Журнал «Вокруг Света» №9 за 2003 год

Петербургу-300: Отблески «красной зари»

Революция, гражданская война, перенос столицы в Москву, красный террор, закрытие и разграбление церквей, массовая эмиграция… Казалось, сбывается давнее пророчество первой, нелюбимой жены Петра I, царицы Евдокии Лопухиной: «Петербургу быть пусту». Город потерял даже свое историческое имя, почти на 70 лет став Ленинградом. Но и тогда, в годы смут и потрясений, сохранилась «Душа Петербурга». Так назвал свою книгу Николай Павлович Анциферов, просветитель и краевед, один из тех людей, кто пытался сберечь культурное наследие великого города в годы лихолетья. Его глазами мы и увидим Ленинград 1920-х годов.

Проект «Санкт-Петербург. 1703—2003» журнал осуществляет совместно с Международным благотворительным фондом имени Д.С. Лихачева.

Анциферов родился в 1889 году на Украине, в Умани. В Петербурге—Петрограде—Ленинграде он прожил всего 22 года, однако именно этот город определил его судьбу. Ему довелось много и подолгу путешествовать, 7 лет его жизни прошли в лагерях и тюрьмах. Как ни странно, но роковые годы – война, назревание революционного кризиса, февральская, а затем октябрьская революции – прошли для Анциферова едва ли не безмятежно. Политикой он не интересовался, а главным для него в это время было то, что в 1914 году он наконец обвенчался с нежно любимой им с юности Татьяной Оберучевой, и семейное счастье полностью заслонило от него тревоги тех лет. В университете он учился на историко-филологическом факультете и специализировался по европейскому Средневековью и Возрождению. Его невеста посещала Бестужевские женские курсы, и под ее влиянием молодой Анциферов увлекся чтением лекций для рабочих Обуховского завода в воскресной школе на Шлиссельбургском проспекте. В 1910 году эта просветительская работа сменилась серьезным изучением методики экскурсионного дела в студенческом кружке при Эрмитаже.

В это время родилась петербургско-ленинградская экскурсоводческая школа, в течение ХХ века служившая образцом для гидов всей страны. Чистейшей души человек, неисправимый идеалист, Анциферов был всецело поглощен научными исследованиями. Среди его культурологических и литературоведческих трудов особое место занимает небольшая книга «Душа Петербурга», представляющая собой обзор посвященных Северной столице произведений русской поэзии и прозы: от Ломоносова и Тредиаковского до Анны Ахматовой и Андрея Белого. Но значение книги гораздо шире. Труды и мысли поколений людей, плоды их духовной и материальной деятельности, природа, архитектурные сооружения, легенды и предания, связанные с теми или иными местами, создают тот ее неповторимый характер, который древние обожествляли под именем «genius loci» (гений места). Анциферов действительно определил душу Петербурга —ту, какой она сложилась в петербургский период русской истории, – он назвал его «городом трагического империализма». «Душа Петербурга» была напечатана в октябре 1922 года тиражом 2 000 экземпляров в знаменитом издательстве «Брокгауз и Ефрон». Последние десятилетия своей жизни Анциферов провел в Москве, где и умер в 1958 году.

Анциферов, как обычно, приехал в Ленинград утренним поездом из Детского Села. Паровоз, попыхивая, медленно вползал под узорчатый чугунный навес дебаркадера вокзала, построенного немногим более 20 лет назад. Тогда, в начале 1900-х годов, стиль модерн, в прихотливости капризных орнаментов, господствовал в петербургской архитектуре. Построенный по проекту С. Бржозовского, Царскосельский вокзал удивлял изобилием цветных витражей, лепнины, зеркальных стекол, блеском начищенных латунных ручек и благородной фактурой дубовых скамей и панелей. Как же теперь все изменилось! Потемневшие стены, облупившаяся штукатурка, выбитые стекла, наспех заделаны фанерой дыры…

То, что Царскосельский вокзал стал называться Витебским – само собою разумелось. Редко что в городе, успевшем переименоваться уже дважды, сохраняло прежние свои названия: Невский стал проспектом 25 Октября, Литейный – проспектом Володарского, Садовая улица – улицей 3 Июля, Дворцовая площадь – площадью Урицкого, Английская набережная – набережной Красного флота… Царское Село также не избежало общей участи, «переименовавшись» в 1919 году в «Детское село имени товарища Зиновьева»…

По Загородному проспекту, как ни странно, сохранившему свое имя с 1798 года, дребезжа, тянулись трамваи. Вагоны были переполнены, люди свисали с площадок. Водители беспрестанно звонили: то на рельсы заворачивала пролетка с нэпманом, курящим сигару, а извозчик никак не мог осадить свою лошаденку, то застревал на перекрестке редкий еще по тем временам автомобиль. Анциферов решил пройтись до библиотеки пешком. Напротив вокзала высился Введенский собор гвардейского Семеновского полка, сооруженный по проекту Тона в 1842 Т году. Изобретенный этим придворным зодчим «русско-византийский» стиль не нравился Анциферову. Внешнее показное соблюдение православных обрядов также отвращало ученого. Но пережитое после революции обратило его к мыслям о религии. Быть может, думал он, избавившись от государственной опеки царских времен, когда церковь выполняла не свойственную ей роль казенного учреждения, христианская вера обнаружит внутреннюю общность с социалистическими идеалами?

Хотя возникшее в 1920-е годы в русском православии течение «обновленцев», идущих на прямое сотрудничество с властью, исповедующей агрессивный атеизм, явно ни к чему хорошему не привело. Среди соучеников Анциферова по университету был ставший весьма популярным в те годы священник Александр Введенский. Публика валом валила на диспуты, которые он вел с наркомом просвещения Анатолием Луначарским, кокетничающим своим либерализмом. Проходили эти диспуты на Михайловской (ныне имени Лассаля) улице, в белоколонном зале Дворянского собрания, переданном филармонии. В том самом зале, где в 1922 году чекистами было организовано позорное судилище над митрополитом Вениамином с обвинением его в укрывательстве церковных ценностей, конфискуемых под предлогом «помощи голодающим Поволжья». Владыка Вениамин был одним из главных организаторов Комитета помощи жертвам страшного голода, но его деятельность не была нужна большевикам, и его вместе с единомышленниками приговорили к расстрелу.

Новоявленный священник-обновленец, щеголяя в шелковой рясе, рассуждал с наркомом об отвлеченных материях. Как-то он сострил, что если Луначарский думает, что произошел от обезьяны, пусть так и будет, он же, Введенский, предпочитает происходить от Адама. Нарком резко возразил, сказав, что он предпочитает подняться от обезьяны до себя, чем опуститься от Адама до Введенского.

…На тот день, 1 июля, приходилась седьмая годовщина гибели от дизентерии первенцев Анциферовых, Павлика и Таточки. На душе у Николая Павловича было тяжело. Он, склонив голову, зашел в холодный храм, затеплил свечку у «кануна». В 1933 году этот собор будет взорван…

Дальнейший путь Анциферова лежал в сторону Фонтанки, по Гороховой, тогда Комиссаровской, позже, после смерти «железного Феликса», ставшей улицей Дзержинского.

Да, с тех пор и город, и «населявшие» его дома изменились почти до неузнаваемости. В 1918 году были конфискованы почти все частные домовладения (свыше 3 тысяч домов), в богатые квартиры и особняки хлынули жители рабочих окраин. Больше 300 тысяч человек за три месяца 1918-го переселилось в опустевшие дома питерской буржуазии. Квартирная плата была отменена, домовые комитеты бедноты наводили свои порядки. Холерная эпидемия летом 1918 года косила людей без разбора, но «классовая борьба» не ослабевала. В августе, после убийства Леонидом Канегиссером руководителя Петроградской ЧК Моисея Урицкого, начались массовые аресты «социально чуждых элементов», расстрелы заложников. Тогда в Петропавловской крепости казнили остававшихся в городе членов императорской фамилии, среди которых был известный историк, великий князь Николай Михайлович.

К началу 1921-го город опустел, в нем жили 740 тысяч человек – в 3 раза меньше, чем накануне революции. Не работали водопровод и канализация, остановились трамваи, ходившие даже в 1919 году, когда под Пулковом отряды генерала Юденича пытались прорваться к «красному» Петрограду. В город поступало минимальное количество топлива, и чтобы хоть как-то обогреться, жители вырубали леса в предместьях, разбирали деревянные строения, ломали и сжигали двери, полы и перегородки. Сады, скверы и бульвары в городе были превращены в огороды – зелени не хватало, многие страдали от цинги. Полностью изменился состав населения центра бывшей имперской столицы.

В марте 1921 года вспыхнуло восстание моряков в Кронштадте, подавленное большевиками с невероятной жестокостью. По городу вновь прокатилась волна арестов. 3 августа был схвачен и через 3 недели расстрелян Николай Гумилев – поэт, как будто искавший смерти на родине: в годы Первой мировой он служил в Русском экспедиционном корпусе во Франции и с большим риском перебрался в Россию в самом начале 1918 года.

Со второй половины 1921 года начала постепенно оживать замершая на долгие 5 лет тяжелая промышленность Петрограда. С переходом партии большевиков в октябре 1922 года к «новой экономической политике» казалось, что самое страшное – голод, разруха, красный террор – наконец позади. Спустя несколько месяцев возобновили производство паровозов на «Красном путиловце», на Металлическом заводе построили первую паровую турбину, на «Электросиле» начали изготовление генераторов для Волховской ГЭС, тогда крупнейшей в Европе (ее пуск состоялся 19 декабря 1926 года). В мае 1924 года сошли с конвейера первые советские тракторы «фордзон-путиловец», получившие среди рабочих название «федор петрович».

К 1926 году промышленное производство приблизилось к довоенному уровню, численность населения увеличилась до 1 миллиона 300 тысяч человек. Проведенная большевиками в 1922—1924 годах денежная реформа – введение твердого червонца – оживила коммерческую деятельность. Буквально за несколько месяцев НЭПа в городе появилось больше 6 тысяч кустарных и около 2 тысяч частных предприятий мелкой промышленности.

Назойливая пестрота вывесок, мелкие лавчонки, шумные пивные и закусочные, мгновенно заполнившие город, раздражали своей бесцеремонностью.

Идя по бывшей Гороховой, Анциферов поймал себя на мысли, что наиболее прекрасным, с удивительной четкостью и ясностью гармоничных перспектив, город казался ему именно в 1921 году: опустевший, безмолвный, похожий на архитектурную декорацию – такой, каким он вырисовывался на листах архитектурных проектов великих Росси, Томона, Захарова, Кваренги…

Он почти уже подошел к зданию Большого драматического театра на Фонтанке. С 1920-го спектакли стали давать в здании, известном старым петербуржцам, как «суворинский»: построенном в 1878 году Малом театре, труппу которого содержал известный издатель и журналист А.С. Суворин. Проходя мимо театра, Анциферов вспомнил, как 25 апреля 1921 года слышал здесь Александра Блока. Это был последний литературный вечер поэта. После революции Блок вместе с Максимом Горьким, Корнеем Чуковским, Николаем Гумилевым, Михаилом Лозинским разработал программу издания шедевров мировой литературы для массового читателя. Редакция «Всемирной литературы», организованной в сентябре 1918 года, размещалась на Моховой улице, 36. Блок был председателем управления БДТ– нового театра «героической трагедии, романтической драмы и высокой комедии», открывшегося в феврале 1919 года в Большом зале консерватории. Но революционный романтизм первых лет после октябрьского переворота все больше сменялся осознанием мертвящей власти нового чиновничества, тупой жестокости режима, в атмосфере которого задыхались творческие силы. Блок, вероятно, тоже задохнулся, бессильный изменить логику утверждения советского тоталитаризма.

Войдя, наконец, в знакомый с юности вестибюль Публичной библиотеки на углу более привычных ему Садовой и Невского, Анциферов подумал, что полную свободу он может ощутить только здесь – в окружении бесчисленных книжных томов, запечатлевших многовековой опыт человеческой культуры. Он работал в то время в отделе «россики», где комплектовались все издания на иностранных языках, посвященные России.

Впрочем, и в тиши библиотечных залов не получалось игнорировать новые порядки. Только было Анциферов, отрешившись от всех забот, погрузился в работу, перед ним появилась профсоюзная активистка со строгим лицом и напомнила забывчивому ученому о необходимости поскорее заплатить взносы в Общество друзей воздушного флота и Международное общество помощи революционерам. Анциферов сокрушенно вздохнул. Скромной библиотечной зарплаты никак не могло хватать на жизнь, приходилось подрабатывать и чтением лекций, и консультациями в Центральном бюро краеведения, размещавшемся в Мраморном дворце.

Выйдя из библиотеки, Николай Павлович пересек сквер с памятником Екатерине II и направился к зданию Аничкова дворца. Здесь, в бывшей императорской резиденции, с октября 1918 года размещалось уникальное учреждение – Музей Города. По мысли его организаторов, архитектора Льва Ильина и профессора химии Владимира Курбатова, написавшего знаменитый архитектурный путеводитель по Петербургу – музей был посвящен феномену городской жизни в охвате всех ее сторон: быта горожан, коммунального хозяйства, убранства интерьеров, характера планировки и застройки. В Музей Города Анциферова пригласили на заседание архитектурной секции, где обсуждались новостройки Ленинграда последних лет.

Лишь через 7 лет после революции за Нарвской заставой были построены первые 28 домов для рабочих, образовавшие скромный, но выразительный ансамбль Тракторной улицы (архитекторы А. Гегелло, А. Никольский, Г. Симонов). Возникли рабочие жилмассивы на улице Ткачей за Невской заставой, на Троицком поле, на правом берегу Невы у новой тепловой электростанции вырос поселок «Красный Октябрь». К 10-летию советской власти предполагалось открытие дворцов культуры на площади Стачек и на Выборгской стороне, проекты которых были выполнены в суровом стиле конструктивизма. Новинкой в бытовом обслуживании рабочих окраин стали фабрики-кухни, где готовились комплексные обеды, отпускавшиеся на предприятия. В 1923 году в центре города, в Кузнечном переулке, завершили строительство нового рынка, здание которого по проекту С. Овсянникова получило более свойственный Петербургу неоклассический облик. В том же духе были решены сооруженные в 1924-м пропилеи—портики на подъезде к Смольному (архитекторы В. Щуко, В. Гельфрейх).

Критические суждения о памятниках новой власти не рекомендовались. Можно было только потихоньку пожимать плечами, глядя на воздвигнутый у Финляндского вокзала гранитный броневик, увенчанный натуралистически вылепленной, тяжелой фигурой Ленина. К тому времени отошла в прошлое кампания «монументальной пропаганды» 1918—1920 годов, когда на улицах Петрограда соорудили десятка два памятников борцам за социализм. Но поскольку делали их из «временных» материалов – дерева или гипса, простояли они недолго. Некоторые же из них, созданные художниками-футуристами, пришлось убрать вскоре после открытия «по просьбам трудящихся».

План «монументальной пропаганды» включал не только поспешное сооружение революционных изваяний, но и снос памятников «царям и их слугам».

К счастью, это не коснулось прославленных монументов Петербурга, но ряд памятников, сооруженных во 2-й половине XIX – начале XX века, были уничтожены. На постаменте памятника Александру III на Знаменской, переименованной в площадь Восстания, вырубили глумливые вирши Демьяна Бедного, но демонтаж этой замечательной скульптуры работы Паоло Трубецкого произошел позже, в 1937-м. К этому времени был ликвидирован и Музей Города, а здание Аничкова дворца приспособили для первого в стране Дворца пионеров.

Долго засиживаться в музее не пришлось, Анциферов спешил на заседание общества «Старый Петербург», где была назначена его лекция о памятных местах Достоевского. Шумный проспект 25 Октября как будто забыл о заколоченных витринах, разбитых мостовых, ободранных фасадах с пустыми глазницами окон периода «военного коммунизма». В «Елисеевском», переименованном, как водится, в магазин «Пролетарий», прилавки ломились от деликатесов и фруктов. Правда, продавались они по коммерческим ценам, доступным лишь немногим.

Анциферов вспомнил 23 сентября 1924-го, когда бывший Невский представлял собой бурлящую мутную реку, по которой неслись тысячи сосновых шашек торцового покрытия, которыми были вымощены мостовые. После того страшного наводнения мощение торцами возобновлять уже не стали. Трамвайные пути выложили диабазовой брусчаткой, а тротуары – асфальтом.

…Неожиданно грянул духовой оркестр, по центральной части проспекта двигалась толпа рабочих в косоворотках и девушек-активисток в красных косынках, которых охраняли бдительные милиционеры в касках. Демонстранты несли лозунги с обычными призывами и здравицами в честь братства пролетариев всех стран, портреты вождей, карикатуры на империалистических «акул». На этот раз шествие было посвящено открытию в Ленинграде международного конгресса «рабочих-эсперантистов».

Издалека был виден стеклянный купол с глобусом роскошного здания в стиле модерн, сооруженного в начале века для компании по производству швейных машин «Зингер». С 1919 года здесь разместился Дом книги: не только книжный магазин, но и разные издательства, занимающие верхние этажи. Анциферов не мог не заглянуть туда и не перелистать свежие новинки. И прямо в дверях столкнулся с неизвестным ему молодым человеком, облик которого поражал экстравагантностью. Длинная тощая фигура в жокейской шапочке, клетчатых гамашах, трубка, зажатая в зубах. Впрочем, 20-летний поэт Даниил Хармс вообще тогда никому не был известен, кроме своих ближайших друзей: Николая Олейникова, Николая Заболоцкого. Друзья, называвшие себя «чинарями», писали стихи и прозу, новизна которых была недоступна современникам и оказалась оценена лишь спустя многие десятилетия. На жизнь молодые поэты зарабатывали гонорарами за детские стихи, которые печатал в своих журналах «Новый Робинзон», «Еж» и «Чиж» Самуил Маршак, руководивший детским отделением Государственного издательства, также помещавшегося в Доме книги.

За Мойкой Анциферов повернул налево, вдоль чичеринского дома, сооруженного в конце XVIII века. Этот квартал с его богатейшей историей – от старого Гостиного двора, сгоревшего в 1735 году, и деревянного Зимнего дворца Елизаветы Петровны – всегда привлекал знатоков города. Для петербургских интеллигентов, не оставивших город после революции, это старинное здание было памятно Домом искусств – организацией, занимавшейся устройством быта писателей и ученых в голодные 1919—1922 годы. Здесь устраивались лекции, собрания, работали литературные студии, а некоторые литераторы – Александр Грин, Владислав Ходасевич, Аким Волынский, Осип Мандельштам, предпочли поселиться в приспособленных под жилье апартаментах банкира Степана Елисеева, последнего дореволюционного

владельца этого дома.

Переименование Большой Морской в улицу Герцена Анциферов, всю жизнь питавший пиетет к основателю вольной русской печати, понять еще мог, но вот почему Исаакиевскую площадь надо теперь называть именем Воровского, казалось ему непостижимым. Собор, правда, так и не переименовали, но устроили в нем «антирелигиозный музей», подвесив под куполом маятник Фуко для доказательства вращения Земли. Парижане с такой А.Ф. Белый. Демонстрация у Литовского замка в Петрограде. 1926 г. новинкой познакомились в своей церкви Святой Женевьевы еще в 1851 году.

Все перемешалось на Исаакиевской площади! Угловой доходный дом в суховатых формах позднего ампира, где Достоевский писал «Белые ночи». Роскошная эклектика памятника Николаю I и окружающих его министерских зданий, в которых в 1920-е годы разместился Институт растениеводства; его директор, академик Николай Вавилов, собрал в многочисленных своих экспедициях уникальную коллекцию семян мировой флоры. Грузная неоклассическая колоннада облицованного гранитом здания Германского посольства, построенного по проекту П. Беренса незадолго до войны (уже в августе 1914 года возбужденная толпа сбросила с крыши венчавшие фронтон изваяния тевтонских атлетов с конями). Две гостиницы на восточной стороне площади: «Астория», сооруженная по проекту мастера северного модерна Федора Лидваля всего 14 лет назад, и существующий с начала XIX века «Англетер», переименованный в «Интернационал». В ночь на 28 декабря 1925 года здесь при таинственных обстоятельствах погиб Сергей Есенин. Официальная версия – самоубийство, но по городу ходили разные слухи…

Для Анциферова на этой площади милей всего был элегантный особняк с мраморными колоннами у входа, изысканная отделка которого была характерна для раннего классицизма XVIII века. В доме, принадлежавшем в 1760-е годы Нарышкиным, а затем Мятлевым, в 1920-е годы проводило свои заседания Общество изучения, популяризации и охраны художественных памятников старого Петербурга и его окрестностей.

Свою работу Общество начало именно с окрестностей. Великолепные императорские резиденции и великокняжеские усадьбы до революции считались частными владениями. Даже специалисты могли изучать сокровища загородных дворцов только по специальному разрешению. Поэтому, когда весной 1918 года дворцы Петергофа, Царского Села, Павловска и Гатчины стали музеями, для многих это оказалось первой возможностью увидеть заключенные в них шедевры. Группа краеведов и любителей искусства под руководством Сергея Жарновского организовала в 1919 году семинар по изучению дворцово-паркового ансамбля Павловска. Именно в этом году, осенью, Павловск (тогдашний Слуцк) оказался в зоне боевых действий. Анциферов, преподававший в детской колонии на территории Графской Славянки под Павловском, был непосредственным свидетелем наступления Юденича.

Казалось, в те годы, когда перед каждым вставал вопрос о собственном выживании, никого не могли интересовать памятники истории и культуры. Но нет, на пике послереволюционной разрухи, в 1921 году, семинар Жарновского получил статус официальной общественной организации. Художник и искусствовед Александр Бенуа, композитор Борис Асафьев, академик Сергей Платонов, краевед Петр Столпянский, архитектор Лев Ильин и еще несколько десятков бескорыстных энтузиастов занялись систематическим обследованием и фиксацией памятников, изыскивали средства для реставрации, вели издательскую и лекционную работу. На первых порах многое удалось сделать. В доме на Мойке, 12, где умер Пушкин, а после находилось жандармское управление, начали восстановление мемориальной квартиры поэта. Спасли от неизбежного разрушения Лазаревское кладбище в Александро-Невской лавре, ставшее музейным некрополем. Пытались уберечь ценности из разоряемых церквей в Музее отживающего культа, организованном на Васильевском острове. Однако любая общественная инициатива, неподконтрольная большевикам, неизбежно оказывалась задушена. Обществу не помогло и переименование в «Старый Петербург – Новый Ленинград». В конце 1920-х оно лишилось всех своих помещений, еще через несколько лет его закрыли, а сохраненные ценности распылились по разным музейным хранилищам. По иронии судьбы, в мятлевском доме ревнители красоты старого Петербурга оказались соседями яростных ниспровергателей художественных традиций. Еще до революции футуристы предлагали «сбросить Пушкина с корабля современности», но тогда это казалось ярким эпатажем, смелой пощечиной рутинному «общественному вкусу». Но в неразберихе революционных лет художники-авангардисты вдруг стали комиссарами, уполномоченными решать, как следует развиваться искусству. При этом многие из них были яркими художественными индивидуальностями, соперничавшими друг с другом: Казимир Малевич, Павел Филонов, Владимир Татлин, Михаил Матюшин. Коммунистические власти довольно быстро поняли, что пропаганда их идей должна вестись понятными широким массам средствами, и… отказали авангардистам в поддержке. Открытый в 1922 году в доме на Исаакиевской площади ГИНХУК (аббревиатура Государственного института художественной культуры) был закрыт через 4 года.

После окончания лекции Анциферов направился к Неве. Медный всадник, Адмиралтейство, широкая панорама Васильевского острова: от Стрелки до сфинксов у Академии художеств – над этим не властны время и перемены политического строя. Теплый июльский вечер манил к долгой прогулке. Николай Павлович решил навестить Падре – так благоговейно, как святого отца, называли ученики своего профессора Ивана Михайловича Гревса.

Гревс жил на Тучковой набережной, 12. Из окон его квартиры открывался вид на мрачные, давно не ремонтировавшиеся строения складов на Тучковом буяне, за ними – силуэт обветшавшего Владимирского собора, левее, за деревянным мостом через Малую Неву, – угловатые конструкции стадиона КИМа (Коммунистического интернационала молодежи).

Анциферов вспомнил, как от пристани на Тучковой набережной в сентябре 1922 года отошел по направлению к Германии пароход «Обербургомистр Хакен». На нем вместе с семьями покидали город высланные из страны по распоряжению Ленина 25 крупных ученых. С некоторыми из них Анциферов был знаком лично, все они были хорошо известны в кругу петербургской интеллигенции: экономист П. Сорокин, философы Н. Бердяев, Н. Лосский, С. Франк, историки А. Кизеветтер, С. Карсавин.

Иным удавалось отправиться за границу по своей воле. Так, в 1925 году уехал в командировку в Германию и больше уже не вернулся философ и церковный историк Георгий Федотов, знакомый Анциферову по кружку «Воскресение». Организатор этого кружка Александр Мейер много размышлял о роли церкви в эпоху социальных переворотов. С 1918 года в его квартире в деревянном домике на Малом проспекте Петроградской стороны стали проводиться собрания, на которых общались яркие и выдающиеся личности. Среди участников собраний – друг Блока Е. Иванов, молодые ученые: филолог М. Бахтин, физиолог Л. Орбели, пианистка М. Юдина. Усердно посещавший кружок Анциферов, в 1925 году был арестован и отправлен в сибирскую ссылку, но вскоре обвинение было снято, ученый вернулся в Ленинград, даже не предполагая, что дело далеко не кончено. Следующий арест, в 1928 году, был связан как раз с мейеровским «Воскресением».

Анциферов никогда не забывал об увлекательных лекциях Гревса в университете, поездках с ним в Италию, по Северу Руси, совместной работе в Экскурсионном институте, существовавшем в Петрограде в 1920—1925 годах. 66-летний профессор видел в своем ученике достойного преемника, развивающего его концепцию о комплексном изучении исторических мест в неразрывной взаимосвязи природных, социальных, экономических и культурных факторов. Увы, эта бесспорная, научно обоснованная методика довольно скоро вызвала подозрение советских властей в «шпионском» характере краеведческих исследований. А потому расцвет петербургского краеведения в 1920-е годы сменился полосой жестоких, ничем не оправданных репрессий. Анциферова ждали Кресты, Кемь, Соловки, Медвежья гора, Беломоро-Балтийский канал, Бутырка, уссурийские лагеря – весь арсенал ГУЛАГа, из мертвенных объятий которого ни в чем не повинному ученому удалось вырваться лишь в 1939 году…

Анциферов, бережно поддерживая под локоть седовласого профессора, не спеша шел через Васильевский остров к месту, с которым судьба соединила его навсегда. На Смоленском кладбище были похоронены его дети. Этот существующий с 1738 года некрополь – огромная глава петербургской истории. Рядом с часовней блаженной Ксении, почитаемой всеми городскими жителями, множество могил с памятниками известным ученым, путешественникам, художникам, артистам, писателям. Здесь же похоронили Блока, но в 1944 году прах поэта перенесли на «Литераторские мостки», потому что Смоленское кладбище обрекалось на уничтожение. Там пропали и анциферовские могилы, забыто и место И.М. Гревса, скончавшегося в мае 1941 года, но вопреки всему Смоленское кладбище уцелело, действует оно и сейчас.

…История социалистического Ленинграда только начиналась. Убийство Кирова в 1934 году, страшные годы «ежовщины», блокада, «ленинградское дело» – все это было еще впереди.

В 1-ю годовщину советской власти на украшение города были мобилизованы лучшие художники, остававшиеся в Петрограде: Кустодиев, Чехонин, Петров-Водкин. По проекту Н. Альтмана Александровская колонна на Дворцовой площади была опутана языками кумачового пламени. К 3-й годовщине Октября Николай Евреинов поставил на Дворцовой инсценировку «штурма Зимнего» с тысячами статистов, а в июле 1920 года на ступенях Биржи на Стрелке Васильевского острова состоялось красочное представление по случаю открытия в Петрограде II конгресса Коминтерна. Именно тогда город в последний раз навестил Ленин, и сразу же после его смерти Петроград получил имя вождя. Зиновьев, полноправно управлявший городом после переезда Совнаркома в Москву, даже подумывал заменить статуей Ленина ангела на Александровской колонне, и не осуществлена эта идея была только из-за технических трудностей. После 1924 года Зиновьев был объявлен главарем «новой оппозиции» и выведен из состава Политбюро. А его место в Смольном в 1926 году занял Киров, выдвиженец Сталина, умело заменяющего своими кадрами старую ленинскую гвардию.

Юрий Пирютко