отдельно, на трибуне! А возраст — увы, более заметен, чем в прежних вepсияx… (Хотя могло быть и особенностью освещения зала — как те «прожилки»!)

— …Да, мне очень больно было расставаться с советским паспортом, — громко и скорбно разнёсся голос Кламонтова (там, на трибуне) над притихшим залом. — И я очень хотел 6ы получить образование именно в своей стране и на родном языке. Но видите — не сложилось. Я не мог больше позволить себе терять годы на провалы при поступлениях в вузы… (Стык?) …А уже потом я узнал, что тот, кто провалил меня — затем сбежал на Запад, и стал там борцом за свободу религии. Вот и вся цена «пролетарскому происхождению» подобного рода пустых душ. Так что Запад в его лице ничего особо ценного не приобрёл. Зато мы потеряли многое. Ведь и мне хотелось бы — чтобы первый киборг планеты Земля был нашим, советским…

(«Не сложилось! — понял Кламонтов (здесь). — Всё равно не сложилось!»

«Но хоть успели вовремя за Кременецким…», — начал Мерционов.

«И это же другая ветвь! — не дал ему договорить Тубанов. — Понимаешь, другая?»

«И что теперь? — ещё тревожнее переспросил Ареев. — Как же… то наше прошлое?..»)

…Но — появился ещё новый образ!

Снова — лунный космодром, с теми же росписями стен: над эскалатором вверх — спирали, похожие на молекулы ДНК, между витками — звёзды со скруглёнными лучами, неуловимые переходы нежно-зелёных и светло-розовых тонов (лишь присмотревшись, можно было заметить узкие светло-жёлтые переходы); на стене, обращённой к отлетающим — ярко-синие и красные вертикальные полосы фона с заметным отблеском, «галактические» спирали в центре, прямые белые треки частиц; вдалеке, над эскалатором — красный пятиугольник на потолке верхнего зала, и в нём, белым контуром — пятиконечные звёзды… Однако — отсутствовали сами массивные колонны шахт! Вместо них (точно как в шлюзовом отсеке звездолёта) — углубления в полу для дисковых капсул! И к одной из них, ворвавшись в зал со стороны эскалатора, стремительно бежали огромными «лунными» прыжками Герм Ферх, Эн Лу, Эр Лат (и даже откуда-то всплыло имя четвёртого киборга, как будто незнакомого прежде: Ник Мер; да и Уру Гил как будто был среди них)… А вот эмблему на боку сумки в чьих-то руках Кламонтов не рaccмoтрел — но сразу понял: «скорая помощь», реанимационная бригада!..

…«А ведь район плазмоидно опасен, — донеслась оттуда… мысль Герм Ферха? — Правда, в районе терминатора не отмечалось. А он уже там…»

(«Нo кто — он? Хай Ри?..»— вырвалось у Мерционова.)

…Замелькали мгновения перелёта: постепенно удлинявшиеся «языки» глубоких чёрных теней лунной поверхности; кратерный вал; пятна оплавленного грунта… Посадка, открывшийся наружу люк дисколёта; ранцевый двигатель (уже, кажется, без той проблемы с весом); подъём на кратерный вал… И — там, на валу, Герм Ферх увидел вблизи от места своей посадки небольшой ударный кратер! Неужели… И — какой силы был удар?

…Герм Ферх представил: как в космической пустоте летит, приближаясь под острым углом к лунной поверхности, тело киборга (и его движение странно замедляется, как при малой скорости просмотра записи — хотя это воображаемо, реально могло лишь ускоряться); как ноги (и хоть бы уж не голова — тогда всё безнадёжно!); касаются вала кратера; как всё медленнее (и от этого ещё ужаснее) гнутся и ломаются части тела — рвутся мышцы, трескаются кости, разлетаются блестящими осколками оптические системы глаз; а сам череп (он всё же прочнее остальных частей тела) — оторванный ударной волной от туловища, летит в глубину кратера… Ужасное зрелище! И всё-таки — что могло вызвать взрыв на орбите?..

(«Взрыв на орбите… — мысленно повторил Кламонтов. — И упал… оттуда?»

«Но мы не знаем высоты… — неуверенно ответил Мерционов. — Вдруг… всего километров десять? Там же нет атмосферы!»)

…Герм Ферх, отбросив видение, стал внимательно осматривать вал — и тут же ему на глаза попалось несколько столь деформированных обломков костного сплава и обрывков пластика, что трудно сказать, к какой части тела могли относиться. Нo несомненно — фрагменты тела киборга. Тела Хай Ри…

Сомнений не оставалось: они практически сразу нашли ударный кратер! Теперь главное — найти череп…

— Надо осмотреть дно, — сказал Герм Ферх по радиосвязи. — Вот точка удара — я стою рядом с ней. Дальше он падал внутрь…

Он включил фару на шлеме, и стал водить лучом по дну кратера — однако вблизи световое пятно выхватывало из мрака лишь характерные детали внутрикратерного рельефа. Тогда Герм Ферх стал постепенно менять фокусное расстояние глаз, переходя на телескопическое зрение — и вскоре стал различать отдельные обломки костей, обрывки кожного пластика, даже блестящие осколки явно от линз, но самого черепа не видел. Похоже, интуиция от волнения подвела его: череп должен был упасть где-то у самого подножия вала.

— Надо смотреть под самым валом, — донеслось по радиосвязи: видно, кто-то ещё подумал о том же.

Пятно света от фары погасло. Теперь лишь факелы ранцевых двигателей рассеивали мрак внутри кратера, по мере спуска вырывая из тьмы всё более нижние участки внутренней стены вала. Сам же Герм Ферх не спускался за остальными: здесь, в плазмоидно опасном районе Луны — где весть с орбиты о внезапном появлении сверхскоростного плазмоида вполне могла и опоздать — он должен был ocтаваться наверху, как бы на наблюдательном пункте, чтобы в случае чего заметить опасность и объявить всей группе немедленный старт. Правда, до сих пор и не было случаев, чтобы сообщение со спутника опоздало — а уж если бы плазмоид возник где-то здесь, поблизости… Увы, тогда не помог бы и прибор — регистратор электромагнитных предвестников плазмоида — укреплённый у Герм Ферха на поясе. Страшно подумать — хотя и такого не бывало. Но и сам опыт освоения Луны ещё невелик…

(«И всё же что за плазмоиды…», — начал Мерционов.)

…Кто-то в кратере включил фару — и Герм Ферх увидел на краю светового пятна тусклый, едва заметный металлический блеск. Буквально рывком он перевёл глаза на телескопический фокус — не успев даже сместить центр поля зрения, и отблеск, стремительно увеличившись в видимых размерах, ушёл за eгo край. Но Герм Ферху этого было достаточно — он не сомневался, что видел…

— Сверни вправо, он там! — сказал он кому-то.

— Я уже вижу, — ответил тот из глубины кратера. — Но только…

Наконец Герм Ферх нашёл взглядом череп Хай Ри… Зрелище было ужасным. Сквозь треснувшую кожу проступал металл костей, страшно зияли пустые провалы глазниц, два верхних позвонка остались — но были сколоты наискось, и из дыры в основании черепа, куда вдавились обломки их и затылочной кости, торчали обрывки черепномозговых нервов…

— Не надо никаких «только»! — вырвалось у Герм Ферха больше от ужаса. — Быстро берите его, и поднимайтесь!

— Уже взяли, — ответил кто-то снизу. — Тем более — от фрагментов туловища, похоже, ничего не осталось. Я имею в виду — чтобы было пригодно для ремонта…

…Тяжёлые мысли угнетали Герм Ферха, когда они уже вместе летели обратно к дисколёту. Никогда ещё никто из киборгов не получал столь тяжёлых травм — и ни у кого из них не случалось серьёзных психических расстройств. А тут — могло случиться, что будет стёрта часть памяти, если не ещё хуже… Но только бы он был жив! Только бы это не был первый случай гибели киборга в космической аварии!..

— Центр вызывает группу поиска! — ворвался в сознание встревоженный голос оператора связи, ретранслированный передатчиком шагохода. — Что там у вас? Сообщите о результатах!

— Найден повреждённый череп Хай Ри! — ответил Герм Ферх. — Только череп! Жив или нет, пока неясно! Сейчас возвращаемся к дисколёту! А в чём дело?

— Пилоту — немедленно взлёт! К вам движется грунтовой плазмоид! Остальных — подобрать в полёте!

— Понял! Взлетаю! — откликнулся из кабины дисколёта остававшийся там Ник Мер…

…К счастью, они успели вовремя. И когда горизонт озарила ослепительная вспышка, и по лунной поверхности покатился вал ярко-белого пламени — уже были высоко в небе, успев даже развернуть оборудование реанимационного отсека. Эр Лат бережно поддерживал правой рукой череп Хай Ри — при взгляде на который с трудом верилось, что в нём могла сохраниться жизнь…

— Он не пересёк терминатор, — сказал Эн Лу, глядя вниз на лунную поверхность. — Всё-таки не пересёк…

— Энцефалограф, быстрее! — вернул его к реальности голос Эр Лата. — Соединяй! Пятый нерв отсутствует, держи так…

— Подожди, вот ещё кисти рук, — ответил, кажется, Уру Гил. — Левую я подобрал на валу, правую — в кратере…

— Когда же ты успел? — удивился Эр Лат. — Так… Есть сигнал! Он жив! Сработал блок анабиоза! Хорошо, что — не блок лёгкой смерти… Ладно, операцию будем делать на орбите! Ник Мер, сообщи на станцию, пусть готовят операционную! Да, и запчасти: все, кроме кистей рук! Кисти мы успели подобрать…

…— Где я? — голос, сорвавшийся с повреждённой ротовой мембраны, мог испугать уже одной интонацией. (Как голос Кременецкого — тогда, в больничном дворе!) — Что со мной? Кто здесь?

— Это я, Герм Ферх, — как можно более успокаивающе он назвал себя. — Произошла авария. Ты пока ничего не видишь, но успокойся — всё будет хорошо. Мы уже летим на станцию…

— Но что случилось? — всё таким же срывающимся голосом переспросил Хай Ри. — Я совсем не чувствую тела…

— Я же говорю: была авария… А ты, что, ничего не помнишь?

— Ах, да… Они взорвали свою колонию… Сами люди… Мы прибыли к ним на помощь — а они взорвали её…

— Но почему? — вырвалось у Герм Ферха. Он ожидал чего угодно — но такое?..

— Они там, похоже, почти все сошли с ума, — с трудом стал объяснять Хай Ри. — Колония же не была достроена, как планировалось… А если бы и была — так что? Это и по проекту — замкнутая орбитальная деревня с тремя холмами, подобием реки, десятком коттеджей, и всё. И сама гравитация — за счёт вращения вокруг оси. А на такое кориолисово ускорение вестибулярный аппарат людей не рассчитан…

(«А мы и не заметили! — вспомнил Кламонтов. — Там, на звездолёте! Хотя и недолго были…»)

— …Но и то только в проекте, — продолжал Хай Ри. — А фактически люди жили только в отдельном временном блоке, к которому ничего не пристыковано. Предполагалось, что так будет всего полгода, с ноября по май… А потом у фирм, занятых в этой программе, начались, видите ли, финансовые затруднения. Вот люди и остались жить по временной схеме.

— Так — в этом всё дело? — ещё более поразился Герм Ферх.

— Да… И. люди как будто сперва держались — но потом послали на Землю сигнал о помощи, чтобы их эвакуировали. Почему-то даже не на Луну — а на Землю. Мы долго не знали причины…

— Так ведь Луну осваиваем мы, — голос Эн Лу тоже выдал потрясение. — В смысле, Федерация. А Запад решил — отдельно…

— Интepecнo, сколько бы продержались эти финансисты со своими затруднениями там, на орбите? — не выдержал кто-то.

— Хотели доказать, что люди справятся не хуже киборгов, что ли, — предположил Хай Ри. — Да ещё — со своими, западными, идеями…

(«И опять — мир, разделённый на два блока! — понял Кламонтов. — Что же, к чему мы изменили? Или это — не всё?»)

…— Но зачем они сами взорвали колонию? — донёсся из кабины голос Ник Мера.

— Да там и внутреннее устройство их жизни было какое-го странное, — продолжал Хай Ри. — Хотя это не временная экспедиция, а постоянное поселение — назначен единоличный командир, для которого не установлен даже какой-то срок переизбрания. Был, правда, ещё главный инженер — но эта должность чисто техническая. А из остальных — инженеры и научные работники в меньшинстве, большинство — «технические работники» без высшего образования. И если те все — с Запада, то эти как раз — из Азии, Африки, Южной Америки; и большинство — представляли свою нацию каждый в единственном числе, так что на родном языке и словом перемолвиться не с кем, и на продолжение там своей нации в будущем — надежды никакой. Между собой говорили только по-английски — это единственный язык, который там знали все. Но тут — аргумент такой: в фантастике уже сколько раз описывался экипаж звездолёта, составленный по такому принципу — вот и настало время проверить на практике. Хорошо ещё, не стали «проверять на практике» дальний полёт одного человека: в фантастике бывало и такое! А это… Так, оказывается — и сигнал о помощи кто-то отправил нелегально, в обход командира! Потому нам в ответ на наш вызов, когда мы пристыковались, никто и не открыл люк — и мы, думая, что там внутри уже полная катастрофа, резали отверстие снаружи. А на Земле — Запад тянул с ответом, как проникнуть внутрь, чтобы не резать… Но там, внутри, уже и было неладно: оборванные кабели, зачем-то частично перезаписанные видеокассеты с земными фильмами… кстати, нашими, советскими! Они почему-то взяли туда самые худшие, глупые из них — и потом делали на месте некоторых эпизодов новые записи…

— Ладно, я вижу, тебе трудно говорить, — ответил Герм Ферх. — Поэтому давай только самое главное: кого вы там нашли, и в каком состоянии? И как произошёл взрыв?

— Они все… Ну, то есть почти все были в отсеке собраний. И все вместе с каким-то безразличием… как это называется у людей… «делали утреннюю зарядку». Ну, эти их упражнения… А наше появление почти у всех вызвало шок. Командир сразу стал спрашивать, кто мы такие, откуда взялись; потом — заявлять что-то о независимости от Земли, которая их там бросила, и значит, им самим теперь не нужна… А когда понял, кто мы и откуда — пришёл вообще в ярость… Стал кричать: зачем, мол, их послали сюда — если оказывается, можно было обойтись и без них? А потом ещё спохватился: мы-то из Федерации, а они — с Запада! Но мы уже всё там увидели — значит, произошла утечка каких-то «военных тайн»! И отдал всем приказ: дословно — о «самоликвидации колонии»… Но мы даже не сразу поняли, что это значит. Правда, потом все наши успели добежать до корабля и укрыться там — а я… Хотел ещё остаться с людьми, выяснить, что всё-таки происходит, призвать к их разуму… И тут — взрыв….

— В общем — всё плохое, что есть в людях, проявилось там, — потрясённо констатировал Герм Ферх. — Вот что они в первую очередь доказали…

(«Но почему так? Неужели нельзя иначе?»

«Подожди, вдруг и это ещё только…», — начал Мерционов.)

И сразу — новый образ…

Снова — вид из трамвая, что ехал через квартал киборгов в каком-то городе — чуть вверх, мимо зданий со всё меньшим числом этажей: 6, 5, 4, 3… Слева — зелёных, с пурпурным геометрическим орнаментом на торцах стен, слева — жёлтых с голубым… А впереди (вероятно, в конце маршрута) рельсы уходили за один из лучей кирпично-красного, звёздчатой формы здания, затем огибая его… (Да — Сухиничи! Место, знакомое по программе «Время» из 2142 года!..)

…И вот — уже внутри того 8-лучёвого здания: окна вестибюля — круглые, как иллюминаторы; широкие лестницы (плавно выгнутые по обе стороны графиком какой-то функции) — к верхней площадке, где светло-серыми пластиковыми створками трёхдверный вход вёл ещё куда-то; геометрический орнамент, но уже иной: композиции из перекрещивающихся жёлтых, оранжевых и розовых, то округлых, то звёздчатых форм — на глубоком чистом синем фоне, занимавшем всю площадь стен…

(«Цвета космоса»! Но… через кого мы видим?»)

…А тот, через кого видели — уже шёл по коридору без окон (мягкий свет лился прямо с потолка. Как на звездолёте — том, в повести Захара!)…

В стене справа — показалась приоткрытая дверь, а за ней — как будто учебный класс, с компьютерами на каждой парте. За одной из передних парт спиной к двери сидел киборг — а вокруг, стоя, к тому же компьютеру склонились ещё трое, показавшиеся Кламонтову знакомыми…

— …Ну что, хороший будет ответ западным школьниками? — спросил один из них. («Ник Мер!»— понял Кламонтов.) — Возьмём всё это из выступления академика Кременецкого на 43-м съезде КПСС, а дальше ещё добавим от себя: про идеи равенства и усреднения, подчинения «вождям»? Это у тебя удачно получилось…

— Да, но им вообще преподают историю не так, как нам, — с сомнением ответил другой (да, Герм Ферх!). — И что они нам потом доказывают, о чём нас спрашивают? Какие стихийные бунтари, готовые крушить всё подряд и резать кого попало, какие репрессии в прошлом, какое искусственное подавление эмоций у людей? А у самих, чуть что — кулак опережает мысль… И как говорить с ними?

— Давай просто расскажем о себе, — прозвучал третий, незнакомый голос. (Или… тоже слышанный где-то?) — И пусть задумаются: как у них самих тысячелетиями мирный труд ставился ниже, все герои — были героями войн! Вот что поражает! И мы, сами ещё школьники — должны отвлекаться на какие операции, спасая их то тут, то там…

— И то правда, — согласился четвёртый (Эн Лу?). — Не можем спокойно учиться: то колония на орбите, то эвакуация сектантов! А нам заявляют: у вас — жёсткая заданность мнений, крушение традиционных устоев, ещё что-то там в прошлом: всеобщая трудовая повинность, гонения на такие-то области науки! Нo когда это было: по-старому ещё в 20-м веке? И кто из нас, ныне живущих — в ответе за такое? А нам всё предъявляют эти претензии! Хотя — это их же система «свободного предпринимательства» привела к идее орбитального завода-колонии для разработки лунных ископаемых; а те, кто бежали от «предпринимательства» в глухие леса — составили ту секту…

(«Может, наконец и о секте узнаем?», — донеслась мысль Мерционова.)

…— Ну, тут я не знаю, — снова усомнился Герм Ферх. — Встреча с Хай Ри их, конечно, потрясёт — но рассказать, как у нас вышло с сектантами…

— А у нас, с колонией? — перепросил тот, третий киборг (и Кламонтов понял: Хай Ри! Наконец — его настоящий, неповреждённый голос!). — Мы же никого не спасли, и сам я чудом остался в живых!

— Да, но вы хоть не сделали такой ошибки, как мы, — ответил Герм Ферх. — А нас же специально готовили в Институте тупиковых идеологий, в Хара-Ус-Нуре…

(«И… такой есть? — удивился Мерционов. — Там, у них?»)

— …И записи смотрели такие, что не для общего пользования, — добавил Герм Ферх. — А вы же понимаете, что это, если даже сейчас — с такой пометкой! И до, и после просмотра — психиатрическая консультация. Такое там зафиксировали камеры наблюдения…

(У Кламонтова всё сжалось в тревоге: что они увидят теперь?)

…А образ учебного класса стал меркнуть, сменяясь воспоминаниями самого Герм Ферха…

…Город Хара-Ус-Нур, основанный несколько десятилетий назад, был совсем невелик. Институт тупиковых идеологий Региональной Академии Наук 2-го региона Земли — располагался прямо напротив аэровокзала…

Герм Ферх быстро пересёк площадь, где монтажники укладывали рельсовый круг будущего трамвайного маршрута — и сразу вышел к длинному 4-этажному зданию, которое охватывали сплошные галереи балконов, соединяемые с торцов лестничными переходами. Люди в местном климате не построили бы его так — но киборгам здешний мороз с ветром был не страшен, к тому же современные метода теплоизоляции были достаточно эффективны. Так что и тут можно было позволить себе эти сплошные ленты окон, как бы делившие здание на тёмно-серые полосы стекла, и ярко-синие — балконов и перекрытий…

Пройдя между колоннами, поддерживавшими пристройку над главным входом (её Кламонтов не успел рассмотреть), Герм Ферх вошёл в широкую стеклянную дверь. Вестибюль имел форму цилиндра во всю высоту здания. Его облицовка из шестиугольных плиток создавала непонятный оптический эффект: сами они казались тёмно-синими или зелёными, но в вестибюле было светло. Двери второго и третьего этажей выходили на круговые балконы по периметру вестибюля — где он пересекался крестовинами переходов, смыкавших продольные и поперечные коридоры. На четвёртом этаже такой крестовины не было: там часть крыши над вестибюлем была сделана прозрачной — и виднелся ярко-голубой круг безоблачного неба. И что ещё заметил Герм Ферх: в отличие от жёлтых перил снаружи — здесь, внутри, были красные…

Прямо от входа начиналась широкая лестница — делившаяся затем на два ответвления, изгибом поднимавшиеся к балкону второго этажа, и более узкий проход куда-то дальше внутрь, в перекрестье коридоров первого. Герм Ферх замер в нерешительности, вспомнив, что не знает, куда идти дальше — но в левом коридоре второго этажа сразу появился киборг в переливающемся серебристо-голубоватом комбинезоне. Это и был ожидавший его научный сотрудник института Хорлоогийн Дугэрсурэн (Хор Дуг)…

…— То, что ты увидишь, ужасно, — сразу предупредил он, когда они шли по коридору второго этажа, с потолочным трубчатым световодом, передающим дневной свет снаружи. — Всё это было снято скрытой камерой наблюдения, которую мы установили, как только обнаружили их деревню. Переводить речь, правда, научились не сразу: это диалект английского с примесью из двадцати других языков — так что бегущая строка под текстом будет не всюду. Но главное: что ты увидишь!.. И мы всё равно ни разу не yспeли бы вовремя, чтобы кого-то спасти — всё решалось в считанные минуты… Да, и кстати: вообще камера включалась автоматически, с рассветом — но одна запись сделана ночью. Появилась шаровая молния, и камера сработала…

…Впрочем, первые кадры, что увидел Герм Ферх на экране в небольшом просмотровом зале Института, были сделаны днём — и передавали просто вид самой деревни. Было пасмурно — и возможно, необычно холодно для тех мест (что, как знал Герм Ферх, во влажных тропиках особенно ощущается людьми) — так что площадь перед деревней была пустынна. Слева её окружало несколько примитивных, грубо построенных жилищ; дальше — церковь, и справа от неё — вновь жилые дома, среди которых три — двухэтажных, за высокими чacтоколами, скрывавшими первые этажи. Церковь представляла собой простую деревянную (как и все сооружения здесь) коробку высотой в два с половиной этажа, с матовыми окнами без рам и боковой пристройкой в виде башни, похожей на мусульманский минарет, но с крестом наверху. Напоминал мусульманские мечети и портал входа в церковь — но не рельеф на нём. Там было — и карикатурное изображение… Гитлера, но с как бы нимбом над головой; и что-то похожее на африканские маски; и почему-то опрокинутые набок китайские иероглифы «дерево» и «гора»; и (на самом верху) — как бы ангелы, но с теми же африканскими масками вместо лиц, держащие в руках боевые ракеты, из которых, как из «рогов изобилия», куда-то вниз летели пачки денег и бутылки. А всё вместе — казалось жутким порождением бреда… Неужели для кого-то такое могло быть священными символами?..

…Нo главное — что было потом! Герм Ферх и сейчас, много времени спустя, не мог вспоминать без содрогания: как по приказу «Лжедмитрия Третьего», правителя колонии (он прямо так и именовался — появляясь всякий раз в чём-то похожем на православную рясу, в мусульманской чалме и с крестом), какие-то люди также в рясах и фуражках со свастикой (будто из давнего видения Мерционова!) «вершили суд», определяя по положению сгоревших веток в костре чью-то супружескую неверность, и cooтветственно, право на развод, тут же следовала безобразная сцена, где кого-то в чём-то обвиняли, те униженно оправдывались, взрослые вырывали из рук один у другого детей, в толпе едва не вспыхивали драки — а в итоге кого-то всякий раз били палками; и ещё подобное — где кoго-тo на таком же сборище, заставив снять часть явно избыточной одежды (штаны, шапку, верхнюю накидку), послали в одной рубашке переделывать какой-то строительный брак на крыше церкви под минаретом, и тут же — вытолкнули из толпы и стали сечь розгами двоих, не сумевших сдержать при этом смеха; и — тот эпизод с шаровой молнией (что плыла поперёк тёмного экрана, едва освещая деревья и крест над шпилем церкви, а из тьмы внизу раздавались истошные крики, и бегущая строка тут же давала перевод: «Ты сам заплатишь за этот грех!», «Я не виноват!», «Будь ты проклят! Не хотим в ад из-за тебя! Гори один! Правильно, пусть горит!» — и это была не пустая угроза! А «грех» и состоял лишь в том, что тот проснулся ночью, увидев шаровую молнию! И затем среди ночи камера зафиксировала пламя, и снова крик, а наутро — огромный чёрный круг от костра с чем-то, похожим на человеческое тело, в центре!)… И это надо было увидеть, и принять как реальность — не сойдя с ума…

…А ещё (будто и того мало!) была непонятно из-за чего вспыхнувшая драка сектантов (кажется, завершившаяся убийством: один остался лежать на площади, и его куда-то унесли — а потом тут же без суда казнили другого, раздев донага и вогнав в задний проход остро отточенный кол); и куда более yжacнoe, чем прежде, супружеское разбирательство — где «неверную» жену и её ребёнка просто бросили в костёр; и человеческое жертвоприношение на похоронах «Лжедмитрия Третьего» (сперва были убиты трое детей и женщина, пытавшаяся их защитить, а потом жрец со свастикой, что-то «прочтя» по веткам в костре, изрёк: «Ещё одного» — и кого-то явно больного, парализованного, вынесли из дома, чтобы тут же, на площади, перерезать горло и ему); и ещё реликт дикости — так называемый «экзамен на взрослость»!.. Подростков привязывали ко вкопанному в центре площади столбу — а жрец со свастикой прицельно бросал нож так, чтобы тот воткнулся где-то в сантиметре над головой «испытуемого» — однако последнему нож вошёл в горло; затем оставшимся взвалили на плечи тяжёлые бревна (а их, кстати, было — точно по числу оставшихся!) и заставили бегать вокруг столба (точно как в какой-то хронике времён второй мировой войны — где в концлагере узников, привязав к мотоциклу, гоняли по кругу примерно такого же радиуса! Но тут хоть с «испытанием» справились все: кто явно не мог бы, был убит раньше?); и наконец, самое страшное… Всем закатали почти под плечо правые рукава — а жрец, выхватив кого-то из группы «испытуемых», воткнул в руку нож и стал медленно вести кривую линию; и пошёл дым (нож нагрет на огне!) — но раздался лишь сдавленным стон, и тут же затих! Увы, ничем более и выдать страдание тот не имел права… Ведь последний из «испытуемых», не выдержав, отдёрнул руку — и пошёл перевод: «Я не трус! Я не хотел! Рука сама дёрнулась!..» — под общий злорадный хохот там! «Кто не трус, тот не дёргается, — ответил жрец. — Как повелел великий и всемогущий бог — кто какой частью тела выдал здесь страх или муку, того её и надлежит лишить…» И увы — некому из внешнего мира было успеть туда в последнее мгновение, чтобы предотвратить это! Лишь одна женщина (вероятно, мать последнего «испытуемого»), бросилась на выручку, но и ей в спину воткнули нож… И — мог ли сейчас Герм Ферх рассказать такое своим товарищам-киборгам?..

…— Теперь ты видишь, какая твёрдость духа нужна нам, историкам, — сказал Хор Дуг, выключив запись. — И с чем мы имеем дело. Повсюду давно уже мир, а мы тут — как на фронте…

— И их… мы должны эвакуировать, — в шоке от увиденного ответить Герм Ферх.

— Да, в том числе и мутантов, и уродов, которых держат в отдельном бараке, — добавил подошедший во время просмотра другой сотрудник Института, Мур Ниг (Муратзян Нигматуллин). — А их там рождается немало…

— «Близость к природе»… — потрясённо произнёс Герм Ферх. — «Свобода любви»… «Долой рабство технического мира», и всё такое… Вот — цена подобным лозунгам…

— Но давайте ближе к делу, — напомнил Хор Дуг. — Итак, мы должны убедить их пойти в наш самолёт — при том, что их религия отвергает всякую технику. И даже опасность селевого потока ничем тут не поможет: мы просто никак им не объясним, что они построили свою деревню в таком опасном месте. Значит, что остаётся? Использовать опять же их религиозные представления о грядущей последней битве Добра и Зла…

— И… как мы их используем? — не понял Герм Ферх.

— А мы и не так уж много знаем об их религиозных представлениях, — с сомнением начал Хор Дуг. — Видите, тут сплошная эклектика…

— Кресты, минарет — а по веткам гадают, как африканские шаманы, — согласился Мур Ниг. — Но есть информация о том, как должна выглядеть эта битва. Подслушана со слов жрецов и обоих «Лжедмитриев»: того, Третьего — и нынешнего, Четвёртого…

— Но почему они как бы ведут родословную от московских царей? — не понял Герм Ферх. — Да ещё названных условно, правивших под чужим именем?

— Пока не знаем, — ответил Мур Ниг. — В этом разберёмся потом. А сейчас главное вот что… По их вере, как мы поняли — должно быть всего три битвы Добра и Зла в мировом масштабе. Но две уже были, и в них победу не одержал никто — а теперь грядёт третья, решающая…

— Нo что это нам даёт? — снова не понял Герм Ферх.

— Как — что? — даже удивился Хор Дуг. — Продемонстрируем её им! Устроим такое голографическое представление…

(Кламонтова бросило в озноб — хотя речь шла не о том, что предположил другой Герм Ферх, на Фархелеме! А… о противоположном!)

— …Появляется облако, на нём их бог — мы знаем, как он у них должен выглядеть, так что смоделируем соответствующий образ, — продолжая Хор Дуг. — И изрекает все эти угрозы из их же «священного» текста. Но это — противно, конечно, говорить своим голосом, поэтому используем синтезатор…

— Там ещё два ангела должны сопровождать его, — напомнил Мур Ниг. — «Ангел Земли» и «ангел Неба». Придётся моделировать и их образы. Ну, там все, конечно, будут в шоке — но что делать…

— А потом, после этих угроз — будет явление дьявола. Тут уж запишем «искушающую» речь своим голосом. Призыв задуматься: что есть добро и зло; вопрос: ради чего подвергать себя и других таким мучениям?.. И наконец — сама битва в небесах. Но тут мы ещё не придумали, как это сделать. То ли эти три фигуры — бога и его ангелов — как бы тянутся в дыру на небе и исчезнут, а потом вновь явите дьявол; то ли как-то иначе — с дымом, грохотом, вспышками…

(«Но — правильно ли? — усомнился Кламонтов. — Ведь какой шок для тех людей!»

«И я не уверен, — признался Мерционов. — Это мы раньше думали, что всё так просто…»)

— …Но в любом случае — потом вновь явится кто-то в образе дьявола, и объявит, что зло повержено, и отныне все свободны. Никому больше не придётся проходить это зверское испытание, никто не будет собственностью другого, — продолжал уже Мур Ниг. — И все смогут жить без страха — только не здесь, не в этом месте…

— Хотя это будет для них странно, — задумался Хор Дуг. — Зло повержено — и тут же из-за какай-то опасности надо покидать долину… А как объяснить им — да ещё сразу после битвы Добра и Зла — что такое селевой поток, и чем он опасен?

— Да, это будет сложно, — задумался и Мур Ниг. — И могут возникнуть всякие неожиданности… Но что делать? Не оставлять же их там…

— Значит, решено, — сказал Хор Дуг. — А о конкретном объяснении подумаем потом…

…— И как вы сделали? — спросил Хай Ри (снова в классе в квартале киборгов). — И… почему так случилось?

— Ну, что сделали? — стал объяснять Герм Ферх. — Смоделировали по описаниям, которые мы знали, каких-то три облика — в которых нет ничего от высших существ, скорее что-то басмаческое; а текст — скомпоновали через компьютер из их же записанных разговоров! И тоже получился такой, что вспоминать страшно: близится час решающей битвы Добра и Зла — так, мол, он, бог, повелел, когда ещё не было ангелов, ибо всё предвидел; и когда Зло будет повержено — все люди предстанут перед его судом, где и откроется всё о каждом: как он жил, как молился, как вёл себя в день последней великой битвы; и ещё особо — был ли покорен тому, кого он, бог, над ним поставил: мужу, отцу, настоятелю! И ещё: он, мол, отличит — кто в стремлении познать то, что человеку знать не дано, возгордился и забыл о нём — и только молитвой в день решающей битвы они могут снять с себя часть греха; ну а кто предстанет весь в грехах — будет гореть в аду… А пока, мол — покорно несите тяжесть своей судьбы, которую он cвoeй святой волей взвалил на каждого! Да, и ещё: помните, что, кто будет смотреть на ночное неб, душу того через глаза выпьет дьявол; но скоро не будет ни ночи, ни звёзд — порождений дьявола, ни его самого…

— То есть… звёзды — как бы порождения врага того, кто создал мир? — недоуменно переспросил Хай Ри. — Но как возникла эта вера? И почему они решили, что именно тот, кто создал звёзды — Зло?

— Трудно их понять, — стал отвечать Герм Ферх. — Есть две силы, обе могущественные, обе совершают чудеса, но вот почему одна — Добро, а другая — Зло? Ведь обе имеют отношение к самому сотворению мира! Разве что одна — непонятнее, что ли? А другая — действует грубо и примитивно? Так вот: этот и есть владыка, а тот, что хитрее — враг…

(«Точно тогда определили! — Кламонтов вспомнил разговор на звездолёте. — «Грубую» силу — боятся, но уважают, «хитрую» — боятся и ненавидят! Вот и объяснение!»)

…— Да, но как всё же было… конкретно? — снова спросил Хай Ри.

— Мы напрасно упомянули «возгордившихся», — горестно признался Герм Ферх. — Кто-то в толпе, когда прошло первое потрясение — предложил выявить их и казнить, не дожидаясь самой битвы! Этого мы не ожидали. Пришлось тут же пускать «речь дьявола»…

— А как вы его представили? — спросил ещё кто-то.

— Появление с рёвом мотора, густым чёрным дымом — всё точно по их вере; а сам — весь в красном, и на груди — золотые серп и молот, обведённые голубой каймой… И сразу с вопросом: откуда вы, люди, знаете, что те, кого вы видели раньше — Добро, a я представляю Зло? Ведь сколько людей вы уже убили и замучили во славу своего бога, из одного страха перед ним!.. Но тут уж мы рассчитывали на какой-то ответ — а был полный шок. Пришлось пускать запись самой битвы: вспышки за горами, грохот, опять дым, но уже белый; и наконец — тех троих будто втянуло в дыру на небе! Как и планировалось…

— Так почему всё пошло иначе? — вырвалось у Хай Ри.

— Чего-то не учли. Когда люди увидели, как их бога и ангелов втягивает туда — общий шок перешёл в массовое самоубийство! Чтобы, представь себе… успеть туда, за своим богом — из мира, захваченного дьяволом!..

(«А реально — в какой-то слой земного низшего астрала!»— понял Кламонтов.)

— …И тут уже мы все бросились прямо туда, на площадь, — продолжая Герм Ферх. — Но мало кого успели спасти: в основном и остались только больные, мутанты, уроды — из того барака, где их держали для жертвоприношений. А там — свой ужас… Медицинскую литературу для людей тoжe смотреть рис коварно, а тут это — наяву: страшные болезни, пороги развития! Кисти рук — прямо из плеч; целая семья с карликовым ростом — такой у них доминантный ген; парализованные с атрофией мышц, нервов, язвы, опухоли; ну, и — тот, без руки! И все перепуганные насмерть: кажется, только он один понял, что это пришло освобождение…

— Тот, что не прошёл «проверки на мужество», или как её? — напомнил Хай Ри.

— Он самый. И нам пришлось выводить или выносить оттуда всех… А потом ещё осматривали дома, церковь: вдруг там есть кто-то живой? Но только одного и нашли — представь себе, был заперт внутри алтаря! И ещё — труп в церковном подвале! Зато нашли их канон…

— И… какой эта церковь была внутри? — спросил Хай Ри. — И что говорится, в каноне?

— Церковь внутри — почти как и снаружи: устрашающие рельефы в виде всё тех же масок, черепов, почему-то ещё и знаки западных валют… А канон — самый убогий и примитивный из всех канонов мира. Как сотворён мир по их вере — даже и не понять: всё взялось ниоткуда, бог сразу назначил, кому из ангелов чем заведовать — и «мёртвей мир ожил». А сама эра летоисчисления — Диоклетианова, только укороченная на тысячу лет. По ней сотворение мира состоялось 1 августа 5284 года…

(«5525-го, что ли?»— переспросил, кажется, Ареев.)

— …А сама история — одни обрывки, — продолжал Герм Ферх. — Причём довольно бессвязные. Кто что помнил из других канонов, из реальной истории, из пропаганды — так туда и вошло! Например, известная библейская генеалогия: Авраам породил Исаака, Исаак — Иакова, и так далее — до Наассона; а вместо Наассона — уже Никсон! И далее: он породил Форда, Форд — Картера…

— Американские президенты позапрошлого века? — удивился Хай Ри.

— Вот именно! А затем — возникла будто бы какая-то «империя зла»… Дословно: «дух металла возгордился, вышел из повиновения богу, и жёны людей стали рожать от него тех, кто сами содержат общих жён и едят горячие самовары. И бог проклял отступника, и нарёк его дьяволом. И сказал: цивилизация — это поток машин. Поток машин — это грех. Авария — божья кара. И те, кто пришивают руки, которые оторвали людям машины — будут гореть в аду, ибо не дано человеку соединять то, что разрушил бог…»

— Но как? — снова не понял Хай Ри. — Машины — от дьявола, но при этом…

— А там везде такой абсурд! Говорю же: свели туда, кто что помнил из внешнего мира, отовсюду — и из прежних канонов, и просто из газет! Ну хотя бы эти «общие жёны» и «горячие самовары» — явно же цитаты из caмoй примитивной антисоветской пропаганды времён сразу после революции! А сами «факты истории»? Или нет, давай сперва «притчи»… Женщина отвергла чью-то любовь, бог тут же заявил, что она создана для определённых мужских потребностей, а не как самостоятельное существо — и она тут же родила огненный шар, и умерла в муках! И тоже — подаётся как реальный факт!.. И тому подобное: кто-то взял нож — и порезался; кто-то поскользнулся — и угодил теми же мужскими органами в кастрюлю с кипящей водой; кто-то — из-за поноса опоздал к молитве… Хотя многих слов мы и понять не можем: они, видимо, чисто местные, жаргонные — так что нам неясна суть дела… Но от всюду выводится «мораль»: кто — выше или ниже кого по социальной лестнице; кто — как и кем имеет право пользоваться…

(«Элбиния! — вспомнил Кламонтов. — Минус-разум!»

«И это теперь самая вероятная ветвь? — ужаснулся Мерционов. — Нет, не может быть!»

«А то… уже просто бред, каша? — ответил Вин Барг. — Хотя…»)

— …Вот мы пока не всё и расшифровали, — продолжал Герм Ферх. — Особенно ту же «мировую историю»… Первая война: «И был глас божий к святому Григорию Распутину: собери войско — и ходи по Земле, истребляя всех, кто грешен, ибо проклял бог все металлы, которыми пользуются они, кроме тех, из которых бог повелел людям делать ножи, и все пластмассы, ибо не было их при начале мира вовсе…» А против него — войско «пророка дьявола»… И вот они оба — Распутин и тот пророк — творят перед строем войск чудеса: превращают воду в камень, стягивают тучи с неба в жгут… А в тылу тем временем было вот что: «Каждый видел во сне другого человека предателем — и, проснувшись, шёл и убивал его…» И наконец: «Сказал пророк дьявола, что кончились его чудеса, но войско его не повержено — и всё затихло до второй битвы…» Это — когда снова был «глас божий», уже к Адольфу Гитлеру, но почти теми же словами! И там — уже полная каша… Вот например: «Бог сбросил на Содом и Гоморру два атома» — как понять: это о Хиросиме и Нагасаки, или нет? Если это же, по их канону — ещё и «отделило Пёрл от Харбора», возник какой-то пролив?.. А что за какой-то «Амин дель Хак» бежал в «Ростов-на-Амуре» — и нашёл этот город уже не то мёртвым, не то покинутым? А сами войска, вооружённые… знаешь чем — «дастарханами и заплечными типунами»? Возможно, там и нечего пытаться всерьёз расшифровывать!.. И в общем — бог повелел Гитлеру отвести войска с поля брани, «и всё затихло до третьей битвы, и вновь погрязло в грехе…» И был ещё один «пророк дьявола», который сотворил «пластмассовых людей, неспособных любить», и «был глас божий» уже к третьему, безымянному пророку бога: «Уводи верных людей, из городов в леса, ибо грядёт последняя битва, и уже прокляты все прочие люди за неверность их…» И уже там, в самом их поселении, якобы было новое чудо: человек встал ночью смотреть на звёзды — а наутро его нашли мёртвым; и поняли это так, что отныне никто не имеет права вставать ночью, даже если рискует справить нужду в постель… Вот так всё перемешано: и страшное, и позорное, и глyпoe! И это — их «чистота», ради которой они ушли из «нечистых» городов…

…И снова серая пелена — но кажется, не «насовсем»! Вагон искал что-то…

«Нет! — внезапный прилив решимости всколыхнул Кламонтова. — Мы не смиримся! Не допустим такого!»

«Но почему так? — вырвалось y Ареева. — Где мы ошиблись?!»

«Да просто… тычемся вслепую! — не выдержал Мерционов. — Не видя всех путей! Вагон, мол, сам знает… А тут ещё — на каждой ветви засели эти, для кого «выйти из низов» и не иметь родственников за границей — их религия! И тоже, «кого попало» — в свой круг не пустят! Очередная новая элита… Кто мог подумать…»

«И что, думаешь… промах? — в ужасе переспросил Тубанов. — Развязали… не тот узел?»

«Нет, но… помогли же и Кременецкому, и Хай Ри! — начал Вин Бapг. — Правда, Хай Ри — относительно… Нет, это ещё не всё! Не решение…»

И правда…

Но — почему? В чём ошибка?

Мир — вновь разделённый на Восток и Запад; изувepские секты, инвестиции в проекты вроде той орбитальной колонии — на почве нелепой гонки самолюбия «обычных» людей, потуг доказать, что они не хуже киборгов… Но где — сам просчёт? Где — узловая точка, от которой вновь что-то пошло не так?..

Хотя — верно…

Ушли — с той, ужасной для Кременецкого, ветви… Но осталась система приёма в вузы — с нелепыми привилегиями одним, вынуждающими на сомнительные хитрости других! И что в основном сложилось по 25 ноября 1994 года — не думали! Думали — о судьбе Кременецкого, судьбе Хай Ри! Полагались на мудрость вагона, его память… Так… неужели она подвела теперь?..

Неужели — тупик? Из-за того, что… нескольким конкретным подросткам — не прорваться сквозь элиту бывших «низов» здесь, (и элиту денег на Западе — даже если бы решились)? И ещё всюду, над всем — элита толкователей мифов, насильников над тайнами; а вокруг — масса хитровато-подловатых «маленьких людей», которым на всё наплевать? И это — после всех высоких слов о революционной молодёжи 10-х–20-х годов, массовом героизме 40-х, научно-технической мощи 60-х–70-х! Когда новая молодёжь явится в начале перестройки — все её ожидания будут опрокинуты… теми же, «из низов»?..

Или это только сейчас — впечатление от нового перепада?..

Или — пора наконец признать горькую правду: их, эту «массу», хотели видеть лучше, чем есть? Готовые дать всё — тем, кто того не стоит, но умело играет на нравственных комплексах интеллигенции против неё самой? И им наплевать — что будет с миром, наплевать — что уже складывалось будущее; наплевать — на общее благо, на высокие идеалы? Они «выбиваются в люди», «пробивают себе дорогу» — так, что целые миры уже стонут под тяжестью миллиардов полуразумных душ, грозя превратиться в лоскутное чередование спивающейся деревни, Гулага и чернобыльских зон — а они и тут лишь вопиют: им чего-то «недодали»? И каково среди них — таким, как Кременецкий, Ромбов, Лесных, Якименко, Жильцова? Да и — Алланиязов, Негодуев, Моисей?..

А вагон — искал выход. И — не находил…

«ЕГГOГ F ПРГ БП… F АВT точка F АВТ», — вдруг будто поплыло едва заметно на сером фоне. Снова — в тех калькуляторных кoдаx из игровых программ 80-х…

«ВП… Г,ГГОГ 00… БП…»

(И точно как в той записи об Иване Лесных! Но к чему — сейчас?)

«ЗГГОГ…»

Зловещая серая пелена поглотила и этот код. И замерло ужасе — всё в вагоне…

«ЗГГОГ»! Уже не в игре — в реальности!..

— Промах, — глухо прошептал Вин Бapг. — Впервые — промах. Что-то не сходится…

— Так… как же теперь? — переспросил Мерционов. — Ведь там — личности, история, судьбы!

— Осталась только та ветвь… И вагон уже зовёт на помощь какой-то инопланетный корабль! — вдруг сообщил Вин Барг. — Чтобы те забрали Кременецкого с Земли на полгода!..

(И — всё ещё глуше замерло…

«А он пока ничего не знает! — вдруг подумал Кламонтов. — Видит что-то… отдельно, в шестом купе!»)

—…И что — тетради у них? — поражённо переспросил Вин Барг. — Но так передают: его тетради — там, на корабле!

— Значит, те… были готовы? — понял Кламонтов. — Знали?

— А это… не узел! — понял Тубанов. — Вернее: узел только для него, Захара — но не тот главный! Вот где мы ошиблись! Нет… Как — тетради на корабле?

— Да, так передают! — повторил Вин Барг. — Значит, всё-таки узел — и очень важный, если и они вмешались! И вот ещё… Опять — тренажёр в девятом купе! По управлению вездеходом! Тем самым…

— Для «пекулярных спасательных работ»? — вырвалось у Тубанова.

— Именно! Оказывается, есть на самом деле этот самолёт-вездеход! — стал объяснять Вин Барг. — И его надо перегнать к ним на корабль, прямо в шлюзовой отсек! А то — там использована технология, которая сейчас на Земле опасна! Вот и заберут в колонию переселенцев…

— Но что за переселенцы? — спросил Мерционов. — Кто, откуда?

— Отсюда, с Земли… Говорят: с мест самых разных катастроф, кто согласился! С «Титаника», корейского «Боинга», обеих мировых войн, ещё откуда-то… И вот тому сообществу — можно доверить этот вездеход, а земным армиям и спецслужбам — нельзя! Уж они-то знают…

— …кто чего стоит на Земле, — добавил Мерционов. — Нo что и как теперь — здесь?

— А с этим пока неясно! — встревожился Вин Барг. — Подожди… Вагон ещё и не знает, кому управлять вездеходом! Есть разные версии…

(«Неужели… я? — понял Кламонтов, вдруг мысленно увидев себя… за пультом в какой-то кабине, а за лобовым стеклом — ночную тропинку на склоне холма! — Нет, не может быть! Хотя… Дисколётом управлял, но — не взлетал с планеты, не садился! Только — со звездолёта в атмосферу, и обратно! А тут — поднимать, сажать в шлюзовой отсек…»)

— Так это мы все не умеем, — продолжал в ответ Мерционов. — Пока… Но, если надо… Хотя почему так? И откуда сам вездеход? И где он?

— Какой-то, как у нас говорят, независимый изобретатель — строил в тайне от всех, — объяснил Вин Барг. — И очень обогнал своё время — а к этому, знаете, какое отношение… Вот и согласился лететь туда с ними — а вездеход остался в ангаре у заброшенной деревни… И знаете, как она называется? Так и есть: не то Староверов, не то Старогерцог! И само место — «аномальное»! Бывали какие-то чудeca…

— Значит, не врал Моисей, — прошептал Тубанов. — Было…

— И с Моисеем не всё просто, — добавил Вин Барг. — И с Негодуевым… Действительно — оба на свой страх и риск ставили опыты, и вот результаты…

— Но всё-таки — кому управлять вездеходом? — напомнил Тубанов. — И… кому лететь? Давайте выяснять быстрее…

И — всё сразу притихло. Казалось, остановился и сам вагон…

До всех дошло: это — уже не гипотетически, не виртуально! Всерьёз!

И кому-то сйчас — идти в девятое купе, к тренажеру по управлению вездеходом; а кому-то — и лететь ещё в мной мир! И если в тот раз сперва всё казалось виртуальным — теперь начиналось с полным осознанием происходящего!

А в вагоне был отключен свет — и это подчёркивало тревогу…

И… Кременецкий ещё ничего не знал!.. А тут — его разбудят, скажут, что тетради — на инопланетном звездолёте, и его самого срочно отправляют вместе с кем-то из них же в иные измерения!..

— А управлять вездеходом придётся четверым, — объявил Вин Барг (и голос его обрушился в тишину грохотом лавины). — Сперва двоим — спустить вниз по какой-то тропинке, а потом ещё двоим — разогнать по шоссе и взлететь! Всё же мы в этих делах неопытны — а надо, чтобы у тех, вторых, руки не дрожали: мало ли что… И потом — с Кременецким отправляются трое! Мы с Хельмутом — остаёмся! Нет, подождите… Мы тоже нужны там, на месте — чтобы вывести вездеход на тропинку, и доехать на нём до шоссе! Но, если потом возвращаемся, а остальные летят с Захаром — кто остаётся в вагоне? Правда, и тот проводник, когда был один — оставлял его пустым… Но вот думаю: не опасно ли? Хотя… Всё равно — уже едем к этому Старогерцогу…

— А где он на самом деле? — спросил Тубанов.

— Где-то на Восточной Украине. Или даже в Ростовской области… И никакой атомной станции рядом нет. Вот тут Моисей ошибся… И что делать, будем готовиться: мы с Хельмутом — вывести самолёт по тропинке на шоссе, а вы с Аркадием — поднять в воздух и ввести в шлюзовой отсек звездолёта…

— Так мы идём в девятое купе? — как будто спокойно встал с полки Ареев.

— Нет, сперва мы с Хельмутом, — ответил Вин Барг. — Наша-то задача попроще. А потом вы…

— Да… Вот как всё обернулось, — прошептал и Кламонтов, вставая.

(И опять — нельзя расслабляться, давать волю чувствам! Когда совсем скоро — в полёт…

Пусть — и не им с Вин Баргом… Им — тут, на Земле, ждать указанной в справке даты: января 1984-го! То есть — и Новый год четверо их товарищей встретят там… И что Кременецкий написал (или написал бы) дальше — до тех пор не узнать…

И вся дальнейшая земная история — известна лишь несложившимися фрагментами… И сами, опять — не субъект, а объект перемен! Как было «до вагона»…)

— И субъект, и объект, — уточнил Вин Барг. — Ладно, пойдём…

«И всё-таки, где же узел? — думал Кламонтов, идя за ним в девятое купе. — Тот, самый главный? Или… такого вообще нет? — поразила внезапная мысль, он едва не остановился. — И к некоему итогу — ведёт непрерывная цепь событий? Не думали раньше! А теперь — когда уже думать…»

«Некогда, — ответил Вин Бapг. — Разве что по пути к ангару — там, в Старогерцоге…»

79. ИСКРА В НЕБЕ

— Taк как действует этот «канал крайнего случая»? — прошептал Кременецкий, оглядываясь в темноте на идущих сзади. — Нас — перевёл во временнýю фазу, соответствующую наружной реальности, а вы — просто в материализованных обликах? Потому что мы улетаем — а вы возвращаетесь? Или как?

— Возможно, — ответил Кламонтов. — Хотя и мы прошли через него лишь второй раз. Первый — когда забирали тебя из Ровно…

— Да, 14-го для меня, и 17-го для вас, — вспомнил Кременецкий. — А сейчас для меня 15-е, для вас 18-е. Трудно привыкнуть…

— И мы привыкли не сразу, — Кламонтов тоже оглянулся (хотя шёл последним, замыкающим).

А вокруг — раскинулась ночная лесостепь, без единого огонька до горизонта. Лишь сзади, над едва белеющей во тьме тропинкой, тускло светился расплывчатый овал прохода. Но странно: откуда-то издалека (вероятно, за много километров) доносились такие звуки, будто там сгребали гравий… А в южной стороне ещё догорали последние отблески зари под Фомальгаутом — но предрассветный туман, едва различимый, уже накапливался в ложбинах. Впереди же, слева вниз по склону — смутно темнели полуразрушенные постройки. И среди них, вероятно — ангар с вездеходом, которому изобретатель дал имя туркменской возвышенности: «Карабиль»…

(«…Пространство медленно пополнялось сельской местностью, которая текла с поверхности культурного слоя, как вязкая вата…», — вспомнилось вдруг. Неужели… к этому моменту?

Но… да, был у Кламонтова в давних видениях похожий образ! Ночная пустынная местность с остатками полуразрушенных деревянных изб — и далёкими, будто в предрассветном бреду, звуками! И всё это — растворялось в тумане, как в кислоте! Хотя… вот бы жутко выглядело — и дурно пахло!

«Или… о чём это я? Какая кислота? Разве не политэкономию я тогда сдавал?»

Кламонтов встряхнул головой — тоже как тогда!

Или… в самом деле — замыкался некий цикл? Но нет: четверо из них — ещё отправлялись в другой мир, и это не могло быть замыканием!)

— Но вас вагон вернёт в точку, откуда взял? — переспросил Кременецкий. — А меня — почему-то в 5-е января?

— Сами не понимаем, — ответил Кламонтов. — Раньше так не бывало. Годичный цикл соблюдался всегда. Но так выходит по той справке…

— Или… я должен провести где-то там соответствующее время? — задумался Кременецкий. — Хотя как же тогда — вы…

— И это непонятно, — согласился Тубанов. — Мы всё-таки должны быть вместе…

— А мои… как поймут? Мы же только и рискнули — короткую связь во сне! Как будто приснившееся пророчество: к концу января я вернусь! Чтобы успокоить на время, дать надежду — но ни к чему не обязывало…

— И Ромбову тоже, — подтвердил Тубанов. — Обоим приснился этот сон — и Марии Павловне, и ему. А как ещё дать знать такое — у вас, в 83-м?

— А вообще как бывает? Вы сами потом мало что помните? Ну… из того, как могло быть?

— Обычно — мало, — признался Мерционов. — Только следы… А то с ума можно сойти, помня всё это! И дело даже не в расхождении линий событий — а в содержании! Ведь чем полна земная история: войны, пытки, казни…

— И вот хотели сделать что-то — на благо тех, кто потом будет пытать и казнить, — горестно согласился Кременецкий. — Нет, но… конкретно наша ветвь? Мы же знали её не такой!

— Верно… Трудные, трагические пути — но хоть ничем не опозоренные с нашей стороны! И вдруг будто ворвался этот истошный визг про Гулаг, штрафбаты — изрыгая на всё, во что мы верили, тонны помоев! Такое впечатление… А многие — верят! И непонятно: что и когда случилось, где узел, есть ли вообще?

— Так… не в другом ли мире и есть? Вдруг что-то может прорываться… вот как в моих текстах! А вы ищете здесь!

— Уже думали, — ответил Кламонтов. — И страшно: если зло, зародившееся в каком-то мире, из его проблем — может породить такие последствия в другом, где о подобном не подозревали! Нo что пока скажешь конкретно? Не знали же ничего подобного! И вагон не знает…

— И где это так сгребают гравий… — обеспокоенно прошептал Вин Барг. — Мы думали, все вокруг будут спать…

— А так, если что — ещё одно наблюдение НЛО, — ответил Тубанов. — Правда, не знаю, как увидят со стороны: будет реально «фторогидразинная струя», или что там за технология…

— НЛО и без того будет, — сказал Аpeeв, имея в виду звездолёт — и поднял взгляд к светлому летнему небу над головами. — Нет, пока не видно. Но скоро будут здесь…

— А вагон откуда знает про вездеход? — спросил Кременецкий.

— И это загадка для нас, — ответил Вин Барг. — Ведь тот изобретатель — долгие годы собирал его один, в тайне! Нo кажется — и испытывал раза три или четыре, в коротких рейсах над этой местностью…

— А мог пригодиться на Земле, — с горечью добавил Кременецкий. — Если бы не армии, спецслужбы… Вот учёные и работают в тайне! И мы не знаем, что стоит у кого в сарае…

Спускаясь по тропинке, они уже шли мимо остатков построек — а рядом в ложбине курился туман. И стало казаться: они здесь не одни… Будто — кто-то мог выскочить наперерез из-за этих смутно чернеющих полуразобранных стен, или просто наблюдал оттуда… И всё странно притихло: даже далёкого скрeжeта лопаты по гравию — стало не слышно. А туман за обочиной — вправду чем-то напоминал кислотные пары…

— И это сюда он ездил откуда-то? — тревожно спросил Кременецкий. — Из какого-то города, что ли?

— Да, и специально работал в месте, которого все вокруг боялись, — подтвердил Вин Барг (шёпотом, прислушиваясь). — Хотя сам не верил, что тут могут быть какие-то духи. А я чувствую…

— И мне… уже кажется, — признался Кламонтов. — А что, тут и правда было кладбище?

— Там, слева, за домами, — Вин Барг едва заметно указал направление. — А справа… Видишь: осока по берегу сходится, бyдтo клювом?.. (Кламонтов, однако, не разглядел.)…Только железной дороги никогда не было, а то вагон довёз бы! Зато — вижу и человеко-журавля, и старовера, и какую-то женщину…

— Как… прямо видишь? — остановился от неожиданности Кламонтов. — И значит, они нас… тоже?

— Да не пойму! Некоторые — похоже, заметили, наблюдают!

— Но… хоть не помешают нам? — забеспокоился Кламонтов (сам по-прежнему не видя ничего необычного).

— Говорю же: просто наблюдают, — забеспокоился, однако, и Вин Барг. — А женщина… занята вообще странным делом: у неё в руках вроде кактус, опунция — и она вытирает опунцией придорожные кусты! Что были тут раньше — а образ их есть в каком-то слoe астрала…

— Но мы-то не имеем права «показаться друг другу журавлями и сойти с ума»! — ещё более встревожился Кламонтов.

— А вот и ангар, — Вин Барг невозмутимо свернул влево, где проступала большая тень у самой обочины — в первый миг показавшаяся Кламонтову зарослями кустов. Или ангар и был скрыт поднявшейся порослью?

И тут стала закрадываться тревога: сумеют ли вскрыть ангар? И — в каком состоянии вездеход?..

Однако Вин Барг, судя по металлическому звону — уже раскручивал проволоку на запоре…

— Надо было материализовать фонарик, — прошептал Ареев. — Хотя излишний расход энергии…

— Зачем? — возразил Вин Барг. — Я и так вижу. Уже отвязал проволоку. Сейчас открою…

Медленно, со ржавым скрежетом и глухим металлическим гулом — тёмный силуэт двери стал поворачиваться, перекрывая тропинку. Но странно: из ангара — не донеслось никаких новых запахов. И полная темнота внутри: ни единого слабого отблеска, как ожидал Кламонтов…

— А там ты что увидишь? — с тревогой спросил кто-то (Кламонтов не узнал голоса).

— А там — на ощупь… На тренажёре всё это было, — напомнил Вин Барг, не очень уверенно входя внутрь (но вскоре что-то глухо завибрировало). — А вот и вездеход! Сейчас открою кабину…

«А я только кабину и помню, — подумал Кламонтов. — Какая она внутри, когда всё включено. А открывать и включать — ему. Но сумеет ли?»

— Но хоть какого-то подвоха нет? — прошептал Ареев. — Охранных устройств, ловушек? Мы не подумали! Хотя и вагон не предупредил…

— Снова доверились ему, — откликнулся Тубанов. — Хотя однажды уже ошибся…

…А тут и позади Кламонтова будто пронеслась тень — он даже не понял, каким чувством уловил это! Однако, испуганно обернувшись, он никого и ничего не увидел в окружающем мраке — лишь беззвучно послышалось что-то похожее на «анафема»…

— Какая анафема? — прошептал Вин Барг (и в глубине ангара наконец едва заметно мелькнул огонёк!). — Всё, кажется, подключил! И работает, точно как на тренажёре! Вездеход всё это время стоял в полной готовности! Нo только подождите: фары…

— А… что за «анафема»? — переспросил Кременецкий. — Кто это сказал?

— Да кажется, этот, что жевал валенок… И вот опять: «Анафема… Фолклендской операции»? — удивлённо повторил Вин Барг. — Интересно, как там представляют нашу реальность…

— А у вас там, в 94-м — чьи Фолкленды?

— Английские, как и были, — ответил Вин Барг. — Но и нет уже того противопоставления: «капитализм — социализм», «метрополия — колония». И вообще-то мы — из 93-го…

— Ах, да: соотношение древних и новых программ психики, — вспомнил Кременецкий. — Четыре группы потребностей… Вот грань — а не бедность и богатство! И как земляне не додумались…

— Так было в одном из журналов что-то подобное! — вспомнил и Кламонтов. — Очень похожая концепция, но групп — почему-то три! И выводов таких не сделали! Как и из всех последующих данных — о генетической предрасположенности к алкоголизму, наркомании! «Морально неприемлемые» вопросы…

— А журавли и староверы нас слышат! Правда, вряд ли поймут… Но хоть скоро поедем?

— Всё работает, а фары — нет, — снова донёсся голос Вин Барга. — Будем спускаться в темноте — мы, вдвоём с Хельмутом. А вы сойдите по тропинке — и ждите на шоссе. Только там сразу, на обочине, осока — а за ней Клюв-болото…

— Так… уже заходить? — Кламонтов шагнул на ощупь, в темноту.

— Сюда, — рука Вин Барга коснулась его руки. — Крылья пока не выпущены, мы их раскроем там… Вот, здесь кабина. Только пригнись…

Кламонтов осторожно забрался в невидимую кабину, сел в кресло — и лишь тут увидел светящиеся на пульте индикаторы. Точно как на тренажёре… А каково будет Тубанову и Арееву — в воздухе?..

Но пока — за лобовым стеклом лишь тускло-мертвенно серел прямоугольник дверного проёма. И надо было, сразу свернув, начать спуск по тропинке… А если и там лёг туман? И не увидят, где свернуть…

А руки — уже будто сами находили рычаги, тумблеры на пульте… (Кстати — что Моисей сказал в том мнимом опыте с мышами: «запахло битым стеклом»?.. Нет, не отвлекаться…)

И вот вездеход мягко дрогнул — и покатился к выходу. Пока — по ровному полу…

— А мы так и оставим ангар открытым? — спохватился Кламонтов.

— На обратном пути закроем, — ответил Вин Бapг. — Мы же тут будем подниматься. Уже вдвоём…

«Анафема!»— вновь донеслось, едва выехали из ангара. И уже Кламонтову показалось: наперерез метнулась прозрачная, едва заметная тень «человеко-журавля»…

— И тут идти назад, — прошептал Кламонтов. — Канал-то открыт на холме. Далеко вверху…

— Да это — просто стереотипные слова и фразы, — объяснил Вин Барг. — Такое бывает: повторяется как магнитная запись…

— И я сколько думал: что они сохраняют из памяти об этом мире? — сказал Кламонтов, не забывая следить за приборами. — Что в них остаётся от них-прежних…

— Как у кого, — прошептал Вин Бapг. — Смотря, видимо, по духовным накоплениям этой жизни…

…А вездеход уже трясло на ухабах, и тропинка едва белела в траве. Силуэтов же идущих впереди — вовсе не было видно…

— А хоть какой-то звуковой сигнал есть? — с тревогой спросил Кламонтов.

— На тренажёре не было, — ответил Вин Барг. — А прибор ночного видения — должен быть, но не работает. Я только сейчас вспомнил, попробовал — не включается! Сказались годы ожидания…

— А если… отказ в полёте? — ещё более встревожился Кламонтов.

— Там уже дисколёт будет сопровождать. А он, если что, оборудован подъёмным лучом… Да, вот и они!..

Кламонтов взглянул вперёд — и увидел: прямо над кустами, и ещё какими то узловатыми ветками вдалеке (где, кажется, из-за горизонта вставало созвездие Близнецов) — замигала яркая белая точка! Чётко, ритмично — совсем не так, как звёзды вокруг: Альдебаран, Плеяды, Капелла! И — с заметной скоростью перемещалась среди них, приближаясь…

— Точно! — подтвердил Вин Барг. — Это сигнал нам…

Внутри у Кламонтова всё дрогнуло. Уже расставание! И прощаться некогда…

…Хотя — надо было ещё вывести вездеход с тропинки на шoсce. А тут — и высокая трава скрежетала по корпусу, и тропинка едва виднелась в ней. И не пропустить, когда трава и грунт сменятся асфальтом — чтобы сквозь осоку на противоположной обочине не угодить в Клюв-болото… (Но странно: где остальные? Могли они, опередив вездеход, уже спуститься?)

— Сворачивай! — прошептал Вин Бapг, (и Кламонтов не заметил — как плавно, но быстро вывернул руль. Лишь миг спустя — взгляд на стрелку указателя курса, и запоздалый озноб…). — Да, но как без прибора ночного видения установим курс? Разбег в сотни метров, надо — точно по осевой линии дороги…

— А… остальные где? — решился спросить Кламонтов.

— Вот, подходят сзади, — Вин Барг открыл дверь кабины (и тут на пульте вспыхнул маленький экран). — Всё, включилось ночное видение! Сейчас установим курс!

— Они уже в небе! Мы их видели! — донёсся глухой от волнения голос Кременецкого. — Как, можно садиться?

— Подожди, сейчас, — Вин Барг перегнулся к рулю на пульте перед Кламонтовым (уже выруливавшим на осевую линию, ориентируясь по меткам на крохотном экране — где в неестественном свете (точно как на дисколёте!) были видны уходящая вдаль полоса дороги, стена осоки по берегу Клюв-болота справа, и трава у подножия холма слева. А звездолёт виден не был — небосвод казался странно пустым). — Да, Хельмут, вот так… Всё, достаточно! Останавливай! А вы скорей садитесь там, сзади, — он с негромким щелчком открыл дверь салона, и кто-то стал взбираться через задний люк.

— И не попрощаемся толком… — донёсся голос Тубанова (да, это был он).

«И правда! Не встанем все вместе на дороге, не проводим их…»

— Но мы должны вернуться, — ответил Ареев (уже внутри, в салоне).

— Нет, тебе — не туда, — сказал Вин Бapг, перебираясь наружу. — Вам с Тубановым — сюда, в кабину. Пойдём, Хельмут…

— Ах, да! Я и забыл, — спохватился Ареев.

…А Кламонтов уже вышел вслед за Вин Баргом. (Всё — механически, без эмоций. Хотя ожидалась же, перед отлётом — ещё связь через вагон. Как бы не окончательное прощание…)

Тубанов занял место Кламонтова в кабине — и, собираясь захлопнуть дверь, помедлил на мгновение.

— Мы постараемся вернуться… — чуть слышно прошептал он.

— Они не должны подвести. Надеюсь, знают, что делают, — добавил из пассажирского салона Мерционов.

— Мы будем ждать, — только и смог ответить Кламонтов.

Почти одновременно захлопнулись обе двери — кабины и пассажирского салона. А они с Вин Баргом стояли на тёмной ночной дороге — от которой уже отделил остальных этот звук…

(«Вот как… на самом деле!», — мелькнуло на миг.)

— Давай отойдём в сторону, — Вин Барг потянул его за руку к тропинке. — Хоть я и не ожидаю «фторогидразинной струи» — мы не знаем, на каком принципе работает двигатель…

— Что-то из области энергий… между обычными химическими реакциями и ядерной физикой, — вдруг понял Кламонтов. — Ах да, им ещё надо выдвинуть крылья…

Протяжный металлический звон далеко разнёсся эхом.

— А теперь пойдём, — всё так же невозмутимо сказал Вин Барг. — Старт увидим уже сверху, со стороны…

Молча они отошли к началу тропинки, чуть поднялись по ней — и тут раздался шорох шин. Вездеход уже катился (не «по затрещинам», конечно — по шоссе). А искра в небе, став ещё ярче — будто повисла на месте…

— Как же они взлетят… — прошептал Вин Барг, найдя в темноте руку Кламонтова и чуть сжав её.

Но там, на шоссе — будто ничего не происходило. Никакого движения, звуков, свидетельствующих об отрыве — лишь удаляющийся шорох шин…

— Взлетели, что ли? — неясно как, однако, угадал Вин Барг. (Да — шорох оборвался!) — Совсем бесшумно…

А искра в небе дрогнула — и двинулась навстречу…

— Заметили… — прошептал Вин Барг.

He отрываясь, Кламонтов следил за ней взглядом — но точка оставалась точкой, будто это и был лишь сигнальный огонь. И так — текли секунды… минуты…

Но вот белая точка замерла — и неподвижно повисла в небе…

— Нам же надо обратно! — спохватился Вин Барг. — В вагон! Вдруг будет ещё связь…

— Нет, — беззвучно раздалось (как бы и поблизости, и всюду вокруг) голосом Кременецкого. — Не надо. Мы уже на борту…

— И это снова они. Тот экипаж, — добавил голос Ареева. — Ну, с которым мы летали туда. Но мы не можем говорить долго. Сейчас нас отправляют… До встречи…

— До встречи… — казалось, произнесли уже все одновременно.

…И — будто что-то оборвалось, или закрылась дверь: в пространстве, времени, судьбе какого-то мира? И яркая точка в небе — заметно дрогнув, стала удаляться…

И что-то дрогнуло внутри и у Кламонтова — и горло сжало спазмом…

«Ну, почему так бывает? Что происходит в наших судьбах — и судьбах миров?..»

…— Пойдём, — чуть слышно прошептал Вин Барг, едва яркая точка скрылась то ли за горизонтом или деревьями, то ли будто растаяв в небе. — Вагон ждёт. Он не может долго держать канал…

— Пойдём, — ответил Кламонтов.

И — вспомнил о духах, встреченных у ангара! Идти мимо них, всего вдвоём…

…И тут — на миг накатили видения, образы: как если бы он, Кламонтов — сейчас в кабине самолёта напряжённо держал руку на штурвале, вглядываясь в показания светящихся приборов на пульте! Тех, что имели отношение лишь к полёту, а не спуску по тропинке, и потому он не видел их на тренажёре — но тут будто понимал назначение каждого… А впереди, на фоне уже взошедшего созвездия Близнецов, всё более закрывая его — вырастал чёрный силуэт гигантского корабля; и в этой черноте — ещё более чернел, раскрываясь, вытянутый прямоугольник огромного люка, с тусклым отблеском на боках дисколётов, и двумя светящимися фигурами членов экипажа… Значит, могла быть ветвь — где Землю покидали они с Вин Баргом?..

…— Ты видел? — вернул его к реальности шёпот Вин Барга. — Как будто… это мы улетаем?

— Видел, — словно очнулся Кламонтов.

— И… как, думаешь, теперь будет? С Захаром, Ромбовым, Хай Ри, Иваном Лесных, Акки-Манайком, Шеллит-Савой — со всеми?

— Не знаю… Пока ведь не сложилось! Вагон где-то ошибся! Впервые…

— И как — если не сложится? Ведь — начало складываться, и они там уже есть! Это — их мир!..

— И сколького не знаем… О скольком и не думали: верили — предусмотрено теми, кто пустил вагон…

— Верно, что-то они не учли, — согласился Вин Барг. — Менять надо не просто отдельные судьбы, но и не ту «систему» — а человеческую природу…

— И горькая ирония — что надо сперва пройти к соответствующему положению в обществе, какое есть! И тут даже нет определённого узла: лишь вязкая инертная масса того же общества! Помнишь, Сергей говорил? В тот, первый раз…

— Ах да, Сергей… — Вин Барг посмотрел во вдруг опустевшее, хоть и ясное небо. — Как они… теперь?

— Надеюсь, узнаем… когда-нибудь! Но и как это — нет узла? — возразил себе Кламонтов. — Не за что потянуть и развязать — чтобы конкретного человека приняли в вуз, и от этого не разорвалась история?

— Есть, но где-то в прошлом, куда вагон не достанет, — предположил Вин Барг. — А ceйчac, «на поверхности» нашего времени — не один большой узел, а много малых разбросаны повсюду! И все их не развяжешь…

— Разве что так, — согласился Кламонтов. — Но мы-то думали: вагон знает и найдёт…

(«А… если там — вдруг схлопнется? — тревожно подумал он, глядя на ещё далёкий овал прохода. — И мы останемся тут? Или нет… Ведь сами наши тела — там! Но тут — наше сознание! И что тогда?..»)

— Так идём быстрее! — вслух откликнулся Вин Барг. — А тут ещё эти… Пройти мимо них! И совсем уже не до песен — а надо бы, чтобы отогнать…

— Ну, давай вот эту:

Разлом! С эшафота я вмиг слетел.

Уткнулось начало в конец…–

без настроения вспомнил Кламонтов.

— …И тот, которой на мне сидел –

Вдруг встав, пошёл во дворец…–

со вздохом, продолжил Вин Барг. — Не получается что-то…

— Или вот это? Хотя совсем чушь:

…Взрыв… Тринитротолуол…

Сел на стул, сломавшись, стол…

Взрывом вырвало все краны,

С шумом хлынула вода…

— …Залп! Резиновые пули…

Тут джигиты и кивнули…

И десантники с баяном

Кружат вальс над мостовой…

— грустно продолжал Вин Бapг. — He знаешь, откуда это? На мотив чего?

— Не помню, но что-то знакомое! А на мотив… Видимо — реальности, что получилась!

— Да, точнее не скажешь! Подожди, а это:

…Метель мела, как крем-брюле…

Металось пламя на столе

Забытой, необрезанной свечи…

Попробуй сделай толк с людьми,

Попробуй что-то с них возьми –

Когда у них мозги как кирпичи…

— Ах, да: что-то пиратское, — предположил Кламонтов. —

…Дыру заткнувши мертвецом,

Которого прикончил ром –

Мы вспомним, как тут было всё в крови…

Как грохотал девятый вал,

Когда он трупы расчленял

На золотом кораблике любви…

Но тоже — чушь…

— Зато хоть на журавлей и староверов подействовало! Испугались, — сказал Вин Барг. — Ладно, давай ещё это — где, кажется, и про них есть!

…Одну простую сказку –

А может, и не сказку –

А может, не простую –

Хотим вам рассказать…

—…Её мы все слыхали –

А после переврали –

А после позабыли –

Но будем вспоминать…–

продолжил Кламонтов, и вправду вспомнил следующие строки:

…Раз, помнится, сутану –

А может быть, и ризу –

А может быть, и рясу –

Вдруг кое-кто надел…

— …Хотя — признаем с ходу –

В далёкие те годы

В тюрьме как «враг народа»

Он лично не сидел…–

подхватил Вин Барг

— …И вот он взял кадило –

А может быть, кропило –

А может быть, на кафедру

Он просто взобрался…

— …И там он исповедовать –

А может, проповедовать –

А может, просто головы

Морочить собрался,–

сразу ещё вспомнил Кламонтов.

— …Эй вы, раскройте уши!

Грядёт по ваши души –

А может, не по души,

А вовсе по тела –

С мечом в зубах архангел,

А может, просто ангел,

А может бытъ, и демон,

А может, Сатана…–

продолжал Вин Барг.

— …Поститесь, в общем, кайтесь,

От мира отрекайтесь –

А может, ерунда всё,

Не знаю толком сам…–

снова подхватил Кламонтов.

— …А может, не буквально,

А может, фигурально,

А может, и не может –

Узнаете всё там…–

голос Вин Барга дрогнул.

— …И вот все ждут три ночи,

И все устали очень –

А может, ждут четыре,

А может, ждут и пять,–

буквально заставил себя продолжать Кламонтов. —

Напуганы, без фальши –

И ждут, что будет дальше,

И кто их знает, сколько

Ещё готовы ждать…

— А дальше? — спросил Вин Барг (точно как в оригинале: мультфильме с совсем иным вариантом песни!)

— …Но тут летела сфера –

А может, полусфера –

А может быть, «тарелка»

Блестящая с небес…–

Кламонтов почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы, но продолжал:

— …И голос к ним раздался –

А, может, и не голос,

А может, только мысль:

«Спокойно! Я — не бес!»…

— …Послушаете, шииты,

А может, кришнаиты,

А может, староверы –

Но тоже хороши…–

— продолжил снова Вин Бapг. —

…У вас такая вера,

Но всё ж — другая эра…

Как мог остаться прежним

Посмертный путь души?..

— …Ведь это вы — такие,

Но есть ещё другие –

А вы готовы сплавить

Их в тот же рай и ад,–

вновь подхватил Кламонтов, —

Но разве вы б хотели,

Чтобы и в самом деле

Закрылась дверь за вами –

И нет пути назад?..

— …И с этих пор навеки

Леса, моря и реки,

И звёзды, и планеты

Потеряны для вас…–

голос Вин Барга вновь дрогнул. —

Всё, что, как людям, было

Вам дорого и мило –

Но что вы отвергали

Как грех и как соблазн?..

— …Причём — чтоб мы и сами,

Летящие над вами,

В себе признали тоже

Какой-нибудь изъян,–

и Кламонтов едва совладал со своим голосом. —

И сели где-то рядом –

И там с потухшим взглядом

Встречали гибель мира

За грех одних землян?..–

пришёл ему на помощь Вин Барг.

— …И обмерли шииты,

А может, кришнаиты,

А может, староверы –

И молча все стоят…

— …И тишина такая

От края и до края –

Что слышно, как частицы

Тяжёлые летят…–

Вин Барг, судя по лёгкому звону проволоки, уже обматывал запор ангара. —

…Но спало напряженье,

В толпе прошло движенье –

А может, это просто

Астральный был разряд…

— …И крик в толпе раздался –

А может, только шёпот,

А может, просто мысль:

«Так что ж то был за гад?»…–

вспомнил Кламонтов дальше.

— …Бледнеют все от гнева

Направо и налево –

А делать что, не знают,

И даже — что сказать:

Ведь им не объяснили

Ни словом, ни намёком –

Что можно им отныне

Сносить и осквернять…–

лишь тут Вин Барг, кажется, умолк в нерешительности.

— …И грех за это дело –

А может, и не только,

А и ещё за что-то –

Весьма тяжёлым стал,–

неуверенно продолжил Кламонтов (уже сворачивая от ангара вверх по склону). —

И как бы на кого-то –

А может, и на многих,

И даже очень многих –

Случайно не упал…–

так же неуверенно закончил Вин Барг. — Хотя нет. Не всё:

…Идею этой сказки –

А может, и не сказки –

Поймёт, увы, не всякий…

Как жаль, но это так!–

ещё вспомнил Кламонтов.

— …Тот, кто не ищет веры

В преддверьи новой эры –

Совсем не обязательно

Злодей или дурак…

— …Вдруг сам он больше знает,

И больше понимает,–

и тут вспомнил Кламонтов продолжение, —

А что не ходит в церковь –

Тем вовсе и не плох…

— …Ведь там и чья-то вера –

Есть лишь ЕГГОГ, не больше –

Иль Г,ГГОГ 00, возможно –

А может быть, и ЗГГОГ…

Да, теперь точно всё, — вздохнул Вин Барг — Такой вариант — с кодами из игр на микрокалькуляторах… Помнишь, в середине 80-х многие увлекались?

— И я тоже, — подтвердил Кламонтов. — Игры в космические рейсы — что, казалось, скоро станут реальностью! Вычислял эти траектории — пока, думал, для игры, а уж потом!.. И было успешное начало перестройки…

— И был Карабах, — напомнил Вин Барг. — «Местами бомбардировка, временами обстрел»…

— И что, довольны теперь? — вырвалось у Кламонтова. — Добились своего?

— Да они и не поняли, что натворили, — ответил Вин Барг. — И надо же: не споткнулись ни на Чернобыле, ни на кораблекрушении в Новороссийске, ни на событиях в Алма-Ате — споткнулись на Карабахе…

— Или то всё и были… прежние попытки? — вдруг понял Кламонтов. — Я имею в виду — поломать судьбу нашего человечества? Вот только чьи…

— А знаешь, похоже! Сыграть на трудностях, трагедиях, собрать вопящую толпу «человеко-орудий» против кого-то…

— Но зачем? В чьих интересах? Минус-разум был просто безумен — а эти?

— Так вот и ужас: переоцениваем интеллект «этих»! Выдвинутых, как сказал тот, земной Герм Ферх — «на заслугах в деле борьбы»! И Джонор Хиеф верно сказал: малые умы в сложном мире — подлинное бедствие!

— Герм Ферх… — повторил Кламонтов. — И как теперь… он, и Чжоу Мин, и Хай Ри, и Флантарес?

— Если бы знать… Но пока не сомкнулось. И так — не может быть. Должен быть выход…

…Но они уже подошли к туманному овалу прохода — и Вин Барг, как шёл по тропинке, так и шагнул в него.

А ещё миг — и Кламонтов после мгновенного головокружения стоял рядом с ним, в тёмном тамбуре вагона…

— …А в общем, — как ни в чём не бывало, продолжал Вин Барг. — Как быть, когда всё — эти низшие слои, статусы? Люди, уверенные, что обделены, их обирают! И только наша культура этого не знала…

— Иная исходная идея: у всех — разные способности, но у каждого — свой шанс! И можно помочь друг другу, но никто — не в плену чужих неудач! И — никаких формальных рангов, которые боятся утратить, инстинкта сравнивать: кто выше или ниже! Всякий — ценен, какой есть! Правда, вам и с генами повезло. У остальных с этим — проблемы, которые отрицают от стыда и бессилия… Или — всё прячется за легенды: змей-искуситель попутал, Адам съел не то яблоко, люди стали хуже…

— И пусть самих знаний уже хватает, — уточнил Вин Барг, — но преодолеть стереотипы… И ещё — это право на какую-то там «страсть», выплеск диких эмоций! Что мы с тобой и не понимаем: живём без этого, полноценно воспринимаем мир…

— А у других — восприятие мира с возрастом глохнет из-за полового созревания, вот и тянет к мгновениям «страсти»! А это… Только «орёл» — и уже сразу «вошь»! И вспомни ужас того, фархелемского Герм Ферха, да и их всех — когда мы об этом сказали! Для них — шок, а для лоруанцев — повседневность!

— Была, — уточнил Кламонтов. — Надеюсь, Тинилирау с этим справится. Не один, конечно, а весь Институт.

— А тут — мы с тобой должны организовать такой же!

— Да, но попробуй убедить самих землян… — начал Кламонтов.

— Подожди, — прислушался Вин Барг. — Кажется, мы не одни!

— А кто ещё? Они же все… там!

— Не знаю. Показалось. Ну, давай пойдём…

— И… что теперь? Как дальше?

— Пока не знаю…

Они медленно двинулись по коридору, огибающему купе проводника. Впереди тускло зеленел прямоугольник расписания с двумя красными полосами…

(«И что теперь? Какая операция? Или снова — режим ожидания? И сколько — так? До каких пор всё это?..»)

И тут… как тогда, в самый первый раз — вдруг замелькали образы! Что-то из прежних операций? Или… предыдущего цикла здесь! Тех его единственных условных суток здесь — ещё в марте 91-го!..

(А остальные, по своему времени — были тут уже вторые сутки; и — пытались раскодировать его! А сами — из марта 93-го!..)

«…Цезий реагирует со взрывом — и получившаяся окись взрыва сильно ядовита…»

(Да — как бы у себя дома, проснувшись, пытался припомнить к экзамену!)

«…А медо- (или меде-?) — носная пчела… Медно-цинковая пчела… Медно-цинковая змея… Пчелиное жало, змеиное жало, змеиный мёд — а также другие продукты из свиней — можно передавать по проводам созвездия Змеи в его суточном пути над горизонтом. Суточные змеи состоят из параллакса, аберрации, нижней кульминации, из алидады…»

(И… он же — ехал в трамвае, где «дурака передали на компостер»… утром, к учебному корпусу, на экзамен? И в том сумрачном квартале с лязгом металла и воем ветра — ускорил шаг, поняв, что опаздывает? А вахтёрша проверяла студенческие билеты на входе — чтобы не пустись именно его, Кламонтова? И прямо на входной двери — увидел приказ ректора, что отчислен за «аморальное поведение»?..

Хотя…)

…— А экзамен я у вас принять не могу, — вновь раздался голос философа, и что-то шлёпнулось на стол. (Или нет, он снова сидел за партой, а философ — за столом, и оттуда бросил зачётку.) — Вас нет в ведомости. Кто-то вычеркнут на букву К, а вас нет. И зачётка не ваша…

— Но… как? — обмер Кламонтов, схватив зачётку.

— Не знаю. Идите в деканат, разбирайтесь. Я тут ни при чём…

— …На сколько сдал? — обступили Кламонтова студенты, едва он вышел из аудитории.

— Ни на сколько, — ответил Кламонтов с чувством опустошения. — Меня нет в ведомости…

…А зачётка действительно была не та: с отчеством — «Андреевич»! Что он (во сне) заметил лишь на четвёртом курсе! А, решив проверить паспорт — вдруг понял, что оставил его дома?.. (Или — на квартире, которую снимал? Как там было?) …Зато, к своему ужасу — нашёл в cyмкe рядом со студенческим билетом справку об инвалидности, где в слове «облспецпсихВТЭК» особо выделялось именно «ПСИХ», крупно вписанное от руки!..

…— А зачётка-то не твоя! — со странным торжеством воскликнул методист, вертя её в руках. — И читательский билет фальшивый! Не очень ты похож на этого своего родственника. Чужими пятёрками воспользоваться захотел? Ну, что стоишь? Иди по-хорошему, пока никуда не заявили…

(И тут, похолодев от ужаса, Кламонтов вспомнил: а куда? Где он живёт, работает? Он же всё… забыл! И даже не посмотреть в паспорте, которого при нём не было!..)

…И — как бы новый цикл, новая «серия»? Где он после «экзамена», выйдя в коридор, стал проверять сумку — и тут появился ещё преподаватель… чего? Кламонтов, как ни стaрaлся, не мог вспомнить — а тот прошёл мимо, зайдя в какую-то дверь. И раздался голос старосты:

— Это ваша сумка?

— Да, моя, — со вспыхнувшей надеждой ответил Кламонтов. — Наши уже сдали?

— Не знаю, где и что вы сдаёте, — поразил его холодно-неприязненный ответ.

— Да это же я, Хельмут Кламонтов! И… что вообще происходит? Мы же вместе должны были сдавать! Мы — в одной группе!

— Какой ещё Хельмут? Нет у нас такого. А вещи свои разбирайте на улице…

…И дальше — как в тумане… Он куда-то ехал; на квартире — вместо хозяйки его встретил кто-то незнакомый, заявив: квартиру ему не сдавал, го вещей там нет…

И снова — обрыв…

(И… следы уже чьих-то чужих историй?

…Кого-то, иcпугaвшись экстрасенсорных проявлений — связали и бросили в лесу, а когда ночью вернулся домой — чуть не застрелили из ружья; но опомнившись, лишь повторно изгнали, заявив: «Тебе нет места среди людей»?.. И ужетут, в вагоне — он понял, что законам «школьной» физики мир больше не подчиняется — и стал как бы заново изучать его свойства; и лишь поняв, что наружная реальность в общем безопасна для него — начал поиск по библиотекам! Но… ответа на вопросы: как достичь святости — и как совместить саму идею святости с тем, что люди равноценны; и как самому стать лучше — чтобы «обычные» люди были не хуже его?.. Вот только — неясен итог его поисков!..

…А у кого-то — и проще, и глупее: на медосмотре в военкомате вспыхнула куча одежды; и не ему одному — пришлось, как был, где-то спасаться от пожара — но в итоге… лишь ему выставлен психиатрический диагноз! Забыв (в такой ситуации!) про некие «моральные нормы», он вбежал «не туда»… и кто-то сделал вывод: сам, в угоду своему «извращению», поджёг ту кучу?..

…А другой школьник — ощутив в себе подобную патологию, пытался… сам и лишить себя тех органов, с какими она связана?! Но прежде — хоть оставить после себя потомство? А в школе, среди сверстниц — увы, ни одна не решалась в этом возрасте стать матерью его ребёнка…

…И — девушка из совсем «традиционного» общества? Где, кажется, и вдов сжигали заживо, чтобы те не наслаждались жизнью после смерти мужа; и дети жили в интернатах — едва зная матерей, которым не разрешалось их посещать…

—…Они думают, только они — культурные, образованные, охранители вековых устоев, а мы — для их удовлетворения! Но у самих — всё вокруг этого и крутится, и мы их только такими видим… И что самое ужасное: сперва иностранные преподаватели — именно иностранные, своим в женской школе работать нельзя — открывают нам мир за пределами этого, но потом всё равно: половое рабство либо монастырь!..

И вагон — единственное спасение таких людей! Куда-то переправлял их…

…А за окном: то — на станциях выгружались раненые, беженцы, садились в поезда конвои, просили милостыню толпы нищих, тянулись выгоревшие леса, руины городов и сёл; то — шествия, митинги, памятники непонятно кому, храмы незнакомых вер; то — в киосках на перроне мирно и спокойно продавали газеты со сводками о перевыполнении планов… И так — сколько годичных циклов, и — операций по латанию исторических дыр?..)

…А потом — опять сон про опыт в подвале; и — тот «покаянный» выплеск в тамбуре?..

И в ответ — ещё о (чьих?) трагических судьбах: отказ шокированных родителей от детей, трудности с новыми документами при переопределении пола… Кто-то — заново поступал в вуз под другим именем; кого-то — усыновляли свои же родители; кто-то — отчаявшись попадать в жерло борьбы неких дружинников или казачества с молодёжными группировками микрорайона — действительно взорвал «опорный пункт» в подвале!.. Да, опять совпадения…

…И снова — спор о конструкции киборга: может ли вся кожа представлять собой солнечную батарею, какие системы органов расположить в туловище, что будет выполнять функцию капилляров, подводя энергию к каждому нейрону и мышечному волокну?.. Но и тут — переход на вопросы «грубой материальности», «бездуховности», «энергетической закрытости», «отсутствия связей с Космосом»! И:

…— А если инстинкт связался с неадекватным раздражителем? Как тогда человек получает это «удовольствие» — и с чем, какой «обмен тонкими энергиями»?… Ну в норме, говорят — между мужчиной и женщиной! А у тебя — какой, с кем, если это тебе не нужно? А — при тех патологическиях? С… розгой, которой секут? Со… штанами, которые для этого надо снять? С предметом чужой одежды? Я уж не говорю об убийцах, садистах: тут-то что за «высшие чувства», что за «энергообмен»? А, с другой стороны — что подозревают, когда лезут в душу нормальным детям! Я сам не задумывался, пока не столкнулся…

(Да! И, по аналогии с «нищими деньгами» — «стыдные штаны»: аннигилируют с… тем, что предназначены скрывать!..

И откуда-то вывалилась даже целая толпа: до пояса живые люди, а ниже — скелеты! Так страшно, что — снова обрыв!..)

…И — киоск, где пакеты с едой давали не за деньги, а за ответы на вопросы:

— …Ну, как это — неправильно? Я точно читал где-то: «ревнивые боги» — обитатели одного из низших миров! И откуда знаю, почему у тех сказано, что «ревнивый бог» — Всевышний? Значит, в крайнем случае как-то… то и то тправильно, а я при чём?

— Да ты проходи, не задерживай! Тут одному уже дали пакет за молитву, он открыл, а там — свинина! И пошёл жаловаться…

— Нет, а как всё-таки низшие миры? И не шутка: святые истины! И мы ещё зависим: дадут что-то, не дадут? Не скажешь свободно, как думаешь! А где правда, сам не знаю…

— A насчёт творения мира за шесть дней? Например: голотурии, погонофоры — в какой день созданы?

— А о непротивлении злу насилием: где рубеж, который нельзя переступать? А спросят про Иова, Авраама, как отношусь — что говорить?

— А «трансцендентальное супружество» как понимать? Скажу я: оно высшая цель всякого существования — чтобы получить пакет… А потом? Но нам здесь надо что-то есть! Мы пока что — земные люди!

— Они и не то могут спросить! О конце мира, посмертном суде! И вот думаю: скажешь не так — а потом в иных мирах зачтётся…

— Так одного уже спросили: верит ли, что небо вправду обветшает, и посыплются звёзды? И ушёл, не ответив! Это же никто, по правде говоря, не хочет! А отвечать надо — будто веришь, и ждёшь!

— А насчёт «избранного народа»? А — что Ветхий Завет альтернативен Новому? А Бермудский, треугольник, НЛО? Что это: ангелы, демоны, или…

— И видите: всем страшно, все не знают, где правда! А что делать? У всех «нищие деньги» не бегут, а без денег товар не дают…

(«А про лягушек спросят — что тогда? — уже своя мысль «там»! — Но я думал, изучать живую материю иначе нельзя! И что с деньгами случилось, никто не понимает…»)

— Ну проходи, не задерживай! — донеслось из хвоста очереди. — И так из-за вашей нечестивой веры все страдаем! Вы же от святой правды отреклись!..

И тут всю очередь будто прорвало:

— Мы? Да вы …Коровьи кришнаиты!..

— Свиные мусульмане!..

— Субботние иудеи!..

— Продажные автокефалы!..

— Рыночные партбилетчики! Что построили, тем и пользуйтесь!

— Заткнись! Сам жидомасон!..

(Да уж, «обрели веру»! Ничего не скажешь…)

…И потом (во сне же) много раз просыпался в аудитории — и то видел в окно сложный орнаментальный символ на крыше книгохранилища библиотеки, и улицу, превратившуюся в набережную; то — перебирая документы, обнаруживал несоответствия дат и старые, ещё школьных времён, фотографии (и думал: как теперь доказать, что он — это он?); то — в аудитории на всех партах оказывались компьютерные терминалы, а светильники на потолке превращались в трубчатые световоды (точно как в том «звёздчатом» здании в будущем!), передававшие свет прямо снаружи; то — сам (либо сразу, либо спустившись на первый этаж, к зеркалу в коридоре) обнаруживал, что стал примерно 12-летним — и встречал там же Вин Бapгa, Тубанова, Мерционова, узнавая от них что-то про опыт с мышами или планариями… И затем — то там же, в университете; то — идя по пустынному, будто вымершему городу; то — в непонятных интерьерах, похожих больше на кадры из фантастических фильмов (запомнились белые стены с синими ромбическими плитами, по которым причудливым узором вились золотые нити):

— …Ну, почему я должен пройти через издевательство над живыми организмами, чтобы понять, как работает мозг? А эта возня со ссылками, цитатами, приоритетами — на которые потомки должны ссылаться веками? Хотя, если твоего имени народная память не сохранила — значит, приоритет на такую мелочь, которую даже стыдно «застолбить» за собой! Или — пусть бы хоть в научных кругах, помнили! Но кто запомнит поимённо все эти толпы диссертантов, исписывающих тюки макулатуры? Хотя, например, ни Гиппократ, ни Ибн Сина — не оставили нам тонны историй болезни, не «сдавали» иностранный язык, не резали лягушек…

— Вот именно: а какой-нибудь древний учёный или святой — кто «по специальности»? Абсурден сам вопрос!? А от нас — специальность и требуют! Хотя это вообще — никакой не ключ к тайнам Бытия, а отмычка к материальным благам! Пусть этими степенями и званиями балуются те, кто не способны к интуитивному познанию…

…— А если государство берётся создавать гарантии для нищих и неудачливых — оно неизбежно вынуждено содержать репрессивный аппарат для проверки: не зарабатывает ли кто-то выше установленного максимума? Но зависть вызывают не только деньги… Вот и соблазн: поделить поровну на всех — и здоровье, талант, знатность происхождения, расовый тип, вероисповедание, и даже — полезные ископаемые и климат! А как? Нельзя же переплавить всех в одном котле — и штамповать одинаковые человеческие единицы! Значит, всегда — место для зависти, требующей что-то чем-то компенсировать? Право втереться в ряды разъезжающих по заграницам лягушачьих мясников — тремя годами в сельской школе по распределению… Зато на Западе — ты есть то, что у тебя в кармане! И потребности держатся искусственно высокие, ведь снижение их — катастрофа! Бизнес — смысл жизни! Купить дорогую машину, построить дом на этаж выше, служебный кабинет — с локомотивное депо, личный самолёт на двести мест — для полётов втроём… А землян — уже 5 миллиардов — и что будет, если каждый…

— Так говорю: вот и СПИД! Не ждать же Высшему Разуму, пока они разорят планету!..

(А сейчас, после Фархелема — как удар!)

…— И что, по-твоему: смириться с безнадёжностью существования цивилизации, отойти в сторону, и заботиться о спасении души?..

…— Но и в земном, телесном существовании человека должен быть смысл! И Земля — полноценная часть Мироздания! Так почему нас призывают к отречению, уходу от неё?..

…— Вот видишь: и от техники инопланетяне не отреклись, раз летают к нам! И, если человек создан таким: с интересом ко всему новому, с чувством собственного достоинства — зачем издеваться, заявлять, что это грех?..

…— А если нас не устраивает ни равная бедность, ни бешеная гонка за доходящим до абсурда богатством? Но тогда общество должно держаться на высочайшей сознательности каждого! А как быть с тем, кто хочет иметь много, ничего не создавая?..

…— А мы и сейчас не знаем: всякая ли информация — отражение реального объекта? Например: могу я придумать то, для чего вообще в реальном мире нет основы? Или — не возникает где-то в той или иной форме всё, что придумаю? Вот — всякие абсурдные цивилизации, страны дураков, планеты сумасшедших из литературы — неужели и они где-то есть?.. А ты там — вместо ответа на такие вопросы — учись разбивать кирпичи ребром ладони? И неважно, что уже знал раньше: все свои вопросы, догадки, сомнения — выбрось в мусор у входа, и сначала пройди «основы», а потом рассуждай?..

…— А аллегории, а ошибки перевода: те же «нищие духом», «верблюд и игольное ушко»? И сверить не с чем: тексты тайные, для тиражирования предназначены не были! Это потом уже — единственный известный экземпляр попал в печать, и пошло!..

…— Ну, так и эти раздавали богатство нищим! И называлось — «раскулачивание»! А в чём разница — не поймёшь!..

…— Так что же эта жизнь: грех или кара за грех?.. И где твоё место там — если тебе предлагаются состояния, загадочные, как калькуляторная Тьма? Ну, что бывает, если в память калькулятора вписать точку… Пробовал? Никто же не знает, как выводить калькулятор из подобных состояний, не отключая! Не описано в инструкции! А как, если что, вывести тебя — человека?..

…— А «место в природе» — это как? В виде бестелесной души смотреть с неба, как зарастают травой города? Они же тебе не объяснили!..

…— Да, оккультные науки — не пустыня без дорог. Да, существуют методики, отработанные тысячелетиями… Но они хранятся в тайне! И как я сразу отличу знающих от незнающих? Как пойму, что угодил в обучение не к тем?..

…— Ах, чудеса… И некоторые святые бывали чудесным образом спасены уже на эшафоте… А учёные тех времён? Где такие примеры — с ними?..

…— А как понимать — что в контакте землянина вдруг назначают пророком, апостолом? Или — заставляют строить бункер, убежище? Или просто — человека как дёргает по мелочам: дунь туда, плюнь сюда?..

…— И каков масштаб мифологических событий? Или — растёт соответственно тому, как в умах людей раздвигаются границы Вселенной? А вера в искупительную жертву… От чего она спасает? От смерти — в древнееврейском понимании? А сейчас — как думать, от чего?..

…— Так чего тебе не хватает? Какую веру ты ищешь? Или — как хочешь разобраться в отношениях земного человечества с Высшим Разумом? По первобытным представлениям о Мироздании? По канонизированному случайному оккультному опыту тех, кто даже не понял, где был и что видел? По эффектно бpoшeнным словам, смысл которых неясен? Но, читая, боишься усомниться — и кажется, что постоянно обращён «наверх» — так?

— Ты и это знаешь… (Признался он, Кламонтов!)

— А на самом деле — просто раскрыт настежь в благостном непротивлении, и беззащитен перед злом! И в тебя может войти что угодно! Как — распахнутая дверь дома, который ждёт, чтобы его обокрали!

— А тут бы реально задуматься: что за существа и чего хотят? Зачем им лишать нас веры в свои силы и ум? И кто им мы сами? Марионетки в поисках выхода из театра, подожжённого ими для нашего блага? Так хотят, чтобы мы представляли своё положение здесь?..

(Да, всё — уже тогда! Открытым текстом! Но — будто отскакивало от некой преграды!..

…И — снова «пробуждения» в аудитории…)

…— Да что мы можем так узнать? Это живодёрня, а не наука! И сам я только набрал на себя грехов из-за их догм!.. Их методы — не ключ к тайнам Бытия, а отмычка к материальным благам. Умело подобрав цифры, можно что угодно доказать и что угодно опровергнуть… И ладно бы уж — элементарные физические величины! Но в высшем, интуитивном познании — что можно измерить и свести в таблицы? Вся эта статистическая наука ограничена познанием грубой материи, и выше подняться не может. Нет, я не отрицаю, её тоже надо изучать — но не на таком же халтурном уровне! А в биологии и того хуже — кроваво-садистском! Если интуиция и экстрасенсорные способности не развиты, а на томограф нет денег — то и не лезли бы тупым скальпелем! Древние знали больше их, копошащихся с проводами и пипетками!

— Но у древних и томографов не было…

— Интуиция и духовное зрение — вот что у них было! И эти самоуверенные разбиратели Мироздания на составные части всё равно придут к их мудрости!

— Но странно как-то получается: если в древних трактатах всё уже есть в готовом виде…

— А чего тебе ещё надо? «Горы хлеба и бездну могущества»?..

— Да пойми наконец: в этих текстах, и в отношении общества к ним — заложен тонко рассчитанный механизм саморазрушения личности! Стоит начать читать, приоткрыться с благоговением — как сразу удар по совести, и человек распахивается настежь: да, я изо всех сил хочу быть праведным! И тут же следует удар по страху: нет, ты мразь! Куда лезешь, ничтожный червь? Такой, как есть, ты не угоден «высшим силам», ты — злое, тупое, похотливое быдло, и так далее! И неважно, кто каков вообще: речь — о тебе, это ты такой! И дальше — самые разные ловушки на все случаи: кого — поймают на элементарном страхе; кого — действительно на пороках; кого — на зависти-ненависти к чужой силе духа и внутренней свободе; а кого — и на обострённом чувстве справедливости, любознательности, стремлении стать чище, совершеннее, сделать лучше земную жизнь! А вроде бы и хорошие, справедливые, убедительные слова — в этой душеловке как бесплатный сыр, не более! Суть — в игре на твоём потаённом: от личных страхов — до тревог за судьбу мира! И что заставляют делать: заполнять сознание молитвенными формулами, по неделе не спать, по полгода не мыться, благостно улыбаться в ответ на обиды; а то и — весь остаток жизни ни с кем не разговаривать, не выходить из кельи, не слезать со столба — и тогда, возможно, «там» кто-то смилостивится и примет тебя к себе? И пусть ты, казалось бы, знаешь, каков мир на самом деле — но стоит добраться до твоего подсознания, сыграть на глубинном ужасе — и ты уже «готов», делай с тобой что угодно? Хотя, если подумать — перестарались истязатели душ человеческих, совсем выхода не оставили! Какой смысл надеяться на что-то — если взамен отдать своё целостное Я?..

…— Но на Творца какого уровня ссылаются инопланетяне? И почему всюду — библейская терминология?

— Инопланетяне? А точно знаешь, что — они? Вдруг и я тебе в гипнозе сумею продемонстрировать подобное — что скажешь?..

— Но вот ещё вопрос, который не могу обойти… Чем сложнее и совершеннее техника — тем проще ею управлять! И хотя построить eё может лишь высокотехнологичная цивилизация — но научиться пользоваться… Так откуда знаем, что НЛО — и сейчас в руках тех, кем созданы?..

…— И человек убеждён, что у него особый дар — и ещё больше уверяется, когда несколько первых пророчеств сбудутся! Но потом срыв — как правило, на пророчестве о конце света! То есть — сами не поняли, что избрали не того? Поручили слабому миссию сильного? Или как?

— Да, с этими «спасителями человечества» вопрос сложный: их возносят куда-то, они видят старцев в ризах, те их кем-то назначают, говорят, что делать… А срок приходит — и ничего! Но потому ли, что — пожертвовал собой, поломал свою судьбу? Или — реально нам ничто не угрожало? Хотя вопрос кажется кощунственным — и его никто не задаст…

…— А что они, древние, поняли? И вообще — что знали? Их, видите ли — потрясло то, что не умели объяснить, или канонизировали гипотезы, которые не могли проверить — и нам уже не выйти за пределы их понимания? То, как они поняли — «вечная истина» для нас? А всякое сомнение — кощунство?..

…— А результат и для инопланетян неожиданный! Они хотели дать землянам что-то на благо; а вместо этого — стали возникать легенды, мифы, вытесняя реальную историю и инопланетный вклад в неё! Возник образ всемогущего покровителя, в фантастике называемого «прогрессором»! Да ещё — неимоверную путаницу внесли сами духи земного астрала, играя те же роли! Создалась ноосфера, перед которой инопланетянам пришлось в недоумении отступить. Похоже, с подобным они не сталкивались…

…— Нет, но почему каноны, как правило, бьют по самым совестливым? Какова причина этого?..

…— А я и говорил этим, из дикого племени: если ждёте космическую катастрофу — давайте разберёмся, что к чему! И видишь, чем кончилось…

(Но и вновь — сон, где уже… Вин Барг, казалось, вырастал до размеров Вселенной! А над партой перед Кламонтовым, медленно вращаясь, плыла… трёхветвистая спиральная галактика!..

…А потом — уже втроём с Тубановым шли странно опустевшим городом…где, кажется, произошла эпидемия, и всё оставшееся человечество — потомки немногих выживших?..)

…И далее — как ни в чём не бывало:

…— Ну, дело в том, что векторная составлявшая Каинова греха… — неуверенно начал староста на экзамене.

— Не Каинова, а Адамова, — недовольно уточнил декан. — Дальше?

— Ну, так вот: она привела к тому, что пространственность стала отрицательной. Векторы поменяли знак на обратный, и люди перестали правильно различать добро и зло. Только в результате ядерной реакции между Авраамом, Исааком и Иаковом стало возможным несохранение зарядовой чётности — что проявилось, в частности, появлением на земном небе радуги. Иначе произошла бы аннигиляция отрицательной мерности Земли с положительной мерностью высших миров…

— Ну, Иаков-то в той реакции, положим, не участвовал, — перебил декан (и, сложив руки, бросил благоговейно-виноватый взгляд в угол под потолком — на что-то странно расплывчатое, подобное иконе). — И вообще, это не совсем по теме. В чём суть самой теории?

— Суть в том, что три вектора чепухоида по трём обратным измерениям грешного антимира считывали информацию обо всём сущем, искажая её по сложному квадратичному закону — что вело к накоплению кубической составляющей первородного греха, и влекло грешную душу в ад. А когда Вифлеемская звезда встала над Бермудским треугольником… Нет, извините! Не то! Сейчас вспомню… Ну в общем: там, куда пришли волхвы яко посуху — положительные слагаемые изменили знак и вычлись из отрицательных… Ой, ну то есть, я хотел сказать… У нас же в разных учебниках по-разному написано. Ну, давайте я принесу вам их оба — и, если оно там сойдётся, я готов признать свою неправоту. Но я хотел…

— Что вы хотели сказать, вы будете объяснять чрезвычайной коллегии! Эй, стража!..

…— Да, вот он: «религиозный метод познания», — прозвучал голос сверху, с потолка. — Говорят, есть такой: состоит — в получении чего-то в готовом виде, в чувстве, что тебя направляют. Но главное: уже не задать лишний вопрос, усомниться в чём-то! Тебя ведут — следуй, не упираясь… И гипотез строить нельзя: чуть что — оскорбил святое…

(И «голос с потолка» был — Вин Бapгa!

А теория… Да, некого «трёхполюсного чепухоида»…)

…Но и тут не удалось снять код полностью! И снова…

…— Скажи нам, незнакомый человек: за что мы здесь? — донеслось из глубины барака. — Я, что, не так понимал «непротивление злу насилием»? Но как же быть? Как защищаться, когда самого убивают?..

— А если и не тебя — a твоих близких? — добавил другой. — Или грабят дом? Совсем ничего нельзя сделать? Стоять и смотреть — как тебя лишают всего?..

…— Видишь: где я, и что со мной? — жутким голосом спросил привязанный к чему-то скелет посреди бескрайней сумеречной равнины. — А что я сделал? Прочёл… и не смог понять: это иносказательно, или как?

— А насчёт «не судите и не судимы будете»? — донеслось со стороны. — И я здесь… За что?..

…— Так… Студент Кламонтов! — окликнул кто-то сзади. Он обернулся — и увидел философа в средневековой рясе. — Мы всё ещё ждём конспект вашего ответа на семинаре! Так вы наконец определились: до каких пор следует отступать перед злом, подставляя то одну, то другую щёку?

— А… если так и не определюсь?

— Тогда дело будет рассматривать чрезвычайная коллегия, — угрожающе напомнил философ. — И надо вам было ляпнуть на семинаре эту аналогию со Второй мировой войной! Ну, при чём тут — какое-то гипотетическое отступление до Чукотки? Объясняйте теперь — что имели в виду!..

— Но… так выходило! — только и смог ответить Кламонтов. — Если буквально…

…Да, так выходило — если буквальный смысл вдалбливать с государственной трибуны, а отношение — внушать гипнотически! И неразгаданные тайны, древние аллегории, ошибки перевода, явные подтасовки, подгонки под настроения уже иных эпох, и откровенно «кодировочное» — сделать орудием перевоспитания толпы, придав характер лозунгов! И в такой поиск — пустились тысячи школьников, студентов, учёных! И как долго и трудно пришлось раскодировать — его, Кламонтова!..

…И всё же: как это случилось? Была великая страна, высокообразованное общество; и вдруг — полуюродивые ничтожества, пролезшие во власть! Ради сельских пьяниц, арестантов, бомжей, наркоманов — им, мол, «нужна вера»? Пусть высокое будет опозорено, а низкое превознесено; пусть будет стыдно невинным, пусть дрожат они в стране кары — зато ухмыляющийся полудебил получит иллюзию Истины на своём уровне…

Но кто и зачем толкнул их на это? Кто… слышал лишь одну сторону — ту, что громче кричит?.. Кто — погнал напролом стадо «обиженных» кем попало?..

А узел — так и не найден! Или — в точке, куда бессилен достать вагон?

И пока что у миллионов землян — искромсаны линии судеб…

Но тут…

Опять — какой-то из тех кадров…

Или нет! Что-то новое!

Они все, вшестером (там, в будущем, но такие же молодые на вид) — в зимнем, заснеженном городе, перед смутно знакомым и здесь, «наяву», зданием! А на здании — огромный витраж (не тот, что в программе «Время» 2142 года), и перед ним — рельефный герб с серпом и молотом!..

Но большего рассмотреть не успел: мелькнуло — и исчезло…

— Ты… тоже видел? — вопрос Вин Барга будто заставил очнуться. — Значит, есть надежда!

— Есть, — Кламонтов едва унял дрожь в голосе. — И вагон не сдаётся! Продолжает искать…

— И там — наш герб! Наш, советский! Есть такая ветвь!

— Есть, — повторил Кламонтов. — И только бы сложилась! А то… Пока, в данной окрестности — разрыв за разрывом…

— Да, тоже верно… Какой-то «ледоход времени»: мозаика, фрагменты! Но… ты понял… ещё кое-что? — уже тише спросил Вин Барг.

— Понял… Да, у нас могут быть реальные соперники, — Кламонтов удивился, как просто вырвалось у него. — С совершенно иными взглядами на всё… Тоже выходцы из каких-то «низов», что ли — так и не поднявшиеся за века? Или — извне, не всё понявшие? И — тоже уверены в своей правоте, выводят вечное из временного… А что не встроилось в реальность — замыкается через виртуальное: тексты, сны, образные представления! Но всё-таки — где же сломалось и рассыпалось? Если уже было будущее — откуда направлен к нам вагон?

— Да, это — загадка загадок… И было — вероятно, сложившееся не по 2142 год, а гораздо дальше…

— Ив Лунг говорил: «примерно 2000-й» — имея в виду 14 августа 1986-го… Откуда же он тогда, из какой дали времён?..