Журнал «Вокруг Света» №06 за 1994 год

Мартин Зельбер. Эльдорадо. Часть III

Продолжение. Начало см. в № 5,6/1994.

Смарагды, золото и коричневокожие девушки

В лагере Кесады царило напряженное ожидание. Чибчи, охранявшие границу, полностью исключали контакты с испанцами, а в горах было очень мало дичи, и в лагере ощущался недостаток провианта. Саквесаксигуа отдал строжайший приказ не пускать никого из белых на равнину. Это обстоятельство очень беспокоило Кесаду, тем более что от посланников уже несколько дней не было ни слуху ни духу.

С прибытием посольства все проблемы разрешились. Посланники вернулись, и с ними прибыла тысяча индейских воинов с сыном ципы Фагуакундуром во главе. После рассказывали много удивительного о городах чибчей, а монах с осуждением поведал о пирах с возлияниями, возбуждая тем самым жадность и похотливость солдат, которым уже изрядно надоело жалкое лагерное житье.

С большим оживлением они слушали о сокровищах повелителя чибчей. Зримые доказательства существования представили десять носильщиков. При взгляде на подарки у конкистадоров засверкали глаза и захватило дух!

Золото!

Эльдорадо бросило им небрежным жестом подачку из своих неисчислимых богатств, как благородный идальго бросает полреала попрошайке. Однако они выразили и готовность к сотрудничеству, прислав тысячу воинов во главе с сыном самого ципы. Ну что же, при случае можно использовать его в качестве ценного заложника, хотя его послали, несомненно, следить за действиями и передвижениями белокожих воинов.

И если индейский властитель действовал как хитрый лис, то Кесада был готов поступать как алчный шакал. К черту сентиментальность лейтенанта, старавшегося заключить честный договор, к черту слащавые тонкости бескровного покорения! Предстоящая стычка с панчами должна стать отвлекающим маневром в преддверии решающих действий.

Кесада приказал на следующий день выступать. Воины Фагуакундура быстро шли впереди по самому краю плоскогорья, за ними следовали испанцы.

Фернандо ехал на коне, задумавшись о совсем недавнем. Из-под копыт поднималась пыль, вершины Кордильер сверкали в лучах солнца вечными снегами, а Фернандо мысленно возвращался к своей любимой. Сколько же дней продлится разлука, когда каждый из них кажется годом! Суровые испытания ждут в военном походе, но мысленно я с тобой и целую тебя.

Настроение конкистадоров было совершенно иным. Они насмехались над коричневокожими воинами, с серьезной, напряженной сосредоточенностью идущими впереди. Испанцы с издевкой оценивали деревянные мечи и копья с каменными наконечниками. Один остряк бросил на ходу: «Чибчи, чибчи, чешите пятки шибче». Солдаты повторяли эту нелепицу, покатываясь от смеха.

Кесада уделял принцу чибчей много внимания. Командующий заметил его неприкрытое тщеславие. В тот же вечер разговор зашел о наследнике престола страны чибчей. К большому удивлению испанцев, выяснилось, что Фагуакундур никогда не будет повелителем страны, хотя он и родной сын великого ципы.

— У нас титул наследуется по линии матери, — сказал индеец. — Поэтому новым ципой после смерти отца будет Саквесаксигуа, мать которого — сестра моего отца.

— А тебе не хотелось бы стать цидой вместо двоюродного брата? — спросил не без умысла Кесада.

— Кто же этого не хочет; но этого не может быть, — улыбаясь, покачал головой Фагуакундур.

— У испанцев титул и должность переходят от отца к сыну. По нашим законам ты должен стать законным наследником престола.

Чибча настороженно смотрел на командующего. Было видно, что он напряженно размышляет. Фернандо, помогавший в разговоре как переводчик, понял, что Кесада замыслил что-то недоброе, играя на тщеславии сына ципы. Исподволь Фагуакундуру внушали идею дворцового переворота. Для молодого, не очень умного принца это могло стать сильной ядовитой закваской.

На следующее утро они преодолели реку Сумапацу, что бурлила на дне глубокого ущелья. Причем для перехода использовали естественное подобие моста из крепких скальных блоков, обрушившихся когда-то при землетрясении, заклинив узкое ущелье. Это был очень рискованный переход. У многих испанцев дрожали колени при взгляде в пропасть: глубоко внизу парили птицы, а на самом дне бурлила река. Однако все благополучно достигли противоположного берега.

Потом начался тяжелый подъем по ложу небольшого горного ручья, скакавшего со ступени на ступень гигантской скалистой лестницы. Они взбирались по скалистым уступам, ведя лошадей в поводу.

За скалистыми уступами внизу расстилалась страна, принадлежащая племени панчей. Появились величиной с ладонь бабочки, сплошным роем окружившие колонну. При выходе на опушку леса впереди вдруг послышался шум, похожий на шум боя. Неужели чибчи напоролись на врага?

Всадники пришпорили коней и, преодолев последние нагромождения скал, стремительным броском оказались у рощицы и врезались в толпу сражающихся. На воинов панчей внезапное появление сдвоенных существ произвело ужасающее впечатление. Они тут же, прекратив всякое сопротивление, сбились в кучу и, побросав оружие, пали ниц, предоставив себя судьбе.

Подошедшие же свежие резервы панчей в диком испуге лавиной бежали по равнине к своим деревням, преследуемые отдельными разгоряченным боем всадниками. Чибчи же, издав победный клич, начали тут же подбирать с поля боя своих убитых и раненых.

Панчи еще во время боя успели соорудить жертвенник, куда уже стащили часть раненых и убитых чибчей. Там разгорался большой костер, и жрецы орудовали какими-то страшными инструментами.

Испанцы пришли в бешенство. Они вспомнили о страшной судьбе их передового отряда, уничтоженного на Рио-Магдалене, и бросились добивать поверженных врагов. Фернандо, стоя под большим деревом, хмуро смотрел на это неистовство.

Вскоре почти все окружающие деревни охватил пожар. Неужели этот ад на земле творится тоже во славу Господа Бога? Самые низменные инстинкты солдат вызвали у Фернандо крайнее отвращение. Тем временем патер Корнелий расхаживал по кровавому полю боя, не помышляя положить конец неистовству злобы и жестокости. Как же так, думал Фернандо, монах даже не пытается воспрепятствовать этой вакханалии насилия, в то время как немедля осудил танцы индейцев, назвав их богохульными. О Боже, когда ты внесешь ясность в мрак моих размышлений!

В течение недели после перового побоища конкистадоры прочесали всю страну панчей до самых отдаленных уголков в поисках сокровищ. Они вырывали из ушей женщин кольца, срывали с мужчин ожерелья, растаскивали богатства святилищ, а когда не находили их, прибегали к пыткам.

Народ панчей оказался бедным. Они располагали самыми примитивными орудиями труда, ремесла почти отсутствовали. Им привычнее было бродить в окружающих лесах и долинах в поисках подножного корма, чем обрабатывать землю. Жили они в утлых лачугах и не имели богатых храмов. Поэтому добыча почти не оправдывала вложенных сил.

Чибчи же были довольны победой. Однако бесчинства белых превзошли все их опасения. Даже непроницаемый Чима не мог скрыть своего ужаса перед происходящим.

Монах не делал никаких попыток проповедовать побежденным, не пытался обратить их в христианскую веру.

И Фернандо, помня красноречие падре у ципы, не мог не чувствовать разочарования.

За рекой Сумапацей их ждал посланец ципы.

Повелитель чибчей узнал о быстрой победе союзников и подумал, что следует воспрепятствовать немедленному возвращению войска пришельцев. Он нашел для этого предлог.

Жрецы главного храма в Суамоксе отвергли предложение о вере в нового бога. Они представляли в народе особую касту, обладавшую обширными земельными владениями и богатством, и вследствие важной роли в оправлении культовых церемоний, большой властью в стране. Высшие чины этого жреческого сословия очень хорошо понимали, что усиление власти ципы и тем более его обращение к новому богу грозит им серьезными неприятностями. Поэтому в спешном порядке жрецы отправили к Тисквесусе своего посланника с резким осуждением предложений испытать новую веру и призывали его остаться верным своим прежним богам — Суа и Чиа.

Ципа почувствовал себя оскорбленным. К тому же у него были давние трения со жрецами. И теперь он решил воспользоваться моментом, чтобы ослабить их влияние. Посланник принес Кесаде сообщение, что Чисквесуса с удовольствием желал бы обратиться в новую веру, но жрецы главного храма в Суамоксе препятствуют этому. Ципа предлагал белому военачальнику самому встретиться со жрецами в Суамоксе и постараться либо убедить их, либо заставить дать согласие на крещение.

Кесада ухмыльнулся, услышав это сообщение. Как он и предполагал, в стане индейцев все сильнее проявлялось непримиримое соперничество отдельных вождей племен, принцев и могущественных жрецов. На этот раз командующий не стал ни с кем советоваться. Он сразу начал действовать.

Суамокс и область Тунья, почти независимая от ципы, располагались на северо-востоке высокогорной страны, они же сейчас находились на юге. Поэтому Кесада испытывал страшное искушение вторгнуться во владения ципы по пути в Суамокс и Тунью. Однако понимал, что торопливость в таких делах вредна.

Нет, ципа лишний раз должен убедиться в безопасности. Следовательно, экспедиция пойдет обратно, в лагерь на холме, по той же дороге, по которой пришла сюда. Солдаты должны хорошо отдохнуть, прежде чем отправиться в Суамокс. На их пути лежит Тунья, контролируемая чибчами, но не являющаяся частью их государства и не включенная в договор. Следовательно, ее можно разорить без зазрения совести. Причем ципа должен быть твердо убежден, что кацик Туньи — его соперник — разбит по его согласию. Ну, а после Туньи падет Суамокс, а затем...

Да! В этой ситуации надо действовать так и не иначе. Посланец Тисквесусы отправился в обратный путь. Кроме него, только командующий и лейтенант де Монфорте, переводчик, знали о запланированном на ближайшее будущее. Фернандо легко уловил, что начинается тонко продуманная коварная и бесчестная игра.

Он немного проводил посланника ципы, чтобы попросить передать привет Аите. Аите? Посланец приостановился, огляделся вокруг и прошептал:

— Она вряд ли получит ваш привет, белый человек. Жрецы ее куда-то запрятали.

— Что с ней?

— Она в заключении, потому что принадлежит новому Богу и белому человеку.

— Во имя всех святых, этого не может быть! Она страдает? Скажи мне, посланец, где она? В Фунце?

— Нет, в Муэквете, во дворце ципы, предназначенном для отдыха. Муэквета, проклятье! Фернандо до боли сжал кулаки...

— Муэквета, это далеко?

— Ближе, чем Фунца, белый человек. Ты должен ехать по дороге, пока не встретишь малую реку, что впадает в Боготу. Она там мелкая. Когда ты ее перейдешь, увидишь справа у подножия гор дворец. Я туда дохожу за одну ночь.

— Спасибо, друг, поспешим вместе!

Может быть, дождаться утра. Нет, Кесада его не отпустит. Он должен действовать тайно. Но кто посоветует, как пробраться во дворец в Муэквете?

Чима!

Он разыскал чибчу неподалеку от лагеря. Тот собирал хворост, чтобы приготовить ужин.

— Чима, над Лигой нависла смертельная опасность! Ты готов помочь ей?

Индеец посмотрел на лейтенанта. Что мучает испанского офицера?

— Да, — сказал он просто.

— Аита захвачена по приказу жрецов и находится в Муэквете.

— Сеньор, я вас не выдавал.

— Я знаю, мой друг, я знаю! Она схвачена, понимаешь ты, я должен быть у нее. Этой ночью я поскачу туда!

— Да! — сказал индеец.

— Правильно? Ты это понимаешь, Чима, ты мне поможешь? Если они тебя спросят, скажи, что я отправился на охоту. Скажи мне еще, как мне проникнуть в этот злосчастный дворец?

— Да, сеньор, Дворец в Муэквете окружен садом. Когда ты туда попадешь, скажи охране волшебные слова: «Гуатмара аи-pa», и покажи им вот это. — И он всунул в руку Фернандо металлическую пластинку. — Это знак верховной власти — уцакве. Они проведут тебя куда ты захочешь.

«Гуат мара ай-ра» — завтра быть на небе, — замечательное, таинственное изречение чибчей, важнейший пароль. И тем не менее Чима сообщил его белому человеку. Он оказал помощь тому, кто стремился к девушке, которую индеец любил сам. О Чима, ты оказался настоящим человеком с благороднейшим сердцем. И Фернандо до боли сжал руку чибчи.

Копыта цокали в ночной тишине. Над долиной Рио-Магдалены вспыхивали зарницы, и облака окрашивались в фиолетовый цвет. В темноте мелькали деревья и отдельные заросли кустарников. Но вот сквозь сумрак смутно проглядывают глинобитные ограды и какие-то строения.

— Кси-икси? — внезапно раздался окрик часового. — Кто идет?

— Гуат мара ай-ра!

Рука касается лба и груди, голова склоняется в поклоне. Шаги раздаются во дворе, повторяется окрик: «Кси-икси?» — в ответ звучит волшебный пароль: «Гуат мара ай-ра!» Все двери открываются перед Фернандо.

Наконец в небольшом помещении, пропахшем маисовой соломой, он тихо позвал:

— Аита! Моя маленькая коричневая мадонна! Он пришел! Долгожданный и ненаглядный!

— Я пришел, чтобы освободить тебя, Аита. Пароль, данный мне Чимой, откроет перед нами все двери.

— Ты возьмешь меня с собой?

С собой? Нет, девушке не место в военном лагере, где правят несправедливость и насилие. Нет, только не с собой!

— Ты не смогла бы пока спрятаться где-нибудь у друзей или родных?

— Нет, никто не пойдет против власти храмов. Мне достаточно, что я опять вижу тебя, Фернандо. Оставь меня здесь.

— Среди твоих врагов?

— Они мне не враги.

— Но они заточили тебя в темницу. Я не могу с этим смириться.

— У меня есть ложе, пища и одежда. Я все время думаю о тебе. Больше мне ничего и не надо.

— Если они тебя оскорбят или поднимут на тебя руку, я превращу их в дым и пепел!

— Я знаю, но не беспокойся. У нас нет законов, чтобы наказывать за мой поступок. Оставь меня здесь, Фернандо. — И тихо добавила: — Я принадлежу к дому ципы, а он сейчас не в очень-то хороших отношениях со жрецами. Но я чувствую его поддержку каждый день.

Что такое один час? Один час бесконечно мал для того, кто безгранично любит. Этот час пролетел как мгновенье. Они поцеловались. Скрипнули двери, послышались в ночи крики часовых, ответные волшебные слова... Цоканье копыт постепенно затихло вдали...

Фернандо в предрассветной дымке вернулся прямой дорогой в лагерь, где в палатке ждал Чима.

Чима, брат мой, спутник, ты лучший помощник, честное слово!

Конкистадоры несколько дней отдыхали. За ними зорко наблюдали союзники, быстро предупреждавшие индейские гарнизоны ближайших городов и поселков о недозволенных отлучках испанцев из лагеря сигнальными кострами или специальными гонцами. Это был своеобразный мир без доверия.

Фагуакундур почти ежедневно бывал в лагере белых. Он участвовал в офицерских пирушках и открыто высказывал сожаление, что ему не придется совершить поход в область Туньи. Командующий очень хитро вел политику, и чибча не прекращал размышлять об испанском законе о престолонаследовании. Кесада открыто говорил индейскому принцу, что необходимо вынудить жрецов из Суамокса принять христианскую веру. Вот тогда, мол, и будет установлено право наследования престола по испанскому образцу. И именно Фагуакундур станет верховным ципои чибчей.

Фернандо очень беспокоили хитрые речи Кесады. Кесада морочил голову Фагуакундуру и направлял его мысли и действия по своему усмотрению.

Наконец испанцы выступили в поход. Через два дня они добрались до города Ципаквира, где были индейские соляные копи. Мощные залежи очень чистой соли выходили непосредственно к поверхности земли.

Кесада распорядился, чтобы солдаты не забывали, что находятся в стране союзников. Поэтому и чибчи относились к испанцам дружелюбно. Они с удовольствием показали чужеземцам соляные шахты и отвечали на все интересующие вопросы.

Добывают ли чибчи еще какие-нибудь минералы из земли? Да, на Рио-Самагосе добывают смарагды, а в других местах — золото, а здесь только соль — самое важное, по мнению чибчей, что земля дает людям.

Испанцы получили провиант и выступили дальше. Вскоре они подошли к озеру Фугуена, где начиналась область Тунья. Правитель, цакве, выслал навстречу своего посланника с сообщением, что испанцы могут распространить условия договора с ципой также и на его область.

Это могло расстроить планы Кесады. И он решил отвергнуть мирные предложения. Он больше не хотел связывать себя никакими договорами.

Испанцы с безоглядной жестокостью вломились во владения мирной области. Появление могущественных чужаков с ужасным оружием и громадными животными вызвало у добродушных жителей равнины Тунья парализующий ужас. Они выносили все сокровища и драгоценности прямо на дорогу, чтобы как-то задобрить завоевателей. Однако солдаты Кесады думали, что коричневокожие хотят отделаться «легким испугом», — отдать малую часть богатств добровольно, сохранив остальное. Войско пришельцев обрушилось на хижины индейцев. Конкистадоры крушили мебель и посуду, а когда и это не помогало, начинали пытать и убивать людей.

И опять загорелись деревни. Повсюду слышались крики избиваемых людей. Многие в поисках спасения бросились в горы. Вскоре вся область была разорена и опустошена. Цакве попытался было с верными людьми организовать сопротивление, но его небольшое войско в первом же бою было наголову разбито испанскими завоевателями.

Кесада тут же направился во дворец цакве. Стражники, еще остававшиеся здесь, покорно открывали перед испанцами двери, чтобы хоть этим умерить неудовольствие одетых в доспехи белокожих воинов. Наконец они проникли в помещение, где на троне сидел в одиночестве кацик страны. Это был высокий индеец со сморщенным, худым лицом.

Служители притащили скамейки, но командующий отшвырнул их.

— Почему вы бесчинствуете в моих владениях? — спросил цакве. — Разве мы не выполнили какие-либо условия договора?

— Эта страна должна принадлежать нашему императору, а ваши души — святой церкви, — резко возразил Кесада. — Горе тем, кто будет противиться этому.

— Кто же отдал эту страну вашему повелителю? — спросил цакве, все еще верящий в какие-то свои права.

— Кто? Святейший папа в Риме. По его слову мир был поделен, и эти страны здесь принадлежат испанскому королю!

Цакве рассмеялся. Он наконец понял, что рассчитывать на какую бы то ни было справедливость и законность не приходится.

— Он, этот папа, наверно, очень глупый, — произнес цакве, поднимаясь во весь рост. — Можно ли делить и раздавать то, что тебе не принадлежит? Вы обманщики, а ваш повелитель — лжец. Тот, кто пытается раздаривать чужие страны, страдает слабоумием!

— Он оскорбил святейшего папу! — прокричал монах. — Он богохульник, он погрешил против святого духа! Разорвать его!

Испанцы стянули цакве с трона, сбили с ног и топтали сапогами до тех пор, пока его тело не перестало подавать признаки жизни. После этого распалившиеся громилы принялись сдирать со стен золотые украшения, растаскивать утварь и произведения искусства. Они в два счета сломали трон, выковыривая смарагды, украшавшие спинку и подлокотники, рылись в коробках с драгоценными камнями, рыскали, разоряя все попадающееся под руку, и рычали, как звери.

Фернандо стоял у одной из колонн и с ужасом взирал на происходящее. Ужасно, что в диком порыве они никак не могут насытить свою алчность. Сокровища, добыча, богатство!

Он истерически рассмеялся и в порыве отчаянного раскаяния высек огонь и зажег факел; потом пошел из зала в зал, поджигая все, что могло гореть. Крыша дворца, думал он, рухнет в пламени раньше, чем эта дикая орда успеет содрать со стен последнюю золотую пластину.

Дворец освещался пожаром изнутри, как волшебный замок из сказки, но серый густой дым был страшной удушливой действительностью. То и дело из пламени вырывался кто-нибудь с опаленной бородой, но почти всегда с узлом награбленного добра. Испанцы стояли вокруг, сетуя, что пришлось прервать такую «продуктивную святую работу». Но как только пожар поутих, они бросились рыскать в пепле и золе, разрывая еще тлеющие обломки и разыскивая расплавленные куски золота и кое-где мерцающие драгоценные камни.

Чего достиг своим поступком Фернандо? Да ничего! Напротив. Было решено, что дворец подожгла охрана цакве, чтобы слишком жадные солдаты погибли в огне. Поэтому Кесада приказал обезглавить на площади сотню индейских воинов, чтобы в будущем не повторилось подобное. Индейцы почти не сопротивлялись, их покорность была полной, как никогда.

Волна неистовства и разрушений покатилась дальше. Конница была послана в Суамокс уничтожить главный храм чибчей. Жрецы со слов прибегающих туда пострадавших уже хорошо представляли, что их ждет. Ужасные события, разыгравшиеся в Тунье, быстро стали известны всей стране.

Когда первая группа испанцев приблизилась к этому святому сооружению, храм внезапно со всех сторон начал гореть. Это отчаявшиеся жрецы побросали факелы во всех уголках здания и теперь стояли, готовые погибнуть в безжалостном огне. Пламя вздымалось к небу в темноте уже наступившей ночи, как сигнальный маяк, далеко видимый со всех сторон высокогорной равнины.

Самый страшный грех — ересь

Завоеватели устраивались в покоряемой стране, как у себя дома. Кесада в Тунье расположил свою резиденцию, где принимал депутации старейшин окрестных деревень с обильной данью и присягавших ему на верность. Сокровища накапливались в специально охраняемой хижине, поблизости от которой он вершил суд и расправу. Приговоры приводились в исполнение на большой площади поселения, а палачом был Мануэль. Фернандо, бледный и похудевший, переводил индейцам приговоры и решения командующего, а также просьбы и уверения в верности туземцев. По мере возможности лейтенант, переводя приказы, стремился смягчить участь индейцев, а порой он подсказывал чибчам, как следует поступать, чтобы избежать незаслуженного наказания.

Все свои идеалы лейтенант похоронил. Он убежал от ужасов инквизиции из Испании, но здесь сам оказался прислужником инквизиторов. Все рассуждения о высокой миссии оказались блефом. Закон конкистадоров — кровь, добыча и жестокость!

Почему же молчит Бог?

Почему он не насылает на нас землетрясения и не приводит в действие вулканы, чтобы поглотить преступников и богохульников?

Конкистадоры делят добычу. В их руках уже столько золота и драгоценных камней, что такому богатству позавидовал бы любой король. Кесада все делит на равные части: одна часть в королевскую оружейную палату в Толедо, вторая — святой церкви, третья — главнокомандующему, четвертая — офицерам и еще одна часть — солдатам. Уже нужны носильщики для переноски драгоценностей, предназначенных для короля и церкви.

Брат Корнелий не замедлил явиться к Фернандо, чтобы взыскать долю для святого Фердинанда. Лейтенант насыпал доминиканцу полный мешок, потом снял с шеи крест и положил его сверху.

— Крест? Почему?

— Я не ношу амулеты выжимателя налогов.

— Брат Фернандо!

Фернандо иронически посмотрел на монаха.

— Притворяйся, падре, перед кем-нибудь другим, — сказал он горько. — Я видел, как ты вместе с другими алчными грабителями выковыривал драгоценности из амулетов, похищенных из храма. Для чего? Чтобы обратить

язычников в христианскую веру? Почему ты не выступаешь перед несчастными туземцами на площади с проповедями? Почему ты не просвещаешь заблудших и не утешаешь молитвами страждущих? В твоих глазах я вижу не высокие помыслы, а жадность! Ты обеими руками тянешься к золоту и драгоценностям, политым кровью невинных людей.

— Брат Фернандо! Что ты говоришь своему исповеднику?! Одумайся!

— Ты мне больше не исповедник! Ты подлый лицемер в одеянии священника, волк в овечьей шкуре!

— Ты совершаешь преступление против церкви, — с трудом переводя дыхание, проговорил монах. — Самый страшный грех — ересь!

— Как же, ты видишь щепку в глазу ближнего, а в своих не замечаешь и бревна. Это слова писания, падре. О, я с прилежанием изучал теологию, учение, в котором много красивого и доброго. И что вы из этого сделали?! Нет, нет, монашек, я вижу насквозь тебя, до самого сердца. Горе тебе!

Доминиканец опешил и в течение нескольких минут стоял как соляной столб. Что же это такое, дилетант толкует священнослужителю о совести?! Откуда он берет слова, что звучат как трубы страшного суда?

Фернандо спокойно отдал половину своей добычи. Но зачем она ему, если он хочет остаться здесь со своей Лигой!

Неожиданно прибыл Фагуакундур со своей тысячей индейских воинов.

Яд, который испанцы хитро заставили его впитывать, делал свое дело. Кесада ему казался умным, искусным человеком, и он не стал задерживать испанцев на границе страны, и теперь, нарушая приказ своего отца, оказался здесь, довольный произведенным эффектом.

Кесада выспрашивал индейца о положении в стране чибчей, словно лазутчика, вернувшегося из разведки.

— Ципа сейчас живет в Муэквете. Гарнизоны на границе должны быть вскоре распущены — приближается время уборки урожая. Да и вообще жизнь в стране не в лучшем состоянии, пока все мужчины с оружием в руках охраняют границы, — сообщил Фагуакундур.

— Неплохо, — пробормотал командующий, — очень благоприятная ситуация.

— Из-за того, что храмы сгорели, народ очень беспокоится, что Суа и Чиа нас страшно накажут. Другие говорят, что Новый Бог белых людей лишит солнце и луну их могущества, и теперь, мол, им никто не сможет помочь.

— Смятение среди язычников. Скоро будет самое время для выступления, — отметил как бы про себя Кесада.

— Куда? — спросил Фернандо.

— Как куда? — усмехнулся командующий. — Ах, ты святая простота! Лейтенант, похоже, с вами что-то случилось. Если бы вы во время нападения пиратской галеры так же тяжело схватывали суть происходящего, то лежали бы мы все на дне морском или строили бы бастионы в Тунисе. Куда же мы должны выступать еще? В Фунцу, чтобы согнать ципу с его давно прогнившего трона!

— Я это тоже должен перевести Фагуакундуру?

— Да что вы, лейтенант.

— Я думал, что такой вариант невозможен, ведь у нас есть договор с ципой.

— Видите ли, обстоятельства меняются, и договоры теряют смысл.

— Но я же давал клятву, сеньор командующий. А клятвы не могут терять смысла, они заносятся в книгу судеб.

— Но в данном случае, полагаю, наш падре сможет вам отпустить грехи вашего клятвопреступления.

— Наш падре вряд ли способен помочь мне.

Чибча озадаченно смотрел то на одного, то на другого. Он понял, что они спорят, но о чем, не догадывался.

Кесада кивком головы дал знак лейтенанту Романо увести индейца. Лейтенант, пожав плечами, вышел вместе с Фагуакундуром.

— Я должен вам напомнить, что вы офицер короля, — сказал Кесада, когда они остались с Фернандо одни. Он, внезапно преобразившись, стал сухо официальным и злым. — Что вы, черт возьми, все время беспокоитесь о диких язычниках?

— Они же люди, — проговорил, побледнев, Фернандо.

— Слишком много чести этим дикарям! — воскликнул командующий. — Я уполномочен Испанией завоевать эту страну, и в этом мне не помешают ни самый хитрый кацик, ни жалостливый лейтенант!

— Чем же они так отличаются от других людей? — спросил Фернандо, принуждая себя сохранять спокойствие. — Разве они не такие же, как и мы? Они смеются и плачут, танцуют и играют. И если положить им на грудь руку, почувствуешь биение сердца. Впрочем, тот кто не имеет сердца, этого не замечает.

— Дурак! — засмеялся командующий, вскочив со скамейки и расхаживая широкими шагами взад и вперед по помещению. — Кавалерийский офицер, а рассуждает милосердней и более по-христиански, чем наш падре. На что это похоже?! Что же мне с вами делать? Ну что ж, я попы таюсь избежать опасности неправильного выполнения моих приказов, или по меньшей мере смягчения их, если мы выступим против Фунцы.

— Мыне должны выступать против Фунцы, сеньор командующий, поймите же это! Тисквесуса же наш союзник.

— Ну вот, опять!

Снаружи опять загремели барабаны, выкрики пьяных солдат доносились через дверь. Командующий продолжал шагать из угла в угол.

— Итак, — сказал он, посмотрев лейтенанту в глаза, — я дам вам шанс, сеньор де Монфорте, доказать, что вы настоящий мужчина и достойный офицер короля. Вы должны тайно снарядить всадников и пройти через западную долину, чтобы с юга внезапно напасть на Эльдорадо. Оттуда они не ожидают наступления, панчи побеждены и граница страны там наверняка открыта. Захватите чибчей врасплох, овладейте дворцом в Муэквете и заставьте основные силы отступить к Фунце. Обеспечьте сохранность сокровищ. А потом все гарнизоны чибчей один за другим будут разбиты.

Он стоял, покачиваясь с носков на пятки и выставив нижнюю губу, и усмехался. Фернандо медленно встал.

— Нет, — возразил он, — этого я делать не буду, сеньор командующий. Я дал клятву, а для меня клятва значит больше, чем ваше благорасположение.

Командующий на мгновение застыл от удивления.

— Так, — прохрипел он, — смотри, каналья! Ты, значит, слишком чист и тонко воспитан, чтобы делать грубые дела? Ты, значит, человек, а мы звери? Я тебе покажу зверя! Немедленно под домашний арест! Ты отстранен от командования кавалерийским отрядом. Командовать им с завтрашнего дня будет фенрик Мануэль. А ты делай что хочешь!

Он повернулся кругом и поспешно вышел. Хлопнула дверь, и раздосадованный лейтенант швырнул в стену кувшин, с глухим звоном разбившийся вдребезги.

— Чима! — послышалось в тишине.

— Сеньор?

— Дорогой друг, ты должен сделать одно очень важное дело. Подвинься ближе, чтобы нас никто не слышал. Я тебе хочу кое-что сказать.

— Я слушаю, сеньор!

— Ты сейчас же должен покинуть меня. Беги из города, будь хитрым, как лисица, чтобы тебя не схватили. Беги к ципе, разбуди его, если он спит! Вытащи его из воды, если он купается! Вырви его из объятий жены и прокричи ему в уши: «Предательство! Предательство! Испанцы нарушили договор, хотя он и был скреплен торжественными клятвами. Отряд конников двинулся на страну чибчей после полного разгрома Туньи». Ципа должен отправить все драгоценности в укромное место, ведь за ними так жадно охотится белый командующий. Всем женщинам чибчей следует убежать в горы и прятаться в ущельях. Все мужчины, способные носить оружие, пусть спешно двигаются к границам. Завоеватели хотят прорваться в страну там, где их меньше всего ожидают. Они будут жечь и разрушать все, как в стране панчей и в Тунье. Беги, Чима, не медли. Передай привет Аите, пусть она со всеми вместе спасается в горах. Все мои мысли о ней.

— Сеньор, прости меня, что я уже не верил, что ты мой брат! Если меня убьют, ты будешь носить мой титул уцакве. Будь здоров, сеньор!

Фернандо понимал, что теперь он стал совсем чужим среди конкистадоров, его сочтут либо глупцом, либо сумасшедшим. Неужели среди его товарищей по экспедиции, с которыми он делил все невзгоды, не найдется ни одного единомышленника?

Он знал, что таких нет. Мануэль, его спутник первых дней, стал палачом без намека на совесть. Монах оказался лицемером, жадным на добычу, как последний наемник-солдат. Командующий — вдохновителем жестоких убийств.

Неужели в Новый Свет, кроме этого сброда, никто больше не попал?

Утром конкистадоры продолжали свои обычные дела. Кесада, не успевший как следует выспаться, вялый, с парами чичи в голове, устроил суд и расправу.

Конечно, мало ли что под пьяную руку взбредет в голову командующему, однако после восхода солнца сомнения исчезли. Мануэль стал командиром кавалерийского отряда, а Фернандо оказался под домашним арестом.

— Так-то вот, мой лейтенант! — радостно бормотал Мануэль. — Я догнал тебя, теперь мы с тобой на равных, хе-хе, я даже обошел тебя.

Незадолго до полудня командующий поинтересовался, между прочим, где сейчас Чима. Его не было ни в штабе, ни в помещении, занимаемом лейтенантом.

— А что вам, собственно, нужно от индейца? — спросил Фернандо и безразличным тоном добавил: — Я его отправил кое-куда с моим личным заданием.

— Можно узнать, куда? — с недоверием спросил Кесада.

— Это не столь важно, как вам показалось, — ответил Фернандо, оставаясь совершенно спокойным. — У меня завелась девушка в Фунце, когда я там был с посольством.

Командующий криво усмехнулся, привлекая Мануэля в свидетели этой вольности лейтенанта.

— Больше вас, лейтенант, мы не будем посылать послом, — сказал Кесада, несколько успокоившись. — И когда ваш слуга вернется, я хочу с ним поговорить. Ясно?

— Я прикажу ему явиться к вам.

Поговорить с Чимой, хм! Кесада просто устроит допрос, возможно даже с пытками. Чибчи умеют молчать, однако Чима не должен стать жертвой. Я должен его предупредить, когда он вернется, — возбужденно думал лейтенант.

Чима спешил, он летел по родной земле, как первый легкий ветер перед ненастьем. И люди закрывают окна и плотно запирают двери, готовясь к непогоде. Буря всегда посылает вперед свое предупреждение, скачущее в вихрях по дорогам.

Чима по пути предупреждал всех о том, что может случиться. Местные кацики, знавшие о заключенном клятвенном договоре, с недоверием покачивали головами. Добравшись до Фунцы, он бросился в ноги ципе, побывал у Саквесаксигуы, сейчас главнокомандующего, предостерегал, заклинал спешить действовать.

Между тем воины как раз были распущены по домам и занялись уборкой урожая. Только очень немногие оставались в гарнизонах, а отборная тысяча Фагуакундура оставалась недосягаемой для гонцов Саквесаксигуы. Кроме того, стало известно о его тесной дружбе с белым военачальником. Это не могло не настораживать.

О, эти чужестранцы, эти чудовища в образе человека, превращающие святые слова в ложь, заключающие договора, чтобы тут же их нарушать! Что могут чибчи от них ждать хорошего?

Чима тут же пустился в обратный путь. Он спешил по своему же следу, думая, что скажет Лейтенанту, своему другу и брату. У тебя сердце чибчи, — скажет он, — Аита должна быть твоей. Без всякой ревности я хочу видеть ее твоей женой. Ты дашь ей счастье. Она споет тебе песню гор, песню плодородия. Она будет твоей, а я навсегда останусь вашим другом и братом.

В предрассветной мгле Чима уже различал силуэты города Туньи. Он крался вдоль садов пригорода, вдоль черных руин домов и пепелищ. Вот уже показался дом, в котором живет лейтенант.

Но тут он заметил фигуру какого-то человека, стоявшего у стены, завернувшись в длинный плащ. Очевидно, он уже заметил индейца. Кто это? — пронеслось в сознании Чимы. Может быть, это часовой?

Незнакомец махнул рукой, подзывая его поближе.

— Твой господин здесь, — проговорил он тихо, — иди сюда.

Чима одно мгновение колебался. Рот у незнакомца растянут в усмешке, но глаза не смеются, они холодные и страшные.

Индеец отпрянул, но его противник одним прыжком оказался рядом, и тут же Чима почувствовал острую боль в груди. Он успел увидеть нож, увидел кровь и рухнул на землю. Из последних сил он приподнялся на руках. Незнакомец в развевающемся плаще скрылся.

— Сеньор! — превозмогая боль, крикнул индеец. — Сеньор!

Фернандо сквозь сон услышал этот крик и почти раздетый выскочил из дома с мечом в руке. К его ногам подползала окровавленная фигура. Индеец старался сохранить последние искры жизни.

— Чима, брат мой... Эти собаки, эти безбожники! Говори, кто это был, я отомщу!

Но рана была смертельной, в уголках рта Чимы уже показалась кровь.

— Это был белый человек, — прохрипел умирающий. — Сеньор, уходи! Уходи от них в удобный момент. Беги к

к Аите, спасайся, ты — уцакве...

Фернандо прижал к себе чибчу. Он не обращал внимания на кровь, обагрившую его руки и рубашку, повторяя одно и то же:

— Кто? Кто это был? Скажи мне, Чима.

— Белый человек!

Проклятый белый человек, испанец, захватчик, бесчестный нарушитель клятв. О Боже, дай мне силы! Проклятый белый человек! Хорошо бы мне содрать эту белую кожу со своего тела, эту тысячу раз проклятую белую кожу. Она прилипла ко мне, как каинова печать!

— Брат, — холодеющим языком пролепетал чибча, — ты должен... в удобный момент... уйти к Саквесаксигуае... друг... Аита...

Безусловно, мой дорогой, мне надо уходить. Мое место не здесь. Твоя гибель заставит меня разорвать последние путы, связывающие меня с людьми Кесады. Но я не уйду, не отомстив за тебя! В удобный момент!

Так умереть, мой коричневокожий друг; один подлый удар кинжала — и потеряна жизнь. Ты уже не узнаешь меня и уходишь в небытие. Я тебя никогда не видел таким бледным, Чима.

О небо, теперь еще эта жертва. Сколько же из-за меня должно погибнуть? Выходит, что они просто забыли уничтожить и меня. Что же мне делать? В удобный момент мне надо уйти! Но удобный момент будет только тогда, когда я смогу твоему убийце воткнуть в сердце меч!

Он похоронил своего друга как раз, когда всходило солнце. Его молитвой на могиле была страстная клятва о мести.

Продолжение следует

Перевод Р.Тедер