Журнал "Вокруг Света" №7  за 1998 год

Земля людей: По ремеслу и промысел...

Окончание. Начало см. в №6

Ешь, пока рот свеж, а как помрется, то все минется, — растолковывал мне пасечник Николай Гаврилович Козачок. — Из пальца мед не высосешь, но и пальцев с мелом ще никто не схрумал. Я не пытался возражать старому пчеловоду. Да и лень было. Село Климентово, притиснутое борами к петляющей между зелеными островками Ворскле, дремало в знойном полуденном мареве. Неспешно перелетали с цветка на цветок пчелы, и так же неторопливо плыли в голубой вышине облака. Горбушкой черного хлеба я зачерпывал из банки пахучий липовый нектар, запивая холодной колодезной водой, и слушал бывшего пожарника, которого мне представили как самого именитого в округе пасечника.

— Не повезло тебе, земляк. Я все улья на травы вывез — пусть пчелки на воле попасутся. Один вот только остался... А ты жуй, пока можется, не стыдобись, надо — еще налью, а я пока тебе о нашем ремесле поведаю...

С медом, ульями, пасекой, добрыми пасечниками-сказочниками (их еще называли «пчеляками») издавна люди связывали свое представление о сытной и вольной жизни, неспешном порядке дел, приятной работе, которая прерывалась отдыхом на мягких душистых травах.

На самом деле все было, конечно, не так. Вернее, не совсем так. Медок солодок, да жало у пчелы острое. К ней особый подход нужен.

Еще в старину крестьянин умел находить в лесу дупла, где селились дикие пчелы. Подобные деревья назывались «бортами». На них оставляли отметины, по которым осенью промысловики-бортники находили заполненные медом дупла. Уже в XIV столетии для содержания пчел стали выдалбливать из стволов крепких пород специальные дуплянки-колоды. Сначала их развешивали на деревьях, а потом расставляли на порубках и полянах-посеках. Но и позднее где-нибудь на островках или глухих балочках ульи иногда цепляли за ветки. Так легче было привлечь и рои, что покинули свои гнездовья, и пчел-дикарей.

«Терпи казак горе, будешь пить мед», — утешали часто на Украине тех, кто попадал в трудное положение. Но медовой жизни приходилось ждать долго. Лишь когда голову казака покрывала седина, он отходил от военных дел и начинал заниматься пчеловодством. Это занятие было в большом почете у запорожцев, потому что пчела — Божье насекомое, а пасечник — угодный Богу человек. Поэтому часто старые сечевики шли спасаться не в монастырь, а на пасеку. Благословляя их на доброе и честное дело, опытные пчеловоды зачитывали им строки из старинной хозяйственной книги: «Аще кто будет иметь желание держать у себя пчел, нужно тому человеку быть во всей чистоте, удерживаться от пьянства и быть щедрым к церкве, милостивому к нищим и странствующим».

Хозяин, который собирался завести пчел, выбирал место для пасеки в тихом живописном месте. Вблизи, как правило, росли травы-медоносы, деревья и кусты, на которые садились рои. Пасечники должны были хорошо знать лесные и степные травы и цветы, чтоб получить мед необходимого качества. «Мед и гречка — брат и сестра», — утверждали, например, знатоки, нахваливая густой, темный и пахучий гречишный мел. «Медок солодок, да дерет язычок», — могли возразить им любители меда из клевера или белой акации.

Улья, как правило, расставляли отверстиями на юг и огораживали плетнем. Как оберег на пасеке хранили крест (желательно выструганный из дерева, разбитого молнией), а также икону с изображением святых Зосимы и Савватия — заступников пчеловодов. Устроив пасеку, хозяин брал тремя пальцами землю и творил молитву. Потом стискивал зубами камешек, трижды обегал вокруг пасеки, а потом, посреди нее закапывал его, приговаривая: «Как этот камень твердый и студеный, так чтоб затвердели и замерзли уста у того человека, который имеет злую мысль на мою пасеку и моих пчел». Дело вроде простое — взять у маленькой пчелки сладкую жидкость. Однако же не силой и упрямой мыслью наполняются медом горшочки и жбанчики.

Сколько старательности, осторожности, терпения требуется от пчеловода, чтоб и медком порадоваться и пчел не обидеть. «У ленивого бортника и мед ленью пахнет», — утверждали пасечники.

Круг забот начинался весной. Уже с первого весеннего дня («на Явдоху») украинский пасечник выходил из дома на улицу и определял: если держалась теплая погода и дул южный ветер, то это было хорошо «на пчелы». Через пару недель уже можно было выставлять улья на пасеку. При этом хозяин приговаривал: «Приносите, пчелы, воск Богу на свечку, а мед людям на поживу».

Весной маленьких тружениц подкармливали. В кормовой мед добавляли благовещенскую просфиру, протертую голову щуки, которая в марте хвостом лед разбила, мурашей, перец, вино. По этому поводу опытные пчеляки говорили: «Пчелы должны быть зубатые, как щука, трудолюбивые, как муравьи, и сердитые, как перец». Некоторые выпускали пчел сквозь щучью голову, приговаривая при том: «Как та рыба в море гуляет-буяет, плодовитая и веселая, так бы мои пчелы гуляли и буяли, веселые и плодовитые».

На Ивана Купала пчел кормили последний раз, давая им мед с добавкой из различных трав. Поднималось, набирало силы лето, разнося запахи цветов и трав, что наполнялись сладкими соками. Мед качали несколько раз, скажем, в мае, второй раз в начале августа («Спас свежий мед припас»), а потом в сентябре. Соты, наполненные медом, заносили в «медовые бани» (теплые помещения), клали в специальные сита, сквозь которые мед стекал в корыта. В октябре хозяин кропил пчел святой водой и, обкурив погреб-омшаник ладаном, ставил туда улья.

Жбанчик с медом селянин всегда держал на видном месте. В него частенько заглядывал и старый, и малый. «За пчелу не скажу, а мед сладкий», — удовлетворенно усмехался дед-пчеляк внуку, подмешивая мед в кашу.

Что вкуснее чистого, честным трудом заработанного меда на столе и на языке! Баночкой именно такого меда снабдил нас в дорогу климентовский пасечник...

…Куда ни кинешь взгляд вокруг сельских хат, где мы останавливались на ночлег, везде натыкаешься на что-нибудь деревянное, наспех или тщательно сколоченное, подбитое, выдолбленное, подтесанное. И во дворе, что приютил нас, и за забором по соседним усадьбам самыми частыми звуками после кудахтанья кур и возбужденных голосов хозяев были вжиканье пил, чмоканье топоров, перестук молотков. С раннего детства сельский человек учился управляться с этими инструментами. Они были необходимы ему и в хате, и на подворье, и на ниве, и в дороге.

И везде, как бы скудно он ни жил, требовались ему бондарные изделия. В хозяйстве нужна была и квашня, и ушат, и шайка, и бочка-квасник, и кадка-водянчик. Барыло, баклага, шаплык, коновка, бодня, цебро, бербеница, траян, паскар, джбан, дийныця — это лишь малая часть бондарных емкостей для хранения и транспортировки жидких и сыпучих продуктов, которые были в ходу у украинских крестьян. Когда-то их изготовляли мастера-древодельцы, позже — бондари, бочары, обручники.

Главная деталь бочек и кадушек — клепка. Клепки выстругивались из крепких пород, в основном из дуба, и обрабатывались стругом на особой скамье — «бондарском ослоне». Нет клепок — нет и работы для бондаря, а значит, без толку собирать урожай, который все равно негде хранить. «Бесклепным» называли бестолкового, ни к какому ремеслу не пригодного человека. Про такого еще говорили: «У него десятой клепки в голове не хватает». Без всех клепок в голове нечего было браться бондарю за работу — бочарное ремесло требовало от мастера и расчета, и сметки, и умения. Ведь прорезывание пазов в клепках, куда вставлялось днище (так называемых «уторов»), — сложная операция.

Прорезали кривым стругом — уторником. Днище (одно или два) вставляли в уже скрепленную обручами заготовку. Обручи натягивали специальным инструментом — «натягачем». Раньше употребляли деревянные обручи, позже стали делать их из железа. Выступы клепок и заусеницы на готовых изделиях состругивали выгнутыми ножами с двумя ручками.

В селах, мимо которых мы проезжали, нам не удалось встретить профессиональных бондарей. Впрочем, о них помнили даже и не старые люди, которые рассказали о некоторых особенностях этого ремесла. Бондарку — мастерскую, где делают бочки, мы нашли на Сумщине в Ахтырке. Поначалу рабочие, что собирали бочки, встретили нас неприветливо:

— Скажите, кому сегодня бочки не нужны? Нарасхват идут, а денег как не было, так и нет. Где такое видано? Точно что «ах, дырка» — гроши в дыру проваливаются... Вы вот гривну выложите хоть на эту, хоть на ту бочку, тогда и снимайте...

Потом, правда, как говорят украинцы, «порозумилыся» — нашли общий язык. И в конце концов сошлись на том, что и раньше, и сейчас что-то выложить на бочку можно лишь в том случае, если есть что в самой бочке, если все клепки на месте и плотно подогнаны.

Пустая же бочка с разболтанными клепками лишь гремит, разнося по свету недобрую славу о том крае, откуда она родом...

Можно, хлопчики, к вашей юшке присуседиться, а то я тут один на берегу — нудота заела... Та вы не соромтесь, у меня все свое; и самограй есть, и ложка имеется...

Так мы познакомились с веселым рыбачком из полтавского села Сухая Маячка. Мы расположились на ночлег под старой вербой на берегу заросшего камышом пруда. Где стал, там и стан. А где стан, там и горячая похлебка. Само собой к ней полагается и ложка. Желательно деревянная. И, разумеется, каждому своя.

Я обратил внимание на ложку гостя: с выщерблинками по краям, длинным и кривоватым черенком. У вечернего костра мы разговорились, и рыбак признался, что ложку он от безделья вырезал сам во время дежурства в пожарке.

— Так у нас в селе, что ни дед, то ложкарь. Однако настоящих уже нет — повывелись. Помню, правда, деда Овсея, так тот уже давно райские борщи наворачивает...

Едоку и ложкой владеть. Ложка дорога к обеду, а после обеда хоть и за окно. Это, правда, печная мудрость гречкосея-домоседа, у которого ложечного добра хватает. Бродячему же люду разбрасываться ложками негоже. Запорожские казаки, например, носили ложки на поясе в кожаном футляре рядом с трубкой, саблей и пистолем. «Захалявной» называлась ложка, которую после обеда засовывали за голенище сапога.

Хлебалка, шевырка, едалка, черпалка, ловилка — по-разному в народе называют это, пожалуй, самое необходимое для едока орудие. Ложкой моря не вычерпаешь, а вот с казанком наваристой ухи в два счета справишься. К любому рту пригодится ложка, было б что хлебать. А если случится, что нечего хлебать, так хоть ложку полизать — и то занятие для языка, что чешется от голода.

Чумацкая, казацкая, рыбацкая, цыганская, монастырская, разливная, насыпная, памятная, родительская — можно лишь подивиться разнообразию типов деревянных ложек: на Украине их насчитывалось аж сто пятьдесят! У каждого едока свои вкусы, аппетит, привычки. Селяне предпочитали есть борщи и каши простыми некрашеными ложками: крестьянская широкая ложка называлась «межеумком»; у чумаков, лоцманов, лесорубов ложки были потолще и погрубее; зажиточные же мещане и ремесленники пользовались тонкими чистой отделки ложками. В богатых купеческих домах клали рядом с тарелками расписные, а на память дарили ложки с вырезанными на черенке фигурками, надписями вроде: «Ешь, пока рот свеж».

Ложкарство — очень древний промысел. Сначала ложки были глиняными, потом их стали вырезать из клена, липы, осины, вербы и груши. Набить баклуш — чурочек-заготовок для ложек — может каждый. В принципе несложно и простую хлебалку выстругать, а вот для того, чтобы с помощью кривого резца вырезать тонкую ложку, а потом еще и расписать ее, нужно и попотеть, и пораскинуть умом.

На ложки всегда был спрос, а потому ремесло ложечника (особенно, если он еще обладал даром художника) считалось весьма престижным и хлебным.

«Ой, мамцю моя, затужила дуже! Отдай мене за такого, шо ложечки струже», — пели девчата в украинских селах. Во всяком случае, выходя замуж за мастеров-ложкарей, они были спокойны за свое кухонное хозяйство и содержимое горшков, в которых всегда находили работу ложки гостей...

— Подкуете?

— Коваль клепле, покы тепле. Шо там с вашими веломашинами?

— Та вот, отлетело... Может, лучше завтра?..

— Я ж кажу, покы тепле... Давайте вашу беду, полечим, покы сонце не впало...

Такой вот диалог состоялся у нас возле мехмастерской на Сумщине. Впрочем, он мог состояться в любом другом приднепровском или полесском селении. Везде нам встречались мастеровые люди, имеющие дело с железом и разумеющие толк в разных механизмах. Везде при нужде мы очень быстро находили дорогу и к мехмастерским, и к сельским кузницам, что еще сохранились, — там всегда нас встречали радушно и готовы были помочь, отложив другие дела.

Властелин грома и молний Перун был причастен к делам кузнецов и оружейников, а прямым опекуном был бог неба и огня Сварог. С распространением христианства роль покровителей кузнецов перешла к святым Кузьме и Демьяну. Они считались первыми кузнецами на земле, подарив людям плуг, молоток, гвозди.

Почти в каждом селе стояла своя кузница, которую сооружали, как правило, возле дороги на околице. Душой кузницы считалась печь с горном. Через сопло он соединялся с мехами. С усилием и усердием, а часто и до седьмого пота нужно было понажимать на кузнечные сыромятные меха, чтоб огонь в горне быстро набрал силу. Топили кузнечные печи древесным углем. Часто приносили топливо и сами селяне.

Центр кузницы — наковальня. Она не боялась молота, если ее как следует, закрепляли на дубовой колоде. Рядом с наковальней стояло корыто с водой для закалки и охлаждения изделий, точило, стояк для подковки сапог.

Кузнец клепает, пока жар не дремает. Вырвавшись из адского огня, железо сразу попадало между молотом и наковальней. Хорошо тому кузнецу, что на две руки кует. В одной руке — щипцы, а в другой — молот. Без него кузнец, что пахарь без плуга. Нередко, правда, мастер орудовал малым молотком-ручником, а помощник-молотобоец за ним уже молотил во всю молодецкую силу большим и тяжелым молотом. Удары и кузнеца, и молотобойца должны быть уверенными, стремительными, меткими.

Что стук в кузнице, то грош в кармане кузнеца. Кузнечное ремесло переходило от отца к сыну и ценилось высоко. У кузнеца руки черные, а хлеб белый. «Не молот кует, а голод», — утверждали крестьяне. Будешь иметь в руках надежное кузнечное ремесло — с голода никогда не околеешь и на масло к белому хлебу всегда заработаешь. Без кузнеца не могли обойтись ни хлеборобы, ни пастухи. Когда на дворе ледок, тогда кузнецу медок. До первых морозов хозяева торопились подковать лошадей, чтоб те не спотыкались и не портили копыта на зимних дорогах. Возле кузницы вкапывали столб, к которому привязывали лошадей, когда их подковывали. Ноги коня поочередно притягивали к специальному выступу копытом наружу. Копыто очищали от грязи, стамеской состругивали белую мякоть. После того как к подготовленному копыту прикладывалась раскаленная подкова, по кромке осторожно вбивались четырехгранные подковные гвозди, которые загибались и утапливались в подковных бороздках.

Изготовляли кузнецы и замки, и навесы, и ухваты, и кресты, и дверные пробои, и — главное — гвозди. А еще кузнецы работали сундуки, украшенные ковкой с орнаментом. Это уже художество.

Отовсюду вели тропки к сельской кузнице. Возле нее всегда было шумно и весело — скучать кузнецу не приходилось. Не зря люди говорят: «Каждый — кузней своего счастья!» А уж кузней — тем более.

Однажды наша велосипедно-дорожная судьба привела нас в село Супруновка, что расположено в нескольких километрах от Полтавы. Мой дед когда-то рассказывал, что именно отсюда пришли на вольные казацкие земли в Приднепровье его далекие предки.

Откуда же название села и соответственно фамилия автора этих строк? Местные краеведы растолковали мне, что первым поселенцем здесь был кузнец. «Се Перун», — говорили о нем люди, которые были уверены, что сам небесный владыка грома и молний направляет руку мастера. И хоть возможны и другие толкования, хочется верить, что именно так возникла фамилия Супрун, а позже и название села.

Так неожиданно и я обрел свои корни...

Владимир Супруненко / фото автора