Журнал "Вокруг Света" №4  за 1995 год

Исторический розыск: Заколдованный лес

Разноцветные реки преследуют меня давно и настойчиво. В далеком школьном детстве величайшей мечтой моей было сплавиться по южноафриканской реке Оранжевой. Чуть позже я попал в Мещеру — на родину Есенина и моего отца, где Пра несет свои темно-коричневые от торфа воды среди болот и сосновых лесов. Потом были другие реки, цвет волн которых то изумлял, то раздражал меня, но редко оставлял безучастным. Поэтому, прочитав в какой-то книжке, что есть на свете такая река — Лух, с желтой водой, я сразу понял, что увиливать — бесполезно.

Не подозревая еще, во что все это выльется, я достал из шкафа любимый чемодан с картами. Бассейн Луха, находящийся во Владимирской и частично в Ивановской областях, бросился в глаза зеленым пятном бескрайних (на моей двухверстке) лесов. В литературе эти места назывались Лухским полесьем, но позднее я услышал другое, более звучное, на мой взгляд, имя Мугреевский лес.

И правда, «полесье» это слишком академично, а здесь именно Лес, единый монолит, в котором на тысячу квадратных километров я насчитал лишь около десятка населенных пунктов, включая деревеньки в несколько дворов. А вокруг Иваново, Вязники, Гороховец, Ковров — индустриальные центры, цивилизация, так сказать... Лес сразу показался мне местом особым, едва не священным, словно некие древние чары до сих пор сдерживают у его границ напор людей...

Одним словом, Лес сразу зачаровал меня. Даже на карте он казался загадочным. Больше всего меня поразили названия: маленькими синими кляксами лежали на карте озера Гарава, Санхар, Ламхор, Юхар, тянулись ниточки рек: Лух, Таих, Мертюх, Палех, Утрех... Что это за язык? Не славянский хотя бы потому, что ударение всегда падает на первый слог. Не похоже и на финно-угорский слишком много согласных. Тюркский? Но попробуйте перевести эти названия, используя тюркские корни, ничего не выйдет. Да и звучат эти имена затерянных в Мугреевском лесу озер и рек слишком по-индоевропейски (а значит, уж точно не по-фински и не по-тюркски). Так и хочется увидеть в имени Гарава индоевропейские корни «gar» — «жар» и «awa» — «вода», в имени Палех — «pal» — «болото», в имени Сех — «sen» — «струиться»...

Но язык всегда связан с народом — его носителем, Уразумев, что топонимическую загадку Леса так просто не решить, я забрался в археологию. И здесь меня поджидал сюрприз ничуть не меньший. На археологических картах Волго-Окского междуречья эпохи железа и раннего средневековья на месте Мугреевского леса красовалось обширное белое пятно. И в самом центре этого белого пятна — единственный памятник — неисследованное городище на берегу Луха.

Странная получалась картина. Столь богатую и разнообразную топонимику, как в Лухском полесье, мог оставить только большой народ, этнически обособленный от окружающих его финно-угорских племен мери и муромы. Беглый осмотр остатков укреплений на Лухе позволил археологам заключить, что на городище люди жили в I - IX веках н.э. Что это за народ, откуда пришел он в Мугреевский лес, на каком языке говорил? Куда он делся в конце I тысячелетия ушел, вымер? Почему с его исчезновением никто ни славяне, ни финны так и не заселил Лухское полесье? И самое странное — где следы этого народа, его могильники, селища?

Судя по количеству странных названий, этот загадочный народ был совсем не мал. Не мог он, все же, не оставить никаких археологических следов, кроме укреплений на Лухе. И правда, финские могильники в окрестностях Леса на фоне типично финских-муромских украшений содержат множество инородных элементов. Здесь находили и скандинавские мечи, и славянские погребальные урны, и балтские арбалетовидные застежки плащей — фибулы. Место, стало быть, было оживленное.

Чем больше я узнавал про Мугреевский лес, тем более загадочным он мне казался. А желтая река Лух между тем тянула меня к себе и волновала мое воображение. Пришло время, и я собрался и отправился ей навстречу.

Уезжая из Москвы, я не надеялся, конечно, что где-то в окрестностях Леса мне удастся найти живые лингвистические или антропологические следы таинственного народа, населявшего когда-то берега Луха. Ожидал я увидеть славян с примесью крови поглощенных ими тысячу лет назад финнов муромы, мери. На деле же все оказалось как раз наоборот.

Отправной точкой маленькой нашей экспедиции был выбран Палех, лежащий в двух десятках верст от опушки Леса. Никогда раньше я не видел столько голубых глаз, сколько здесь, на юго-востоке Ивановской области. Удивительно, но черты финского этноса сохранились здесь почти в чистом виде: не только тюркский, но и славянский элемент здесь почти отсутствует. Девять из десяти встреченных здесь деревенских людей имеют характерно финский овал лица, голубые глаза (всех оттенков, от голубовато-серого до ярко-василькового), очень светлые, почти белые, волосы. Похоже, что славянская колонизация просто-напросто растворилась в этих глухих лесах и непроходимых болотах. Даже наречие сохранило архаичную финскую напевность; и русский язык, переполненный нерусскими протяжными гласными, звучит здесь очень необычно.

Впрочем, я, вероятно, неверно употребляю здесь слово «этнос», ведь этнос — это не только генетика, но и язык, и народная память о прошлом. А в Палехском районе даже седые старцы считают себя русскими и вряд ли помнят о далеком финском прошлом этой древней земли. Так что правильнее сказать — пласт.

Итак, мы прибыли в Палех и не пожалели нескольких дней на его осмотр. Он того стоит.

Палех уникален в своем роде едва ли существует другое большое село, половина жителей которого интеллигенция. Здесь живут художники. Можно встретить в Палехе выпускников и университетов, и столичных вузов, но большинство молодых людей, разумеется, получает образование в знаменитом палехском художественном училище. Молодежь здесь вовсе не стремится «бежать в город», напротив из больших городов приезжает сюда, чтобы учиться и остаться работать. И Палех растет — молодые (и немолодые) художники строят новые дома, сообразуясь с собственным художественным вкусом.

Да уж, не в каждом городке удастся обсудить происхождение его названия с местными жителями. Мне удалось в Палехе. Бытует версия образования его названия от глагола «палить»; мол, придя на берег реки, люди выжигали леса, чтобы освободить место для поселения и полей.

Хорошая версия, и можно было бы принять ее, если бы речь шла об одном, обособленном названии. Но топоним Палех (название реки) оставили не славяне (и не славяноязычные финны), а все тот же неизвестный народ, речь о котором шла выше. Словообразовательный формант «х» (сравните: Лух, Ландех, Утрех и т.д.) четко говорит об этом.

Говорят (и пишут) также, что название села связано каким-то образом с родом князей Палицких. Боюсь, однако, что и это неверно. Фамилия эта произошла от прозвища основателя рода князя Даниила Андреевича Палицы (XV колено от Рюрика), внука князя Стародубского Федора Ивановича, убитого в Орде в 1330 году. Род же князей Палицких Палехом никогда не владел, а если бы владел, то и звались бы они иначе Палешские.

Палешане, живо интересующиеся историей своей земли, подлили масла загадочных фактов в огонь моего интереса к исчезнувшему народу Мугреевского леса. Рассказали, что в селе Лух не так давно при земляных работах обнажился фундамент какой-то крепости. Рассказали, что в самом Палехе меньше года тому назад бульдозер вывернул из почвы на берегу реки каменное изваяние со следами обработки идола. Общими усилиями отволокли изваяние к церкви и врыли у церковных ворот. Сердце мое потеплело при этих словах вспомнилась Ирландия, где языческие жрецы и христианские священники не сыпали проклятиями, а учились друг у друга, выясняя лучшие стороны обоих Учений.

Впрочем, сердце мое быстро вернулось в привычное состояние — подобравшись с трепетом первооткрывателя к указанному мне храму, я обнаружил у его ворот лишь свеже-засыпанные гравийные дорожки. Некий инстинкт заставил-таки меня совершить пару кругов вокруг церкви, и... Из кустиков у ограды выглянули массивные каменные плечи и подобие квадратной головы.

Позднее нам объяснили, что вскоре после обнаружения идола и водворения его к церковным воротам Палех посетил патриарх Алексий, и, как в старые времена крещения Руси, изваяние своротили и сбросили к церковной ограде, где оно и лежит до сих пор, полузасыпанное гравием и так никем и не изученное. Кто поклонялся сему кумиру (если он действительно рукотворен) и какого бога в нем чаял — неизвестно.

Насладившись размеренным течением почти деревенской палехской жизни и насытившись палехскими чудесами, экспедиция отправилась к главной своей цели — к Луху.

Река действительно оказалась цветной по крайней мере, не менее цветной, чем я ожидал. Но автор, назвавший ее «желтой», был, несомненно, не совсем прав: вода Луха похожа на воду Пры, густо-коричневая, цвета хорошего чая. Причина столь своеобразной окраски обеих рек — в многокилометровых торфяных болотах, тянущихся вдоль их берегов.

Экспедиция грузилась в привезенные из Москвы надувные лодки вне пределов Мугреевского леса; и это хорошо было бы обидно проскочить границу этого удивительного места на автобусе или в вагоне узкоколейки. Около десяти километров мы прошли рекой по окружающей Лес заболоченной низине, прежде чем добрались до его пределов. Чудеса не прекращались. Еще в Ивановском областном музее мы узнали, что в свое время обсуждался проект спрямления и углубления русла Луха с целью превращения его в судоходный канал. Я, честно говоря, так и не понял, кому и зачем это понадобилось. Проект, как утверждали сотрудники музея, осуществлен не был. Вероятно, никому из них не доводилось бывать в среднем течении Луха. Потому что русло реки изменено.

Лух — типичная равнинная река, и, как все уважающие себя такие реки, он просто не позволяет себе пройти хотя бы километр, не сделав пару-тройку головокружительных поворотов и широких петель. Но у северной границы Леса Лух, прямой, как натянутая нить, вообще не похож, на реку. Сидя в лодке, можно порой обозревать русло на пару километров вперед; пристать к берегу — целая проблема: береговые склоны безо всяких отмелей круто уходят в воду. Но самое главное — между селами Талицы и Лукино по правому берегу реки тянется широкий и довольно высокий вал, поросший деревьями.

А за этим валом, почти на самой границе Леса, на второй от воды береговой террасе и находятся остатки земляных укреплений когда-то стоявшего здесь города то самое неисследованное Лукинское городище.

Впрочем, «неисследованное» это — смотря кем. Археологами — возможно, да. И тем не менее весь склон и сама площадка городища покрыты раскопами. Есть старые, заросшие травой, с осыпавшимися краями, есть и совсем свежие, еще хранящие следы лопат. Работали явно не профессионалы, да археологи и не оставляют после себя таких следов. Вот так — Лес хранит свои тайны, а единственный обнаруженный памятник раскапывается хищниками...

Вернемся, однако, к Лесу. Поселок Талицы — последний оплот цивилизации на северных подходах к нему. Здесь Лух принимает вид нормальной, то есть извилистой, реки и, миновав последний мост, выносит свои коричневые воды под сень Леса. Все мгновенно меняется. Берега приподнимаются из воды, песчаные обрывы встают то слева, то справа. Пропадает подлесок и прибрежные ивовые заросли, и встает вдоль реки великолепное редколесье, где могучие древние дубы и сосны, словно осознавая свое величие, не подходят друг к другу ближе, чем на несколько десятков шагов.

Уже через день сплава по Луху мы попали в самую сердцевину Леса. Редколесье сменилось дремучими сосновыми лесами. Здесь можно плыть днями и не встретить не только человека, но даже его следов. Природа Леса уникальна и совершенно не похожа на природу лесов средней полосы; если бы я оказался здесь, не зная географического положения Мугреевского леса, то непременно решил бы, что нахожусь в Карелии. Здесь то же безлюдье и такая же живая лесная тишина, то же обилие всевозможных мхов, и прежде всего — ягеля, белого мха, который выстилает огромные пространства и светится в вечерних сумерках.

Плывя по неторопливому коричневому Луху, ощущаешь, что Лес действительно заколдован. Из всех приходящих в голову литературных сравнений лучше всего его характеризует одно-единственное, родившееся в первый же проведенный здесь день. Удивительно похож Мугреевский лес на зачарованный Вековечный лес Дж.Р.Р.Толкиена — бессмертного создателя сказочного мира хоббитов.

Так кто же все-таки жил в Мугреевском лесу и его окрестностях? Вероятно, однозначно ответить на этот вопрос не удастся до тех пор, пока не будут проведены серьезные археологические исследования этого района. Тем не менее строить определенные гипотезы можно и сейчас. И единственный на данный момент источник информации богатейший топонимический материал.

На топонимическую «аномалию» в Лухском полесье впервые обратил внимание выдающийся наш исследователь географических названий и имен людей В.А.Никонов в вышедшей в I960 году работе «Неизвестные языки Поочья». Он-то и выявил, что распространенные здесь названия с окончанием на -х являются реликтом некоего вымершего языка. К сожалению, в поле зрения В.А.Никонова не попали названия, заканчивающиеся формантом -хар, несомненно принадлежащие к тому же языку (об этом свидетельствует совпадение некоторых корней: Печхар — Печух, Ламхар — Ламех и т.д.).

Любопытно, что подобные названия встречаются не только в Лухском полесье: топонимы на -х и -хар можно иногда встретить по берегам Оки, Клязьмы и Ушны. Нетрудно заметить, что география распространения этих топонимов не случайна топонимы двумя цепочками тянутся от Лухского полесья на запад и юго-запад. Причем археология тех мест обладает рядом интересных особенностей. В курганах по Оке и Ушне, а также в курганах, окружающих Мугреевский лес, археологам удалось выделить элементы, присущие исключительно балтским народам. Более того, В.В.Седов, изучавший эти захоронения, отмечал, что речь может идти даже о балтском влиянии и о соседстве коренного финно-угорского населения с племенами пришлых с запада балтов.

Необходимо, вероятно, небольшое отступление в глубь веков. Около четырех тысячелетий тому назад на просторах Европы кочевала и обрабатывала землю огромная общность воинственных индоевропейских народов, называемых сейчас «северными праевропейцами». К середине или концу II тысячелетия до нашей эры эта общность распалась на две глобальные ветви: на славян и германцев. И где-то между двумя этими ветвями остались народы, до сих пор сохранившие такое промежуточное положение и названные позднее балтскими. В свое время балтские племена занимали обширнейшие территории, но к двадцатому столетию сохранилось лишь два балтских народа: литовцы и латыши.

Может ли быть, что вымерший язык Мугреевского леса был представителем балтской ветви северно-европейских языков? Похоже, что мог. Конечные формы -х (-ех, -ух, -их) в здешних топонимах очень напоминают окончания -s (-es, -us, -is) в современных балтских языках. Названия озер, заканчивающиеся на -хар, также могут быть истолкованы как балтские. Если -х здесь окончание собственно названия озера, то остается некое «ар», подозрительно похожее на древнюю балтскую основу аr (are) со значением «вода».

Можно попробовать и прочитать названия Мугреевского леса, используя балтские корни. Читаем: Палех «болотная», Утрех — «быстрая», Пенюх «молочная» (может быть, в значении «мутная»?), Ламех - «низинная» (или просто — «низина»?), Ламхар — «озеро-в-низине» (может быть, «болотное озеро»?)...

И все же это лишь гипотеза. А колдовской Мугреевский лес хранит свою тайну и ждет исследователей.

Антон Платов | Фото В.Орлова