Гиперборей

Глава 5

Многотысячное войско журавлевцев, колупаевцев и борщаков обрушилось на крепости и веси, занятые обрами, в полдень того же дня. Подводу неспроста держали у ворот – стража видела столбы черного дыма. Полыхали в ближайших весях терема, занятые обрами, городища, крепостцы.

Олег в бой не шел, не для зрелого духом такие забавы, зато уговорил примкнуть к журавлевцам соколян. Соколяне, несмотря на гордое родовое имя, полученное, впрочем, не за воинственный нрав, а по местности, где гнездились соколы, в сечу не рвались. Напрасно Олег взывал к славным именам предков, объяснял, что есть отечество, соколяне на него глядели непонимающе. Дулебы, обры, журавлевцы – какая разница? Но едва расписал им богатства, награбленные обрами в южных походах, заволновались даже самые ленивые.

Обров, которых застали в поле, побили в короткой злой сече. Остальные заперлись в крепостях, славянские стрелки стали метать зажженные стрелы в крыши, крытые соломой. Половина защитников бросилась гасить пожары, остальные обреченно повернулись к несметным ратям врага.

Олег удержал храбрецов, на приступ не пустил. Слушались неохотно, но слушались: передравшись, кому быть вождем объединенной рати журавлевцев, борщаков и соколян, сошлись на мудром пещернике, чужом для всех. Олега нарекли светлым князем, остальные же вожди именовались просто князьями. Их рати шли под началом своих русичей, но Олег как мог объединял их силы, бросал на помощь друг другу, хладнокровно играл на детской отваге, детской же наивной жадности к чужому богатству, гордости и соперничестве.

– Сжечь частокол! – велел он. – Дотла. Поджечь крепость, а ударить лишь потом, чтобы все по-честному, грудь на грудь. Верно?

– Верно! – заревели, обрадованные, те, кто только что обзывал его трусом и рвался лезть на стены. – Чтоб по-честному! Посмотрим, кто устоит в честном бою!

В частокол метали стрелы и даже копья, обернутые горящей паклей. Малые деревянные крепости полыхали, окруженные морем блистающих мечей. Отряды обров начали таять, как куски льда, брошенные в котлы с кипящей водой.

Олег пустил усталого коня шагом. Плечи и руки ныли – с утра до вечера махал мечом. В последний день все-таки ввязался в бой – трижды менял посеченные доспехи, четырежды под ним убивали коня. Но случилось то, чего не ждал даже он, – обров стерли с лика земного за день и ночь! Как будто и не было обров – грозной силы, что наводила ужас на дулебов! Теперь у победителей впереди самое трудное и самое кровавое – драться из-за добычи. В драке погибнут или в сражении с обрами. Старая вражда укрепится, добавятся новые обиды…

Пройдет время – от обров не останется даже имен. Разве что оброк, обирать, обрыдлый… Историки, дети Геродота, скажут: избрали неверную дорогу. А сколько смельчаков уводили свой род, чтобы дать начало новому племени? Новому народу? Таргитай, уйдя от невров, народил на новом месте троих сыновей: Арпо, Липо и Коло. Они дали жизнь трем великим народам. Коло преуспел, его род принял имя сколотов – ушедших с Коло. Они поселились на излучине реки, назвали ее Ворсклой, а выстроенный город нарекли Осколом. Коло, его называли уже Колоксаем – Колоцарем, жил тысячу лет, у него было три сына: Гелон, Агафирс и Скиф. Все три дали начало трем великим племенам, затем первые два незаметно растворились среди других, а племя Скифа сотни лет потрясало мир, грабило страны Востока, дало миру мудрецов, магов, героев, умельцев, которые придумали стремена, гончарный круг, научились выковывать железные мечи, затем – булатные…

У Скифа – он прожил семьсот лет – были сыновья: Пал, Нап и Славен. От Пала и Напа остались только основанные ими города, зато Славен постарался за всех троих, дав начало такому племени, которое уже через пару сотен лет расплодилось так, что раздробилось на сотни племен – теперь дерутся между собой, как осатанелые звери, позабыв про кровное родство.

Славен жил пятьсот лет с гаком. У него среди кучи ничем не приметных детей был крепкий витязь Пан, что завоевал для своих потомков Зеленую долину, названную по его имени Паннонией. Он жил пятьсот двадцать лет, у него было три сына: Чех, Лях, Рус. Они сперва жили в горах, потом спустились со своими родами, оставив престарелого Пана, потеснили внизу племена. Эти три сына Пана, внуки Славена, дали начало трем сильным племенам – все три выжили, не погибли, не растворились среди более сильных народов…

Конь под ним чуть отдохнул, ожил, на ходу хватал верхушки высоких трав. Для него это была просто земля, не вражеская, не надо оглядываться, чутко прислушиваться к звукам. А для Олега, как всякого чужака, – вокруг враги, хотя все говорят на одном и том же языке, а несколько поколений тому вовсе были одним племенем.

Он был в своей волчьей шкуре, наброшенной на плечи, на запястьях блестели широкие браслеты, с пояса свисали швыряльные ножи. Под ним поскрипывало новенькое седло, ноги упирались в надежные стремена, в правой руке он держал поводья, в левой – дротик. Он мог метать дротик любой рукой, мог управлять конем коленями, но Громодар подобрал ему двух сильных молодых коней, способных нести тяжелого всадника в полном снаряжении, однако не обученных, приходилось учить на ходу. За спиной он держал колчан со стрелами, лук висел с правой стороны седла. Огромный двуручный меч Олег оставил на второй лошади, та несла еще походный котел, два вьюка, разную необходимую в походе мелочь.

Солнце было уже высоко, когда он выехал из леса. Впереди лежала степь, воздух был чистый, ароматный. Головки цветов покачивались под легким ветерком, густая трава щекотала коню брюхо. Олег держался настороженно: благочестивых размышлений о судьбах народов не прерывал, но всматривался в каждое шевеление, вслушивался в шорохи. Кони, отдохнув за ночь, бодро трусили по степи, но Олег часто оглядывался назад.

Иногда слышал песню жаворонка, видел быстрые тени коршунов, ястребов. Однажды мелькнуло стремительное тело сапсана, как-то даже Олег услышал курлыкающие песни журавлей. Поднял глаза на пролетающий клин, удивился: куда так рано? Весна, начало лета!

Часто встречались густые рощи. Олег с удовольствием подъезжал поближе, держа лук наготове. Хорошо бы подстрелить кабанчика, оленя, но в роще могут таиться и охотники за добычей.

Когда сзади послышался нарастающий с каждым мигом стук копыт, он выругал себя, что не зачуял раньше, не успевает укрыться с конями в чаще, надо принимать бой.

На дорогу выметнулся вороной конь. С его удил падала желтая пена, налитые кровью глаза были безумно вытаращены. В гриву уткнулась лицом женщина, черные волосы развевались по ветру, тонкие руки обхватили шею жеребца. Она была без седла, по ветру сухо лопотал подол короткой рубашки.

Олег ухватил за мелькнувший повод. Руку едва не выдернуло из плеча, но тяжелый конь под Олегом лишь качнулся, а вороной поднялся на дыбы, дико завизжав. Олег дернул за удила, разрывая ему рот, вороной опустил копыта, укрощенный. Он хрипел, бока раздувались, словно кузнечные мехи, от него несло горячим потом.

Женщина испуганно подняла голову. Ее глаза округлились.

– Это ты…

– Ожидала другого? – ответил Олег медленно. – Что случилось, Гульча?

Она в страхе оглянулась, голос ее был хриплым, губы пересохшими:

– За мной погоня!.. Где укрыться?

– Я здесь впервые, – ответил Олег. – Но поищем.

Он пустил коня в глубину рощи, вороного держал в поводу. Гульча снова уткнулась лицом в гриву коня, обхватив толстую шею руками, покрытыми грязью и царапинами.

Выбрав поляну, со всех сторон окруженную толстыми стволами, Олег спрыгнул, снял девушку и усадил на траву.

– Сейчас разведу огонь, а ты сиди. Расскажешь потом.

– Хорошо, – прошептала она послушно.

На худой шее часто билась голубая жилка. Она закрыла лицо грязными ладошками, всхлипнула. Олег поспешно собрал сухие ветки, принес воды из ближнего ручья, набросал лечебных трав в котел с кипящей водой. Сбил с березы черный нарост чагу, размельчил, добавил в кипящую воду к травам. Девушка не двигалась, сомлела или заснула, выбившись из сил.

Олег потряс ее за плечо:

– Выпей.

Она испуганно распахнула глаза, непривычно крупные, с огромной радужной оболочкой, темно-коричневые, как надкрылья жука-хруща, смотрела непонимающе. Ее брови были высоко вздернуты, придавая лицу выражение сердитого удивления.

– Что?

– Выпей. И мяса поешь. Твои друзья журавлевцы снабдили.

Она зябко повела плечами, но отхлебнула послушно. Олег наблюдал, как морщилась, кривилась, но мужественно вливала в ослабевшее тело горький напиток.

– Меня хотел взять Жужунак, – объяснила она. – Это отец моего жениха! У них жену погибшего берет брат или любой родственник. Я воспротивилась – ведь еще не была женой его сына. И вообще не собиралась ею становиться, если сказать всю правду… Жужунак в ярости бросил меня в погреб. Морш, мой брат, собирался помочь, но он еще был слаб от раны. Я сумела подкупить стража, бежала. Но в это время пошли на приступ местные племена, вспыхнул пожар. Я спряталась в колодец, где долго слышала крики, звон оружия. Потом в колодец начали сбрасывать трупы. Я вжималась в стены, карабкалась по убитым. Это были одни обры, и я поняла, что их победили. Трупов навалили столько, что ночью смогла выбраться… Они праздновали, перепились. Я украла коня и всю ночь скакала без дороги, держа направление на север… Это были не журавлевцы, другие! Жестокие. Они убивали всех.

Олег промолчал, глаза его были печальными. Он помнил, что ту крепость должны были захватить журавлевцы. Девушка жевала мясо быстро, держа ломтик у рта обеими руками, как белка орех.

– Как ты уцелел, когда горело капище? – вдруг спросила она. – Тебе помогают боги?

– Я не остался в храме, – объяснил он нехотя. – Сразу выскочил с другой стороны, укрылся в кустах. А дальше подоспели журавлевцы.

– Ты их дразнил нарочно, – сказала она убежденно. – Так яростно кричал про святыни, осквернение!.. Изображал бешенство, но внутри был холоден, как замороженная лягушка. Мы, женщины, такое чувствуем.

Олег пожал плечами:

– Не преувеличивай. Я сам волхв, пещерник. Мне больно осквернение любой святыни. Даже чужой.

Она смотрела недоверчиво. Ее плечи вздрагивали. Олег укрыл ее плащом, сам лег по другую сторону костра. Конь звучно хрустел листьями, прядал ушами. Не фыркал, что значило бы приближение других коней. Стемнело, в небе загорелись звезды. Ночью в лесу не ходят даже бывалые охотники.

Он дремал, когда рядом зашуршало. Гульча подползла, прижалась к спине. Олег не двигался, выжидал. Она пошевелила плечами, прижалась теснее, ее ледяные руки скользнули ему под рубашку.

– В этом нет нужды, – сказал он негромко. – Я все равно помогу, чем смогу.

– Я озябла, – ответила она сердитым шепотом. – И мне страшно!

Он повернулся, обнял. Она замерла, ее сердце стучало часто-часто. Судорожно вздохнула. Олег не двигался. Она выждала, осторожно повернула голову, ее глаз странно блеснул в темноте.

– Что-то не так?

– Тебе теплее? – сказал он.

– Да, но недостаточно.

Он усмехнулся в темноте, молча подышал ей в ухо, коснулся губами мочки. Ухо сразу налилось горячей кровью. Олег начал дышать мерно, глубоко, согревая ухо теплым дыханием. С каждой минутой ее тело расслаблялось, напряжение уходило. В какой-то момент она вздрогнула, он уже видел, как она начинает выползать из его рук, как змея из кожи, подставляя его губам тонкие косточки ключиц, ложбинку между грудями, сами груди – девичьи, тугие, круглые, как большие яблоки, с твердыми сосками. Он держал ее крепко, дышал так же усыпляюще, ровно, мерно, согревал теплом и дыханием, и она расслабилась целиком, вскоре он услышал ее спокойное дыхание. Во сне ее брови так и остались удивленно вскинутыми, на лице застыло обиженное выражение.

Олег укрыл ее потеплее, сел по ту сторону костра. Было тихо, лишь потрескивали сучья, чуть слышно шелестели верхушки деревьев. Спросонья крикнула птица, словно увидела во сне хищную виверицу или злого ястреба, и снова все затихло.

На рассвете он осмотрел всех трех коней, вороного снова напоил отваром из трав и кореньев. Когда девушка очнулась от сна, на спине вороного красовалась оленья шкура, прихваченная самодельными подпругами из ремней. К подпругам присобачил стремена. Олег деловито мешал ложкой в маленьком котле, огонь уже догорал, от багровых углей шел сухой жар.

– Что снилось? – спросил он равнодушно. – Сны бывают вещие. Кстати, померяй чуни.

Ее рука наткнулась на сапожки из оленьей кожи. На подошве шкура была сложена втрое, на каблуке – впятеро.

– Когда же ты успел? – вскрикнула она. – Не спал?

Сапожки пришлись точно по ноге. Она прошлась вокруг костра, от сапожек веяла странная защищенность, как от могучего варвара с печальными глазами.

– Мужчина спит четыре часа, – ответил он, – женщина – шесть, ребенок – восемь, дурак – десять.

– Но ты не спал и четырех!

– Я пещерник, – ответил он просто.

Она взглянула в его зеленые глаза, ее щеки залило румянцем. Он бросал в варево искрошенные листья, помешивал, подносил ложку ко рту.

– Странные обеты дают пещерники, – сказала она наконец, – я думала, что языческим волхвам ничто не чуждо.

– А кто думает иначе, тот дурак. Верно? – спросил он.

Он зачерпнул еще, подул, не спеша отхлебнул. Несколько мгновений прислушивался, затем снял котел с огня.

– Готово. У тебя, конечно, ложки нет?

– А вдруг я чувствовала, – сказала она с вызовом, – что попаду к такому предусмотрительному человеку?

– Чувствовала – не то слово, – ответил он, щуря глаза. – Но я выстрогал для тебя ложечку.

Это был скорее ковшик, чем ложечка. Гульча вспыхнула от такого оскорбления, но от котла пахло одуряюще – она вдруг ощутила себя зверски голодной, во рту появилась слюна, а кишки внезапно завыли протяжно, уныло и требовательно.

– Я тебя довезу до ближайшей веси, – сказал он.

– А куда путь держишь ты?

– Не знаю.

Она с недоумением смотрела в печальное, неподвижное лицо. Ей лгали часто, как и она сама, – такова жизнь. Она умела отличать искуснейшую ложь, но пещерник явно говорил правду. Словно бы его вела странная сила, более могучая, чем он сам.

– Я лучше поеду с тобой, – воскликнула она с жаром.

Он покачал головой:

– Я, скорее всего, не выживу в этом пути, мне нельзя было садиться на боевого коня… Ночью слышал Голос. Он предрекал мне смерть от моего же коня.

– Сны можно толковать по-разному!

– Но не вещие. Вещие сны… другие. И всегда исполняются.

Гульча забыла про размер ковшика, черпала им с той же скоростью, как и пещерник ложкой. Наконец отвалилась, отяжелев, сыто отдуваясь, а он поднялся – сухой, поджарый, без капли жира в могучем теле, нетерпеливо протянул руку. Гульча уцепилась, со стоном поднялась.

Олег помог взобраться в самодельное седло, почти забросил, как мешок с травой. Его белый жеребец прибежал, круша кусты, на разбойничий свист. Странный пещерник, несмотря на свой немалый вес, взлетел в седло, не касаясь стремян, – так никто не садился в известных ей племенах.

Ее ступни как влитые держались в стременах. Он укоротил кожаные ремни по длине ее ног – глаз у него был точный. Вороной заржал, в охотку пошел за белоснежным жеребцом Олега – за ночь отдохнул, наполнился игривой силой.

Гульча пустила коня бок о бок с конем Олега. Олег искоса посматривал на ее легкую стройную фигурку. Чернокосая, живуча как кошка. Обры, ради которых приехала из дальних краев, стерты с лика земного, старший брат погиб, если погиб, сама едва уцелела, ежели не врет, но румянец уже играет на щеках, глаза блестят. Жизнь берет свое…

– А если меня не удастся пристроить в ближайшем селении? – спросила она вдруг. – Я смогу ехать с тобой?

– Я привяжу тебя к дереву, – пообещал он. – Пожалуй, заткну рот кляпом или отрежу твой сладкий язык. Кто умеет подлащиваться, уговорит даже дерево!

Она негодующе задрала кверху носик, долго ехала в молчании. В поясе ее можно было обхватить пальцами, едет гордо, выпрямившись как сосенка, крепкая грудь туго натягивает тонкую ткань… Олег хмуро усмехнулся, отвел глаза.

В этот день к полудню он обнаружил, что трое всадников идут по его следу. В открытую не гнались – это тревожило. Трое на одного мужчину и одну женщину, чего опасаются? Или что-то знают о нем?

Трое неизвестных держались в десятке верст позади, наверняка рассчитывают на удачу ночью, когда преследуемые уснут. Коней оставили далеко за деревьями, подкрадываться начали, едва Олег расседлал коней и развел костер. Они полагали, что остались незамеченными, но Олег разжег огонь в таком месте, чтобы мог увидеть любое шевеление травы в слабом лунном свете.

Усталая Гульча заснула, а Олег неторопливо варил зайца – утром пожуют холодного мяса и сразу – в путь. Он видел краем глаза каркнувшую ворону, слышал умолкнувших в одночасье кузнечиков в одном месте, затрещавших в другом, и Олег словно увидел ползущего через густую траву человека с ножом в зубах и коротким мечом за спиной.

Он видел и других – лодырь назвал бы это ведовством, но умелый охотник объяснил бы без магии. Он разъяснил бы заодно, почему пещерник сел спиной к огню, а не лицом – только дурень дает ослепить себя, а пещерник, сказал бы умелый охотник, не выглядит, на знающий взгляд, дурнем, хотя и святой человек.

В нужный момент Олег неслышно взял лук, бесшумно набросил тетиву, согнув рога. Затем дотянулся до колчана, высыпал пять стрел на землю, одну наложил на тетиву. Прислушался, быстро оттянул, касаясь пером мочки уха, чуть сместил прицел и отпустил стрелу.

В темноте послышался крик, но Олег уже пустил вторую стрелу, затем – третью. К четвертой протянул руку, чутье заставило упасть плашмя – над головой с шумом пронеслось что-то тяжелое. Он вскочил на ноги, качнулся влево, пропуская удар, его рука резко взметнулась вверх. Острый нож с треском вспорол полотняную рубаху, мышцы и до половины погрузился в сердце.

Человек упал, Олег отпрыгнул, прислушался. В кустах слышался стон. Слабо постанывал, прижав руку к груди, последний из сраженных – ноги судорожно дергались.

Олег отступил в тень, прислушался, отбежал на цыпочках. Третий себя не выдавал, и Олег осторожно пошел от костра, сделав большой круг, зашел сзади. Через пару минут уже знал, почему третий не стонал. Он был ближе всех, в момент выстрела стоял на коленях, уверенный, что его не видно. Одна стрела торчала в горле, другая по оперенье вошла в живот.

Олег крадучись прошел ко второму – стон мог быть притворным. Кусты трещали, в мертвенном лунном свете что-то каталось, всхлипывало. Под ногами Олега были темные лужи, он даже осмотрелся по сторонам – откуда столько крови?

Он низко наклонился над раненым, ибо луна скользнула за тучку. Тот зажимал обеими ладонями вылезающие с тонким шипением из живота кишки. Дурень сгоряча выдернул стрелу, что просадила почти насквозь, и зазубренные края наконечника распороли живот как ударом сабли.

– Кто ты? – спросил Олег тихо. Он чувствовал тошноту, смутно радовался, что темно, не видно ярко-красной крови и жуткой синевы кишок, не видит искаженного болью лица умирающего.

– Проклятый… – простонал человек. – Как же ты успел… Ведун проклятый!

Олег отступил на шаг. В пещере еще мог бы помочь, но в ночном лесу, когда в рану набились грязь, земля, даже листья, по которым катался в агонии раненый…

– Прощай, – шепнул Олег, чувствуя на глазах слезы жалости. – Пусть земля будет тебе пухом, неразумный.

Он вернулся к костру, где оставил третьего. Тот уже вытянулся, под ним натекла темная лужа. Он все еще прижимал ладони к левому боку, из широкой раны сочилась кровь – не толчками, когда сердце еще билось, сейчас вытекали последние капли.

Олег закрыл ему глаза, оттащил в кусты. На душе было горько, словно потерял родных. Долго сидел неподвижно, затем ароматный запах вареного мяса заставил поднять голову. Пора снимать с огня, вот-вот начнет подгорать. Вода почти выкипела, но мясо разварилось, из котла шибает густым мясным духом.

Тяжело вздохнув, Олег снял котел. После драки захотелось есть, а надо еще успеть поспать. Завтра долгий путь.

Гульча дернулась во сне, снилось что-то тревожное, проснулась. Солнце уже поднялось над травами, из воздуха быстро уходила ночная сырость. Пещерник сидел у костра в той же благочестивой позе, в какой она запомнила его, проваливаясь в сон. Лик его был печален.

– Хорошо спалось? – спросил он. – Сны бывают вещие.

– Всякая всячина мерещилась, – отмахнулась она. – Охота, летящие стрелы, кровь.

Она потянула ноздрями, брови удивленно взлетели. Олег кивнул:

– Оленя подстрелил… Я пещерник, привык – медом и акридами, а тебе надо много мяса. Жареного.

Она брезгливо наморщила носик.

– Не мог резать аккуратно. Все забрызгал кровью. Сразу видно, святой пещерник. Медом и акридами?

Позавтракали, не разводя костра. Олег намерился помочь ей взобраться в седло, она сердито отвела руку. Когда тронулись в путь, он завел рассказ о подвижничестве старых волхвов, о чудесах и видениях, древних пророчествах, отвлекая ее внимание от огромного выворотня. Ночью, чтобы не рыть могилу, он опустил трупы в готовую яму, забросал землей, а сверху навалил камни и валежины – дабы лесные звери не растаскивали человечьи кости. Их оружие сложил с ними в могилу, хотя при частой смене богов кто знает наверняка, что понадобится в будущей жизни?

Не проехали и версты, как Гульча воскликнула:

– Гляди, оседланные кони! Надо поворачивать… Это могут быть враги.

– Со святой молитвой, – пробормотал Олег, – поедем дальше.

Гульча посмотрела подозрительно. Было видно, с какими нечеловеческими усилиями она… смолчала. Они подъехали ближе, кони мирно паслись, неловко прыгая спутанными ногами. Гульча свесилась с седла, торопливо пошарила в седельной сумке ближайшего коня:

– Здесь кое-что полезное для нас!

– Забери, – предложил Олег, не останавливая своего коня.

– Подожди же! Я переложу.

– Бери вместе с конями, – бросил Олег через плечо.

Гульча с бессильной злостью смотрела вслед, но пещерник уезжал прямой как свеча, не оглядываясь, словно уже забыл о ее существовании. Она спохватилась, быстро соскочила на землю, держа нож, кое-как перепилила веревку на ногах коней. Олег не успел отъехать и на сотню шагов, как сзади послышался топот уже четырех коней. Гульча запыхалась, жаркий румянец играл на ее тугих, как яблоки, щеках.

– Теперь у меня три запасных коня, – сказала она сердито. – Я могу обогнать тебя… если захочу. Но ты уверен, что за нами не будет погони?

Олег поднял глаза к небу, пошевелил губами. Гульча вытянула шею, подозрительно всматриваясь в хмурое лицо. Так шевелил губами ее отец, не решаясь выругаться в кругу семьи.

– Не погонятся, – ответил он наконец с терпеливым вздохом. – Не погонятся!

– Тебе боги сказали? – настаивала она, все еще вздрагивая при каждом громком шорохе.

– Демоны! – рявкнул он.

Гульча поехала тихо, как мышка, коня пустила смирненько позади пещерника, стараясь не попадаться лишний раз на глаза. В самом деле, привяжет к дереву. Варвар…

Начал накрапывать мелкий дождь, тучи опустились, поползли, почти задевая верхушки деревьев. Земля как-то сразу размокла, копыта уже не стучали, а шлепали по грязи. Когда проезжали под деревьями, мокрые ветки хлестали по лицу, вода с мокрых волос сбегала под одежду. Однажды дорога пошла наверх, копыта загремели по камням, вода там не застаивалась, но пришлось ехать поодиночке, и Олег едва не остался с вывернутой шеей, с тревогой оглядываясь на миниатюрную девушку.

Небольшую весь увидели издали – селение расположилось в зеленой долине, там был вырублен кустарник, дабы незамеченным не подобрался враг. Три больших дома из толстых бревен с резными крышами, с сараями и пристройками, банями. Все дома и сараи под одной крышей: в дождь побываешь везде, не замочив ног, при нужде легко перебрасывать воинов из одного конца в другой.

Олег обернулся, сказал резко:

– Теперь только шагом! Никаких резких движений. Я не хочу быть утыканным стрелами, как еж.

Дорога пошла вниз, конь сразу поскользнулся, Олег спрыгнул, повел в поводу. Мокрые от дождя камни блестели, как панцири черепах. Олег удерживал напирающую лошадь, в сотый раз клялся оставить невольную спутницу в любом селе. Правда, она тоже слезла, ведет коней в поводу, но с ее тонкими ручонками удержать сонную мышь и то богатырский подвиг…

Дома постепенно приближались, Олег различал коновязи, колодцы с деревянными воротами.

– Я чувствую что-то, – услышал он сзади дрожащий голос Гульчи. – Как будто чьи-то злобные глаза следят за каждым моим шагом!

– Шагай ровнее, – пробурчал Олег громко. – Охранители веси давно идут по обе стороны дороги. Трое ломятся справа, как пьяные лоси, двое слева в соплях путаются. Видать, хорошие хлеборобы, если по лесу ходить не умеют… А вот справа один идет хорошо! Побывал на коне и под конем, не учуять, если бы помощники не сказали, что в плечах косая сажень, доспех кожаный, сапоги на лосиной шкуре, три дня не мылся, на левую ногу прихрамывает…

Справа кусты затрещали. Гульча вздрогнула, на дорогу проломился могучего вида хмурый мужик. Вода текла с него ручьем, он был действительно широкоплеч, в кожаной душегрейке, мокрые голые руки были чудовищно толстыми, в буграх мускулов. За плечами у него торчал длинный лук, на поясе болтался короткий меч-акинак. Мужик полоснул по Олегу лютым взглядом, гаркнул во весь голос:

– Степашко, Ивашко! Горшки побили, косолапые…

Из кустов вышли двое молодых парней, перегородили дорогу. Олег не двигался. Парни смотрели зло и сконфуженно. Гульча сидела на коне, как вбитый в седло столбик, а конь с хрустом объедал листья дерева, вскидывал голову, тряс мокрой гривой.

– Кто такие? – бросил мужик грозно.

– Странники, – ответил Олег. – Я пещерник, меня согнали дикие люди. Родню этой девушки убили.

Мужик смерил недоверчивым взглядом широкие плечи пещерника, остановил цепкий взгляд на его ожерелье с оберегами. Казалось, прощупал глазами каждую фигурку, взвесил, оценил. Молодые парни уже крутились вокруг лошади Олега, уважительно рассматривали торчащую из ножен огромную рукоять двуручного меча.

– Меня зовут Тверд, – сказал мужик. – Идите в деревню, но не пытайтесь надуть. Тебе боги нашептали, что я, хоть три дня и не мылся – тут ты угадал, – с мечом обращаться умею. К тому же стрелы мои бьют уток на лету с сотни шагов!

Олег смолчал, хотя и не знал, как можно мерить в шагах до летящих в небе уток. Они с Гульчей сели на коней, медленно поехали вниз по дороге. Парни взяли под уздцы других коней, лишь Тверд шел в стороне, угрюмо зыркал из-под мохнатых бровей. Его широкие ладони не удалялись от рукояти меча.

На околице их встретила визжащая детвора. В сторону пришельцев сразу полетели камни, палки. Тверд зарычал, как разъяренный медведь, детвора с ликующими воплями разбежалась. Лохматые лютые псы бросались с ворчанием, норовили стащить чужаков с коней. Олег дважды саданул одного каблуком прямо в пасть, Гульча поджала ноги к седлу. Тверд шагал насмешливый, злые искры блестели в черных глазах. Крупный пес, распалившись, ухватил его за мокрый край душегрейки. Тверд выругался, молниеносно цапнул пса снизу за челюсть, блеснул нож, и пес рухнул на дорогу с перерезанным горлом.

Псы разом попятились, вдруг так же одновременно набросились на смертельно раненного сотоварища. Полетели клочья, раздался визг. Тверд криво ухмыльнулся, сунул нож в деревянные ножны, даже не стерев кровь.

Когда вступили на улицу, из домов первыми высыпали женщины. Мужики выглядели спокойнее, но кое-кто держал в руке топор.

Дома тянулись, сменялись пристройками, сараями, кузнями. Олег видел, что их ведут к массивному дому. Бревна в стенах высохли и почернели, в окнах блестели тонкие железные прутья. Крыша была не соломенная, не гонтовая – из бревен в два наката. На толстой двери торчали массивные петли из железа, в них было заложено полено размером с доброе бревно.

Тверд объяснил зычно с той же насмешкой в голосе:

– Пойманных медведей держим. До праздника, потом под топоры…

– Долго нам здесь? – спросил Олег.

– Вождь со старейшинами пируют в соседней веси. Вернутся, решат.

Олег покосился на Гульчу – она не поняла зловещего оттенка в словах Тверда и двойного смысла слова «решат».

Парни увели коней, Тверд грубо дернул ножи с пояса Олега, отобрал кинжал Гульчи, и двери за ним захлопнулись. Оба остались в огромной комнате, свет проникал из двух забранных железными прутьями окон. Стены были бревенчатые, между щелей свисали лохмы почерневшего мха.

– Нам повезло, – сказал Олег с кривой усмешкой. – Зимой было бы зябко. Печи нет. Впрочем, зачем медведям?

Гульча побегала по комнате, ощупывая стены, повернулась. Лицо ее было белое от страха.

– Мы пленники?

Олег прислушался. По ту сторону двери все еще пыхтели, вкладывая засов в чересчур узкие петли. Затем шаги удалились.

– Мы чужаки, – объяснил Олег мирно. – Не бойся! Сейчас еще ничего. Будет намного хуже.

Успокоив таким образом, он снял мокрую одежду, развесил на колышках, торчащих в стене. Гульча, с глазами, полными слез, забилась в угол. Олег подпрыгнул, ухватился за край окна, долго висел на согнутых руках, что-то обозревал через решетку.

Гульча наконец повернула голову, смотрела, поражаясь, сколько же провисит, – не паук, человеку столько не дано. Пещерник долго не двигался, лишь однажды почесал босыми пятками одна другую – сапоги сохли в углу. Вдруг сказал довольно:

– Еду несут… Ого, здесь живут терпимо. Еще как терпимо!

Он спрыгнул, уселся рядом с Гульчей. Засов заскрипел, дверь распахнулась. Сперва блеснули острия рогатин с широкими наконечниками, затем через порог шагнул молодой парнишка. Толкаясь в дверях, ввалились еще двое отроков – тащили стол, две лавки, корзинки с едой. Двери загородили трое мужиков, поперек себя шире, угрожающе сжимали в руках дротики и топоры.

Отроки, блестя глазами и посапывая, выкладывали на стол жареных птиц, каравай хлеба, заднюю часть кабана, лепешки с лесными ягодами, два глиняных глечика – даже Гульча ощутила сильный запах старого меда.

Один отрок, засмотревшись на Гульчу с ее дикой красотой, едва не уронил медовые соты – подхватил другой. От двери раздался рык, отрок спешно выгрузил вареную рыбу в широких листьях, убежал, не смея поднять глаз.

Дверь с грохотом захлопнулась, снова загремел засов, послышались пыхтение, ругань. Олег довольно потер ладони:

– Неплохо живут. Что за народ, интересно?

Гульча, воспрянув духом – если так кормят, то не убьют сразу, – сказала язвительно:

– Ты, конечно, есть не станешь? Пещерники ведь одними акридами…

– Медом и акридами, – поправил Олег.

– Вот-вот!

Олег с хрустом отломил кабанью ногу, с наслаждением вдохнул запах жареного мяса, сдобренного ароматными травами, буркнул:

– Мало ли чего ты слышала… Но если настаиваешь, будешь всю дорогу ловить мне акрид, женщина.

Когда они отвалились от стола, отдуваясь и глядя друг на друга осоловело, Гульча сказала с облегчением:

– Богато живут.

– Богатство человека портит, – сказал он наставительно.

– Перестань быть пещерником хоть сейчас!

Он промолчал, делая вид, что не понял прозрачного намека. Зато понял, судя по внешнему облику своих тюремщиков, что попали к тиверцам. К тем самым, которые едва ли не первыми вышли из Леса, отделившись от невров. Тивер со своим родом так и остался жить возле Леса, новые веси пошли одна от другой часто – через полверсты-версту, все такие же махонькие, как встарь, когда кормились охотой. Землю пахали теперь как поляне, огороды завели подобно дулебам, но и лесное дело не забывали – промышляли охотой, когда в поле завершались работы. Били зверя, рубили деревья – на коромысла, ведра, ушаты, кадки. Поляне быстро наловчились драть лыко и обулись в лапти, но тиверцы, судя по увиденному, по-прежнему в сапогах: мужики в дубленых, бабы – в мягких, расшитых бисером. Лапти, правда, есть в каждой хате – старик, что с печи не слезает, плетет от скуки, на себя меряет: в гроб принято ложиться в белой рубахе и новых лаптях.

Не растеряв связи с Лесом, тиверцы остались такими же надежными охотниками и бойцами, как и их прародители – невры. Да и в кости пошире, ростом выше соседних дулебов, древлян, борщаков, тем более – дрягвы. Лишь поляне вровень, но поляне кротки аки голуби, а тиверцы всегда готовы к драке, даже дети носятся обвешанные ножами, белок и зайцев бьют настоящими стрелами. Когда не удается задраться с соседом, тиверцы со скуки бьются друг с другом, идут стенка на стенку, весь на весь, конец деревни на другой, а то и правая сторона улицы на левую.

Олег не успел рассказать Гульче о тиверцах все, что понял, глядя из окна, и что знал раньше, как дверь распахнулась, в комнату хлынул яркий солнечный свет. Знакомый голос Тверда гаркнул:

– Эй, странники! Выходь на солнышко.

На утоптанной площади лужи от недавнего дождика исчезли под ногами гудящей толпы – воинов с мечами, саблями, копьями, палицами. За их спинами теснились мужики попроще, но и у них на поясах висели ножи и короткие мечи, которые Олег все еще звал по старой привычке акинаками. И молодые парни. И бабы.