Журнал «Вокруг Света» №07 за 2007 год

На виртуальном плоту

Прошел ровно век с четвертью с того времени, как бывший лоцман Миссисипского речного пароходства Сэмюэл Клеменс, который и псевдоним-то себе взял от специфической корабельной команды («mark twain!» значит «отметь двойную!», то есть двойную глубину забрасывания лота в фарватер), запустил своих героев, подростка по имени Гекльберри Финн и беглого негра Джима, в путь по главной реке Северной Америки. Навстречу свободе и туманному берегу американской мечты. Что будет, если попытаться проехать этим маршрутом сегодня?

Конечно, попытка в буквальном смысле «пройтись по стопам» двух друзей заведомо безнадежна. И дело тут не только в том, что за неимением посудины, на какой плыли лет сто шестьдесят назад Гекльберри Финн и негр Джим (в те неполиткорректные времена понятия «афроамериканец» еще не существовало), мы садимся в автомобиль. Ведь ирреальны и тот старый плот, и тот героический маршрут.

Правда, в иных местах «Гекльберри Финна» Марк Твен высчитывает расстояния, покрытые путешественниками за ночь, вычисляет скорость течения и т.д. Однако даже здесь писательская фантазия торжествует над реальностью. Если на первом отрезке продолжительность пути еще как-то укладывается в рамки возможного и разумного, то затем происходит сбой и время то стремительно ускоряет свой бег, то начинает топтаться на месте, и все расчеты идут насмарку.

Столь же бесплодными оказываются потуги совместить вымышленные, демонстративно однотипные Поквилл, Бриксвилл и Пайксвилл с подлинными городишками американского Юга, прилепившимися к берегам Реки — Марк Твен далеко не всегда называет ее по имени.

Впрочем, если внимательно изучить биографию писателя, то точки соприкосновения между литературой и жизнью найдутся. Взять хотя бы родину твеновских мальчишек, Санкт-Петербург, в которой все исследователи готовы видеть…

Ганнибал, штат Миссури, — родина Марка Твена. Памятник литературным героям, завоевавшим сердца детей и взрослых

Ганнибал. Торговая марка «Гек Финн»

В Ганнибале тогда еще не Марк Твен, а просто Сэм Клеменс очутился вместе с родителями в четырехлетнем возрасте, прожил какое-то время и с тех пор в детство и раннюю молодость почти не возвращался. Тем не менее возникает стойкое ощущение, будто городок, который вроде бы за минувшие сто семьдесят лет не слишком сильно изменился, как бы храня верность прославленному земляку, только и ищет повода, чтобы с ним расплатиться. Марк Твен не просто почетный гражданин города Ганнибал, штат Миссури, хотя грамоты такой и не существует, не просто его не стирающаяся с годами память, он — его воздух.

Иногда эта не стесняющаяся проявлений любовь находит наивные формы. В Ганнибале две гостиницы, одна называется «Клеменс», другая — «Марк Твен». Иногда — формы монументально-помпезные.

Над городком господствует бронзовый Марк Твен — с вершины холма озирает он речную даль, которую сам же и обессмертил в различных своих сочинениях. Увы, официальная торжественность подавляет, не дает выразиться душе героя, какой она рассеялась в его книгах и запечатлелась в сознании миллионов читателей разных поколений и разных стран. Мне этот Марк Твен напоминает Гоголя, которому поставило на бульваре его имени памятник советское правительство, вытеснив оттуда замечательную работу Андреева.

Однако же все остальное в Ганнибале — живой, я бы даже сказал, свойский Марк Твен, или, если угодно, Сэм Клеменс.

Со стены дома, в котором устроилась вполне заурядная забегаловка, смешно таращится зеленая лягушка, та самая «знаменитая скачущая лягушка из Калавераса» из одноименного рассказа, появление которого и знаменовало окончательную трансформацию лоцмана, а затем газетчика Клеменса в писателя. Естественно, и называется кафе — «Скачущая лягушка». Проходишь мимо, и, кажется, вот-вот разыграется в лицах тот старый анекдот: лягушке-чемпиону по прозвищу Дэниэл Уэбстер набивают брюхо дробью, и она позорно проигрывает забег (запрыг?) какому-то жалкому лягушонку из близрасположенного болота.

Неподалеку — ресторанчик «Бекки Тэтчер».

На соседней улице — бар «Марк Твен».

И даже торговый центр (правда, это не в самом Ганнибале, а милях в десяти отсюда, в местечке со звучным именем Пальмира) называется «Гек Финн», хотя сложно усмотреть что-то общее между ним, маленьким бродяжкой, и почтенным коммерческим предприятием.

Еще на одной вершине, с северной стороны города, — Ганнибал раскинулся на холмах, то карабкаясь вверх, то легко сбегая вниз, к реке, — установлен маяк. Никогда по прямому своему назначению он не использовался, однако же, на мой вкус, это мемориальное сооружение, приуроченное к столетнему юбилею писателя, куда ближе его натуре, нежели хорошо видная оттуда тяжелая фигура в рост. И честно говоря, для меня это обстоятельство важнее, чем то, что изначально маяк был символически зажжен непосредственно из Белого дома самим Франклином Делано Рузвельтом , а после обрушения в результате налетевшего на здешние места урагана и последующей реставрации, оттуда же — недавно избранным тогда новым президентом Джоном Кеннеди . Хотя местный люд этой честью весьма дорожит.

Дом-музей Твена в Ганнибале. Писатель в обществе своих героев

На окраине — «Пещеры Марка Твена». Сейчас этот лабиринт, разумеется, часть туристического комплекса, со всеми необходимыми атрибутами — указателями, скрытым в стенах освещением, обязательным проводником… Началось же все с того, что некий Джек Симмс обнаружил вход в пещеру во время охоты в 1819 году: его собаки загнали пуму в какую-то расселину на поверхности лесистого известнякового холма. Лет тридцать спустя подросток Сэм Клеменс с упоением исследовал многочисленные проходы — шрамы, оставленные на поверхности самой природой. По тем же каменным закоулкам сегодня водит туристов владелица этого участка земли, а следовательно, и нынешняя хозяйка пещеры Линда Колхерд — пожилая, но очень подвижная, приятная во всех отношениях дама. Водит и поясняет:

— Вот крест, под которым Гек и Том откопали свой клад… В этой пещере Том с Бекки наткнулись на целую гирлянду летучих мышей… Здесь, намотавшись по подземелью, они присели на каменную ступеньку, и Бекки заснула, а здесь дети доели остатки своего свадебного пирога.

С окраин мы с фотографом Виктором Грицюком направились назад, в центр городка, совпадающий, скажем так, с центром Твенленда — официально именуемого в справочниках: Mark Twain Boyhood Home and Museum. То есть учреждение вроде бы одно, но внутри есть перегородка, отделяющая музей писателя от дома его же детства.

Музей, в общем-то, как музей — прижизненные издания книг, древняя (тогда, конечно, совершенно новая и вообще большая редкость) пишущая машинка, принадлежавшая писателю, страховой полис, мантия почетного доктора Оксфорда, оригиналы иллюстраций Нормана Рокуэлла к книгам Марка Твена, спорящие уровнем исполнения с оформительскими работами Обри Бердслея. Прекрасно, но мало ли в жизни своей видел я таких литературных мемориалов, дома и за границей. Какие-то получше, какие-то похуже.

Домик Бекки Тэтчер (в жизни — Лоры Хокинс)

А вот Дом детства — это совсем другое дело. Клеменсы жили здесь лет десять, примерно с 1843 по 1853 год, и, переменив на своем веку не одного хозяина, скромное двухэтажное здание, наполовину увитое снаружи плющом, доныне хранит и благородную патину времени, и следы живого человеческого присутствия.

Впрочем, сам этот дом — лишь часть целого комплекса, где вплотную прилегают друг к другу еще четыре-пять его двойников. В одном, на втором этаже, помещался кабинет Джона Маршалла Клеменса, отца писателя. Этот виргинец, наделенный на редкость беспокойным нравом, заставлявшим его постоянно строить наполеоновские планы и то и дело ввязываться во всяческие финансовые авантюры, осел наконец в Ганнибале, где исправлял должность мирового судьи.

Рядом и, соответственно, прямо напротив семейного очага стоит особнячок с табличкой на фронтоне: «Дом Бекки Тэтчер». Здесь жила с семьей Лора Хокинс, с которой и списана возлюбленная соученица Тома Сойера.

Что еще? Ну, скажем, «Аптека Гранта» — здесь действительно жил в середине позапрошлого века доктор Оливер Грант с женой, а некоторое время вместе с ними — и семья Клеменсов. Здесь же мировой судья и почил в 1847 году.

Аптека Грантов, дом Клеменсов и легендарный забор, который красил Том Сойер — кстати, тоже в белый цвет

Справа от семейного дома и аптеки — невысокий забор. Ну и что? А то, что из указателя следует: это тот самый забор, за покраску которого Том Сойер столь хитроумно брал мзду с простофиль-сверстников. Крепко так стоит на месте и выкрашен отменно — неужели и впрямь время оказалось не властно?

Чуть поодаль от твеновского квартала виднеются две скульптурные фигурки — Том и Гек. Американцы — народ самолюбивый. Типичному туристу откуда-нибудь из Чикаго, да даже из крохотного Ганнибала, доныне, как и в ту пору, когда Марк Твен описывал своих «простаков за границей», кажется, что весь мир подражает Америке. Один остроумный и приметливый наблюдатель пишет, что, оказавшись, допустим, на Святой земле, увидев гору Сион, такой турист непременно воскликнет: «Ой, посмотрите, ну это же вылитый холм Зенит в Алабаме». Так что попавшееся мне в одном рекламном справочнике утверждение, будто вылепленные в 1926 году фигуры — первый в мире памятник литературным героям, вызвало некоторое сомнение в своей достоверности. Но как раз в данном случае, как обнаружила проверка, скепсис оказался неусместен: даже памятник Дон Кихоту в Испании создан позднее. Впрочем, соревновательные мотивы — суета. Главное — сам выбор сделан безукоризненно: как никто, марктвеновские мальчишки воплощают американский дух приключений, американский порыв к свободе и саму Американскую мечту в ее мифологической неизъяснимости и прекрасной неосуществимости. Ибо что такое мечта осуществленная? Просто общее место.

Хибара, в которой в 1835 году родился Марк Твен — тогда еще Сэмюэл Клеменс

«Ковчег Твена»

А мы уже снова на колесах — направляемся во Флориду, местечко в 30—40 милях к юго-западу от Ганнибала, туда, где 172 года назад появился на свет Сэмюэл Ленгхорн Клеменс.

Здесь царит мертвая тишина. Редкие домики с зашторенными или даже забитыми окнами. Унылая церквушка, в которую, кажется, давно уже никто не заходил. Чуть в стороне — запущенное кладбище. Как свидетельствуют справочники, во времена Марка Твена здесь жило человек семьсот, мелкие фермеры по преимуществу. Сейчас — только дачники, хозяева этих самых, нынче пустых, домиков.

Да, но где же память о великом земляке?

А ее, оказывается, перенесли на милю или около того в сторону — в виде двухкомнатной хибары, где и прожил в семье, состоявшей (включая служанку) из восьми человек, первые три года своей жизни Сэмюэл Клеменс. Называется теперь это сооружение вполне торжественно: Mark Twain Birthplace Memorial Shrine, то есть буквально — мавзолей (ковчег, святыня — на выбор) места рождения Марка Твена. На слух — диковато, и я легко могу представить себе, как посмеялся бы над авторами идеи сам обитатель «мавзолея», он же, допустим, редактор сельскохозяйственной газеты, уверявший своих читателей, что брюква растет на дереве. «Гороховые вы стручки,— сказал бы он, — капустные кочерыжки, тыквины дети, неужели ничего остроумнее придумать не могли? И вообще, слухи о моей смерти сильно преувеличены». И тут бы он был совершенно прав, хотя, как ни странно, надпись, в общем, соответствует действительности: хижина помещена в некий стеклянный каркас, через который хорошо видно внутреннее убранство — кровати и детские кроватки, стулья и стульчики, кухонная утварь и т. д. Напротив «мавзолея» — небольшое музейное помещение, среди экспонатов которого имеется корректура первого издания «Приключений Тома Сойера», оригинал договора на публикацию этого романа с лондонским издательским домом Chatto and Windus; кое-что еще, например очередная пишущая машинка размеров, надо сказать, в отличие от ганнибальской, довольно устрашающих — едва ли не вообще первая модель этого революционного по тем временам порождения цивилизации.

Музей опять-таки он и есть музей, тем более что самая интересная его часть оградила себя стеклянной защитой — жалко, хотя и понятно почему. И все-таки органика сохраняется, все-таки живое дыхание чувствуется — как и в Ганнибале, как и на свободном просторе озера Марка Твена, что плещется внизу, расстилаясь на несколько квадратных миль в разные стороны, как и на заросших тропинках прилегающего заповедного парка. Флорида же — мертва.

И вот тут промелькнувшая еще в Ганнибале догадка сделалась уверенностью. Есть Марк Твен — есть жизнь, нет его — наступает молчание.

И вообще, это он все вокруг придумал и одушевил, это он всему придал форму и, как скульптор, отсек лишнее, так что, может, никаких мемориалов и не требуется.

Медвежий ручей течет на окраине Ганнибала не потому, что в нем (допустим) плескались когда-то Сэм Клеменс и Лора Хокинс, а потому что, вернувшись сюда много лет спустя, его помянул Марк Твен — в «Жизни на Миссисипи», наполовину мемуарной, наполовину вымышленной книге, которую он сочинял примерно в те же годы, что и «Приключения Гекльберри Финна».

И на холм Кардифф я поднимаюсь не потому, что там стоит мемориальный маяк, а потому, что туда лазил Том Сойер, хотя нынешней лестницы тогда не было. Да и никому она не нужна.

И недаром ушел под воду реально существовавший совсем неподалеку от Ганнибала остров Глэскок — на нем бывал только Сэм Клеменс, а вот Том Сойер, а за ним Гек Финн обследовали как раз не существующий, но куда более реальный и эрозии не подверженный остров Джэксона.

Да и саму Реку… Впрочем, об этом немного дальше, а пока мы возвращаемся из Флориды в Ганнибал, где выясняется, что Марк Твен придумал не только сам городок и его холмы, и острова, и все остальное, но и людей, которые здесь жили и живут.

Родные названия: граница городка Москва в том самом штате Арканзас, где происходит значительная часть действия «Гекльберри Финна»

«Рай» по-твеновски

Еще по дороге в Ганнибал из Сент-Луиса, куда мы прилетели, бросился в глаза указатель «Московские мельницы». Чуть позже нам и в самом деле попадется захолустный, впрочем, чистенький городок, устроившийся где-то вдалеке от проезжих дорог, уже никакие не «мельницы», а просто — Москва. Вообще на Юге, как, впрочем, и в любой иной части Америки, полно мест со звучными именами: Рим, Афины, Каир, Фивы, Троя, Карфаген. Это можно понять: люди ведь ехали сюда не просто поля возделывать, они Град на Холме, Новый Иерусалим возвести собрались, и для начала следовало укрепить высокий замысел именами — символами славы и мощи. Или запечатлеть вселенский порыв и вовсе недвусмысленно — называя селения и улочки Городом будущего или проездом Земли обетованной.

Однако «московское» название навело на другой вопрос — об имени того городка, где затевал всяческие игры Том Сойер и откуда потом сбежали Гек с Джимом. Его я и задал Генри Свитсу — куратору, то есть главному хранителю музейного комплекса Марка Твена в Ганнибале, опекавшему нас на протяжении всего пребывания в городе, как вдова Дуглас — Гека Финна, только, в отличие от нее, совершенно неназойливо.

— Почему именно Санкт-Петербург? — спрашиваю.

— Россия здесь ни при чем, — разочаровывает меня Генри. — Как известно, святой Петр охраняет врата, ведущие в рай. А по Марку Твену, рай — это детство. Потому и живут мальчишки в Санкт-Петербурге.

Версия, конечно, не новая, и можно бы развить ее в том смысле, что, в отличие от «Тома Сойера» «Гекльберри Финн» — это бегство, а то и изгнание из рая. Но никакого желания погружаться в литературоведческие материи у меня нет, так что я продолжаю:

— А что, нынешние Геки-Томы уютно себя в этом раю чувствуют? Попросту говоря, родные им эти ребята или просто чтение, школьная программа?

— Родные, — говорит, — конечно, родные. Вообще, в романах Твена мало деталей и много чувства, а чувства меняются медленно. У Мелвилла вон киты и китобойный промысел — кому это в наши времена интересно?

Ну да, конечно, таких сорванцов, как Гек или Том, сейчас уж не найдешь, но жажда приключений в мальчишках сохранилась, куда-то их тянет, особенно если растут в неблагополучных семьях. Ну, думаю, тут он хватил. Да неужели же «Моби Дик» — это просто киты? Боюсь, если Мелвилла в Америке не читают, то свидетельствует это отнюдь не о том, что прославленный китобой «Пекод» давно сделался достоянием музея. Да и с популярностью самого Марка Твена все не так просто. По дороге у меня будет не один случай подвергнуть испытанию оптимизм славного и бескорыстного хранителя — не столько музея, сколько живого наследия художника, — и тогда выяснится, что подростки, весьма напоминающие порой и видом, и нравом своим Гека Финна (и уж точно непохожие на Примерного Мальчика Сида), чаще всего только слышали о таких персонажах.

В пяти минутах ходьбы от музея — пристань, у которой покачивается экскурсионный пароход «Марк Твен». По нему нас водит капитан Стив Терри — еще один явный персонаж, ну, скажем, «Старых времен на Миссисипи» или, далее, «Жизни на Миссисипи». Он, правда, совершенно не похож на Хорэса Биксби — учителя Сэма Клеменса. Вместо густой шкиперской бороды у него редкая бородка, трубки не курит, к соленой шутке не склонен и вообще говорит на удивление правильно, даже без акцента, свойственного уроженцам американского Юга, но, что более всего обескураживает, он бизнесмен, владелец туристической компании, ресторана, типографии, кажется, еще и бензоколонки. Выходит, речные прогулки — еще один источник заработка?

Ну, не без этого, конечно. Тем не менее и типографский цех, и все остальное — лишь инструмент, лишь материальная опора любимого дела, каковым является дело лоцманское. Именно лоцманское, а не прогулочно-туристическое, хотя мастерства великого для трехчасовой экскурсии не требуется. Пусть даже никакого риска в нынешнем судоходстве по Миссисипи давно уж нет. Реального — нет, но есть воображаемый, и это — самое лучшее переживание. Как самые лучшие из пятидесяти без малого прожитых лет — те два года, когда, как и Марк Твен некогда, ходил Стив «щенком» — учеником лоцмана. А лучшая, настольная книга, понятно, «Жизнь на Миссисипи». И не потому, что там все правильно написано насчет азов лоцманской профессии, а потому, что все правильно — о самом ее духе, духе свободы. Подневольны — все, не одни лишь черные, но и политики, журналисты, писатели. Эти последние — «рабы публики». И только лоцман на Миссисипи рабства не знал.

Получив диплом, Марк Твен мечтал, что проведет на Реке остаток дней своих и умрет за штурвалом. Не вышло. Но он, Стив Терри, наследник и порождение своего великого земляка, быть может, осуществит то несбывшееся предназначение. Хотя на компромиссы, увы, идти приходится.

Сегодня по Миссисипи, как и встарь, курсируют грузовые и пассажирские суда. Последние, правда, обслуживают почти исключительно туристов

К широким берегам, в поисках свободы

Славно было бы сесть на «Марка Твена» и, затерявшись среди иных пассажиров, двинуться по течению на юг. Но тогда бы пришлось следовать туристическому маршруту, соответствовать раз и навсегда установленным расписаниям. Уж лучше, собственной свободы ради, и впредь довольствоваться автомобилем, стараясь лишь не слишком отдаляться от Реки.

Кто-то сказал, что, не будь ее, этой Mighty Mississippi — могучей Миссисипи, не было бы и писателя по имени Марк Твен. Верно. Чего только и кого не видела она на своем долгом веку. Ее белокожих первооткрывателей (то есть, это им казалось, что они — пионеры) аборигены встречали сперва грохотом боевых барабанов, а потом — рукопожатиями. Так, трубку мира еще в конце XVII века раскурили вождь индейцев племени чикесо и французский исследователь Рене Ла Саль. Произошло это на месте будущего городка Наполеон в Арканзасе, куда нам так и не удалось — по причинам, о которых будет сказано в свое время, — добраться. В отличие, допустим, от Рене Шатобриана, совершившего путешествие по Миссисипи в 20-годы XIX века. Впрочем, может быть, он это только придумал — добраться от Великих озер до Натчеза, то есть пересечь, по сути, весь континент за два месяца (а автор «Американского путешествия» уверяет, что именно столько времени ему понадобилось на это предприятие), да еще на каноэ, вряд ли возможно. На Миссисипи совершал свои подвиги полулегендарный плотогон Майк Финн. Здесь разыгрывались сражения Гражданской войны, решавшие судьбы страны. Случались наводнения, решавшие судьбы людей. Так быль смыкается с небылью, и недаром благоговейный ужас перед величием Реки воплотился и в негритянских песнопениях, где она величается Ol’Man River, и в индейских сказаниях, где зовут ее «Отцом вод».

Да, это правда — не будь Миссисипи, не было бы и Марка Твена. Но правда и то, что не было бы и Реки, не будь Марка Твена. Они оба одновременно заимодавцы и должники. Миссисипи создала Марка Твена. Марк Твен придумал Миссисипи. Ясно, не ту водную артерию, что, начинаясь в северной части штата Миннесота и впадая в Мексиканский залив, перерезала по вертикали фактически весь Североамериканский континент. Эту равнодушно сотворила природа. А Марк Твен гениально угадал в Реке символ, создал мифологию свободы.

Почему, скажем, герои романа, взыскуя воли, бегут не на Север, где рабовладение отменено, а на Юг, где оно как раз процветает, — действие, напоминаю, происходит за 15—20 лет до начала Гражданской войны? Ну, легко, конечно, привести исторические аргументы. По действовавшим тогда законам, беглого раба, оказавшегося на свободных территориях, можно было вернуть хозяину, так что даже целый промысел развился, едва ли не профессия образовалась — «охотники за черными» получали немалые деньги.

Естественно, простодушную свою добычу они ожидали прежде всего на северных маршрутах, так что по прошествии времени беглецы проложили так называемую «Подземную железную дорогу» (на самом деле вовсе не подземную и не железную), которая вела к цели кружным путем, то есть через Юг. Главным «кондуктором» этой дороги считался не кто иной, как прославленный, в песенный фольклор вошедший мученик за освобождение негров Джон Браун.

Именно этим путем — на Север через Юг — и движутся наши герои. Но, повторяя сейчас их путь, я совершенно не думаю о практических резонах того выбора. Потому что, помоему, и сам Марк Твен о том не думал. Не только Гек, намеревающийся удрать «на индейские территории», но, может быть, и Джим, а уж их создатель-то наверняка грезит о метафизической свободе, образом которой является Река. Устремляясь на юг, она становится все полноводнее, все просторнее. А шире берега — больше свободы…

Музей речного фольклора в Каире. Здесь можно проследить все этапы служебного пути лоцмана Сэмюэла Клеменса

У Каира Миссисипи получает мощную добавку — здесь в нее вливается река Огайо. Здесь же Джим с Геком и собирались оборвать свое путешествие, переправившись на противоположный берег, принадлежавший уже свободному штату Иллинойс. Но в тумане проскочили мимо города.

Ну, а мы тут задержимся.

По дороге из Ганнибала-Санкт-Петербурга случилось немного заплутать, а заплутав, притормозить, чтобы свериться с картой у первого подходящего дома, тем более что Виктору он показался достойным фотосъемки. Не тут-то было. На крыльце появился средних лет мужчина и в полном соответствии со своим видом хмуро осведомился, что нам здесь надо. К светской беседе такое начало явно не располагало, и я спросил лишь, как проехать в Каир и нельзя ли сфотографировать усадьбу — мы, мол, ангажированы известным российским журналом повторить путь героев Марка Твена. Никакого впечатления эта «визитка» не произвела. Дороги он якобы не знал, что же касается съемки, то нет, такого разрешения дано быть не может, ибо дом принадлежит не ему, а приятелю, он всего лишь гость. Надо признаться, что хоть те райские годы, когда мне легко было почувствовать себя Геком Финном, давно уж потерялись в неразличимой дали времени, по ходу этого разговора испытывал я, кажется, примерно те же переживания, что этот юный сорванец, оказавшийся перед грозным взглядом полковника Грэнджерфорда. А тот, известное дело, «уж если, бывало, выпрямится, как майский шест, и начинает метать молнии из-под густых бровей, то сначала хотелось поскорее залезть на дерево, а потом уж узнавать, в чем дело».

Получив таким образом четкий отлуп, мы собрались уж было отъехать, как с противоположной стороны нас окликнули: на дороге стоял уже не средних лет, но вполне преклонного возраста господин и знаком предлагал — разворачивайтесь, мол, подъезжайте. Что мы с охотой и сделали.

Перед нами был все тот же полковник Грэнджерфорд, только уже в ином облике — «доброты был такой, что и сказать нельзя, — всякий сразу это видел и чувствовал к нему доверие». Или симпатичный судья Тэтчер, положивший найденные Геком и Томом в пещере деньги в банк, что приносило им каждый Божий день по доллару прибыли. А то и сам Гек Финн в старости, если, конечно, тот до старости дожил. Выяснилось, что в молодые, да и в зрелые годы случайный наш встречный работал на ферме, затем занялся ремонтом электрооборудования, а теперь вот вышел на пенсию и поселился здесь, невдалеке от Миссисипи, откуда доносится ветерок. Нельзя сказать, будто он так уж возбудился, услышав, что случайные и недолгие его гости — фотохудожник и литератор из далекой России и что поманили их сюда Марк Твен и Гек Финн. Вообще я давно уже заметил, что, в отличие от жителей больших городов — Нью-Йорка, Чикаго, Лос-Анджелеса с их демонстративной расположенностью к незнакомцам, американские провинциалы, как правило, сохраняют внутреннее достоинство и естественность в поведении. Показать дорогу — извольте, сказать о себе, если просят, несколько слов — почему бы и нет, но изображать невероятную радость от встречи с путешественниками — с чего бы это? Да и вообще мне показалось, что он с некоторым недоумением отнесся к нашему предприятию.

Так или иначе, thank you ever so much, sir, вы нас выручили, на путь верный наставили. Благодарствуйте, и пусть вам сопутствует удача.

Дорожный знак сообщает: Каир.

Марк Твен описывает его — в «Жизни на Миссисипи» — очень бегло, замечая лишь, что город весьма оживленный. Гек Финн, рассказчик собственных приключений, не описывает вовсе, оно и понятно: что разглядишь в тумане?

Кстати, и нам, вернее, Виктору, белесая пелена, неприветливо встретившая нас наутро после приезда, поначалу мешала заниматься своим делом. Правда, довольно быстро туман рассеялся — и что же? Глазу не на чем, в общем, остановиться. Городок стреловидно пересекает магистраль, расходящуюся у его границы надвое, чтобы сделаться, соответственно, полотном мостов через обе реки. Повсюду — чистенькие однообразные домики, изредка перемежающиеся мемориалами вроде Таможенного музея, где сохранился письменный стол генерала Гранта, командовавшего в этих (как, впрочем, и иных) местах войсками северян.

Словом, к тому, что сказал о Каире Марк Твен и чего не сказал Гек Финн, добавить как будто нечего. И тогда на месте рассеявшегося реального тумана сгущается туман виртуальный.

Роберт Ли вместо Тома Сойера

Раскрываем карту, на которой прослежено воображаемое путешествие на плоту в его соответствии с подлинными географическими пунктами (она приложена к одному весьма почтенному, с аппаратом и всем, что полагается, научному изданию), и движемся этим маршрутом.

Для начала — Фивы. Здесь, немного не доезжая до Каира, путники могли столкнуться с разбитым пароходом или причалить к островку, чтобы переждать туман. На древнеегипетскую столицу этот крохотный, в две-три улицы, поселок, притулившийся на верхушке холма, нависающего над рекой, явно непохож. Островок вроде того, что упоминает Гек, верно, имеется, даже несколько островков, и вверх, и вниз по течению. Имеется также старое, 1848 года, здание суда, где якобы выступал на каком-то процессе адвокат по имени Авраам Линкольн . Уточняя к нему дорогу, притормаживаем у домика, на веранде которого сидит на нежарком мартовском солнце супружеская пара. Мужу, как выяснилось, за девяносто, жена помоложе — каких-то семьдесят пять. Честно говоря, показались мне Полин и Лой Шламахеры скорее гоголевскими, нежели марктвеновскими персонажами — этакие старосветские помещики. Беглый разговор только укрепил первое впечатление.

Фивы, штат Иллинойс. На высоком берегу Миссисипи стоит здание суда, в котором, по слухам, выступал малоизвестный современник Твена Авраам Линкольн

В ответ на вопрос, знает ли великого своего соотечественника нынешняя молодая Америка и каковы шансы отыскать в этой глухомани отдаленных наследников Гека и Тома, которые, может, тоже любят приключения, обувной мастер на пенсии лишь презрительно фыркнул:

— Наркотики, вот что они любят!

Увы, в скором времени пришлось убедиться, что основания для этого старческого — а какого же еще? — брюзжания есть. То есть насчет наркотиков не скажу, а вот в остальном — словно бы и правда. Рядом со зданием суда вилась стайка подростков, и двое-трое подтвердили, что да, конечно, «Приключения Гекльберри Финна» читали, но лишь потому, что этого требует школьная программа. А кое-кто и не читал — времени, мол, нет.

— Чем же это вы так заняты?

— Ну, как чем, друг с другом общаемся.

— По Интернету гуляем.

Ладно, думаю, с детьми и стариками не повезло, испытаем среднее поколение, благо вот оно, в лице двух мужчин, на вид сорока пяти-пятидесяти лет, возятся с катером прямо на берегу реки. Оказалось — владелец небольшого рыбного хозяйства в Теннесси с помощником. Все рассказали: и что конкуренция страшная, и что недавно сом попался весом 65 фунтов (ну, это обычные рыбацкие байки), и что икрой торгуют по всему миру (лично мне продукция Пенни Чизхолдера как-то не попадалась). Но тень Марка Твена, возникшая было в начале нашего приречного разговора, так и не соткалась в нечто более осязаемое.

И в Колумбусе, куда привела нас через день-другой та же вымышленная карта, все более или менее повторилось.

Место это историческое — не Виксберг, положим, не Шайло, не Геттисберг, но события Гражданской войны разворачивались и здесь. Вообще, историю на всем американском Юге чтут и помнят, причем помнят, как бы сказать, болезненно. И чем южнее, чем ближе к местам роковых сражений, тем острее ощущаются так и неизжитый до конца комплекс поражения и подсознательная жажда реванша. Это может в чем угодно проявляться: в многочисленных памятниках Павшему конфедерату, в висящих над домами флагах Союза одиннадцати отколовшихся штатов, в театрализованных представлениях на открытом воздухе, когда молодые люди в мундирах офицеров армии южан подсаживают в седло юных дам в кринолинах. Кроме того, по местам сражений водят скаутов, трепетно перечисляя имена военачальников: Ли, Андерсон, Stonewall (Каменная Стена) Джэксон.

Как раз одной из таких… нет, экскурсия тут явно неподходящее слово, скорее уж приобщение, даже таинство — так вот, одного из таких таинств мы оказались свидетелями. Напутствовал подростков молодой человек, перед которым на длинном столе разложены серые и голубые шинели, шляпы-треуголки, ружья и пистолеты, какие шли в дело в годы Гражданской войны. А с возвышения, с самой верхушки нависающего прямо над рекой холма, где почти полтора века назад держали оборону конфедераты, за этой сценой наблюдает мужчина заметно постарше. Он стоит, прислонившись к пушке, которую самолично откопал после четырнадцатилетних исследований где-то неподалеку отсюда. Это реликвия, это воплощенная память о тех славных и трагических временах.

В какой-то момент среди подростков мелькает рыжая голова, которая, кажется мне, — хотя возможно, это всего лишь прихоть воображения, — отдаленно напоминает Гека Финна.

Увы! О Марке Твене Коннор Симпсон, школьник из городка Падука, штат Кентукки, только слышал краем уха. Иное дело — Роберт Ли и Джефферсон Дэвис, это фигуры знакомые.

Но как же так? Ведь скаутские походы — это прежде всего игра, приключение. А кто лучше Марка Твена описал приключение и даже, устами Тома Сойера, обосновал его метафизику (хотя таких слов парнишка, разумеется, не знал)?

…Очередная остановка — Хикмэн, где Марк Твен не раз бывал — либо проходил мимо — сначала как лоцман, потом как писатель. Задерживался здесь и Гекльберри Финн. Именно там он, удирая с разбитого парохода, оказался на пароме, где поведал сторожу (он же капитан, и первый помощник, и владелец посудины) душераздирающую историю гибели всей своей семьи. Правда, в книге городок называется Бутс-Лендинг, но прообразом его послужил именно Хикмэн. Во всяком случае, так считают составители все той же карты, что нас сюда привела. А мне никто не мешает считать, что паром, перевозящий на тот берег реки, из Кентукки в Миссури, людей и автомобили — тот самый, из «Приключений…», да и пристань та же. Направляясь к ней, мы остановились перекусить в кафе на набережной, и тут нам сильно повезло: за соседним столиком оказалась пожилая дама, некогда начальница речного порта, а ныне волонтер местного информационного центра. Велда Бэби «До Ярбро» (в кавычках — прозвище, трогательно воспроизведенное даже на визитной карточке) провела нас по всему городку, где и впрямь многое ассоциируется с Твеном. И прежде всего даже не легендарный паром, но место, где стояла лавка, перед которой затеяли пальбу представители двух враждующих семей, Грэнджерфордов и Шепердсонов. Положим, сейчас здесь выстроились в ряд блистающие чистотой фронтоны двух-трехэтажных домов, и ничто уж не напоминает о давней родовой распре, но какое это имеет значение?

Конечно, действительность все время пытается опровергнуть литературу. Вода в реке, на берегу которой я сейчас стою, не прозрачная, а мутно-желтая, и противоположный берег не в полутора милях, как представляется Геку, а метрах в пятистах, и никакого величия в медленном течении не усматривается, и не мелькают на поверхности черные точки и такие же черные полосы — шаланды и плоты, а медленно и тяжело ползут груженные лесом или углем баржи. Ну и что? Я даже сравнивать ничего не хочу, заранее признав, что у Марка Твена зрение получше моего.

Мемфис, причал. Туристический пароход, выполненный в стиле тех, что курсировали по Миссисипи в середине XIX века

Живые потомки

Оставалась последняя треть путешествия, которое предполагалось завершить там же, где Гек с Джимом, то есть на ферме Фелпса. Точного ее местонахождения никто, разумеется, не знает, но, судя по карте путешествия, которой мы по-прежнему руководствуемся, она в Арканзасе, где-то между Наполеоном и Колумбией. Но тут случился конфуз. В «Жизни на Миссисипи» есть один готический, в духе Гофмана или, учитывая юмористическую окраску, скорее, Вашингтона Ирвинга, сюжет, связанный как раз с Наполеоном: один из участников некоей интриги, не поладив с двумя другими заговорщиками, решает сойти здесь на берег. Однако выясняется, что это невозможно: никакого Наполеона больше нет, его смыло наводнением. Честно говоря, этот сюжет я как-то забыл. Но даже если б и помнил, решил, что с тех давних пор городок снова отстроился, ведь он есть на моей карте-путеводительнице. Увы! Картографическая служба штата Арканзас, а равно всей страны, с ней не согласна — на официальных картах никакого Наполеона нет. Нет и Колумбии.

Пришлось первоначальный план изменить и двинуться через Мемфис (который Гек с Джимом миновали, не заметив, как и Каир) в городок под названием Магнолия. Это уже другой штат — Миссисипи. Что понесло нас туда, ведь наши герои быть здесь явно не могли — тоже слишком далеко от Реки? А то, что здесь нас ждал доктор Люциус Мэрион Лэмптон, которого друзья, даже не очень близкие, зовут Люком. А Лэмптоны — предки Марка Твена по материнской линии, так что сорокалетний доктор из Магнолии занимает свое почетное место на генеалогическом древе, являясь прапрапра…внуком Марка Твена.

Первым делом Люк везет нас на кладбище при старой, первой трети XIX века, методистской церкви Чайна Гроув. Здесь, в нескольких десятках миль от Магнолии, похоронен Уильям Лэмптон — кузен матери Марка Твена, то есть его двоюродный дядя. Вскоре после смерти матери и вторичной женитьбы отца он, не выдержав домашнего гнета мачехи, сбежал вниз по Реке, добрался до Нового Орлеана, затем вновь пустился в путь, уже в обратном направлении, и в конце концов осел в одном из городков штата Миссисипи, где занялся строительным делом, обзавелся многочисленной семьей и во благовременье скончался. Его внучатому племяннику было тогда 33 года, дяди он не знал, но в семье блудного родича часто вспоминали, и не исключено, он послужил одним из прототипов Гека Финна. Во всяком случае, поиски свободы вели его в том же направлении.

Побродив по кладбищу, где помимо Уильяма покоятся и другие Лэмптоны — целый семейный склеп, заглянув в церковь, в которой, напоминая о былых временах, скамейки для черных на галерее отделены от мест для белых, возвращаемся в Магнолию.

В саду перед домом потомков Марка Твена. Точно так же подстригали кусты и в его времена…

Люк выносит на веранду кресло-качалку, которое принадлежало его пра-пра-пра… и чудом сохранилось на ветрах времени, раскладывает на столе книги из библиотеки Марка Твена с его пометками, рядом усаживаются его сыновья-погодки Гарленд и Кроуфорд — самые юные из живущих ныне наследников великого насмешника, и затевается у нас разговор, которым мне кажется уместным завершить этот рассказ о поездке по Твенленду.

— Скажите, Люк, вы себя Твеном ощущаете? Или, если угодно, Клеменсом? Или Лэмптоном, но не только по имени? Словом, членом семьи или клана, породившего явление по имени Марк Твен?

— Ну, конечно, быть одним из прямых, по крови, наследников Марка Твена — это большая, хоть и случайная честь. Насколько я знаю, это чувство разделяют и другие ныне живущие Клеменсы и Лэмптоны. Только, видите ли, наш родич Марк Твен наверняка поднял бы таких зазнаек, как мы, на смех. Собственно, он это уже и сделал: так и вижу кого-нибудь из наших в роли Герцога или Короля. Твен считал, что семейное древо должно походить на картофельную ботву: лучшая часть под землей. Правда, и у него были свои комплексы. Так, скажем, подобно матери, он гордился кровным родством с графским родом Дарэмов.

— «Другие», говорите, «наши»? У вас, что же, нечто вроде ассоциации родственников Марка Твена существует?

— Ассоциации, конечно, нет. Да немного нас и осталось. Увы, хотя у Марка Твена было четверо детей, пережила его только одна дочь Клара. В октябре 1909 года она вышла замуж за русского пианиста и дирижера Осипа Габриловича. Бракосочетание состоялось в Стормфилде, дома у Марка Твена, и он на нем был, хотя до рождения единственной своей внучки Нины, которая появилась на свет в августе 1910 года, не дожил. Ее судьба сложилась несчастливо, замуж так и не вышла, осталась бездетной, почти всю жизнь старалась избавиться от пристрастия к наркотикам и алкоголю и умерла в 1966 году.

Да, ассоциации нет, но несколько лет назад иные родичи из Америки и Англии собрались во Флориде на открытие надгробия на могиле деда Марка Твена Бенджамена Лэмптона. Несколько раз в Америку приезжала дочь покойного графа Дарэма Люцинда Лэмбтон («б» поменялось на «п» в ходе ассимиляции семьи на новой, американской, почве. — Прим. авт.). Это было нечто вроде паломничества, она проехала от Нью-Йорка до Миссисипи, останавливаясь на кладбищах, где покоится прах наших предков. Иногда получаю письма от людей, с которыми связывает принадлежность к роду. Словом, еще раз — клуба нет, но семья есть, стараемся сопротивляться ходу времени.

— Считается, что Марк Твен больше, чем кто-либо иной — неважно, писатель, философ, политик, — воплотил сам дух того, что называется американизмом. Что скажете?

— Ну, не знаю, это вам, знатокам, судить. Я же могу лишь заметить, что американизм Марка Твена — это не просто картина идиллического детства на берегах Миссисипи. Марк Твен — продукт восьми поколений американцев, которые, в свою очередь, сами были порождением границы с тех самых пор, как возникло это понятие. Ему не надо было искать Америку, она была рядом, под боком. На могиле Уильяма Лэмптона, не только двоюродного брата матери, но и товарища ее детских игр, мы только что были. А другой ее кузен, Джеймс, стал прототипом полковника Селлерса из «Позолоченного века».

— Но коли так, то откуда же это равнодушие к его книгам?

— Да, верно, теперь уж им не зачитываются, как раньше. По-моему, это свидетельствует о каких-то тяжелых провалах в нашей современной культуре. Нынешние американские дети рискуют стать интеллектуальными нищими, если не откроют для себя Марка Твена. И все же, все же… даже и во времена компьютеров наши ребята, как и встарь, воображают себя пиратами, они по-прежнему ищут приключения в лесах, плавают по рекам и ручьям и мечтают о том, чтобы удрать от школьной и домашней рутины. На американском Юге полно нынешних Томов Сойеров и Гекльберри Финнов. Да весь мир полон ими!

…Мне хотелось бы верить в то, что это правда.

И может быть, это действительно правда, косвенным свидетельством чего служит тот факт, что в академическом (!) издании воспроизведена карта с названиями несуществующих городов.

Николай Анастасьев Фото Виктора Грицюка