Журнал «Вокруг Света» №2 за 2004 год

Большое путешествие: В поисках красоты

Люди по-разному стремятся к достижению гармонии с окружающим миром. Француз Жиль Элькем, «зараженный» вирусом странствий, не видит для этого ничего лучше, как постигать величие Природы в одиночестве, да еще в самых суровых, северных ее уголках. Три года назад он решил преодолеть огромное расстояние по полярной оконечности России и свой план продолжает осуществлять. Данный материал посвящен очередному этапу его путешествия, в предыдущем же номере («Вокруг света», № 1, 2004 год) Жиль рассказал о начальных тысячах километров пути.

Мы добрались до реки Хеты протяженностью 1 000 км, окруженной тайгой и ведущей до Хатанги. Сибирь поражает своей необъятностью, особенно, если передвигаться по ее просторам пешком. Полуостров Таймыр – естественная гористая преграда для путешественника. Я же, сам того не ведая, проделал путь, повторяющий исторические маршруты первых исследователей.

Этот район населяют долганы и нганасаны, но их традиции за долгое время угасли: нет больше одежды из шкур, нет оленеводства, если не считать нескольких семей, все еще кочующих к северу от Хатанги. И вот я сам стал фигурой из передвижного музея: вызывали интерес и мой странный наряд, и мои собаки, и мой образ жизни в тундре – практически этнологическая работа. Мы поменялись ролями!

Наше путешествие, если иметь в виду моих замечательных собак, постепенно становилось все более медленным, а порой и просто изматывающим. И хотя храбрые собаки стремились отправиться в путь по грудь в снегу, теперь уже мне приходилось идти впереди упряжки, которой я правил на расстоянии, оставляя в снегу глубокие следы от лыжных палок. Дичи на этой дороге очень много. Нам попадались следы волков и лосей. Вчера повстречалась росомаха, которая при нашем приближении убежала. Ночью же всех непрошеных гостей разгонял лай собак.

Сегодня утром солнце приветствовало меня, заглядывая в палатку, и его лучи отражались в инее на подпорках. Я пребывал в экстазе. Неужели я еще могу чему-то изумляться после двух лет скитаний по Арктике? Я как раз заканчивал закреплять свой груз, когда погода резко изменилась. Менее чем за четверть часа на нас обрушился яростный ветер, и я даже не видел своего коренника. Это так называемая «черная пурга». За мгновение я потерял всякое чувство ориентации, достал карту и компас, но в эту минуту они оказались абсолютно бесполезными. Мы потерялись, и я, укутавшись в одежду из оленьих шкур, укрылся в санях. Когда установилось относительное спокойствие, мы снова тронулись в путь. Мой чудесный Пушок, возглавлявший упряжку, принимал на себя один снежный шквал за другим. В этой пурге каждый без исключения напрягал все свои силы. Я был ошеломлен. Собаки, видимо, знают по весу саней, что мы далеко от какой-либо деревни и что надо во что бы то ни стало продвигаться вперед.

Найти след снегохода после недель пути по пустынным просторам – целое событие. Что уж говорить о том, с какими чувствами мы достигли деревни Катирик. Собаки набросились на оленье мясо и молоко, которые приготовила старая бабушка-долганка для «французского путешественника».

Председатель правления в деревне, она не слишком оптимистично смотрит на долганскую молодежь: никакой работы да еще алкоголь, из-за которого все рушится. Даже в привозе с Ямала оленей для поднятия оленеводства бабушка не видит смысла:

– А для чего? Никто здесь не умеет разводить оленей.

Эту молодежь я в тот же вечер встретил в «клубе» во время выступления. Они слушали мой рассказ о путешествии, но я чувствовал печаль в их сердцах и ощущал привилегированность своего положения. Вчера я был всего лишь скитальцем по снегам, а сегодня вечером я – человек, который может позволить себе роскошь путешествовать. Мне было мучительно неловко…

Мы взбирались по массивам Таймыра, которому суждено было стать последним перед вступлением на территорию Республики Саха-Якутия. Лучи солнца мерцали в зарождающейся поземке. Сквозь этот золотистый туман внезапно появилась изба, и я сразу направился туда, чтобы укрыться. Остановив своих собак в шаге от двери, я увидел улыбающегося старика, щурящегося от света. Сергей живет здесь один, вдали от всех. Печка, плоская лежанка, маленький столик – больше ничего на утрамбованном земляном полу этой старой избы, расположенной у подножия одного из высоких черных утесов, нет. Сергею 67 лет, но у него лицо озорного мальчишки.

Он веселый, простой и не докучает мне бесконечными вопросами, как это делают многие другие. Он живет бедно, держась на ловле рыбы и алкоголе. Одет он в лохмотья, руки у него больные. Я предлагаю ему пару перчаток, в которых он явно нуждается, взамен он отдает мне теплую якутскую шапку из лисьего меха, некогда белую, но теперь покрытую слоем сажи. Перед тем как уехать, я приношу немного дров и топлю печку. А старик остается стоять на пороге и смотреть мне вслед.

Вот наконец мы у моря Лаптевых, четвертого моря на моем пути, но, как только мы огибаем мыс Хорто, погода портится: не видно ни зги. В течение пяти часов мы боремся со штормом, прежде чем разбить бивак в ледяном хаосе. Какое великолепное пристанище! Я могу вести записи в журнале при дрожащем свете свечи, защищенной несколькими миллиметрами ткани от ада, воцарившегося снаружи, и от черных вод, бьющихся подо льдом. Две зимы верной службы в условиях необычайно тяжелых, разумеется, немного повредили наше жилище, но для меня оно значило гораздо больше, чем любая изба, которую мы встречали, оно оставалось для меня самым желанным домом.

Я достиг самой северной точки моего пути по евразийской Арктике. Оленекский залив. Больше нет ледяного хаоса, но снег глубок и влажен, а туман такой густой, что придерживаться взятого курса невозможно – это оказалось последним испытанием нашей зимы. Сегодня нет необходимости командовать Пушком: он, как и вся упряжка, за 20 км почуял человеческое жилье.

Усть-Оленек насчитывает не более 80 жителей, этнических эвенков. При этом – ни магазина, ни школы, ни медицинского центра. На протяжении целого года население живет исключительно рыбной ловлей и охотой. Здесь едва ли не прекращено хождение рубля. Сделки с соседней таймырской деревней совершаются на основе равноценного обмена: рыбу (омуля, муксуна или ряпушку) меняют на бензин, патроны и всевозможное оборудование. Усть-Оленек представляет историческую ценность. Многочисленные путешественники в XVIII – XIX веках спускались по реке Оленек до ее устья, чтобы составить карту побережья моря Лаптевых. Некоторые из них, например исследователь Василий Прончищев (1702—1736), так и не вернулись и были похоронены здесь вместе с семьями. Усть-Оленек стал завершением четвертого этапа моей экспедиции через два года после того, как я покинул Северный мыс в Норвегии.

Несколько взмахов веслами удалили меня от берега. Каяк скользил по спокойным водам, оставляя на песчаном берегу моих друзей из Усть-Оленька. Ветер с морских просторов доносил до меня аромат открытий и свободы, но сердцу грустно, словно от чувства утраты. Я знал, что завтра моих собак охватит беспокойство. Им предстоит провести без меня в деревне еще месяц, пока я не смогу переправить их в Тикси, конечный пункт этого плавания на каяке.

Деревня быстро исчезала из виду, а ветер, напротив, крепчал по мере того, как я приближался к устью реки. Облака в низко нависшем небе стелются над черной поверхностью моря, и я вспоминаю сказку Пушкина о золотой рыбке, где море, сначала синее,с каждым новым требованием старого рыбака все больше волнуется и темнеет. К 2 часам ночи ветер уже не давал мне двигаться вперед, и к тому же я заледенел под дождем. К счастью, появилась возможность погреться в маленькой хижине из сплавного леса, возле старенькой печурки, сооруженной из ржавого бидона. Растянувшись на оленьих шкурах, я мечтал о своей будущей избе. Возможно, она тоже будет выстроена из сплавного леса на пустынном берегу какого-нибудь забытого моря… Я люблю сплавной лес. Как и я, он проделал долгий путь. У каждого из этих бревен своя собственная история. Столько дерева на берегу, где не растет ни единого кустика!

Вскоре – опять в путь. Сильное волнение на море Лаптевых укачало меня. Низкие берега становились все более отвесными, льдистыми – пейзаж при лунном свете выглядел зловеще. Ветер дул с востока – встречный ветер на протяжении всего моего двухлетнего пути. Чтобы скоротать долгие однообразные часы, я развлекался тем, что хронометрировал удары весел и получал 20 000 за 8 часов ежедневного плавания! Не смог я удержаться и от желания посчитать шаги по снегу от Северного мыса до Берингова пролива: 20 миллионов, плюс-минус 2 миллиона. Бедные мои суставы!

Наконец я достиг громадной дельты Лены. Теперь я лавировал в лабиринте каналов и песчаных островков. Одинокий волк вброд пересек реку: очутившись на другом берегу, он, почуяв мой лагерь, что есть сил припустился прочь, промчавшись мимо двух молодых оленей и не обратив на них ни малейшего внимания – так силен его инстинктивный страх перед человеком.

Вдоль берега тянулись песчаные кручи, вершины которых напоминали вечную мерзлоту. Огромные глыбы промерзшей земли пребывали в шатком равновесии, скованные льдом. Некоторые рушились у меня на глазах. Вот оно – идеальное место для поисков останков мамонтов. Их нередко находят здесь. Любой рыбак в этих краях продемонстрирует вам трофеи: бивень, зуб, бедренную или берцовую кость, или же лопатку впечатляющих размеров.

Наконец появляется Столб. Эта «сахарная голова» высотой 113 метров словно поставлена самим Богом, чтобы обозначить границу между рекой Леной и входом в ее дельту. Примечательно, что скала считалась священной в мифологии эвенков и якутов.

Я очарован красотой и мощью Лены. Ее течение превышает 7 км/ч, движение постоянное. Навигационный сезон здесь короткий, и надо успеть отправить все необходимое для долгой зимы во все населенные пункты северного побережья Якутии. Суда, отчаливающие из Усть-Кута в Иркутской области, выходят в море Лаптевых, проплыв 3 000 км по реке.

Река Лена пересечена. С этого момента течение стремительно увлекло меня в фарватер Быковский. Тундра уже облачилась в свое осеннее убранство. Красное смешивалось с желтым, создавая необыкновенные пастели. Как же быстро миновало лето! Мне едва достало времени, чтобы насладиться ароматом карликовых, но таких нарядных цветов. Трудно представить, что эти благоуханные и пестрые цветники более чем на восемь месяцев уйдут под снег, и я буду отмеривать шаги, не зная, земля или море скрывается под этим холодным покровом.

– Давай! Налегай! – сказал я самому себе, а яростный ветер метал в меня косыми лезвиями. Спустившись с высоких массивов вместе с раскатами грома, он целил прямо в глаза, заставляя их отчаянно слезиться. В десяти километрах виден Тикси, и я начинаю пересекать большую бухту, взяв курс на мыс. Ветер по-прежнему хлестал в лицо. Из-за шквала я не мог плыть прямо, приходилось брать наискосок. Порывы ветра усиливались, но я налегал и налегал на весла. О том, чтобы перестать грести, не было и речи: я совсем не хотел, чтобы меня унесло в открытое море без всякой надежды на возвращение. Потому я удвоил усилия, но берег почти не приближался. Но я греб и греб ветру назло. Подброшенный волной, я наконец причалил без малейшего толчка и вытащил каяк на безопасное место. Отклонение от курса отняло два долгих часа. Я выбрался на берег в 5 км от Тикси. Долог еще путь до Берингова пролива…

Север снова надел свою зимнюю шубу. Море отяжелело под весом пакового льда. Солнце вчера зашло более чем на два месяца, и я с вновь обретенными мной собаками вступил в долгую полярную ночь. Ухмылка ветра, кажется, хотела доказать мне, что он не настроен ни на какие соглашения на эту третью зиму. Я прекрасно знал, что мы будем отвоевывать каждый метр на своем пути, и так будет до тех пор, пока не достигнем страстно желаемой цели – пролива.

17 ноября 2002 года мы наконец покинули Тикси и устремились в губу Буор-Хая. Нам нужно было пересечь многочисленные свободные водные фарватеры, так как припай еще ранний и ледовое покрытие дрожит под тяжестью саней. Заканчивался второй день моего пути, и я начал устанавливать палатку. Погода была исключительно спокойная для этого края. Восходила странная луна кубической формы. Этот удивительный феномен преломления света мог бы послужить сигналом тревоги, но я не обратил на него ни малейшего внимания. В полночь, когда я уже дремал в своем спальном мешке, начался шторм. «Опять», – сказал я себе, сворачиваясь в своем теплом коконе и тщетно пытаясь не замечать завывания ветра. Но в 2 часа начался уже настоящий ураган. Снег хлестал по палатке, как воздушная струя из реактивного двигателя. Скорость некоторых порывов явно превышала 150 км/ч, они сдували весь снег, обеспечивающий устойчивость палатки. Подпорные арки рисковали лопнуть в любой момент. Я выбрался из спального мешка и начал готовиться к срочной эвакуации на случай, если припай разобьется. Потом с помощью наружной подпорной арки я попытался спасти то, что было моим домом в течение двух лет. Я не раз попадал в бурю на моем пути, но такой свирепой еще не было. Я остро пожалел, что не удосужился добраться до земли, чтобы разбить бивак. И уже понял, какая расплата меня ждет за такую опрометчивость. Арктика не прощает бесцеремонности, особенно путешественникам-одиночкам.

Итак, я пытаюсь закрепить перегородку уже более шести часов, молясь о затишье, хотя бы временном. Но мои молитвы не находят никакого ответа, кроме грубых и жестоких ударов по пояснице. Я замерзаю и в то же время потею, напряжение предельное. Внезапно мне пришла в голову идея использовать ружье как внутреннюю подпорку. Теперь, когда эта импровизированная опора хорошо закреплена, мой измученный позвоночник получал возможность расслабиться, и я выхожу в бурю. Какое неистовство! Я едва удержался на ногах. Немедленно освобождаю собак, которые рискуют замерзнуть на этом белоснежном льду. Волчок и Кула уже окоченели от холода. Собаки укрываются в палатке. Рюкзаки сгружены с саней, и еще несколько брусков добавлено, чтобы лучше закрепить наше жилище. Теперь, когда работа закончена, я снова устанавливаю палатку на четыре лапы и возвращаю на место колышки – палатка не должна обвалиться.

Прошло уже 24 часа, а погода оставалась неизменной. Стресс первых часов между тем ослабел. Палатка выдержит, но теперь нужно найти выход, пока еще держится припай. В ситуации, когда речь идет о выживании, нет ничего хуже, чем бездействие. Не надо страшиться бедствия, пока есть возможность бороться. Ветер все еще яростный, но видимость снаружи благодаря полнолунию хорошая. Без долгих колебаний я решаю провести разведку пешком. Мне нужно было установить, смогу ли я продвигаться с помощью моего кайла. Но до этого я сообщил на московскую базу по спутниковому телефону, что моя маленькая экспедиция под серьезной угрозой. Я боялся, что в любой момент нужно будет вернуться в палатку из-за того, что откроется лед. Разведка в западном направлении не привела меня к избе, которую, как мне показалось, я приметил вдалеке два дня назад. На юге огромная трещина уже отделяла меня от земли, но я не заметил ее из-за слабой освещенности. Мы – мои собаки и я – возвратились на стоянку.

Утром относительное затишье позволило мне сложить палатку. Приливы в этот период полнолуния очень сильные, и вода заливала лед, останавливаясь у самой палатки, поскольку наше жилье еще окружало немного снега. Край волны подбирался к собакам, оставалось не более 10 см льда. Я должен был увести их. Работа отняла более часа времени. Собак с трудом удалось запрячь в сани, а ветер снова начал свирепствовать. Мы тщетно пытались найти проход к берегу. Припай был весь в трещинах. Шквалы ветра сбивали сани с пути, хотя на них 500 кг груза – припасы и снаряжение. После многократных поворотов мы снова оказались на месте прежней стоянки, где еще оставалось немного снега, и так смогли утолить жажду. Нужно было подготовиться к третьей ночи в шторм. Я решил не устанавливать палатку, чтобы быть готовым на случай экстренного отъезда. Укрывшись одеждой из оленьих шкур, я лег прямо на лед, загородившись санями. Собаки свернулись клубочком возле меня, и, несмотря на бурю, мы получили наконец возможность отдохнуть после 48 часов бодрствования.

Проснувшись, я выпил два последних глотка холодного чая. Жажда терзала меня постоянно, и я боюсь ее куда больше, чем мороза. Я снова отправился на разведку в сопровождении собак, которые, веселясь, играли между льдинами, не сознавая опасности. Только Пушок все понимает. Как и я, он, без сомнения, чувствует свою ответственность за свору. Одного удара моего кайла достаточно, чтобы проткнуть рыхлый лед. Положение тревожное. Гористые берега удалялись. Припай отделялся от побережья. Я убеждаюсь, что нас отнесло на 17 км в сторону открытого моря. В 100 км к западу от бивака припай полностью раздроблен. На востоке огромная трещина преграждает путь к отступлению. Мы – пленники на льдине размером с футбольное поле, и эта льдина относится течением и растрескивается по всей поверхности. Я звоню на мою базу, чтобы сообщить о тяжести положения. Обращение за помощью в этом районе великого сибирского Севера в середине полярной ночи – дело нешуточное. Кроме того, я беспокоился за собак. Я сообщил координатору, что без них никуда не отправлюсь. И все же я еще не решаюсь послать сигнал бедствия. Собаки внимательно наблюдали за мной. Они больше не забавлялись и ждали решения. Коренник устремил на меня вопрошающий взгляд. В это мгновение менее чем в двух метрах от стоянки открылась трещина и начала быстро расширяться. И я перестал колебаться: сорвал предохранитель – вспышка, сигнал SOS отправлен. Это было в 11.30.

С этого момента я делал все, чтобы эвакуация прошла как можно быстрее. Перенес все снаряжение на другую сторону трещины и привязал собак. Прошло уже 3 часа, как отправлен сигнал бедствия, оповестивший спутниковые станции приема по всему миру, и я начал думать о четвертом биваке, спрашивая себя, что же останется от нашей льдинки к утру.

Я от души надеюсь, что услышанный мною шум мотора не окажется гудением проклятого ветра. Нет, это действительно приближающийся вертолет. Я еще не вижу его, но слышу уже отчетливо. Собаки залаяли. Я пытаюсь запустить ракету, но терплю неудачу. Огонь начинает жечь мою шерстяную перчатку, и я бросаю ее на лед. Пламя внезапно освещает красным светом наш ледяной плот. Какое зрелище! Невзирая на ситуацию я не могу не отметить, что оно прекрасно и ужасно одновременно. Я запускаю вторую ракету, и вертолет направляется к площадке. Он слегка касается мерзлой поверхности, не приземляясь. Трудный маневр выполнен безукоризненно.

Когда я оказался в полной безопасности, спасители предложили мне маленький глоток ободряющего напитка. Я был так измучен жаждой, что мог выпить хоть целую бутылку неважно чего.

– Собираешься закончить путешествие? – спросил меня один из двоих спасателей. Вопрос меня немного обескураживает, но я отвечаю без колебаний:

– Нет, я дальше, на восток…

Проходил уже десятый день моего пребывания в якутской деревне Тумат, где я готовился к трудному переходу к Чкалову, маленькому поселку, расположенному в 250 км отсюда, недалеко от реки Индигирки. Тундра – это сильно пересеченная местность, дорога преграждается каньонами, поэтому обитатели соседних деревень общаются друг с другом очень редко. В большую часть этих селений никто никогда не приезжал, и меня отговаривают от путешествия по этому маршруту.

– Твои собаки не пройдут. Ни один снегоход, даже в караване, не отваживается на пересечение этого района без проводника.

Здесь я встретил удивительного старика, который когда-то проехал по этому пути: он показал на моих картах маршрут, по которому я идти не собирался, но внимательно выслушал его советы, отмечая в памяти каждый из трудных переходов.

– Сани у тебя сильно нагружены, твой путь будет долгим: дней десять, не меньше.

Я-то насчитал четырнадцать…

Метеопрогноз сулил на ближайшие дни температуру –60°. Мне необходимо было должным образом одеться, прежде чем отправляться в путь. Портные усердно латали мои меховые парки. Ким предложил горжетку из лисьего меха – идеальная вещь для моей застуженной шеи. Ученики маленькой местной школы написали целый текст на французском языке (!), который я громко зачитываю вслух всей многочисленной толпе завороженных зрителей, пришедших помочь мне с отъездом. В последний момент к моему грузу был добавлен мешок рыбы, и я наконец дал команду отправляться:

– Вперед, собачки!

Иван сопровождал меня на снегоходе до наступления ночи:

– Всегда держи за поясом нож, а ружье пусть постоянно будет под рукой. Снег плохой. Тебе и твоим собакам будет тяжело…

Он бросил папиросу и тронулся с места. Я долго смотрел на удаляющиеся огоньки его фар. Да, этот этап будет трудным, но я готов преодолеть его…

Остановив сани на вершине холма, я, внимательно рассмотрев горизонт в бинокль, заметил каньон Хромы. Это Колорадо великого сибирского Севера: его скалы, крутые и отвесные, достигают высоты 90 м. Мои топографические карты не обманывали. Как же нам перебраться? Но это приключение для завтрашнего дня.

Вечером ветер усилился, хотя температура не повысилась. Пережить пургу при –40° – это везение. Я слишком легко одет, надо немедленно переодеться. Пора достать из саней мою большую парку из оленьих шкур. Мороз при таком ветре ощущается в два раза сильнее. Скрючившись под ветровым щитом саней, полностью укрытый одеждой, я немного согрелся и снова смог действовать руками.

Эти четверть часа, проведенные под меховой одеждой в шквалах ветра и в черной ночи, заставили меня задуматься о своем положении полярного исследователя. Я убежден, что смог осуществить свое долгое и трудное путешествие скорее благодаря разуму, чем физическим возможностям. Нет сомнений, сделать это в одиночку, без моих замечательных собак, было бы невозможно. Мои собаки превосходны, они преданны мне, и им явно по душе жизнь северных бродяг.

Река. Ничто не предвещало ее присутствия. Без карты я даже не обнаружил бы ее. Не менее 10 метров шириной, с вертикальными стенами метров в 15. В бинокль я углядел проход по отлогому склону в северо-восточном направлении, склон настолько отлогий, что кажется, будто река просто исчезает. Я отпустил собак на склоне массива, но вскоре коренник резко остановился. Я кричу: «Пушок, вперед!». И тот без колебания подчинился, но я внезапно потерял из виду четырех моих собак. Я немедленно торможу сани и осторожно продвигаюсь, опасаясь худшего. Пушок и Кис-Кис стоят на узкой ледяной площадке на половине высоты примерно 15-метрового обрыва. Волчку и Ермаку такого шанса не выпало – они раскачиваются в воздухе, подвешенные на своей упряжи и удерживаемые Лонгги и Симбой, которые, полупридушенные, борются изо всех сил, чтобы не последовать за предшественниками.

Моя первая рефлекторная реакция – ударом ножа перерезать центральный трен, но я забыл одну деталь: сердцевина веревки – трос. Тогда я решаю отпрягать собак одну за другой. Освобожденный вскоре Артем, не колеблясь ни секунды, сам бросается в пустоту, чтобы присоединиться к своему другу Кис-Кису. Пушок без малейшей тревоги с доверием наблюдает за каждым моим движением, спокойно ожидая распоряжений. Я чувствую, что собаки наверху уже слабеют, и опасаюсь, что сани без натяжения сдвинутся и рухнут на дно пропасти. Теперь я удерживаю трен за конец и осторожно спускаю его, чтобы мои четыре альпиниста смогли снова стать на лапы в русле реки. Затем я даю команду Пушку, и тот, увлекая за собой четырех приятелей, находит за пределами расщелины проход, по которому мы можем к ним присоединиться. Спасенные ликуют, что вырвались из беды, остальные счастливы снова видеть их, ну а я никак не могу прийти в себя и поверить, что все так благополучно закончилось. Вечером я записываю в своем бортовом журнале: «Мы не можем рассчитывать ни на что, кроме своих способностей. Тишина, глушь, опасности, которые сближают нас – меня и моих собак, делают это приключение волнующим».

21 марта, температура –45°. Да здравствуют весна и прилетающие ласточки! Мои сани завалены: 600 кг груза для этапа в 1 000 км до Певека. Метеостанция в Амбарчике будет моей единственной остановкой в устье реки Колымы.

Я поднял на санях парус в форме спинакера, и – будь что будет, мы срываемся с места. Покрытый коркой снег, вперемешку со льдом очень скоро сделал продвижение выматывающим. Некоторые нагромождения достигают головокружительных высот, настоящие горы льда, они даже закрывают от меня берег. Как раз на вершинах таких ледяных холмов я определяю свой маршрут и оставляю вехи, но все еще не могу опомниться от впечатления, которое производит на меня вид одиноких оленей, замерзающих в этом море. Какая суровая земля! Это воистину дантовская экспедиция!

Медвежьи острова – симпатичное название, но оно сулит беспокойные встречи. Там есть трудные для прохождения участки вдоль берегов: я решаю пересечь Колымский залив по прямой линии, правее Амбарчика на 170 км.

Так мы покинули землю, следуя точно по курсу (145°). Если бы я не смотрел постоянно на компас, то не поверил бы. Пушок же, казалось, устанавливал направление по точному внутреннему компасу. Между тем нам приходилось делать тысячу виражей в этой неровной зоне припая, но после каждого поворота мой лучший коренник скрупулезно возвращался на фиксированный азимут. Вечерняя остановка подтвердила точность нашего курса: мы ни разу не отклонились больше чем на несколько градусов.

На горизонте развернулся мираж: горы, которые образуются благодаря феномену преломления света в воздушных слоях с различными температурами – они прекрасны и абсолютно реальны. Это – Чукотка, которую я различаю на расстоянии более 80 км, Чукотка, которая раскинулась передо мной после 9 000 км и 3 лет трудного пути через Арктику. Я с трудом сдерживаю свои чувства, хотя понимаю, что до мыса Дежнева, восточной точки региона и конечной цели моей экспедиции, еще далеко. Однако я знаю, что зимы мне не хватит, чтобы добраться до него из-за задержки, вызванной бедствием на льду Тикси. И я решаю подчиниться жестокому закону Севера.

Природа вела меня в течение многих месяцев, и в отличие от многих других экспедиций моя не имеет ничего общего с дальновидными спонсорами, которые диктуют, как надо действовать. Я не люблю кино, которое организуется вокруг «приключения», кино, зачастую все опошляющее, иногда снимаемое исключительно в коммерческих целях. Самые великие путешественники – это почти всегда те, о ком меньше всего говорят. Я предпочитаю воображать, что я медленно прокладываю свой след по планете. Только силой моего духа и разума я двигаюсь вперед, не оставляя позади себя ничего, кроме следов, которые быстро заносятся снегом или стираются волнами…

Мы скользим среди ледяного хаоса по направлению к мысу Баранова. Этот мыс, кажется, служит местом встреч всей фауны Чукотки. Помимо бесчисленных лисьих следов, мы встретили следы росомах, потом волков и, наконец, следы короля Арктики – полярного медведя. Медведей столько, что я заряжаю ружье и с тревогой поглядываю по сторонам. При переходе через большую трещину мои сани длиной пять метров застревают в этом хаосе. И я трачу целый час, разбивая лед топором, чтобы выбраться. Наконец мы достигаем плоской площадки и останавливаемся. Я кладу ружье и, прежде чем насладиться заслуженной передышкой, решаю осмотреть горизонт в бинокль. К несчастью, вдалеке от саней видны три белых существа. Движение матери замедляется двумя маленькими медвежатами размером с крупных котов. Усталые собаки ничего не видят, ничего не чувствуют, это дает нам шанс. Медведица, проходя с подветренной стороны саней, внезапно останавливается, потом встает на задние лапы, чтобы вдохнуть и опознать множество запахов, дошедших до нее. У меня на санях оленина, рыба и собачий корм, и я чувствую, как она колеблется, вдыхая эту смесь аппетитных ароматов. Наконец благоразумие берет верх и маленькая семья медленно удаляется, украдкой оглядываясь назад.

Туман остановил нас в том самом месте, где пересекались несколько свежих медвежьих следов. Какая глупость разбивать лагерь здесь, говорю я себе, стряпая оленину с ломтиками тюленьего сала. Но утром с удивлением обнаруживаю, что у нас ничего не похищено, и мы продолжаем наш бесконечный поход вдоль острова Айон.

После более 10 000 км пути от Северного мыса я и мои собаки, запряженные в сани, достигли Чукотки, самого восточного региона России, и устроились на лето в руинах военной базы недалеко от мыса Шелагского, самой северной точки в этом краю. В нашем путешествии появился новый поворот. У собак летом «передышка», и я позволяю им вновь открыть для себя все радости оседлого образа жизни. Хижина, которую я кое-как починил, расположена в 100 км к северу от Певека и в 50 м от Северного Ледовитого океана.

В одиночестве я наблюдаю природу, питаясь тем, что добываю на охоте. Полярные медведи наведываются сюда весной и осенью, летом киты плещутся на расстоянии нескольких кабельтовых от берега. Какое великолепное зрелище!

Теперь мы окунулись в осенние бури. Работы предостаточно. Надо подготовить дрова и уголь к зиме, укрепить и как следует утеплить домик, отремонтировать экспедиционное снаряжение, обучать собак, писать и… продолжать жить, чтобы цель всей жизни была вскоре достигнута.

22 октября 2003 года. Валькумей

«Зачем эта экспедиция?» – часто спрашивают меня. По-видимому, тем, кто задает такой вопрос, это объяснять бесполезно, ведь объяснение скрывается скорее не за чем-то конкретным, а за сферой тонких чувств, где каждый находит свою собственную мечту. Что побуждает человека, которого иные принимают за сумасшедшего, идти на восток уже более трех лет? Что ищет он в этой ледяной необъятности? Не больше и не меньше, чем все остальные, – счастья, своего счастья.

Эти тысячи километров дикой тундры полностью отделили меня от цивилизованного мира, вероятно, потому, что я не спортсмен, алчущий рекордов, не глава предприятия, фабрикующего доллары, но всего лишь скромный рассказчик грез. А греза не продается. Мы, исследователи, властны создать свою реальность, смеясь над так называемыми ценностями, которые хоть и неизбежны, но все же условны и поверхностны. Несмотря на эту долгую экспедицию, которую можно квалифицировать как «премьеру», я не собираюсь идти до предела возможного, я просто пребываю в поисках красоты мира, его величия. Один на обездоленном Великом Севере России, я могу наблюдать мир в отдалении, как, должно быть, наблюдает Землю космонавт на своей орбитальной станции.

Мое одиночество безмерно, но я люблю его.

Жиль Элькем | Фото автора

Перевод Динары Селиверстовой

От редакции: Путешествие Жиля Элькема по суровым северным землям еще далеко от своего завершения. Поэтому в последующих номерах мы будем знакомить наших читателей с теми этапами, которые Жиль намерен преодолеть в ближайшее время.