Предлагаемый отрывок из книги Елены Давыдовой-Харвуд «Английская свадьба» примечателен тем, что описанные в нем житейские события произошли непосредственно с автором, которая уехала из России в Великобританию и вышла замуж за британца. Нет, эта книга — не инструкция к действию и не призыв к межнациональным бракам, скорее, бытописательский блокнот, где впечатления от пережитых приключений и происшествий свободно и легко изливаются на страницах. Вскоре она выйдет в издательстве «КоЛибри».
Я снова в Англии, только теперь уже с официальным визитом в качестве невесты; при этом более глупой цели пребывания, по-моему, придумать невозможно. Джеймс встретил меня в аэропорту, и по дороге домой мы решили не откладывать все в долгий ящик, а сразу же пожениться. Причем больше не испытывать свое счастье в Свонедже, а поехать в Корнуолл — там у Джеймса и дом поприличней, и друзей много опять же.
На следующий день, уже в корнуолльском городке Фалмут, мы первым делом пошли в регистрационный офис (ЗАГС по-нашему). На этот раз нас приветствовала милая девушка, и чтобы сразу снять все сомнения, я гордо предъявила ей свою новоиспеченную невестину визу. В ответ она дружелюбно объяснила, что виза визой, но официальная процедура обязывает ее, прежде чем принять у нас документы для женитьбы, выяснить, что мы с Джеймсом знакомы не первый день. И вот она стала задавать нам вопросы друг про дружку, и тот, о ком спрашивали, должен был сидеть и помалкивать (подсказывать не разрешалось). После «допроса» документы она все же приняла и сказала, что теперь нам нужно будет ждать разрешения на свадьбу от властей. При этом надо, чтобы регистрационный офис обнародовал наше намерение и дал достаточно времени тем, кто считает, что к этому браку есть какие-нибудь препятствия, о них сообщить. Я ехидно поинтересовалась, где же они собираются все это обнародовать (особенно учитывая, что я русская), но она серьезно объяснила, что возможны два варианта на наш выбор: повесить объявление в местной церкви или опубликовать его в здешней газете. Мы выбрали церковь — причем я уверена, что ни один из ее прихожан никогда в жизни не слышал ни о Джеймсе, ни обо мне и о препятствиях, соответственно, вряд ли мог бы быть осведомлен. Так что мы расслабились, принялись ждать, развлекаться, навещать друзей и потихоньку готовиться к свадьбе. И, забегая вперед, скажу, что разрешение на нее мы получили по телефону уже через неделю.
Для начала заявляемся в гости к давнишним приятелям Джеймса. Это муж с женой, немолодые богатые фермеры. Хозяин представляется мне именем Тим, но звучит оно для такого важного с виду человека как-то не очень подходяще. Я, само собой, воздерживаюсь от комментариев, но позже начинаю приставать к Джеймсу с расспросами, и он мне назидательно объясняет, что англичане любят сокращать имена не только своих близких, но вообще всех подряд, в том числе и свое. И совершенно нормально, если какой-нибудь 70-летний старикан представляется всем не полным своим именем, например Родерик, а сокращенным от него — Род. И все эти Тимы, Мэгги, Джимы, Дэйвы и Ричи — не что иное, как сокращения от полных человеческих имен. Я перевариваю информацию, а потом с невинным видом спрашиваю: «А какое же тогда полное имя для тебя, Джеймс?»
Он задумчиво смотрит на меня, явно прикидывая что-то в уме, а потом говорит: «Это и есть мое полное имя, а сокращением от него — если ты это хотела узнать — будет Джим». И угрожающе добавляет: «Только не вздумай меня так называть!» — «Ладно-ладно, не буду, не переживай, — добродушно говорю я. — А еще, между прочим, в нашем заявлении на свадьбу ты фигурируешь как Джеймс Роберт Дэйвид Харвуд. Откуда это у тебя столько имен? Получается, что все свое единственное-то имя сокращают, а у тебя их — вон какая куча. Ты что, какое-то особое исключение?» Джеймс жалостливо смотрит на меня, как на несмышленого ребенка, и начинает снисходительно объяснять: «Да почти у каждого англичанина есть не одно имя, а еще хотя бы парочка других. Это помимо фамилии, конечно». Я оживляюсь: «А можешь мне какойнибудь еще пример привести?» — «Ну да, — говорит он. — Вот, например, человек с сокращенным именем Роб и фамилией Джонсон на самом деле имеет и другие имена, и полный вариант будет Роберт Ричард Бересфорд Джонсон». — «А второе имя — это что, имя его отца?» — задаю я, с моей точки зрения, совершенно невинный вопрос. «Почему это второе?» — выпучивает на меня глаза Джеймс. Потом спохватывается — я же русская, таких простых вещей могу и не знать. «Вообще, в чем-то ты права — именем отца раньше называли мальчика-первенца в семье, и это было его первым именем. Вот, например, моих и отца, и деда, и прадеда тоже звали Джеймс. Сейчас, правда, этого уже никто не придерживается». — «А по какому же тогда принципу выбирают второе и третье имена?» — не отстаю от него я. «Ну вообще-то они тоже произвольны и к имени отца никакого отношения не имеют», — говорит он. «Так, а сколько таких имен можно иметь? И что, у женщин вторые и третьи имена тоже мужские?» Джеймс чуть не падает со стула от удивления: «Как это — у женщин мужские имена?! Ты что, надо мной издеваешься?!» Я тогда тоже спохватываюсь — он ведь англичанин, про отчества явно не в курсе — и примирительно говорю: «Ладно, все ясно, значит, у женщин — все имена женские». Джеймс немного успокаивается и уточняет: «Ну да! А про количество имен ты спрашивала: так вот, их можно иметь сколько угодно, но народ особенно не злоупотребляет — место-то в свидетельстве о рождении ограниченно, так что придумают всего два-три имени ребенку — и хватит».
Гораздо позже я поняла, что у всех наших знакомых есть по нескольку таких имен, и лишь у одной из них — нет. У нее только обычные имя и фамилия, и в этой общей ситуации она мне кажется какой-то обделенной.
Да, так вот, пока меня знакомят с Тимом, нашим нынешним хозяином, Джеймс рассказывает, что тот всю жизнь занимался двумя вещами: вел фермерское хозяйство и играл в довольно знаменитом джаз-банде на кларнете. Причем был настолько хорошим музыкантом (и настолько хорош собой), что даже имел женскую группу поддержки, которая таскалась за ним по всем концертам, где бы он ни выступал — в местных ли пабах или за границей. Его жена Сью — интеллектуалка, знающая все на свете и активно участвующая во всяких благотворительных мероприятиях. При этом живут они на краю крошечной деревни, по нашим меркам — в совершеннейшей глухомани. После первых приветствий, чашечки чая и общей беседы все мы преспокойно уселись читать газеты. Я поначалу смутилась — как-то это не слишком воспитанно, с моей точки зрения. Но Джеймс мне тихонько шепнул, что я напрасно комплексую, и все это абсолютно в порядке вещей.
И вот я читаю в доставшейся мне газете: арестованы литовец и трое русских, им грозит суд. Оказывается, вся их вина состоит в том, что они наловили рыбы в речке, развели на берегу костер и стали рыбу жарить. В этот самый момент нагрянула полиция и всех повязала. Мне это кажется ужасно несправедливым, и я требую у своих англичан объяснений, а они мне говорят, что ловить рыбу в реке или озере, не купив на это лицензии (а иногда и не заплатив дополнительно владельцу этой конкретно части берега или реки), нельзя. Это считается воровством. Я тут же интересуюсь — а что, все рыбаки, которых мы часто видим на берегу моря, выходит, эти лицензии имеют? С морем, оказывается, по словам моих собеседников, — другое дело. Если ловишь рыбу с берега моря, то никакая лицензия на это не нужна. Жаль, что литовец и русские про это не знали...
После обеда мы все вместе идем гулять. Каким-то извиняющимся тоном наши хозяева объясняют, что поля и перелески вокруг — их частные владения, и никому, кроме них самих и их гостей, бывать там не положено. Пока мы дышим свежим воздухом, Сью рассказывает, что всего в шести милях отсюда расположено большое поместье, где живут принцы Уильям и Гарри — дети принцессы Дианы и принца Чарлза. Не так давно Уильям получил право на вождение самолетов (вроде как окончил курс обучения и успешно сдал все экзамены, что ли) и тут же, прихватив своего братца Гарри, на вертолете полетел на какую-то вечеринку. Про это, я помню, действительно писала пресса, возмущаясь тем, на что тратятся деньги налогоплательщиков. А местные теперь высматривают вертолеты в небе — там ведь снова с большой вероятностью могут оказаться оба принца.
Гуляем, я замечаю на поле и вдоль троп маленькие ромашки. Потом приглядываюсь — никакие это не ромашки, а обыкновенные маргаритки, только растут они не на клумбах, как в России, а повсюду и совершенно диким образом.
Пока мы дышим свежим воздухом, успеваем обсудить, что дикая малина, как у нас в подмосковных лесах, здесь совсем не растет. Зато растет, причем в огромных количествах, ежевика. Английское ее название — blackberry, то есть «черная ягода», и это похоже на правду: ягоды у нее как у крупной малины, только почти черные, ну и вкус совсем другой, разумеется. Народ собирает ее вдоль дорог и тропинок и делает из нее сироп, джем и добавляет в пироги. И после прогулки дома у Сью с Тимом мы снова засели пить чай — с булочками с маслом и домашним джемом из ежевики. Типично английская еда, — только вот разве может сравниться с малиной!
После чая мы устроились слушать диски с записями джаз-банда Тима, и он, разошедшись, достал кларнет и сыграл нам парочку мелодий вживую — и, надо сказать, отлично сыграл. А потом потащил нас смотреть свой личный огромный офис с Интернетом и компьютерами последних моделей на втором этаже гаража (в котором на тот момент стояло пять их — Тима и Сью — машин). Не совсем мне понятно, зачем фермеру-музыканту все эти прибамбасы с офисом и компьютерами, но, похоже, он завел их просто из любви к искусству. И тут я подумала: интересно, а когда русские фермеры заживут такой жизнью — с кларнетом, Интернетом и хорошими машинами?
На ужине в местном пабе мы случайно встретились с симпатичным внуком наших хозяев. Он только что перекрасил свои темные волосы в блондинистый цвет, в ухе, как и полагается в 17-летнем возрасте, — серьга. Обычный модный и умненький мальчишка из очень богатой семьи. Вдруг выясняется, что по всем выходным он работает в этом пабе поваром. Это в свои-то семнадцать лет! С пятнадцати он подрабатывал здесь официантом, потом помощником повара и вот теперь уже готовит воскресное жаркое для посетителей. Дело в том, что какое-то время назад он решил, что в восемнадцать поедет в кругосветное путешествие. А для этого ему нужны деньги. Хотя его родители очень богаты (как, впрочем, и бабушки с дедушками), в голову ему не приходит просто взять и попросить у них денег, — вот он и зарабатывает их сам в свободное от учебы время.
«Слушай, а с какого возраста тогда дети в Англии имеют право работать, если ты в пятнадцать уже вовсю вкалывал?» — удивленно спрашиваю я этого поваренка. «Вообще-то с тринадцати, — охотно объясняет он, — но всего по несколько часов в неделю и по такому расписанию, чтобы это не мешало школе». — «Интересно, а кем можно работать в тринадцать лет? — размышляю я, — не могут же детей брать на нормальную работу!» — «Ну, чаще всего в этом возрасте разносят газеты или работают кассирами в супермаркетах. Это мне просто повезло!» — смеется он. Тим со Сью давно уже прислушиваются к нашему разговору и тут решают уточнить, что вообще всех детей в Англии родственники поощряют работать, и даже самые богатые родители ожидают, что их дети будут сами обеспечивать себя (хотя бы частично) после восемнадцати лет, пусть они и учатся, скажем, на дневном факультете университета. «А как у вас с каникулами?» — спрашиваю я поваренка. «А в каникулы я тоже работаю», — вздыхает он. «Да нет, я не об этом! Сколько месяцев в году у вас каникулы?» — «А-а-а, — расплывается в улыбке он. — Вообще мы учимся с начала сентября до середины июля. Самые большие каникулы у нас летом, на Рождество и на Пасху, хотя еще бывают каникулы середины семестра и банковские праздники». — «Как это банковские праздники — тоже каникулы?» — удивляюсь я. «Ну, если это можно назвать каникулами, — уточняет он, — просто к обычным выходным добавляется еще понедельник. Три дня — немного, конечно, но все же лучше, чем ничего!» — «А в конце учебного года, между прочим, — многозначительно смотрит на него Сью, — каждый учитель пишет о каждом ученике отчет для родителей: что в нем хорошего и какие недостатки». И по этому взгляду я понимаю, что поваренок наш безупречен не во всем.
Из еды в этом пабе я заказала себе fishpie — дословно переводится как рыбный пирог. Официантка ставит передо мной глиняную мисочку с картофельным пюре. «Нет-нет-нет! — начинаю протестовать я. — Я же заказывала fishpie!» Все окружающие смотрят на то, что мне принесли, потом удивленно на меня. А Джеймс смущенно говорит официантке: «Спасибо! Мы тут сами разберемся!» Она убегает, я пыхчу от негодования, а он мне тихонько так говорит: «А это что, по-твоему? Ты не знаешь, что ли, что это и есть fishpie (то есть рыбный пирог)». Я с недоверием начинаю ковыряться в картофельном пюре: там действительно попадаются кусочки разных видов рыбы, мидии, креветки и много то ли сметаны, то ли сливок с сыром; все это запечено в духовке и, должна признаться, на самом деле очень вкусно. Только вот мне до сих пор непонятно, зачем было эту смесь называть пирогом?
Пока мы едим и выпиваем, выясняется, что Тим и Сью сдают в аренду некоторые участки своих земель, а заодно и пару домов, принадлежащих им, и не понаслышке знают про всякие проблемы, связанные с землевладением. Тим рассказывает об одной интересной детали в английских законах: если кто-то самовольно поселится на определенном участке земли и его никто официально не попытается оттуда выселить в течение двенадцати лет, то земля эта становится собственностью «захватчика». А настоящий хозяин где-нибудь на другом конце страны может об этом не знать и продолжать считать, что земля по-прежнему его.
Я смотрю на Джеймса и понимаю, что мы с ним одновременно подумали об одном и том же: «Хорошо бы, чтобы на ваших землях никто втихаря не доживал двенадцатый год!»
На следующий день мы попрощались с Тимом и Сью и стали размышлять, чем бы заняться теперь. Здесь, в Корнуолле, много пляжей с отличными волнами, и многие городки полны недорогих гостиниц для серферов. Мы с Джеймсом посовещались и решили, что раз уж все равно болтаемся тут без дела, надо попробовать себя и на этом поприще. Недалеко от одного из длинных песчаных пляжей нашли школу, где учат серфингу, и приятно удивились ценам — при хороших инструкторах и отличном оборудовании она была гораздо дешевле, чем, скажем, в Испании или Франции. Подталкивая друг друга в бок, мы набрались храбрости и заявили, что решили взять у них урок. Нам тут же выдали по уже мокрому и холодному термокостюму и показали, где переодеться. Переодевались мы с горем пополам, с непривычки застревая в костюме то рукой, то ногой и пытаясь надеть все задом наперед. Наш будущий учитель, атлетичного склада молодой англичанин, наблюдал за нами с нескрываемым презрением, потом сам в две секунды переоделся, выдал по доске, показал, как их нести, и повел нас на пляж. Топать до него было минут десять, начинался дождь, и дул сильный ветер. На подходе одиноко стояла маленькая доска с температурой воды в море: +14 °С. Мы с Джеймсом приуныли, и тут он переиначил знаменитую фразу про англичан на солнце: Оnly mad dogs and englishmen go out in the midday sun — на: Only mad dogs, russians and englishmen go surfing in the pouring rain. Мы посмея лись и немножко согрелись. Джефф, наш инструктор, сначала заставил нас махать руками и ногами, а потом отправил бегать по пляжу стометровку туда-сюда. Под конец мы совершенно выдох лись, еще и не начав ничему учиться, и тут он усадил нас на песок и стал объяснять правила. Меня несколько насторожило, когда он со скучающим видом сказал: «Ну а что делать, если течение станет уносить вас в море, вы, конечно же, знаете». Я встрепенулась и с недоверием оглянулась вокруг: и кто же это здесь, интересно, про это знает? Никого такого увидеть мне не удалось, и тогда я задала, по-видимому, совершенно глупый с его точки зрения вопрос: «Вообще-то, нет! А что, здесь есть такие течения?» Он тогда вздохнул и стал терпеливо объяснять, что в определенный момент отлива морская вода с разных сторон как-то хитро пересекается, и получается, что идет сильное течение от берега, и что мы легко можем в него попасть в это время дня. Тут я задумалась, надо ли мне все это, а потом спохватилась и спрашиваю: «Да! А делать-то что, если я в него попаду?» Пока он объяснял, что делать, мы поглядывали на море: был, и правда, отлив, и до воды надо было идти еще метров триста, зато уж там были отличные волны — не слишком большие, закручивающиеся белыми барашками («белыми конями», как говорят англичане) далеко от линии прибоя, и судя по двум другим серферам (к моему удивлению, в море полоскалась еще парочка новичков), море совсем неглубокое, и можно заходить довольно далеко. Короче, красота для начинающих. А из-за того, что дождь и такой холод, к тому же совсем нет пляжников, так что все вокруг в полнейшем нашем распоряжении.
И вот в течение почти двух часов мы учились ловить волну — под проливным дождем в четырнадцатиградусной воде. Подозреваю, что Джеймс, так же как и я, особого счастья при этом не испытывал. Зато когда волна ловилась и мы неслись на ней к берегу, а потом вскакивали на доску (вообще-то это я себе льщу; я, скорее, на нее взбиралась, как ленивая лягушка, — сил-то от холода совсем уже не было), то вопрос, что мы тут делаем, сам собой отпадал.
К концу первого часа упражнений мне стало казаться, что к пальцам ног у меня прицепились водоросли. Когда же мы в конце концов окончательно выбрались на берег, стало ясно, что это просто второй палец на ноге у меня отмерз. То есть совершенно побелел, потерял чувствительность, и что это его я принимала за водоросли. Наш инструктор искренне удивился: всего каких-то там два часа в холодном море — и, надо же, отмороженный палец! Я осторожно поинтересовалась: «А что, здесь вода всегда такая холодная?» Он обиделся: «Ну почему же, в середине и в конце лета у нас бывает и 17 °С. А иногда даже и все 18 °С!» Понятно теперь, почему никогда раньше я не слышала, чтобы кто-то, кроме англичан, серфил в Корнуолле...
Заняло потом два часа активного массажа, сидения в сауне и горячей ванне, чтобы привести мой палец в чувство...
А вечером мы с Джеймсом решили отметить наше большое начинание и пошли пешком через поля-луга ужинать в милейший ресторанчик на берегу моря. Друзья, с которыми мы договорились там встретиться, были вегетарианцами и притом гурманами. Никогда не знала, что эти два понятия совместимы, а тут оказалось, что это очень даже возможно. Когда мы уселись к ним за столик, они предложили заказать английское шампанское. «А разве такое бывает?» — удивилась я, и они принялись горячо объяснять, что в Корнуолле есть отличные виноградники, и здесь производят игристое вино, которое не уступает хорошему французскому. А из-за постепенных изменений в климате местный виноград приобретает свойства, которые раньше были присущи только винограду в районе Шампани. А вот в самой Шампани во Франции, наоборот, — сказали они, — по тем же самым причинам виноград теперь уже не тот. Поэтому корнуолльское игристое скоро по качеству будет гораздо лучше французского шампанского. Ну а по цене оно и так уже особо не отстает. Мне эта легенда очень даже понравилась — только я тут же решила, что проверять ее на своих друзьях-французах не стану. <... >
На следующий день у нас был забронирован второй урок серфинга. К моему удивлению, утром мы не встали с воспалением легких и даже маленькой простуды обнаружить не удалось, так что никаких отмазок ни у Джеймса, ни у меня не было. Зато на руках, плечах и спине болела каждая, даже самая малюсенькая мышца. А мне-то всегда казалось, что для серферов главное — это ноги...
Мы вышли из дома, Джеймс стал чего-то там укладывать в машину, а я с подозрением уставилось на небо: будет ли сегодня дождь? Облака неслись с дикой скоростью, и никогда раньше я не видела их так близко, разве что высоко в горах. А уже в машине Джеймс мне рассказал, что по направлению ветра (и, соответственно, того, куда плывут облака) здесь легко определяют, какая будет погода. Например, западный ветер с Атлантики обычно приносит дождь, а восточный — летом несет тепло, а зимой — холод. «Тут считают, что это из России», — со знанием дела сообщил он.
Когда мы подъехали к пляжу, уже вовсю светило солнце и вода стала теплее — целых +15 °С! Видимо, поэтому в море ковырялась куча начинающих, и в этот день главной задачей для нас с Джеймсом было не впилиться в кого-нибудь на своей доске.
А по дороге домой мы не выдержали и остановились посмотреть на вид изумительной красоты. И вдруг на узкой тропке над морем наткнулись на мемориальную доску: чудом выжившие друзья установили ее погибшему в море товарищу (совсем молоденькому парню, судя по датам рождения и смерти). На ней было выбито предупреждение: люди, будьте осторожны, море здесь очень опасное! И мне тогда стало понятно, почему здесь купается совсем немного народу...
Притащились домой — замерзшие, усталые, но довольные, и у входа столкнулись с соседом. С восторгом начали было рассказывать ему про свои подвиги, а он посмотрел на нас этак с сочувствием и сказал: «I don’t do discomfort any more». Мол, могу себе позволить больше не заниматься вещами, причиняющими дискомфорт...
Дома обнаруживаю, что на мое имя пришла посылка. Оказывается, это Джеймс по поводу Пасхи подарил мне подарок, — правда, несколько эксцентричным способом: прислал по почте три коробочки изумительных шоколадных конфет. Пасха у англичан обычно не совпадает по времени с русской, и каждый год промежуток времени между ними разный. А тут вдруг в кои-то веки она пришлась на один день! Я удивилась подарку: «Спасибо, конечно, но мне казалось, что вы только детям шоколадные яйца на Пасху дарите!» Джеймс самодовольно отвечает: «Ну да, взрослые обычно ничего друг дружке и не дарят. Вот если бы мы с тобой были влюбленными друг в дружку тинэйджерами, могли бы обменяться шоколадками. Это я просто решил тебя побаловать». Мне становится интересно: «А как вы вообще тут отмечаете Пасху? Все-таки большой праздник, у всех каникулы, но что-то я не замечаю ничего особенного. Яйца, насколько я поняла, вы не красите, куличи не печете…» — «Ну, помнишь, мы же с тобой в прошлую пятницу утром ели hot cross buns (булочки с горячим крестом), — так вот и отмечаем», — говорит Джеймс. Я думаю о том, что булочки с горячим крестом мне совсем не понравились: маленькие, липкие, с разными приправами, вкус которых показался мне ужасно противным. А Джеймс рассказывает дальше: «Еще в воскресенье дети охотятся за шоколадными яйцами, которые родители заранее где-нибудь спрятали, — а больше ничего особенного и не делаем. Разве что вот в Лондоне бывает большое пасхальное шествие, но оно и не выглядит как что-то там религиозное, народ просто празднует банковский выходной». Тут мне приходит в голову: «А как тут постятся перед Пасхой? Понятно, что ты не постишься, а как остальные?» Джеймс удивляется: «Вообще-то я слышал про пост, но даже и не знаю никого, кто бы в нынешние времена постился. Это какой-то совсем уж средневековый пережиток!» Тут ему приходит в голову посмотреть в словаре, что там пишут про пост, и мы с удивлением обнаруживаем, что насчет еды там ничего особенного нет, а просто значится, что «пост — это период в 40 дней перед Пасхой, когда верующие отказываются от своих обычных удовольствий». Я перевариваю информацию и помалкиваю о том, что в России этот «пережиток» очень даже популярен. <... >
Погода снова испортилась, зарядил дождь, и пока мы бродили утром по мокрому Фалмуту, я обратила внимание, что англичане, вопреки моим представлениям, редко носят с собой зонты. Даже если разверзлись хляби небесные (по-английски это raining cats and dogs — в буквальном переводе «дождь льет котами и собаками»), большинство будет продолжать ходить в своей обычной одежде. Могут, правда, поднять воротник и передвигаться перебежками. И лишь некоторые — обычно очень пожилые люди — будут одеты в непромокаемые плащи, косынки и кепки. С зонтами же ходят единицы. Видимо, еще и поэтому по дороге нам попадалось довольно много простуженного народу, и тут я не смогла не заметить, как громко англичане сморкаются. У них для этой цели всегда находился чистый носовой платок (пусть иногда и бумажный). Делали это они от души, набрав полные легкие воздуху, молниеносно и громогласно. А вот того, чтобы хоть один англичанин хоть когда-нибудь сплюнул на асфальт, я вообще еще не видела ни разу. Как ни ужасно, но по плевкам всегда можно определить, что здесь недавно прошелся иностранец.
За обедом Джеймс оповестил меня о том, что день свадьбы не за горами и он решил ознакомить меня со своими финансовыми делами (чтобы у меня на этот счет не было никаких особых иллюзий, как я поняла). Для этого он заранее назначил встречу с Майклом, своим финансистом-бухгалтером и давнишним другом. Выяснилось, что тот работает дома: прямо в его большом особняке оборудованы отличные офис и комната для переговоров. Джеймс перед встречей переоделся во все официальное и постарался не опаздывать. Я немного удивилась: все же домой к другу идем, но промолчала. Встреча действительно оказалась крайне церемонной: для начала нас встретила жена Майкла Линда (она же по совместительству его секретарь), приняла пальто и проводила в переговорную. Здесь, хоть была середина дня, горели ароматические свечи. Целую стену занимало окно в сад с цветущими кустами и яркой ухоженной клумбой. Линда предложила нам чай и принесла его на изысканном подносе. Чайный сервиз был из тонкого фарфора, ложечки — серебряные. Все это, как я поняла, было увертюрой к появлению Майкла. И тут он ворвался в комнату — безукоризненно одетый, деловой, расточающий улыбки. Беседу про финансовые дела Джеймса он провел артистически. Думаю, я при всем этом напоминала зрителя театра, изумленного происходящим на сцене и сидящего с открытым ртом. Никогда в жизни не могла представить себе подобного бухгалтерского офиса и подобного бухгалтера! И в голову лезли дурацкие мысли о русских бухгалтериях с моих былых мест работы...
Вечером мы с Джеймсом решили дома расслабиться и удобно устроились перед телевизором. Показывали передачу про работу английских пограничников, как они в портах и аэропортах проверяют паспорта и пытаются не пустить на остров тех, кому там быть не положено. Оказалось, что в Англии примерно миллион нелегальных иммигрантов, а отослать обратно на родину из них удается всего лишь 25 тысяч в год. И вот показывают, как немолодой дядька из Дубаи прилетел сюда по студенческой визе, с которой он не имеет права работать. Паспортист просит его предъявить доказательства того, что он в Англии действительно учится. Тот ведет себя откровенно нагло и, грязно ругаясь, достает письмо из какого-то института. Там в графе «оценки» значится «отлично» по одному из предметов. Паспортист задает дядьке по этому предмету простейший вопрос, и тот, перемежая обычные слова бранью, выдает предложение, которое означает: ничего внятного на эту тему я сказать не могу. При этом в процессе разговора становится понятно, что дядьку в аэропорту должен встречать кузен. Паспортист отводит «студента» в специальный «отстойник», а сам начинает разбираться в ситуации: звонит кузену, представляется и спрашивает, где работает дядька. Кузен простодушно называет фирму такси. Паспортист тогда звонит в это такси, и ему подтверждают, что да, дядька там работает, причем на полной ставке (хотя, вы же помните, живет он в Англии по студенческой визе и работать официально не может). Паспортист снова беседует с дядькой, пытается уличить его во лжи, но тот во всем отпирается, возвращаться в Дубаи отказывается и подает какую-то там жалобу. Несколько дней спустя ему вежливо выдают временное разрешение на пребывание в Соединенном Королевстве, и он преспокойненько растворяется в толпе.
Потом показывают службу, которая уже внутри страны отлавливает нелегальных иммигрантов и пытается отправить их к себе домой. Проблема здесь такая: чтобы отослать их обратно, нужно, чтобы они имели действующий документ для путешествий. Если же его нет, английские власти бессильны что-либо сделать. Могут только отпечатки пальцев у этого иммигранта снять и разослать по Евросоюзу — чтобы его официально на работу никто не принимал. В программе показывают команду этой службы иммиграции: они поймали двух чернокожих нелегалов — из Ганы и Нигерии. У обоих есть только ксерокопии их паспортов, сами же паспорта где-то надежно припрятаны. И вот эта служба — пять человек, между прочим — восемь часов возятся с этими нелегалами: делают обыски у них дома и в домах их родственников, ищут документы — и все безрезультатно. В конце концов нелегалов просто отпускают, сказав, чтобы они раз в неделю отмечались в офисе этой службы. В первый раз те действительно послушно приходят отметиться, а потом тоже исчезают бесследно, тоже растворяются в толпе.
К моему удивлению, в этой передаче единственным нелегалом, которого пограничникам удалось не пустить в Англию и отправить домой, оказалась белокожая австралийка. Она прилетела по туристической визе к своим друзьям, а на контроле при осмотре багажа у нее в лаптопе обнаружили 20 листков с ее резюме шеф-повара. К ней тут же привязались с вопросами: «А зачем это? Вы же не имеете права работать в Англии по туристической визе!» Она в отчаянии пыталась доказать, что резюме у нее всегда лежит в кармашке чемоданчика для компьютера, и она просто забыла его вытащить. Короче, отправили ее обратно в Австралию ближайшим же рейсом. <...>
Я тут же вспомнила, как однажды въезжала в Англию сама. Паспортисткой оказалась чернокожая дама, проявившая изрядный интерес к моим личным делам. Она стала спрашивать, к каким друзьям я еду, где и как с ними познакомилась, кем работаю и когда собираюсь обратно в Москву. Я решила, что ей скучно вот так сидеть весь день и она просто захотела со мной немного дружелюбно поболтать по-английски. Оказалось, что поняла я ее совершенно превратно: после моего заявления, что на работе меня вообще-то ожидают тридцатого числа, она оживилась, и говорит: «Так вообще-то ожидают, или вы точно туда вернетесь?» Тут мне стало ясно, что не стоит упражняться в тонкостях английского, а надо отвечать, как на военной кафедре: да, нет, так точно. Говорю: «Точно туда вернусь!..»