Журнал «Вокруг Света» №11 за 1976 год

Последний день Левкотеи

Городок Вани, заполнивший домами и виноградниками склоны холмов и ложбину, открытую к громадной, плоской долине Риони, исчерченной голубыми зигзагами воды, темными точками деревьев и прямоугольниками редких домов, млел в жаре... На холмах буйствовал ветер».

Вот так пять лет назад начинался очерк о Ванской археологической экспедиции, напечатанный в журнале «Вокруг света»(1 «Вокруг света», 1970, № 10.).

Ванская экспедиция раскапывает необыкновенный античный колхидский город, занимавший некогда вершину огромного холма. Там уже найдены руины нескольких ценнейших древних сооружений, богатые погребения, масса керамики...

Скорее всего холм над Вани — это уникальное явление в Грузии — город-храм, город-святилище.

Наверное, тот самый город, о котором в свое время писал Страбон: «...В стране колхов находится святилище Левкотеи, построенное Фриксом, и ее оракул... некогда оно было богато, но в наше время было разграблено». Страбон называет даже, кем именно. Вначале святилище было разгромлено Фарнаком, сыном Митридата Евпатора, царя Боспора (1 Фарнак возглавил восстание против своего отца. Окруженный войсками сына, видя бессмысленность дальнейшего сопротивления, Митридат Евпатор покончил с собой. — Ред.). А затем — воинами Пергамского государства (Малая Азия).

Но скептики считают, что жилье на Ванском холме просто еще не найдено, что это был все-таки обычный город, хотя и не получают подтверждения своим взглядам, — каждый новый сезон приносит лишь новые храмы.

Так вот, этот город надо раскопать целиком — несколько тысяч квадратных метров.

1

С утра не было ветра. Событие для других мест земли нестрашное, даже скорее приятное. Но начальник экспедиции Отар Лордкипанидзе пришел на вершину холма, долго стоял над раскопом, потом спрыгнул вниз, измерил шагами возможное погребение, присел на корточки рядом с горлышком кувшинчика, вылезающим из породы, и сказал:

— Ветра нет. Ничего не будет.

Отар шутил. Все знали, что он шутит. И все-таки с ним согласились...

Так уж получалось, что в Ванской экспедиции все большие находки случались в ветреные дни. В раскопе все молчали и только смотрели вверх, на листья дуба, стоящего на вершине холма. Листья были недвижны.

Археологический сезон кончался. Шли последние подчистки, разведки для работ будущего года, «подтягивание тылов».

Но что будешь делать, если из земли на самом последнем раскопе года появилось горлышко кувшина.

Казалось бы, ну и что? Горлышко кувшинчика! Но кувшинчик стоит вертикально, кувшинчик цел. А это может указывать только на погребение; любая посуда, бывшая в доме, гибла вместе с ним. Билась вдребезги. Целые кувшины или миски попадаются только в погребениях, потому что их клали в могилу и осторожно засыпали землей. И второе: горлышко кувшинчика выглядывает из завала сравнительно небольших кусков песчаника. Самые ранние погребения перекрывали булыжником. Более поздние — такими вот кусками песчаника.

Жарко. Над холмами, которые поднимаются мягкими волнами к зеленым горам Малого Кавказа, гремят отдаленные выстрелы — открылся охотничий сезон, стреляют перепелов.

На время обеденного перерыва кувшинчик, очищенный до половины, тщательно закрыли, чтобы кто-нибудь случайно не повредил...

...Фарнак первым поднялся на холм, к святилищу Белой Матери. Он был нагл, потому что боялся своего отца, которого предал. Жрецы встретили его у храма, не успев переодеться. Те из них, что помоложе, еще утром сражались на стенах святилища. Дым висел над нижними террасами и иногда взметывался сюда, к дубу, возле которого горел на треножнике священный огонь. Фарнак был в коротком, измазанном глиной плаще, по лицу проходила красная, кровоточащая царапина. Фарнак лез на стены городов, бросался в гущу боя. Он был плохим полководцем и плохим сыном. Он скоро умрет. Так думал тогда старейший жрец Ати, и так думали другие жрецы, которые насмотрелись на вельмож и полководцев, испокон веку приходивших сюда.

А ведь совсем недавно к алтарю поднимался отец Фарнака. Он был разбит римлянами, бежал от них и на зиму скрылся в Диоскурии, надеясь, что римский флот не посмеет высадить десант в верной Митридату Колхиде. Колхи не выдают союзников, особенно если они в беде. Так сказал тогда царь Савлак, сойдя со своего высокого престола в Куттайе, чтобы приветствовать Митридата.

Митридату нечем было расплатиться с жрецами, и он снял с себя золотую цепь. За что? Ведь оракул предсказал ему лишь долгий путь и спокойствие в конце его. Ати подумал тогда, что Митридат все понял — предсказание не из тех, что даются удачливым полководцам, — но сделал вид, что это лучшее из всех, которое ему приходилось слышать.

...Римлянин в сверкающем панцире с позолоченной львиной мордой на груди что-то сказал на ухо Фарнаку. Оба рассмеялись. Жрецы молчали. Снизу доносился женский плач, причитание по покойнику, схожее с песней. Клуб черного дыма приполз снизу и укрыл по колени Фарнака и его свиту.

— Что вы мне скажете? — спросил Фарнак.

Так никто не задает вопросов оракулу. Жрецы молчали. Над ними поднимались невысокие колонны храма, поставленные много сот лет назад их же предками, ибо колхи здесь были всегда, какие бы завоеватели ни топтали эту землю. Из-за колонны храма выглянул пьяный солдат. И сразу спрятался, узнав царя. Солдаты переворошили весь храм, разыскивая золотое руно. Каждый из них слышал старую греческую сказку о золотом баране. Однако они искали не там. Золотое руно хранилось в сокровищнице славного города Куттайи — это была книга, написанная золотыми колхскими письменами на пергаменте из бараньих шкур. Но туда Фарнаку не добраться.

— Ну чего же молчите, знахари?

Римлянин в блестящем панцире хохотал. Остальные в свите молчали. Даже не улыбались. Чужие боги — тоже боги. Зачем гневить их, если завтра снова в бой?

Фарнак резко повернулся и поспешил вниз.

Жрецы тихо, чтобы не навлечь на себя гнев понтийского царя, влились в храм — как втягивается улитка в раковину.

В тот же вечер, безветренный, душный, отягощенная добычей, опьяненная победой и вином армия Фарнака ушла вниз по Риони, сжегши по пути нижний город и разорив селения по Сулори...

2

А ветра не было и после обеда. Надеялись, что его принесут облака, собравшиеся над горами, разрозненный авангард которых прорвался к долине Риони. Но облака, не дождавшись подкрепления с гор, растаяли, и снова выползло солнце. Рядом с кувшинчиком обнаружилась плошка, темно-серая, глиняная, совершенно целая плошка. К погребению (если это погребение) относился и наконечник дротика. Он был найден раньше и сейчас лежал в лаборатории.

Затем все начали разбирать каменный завал — надо определить, куда простирается искусственная засыпка, из которой высовываются кувшинчик и плошка. Девушки ножами осторожно срезают землю с засыпки. Художница из Москвы пристроилась сверху, на перемычке, и страдает: когда же вынут кувшинчик и плошку... «Какое равнодушие, какая неспешность!»

...Жаркий, тоскливый вечер. Жрец Ати измучился в ожидании темноты. Он лежал в узкой пещере, и, когда поворачивался, сверху сыпалась едкая пыль, от которой во рту уже все пересохло. Глоток, один глоток воды, и совсем необязательно, чтобы она была холодной и чистой, как та, что приносили рабы с дальнего виноградника. Пускай она будет темной, теплой, даже грязной...

Мысли старика текли прихотливо, перебивали одна другую, путались. Они были приземлены жаждой. И даже близость смерти, которую не так давно Ати принимал как особый вид временной немилости богини, превратилась в обыкновенность, ибо старик уже не мог выделить себя из числа прочих жрецов оракула. А те, остальные, умерли сегодня.

Кто мог предсказать, что святилище Белой Матери, словно чудом воспрянувшее после набега Фарнака, погибнет окончательно? До последнего храма, до последнего человека. Всего через несколько зим. А он, главный жрец, почти сто лет встречавший солнце на холме, будет прятаться в узкой пещере-крипте под храмом, изнемогать от жажды и, словно последний пахарь, бояться жалкой смерти...

Совсем стемнело, и Ати решился выползти из крипты. Его убежище не попалось на глаза пергамцам, потому что еще в фарнакский разгром его прикрыло глыбами и черепицей, упавшими во время пожара верхнего храма. И Ати, когда молодые жрецы хотели расчистить ход, велел им воздержаться. Времена были опасные, и храмовые сокровища оставили там, в глубине. Только старинную статую Белой Матери, в локоть длиной, уродливую, толстогрудую, с лицом, еле намеченным грубыми линиями, вытащили и поставили на алтарь.

Этой статуе было много лет. Никто не помнил, когда и кто принес ее на холм. Говорили даже, что она всегда была здесь, со дня сотворения мира. Может быть. Другие статуи, сделанные в Куттайе, или в нижнем городе, или привезенные из Милета, стояли у алтарей нижних храмов. Они были совершенны, они были красивы, но они не принадлежали атому месту, как горы, лес, ветер.

Белую Мать никогда не показывали паломникам. Только жрецы могли пройти внутрь храма, увидеть, как верховный жрец приподнимает на мгновение белое покрывало со статуи и пламя светильников заставляет ее улыбаться.

Когда воины Фарнака штурмовали город и каменные ядра катапульт рушили стены нижних храмов, Ати вошел в святилище, поднял тяжелую статую, завернутую в белое, ветхое от времени покрывало, и потащил в крипту. Так впервые за много столетий Белая Мать покинула свой постамент. Руки смертного не могли дотрагиваться до священного камня. Руки смертных — но не руки жреца Ати. Тогда он еще искренне полагал, что стоит над всеми прочими.

Белая Мать пролежала две недели в крипте, заваленная ветхими тряпками и старыми сосудами. Воины Фарнака искали ее, как искали и золотое руно. Они были во власти иллюзии. Кто-то уверил их, что Белая Мать сделана из громадного алмаза. Целая статуя из алмаза. И они верили. Жрецов спасло только то, что Фарнак спешил. Он приказал не убивать и не пытать их. Если бы воины задержались хотя бы на день, на два, они бы ослушались своего царя — ведь они были наемниками.

А через две недели после ухода Фарнака к морю, когда опоздавший, безнадежно опоздавший отряд из Куттайи остановился лагерем на нижней террасе, когда уцелевшие жители возвращались в селения, горький слух о том, что погибло не только святилище — исчезла, покинула колхов Белая Мать, был для многих горше, чем вид сожженных домов. И жрец Ати глубокой ночью извлек статую из крипты и поставил на место.

Утром ее увидели жрецы. Тут же было сообщено командиру куттайского отряда о чуде. И через час об этом знали все люди, от Сулори до Фасяса, разграбленного Фарнаком. Белая Мать вернулась к колхам. Святилище бессмертно.

Ати никому, даже ближайшим старым жрецам не сказал о том, как на самом деле оказалась богиня в храме. Он и сам вскоре стал думать, что она вернулась по своей воле. А он лишь выполнил ее повеление. Ати был склонен к абстрактным рассуждениям — он много читал греческих философов: изощренная логика их была полезна и порой забавна.

...Теперь же, выползая из крипты в темный сумрачный вечер, Ати подумал, что вряд ли сможет вновь вытащить Белую Мать.

А когда, выбравшись на четвереньках из ямы внутрь того, что еще недавно было храмом, Ати смог наконец оглядеться, он понял, что вторично статую и незачем вынимать. Святилища больше не существовало. И храмов не существовало. И людей не было. Старый жрец, мудростью своей и мудростью древних философов постигший причины людских деяний, понимал, что гибель святилищу принесли не пергамцы, а тот, первый враг — Фарнак. Его солдаты разграбили город, сожгли и уничтожили все, что не смогли унести. Опустели сокровищницы храмов, хранилища вина и зерна, что скапливались столетиями в руках жрецов. За годы затишья никто не смог восстановить потерь — да и откуда было найти богатства, уничтоженные Фарнаком? Власть царей в Куттайе давно уже шаталась, ибо князья порой были сильней царя и меняли царей, когда им это было удобно. Царство рушилось — недаром оно искало сильных союзников, и ошибки в поисках их были ударами, приближающими гибель.

Когда вновь пришли завоеватели, храмовый город пал к рассвету следующего дня. Фарнаку он сопротивлялся почти неделю. Пергамцам — день.

А ведь легенды живучи. Пергамцы тоже пришли за золотым руном и были озлоблены пустотой сокровищниц. Они не пощадили никого Из тех, кто не успел убежать из города. Никого. Они так и не поверили в то, что сокровищ нет... «Удивительно, — думал старик, выбравшись на склон и в последней синеве дня глядя вниз, на нижние террасы, где еще вчера теплилась жизнь, — удивительно, как тщательно и беспощадно может стереть целый город с лица земли десятитысячная солдатская орда. Строили город столетиями — добили за день. Сам он, Ати, еще жив, но и его нет среди живых. Обрывки белой одежды — когда-то белой — кое-как прикрывали наготу темного старческого тела. Нищий старик. Наверное, таких сейчас немало бродит вокруг — бездомных, никому не нужных стариков. Не он, Ати, давал жизнь и значение храму. А кусок белого камня кормил его, старика, и многие поколения тех, кто был здесь до него. Кусок камня, спрятанный в глубине черной дыры...» Ати, шаркая босыми ногами по теплой еще от горячего солнца и пожаров дорожке, стал спускаться вниз, туда, где была вода...

3

К вечеру определились контуры засыпки. Отар Лордкипанидзе долго стоял на перемычке над четко обозначенным завалом. Завал шел наклонно вниз, к шахте уже вскрытого погребения.

Все полагали, что это часть засыпки соседнего погребения. Кувшинчик и плошка попали туда случайно. И ничего не будет. Но все равно необходимо вскрывать слой засыпки с тем же тщанием, с каким вскрывали бы богатейшую из гробниц.

Отар тоже не верил в погребение. Хотя приятнее было бы тешить себя надеждой. Например, тем, что в экспедициях (так уж повелось со Шлимана) лучшая из находок часто падает на последний день.

Можно было снимать засыпку.

Под первым слоем известняковых плиток лежали кости. В двух местах. Вернее, это были следы костей, перемешанных, переломанных, и определить, кому они принадлежали, было невозможно.

До заката успели снять еще один слой камней — площадь предполагаемого погребения уменьшилась вдвое. Никакого колодца не было. Кувшинчик и плошку извлекли, завернули в бумагу, чтобы перенести в лабораторию.

Пока собирали инструменты, Гурам поднялся наверх, к дубу. Он помнил его старым, умирающим, но тогда, несколько лет назад, было больше зеленых ветвей и больше живой коры. Сейчас осталась лишь полоска коры и одна ветвь. Когда Гурам пришел сюда впервые и холм был еще зеленым, казалось, что дуб стоит здесь извечно, что он был еще тогда, когда строили первый алтарь. Разумеется, дубы столько не живут — и все-таки было чуть грустно, когда начали снимать культурный слой на вершине и стало ясно, что под дубом идет метра два земли, перемешанной с черепками, обломками черепицы: дуб вырос уже на мертвом городе. Хотя это ничего не значило. Дуб все равно стал символом холма. Он стоит словно на постаменте. Цилиндр земли, из которого торчат красные углы черепицы, археологи пощадили, чтобы дуб не умер.

За дубом в теле холма видна впадина. В самом глубоком конце ее — черное отверстие, частично заложенное сейчас, чтобы дожди, заполнившие впадину водой и призвавшие в этот маленький водоем быстрых на поиски новой жилплощади лягушек, не затопили пещеру. Наверное, это крипта храма. А может быть, подземный ход, выводивший за пределы холма. Точно сказать пока нельзя. Много недель Гурам потратил на то, чтобы раскопать эту пещеру. Диаметр пещеры у входа меньше метра. Дальше она сужается. За две тысячи лет пещера заполнилась слежавшейся землей, почти такой же плотной, как и сам песчаник холма. Забраться внутрь можно только ползком, держа в руке нож, а через плечо мешок для земли. И вот там, внутри, почти без воздуха, в страшной духоте и жаре, надо было ножом отколупывать крошки породы и потом, когда мешок наполнится и больше не оставалось сил, пятясь, выползать наружу. В античные времена в таких рудниках работали рабы.

Пещера шла метра четыре прямо, потом поворачивала под прямым углом. Удалось пройти еще метра два. Пока, в этом сезоне, все. Как далеко идет ход, где он кончается, неизвестно. Возможно, там ничего и нет, но все равно любую работу надо докончить. Если ничего не будет — это тоже археологический факт. Любой факт нужен. Факты накапливаются, и где-то происходит качественный скачок — они выстраиваются в систему. Открыто уже немало, и система эта маячит в клубке гипотез. Но так как человеческой любознательности не свойственно ждать, пока все данные выстроятся в шеренгу, она старается обогнать медленное течение времени. Это относится даже к археологам, самым терпеливым из охотников за фактами.

...Когда Ати добрался до журчащей, как прежде, речки, было уже совсем темно... Поднялся ветер. Он скатывался с зеленых гор и теплыми волнами падал в долину, словно нес в себе всю тяжесть кровавого дня, словно горы и холмы хотели очиститься от людских страданий и смерти. Ати брел по тропинке, обходил упавшие сверху глыбы, долго, с трудом перебирался через завалы черепицы, продираясь сквозь кусты, еще тлеющие бревна. Никто не видел, как шевелились пересохшие губы старика, насылая проклятия на город, на Белую Мать, которая не смогла защитить его своим крылом. Ибо (в самом деле, зачем же лукавить сейчас, когда нет никого рядом?) богиня — лишь кусок белого мертвого камня. Со злорадством, неожиданным для себя, Ати думал о том, что богиня уродлива, нелепа — но это ли главное: ей никогда не выбраться самой из-под земли, потому что он не поможет ей в этом. У воды Ати разыскал целехонький кувшин. Владелец его лежал неподалеку, вытянув руку к воде.

Его настигла стрела. Кувшинчик пригодился жрецу. Напившись, он набрал воды, чтобы взять с собой. Он боялся спать здесь, хотя и мысль о долгом подъеме на холм пугала.

Старик возвращался медленно. Кувшинчик с водой казался тяжелым, но бросить его было нельзя. Наверху воды нет. Какая-то собачонка увязалась за стариком. Ати кинул в нее камнем, но камень не долетел.

Жрец остановился перевести дух у ворот святилища. Ворота, сорванные с петель, валялись, загораживая дорогу. Ати заметил, что кто-то утащил статую, охранявшую вход. Статуя была греческой, изысканной и совершенной. Там, у себя дома, она изображала, наверное, какое-то иное божество. Но неважно, кем первоначально она была, — паломники, подходя к городу, молились ей как своей колхидской богине. Старик провел пальцами по камню постамента. Пальцы нащупали неровность глубоко выцарапанных букв: «Спаси меня, владычица...» На темной, пропитанной вином площадке перед разрушенным храмом валялся забытый кем-то дротик. Ати подобрал дротик и плошку, лежавшую рядом. Если богиня дарует ему еще несколько дней или недель жизни, надо обзаводиться хозяйством. Хозяйством... Старик улыбнулся, сжимая в руке дротик — жрецы Белой Матери никогда не прикасались к оружию...

Он достиг вершины холма далеко за полночь. Собачонка не отставала. Конечно, безопаснее было бы снова заползти в глубь лаза, где прячется Белая Богиня, где лежат последние ценности погибшего храма. Но забираться туда было страшно, словно провести ночь в могиле. И он спустился по откосу, туда, где еще месяц назад вдоль старого кладбища стояли хижины рабов, служивших храму. Хижины сгорели, но у одной из них чудом сохранились две стены, которые могли защитить от ветра. Жрец уселся на теплую, густо присыпанную пеплом землю, поставил у своих ног кувшинчик с водой и плошку. Собачонка свернулась у ног старика, и он не стал ее отгонять — к утру станет холодно, пусть же будет рядом хоть какое-то живое существо.

Ати смотрел в долину. Далеко слева еще догорал город, блеснула под луной река. Зато впереди, в долине и на невысоких холмах, не было ни огонька. Еще несколько дней назад под откосом горели плошки в хижинах рабов, дальше, на склоне холма, светились огни в деревеньке, дальше — еще одной. А город казался россыпью звезд.

Теперь же темно...

Жрец умер к утру. Потом ветер свалил стены хижины. И когда крестьяне, вернувшиеся в соседнюю деревню, поднялись на холм, чтобы поглядеть, нет ли там чего-нибудь нужного в хозяйстве, и узнать, что сталось с храмом Белой Матери, старика никто не заметил.

Многие годы, столетия люди не селились на этом холме. У него была дурная слава... Из поколения в поколение шла молва, что жить на этом холме нельзя...

4

С каждым слоем засыпка уменьшалась, обнажая розовое тело скалы. Колодца под ней не было. Попалось только несколько черепков, донышко от колхидской амфоры, обломок синопской черепицы.

А когда был снят последний камень, поднялся ветер. С опозданием, по крайней мере, на день. Так и осталось неясным, как попали сюда невредимый кувшинчик, плошка и наконечник дротика.

Игорь Можейко