Журналисты о русском языке

И. Б. Александрова, В. В. Славкин. Современная журналистская речь

Современная речь, представленная в средствах массовой информации, – один из наиболее важных объектов лингвистических исследований. Вот почему в наше время сформировалась такая научная дисциплина, как медиалингвистика. Этот термин ввела в научный обиход Т. Г. Добросклонская: в ее книге «Медиалингвистика: системный подход к изучению языка СМИ: современная английская медиаречь» (М., 2008) рассматриваются теоретические основы медиалингвистики, категориальные особенности медиатекста, лингвистические характеристики основных типов медиатекстов, а также когнитивно-культурологический аспект медиатекста.

Медиалингвистика предполагает исследование языка массовой коммуникации и медийное речеведение. Она включает в себя как составную часть медиастилистику, которая разрабатывает проблемы соотношения собственно лингвистических и экстралингвистических принципов при создании медиатекстов, специфики речевого развертывания медиатекстов, предлагает их типологию с социальной, жанровой и интенционально-модальной точек зрения, описывает концептосферу медиаречи, ее семантико-стилистические особенности. Исследование журналистской речи в аспекте рефлексивного осмысления русского языка – еще одна актуальная составляющая современной стилистической науки. Кроме того, к сфере медиастилистики относятся так называемая «экспертная лингвостилистика»; исследование медиатекстов с позиций лингвоэтики и стилистики; изучение речи, представленной в интернет-пространстве (в сетевых медиа, интернет-версиях печатных изданий, в блогосфере), а также в рекламе и пр.[5]

По определению Ю. Н. Караулова, современный язык средств массовой информации – это «планетарный поток сознания»[6], в котором присутствуют элементы разных функциональных стилей. Он создается при помощи традиционных СМИ (газет, журналов, телевидения и радио, информационных агентств), интернет-версий печатных изданий или радио- и телеканалов и электронных сетевых медиа. Помимо традиционных СМИ в современное информационное поле входит и «народная журналистика» – citizen journalism, которая принимает формы моблогинга и блогинга. Эти сравнительно новые формы массовой коммуникации – моблоги (mobiog, mobile phone log – дневник мобильного телефона) и блоги (производное от web log – дневник в Интернете) – заняли важное место в системе массовой коммуникации XXI века. Ряд блогов-тысячников сейчас обрели равные права со СМИ.

Благодаря развитию электронных носителей информации и Интернета медиаречь обрела такие характеристики, как интерактивность, способность к креолизации, к гипертекстуальному разветвлению. Потенциально гипертекстуален любой текст, поскольку обладает способностью к распространению путем добавления новой информации в ссылках. В Интернете же текст живет особой жизнью, так как возможность получить интересующие читателя сведения появляется почти мгновенно, по ходу чтения. Следовательно, потенциальное гипертекстуальное развертывание – характерная черта сегодняшней интернет-речи. И это не случайно. Новые, электронные носители оказывают свое влияние и на лингвистические характеристики текста. Высокая технологичность современной журналистики стала предпосылкой для исследования тех качеств медиатекста, которые раньше не воспринимались как языковые. Это прежде всего относится к визуализации, которая подразумевает включение в журналистское произведение элементов разных кодов – вербального и невербального. В принципе это явление не назовешь новым: газетчики со стажем помнят, что такое «слепая» полоса», т. е. лишенная иллюстративного материала газетная страница. Да и журналисты телевидения давно обращают особое внимание на соотношение видеоряда и текста. Но развивающийся весьма активно процесс мультимедиатизации заставляет лингвистов, изучающих язык СМИ, уходить от традиционного, линейного понимания текста и концентрироваться на таких его характеристиках, как сочетание словесного материала и разного рода иллюстраций, инфографики и пр.

Одним из самых востребованных является сейчас термин «креолизованный текст», т. е. текст поликодовый. При всей внешней научной «продвинутости» этого термина нужно иметь в виду, что само появление письменности было неразрывно связано с изобразительными элементами и пиктография исторически предшествовала разделению знака-буквы и знака-изображения. Так что мы наблюдаем своеобразное возвращение к информационным истокам цивилизации.

Однако повсеместная визуализация журналистского текста не только позволяет освоить информацию о факте во всем многообразии его качеств, но и достаточно часто приводит к дисбалансу, когда внешняя составляющая, заведомо более активно воспринимаемая аудиторией, настолько превалирует над словом, что просто «затмевает» его. Рекламные тексты и материалы массовой прессы дают, к сожалению, слишком много образцов такой «победы» над печатным словом.

Свою специфику получил и медиадискурс, появившийся в Интернете. Он «создается посредством „ядерного“ текста – проблемного, вызывающего многочисленные отклики, – и постов-комментариев, авторы которых имеют возможность не только выразить свою точку зрения о „ядерном“ тексте, но и вступить в диалог с другими блогерами»[7]. Таким образом, еще одним важным свойством речи, которое особенно ярко проявляется именно в интернет-дискурсе, является диалогичность. Это особенность как дискурса, который возникает на основе текстов электронной версии печатных изданий, так и медиаречи электронных СМИ. Диалогичный дискурс имеет синкретичную природу, поскольку способен включать в себя прозаический или поэтический текст, фотографию (коллаж, картину и пр.), ссылки на звучащую музыку, которую может послушать блогер-читатель, инфографику и пр. Он обладает полифоничностью, поскольку также является поликодовым. Порой такой дискурс представляет собой лишь систему ссылок на посты участников диалога (дискуссии), тем не менее диалогичное начало подобного речевого единства очевидно.

В эпоху цифровых носителей информации активно развивается такое явление, как рерайтинг – создание нового текста на основе другого источника. Надо сказать, что рерайтинг неоднозначно оценивается не только лингвистами, но и самими журналистами. Так, Д. Л. Быков, отвечая на вопрос нашей анкеты (см. хрестоматию), пишет: «Я за то, чтобы… рерайт был упразднен как класс». Однако он отчетливо показывает, как меняется образ события в СМИ. Рерайтинг также порождает медиадискурс, поскольку один и тот же факт может трактоваться по-разному как в содержательном, так и в стилистическом аспектах. Событие обретает протяженность во времени, видоизменяясь по мере поступления новой информации. Иногда это частные изменения, уточнения, комментарии экспертов, порой – кардинально иная трактовка событий. Примером первого типа жизни события в Интернете стали сообщения о санкциях против Турции, чья ракета сбила российский самолет. Второй тип бытования информации был представлен в «Яндексе» новостной лентой, которая сообщала об энергетической блокаде Крыма: в исходном тексте присутствовало известие о том, что Кубань становится энергетическими воротами в Крым, но последующие комментарии СМИ содержали опровержение этого факта.

Интернет-пространство существенно расширило возможности публицистического стиля и в содержательном, и в стилистическом отношении. Оно породило нового человека – виртуальную личность, которая наделена высокой социальной активностью, способна быстро откликаться на злободневные события, выражая свою жизненную позицию (не случайно такое развитие получил Twitter – социальная сеть, в которой можно опубликовать небольшое сообщение (до 140 знаков). Краткость сообщений позволяет сделать обмен мнениями интерактивным, динамичным). Интернет-личность по определению дискурсивна, так как «живет» только в состоянии диалога с другими участниками виртуальной коммуникации. Она является субъектом творческого процесса или соавтором журналиста.

Медиапоток нашего столетия – это зеркало, в котором при помощи разных средств отражена как национальная, так и общефилософская языковая картина мира. Составляющие любой картины мира – личность, пространство и время. Современная русская (русскоговорящая) языковая личность, запечатленная в СМИ, бесспорно, отражает и мышление конкретного журналиста (или блогера), и мировосприятие собирательного автора, характерного для того или иного типа издания. Она реализуется, «овеществляется» в тексте посредством одноуровневых, многоуровневых и сегментных концептов – таких, например, как язык, речь, гражданин, власть, труд, культура или оптимизм/пессимизм, зло/добро, прошлое/настоящее, ложь/истина, русские/чужие. Концепты, в свою очередь, могут становиться центром той или иной концептосферы, которая отражает общечеловеческий, национально-культурный, социальный, психологический уровень бытия личности, и помогают понять нравственные критерии, актуальные для современного общества, его аксиологию.

Информационное пространство, продуцируемое СМИ, очень широко. Это целый мир, родной и чужой, говорящий по-русски и на других языках. Он «проживает» многие жизни в кратчайшие мгновения. Как этот мир, это время отражаются в языке СМИ?

Прежде всего, информация о многообразных реалиях жизни поколения XXI века передается при помощи новых заимствований. Они создают предметные очертания современного бытия, как материального, так и общекультурного. Айфон, гаджет, скриншот, инфографика, 3D (англ. З-dimensional – стереоскопичный, объемный), слоган, флэшмоб, фандрайзинг (процесс привлечения денежных средств и иных ресурсов организацией для реализации определённого социального проекта), краудфандинг (народное финансирование тех или иных проектов) – вот небольшой перечень относительно «свежих» заимствованных слов. Они уместны в медиаречи, так как явления, которые они обозначают, уже вошли в нашу жизнь. Многие журналисты отмечают необходимость заимствований. Так, в нашей хрестоматии представлено мнение Д. Л. Быкова, который пишет о заимствованных словах: «Знаете, как замечательно сказано в „Фаусте“: „Зачем во всем чуждаться иноземцев? Есть и у них здоровое зерно. Французы не компания для немцев, но можно пить французское вино“». Интересна и точка зрения С. В. Гогина: «Я знаю журналиста, который в своих заметках никогда два раза подряд не использовал слово „вертолет“, второй раз он всегда писал „винтокрылая машина“, из-за чего новостийная заметка начинала походить на детскую сказку, вышедшую из-под пера графомана, или на беллетристику низкого пошиба. Подобным образом сегодня телевизионные журналисты почему-то стесняются два раза произнести в эфире слово „бюджет“, заменяя его на громоздкое синонимическое словосочетание „главный финансовый документ“, в котором целых два иностранных слова, и возят по всему репортажу эту тяжелую конструкцию. В вопросе употребления заимствований, я полагаю, журналист должен руководствоваться языковым чутьем и вкусом, эрудицией, чувством меры, а также знанием антропологических законов восприятия текстов (как, впрочем, и в остальных случаях)».

Заимствования всегда присутствовали в русском языке – и при крещении Руси, и во времена Ивана Грозного, и в XVIII–XIX вв., будут они приходить и в будущем. Явление это международное. Языковая политика разных стран в отношении заимствований, однако, различна. Например, во Франции для того, чтобы заимствованное слово вошло в словарь французского языка, должно быть решение Французской академии. В Италии тоже достаточно аккуратно используют заимствования. В итальянском алфавите даже появились новые буквы, которые маркируют слова, пришедшие из английского языка (это «k», «w», «j»). В английский язык, наоборот, слова из других языков проникают свободно, что можно объяснить влиянием менталитета американцев: в США соединились многие народы и культуры. Пожалуй, только в области использования международной терминологии существует определенное единство.

Известно, что многие термины имеют заимствованную природу. И если журналист стремится точно информировать своего читателя о тех сторонах нашей жизни, которые связаны с достижениями в науке, ему не избежать использования иноязычных слов (к сожалению, такова реальность: многие устройства, для создания которых используются высокие технологии, пришли к нам из-за рубежа).

В подобной ситуации оказываются и те работники СМИ, которые информируют общество о принятии новых законов, указов, постановлений. Такие тексты очень трудно переложить на ежедневный, понятный язык, подобрать адекватные русские аналоги. Вот почему журналистские материалы содержат множество цитат, в которых присутствуют термины иноязычного происхождения (действительно, пересказ «своими словами» законов, постановлений и инструкций может привести к разночтениям). Но здесь необходимо чувство меры: журналист должен ощущать тот предел, за которым необходимое заимствование превратится в кокетство «умными» словами. Как пишет О. А. Бондаренко (см. анкету), «самое главное – не захламлять суть, не путать смысл и не забывать о доступности информации». Ведь специализированное издание – это все-таки средство массовой информации, а не перепечатка регламентирующих документов. Газета или журнал должны быть удобочитаемыми. И здесь на помощь журналистам может прийти знание особенностей речевой коммуникации, собственно языка и его структур. Придать сухому повествованию диалогическую форму, расчленить сложное синтаксическое построение на короткие ёмкие фрагменты, использовать в заголовке аллюзию или градацию, столкнуть прямое и переносное значение слова – вот далеко не полный перечень советов журналистам, пишущим для аудитории со специфически профессиональными предпочтениями.

К сожалению, существует и мода на заимствования, которые в этом случае употребляются как ненужные синонимы уже имеющихся обозначений предметов, явлений, понятий. Таковы, например, эндаумент-фонд (целевой фонд), фейк (фальшивка, подделка), энтертейнмент (развлечение), кастинг (отбор), паблики (публичные страницы в какой-либо социальной сети), скайдайвер (парашютист/ парашютист-акробат), автохтонный (коренной), тикеты (билеты), афтершок (повторный сейсмический толчок), мелтдаун (расплавление активной зоны ядерного реактора), кофе-брейк (перерыв на кофе) и пр.[8] Подобные варваризмы неуместны в медиаречи, ведь журналистский текст должен быть прежде всего информативным и доступным для понимания самой широкой аудиторией.

Об этом пишут и сами журналисты. К примеру, Г. Балтаева, отвечая на вопрос нашей анкеты о заимствованиях, указала: «…мне не нравится, когда из иностранных языков берется то, что есть в родном. Например, „презентовать“. „Представлять, показывать“, по-моему, – гораздо лучше». Такова и позиция К. Алейниковой (см. анкету): «К сожалению, в последнее время употребление заимствованных слов в СМИ стало избыточным, и это вредит изданию: если за красивым „фасадом“ иностранных слов от читателя ускользает смысл статьи, он перестанет читать такой журнал». Особенно эмоционально высказался по поводу злоупотребления заимствованиями легендарный диктор В. И. Балашов (см. анкету): «Вы услышите сегодня Чехова, даже Пушкина, Лермонтова, других поэтов? Я не слышал. Слышу музыкальный бред, ведение теле- и радиопрограмм какое-то звонкоголосое, основанное на криках, дурацких шутках. Шоу придумали… Кто может до конца расшифровать это слово?..». Столь же выразительно высказалась и Л. Мониава (см. анкету): «Недавно в „Вечерней Москве“ под фотографией была подпись „дримфлэш“. Мне сначала показалось, что верстальщики вставили слово в неверной кодировке. На газетной полосе это выглядит как полная абракадабра. Потом вчиталась, узнала знакомые английские корни. Но ощущение смешной несуразицы осталось. Русский язык не беден, большинству заимствованных слов вполне можно найти привычный русский аналог. Даже нужно. Кто же будет заботиться о стиле и возрождать русский язык, как не его носители? Заимствование – в каком-то смысле предательство».

Действительно, намеренно «зашифрованная» речь употребляется в двух случаях: если автору нечего сказать и он прикрывает отсутствие глубокого содержания иноязычно-макароническим стилем, который, с его точки зрения, придаст значимость тому, о чем пишет такой журналист. Другая причина – это намеренное «затемнение» информации, поскольку русские соответствия могли бы нарисовать правдивую картину, которая вызвала бы тревогу у читателя. Эвфемизация речи путем излишнего, ненужного употребления заимствований вызывает протест и у самих журналистов. Так, А. Бояринова (см. анкету) пишет: «…журналистика – это ОЧЕНЬ И ОЧЕНЬ ответственное дело. И если ты боишься затрагивать серьезные социальные темы, пиши хотя бы так, чтобы тебя нельзя было бы обвинить в уничтожении русской мысли, великого русского языка!».

Эта тревога о состоянии русского языка в ряде СМИ, бесспорно, оправдана. Позволим себе еще раз процитировать О. А. Бондаренко: «А состояние русского языка на сегодняшний день таково, что его нужно спасать – от засилья сленга, иностранных слов, нецензурщины, а еще от нежелания и лени говорить красиво и правильно». Как писал в работе «Ключ к познанию силы языка» А. С. Шишков, «желающему утвердиться в языке надлежит вникать в коренной его состав, дабы не делать его похожим на чужой и не смешивать в нем высоты с низостью, красоты с безобразием»[9].

Вопрос об использовании ненормативной лексики (в широком смысле слова), просторечия и жаргонизмов в СМИ стал весьма актуален в конце прошлого столетия и все еще не утратил своей значимости сегодня. Журналистская речь изначально формировалась как социально-ориентированное пространство: не будучи прямым отражением складывающихся в обществе политических и социальных проблем (эту миссию принимало на себя содержательное наполнение текста), она всегда воспринималась как неотъемлемая часть национальной культуры. Поэтому она немыслима вне сопряженности с языковой нормой и речевыми практиками и должна соответствовать сложившимся в обществе представлениям о публичной речи. С этой точки зрения журналистская речь выступала не просто как источник формирования нормы, но и как некий посыл: общество через СМИ ориентирует своих членов, как следует говорить и писать, что допустимо в публичной речевой деятельности, а что нет.

Оценочность – важнейшая черта журналистской речи, и естественно, что формы ее выражения в медиадискурсе должны не только отвечать требованиям точности, взвешенности, аргументированности, но и соответствовать культурным, нравственным установкам аудитории. Оценка в журналистском тексте может быть выражена и в просторечном стиле: по-видимому, нет ничего предосудительного в выражениях «бабий батальон» (о «соратницах» А. Сердюкова по министерству) или «взбесившийся принтер» (о Госдуме). Экспрессивность этих словосочетаний соответствует эмоциональному накалу мнений аудитории по отношению к описываемому.

Но нельзя оправдать появление оценок, задевающих нравственное чувство людей, их представления о жизненных ценностях. Прежде всего речь идет о допустимости просторечия в журналистском дискурсе. И столь же серьезную тревогу вызывает такая широко распространившаяся манера речевой деятельности журналистов, как стёб. Не может не покоробить, когда молодой журналист, говоря о знаменитых мхатовских «стариках», называет их «мастодонтами». Еще более яркая демонстрация стёбной манеры подачи материала – эфир программы «Болячки» на «Маяке» 4.10.2012, когда ведущие В. Колосова и А. Веселкин в недопустимом, оскорбительном тоне говорили о больных муковисцидозом. К сожалению, подобного типа речевого поведения придерживаются многие ведущие электронных СМИ, а порой и авторы печатных текстов, полагая, видимо, что профессионализм заключается прежде всего в хлёсткости оценок, а не в их соответствии культурным и нравственным нормам поведения в обществе.

Нарочито стёбный стиль, каким бы ни было отношение журналиста и его газеты, или радио, или ТВ к описываемому явлению, создает впечатление «желтизны» медиаматериала. А СМИ все-таки должны служить целям повышения культуры в обществе.

Речь СМИ – главный фактор развития современного русского языка. Она создает новые значения слов, новые смыслы, транслируемые по каналам массовой коммуникации. Она отражает изменения в окружающем мире и закрепляет их в общественном сознании. Она активно изменяет нормы словоупотребления и словообразования и тем самым доказывает, что русский язык не стоит на месте. Таким образом, медиаречь – это не только по сути главный нормообразующий фактор, но и обширное поле взаимодействия разных культур и интересов, без которого нет национальной культуры. В языке СМИ всегда соединяются прошлое, настоящее и будущее.

Следовательно, работники СМИ должны осознанно относиться к проблемам речевой культуры, понимать, что коммуникация в современном обществе может быть успешной только при условии соблюдения законов речевого взаимодействия. А они в значительной степени базируются на системе языковых норм.

О нарушении культурно-речевых норм в массовой коммуникации с тревогой пишут и сами журналисты. Так, Н. А. Чернышова отмечает (см. анкету): «Употребление ненормативной лексики в СМИ – это проявление агрессии, эпатажа, это противопоставление своего миропредставления общественной морали. Недопустимость ненормативной лексики очевидна для всех, кто неравнодушен к судьбам отечественной культуры. Ежедневно аудитория СМИ пополняется новыми читателями, зрителями, слушателями из числа молодых людей. И они воспринимают ненормативную лексику уже как норму. Им просто навязывается субкультура уголовного мира, ценности, стереотипы поведения. Если мы хотим жить в цивилизованном обществе, то необходимо принимать меры, ограничивающие поток оскорбляющей, унижающей человеческое достоинство лексики. Это задача не законодателя, а журналистского сообщества и общества, которые должны создать механизмы саморегулирования сферы СМИ, механизмы общественного контроля».

Появление подобной лексики связано с процессом демократизации речи. Первый период общей демократизации языка связан с деятельностью М. В. Ломоносова, А. П. Сумарокова и, бесспорно, H. M. Карамзина. Второй этап определяется деятельностью А. С. Пушкина, который даже в поэзии использовал просторечные усеченные формы. Следующий период развития языка в этом направлении – разночинский. Если раньше литературный язык был самостоятельной сферой, практически не связанной с разговорной речью, то в разночинский период у нас возникают «мосты» между речью письменной и устной. Пятый период демократизации – это, бесспорно, послереволюционное время. И здесь уже можно говорить о том, что демократизация как явление глобальное, характерное не только для русской речи, но и для других языков, может иметь не только положительную, но и отрицательную сторону.

Отдельного разговора заслуживает возникновение «новояза» советской эпохи. Трудно предположить, что в дореволюционной, царской России на заседании Совета министров были бы представлены, например, Минвнудел или Мининдел. Ведь аббревиатуры практически не существовали в русском языке в дореволюционное время. И уж конечно, в то время было бы невозможным сокращение «император РИ» – Российской Империи. Это один из простейших примеров возникновения нового облика русского языка.

Новый период языковой демократизации обрел силу в перестроечное время. Действительно, перестройка повлекла за собой отмену очень многих запретов и появление новых тенденций в русском языке. И, как любые изменения в общественном сознании, перестройка в языке имела и положительную, и отрицательную стороны. К чему же мы пришли в результате этих перестроечных лет в области языка?

Демократизация коснулась практически всех сфер русской речи. До рассматриваемого периода разговорная речь весьма существенно отличалась от языка СМИ. Сейчас же трудно провести жесткую границу между медиаречью и речью обыденной. Это, с одной стороны, положительная тенденция. Язык приобрел новый образный потенциал, стал освобождаться от навязанных ему запретов и штампов – к примеру, таких, как «правофланговый пятилетки», «на ударной вахте», «третий, решающий год». С появлением свободы журналистского самовыражения газета, а также ТВ и радио стали интереснее. В то же время естественное стремление журналистов отринуть «навязшие в зубах» штампы и придать речи более живую окраску закономерно привело и к отрицательным последствиям. Раньше СМИ были серьезным авторитетом с точки зрения языка: раз так написано, значит, так нужно говорить. Как слово произнесено с экрана телевизора, именно так и нужно было его употреблять. Неоднократно именно с помощью телевидения лингвисты, филологи могли внести коррективы в определенную сферу говорения. Например, в 70-х гг. XX века название детективного фильма «Петля» объявляли с ударением сначала на первом слоге, как того требовали тогдашние словари ударений, а затем – под влиянием реального употребления – кодифицированным стало ударение на втором слоге.

Теперь граница между речью книжной, литературной, в том числе журналистской, и речью обыденной стала стремительно исчезать. К чему это привело? Медиаязык обрел такую «вольность», что не всякую заметку можно прочитать вслух. В качестве примера можно привести заголовок в журнале «Огонек» – «Дерьмовая канализация». Это материал о плохой работе городской системы очистных сооружений. В этом случае языковая игра, характерная издавна для русской непринужденной речи, стала главной целью журналиста, стремящегося привлечь к своему материалу внимание читателя. В. Грунский пишет (см. анкету): «Язык СМИ не допускает использования ненормативной лексики. У нас нет цензуры, но существует законодательство, регулирующее деятельность СМИ». Эту точку зрения разделяет и С. Гогин (см. анкету): «Ненормативная лексика – это сигнал, символизирующий грубое несанкционированное вторжение в сферу интимного опыта, как сознательного, так и подсознательного, и поэтому она не имеет права на бытование в СМИ». Цензура как ограничительный орган перестала действовать, и это прекрасно. Но нельзя обойтись без цензуры культурной – внутреннего редактора, который должен основываться на понятиях чести, порядочности, культуры и образованности.

Бесспорно, журналистская речь не может полностью отвергнуть такие единицы языка, как специфические сокращения или замена слов цифрами, употребляемые в Интернете или в смс-сообщениях, – к примеру, 4life вместо for life (для жизни).

Не уйдут из речевого медиаобихода и жаргонизмы. Жаргон имеет свои разновидности, поскольку это социальная (профессиональная) разновидность речи, характеризующаяся лексическими и словообразовательными особенностями, а также специфической фразеологией. Выделяются профессиональный, молодежный (сленг), воровской (арго) и интержаргон. В последнее время лингвисты отмечают и появление социального жаргона (социолекта, социального диалекта). Пожалуй, можно говорить о социолекте только как о стилистической разновидности речи, которая шире какой-либо одной группы лексики. По наблюдениям Л. П. Крысина, жаргонизация – свойство речи «представителей технической интеллигенции молодого и среднего возраста в ситуациях фамильярного или эмоционального речевого общения: в разговорах с друзьями, с сослуживцами в неофициальной обстановке, в речевых актах инвективы, предъявления претензий, обиды и т. п.»[10]. Зачастую употребление жаргона в речи эвфемизируется фразами как сейчас говорят, как принято говорить.

Жаргонная лексика – результат переосмысления значения слов в результате метафорического и метонимического переноса (рубить, сечь – понимать), парономазии (муроприятие, хрущоба), освоения варваризмов и иноязычных морфем (либо селявы, либо селявас; аскнуть – спросить, спичет – говорит, траблы – неприятности, лавнулся – понравился). Жаргон пополняется и за счет эвфемизмов: Царское Село – квартал новых домов для номенклатурных работников, цветок в пыли – солдат, занятый подметанием помещения, плаца.

При образовании жаргона главную роль играет стремление к языковой игре. Функции жаргона в том, чтобы придать экспрессию высказыванию, дать яркое изображение предмета, действия, явления; помочь осуществить групповую идентификацию (так, из речи музыкантов пришел жаргонизм рыба; из речи компьютерщиков – клава (клавиатура), ламер, чайник (новичок); из речи цыган – чувак (парень) и пр.), а также «зашифровать» предмет речи (с этой целью и создается арго: мочить – убивать и пр.). Как показывают наблюдения за медиаречью, чаще всего употребляются профессионализмы (шапка, подвал в газетных текстах) и сленг (зелень, капуста – о долларах), в меньшей степени – интержаргон (тусовка, беспредел). Их функция – усиление экспрессивности текста, его воздействующего потенциала.

С этой целью жаргонизмы используют и многие журналисты. Д. Л. Быков пишет в нашей анкете: «Моя речь на 90 % состоит из разных жаргонов: профессиональных, филологических, журналистских, уличных, детских. Слово “жесть” давно уже не является жаргоном. Это обозначение жанра. Я думаю, что грань между жаргонизмом и нормативной речевой культурой постепенно стирается». Не отрицает жаргона как средства выразительности и Н. А. Чернышова (см. анкету): «Употребление жаргонной лексики возможно, но в меру. Чувство вкуса и стиля у каждого свои, но стремиться к тому, чтобы жаргон не огрублял текст, надо. Прежде всего личность самого журналиста, его культурный уровень определяют выбор лексики. Широкое использование жаргонизмов объясняется тем, что журналисты, поставленные в жесткие временные рамки, порой не имеют возможности (или желания) работать над текстом. Стремление усилить воздействие текста на читателя, сделать его энергичным, экспрессивным также влияет на выбор выразительных средств». Это мнение разделяет и К. Мильчин. Отвечая на вопрос анкеты об использовании жаргона в своей журналистской практике, он пишет: «Использую, но редко. Чтобы расставить акценты или для усиления комического эффекта». Не менее интересна и позиция Л. Мониавы, чья профессиональная деятельность отмечена таким вехами – журналист газеты «Вечерняя Москва», ассистент директора фонда «Подари жизнь», менеджер детской программы благотворительного фонда помощи хосписам «Вера»: «В области фандрайзинговой журналистики жаргонизмы очень важны. Наша задача – «зацепить» читателя, вырвать его из привычного мира, окунуть в атмосферу – жесткую, больную, страшную – жизни людей, для которых мы просим помощи. Для решения этой задачи все средства хороши. Жаргонизм – одно из них».

Однако единства мнений по этому вопросу нет и среди журналистов. Так, А. Хабаров, И. Суворова, А. Сенцов, А. Садиков, А. Позина, М. Пукшанский, А. Титов и др., отвечая на вопрос, используют ли они жаргонизмы в своей практике, дали отрицательный ответ. По-видимому, вновь следует вспомнить совет А. С. Пушкина – писать соразмерно и сообразно (теме и задаче, которые избирает для себя журналист). Фактура материала, его предназначение подскажут, можно ли в каждом конкретном случае использовать жаргонные слова.

Актуальным представляется и вопрос о влиянии языка Интернета на речь СМИ. Сейчас Интернет как электронное информационное поле прочно вошел в жизнь общества. В интернет-пространстве действуют СМИ, развивается блогосфера, «живут» различные энциклопедии, словари, существуют сайты по сходству интересов (к примеру, обсуждение марки автомобилей, подробностей их эксплуатации) или целей (от общения одноклассников до коммерции и политики). По существу, то, что прежде существовало на бумаге или функционировало при помощи телефона, во многих случаях перешло в Сеть.

Существует ли какой-то особый «язык Интернета»? Интернет – это всего лишь технологическая среда для коммуникации, такая же, как бумага в эпоху открытий Гутенберга. Вот почему «язык Интернета» – это яркая метафора, но не собственно лингвистическое образование. Вместе с тем не вызывает сомнений, что эта новая коммуникационная среда порождает ряд особенностей, которые могут быть интересны и лингвисту. Интерактивность влечет за собой увеличение компонента спонтанности, неподготовленности речи; появление особых знаков (смайликов) и буквосочетаний, передающих эмоции личности («гегеж», «чмоки»), порой – ее оценку предыдущего текста («имхо»); речевых сокращений. Мультимедийность приводит к появлению креолизованных текстов. Непрерывность коммуникации предусматривает ее гипертекстуальность и дискурсивность, диалогичность. Все эти черты – дань медиасреде, в которой протекает общение.

Зачастую «языком Интернета» называют речь блогосферы. Думается, и это утверждение неточно. Действительно, блогосфера – неотъемлемая часть современной жизни Сети. Но она не является единственным «заместителем», единственной формой всех разновидностей коммуникации, представленных в Интернете. Речь в Интернете разнообразна и по задачам общения, и по форме, и по стилистическим характеристикам.

Насколько специфические черты электронной коммуникации влияют на медиаречь в целом? Усиление диалогизации речи, ее дискурсивности, а также креолизация текста – вот особенности, которые присущи теперь и традиционной коммуникации.

Велико ли влияние речи блогосферы, а также интернет-изданий на речевую культуру общества? Как полагают многие журналисты, его не следует переоценивать. К примеру, Д. Л. Быков пишет (см. анкету): «Только в том смысле, может быть, что проникает „падонский“ язык: „кросавчеги“ – все, что я сам использую в разговорах с людьми (с детьми, иногда с женой). Никакого другого влияния нет». Подобной позиции придерживается и Г. Балтаева (см. анкету): «Мне кажется, не стоит переоценивать влияние Интернета. Шутки на тему „Превед, медвед“ уже никого не смешат. Но слова „аська“, „мэйл“, „скачать“, „зазиповать“ вошли в обиход, и, видимо, надолго». Сходное мнение высказывает 0. Белова (см. анкету): язык Интернета «не оказывает значительного влияния» на речь традиционных СМИ.

Однако не все склонны лояльно относиться к жаргонизированной, сниженной речи блогосферы. Так, Е. Синичкин считает, что, «к сожалению, уровень интернет-изданий слишком низок, чтобы он оказывал какое-либо положительное влияние на язык. Необходимо брать пример с Запада, в частности с США, где интернет-ресурсы стали популярнее и качественнее многих газет. К этому придем и мы, но, чтобы это произошло, надо работать над содержанием и стилем изданий». Интересно и мнение Л. Мониавы: «Влияет стремительно, массово и неизбежно. Интернет стал первым средством массовой информации в современном мире. Причем средством массовой информации в самом прямом смысле этого слова. Там главенствуют далеко не информационные агентства или издания, основные средства информации в сети – это социальные сети, блоги. Интернет стер границу между языком разговорным и языком письменным. Смысл передается не только словами, но и символами. Даже в официальных интернет-изданиях можно встретить т. н. „смайлики“, которыми люди в довесок к словам выражают свое настроение. Интернет-издания – это источник большинства современных калькированных слов.

Интернет-издания в силу своей внутренней организации имеют еще меньше внутренних фильтров, т. е. авторский текст журналиста там практически не правится, даже очевидные ошибки. Интернет – место вседозволенности, в том числе и в обращении с языком».

Опасения журналистов в отношении невысокого культурно-речевого качества интернет-текстов были совершенно оправданы еще пять лет назад, когда стилистика интернет-изданий не всегда соответствовала норме. Надо отметить, что за время существования электронных СМИ, их постепенной стратификации положение существенно улучшилось. У журналистов, пишущих в интернет-изданиях, появилось больше ответственности за рожденное в электронной среде слово. По-видимому, это объясняется экстралингвистическими факторами: многие россияне владеют гаджетами, которые позволяют читать электронные «клоны» газет и журналов, смотреть ТВ и слушать радио в интернет-версии. Интернет все больше и больше становится лишь удобной платформой хранения и передачи информации, общения блогеров. И речь в интернет-изданиях чаще всего соответствует стилистическим правилам. Это вполне объяснимо: как пишет в анкете С. Гогин, «сайты тоже конкурируют друг с другом за читателей, и в этой конкуренции шансов больше у ресурсов с высокой языковой культурой. Чем лучше, грамотнее контент сайта, тем чаще к нему хочется обращаться».

Однако случаются и сейчас досадные нарушения нормы, связанные с проникновением в электронный текст жаргонизмов и орфографически искаженных слов. Так, об этом пишет в анкете Ю. Горшкова: «У моей подружки младший брат недавно очень удивился, когда узнал, что нет слова „исчо“». Раньше «поставщиком» неправильных форм в обиходный русский язык зачастую была реклама: вспомним хотя бы название подсолнечного масла «ЗолотАЯ семечкА»! Теперь орфографические ляпы чаще всего приходят в нашу речь из Интернета, но не из печатных «клонов», а из блогосферы. Именно «коменты» дают нам наибольшее количество неправильных написаний. Если проверить посты блогеров на соответствие нормам орфографии и стилистики, то многие пользователи никогда не сдали бы ЕГЭ по русскому языку!

Медиатекст, будучи важнейшим элементом массовой коммуникации, воздействует на представления читателя, слушателя, зрителя в самых разных областях, и это воздействие не всегда можно оценить положительно. Особенно в области культуры.

Когда ведущая радиостанции «Ретро FM», после того как отзвучала песня «Нежность», сообщает, что эту песню написала Надежда (!) Пахмутова, а потом аффектированно-радостно поздравляет Надежду (опять!) Пахмутову, автора более чем трехсот прекрасных песен, с юбилеем, пришедшимся именно на этот день, 9 ноября, становится обидно. Обидно и за великую Александру Николаевну Пахмутову, которую «поздравили» так оригинально, и за то, что слушатели и радиостанция оказались в разных культурных плоскостях. Ведь это не просто оговорка – ведь ошибка была повторена. Это свидетельство того, что коммуникация данного СМИ и аудитории понесла ущерб, подобно тому как в разговоре неуместное или неправильно произнесенное одним из говорящих слово вызывает у его собеседников чувство неловкости.

Медиатекст всегда факт культуры. Он должен отражать принятые в данном обществе в данное время нормы речи, пусть даже и не вполне литературной. И автор таких текстов не может не учитывать, как его слово отзовется в сознании аудитории. Как пишет У. Литцер (см. анкету), «в прошлом веке законодателем в области правильного русского языка была художественная литература. В последние же годы эта роль по праву принадлежит СМИ…»

К сожалению, слишком часто современный медиатекст (в значительной мере это относится к рекламному дискурсу) сознательно эпатирует аудиторию просторечием, скабрёзностью, нарочитым нарушением норм коммуникации. Это не объяснить полемическим запалом журналиста и остротой идеологической борьбы: отрицательное мнение о какой-либо персоне или общественном явлении необязательно выражать хлёстко, иногда язвительная ирония, сарказм могут стать гораздо более эффективным средством, чем развязная речь.

Умножение нарушений профессиональной культуры со стороны работников СМИ ведет к росту бескультурия в обществе.

Как известно, главные вопросы в российской культуре – «кто виноват?» и «что делать?». Что же делать? Как повысить речевую культуру общества? С точки зрения В. В. Познера, «для этого необходимо добиться, чтобы использование хорошего русского языка считалось престижным, чтобы за это награждали, чтобы наказывали за коверкание языка (снижали в должности, отстраняли на время от написания статей, от микрофона, в крайнем случае увольняли бы). Общество в значительной степени „берет“ свой язык от телевидения, так что ‹…› советовал бы обратить особое внимание на это СМИ».

Для создания общей картины мнений важна и позиция В. Челышева: «Язык тем и хорош, что переживает и своих хулителей, и своих защитников, и социальные системы с их новоязами и аббревиатурами, понятными лишь на очень коротком историческом отрезке. Язык хорош бесстрашием жизни, и как только (в целях академической неприкосновенности или тщеславной политической придурковатости) его пытаются превратить в консервы с этикеткой „Язык заливной. Беречь от чуждых звуков. Срок годности – вечность“ – тут-то наш великий и могучий станет большим и пахучим: сиречь протухнет». Однако и он не отрицает необходимости «повышать качество среднего образования», поскольку «без хорошего среднего образования не будет и хорошего высшего».

Пожалуй, наилучшим образом объединяет различные точки зрения журналистов мнение Л. Мониавы: «Повысить или понизить что-то в целом, к счастью, никому не под силу. У нас у каждого есть свой небольшой клочок жизни, людей вокруг, написанных писем и сказанных слов. Если то, что лично мы пишем и произносим, будет сказано и написано без ошибок, то и общий градус грамотности на одну миллионную поднимается. Наверное, если каждый журналист и просто человек полюбит своей язык и будет следить за собственной речью, только тогда хоть что-то изменится „в целом“».

Ф. – М. Вольтер писал в философской повести «Кандид»: «Надо возделывать свой сад». Если каждый из нас будет писать и говорить правильно, образно, живо, то наша речь действительно будет тем «рычагом влияния», который способен «перевернуть» мир невежества и бескультурия.

Таким образом, современная журналистская речь весьма разнообразна по стратификации, контенту, аксиологии, стилистическим характеристикам. Она включает в себя как традиционные СМИ, так и их интернет-варианты, а также электронные сетевые издания и ряд блогов, приравненных к средствам массовой коммуникации. Медиаречь нашего столетия интерактивна, диалогична (диалогизирована) и потенциально гипертекстуальна, она отличается стилистическим многообразием, по-разному, в зависимости от социальной ориентации издания, оформляется в культурно-речевом плане. Ей присущи и такие качества, как полифоничность, поликодовость, визуализация, креолизованность. Она антропоцентрична, то есть отражает особенности авторского мировосприятия, трактовки событий и явлений, направлена не только к среднестатистическому россиянину, но и к представителю той или иной страты, к личности.

Многомерна и картина мира, которая создается современными СМИ. Она во многом определяется принципом корпоративности, накладывающим свой отпечаток на ценностный аспект изображаемых событий, на стилистику медиаречи. Однако по-прежнему сохраняется общий круг «вечных» тем, а соответственно, и концептов, которые становятся зеркалом материального и духовного бытия личности XXI века, живущей в России.

«Человек живущий», чье бытие разносторонне отражено в СМИ, – вот главный предмет современной журналистской речи. И не удивительно, что это бытие зачастую описано при помощи многочисленных новообразований, заимствований и жаргонизмов: журналистский текст фиксирует те изменения, которые произошли и происходят в обществе и сознании отдельной личности в наше время. В этом смысле современная журналистская речь может обоснованно восприниматься как дискурс эпохи, адекватно отражающий бытие как письменной, так и устной разновидностей современного русского языка.