Журнал «Вокруг Света» №10 за 1983 год

«…внутри драгоценного круга»

К аждый день я ходил по одному и тому же маршруту. Выйдя из метро к площади Ленина, спускался по Пушкинской, потом по улице Бараташвили, переходил через мост имени Бараташвили, взбирался по подъему Кибальчича, стоял на смотровой площадке, затем направлялся к площади Шаумяна, спускался по Винному спуску, пересекал Метехский мост — внизу несла бурные воды Кура, — наконец, по улице Леселидзе возвращался к площади Ленина, замыкая круг. Мой маршрут в целом довольно точно соответствовал границам охранной зоны, а ведь поначалу я выбрал его по наитию: шел так, чтобы на глаза всегда попадались обновленные, выкрашенные в пастельные тона дома, чтобы не терять из виду балконы с фигурными балясинами — непременные атрибуты реконструкции, чтобы постоянно можно было сравнивать: вот здесь, слева, — просто город, а там, справа, — Город.

В первый день я обращал внимание лишь на внешние приметы Города, еще не зная о сути перемен, которым он подвергся, и пытался вслушиваться ухом неофита в звуки прошлого. Присаживался на лавочку вагона конки, навсегда замершей на асфальте (слышались цоканье копыт, звон колокольчика и гортанные покрикивания вожатого), касался рукой каменной кладки старинных крепостных укреплений (топот множества ног, лязг сабель и свист стрел), заходил в парадный дворик усадебного дома и наблюдал за игрой солнечных лучей на фонтанчике, устроенном так, что вода, ниспадая, образовывала сплошной прозрачный купол (утренний вопль мацонщика и оживленная перекличка голосов на верхнем этаже). Я понятия не имел, что такой двор называется курдонером и что еще лет восемь назад здесь не было ни двора, ни фонтанчика, ни этих уютных домов, выбросивших над улицами бутоны балконов. Как ни странно, но в обозримом прошлом вообще не существовало того, что теперь называется Старым Тбилиси, а я называл для себя просто: Город.

Восемь лет назад существовал лишь смелый проект. И замысел влюбленного в Тбилиси человека — главного архитектора города Шота Димитриевича Кавлашвили. И еще как раз восемь лет назад было принято решение, которое объявляло историческое ядро Тбилиси «государственной охранной зоной с режимом заповедника».

Тип тбилисского дома

Застать Шота Димитриевича непросто. У Кавлашвили множество забот, масса проектов и планов, и в первую очередь — Старый Город, давняя мечта, которая ныне воплощается в жизнь.

Все же время нашлось, главному архитектору удалось раздвинуть текущие и нетекущие дела, и в образовавшейся тесной паузе, то и дело прерываемой телефонными звонками, мы встретились в кабинете Кавлашвили в проектном институте Тбилгорпроект.

Собственно, вопрос у меня был всего один: «Что такое, в сущности, реконструкция Старого Тбилиси?»

— Идея родилась давно, лет двадцать назад, — начал рассказывать архитектор Кавлашвили. — Я тогда проектировал мост через Куру, который должен был лечь на месте старого Мухранского моста. Теперь он называется мост имени Бараташвили. Хотелось, чтобы проект отвечал исторической ситуации, чтобы проявились старинные подходы к городу, ведь здесь проходила оборонительная стена, были въездные ворота. Представим: 1964—1966 годы.

Передо мной лежит участок города, которому мы собираемся придать новый облик. Конечно же, первые мысли были не о старом городе, а о новом — современном — квартале: вот тут будет большой универмаг, а тут — большие жилые дома. Но время шло, и время — парадокс, да? — работало против этой ситуации. Во всем мире назревал вопрос о новом подходе к реконструкции и реставрации. Мы подняли архивные материалы и задумались об истории. Где-то там, внутри квартала, спряталась старинная крепостная стена. Надо ее показать людям. Есть крепость Нарикала — древняя цитадель. Надо вернуть ей архитектурное величие. Есть другие памятники, но их требуется выявить, ведь они скрыты от глаз хаотичной застройкой первой половины нашего века, буквально погребены под массой одно-двухэтажных домов, скученных там, где было историческое ядро города. Значит, надо было создавать новую ситуацию...

Я уже понял, что «ситуация» — любимое словечко Кавлашвили, спектр значений у которого очень широк.

— Таким образом, ситуация была порождена тем, что вы вспомнили о памятниках? — с умыслом спросил я.

— Да нет же! — воскликнул Шота Димитриевич, досадуя, что я не уловил мысль. — Особенность Старого Тбилиси в том, что современный административно-культурный центр не совпадает со старым городом. В этом отличие Тбилиси от Москвы, Таллина, Вильнюса или, скажем, Праги. Так что, с одной стороны, задача сохранения исторической части города — с узкими улочками и малым масштабом застройки — была облегчена. А с другой стороны, у нас возникли свои трудности: что считать ценным, а что нет? И как выявлять это ценное? Надо многое сносить, а ведь это живой город, в домах — пусть ветхих, пусть не очень ценных — живут люди... Не сразу, но мы пришли к выводу, что перед нами стоит триединая задача: реконструкция плюс регенерация плюс адаптация исторической части города. — Регенерация? — переспросил я, не понимая, какой смысл вкладывают в этот термин градостроители.

— Вы лучше поймете, если увидите своими глазами. Новый подход стал вырисовываться, когда я проектировал подземный переход под Колхозной площадью. Там был выявлен элемент оборонительной стены, и я решил увязать его с объектом. Получилось вроде бы удачно. Тогда-то я и увидел будущий «Каласубани» — «Старый Тбилиси». И создавал переход уже в духе предстоящей перестройки. Мы максимально расчистили прилегающую территорию, реконструировали сначала один жилой дом, потом обустроили дегустационный зал «Сачашнике», реставрировали круглую башню — элемент крепостной стены.

— А как отнеслись к этому жители?

— По-разному. Одни с радостью: ведь им предлагали переехать в благоустроенные квартиры. Другие с опаской: ломался привычный облик квартала. Но вот возникла новая застройка, и отношение изменилось: начали вырисовываться здания «нового старого города», резко отличающиеся от типовых жилых домов. Понравилось всем. Воодушевленные, мы стали развивать ситуацию. Убрали всю лишнюю застройку на улице Бараташвили. Это уже был размах... Мы сносили старые неказистые дома — в основном торговые точки — на 30—40 метров вглубь от «красной линии». А тем сооружениям, которые выявлялись в ходе реконструкции, придавали облик, наиболее соответствующий колориту, масштабу, силуэту исторического ядра города, как мы его представляли по фотографиям конца прошлого века...

Я вспомнил улицу Бараташвили — широкую, больше похожую на бульвар — и поразился: значит, я шел сквозь «тени» старых домов. И конка, и невесомые, парящие над улицей балконы, и плоть старых крепостных камней — все это проявилось под руками градостроителей. Каким же зрением должен был обладать Кавлашвили, чтобы в монолите города, привычного с детства, увидеть исчезнувшие, казалось бы, навсегда архитектурные шедевры?

Об этом я и спросил Шота Димитриевича напрямик — о зрении.

— Видите ли, — хитро улыбнулся Кавлашвили, — мы во многом отталкивались не от того, каким был Старый Тбилиси, а от наших представлений, каким он должен стать. Это как мечта, извлеченная из прошлого и обращенная в будущее. К концу прошлого века у нас в городе сложился определенный «тип тбилисского дома» — он так и называется в специальной литературе. Это здания с маленькими двориками и со множеством открытых балконов. Главное было — общение жителей: друг с другом, с улицей. Каждый знал своих соседей, все открыто друг к другу относились. Сейчас-то мы живем с «глазками»: лестничная клетка, четыре или сколько там дверей — и «глазки» в них.

Я сам живу в такой клетке. Не знаю соседей, соседи не знают меня. «Тип тбилисского дома» дарит нам новое — точнее, возвращает старое — взаимоотношение людей: добрососедство... Такая вот ситуация...

— Наверное, это очень приятно — делать город своими руками?

— Что ж тут отказываться? Да, приятно,— просто ответил Шота Димитриевич. — Только успокаиваться нельзя...

— Сколько лет ведутся работы? — спросил я. Только-только, перед разговором, я в очередной раз обогнул Город, и мне трудно было представить, что когда-то здесь все было иначе.

— Собственно строительство идет всего пять-шесть лет. Первый этап закончился в 1979 году. И знаете, чем он закончился? Тбилисобой! Да-да, не будь реконструкции Старого Тбилиси, может быть, не возобновился бы и этот старинный городской праздник дружбы и братства! Мы возродили уголок Старого Тбилиси — и тут же стало ясно, что лучше места для «Тбилискалакобы» не найти. С тех пор он проходит каждый год, в октябре, и обязательно — в реконструированной части старого города. Представляете, как радостно — на наших улицах — песни, пляски, толпы народа. На наших балконах — счастливые, улыбающиеся люди... Кстати, о балконах. Когда закончился очередной этап реконструкции, мой друг — хороший поэт Джансуг Чарквиани — прислал мне телеграмму: «Привет князю Балконскому!» Так и пошло: Кавлашвили — князь Балконский... Я не обижаюсь. Забавно...

За первый этап реконструкции Шота Димитриевич Кавлашвили был удостоен премии имени Шота Руставели — высшей награды республики в области литературы и искусства.

Отсечь лишнее...

Ежедневный обход Города — в разные часы дня — стал для меня правилом. Мягкий вечерний Город, залитый рассеянным светом, сильно отличался от сияющего утреннего, а днем дома подергивались маревом зноя, и некоторые детали вдруг теряли в выразительности, словно пригашенные рукой ретушера. Но что не поддавалось изменениям — так это лицо Города. И еще какое-то особое свойство, которое хотелось назвать «всепогодностью». В Городе всегда было уютно: в жару от стен веяло прохладой (причем — одинаково и от деревянных, и от каменных), в дождь — а порой налетали жестокие грозы, отголоски тех страшных ливней с градом, что обрушились на Грузию в июне,— можно было найти укрытие под балконами и Навесами. И даже под открытым дождевым небом создавалось необъяснимое ощущение защищенности: контрфорсы балконов, напоминающие спицы, вызывали в сознании образ зонта.

— ...Вы правильно выбрали маршрут,— сказал мне Георгий Ираклиевич Батиашвили, руководитель архитектурной мастерской по реконструкции и регенерации государственной охранной зоны города Тбилиси. Мы сидели на втором этаже павильона «Тбилисские воды», выстроенного в ходе реконструкции на правом берегу Куры.— Кавлашвили строит от моста Бараташвили вверх по подъему Кибальчича и дальше. Я двигаюсь от Метехского моста по улице Каляева ему навстречу. Когда мы встретимся — а это произойдет к нынешнему октябрю, — кольцо замкнется. Это на левом берегу. На правом, естественно, тоже идет строительство — на набережной, по улице Леселидзе. И всюду главная проблема — выявить старые, художественно ценные дома, скрытые бездарной, чисто коммерческой застройкой, и обновить их...

Интерьер второго этажа «Тбилисских вод» задуман очень интересно. Под потолком висят большие прозрачные шары, внутри которых укреплены бронзовые фигурки: кинто, шарманщик, духанщик, разносчик вина... По замыслу архитектора Шота Кавлашвили, эти фигурки символизируют городские типажи Старого Тбилиси. В некоторых колбах — бронзовые фрукты. И не вообще фрукты, а именно те, из которых делаются сиропы для местных безалкогольных напитков. Этот павильон — своеобразный мемориал Митрофана Лагидзе — знаменитого основоположника промышленного производства фруктовых вод в Грузии начала XX века. Секреты рецептов Лагидзе хранятся свято, а вкус таких сиропов, как «Сливочный» или «Шоколадный», можно познать только в Тбилиси.

Мы пробуем «Мяту», «Тархун», «Шоколадный» напиток, и опять «Мяту». Я прошу Георгия Ираклиевича объяснить, что же все-таки означает «охранная зона с режимом заповедника».

— Главное, вы должны понять, — говорит он, — что Старый Тбилиси — это составная часть города Тбилиси. Это не город под колпаком, откуда выкачали воздух, и там — в вакууме можно делать все, что угодно. Это не Помпеи! Город живет, следовательно, здания наделяются определенными функциями — жилыми, административными, общественными, культурными торговыми...

Самая большая ценность исторической части даже не отдельные памятники, а градостроительная структура, именно ее надо было выявить и сохранить в первую очередь. Но ведь такой подход порой идет вразрез с современными представлениями об удобствах, с современными социально-культурными нормами. Жители должны жить в современном городе, это и диктует требования к нам, реставраторам. Это определяет понятие «регенерации», то есть обеспечение максимальной жизнеспособности, сочетающееся с выявлением функций, которые отвечают требованиям времени. Понятно?

— Понятно, — отвечаю я, вдруг осознав, что любимое словечко Батиашвили «функция», от частого употребления режущее слух, в устах Георгия Ираклиевича синонимично заботе о людях...

Словно уловив мои мысли, Батиашвили доверительно наклоняется и говорит вполголоса:

— Скажу по секрету: в самом начале реконструкции жители с охотой уезжали из старого города. Еще бы! Ведь перед ними маячили новые благоустроенные квартиры. А затем, когда облик охранной зоны стал вырисовываться, многие начали проситься обратно. Поняли: в Старом Тбилиси красиво — раз, удобно — два, наконец, это центр города — три.

— Функционально — четыре, — вставил я.

— Да, функционально, — серьезно согласился Георгий Ираклиевич.— Но дело, в общем-то, не только в этом. Люди прониклись идеей заповедности, идеей грамотной охраны городской среды. И даже начали вносить свой вклад. Кто принес в реконструированный дом старую резную дверь, кто — бронзовую дверную ручку. Приносили утварь, стулья...

— В общем, вы работаете по принципу Родена: «Беру глыбу мрамора и убираю все лишнее...»

— Примерно так, — смеется Батиашвили. — Хорошо бы еще знать, как убирать и лишнее ли...

— Скажите, Георгий Ираклиевич, — осторожно начинаю я, собираясь задать вопрос, который просится давно, — вот вы расчищаете, выявляете, реставрируете... Вселяете в обновленные дома людей. На первых порах все хорошо: стены блещут свежей краской, балконы радуют воздушной графикой... А дальше?

— Что — дальше?

— Проходит два-три года, люди привыкают, начинают относиться к жилью как к чему-то извечному, и вот уже заповедник не заповедник: стены обшарпаны, проступили пятна сырости, балясины балконов облупились, на веревках между домами полощется на ветру белье...

— Скажите, а у вас в Московском метро белье полощется? — тихо спросил Батиашвили наэлектризованным голосом, предвещающим грозу.

— Разумеется, нет. А почему...

— Мусор, окурки, грязь там есть?

— Нет и никогда не было. Потому что с самого начала...

— Вот!!! — грянул гром. — Потому что с самого начала люди в метро относились к окружающей их среде как к произведению искусства! А почему у нас такого не может быть? Посмотрите на старый город. Уже пять лет мы работаем здесь, а где белье? Где мусор? Те улицы, которые мы уже успели реконструировать, всегда чисты, словно их только что подмели. Стоит жителям понять, как вокруг все стало красиво,— и они не посмеют портить...

Мастерская в старом городе

Я иду излюбленным — теперь уже излюбленным — маршрутом и узнаю дома, сооружения, словно хороших знакомых. Мне уже знакомы и «ситуация» и «функции».

Вот переход под Колхозной площадью. На стенах — увеличенные фотографии Старого Тбилиси. Их сделал в начале нашего века фотограф Ермаков — человек, которому нынешние градостроители многим обязаны. Его архив дал богатейший материал, на основании которого архитекторы могли проверить правильность своих решений, да в общем-то и принимать сами решения. Ермаков — фанатик фотографического искусства — выходил на высокий берег Куры, разбивал палатку и ворожил там над составами эмульсий. Экспериментировал с реактивами, сам наносил светочувствительный слой на пластинку, вставлял в аппарат. Снимал, тщательно выбирая экспозицию. Свет ложился на полусырой слой, и — то ли по этой причине, то ли секрет таился в составе — снимки выходили четкими, контрастными, непревзойденными по качеству изображения. Они до сих пор в прекрасном состоянии. На самом дальнем плане там можно различить мелкие архитектурные детали.

Вот рядом с переходом остатки древней кладки: та самая «деталь», от которой в самом начале оттолкнулся Шота Кавлашвили, ваятель Города.

Здание с круглым балконом. На стене — чугунная плита с надписью: «Оборонительная стена древнего Тбилиси выявлена в 1977 году. Она начиналась у цитадели города (Нарикала), проходила по Сололакскому хребту, спускалась по склону и продолжалась в направлении нынешних улиц: Ш. Дадиани, А. Пушкина и Н. Бараташвили, заканчивалась у реки Мтквари (Кура). В этой части стены было четверо ворот: Коджорские, Дигомские, «Моеднис-Кари» и нижние, из которых выявлены: Дигомские и «Моеднис-Кари».

Дегустационный зал... Салон Академии художеств... Дом бракосочетания... Театр марионеток... Детская картинная галерея... Перехожу через мост Бараташвили (в который раз?), и вот я уже на левом берегу Куры. Поднимаюсь по крутой улице Кибальчича: «Горный хрусталь» — уютная маленькая гостиница, дегустационный зал «Сачино», жилые дома с кружевными балконами... Удаляюсь в глубь кварталов и скоро выхожу на Руисскую улицу. Здесь, в доме 9, размещается мастерская, которой руководит Георгий Батиашвили.

Как-то Георгия Ираклиевича спросили: «Скажи, что тебе лично нужно, чтобы лучше работалось? Задание у тебя ответственное, сроки сжатые. Что нужно? Комфорт? Транспорт?»

Батиашвили долго не размышлял. «Сделайте так, — сказал он, — чтобы моя мастерская была в старом городе». — «Зачем?» — удивились те, кто спрашивал. «У меня работают молодые архитекторы, — ответил Батиашвили.— Они должны чувствовать атмосферу тех районов, которые реконструируют. Они должны знать, с чем работают. Они должны думать...»

Все время думает, анализирует, сравнивает, сопоставляет и сам Георгий Ираклиевич. Критерии — штука тонкая. Есть здания ветхие (таких много), но художественно ценные: значит, внешность надо обновить, но оставить прежний вид, а внутри следует все менять. Есть здания капитальные, но фундамент в бедственном состоянии: подмочен водой. Это серьезнейшая проблема. После строительства плотин на Куре уровень реки поднялся, грунтовые воды подверглись депрессии — следовательно, повысился и их уровень, причем очень значительно. Современная дренажная система не всегда справляется с подпором подземных вод, а подземные коллекторы-тоннели, сооруженные в прошлых столетиях, вышли из строя. В результате фундаменты домов на правом берегу мокнут...

В первый же день знакомства Георгий Ираклиевич повез меня посмотреть один из объектов. Шли работы по реконструкции бывшего «Караван-сарая» — большого здания на набережной, воплотившего в себе несколько архитектурных эпох — от доклассицистского периода до модерна. Внутри сносили перегородки, укрепляли стены, реставрировали бассейн. В глубоком котловане рядом со зданием трудились рабочие. Из отверстия в каменной стенке хлестала вода.

— Видите, откуда льется? — спросил Батиашвили.

— Из трубы, — ответил я, приглядевшись.

— А труба какая? Керамическая. Ей бог знает сколько лет. Древняя дренажная система. Вскрылась совершенно неожиданно. Воду мы, конечно, укротим, фундамент будет сухим. Но это хорошая иллюстрация к нашим проблемам. Мы вроде бы стараемся ради Города, помогаем ему, лечим, а он подбрасывает каверзы одну за другой...

Я отметил, что Георгий Ираклиевич тоже в разговоре называет старую часть Тбилиси — Городом, акцентируя слово так, что оно звучит с большой буквы.

В мастерской на Руисской улице я улучил лишь несколько минут для разговора с Георгием Ираклиевичем, а в основном наши беседы с Батиашвили проходили в... машине. Он вечно куда-то спешил, всюду его ждали, его «Жигули» сновали из конца в конец большого города.

— Архитектор — это не только проектировщик, — объяснил Георгий Ираклиевич, бросая машину из ряда в ряд. — Если не выбивать детали, элементы конструкций, то все наши красивые проекты останутся на бумаге. Вот и мотаюсь: заводы, совещания, Союз архитекторов... Сейчас очень горячие недели. Если я промедлю в июле, то к октябрю — к празднику — трудно будет закончить программу.

Я знал, что в октябре будет праздноваться 200-летие Георгиевского трактата — соглашения о добровольном присоединении Грузии к России, заключенного в 1783 году в крепости Георгиевск. К этому событию приурочивалось завершение очередного этапа реконструкции, тогда же будет праздноваться и Тбилисоба.

— Знаете, между прочим, и наша работа связана с Георгиевским трактатом, — сказал Батиашвили. — Причем прямо связана. Ведь история Тбилиси, — это беспрерывная смена войн и коротких периодов затишья, безжалостных разрушений и интенсивного строительства. Самым страшным было последнее нашествие персов в 1795 году, когда после поражения небольшого войска царя Ираклия II на Крцанисском поле более трети города было сровнено с землей, а остальная часть основательно разрушена.

— Помнится, как раз об этом периоде истории повествует поэма Николоза Бараташвили «Судьба Грузии».

— Да-да, — подхватил Георгий Ираклиевич и прочитал на память несколько строчек на грузинском. Позже, в Москве, я нашел их в великолепном переводе Михаила Дудина:

Лишь имена погибших в тишине

Накат волны передавал волне.

И понял царь, что из всего добра

Осталась только в целости Кура.

— ...Так вот,— продолжил Батиашвили, — после присоединения Грузии к России захватчики уже не смели нападать на наши края. Поэтому в работе реставраторов водораздел проходит по XVIII веку. От зданий предшествующего периода осталась лишь подземная часть — фундаменты, туннели, дренажные системы различных эпох, подземные ходы — среди последних есть даже такие, что тройка лошадей может проехать. А вот здания конца XVIII века и более поздние сохранились. Именно они — исходный материал для создания заповедного Старого Тбилиси...

— Скажите, наверное, новый принцип — принцип охранной зоны — заставляет город менять какие-то привычки?

— Какие-то — да, — с нажимом сказал Георгий Ираклиевич. — Безусловно. Например, транспортная проблема — одна из важнейших. Транспорт — это бич всех охранных зон в мире. Мы надеемся, что нам удастся отвести от «Каласубани» все транзитные потоки.

— А как быть с такими «привычками», как детские сады, школы? Ясно ведь, что старый город — с его преимущественно торгово-ремесленной функцией — не предусматривал такие сооружения.

Батиашвили резко затормозил и взглянул на часы.

— Могу высвободить сорок пять минут, — сказал Георгий Ираклиевич. — Поехали в мастерскую. Кое-что покажу...

И мы помчались на Руисскую, 9.

Опять многократно звучало слово «функция». Вытаскивались планшеты, на которых реконструируемые участки выглядели еще более красочно, чем в жизни. Георгий Ираклиевич подвел меня к большому макету из серо-коричневого картона.

— Вот, — сказал Батиашвили, — как вы думаете, что это?

Необычной формы, трехлепестковое в плане здание удивительно точно вписывалось в сложную конфигурацию внутреннего пространства квартала. Плоская крыша, удобная для прогулок. Изящные обводы лестничных маршей, идущих по периметру. Крытый двор под домом.

— Театр?

— Не угадали. Детский сад. Пришлось покорпеть, прежде чем родилось такое решение. Этот дом будет гармонировать с соседними зданиями, органично войдет в ансамбль квартала. А родители не станут ломать головы, где бы пристроить детей в старом городе. Это вам и пример регенерации, и образец здания, адаптированного под нехарактерную ранее функцию. Таким же образом мы будем искать решения для школ, яслей... Вообще, прежде чем приступить к реконструкции, мы тщательно оцениваем категорию значимости каждого сооружения. Таких категорий четыре. Здание может быть памятником архитектуры, может иметь фоновое значение, может обладать лишь материальной ценностью как капитальное сооружение, наконец, есть здания-паразиты. Вот как раз последние мы сносим без угрызений совести, а к первым трем категориям подход совсем иной: к каждому зданию — индивидуальный. Памятники реставрируем обязательно, а дальше — либо оставляем им прежнюю функцию, либо адаптируем.

— И все-таки как это понять — «адаптируем»? — вставил я. Сорок пять минут, вырванные из жесткого графика этого дня на колесах, подходили к концу, но мне не хотелось, чтобы оставалась неясность. — Я постоянно слышу это слово, а суть ускользает. Что такое адаптация памятника?

— Прошу в машину, — повел широким жестом Батиашвили. — В дороге расскажу.

«Жигули» трясутся на брусчатке крутого Винного спуска. Мы выезжаем на Метехский мост. Над нами слева величественный храм.

— Видите? Это Метехи, памятник XIII века. Сейчас там молодежный драматический театр-студия. Я вам уже говорил про регенерацию. Вот мы обеспечили жизнеспособность какого-то сооружения. Иными словами, вернули к жизни то, что могло уйти в небытие в результате... некроза, что ли. Теперь надо создать условия для полноценного функционирования объекта, дать новое звучание старой функции. В храме, как и раньше, будут собираться люди, но в качестве духовной пищи они получат не религиозные проповеди, а музыку, театральное искусство. Храм, обретя себя в современной городской структуре, найдет свое место и в нынешней культурной жизни. Или взять торгово-ремесленные ряды...

«Жигули» остановились на площади Ленина.

— Я вас здесь высажу, а сам помчусь дальше. Опаздываю,— озабоченно сказал Батиашвили.

— Так что же теперь в торговых рядах? — спросил я, вылезая.

— Разве я не сказал? — удивился Георгий Ираклиевич. — Там сейчас мастерские народного художественного промысла...

Связь времен

...На сцене разыгрывалась трагическая история любви Альфреда и Виолетты. Сюжет «Дамы с камелиями» Дюма-сына был перенесен на грузинскую почву, и не только перенесен, но и адаптирован к современной жизни. Виолетта — девушка из тбилисской школы-интерната — угасала от туберкулеза в Абастумани, известном грузинском горноклиматическом курорте. Альфред — молодой астрофизик — задерживался на симпозиуме в Италии. Однако мелодрама не вызывала слез. Должному восприятию пьесы мешали потешность героев и взбалмошный встрепанный ворон Невермор, который то и дело выскакивал на сцену. Заимствованная из поэмы Эдгара По, птица и здесь служила символом отрицания. Но в данной пьесе она отрицала смерть, отвергала мрачный финал и олицетворяла жизнеутверждение. У птицы Невермор была здесь новая функция. И вот уже Альфред и Виолетта — живые, веселые — танцуют и поют в финале спектакля...

Этот спектакль каждый вечер идет в тбилисском Театре марионеток. Альфред, Виолетта, Невермор и все прочие персонажи — это отлично сделанные куклы, которые настолько естественно ведут себя на сцене, что уже через минуту после начала забываешь о ниточках, за которые дергают кукловоды.

Я пришел в театр прежде всего потому, что он находится в черте Старого Тбилиси. Мне было интересно, как возник театр, почему именно здесь, как он вписался в окружение «Каласубани».

К сожалению, директора театра и главного режиссера Реваза Габриадзе не было в Тбилиси. Пояснения мне давала заместитель директора Нина Николаевна Мдивнишвили.

Театр существует с 1981 года. В нем двенадцать актеров — не старше 23 лет. Зал крохотный — на 46 мест, хотя порой набивается до девяноста человек: это, видимо, предел вместимости.

— Когда начал рождаться Старый Тбилиси, — говорила Нина Николаевна, — стало ясно, что здесь нужен свой театр. Какой? Конечно же, марионеточный — в духе уличного веселья, в духе Тбилисобы...

...Спектакль закончился. Занавес упал и тут же взвился. Зажегся свет. Что это? Какое удивительное нарушение пропорций, сдвиг зрительского стереотипа. Куклы, к которым за час представления ты уже привык, фигуры, которые в волшебном фонаре сцены были сравнимы с человеческими, вдруг разом съежились, превратились в игрушки, а над ними высились, занимая всю сцену, гиганты — юноши и девушки, истинные актеры кукольного театра.

В маленьком зале все вызывало смещение пропорций. Стулья — нормальные, а ложи — крохотные, чисто декоративные. В ложе стоит миниатюрный стульчик, на нем табличка с надписью по-грузински: «Занято». А вот балкон, выступающий из стены слева от сцены. По размерам он годится только для марионеток. Там висит связка сушеного перца, черкеска из кукольного гардероба на игрушечной вешалке. Откуда взялся этот балкон? Ну, конечно же! Здесь продолжаются владения князя Балконского. Здесь повелевают пространственными объемами, как повелевают ими архитекторы там, в Старом Тбилиси, за стенами театра. Здесь действительно царит дух озорной Тбилисобы...

В последний раз я шел в обход Города. Над головой незримо носилась взъерошенная птица Невермор, и, вопреки мрачной кличке, хлопанье ее крыльев вселяло уверенность, что я обязательно буду возвращаться сюда и с каждым разом находить все новые и новые перемены. Замкнется кольцо, начатое архитектором Кавлашвили и продолженное им и архитектором Батиашвили, но работы на этом не закончатся, потому что, кто знает, сколько еще архитектурно-художественных возможностей скрыто в исторической застройке. Преемственность культуры — это не мертвая цепь, провисшая между Вчера и Сегодня, а живой разговор, который ведут между собой прошлое и настоящее, и диалог этот будет продолжаться всегда. Мне вдруг стало ясно, что победа архитекторов — это не просто торжество над косным пространством, но и власть над временем. Ведь облик Старого Тбилиси — это не картина какой-то определенной эпохи. Здесь подчинены гармонии и базилика IV столетия, и фрагменты средневековой стены, и характерные тбилисские дома XIX века, и совершенно новые здания, которые через сто лет, наверное, будут охраняться как «архитектурные памятники конца второго тысячелетия».

У Ираклия Абашидзе есть такие строки:

Наконец все находят друг друга,

всех загадок разгадка ясна,

и внутри драгоценного круга

обретает Тбилиси весна.

Вряд ли знаменитый грузинский поэт писал о Городе. Но для меня стихотворение читалось совершенно однозначно. Внутри драгоценного круга...

Тбилиси Виталий Бабенко Фото автора