Журнал «Вокруг Света» №01 за 2008 год

И у России есть край

Утеряв фактически гордый статус одной шестой части суши, наша страна не перестала быть территориально крупнейшей в мире. Но вот парадокс — для большинства российского народа это… тайна. Не в том смысле, что многие сограждане такого факта не знают, а в том, что для десятков миллионов жителей Европейской части РФ все, что за Байкалом, столь же фантастично, сколь Тасмания или Огненная Земля. Никогда не ступала их нога на земли Читинские, Приамурские, Приморские, по территории которых пролегал маршрут автопробега Москва — Владивосток.

Полезнее и плодотворнее всего преодолевать отечественные просторы на машине — авиация не годится явно, ибо дает «эффект соседнего двора». Можно за несколько часов преодолеть несколько тысяч километров по воздуху и вскорости вернуться обратно, никак не ощутив роковой географии российской, физического количества километров березово-лиственничного леса по обочинам шоссе.

Есть, конечно, еще знаменитый Транссиб , который до последнего времени оставался основным средством евразийского сообщения в РФ. Поезд дает то же представление о фатальной протяженности пространств, но он лишает путешественника того самого творческого начала, которое, собственно, проявили русские, освоив весь этот немыслимый объем суши. Железнодорожный состав останавливается, трогается с места, развивает и снижает скорость по воле расписания, и все, кто внутри, автоматически делаются его заложниками.

Остается — автомобиль. И вот уже корреспондент «Вокруг света» сидит за рулем одной из десяти новых «Шкод Октавия Скаут», держащих свой нелегкий путь от нулевого километра на Красной площади в сторону Владивостока. Пройдены Урал , юг Западной и Центральной Сибири. Мы же решили присоединиться к походу на последнем этапе, ибо всегда увлекательно быть свидетелем финала. К тому же где-то за Иркутском и начинается та самая «тайна» для россиян-европейцев, с которой я начал повествование.

Визитная карточка Иркутска и всего ближнего Прибайкалья — знаменитое деревянное зодчество. В здешних городах целые районы часто выглядят словно нарядные деревни, хотя живут в них — и давным-давно — самые обыкновенные горожане, которые ездят на собственных машинах, служат в конторах, сидят в Интернете

Едем — раз

(Иркутск — Байкальск — Улан-Удэ)

Вопреки любимому аргументу многих системных критиков нашего общества «жизнь за пределами МКАД» существует. Более того, этой тривиальной констатацией нельзя ограничиться. Она не только существует, но идет в русле общей динамики страны, повторяя все ее забавные, трогательные, многообещающие, серьезные, обнадеживающие и уродливые тенденции.

Тот же Иркутск, подобно Питеру и Москве , торопливо и масштабно строится, иногда даже прямо копируя опробованные в столицах формы. Например, в черте города посреди широкой Ангары (реки, известной тем, что «вопреки законам природы» вытекает из Байкала вместо того, чтобы впадать в него) бьют «художественные» фонтаны совсем той же формы и структуры, что у стрелки Васильевского острова. Только поменьше. Чуть поменьше и все остальное — неоново-хайтековские офисные небоскребы, «имиджевые» отели, где редко кто живет, кроме участников значимых для области мероприятий (нас, например, — проездом) или московских «ревизоров» разных мастей. Ремонтные леса повсюду, обилие контор по продаже путевок на Филиппины при отсутствии в пределах досягаемости элементарного ларька, где можно купить сигареты. И так далее — все это, как видно, общенациональные и временные городские признаки сегодняшней России. А вот накладываются они на быт и образы естественно-традиционные, а потому всегда индивидуальные.

В Иркутске это, конечно, и прославленное деревянное зодчество, пребывающее, увы, в жалком состоянии — чуть ли не половина расписных изб и усадеб прямо в историческом центре стоят заколоченные и полуразрушенные, словно в какой-нибудь вымершей деревне. Это и повадки местной молодежи, в том числе многочисленных барышень, высыпать на набережную с подстилками и загорать там топлесс словно на пляже, чуть только солнце разогреет округу до сколько-нибудь приемлемой температуры. Что поделаешь — в Сибири даже в теплый сезон тепло бывает довольно редко. Вдобавок прибайкальская погода, как мы убедились сами, изменчива, за прямо-таки ослепительным солнечным днем может налететь ночной ветер с озера и к следующему утру погрузить город в промозглую слякоть. Надо ловить момент — вот иркутяне и ловят прямо под окнами самого знаменитого архитектурного шедевра — местного геологического музея, на короткой аллее между памятниками Юрию Гагарину и Александру III , под суровыми взглядами обоих этих героев. Ну и, конечно, ездят на пароходике к российскому чуду света — Байкалу.

Пора туда и нам… И вот, километров через 60, за березово-елово-кедровыми рощами, перед нами открываются с живописного холма они — 20 процентов мирового запаса пресной воды. Открываются — не все 20, конечно, а крайняя южная их доля, в районе селений Култук и Слюдянка. Вообще после довольно безлюдной местности сразу после Иркутска здесь становится более людно по всем признакам: от обочин разбегаются козы, в пролесках виднеются кострища, указатели обретают цивилизованный вид и, конечно, — рыба. Отчетливо видно, и еще отчетливее пахнет тем, как местная жизнь связана с великим озером. У каждой деревенской избы, даже весьма отдаленной от берега, — моторный ялик, или сеть сушится, или хотя бы знаменитая эндемическая нерпа на вывеске какого-нибудь магазина нарисована. И, естественно, рыбой пахнет из всех придорожных кафе; ею же торгуют с частных лотков через каждый километр пути, где удобно и где неудобно.

Присутствие путешественников-иностранцев в этих местах вообще не то чтобы странно для глаза... но подчеркивает, что ли, колорит. Делает его более резким. «Ну, как вам наши маленькие города?» — спрашивает у одного из них, ненадолго пересевшего в наш экипаж австрийца, главный редактор одного из спутниковых телеканалов, когда мы проезжаем то ли Шелехов, то ли Култук. «Скорее, они похожи на деревни», — вежливо реагирует тот, глядя на бесконечную линию деревянного забора за окном. Россиянин в ответ, конечно же: «О вы еще не видели настоящих деревень!»

И плакат с наивной надписью шрифтом образца 1960—1970-х годов «35 лет. Байкальск будет жить» смотрится еще наивнее, и как-то стирается в сознании этот знак препинания, точка, и получается, что городу остался именно этот срок, ни больше ни меньше… И мертвый стадион со спящим на трибуне пьяным человеком как бы выглядит еще мертвее, когда проходят по нему пестро одетые европейцы. И классическая, как мне кажется, картина вечернего Байкала делается особо пронзительной. Вот покачивается в ряби волн проржавевший милицейский катер с «люстрой»-мигалкой, черные чайки на прибрежных камнях, на горизонте сереют низкие печальные горы, а воздух гудит от столкновения ветряных потоков (не знаю, насколько это правда со строго научной точки зрения, но говорят, что как раз здесь находится неформальная пограничная зона между сферами влияния тихоокеанских и атлантических воздушных потоков).

Байкал — могущественная стихия, хранящая много тайн, и, как считают ученые, будущий океан, но для прибрежных жителей — «домашнее озеро», хорошо знакомое и близкое с детства

Середина следующего дня (еще несколько сот километров — долой!) застает нашу длинную автовереницу уже в новом российском регионе — Республике Бурятии . Она начинается незаметно и обыденно, «словно ничего и не произошло» — просто переезжаешь полуразрушенный мостик между селом Ново-Спасское и рекой Выдрянкой, и ты уже тут. И узнаешь новизну этого пространства только по двуязычным надписям да встречным «Жигулям» древнего производства с древними же номерными знаками черного цвета («БУЖ», «БУР» — написано на них). Дорога слегка ухудшается по сравнению с областью Иркутской, впрочем, всюду ведется реконструкция — перекладывается асфальт.

В здешнем селе Брянске видели мы первый за всю дорогу от бурятской границы православный крест на церкви. И удивились ему не потому, что буряты привержены в основном буддизму, ведь, в конце концов, они — те же монголы, этнически от южных соседей ничем не отличаются, просто тех из них, кто жил по эту сторону границы Российской империи, еще с XIX века повелось так называть. А потому, что приходится констатировать с горечью: многие селения здесь так заброшены и неухожены, что даже церкви стоят неувенчанные. Упал когда-то крест — и никто не поднимает.

Но мы заговорились, а вот уже и окраины Улан-Удэ, где полным ходом и без остановки идет активнейшее деревянное строительство. Легкие маленькие избы-срубы ставятся — это видно — на скорую руку, так что любой крупный пожар, вроде средневековых московских или киевских, уничтожил бы тут все подчистую — пагодообразные дачи богатых горожан, буддистские храмы-дацаны, широкие заборы…И все же строят в Бурятии именно таким, а не иным образом. Объяснение, думаю, просто и лежит в фундаменте народной психологии: в сущности, заселенные зоны в Забайкалье и по внешнему впечатлению, которое они оставляют, и по какой-то глубинной сути так и продолжают быть кочевыми. Что и закономерно, ведь тут вовсе не подходящее место для городов в европейском смысле вообще. Степь, пологие холмы, открытые не семи, а ста семи ветрам, отсутствие естественных ориентиров, которые четко размежевывали бы земли на любые участки, — все это делает крепкое зодчество бессмысленным. Каждый десяток километров переходит без малейшей перемены рельефа в новый десяток, и так до бесконечности. Все безгранично, все — общее. И такое создается ощущение, что здешний народ живет, как при Чингисхане . (Кстати, едем мы его Великой дорогой, которая по тем временам, между прочим, считалась лучшей в мире, чего не скажешь о нынешней трассе.) Что, мол, так и кочует из долины в долину с деревянными многотысячными поселками. Конечно, это только впечатление, и вместе с юртами старый уклад ушел в историю. Интересно, где нынешние буряты столько древесины берут, степь-то кругом голая?

Едем — два

(Чита — Благовещенск)

Город Чита, куда мы пробились к исходу следующих суток фактически сквозь сплошной лесной пожар протяженностью 800 километров, знаменит двумя оригинальными явлениями: снежными бурями зимой и пыльными — летом. То есть, конечно, и то, и другое происходит не только в городской черте, но слава закрепилась за областным центром. Нам досталась пыль. И полноценного знакомства с городом не получилось. А жаль, он, судя по некоторым признакам, импозантен, удобен для жизни и отличается милым провинциальным обаянием (этим определением я ни в коем случае не хочу никого обидеть). Чего стоит только здешний стандартный ряд объявлений и вывесок. Дети приглашаются на занятия в кружок «фриволитэ» (это плетение бисером, а не то, что вы подумали). Публика постарше — на выставку анатомического музея в Доме офицеров (1920-х годов постройки, самое известное здание в городе после «церкви декабристов» — храма Михаила Архангела). «Вы увидите двухголовых и восьмипалых циклопов, а также сердце террориста, печень алкоголика и еще много интересного. Смотреть и удивляться по адресу…»

На «Великом Грунте» — огромном недостроенном участке федеральной трассы «Амур» — ни одна из 10 машин не сломалась, только шины часто приходилось менять

А вот за Читой, в 100 километрах к востоку, начинается самое грандиозное, что только ждет автомобилиста на всем пути от Москвы до самых до окраин. ГРУНТ! Любое определение покажется бледным: другая планета, четвертое измерение, потеря границ времени и пространства. Навигационная система GPS показывает, начиная отсюда: все, больше дорог в округе нет. И действительно, фактически до самой развилки в нескольких сотнях километров от Хабаровска и Благовещенска, а также местами дальше, вплоть до Приморского края, федеральная трасса «Амур» напоминает шоссе не более, чем тропинка грибника. Больше тысячи километров! — с коротким перерывом на участке, который дальнобойщики и перегонщики японских машин называют «фата моргана».

Километров сорок современного автобана на произвольно взятом отрезке, такого высококлассного, что удивлялись даже немцы. Зато по обочинам пейзаж невыносимо живописен: летом чистейшая африканская саванна, только носорогов с антилопами не хватает, плюс узкая полоска Транссиба на горизонте. По ней идут вагоны с устаревшей надписью «Юкос», а где-то рядом сидит в тюрьме Ходорковский.

Общегражданскую дорогу здесь хотели построить еще в 1930-х годах, но помешала война. В 1960-х Совмин СССР выпустил постановление о строительстве стратегической трассы военного назначения. Соответственно, укладывали ее военные строители, но вскоре Министерство обороны представило смету необходимых затрат, и дело почли за благо заморозить. И вот с конца 1990-х — начала 2000-х идет нынешняя «стройка века» — уже упомянутый «Амур».

Пару лет назад В.В. Путин, как известно, уже объявил о введении ее в эксплуатацию, но, по-видимому, дело будет окончено, дай Бог, к 2010 году. Чиновники тогда придумали для президента формулировку обтекаемую: открылось сквозное движение… с использованием местной дорожной сети. Очевидно, это она и есть — местная сеть…

Впрочем, надо отметить: дорогу действительно сооружают — вовсю, усердно и качественно. Рабочих и инженеров, говорят, приглашают со всего пространства от Урала до Камчатки. Не скупятся строить асфальтовые заводы прямо у будущей «обочины». Бывалые автожурналисты, которые ездят тут каждый год, отмечают, что количество готовых участков почти удвоилось. Но парадокс в том, что пока работы идут, ездить по этой бескрайней трассе не легче, а труднее, чем если бы они не шли. Чувствуешь себя, как на фронте: кругом взрывают куски скальной породы, тяжелые БелАЗы перемещаются целыми дивизиями, и через каждую сотню метров — объезд. А это уж вовсе означает лавирование между стволами деревьев в тайге.

Все равно, конечно, сейчас лучше, чем до «Амура», когда машины с Дальнего Востока на Большую землю попадали либо на железнодорожных платформах, либо так называемой сезонной «дорогой смерти» — только громадные грузовики отваживались идти там, и только караванами. Если грузовик ломался, его бросали, о ремонте не могло быть и речи. А специализированные шайки автопиратов, рассказывают, охотились за такими «каскадерами», грабили их и убивали. На некоторых участках тайги фуры пропадали без вести десятками.

Теперь же можно следовать, по крайней мере, безопасно. Правда, за все время пути от Читы до поворота на Благовещенск нам попалось лишь одно легковое транспортное средство, предназначенное не на продажу, не на перегон по заказу из Владивостока, а просто ехавшее по своим частным делам.

Как бы то ни было, невозможно сомневаться: федеральная трасса послужит ко всеобщему благу и непременно оживит автомобильное сообщение на наших просторах. Уже сейчас некоторые умельцы умудряются проехать от Приморья до Москвы за 5—7 дней. Представьте себе, что будет, когда асфальт станет сплошным. Может быть, не в такой уж безнадежно огромной стране мы живем?

Едем — три

(Благовещенск — Хабаровск)

Не так давно, когда правительство постановило вывести из больших городов игорные заведения, было, как известно, решено сосредоточить их в четырех специальных пунктах, разбросанных по всей России. Один из них должен появиться на Дальнем Востоке . Так вот, говорят, что в качестве такого пункта здесь намечена столица Амурской области Благовещенск. Формальных подтверждений этому пока нет, но все на то указывает. Иначе как объяснить неожиданное после тысяч километров пыли и труда богатство и шик этого города? Атмосфера опять меняется до неузнаваемости, словно посреди киносеанса пленка оборвалась и пошел вдруг другой фильм. Откуда это маленькое Монако на Амуре, парад ярких ночных огней, вереницы вымытых до блеска такси у подъездов казино и нарядные толпы в поздний ночной час? (Мы въезжали в 200-тысячный город уже ближе к полуночи.)

По другую сторону Амура-реки, которую мы впервые «настигаем» здесь, уже Китай , уездный город Хэйхэ. На вид размерами и праздничным размахом он явно уступает нашему Благовещенску — и это неудивительно. Считается, что все это игорное великолепие предназначено как раз для южных соседей, у которых, как известно, такого рода развлечения запрещены вообще. Но должен засвидетельствовать важный факт: расхожий слух о засилье китайцев в городах Дальнего Востока, о том, что там уж и европейского лица не увидишь, а русский язык почти не используется, сильно преувеличен. На вид, во всяком случае. Ночной обход Благовещенска показывает: право же, здесь легче встретить вывеску с армянскими буквами, чем с китайскими иероглифами. Веселая публика на набережных горланит песни «Любэ», под памятником «устроителю» российского Дальнего Востока графу Николаю Муравьеву-Амурскому целуются российские парочки, оплату в юанях никто не желает принимать (у меня юаней не было, но я решил устроить такую провокационную проверку).

Дальше дорога сразу вдруг становится веселее и оживленнее, а расстояния — потихоньку вновь соразмерными европейскому человеку. Деревни мелькают чаще, и жизнь в них кипит интенсивнее. Хозяева на скамеечках перед своими дворами лузгают семечки, сушатся и продаются банные веники, Хабаровский край ими почему-то славится. Появляются стога сена и стада коров, которых, как в Индии, приходится сгонять с дороги сигналами клаксона. И твердое покрытие к нам потихоньку возвращается. А дальше, за сонным промышленным Хабаровском, не встретившим нас ничем примечательным, кроме того хрестоматийного вида на длиннющий мост через Амур, который изображен на купюрах достоинством 5 000 рублей, за «стальными» его проспектами и новоделами-храмами в духе московского собора Христа Спасителя, открылся нам уже настоящий «курортный» юг.

Там, где бесконечные километры пути обрываются наконец в океан, обнаруживается один из самый величественных городских видов России — вид на владивостокскую бухту Золотой Рог с сопки Тигровая. Он ничем не уступает, к примеру, панораме Сан-Франциско с моста Золотые Ворота или Монако с крыши местного Океанографического музея

Приехали

(Владивосток)

Поистине для взгляда жителя европейской части РФ ничто так зрительно не напоминает Приморский край, как край Краснодарский. Словно зеркальное отражение через всю Россию.

Ласковое солнце, наливные помидоры длинными рядами вдоль дороги, фруктовые базары, весело галдящие «колхозники», изъясняющиеся с приятным акцентом, который напоминает южнорусский (представьте себе, даже с фрикативным «г»).

И горы. Конечно, не Кавказские, гораздо более пологие — сопки, но все-таки формирующие контрастный рельеф, по которому машины весело «поскакивают», будто спортивные самолеты перед взлетом.

И игривые карнавальные названия, так приличествующие зоне тотального отдыха: мотель «Пламенный дракон», например. Или азербайджанская чайная «Зайди сюда».

Хоть море это и носит имя Японского, но берег — наш, и залив «сугубо российский» — Амурский

И отчетливое уже — ни с чем не спутаешь — дыхание Великого океана на востоке. Он еще не виден, и до него остается добрая сотня километров, но каждый километр приближения отдается в организме. И — отдаленное громыхание летней грозы где-то над Маньчжурией, которую мы объезжаем вдоль самой границы, начиная с Читинской области. И — приятное для глаза ощущение больших денег, торопливо вкладываемых в край. Национальный проект развития Дальнего Востока вполне материален. Какие-то заводы и электростанции, явно простоявшие десятилетие без движения, в это движение приходят. Строительные карьеры разбросаны на расстоянии чуть ли не вытянутой руки друг от друга. Тракторы в поле. Обилие автомобильных салонов в городах — Уссурийске, Артеме, Спасске. (Заметьте, продаются здесь уже леворукие, официально импортированные машины, так что праворуким «японцам» может быть вскоре составлена конкуренция — пока на трассах, конечно, левого руля днем с огнем не сыщешь.) А плакаты пестреют лозунгами вроде «Олимпиада в Сочи — залог будущего Владивостока». Какая связь — непонятно, но чувствуется, что она есть.

И наконец суша оборвалась. Оказывается, и у России есть край. Самый дальний форпост нашей цивилизации, Владивосток, развернулся перед нами всей своей задумчивой красотой. Широкий, словно чаша невиданного стадиона, Амурский залив, потайные бухты с приключенческими названиями вроде Улисс и Диомид, полуостров Эгершельд, корабли Тихоокеанского флота, мерцающие на рейде, буквально встроенная, врезанная в прибрежную скалу первая набережная линия.

Я шел по местному Арбату, короткой пешеходной улице Фокина, застроенной в основном ночными клубами и бутиками, вглядывался в океанскую даль сквозь капельки сырого тумана на очках (в городе всегда стоит муссонная влажность) и думал — как странно: большинство из нас — я имею в виду российских членов «команды» — никогда здесь раньше не бывали. И вряд ли снова приедут без особого дела. Мы находимся за семь тысяч километров от своих домов. И тем не менее мы — дома. Мы в своей стране, и нам хорошо здесь.

Алексей Анастасьев