Гибель Киева

Вот-вот, и наоборот

В надежде вновь встретить Цок-Цок Александр оказался на той же скамеечке и в то же, что и вчера, время. Дневная суета угасала, мышцы расслаблялись, лица разглаживались. Покой опускался на город в обнимку с вечерней прохладой. Разогретые камни отдавали добытое днём тепло.

Откуда Александру было знать, что всего за пару минут до его появления на бульварчике тут пронесла свою прямую спинку настоящая Цок-Цок, а ещё через пару минут после его ухода она пронесёт её в обратном направлении и оба раза окинет пустую скамеечку сожалеющим взглядом. Впрочем, что-то в эфире удержалось, и это что-то ввергло Александра в грустную задумчивость.

Вроде всё шло по плану, и безоблачное небо сияло чистотой, однако где-то там далеко зародилось облачко тревоги. Александр пытался представить себе душевное состояние клиента. Внешне он производил впечатление стабильного человека, у которого в жизни всё действует по его раскладу и на всё навешены ценники. Например, цена вот этого интеллигента без связей, без хватки, без перспектив, а с одними знаниями и принципами – сто долларов, а вот того начальника райотдела милиции – сто тысяч. Без затей. И, надо же, такой сбой!

Нарисовался клиент по собственной инициативе. К Александру обратилась за помощью старая знакомая, по имени Полина, славная женщина, с вечно извиняющимся не известно за что лицом. К ней средь бела дня явился донецкий и без всяких предисловий о погоде и нынешней дороговизне предложил продать квартиру. Огромную, на третьем этаже всем известного дома на Крещатике, в том самом, где некогда размещался книжный магазин «Дружба», в котором в брежневские времена продавали книги из стран соцлагеря.

Нынешним пленникам интернета не понять той радости, которую испытывали киевские интеллигенты, добывшие там что-то польское о культуре Франции. А как иначе было прознать, что пишут, думают и рисуют в Европе? Разве что по нещадно заглушённым радиоголосам да через коммунистическую L‘Humanite. Посему среди продвинутых киевлян той поры почти не попадались люди, не умеющие читать по-польски. Иначе, считай, что над тобой захлопнулась крышка гроба.

Квартира ей перешла от мужа, собственного корреспондента московской центральной газеты. Местная власть таких представителей столицы империи побаивалась, ибо не имела над ними контроля, и всячески ублажала, вот и выдала жилье центрее некуда. Со временем муж поменял покорную Полину на строптивую секретаршу.

Постепенно квартира ветшала, но своего величия не теряла. Александр забредал туда пару раз и неизменно поражался непомерной огромности коридоров, чуланов и кухни.

Представитель города, прославленного миллионом роз и ста тысячами выброшенных в подъездах шприцов, уже прикупил соседнюю квартиру. Надо полагать, для его библиотеки она оказалась слишком мала, а может, и белый «Стейнвей» требовал большего пространства для лучшей акустики (знаете ли, звучание концертного рояля в комнате и зале разнится), и ему ничего другого не оставалось, как расширить свои владения за счёт соседки.

Женщина, с вечно извиняющимся не известно за что лицом, отказывать не умела. Да если бы и попыталась, вряд ли у неё это вышло. Уж таков он, дар убеждения по-донецки. И тут она вспомнила об Александре.

На предстоящую схватку Александр отправился со знакомым юристом. Всё было по-киевски: белая скатерть, душистый чай в расписанных кобальтом тонких фаянсовых чашках с золотыми ободками, абрикосовое варенье в розетках и неспешная беседа о похищенной у Паниковского тросточке.

И тут явился, именно не вошёл, а явился, Он. Стремительный и решительный. В изящную полоску костюм из холодной шерсти, штиблеты из крокодиловой кожи, галстук ручной работы, сорочка из тонкого голландского полотна, стрижка, зубы – всё дорогое.

Он не сел, не присел, не шлёпнулся, а водрузился на стул, предварительно отодвинув его чуть ли не в центр гостиной. Поставил на пол спортивную сумку. Закинул ногу за ногу, и вместе с обнажившейся между носком и манжетой брюк полоской голого тела наружу вылез уровень его вкуса – галстук был синий, а носки коричневыми. Он обвёл присутствующих цепким чёрным взглядом, задерживаясь на мужчинах, будто пришпиливая каждому ценник.

– Я так понимаю: вы – в курсе. Тогда поехали.

Полина ещё не дала согласия на продажу, но согласие его и не интересовало. Юрист повёл было речь о процедуре оформления сделки, о том, кто возьмёт на себя бремя расходов и прочей казуистике. Как известно, донецкие порожняк не гонят, и Решительный (а он, кстати, и не представился) прервал эту бодягу:

– Понял. Значит так, – и он стремительно расстегнул молнию на сумке, – здесь двести пятьдесят штук зелёных. Это на всё. Я так понимаю: ты – юрист. Вот и подмажь кого надо. Будут волокитить – звони, – он вытащил из нагрудного карманчика сорочки визитку, на которой значилось: Эльвира Сидоровна и номер телефона. – Это моя жена. Оформлять на неё и связь через неё. Понятно?

Он поднялся, поставил сумку на стул, вытащил оттуда десять пачек зелёных денег, бросил на стол и стремительно застегнул молнию:

– Это задаток. И на расходы. Остальное – в обмен на документы. Через десять дней.

У такого всё схвачено, за всё заплачено. На земле крепко стоит: не боится таскать с собой четверть миллиона баксов (видать, сэкономил на обедах в заводской столовой). А тут какие-то киевские путаются под ногами. Ничего, скоро они будут ездить в центр на экскурсии.

Александр не промолвил и слова и на прощание руки не подал. Хватких мужиков без роду-без племени, мгновенно переходящих на «ты» и попутно обшаривающих твои карманы, не любил сроду. А этот был роскошным воплощением ненавистного типажа. Ничего, за пропуск в Киев он заплатит. И за ту дозу заразы, которую принесёт с собой в эту квартиру, в этот дом, на Крещатик, в сам Киев. Аминь!

Как известно, прозрения не приходят по расписанию. Сколько ни зови. Впрочем, любовь тоже. Они являются тогда, когда человек утрачивает возможность пребывать в системе обычных координат. В Донецке много жителей, больше миллиона, но, вполне очевидно, что ни одному из них ни разу не пришло в голову заменить первую букву в названии своего города, чтобы прозреть его нынешнюю суть. А киевлянину пришло. Конецк он для киевлянина, несмотря на наличие в Донецке весьма достаточного количества приличных граждан, которых там явное большинство, и это явное большинство имеет все основания не менять первую букву в названии своего города. Но вот активное меньшинство, которому уже тесно в Донецке, потому как там они под себя уже всё подмяли и потянулись за новой добычей в Киев, Александр отныне будет называть «конецкими».

Вот так, падая на хорошо и давно подготовленную почву, и возникла сама идея.

Мимо скамеечки сновали недобитые киевляне, милые девушки из пригородов демонстрировали киевским юношам аппетитную приманку в виде открытых полосок тела на голых пузиках, да те не очень-то клевали, а пятидесятилетние мужики клевали, но больше думали о пиве.

И вдруг… О чудо! В конце бульварчика раздался желанный звук. Александр встрепенулся, ведь единственная настоящая радость – это начало. Он ринулся навстречу. Но на этот раз судьба не собиралась посылать ему милую улыбку: она зевала, почёсывая ноготком безымянного пальца за ушком.

К своему дому Александр подходил осторожно и совсем с другой стороны, нежели в прошлый раз. Оттуда, где некогда находился сиротский приют, а теперь размещалась какая-то городская техническая служба. Маленький ухоженный дворик нависал над его домом, образуя верхнюю террасу, откуда открывался великолепный обзор подъезда.

Притаившись за стволом могучего вяза, Александр оставался незамеченным для двух парней. Оба – старые знакомцы: сегодняшний утренний преследователь и вчерашняя «единичка». Поскольку вход в его двор был возможен с двух сторон, они разделили обязанности.

Придётся завести собаку, подумал Александр, ретируясь из своего укрытия на соседнюю улицу.

Сон в ту ночь к нему пришёл престранный. Гулял он у едва знакомой женщины и не первую ночь. Квартира у неё была большая, довоенная. Когда в дверь постучали, он нежился в постели. Вышел в гостиную голый, но в носках. Женщина хлопотала, накрывала на стол, за которым, положив ногу за ногу и не касаясь спинки стула, восседал офицер вермахта. Аккуратненький такой. Спину держал прямо. И глаза льдистые.

Затем что-то произошло, что именно не помнил: провал какой-то. Но дальше – чётко и ярко. И в цвете (Господи, цветные сны видят только шизофреники!). Он, оказавшись уже в мундире офицера рейха, одевает шинель. Из серого тяжёлого сукна. И она ему впору, ну как на него пошита хорошим портным. Тютелька в тютельку. Блестящие серебряные пуговицы в два ряда, чёрный бархатный воротник.

Подпоясавшись широким ремнём из хорошо гнущейся глазурованной кожи и приладив портупею, он ощутил себя стройным, подтянутым, поджарым, настолько ладно всё сидело на нём. Передвинул кобуру с люгером поближе к сверкающей никелем пряжке с надписью «С нами Бог», полез в карман и обнаружил в нём свисток. Вытащил. Новенький, массивный, коричневый, из тяжёлой пластмассы со светлыми прожилками. Надо же, предусмотрели даже это. Дескать, в случае опасности, оказавшись в тёмном опасном месте, можно призвать патруль.

А дальше начало происходить и вовсе немыслимое. Откуда-то возникло два льва, вернее львицы. И такие они родные и близкие, так ластились к нему, так не отходили ни на шаг. Стоило выйти на балкон, и они туда же, на кухню, то же самое.

Чуть поодаль держался чёрный дог. Он как бы присматривал за тем, чтобы всюду и во всём было так как надо, особенно за тем, чтобы львицы не шалили и не своевольничали. Странно, но они ему беспрекословно повиновались.

Всей этой компанией они вышли на улицу, и народ начал вжиматься в стены домов. А он, не обращая ни на что и ни на кого никакого внимания, подошёл к вездеходику – два колеса спереди и гусеницы сзади. Ключи зажигания оказались в кармане шинели. Львицы грациозно запрыгнули в кузов через борт, за ними – дог. Александр уселся в кабину и аккуратно тронулся с места.

Вездеход легко преодолел ступени и остановился перед парадным входом в мэрию. Из кузова изящно и синхронно, как в парных упражнениях на батуте, выпрыгнули обе львицы, за ними дог. Милиционер, выбежавший было на лязгаюший звук гусениц, завидев это шествие, с неимоверной ловкостью вскарабкался по стальной мачте на самый верх и завернулся в жовто-блакитний прапор.

Не спеша, они вошли в здание, поднялись по мраморной лестнице и оказались в огромнейшем кабинете. Сидевший там человечек приподнялся из кресла, оббитого синей лайковой кожей, и что-то забулькал. Львица, что справа, в невероятном по красоте прыжке пролетела по воздуху метров тридцать и, не приземляясь, опрокинула лапой массивный стол. Развернулась и вкрадчиво вернулась, принявшись тереться ухом о бедро Александра.

Человечек выглядывал из-под перевернувшегося кресла и его и так от природы выпученные глаза вылезли из орбит, как у рака-отшельника. Александр не спеша подошёл к нему, и у того от страха прорезалась речь. И хотя офицер ничего не спрашивал, тот быстро-быстро, будто боялся не успеть, затараторил: «А что вы хотите? Зарплаты на галстуки не хватает. Все берут. Абсолютно все. И повыше меня. А Сенной не я продал. Не я взорвал. Не подписал. То, что принесли, отдам. Ей-ей. Сейчас отдам».

И тут возник дог и взял его за горло. Равнодушно…

Проснулся Александр с мощным ощущением своей силы. Его переполняла спокойная уверенность в безупречной безопасности. Он прикрыл веки, пытаясь вернуться в сон, но тот уже распался и, бешено вращаясь, унёсся по спирали к центру чёрной дыры…

Александр вознамерился позвонить знакомой прорицательнице, но что-то его остановило. В своё время он глубоко интересовался природой сновидений и начитался всякого. Однако сейчас память услужливо подсовывала лишь сентенцию святого Тихона Задонского: «Не должно верить снам и толковать их, ибо между снами часто бывают демонские мечтания».