Журнал «Вокруг Света» №1 за 1994 год

Via est vita: Путешествие в Золотой век, или наши простаки за границей (1)

Сбылось – мы вышли в море, наперекор всем пророчествам и обстоятельствам. Вышли, оставив за собой керченский причал и рогатки таможни. Вышли, не обменяв ни рубля на лиры или драхмы, не дождавшись богатых спонсоров, чьими Деньгами можно было бы расплачиваться за стоянки в портах, за горючее и воду, за хлеб и овощи. В деревянных утробах лодий перекатывались лишь отечественные банки консервов…

Забегая вперед, скажу, что вопросы быта, житейские проблемы и то, как они решались, давали богатую пищу для размышлений о современных пилигримах, о «челночниках» и многом другом, что вошло сегодня в нашу жизнь.

Весело покатились по мелкой волне лодьи, расправив квадратные паруса – у «Веры» и «Любови» – полосатые, а у флагмана «Надежды» – с изображением солнца и надписью «Миссия „Золотой век“. За ними, погружаясь глубоко в воду, шла моторно-парусная шхуна „Русь“. А рядом скользила „Украина“, яхта сопровождения с „Азовстали“. Черноморский ветер гнал су да вперед – путь флотилии, начавшейся в Петрозаводске на верфи фирмы „Карелия-ТАМП“, должен был проходить по центрам средиземноморской цивилизации. Там когда-то, если верить древнегреческим мифам, люди жили как боги. К этому-то Золотому веку и хотели приобщиться путешественники, часть которых уже побывала у Гроба Господня в Иерусалиме, да и на нынешнее плавание благословлял пилигримов архимандрит Августин, судовой священник, непременный участник всех путешествий клуба „Полярный Одиссей“. (Архимандрит Августин. „Под парусом надежды“ ВС 1-3/92)

Карельские лодьи, новоделы старинных поморских торговых судов, ждали также для участия в Колумбовой регате, посвященной 500-летию открытия Америки. Именно благодаря приглашению мэра итальянского порта Савоны мы получили визы для плавания в Италию, на парусную регату, которой должна была открываться «Встреча двух миров».

Под зычный клич полусотни здоровых глоток: «Даешь Италию! Вперед – на Стамбул!» – лодьи с гордо задранными резными носами двинулись вперед. Древнерусские деревянные щиты, навешанные по красно-черным бортам, впору было, прислушавшись к задорным выкрикам, прибивать, как встарь, к вратам Царьграда.

Оглядываясь сейчас на это многотрудное, многострадальное плавание через семь морей, вспоминаешь карельских умельцев, упрямо решивших себя показать и свет посмотреть, и думаешь, что ведь вытерпели наши пилигримы и безвалютную нищету, и голодуху, и позор в заграничных портах, которые мы прошмыгивали без таможенных сборов, и прочие неожиданные путевые напасти, и ведь не сломились, не погибли, не потонули в морской пучине, хотя всяческих происшествий, и печальных, и комических, и опасных, было предостаточно. Кто знает, какая кривая тут вывезла. Может, надежда на авось да небось, может, испытанная на огонь и воду расейская натура…

Штормить начало в первую же ночь: ветер до 12 м/сек, волнение до 7 баллов. Яхта «Украина», на которой я шел, постоянно держала связь с флотилией по радиостанции «Причал» на дежурном шестнадцатом канале, по которому передают сигналы бедствия и ведут переговоры. Чтобы не опережать флотилию, яхта уменьшила скорость на 2—3 узла, для чего команда сменила пару с «геную» на штормовой стаксель, а потом пришлось еще зарифить грот. Когда суда приблизились к «Украине», даже беглого взгляда было достаточно, чтобы заметить печальное состояние флотилии. Лодьи, очень плавучие, мореходные, как утицы, крутились на волне, а впереди мамашей-наседкой неуклюже переваливалась с волны на волну «Русь». На ее остойчивость и ходовые качества явно влияла приваренная тяжелая надстройка, поэтому шхуна особенно плохо переносила бортовую качку. Во избежании возможной катастрофы решили изменить курс флотилии.

Укачанный вид матроса-новичка нельзя было скрыть от вездесущего глаза старых морских волков. Сурово глянув на мою бледно-зеленоватую физиономию, кэп лишь мимоходом обронил: «Только этого не хватало», а боцман, недовольно шевельнув усами, деловито заметил: «Травить с наветренной стороны!» Лишь добрый Вовчик-кокша сочувственно советовал: «Пожуйте спичку, и все пройдет…», или «Отлежитесь в койке, поспите…», или «Подышите на палубе…».

Сейчас воспоминания об этих штормовых днях в Черном, Эгейском, Ионическом морях, когда не хотелось ни есть, ни спать и было лишь одно страстное желание – ощутить под ногами не зыбкую палубу, а прочную земную твердь, сливаются в одну тяжкую картину выматывающей душу качки и вызывают даже снисходительную улыбку к слабости своей натуры. Но тогда – точно помню – мне было не до смеха.

Наша яхта стала для меня одушевленным существом, которое из последних силенок борется за жизнь. Эта жалкая скорлупка чуть больше 10 метров в длину, одновременно и наш «Ноев ковчег», взлетая на высоченные гребни волн и ухая в водяные бездны, скользя по длинным волнам и трепеща на мелких, превратилась в частичку стихии, слилась в единое целое с колеблющейся гигантской массой воды.

Когда лежишь на койке в форпике – носовой каюте, то, кажется, что тебя подвесили под близким звездным небом в большой люльке и какой-то безумный великан раскачивает тебя как маятник: туда-сюда, туда-сюда. В заторможенном сознании мелькают обрывки привычных фраз, соответствующих обстоятельствам: «игрушка волн», «разверзлись хляби небесные и морские»… Люлька-яхта с плеском окунается в волны, и вода, журча, стекает по бортам.

Сотни качаний, толчки от соприкосновения с волной, однообразное бормотание воды – и вот уже сонная дрема начинает овладевать твоим бренным телом, заброшенным в морскую пучину…

В Ионическом море, в сильный ветер при курсе бейдевинд, яхта шла то левым, то правым галсом. Перед ночной «собачьей» вахтой я пробовал хоть часок соснуть, но не тут-то было.

Судорожно цепляясь за одеяло и подушку, я практически лежал не в койке, а на стенке носовой каюты. Когда нос судна ныряет вниз, то ты проваливаешься, летишь как в яму, когда же яхта ползет по волне вверх – весь сжимаешься, как пружина, поджимая ноги, потом снова бросок вниз, и так бесконечно. Но вот яхта меняет галс, выпрямляется, и тебя моментально выкидывает из койки вместе с одеялом, даже если у края койки привязан парусиновый бортик. Уснуть при такой качке для меня было делом безнадежным, может быть, с непривычки, ибо, как говорил наш Вова-кокша, «к морю надо тоже приспособиться».

Махнув рукой на отдых перед вахтой, я, чертыхаясь, встал и оделся, если эквилибристику на одной ноге с попеременным падением в рукава и штанины можно обозначить выражением «встал и оделся». Затем бросками добрался до камбуза, чтоб налить кружку чая, но не тут-то было. Все ходило ходуном, и мимо меня пролетали неопознанные предметы; когда же под ноги шмякнулась со своего насиженного места тарелка, разлетевшись вдребезги, а мимо уха просвистела тяжелая пепельница, я в сердцах плюнул и полез на палубу, тем более, что дурнота уже подступала к самому горлу.

Какое же блаженство после духоты каюты вывалиться на мокрую, продуваемую всеми ветрами палубу, когда в спину порывами плещут гребешки волн, заливаясь за воротник, стекая холодными струйками по голой спине, а лицо осыпает водяной пылью, которая тут же оседает на коже кристалликами соли.

Поднимаешь голову и видишь паруса, выгнутые под ветром, натянутые до предела своей прочной упругости. Узкое тело яхты, сильно накренять на правый борт, чуть не черпая им воду, плывет, скользит, летит, влекомое волнами и ветром, единое с разошедшейся стихией, словно ядро, запущенное из пращи неведомым героем времен Ясона и Одиссея.

А еще бег яхты в сильный ветер может напомнить полет на доске под парусом – виндсерфинг. Веселый ветер подхватил нас в Эгейском море, море аргонавтов – яхта стрелой летит по волне и опережает ее. Тогда пенные гребни, срываясь с волны, бьют по ногам, окатывают холодным душем, дружески шлепая мокрой ладонью по спине, а паруса чуть не срывают верхушки волн. Ты вцепился босыми ногами в уходящую из – под тебя тиковую палубу и стоишь, раскинув руки, и летишь над этим водным хаосом перепутанных течений, своенравных волн и ветров. Мелодия безумной гонки уже звучит в твоей груди, пьянит и гонит быстрее кровь по жилам, и ты приплясываешь и что-то поешь и кричишь несусветное под плеск волн и свист ветра в снастях. И бег яхты, и ветер в лицо, и вкус соли на губах дают тебе ощущение молодости, силы и полноты жизни. Это был не сравненный ни с чем полет по волнам моря аргонавтов.

Но как ни дороги автору пережитые им морские приключения, ход рассказа требует возвращения к началу путешествия. За первые штормовые сутки я понял, что судьба свела меня на борту «Украины» с прирожденными моряками. Дело даже не в том, что команда, уменьшенная из-за пассажиров до пяти человек, состояла из опытных яхтсменов, мастеров спорта, выступавших и в международных соревнованиях. Стоило их только увидеть «в деле », как все становилось ясно без слов.

«Кэп», «мастер», он же «папа», – Илья Охомуш в душе наверняка понимал, что учить таких парней – только портить. Хотя из-за своего горячего, возможно, греческого темперамента (кто не знает греков из Мариуполя) он подчас любил поучать ребят, которых знал и воспитывал с их босоногого детства, когда они гоняли собак по улицам Слободки, а Вовчик-кокша, то есть уважаемый работник с «Азовстали» Владимир Лавриненко, откалывал один за другим свои озорные номера.

Лишь только забурлила черноморская волна, как «папа» плотно уселся на руле, упрямо выставив вперед свою крепкой лепки голову с квадратным подбородком, раздувая ноздри, подставляя курчавую шевелюру ветру и явно наслаждаясь штормом. Ребята тоже встрепенулись, почувствовав себя в своей стихии. Спокойный, рассудительный Коля Прокофьев швырял из форпика паруса в нейлоновых мешках. Чертом скакал по палубе старпом Слава Павленко, молодой моряк, но уже немало поплававший и кончивший два морских института. Когда палуба лезла в небо, а волна старалась оторвать тебя от нее и бросить за борт, ребята ловко ставили одни паруса, майнали, поднимали другие, уменьшая скорость яхты, меняя курсы и галсы. И лишь боцман, он же механик Сергей Медведский, который первым делом подробнейше мне объяснил, как пользоваться педалями и рычагом в гальюне, снисходительно шевелил усами, поглядывая на палубную суету.

Вот с такими-то бывалыми ребятами я стоял ночную вахту, когда утром 20 июля, определив свое местоположение по спутниковой системе, наша флотилия легла на курс 240 градусов, взяв направление на пролив Босфор. Я как раз был на штурвале, когда на горизонте сверкнули огни какого-то судна, шедшего встречным курсом. Все наши сигналы «пассажир» высокомерно оставил без внимания и не изменил курса, а так как его скорость была раза в три больше нашей, то флотилия, примерно в пяти милях от «аристократа», стала отворачивать влево. И тут, вероятно, под впечатлением затянувшихся маневров нашей «эскадры» в эфире раздался ехидный голос:

– Бойся в море рыбака

И вояку – дурака…

И сияющий огнями «пассажир» прошествовал мимо, так и не унизившись ответом на наш вызов, а отделавшись этой презрительной присловицей для морских неумех, хотя на радаре этого судна должны были издали заметить пять точек, следующих прямо на него. И первым должен был отвернуть надменный «пассажир», нарушивший и морской кодекс, и законы морской вежливости.

Но это была последняя неприятная встреча в наших водах. Впереди маячил «берег турецкий», к которому все стремились…

Вроде бы просто другой, противоположный берег Черного моря, но все же, все же… Само название турецкого порта Стамбул, ранее греческий Константинополь, который русские дружины «воевали» как Царьград, нагоняло некую восточную негу и ожидание сказок Шахерезады.

Когда наш караван втянулся за «Русью» в спокойный по-утреннему пролив, соединяющий Черное и Мраморное моря, пилигримы примолкли. И теперь жадно вглядывались в проступающие сквозь легкую дымку контуры давно желанного Стамбула. Многие путешественники замечали, что портовые города гораздо живописнее выглядят с моря. Так и Стамбул, особенно если любоваться той частью города, что лежит на правой стороне Босфора, где была расположена древняя Византия.

Было еще очень рано; первые солнечные лучи, упавшие из-за гор, золотили воду пролива и бросали блики в зеленые дворики разноцветных домиков, взбирающихся от самого берега по склонам холмов. Полное безмолвие, даже не урчат по дорогам моторы машин. Постепенно загородные коттеджи сменяются современными высотными домами, затем начинается ухоженная набережная, где виднеются плавучие рестораны и закусочные, а выше ее – громоздкие старые дома.

Ближе к центру появляются белоснежные дворцы с легкими арками, утопающие в садах. За пальмами – знакомые по путеводителям картинки: купола мечетей, окруженных почетной стражей минаретов.

Побывавшие уже в Стамбуле пилигримы во время плавания к Святой Земле показывают Румели-хисары – крепостные стены с зубцами и башню из темного камня; налево от гавани Золотой Рог – белый маячок с прилегающими постройками: это Кыскулеси – маяк, где находилась тюрьма для неверных жен, которых привозили сюда прямо из гаремов и без суда и следствия бросали в воду. В зелени на мысу, за султанским дворцом, за крепостной стеной, виднеются две мечети. Одну венчает красный, с золотом, купол, другая построена из белого камня, и вокруг стоят минареты, увенчанные серебряными шапками.

Но, конечно, прежде всего хотелось взглянуть на воспетый всеми путешественниками храм святой Софии (Айя-София), сооруженный еще в 537 году при императоре Юстиниане. Архимандрит Августин, побывавший уже в нем, сообщил нам, что в этом храме присутствовали на богослужении послы князя Владимира. Возвратившись из Константинополя в Киев, они с восхищением рассказывали князю: «Видехо тамо неизглаголанную красоту церкве, и пения, и одежды иерейския их, не видяще на земле или на небе быхом». Поведал нам отец Августин и одно предание, связанное с Айя-Софией. Во время взятия Константинополя турки ворвались под сверкающие мозаичные своды великолепного купола (не уступающего своими размерами куполу святого Петра в Риме) и стали резать христиан. В это время священник, служивший там литургию, взял чашу со святыми дарами, чтобы унести ее. Турки не успели ни схватить, ни зарубить его саблями, как стены храма расступились и скрыли священника. Говорят, что он и сейчас читает молитвы, заточенный в мраморной стене, но наступит день, когда он вновь появится оттуда со святыми дарами…

Дворцы, резиденции, отели и удобные причалы у набережной – для денежных туристов, поэтому наш караван проплывает мимо, поворачивает за мыс и входит в хорошо защищенную молом от морских волн Атакей-марину, принадлежащую фешенебельному яхт-клубу. Флотилию радушно встретил и отвел для швартовки на свободные места юркий катерок, и вышколенные служащие в голубых рубашках и темно-синих брюках – униформе работников яхт-клуба, – переговариваясь с помощью японских «уоки-токи», предложили нам сервис на высшем уровне. На прекрасно оборудованных причалах моментально подключат суда к колонкам для заправки водой и горючим, обеспечат телефонной связью, а если у вас на борту есть телевизор, то и его подключат к кабельному телевидению. Здесь же можно было заказать продукты и сдать белье в прачечную. В прошлогодний заход наш «адмирал», руководитель экспедиции и президент фирмы «Карелия-ТАМП» Виктор Дмитриев, познакомился было с президентом-миллионером этого богатого яхт-клуба, который обещал полное содействие деревянному флоту. Но того, к сожалению, не оказалось в эти дни в Стамбуле. Снисходя к нашей бедности, разрешили нам постоять здесь бесплатно целые сутки. Мы обрадовались и прежде всего ринулись в душ, где была не только холодная, но и горячая вода, и жидкое мыло, правда… висело объявление, старательно выведенное русскими буквами: «Просим в душевых долго не находиться и белье не стирать». Мы, конечно, и белье стирали, и мылись по нескольку раз на дню, было жарко, и хорошо делали – это была последняя дармовая «баня» на нашем многострадальном пути.

Намытые, счастливые, мы возвращались по широкому причалу к лодьям, а мимо проносились «мерседесы» и «кадиллаки», обдавая нас пылью. Это к «ланчу» возвращались на свои роскошные катера и яхты их турецкие, а также английские, французские и даже австралийские владельцы. А суда у них были действительно на загляденье. Дерево, пластик, хромированная сталь – все блестело и светилось на палубных надстройках, обильно поливаемое из шлангов пресной (а не морской, чтоб соль не разъедала дорогую обшивку) водой. Резные носы расписных лодий, поднимаясь над причалом, еще держали фасон перед «иностранцами», так как им соперников не было. А изящная «Украина», на которую все заглядывались у набережной в Керчи, выглядела, прямо скажем, бледновато. Особенно когда рядом встал огромный катер с вращающимися радарами на рубке, мягко ошвартовавшийся благодаря мощному, бесшумно работающему двигателю. На корме этого буквально приводнившегося НЛО красовалась золотая надпись: «Тутанхамон».

Наши яхтсмены хорохорились и, криво улыбаясь, цедили сквозь зубы, что, мол, неизвестно, как еще этот утюг в настоящую волну держится, но в душе они явно восхищались великолепием катера, чья рубка была набита электронной аппаратурой.

Однако прохлаждаться было некогда, надо было двигать в город: глянуть хотя бы на Айя-Софию (вход в собор стоит дорого) и побывать, конечно, на стамбульском базаре. До станции электрички нужно было вначале пройти короткой широкой улочкой, которая из-за соседства Атакей-марины, где был и отель для состоятельных иностранных яхтсменов, превратилась в торговый центр, отражающий, как в капле воды, большую товарную витрину Стамбула.

Уже при выходе из яхт-клуба вас поджидают бойкие худенькие мальчишки, предлагающие жвачку и сигареты, а на противоположном перекрестке оглушают какофонические звуки, издаваемые колокольцами-боталами (похожие привешивают к шеям коров); колокольца прикреплены к тенту палатки, и по ним лихо бьет, как тамбурмажор, продавец мороженого. Он взбивает его большой деревянной ложкой в чане, обложенном льдом, и время от времени поднимает в воздух, как жонглер, мешалку с огромным, сияющим на солнце куском мороженого. Рядом вращается гриль с насаженными на вертела курами, истекающими соком, а через улицу другой торговец подзывает к диковинных размеров куску мяса, который обжаривается над жаровней. Торговец срезает с него тонкие ломти и начиняет ими круглые булочки, накладывая в этот турецкий гамбургер разрезанные овощи и обязательный горький перчик.

Вам кажется все это аппетитным и вкусным? Возможно, но я ничего подобного в Стамбуле не пробовал, так что не могу судить. Зато уверенно могу обещать, что если у вас есть послушный джинн (тот самый, из кувшина старика Хоттабыча), то вы можете заказать все, что угодно вашей душе, и это все можно было увидеть за витринными стеклами первого этажа торговой улочки.

На раскаленных тротуарах было тесно от продавцов оранжадами, манили прохладные пивные бары, но можно было удовлетвориться и свежим бочковым, ну а в крайнем случае за лиру-другую выпить стаканчик родниковой воды (возможно, правда, и водопроводной) из блестящего жестяного сосуда с отпотевшими боками, который таскал на плече хромоногий турок. И рядом с этим изобилием для туристов – темные узкие улочки с маленькими двориками, где играют в те же самые, что и всюду, классики ребятишки, сидят и мирно беседуют на приступочках у стен домов старички и гуляют скромные пары в поношенной одежде. Здесь тоже – магазины, но они без особых затей, с небольшим выбором товара, который нужен на каждый день: в булочной – длинные хрустящие батоны; в овощной лавке – капуста да помидоры; а в мясном магазине нет десятков сортов мяса и колбас, зато все дешевле. В общем, все есть, но рангом пониже, так сказать, для простых людей…

Из незакрытых дверей электрички, ползущей параллельно Босфору, видны сменяющиеся городские пейзажи и кварталы трущобного Стамбула, куда туристов не водят. Мой мариупольский коллега Андрюша Данилов преодолел за несколько часов весь путь от нашей стоянки до стамбульского базара пешком (на билет не хватило лир). На него в этих турецких фавелах смотрели так, как будто впервые в жизни видели бледнолицего. Здесь идти надо с опаской, чтоб не оступиться в колдобину, чтобы не задеть доску или бревно, подпирающее ветхую стену жилища, прислоненного к древней стене, опоясывающей некогда грозную Византию; тут нужно идти сквозь заборы с оторванными калитками, не обращая внимания на стаи поджарых от голода собак и чумазую детвору. К домикам приткнулись мастерские, откуда слышен деловитый перезвон инструментов: рабочие в промасленных рубашках чинят развалюхи автомашины, латают автомобильные камеры, паяют и сваривают какие-то необходимые в хозяйстве железяки.

Но вот электричка останавливается, и поток пассажиров, в том числе и наши «челночники», устремляется, конечно же, как вы верно уже догадались, к самому большому базару мира – Капалы-Чарши. Это центр и порождение восточной торговли, уникальное явление, вроде чрева Парижа или «блошиного рынка», лавочек касбы (древних кварталов алжирской столицы) или неаполитанских многокилометровых толкучек. Организм базара сложен, многослоен и многоэтажен.

На подходе к нему нас встречают бродячие торговцы и разнокалиберные лавочки, киоски и прилавки под тентами. Но вот, несколько робея с непривычки, вы вступаете под мозаичные своды бывшей старой огромной мечети. Все пространство рассечено сотнями торговых рядов-улочек, которые так переплетены, закручены в спирали, пересекают и продолжают одна другую, что выбраться из этого гигантского торгового улья ох как нелегко. Отстав от своей компании, которая лихо распродавала за бесценок запасенный товарец, я отдался на волю многоцветного круговорота, где кипели, сшибались неистовые торговые страсти, где хлопали по плечам и били по рукам в надежде выторговать лишнюю лиру. Покупателя, бережно придерживая за талию, как самого дорогого гостя, подводят к любому отделу-лавочке и предлагают – конечно, на чистейшем русском – любую партию, естественно, «фирменной» продукции. И перед глазами разворачивается джинсовый, шерстяной, кожаный калейдоскоп брюк, курток, свитеров, сумок, сверкают золотые и серебряные изделия, переливаются ярко раскрашенные посудные сервизы. Для русского «коллеги» или «дорогой Маши» (так нас кличут турки на базаре) переворошат все товары, перевернут всю лавку, но обязательно всучат что-либо, а на прощанье угостят чашечкой кофе или чая, тут же за прилавком. Обалдевший «коллега», знает, то ли радоваться дефицитному в наших «комках» товару, то ли надо проверить его сомнительное «фирменное» качество. Но, подозрительно пощупав тонковатые джинсы или грубоватую, плохо выделанную кожу на куртках, махнет рукой, не вступая в перепалку: на российском рынке и не такое барахло можно сплавить.

Это действо разворачивается в закоулках базара, где от товаров, отраженных в сотнях зеркал, рябит в глазах, и вокруг звучит не только турецкая, но и русская, польская, украинская, болгарская, румынская и сербская речь. А если захочется обстоятельнее осмотреться, то можно пройтись по улочкам, примыкающим к базару. Здесь нищенки с детьми просят милостыню, скрипят тормозами автофургончики, в них, буквально лоб в лоб, упираются ишаки, тянущие поклажу. Тут можно обнаружить и источники, питающие базар: сзади лавок приютились мастерские и небольшие фабрички по изготовлению разных изделий: от трикотажных кофточек, на которые потом пришлепнут иностранную «знаменитую» лейблу, до медных кастрюль и неясного назначения куполов с полумесяцами. И всюду взрослым помогают мальчишки: разносят воду и торгуют в розницу всякой мелочью, чистят обувь и подносят товар, зазывают в лавочки и бегают за стаканчиками чая для покупателей.

Поднимаясь в гору по одной из таких улочек, я столкнулся с нашими моряками.

– Вот, собираем Вовчика в дорогу… – сказал старпом Слава.

– В какую дорогу? – ахнул я.

– Домой будем отправлять, – коротко и горько отрубил Слава.

Но деловой Вовчик решил все же приодеться на стамбульском базаре. Пока ему выбирали джинсы и торговали кожанку, сбивая цену, ребята поведали приключившуюся с ним, вернее с его паспортом, весьма грустную историю.

Загранпаспорта для оформления отнесли в большое здание агентства «Трансбосфор», а когда пришли забрать их, молодой пухлый клерк Миша из нашего консульства, занимавшийся оформлением виз, безразлично процедил, жуя жвачку, что одного паспорта не хватает.

– Как не хватает, чей потерялся? – возмутился старпом Слава.

Оказалось, что потерялся паспорт матроса В.Лавриненко. Тогда вразумлять клерка взялся солидный кэп:

– Яхта не может выйти в море с такой маленькой командой, срывается экспедиция.

Но на все увещевания и просьбы найти паспорт слышали один ответ:

– Что поделаешь – тут на неделе турки паспорта по десять раз теряют, и, вообще, консул в отъезде…

Когда «папа», отводя глаза в сторону, сообщил печальную новость Вовчику, тот даже вначале онемел, а потом вовсе сник. Но тут ребята, прифрантившись, пошли брать на абордаж «Трансбосфор». Ходатаи обошли все девять этажей совместного российско-турецкого предприятия, даже распивали с турками чаи из пиалушек. И все-таки подстерегли генерального директора А.Г.Аббасова, который обещал «разобраться с этими турками» и помочь.

Стамбульским душным вечером, когда из ресторана яхт-клуба плыли знойные турецкие мелодии, Вовчик-кокша возлежал в новеньких кожанке и джинсах в кокпите на спасжилетах. Вид его был мрачен и уныл, но он крепко сжал зубы и не выдавал своей обиды, ожидая завтрашнего прощания с командой. И вдруг… (ох, это всегдашнее вдруг) на причале показалось авто, тормознуло у яхты, подняв облако пыли, и… теперь вежливый клерк Миша из консульства вручил Вовчику краснокожую паспортину. Так нашелся старый паспорт.

Ребята Аружно подхватили и подкину ли Вовчика три раза в воздух, выкрикнув громовое «Гей!» (что означало: «Даешь Дарданеллы!»). Путь в Средиземноморье был открыт.

Свежий ветер Эгейского моря разбросал флотилию по северным греческим островам. Наша яхта, отстав из-за поисков исчезнувшего загранпаспорта, на всех парусах рванула к месгу предполагаемого сбора – острову Сирос. Флотилию же, как я узнал позже, ждали в пути приключения, в частности, на острове Микенос.

Учитывая, что их популярность растет, паломники подкрались к острову потихоньку (визы не было), встали на рейде и стали просачиваться на набережную поодиночке, чуть ли не вплавь. Капитаны, правда, не теряя солидности, подошли к причалу на шлюпке. Тут их, родненьких, всех и повязали, то есть… защелкнули наручники. Правда, несмотря на оковы, низенький усатенький полицейский смотрел испуганно снизу вверх на рослых поморов и соблюдал дистанцию, не позволяя себе никаких вольностей. В полицейском участке нашим капитанам грозили штрафом и всякими ужасными карами, вплоть до суда. Но все же восторжествовала дружба (просто полицейские увидели, что с пилигримов действительно ничего не сдерешь), и все, в том числе выловленные рядовые путники, были отпущены на свободу с единственным, но твердым напутствием: «Покинуть Микенос немедля!» Но не тут-то было: исчезла с причала шлюпка. Оказывается, под шумок, не желая быть замешанным в скандальном задержании и дабы не уронить сана, архимандрит Августин сел в шлюпку, подналег на весла и… был таков. Чтобы быть уверенными в отъезде гостей, хозяева на полицейском катере с шиком подвезли их к лодьям. Все, прощай Микенос. Уже запечатленная в полицейских протоколах флотилия взяла курс прямиком на Афины, не заходя на Сирос, где томилась в ожидании яхта «Украина»…

Можно сказать, перефразируя изречение великого писателя, что греческие острова, как и счастливые семьи, многим похожи друг на друга. Поэтому о первом острове, где я побывал, хочется рассказать побольше. Этих островов сотни, и многие из них необитаемы. Они встают из синего моря – серые со скальными берегами, на мертвых, выжженных солнцем склонах холмов курчавится лишь низкий кустарник, да белеют в ложбинах и на побережье домики небольших деревень.

Когда яхта стала приближаться к обрывистым берегам Спроса, Андрей Данилов посмотрел в капитанский бинокль.

– Смотрите-ка, остров опоясывают какие-то стены, – воскликнул Андрей, – и церквушка в горах виднеется.

Я взял бинокль и долго разглядывал непонятный каменный забор, вдоль и поперек расчертивший бурые склоны Сироса. Что за делянки огораживал этот забор? Если это поля или пастбища – так там ничего не росло. Может быть, защита от паводковых вод, но почему тогда такая диковинная конфигурация участков? Такие ограждения мы потом видели и на других островах, но историю их происхождения нам никто толком не объяснил. Ну и хорошо: пусть останется хоть одна загадка греческих островов.

Кстати, не знали причины появления этих стен и русские матросы, чьи суда ремонтировались на здешней судоверфи «Орилон». Наши сухогрузы, возвышавшиеся над другими судами, мы разглядели сразу, как только вошли через узкий проход в оживленную гавань, глубоко врезавшуюся в тело острова.

Осторожно пробираясь между яхтами и моторками, «Украина» ошвартовалась у причала Эрмуполиса, главного и единственного города на Спросе. С палубы можно было охватить взглядом весь небольшой городок, двухэтажные домики которого под красными крышами прилепились на склонах холмов, окружающих бухточку. Вечером по всему склону зажглись веселые огоньки, отражаясь в воде, а на вершине холма засиял, затемняя звезды, большой собор с подсвеченными колоннами.

Но самое оживленное место в таких городках, конечно же, набережная, завлекательная, хотя и не очень перед нашими глазами. Яхта стояла на якоре как раз посередине этой самой длинной улицы в городке. Одним концом она упиралась в гавань, куда приходили паромы с других островов, а также из Пирея, афинского порта. Я смотрел с яхты на паромы, похожие на многоэтажные дома, прибывающие один за другим (была суббота – афиняне выезжали сюда на уик-энд), с многочисленных палуб которых спускались сотни людей, а из трюмов выезжали автомобили, и воочию представлял весь масштаб недавней катастрофы, когда подобный паром наткнулся на рифы у египетского побережья и затонул: немудрено, что тогда было столько жертв. Эти паромы привлекают туристов своим сервисом – кафе с кинозалами, парикмахерскими и дешевыми магазинчиками. Отдохнув во время короткого плавания, туристы пестрым потоком (в шортах, майках, бермудах, мини-юбочках) выливаются на набережную: их ждут ресторанчики с приготовленными столами, накрытыми клетчатыми скатертями и белоснежными салфетками. Некоторые кафе, кроме внутреннего зала под крышей, имеют веранду, или хозяева выставляют столики под разноцветными тентами прямо на тротуаре.

Конечно, владельцы ресторанчиков завлекали как могли – вечерами из всех ярко освещенных дверей звучала музыка, и томная, сладкая, и бравурная, ритмичная. Проходя мимо этих очагов нарочитого веселья, трудно было не кинуть внутрь взгляда, где за стойками потягивали пиво и коктейли загорелые парочки, а за столиками, ломившимися от яств, сидели солидные господа и целые семьи. Особенно притягивали взоры те ресторанчики, у входа в которые под стеклянными колпаками были выставлены местные кушанья. Эта наивная, несколько провинциальная приманка срабатывала безотказно: у заезжих туристов текли слюнки, и новые посетители решительно направлялись к столикам.

В дансинге молодежь бойко прыгала в небольшом зальчике, а на улочке стояли парочки, попивая из бутылочек воду и пиво. Не скандалят, вежливо пропускают машины, смеются девчонки-гречанки, тонконогие, в мини-юбочках. Их кавалеры великолепны: голубоглазые, русоволосые красавцы греки в черных пиджаках и штиблетах. – Давай-ка двинем к мэрии – там к вечеру весь городок собирается, – сказал мой спутник, матрос с российского сухогруза.

Действительно, по идущей вверх улочке с узкими, вымощенными каменной плиткой тротуарами – такими чистыми, что можно было бы по ним ходить босиком, – двигались, по всей вероятности, местные жители, солидно одетые, целыми семьями. Мэрия помещалась в настоящем дворце – единственном в островной столице, окруженном пальмами и подстриженными лужайками, где стоят мраморные бюсты местных знаменитостей разных времен (между прочим, пройдя на лодьях от Стамбула до Генуи, я нигде не заметил, чтобы в угоду политической моде крушили старые памятники а на их месте возводили новые: и в Афинах, и в Риме прошлое прекрасно уживается с настоящим). На площади перед дворцом играли дети, а их довольные родители сидели за ресторанными столиками под полосатыми тентами, поглощая напитки и мороженое.

– Этот праздник жизни будет продолжаться до самого утра. Поверь, я уже тут который месяц… – сказал мне на прощанье мой спутник, – пойду-ка я спать в свою каюту на судно.

А я гулял до рассвета по набережной, где всю ночь звучала музыка, сидели за столиками парочки, бродили любопытные и влюбленные мимо открытых лавочек. Пьяных не было видно, никто не орал, не дрался, я даже видел ночью и детей, и девушек, которые спокойно одни шли домой.

Утром взревели моторы могучих мотоциклов: парни повезли подруг по горным дорогам встречать восход. Я заметил, как с нашей яхты отправился куда-то Андрей Данилов, прихватив с собой пластиковую бутыль с водой.

Вернулся он только под вечер, весь обгоревший, запыленный, жадно набросился на оставшуюся с обеда гречневую кашу, а потом с удовольствием поведал о своих приключениях.

– Помните, на подходе к Сиросу мы заметили церквушку в горах? Я пошел взглянуть на нее вблизи, долго тащился по вырубленной в скале дороге – она петляла между уступами, то опускаясь, то поднимаясь, наконец, привела меня в храм. Передо мной – на утесе, словно вставленная в оправу синего неба, высилась желтокаменная православная церковь со сводчатыми высокими окнами. Сквозь ажурную решетку, украшенную российским гербом – двуглавым орлом с короной, сверкала синь Эгейского моря. В углу чисто выметенного двора покоилась скромная плита – могила монахини-праведницы, а ниже, под парапетом смотровой площадки, находился внутренний дворик – на скале, обрывающейся прямо в море. Оно плескалось о рифы метрах в двухстах ниже площадки…

– Но, гляньте, что стало с моими штанами, – и Андрей продемонстрировал разодранные джинсы, – это когда я карабкался на холм за церковью, чтобы посмотреть на остров сверху.

Холмы там выжженные, бурые, сплошь покрытые сухими колючками. Ни травинки, ни цветочка, вообще ничего живого.

Правда, встречался козий помет, а сами козы мелькнули лишь однажды, причем так высоко, что даже непонятно было, как они туда забрались. А в отвесной скале, по которой они прыгали, я заметил круглый вход в пещеру, похоже когда-то обитаемую – оттуда торчали куски травяной подстилки. Кто мог там скрываться – непонятно, тем более, что добраться к ней сейчас можно было только по веревочной лестнице.

Так что остров Сирос полон загадок…

Тут Андрей лукаво улыбнулся и добавил:

– Но если быть честным, то я, конечно, хотел перебраться через холмы на другую сторону острова, да силенок не хватило и времени тоже. Зачем? Так ведь там находится известный поселок Галиполис, куда специально приезжают из Германии и Швеции молодые нудисты. Там же рядом – уютная бухточка, где они купаются в костюме Адама и Евы.

– Голышом! – восторженно рявкнули моряки, предвкушая потрясающее зрелище.

– Естественно, – с видом первооткрывателя произнес Андрей.

– Боцман! Завтра побудка в пять утра – идем в Галиполис, – приказал кэп, уловив настроение команды.

Лишь только розовоперстая Эос коснулась морской сини, как яхта, подняв якорь и развернув паруса, уже мчалась к заветной бухте. Отвесный скалистый берег нависал над морем, принимая сокрушающие удары волн и нехотя, с гулом роняя в воду большие камни. Мы все лежали на палубе, нежась в лучах утреннего солнца, предвкушая необычную встречу. И вот за поворотом открылась круглая бухточка, защищенная со всех сторон скалами. Яхта бросила якорь, почти перегородив горловину бухты.

Все замерли, пристально вглядываясь в берег. Там на узкой полоске гальки лежало десятка два человек, подставляя солнцу бронзовые от загара тела без всяких там белых пятен. Некоторые повернули головы, разглядывая яхту, кое-кто даже поплыл к нам. Ободренная команда, издав пиратский клич, попрыгала в воду. Я задержался на борту и видел, как загорающие, вероятно, несколько смущаясь вновь прибывших, стали отодвигаться от кромки воды, уползать за камни.

Человек пять голых волейболистов, стоявших по колено в воде, зашли поглубже, хотя девушкам не удалось совсем скрыть свои симпатичные фигурки. Пожилая парочка с белоснежной кожей и впечатляющими формами у дамы (вероятно, немцы), миловавшаяся у берега, отодвинулась в сторонку…

Но по-прежнему как ни в чем не бывало плавали на зеленых и желтых резиновых плотиках загорелые, как шоколадки, наяды. Да, все подставляли обнаженные тела солнцу и теплой соленой волне и не видели в этом ничего греховного.

От бухты веяло умиротворенностью, чем-то библейским или античным. Так и осталась в моей памяти эта картинка: в рамке серых скал бирюзовая вода, и скользит по волнам смуглая наяда с распущенными волосами, посматривая лукаво на растерявшихся моряков.

Посматривая на симпатичные пейзажики средиземноморских островов, которые мелькают сейчас перед моими глазами на экране телевизора, куда зазывают доморощенные турфирмы по всем телеканалам, я с удовольствием осматриваю свое хозяйство со своей верандочки в подмосковном домике, где пишу эти строчки. Все у меня здесь под рукой: с утра нарублю сухих сучьев и натоплю печку, попью чайку с домашним вареньем, а если не поленюсь набрать грибков да нарыть картошки в огороде, то и жареха к обеду поспеет. И самое приятное для меня после итальянского плавания – все удобства бесплатно: и дрова, и вода, и самодельный душ, сделанный из бочки и шланга, и, пардон, имеется интимная будочка за кустами смородины.

Любуюсь я со своей верандочки на райские острова, и снова перед глазами всплывают бесконечные швартовки в уютных гаванях, возникающих оазисами на пути измотанных штормами пилигримов, томимых жаждой и голодом. Ты думаешь, дорогой читатель, что, приближаясь к Итаке или Поросу, мы прежде всего говорили о достопримечательностях этих островов? Конечно, вспоминали и это, но главное, что вертелось в голове, – это вопросы низменного быта: где набрать горючки, воды и. самое главное, как бы, всеми правдами и неправдами, пополнить запас провианта.

Перед швартовкой не каждый счастливец успевал дождаться своей очереди в гальюн (они закрывались на большие амбарные замки, иначе портовые власти могли наложить штраф) или повисеть за яхтенной кормой на лесенке, подставляя спину соленой волне, чтобы помыться, побриться и т.д. И вот на глазах пораженных аборигенов, встречающих экзотические лодьи, наша разношерстная команда прежде всего бросалась на штурм разного рода общественных мест.

Успех приносил только благоприобретенный опыт. Ушлый пилигрим, перебравшись по сходням на причал, должен был моментально сориентироваться в ситуации. Его наметанный глаз не могла обмануть никакая реклама с обещаниями сервиса и всяческих удобств при осмотре достопримечательностей: уж если нет паромной пристани на острове, значит, нет и общественного туалета, и умывальника с горячей водой, а иногда и жидким мылом, где под краном можно исхитриться и помыть голову, зудевшую от грязни морской соли. Оставались, конечно, еще кафе, банки, музеи, но там нашего брата не ахти как привечали. Наивный соотечественник может вспомнить о душевых на пляжах, но это только на милой родине в прежние времена не стоило ни копейки. На Сиросе с меня за дерзкую попытку проникнуть в такую душевую чуть не содрали несколько сотен драхм, а на итальянских пляжах не успевал я отвернуть кран у душа, как гостеприимная сеньора норовила за его пользование всунуть билет за 5 000 лир.

Оставалась надежда лишь на темные южные ноченьки – лучшее время для разбойных действий. Мающиеся бессонницей греческие и итальянские старушки могли наблюдать с балкончиков своих домов, как от лодий отчаливала шлюпка, слегка громыхая бидонами, – это добры молодцы отправлялись по воду. А с носа тенями скользили полуобнаженные фигуры с полотенцами: любители водных процедур, прихватив с собой шланг и гаечный ключ, шли искать по городу подходящие краны. Вот так, дорогой читатель, чистота требует жертв.

А утром все умытые (а когда оставалась вода, то и в постиранной одежонке) отправлялись в город. Если автобусом, то это не вызывало больших затруднений: подбирался на остановке билет, естественно, использованный, и смело пробивался еще раз компостером (в том случае, когда не было кондуктора). Когда же надо было ехать поездом, то следовало проявить максимум изобретательности и надежно билеты проверяют только после прибытия на станцию, значит, нужно быть осмотрительным, чтоб не попасть в руки контролера. В итальянских поездах можно спрятаться в туалете, хотя они открываются проводниками. Когда мы ехали зайцами из порта Фьюмичино в Рим, отец Августин поведал историю, как один наш соотечественник все же смог проехать таким образом всю Европу, пока, правда, его не обнаружили в поездном туалете бельгийские контролеры.

Но любознательность можно утолить и пешими прогулками, а как быть с голодом, который, вместе с любовью (она, конечно, к теме нашего разговора не относится) правит миром, как сказал поэт. Чтобы идти на лодьях на веслах и под парусами, надо тратить много сил, а откуда они могли взяться, если вкушали мы лишь жидкий чай да такую же жидкую баланду из семи круп. Хлеб у нас кончился в Турции, сухари – в Греции, а сушки и печенье – перед итальянскими берегами, фрукты и овощи нам были просто противопоказаны по финансовым соображениям, так что оставалась лишь строгая норма консервов да крупы (на судах холодильника не было, и естественно, не сохранилось ни масла, ни мяса).

Поэтому ничего нет удивительного в том, что одними из самых ярких моих заграничных впечатлений были ночные пиршества на итальянских островах, когда не выдержавший голодного блеска наших глаз добрый пекарь пожертвовал на лодьи несколько подгорелых караваев, а в другой раз (почему-то все значительные события случались в плавании ночью) владелец ресторана прислал в коробках пиццу. Вот это был пир: мы сидели в темноте под брезентом и медленно ели кусочки пирога, растягивая удовольствие и стараясь не обронить ни крошки.

Почему мы не зарабатывали? Пытались, хотя за «бугром» никто не торопится брать иностранцев с двадцатидневной визой на работу. Но однажды нам повезло: хозяин ресторанчика решил ради рекламы сфотографировать свое заведение на фоне плывущих лодий.

Целый день мы жарились под солнцем, поднимая и опуская паруса и гоняя лодьи с места на место: заказчик желал получить качественный снимок. И за этот титанический труд он вечером пригласил нас в свой ресторан. Уж тут мы не дали промашки и до отвала наелись спагетти, с маслом и кетчупом, с наслаждением запивая все кисленьким винцом.

Другие виды заработка также не блистали выдумкой, хотя и приносили кой-какой доход.

Ну, прежде всего, сбор пожертвований. Сразу же по приходе в любой порт около лодий выставлялись жестяные ящики. Собранные драхмы и лиры откладывались для возвращения домой. Ящики даже опечатывались, так как команды лодий пытались откачивать деньги от этих сборов себе на пропитание.

У лодий всегда толпились любопытные. Им предлагалась рискованная экскурсия: взобраться по шатким сходням и взглянуть на житье-бытье пилигримов, так сказать, изнутри. Богатые туристы приходили в ужас от нашего быта и кормежки и могли отвалить, сильно разжалобившись, даже крупную купюру.

Предлагалось также катание на лодьях или плавание на другой остров. Молодожены из Англии даже согласились проплыть с нами подольше, заплатив за это удовольствие сорок фунтов, но после первой же ночевки на палубных досках под банками незаметно исчезли, даже не потребовав обратно своего щедрого взноса. Дольше всех с нами плыли французские девчонки, да и то лишь потому, что влюбились в бравых карельских поморов. Голь на выдумки хитра: ребята устраивали целые представления перед лодьями, чтобы заманить богатого туриста.

Низкий и плотный Вова-боцман наряжался в солдатскую шинель, напяливая военную фуражку, и, причесав свою бороду, выходил на набережную этаким цирковым «рыжим» зазывалой. А Коля – плотник, надев тельняшку, исполнял под гитару перед ресторанной публикой наши советские песни, за что ему кидали бумажки в стройбатовскую панамку, а хозяйчики ресторанов выставляли угощение за привлечение клиентов. Фотографы щелкали туристов на фоне экзотичных лодий, художники делали моментальные портреты-зарисовки, устраивая на самых фешенебельных островах вернисажи своих картин, но самый постоянный источник доходов был у наших торговцев. И здесь пальму первенства следует отдать скромному бухгалтеру из одной дружественной нам бывшей республики, у которой было простое и обычное имя Людочка.

Прежде всего, эта незаметная маленькая девушка удивила всех при таможенном досмотре, когда, несмотря на жесткую перетряску багажа, умудрилась сохранить на каждой лодье по мешку разных близких ее сердцу сувениров.

Затем опытные в плавании и торговле поморы подметили, что она не стала выкидывать весь товар на дешевом для российского экспорта стамбульском базаре. И, вообще, обладая незаурядным чутьем по части рыночной конъюнктуры, она весьма точно определяла, где какой товарец пойдет.

В Турции Людочка не стала навязывать мусульманам водку, а вынула припрятанную подзорную трубу, которую, правда, у нее отобрал капитан для более успешного вождения лодьи. На греческих островах, раскладывая товары прямо на пристани, она удивляла богатую публику кружевами и вышивкой, на которой гармонично располагались бутылки водки и банки икры, увитые янтарными бусами, а заевшимся итальянцам она неожиданно предложила надувные игрушки, «хохлому» и значки.

В скромных греческих городках Людочка выступала в роли бойкого зазывалы, а на богатых курортах сидела горькой сиротинушкой, вызывая к себе всеобщую жалость, за что и получала вознаграждения.

С каждым днем ее бизнес шел в гору, чему налицо были серьезные свидетельства. Во-первых, она приобрела черную майку с единственным словом – «Босс», которую подпоясывала широким ремнем с кошельками для разных мелких драхм и лир (твердую валюту хранила в самых укромных местах), а ниже пояса она была затянута в наимоднейшие розовые лосины, выгодно обрисовывающие ее формы, на что иностранные покупатели также обращали внимание.

В кругу «крутых» бизнесменов СНГ принято обзаводиться охраной, и Людочка также стала теперь прогуливаться с телохранителем, крепким высоким парнем, который отводил ее после вечерней кружки пива на лодью. Но в отличие от доморощенных миллионеров Людочка не швырялась с таким трудом заработанной валютой и даже не положила ее в конце путешествия в итальянский банк, а всю, до копейки, привезла в своем поясном кошельке на родину, чтобы открыть собственное дело.

Так что во время плавания пилигримы набирались не только моряцкого опыта и осматривали живописные античные руины, но понемногу проходили азбуку заграничной «школы выживания», прочно уяснив себе основное правило: «Без лиры в кармане жить трудно, но можно…»

Окончание следует

В. Лебедев, участник плавания в Италию на лодьях «Вера», «Надежда», «Любовь» | Фото Ю.Масляева