Журнал «Вокруг Света» №06 за 1994 год

Мартин Зельбер. Эльдорадо. Часть I

Продолжение. Начало см. в № 5/1994.

О твердости человеческой воли

Солнце все выше поднималось над горизонтом, разгоняя дикие и мрачные сумерки леса. Небо порозовело, начался полуденный зной.

Фернандо радостно посмеивался про себя: о, бьющее через край счастье скачки! Хороша эта бесконечная страна, ее горы, леса, реки и водопады, в брызгах которых, играя красками, дрожали радуги. И хотя в ядовитом дыхании болот шуршат змеи, пищат малярийные комары и бесшумно летят смертоносные стрелы, конкистадоры неумолимо продвигаются к цели. Только сердца, робеющие от ужаса, гибнут перед лицом неожиданной опасности. Храбрые и стойкие побеждают.

Мы — покорители! — постоянно твердил себе Фернандо. Кажется, как легко маленькой горстке завоевателей бесследно пропасть здесь. Мощный тропический ливень может смыть их с лица земли, они могут сгинуть в жестоком бою от дротиков одного из племен индейцев, ненавидящих бородатых чужеземцев. Но они бросают вызов всем опасностям.

Раскаленное солнце поднималось все выше. Нестерпимая жара изводила людей, и Фернандо вскоре перестал ликовать.

Отряд Кесады вышел на берег безымянного озера. И после небольшого привала марш колонны продолжился.

Но вот впереди появился второй большой рукав реки Рио-Сезар. Вскоре они обнаружили висячий мост, искусно сплетенный из лиан. Он сильно прогибался и раскачивался под тяжестью шагающих пехотинцев, но нигде не порвался и не разрушился. Конники же пустились в поток и вскоре вплавь достигли противоположного берега. Никто не стал жертвой аллигаторов, в нескольких сотнях саженей выше по течению реки спокойно лежавших на песчаных отмелях.

Река и озеро с белыми цаплями остались позади. Часто приходилось шлепать по болотистым руслам ручьев и ручейков, через заросли леса. Лошади постоянно беспокоились, чуя поблизости хищников, но никто не пытался стрелять.

Они брели как слепые в бесконечных дебрях леса. Кесада выбрал путь по солнцу и компасу. Если, на счастье, попадались узкие тропинки индейцев или звериные тропы, идти становилось чуть легче. Однако в целом путь был изматывающе трудным. Часто приходилось останавливаться перед стеной густейших зарослей и буквально прорубать проходы мечами.

Если бы не было жуткой жары и тропической влажности, делающих человека таким вялым и апатичным чуть ли не до обморока, сквозь дрему усталости рассуждал Фернандо. И все же нельзя и подумать об отдыхе, ибо малейшая остановка в одиночку означает верную смерть.

Почему же небо так немилосердно к нам? Ведь мы совершаем свой горький путь во имя Бога, мы его воины, крестоносцы. Почему провидение не оберегает нас от ловушек и стрел врага?

Раньше Фернандо о подобных испытаниях знал только из сказок и мифов. А теперь он сам встал на тропу испытаний и геройства, опасности окружают его со всех сторон. Но когда-нибудь им придет конец, и тогда его ждет награда. Итак, прочь уныние!

Перед самым полднем они попали на место какого-то брошенного поселения. Бескрышие хижины, заросшие кустарником, располагались правильным полукругом. Ограда вокруг была уничтожена, только одно недавно покинутое кострище свидетельствовало, что это место иногда посещается индейцами.

Сухой горячий воздух уходящего дня заставил лейтенанта спрятаться в тень под раскидистые ветви деревьев, росших неподалеку от хижины. Закрыв глаза, он прислонился к шершавому стволу, как бы ища защиты от зноя, но внезапно почувствовал тяжелый удар по спине. Какое-то массивное, гладкое тело навалилось на него, заставив опуститься на колени. Он широко раскрыл глаза, хватая руками пустоту, и наконец понял, что на нем висит, обвиваясь вокруг шеи и груди, огромный удав-боа.

Громадная змея пыталась петлями своего мощного гибкого тела задушить человека. Фернандо объял ужас смерти. Он сделал несколько судорожных движений руками. Из его горла вырвался клокочущий вскрик:

— Чима!

Ужасная гадина! Он почувствовал, что кровь в его голове перестает пульсировать, казалось, глаза выскочат из орбит. В следующую минуту он увидел голову боа с открытой пастью и торчащим языком. Еще мгновение, и его сознание погрузилось во тьму.

Фернандо почувствовал, как чьи-то искусные руки осторожно массируют ему шею. Резко пахло какой-то травой, как в тумане, он увидел чье-то лицо.

Кто-то спрашивал его о чем-то. Он слышал испанские слова, но никак не мог еще понять их смысла. Наконец сознание вернулось к нему, он узнал Чиму и понял, что это его заботливые руки. Приподнявшись, он огляделся и наконец вспомнил, что произошло. Удав, где же удав? Он хотел спросить об этом Чиму, но язык словно онемел и страшно болел. Из его рта вырвался только нечленораздельный хрип. Чибча прочел тоскливый ужас в глазах лейтенанта.

— Не отчаивайся, сеньор, — сказал он. — Не ты же мертвый, а змея. Я услышал тебя, пришел и увидел, что произошло. Когда идешь под деревья, посмотри всегда сначала вверх.

Фернандо в знак согласия закрыл глаза, теперь только он почувствовал свою шею. Без сомнения, Чима прибежал в последний момент. Мой дорогой спутник, брат, коричневокожий друг. В Фернандо поднималось чувство искренней, чистосердечной благодарности.

— Никогда, — сказал он, почувствовав опять способность говорить, — никогда я этого не забуду. Чима, ты спас мне жизнь.

Чибча усмехнулся и помог лейтенанту вернуться в хижину.

Когда Кесада, придя с экспедицией к оставленной деревне, расспросил поподробнее проводников-туземцев, стало ясно, что они потеряли ориентировку. Даже Чима не мог ничем помочь. Он знал только, что завоеватели слишком отклонились на восток, стремясь поскорее подойти к большой реке. Надо было бы придерживаться берега озера Сапатос, но Кесада хотел сократить путь, хорошо понимая страх солдат перед болотами.

Они не стали долго задерживаться в брошенной деревне. Фернандо чувствовал, что может продолжать путь. И конкистадоры опять пустились в дорогу. Вскоре они забрались в такие дебри, что только с помощью мечей удавалось прорубить проходы в зарослях. Между тем становилось все сырее, почва буквально уходила из-под ног, и лошади почти не могли идти дальше.

В конце концов Кесада решил прекратить блуждание в этой ужасной лесной беспредельности и резко повернул на юго-запад в полной уверенности, что они выйдут к Рио-Магдалене.

Фернандо вместе со всеми тащился в этой длинной цепочке усталых, близких к отчаянию людей. В течение нескольких дней он жевал листочки коки, взяв пример с индейцев.

Наконец они подошли к какой-то реке и почти сразу нашли возвышенное место, где — командующий приказал разбить неприступный лагерь, чтобы все могли как следует отдохнуть. Вместе с тем Кесада считал, что вскоре необходимо будет тщательно исследовать всю местность вдоль реки и выяснить, существуют ли подходы к Рио-Магдалене.

Солдаты очистили от растительности подходящий для лагеря холм, устроили непреодолимую засеку из ветвей колючих кустарников. В это время индейцы-носильщики из пальмовых листьев и лиан сооружали хижины-шалаши, а также загон для лошадей, измученных и покрытых болячками, над которыми тучами роились насекомые.

Перед шалашами на берегу реки уже развевалось знамя конкистадоров. Здесь самые умелые трудились над изготовлением двух лодок. Получились довольно неуклюжие суденышки. Ленивое течение реки внушало надежду, что таким оно будет до самого впадения ее в Рио-Магдалену.

Через несколько дней лодки были готовы и спущены на воду. Один из конкистадоров был назначен руководителем этой флотилии и набирал людей.

Кесада дал свои последние указания.

— Вы должны плыть до Рио-Магдалены и разведать, не находится ли капитан Торнилло где-нибудь там поблизости со своими кораблями. Мы будем ждать от вас сообщений. Счастливого пути!

Уже на третий день лодки невредимыми вернулись обратно. Все солдаты были налицо, пропал только индеец. Он незаметно исчез у впадения реки в Рио-Магдалену, и спутники, подождав немного, предоставили индейца его судьбе.

Командир группы доложил, что в нескольких милях по течению ниже лагеря они подошли к другому полноводному рукаву, по которому поплыли дальше в северо-западном направлении и в конце концов достигли Рио-Магдалены. Оказалось, что в месте впадения реки в Рио-Магдалену расположилась довольно большая индейская деревня, жители которой сообщили, что четыре корабля, которыми интересовались испанцы, проплыли дальше вверх по течению Рио-Магдалены. Разведчики выторговали у индейцев несколько мешков маиса, которые, ко всеобщему удовлетворению, привезли с собой, чтобы испечь хлеб.

Ну а индеец? О пропавшем индейце вскоре забыли, только Фернандо обеспокоенно думал о нем. Как-то ночью он сказал Чиме:

— Ты, значит, еще одного связного отправил, а обещал ничего подобного не делать, не сообщив мне.

— Твои заключения быстры, как утренний ветерок, — ответил чибча и улыбнулся. — Я счастлив быть твоим слугой.

— Отвечай мне! Это ты послал пропавшего индейца?

— Ты уже ответил на свой вопрос, сеньор.

— Я же тебе запретил посылать сообщение. Ты совсем не думаешь о своей жизни!

— Можно ли думать о своей жизни, если стоит вопрос о жизни целого народа?

Чибча был неисправим. Зачем, собственно, Фернандо тратит так много сил, чтобы пояснить Чиме смысл и цели их похода, если тот ничего, ну совершенно ничего не хочет понимать! Начать опять сначала? Но многого ли он достигнет, если эта игра противоречивых представлений будет продолжаться без конца?

Могут ли попытки Фернандо доказать чибче благопристойность предпринятого похода? Он же ничему не верит! Впрочем, и действительно все происходит совершенно не так, как Фернандо пытается представить. Господству языческого вождя неотвратимо придет конец, если он не захочет быть вассалом христианского императора и не примет христианскую веру для всего своего народа. Стало быть, все, что делает Чима, справедливо? Но ведь с другой стороны... А, к черту!

Кесада направил головную группу на противоположный берег в дебри сельвы, чтобы загодя прорубать для колонны дорогу в зарослях. Вечером перед выходом всей экспедиции люди головной группы вернулись. Проделывая просеку в лесу, они достигли реки, о которой рассказывал речной разведывательный отряд, и обнаружили подходящий брод, вблизи которого, правда, как и повсюду в местных реках, водилось великое множество кайманов.

Это обстоятельство не могло быть основанием для особой тревоги, и на следующий день колонна свернула палатки и перебралась на другой берег.

Опять потянулись дни, полные тревог. Колонна медленно продвигалась в юго-западном направлении и наконец вышла к какому-то мелкому равнинному озеру, простиравшемуся на юг примерно на две мили. В воде на отмелях стояли многочисленные стаи грациозных розовых фламинго. Они испуганно улетели. За ними скрылись попугаи, пожиратели дикого перца.

— Это примечательно, — сказал командующий, — звери и птицы нас боятся, значит, здесь на них кто-то охотится.

Прежде чем кто-нибудь успел ему ответить, они услышали выстрел вдали. Выстрел из ружья? Здесь, в лесу? Вот еще один, и еще.

— Это может быть только капитан Торнильо! — воскликнул радостно Кесада. — Он расположился где-то здесь поблизости и сейчас, видимо, развлекается охотой.

Через несколько часов пути впереди послышались возбужденные крики, раздались выстрелы. Там, казалось, в самом разгаре шел бой. Кесада вытащил меч из ножен, и всадники бросились вперед через труднопроходимые заросли и болотистые низины. Если их товарищи с кораблей вынуждены вести бой, то надо быстрее идти им на помощь.

И действительно, совершенно неожиданно выскочив из зарослей, они ворвались в самую гущу пестро раскрашенных, размахивающих копьями индейцев. Эффект неожиданности был полным. Туземцы, не видевшие еще никогда всадников, побросали свое оружие и очертя голову бросились врассыпную в лес.

И вдруг из травы поднялся человек. Вся одежда на его истощенном теле была разодрана в клочья. Заострившийся нос и всклокоченная борода придавали его облику что-то птичье. Он держал в руке мушкет и смотрел на всадников с выражением беспредельного удивления. Наконец он взмахнул ружьем и закричал неестественно высоким голосом:

— Мадонна! Мы спасены! Кесада приехал! Кесада!

Он, хромая, подошел поближе.

— Кто ты такой? — выехав вперед, спросил его поспешно Кесада.

— Хуан Молинера, — ответил человек, — с кораблей, сеньор командующий, аркебузир.

— А где капитан?

Оборванец горько усмехнулся.

— Пожиратель огня? — переспросил он, поворачивая свое птичье лицо в разные стороны. — Он лишний раз подтвердил свое прозвище. Его поджарили на костре и сожрали проклятые язычники, индейцы. Он ведь был еще в теле, не такой, как мы теперь.

Всадники в ужасе смотрели друг на друга.

— Что это значит? — воскликнул Кесада. — Что случилось с кораблями?

— Пойдемте со мной, и посмотрите сами, — бедолага вяло махнул рукой. — Они устроили нам засаду и все уничтожили и разграбили.

Конкистадоры молчали.

Молинера повернулся и пошел, сильно прихрамывая, иногда пропадая в высокой, в рост человека, траве. Он вел их мимо зарослей кустарника к невысокому холму. Оттуда доносился какой-то непонятный гул, казавшийся воплями обреченных душ в чистилище. Но, напротив, это были возгласы радости.

Небольшое возвышение было окружено засекой из ветвей колючих кустарников и деревьев. Между деревьями виднелись крытые тростником шалаши, от которых поднимался дым, стелившийся тонкими лентами по кустарникам и траве. Из прогала в ограде навстречу шли испанские солдаты, оборванные и истощенные, с лихорадочно блестящими глазами. Их руки были похожи на птичьи лапы, поражали взлохмаченные головы и всклокоченные бороды; на телах сквозь дыры в одежде виднелись струпья незаживающих ран и следы укусов насекомых. Они хромали и качались, как пьяные, некоторых вели за руку, как маленьких детей.

И теперь они предстали перед командующим, не скрывая беспредельной радости, что-то бормотали и поднимали вверх руки. Кесада пересчитал их взглядом: их было не более тридцати.

Тридцать? На кораблях поплыли двести человек, почти все офицеры экспедиции. Где же они?

Один из нестройной толпы попробовал отдать честь начальству, сняв с головы жалкое подобие шляпы:

— Лейтенант Романо с оставшимися тридцатью четырьмя пехотинцами, защитниками укрепления «Глория» («Слава»), сеньор командующий.

— Где же остальные? — хрипло спросил Кесада.

— Все погибли, — ответил лейтенант. На лице его при этом не дрогнул ни один мускул.

Командующий ни о чем больше не спрашивал. Он соскочил с коня, извлек из седельных сумок все, что было съестного. Голодные, истощенные люди буквально рвали из рук маисовые лепешки и все, оказавшееся в сумках у других всадников.

Они вошли в укрепление.

— Мы назвали его «Глорией», потому что верили в окончательную победу, — рассказывал лейтенант Романо, — в наше освобождение.

Фернандо не проронил ни слова. Он смотрел на обнесенный оградой лагерь, шалаши, широко разлившуюся вдали Рио-Магдалену. Но на сердце его было тяжело, и горькие мысли приходили в голову.

За ним безмолвно стоял Чима.

Смотри, внимательно смотри, сеньор, говорили его глаза. Так будет со всеми, кто нападет на нашу страну, проливая кровь и ища добычи. Эти несчастные люди были одеты в доспехи, размахивали железными мечами и вооружены оружием, исторгавшим молнию и гром, но, несмотря на это, они побеждены!

Какой успех храброго индейского племени мотилонов! Небесный творец Суа дал им для этой победы много сил. Суа будет дальше им помогать, ибо еще не все враги уничтожены.

И теперь белые люди хнычут, они угрожают и взывают к мести, так как слышали, что их товарищей поджарили на костре и съели. Но известно ли бледнолицым, почему индейцы так поступают? Они верят, что силы убитых врагов перейдут к ним, если съесть их сердца. Разве этот обычай отвратительней ваших обманов, воровства и поджогов?

Сеньор, друг, брат, когда-нибудь ты поймешь, что недобрый путь вел вас к гибели. Но неужели ты действительно верил, что конкистадоры отправились в путь с чистыми и добрыми намерениями?

Чима стоял, печалясь за своего сильно обескураженного господина. Было ясно, что сердца испанцев пылали злобой. В таком состоянии они способны на страшные дела.

Коричневая Мадонна

Корабли благополучно проплыли по морю и вошли в устье Рио-Магдалены, рассказывал лейтенант Романо хрипловатым голосом. Постоянный северный ветер в значительной мере облегчал плавание вверх по течению коричнево-зеленой реки.

Солдаты отдыхали, насколько это возможно при жаре и тучах москитов.

Вскоре они обратили внимание, что вниз по течению реки не проплыло ни одной лодки. Не было ни чампанов торговцев солью, ни челнов-однодеревок. И тут впервые появилось подозрение, что туземцы задумали что-то недоброе.

И действительно, при первом же причаливании на них полетело множество стрел. Были потери.

Итак, большая река оказалась враждебной. Им попадались брошенные деревни, и каждый шаг на суше сопровождался стычками и стоил человеческих жизней. За движением кораблей, видимо, зорко наблюдали, об их приближении было заранее известно, хотя они изо всех сил старались продвигаться вперед как можно быстрее под парусом и на веслах. И всюду встречали враждебность: каждый час ночного сна прерывался нападением и нередко чьей-то смертью. Наконец они перестали причаливать, останавливаясь на ночь у песчаных отмелей и островков, разжигая громадные костры, чтобы в их колеблющемся свете заметить приближение индейцев.

Конкистадоры пытались завести добрые отношения с местными туземцами, оставляя различные подарки на берегу. Индейцы твердо сохраняли ледяную сдержанность и все попытки к сближению резко отклоняли. Такое поведение аборигенов подсказывало, что за недобрым отношением к плывущим на кораблях стоит какая-то жесткая власть, которой не могли не подчиниться лесные племена. Нетрудно догадаться, что этой властью мог быть только правитель Эльдорадо, страны, расположенной высоко в горах и тем не менее очень хорошо осведомленной о планах завоевателей.

Остановиться у впадения реки Рио-Сезар и соорудить опорный пункт было совершенно невозможно, вокруг был болотистый лес, непроходимый для сухопутной колонны. Поэтому на холме возле реки решили возвести укрепленный лагерь. Высокую траву вокруг можно было выжечь для обзора и прицельного огня во все стороны. Не обнаружив вокруг ни одной души и успокоившись, все улеглись на ночной отдых.

Ну а на следующий день большинство из них уже не встало. После полуночи напали индейцы. Этого они не делали никогда, по-видимому, боясь злых духов ночи и темноты. Однако на сей раз чей-то властный приказ заставил их совершить, казалось бы, невозможное. Туземцы подкрались к лагерю, как кошки. На бесчисленных челнах они переплыли реку, захватили корабли и, перерезав все причальные канаты, пустили их вниз по течению.

Часовые на суше обнаружили это, когда уже ничего нельзя было сделать. Они быстро распределились по границе лагеря и перестреляли всех индейцев, сумевших приблизиться к линии костров. Но людям на кораблях никто не мог уже помочь.

На следующий день лейтенант Романо с оставшимися в живых заняли холм и, как могли, окопались. Они вынуждены были экономить порох и пули, а также дротики для арбалетов. С продовольствием было совсем плохо. День и ночь продолжались атаки на лагерь, пока индейцы не поняли наконец, что против оружия завоевателей они бессильны. Тогда, видимо, решили уморить гарнизон лагеря «Глория» голодом.

И вот испанцы варили листья деревьев, под надежной охраной пытались ловить рыбу в реке, а у индейцев ярко горели костры, на которых они поджаривали сердца своих поверженных врагов и тут же съедали.

Только надежда на скорое появление Кесады с отрядом помогла гарнизону лагеря пережить голод и неодолимый страх.

Теперь они спасены.

Глаза присутствующих при рассказе лейтенанта Романо сверкали. Ярость и желание немедленно отомстить индейцам пожирала их сердца.

— Месть! — воскликнул Кесада, и все воспламенились от этих слов. Если эти язычники захотели резни, то они ее получат!

Командующий тут же послал всадников навстречу экспедиции, поскольку пехотинцы шли, ничего не опасаясь. Кесада не хотел больше жертвовать людьми. Крови белых пролилось достаточно, теперь настала очередь индейцев, и кровопускание будет страшным. Видит Бог, мы обязаны это сделать!

Фернандо вел охранную группу кавалеристов. Его всадников лихорадило от желания мести. Они тщательно обследовали кустарники, но лес был пуст, насколько хватал глаз, и насколько они могли его прочесать.

Мануэль со своими людьми наткнулся на небольшую толпу индейцев, в которой были только женщины и дети и несколько безоружных стариков. Однако всадники перебили всех до единого. Никакой пощады, так приказал Кесада! Мануэль самодовольно усмехался, вытирая меч листом пальмы. Фернандо, рассматривая убитых, никак не мог справиться с горьким чувством. Неужели это зайдет так далеко? Разве с безоружными детьми и женщинами тоже надо воевать? Разве настоящие воины так себя ведут? Какая же это храбрость — истреблять безоружных детей, женщин и стариков? Конкистадоры кинулись на невинных людей, как хищники на добычу. Они выполняли тот страшный приказ: «Никакой пощады!»

К чему это приведет, печально думал Фернандо. Если нами будет руководить только хмельное чувство мести, тогда не надо произносить громкие слова о борьбе за высокие идеалы Веры Христовой, убивать во имя убийства; и если так дальше пойдет, то неизвестно, дойдет ли хоть один из нас до чудесной страны в горах.

Удрученный вернулся Фернандо в лагерь. Пришла ночь, были зажжены большие костры и выставлен усиленный караул.

Экспедиция оказалась в отчаянном положении. Корабли должны были служить ее опорной базой. Из их трюмов предполагалось пополнять израсходованные запасы и испорченное снаряжение, они должны были принимать на борт больных и раненых. Планировалось, что они будут плыть параллельно движению колонны до тех пор, пока не встретят на пути неодолимое препятствие. Что же теперь делать? Запасы потеряны. Многие солдаты и офицеры буквально падали от усталости, пополнения боеприпасов не предвиделось. Стоящие перед ними задачи по-прежнему были грандиозны. Необходимо пройти по реке более ста миль. Затем переправиться на другой берег, форсировать непроходимые дебри и начать подъем в горы. Им предстояло либо выдержать все испытания, либо умереть. При этом они отчетливо понимали, что пути назад для них нет.

Пришедшие пехотинцы принялись строить новые хижины, натягивать палатки, усиливать земляной вал и сооружать безопасный проход к реке.

А группы всадников предпринимали карательные походы. Кесада сам руководил набегами, желая навести ужас на все окружающее население. Мелкие группы всадников прочесывали ближайшие подступы к лагерю. За ними следом должен отправиться в разъезд большой отряд, чтобы жечь, убивать, уничтожать все и всех, не спрашивая, принимали они участие в нападении на экспедицию или нет.

Фернандо вел своих кавалеристов. Он всегда был впереди, когда индейские воины набрасывались на железных всадников, но избегал неоправданной жестокости. Тем не менее он никому не запрещал заниматься грабежами и разбоем, памятуя о приказе командующего: «Мстить без пощады!»

Как далеко они зайдут в своей ярости, никто не спрашивал. Такие вопросы в отрядах завоевателей не задают. Они готовы наводить ужас на аборигенов, подвергая страшной каре.

Однажды испанцы окружили большую деревню неподалеку от берега и разделились на несколько групп, чтобы ворваться в деревню со всех сторон.

Однако на одной из просек внезапно появились десятки коричневых воинов. Группа пронеслась мимо, отравленные стрелы отбарабанили свою страшную дробь по панцирям или застряли в ватных доспехах. Всадники развернулись и, взяв пики наперевес, врезались в толпу туземцев, храбро вступивших в рукопашную. Фернандо пришлось сражаться не на жизнь, а на смерть сразу с несколькими индейцами. Они яростно кидались на него с дубинками или копьями; но доспехи спасали от неминуемой гибели. Каменные наконечники скользили, а дубины только гремели по железным латам. Между тем бронированные всадники косили людей налево и направо, как спелую рожь, без пощады.

Деревня уже была разорена. Многие дома пылали, охваченные огнем. Фернандо повернул коня и не спеша поехал прочь. Через некоторое время он обратил внимание, что деревья на пути образуют ровные ряды. Это был фруктовый сад, за которым тщательно ухаживали индейцы.

За спиной стоял треск горящих тростниковых хижин, лошадиный топот, лай собак и крики погибавших людей. Фернандо стремился поскорее отъехать от этого страшного места. Но внезапно лошадь, вздрогнув, остановилась. На земле, склонившись к ребенку, сидела, притаившись, молодая индейская мать.

Иссиня-черные волосы, разделенные посередине ровным пробором, камышовая цепочка на шее, строгая гладкая фигура, большие испуганные глаза и рот с губами, напоминавшими морские волны, как сказал бы Чима. На ее набедренной повязке безмятежно сидел ребенок, положив голову на грудь матери. Он что-то лепетал и двигал ручонками. Женщина сидела не двигаясь. Она была, видимо, очень напугана появлением громадного, страшного всадника. На ее коже играли солнечные блики, она сидела, как церковная статуя, коричневокожая Мария со своим сыном, под фруктовым деревом в сиянии отсветов солнца.

— Мадонна, — прошептал Фернандо. Он не мог оторваться от этой волшебной картины. Ему хотелось сойти с лошади и понянчиться с ребенком, приласкать его. Два беззащитных существа вызвали у него жалость и сострадание. Женщина не сводила с него испуганных глаз, ожидая самого худшего. А всадник с молчаливой нежностью смотрел на ее ребенка, тихонько хлопающего в ладошки.

Но вот затрещали сучья и загремели копыта. Из зарослей с криком выскочила группа всадников с лицами, искаженными злобой, и налитыми кровью глазами. Они не видели ни мадонны под фруктовым деревом, ни ее ребенка. Перед ними была еще одна жертва, прячущаяся со своим отродьем в кустах.

Как в кошмарном сне Фернандо увидел, как женщина побежала, затем упала, и по ней и ребенку протопали копыта лошадей. Ужас!.. И здесь перед ним предстала дикая, усмехающаяся рожа. Мануэль!

— Ты дьявол, — выехав вперед и схватив вахмистра за глотку, воскликнул Фернандо. — Ты же убил мадонну!

Они крутились на лошадях в злобе и ярости. Мануэль едва не потерял сознание, так яростно сжимал его горло лейтенант. Но окружившие кавалеристы сумели их разнять.

Что произошло с лейтенантом? Или он заболел лихорадкой? А может быть, внезапное помутнение разума? Какая, к черту, мадонна? Они первыми напали на христиан и убили многих. Они должны за это умереть!

Мануэль потирал шею. Он тяжело дышал и ждал объяснении, но Фернандо повернул лошадь и ускакал прочь. Через некоторое время догнал свой отряд на просеке, где всадники отдыхали, похваляясь «героическими» делами. Лейтенант молчал. Безмолвно ехал он впереди своих людей через лес. Вернувшись в лагерь, поставил коня в загон, сняв с него седло, попону и панцирное покрывало, и, не поев, улегся в палатке, уставившись в серую парусину.

На следующее утро он не встал к мессе, лежал, глядя в одну точку, щеки его горели в лихорадке. Возле него был Чима, как всегда спокойный и внимательный. Он ни о чем не спрашивал, но пригласил фельдшера осмотреть сеньора. Фернандо дал пощупать голову и пульс, но ничего опять-таки не сказал. Он лежал абсолютно отрешенный, будто душа его сгорела.

Фельдшер покачал головой, дал Чиме порошок, сказав, как следует размешивать его и поить лейтенанта. И ушел к командующему с сообщением о болезни пациента.

Кесада, выслушав его, озабоченно погладил свою бороду. У него не так много офицеров, они не должны болеть.

— Что же с ним такое? — спросил он. — Лихорадка от перегрева?

— Он лежит не двигаясь с тех самых пор, как вернулся вчера в лагерь.

— Может быть, он ранен отравленной стрелой?

— Он не ранен, сеньор командующий.

— Позовите ко мне вахмистра!

Мануэль пришел и доложил, как было дело.

— Он был как безумный, сеньор командующий. Когда мы подскакали, он стоял в пяти шагах от индейской женщины, притаившейся под деревом, и смотрел на нее. Ну и когда я эту женщину убил, он бросился на меня как одержимый, схватил за горло, крича, что я убил мадонну!

— Интересно. Позови-ка монаха.

Брат Корнелий все выслушал, пожал плечами и сказал:

— Я хочу побыть с ним наедине.

Затем без промедления отправился в палатку больного, жестом выставил вон чибчу и уселся возле ложа Фернандо.

— Твой исповедник возле тебя, брат мой, можешь говорить!

— Вы меня не поймете, падре, — ответил лейтенант сумрачно. — Я сам себя вряд ли понимаю.

— С Божьей помощью, брат мой, я постараюсь тебе помочь.

Молчание.

— Тебя сломило какое-то испытание, — сказал монах, чтобы завязать разговор.

— Я был свидетелем страшного деяния, падре! — Фернандо приподнялся, глаза его горели. — Они на моих глазах убили мадонну и ее дитя! Называйте меня безумцем, святой отец, говорите, что я сумасшедший, что заблуждаюсь, но все равно я считаю, что надо кончать эту кровавую игру. Мы не должны распускать в себе дьявола, нам следует оставаться христианами, дела которых непогрешимы. Вы каждое утро благословляете солдат, и они нуждаются в этом благословении, чтобы продолжать страшную кровавую оргию. Кровь невинных жертв вопиет к небу, падре! Во имя Господа, остановите это страшное дело, или мы будем истреблены, как стая очумелых гиен. Он откинулся на своем ложе и сжал зубы.

— Ты узрел какое-то видение, — промолвил, смягчившись, монах.

— Называйте это как хотите, — ответил Фернандо с горечью, не отрывая глаз от полога палатки, — называйте видением, воображением или мечтой, какое это имеет значение? Я знаю только, что это была мать со своим дитятей, мадонна, перед которой надо стоять на коленях, забыв все зло, даже если ты воин, на панцире которого еще не стерлись пятна крови. Но они, наши солдаты, этого не увидели. Они уничтожили эту прекрасную картину. Они, как осквернители храма, ворвались в святая святых, варвары и исчадия ада, и с ними было ваше благословение, святой отец!

Монах отпрянул от Фернандо. Он побледнел и замер, глядя на лежащего перед ним человека, у которого на груди горел серебряный крестик, освященный самим епископом в Санта-Марте. Поэтому, по мнению монаха, Фернандо был под высокой защитой. Не удивительно, что именно ему явилось свыше божественное внушение против ярости одичавших солдат.

— Брат Фернандо, — вздохнул монах жалостливо. — Этого не должно больше быть, — я скажу командующему. Они должны отпускать женщин и детей с миром. Господь простит нас за все случившееся. И он исчез, как тень.

Вечером Чима подошел к ложу лейтенанта. Его глаза были умиротворены, как горные озера в тихую, безветренную погоду.

— Садись, — сказал Фернандо, — мы должны поговорить. Вам удалось уничтожить четыре корабля с белыми людьми, мы получили страшное предупреждение. Но ты увидел, Чима, что получается, когда свершается не менее страшная месть испанцев. На расстоянии одного дня пути от этого места нет больше ни одной населенной деревни, нет ни одного рода, который не оплакивал бы своих убитых. Белые люди сильнее. Вы можете попытаться устраивать засады на дорогах. Но все они в конечном счете будут преодолены. Допустим, вам удастся перебить всю колонну, но имей в виду, что за каждого будут уничтожены тысячи индейцев. Чима, ты должен помешать этому. Каждый имеет право на жизнь, на свою деревню, на свое поле. Мы не хотим убивать, Чима, это отвратительно, верь мне. Но если вы засыплете нас своими ядовитыми стрелами и копьями, мы будем вынуждены защищаться, а наше оружие, как ты знаешь, лучше.

— Индейцы любят свободу, — сказал чибча гордо. — Лучше умереть в борьбе, чем постыдно покориться. В лесах живет многочисленный народ, и вы многих уже уничтожили. И теперь люди знают, на что способны иноземцы. При встрече с вами они будут сражаться до конца. Да, у нас будут большие потери. Но затем придет наш вождь Саквесаксигуа со своими воинами. Ничто и никто не устоит перед ним! Это тот, кто будет нашим ципой, когда Тисквесуса уйдет в озеро.

— Да, мы чувствуем его руку повсюду, — признал Фернандо. — Но он не должен быть нашим врагом, Чима! Ручаюсь, что император и святая церковь оставят ему его страну.

— Он очень силен, — сказал гордо чибча. — Он командует всеми войсками нашей страны. Двадцать раз по тысяче воинов стоят в горах наготове; очень многие из народов, что едят нашу соль и живут в лесах, держат свое оружие наготове. Такое войско не сдастся врагам без борьбы.

— Тогда я не в силах изменить судьбу индейцев, — сказал огорченно Фернандо.

— Каждый идет своей дорогой, — ответил чибча задумчиво, — ты по своей, я — по своей.

Чима тихо вышел из палатки. Он очень переживал, что Фернандо его не понимает и, видимо, не сумеет понять. Между ними зияет пропасть, через которую не может быть моста.

Нет моста!

Он содрогнулся от этой мысли. Что же теперь делать?

Но размышления его были прерваны звуками горна и дробью барабанов, обитатели лагеря бросились к ограде. В пятидесяти шагах от земляного вала стояла большая толпа индейцев. Они были без оружия, а некоторые из них махали зелеными ветками.

Кесада приказал вступить в переговоры. Руководитель носильщиков взобрался на вал и что-то прокричал туземцам. Из толпы вышел старый индеец и медленно, шаг за шагом стал приближаться к лагерю, неся в вытянутой руке зеленую ветку, как знамя. По его нерешительности было понятно, как он страшился встречи с белыми людьми в одиночку.

Но вот послышались первые вопросы и ответы.

— Что вам нужно, люди народа мотилонов?

— Мы пришли к белому главному вождю с предложением.

— Вы принесли мир или войну?

— Мы несем мир! Позвольте принести вам наши подарки.

— Сколько будет вас?

— Столько, сколько у человека пальцев на руках.

Испанцы тихо посовещались. Они были взволнованы и чувствовали, что эти минуты могут решить многое.

— Белый предводитель говорит, что вы можете войти, но свое оружие оставьте снаружи.

— У нас нет никакого оружия, мы посланники.

По сигналу Кесады заграждения у входа в лагерь были отодвинуты, освободив дорогу. Группа индейцев с тяжелыми тюками на спине, удерживаемыми широкими ремнями, наложенными на лоб, вошла в лагерь. За ними шли мужчины, неся на руках отчаянно кричавших маленьких детей.

Старик индеец подошел к Кесаде. Он коснулся правой рукой лба, а затем приложил ее к груди.

— Великий господин, — сказал он приятно звучавшим глубоким голосом, а переводчик переводил, — сын Солнца и Луны, прими привет вождя народа мотилонов. Мы плохо поступили с тобой и твоими воинами. А ты прошел через лес, как будто у тебя есть крылья. Ты хочешь проникнуть в высокогорную страну, где живет кондор, и ничто тебе не может помешать. Твое оружие, господин, пожирает наших сыновей и дочерей, твой огонь уничтожает наши хижины, твои большие звери топчут нас, как гром и молния. Остановись, великий господин, мы покоряемся тебе.

Он подал сигнал сопровождающим, которые тут же сложили свою ношу, стали развязывать тюки и раскладывать подарки. Здесь были шкуры пумы, цепочки из когтей хищных животных, кованые золотые пластинки, необработанные драгоценные камни, искусно изготовленные украшения из перьев, поразившие испанцев своей красотой.

Другие извлекали из тюков связки фруктов, сушеное мясо, клубни арракачи и юкки, каких-то сушеных червей и насекомых, представляющих для индейцев величайшее лакомство. В заключение подошли самые последние индейцы и положили к ногам кесады кричащих детей.

— А это зачем? — спросил он недовольно.

— Сыну Бога для трапезы, — сказал глухо старик, не двигаясь и глядя куда-то в пространство.

Испанцы рассмеялись. Но Кесада поднялся и, сохраняя торжественность момента, проникновенно сказал:

— Отнесите этих детей обратно! Христиане не едят человеческого мяса. Это совершенно богопротивное дело, когда человек убивает своего брата, чтобы сожрать его мясо!

Индеец обеспокоенно взглянул на испанцев, он не мог скрыть своего удивления. Подумал, что белый господин хитрит, отказываясь от такой ценной жертвы. Несколько помедлив, старик подал знак, и индейцы унесли детей.

Кесада молча рассматривал подарки туземцев. Он поднял некоторые золотые украшения и драгоценные камни.

— Где вы это берете? — спросил он.

— В горах, господин, находят золото и камни. Мы находим их в ручьях и оврагах.

Командующий задумчиво перебирал украшения, любуясь их сверканием и блеском. Его мысль продолжала работать.

Перемирие. Мы сможем купить юкку и мясо, плавать на лодках по реке, ходить на охоту. Поправим своих солдат.

Они покорились. Бог нам помог выйти из ужасного положения. Но почему? Потому что мы остались непреклонными в борьбе с темными язычниками или... потому что мы правильно поняли смысл видения кавалерийского лейтенанта?

Кесада махнул рукой.

Каждому индейцу повесили на шею по цепочке стеклянного жемчуга. Для вождей Кесада выделил несколько очень высоко ценимых туземцами железных ножей. Индейцы прикладывали руку ко лбу и груди и кланялись.

Командующий внимательно посмотрел вокруг и твердо заявил:

— Мы принимаем ваше предложение о мире только при одном условии: все племена мотилонов должны вести себя миролюбиво, вернуться в свои деревни и жить, как жили до сих пор. Мы же продолжим наш путь вверх по течению и надеемся встретить только друзей, гостеприимством которых сможем воспользоваться. Начиная с сегодняшнего дня ни один всадник не ворвется в хижину индейцев, а ваши воины не должны обстреливать белых солдат. Подходят ли такие условия договора?

— Да, господин, мы даем наше слово.

— Я полномочный представитель великого вождя-императора, живущего за большим морем. Вы должны считать себя его подданными, а он будет вашим защитником от всех опасностей. Согласны ли вы быть верными этому союзу?

— Да, господин. Мы сделаем все, что вы требуете, — сказал, поклонившись, старый индеец.

Кто вытерпит до конца?..

Наконец влажные низменности, заболоченные реки и ручьи начали сменяться песчаными холмами и непроходимыми зарослями кустарников.

Далекая страна Дорадо манила, как мираж. Но дойти до нее было очень нелегко. Конца-края не видно их затянувшемуся походу. Страна чибчей... Говорят, что в ней живет около миллиона бронзовокожих индейцев. На руках и ногах у них звенят золотые украшения без числа. Золото, драгоценные камни! Каждый конкистадор с вожделением мечтал о богатой добыче и ради нее был готов терпеть все лишения.

Однако путешествие затягивалось. Настроение людей портилось. Офицеры часто раздражались и порой резко возражали даже главнокомандующему.

Многие болели лихорадкой. Они тащились от привала к привалу, пока наконец не оставались лежать на земле, словно обломки людского потока во враждебной стране. Даже монах при встрече с Фернандо жаловался на усталость. У него были изранены ноги, и он шатался на ходу. Пехотинцы роптали и срывали плохое настроение на носильщиках, не однажды, наверно, проклявших своих господ.

Лошади были лишены добротного фуража, а в результате начался падеж. Около дюжины животных погибли. Они были безжалостно заколоты и разделаны для еды. Бывшие кавалеристы вынужденно влились в отряд пехотинцев. В результате трения в колонне еще более усилились. Постоянно слышались ругань, окрики и стоны.

Чима, казалось, не испытывал никаких лишений. Он шел спокойно и легко, глаза его были внимательны, а руки быстры. Если появлялась змея, его бамбуковая палка всегда успевала нанести смертельный удар. Когда Фернандо спрашивал Чиму о самочувствии, удивляясь неутомимости и выносливости, тот отвечал:

— Наши воины проходят жесткую школу. Они учатся стойко переносить сырость, голод, жажду и побои. Я прошел через более тяжелые испытания, чем этот поход.

Загадочный народ эти чибчи.

Однажды на безымянном перешейке, отделявшем реку от какого-то большого озера, испанцы вновь повстречали туземцев. Они перегородили дорогу баррикадой, за которой голова к голове стояли раскрашенные воины, дружно пускавшие стрелы и швырявшие камни в приближавшуюся колонну. Все попытки завязать переговоры решительно отклонялись. Наконец Кесада приказал стрелкам разогнать ряды противников. Сам он во главе группы всадников по воде обошел баррикаду и с тыла напал на противника. Произошла короткая кровавая схватка, и дорога была очищена.

Конкистадоры выиграли бой, но нападения туземцев стали ежедневными, как проливные осенние дожди.

Проклятая страна! Проклятый мир! Проклятый род людской!

Изрядно поредевшая колонна медленно двигалась вдоль нескончаемого берега. Постепенно начался затяжной подъем. Заметно изменился окружающий ландшафт. Более редкими стали заросли кустарников, болота и топи сменились каменистыми склонами.

Индейцы нападали беспрерывно, не уставая. Каждый день кто-нибудь погибал от отравленной стрелы. В отместку испанцы иногда устраивали пытки пойманным индейцам — связывали по рукам и ногам и поджаривали им пятки на костре. Дикие крики далеко разносились вокруг, вызывая ярость у оставшихся на свободе.

Наконец добрались до крутых берегов какой-то горной реки. Вода в ней пенилась и бурлила, с бешеными водоворотами низвергаясь с гор через узкую горловину. А сзади все ближе доносились воинственные крики индейцев. Почти два дня им пришлось идти вдоль берега, пока наконец не нашли более или менее удобную переправу. Однако в этом месте глубина была слишком велика для пехотинцев и носильщиков.

Тогда сплели толстый канат, а индейцы-носильщики набросали в реку несколько дюжин больших камней, чтобы создать более удобный переход для пехоты. Всадники же прикрывали их от внезапного нападения туземцев и вымещали злость на несчастных носильщиках, палками гоняя их то в воду, то из воды. Однако работа шла невыносимо медленно.

Наконец коварную реку преодолели. Чима хорошо знал ее. Она называется Сагамосо и зарождается далеко и высоко в горах, где стоит большой храм Солнца, шепотом сообщил он.

Через несколько дней они подошли к крутому оврагу, где на реке оказались причаленными несколько индейских чампанов. Но ни одной живой души не нашли, хотя довольно тщательно обыскали все вокруг.

К большому сожалению испанцев, на брошенных крытых лодках не обнаружилось ни весел, ни парусов. Кесада надеялся использовать найденные чампаны, но увы, «без руля и ветрил» они были бесполезны.

Пришлось вновь разбивать лагерь. Носильщики опять проделывали тяжелую работу по расчистке зарослей для ограды и достаточного обзора вокруг. Конкистадоры нигде не чувствовали себя в безопасности, а здесь, у оврага с крутыми заросшими склонами, в особенности можно ждать очередного нападения. Место вынужденной стоянки казалось мрачным и даже зловещим. Лагерь получил название «Варранча», что значит овраг.

Индейцам-носильщикам пришлось мучиться с расчисткой и раскорчевкой до темноты. Особо смелые бормотали проклятия в адрес бесчеловечных солдат, что плохо ценят преданность туземцев-христиан. Может ли так продолжаться?

Ночью возбужденные крики одного из часовых встревожили весь лагерь. Люди растерянно бегали, наталкиваясь в темноте друг на друга, переругивались, напряженно ожидая нападения, пока наконец не обнаружили, что все чампаны, стоявшие у берега, бесследно исчезли. Еще поразительнее было то, что вместе с ними исчезли все носильщики.

Кесада сразу же направил группу всадников вниз по течению, чтобы догнать беглецов и заставить вернуться обратно.

Но ночная темнота была почти непроглядной, лошади не могли быстро передвигаться, и беглецы исчезли навсегда. Обескураженные всадники вернулись в лагерь.

Настроение было мрачным. Что же теперь будет? Как двигаться дальше без носильщиков?

Колонна в течение нескольких дней не могла двинуться с места. Руководители сомневались, что делать дальше. Без носильщиков они не смогут нести с собой достаточно провианта и боеприпасов. Прокормиться же в пути с помощью охоты вряд ли возможно, особенно учитывая постоянные засады. Тем не менее предстояло двигаться вперед. — Не спрашивайте, сможем или не сможем, — говорил Кесада, — для нас остается только одно — надо! Не так ли?

Когда после очередного тропического ливня тронулись в путь, каждый нес дополнительно тяжелый куль с продуктами или снаряжением. Люди ворчали, ибо считали себя львами или в крайнем случае пантерами, но ни в коем случае не вьючными ослами.

А вокруг буйствовала жизнь в самых разнообразных формах и видах, как мифическая многорукая богиня с каменным лицом и закрытыми глазами, возвышающаяся над людьми, как некий демонический усмехающийся образ, безмолвно говоривший, что они могут тащиться куда им хочется, но понять сущность этой страны не в состоянии.

Шли дни, и постепенно подкрались голод, лишения и недовольство. Людям приходилось пить воду из любых ручьев и речек, пересекавших дорогу. Почти все ослабли из-за непрерывных изнуряющих поносов, особенно тяжелых при недостаточном питании и сверхчеловеческом напряжении. Относительно здоровыми оставались лишь те, кто не потреблял некипяченую воду. Но на это способны только люди с сильной волей.

А вот невнимательные и небрежные сильно ослабели, лица их заострялись, принимая птичье выражение. Казалось, безжалостная смерть наступает им на пятки, а каждый взгляд округлившихся глаз заронял в душу печальные мысли. Кому удавалось по вечерам внимательно оглядеть солдат при свете лагерного костра, мог почти точно определить, кто уже никогда не вернется домой, а будет вечно покоиться в чужой земле.

Однажды они переправились уже через четвертую на их пути крупную реку. Казалось, что наступает конец предприятию. За несколько дней до этого произошла довольно серьезная стычка, когда уже не принимались во внимание ни офицерские чины, ни приказы. Солдаты открыто критиковали командующего, ссорились со своими начальниками и в конце концов отказались подчиняться, когда их опять привлекли к работе после тяжкой переправы.

Кесада пытался вначале по-доброму угомонить всех, потом угрожать и, наконец, применять суровые меры. Дело зашло так далеко, что одного солдата, оскорбившего лейтенанта Романе, должны были расстрелять. Но никто не соглашался привести в исполнение приговор. Смута в отряде достигла апогея. И когда казалось, что экспедиция окончилась полным крахом, Кесада выхватил из ножен меч и прикончил мятежника собственноручно.

Все оцепенели. Но в следующее мгновение произошло какое-то короткое движение друг к другу сторонников и противников Кесады, который стоял, опустив меч, ожидая исхода стычки. Однако ему не пришлось больше поднимать свой меч. Большинство приняло его сторону, а остальные обескураженно ретировались. Через некоторое время они собрались около берега и после короткого совещания объявили, что больше не считают себя участниками экспедиции, не признают главенство Кесады и идут обратно.

Другие сразу же пожелали им «счастливого пути» прямо в пасть к ягуарам и крокодилам. Командующий же ничего не ответил. Пусть себе возвращаются, попытаются совершить невозможное. Им не миновать беды, даже если они пройдут через леса и болота, ибо по возвращении в Испанию их будет ждать суд военного трибунала.

Однако еще до наступления темноты те все же перешли реку и пошли обратно на север. В группе оказалось всего два всадника. Но каждому было понятно, что маломальский успех мятежной группы в этой стране на обратном пути во многом зависит именно от наличия кавалеристов.

Люди, оставшиеся с Кесадой, провожали печальными взглядами уходящих товарищей, но уже ничего не могли поделать.

О группе больше никто ничего не услышал.

Три дня спустя конкистадоры — их осталось около двухсот человек — добрались до границ лесных дебрей. Перед ними теперь расстилалась верхняя часть речной долины. Горячее дыхание тропиков осталось позади. Выбравшись наконец из жутких дебрей, люди опустились на колени, и монах пропел благодарственную молитву от всех переполненных благодатью сердец.

Попадавшиеся на пути деревни были пусты. Их жители, видимо, заранее кем-то предупрежденные, прятались среди горных круч. Однако налетов из засады на испанцев никто не совершал. Иногда завоеватели приближались к горным укреплениям, из которых туземцы сбрасывали вниз жертвенные подаяния, но совершенно не были склонны вступать в какие бы то ни было переговоры.

Ночью отряд ждало новое испытание. Содрогнулась и заколебалась земля. Лошади испуганно фыркали, дежурные с большим трудом сдерживали их. Монах молился во весь голос. Своеобразный бледный свет вспыхнул у горизонта. Это были не обычные далекие грозовые разряды, на которые уже давно никто не обращал внимание, это было что-то новое и тревожное. Не чувствовалось ни малейшего дуновения ветра, людям казалось, что громовые раскаты слышатся в глубине земли. При каждом ударе скрипели деревья, вздрагивали окружающие скалы.

Утро застало испанцев за молитвами и пением псалмов. Чима стоял в стороне, наблюдая за происходящим без всякого сочувствия- Духи подземелья имеют, оказывается, власть над белыми людьми. Вот если бы они каждую ночь повторяли такие удары, завоеватели испугались и повернули бы обратно!

Придя в себя после землетрясения, конкистадоры опять потащились вверх по реке. Эта соляная дорога была зримо проложена многими поколениями и вела через осыпи, пески и участки глинистых образований, поднимаясь все выше и выше. Если бы не внезапные ливневые дожди, делавшие на целые часы дорогу совершенно непроходимой, можно было бы вполне компенсировать многочисленные остановки прошлых месяцев.

По-прежнему изредка встречающиеся деревни были совершенно пусты. Однако путники, как правило, находили там пригодную пищу.

Наконец однажды удалось захватить одинокого индейского путника. Он нес довольно тяжелую ношу, поднимаясь вверх по склону, когда перед ним появились всадники. Он остановился, окаменев от страха. Его окружили и препроводили к Кесаде.

Высокогорная страна, в которой царствует Тисквесуса? Да, он знает эту страну. Он простер руку на юго-восток, указывая на горы. Оттуда идет соль, там на страже стоит столько воинов, сколько звезд на небе. Как найти туда дорогу? Белые люди должны идти по долине следующей реки, солеторговцы именно по ней спускаются сюда. Там их лодки и хижины лагеря.

Кесада приказал чем-нибудь одарить индейца и отпустить с миром. Индеец, удивленно и испуганно поклонившись, пустился без промедления наутек.

Отряд двинулся в указанном направлении. Вскоре испанцы наткнулись на бамбуковые хижины, возле которых была навалена соль. Около реки — перевернутые чампаны, но не было видно ни охраны, ни торговцев, ни рулевых. Очевидно, вождь Саквесаксигуа созвал своих воинов домой. Следовательно, в горах конкистадоров ожидал очень «горячий» прием.

Продолжение следует

Перевод Р.Тедер