Журнал "Вокруг Света" №5  за 1998 год

Исторический розыск: На шлюзах Великих империй

Мариинская водная система — самый важный и наиболее благоустроенный путь между бассейнами Каспийского и Балтийского морей. Протяжение пути от Рыбинска до Петрограда 1054 версты...» — сообщал дореволюционный словарь. По тем временам это сооружение было грандиозным. В Северную Пальмиру двинулся хлеб из Нижнего.

Но пришло время — устарела Мариинскаа система, и в 60-х годах нашего века на ее основе был проложен новый водный путь — Волго-Балт. Некоторые сооружения Мариинки остались в стороне — словно памятники инженерной старины и мастерства.

Наш корреспондент, большой ценитель промышленной архаики, решил пройти по одному из заброшенных участков Мариинской системы.

Впервые я приехал в город Вытегру, а все узнаю: вот Сиверсов мост, вот собор за ним, а вот и первый шлюз (шлюз — сооружение для подъема или опускания судов с одного уровня воды (реки, канала) на другой). Столько лет подкладывал листы в папочку, а теперь приехал. На танкере.

...Надо же, надо было мне вот так их пройти — ну хоть не всю тыщу верст, так хоть эти триста, самую хребтину, хоть не капитаном, увы, так рядом в рубке, дурные изгибы фарватера ощутить с бросками штурвальной рукоятки, осязать реку через тряску машинную, что восходит и щекочет ступни, чувствовать слой воды под днищем да понимать — два потока в нем, и один — коренной, интересный мне, а потом толщу эту, столб ее водяной охватить, задрав голову в бетонной яме шлюза, да ростом своим измерить.

От Череповца от самого — солнце, в первый раз за столько дней, пробилось сквозь дымку и заиграло бликами по стальной воде, а впереди по курсу сине море было из сказки Пушкина и из детства облака, как горки мороженого с сиропом. Бинокль вскинешь — куда попал? — то ли в небо, а то ли в реку, пока не раздвинулась даль Белого озера пологим взгорком, а восходил туда вперед нас темный, огнями меченый утюг огромного судна; ворота шлюзов расползались навстречу оранжевой сумеречной дымке, еще прозрачнейшей в переходных бассейнах, и соловьи пересвистывались, и щекотал ноздри запах черемухи...

— Мужчина, мужчина! Сюда, сюда! — зовут девчушки от школьной калитки, и зовут они, конечно, того — нездешне озирающегося, в шляпе и с рюкзаком, в котором часть накопленных листов, а первый, из дореволюционного «Нового энциклопедического словаря», я не привез, потому что помню наизусть:

«Мариинская водная система — самый важный и наиболее благоустроенный путь между бассейнами Каспийского и Балтийского морей.

Протяжение пути от Рыбинска до Петрограда 1054 версты; в него входят р. Шексна, Белозерский канал вокруг Белого озера, р. Ковжа, Новомариинский канал, р. Вытегра, обходный Онежский канал, р. Свирь, Приладожский кан. и р. Нева...

Число шлюзов на р. Вытегре 28 с 14 плотинами, на Ново-Мариинском кан. 2, на р. Ковже 2 шлюза (4 плотины), на Белозерском канале 2 шлюза (4 плотины) и на р. Шексне 4 шлюза (4 плотины)... Первое судно прошло из Ков-жи в Вытегру в 1808 г., а окончательно путь был открыт 21 июля 1810 г.»

На школьном дворе, на лужайке при двух деревянных двухэтажных корпусах, меж которыми перекинут деревянный приподнятый тротуар, я знакомлюсь с участницами школьного краеведческого кружка, и у каждой в руках толстый альбом, то ли по истории родного села Девятины, то ли по народным праздникам, то ли по Мариинской системе, и знакомлюсь с учительницами — Галиной Георгиевной и Галиной Петровной.

И занятно же мы выглядим в Девятинах — девчата идут кучкой с альбомами и со школьником-кавалером, учительницы, как экскурсоводши, впереди, а я посредине — с биноклем. Так шагаем мы по обширному селу, куда свезли и деревни от затопления Волго-Балтом, мимо бани (бревен вокруг на топку — выше крыши), мимо поленниц в форме высокой копны и выходим к обрыву, к лесистому ущелью: в глубине, метрах в пятидесяти ниже, посверкивает речушка, остаток Вытегры, а на другом берегу прямым углом вырезаны откосы и уходят вдаль — туда и нам.

Но что это за настил из шатких бревен, уложенных в несколько рядов по течению, по которым, ступая, где наросла тина, мы перебираемся на тот берег? Не остатки ли плотинного пола? И канава сразу в берегу со следами древнего плотничества. Не шлюз ли от тех первых времен, от года 1810, когда по пути могли плавать суда «длиной до 13 саженей, с осадкой в 7 четвертей»? «Да, шлюз петровский, доперекопный», — подтверждают учительницы и устремляются неутомимо по ребру известняковых откосов.

И вот — Девятинский перекоп. Поражал воображение современников. Разом отсек крутейшую излучину Вытегры, спрямил судовой ход. Да и шутка ли было — очутиться первым зрителем 1896 года, когда закончилось на Мариинке великое переустройство, в темной глубине рукотворного каменного ущелья, пройти прямые его полверсты аккуратными шлюзованиями, узнать, что стройка велась пять лет да не вручную, а взрывами сверху, а снизу в туннель загонял паровоз вагонетки, чтобы вывезти рухнувшую в колодцы породу! Размышляли, наверное, о мощи человека и о победах над природой... А нам, знакомым с иными победами (вон лязгает за лесом волгобалтовский шлюз № 6), кажется — как же эти-то в нее вписывались!

Ныне березки тянутся на откосах стройной густой порослью, не одолеть каждой всю высоту в одиночку, а только вместе. В просветы видно внизу, как торчат из красной глины белесые ребра брусья вскрытого каркаса шлюзовых стен, а местами еще подножье березовому строю — ровные венцы над ручейной заводью. Каждый шлюз был — 80 метров длины.

— 25-й, 24-й и 23-й, — называет Галина Георгиевна у последнего, с поваленной мшелой створкой ворот и второй стоячей, от которой к берегу, к круглой железной шишке с отверстиями, почти незаметной в траве, идет железная зубчатая рейка.

— Вот так, — отведя руки вниз и в сторону, учительница делает несколько шагов вокруг шишки, будто бревнышко вставила в отверстие и ворот вращает. — Вот так ручку катали, открывали створы...

После обеда путеводитель мой — старинный труд инженера Пстрашеня «Мариинская система. 1810 — 1910». Сижу у бревенчатой переправы и читаю: «За шлюзом св. Андрея расположены в знаменитом Девятинском перекопе три шлюза святых Самсония, Михаила и Владимира. Плотина, общая для этих трех шлюзов, находится в староречьи на месте старой плотины св. Самсония» — с этим ясно, плотина тут, а бечевник, укрепленная тропа для «тяглецов» и лошадей, — вот он, зеленеет сочно в том берегу под уже затененным склоном. Ведет меж зарослями, сворачивает в перекоп и у Самсония упирается в чашу. Все ж я иду, лезу, отмахивая цепкие ветви, прыгаю по гнилым подмытым брусьям, а местами и вовсе карабкаюсь по склону. Конечно, люблю я заросшие руины великих империй, но вес ж с радостью выбираюсь на солнце и холожу ноги в бегучей воде.

А сердце греет надежда: «На 234 саж. ниже шлюза св. Владимира находится шлюз св. Павла, знаменитый своею плотиною, обслуживающей вместе с Павлом и три следующие шлюза». Да, да, та самая, возведенная на водопаде, где 4,5 сажени разность уровней, где широкими пенными валами катятся струи по ступеням трех каскадов! Нет книги про Мариинку без ее фотографии.

И я шагаю к ней, как молодой влюбленный, и выхожу из перекопа на раздолье, и является мне водохранилище между нынешними шлюзами №5 и №6, а вот и вовсе впадет в него Вытегра под мостиком, да только у меня глаз наметан, и в дамбе мостика я различаю острый контур шестиугольного сруба, след бычка плотины святого Павла. Шлюз тоже угадывается, полузасыпанный, а вот следующих — Кирилла, Бориса, Фому — видеть мне уже не дано.

— Очень хорошая была система, — неторопливо вспоминает назавтра Николай Дмитриевич Крюков. — Строили люди грамотные, высокообразованные, культурные...

И очень хорошо здесь сидеть за столиком, в тени у бревенчатого дома в деревне Маркова, куда продрался я к вечеру сквозь зеленое и парное комариное царство, сквозь тальник, поглотивший прославленную марковскую лестницу — «шесть шлюзов св. св. Иакова, Алексея, Глеба, Федора, Иоанна и Василия, обслуживаемых плотиною первого шлюза». Я карабкался по крапивистым склонам безводных межшлюзовых бассейнов и шел ручьем по их ровному песчаному дну, шагал желтыми одуванчиковыми полянами бечевника и черпал сапогом охристой жижи в канаве параллельного, «петровского» шлюза и вычислил, меряя инженерные следы шагами, что было там сразу два их — двухкамерный Иоанн и однокамерный Василий плюс промежуточный бьеф — итого 160 шагов. А когда выбрался я на свет, то удача — Николай Дмитриевич Крюков, бывший начальник марковского гидроузла, хозяин шлюзов от 6-го и до 17-го, а при них — четырех плотин.

— Ведь сколько шлюзов, — продолжает он теплым голосом, — а крупных аварий не было: это ж чудо!

— И у вас было впечатление, что вы трудитесь именно на чуде?

Конечно. Приходилось быть прорабом и разбирать деревянные конструкции. Так все, особенно подводные — это высшее качество работ и инженерная мысль.

— А что-то вас особенно восхищало?

— Да, шпунтовые линии. Ведь напор трехметровый, вода может просочиться, все размыть и разрушить. Поэтому на каждой голове шлюза (на каждом его входе) забивались ряды брусьев, соединенных друг с другом — шандорная шпунтовая линия, королевая, водобойная, сливная. На них садилась шапка — брус тридцать сантиметров на тридцать. А на королевую, где упор для ворот, так и 60 на 60. И такую махину вручную спустить, затащить, положить точно, выверенно, гребень в роечку усадить и подконопатить очень большое нужно было умение!

Мы гуляем еще с этим мягким, размеренным человеком по его бывшим владениям: вот яма 11-го шлюза, Наталии, и остатки плотины, вот 10-й, Екатерина, под склонившимися березами уходит по последние четыре венца в Волго-Балт. А что? Шлюз заполнен, чтобы вошел, например, однопалубный винтовой «Шексна», сутки рейс от Вытегры до пристани Чайка, и не надо на нем мне каюты ни 1-го, ни 2-го класса в надстройке, ни тем более «плацкартного» места в трюме, в такой сочный закат я займу сидячее на крыше, откуда, если дождь, слякоть, а особенно осенью снег, пустят в трюм греться.

— Я слышал, мариинские пароходы называли «голубчиками».

Так это местное название, — улыбается Крюков. — Пойдем, говорят, на голубчик! Он в систему заходит, буфет работает, пивом торгуют, водку на разлив, бутерброды.

— Просто как в ресторан садились?

— Да, тут вот — километр-два проедут, адальше 16-го, 17-го нашего далеко уже, так на 16-м стараются все заядлые уже нагрузиться и веселенькие обратно идут.

Да, вдвойне жаль, что нет сегодня голубчика. Последний автобус мой давно ушел. В светлых сумерках я шагаю по Девятинам, любуясь, как розовеют башни дальнего волгобалтовского шлюза, как спит на розовой воде «Метеор». Только в желудке у меня пусто. И ничего не успел купить. Но подхожу я к школе, где стал на постой, — и поджидает меня добрейшая Галина Георгиевна с банками салата и шей из кислицы, с обещанием завтрашних новых встреч с живой Мариинкой.

Пароходы, пароходы,

Пароходы, буксера!

Пароходские ребята

Целоваться мастера! —

... — и смеется, скрывая смущение, Антонина Кузьминична Даньшина. Голос не старится, а сама — до жил высохла, потемнело лицо. Только взгляд подслепших, темно-синих глаз упорен, как на снимках у той молодой Медведицы. Все ее звали так, все ей пришлось брать силой.

В тридцать втором было ей девять лет, когда увели отца — просто зажиточно жили. Она пошла в няньки. А в тридцать девятом, когда поступила на 22-й шлюз, то поставили ее в первый день «на верхнюю работу»:

— Вы представляете, — с замиранием вспоминает она, — надо открыть ворота. Я — никак не могу. Ну ни с места. Вахтенный, мужчина все-таки, приоткатал немножко, я взяла. У меня все трещало! Думала, все жилы лопнули, и руки потом очень долго болели.

А после подсказал он, что когда шлюз наполнится, то потом оттуда идет волна. Вот с нижних ворот — волна, и все глядишь, как она идет, тут нажмешь — легче открывается.

— А в основном женщины работали? — Все женщины! До войны были мужчины, но уже пожилые. А на войну их взяли, дак все женщины. А после войны мужчин-то уже и не было. А я считалась начальник вахты. На нашем шлюзе четыре ручки надо было катать, еще на пароме — паромный работник, и на плотине плотинный, там щиты поднимаешь... А во время войны, когда зенитки стояли у клуба на горе-то, — судно заходит, да как застреляют, у меня все убежат, а я одна, хочешь-не-хочешь...

— А зимой?

— Зимой мы ремонтом занимались — бревна тесали, тумбы перекапывали — бревна такие, метра два с половиной — новые ставили и крепили.

— И конную тягу вы застали?

— Дак и после войны ее гоняли, конную тягу. Ну, все вроде вам рассказала?

Оказывается, не все.

— «Механик Петров» шел, я на 23-м стояла. «Над рекой березки-елки» — песню пою. С 24-го судно вышло да все вертится и вертится, а там ведь маленькие расстояния. Потом я только сообразила, что сама виновата. Песню оборвала — он и заходит. Я на него — сами знаете, как. Зашвартовался: — Подождите минуточку, не давайте свистка. Опустился в кубрик, вынес мне, наверное, килограмма два песку, конфету и булку белого хлеба, — тут смеется Антонина Кузьминична. — Возьмите, возьмите! Как хорошо вы пели!

Солнце греет горницу сквозь тюлевые занавески, да на улице еще жарче. Астафьев поит меня кофе. Пожилой человек в очках, крепкий, с широкой грудью — и то, наверное, печать профессии: Георгий Николаевич — водолаз со старой Мариинки.

Застал он систему в последние ее годы, когда на Мариинку уже махнули рукой, и сколько раз было — нарочный ночью, и сборы, и катер, а под воду — на пять минут: на камешке махоньком застряла опавшая шлюзная половинка и елозит по полу. Другое дело, когда вышибали ворота — этого тоже было сколько угодно, пролетало судно сквозь шлюз и выходила вода, но тут уж — работа не одной водолазной станции и не на один день. А самое опасное было — на плотинах.

Плотины тогдашние закрывались щитами, каждый щит между стоек и, случалось, криво стоял щит или, хуже, его срывало. Это называлось прямая фильтрация, и в одну такую Астафьев попал да чуть не лишился жизни.

— Приехали мы вдвоем на 17-ю, там междупольная загрузка делалась — глину закачивали под давлением, потому что вымывает ее, и надо было трубу переставить, фланец под водой открыть на конце и направить. Я все переделал, а меня потащило. Я сигнал дал, потряс два раза, воздержись, мол, — ответа никакого мне нет. Я дальше: «Выхожу» — три раза дергаю сигнал, дескать, вытаскивай меня! Никакого ответа.

— Как меня подтащило к отверстию-то, где фильтрация, — продолжает Астафьев с улыбкой, — то я понял. Шланги-то туда проскочили, и меня за ними спокойно тянет. Я руки расставил, и ушли у меня только ноги, а манишка водолазная, что на двенадцать болтов надевается, — не проходит полностью: я и остался. А телефона нет, и воздух я не травлю, да и не видно меня — наверху бегают, не знают, что со мной; в Вытегру уже звонят, чтобы помощь прислали. А пока — стали бить по щитам, чтобы фильтрацию устранить. И так меня бы расколотили надвое. Но одна судопропускная увидала. Да что вы, говорит, вон ноги водолаза в сливной части, ботинки с грузами светлыми, а вы бьете! Тут они щит приподняли, да я и полетел по сливному полу, о контрфорсную стойку меня ударило и сорвало шлем. Они сразу забивать щит стали, а меня понесло в рисберму, куда вода дальше сбегает, а в рисберму попал бы, там — все, груза на ногах такие, утонул бы. Но хорошо второй водолаз, молодой, с бычка прыгнул да и задержал меня. Так и спас...

Кофе выпит, я много узнал. Да и хозяину, похоже, приятно было повспоминать:

— На Мариинке вода была чистая, не муть, как на Волге-Балте. А когда вода чистая, то и работать-то — красота!

— Петрову мысль Мария свершила» — часто я слышал на Мариинской системе. А теперь вижу слова эти — на стройном гранитном обелиске, что высится, окруженный столбиками с цепями, а еще штакетником, у глубокой и, верно, непростой канавы на задворках деревни Петровское среди буйного одуванчикового цвета. «Благоговейте, сыны России», — написано на другой грани.

Достаю Петрашеня: «В красивой сухой местности стоит возле развалины старого шлюза исторический памятник, поставленный здесь знаменитым строителем Мариинской системы генералом Деволантом. Памятник-обелиск воздвигнут в честь Императора Петра Великого на том месте, где он отдыхал, осматривал предполагаемый водораздел будущей водной коммуникации и мимо которого, по поручению Царя, прошел с первой нивелировкой инженер Перри».

Легенда такая, что в 1711 году царь Петр сам приезжал и лично исследовал водораздел между Ковжей и Вытегрой, а здесь встречался с крестьянами. В 1811 году место опознал стопятнадцатилетний старец Пахом, которого привезли на телеге.

«Цепкая память старика, — читал я где-то, — сохранила многое». Читал я, правда, и писателя Кублицкого: будто бы не сохранилось отметок о такой поездке в регистрационных книгах, ведшихся при дворе Петра и отмечавших все деяния государя. Но оставлю сей спор серьезным исследователям. Мысль-то безусловно была.

А как ее свершила Мария? И какая Мария? Указ о начале строительства «вытегорского канала» издал в 1799 году император Павел I, но деньги дала его супруга Мария Федоровна: главно-начальствующая над воспитательными домами обеих столиц, она распорядилась взять из сохранной кассы петербургского дома, а Павел велел «принять заимообразно». «В ознаменование любви к отечеству, — гласит еще одна грань обелиска, — канал сей наименован Мариинским».

«От памятника, — читаю дальше Петрашеня, — видно и Матко-озеро, осиротевшее с 1886 года (то есть, как построили Ново-Мариинский канал, ускоривший движение — А.К.). Через высохшее русло старого Мариинского канала можно пройти в часовню, где хранятся иконы с упраздненных шлюзов и некоторые другие старинные предметы, имеющие большой исторический интерес». Но где же, не вижу, Матко-озеро, первый водораздел системы, и где часовня?

Через «высохшее русло», через канаву, на дне которой заметны еще крупные мшелые балки, полы шлюза святого Петра, и различимы еще два уровня двухкамерного шлюза, идут мои бесценные учительницы, которые и привезли-то меня сюда на чудом добытом «бобике», а теперь ведут местного старожила, Александра Ивановича Распутина. «Матко-озеро, — сетует он, — замыли строители Волгобалта и легко откупились штрафом». Часовня давно сгинула, а предметы хранятся в Вытегре. Туда же хотели увезти и памятник, но петровцы отстояли его и сами теперь обихаживают.

Александр Иванович, лесничий всю жизнь, посадил лиственницу, кедр и тяньшанские ели. Он бродит вокруг обелиска и, наклонясь, раздвигает густую траву: некоторые — прижились.

А еще рассказывает Александр Иванович, когда раскапывали волго-балтовцы этот Старо-Мариинский канал, то из одного шлюза достали такие бревна, что здешний житель построил из них целый дом — такой это был лес и так сохранился.

Но пора нам из года 1810-го, шофер спешит, пора в 1886-й. Попробуйте-ка выговорить Павшозеро с ударением на «а», но вот оно — довольно крупное село и мертвенное: забиты окна в желтом, видно, школьном бараке, выбиты в клубном черном доме с фронтоном и линяло-голубыми щитами для «сегодня» и «скоро». А посредине на пыльной песчаной площади, как высшая точка Марии некой системы, торчит красно-ржавая водонапорная башня, в узкой тени которой жмутся друг к другу десяток овец.

Мимо заросшей узкоколейки бреду я, мимо погрузочной станции с застывшим навеки мостовым краном, с выпотрошенным зеленым вагончиком «мест — 40», карабкаюсь по грудам гниющих бревешек — (не знаю уж, кто их бросил, давний ли русский, новый ли, совместный со шведом — ухватки одни), прохожу ярко-желтыми сенокосами по замытому Павшозеру и оказываюсь у сокрытой кустами горловины Ново-Мариинского канала, у развалины младшего «Петра».

Ручеек стекает со шлюза, с бревен вповалку и, мутнея, ширится в речку, ширится дальше еще. В сапогах я ступаю в воду — может, щелкнуть шлюз на память? — как за спиной растет мерный шум. Оглядываюсь: против течения бежит валок, бежит и растет, сужаясь. Еле успеваю на берег выскочить. А вдали, за неказистым причалом, поперек прорези, проползает кусками громадина белого теплохода. Волго-Балт.

На канале — Каменном, в известняке рубленном, с водицей на донышке — я вспоминаю отчего-то давнюю обложку «Нэшнл джиогрэфик». По схожему канальцу баграми проводят барку американские любители истории. Только наша Мариинка — раза в три пошире.

Первый раз Волго-Балт начали строить в 39-м, — рассказывает Копреев. — Был создан Вытегра-строй в системе НКВД. Пригнали заключенных, начали взрывать тут кладбище, готовить котлован под первый шлюз...

Почти всю жизнь Александр Алексеевич прожил в Вытегре, и с молодости, с хрущевских пор, он — краеведческая душа: записывал, расспрашивал, фотографировал все вокруг, и теперь, присев на огородике у него на доску теплицы, перед черным дренажным ручьем, интересно мне его послушать. Я ведь уже знаю, что три шлюза Волго-Балта стоят на кладбищах, и на глазах шлюзовых работников, случается, выплывают гробы.

— Война прервала работы, — продолжает Копреев, — но они возобновились после победы. Повсюду здесь была колючая проволока, вышки. Я узнавал: за Управлением строительства канала числилось тогда семьдесят тысяч человек. В 52-м закончили Волго-Дон, и баржами сюда пошла техника. Были уже котлованы для шлюзов, начали бетонировать днища. Но умер Сталин, строить стало некому, и пришлось все законсервировать, залить битумом. Лишь несколько лет спустя стройка началась заново и шла уже до конца, до 64-го года...

И о, эти краеведческие души! В последний мой вытегорский вечер стучится ко мне в номер Александр Алексеевич в половине двенадцатого и предлагает ночную прогулку по городу. Я с радостью соглашаюсь. И пусть деревянный подъемный Сиверсов мост давно уже окаменел в бетоне, а 1-й шлюз, Сергий, сохраненный как экспонат для музея, безвозвратно убит реставраторами. Ведь ночь розова, свистит соловей, и я на Мариинской системе.

Алексей Кузнецов / фото автора

Вытегра