Журнал "Вокруг Света" № 7 за 2006 год

Большое путешествие: Шагая по Тверской

ссылка на оригинальный текст статьи

Идешь по Тверской и ничего… не чувствуешь. Словно не было здесь ни гуляний, ни баррикад, ни многочасовых очередей, ни громового чтения стихов – всего того, чем запомнился столице двадцатый век.

Даже архитектуры особенно не видно – все внимание поглощено вывесками, витринами, людьми. Эта улица категорически «здесь и сейчас». И чтобы узнать ее поближе, нужно заходить во дворы, листать старые книжки, говорить со старожилами…

Любой москвич подтвердит вам: главная улица города – Тверская. Однако мало кто сегодня скажет, что она у него любимая или что он ходит туда погулять. Парадная, холодная, чопорная, улица чиновников – на протяжении ХХ века она ассоциировалась с властью, а к ней в России всегда относились настороженно. Теперь это обычная магистраль большого города. Повсюду реклама, зеркальные витрины дорогих магазинов и кафе. Но это еще не вся Тверская. Здесь и там открываются великолепные виды, доживают свой век заброшенные дворы, на площадях стоят лучшие памятники Москвы…

По правой стороне она открывается чинными розоватыми громадами с триумфальными арками – первыми образцами переделки улицы, проводившейся под руководством товарища Мордвинова. «Мордвиновским» постройкам нельзя отказать в стильности; и все же в них присутствует сухость – плоть от плоти того времени, в которое они сооружались.

В те годы фасады приводились к единому высотному и стилевому знаменателю, но это лишь усилило своеобразие расположенных «позади» дворов. Так, арка дома № 6 ведет к подворью Саввино-Сторожевского монастыря, одного из самых почитаемых в дореволюционной России. В его здании, завершенном в 1907 году, «начиналась» студия Александра Ханжонкова, главный кинопроект дореволюционной Москвы. Здесь же Ханжонков построил первый московский кинопавильон – своего рода стеклянный «парник», снимать в котором можно было только в холодное время года. По воспоминаниям кинопромышленника, чтобы заручиться поддержкой архиерея и доказать невинность своих намерений, он пригласил его в кино на детский сеанс. Потрясенный старец воскликнул: «До чего Господь может умудрить человека!» – и дал согласие на строительство. Сейчас во двор заглядывают, скорее, меломаны: среди десятка фирм, нашедших здесь приют, – полуподвальная «Трансильвания» с залежами редчайшей музыки со всего мира.

Вернувшись на Тверскую и завернув за угол, на том же доме № 6 (со стороны Тверской площади) можно увидеть большую синюю вывеску в наивном стиле. На ней по-прежнему значится гордое имя «Арагви», хотя прославленный ресторан, считавшийся лучшим во всем Советском Союзе, давно закрыт. В последнее время его название чаще слышишь в разговорах московских историков: прошлым летом на бывшей кухне «Арагви», орудуя своим краеведческим топориком, Александр Можаев нашел палаты рубежа XVII-XVIII веков с остатками древних росписей!

А рядом удивительным образом сохранился еще один памятник той же эпохи: церковь Космы и Дамиана в Шубине, заложенная в XVII веке, – на сегодня самая древняя церковь на Тверской, один из любимых храмов московской интеллигенции. В 1950-е годы церковное здание, чудом уцелевшее в самом сердце социалистической столицы, собирались снести. Спасли его тогдашние хозяева – Библиотека иностранной литературы с ее основателем и бессменным директором М.И. Рудомино, о чем напоминает нынешняя памятная надпись: «Книга спасла храм». Отсюда вниз неспешно спускается Столешников переулок, в застойные годы служивший своеобразным торговым аппендиксом к улице Горького. Тогда это был, пожалуй, самый известный переулок города: здесь царило оживление, в воздухе стоял запах ванилина, исходившего из знаменитой «Кондитерской». Еще он славился мехами, сувенирами и винами. Сейчас Столешников полностью перестроен, сюда заселились престижные бутики (цены на коммерческую недвижимость здесь самые высокие в городе), а хозяйки с авоськами исчезли – зато весенними вечерами можно услышать, как поют соловьи.

Из всех знаменитых магазинов бывшей улицы Горького свою значимость сохранил лишь книжный «Москва» (сразу за Тверской площадью с памятником Долгорукому): сюда по-прежнему ездят со всего города за редким изданием. К тому же это единственный из столичных книжных, открытый до часа ночи. (А завернув за угол, полистать свои приобретения можно в «Кафе Маки»-самом стильном из местных заведений, или в одном из «Кофе-хаузов», которых в последнее время на Тверской развелось очень много.) Как и все сталинские постройки на Тверской, дом с книжным (№ 8) пестрит мемориальными табличками с именами бывших жильцов. Это, например, Илья Эренбург, автор повести, именем которой названа едва ли не самая счастливая эпоха в советской истории – «оттепель». Здесь же проживали первая женщина-космонавт Валентина Терешкова, известный журналист Михаил Кольцов, дипломат Иван Майский, писатель Сергей Михалков – а кроме того, масса чиновников, «любимцев власти». И здесь же, в квартире 106, у переводчицы Юлии Добровольской по-домашнему собиралась одна из самых ярких компаний 70-х – ученые«нобелевцы» Лев Ландау и Виталий Гинзбург, философ Мераб Мамардашвили, литературоведы Мариэтта и Александр Чудаковы – в общем, весь цвет «физиков и лириков» того времени. Разговаривали свободно. «Первое, что делали, когда приходили друзья – бросали подушку на телефон. Мы по наивности думали, что это нас спасет. А потом как-то раз директор Ла Скала Паоло Грасси, спускаясь от нас под утро, шел мимо вечно закрытой двери на первом этаже.

Она почему-то оказалась открыта – и там, в тесной комнате, он увидел настоящий центр по прослушке...» – рассказывала мне Добровольская. Кружок распался сам собой: Мамардашвили выслали в Тбилиси, а Добровольская получила итальянскую премию за вклад в культуру и через несколько лет ожидания визы сумела выехать в Милан, где и живет по сей день.

Зато в следующем «именном» доме былая роскошь сохранилась в полном объеме. Когда-то в № 14 по Тверской, более известном как «Елисеевский», располагался салон княгини Зинаиды Волконской, знаменитой московской «царицы муз», в гостях у которой часто бывали Вяземский, Жуковский, Чаадаев и сам Пушкин. Помимо красоты и ума восхищались свободомыслием княгини, по свидетельству сотрудников охранки, «всегда готовой разрывать на части правительство». В 1829 году княгиня уехала в Рим, дом забросили, а 1 февраля 1901-го в полностью перестроенном здании открыли свой «Гастроном» братья Елисеевы. На протяжении ХХ века не только москвичи, но и гости столицы не упускали случая заглянуть сюда. Строки о «Елисеевском» можно найти у коммуниста Юлиуса Фучика и у идеалиста Вальтера Беньямина. В советское время шутили, что магазин этот – чуть ли не единственное ленинское место в столице, не отмеченное мемориальной доской. Сейчас в самый знаменитый гастроном страны из других районов за продуктами уже давно не ездят – ассортимент, в общем, везде одинаковый, а цены – по Елисеевской традиции – чуть выше. Окрестные старожилы ходят в заведения «на задворках» Тверской: такие, как подвальчик с гордой вывеской «Универсам» в длинном дворе между Козицким и Глинищевским переулками или безымянные палатки в Большом Гнездниковском, на другой стороне Тверской. Дальше до Пушкинской остается только галерея «Актер»: дорогой и странный шоппинг-центр, расположенный на месте ВТО (Всероссийского театрального общества).

Тверская – историческая

Тверская представляет собой участок древней дороги, связывавший Москву с Тверью, главной соперницей московских князей в борьбе за великокняжеский титул. Неудивительно, что она довольно рано стала парадной. В XVII веке, когда большинство московских улиц не мостили, Тверская уже была выложена белым камнем. Тогда же бояре начали строить на ней хоромы, причем делали это особым способом: по разысканиям историка Петра Сытина, каменные палаты, распахивающиеся в сады, ставили в глубине просторных дворов, и получалось, что «на улицу выходили заборы с воротами, деревянные конюшни, амбары, поварни и другие службы». Такая вот Рублевка четырехсотлетней давности.

На фоне этих заборов выделялись храмы. В XVII-XVIII веках на улице умещалось около десятка церквей и три монастыря: Моисеевский (на нынешней Манежной площади), Воскресенский (против Брюсова переулка) и Страстной (на нынешней Пушкинской). С появлением в XVIII веке Петербурга значение Тверской еще более возросло: улица превратилась в «коридор» триумфальных встреч прибывающих в Москву российских государей. И, как бы подстраиваясь под северную столицу, дома стали разворачиваться к улице фасадами, которые теперь возводили на европейский манер (один из первых таких дворцов принадлежал сибирскому воеводе князю Михаилу Голицыну; он занимал обширное владение между Камергерским переулком и Тверской площадью). Чуть позже здесь появились очаги просвещения. На месте нынешнего телеграфа в конце XVIII века стоял Благородный университетский пансион, в котором учились В.А. Жуковский, А.С. Грибоедов и М.Ю. Лермонтов. В том же доме разместились типография и лавка «Московских ведомостей», давшая название Газетному переулку.

Именно здесь, на Тверской, переименованной в 1932 году в улицу Горького, нашла свое наиболее точное, концентрированное архитектурное выражение сталинская империя. По Генеральному плану 1935 года улицу предполагалось расширить и благоустроить: гиперцентрализованное государство должно было получить новую столицу с четким, подчеркнутым центром, отмеченным высотными постройками, выполненными в едином стиле. В довоенные годы быстрый рост новых зданий осуществлялся за счет одновременной постройки нескольких однотипных домов (в дальнейшем этот «поточно-скоростной метод» был успешно применен при застройке Большой Калужской – нынешнего Ленинского проспекта). Поначалу помимо скорости возведения зданий удивление москвичей вызывал и характер застройки: новые дома возводились по «второй» линии, за старым малоэтажным фондом. Но в один прекрасный день маленькие дома взорвали и Тверская расширилась – с 18 до 60 метров в самых широких своих отрезках.

Обратная ситуация вырисовывается, если прогуляться до Пушкинской от Манежной площади по левой (нечетной) стороне: здесь почти все исторические здания гнездятся в начале, у манежного устья. Рядом с «Националем» (№ 3), прекрасным образцом модерна, до недавнего времени располагался один из главных памятников «советского модернизма»: гостиница «Интурист» (ныне на ее месте строится огромный Ritz Carlton). Сейчас иностранцев на этом отрезке Тверской не так много, как в прежние времена, – разве что вечером около строящегося отеля можно увидеть рабочих из ближнего зарубежья, поджидающих автобуса в общежитие. Однако в здешних киосках и сейчас продаются заграничные газеты.

Чуть дальше притаился Театр-центр имени Ермоловой. В начале 1920-х в бывшем торговом пассаже купца Постникова сделали зрительный зал – по тем временам очень неудобный и неуютный, без ярусов и балконов. На протяжении двух десятилетий здание переходило из рук в руки (кроме прочих, здесь ставил великий Всеволод Мейерхольд), пока после войны сюда не вселились «ермоловцы», в чью труппу вошли ученики студий МХАТ, Малого театра и театра Мейерхольда.

Стоящий следом громадный корпус Центрального телеграфа был некогда архитектурной доминантой Тверской, привлекая внимание своим многогранным угловым фасадом с роскошным вертящимся глобусом; в праздничные дни его любили драпировать красным с крупными портретами вождей и основателей. Ныне телеграф теряется на фоне рекламы и соседа по Газетному переулку – первенца стеклянного хайтека с «Макдоналдсом» на нижнем этаже. Но если подойти вплотную, то можно полюбоваться растительным рисунком литья фонарей над главным входом – запоздалым штрихом модерна в преимущественно конструктивистском здании.

Лишь затем вступает в свои права сталинская архитектура. Дома № 9 и 11 знамениты своими массивными стилобатами, облицованными коричневатым гранитом. По легенде, в Москву его везли гитлеровцы для украшения будущего монумента в честь победы над СССР. Сюда же, в дом № 9, привезли и прописали в 1950 году итальянского физика Бруно Понтекорво, добровольно переехавшего в Советский Союз. Правда, пятикомнатная квартира в начале улицы Горького так и осталась необжитой: Понтекорво предпочитал жить на даче в Дубне, где вместе с академиком Мигдалом способствовал созданию ключевого для «оттепели» образа физика-лирика-спортсмена.

Теперь за мрачноватыми витринами дома № 9 скрываются прекрасные интерьеры конца прошлого века. Это – «Подиум» – притча во языцех, магазин для очень богатых людей. Перед ним дежурит рой замечательных автомобилей, от «Ягуара» до «Бентли», ждущих своих хозяев, – по меткому выражению поэтессы Инны Ивановой, «мужчин и женщин ухоженной наружности». А прямо за аркой в Брюсовом переулке расположен Музей-квартира Всеволода Мейерхольда (Брюсов пер., д. 12) – один из самых насыщенных театральных музеев Москвы.

Пожалуй, самая заметная постройка на Тверской – коричнево-красная мэрия (№ 13), более известная москвичам как Моссовет. До революции здание, построенное Михаилом Казаковым, главной фигурой московского классицизма, служило резиденцией московскому генерал-губернатору, пока в горячие дни 1917 года сюда не вселился Совет рабочих и солдатских депутатов да так и остался здесь. В конце 1930-х при расширении улицы Горького здание передвинули на 13,5 метра вглубь от проезжей части, а после войны капитально перестроили по проекту архитектора Дмитрия Чечулина, сохранив лишь наиболее ценные интерьеры. При этом не просто увеличилась этажность, но изменились пропорции и весь настрой здания. Теперь Моссовет – наверное, самый официозный дом на Тверской.

Далее к Пушкинской площади ведет череда неприступных сталинских фасадов, последний из которых раньше неофициально именовался «Домом под юбкой» (из-за располагавшейся на его крыше скульптуры балерины) и ассоциировался с магазином «Армения». А перед ним, сразу за аркой, ведущей в Большой Гнездниковский переулок, скрывается главное достижение дореволюционного мосжилстроя, «дом Нирнзее» – по фамилии его архитектора Эрнста Рихарда Нирнзее. До 30-х годов 10-этажный дом был самым высоким в городе и хорошо просматривался с Пушкинской и окрестностей. Теперь он зажат в переулке и, как и большинство «дворовых» построек на Тверской, напоминает бомжа с золотыми зубами. В общем, будто бы прозябает. Но стоит попасть в квартиры на верхних этажах, как становится ясно: это один из лучших домов Москвы, главное богатство которого – потрясающие виды. Да мы, собственно, хорошо знаем эти панорамы – по сцене на крыше между Мягковым и Фрейндлих в «Служебном романе» и по шахназаровскому «Курьеру». Прославился и подвал дома: в нем с 1915 года находилось легендарное театральное кабаре «Летучая мышь» – создание конферансье Никиты Балиева, ученика К.С. Станиславского (сам Станиславский в шутку называл себя крестным отцом театра). Возможно, под слоем краски еще сохранились росписи Судейкина, украшавшие театральный подвал.

Но вернемся наверх. В 1916 году здесь с большой помпой открылось кафе «Крыша». Оно просуществовало недолго (власти быстро закрыли его якобы ради пожарной безопасности), однако в годы нэпа заведение воскресло как кафе-столовая Моссельпрома. Кормили здесь дешево и вкусно, а с девяти вечера – если верить старому плакату – играл оркестр, в закрытом зале и под открытым небом крутили кино. Как пишут биографы дома, Владимир Бессонов и Рашид Янгиров, в те же 1920-е годы на крыше «разбили скверик… с фонтаном, устроили небольшую… футбольную и волейбольную площадку» (мячи, разумеется, нередко летели вниз и за ними приходилось бегать). В 1937 году спортивные секции закрыли, а около трети тогдашних жильцов – репрессировали.

Все началось еще до революции. В 1907 году император Николай II отвел площадку перед домом генерал-губернатора для установки громадного памятника генералу Михаилу Скобелеву, знаменитому покорителю Средней Азии, участнику боев с турками на Шипке (ныне возвращенному из забытья Борисом Акуниным). Установленный в 1910 году монумент был немедленно разгромлен критиками. Однако, по компетентному свидетельству Владимира Гиляровского, прохожим он нравился: «Только и слышу о памятнике Скобелеву, что это лубок, а не произведение искусства. А толпы народа… восторгаются им, видят в нем „Белого генерала“, своего народного героя».

Так или иначе, памятник этот прожил недолго – к первой годовщине Октября его взорвали. Однако новым хозяевам страны не понравилось и пустое место перед Моссоветом. Тогда скульптор Н.А. Андреев и архитектор Д.П. Осипов быстро создали для площади Обелиск Свободы. Ансамбль дополнила крохотная трибуна, с которой на митингах выступали ораторы – в частности Владимир Маяковский, до революции выступавший и у памятника Скобелеву.

Но и обелиск Свободы не устраивал. По преданию, известный лингвист, автор классического учебника по общему языкознанию Александр Реформатский заметил, взглянув на памятник: «А почему у нас Свобода против Моссовета?» Да и сама власть хотела видеть на этой площади нечто более весомое и ценное.

В результате памятник ненадолго пережил старую Тверскую: в 1941 году его, как и старые дома… тоже взорвали – по причине «несоответствия духу времени». В Советском Союзе, где каждое событие становилось знаковым, уничтожение памятника Свободы в апреле 1941 года уже никого не удивило. От монумента осталась лишь голова статуи – прекрасный образец «пролетарской дорики». Ныне она выставлена в Третьяковской галерее на Крымском Валу.

Нынешний вариант оформления площади – памятник Юрию Долгорукому – был заложен в 1947 году (в честь 800-летия столицы) и являет собой едва ли не самый яркий образец сталинского монументального искусства. Смену скульптурного караула напротив Моссовета спокойно наблюдал еще один памятник – Владимир Ильич Ленин работы скульптора Сергея Меркурова (1940). Этого Ильича в оригинальном шоколадном граните москвичи не знают, а точнее, просто не видят: ведь, чтобы разглядеть его, нужно спуститься в глубь площади вниз по лесенке.

Получается курьез: один памятник смотрит в спину другому – так же, как до недавнего времени на Театральной площади большевик Яков Свердлов смотрел в спину основоположнику коммунизма Карлу Марксу. Теперь Маркс остался на Театральной в одиночестве, а вот Ленин по-прежнему может любоваться Юрием Долгоруким.

Она поражает своим размахом. Да это как бы и не Тверская уже, здесь все по-другому, прежде всего настроение. Тверская – улица деловитая, скоростная, а Пушкинская площадь вся «про» отдых, спокойное размышление, встречу. Придет или не придет? Любит – не любит? А все из-за памятника Александру Сергеевичу скульптора А. Опекушина, появившегося в конце эпохи реформ Александра II. Небольшой по размерам монумент держит всю площадь с ее разношерстной застройкой: от главного здания комбината «Известия» (1925-1927), напоминающего пульт управления диковинной машины (ранний памятник советского конструктивизма), до кинотеатра «Пушкинский» (ранее «Россия») 1961 года – одного из ключевых произведений «оттепельной» архитектуры, возведенного на месте Страстного монастыря.

Еще недавно взгляд поэта был обращен на рекламу газировки с лозунгом «Бери от жизни все». «Фамусовы» негодовали: это, мол, оскорбительно для поэта. Хотя, с другой стороны, Пушкин ведь «наше все». Рекламу, впрочем, уже сняли. Еще раньше (в 1950) огорчение москвичей вызвала перестановка памятника из устья Тверского бульвара на нынешнее место перед кинотеатром (после того, как снос Страстного монастыря лишил площадь центральной доминанты). «Наших богов хоть редко, но переставляли… Этот – всегда стоял. Памятник Пушкину был первым моим видением неприкосновенности и непреложности», – писала задолго до того Марина Цветаева. Быть может, потому эта нехитрая перестановка по сей день вызывает недовольство у старожилов.

Уже более столетия подножие памятника Пушкину – самое популярное наземное место встречи москвичей, с которым могла бы поспорить разве что колоннада Большого театра. Вокруг Пушкина – узкая полоска сквера при кинотеатре «Россия» с любителями пива на скамейках. И – все: площадь, по сути, закончилась – дальше разливается бескрайнее автомобильное море. Движение здесь столь напряженно (переходить улицу на углу Тверского бульвара опасно для жизни при любом сигнале светофора), что московские власти даже приняли решение увести его в туннель.

И уже совсем по-другому чувствуешь себя в знаменитом переходе на Пушкинской. Это не только старейший подземный переход Москвы; это – царство полузабытых 90-х с их бесконечными ларьками, в которых продается вперемешку все, что угодно, – от жвачки до элитной косметики и дорогих фотоаппаратов. Здесь царит нехарактерный для нынешней Тверской какой-то привокзальный дух – однако бывает, что заглядывают и вполне респектабельные люди (например, в киоск для киноманов). Здесь же 8 августа 2000 года произошла страшная трагедия – взрыв, в результате которого погибли 13 человек.

Если сравнивать с ней улицу Горького 1980-х годов с ее пыльными витринами, пустыми магазинами и очередями в «Арагви» и кафе «Космос», следует прямо заявить: буржуазный лоск Тверской к лицу и значительно лучше сочетается с полированным гранитом и ценными сортами мрамора. Разве что рекламные вывески могли бы быть посдержаннее.

Но вернемся на землю. Там, где Тверская наконец покидает пределы Пушкинской, островком какой-то старой, спокойной жизни справа возвышается меланхоличный фасад бывшего здания газеты «Русское слово» (Адольф Эрихсон, 1905). За долгие годы советской власти дому (а его ведь тоже двигали!) удалось сохранить и замечательный керамический орнамент, и даже ценнейшее оригинальное остекление в стиле модерн. На втором этаже уже многие годы сидит американский ресторан «Фрайдис». Чуть дальше, за углом, другой след 1990-х с их любовью к «made in America» – кинотеатр «Кодак киномир», один из первых московских кинозалов «нового типа» – с DOLBY и попкорном. В этом же переулке внимательный прохожий заметит здание неописуемой мощи и красоты. Похоже на филиал Саввинского подворья, но на самом деле это ссудная касса, построенная в предреволюционный 1916 год в том же стиле. Экскурсий внутрь не водят, а жаль. Остается лишь любоваться освещенными по вечерам окнами первого этажа: в них открываются чертоги не хуже «Елисеевского»!

Начиная отсюда, Тверская заметно меняется. Гуляющих почти нет; нет и сплошной стеклянной витрины магазинов. К Патриаршим, в царство тихих переулков, манит грандиозная арка в доме с «Бенеттоном» – там, за ней, еще сохранилась старая, двухэтажная Москва, которую все так любят, но никто не бережет.

Но мы пойдем дальше, тем более что по той же левой, нечетной стороне начинается обширная и очень красивая усадьба – в XIX веке Английский клуб, а в недавнем прошлом – самый официозный музей города: Музей революции. Сейчас в доме № 21 разместился Музей современной истории России. О славном дореволюционном прошлом напоминают лишь сторожевые львы у ограды. Внутри – выставочный центр, где помимо исторических экспонатов охотно демонстрируют и примитивную живопись, и даже гламурную фотографию. Еще недавно парадный двор музея украшал сгоревший троллейбус – в память об августовском путче 1991 года. Потом он как-то незаметно исчез, а взамен появился броневичок.

Следом за Музеем революции – театр имени Станиславского, место важное, хотя и не имеющее отношения собственно к Константину Сергеевичу (он здесь никогда не работал – как, впрочем, и Мария Николаевна Ермолова в театре своего имени). До самого недавнего времени здесь радовал москвичей своими моноспектаклями Петр Мамонов, лидер «Звуков Му». Спектаклей было три – «Есть ли жизнь на Марсе?», «Полковнику никто не пишет» и «Шоколадный Пушкин». Атмосфера на всех них царила пронзительная; в партере бородатые лысые мужики утирали слезу, на галерке пожилые дяди с остатками хипповского «хаера» заливали очередную яркую реплику беленькой из че

кушки. После спектакля Мамонов выходил с гитарой и пел несколько старых песен из репертуара своей культовой группы. Говорят, это не театр. Может, и так. Но катарсис был самый настоящий.

Кстати, удивительное совпадение – следующий за театром Станиславского переулок называется Мамоновским (там располагается еще один театр – МТЮЗ). Прямо на его углу начинается жилой дом Наркомлеса (№ 25), построенный архитектором Андреем Буровым в соавторстве с известным графиком Владимиром Фаворским. По мнению исследовательниц Броновицких, именно этот дом – точнее, его правое крыло, законченное в 1936 году, – задал масштаб реконструкции улицы Горького. У Бурова, правда, получилось изящнее, чем у Мордвинова, а от гигантского карниза его «палаццо» на душе становится теплее. Особенно, если знать, что родина таких карнизов – ренессансная Италия.

Последний отрезок собственно Тверской – до Маяковской площади – это уже, что называется, шоссе. Глаз ни на чем не задерживается, и здания – вроде лубочного «Марриотта» – стоят пыльные, скучные. Уже лет десять по правой стороне на этом участке сносят дома: вот и сейчас сломали гостиницу «Минск». А сама Маяковская (прежнее-новое название – Триумфальная – пока не прижилось) с памятником поэту, Залом Чайковского и недовысоткой гостиницы «Пекин» потонула в суете: пешеходу здесь не место, главное – увернуться от машин. А между тем посреди стоит замечательный гранитный поэт, а под землей – самая красивая станция московского метро, тоже «Маяковская».

Памятник открыли в 1958 году, и он сразу же стал известнейшим местом сбора московской интеллигенции. Здесь в конце 1950-х собирались и читали стихи Вознесенский, Евтушенко, Рождественский, пел песни своим камерным голосом Окуджава – без мегафона или усилителей, без афиш и объявлений. Срабатывало «сарафанное радио»: за пару часов собиралась маленькая группа – человек в 150– 200. Здесь же на площади – примерно там, где сейчас «Ростикс», – располагался ресторан «София», который гурманы 1960-1970-х любили за прекрасные шашлыки. А чуть дальше, на месте фешенебельного ресторана «Горки», находилось главное место тогдашней богемы – кафе «Молодежное», или попросту «КМ», фактически первый московский джаз-клуб.

Но это уже было на том отрезке улицы Горького, который ныне именуется 1-й Тверской-Ямской: номерное название подчеркивает ее «рядовой», а не исключительный характер. Столичная магистраль закончилась. Старая, долужковская и даже, по духу, какая-то дореволюционная маленькая Москва то и дело пробивается на этом отрезке – и в ценниках, на которых весело скачут орфографические ошибки, и в клубах, которые не удается раскрутить, и в магазинчиках «для своих», ютящихся в подвалах зданий. Подойдите к дому с нишей, украшенной шахматной доской в голубоватых тонах (1-я Тверская-Ямская, № 6) начала прошлого века. Он и несколько его соседей – подлинный уголок провинциального городка, только перед ними проносятся резвые «порше» и плавные «мерседесы».

Такая вот разная у нас Тверская. Соединением противоположных начал – элитного и разночинного, пышно-парадного и провинциально-уютного – поражала она Белинского в XIX веке. Приглядевшись, обе эти стороны можно увидеть в ней и сейчас. Пожалуй, в этом можно усмотреть и свойство самой России.

Улица Тверская – «баррикадная»

Если на Красной Пресне раны от знаменитого декабрьского восстания 1905 года, по рассказам очевидцев, сохранялись чуть ли не до середины 1920-х, то с Тверской– как с гуся вода. Попробуйте найти следы октябрьских событий 1993 года на фасадах домов… сложно.

Однако история политических волнений 1980-1990-х годов неразрывно связана с Тверской. Главные московские митинги – на некоторые собиралось до миллиона человек (!) – проходили либо на Пушкинской, либо на Манежной площади. Но иногда демонстранты решали «пройти по Тверской» (до Кремля), и тогда власти выстраивали милицейские кордоны. Спустя годы москвичи вспоминают события 1993 года, скорее, как курьез, хотя в те дни многие по-настоящему испугались. «Наш дом и так на ладан дышит, – говорила мне жительница Пушкинской площади, – а если бы стали стрелять серьезно, он рухнул бы раньше Моссовета» (по слухам, стрелять должны были и по нему). В те годы, особенно в упомянутые дни второго путча, народ осваивал забытое ремесло – строил баррикады. По воспоминаниям очевидцев, их соорудили две – одну на Пушкинской, на пересечении с бульварами, вторую – непосредственно вблизи Моссовета. В дело пошла и детская площадка из двора дома № 8, и мусорные баки (прямо с мусором!) из соседних с Тверской переулков. Дом на углу Малого Гнездниковского был огорожен решеткой, предохранявшей пешеходов от обваливающихся фрагментов карниза, – так даже та решетка в полном объеме отправилась на середину улицы.

Магазины не работали. Но жильцы окрестных домов не вешали нос: функционировали метро и телефон, друзья подвозили продукты. «Телек отключили, и мы провели незабываемую ночь – сидели на крыше, пили пиво, закусывая хлебом, смотрели на звезды и огненные всполохи…» После окончания волнений улица Горького превратилась на один вечер в место народного гулянья; те, кто был у Моссовета предыдущей ночью, приехали в центр, чтобы еще раз повидаться. Этот всплеск общественного энтузиазма оказался последним: больше подобные действа не повторялись. Люди стали жить по-частному. Улица тоже.

Сергей Никитин / Фото Льва Вейсмана

Редакция благодарит администрацию отелей «Националь» и «Марриотт Гранд Отель», а также магазина «Елисеевский» за помощь в организации съемок.