Гипнотизер

Глава первая

В воздухе прокатился раскат грома.

Однако звук доносился не с небес, это управляющий проверял лист железа: насколько похож его звук на настоящий гром, — если бы сценическому грому недоставало величественного рокота, весь эффект от представления был бы потерян.

Мисс Корделия Престон, плотнее закутавшись в плащ от холода, стояла, прислонившись к плохо покрашенной и как-то жалко выглядевшей декорации стены замка, который даже при бурной игре воображения трудно было назвать величественным.

— Этот толстый управляющий — просто исчадие ада, — сердито пробормотала она, обращаясь к миссис Амариллис Спунс, сидевшей на квадратном пне.

Пустой театр, где каждый звук отдавался эхом, пропах маслом от ламп, свечной гарью и пылью; к этим запахам примешивался «аромат», оставленный вчерашней публикой да и, наверное, самими актерами. Огни рампы были приглушены, а лампы с помощью маленьких колесиков опустили так, чтобы фитили было легче подрезать; свечи тускло освещали сцену, погруженную в мерцание. Замерзшие актеры то и дело потирали руки. При каждом выдохе в воздух взлетало небольшое туманное облачко пара. Корделия Престон и Амариллис Спунс, втроем с тещей управляющего играющие в спектакле роли поющих ведьм, должны были из собственного скудного жалованья сделать себе прическу, купить костюмы, пудру и грим, а еще питаться, платить за жилье и переезды. Управляющий вызвал актеров сегодня с самого утра: стоя у края тускло освещенной сцены и покачиваясь на пятках, он возвестил, что намерен снова урезать им жалованье.

— Публике больше не интересны актеры, — громогласно изрек управляющий, завершая свою речь, и Корделия, вспыхнув от гнева, с наслаждением представила себе, как было бы здорово столкнуть этого хама в зрительный зал. — В наше время публика жаждет зрелища! И под ним следует понимать не жалкую игру второсортных актеров, появляющихся на сцене на заезженной кляче! Я выписал слона, его привезут уже завтра, так что в следующем месяце я гарантирую публике великое представление.

С этими словами он прекратил раскачиваться и внезапно исчез во мраке театра.

«Второсортные актеры? Слон в «Макбете»?» Ведущий актер мистер Джордж Трифон стоял в центре сцены униженный и, дрожа от ярости, с изумлением глядел на деньги, которые держал в руках. Актриса, исполнявшая леди Макбет, огласив сцену громкими рыданиями, умчалась прочь. Остальные актеры, собравшись небольшими группами, стояли, кутаясь в плащи, и тихо жаловались друг другу: конец зимы, никаких признаков наступления долгожданной весны… Застыв в театральной позе и словно слившись с декорациями, изображавшими Великий Лес (их еще не убрали после вчерашнего вечернего представления), мистер Трифон и острые ветки Леса отбрасывали длинные причудливые тени. Амариллис Спунс заметила, что выхваченная огнем свечей Корделия Престон, стоявшая у крашеной стены замка, выглядела рассерженной, но такой же прекрасной, как всегда: необычно белая прядь ее волос казалась мерцающим холодным огнем в переливчатом мраке теней.

Ответственный за реквизит прошествовал по сцене, держа в руках большие оловянные блюда и бокалы, предназначенные для сцены пира: если он и был больше других осведомлен о грядущем появлении слона в спектакле, то не подал вида. Его шаги гулко прозвучали за кулисами.

Голос мистера Трифона (он ничего не мог с этим поделать) прокатился по пустому залу, наполняя собой даже галерку, — актер виртуозно управлял тембром.

— Слон в произведении Шекспира! О, почему я не выбрал себе более достойного ремесла? Этот управляющий просто ничтожество. Он больше платит на сцене лошадям, чем актерам моего ранга.

Реквизитор снова прошел на сцену, все так же храня молчание: за его спиной, словно горб, вырос котел, над которым предстояло колдовать ведьмам.

— Между прочим, я слышал из очень надежных источников, что завтра, как только прибудет слон, всех немолодых леди… — мистер Трифон бросил неприязненный взгляд через сцену, — попросят покинуть труппу. Публике не нравится смотреть на старух.

Корделия Престон и Амариллис Спунс обменялись взглядами: упоминание о «немолодых леди» относилось к ним (хотя обе были немного моложе самого мистера Трифона), и не им было судить, почему слон может заменить поющих ведьм в «Макбете» (впрочем, это был уже третий вариант постановки, так что всего можно было ожидать). У них едва ли хватило бы денег, чтобы добраться домой. Однако подобные повороты судьбы уже случались сотни раз: на случай вот таких непредвиденных обстоятельств они обе держали деньги под деревянным полом в лондонской квартирке и сейчас быстро подсчитывали в уме свои запасы.

Актеры внезапно рассеялись по сцене, услышав откуда-то снизу громкий предупреждающий крик: раздался скрип колес, и крашеные деревянные ветки Великого Леса разъехались в разные стороны сцены, до следующей кульминации готовящегося представления. Между движущимися декорациями деревьев появился реквизитор. В руках у него был таз с красной жидкостью: кровью на руках Макбетов, которые каждый вечер совершали свои расписанные в сценарии убийства.

Их поселили в грязных холодных комнатах, которые были частью какой-то пристройки неподалеку от Гилфорда. Актеры, рассевшись по углам, мрачно пили дешевый виски в ожидании вечернего спектакля. Корделия Престон поджаривала на огне хлеб. Амариллис Спунс с траурным видом съела два яблока. Они знали, что не стоило отправляться на эти гастроли; им были известны все минусы подобного предприятия: самое низкое жалованье, представления в самых плохих театрах. Но миссис Престон и миссис Спунс уже давно отметили свое сорокалетие, что автоматически переводило их как актрис в разряд «старух» (как злобно выразился мистер Трифон), и им нужны были деньги.

— Да, этот толстый управляющий — сущее исчадие ада, — сказала Рилли Спунс.

В тот вечер красные полотнища занавеса раскрылись, как обычно, с опозданием, под улюлюканье и топот нетерпеливой публики. Свет рампы был приглушен, и сцена медленно погрузилась в темноту. Поющие ведьмы (управляющий утверждал, что зрителям непременно хочется пения) показались на сцене подобно привидениям, а позади их тотчас взвились клубы дыма. Теща управляющего закашлялась, и управляющий начал энергично трясти железным листом, чтобы вызвать эффект грозы (и скрыть кашель одной из ведьм). Несмотря на все это (и даже на мнимую нелюбовь к старым леди), появление из полумрака трех героинь, склоненных над котлом, заставило зрителей затаить дыхание, когда в тишине раздались знакомые слова ведьм:

По задуманному сценарию спектакля Макбет прибывал на сцену верхом на лошади, и, даже если это была жалкая кляча, публика радостно приветствовала героя. Однако то были единственные аплодисменты за вечер. Вскоре лошадь исчезла, но мистер Трифон остался, решив не давать зрителям никакого перерыва. Макбет в исполнении мистера Трифона любил паузы, которые сегодня вечером были особенно длительными; разочарование и скука все больше охватывали публику. Волшебство исчезало, уступая место пыли сцены, копоти масляных ламп, запаху гусиного жира и тяжелому духу самих зрителей: народу хотелось действия, еще более густой дымовой завесы, лошадей, звука барабанной дроби и двигающихся декораций. Представление достигло кульминации, и мистер Трифон, театрально устремив глаза к небу, застыл, выдерживая очередную паузу. Из кабинки суфлера донесся громкий шепот: «Что жизнь? Лишь тень…», и мистер Трифон бросил уничтожающий взгляд на суфлера, который всего лишь хотел помочь звезде.

На сцену приземлился огрызок яблока.

— Тебя возмездье ждет и на земле! Бездарность, вон со сцены! — закричал кто-то с галерки.

— Продолжай! — крикнул другой. — Это сказка, рассказанная глупцом. Ничтожеством, таким, как ты!

— Ах ты, старое пугало! — громко отозвался первый. — Тебе хочется продолжения? Да ты просто древняя развалина!

Великий Лес волшебным образом явился на сцене, но мистер Трифон, чей проникновенный монолог был закончен за него, внезапно взорвался. Он прыгнул вниз на зрителей («Довольно опасно в его возрасте», — прошептала Корделия из глубины сцены) и напал на своих мучителей с кулаками. Народ засвистел от восторга, и к потасовке присоединились другие актеры и часть зала. Началось настоящее представление. Корделия Престон и Амариллис Спунс переглянулись. «Без работы, замерзая на холоде и никаких признаков весны впереди». Они пожали плечами. Затем Корделия указала на стол реквизитора и задула свечи. Она с Рилли подхватили большой таз с кровью и опрокинули его на копошащихся в полусвете актеров и зрителей, — переливающаяся блеском жидкость разлилась, как нескончаемый поток крови. Затем, не снимая костюмов колдуний (в конце концов, костюмы принадлежали им), потому что появиться вечером на улице в костюме леди было гораздо опаснее, они тихо собрали свои вещи и исчезли.

Со стороны это выглядело весьма странно: две фигуры в нелепых одеяниях, упорно бредущие в морозной тьме по направлению к лондонской дороге; две старые подруги, две актрисы средних лет, без работы, среди холодного февраля.

— О, если бы моя бедная покойная матушка видела меня сейчас! — воскликнула Корделия. — Как бы она меня поняла!

— Если бы моя матушка, которая жива и невредима, видела меня сейчас, — ответила ей Рилли, — она ничего не поняла бы.

Их тихий смех легким эхом разлетелся в ночи. Обеим женщинам была понятна эта шутка — мать Рилли была не в себе.

Они пели всю дорогу, чтобы не упасть духом и отпугнуть разбойников с большой дороги. Корделии показалось, что где-то вдалеке она услышала зов смеющихся духов своей матери и тети, которые шептали ей сквозь ночь, как и прежде, что надо продолжать путь, чего бы это ни стоило, надо вынести удары судьбы и двигаться вперед.

Глава вторая

Спустя несколько вечеров мисс Корделия Престон (хотя она неизменно представлялась на театральных афишах, как того требовали правила для старших актрис, миссис Престон, Корделия не была замужем) сидела в подвальчике на Литтл-Рассел-стрит в Блумсбери, погрузившись в полудрему, все еще уставшая после утомительно долгого перехода домой из Гилфорда, и потягивала портвейн.

Она не задернула штор: чтобы заглянуть к ней в подвал, людям пришлось бы изловчиться и стать на четвереньки. Она видела ноги прохожих и слышала звук их шагов (сегодня и каждый день): топот сапог, стук каблучков и глухое шарканье грязных ног. В этот час прохожих стало заметно меньше. Соседский кот, выхваченный светом уличного фонаря, выгнув спину, словно знак вопроса, застыл на ступеньках, ведущих в подвальчик. Мать Корделии умерла, когда девочке было десять лет, и Корделия жила в подвальчике со своей тетей Хестер. Покидая этот мир, тетя Хестер напутствовала племянницу такими словами: «Это твой дом, моя девочка, держись за него и вовремя вноси плату. И, когда меня не станет, не убирай мои звезды — они присмотрят за тобой».

И Корделия оставила сияющие звезды на потолке (они были сделаны из дешевой бижутерии и стекла, покрытого краской) и вовремя вносила плату. Она не тронула и зеркал, в которых отражались звезды, и зачитанных книг по гипнозу и френологии, занимавших угловую полку, и белую мраморную голову, исписанную цифрами. Она называла ее Альфонсо, потому что мать Корделии однажды выступала в спектакле, где играл лысый герой по имени Альфонсо.

Корделия запомнила все цифры благодаря голове Альфонсо: 1, 2, 3 на затылке, 14 — на макушке; Альфонсо был ее другом, и она иногда украшала его красными бархатными цветами. Мраморная голова, испещренная цифрами, — возможно, странная игрушка для маленькой девочки, но людей театра, привыкших к тысячам странностей, трудно удивить: они проживали каждый вечер в окружении восковых яблок, тазов с бутафорской кровью, черепов, живых голубей, мертвых оленей и книг без страниц внутри.

Возможно, ее мать и тетя были мертвы, но вместе с Альфонсо, со звездами, зеркалами, красными бархатными цветами и прочими мелочами, украденными матерью Корделии из театра, два духа навсегда поселились здесь: Кити и Хестер.

Шаги с улицы приближались к ее двери: короткий стук, и вот Рилли Спунс уже появилась на пороге, чтобы пропустить с ней бокал-другой. Конечно, они любили засиживаться допоздна, на то они и актрисы.

— Как твои ноги, Корди?

— Так же, как и твои.

— Давай отправимся к миссис Фортуне, — предложила Рилли, — так, на всякий случай, чтобы узнать, что происходит.

— По крайней мере, не будем играть вместе со слоном, — мрачно заметила Корделия.

— Хотя это того стоило…

Они обе рассмеялись, вспоминая ошарашенные лица зрителей и актеров, на которых пролилась красная краска. Корделия закрыла бутылку и передала ее подруге, затем отправилась за другим бокалом, уже не смеясь.

— Ну а теперь нам, конечно, надо отправиться в «Овечку» к мистеру Кеннету или мистеру Турнору, чтобы они подыскали нам что-нибудь такое же плохое. О Рилли, черт побери, как же я устала от всего этого! Мне надоело упаковывать костюмы и грим, чтобы и в холод, и в дождь или под палящим солнцем отправляться в путь по этим ужасным проселочным дорогам. Я в пути с тех самых пор, как появилась на свет, и уже сыта этим по горло!

— Я нашла кое-что интересное в газетах, — сообщила Рилли Спунс, не замечая плохого настроения Корделии. — Ты помнишь свою тетю Хестер и гипноз, который она применяла? В новой больнице при университете идет лекция. Посмотри, я вырвала это объявление из газеты.

У Рилли все еще был очень милый голос. Прищурив глаза, она подошла ближе к свету и начала читать, театрально интонируя текст:

«Гипномания разделила город! Вашему вниманию предлагаются эксперименты с применением гипноза в больнице при университете. Профессор Эллиотсон демонстрирует чудеса гипноза на двух пациентах-добровольцах, сестрах Окей из Ирландии…» Видишь, Корди, ирландцы, они не такие, как мы. «…чтобы выявить эффект гипноза и его очевидную пользу для пациентов больницы». Давай отправимся завтра на эту лекцию, Корди. Это немного приободрит тебя и напомнит о дорогой тетушке Хестер…

(С Корделией следовало быть очень осторожной при упоминании ее полного призраков прошлого; например, ни под каким предлогом нельзя было произносить слово «брак», однако тетушка Хестер была вполне безопасной темой.)

— Мы отправимся утром после Бау-стрит.

Корделия все еще была погружена в свои невеселые мысли.

— Ну же, Корди, нам сорок пять лет, так неужели мы сдадимся после стольких испытаний!

Наконец улыбка озарила лицо Корделии: то ли ее верная подруга была причиной этого, то ли портвейн, то ли воспоминания о тетушке Хестер, но настроение Корделии значительно улучшилось. Они снова начали смеяться, пересказывая друг другу подробности потасовки в театре и вспоминая мистера Трифона, зрителей и бутафорскую кровь. Затем подруги сели вместе, держа в руках бокалы, и спели свой последний номер. Они чудесно пели, и звуки их голосов поднимались от освещенного окна все выше, под самое ночное небо.

— Вот интересно, кто такой этот Макс Велтон? — одновременно протянули Корделия Престон и Рилли Спунс.

И они опять смеялись, надевая плащи: приятное тепло от выпитого портвейна уже разлилось по телу и развеселило их сердца. Корделия подхватила небольшой железный утюг, который всегда носила с собой как орудие защиты; у Рилли на этот случай был припасен камень во внутреннем кармане плаща. Они пешком отправились на Друри-лейн, в «Кокпит», заведение миссис Фортуны, располагавшееся над магазинчиком. Чтобы попасть сюда, приходилось преодолевать шаткие деревянные ступеньки. Безработные актеры, готовые в отчаянии прыгнуть в Темзу, спасались здесь от хандры, обмениваясь новостями и предаваясь мечтам. У миссис Фортуны служители сцены могли узнать что-то новое, обсудить ближайшие перспективы, похвастаться или же порыдать и выпить. А еще они могли тут поесть, было бы желание: миссис Фортуна готовила огромный котел жаркого, добавляя каждый вечер свежую порцию. Если актерам становилось плохо, это служило сигналом, что блюдо пора выбрасывать и начинать все заново.

Сегодня вечером у миссис Фортуны, как всегда, собрались люди актерской профессии: мистер Юстас Онор, комик; балерина Оливия; танцующие карлики Джеймс и Джоллити. К ним присоединились безработные актрисы постарше — Корделия, Рилли, Анни, Лиззи; пожилой суфлер, отошедший от дел мистер Дженкс, и несколько молоденьких актрис, разные Эммы, Бетти и Сары. Среди них были и такие, кто привел молодых джентльменов, познакомившись с ними на улице (хотя миссис Фортуна была категорически против). Актеры, вернувшиеся после гастролей в Дублине и Манчестере или в Бирмингеме, прислонившись к стене, небрежно курили сигары и громко обсуждали новые гастроли. Рядом с ними довольно часто можно было заметить саму мисс Сьюзан Фортуну, дочь хозяйки заведения, которая оказалась умнее всех, удачно примерив на себя амплуа леди зрелых лет, хотя она была еще слишком молода. Анни, Лиззи, Корделия и Рилли сердито смотрели на нее. У мисс Сьюзан Фортуны был очень большой живот, поэтому директора театров охотно нанимали ее на роли немолодых леди, вместо того чтобы взять актрис соответствующего возраста.

Дым от сигар клубами поднимался вверх, и «Кокпит» все больше наполнялся громкими голосами. Аромат разбавленного водой виски и жаркого с колбасой повис в воздухе, а актеры обсуждали свои успехи. Танцующие карлики принесли с собой выпивку для актрисы, которая была не у дел. В гудящей толпе летали обрывки разговоров: Оливия жаловалась, что в последнем представлении ей приходилось делать хорнпайп. Мистер Юстас Онор возмущался тем, что вынужден являться в номере вместе с гориллой. Разные Эммы и другие юные актрисульки были поглощены увлекательной беседой с молодыми джентльменами, которая то и дело прерывалась взрывами смеха. Мисс Фортуна подсчитывала свои выходы. Но повсюду ощущалась тревога: будет ли еще работа, где взять денег, ведь профессия актера самая зависимая и ненадежная. В углу еще с лучших времен стояла арфа: мистер Онор настроил ее и начал играть, ему тотчас же отозвались песней. У многих гостей были хорошие голоса. Музыка часто оглашала стены заведения миссис Фортуны, смешиваясь с уличной какофонией Друри-лейн.

Поздно вечером, пожелав Рилли доброй ночи на углу Лонг-Акре, Корделия отправилась домой по затемненным улицам назад по Друри-лейн. Согретая портвейном и ободренная присутствием утюга в кармане, она шла мимо нищих, старательно обходя оставленные кем-то лужи, и тихонько напевала:

Глава третья

Мама Корделии и тетушка Корделии были известны как мисс Престон.

Предшественницы настоящей миссис Престон возникли фактически из небытия благодаря решимости, целеустремленности и невероятным усилиям воли: их путь к респектабельному подвальчику в Блумсбери начинался в грязных трущобах Севен-Дайалза, что неподалеку от округа Сент-Джиллс. Давным-давно светловолосые сестры Кити и Хестер убежали из дому навсегда, после того как их папаша проломил голову матери девочек бутылкой из-под джина и стулом. Сестрам было одной тринадцать, другой почти четырнадцать. Они знали только одного человека, к которому можно было обратиться за помощью, и этим человеком был брат их матери мистер Джордж Сим. Каким-то чудом оказалось, что он работает чистильщиком ламп в театре на Друри-лейн. В обязанности мистера Сима входило подрезать фитили и очищать от копоти стекла сотен ламп; у него была крохотная комнатушка при театре, в которой он спал, потому что по роду своей деятельности вынужден был покидать знаменитый театр последним, а вставать первым.

Он как раз начищал лампу, рассматривая ее на свет, когда явились Кити и Хестер. Увидев их испачканные несчастные лица, он вздохнул.

— Что на этот раз?

Однако девочки не могли говорить. Они не плакали, но зубы их стучали, будто от холода, хотя стояла середина лета, а в комнате, где начищались лампы, было душно и жарко. Мистер Сим вышел на пустую сцену, и сестры последовали за ним, не видя, что вокруг сцены расположены золоченые ложи, где вечером рассядется богатая публика. Они не заметили высокого потолка театра, без внимания остался и тяжелый бархатный занавес. Девочки все еще не могли обрести дара речи, пока их дядя менял масло в лампах у боковых стен.

— Масло должно быть только хорошего качества, — заявил он так, словно они сомневались в этом. — Никакого дешевого масла на Друри-лейн, потому что леди и джентльменам не понравится, если их причёски и красивые наряды пропахнут дешевым маслом. Они не пришли бы еще раз в такой театр, ведь так?

Он решил, что его сестре нужны деньги, поэтому она прислала к нему дочек. В углу сцены один из музыкантов играл на кларнете: инструмент издавал высокие надрывные звуки.

— Как поживает Мэри?

Дрожащие девочки переглянулись.

— Мы не вернемся назад.

— Но и здесь вам оставаться нельзя!

— Она мертва.

Мистер Сим вздохнул. Его ничем нельзя было удивить. Многие из его сестер и братьев уже покинули этот грешный мир. Он прошел в свою комнатку, и девочки последовали за ним.

— А ваш отец знает?

Мерзкий ничтожный пьяница. Он был портным, но обычно напивался до такой степени, что ему уже было не до работы.

— Отец сделал это.

Это известие все же вызвало на лице мистера Сима удивление, и он присвистнул. История стала ему понятной. Он вытащил бутылку эля, присел на стул, отпил чуть-чуть и протянул ее девочкам. Они были очень хорошенькие, юные, лет по тринадцать, а у него и своих забот хватало без племянниц на шее. Но мистер Сим знал, какая судьба их ждет, если он не поможет: красивые тринадцатилетние девочки протянут на улице от силы несколько месяцев, а потом попадут в публичный дом, подхватят сифилис или того хуже. Чудом было уже то, что они выдержали так долго. Он подумал немного, затем внимательно посмотрел на племянниц, словно оценивая по-новому.

— А ну-ка, умойтесь хорошенько, — велел он. — Повезло вам, что на этой неделе в театре устраивают новое представление.

С этими словами дядюшка исчез.

И каким-то образом ему удалось пристроить Кити и Хестер на Друри-лейн на роль «прогуливающихся леди» за двенадцать шиллингов в неделю! Да это больше денег, чем они видели за всю свою жизнь, работающий мужчина с семьей на руках не мог бы заработать больше. Именно мистер Сим (а он, как они знали, любил молодых юношей) нашел для племянниц одежду, которой актрисы обеспечивали себя сами: им достались платья, шляпы, ленты и туфельки. В своих новых нарядах девочки смеялись и прыгали вокруг него от избытка благодарности: они были леди в той же степени, что и мистер Сим джентльменом, но они очень миленькие, и это нельзя сбрасывать со счетов (а Кити была не просто хорошенькая, некоторые называли ее красавицей). Сестры внимательно следили за всем, что происходило вокруг, всегда готовые учиться и проявить услужливость. Они изображали солдатских жен или нимф; когда же не были заняты в представлениях, шили шляпы и платья, ремонтировали мечи, не ожидая вознаграждения. Они прятали заработанные деньги в туфельках и совершенствовали свои умения в чтении, так как приходилось заучивать наизусть большие куски текстов. И они никогда не жаловались. А еще они никогда больше не возвращались в Сент-Джиллс, в темные трущобы, на зловонные улочки, изрытые канавами, к своему отцу, который стал убийцей. Сестры делили комнату на Блекмор-лейн, сразу за Друри-лейн, с пятью другими «прогуливающимися леди», совсем неподалеку от места, где прохаживались проститутки. Для того чтобы перекрыть вход в комнату, они ставили у двери кровать. Сестры так и не сказали «спасибо» мистеру Симу, но довольно часто приходили утром в его комнату и помогали ему управляться с лампами, свечами и цветным стеклом, не обращая внимания на молоденьких юношей, которых заставали спящими в кровати дяди. Мистер Сим показывал им, как правильно носить украшения на костюмах и в волосах, как повернуть голову, чтобы сценический свет выгодно подчеркнул их драгоценности. Сестры слушали, наблюдали и учились — они заметили, что актрисы умеют менять голоса, и тоже овладели этим искусством. Они решили, что добьются того, чтобы их не отличали от настоящих леди, чего бы это ни стоило.

Кити, которая обладала потрясающими внешними данными и к тому же умела петь, была замечена, и ей стали давать маленькие роли. Хестер с восторгом училась упражняться на трапеции, поскольку публика требовала чего-то большего, чем обычные представления, и вторая часть программы, как правило, была посвящена музыкальным и акробатическим номерам. Иногда им не платили, иногда даже знаменитой миссис Саре Сиддонс не платили, и очень часто они оставались голодными. Но сестры продолжали наблюдать, схватывать, учиться: они замечали, как молодые актрисы выталкивали своих соперниц, чтобы самим занять место под лучами сценического света, как старательно улыбались, устремляя взор в сторону лож в надежде найти себе любовника — настоящего джентльмена (и чем значительнее была роль, тем вероятнее был такой благополучный исход), который снял бы для них маленькую комнату и оплачивал расходы. Они слышали, что Чарльз Джеймс Фокс, политик, женился на миссис Армитаж, а миссис Армитаж была даже не актрисой — к ней применимо слово поужаснее.

Спустя некоторое время мистер Сим исчез; кое-кто смеялся и говорил, что дядю выбросили в Темзу вместе с его бесконечными мальчиками. Сестры несколько раз спускались к берегу, чтобы попытаться найти его. Однажды утром во время отлива они прошли от рыночного квартала далеко вниз, мимо баржей и лодок, мимо свалок, источавших ужасный запах, под крики портовиков. Начинался дождь, зловонная грязь Темзы налипала комьями на их тонкие ботинки. Они чувствовали, как она просачивается внутрь, но продолжали идти, минуя собор Святого Павла, Лондонский мост, надеясь на какую-то удачу. Сестры шли мимо куч старых газет, поломанных ящиков, стульев с тремя ножками, обломков железа, скелета коровы, стеклянных бутылок, дохлых крыс и старух, выискивающих среди всего этого мусора кусочки угля. Они видели странные ручейки ярких металлических оттенков, стекающие в реку от заводов на другой стороне реки. Но их дядюшка, заботливый мастер ламп, исчез без следа — они больше никогда и ничего о нем не слышали. Кити дали исполнять песню, и она гордо выступала на сцене, надеясь, что благосклонная судьба подарит ей любовника. Мужчины из публики часто захаживали в гримерные после окончания представлений. Случалось все: и скандалы, и драки, и слезы; Хестер однажды оттолкнула какого-то лорда, и управляющий оштрафовал ее на пять шиллингов.

А затем Хестер упала с трапеции. Она разбила лицо и голову (кровь залила едва ли не всю сцену), а еще она поранила колено, после чего уже не могла нормально ходить. Ее тут же уволили, и никакой мистер Сим на этот раз не пришел им на помощь. Сестры были в отчаянии: жалованье Кити составляло семнадцать шиллингов в неделю — когда она работала, но Кити часто оставалась без ролей. Теперь ей приходилось обеспечивать их обеих, а еще надо было покупать за собственные деньги костюмы и грим. В тесной комнатке на Блекмор-лейн Хестер больше никто не жаловал: «прогуливающиеся леди» считали, что Хестер принесла им неудачу. Они видели ее лицо, обезображенное шрамами, и знали, что она испытывает боль. Вид Хестер был постоянным напоминанием о том, какая судьба им уготована, сделай они один неверный шаг, и, когда она уходила, они сердито полоскали рот красным портвейном, разбавленным водой. Кити каждый вечер лихорадочно исполняла в театре свою песенку, выталкивая соперниц со сцены и улыбаясь публике с двойным очарованием, — ее милый голос, в котором звучала паника, долетал до самой галерки. Однажды Кити и Хестер увидели мертвую женщину на Бау-стрит и услышали, как люди перешептываются между собой: «Она умерла от голода». Наконец Кити удалось найти джентльмена со средствами: он был очень старым и не очень привлекательным. Возможно, он даже не был джентльменом (кажется, он большую часть времени проводил на скачках и «импортировал» вино), но у него точно были деньги, и ему очень нравился голос Кити, а еще ее улыбка и (в особенности) смелый нрав. Сестры смеялись и плакали, не веря в свое счастье: он пообещал снять Кити приличные комнатки в подвальчике в Блумсбери.

— В Блумсбери?

— О да, Хес, да, возле церкви, возле площади, возле настоящих леди и джентльменов…

— Собственная комната? Только для нас? И никто…

— Две комнаты, Хес! Две комнаты на Литтл-Рассел-стрит, напротив церкви Святого Георга, в округе Блумсбери! Мы сможем наблюдать, как леди, одетые в свои лучшие платья, направляются в церковь, и мы сможем повторять это за ними на сцене! Раньше там была кухня, но ее переделали в две комнаты. В задней комнате все еще стоит печка, настоящая, как у господ. Мы будем сами готовить себе еду, а не покупать ее!

На Севен-Дайалзе никогда не было печки, только один на всех очаг, возле которого постоянно возникали драки.

— Но сумеем ли мы пользоваться печкой?

— Мы научимся. Я видела женщин, которые готовят. Мы купим котелок, и еще… у нас будут собственные ступеньки!

Кити и Хестер даже в самых смелых мечтах не могли себе представить, что настанет день, когда они будут жить в двух собственных комнатах.

Мистер Дюпон (во всяком случае, так он представился Кити) в глазах сестер выглядел волшебником. Он сказал, что хозяин подвальчика, итальянец, его должник. И мистер Дюпон разрешил Кити оставаться на сцене, поскольку ее вид на подмостках и мысль о том, что вечером эта девушка будет принадлежать ему (не противясь его желаниям), чудодейственно влияли на его умирающее либидо. Он лишь настаивал на том, чтобы Кити возвращалась на Литтл-Рассел-стрит сразу же после представления. Она иногда посматривала в сторону более состоятельных и молодых кавалеров, но не задерживалась на них взглядом, так как ее благодарность мистеру Дюпону за спокойный завтрашний день перевешивала все остальное.

— Это моя сестра, она будет моей горничной, — великосветским тоном сообщила Кити мистеру Дюпону, пощекотав его под подбородком.

Он нахмурился, взглянув на хромающую девушку с изуродованным шрамами лицом, но Кити сделала все, чтобы он не сталкивался с Хестер. Старшая сестра во время его визитов оставалась в задней комнате и неизменно затыкала уши, чтобы не слышать его потуг. В конце концов, она выросла в трущобах, и подобные звуки были ей не в диковинку. Кити считала, что проявление ночной нежности является платой за все услуги. Она очень мило попросила у него денег на новое платье, которые отдала Хестер. Сестры весело смеялись над мистером Дюпоном, когда церковные колокола у большого храма через дорогу возвестили новый день, и начали придумывать способы ублажить ухажера Кити. Она знала, что обязана делать его счастливым, ведь это сулило безопасность им обеим. Иногда мистер Дюпон приносил бутылку вина из крыжовника. Кити благодарно улыбалась. Они с Хестер терпеть не могли вина из крыжовника. Сестры пили только красный портвейн, и вино из крыжовника использовали для того, чтобы вымыть ноги, а остатки выливали в сточный колодец в отсутствие мистера Дюпона.

Театр — это настоящий клад с сокровищами, если у вас есть заветная карта. Прокладывая себе путь через туман, затопивший темные улицы, Кити каждый вечер появлялась в Блумсбери с руками, полными маленьких «приобретений». Комнаты в подвальчике начали приобретать странный театральный вид: маленькое окно было украшено пучком перьев, в бокале стояли цветы из красного бархата, отбрасывая мягкую тень на стол, где горели свечи. Занавеска была сделана из ткани, оставшейся после одного из представлений.

— Будь осторожна! — взволнованно сказала Хестер, все же не в силах скрыть удовольствия.

Она прекрасно помнила, как одну девушку немедленно уволили, за то что та стащила из театра пару белых чулок.

— Мы закончим дни в тюрьме Ньюгейт, если ты не будешь благоразумна!

Но Кити в ответ только смеялась. Ее самым грандиозным успехом был кусок декораций, изображавших облака, — они закрыли им часть потолка. Подвальчик огласился взрывами смеха, когда однажды вечером Кити достала из-под плаща странный огромный сапог. Хестер поставила его у двери и приспособила под корзину для трости и зонтика мистера Дюпона.

Лицо Хестер иногда перекашивалось от боли в искалеченной ноге, но она никогда не жаловалась, поскольку была полна благодарности за то, что у них было где жить, за то, что они выжили; она посещала новые библиотеки, читала газеты, медленно выговаривая по буквам наиболее трудные слова, и проводила много времени в доме Монтег. Люди замечали хромую девушку с лицом, изуродованным шрамами, но сохранившим миловидность, с открытым взглядом пытливых серых глаз. Однако временами Хестер охватывала паника. Думая об их с сестрой будущем, она невольно задавала себе вопрос: «Что, если какое-нибудь несчастье случится и с Кити, что, если мистеру Дюпону надоест молодая любовница?» Девушки уже успели приобрести манеры настоящих леди. Они умели красиво разговаривать и даже могли бы рассчитывать на место продавщиц в новых магазинах, открывшихся на Оксфорд-стрит или на Набережной. Но теперь, после случившегося, никто не нанял бы Хестер. Если она и могла на что-то надеется, так только на место на химическом заводе или на текстильной фабрике. Кити замечала искаженное напряжением лицо сестры, иногда она слышала по ночам, как Хестер вскрикивает от боли. В глубине души Кити тоже паниковала, думая о том, насколько туманным было их будущее. Она пела все громче и все смелее улыбалась зрителям.

Однажды вечером кто-то в театре стал с благоговением рассказывать о гипнотизере из Кеннингтона, который поселился сразу за постоялым двором «Слон и замок», говорили, что он погружает людей в транс и снимает боль. Актеры рассмеялись, но Кити вспомнила о лице Хестер.

— Возможно, это все чепуха, — сказала она, — но давай попробуем, Хес.

Она продемонстрировала мистеру Дюпону новые трюки соблазнения, после чего убедила его дать ей полгинеи. Путь до «Слона» они преодолели пешком по Кеннингтонской дороге, Хестер все время морщилась от боли. Сестры чувствовали себя не в своей тарелке, но в конце концов они оказались у двери, ведущей в дом на Кливер-стрит, и осторожно постучали. Сначала их провели в пустую темную комнату с несколькими зеркалами и цветными звездами. Их встретил мужчина, говоривший с иностранным акцентом. У Кити под плащом на всякий случай был спрятан железный утюг.

— Мы ничего не знаем про этот ваш гипноз, но предупреждаю, чтобы вы не делали ничего непристойного, — заявила Кити, в ответ на что иностранец лишь нервно улыбнулся и усадил ее в угол.

Он поклонился и начал играть на маленькой флейте, извлекая какие-то протяжные звуки. Затем усадил Хестер на стул, сам сел рядом с ней и начал расспрашивать о том, как она упала с трапеции. Его голос, окрашенный акцентом, звучал неуверенно и немного нервно, и сестры заметили, что костюм гипнотизера заношен, и это выдавало незавидное положение его хозяина, хотя визит сюда обошелся девушкам в целых пять шиллингов. Затем он поднялся и начал водить руками над Хестер, над ее головой и вниз над телом, очень близко к коже, хотя и не касаясь ее. Кити внимательно следила за ним, на случай если он станет делать что-то непозволительное, — в конце концов, он был иностранцем, и увидела, что замешательство и смущение покинули его. Он казался спокойным и уверенным в себе. Она увидела, что ее сестра, проницательная, не терпящая пустой болтовни и флирта, немного расслабилась, а примерно через десять минут вдруг как будто погрузилась в сон, хотя глаза ее оставались открытыми. Хестер словно дышала в унисон с иностранцем. Вдох — выдох. Кити наблюдала за ними со смешанным чувством изумления и ужаса. Она часто заморгала, боясь, что и ее сейчас захватят такие же странные ощущения. Иностранец начал водить руками над ногой Хестер, снова не касаясь ее, хотя Кити на всякий случай была наготове с утюгом. Проходили минуты: десять, пятнадцать. Наконец гипнотизер провел руками над лицом Хестер, и Кити увидела, как ее сестра внезапно пробудилась, хотя и не спала. А затем по приказу иностранца Хестер встала. Она прошла к Кити, прихрамывая, как всегда.

— Я не испытываю такой сильной боли, как раньше! — воскликнула Хестер.

Они были слишком трезвомыслящие девушки, чтобы поверить в волшебство, но было очевидно: произошло нечто из ряда вон выходящее. Хестер, как и обычно, хромала, но испытывала гораздо меньшую боль. Удивляясь самой себе, она всю дорогу, пока они возвращались в Блумсбери, объясняла Кити, что во время сеанса чувствовала, как ее тело затопила горячая волна.

— Это тепло шло от него, не знаю, каким образом, но от него.

— Но он ни разу не прикоснулся к тебе, — сказала Кити, — я глаз с него не спускала.

— Я знаю, — ответила Хестер, окончательно сбитая с толку.

— Ну и что же произошло?

— Не имею никакого представления.

— Но что же это было? Может, ты ощущала, что его глаза сияют, словно солнечные лучи? Как ты можешь описать свои чувства?

— Я не могу выразить это словами. Я помню все, что было, но в то же время не помню всех подробностей. Знаю только, что очень хотела, чтобы мне помогло. Это чувство я помню совершенно точно.

Кити выманила у мистера Дюпона еще полгинеи, и Хестер снова и снова отправлялась к гипнотизеру. В большинстве случаев боль проходила. («Возможно, я просто выздоравливаю, — сказала она Кити с улыбкой. — А может, я действительно не ощущаю боли, как раньше».) Иногда она с беспокойством смотрела на свою ногу. Вскоре Хестер стала передвигаться по Лондону с поразительной быстротой. Она прокладывала себе дорогу через полные народу мощеные улицы, обгоняя трубочистов, джентльменов, лошадей, запряженных в экипажи, и скот, который гнали к рынку, мальчишек с танцующими белыми мышами (она всегда подавала фартинг нищему, словно желая защитить себя и Кити от подобной участи). Из таверн доносился смех и крик, а уличные торговцы бойко предлагали горячий хлеб и молоко. Она прочитала в газете, что гипнотизеры-анималисты (как их иногда называли) были иностранными мошенниками, которые заманивали в ловушку неопытных людей, и особенно осторожными должны быть молодые девушки; в другой газете содержалась статья о том, что существуют магнетические флюиды, которые якобы могут передаваться от одного человека к другому, оказывая при этом исцеляющее действие.

— Но что же это такое? — Желая получить ответ, она снова и снова обращалась с этим вопросом то к Кити, то к себе самой. — Что же в точности происходит?

Она нашла объявление о встрече немецкого профессора со всеми желающими: лекция о гипнозе должна была состояться на Фритт-стрит в Сохо.

Хестер решила пойти. Прибыв на место, она увидела среди собравшейся публики — в основном это были странного вида джентльмены, иностранцы и пожилые леди — своего давнего знакомого, гипнотизера месье Роланда. Профессор-немец рассказывал о Франце Антоне Месмере и о месмеризме, а также о том, как используется гипноз для исцеления телесных недугов. Хестер, потрясенная, слушала лектора. Кто-то попытался прервать профессора, но его остановили, хорошенько стукнув. Позже профессор-немец раздал карточки, но Хестер подошла к месье Роланду, который был все в том же потрепанном костюме.

— Научите меня, — попросила она. — Я вам заплачу. Я тоже могу вас кое-чему научить, — смело добавила она (для того чтобы говорить такие вещи хромой девушке с обезображенным лицом, определенно требовалась большая смелость).

Хестер посмотрела на иностранца пытливыми серыми глазами и улыбнулась. Тот вспыхнул до корней волос, откашлялся, и Хестер, которая знала, что не утратила окончательно своей былой миловидности, снова улыбнулась.

— Возьмите меня в ученицы, — сказала она.

— Мадемуазель, флейта и цветные звезды служат лишь для того, чтобы создать особую обстановку, — извиняющимся тоном проговорил гипнотизер.

Всю эту историю Корделия слышала урывками на протяжении многих лет то от матери, то от тетушки. Они смеялись, плакали, ссорились и снова мирились. Она всосала их с молоком матери и с запахом кармина, которым актрисы красили себе лицо. Сидя в углу, девочка часто наблюдала, как ее тетя проводит руками над леди, прибывшими к ней с визитом. Она впитала в себя их жизнь. Самой любимой была история о знаменитом политике, женившемся на миссис Армитаж (которая была хуже чем актриса). Политика звали Чарльз Джеймс Фокс. Они рассказывали эту историю, не оттого что интересовались политикой (о политике они ничего не знали), а потому что однажды, еще до того, как с Хестер произошел несчастный случай, политик был в театре со своими друзьями и после спектакля пригласил Кити и Хестер на ужин.

— Он вел себя как настоящий джентльмен, — всегда повторяли они Корделии. — Мы наелись досыта, и он нас очень смешил, и мы его смешили, а потом он отправил нас домой в экипаже!

Хестер, известная под скромным именем мисс Престон из Блумсбери, как оказалось, обладала «даром»; именно так о ней отзывались леди, которые тайно прибывали к двери, ведущей в ее подвальчик, быстро и тихо преодолевая железные ступеньки. «У мисс Престон настоящий дар», — говорили они.

— Я делаю то же, что и ты, — сказала Хестер Кити, — мы отвлекаем людей от их забот каждая по-своему. — И Корделия вспомнила, как они начищали дешевые сияющие звезды и смеялись.

Но даже будучи маленькой девочкой, она ясно понимала: всем этим женщинам, посещающим их подвальчик, нужна была именно ее тетя — очевидно, они безоговорочно ей доверяли.

Вначале Хестер назначала им встречи в середине дня, чтобы не беспокоить мистера Дюпона, который, в конце концов, платил за аренду, но позже, когда Хестер стала популярной и теперь играла роль главной кормилицы семьи, в мистере Дюпоне отпала необходимость и Кити выселили в заднюю комнату с печкой. Процветание бизнеса Хестер означало, что сестры могут оставить за собой комнаты, они отправились на поиски хозяина и нашли его в итальянской церкви, в окружении маленьких мальчиков, продававших голубей в клетках.

— С этого дня я буду сама вносить плату за комнаты, — с важным видом произнесла Хестер, держа в руках деньги.

Так и было: каждую неделю она оплачивала комнаты, даже когда плата поднималась. Другие жильцы Литтл-Рассел-стрит оказывались среди ночи на улице вместе со своими нехитрыми пожитками, стульями и кроватями, но сестры Престон каким-то чудом удерживались на плаву. И в хорошие времена, и в плохие они держались за подвальчик в Блумсбери, потому что он стал их домом.

Мистера Дюпона, конечно, выдворили, ибо в его услугах больше никто не нуждался. Кити отправилась на гастроли по провинциальным театрам, чтобы не выяснять отношений со своим поклонником, но он несколько недель продолжал барабанить в двери подвальчика.

— Она уехала навсегда, — наконец ответила ему Хестер. — До свидания.

Кити ощущала себя свободной. Первый раз в жизни она купалась в этом пьянящем чувстве. Она буквально вопила от радости и восторга, ведь ей наконец удалось избавиться от человека, который был ей физически противен. Конечно, она была благодарна ему за то, что он обеспечивал их и дарил ощущение безопасности, но теперь Кити просто забыла о нем, как о неприятном эпизоде своей жизни. Она выполнила свои обязательства и теперь была свободна! Однако ей пришлось быстро изменить имя: стать не мисс, а миссис, когда она обнаружила, что беременна. В ярости Кити пила джин и прыгала со стола. Мисс Кити Престон была комедийной актрисой, и нежеланное рождение Корделии было самой большой шуткой, так как никакого мистера Престона, конечно, в природе не существовало. Рядом с молодой матерью вообще не было никакого мистера, когда она родила Корделию в Бристоле, прямо в театре после представления «Вора». Для нее так и осталось тайной, был ли отцом девочки мистер Дюпон или кто-то из актеров. Один из эрудированных коллег Кити, когда-то игравший в «Короле Лире», объявил, что девочке надо дать имя Корделия, и с пренебрежением отмел скромный выбор Кити — имя Бетти. Актеры возвращались из Бристоля, играя в сараях, а спали в битком набитых дурно пахнущих комнатках в Хале, Волверхемптоне или в другом месте, где выпадала остановка, и малютка Корделия, словно маленький сверток, кочевала вместе с труппой, вдыхая свечной дым, запахи грима и масла в лампах. Когда она лежала на столе рядом со сложенными в корзину сценическими костюмами, ее убаюкивали скрип подмостков старого театра и шум передвижных декораций.

— Кити, ты можешь уже отказаться от своего ремесла, — настаивала Хестер, — особенно теперь, когда у тебя на руках ребенок! Я зарабатываю вполне достаточно. А ты могла бы выступать в качестве моей ассистентки и играть на флейте в задней комнате.

Но Кити уже не могла обходиться без привычного ей мира театра. Ради эксперимента она ассистировала однажды сестре, играя на флейте в комнате, где ее никто не видел, и поняла, что готова отдать все, лишь бы снова оказаться в предательском свете рампы. Малышка всегда сопровождала ее. Она держала ее под рукой, поскольку больше некуда было деть, ведь Хестер не смогла бы проводить свои сеансы с крошкой, требующей заботы и внимания. Поэтому Корделия появилась на сцене: сначала, когда по ходу пьесы требовался младенец, затем как маленький принц в башне — и так она незаметно постигала азы профессии своей матери, даже читать научилась, запоминая наизусть свои роли.

Иногда, когда работы не было и деньги приходилось экономить, к Хестер в переднюю комнату приходили леди, а к Кити наведывались джентльмены. В такие дни Корделии вручали пенни и поспешно выпроваживали к продавцу кексов. Она выходила на площадь Блумсбери с горячим кексом в руках — здесь она знала каждое дерево. Иногда ее выставляли поздно вечером, чтобы она не путалась под ногами, и Кити с Хестер напутствовали восьмилетнюю Корделию следующими словами: «Всегда шагай твердо, всегда держи в кармане платья большой камень или утюг, а в другой руке письмо или корзинку, чтобы было понятно, что ты не просто гуляешь, а спешишь по делу. Никаких посиделок под деревьями. Если хоть кто-то прикоснется к тебе, громко кричи «Пожар!» и без раздумий бей обидчика утюгом». Корделия любила луну, как подружку: она всегда радовалась ее тусклому свету. Луна была их верной спутницей, когда Корделия с матерью переезжали из города в город. Она называла ее «моя луна» и всегда, твердо ступая по парку своими маленькими ножками и зажав в руке кекс, поднимала голову вверх, чтобы не пропустить момент, когда бледное светило появится из-за туч. В этой любви не было ничего романтического: луна (если она все же соизволила бы появиться) была источником тревоги, так как постоянно меняла форму (иногда даже казалась изломанной). Она была ненадежной, как и многое другое в жизни девочки. Но если в часы ее детского одиночества луна все же проглядывала сквозь темноту и туман, то она превращалась в друга, потому что свет луны озарял ей путь. Корделия еще не была настолько образованна, чтобы знать, что луна символизирует романтику влюбленности, что люди сочиняют стихи и говорят о любви под луной (она еще не слышала о «Ромео и Джульетте»). Она представляла себе луну как подругу, которая заботливо светит ей в пути, — не более того. Иногда она сидела в ветвях дуба у северных ворот площади. Даже когда вечера были очень холодными, Корделия выбирала именно это место, потому что от постоянной ходьбы ее маленькие ножки уставали; она сидела здесь и не отрывая глаз смотрела на сияющую луну, меняющую форму, мерцающую в темноте, и мечты, неясные и волнующие, туманили ей голову, пока не наступало время отправляться домой.

Хестер иногда позволяла своей юной племяннице присутствовать на сеансах. Девочка тихонько усаживалась в темном углу. Перед тем как начать сеанс, тетя Хестер, которая была лишена сентиментальности и обладала острым проницательным умом, неизменно произносила мягким, почти нежным голосом: «Доверьтесь мне и расслабьтесь». Ее руки не касались сидящих взволнованных женщин (клиентами тети Хестер в основном были дамы), а останавливались в нескольких сантиметрах от них: она все проводила перед ними ладонями, делая длинные, словно сметающие воздух пасы. Иногда женщины оказывались на грани истерики, и тетушка Хестер успокаивала их. Иногда они переживали ужасную физическую боль, и тетушка Хестер либо снимала эти страшные ощущения, либо помогала им переносить боль. Маленькая девочка в углу слышала дыхание своей тети и ее пациентки, которое часто сливалось в одно. И почти всегда спустя какое-то время женщины входили в состояние транса: продолжая сидеть с открытыми глазами, они успокаивались. Корделия не знала, что в точности происходило, но ей казалось, что в воздухе разливался покой.

И затем наступало время новых гастролей, обычно в каких-то третьесортных театрах, и они снова отправлялись в путь — Кити и Корделия. И Корделия решила, что так будет всегда, она смеялась вместе с матерью: над мошенниками-управляющими, над ролями, которые им не суждено было сыграть, над невыносимыми условиями, в каких им приходилось работать, над холодом и грязью, над публикой, требовавшей львов и тигров, даже когда актеры участвовали в достойном спектакле, над необходимостью переезжать в другой город поздно ночью при луне. Иногда они кричали, иногда сыпали проклятиями, но всегда стоически выносили все уготованные судьбой испытания. У Корделии был взрывной характер, и она порой выходила из себя. Кити в такие моменты приводила дочь в чувство увесистым шлепком, и Корделия покорялась — до следующего раза.

И медленно, но уверенно Корделия постигала то, что Хестер и Кити узнали благодаря своей профессии, с той разницей, что она научилась этому гораздо раньше: ходить, говорить и вести себя, как настоящая леди.

А затем Кити умерла от пневмонии где-то возле Бирмингема, заснув рядом с Корделией в холодной комнате. Дочь и тетя рыдали, но были слишком закалены испытаниями, чтобы роптать на несправедливую судьбу, — такова была плата за жестокую и восхитительную науку жизни.

Разрисованные тучи уже давно превратились в пыль, но раскрашенные стеклянные звезды на потолке (эти звезды Кити «приобрела» привычным для нее способом) остались. Конечно, теперь о гипнозе говорили на каждом углу, газеты пестрели статьями на эту тему: если врачи не использовали гипноз в своей практике, пациенты могли отказаться от них, потому что люди, особенно женщины, предпочитали, чтобы их лечили без прямого вмешательства в организм. Горячие споры о гипнотизме велись и на страницах газет и журналов; говорили даже, что сам Чарлз Диккенс ввел эпизоды гипноза в свой последний роман «Оливер Твист», слухи утверждали, что писатель и сам стал гипнотизером. Но мисс Престон, которая была скромным пионером этого движения, уже давно была забыта, потому что покинула сей мир.

И теперь Корделия была единственной оставшейся мисс Престон.

Глава четвертая

На Бау-стрит в таверне «Овечка», в пропахшем потом, элем и табаком углу, служившем мистеру Кеннету и мистеру Турнору «офисом» («Работа для звезд»), Корделии и Рилли сообщили, что для них сейчас нет ничего подходящего, но пообещали, что будут иметь их в виду. Актрисы слышали эту отговорку сотни раз. Они переглянулись, как будто говоря одна другой: «Что ж, ничего не поделаешь!»

— Давай пойдем на сеанс гипноза в больницу. Помнишь, я рассказывала, что они собираются провести эксперимент, — сказала Рилли. — Тем более что на нас шляпки, как у настоящих леди.

И они отправились в путь, довольные тем, что есть чем заняться. Дойдя до университетской больницы, они с удивлением заметили, кажется, самого Чарлза Диккенса, только что скрывшегося перед ними в глубине здания. Пройдя по коридору, люди попадали в лекционный зал, наполненный возбужденной, переговаривающейся толпой. Здесь были образованные и серьезные джентльмены, доктора и несколько леди в таких же, как у Рилли и Корделии, шляпках. Публика сидела на маленьких сиденьях. У самой кафедры действительно расположился мистер Диккенс. Они услышали, как по залу то и дело проносился шепот: «Смотрите, это же мистер Диккенс!»

Профессор Эллиотсон привел с собой одну из ирландских сестер, о которых упоминалось в газете. Она была в ночной рубашке. Присев на стул, девушка с задумчивым видом сложила на коленях руки. Собравшимся довольно трудно было рассмотреть ее лицо. Профессор говорил слушателям о том, как важна его работа: он утверждал, что гипноз помогает пациентам в больнице, особенно во время хирургических операций, когда благодаря гипнозу сознание пациента отключается и он не ощущает боли.

— Я полагаю, что гипноз оказывает физическое воздействие на функционирование систем организма. Хочу особенно подчеркнуть для собравшейся ученой публики, что гипноз — это не набор хаотичных правил, это не чепуха, как спиритуализм.

Он оглядел людей в зале: лица одних выражали доброжелательность, другие демонстрировали откровенную враждебность.

— Леди и джентльмены, между врачами и гипнотизерами не раз возникали споры, но я здесь представляю обе стороны. Я пытаюсь соединить достижения медицины с возможностями гипноза. И я намерен продемонстрировать преимущества, которые дает такой подход.

Он присел на стул напротив девушки в ночной сорочке, начал водить руками перед ее глазами, над головой, и Корделия с удивлением ощутила, словно кто-то возвращает ее в детство, — движения гипнотизера были знакомыми, хотя во время сеансов своей тетушки она мало что понимала. Уже через несколько минут девушка, казалось, погрузилась в транс; публика замерла, предвкушая продолжение представления, которое давал профессор Эллиотсон. Затем неожиданно для всех девушка вдруг встала и начала петь, пританцовывая себе в такт. Для собравшихся это стало настоящим шоком, потому что профессор не предупредил о возможном исходе эксперимента. Девушка пела словно по собственной воле, более того — она исполняла песню, которая только недавно стала популярной:

— Это ведь из спектакля, который дают в «Адельфи», — прошептала изумленная Рилли. — Актер из Америки представляет темнокожего. Откуда она знает?

Публика (а зрители вели себя как театральная публика) в маленьком, заполненном до отказа зале (который действительно напоминал театр) была взволнована и встревожена одновременно: запах пота, смешанный с ароматами духов, усиливался по мере того, как девушка продолжала свое пение и танцы. Корделия сосредоточенно наблюдала за всем: будучи маленькой, она довольно часто видела сеансы гипноза, и сейчас ей трудно было понять, является ли происходящее настоящим гипнозом или всего лишь искусным представлением. Она заметила, что профессор Эллиотсон выглядит немного удивленным, хотя было очевидно, что он гордится собственным достижением. Глаза девушки приобрели отсутствующее выражение:

Когда песня закончилась, некоторые зрители начали аплодировать, но на них тут же зашикали. Помощник профессора вышел на сцену и вонзил в тело девушки что-то острое, похожее на гвоздь или на большую иглу, и публика охнула, но девушка даже не шелохнулась. Профессор снова начал разговаривать с собравшимися, положив руку себе на бедро, и девушка повторила за ним это движение. Когда он стал прохаживаться перед зрителями, девушка в ночной рубашке последовала за ним. Профессор взмахнул рукой, приказывая ей сесть, и она покорилась.

— Я верю, — сказал профессор, — что все это проявление философии. Я думаю, что речь идет о философии медицины, а не каком-то чуде. Это достижение, несомненно, можно использовать в науке, в частности для того, чтобы избавить пациента от боли.

Ассистент профессора тем временем довольно ощутимо постучал молотком по плечу девушки: она не шевельнулась и даже не поморщилась. Ассистент опустил ей на спину удар веревкой, и зрители заерзали в замешательстве на месте. Девушка вела себя как и прежде. Затем он захватил в ладонь ее волосы и потянул назад — она сохраняла все такое же безразличное выражение. Очевидно, она все еще находилась в трансе.

— Если мы можем ввести нашего пациента в такое состояние перед операцией, — продолжал профессор, — разве это не шаг вперед? Кто из нас, наблюдавший, как страдают несчастные в больницах, не согласится с тем, что этот метод и безопасен, и гуманен?

И Корделия вспомнила, как давным-давно тетя Хестер успокаивала спускавшихся в ее подвальчик женщин.

— Я готов утверждать, что медицинская наука должна быть открыта для всего нового, в том числе для кардинальных перемен, и только в этом залог ее развития.

Профессор провел руками перед лицом девушки, она слегка вздрогнула и пробудилась. Еще несколько минут назад она пела в одной ночной рубашке о Джиме Кроу, но сейчас словно переродилась.

— Я думаю, она очень хорошая актриса! — заключила Рилли, когда они шли по коридору.

Они слышали, как люди перешептываются со всех сторон:

— Но пациент должен быть пассивен, а не активен.

Мимо них прошагал какой-то серьезный джентльмен. Он хмурился и недоумевал.

— Это просто форма интеллектуальной проституции, — произнес другой господин. — Вы же видели, как все смотрели на нее, следили за ее движениями. — Он сердито качнул головой. — Я могу сказать, что все были возбуждены этим зрелищем.

Но Корделия вспоминала прошлое, которое всплывало перед ней смутными картинками.

— Давай пойдем домой и выпьем чего-нибудь, — пробормотала она. — Я купила отбивные.

Природа уже пробудилась для весны: кое-где показались цветы. Они купили имбирного хлеба, потом вполуха послушали уличного певца, баритоном исполнявшего песню о мужчине, убившем свою жену в Камбервелле. Подруги купили яблок, миновали мужчину, рекламировавшего подтяжки из индийской резины, и дали полпенни нищим, на случай если судьба и их выгонит на улицу. В подвальчике было холодно, но душно. Они зажгли огонь и открыли окна. Они жарили отбивные на открытом огне в маленькой печке, и воздух наполнялся ароматом мяса. Потом они съели имбирный хлеб и выпили портвейна в большой комнате, обсуждая то, что им сегодня довелось увидеть.

— Я думаю, она была актрисой, — настаивала на своем Рилли. — Уж я-то узнаю актрису! Она давала представление.

Корделия не была столь категорична.

— Я видела сеансы гипноза, когда пациенты находились без публики, — медленно проговорила она. — И я могу тебе сказать, что они вели себя точно так же.

— Пели модные песенки? Ты хочешь сказать, что леди, приходившие к тетушке Хестер, пели модные песенки?

— Нет, — возразила Корделия, — песен не было. Я никогда не слышала, чтобы кто-то из них пел.

Держа в руке бокал, Рилли обошла комнату, потолок которой был усыпан звездами.

— Но мне кажется, что она делала то же, что и мы. Я имею в виду, что она играла!

Корделия говорила все так же медленно.

— Моя тетя Хестер свято верила в гипноз. Я в этом абсолютно убеждена, потому что он помог ей избавиться от болей в ноге. Но, возвращаясь к тем временам, я понимаю, что, хотя она не была врачом, к ней очень часто приходили дамы за исцелением. Они быстро спускались по ступенькам, и среди них были настоящие знатные леди. Теперь я вижу, что тетя Хестер была более знаменита, чем я себе представляла. Некоторые леди прибывали в роскошных экипажах, что было так непривычно для этого квартала. Хотя я помню одну продавщицу с Бонд-стрит, которая забегала к тете после работы, и та помогла ей избавиться от головной боли. Думаю, то, что она делала… Я не могу этого объяснить, но… — Корделия пыталась подобрать подходящие слова. — Думаю, что она помогала людям успокоиться. Снимала напряжение. Помогала им переносить тяготы и невзгоды, которые мучили и их сердца, и их тела. Бывало, люди плакали навзрыд, и она едва могла их остановить. Они так верили ей! Но я понимала, что происходящее выглядит очень странно. Даже маленькой девочкой я понимала, насколько непривычным все это кажется со стороны.

Рилли подхватила мраморного Альфонсо и погладила гладкую поверхность.

— Это было частью сеанса, не так ли? Она использовала это для лечения людей, да?

Корделия протянула руку к мраморной голове, вспомнив, как тянулась к ней, когда была еще совсем крошечной девочкой.

— А что это за номера? — спросила Рилли.

— Это френология. Она позволяет делать прогнозы по этим цифрам, которые показывают, что спрятано у нас внутри черепной коробки.

Возможно, на них подействовал портвейн, но обе женщины начали смеяться.

— А может, и то, что прячется в твоей душе. Они показывают черты твоей личности, — исправилась Корделия. — Посмотри.

Она встала и сняла с полки одну из книг тетушки, чтобы подтвердить правоту своих слов.

— Посмотри, посмотри! Это совсем не похоже на гипноз.

Корделия показала Рилли картинку с изображением головы человека, разрисованной числами, в точности как у Альфонсо.

— Посмотри, вот здесь, на макушке, как показано на рисунке, зона, отвечающая за духовность. А зона от макушки до лба указывает, насколько развиты у человека интеллект и логика.

— О, у меня совсем маленький лоб, — заметила Рилли, глядя в зеркало. — Наверное, это означает, что я глупая.

— Нет, взгляни, число 24 на лбу впереди отмечено словом «наблюдательность», а теперь посмотри сюда. — Она нажала на лоб Рилли как раз над носом. — Ты очень наблюдательная, а еще у тебя здесь небольшая вмятина.

Рилли с негодованием ответила подруге:

— Это ведь след от падения. Я упала, когда мы возвращались в темноте из Гилфорда.

И они снова рассмеялись, а затем подхватили свои плащи и отправились по привычному маршруту в «Кокпит», к миссис Фортуне.

Однако лекция, которую читал профессор, почему-то продолжала волновать Корделию. Вернувшись вечером от миссис Фортуны, она не могла уснуть. Сев у огня, она налила себе еще один бокал портвейна: Кити и Хестер называли его «красным» портвейном из Португалии (красный портвейн им нравился больше белого, который они считали ядом). Корделия снова взяла в руки мраморную голову. Она всматривалась в числа, сверяя их значения по книге. Числа, насколько она помнила, повторялись на обеих частях головы. Она вдруг поднялась, решив, что должна сначала разобраться и изучить собственную голову. Подойдя к зеркалам, оставшимся от тетушки Хестер, Корделия быстро осмотрела свою голову, затем поспешно повернулась. Ей не всегда нравилось то, что она видела в зеркале. Она присела у огня и снова взяла одну из книг.

«Номер 1. Живость: любовь — импульс любовных отношений между мужчиной и женщиной — желание заключить брак». — «На моем черепе трудно будет найти хоть что-то, подтверждающее это», — подумала она.

«Номер 2. Родительская любовь: уважение к отпрыскам — любовь к детям, домашним любимцам и животным». — «Похоже, мне это вообще не свойственно».

«Номер 6. Сопротивление: энергия — спешка — деструкция — суровость — гнев».

Гнев. Она опустила книгу, взяла голову Альфонсо, глядя на ту зону, которая, как утверждалось в ученом труде, имела отношение к гневу. Корделия отрешилась на мгновение от всего, погрузившись в полудрему у весеннего огня. Она подумала, что «зона между ушами», обозначенная номером шесть, должна быть такой невообразимо огромной, что к ней было бы невозможно прикоснуться, ибо гнев являлся самым большим секретом Корделии. Пожалуй, можно сказать, что гнев стал ее одержимостью, вошедшей в самое сердце.

Потому что Корделия не всегда была известна под именем миссис Престон.

А еще потому, что Корделия Престон не всегда играла роль первой колдуньи в «Макбете», радуясь любой работенке, которую ей подкидывали в «Овечке» мистер Кеннет и мистер Турнор.

Долгие годы ученичества Корделии, проводившей все свое время в обществе матери-актрисы, не прошли для нее даром. Спустя некоторое время молодой перспективный актер Эдмунд Кин завоевал Лондон, взяв его штурмом, а Корделия по счастливому стечению обстоятельств, а также благодаря своему таланту попала в престижную труппу, игравшую на Друри-лейн, где в свое время ее мать и тетушка изображали «прогуливающихся леди». Эдмунд Кин представил публике новый стиль игры: он не декламировал текст согласно старой традиции, — он хватал публику за горло. Корделия, которая вместе с Рилли Спунс сначала исполняла маленькие роли, внимательно смотрела и училась. Она видела, как мистер Кин играл «Гамлета». Она увидела постановку «Ромео и Джульетты», после чего поняла, что луна — это идеальная декорация для разговоров о любви. Корделии было восемнадцать, она была более чем хорошенькая (она была красавица, как ее мать) и провела в театре всю свою жизнь. Корделия научилась ходить и говорить, как леди, — с элегантностью и изяществом. У нее был прекрасный голос, и Кити с Хестер научили ее, как лучше всего привлечь внимание зрителей. Она обладала еще одним талантом — Корделия умела заставить публику рассмеяться. Она была готова встретить свой шанс.

И наконец ее звездный час настал. К этому времени все, кто работал в компании Эдмунда Кина, уже в полной мере ощутили и прелести, и ужасы его общества: развязная агрессивная манера поведения Кина и пьянство быстро свели на нет его успех. Он даже позволял себе поднимать руку на актеров. Корделии пришлось играть с ним сначала в «Ричарде III», а затем в «Короле Лире», где ей досталась роль младшей королевской дочери, своей тезки Корделии. Как и остальные актеры, она выдерживала большую нагрузку во время спектаклей, в которых был занят Кин. И вдруг произошло нечто необыкновенное: ее игра и игра мистера Кина заставляли публику сходить с ума от восторга. Каким-то чудом она ощущала себя на сцене единым целым с этим актером. Корделия мгновенно поняла это, но никогда ни с кем не обсуждала. Она восприняла происходящее как проявление некой магии. Однако терпеть пьянство и высокомерие угасающего мистера Кина стало невыносимо даже для такой закаленной актрисы, как Корделия Престон, которая давно уже привыкла к сумасшедшим выходкам нетрезвых актеров. Поэтому когда в летний сезон ее пригласили сыграть роль Нелли в спектакле «За любовь Нелли», она быстро дала согласие, хотя это значило расстаться с неординарным мистером Кином и Шекспиром. Ей предстояло играть в комедии, и она точно знала, как добиться успеха. Спектакль явился сенсацией: «Нелли» была новостью лондонского сезона. Корделия стала любимицей публики на Друри-лейн, а в Хеймаркете в ее гримерную выстраивалась очередь поклонников.

Рилли Спунс твердо усвоила, что никогда и ни при каких обстоятельствах не следует произносить имени лорда Моргана Эллиса, сына и наследника герцога Ланнефида. Кто бы мог забыть этого блестящего молодого человека: Эллис был очаровательным красавцем, который настойчиво ухаживал за Корделией, когда она находилась на пике своей славы. Ее уверенность в себе росла, и она уже не делала попыток скрыть свои корни, хотя и научилась говорить о собственной эксцентричной семье с юмором, так, словно речь шла о далеких родственниках: ужасные условия работы во время гастролей, по которым она разъезжала вместе с матерью, долгие часы ожидания в темной комнате, где ее тетушка проводила сеансы гипноза со знатными и не очень клиентками, — все это превратилось в легенду, боль и страх, пережитые в детстве, и уже словно принадлежало кому-то другому, какой-то дальней и почти забытой родственнице. Сама же Корделия (так гласила молва) происходила из очень уважаемой семьи, и ее дед (так утверждала сама Корделия) был образованным человеком, юристом. Конечно, она оставалась актрисой, от этого никуда не деться, и ее никак нельзя было назвать уважаемой женщиной, но среди великосветских джентльменов она завоевала репутацию самой очаровательной дамы. У Корделии были поклонники богаче и влиятельнее лорда Моргана Эллиса: Корделия даже несколько раз ужинала с лордом Кастелри из министерства иностранных дел, которого она очень насмешила рассказами о чистильщике ламп на Друри-лейн. Когда герцог Веллингтон с триумфом прибыл в Лондон после битвы под Ватерлоо, в театрах поставили много новых спектаклей, восхваляющих победу Англии, и сам герцог уделил Корделии, которая представляла Британию, особое внимание. Но ее сердцем завладел Эллис. И юной Корделии пригодился весь багаж знаний, накопленный ее матерью и тетушкой: и то, как актрисы пытались занять наиболее выгодно освещенное место на сцене, и то, как они готовы были привлечь внимание каждого, кто пообещал бы облегчить им тяготы жизни.

— Я заберу тебя прочь отсюда, — сказал Эллис, — от этой жизни. Я подарю тебе свободу! Только я и ты, только море и звезды!

Он говорил об этом так, словно точно знал дорогу в райский сад.

Однако он не знал, что она живет вместе с тетушкой Хестер на Литтл-Рассел-стрит: Корделия хранила это в тайне, да и в конце концов, место жительства будущей любовницы не было предметом первостепенной важности для лорда Моргана Эллиса. Он готов был взять на себя все приготовления. Но звезда Корделии светила в это время как никогда ярко, и поэтому она многое могла себе позволить: Корделия быстро перебралась в комфортабельные апартаменты на Мэйфер. У нее даже появилась горничная. Раньше, когда ее никто не видел, она часто сидела задрав ноги у печурки на Литтл-Рассел-стрит и попивая портвейн с тетушкой Хестер. Теперь она, сцепив зубы, восседала за столом с необыкновенно прямой спиной и с улыбкой разливала чай в маленькие чашки для леди, носила перчатки и оставляла визитные карточки. Она так часто делала это на сцене и перед гостями, что ей легко удалось переучиться, и вот она уже вела себя так всегда и везде. Она ужасно скучала по тетушке Хестер, поэтому спешила навестить ее в подвальчике в Блумсбери.

— Так не будет продолжаться долго, — пообещала она. — Я знаю, где мой настоящий дом, но я должна использовать свой шанс. Он любит меня.

Тетушка же Хестер хорошо знала этот мир и была очень мудрой.

— Он может устроить тебе хорошую жизнь и заплатить за нее, но никогда не бросай своей карьеры, так как он не будет с тобой вечно.

— Не надо мне ничего «устраивать». Я сама хочу быть только с ним.

— Он не женится на тебе, Корделия. Он аристократ. Однажды он станет герцогом Ланнефидом. Он не может позволить себе жениться на такой, как ты. Ты не имеешь права строить воздушные замки и жить несбыточными мечтами.

— Он любит меня.

Тетя Хестер еще раз попыталась убедить ее в обратном.

— Корделия, ты не понимаешь разницы между его миром и нашим. Барьеры, которые существуют между нами, непреодолимы. То, что ты появляешься с ним под руку на важных мероприятиях, еще ничего не значит. Молодым отпрыскам богатых и знатных людей позволяется и прощается многое. Ты не можешь выйти замуж за человека, который стоит настолько выше тебя. Я не хочу сказать, что он выше как личность, потому что для меня нет никого лучше и достойнее тебя, — она бросила на племянницу умный иронический взгляд, — но в обществе он занимает намного более высокое положение. Все твои мечты из области несбыточного. Корделия, ты разобьешь себе сердце.

— Но как же миссис Армитаж и Чарльз Джеймс Фокс? Вы с мамой говорили, что она была гораздо хуже, нежели просто актриса.

— Это совсем другая история. Мистер Фокс был необычным человеком. Он был политик, а не аристократ. Чем занимается лорд Эллис, кроме как везде представляется лордом Эллисом? К тому же мистер Фокс прожил с миссис Армитаж много-много лет, прежде чем жениться на ней. Он любил ее, он не мог без нее жить.

— Эллис тоже говорит, что не может без меня жить! — вспыхнув, выпалила Корделия, не в силах сдержать гнев.

Тетя Хестер не на шутку рассердилась.

— Может, он и говорит так, но все равно, эти ситуации нельзя сравнивать. Пусть лорд Эллис устроит твою жизнь — кто же возражает? Бери от настоящего как можно больше. Но брак с ним — лишь пустая мечта. Корделия, мы ведь родом из Сент-Джиллса!

Она более чем кто-либо хотела для своей любимой племянницы благополучной и обеспеченной жизни, которой не добились они с сестрой, она готова была поддержать Корделию во всем, но ее немного пугали нереальные мечты этой девочки.

— Он любит меня! — твердила Корделия. — Любовь изменяет все!

— Нет, это не так, — сказала тетушка Хестер с непроницаемым выражением лица, однако не стала развивать свою мысль.

Поселившись на Мэйфере, Корделия действительно стала появляться повсюду под руку с Эллисом. На нее обращали внимание, потому что узнавали: она была знаменитой актрисой, к тому же очень хорошенькой. У Корделии были смеющиеся глаза, и она умела вести себя, как истинная леди. Ее видели в доме герцогини Хоксфилд, где висели роскошные люстры, освещая головы знати; она носила загадочные непереводимые иероглифы в красивом медальоне, подаренном ей лордом Эллисом. Корделию встречали в Воксхолл-Гардене и на Рейнло.

Конечно, все предполагали, что она любовница Эллиса.

Но Корделия была непреклонной в этом вопросе. Она не хотела быть наполовину спасенной, как ее мать и тетушка. В глубине души, в самых потаенных уголках ее сердца теплилась искренняя надежда на то, что она выйдет замуж, чтобы чувствовать себя обеспеченной и защищенной. Она прекрасно понимала, что не может похвалиться ни воспитанием, ни родословной, которые помогли бы ей стать частью аристократического бомонда. Она хорошо знала, что ее мать родилась на задворках Тоттенхем-Корт-роуд, и пусть Корделия вела себя подобно настоящей леди, обладала массой достоинств и природной грацией — это ничего не меняло. Но все же она получила образование, умела быть забавной, умела говорить низким мелодичным голосом. Однажды она изрядно удивила и шокировала лорда Эллиса, неожиданно бросив на улице утюг в мужчину, избивавшего женщину. Корделия долго мучилась, оттого что позволила своим природным инстинктам вырваться наружу. Мужчина упал без сознания, а женщина начала кричать на нее, и Корделии пришлось объяснять лорду Эллису, что иногда она носит в своем плаще утюжок для безопасности.

— Безопасности где?

— На улице.

— Но тебе не надо появляться одной на улице! — воскликнул Эллис, шокированный.

— Конечно, — пробормотала Корделия, однако не отказалась от своей привычки.

Он объяснил ей, что ее эмоциональность, ее живость были несколько чрезмерны для леди. Истинные леди спокойнее и тише, чем она. Корделия делала все возможное, чтобы утихомирить свой нрав. Она даже не стала намекать ему на то, что именно благодаря чрезмерной живости и эмоциональности сумела выжить и пробиться в люди, стать тем, кем она стала. Корделия не сказала, что в мире больше всего ценятся сила, энергия и умение смеяться. Она хранила спокойствие, ради того чтобы стать воплощением образа идеальной леди.

День за днем Эллис обхаживал ее. Он часто проводил с ней время в компании толстого стареющего принца Уэльса, все еще не терявшего надежды стать однажды королем и чье дыхание с алкогольными парами напоминало Корделии мистера Кина (того самого старого толстого принца, который таки женился на женщине своей мечты). Истории Корделии приводили их в восторг и завораживали. Но Корделия, умудренная опытом прошлых лет, собрав волю в кулак и призвав все свое мужество, каждый раз говорила «нет», потому что не хотела соглашаться ни на что, кроме замужества. Она даже прекратила встречаться с лордом Эллисом и снова ужинала в обществе лорда Кастелри.

Трудно поверить, но наконец-то лорд Морган Эллис женился на Корделии, взяв с нее обещание сразу же после свадьбы бросить сцену и никогда больше не упоминать о своей прошлой жизни. Церемония венчания проходила в маленькой часовне на полуострове Говер в Уэльсе. Она была очень скромной и тихой — настолько скромной, что никто из семьи Эллиса, кроме двух его улыбчивых кузенов-валлийцев, не прибыл, но Рилли и тетушка Хестер не поленились проделать долгий путь в Уэльс, чтобы стать свидетельницами на свадьбе Корделии.

— В свое время ты познакомишься с моим отцом, — пообещал Эллис.

И Корделия Престон оставила сцену, на которой ее с восторгом встречали, — она без оглядки бросила прошлое, чтобы стать леди Эллис.

Обещание «свободы» по сценарию Эллиса означало, что Корделия должна постоянно находиться на полуострове Говер, или, как называли его слуги-валлийцы, Гвир. Это было глухое место, и чтобы добраться до него из Лондона, надо было потратить много-много дней. Высокие скалы словно обрушивались в море, и вода во время прилива затапливала много миль вокруг. Места здесь дышали покоем и тишиной.

— Я хочу, чтобы ты забыла о Лондоне и о своей былой жизни, — сказал Эллис, и Корделия подумала, что его забота о ней просто замечательна.

Ей казалось заманчивым забыть суету и зловоние туманного Лондона. Они поселились в огромном старом каменном особняке на побережье. Корделии дом показался колоссальным (возможно, давным-давно это была сторожевая башня, служившая входом в полуразрушенный замок, стоявший поодаль). Она была счастлива от решения своего мужа. Каменный особняк находился вдалеке от других домов, а до ближайшего городка надо было проехать много миль.

— Это так романтично, — сказал Эллис. — Нам будет приятно побыть в одиночестве.

Он добавил, что с ними будут жить всего трое слуг, но они смогут справиться со всей работой по дому. В доме поселились горничная, прислужник и кухарка.

— Всего трое! — смеясь, повторила Корделия.

Однако она не поняла, что Эллис намерен возвращаться в Лондон без нее.

— Именно здесь ты будешь чувствовать себя свободной, — твердо заявил он, и она осталась одна в каменном доме, окруженном высоким забором: повсюду росла трава, цветы яркими пятнами покрывали землю — здесь росли и красные маки, и желтые ромашки, и еще какие-то неизвестные цветы, синие, очень красивые, а буковые деревья, вязы и мощные дубы склоняли свои ветви к морю.

— Я обязан вернуться в Лондон, потому что этого требуют дела.

Она смотрела ему вслед, пока даже пыль от копыт его лошади не улетучилась над дорогой, ведущей вдоль скалистого побережья.

Корделия никогда прежде не оставалась одна. Она спала с матерью со дня своего рождения и до дня ее кончины. Ее любимая тетушка всегда была рядом. Во время гастролей их размещали по пять-шесть человек в комнате, а теперь она оказалась совсем одна в сером каменном доме, погруженном в тишину. Она хотела было поговорить со слугами, но они едва могли произнести несколько слов по-английски, а между собой переговаривались на своем наречии. Наконец Корделия поняла, что создает людям большие неудобства, вторгаясь на их территорию. Они слышали, что она разговаривает, как леди, не понимая, что Корделия умеет играть любую роль, — теперь о ней никто не смел бы сказать, что она простая актриса. Она твердила себе, что именно этого и добивалась всю жизнь. Безопасности и обеспеченного будущего. Дни словно ползли, похожие один на другой. На темных полках стояли старые потрепанные книги, но Корделия не привыкла читать — ей хватало того, что она заучивала свои роли. Вышивать она тоже не привыкла. Разговоры людей, шум экипажей и крики уличных торговцев — ей были знакомы эти звуки большого города, а вовсе не гул моря. Конечно, она видела море, когда путешествовала с труппой по всей стране, но море в Брайтоне было совсем не таким, как тут. Здесь ее взору открывался странный движущийся поток воды, иногда он исчезал совсем, чтобы затем вернуться, подобно змее, шуршащей по песку, зеленым водорослям и скалам, а потом, как по мановению волшебной палочки, разливался перед ней, вздыхающий и фыркающий, поглотивший каменистое дно. И еще на полуострове Гвир был совсем другой туман: белый, клубящийся, он накатывал с моря такой густой волной, что она не видела даже огромного дуба сразу за окном. К своему удивлению, она поняла, что очень скучает по суете города, по смеху и крику толпы, грохоту экипажей, а еще по черному лондонскому туману и по своей жизни там и тогда. Ночами она ждала, что вот-вот на небе появится ее луна: молодой месяц, полная луна, убывающая луна — ее луна, та же самая. Но иногда она чувствовала глубокое одиночество, потому что туман укрывал землю и луны не было видно. Она слышала лишь море: отлив, словно вздох, а затем громкий удар прибоя, врывающийся в ее беспокойный сон. И никакой луны.

Днями и неделями она всматривалась в море, наблюдая за приливами: все казалось таким умиротворенным — мили песка до самого горизонта, бесконечные каменные насыпи, обычно скрытые под толщей воды водоросли; совсем вдалеке она замечала обломки корабля, очевидно давно потерявшегося и потерпевшего крушение. Но затем вдруг начинался прилив, заливая скалы и песок так, словно их никогда и не было. И часто в это время налетал страшный ветер, и тогда море врывалось в темные устрашающие пещеры в скалах, которые, казалось, были прибежищем всех кошмаров. Она ощущала силу моря как стихии и временами думала, что сойдет с ума.

Иногда среди ночной темноты появлялись огни, озаряющие мрак, и Корделия слышала крики и удары; однажды утром она увидела новенькую, завалившуюся на бок огромную посудину с разбитой мачтой, которая лежала у скал, обнажившихся во время отлива, но ни людей, ни вещей не заметила — ничего, что могло бы указывать хоть на какие-то признаки жизни. Этот непонятный корабль лежал посреди моря, и вода дважды в день заливала его: дерево сгнивало, и кусочки древесины прибивало волной к берегу. Но когда начинался отлив, длинный, искореженный временем железный каркас мачты все еще был хорошо виден: он был похож на устремленный в небо указующий перст, обвиняющий и устрашающий. И никаких моряков. Впервые за всю свою жизнь она ощутила, как силы покидают ее, когда она повторяла себе снова и снова: «Но это именно то, чего я хотела».

Вначале Эллис возвращался довольно часто. Корделия бежала по ярким полевым цветам к воротам, едва заслышав звук копыт или шум кареты.

— Моя девочка! — вскрикивал он с восторгом, тоже устремляясь ей навстречу, подхватывал на руки, и шум моря утихал в ее голове, и она снова приходила в себя, ругая за слабость. Возбужденные, влюбленные, молодые — они проходили много миль вместе, преодолевая крутые утесы, а затем возвращались домой, в объятия холодной ночи, озаренной лунным светом. Иногда за окном начинался страшный шторм, и молния раскалывала небо, а за ней гремел гром, но Корделии было спокойно в крепких руках Эллиса.

— Мы будем любить друг друга вечно, Корди! — произносил Эллис в ночной темноте. — Всегда!

И она думала: «Это именно то, чего я хотела».

Потом он стал возвращаться все реже. Но теперь ей предстояло научиться еще кое-чему: быть матерью. Ее живот становился все больше, и она часто шептала: «Я не знаю, что делать». Однако за нее все делали слуги — горничная и кухарка. Корделия только кричала. Приняв на руки маленький комочек, она пришла в ужас. Однажды она даже встряхнула его, чтобы убедиться, что младенец жив. Позже она часто спускалась по узким извилистым тропинкам, словно врезанным в скалы, к песчаному берегу, держа на руках свою Манон (девочку назвали в честь умершей много лет назад матери Эллиса), — красавицу Манон, которая останавливала взгляд на ракушках и камнях и показывала пальчиком на зеленые водоросли, на скалистые пещеры, окутанные тайным мраком. Следующей появилась на свет дочь Гвенлиам (названная в честь бабушки-валлийки). У Гвенлиам были серые глаза тетушки Хестер. Достаточно было Корделии взглянуть в эти прекрасные глаза, как ее сердце замирало, — она и сама не могла объяснить, какие чувства охватывают ее в это мгновение. Она смастерила для своих девочек бусы из крошечных розовых ракушек. Затем родился Морган. Его назвали в честь отца. Наконец-то она подарила Эллису наследника. «Эллис должен быть счастлив», — сказала себе Корделия. Возвращаясь в замок верхом, Эллис мчался к мальчику. Он подбрасывал крошечного мальчугана в воздух — его распирала гордость. Прошло время, и мальчику не хотелось ничего другого, кроме как сидеть с сестрами на берегу и смотреть на море, вечно прибывающее и исчезающее. Их искренний восторг от вида побережья Гвир наконец-то передался Корделии — она научилась любить это дикое уединенное место. Оно вошло в ее плоть и кровь.

Постепенно Корделия научилась и искусству воспитания этих трех маленьких существ. Труднее всего ей было справляться с собственными вспышками гнева. Все дети были еще очень маленькими, а она так часто чувствовала себя уставшей. Однажды она отшлепала Манон, которая беспрестанно плакала. Манон тут же прекратила ныть, но Корделия была пристыжена тем, как на нее посмотрели другие дети. Она заставляла себя сдерживаться, и наконец-то ей удалось не повторять пример Кити, которая била свою дочь.

Пустынный берег был их жизнью. Когда наступало время отлива, Корделия замечала белые головки своих отпрысков, копошащихся в песке, они искали ракушки и камни, проводя за этим увлекательным занятием многие часы. Она слышала, как они выкрикивают какие-то странные слова, — они были очень изобретательны, придумывая названия для найденных сокровищ. Над ними проносились морские птицы, и в воздухе разливался запах соли и морских водорослей. Однажды Морган много часов проплакал: он нашел рыбку и осторожно принес ее домой, чтобы показать маме, и потом никак не мог понять, почему бьющийся хвост рыбки вдруг застыл, а глаза остекленели. Корделия как могла успокоила сына и научила его оставлять маленьких рыбок в воде среди подводных скал. Она объяснила, что, когда вода прихлынет снова, рыбки будут в полной безопасности.

А затем начинался шторм, тяжелые капли дождя затапливали море, и ветер задувал в окна, вынуждая детей скрыться в сером каменном доме, за которым высились развалины огромного замка. В такие дни они разводили огонь, и Корделия начинала петь:

Они построили домик на дереве, приспособив для этого старый покореженный временем дуб; она рассказала им о дубе, который рос далеко-далеко на площади в Блумсбери, и о том, как она дружила с луной. Корделия застенчиво призналась им, что считала луну своей лучшей подружкой. Сейчас это казалось ей таким глупым и пустым, но дети очень полюбили эту историю. Когда они смотрели на небо, то говорили: «мамина луна».

Среди руин старого замка дети нашли великолепные тайники. Они рассказывали друг другу о диких воинах-валлийцах, которые были предками их отца. Цветы росли очень высоко — голубые, красные, золотые, а на дверях замка, заросших ракушками, висели засохшие морские водоросли. Они находили крабов, а потом нашли бронзовые пуговицы и стали пересказывать друг другу истории о древних битвах. Дети научились читать и писать (насколько это позволяли способности Корделии) и оставляли друг другу записочки в ветвях дуба. Они решили, что это место станет их почтовым ящиком. Корделия писала: «Нарвите полевых цветов, Манон. Мы поставим их в вазу за ужином». — «Я люблю тебя, мама», — писала ей Гвенлиам. А Морган, которому было всего четыре, хоть и с ошибками, но старательно вывел: «Я видел бальшую птицу».

По вечерам они любили говорить в темноте о загадочных судах, потерпевших крушение, о безлунных ночах, о вспыхивающих огнях, которые словно заманивали одинокие лодки, и об искореженной временем металлической мачте большого корабля.

— Откуда они прибыли?

— Кто?

— Корабли.

Корделия не могла ответить на их вопросы.

— О, дайте подумать… Из Америки!

— А что такое Америка?

— Это другая страна, не эта.

— А где она?

— В другом месте.

— Но где же?!

— О Бог ты мой, Америка есть Америка.

Она и сама не знала точного ответа.

Раньше она сорвалась бы на крик, но теперь лишь заставила себя дышать глубже, а потом сказала:

— Америка — это новая страна. Она находится далеко отсюда. Нам присылают оттуда табак и разные товары. Прекрасного качества продукты. — Она пыталась найти подходящее объяснение. — Мед, ковры, необычные фрукты. Там люди только и делают, что поют целый день. Это новая страна — Америка.

— А что означает новая? — Маленькое красивое лицо Манон было обращено к матери.

— Что?

— Что значит новая? — Гвенлиам посмотрела на мать своими пытливыми серыми глазами.

А Морган добавил тихим голосом:

— Это значит, что она только-только выскочила из моря?

Корделия рассмеялась в ответ.

— Да-да, именно так: она выскочила из моря! А наши моряки и путешественники отправились туда. И теперь они поют там целыми днями. У них счастливая жизнь, и там много меда!

Новая земля, откуда на кораблях привозили ковры и экзотические фрукты, земля, появившаяся из моря, для того чтобы ее открыли путешественники, которые теперь жили там счастливо и беззаботно, с песнями и бочонками меда, — все это не могло не завораживать детей. Они просили продолжения этой чудесной сказки. Иногда, когда вода отступала далеко, они шли по влажному песку, чтобы коснуться разрушенного деревянного корпуса корабля и ржавой мачты, устремленной ввысь, и произносили: «Америка». Они перешептывались между собой о невидимых моряках.

Если Корделия и сожалела о своей прошлой жизни, никто не знал этого. Но во время дождя у огня, который разводили в каменном доме, она начинала рассказывать детям истории из своей реальной жизни, нарушая запреты Эллиса. Она поведала им о своих матери и тетушке, о театре на Литтл-Рассел-стрит, о площади Блумсбери и о Лондоне.

Дети были зачарованы — Корделия видела это ясно — рассказами о том, как тетя Хестер умеет лечить людей с помощью чудесного гипноза. Их очень увлекали истории о театре и мистере Кине, рассказы об их далеком предке, мистере Симе, который служил чистильщиком ламп. Они задавали вопросы о том, как освещается сцена в театре, есть ли там штормы и светит ли солнце. И Корделия пела детям на ночь под звуки настоящего шторма:

Корделия пыталась не терять связи с любимой тетушкой, как и со своей старой подругой Рилли Спунс, но она была очень неаккуратным корреспондентом, впрочем, ни ее тетя, ни Рилли Спунс тоже не отличались большим рвением. Однажды тетя Хестер и Рилли проделали долгий путь, чтобы повидаться с Корделией. Они увидели, что у Корделии есть слуги, говорящие на иностранном языке, и она живет в чужой стране: они увидели, что ей до сих пор трудно удержаться, чтобы самой не помыть полы. В глубине души Рилли думала, что Корди просто играет роль леди Эллис, как раньше играла роль королевы Анны или Нелли. Но светловолосые дети заставили умудренную жизнью Хестер прослезиться: в улыбке Манон она узнала свою сестру Кити.

— Посмотрите на меня, как я танцую! — воскликнула Манон.

Наконец, Хестер увидела серые глаза средней дочери Корделии, Гвенлиам, когда Корделия и Рилли прямо указали тете на необыкновенное сходство девочки с ней.

— Я вижу, что это действительно так! Ты очень похожа на меня! — сказала сероглазая пожилая леди с живыми глазами и посмотрела на сероглазую маленькую девочку с таким же живым пытливым взглядом.

Они рассмеялись странности ситуации, а затем Гвенлиам сделала нечто необычное: она взяла руку старенькой леди и погладила ее, внимательно разглядывая кожу и пальцы без колец. Возможно, ее поразили морщинки на руке, а возможно, девочка думала о том, что эти руки знают секреты чудесного гипноза. Она долго держала руку тети в своей детской ладошке.

Рилли и тетя Хестер не могли не заметить, что молодой наследник Морган — самый трудный из детей. Он был капризен и подвержен вспышкам гнева еще больше, чем его мать. Корделия успокаивала его, долго и нежно поглаживая по голове, и это приводило его в чувство, после чего мальчик начинал рассказывать гостям о крабах и ракушках и гроза в его душе как будто исчезала без следа. Он не очень был похож на Корделию, однако напоминал ее манерой поведения. Можно было сказать, что Морган удался в мать. Маленький мальчик, забыв о своих несчастьях, настоял на том, чтобы гости спустились по тропинке к морю, и даже прихрамывающая тетя Хестер согласилась. Он показал им подводные скалы, обнажившиеся во время отлива, и разрушенные корабли с железными мачтами, устремленными в небо.

— Они прибыли из самой Америки, — сообщил он им.

Рилли и тетя Хестер увидели, что Корделии удалось стать хорошей матерью и почти обуздать свой жесткий нрав. Лишь иногда, когда Корделия была очень раздражена, она восклицала: «О боги, боги!», но затем останавливалась и разражалась смехом. Было очевидно, что дети любят ее без оглядки, просто обожают мать, — для них она была центром вселенной. Если какие-то сомнения и поселились в душе Рилли и Хестер — например, можно ли считать это место идеальным для воспитания будущих аристократов, — они не высказали своих опасений вслух.

Однако расстояние между ними было слишком большим, и путешествие отнимало много сил и времени, поэтому, прощаясь, они невольно подумали о том, что, возможно, им уже не суждено увидеться снова.

Когда Эллис прибыл в Уэльс, он увидел, что его дети стали рослыми и красивыми, что они привыкли к вольной жизни. Временами Корделия замечала во взгляде мужа удивление, но он не счел нужным объясниться.

— Моргану следует отправиться в школу, — сказал он.

— Но он может учиться здесь! — вспыхнув, заметила она, и он привлек ее к себе.

— Не стоит проявлять столько эмоций, моя дорогая, — проговорил он, легонько удерживая ее. — Помни, чему я учил тебя.

— Не забирай его у меня, — попросила она заметно спокойнее. — Ему только-только исполнилось четыре года. Пусть занимается со своими наставниками здесь! Манон, я и Гвенлиам — все мы можем учиться вместе с Морганом.

Эллис бросил на нее странный взгляд, но согласился, и репетиторы мальчика прибыли в особняк. Эллис приезжал все реже. В последний раз он отсутствовал семь месяцев.

Именно Рилли Спунс (как в свое время тетя Хестер, она любила посещать библиотеки, чтобы быть в курсе всех событий и поддерживать свое образование) увидела в газете сообщение следующего содержания: единственный сын герцога Ланнефида женился. Церемония, которая сопровождалась фейерверками, проходила в Рейнло-Гарденсе. Брак соединил два очень древних семейства Англии и Уэльса.

— Это же Эллис! — крикнула Рилли на всю библиотеку. — Здесь говорится, что это Эллис!

Люди уставились на нее. Она еще раз пробежала глазами сообщение — ее сердце учащенно билось.

Новая жена Эллиса была, как говорилось в газете, племянницей кузена короля. Рилли не могла поверить собственным глазам.

— Корди умерла?

Она подождала, пока утихло ее волнение, и тихонько вырвала страницу, когда смотритель библиотеки был чем-то занят. После этого Рилли помчалась в подвальчик Блумсбери, чтобы показать статью тете Хестер.

— Корди мертва?

— Корди не умерла, — твердо сказала тетя Хестер. — Я получила от нее короткое письмо всего месяц назад.

Она тоже прочла газету, и дыхание ее участилось.

— Это… — указала она на газетный листок. — Как бы помпезно все это ни выглядело, оно не имеет законной силы, потому что Эллис уже женат.

Она вторично прочла статью, слегка качая головой: Хестер смотрела на скупые газетные строчки, и ее рот все больше сжимался.

— Он настоящее исчадие ада! — наконец заявила тетя Хестер, и они с Рилли отправились на Гвир первым же почтовым экипажем. Они тряслись в карете дни и ночи, — старенькая тетушка черпала силы в гневе и ощущении близкой опасности.

Корделия встретила их радостно, с восторгом и удивлением. Дети, хоть и занимались с наставниками, все так же бегали по развалинам замка, прыгали по песчаному берегу и покоряли скалистые вершины у моря. Они были неуправляемыми, но очаровательными. Мальчик Морган стал совершенно диким. Возбужденный и взволнованный, он рассказывал им невероятные истории о морских чудовищах, тянул за руки, чтобы показать все. Наконец дети убежали прочь. Тетя Хестер присела, ее лицо выглядело усталым. Она попросила портвейна, а затем показала Корделии газетную вырезку.

Рилли никогда не забудет тот день. Была весна. За ними темной тенью высились руины замка. Полосы света проникали сквозь маленькие оконницы. Повсюду были словно разбросаны полевые цветы. Листья огромного причудливого дуба были зелеными. Вдалеке на песке играли дети. В глазах Корделии застыли слезы, похожие на кусочки хрусталя. Где-то слышался лай собак, и тонкие детские голоса отзывались эхом в высокой траве.

— Ты знала об этом? — требовательно спросила тетя Хестер.

На лице Корделии отразилось недоумение. Она как будто испытывала физическую боль.

— Нет, — тихо ответила она. — Я ничего не знала.

— Но ведь его семья должна знать о твоем существовании! Они не могли допустить такого!

— Те кузены, что были на свадьбе, пару раз приезжали сюда. Я никогда не встречалась с герцогом. Эллис сказал, что они не очень ладят с отцом. — Ее голос слегка дрожал.

— Герцог Ланнефид живет в Уэльсе?

— Я не знаю.

— Где живет Эллис, когда уезжает отсюда?

— Я не знаю.

Тетя Хестер никогда не произнесла: «Я же тебе говорила», потому что, в конце концов, разве не она была свидетельницей на венчании племянницы?

— Но, Корделия, ты ведь дочь своей матери, всегда такая благоразумная, разве тебе ничего не казалось странным?

— О, я ведь совсем забыла о своей прошлой жизни и не ставила под сомнение правила, которые Эллис установил в нашем браке. Я считала, что дети и есть моя жизнь, ведь они отнимали все мое время.

Ее голос затих.

— Как часто он приезжает, чтобы навестить тебя?

Она быстро опустила взгляд.

— Как только ему позволяет время.

Морган вбежал со слезами на глазах. Мальчик был вне себя от горя. Корделия снова и снова гладила его по голове, пока он затих.

— Как часто, Корделия? — жестко потребовала ответа тетя Хестер, и ее голос разрезал воздух, как нож.

— Его не было здесь несколько месяцев, — с несчастным видом произнесла Корделия.

— По меньшей мере, здесь ты в полной безопасности. Он женился на тебе. Мы были на церемонии. Мы были свидетелями. Ты его законная жена.

— Да, — сказала Корделия.

Тетя Хестер и Рилли нехотя вернулись в Лондон, обуреваемые сомнениями и тревогой.

— Это какое-то недоразумение, которому найдется объяснение, — успокоила их Корделия. — Мы любим друг друга, я вас заверяю. И он ни за что и никогда не бросил бы своих детей. Я это знаю наверняка. Как только все разъяснится, я обязательно напишу вам. Обещаю.

Старенькая леди, прихрамывая, направилась к экипажу. Она кусала губы. Маленькая Гвенлиам, так похожая на нее, шла рядом, держа тетю за руку. Наконец Хестер обернулась к своей племяннице:

— Помни, что у тебя всегда есть Литтл-Рассел-стрит, — с чувством произнесла она. — Мы сможем как-то выкрутиться и создать тебе достойные условия.

Корделия посмотрела на тетю с недоумением.

Прошло всего несколько дней после отъезда гостей, как Эллис прислал за ней. Корделии было приказано прибыть в Лондон немедленно, но без детей. Ей надлежало явиться по указанному адресу в Стрэнде. «О, наконец-то я увижу наш лондонский дом!» — решила она. Корделия еще никогда не расставалась с детьми. Она пообещала им, что вернется, как только освободится, привезет с собой папу, и они уже никогда не расстанутся. Когда экипаж отъезжал от дома, Корделия видела, как Морган бьется в руках своей сестры и плачет. Лица Гвенлиам не было видно — ветер задул ей волосы на лицо, когда она склонилась к брату. Семилетняя Манон с застывшим лицом смотрела вслед удаляющемуся экипажу. Ей так хотелось отправиться в Лондон, чтобы увидеть, что же это за место. Она даже не помахала матери рукой. Что-то заставило Корделию постучать по крыше кареты. Она остановилась, и Корделия быстро спрыгнула. Ее чуть не снесло на узкой прибрежной дороге, когда она стояла и вглядывалась в дом, который оставляла. Однако Корделия была уже слишком далеко, и дети казались лишь тенью в высокой-высокой траве. Позади них возвышался разрушенный валлийский замок, обвеваемый сильными порывами ветра.

Во время путешествия Корделия словно заново пережила свою жизнь. Ей казались просто невероятными романтические повороты ее судьбы. Снова дали о себе знать сомнения, которые она похоронила за годы жизни в валлийской глуши. По мере того как она приближалась к родному Лондону, ее сердце билось все глуше.

По указанному адресу в их лондонском доме ее ждал не Эллис — Корделию встретил адвокат, в руках он держал бумагу и кошелек с деньгами.

— Лорд Морган Эллис сожалеет, мисс Престон…

Она посмотрела на него с удивлением.

— Прошу вас, не обращайтесь ко мне как к мисс Престон. Я леди Эллис.

— Боюсь, что нет, мисс Престон. Церемония, которая проходила много лет назад в той часовне, на самом деле проводилась… другом. Это была шутка.

— Шутка?

— Нет, думаю, это не очень подходящее слово. Но та церемония совершенно точно не имела законной силы. — Он хмыкнул. — Вы не являетесь и никогда не были леди Эллис.

Каким-то чудом ей удалось сохранить самообладание.

— Я хотела бы поговорить со своим мужем.

— Сожалею, но это невозможно. И я должен заметить вам, что лорд Морган Эллис никогда не был и не является вашим мужем. Вы не сможете вернуться в поместье в Уэльсе, потому что оно закрыто. Боюсь, что это конец истории.

В недоумении она повторила только что услышанное:

— Конец истории? Конец истории?

Она вдруг прыгнула на адвоката, застав его врасплох, ибо никогда до этого на него не нападала женщина. Корделия нанесла ему сокрушительный удар по голове, придавив к стене комнаты так, что он не успел уклониться от ее внезапной атаки.

— А мои дети?

— Ах ты, сучка! — завопил он. — Актриса! Шлюшка!

— Где мои дети?

— Они не твои дети, потому что по закону принадлежат лорду Эллису. За все ваши труды вам положены двести гиней.

Заметив прежнее выражение недоумения в ее глазах, адвокат не стал ждать новой вспышки гнева и рванул из комнаты; несколько вечеров подряд он повторял невероятную историю о том, как актриса вообразила себя леди.

Корделия тут же вернулась в Уэльс, даже не зайдя к тете Хестер. Она наняла частный экипаж и ехала день и ночь, отказываясь менять лошадей, однако она вернулась лишь для того, чтобы обнаружить, что на Гвир обрушился весенний шторм и тяжелые капли дождя скрыли побережье, а ветер бушевал с неистовой силой. Подойдя ближе к каменному особняку и руинам замка, Корделия увидела сквозь пелену дождевого потока, что вода отступила. Приближаясь к воротам, она уже знала, что детей в этом доме нет. Особняк был заперт, и светловолосые головы ее малышей не виднелись на песчаном берегу, покрытом морскими водорослями. Она стояла среди бушующей грозы, и ее дорогу озаряли вспышки молнии, за которыми следовали громкие раскаты грома. Каким-то образом ей удалось перелезть через железные ворота — дом был наглухо закрыт, а дети исчезли без следа. Только домик в ветвях дуба напоминал о том, что они когда-то были здесь. Дуб. Она быстро вскарабкалась к маленькому домику среди ветвей, туда, где они часто оставляли свои письма. Однако задолго до того, как Корделия добралась до него, тяжелый косой дождь и сильный ветер подхватили клочок белой бумаги, и тот, закрутившись, унесся в небо.

Ее громкий крик эхом разнесся сквозь дождь, хлеставший по высокой траве и полевым цветам, по руинам замка и пустынным пескам. Корделия бегала вокруг пустого здания, словно потерянная. Где мои дети? Что может случиться с Морганом, который так легко впадал в ярость? Кто позаботится о нем? Никто не знал, как долго Корделия Престон стояла так у запертого особняка. Начался прилив. Море, которое казалось таким покорным, затопило утесы, жадно набрасываясь на них снова и снова. Корделия Престон могла бы тоже броситься на утесы, но она была дочерью Кити и племянницей Хестер — в конце концов, она тоже была мисс Престон. А женщины Престон никогда, ни при каких обстоятельствах не отказывались от жизни.

Тетя Хестер, конечно, была очень добра. Она приняла Корделию в своем подвальчике на Литтл-Рассел-стрит, ни разу не бросив ей: «Я ведь тебе говорила».

(Сидя у огня, Корделия взглянула на мраморного Альфонсо и на ту зону, которая отвечала за «гнев». Она чуть шевельнулась, погруженная в полудрему, которая унесла ее в воспоминания о далеком прошлом, однако в голове по-прежнему выстукивали невидимые молоточки: ярость, страсть, бессилие и тот самый гнев, доводивший ее до бешенства.)

Корделия была так шокирована случившимся, что прядь ее волос мгновенно поседела, словно в напоминание о том, что произошло. Вначале она все свое время посвящала тому, чтобы найти детей: снова и снова она возвращалась в Уэльс. Долгие часы в пути, блуждание по всему полуострову в надежде узнать хоть какую-то информацию, связанную с Эллисом или его семьей. С каждым разом старый каменный дом и замок выглядели все более заброшенными, а домик в ветвях дуба совершенно разрушился. Она без устали бродила по улочкам маленьких городков, где неприветливые люди говорили на незнакомом ей языке и только смотрели на нее, не понимая, о чем она их спрашивает. Какой-то кузнец сказал ей, что однажды он встречал герцога Ланнефида.

— Очень неприятный человек, — заметил кузнец. — Зачем вам такой господин? И он ростом не больше гнома!

— Но где они живут? — умоляющим тоном произнесла Корделия.

— О, у таких людей по десять домов, — сказал он решительно, — по всей нашей земле. Они владеют целым Уэльсом, и, если им придет в голову скрыться, они отправятся куда-нибудь в глушь. Они презирают нас. Они едят нас живьем. — Корделия даже отступила на шаг, услышав ненависть в голосе этого человека. — Но и их времени придет конец!

Он плюнул на раскаленный металл, который отозвался громким шипением. Она поняла, что Эллис скрывал от нее то, что касалось его семьи. Похоже, так называемые кузены были лишь подсадными утками на фальшивой свадьбе. Единственное, что она знала точно: герцог отличался ужасным нравом, был нетерпимым и очень плохо ладил с сыном. Корделия вспомнила выражение боли и гнева в глазах Эллиса, когда он упоминал имя отца. Ей было наплевать, насколько грозным и жестоким был герцог, она мечтала только о том, чтобы найти его, но Уэльс был чересчур большим и находился слишком далеко от Литтл-Рассел-стрит. У Корделии не было денег, чтобы оставаться там вечно. Перед тем как отправиться домой, она в отчаянии (ведь детям было всего семь, шесть и пять лет) поместила в самой крупной газете Уэльса объявление, хорошенько обдумав текст: «Мама ищет детей, у которых был дом в ветвях дуба. Адрес…»

Прибыв в Лондон, Корделия наняла собственного адвоката и вскоре потратила на него остаток денег, которыми от нее откупился Эллис. Адвокат выставил ей огромный счет, лишь затем чтобы любезным тоном сообщить, что она не имеет никаких прав, поскольку является незамужней женщиной. В любом случае, замужем она за их отцом или нет, дети принадлежат только ему.

— Но прошу вас, можете ли вы их разыскать? — плакала она. — Прошу вас, умоляю, хотя бы найдите их, чтобы я знала, что они живы и здоровы.

Адвокат сказал, что, по данным расследования, ее дети находятся где-то в Уэльсе, но найти их не представляется возможным.

— Расследование? Какое расследование?

— Расследование, которое проводилось в рамках закона.

— Вы видели их? Вы видели моих детей?

— Нет, — сказал адвокат, закрывая папку с бумагами, и ей показалось, будто он закрывает для нее и солнце, и саму жизнь. Лорд Кастелри, которого она однажды рассмешила, единственный влиятельный человек, который мог помнить ее и оказать помощь, был мертв. Она была стареющей актрисой, забытой публикой, без покровителей и без средств к существованию. Какой-то инстинкт заставил ее поверить адвокату. Она полагала, что дети, возможно, находятся в Уэльсе, но все же оставался один вопрос: как Эллис объяснил бы своему отцу и жене их появление? Раз в год, в день рождения Моргана, Корделия помещала в газету одно и то же сообщение в той самой газете в Уэльсе: «Мама ищет детей, у которых был дом в ветвях дуба. Адрес…» Она так и не получила никакого ответа.

Вскоре после бесплодных поисков и окончательного возвращения в Лондон Корделия услышала, что герцог Ланнефид, отец Эллиса, перебрался в большой дом на площади Гросвенор. Горе заставило ее забыть обо всем и отправиться на эту площадь. Она стала барабанить в дверь и требовать Эллиса или самого герцога. Элегантный и грубый швейцар преградил ей вход: Корделия не остановилась и ударила его. Просто чудо, что в ту ночь ее не арестовали. Она стояла там часами, днями, в тени дома, ожидая появления Эллиса, его новой жены или своих детей. Она караулила в районе Мэйфер днем и ночью, но ни светловолосых головок, ни даже фигуры человека, напоминавшего ее мужа, так и не увидела. Наконец она поняла, что не может прятаться у дома на площади Гросвенор вечно. Иногда она билась головой о стены в подвальчике Блумсбери, чувствуя, будто бьется головой о стену, которую для нее выстроил мир, задыхаясь от бессилия и гнева.

Корделии казалось, что Эллис и ее дети исчезли с лица земли и она осталась наедине со своим гневом, со своей болью, со своим горем и ощущением несправедливости мира.

Как только она завершила свои безнадежные поиски, умерла старенькая тетя Хестер. В свои последние часы, удаляясь от суеты мира, она заговорила с Корделией о лорде Моргане Эллисе.

— Конечно, это была и твоя вина, Корделия.

У Корделии не было ни времени, ни возможности притвориться, будто она не понимает, о чем говорит тетя Хестер.

— Я любила его, — ответила она.

— Любовь — это понимание, моя девочка. Ты попросила его переступить границы, а он не смел их преодолеть.

— Он любил меня.

— Любовь…

Тетя Хестер никогда не говорила о таких вещах, эта тема была для нее, очевидно, сложной.

— Для таких людей, как мы, Корделия, любовь — это лишь один из ответов, как утверждают поэты.

Она закрыла глаза. Корделия подумала: «Но ведь она никогда не любила, как я». Комнатки подвальчика погрузились в тишину. Старушка заснула, а затем пробудилась снова.

— Есть разные виды любви, — проговорила тетя Хестер.

Сердце Корделии болело при мысли о потерянных детях, и из ее жизни уходил человек, столь много значивший для нее. Корделия без труда произнесла:

— Да, я знаю.

И Хестер, которая напутствовала свою племянницу советами своевременно вносить плату за аренду, чтобы сохранить этот дом, улыбнулась Корделии и сказала:

— Я понимаю, это тщеславие, но мне так нравится думать, что в этом мире остаются дети, похожие на меня и Кити.

Тетя Хестер была мертва, а двести гиней израсходованы. Мисс Корделия Престон, а именно под этим именем она теперь жила, не имела ничего, кроме подвальчика в Блумсбери.

«Мне придется вернуться в театр», — не веря себе, подумала Корделия.

Но она уже не была, как прежде, молоденькой, ее лучшие годы канули в прошлое. Никто не помнил ее. Мистер Кин окончательно спился. Лорд Кастелри перерезал себе горло. Говорили, что он сделал это перочинным ножом. Некоторые театры уже освещались по новейшей моде — с помощью газа, и чистильщики ламп больше не подрезали фитили и не начищали лампы каждое утро. На Друри-лейн и в Ковент-Гардене ставили пантомимы и бурлескные пьесы, а Шекспир утратил популярность. Раньше Корделия была хорошо известна повсюду, но теперь управляющие театрами не имели представления о том, кто она такая, или же помнили ее весьма смутно. На сцену готовились выйти молодые актрисы. Лондонский мост был отстроен. В моду снова вошли тонкие талии, корсеты и нижние юбки. Иногда Корделия отправлялась на площадь: это был старый сад ее былых мечтаний, площадь Блумсбери. Рядом с тем самым дубом был возведен памятник, и она с удивлением заметила, что это памятник старому знакомому Кити и Хестер — Чарльзу Джеймсу Фоксу, который смешил их, отправил домой в карете и женился по любви. Он сидел, наклонившись вперед, облаченный в римскую тогу, словно готовясь выслушать ужасную историю Корделии.

Наконец она отправилась со своей старой подругой Рилли Спунс на Бау-стрит, чтобы попросить работу у мистера Кеннета и мистера Турнора, занимавшихся трудоустройством актеров. Она снова узнала, каково это — быть актрисой на подхвате. Корделия была благодарна за любую работу — она пела и участвовала в представлениях для детей, появлялась на кораблях, которые двигались по сцене, где разворачивалась панорама морской стихии. На короткое время Корделия даже получила роль зрелой королевы-волшебницы; яркий белый свет обрушивался на ее лицо каждый раз, когда она выходила на сцену.

Она смеялась, пела и пила портвейн, она ссорилась с другими актрисами. Иногда Рилли Спунс думала: вот она, та самая Корди.

Но лорд Морган Эллис, драма, связанная с утратой детей, потерянные годы жизни — все это, как точно знала Рилли Спунс, было запретной темой.

Корделия проснулась, поеживаясь в темноте, с мокрым от слез лицом. Альфонсо, на мраморной голове которого была отмечена зона «гнева», все еще лежал на полу рядом с бутылкой портвейна. Огонь в очаге угас. Она кое-как разделась и нырнула в кровать.

Что-то происходило. Этой ночью в подвальчике было что-то странное. Холодные простыни не сразу согрелись от тепла ее тела, и она блуждала между забытьем и явью, а где-то неподалеку, где-то совсем рядом Корделия вдруг ощутила присутствие тети Хестер. Тетя Хестер привычным жестом провела руками у ее лица и вдоль тела, повторяя это движение снова и снова, и Корделия почувствовала не ее руки, а бесконечное животворящее тепло, освобождавшее от боли.

Глава пятая

Рилли Спунс жила со своей старенькой матерью на Райдингхауз-лейн, недалеко от Грейт-Титчфилд-стрит возле Оксфорд-стрит. Миссис Спунс, маленькая и вечно занятая женщина, любила компании и обожала петь, однако, состарившись, совсем утратила память (хотя и осталась все такой же любезной и музыкальной) и порой снимала с себя одежду в самый неподходящий момент. Отец Рилли (Корделия помнила его) был уже мертв, один брат Рилли погиб на флоте, другой просто исчез, и никто не знал, жив он или умер. Семья Спунс занимала две комнаты. Рилли с матерью жили в одной из них, а другую сдавали пожилой и довольно странной, но доброй женщине по имени Регина. Когда Рилли уезжала из Лондона на гастроли, Регина, которая тоже была не от мира сего, хотя и в меньшей степени, чем миссис Спунс, всегда помогала ей. Каким-то образом они выживали и справлялись со всеми проблемами.

Регина испытывала огромный интерес к убийствам. Она знала все подробности обо всех знаменитых убийцах Великобритании и была уверена, что один из них бродит неподалеку от Грейт-Титчфилд-стрит. Регина буквально проглатывала газетенки по пенни штука, где печатались рассказы из серии «Жуткие убийства». Она рассказывала, что раньше работала оратором и в ее обязанности входило объявлять о последних совершенных убийствах (или о выдуманных, если ничего «интересного» не происходило). Регина знала много мрачных старинных баллад и напевала их на известные мелодии:

Так она напевала, раскладывая карты или заваривая для миссис Спунс чай.

Миссис Спунс, мать Рилли, постукивала ногой в такт мелодии и тоже начинала напевать с блаженной улыбкой на лице. Рилли и Корделия часто приходили к двум стареньким леди; одна из них, как правило, была наполовину раздетой. Леди спали в своих креслах, по всей комнате были разбросаны карты, валялись грошовые газетные листовки с новостями, стояли полные ночные горшки. Рилли, которая перебивалась случайной работой, довольно спокойно относилась к своему странному окружению, никогда не проявляя раздражения. Корделия считала, что самым грустным в этой истории было то, что миссис Спунс, которую Рилли очень любила, больше не узнавала свою дочь.

— Ничего страшного, — энергично заверила ее Рилли. — Зато она улыбается.

Уже давно наступило ясное утро, а Корделия никак не могла забыть о том, как к ней явилась тетя Хестер. Она поспешила на Райдингхауз-лейн, чтобы помочь Рилли опорожнить горшки в канаву сразу за улочкой. Принесла угля, наносила воды, а затем уговорила Рилли отправиться с ней в Блумсбери. Рилли дала огню разгореться и поставила ширму перед камином, чтобы старушки, даже если заснут, не свалились в огонь. Регина была занята тем, что читала вслух: «Он утопил свой разум в вине, а затем вернулся домой, разделся, и письмо выпало из его одежды, его жена подняла листок, прочла и ударила мужа по голове тряпкой».

После полудня им удалось вырваться из дому, и они направились в Блумсбери.

— Регине надо было стать актрисой, — заметила Корделия.

— Мне повезло, мама всегда любила, когда ей читают вслух. Она обожала это задолго до того, как потеряла разум, поэтому готова слушать что угодно! Регина говорит, что научилась читать у бродячих певцов баллад. Я думаю, что она и сама сочиняла эти баллады в прежние времена.

— Неужели?

— Она говорит, что работала на них и что «поэтам» все еще платят по шиллингу за песню. Она относится к ним очень ревниво.

— Ты веришь в это?

— Не знаю. Но ведь каким-то образом она зарабатывает деньги! И держит их под матрацем!

Подруги рассмеялись. Они шли по улице, болтая и сплетничая. Остановив уличного торговца, она посчитали свои сбережения и купили «Утреннюю хронику» («Может, здесь будет что-нибудь о гипнозе», — с загадочным видом произнесла Корделия), а еще свежего хлеба и молока, чаю по восемь пенсов и немного сосисок, которые, как твердо заявила Корделия, они съедят, после того как все закончится.

— Закончится что? — не поняла Рилли. — Я умираю от голода. И правда, мы должны отправиться на Бау-стрит к мистеру Кеннету, мне надо найти какую-то работу.

— И мне тоже, но завтра, — бесстрастно произнесла Корделия. — У меня родилась идея.

В подвале она усадила Рилли на стул, поставила Альфонсо на стол и взяла одну из старых тетиных книг.

— Я собираюсь изучить твою голову — помнишь, я объясняла тебе вчера? — заявила она Рилли, откинув с лица прядь седых волос. Корделия находилась в каком-то возбужденном состоянии. — Твои лучшие качества — это верность и доброта. Ты гораздо добрее меня. Итак, этот бугорок под номером тринадцать как раз на макушке. Если верить книге, он у тебя должен быть больше, чем у меня.

И она прочла: «Номер 13. Доброжелательность: благотворительность — сочувствие — филантропия, доброжелательность — милосердие — любовь к ближнему».

Корделия стояла за спиной Рилли, ее руки мягко, но уверенно ощупывали голову подруги.

— О, — удивленно воскликнула Рилли, — это очень приятно. — Она отклонилась назад, немного расслабившись, и на долю секунды Корделия, удерживая руку Рилли, вдруг словно получила какой-то знак из прошлого, но до того, как она успела это осознать, чудесное видение исчезло. Они услышали, как на улице кричит пирожник.

— Тетя Хестер сказала, что голова — это карта мозга, — сообщила Корделия. — Итак, Альфонсо — это путеводитель, цифры на его голове указывают на части мозга. Я прочла об этом в книге. Мозг состоит из многих частей, у одного человека они больше, у другого меньше. Выраженность той или иной зоны свидетельствует о склонности человека к определенным поступкам и проявлению каких-то качеств. Эти зоны демонстрируют потенциал человека.

Она склонилась над мраморной головой и начала внимательно изучать ее, одновременно прощупывая затылок Рилли.

— Вот видишь, — торжествующе заключила она, — номер тринадцать вот здесь. И не потому, что ты упала после Гилфорда, а просто потому, что такова особенность твоего мозга. Эта зона у тебя отлично развита, я могу хорошо прощупать ее. Ты склонна относиться к людям только с добротой. А теперь посмотри на мою голову — твоя зона доброты явно больше моей!

— Правда? — Рилли присела.

Она стала энергично ощупывать голову Корделии, а затем встала, чтобы лучше рассмотреть себя в одном из многочисленных зеркал тетушки Хестер.

— Правда? — повторила она. — Где? Где же моя зона доброты?

Корделия погладила подругу по макушке.

— Вот же она! Ты добрая! Строение твоей головы говорит об этом. Я могла бы сделать такой вывод, даже не зная тебя как следует.

Рилли рассмеялась, глядя на себя в зеркало и трогая свою голову.

— А теперь, — заявила Корделия, усаживая Рилли на стул в другом углу комнаты, — садись-ка поудобнее. Вот так. Я хочу посмотреть, удастся ли мне тебя загипнотизировать.

— Да ну тебя! — со смехом отмахнулась Рилли.

— Позволь же мне хотя бы попытаться!

— Но я не желаю быть загипнотизированной, — вставая, возразила Рилли и отряхнула юбки.

Корделия попыталась усадить ее назад.

— Рилли, я ведь даже не знаю, получится ли у меня! Позволь хотя бы попробовать!

— Но я не больна!

— Я знаю, что ты не больна! Мне надо просто проверить, могу ли я это сделать.

— Ты не сможешь, я уверена! Я тебе и так спою песню, если хочешь, не надо на меня давить!

— О, прошу тебя, дай же мне возможность попробовать! Прошу тебя, Рилли! Сядь! Пожалуйста!

Рилли, все еще смеясь, покорилась подруге и присела, после чего тут же начала петь, притопывая ногами:

— Амариллис Спунс! Прекратите смеяться и петь, посмотрите на мои руки. Постарайся сосредоточиться на том, что ты хочешь быть загипнотизированной.

— Хорошо, хорошо.

— И доверься мне.

— Я верю тебе, Корди.

Корделия глубоко вздохнула, закрыла на мгновение глаза.

— Знаешь, то, что мы вчера стали свидетелями этого… как они назвали… эксперимента… произвело на меня сильное впечатление. Рилли, мне это напомнило о прошлом. Я совсем забыла.

Она начала делать пасы руками перед лицом Рилли — вперед и назад, вперед и назад, делая движения в такт дыханию. Рилли изо всех сил старалась не рассмеяться. Ей очень хотелось снова запеть о Джиме Кроу, но она увидела, как серьезно относится к своей работе Корделия. Руки ее двигались вперед-назад, снова и снова. Время шло. У Рилли начинало урчать в животе, но они пытались не отвлекаться на мелочи.

Наконец Рилли сказала:

— Извини, Корди, но у меня чешется нос.

— Разве ты ничего не чувствуешь?

— Ничего, абсолютно.

— Я тоже, — мрачно заметила Корделия.

— Не хочу показаться нелюбезной, Корди, дорогая, но, может, у тебя нет к этому таланта?

— Я ведь племянница своей тети, — с важностью произнесла Корделия.

— А что, если мне попробовать загипнотизировать тебя? Я же видела, как это делается.

— Вперед.

Они поменялись местами. Рилли снова и снова приближала ладони к лицу Корделии, но ничего не происходило. Корделия тоже с трудом сдерживала смех, глядя на маленькое лицо Рилли, сосредоточенное и взволнованное.

— О, ко всем чертям! — наконец воскликнула Корделия. — Давай выпьем портвейна.

Они зажарили сосиски на огне в маленькой комнате, запах жареного мяса пропитал их одежду и волосы, но они настолько привыкли к этому, что не замечали таких мелочей. Подруги уселись со стаканами портвейна, прихватив хлеб и сосиски, и стали говорить о мистере Кеннете с Бау-стрит. Корделия больше не возвращалась к своей идее: она решила, что странное сновидение, в котором к ней явилась тетя Хестер, было злой шуткой.

— Ты собираешься к миссис Фортуне? — спросила Рилли, когда на Лондон опустились сумерки.

Корделия потянулась.

— Нет, мне что-то не хочется.

— Но завтра утром мы должны первым делом отправиться на поиски работы. Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

— Увидимся.

И Рилли вернулась к своей матери, чтобы затем пойти к миссис Фортуне узнать последние сплетни и новости, а Корделия Престон зажгла лампу и осталась на Литтл-Рассел-стрит, углубившись в чтение газеты. О лекции, которую проводил профессор Эллиотсон, вышла целая статья: журналист не стал высказывать своего мнения о сеансе гипноза, но чувствовалось, что он с неодобрением относится к появлению девушки в ночной сорочке. Затем Корделия с большим интересом прочитала статью о бунте в одном из северных городков. Она встряхнула газету, чтобы распрямить листы, и снова стала читать. Речь шла о врачах, которые возмущались тем, чем занимаются странствующие гипнотизеры. Доктора с ужасом признавались, что их пациенты, особенно женщины, предпочитали лечиться у «магов-шарлатанов» (именно так и было написано в газете), потому что те исцеляли их с помощью рук. В статье приводились слова одной леди: «Нет-нет, я не хочу, чтобы меня лечили доктора, которые просят расстегнуть пуговицы, чтобы прослушать стетоскопом, — я лучше отправлюсь к гипнотизеру, который посоветует, что делать, даже не прикоснувшись ко мне».

Корделия снова сняла с полки книги тетушки Хестер и пролистала их: что-то привлекло ее внимание, и она, придвинув книгу к свету, стала внимательно читать, не заметив, как в ее окнах уже движутся вечерние тени. Она быстро подняла газету, обратив внимание на колонку частных объявлений. Мысль, едва забрезжившая в мозгу Корделии после чудесного явления тети Хестер, теперь надежно поселилась в ее сознании, и она вдруг ощутила, как бешено бьется сердце, словно после долгого бега.

Глава шестая

Раннее весеннее солнце играло яркими бликами света на молодой листве, как будто возвещая о начале новой эпохи. Корделия с сосредоточенным видом мерила шагами площадь Блумсбери, как когда-то давно, когда была совсем юной. «Мне нужно поговорить с Рилли. Я не должна расслабляться, не должна чувствовать себя неуверенной», — твердила она себе. Черный соседский кот вбежал за Корделией, как только она открыла дверь, чтобы вылить горшок в сток у задней стены дома. Она села на кушетку, выхваченную из подвального сумрака несколькими солнечными лучами, рядом, урча от удовольствия, улегся кот, и Корделия погладила его. Кот сел, ленивый и разомлевший. Она подняла ладони над его головой и начала водить ими вокруг его тела, приближая руки к кошачьим глазам, снова и снова повторяя движения. Кот продолжал урчать. Корделия проводила ладонями у его головы, не останавливаясь ни на минуту, ощущая исходившее от него тепло. Кот перестал урчать и уставился в пространство застывшим взглядом. Солнце светило особенно ярко, поэтому Корделия не могла хорошенько разглядеть глаз животного, но когда она проводила ладонями у его мордочки, ей показалось, что кот вошел в транс.

Она слегка отстранилась, кот не шевельнулся. Он смотрел перед собой, как будто не видя и не слыша ее. Корделия налила немного молока в блюдце — он не шелохнулся. Она позвала его, но ушки кота едва дернулись на звук ее голоса. Неужели она загипнотизировала кота? Тетя Хестер выводила своих клиенток из транса, снова проводя руками у их лица. Корделия осторожно придвинулась к кушетке и снова провела руками над головой кота. После этого он как будто неожиданно пробудился и прыгнул мимо нее, заметив притаившуюся в углу мышь.

— О тысяча чертей! — сердито вскрикнула Корделия.

Мистер Кеннет сидел, окутанный сизым дымом, пеленой висевшим в «Овечке». Он отрицательно покачал головой:

— Ничего для пожилых леди, дорогуши вы мои. Во всяком случае, не на этой неделе. Вообще-то вчера у нас была работенка для немолодой леди в Йорке…

— О, надо было прийти к вам вчера! — воскликнула Рилли.

— …но управляющий предпочел взять молодую даму. Ну, вы же знаете этих управляющих!

— Конечно же, он взял мисс Фортуну! — в один голос отозвались Рилли и Корделия.

— Мы останемся без работы во время летнего сезона, — с горечью в голосе заключила Рилли. — Не надо было уходить из «Макбета».

— Если ты забыла, то спешу напомнить, что нас собирались попросить из «Макбета», — язвительно заметила Корделия. — Роль колдуний планировали доверить слону!

— Именно так, — с видом мудреца изрек мистер Кеннет, как будто слоны каждый день выступают в роли колдуний. — Я слышал, что они выписали слона для этой постановки. Прошу вас, обязательно приходите на следующей неделе, — повторил он ровным голосом, словно произнес мантру.

— Давай вернемся в Блумсбери, — сказала Корделия, обращаясь к Рилли. — Кажется, у меня возникла одна идея.

— Пожалуй, я сначала отправлюсь посмотреть, как там моя мама.

По Райдингхауз-лейн и Грейт-Титчфилд-стрит с важным видом прохаживался полицейский. Часть улицы была полностью перекрыта.

— О, черт побери! — не заботясь о хороших манерах, выпалила Рилли. — Готова поспорить, мама снова бегала по улице голой.

Она схватила полисмена за руку.

— Что это значит? Что случилось?

Задрав голову, Рилли вглядывалась в свои окна — ей почудилось, что она услышала голоса.

— Не могу сказать, мадам.

— Но я должна увидеть свою мать, она беспомощная и старая.

Полисмен немного смягчился.

— Произошло убийство, мадам.

— Убийство? Но не здесь, не так ли?

— На Грейт-Титчфилд-стрит, мадам.

Рилли и Корделия в недоумении посмотрели друг на друга. Именно так, как предсказывала Регина. Как раз за углом.

— Мне необходимо подняться к своей матери, — нетерпеливо повторила Рилли, указывая наверх. Полисмен видел, что они очень взволнованны.

— Я проведу вас, — сказал он. А затем с уверенностью добавил, словно это должно было их приободрить: — Убит кто-то молодой.

Старушки производили столько шума, что было совершенно очевидно — ни одна из них не стала жертвой преступления. Регина, высунувшись из окна, вопила:

— Я же вам говорила! Я же говорила, что в окрестностях бродит убийца!

Она хлопнула дверью, плотно затворив ее, и отказалась выходить.

Миссис Спунс сидела на деревянном стуле, без одежды, с не свойственным ей сердитым и взволнованным выражением лица и произносила что-то совершенно непонятное, энергично кивая в сторону ночных горшков.

— Я хотела простыней! — говорила миссис Спунс. — Они были по полпенни, как и сказал Берт за столом, а теперь что? Я вижу сумку с пирожными!

— А кто такой Берт? — спросила Корделия, но Рилли лишь пожала плечами.

Они наклонились к горшкам, чтобы убрать их подальше от ног рассерженной миссис Спунс. Содержимое горшков было выплеснуто прямо за окно (что делалось исключительно в критических обстоятельствах). Потребовалась вода, и Корделия начала бесконечные хождения вверх-вниз. Регина все еще вопила из соседней комнаты. Рилли была раздражена и рассержена. Но радовалась хотя бы тому, что ее старушки целы и невредимы. Она пыталась навести порядок среди разбросанных вещей матери, а миссис Спунс в это время стучала босыми ногами о пол. Она была просто неуправляемой, громко разговаривала сама с собой и даже разлила воду по всему полу.

— Как можно сделать такое с деревом, скажите мне на милость? — воскликнула миссис Спунс.

Пытаясь отвлечь ее, Корделия провела руками перед ее лицом, как делала это с котом. Спустя несколько минут миссис Спунс затихла и стала следить за руками Корделии, как ребенок, завороженный новой игрушкой. Ладони Корделии двигались вперед и назад — она была полностью сосредоточена на маленьком лице миссис Спунс.

Вдруг комната словно погрузилась в тишину, лишь изредка нарушаемую словами: «А я вас предупреждала!», доносившимися из комнаты Регины, — миссис Спунс становилась все спокойнее и спокойнее. Рилли, которая была занята тем, что подбирала грязную одежду, вытирала воду и пыталась подмести пол, перестала двигаться. Ритм дыхания Корделии и миссис Спунс наконец совпал, Корделия ощутила странное тепло в своих ладонях. А затем миссис Спунс неожиданно повалилась набок и упала со стула.

— О Бог ты мой! — закричала Рилли, бросаясь на помощь к матери. — Ты сошла с ума, Корди, она расшибет себе голову!

— О, как мне жаль! — вскрикнула Корделия, и они вдвоем попытались поднять хрупкое голое тело.

Наконец они положили миссис Спунс на кровать, которую она делила с дочерью, и укрыли покрывалом.

Корделия с ужасом глядела на нее, и ее сердце гулко билось в груди.

— Она жива? С ней все в порядке? Она заснула?

Рилли внимательно посмотрела на мать.

— Она жива, но она как будто спит.

— Как мне жаль! — запричитала Корделия, и ее лицо побелело. — Я не знаю, что заставило меня сделать это.

Миссис Спунс лежала с абсолютно спокойным лицом, оно тоже казалось белым, словно отрешенным. Ее глаза были открыты, дышала она очень медленно. Вид у леди был странным.

— Сделай же что-нибудь, — с тревогой в голосе прошептала Рилли, снова принимаясь за грязную, дурно пахнувшую одежду.

Сбросив ее в угол, она вернулась к матери.

— Разгипнотизируй ее!

— Я не знаю, что заставило меня сделать это, — повторила Корделия.

— Так сделай же что-нибудь сейчас, чтобы вернуть ее в нормальное состояние, Корди! — Лицо Рилли покраснело пуще прежнего.

Корделия глубоко вздохнула, а затем начала проводить руками над лицом миссис Спунс и ее бедным беззащитным телом. Старые морщинистые руки были распухшими и красными. Прошли долгие три минуты. Четыре. Ничего не происходило.

— О Бог ты мой! — запаниковала Рилли, ее щеки пылали.

— Боже мой! — вскричала Корделия, и пот залил ей лицо. — Что же я сотворила?

Она снова попыталась делать пасы руками. Вызывая в памяти лицо тети Хестер, она вспоминала, как поступала та в подобных случаях. Пасы, дыхание, ритм, слова: «Доверьтесь мне и моей заботе». Корделия заставила себя полностью сосредоточиться на миссис Спунс. Наконец спустя некоторое время, которое показалось Корделии вечностью, старушка дернулась, слегка повернула голову и, увидев Рилли, улыбнулась.

— Ты моя хорошая девочка, Рилли, — произнесла миссис Спунс.

— Аллилуйя! — прошептала Корделия, вытирая вспотевшее лицо тыльной стороной ладони.

Но Рилли не слышала ее, как не слышала ее слов и миссис Спунс. Корделия увидела, что ее подруга удивленно глядит на мать, не выпуская ее руки. Миссис Спунс узнала Рилли. Мать узнала ее. В глазах Рилли стояли слезы, и она любовно укрыла маленькое старое тело одеялом.

Корделия пребывала в состоянии шока. Она прошла сквозь толпу, мимо полисмена, пирожника и продавцов, которые размахивали еще горячими газетными листками и выкрикивали: «Убийство!», не замечая ничего и никого вокруг. Если бы женщины Престон хоть когда-то теряли сознание, то Корделия точно грохнулась бы в обморок от осознания того, что ей только что удалось сделать. Она прошла прямо на площадь Блумсбери, присела на железную скамейку и долго сидела так, погруженная в транс. Она сделала то, что умела делать тетя Хестер. Корделия ощутила странное тепло в своих ладонях: произошло нечто невероятное. И на мгновение миссис Спунс узнала Рилли. Только с наступлением сумерек Корделия снова отправилась на Литтл-Рассел-стрит. Ее лицо было бледным, как восходящая луна.

Она не смела вернуться на Райдингхауз-лейн. В ранний час следующего утра Корделия поспешила в библиотеку. Ей пришлось подождать, пока откроют двери для посетителей. Она взяла несколько книг о гипнотизме и френологии. Вернувшись в подвальчик, она принялась читать и делать заметки. Потом зажгла свечи и еще ниже склонилась над книгами. Часы шли — она старательно произносила слова, которые встречала впервые. Корделия прочла о слепке головы мистера Берка из Эдинбурга, осужденного за похищение людей, который сделали после того, как его повесили. Френологи провели специальное исследование и выяснили, что зона, отвечающая за деструкцию, была у Берка чрезвычайно выражена. Она сделала еще несколько записей. Ей надо было поговорить с Рилли.

Было уже довольно поздно, когда Рилли появилась в Блумсбери.

— С ней все в порядке? — быстро спросила подругу Корделия.

Рилли кивнула.

— О, как мне жаль, — снова начала Корделия. — Рилли, я так разволновалась, что не могла прийти к вам. Я еще ни разу не переживала подобного в своей жизни.

Рилли все еще стояла на пороге.

— Она узнала тебя?

Рилли опять кивнула.

— Ты загипнотизировала ее, да? — наконец спросила она.

— Да, — сказала Корделия, — но я не хотела. Она все еще узнает тебя?

— Нет, — ответила Рилли и увидела, что Корделия слегка поежилась, словно от холода.

— Входи же, Рилли, прошу тебя, входи, давай выпьем портвейна, ради всего святого, — засуетилась Корделия.

— Я ходила к мистеру Кеннету сегодня утром, — сообщила Рилли.

— Ничего?

— Ничего. И догадайся, что еще?

— Что же?

— Ты знаешь, что вчера было совершено убийство.

— Да, — подтвердила Корделия, наполняя их стаканы.

— Была убита одна из девочек, которые часто появляются у миссис Фортуны.

— Одна из Эмм?

— О да. Глупышка. Из тех, кто знакомится с мужчинами на улице. А ведь миссис Фортуна всегда их предупреждала.

Корделия подумала о том, какому риску подвергались ее мать и тетя, — давно, много лет назад. Она подумала о тех мужчинах, которых Кити принимала в задней комнатке, когда Корделию отсылали на площадь Блумсбери, вручив один пенни. Она снова поежилась, словно что-то сжимало ей сердце.

— Думаю, нам обязательно надо выпить! — заявила она.

Она не выпила и половины стакана, когда решилась на признание:

— Послушай, Рилли, кажется, мне в голову пришла неплохая мысль, правда.

— О том, где раздобыть работу?

— Да, именно. Послушай меня!

Взяв свои записи, Корделия стала перед Рилли так, будто собиралась прочесть ей текст новой роли.

— Послушай, Рилли, я должна тебе кое-что рассказать. Мне уже давно хотелось с тобой поделиться, но пришлось немного глубже изучить тему. Я прочла несколько книг и думаю, что у меня родилась замечательная идея, которая поможет нам стать по-настоящему богатыми!

И она начала читать:

«Соединение полов как следствие случайности ведет к нарушению законов природы, в результате чего появляется неполноценное потомство, людей настигает безвременная смерть и преследуют несчастья».

— Что? О чем ты говоришь? — удивилась Рилли.

— Тише!

— «Права любви как основы всего, законы природы жестоко попираются. Хотя считается вполне нравственным, когда, несмотря на взаимную антипатию, мужчина и женщина живут вместе, ибо связаны «святыми узами», будучи в полном неведении относительно личных качеств друг друга, — их в этом случае соединяет не Бог, а их собственное невежество… то есть религиозная церемония не может изменить законов природы». Рилли, я только что прочла тебе отрывок из книги по френологии! Послушай еще раз: «…будучи в полном неведении относительно личных качеств друг друга». Действительно, как люди могут лучше узнать один другого? Конечно, с помощью френологии. А чтобы сделать все это более увлекательным, можно погрузить их в транс один или два раза. Что ты скажешь, если мы займемся этим? Мы могли бы давать советы тем (Рилли услышала в голосе подруги нотки презрения), кто намерен сочетаться узами брака!

Корделия начала мерить шагами комнату, пролистывая книги, которые только что прочла.

— Конечно, ни ты, ни я не были замужем…

— О, но ты же как будто была замужем…

— Как оказалось, мое замужество было фиктивным…

— Но вообще-то я была замужем, Корди.

— Что? — Корделия с изумлением посмотрела на подругу.

Рилли слегка пожала плечами.

— Когда ты была в Уэльсе.

— Но ты мне ничего не рассказывала!

— Рассказывать было особенно нечего. Я видела тебя всего два раза, и мы никогда не переписывались.

Корделия села. В ее глазах застыло крайнее удивление.

— Прошу тебя, расскажи, — попросила она.

— Ну что же, — начала Рилли, подбирая юбки и усаживаясь между зеркалами под звездным потолком тети Хестер.

Она глубоко вздохнула и начала свой рассказ.

— Он был актером, его звали Джеком, и у него были озорные глаза. Я всегда была неравнодушной к мужчинам такого типа, Корди. Он был комедийным актером. Мы несколько раз работали в одних постановках и однажды вместе отправились на гастроли в Йорк. Мы поехали в Халл, и именно там нам пришлось спускаться с облаков.

Увидев изумление на лице подруги, она остановилась.

— Видишь ли, Корди, я не хотела рассказывать тебе о всех театральных новшествах, пока ты находилась в Уэльсе, все это было так увлекательно! В спектакле мы с Джеком, одетые ангелами, спускались с крыши на веревках, как будто спускались с облаков. Мы словно летели. Однажды вечером мы оказались так близко друг к другу, и Джек шепнул мне: «Выходи за меня замуж!» Я согласилась.

— В Халле?

— Да. В субботу перед спектаклем. — Рилли замолчала на мгновение, а затем тихо произнесла: — Мне нравилась замужняя жизнь, Корди. Было так чудесно и уютно. Знать, что ты кому-то нужен. Спешить домой, потому что тебя там кто-то ждет. Мы много смеялись.

— А потом?

— А потом…

Рилли умолкла. Корделия поняла, что подруге требуется время, чтобы прийти в себя. Она терпеливо ждала.

— А затем я забеременела и Джек вышел из игры.

— Вышел из игры?

— Он, наверное, слишком увлекся. Джек сделал мне предложение руки и сердца, потому что к этому располагала обстановка. Потому что он летел, а я была возбуждена. Он сказал, что ему ни к чему дети, путающиеся под ногами. Это здорово усложнило бы жизнь. Дети и театр несовместимы. Он во всем обвинил меня. Разве мужчины не странные?

Корделия лишь смотрела на подругу, не говоря ни слова.

— Я миссис Джек О'Рейли, а не Рилли Спунс. Он сказал, что ребенок не его и что я просто шлюха. А затем Эммануил…

— Эммануил?

— Я знаю, что это звучит довольно глупо, но моей маме очень нравилось это имя. Именно она мне во всем помогала. К тому времени Эммануил заболел. Ему был всего годик. Он умер.

Рилли несколько раз сделала вдох и выдох, словно желая успокоиться.

— Он умер на Райдингхауз-лейн. Моя мама тогда еще была в здравом уме. Ты ведь помнишь, какой она была — веселой, доброй, все время что-то напевала. Она мне так помогала… О… — Рилли закрыла лицо руками, чтобы остановить поток слез. — Это было ужасно, Корди. Позже, когда Джек играл на Хеймаркете, мама отправилась в театр, подождала конца спектакля, а затем опрокинула на него ночной горшок. Джек знал, кто она, и убежал.

Рилли горько рассмеялась, однако Корделии показалось, что этот смех скорее похож на плач. Она молчала.

— О Рилли, — наконец нарушила тишину Корделия, — мне так жаль!

Маленькая Рилли Спунс сидела в подвальчике, тихонько поправляя юбки, и только этот нервный жест выдавал, насколько она взволнованна. Она смотрела перед собой, а в ее глазах застыла пустота.

— Мы встретились с тобой второй раз, когда я нашла ту злополучную газету. В которой было объявление об Эллисе. Тогда я никак не могла бы рассказать тебе свою историю.

— Но почему же ты до сих пор молчала?

— Корди, когда ты вернулась в Лондон, все было уже в далеком прошлом. И тебе вовсе не нравилось говорить о свадьбах и браке, как и о детях. Ты же сразу начинаешь злиться.

Корделия была явно пристыжена. Она опустила взгляд на свои руки. Она была так поглощена собственной жизнью, что ей некогда было интересоваться жизнью Рилли. Корделия почувствовала, как ее щеки заливаются румянцем.

— Мне очень жаль, Рилли, — снова проговорила Корделия и, встав, налила им по полному стакану портвейна. — В память об Эммануиле, — сказала она.

— Спасибо, — ответила Рилли, но не прикоснулась к стакану.

Они долго сидели в тишине, прислушиваясь к скрипу телег и крикам точильщика ножей за окном, а затем до них донеслось пение мужчин, покидавших кабачок «Блу Коутс» и направлявшихся по Литтл-Рассел-стрит.

Наконец Корделия тихо вымолвила:

— Послушай, Рилли. У меня есть план. Я обдумывала его последние несколько дней, особенно после того как поняла, что могу гипнотизировать, ну, или оказывать определенное влияние на людей, как было с твоей мамой. Я уже до смерти устала ждать новостей от мистера Кеннета. И что потом? Подкинут нам какую-нибудь завалящую работенку, за которую мы должны быть до смерти благодарны. Сколько еще нам терпеть, боясь, что управляющие разорвут с нами контракт или, уволив, вышвырнут вон среди какой-нибудь глуши, где и дороги-то приличной нет? Помнишь, как мы добирались в Лондон? Нас ведь могли убить! Неужели остаток своих дней мы проведем подобным образом? Разве нельзя заняться чем-то другим?

Она встала и начала ходить по комнате.

— Ты знаешь, когда я увидела того профессора с безумной ирландской девушкой, поющей «Джима Кроу», мне это живо напомнило тетю Хестер — я даже увидела сон. Именно тетя Хестер зарабатывала деньги, она, а не мама, которая была актрисой. Именно тетя Хестер поддерживала нас, несмотря на изуродованное шрамами лицо и больную ногу. И, Рилли, не забывай, что мы уже далеко не молоды! Я могу лишиться этого дома, единственного, где ощущаю себя в полной безопасности, — места, в котором я выросла! Ты и твоя мама тоже можете оказаться на улице, и мы закончим свои дни в работном доме на Винегар-Ярде…

— Прошу тебя, Корди, не надо…

— Послушай, Рилли, что я тебе расскажу. Однажды, когда я была еще молоденькой леди, очень довольной собой, моя тетя Хестер отвела меня на Севен-Дайалз (а я никогда не была там, хотя это в нескольких кварталах отсюда), чтобы показать, где выросли они с мамой. Это место произвело на меня отвратительное впечатление, просто отвратительное. В комнатках жили по десять человек, повсюду крысы и тараканы, темные закоулки, откуда доносилось зловоние, злые собаки, дети, пьющие джин, а на улицах… Ты себе не можешь представить, что творится на тех улицах! Это не улицы, а канавы, полные дерьма. До сих пор не могу без дрожи вспоминать… Там повсюду стоит удушливая вонь, прямо тебе на голову могут вылить помои. Крик, проклятия, ругань, — такое впечатление, будто ты попал в пекло, — и представь, люди выходили к нам, чтобы попросить денег, утверждая, что они доводятся нам родственниками! Ты росла в другой обстановке, Райдингхауз-лейн не имел такой ужасной репутации, и у тебя был прекрасный отец, ведь он работал в магазине и обеспечивал вас с мамой. Я же совсем из другой семьи. И именно поэтому я боролась за Эллиса. Именно поэтому я не могла поверить в свою удачу (оказалось, что я правильно делала, что не верила!), ведь Эллис сказал, что готов на мне жениться только потому, что я выгляжу и говорю как настоящая леди!

Она с громким стуком поставила стакан с портвейном на стол. Он разбился, но Корделия не обратила на это никакого внимания.

— Готов жениться на мне, женщине, чья мать и тетя были родом из самых последних трущоб?! Конечно, это был лишь сон! Как были сном и ужин с лордом Кастелри, и тот вечер, когда герцог Веллингтон целовал мне руку. Сном были все годы, которые я провела в Уэльсе!

Корделия внезапно направилась к рукомойнику, где стоял кувшин с водой. Она отвернулась от Рилли, сплюнула, и та решила, что Корделию стошнит прямо в раковину. Она быстро наклонилась, собрала осколки стекла и вытерла остатки разлившегося портвейна. Никогда еще с тех пор, как она вернулась из Уэльса, Корделия не высказывалась столь многословно о своем прошлом. Рилли не могла и предположить, что воспоминания о нем причиняют ее подруге такую боль. Рилли задумалась, не пришло ли время завести разговор о пропавших детях Корделии. Она хорошо помнила их имена: Манон, о которой тетя Хестер сказала, что девочка очень похожа на Кити. И Гвенлиам, у которой были серые глаза самой тети Хестер. И странный малыш Морган, которого всегда забавляли крабы и водоросли. Ни разу, с тех пор как она вернулась в Лондон, Корделия не вспоминала о них.

Наконец Корделия налила себе стакан воды из кувшина и направилась к ней — ее щеки пылали, волосы рассыпались в беспорядке, однако Рилли невольно подумала, что даже в таком виде ее подруга выглядит потрясающе.

— Мой дом здесь, на Литтл-Рассел-стрит, в Блумсбери, и это вполне приличный дом! И я все еще могу говорить и ходить, как полагается истинной леди. Никто и ничто не заставят меня расстаться с этим домом. Я придумала план. Мы столько раз становились жертвами обмана. Ты рассказала мне о Джеке. Что ты скажешь насчет того, чтобы начать все сначала?

— Обманывать самим?

— Нет, я не это имела в виду. Я бы сказала, что мы могли бы помогать людям. Послушай, Рилли, у меня есть немного денег под половицами, не очень много, но есть. Подумай обо всех тех богатых людях, которые были на лекции в больнице. Они наблюдали за экспериментом и говорили о гипнозе так, словно моя тетя Хестер не занималась им еще много лет назад! Ты ведь видишь, что он входит в моду? Не знаю, что я сделала с твоей мамой, но чувствую: происходит что-то странное. Мы знаем точно, что я сумела ее загипнотизировать — о Рилли, я не хотела, чтобы все вышло именно так, люди не должны падать и расшибать себе голову во время сеанса гипноза! Но я возвращаюсь к тому, о чем говорила. Я читала о френологии, и, знаешь, тетя Хестер тоже использовала ее иногда. Думаю, любой дурак мог бы ее применять, с разумной осторожностью, конечно. А в книгах, между прочим, говорится, что френология — это настоящая философия, как наука об изучении электричества! Так что никакого обмана с нашей стороны не будет.

Она подхватила газетные листки.

— Я хочу потратить свои последние деньги на то, чтобы заплатить вперед за аренду и дать рекламное объявление в «Монинг кроникл», в «Таймс», ну и еще в какой-нибудь еженедельник. Любая популярная газета нам подойдет. Посмотри, я уже составила текст объявления.

Она вручила Рилли листок.

«Любовь: Это самое важное решение.

Квалифицированная леди-гипнотизер с хорошим опытом и знанием френологии может дать совет, касающийся вопросов брака. Не совершайте ошибок, когда речь идет о важнейшем решении вашей жизни.

Сохранение тайны, как на исповеди.

Запись и ознакомление с условиями приема — в письменной форме».

— А что означает: леди-гипнотизер со знанием френологии?

— Звучит впечатляюще, не так ли? Я прочла такую формулировку в одной из книг.

Рилли отозвалась заливистым смехом.

— Ты хочешь сказать, что люди должны выбирать себе спутников жизни по форме черепа? И после этого ты уверяешь, что мы не собираемся обманывать людей?

— Нет, никого мы не станем обманывать, потому что в этой науке заключена истина.

— Истина?

Рилли взглянула на Корделию так, словно та утратила остатки разума.

— Я не смогла бы этого делать, Корделия, даже если бы захотела, потому что ровным счетом ничего в этом не смыслю. А если ты собираешься еще и гипнотизировать людей так, что они будут падать со стульев, то все закончится тем, что на нас подадут в суд.

— Я не буду никого гипнотизировать. Хотя звучит прекрасно: «леди-гипнотизер со знанием френологии». Гипноз очень полезен, если ты хочешь избавить человека от боли или уменьшить его физические страдания. Однако люди, которые будут к нам приходить, не больны, понимаешь? Они придут, чтобы обсудить с нами вопросы любви, а я помогу им в этом, согласившись изучить особенности строения их головы.

— Но я точно не смогу делать ничего подобного!

— Однако ты могла бы выступать в роли моего ассистента или, лучше, партнера! Ты могла бы наравне со мной зарабатывать деньги! Будешь принимать плату от посетителей и успокаивать их перед входом в святилище.

Корделия и сама начала смеяться. Она говорила все быстрее:

— Мы ведь можем использовать свои актерские таланты! Мы с тобой зрелые и опытные актрисы. Выглядим вполне респектабельно. У меня даже есть седая прядь в волосах! Я думаю, что если добавлю к своему гардеробу цветные шарфы, то буду выглядеть загадочно. Мы натрем до блеска звезды и зеркала и зажжем свечи, как делала тетя Хестер. А плату за визит установим в размере… шести шиллингов… Что ты на это скажешь?

— Шести шиллингов?

— И полгинеи за два посещения.

Корделию невозможно было остановить.

— Как говорила тетя Хестер, чрезвычайно важно создать особую обстановку. Она переняла это от иностранного джентльмена, который взялся учить ее гипнозу. Он играл на флейте, насколько я помню. И ты тоже могла бы играть на флейте, Рилли, стоя сзади, а когда мы разбогатеем, то купим арфу и пианино.

Она увидела выражение недоверия на лице Рилли, подошла и села рядом с ней, взяв за руку.

— Рилли, я все время посвятила чтению. Гипноз — это загадка, но не шарлатанство, как и френология. Даже греки верили в это знание.

— Греки изучали черепа, помеченные числами?

— Нет, не совсем так. Но они полагали, что сила воображения, разум и память определяются развитостью той или иной части головы. Я прочла об этом в книге, Рилли! Сейчас все цитируют труды греков, и я тоже готова это сделать! И первым делом собираюсь попрактиковаться на тебе, Рилли, без шуток!

— Корди, мы не можем видеть, что у человека в голове. А то, о чем ты говоришь, зависит как раз от того, что творится у человека внутри головы!!! И после этого ты хочешь давать советы насчет того, подходят ли мужчина и женщина друг другу? Конечно же, мы не можем заниматься ничем подобным!

— Но посмотри, что мы уже знаем! Какую ошибку совершила я, сделав ставку на Эллиса! И ты тоже совершила ошибку, выбрав себе не того спутника, Рилли. Разве мы не усвоили ужасные уроки, которые преподнесла нам жизнь? Уроки, за которые заплатили очень высокую цену? И разве ты забыла, что мы актрисы, а это значит, умеем прекрасно понимать выражения лиц людей и знать, что скрывается за их голосами. Разве не этому искусству мы учились все годы? Поэтому мы можем о многом догадываться, Рилли! Мы будем следить за их лицами, вслушиваться в интонации голосов и стараться узнать, что за этим скрывается! Что-то вроде нового вида представления. И разве мы не доки по части расшифровки чужих чувств? Мы сумеем научиться тому, чего не знаем, это дело поправимое. Главное, чтобы все сказанное нами звучало впечатляюще и убедительно! Я выучу все, что нужно, как если бы речь шла о новой роли. Я наряжусь, как положено, и натру звезды до блеска! — Она подпрыгнула от осенившей ее мысли. — Мы можем написать новой королеве, ведь ей нужен муж!

Однако даже упоминание особы королевской крови не убедило Рилли.

— Это обман или нет?

— Плевать я хотела на то, как это выглядит со стороны! — бросила Корделия. — Главное, чего надо добиться, — обеспеченного будущего. Иначе нам грозит голодная смерть! Мне уже надоело едва сводить концы с концами!

— Но раз гипноз так популярен, ты могла бы и его практиковать. Кто знает, чем это закончится.

— Послушай, многие френологи предлагают свои услуги, но я племянница тетушки Хестер, следовательно, могу пойти дальше всех, и именно поэтому я собираюсь называться леди-гипнотизером со знанием френологии.

Рилли теребила свою юбку. Корделия, наконец умолкнув, терпеливо ждала.

— А для чего существует гипноз, Корди?

Корделия немедленно обратилась к своим записям.

— «Гипноз укрепляет нервную систему, успокаивает и улучшает пищеварение».

— Пищеварение?

Они начали смеяться, но Корделия остановилась первой.

— Рилли, именно этим и занималась моя тетушка Хестер. Я видела, как она это делает. Посетители полностью доверяли ей. Ее сеансы приносили им облегчение. Только так я могу это объяснить. Думаю, что и твоей маме я на мгновение принесла облегчение страданий. Я буду заниматься гипнозом только в случае крайней необходимости. Если же он не поможет, всегда можно сказать, что человек не поддается гипнозу, и преподнести все так, словно это его вина! Конечно, я не собираюсь помогать врачам в больницах, на такие серьезные поступки я не решусь. Но в чтении особенностей черепа мне не будет равных! Я подучусь, отнесусь к этому как к новой роли. А ты можешь стать моим полноправным партнером — играть на флейте, собирать плату и быть просто моим надежным другом.

Она посмотрела на Рилли.

— И, как я уже сказала, — мы будем натирать звезды!

— Корди, — обратилась к подруге Рилли, машинальным движением разглаживая юбки. — Проявлять такую деловитость под силу только мужчинам. Мы же с тобой немолодые женщины, уже давно перешагнувшие порог сорокалетия. Нам поздно браться за нечто подобное…

— Ты чувствуешь себя старой?

— Я не знаю, что значит чувствовать себя старой.

— Вот именно. Руки-ноги работают, не так ли?

Рилли Спунс неожиданно сделала большой глоток портвейна.

— Я оплачу аренду Райдингхауз-лейна за месяц вперед, а затем вложу в это дело одиннадцать фунтов, Корди, — объявила она. — Все свои сбережения, которые я храню под половицами.

Глава седьмая

За аренду заплатили. Старые, украденные когда-то стеклянные звезды были начищены до блеска. Лампы привели в порядок, купили большие и маленькие свечи. Старую флейту тети Хестер удалось выменять у одного мужчины на Стрэнде на немецкую восьмиклавишную флейту цвета какао, оправленную в серебро. Корделия настояла на том, чтобы они купили подержанные портреты: сурового вида мужчины с седой бородой и женщины в белом чепце.

— Они придадут этому дому солидность, — пояснила она. — Старика мы выдадим за твоего дедушку по материнской линии. Он был проповедником в церкви Ашби де ля Зук. А эта строгая дама, конечно, — моя бабушка, она родом из крупной помещичьей семьи в Дербишире.

Корделия решила обойти молчанием факт убийства, совершенного когда-то в Севен-Дайалзе.

То, как должна выглядеть Корделия, было предметом их долгих споров: они пришли к заключению, что она должна надеть белый чепец, в котором будет выглядеть вполне респектабельно, или что-нибудь экзотическое и экстравагантное.

— Я предпочла бы экзотическое, — наконец решила Корделия.

Яркие цветные шарфы можно было купить за гроши возле Смитфилда (краденые шарфы вывешивались на длинных прутьях), но они подумали, что это было бы слишком рискованно («Только представь: кто-то приходит и узнает свою вещь»). В конце концов они купили шарфы в магазине подержанной одежды на Монмаут-стрит; примеряя их, они кружились перед зеркалом при свете масляных ламп, затем накидывали шарфы на плечи Корделии, повязывали ей голову, и Корделия казалась такой загадочной!

— Думаю, мне лучше примерить костюм горничной, — сказала Рилли, — одного экзотического персонажа вполне достаточно, иначе мы рискуем распугать всех посетителей.

— Но ты не можешь быть горничной!

— Я выступлю в роли фрейлины. Зря, что ли, я их столько переиграла? И вообще, я только начинаю привыкать ко всей этой затее, и мне она кажется довольно забавной.

Корделия штудировала книги, заучивая из них отрывки, словно речь шла о новой роли. Рилли без конца разучивала красивые мелодии господина Шуберта для флейты. Кровать Корделии пришлось передвинуть в заднюю комнатку; они поставили ее у печки, где когда-то давно Корделия спала с матерью. Старые железные ступеньки, ведущие в подвал, и маленькая площадка перед ними были очищены от яблочных огрызков, рыбьих голов, старых листьев и промокших газет — от всего, что небрежно бросали на землю спешащие прохожие. Дверь с улицы вела прямо в главную комнату подвала, но они решили отгородить небольшую прихожую, купив по дешевке несколько старых ширм и выкрасив их в ярко-голубой цвет. Кроме того, они поставили там вешалку для шляп. Ширмы расставили так, чтобы Рилли могла встречать и провожать гостей к оракулу, после чего проходила незамеченной в заднюю комнатку и играла там на флейте. Единственное, что омрачало их настроение, — запах кухни, от которого они никак не могли избавиться («Мы не можем создавать атмосферу таинственности и элегантности, если повсюду явственно слышен запах свинины!»). Они держали окна открытыми даже в холодную погоду, зажигали много свечей, и это помогало запаху улетучиться.

И все время, пока подруги вели приготовления, они раздавали по полпенни нищим, чтобы не спугнуть удачу со своего порога.

А затем они чуть не умерли от ожидания.

После того как они все тщательно спланировали, купили необходимые принадлежности, начистили и убрали все вокруг, после того как потратили свои сбережения и терпели холод, проветривая комнаты, — после всех этих трудов их ждало разочарование, ибо не пришло ни одного ответа, их рекламные объявления не нашли ни единого отклика.

— В газетах много объявлений для тех, кто желает получить совет относительно скорого вступления в брак, — сказала Рилли, мрачно перелистывая «Монинг кроникл». — Я и не подозревала.

— Но наше объявление отличается от остальных, — парировала Корделия. — Советы предлагают в основном мужчины. Я единственная леди-гипнотизер со знанием френологии. Нам надо набраться терпения и ждать.

С каждым днем их охватывали все более мрачные предчувствия, которые становилось все труднее скрывать. Корделия, нервничая, отправлялась в библиотеку, а Рилли неизменно уходила к миссис Фортуне.

— Я играю роль горничной в одном частном театре, — мужественно повторяла Рилли Спунс любопытным коллегам.

В библиотеке Корделия выучила значения цифр на черепе и соответствующие им качества, исследовала и свою собственную голову, мрачно улыбаясь, когда находила совпадения. Она прочла, что сорок лет назад некоторые врачи препарировали черепа, чтобы изучить особенности человеческого мозга. Она сглотнула. Корделия пыталась не думать о гипнозе и о том, что произошло с миссис Спунс. Мысль о своей способности влиять на чужое поведение приводила ее в замешательство, причины которого Корделия сама не смогла объяснить.

Они встречались в пять вечера. Яркие шарфы Корделии и форма горничной Рилли (она выглядела в ней как картинка) лежали без дела в комнатах подвальчика.

А затем пришло первое письмо.

В тот первый день сердца двух актрис бились сильнее, чем в день премьеры. Рилли, аккуратная и такая опрятная в своей униформе горничной, думала лишь об одном, — можно ли считать их занятие противозаконным и переживет ли позор ее дорогая матушка, если дочь закончит свои дни в тюрьме Ньюгейт. Услышав звонок, она едва нашла в себе силы пойти открыть дверь.

Корделия, задрапированная в шарфы, звеня серебряными браслетами, сидела в комнате, как до этого здесь сидела и ждала посетительниц ее тетя Хестер. Она волновалась так, что слышала стук собственного сердца. Ставни были притворены, горящие свечи отражались в затемненных зеркалах. Корделия села у одного зеркала так (они заранее отрепетировали это), чтобы свет падал на пустой стул, который предстояло занять клиенту. Женщина, закутанная в шарфы, казалась лишь бесплотной тенью. Это был отличный театральный прием.

Рилли провела в комнату молодую пару. При одном взгляде на их торжественные невинные лица Корделия ощутила, как кровь прилила к ее щекам. «Что я делаю?» — испугалась она. Корделия увидела молодую девушку, которая не сводила сияющих глаз со своего спутника. От девушки исходили доброта и целомудрие, хотя было совершенно очевидно, что она очень нервничает. Корделия увидела и молодого человека: его трудно было назвать красавцем, но у него были благородные манеры и пытливый умный взгляд. «Я не могу обманывать этих людей, — сказала себе Корделия, но затем отмела все сомнения и подумала: — Я не обманываю их. Я дам им совет». Она заставила себя говорить с отрепетированной мягкостью:

— Я миссис Дюпон.

Много смеясь, они долго обсуждали за портвейном ее первую фразу и решили, что потенциальной супружеской паре будет комфортнее в компании замужней дамы, желательно немного иностранки (во всяком случае, отец-иностранец не испортил бы имиджа Корделии).

— Прошу вас, садитесь.

Она указала им на старую кушетку, на которой в свое время ей удалось загипнотизировать кота (сейчас кушетка была накрыта новым покрывалом).

— Назовите ваши имена.

Над ними сияли звезды, которые висели здесь еще со времен тети Хестер.

— Мисс Шарлотта Невилл.

— Мистер Мартин Баунти.

Сердце Корделии забилось сильнее. Пришло время начинать представление.

— И вы накануне заключения брака?

Девушка взглянула на своего спутника, и нервная улыбка скользнула по ее лицу.

— Надеемся, что так. Мы верим, что вы сможете доказать нам, что это событие увенчается успехом.

— Гипноз и френология призваны не доказывать какие-то факты, а быть использованы для того, чтобы дать вам совет относительно вашей совместимости как пары.

— Вы введете нас в бессознательное состояние?

Мисс Невилл не скрывала, что очень волнуется.

— Нет, в этом нет ни малейшей необходимости. Почему бы вам не присесть на стул напротив меня, мисс Невилл? Если вы позволите, я изучу особенности строения вашей головы. Форма головы может указывать на черты вашей личности. Счастливый союз гарантирован молодой паре в том случае, если их характеры дополняют один другого.

Она внимательно следила за их реакцией, после чего произнесла заученные слова:

— Я могу лишь обнаружить некоторые черты вашего характера, ваши интеллектуальные и нравственные качества. Я не могу ничего обещать сверх того.

Корделия удерживала в руках один конец шарфа. Как бы ей хотелось оказаться сейчас в театре, где она играла бы понятную роль и произносила понятный текст. Она нисколько не удивилась бы, если бы сейчас ее прервали словами: «Обман, мошенничество!», но мисс Невилл, дрожа от волнения, поднялась с кушетки и направилась к стулу.

— Миссис Дюпон, — с серьезным видом заметил молодой человек, — мисс Невилл обладает самым замечательным характером. Она самый щедрый и душевный человек, какого мне только доводилось встречать. Я сделаю все, что в моих силах, — он бросил пламенный взгляд на мисс Невилл, так что, несмотря на волнение, она нашла в себе силы улыбнуться, — чтобы сделать ее счастливой.

И Корделия увидела, что он придает своим словам очень большое значение. Взгляд его чистых карих глаз говорил об искренней любви.

— Чем вы занимаетесь, мистер Баунти?

— Я простой учитель, мадам.

— Но почему вы столь скромны в оценке своей профессии? Ведь в ваших руках находится будущее Англии!

— Миссис Дюпон, именно так я и говорю, — произнесла мисс Невилл, и ее лицо озарилось волшебным светом.

Корделия медленно поднялась и стала за спиной мисс Невилл. Над ними мерцали звезды, а из соседней комнаты с печуркой и кроватью доносился тихий звук флейты. Корделия положила руки на голову девушки и слегка надавила. Она двинулась по заученной схеме, изучая зоны 1 и 2.

— О, — наконец вымолвила она, — у вас очень развита зона, ответственная за любовные отношения.

— Это плохо? — мгновенно встревожившись, спросила мисс Невилл. — Ваши слова прозвучали так, будто это очень плохо.

Корделия заметила, что молодой человек подался вперед и стал внимательно следить за ними.

— Нет, что вы, это очень хорошо, — тихо сказала Корделия. — Это зона, которая отвечает за отзывчивость на нежность. За желание выйти замуж. Это абсолютно нормально.

Она ощутила, как девушка расслабилась в ее руках.

— И здесь, как раз над этой зоной, находится другая — отвечающая за родительскую любовь. Она тоже у вас хороша развита. Вы любите детей?

— О да! — Мисс Невилл бросила полный любви взгляд на мистера Баунти. — О да, — повторила она.

Мистер Баунти наблюдал за движениями Корделии и в то же время следил за тем, чтобы с мисс Невилл все было в порядке. Корделия подумала: «Они будут очень счастливы; я полагаю, они будут прекрасной парой». Очень осторожно, даже не осознавая, что делает, она провела ладонями по голове девушки, ощущая, как ее клиентка все больше расслабляется. А затем девушка издала еле слышный вздох, похожий на вздох ребенка, и Корделия вдруг с ужасом ощутила, что переносится в Уэльс, что она гладит голову маленького Моргана, успокаивая его. Потрясенная, она остановилась на секунду, а затем, собрав волю в кулак, продолжила совершать круговые движения над головой девушки, как делала это когда-то давно.

— О, это очень приятно, — проговорила мисс Невилл, словно и ее удивило это ощущение.

Она повторила слова Рилли.

На мгновение в комнате воцарилась тишина: слышались только звуки флейты и ровное дыхание девушки. Наконец Корделия пришла в себя.

— Мне кажется, — произнесла она очень медленно и тихо, потому что глаза девушки были закрыты, — что особенности строения вашей головы предполагают следующее: вы обладаете всеми качествами, чтобы стать любящей женой и хорошей матерью. Вы серьезны и добросовестны, вы полны надежд, — продолжала она, хотя девушка казалась погруженной в сон.

Флейта все играла, и Корделия гладила девушку по голове. Мистер Баунти сидел на кушетке, окутанный тенью, и смотрел на девушку.

Корделия нарушила молчание:

— Теперь, думаю, наступила очередь мистера Баунти.

Шарлотта Невилл неохотно открыла глаза. Затем она встряхнулась и встала.

— Это и был гипноз? — с удивлением спросила она.

— Я занимаюсь не только гипнозом, но и френологией, — ответила Корделия. — Это комбинация двух наук.

— Это было очень… приятно, — с застенчивым видом призналась мисс Невилл, и Корделия заметила, что мистер Баунти взял руку своей невесты, когда они менялись местами. В соседней комнате, стоя у маленькой печки, играла Рилли Спунс, сосредоточившись на своей флейте так, словно от этого зависела ее жизнь.

Когда мистер Баунти занял свое место перед Корделией, она невольно подумала: зачем они пришли к ней, если даже со стороны очевидно, что это прекрасная пара.

— Как родители относятся к перспективе вашего союза? — спросила она, когда мистер Баунти присел на стул. — Одобрили ли они ваше решение прийти ко мне за советом?

Пара обменялась взглядами, и в комнате снова воцарилась тишина, нарушаемая только звуками флейты. Мистер Баунти заговорил первым.

— Моя мать, она все еще жива, очень любит мисс Невилл. Однако матушка мисс Невилл полагает, что перед ее дочерью откроются более радужные перспективы, если она выдаст ее замуж за сына своей дальней родственницы.

— Который во всех отношениях является достойным молодым человеком, но которого я совершенно не люблю.

— Который является во всех отношениях достойным молодым человеком, но которого она совершенно не любит, — эхом отозвался мистер Баунти. — Однако он богаче меня. Матушка мисс Невилл знает о гипнозе и френологии, она часто говорила об этих науках, и поэтому мы подумали, что нам будет легче убедить ее, если вы найдете нас подходящей парой.

— А что же отец мисс Невилл?

Никто из них не ответил. Флейта вдруг умолкла, а потом зазвучала с новой силой, словно Рилли набрала в легкие побольше воздуха.

— Мой отец… очень занятой человек, — вымолвила мисс Невилл. — Он часто отлучается из Англии.

Корделия ничего на это не сказала. Она положила ладони на голову мистера Баунти и тут же воскликнула:

— О небеса, я думаю, вы самый умный человек, которого мне доводилось встречать, мистер Баунти. Я ощущаю, — она закрыла глаза, положив ладонь ему на лоб и вспоминая голову Альфонсо, испещренную числами, — что у вас огромные способности к языкам, вы восприимчивы к познанию нового…

— Он посещает по вечерам новый Клуб для работающих джентльменов, — воскликнула мисс Невилл, — он не сказал вам об этом, и тем не менее вы сразу узнали суть его характера. О Мартин, я думаю, что перед нами открывается прекрасное будущее!

— Полагаю, у вас действительно все будет хорошо, — с улыбкой проговорила Корделия, передвинув руки на затылок молодого человека. — Я чувствую, что и у вас прекрасно развиты зоны, отвечающие за родительскую любовь и любовные отношения.

Мистер Баунти слегка отстранился от нее.

— Платон полагал, что обладание качествами, которые вы описываете, можно определить по лицу человека, — ответил он, поднимая на нее взгляд, — а не по форме головы.

— Тем не менее, — быстро парировала Корделия, — и греки считали, что особенности мышления и памяти все же лучше определяются по форме головы.

Ее сердце вдруг начало биться в бешеном ритме: она и представить себе не могла, что придется обсуждать древних греков уже в первую встречу.

Корделия снова привлекла его голову к себе, но сделала это очень мягко.

— Я изучала френологию и ее историю довольно долго, — сказала она. — Френологи считают, что изучение особенностей строения черепа может быть полезно при составлении общего портрета человека. Это вид, — она выдержала паузу, стараясь вспомнить правильную формулировку, — физиологии головного мозга.

— А как укладывается в эти постулаты гипнофренология?

Корделия глубоко вздохнула и опустила руки, потом обошла стул и села рядом. Она увидела, каким умом светятся его глаза. Ее сердце билось все быстрее, и она начала читать по памяти, все ускоряя темп речи:

— Доктор Месмер полагал, что животный магнетизм, как он называл его, может помочь загипнотизированному человеку заметно улучшить свои умственные возможности. Кроме того, как я убедилась после посещения лекции, которая проводилась в университетской больнице, гипноз способен значительно снизить болевой порог у пациентов. Но вам, мистер Баунти, не требуются ни первое, ни второе!

— Все же полагаю, что гипноз в сочетании с френологией, о котором вы писали в своем объявлении, — это нечто иное.

— Я не совсем вас понимаю.

Ей показалось, что у нее сейчас лопнет голова.

Он выдержал секундную паузу, после чего добавил:

— Может, я ошибаюсь, миссис Дюпон, простите меня. — Мистер Баунти решил обойти опасную тему и улыбнулся. — Я просто подумал, что все это, — он обвел глазами комнату, обращая внимание на звезды и задрапированные зеркала, — своего рода трюк.

— Но как ты можешь?! Не говори так!

Мисс Невилл подошла и села рядом с ними.

— Миссис Дюпон пообещала, что мы будем счастливы вместе. Я собираюсь рассказать об этом маме.

— Я не давала вам обещаний, — быстро поправила ее Корделия.

Она призвала на помощь все свое мастерство актрисы, чтобы сохранить величественный вид и гордую осанку.

— Но мне кажется, что все знаки указывают на вашу полную совместимость.

Молодой человек посмотрел на Корделию своими умными глазами, а затем улыбнулся мисс Невилл. «Они будут очень счастливы», — подумала Корделия, и воспоминание о далеком прошлом, озаренном безмятежностью, покоем и радостью, на мгновение тенью омрачило ее лицо и заставило сжаться сердце.

Мистер Баунти потянулся к карману своего жилета.

— О нет, прошу вас, — смущенно сказала Корделия, — плату принимает моя ассистентка.

Она позвонила в колокольчик, чтобы Рилли поняла, что их первые посетители готовы уйти. Рилли изящно завершила музыкальный пассаж. Они услышали ее шаги за ширмой.

— Надеюсь, что родители мисс Невилл придут к тому же выводу, что и я.

Когда они покидали комнату, Корделия чувствовала, что у нее подкашиваются ноги.

— Я взяла семь шиллингов за двоих.

Рилли была так возбуждена, что ее глаза блестели.

— На всякий случай: вдруг у них не хватит денег, чтобы заплатить больше. Семь шиллингов за один час работы! Если и дальше так пойдет, мы разбогатеем, как правители мира. Как тебе моя флейта?

Корделия лихорадочным жестом разматывала шарфы.

— Я не могу этим заниматься, Рилли! — воскликнула она. — Меня разоблачат. Я не знаю всего, что полагается знать для такой работы. Рилли, правда, я не имею права этим заниматься! Наверное, я сошла с ума! Я даже не знаю точно, что означает гипнофренология. Ради всего святого, нужно остановиться, иначе я закончу свои дни в Ньюгейте за мошенничество!

— Не выдумывай, все ты можешь, — успокоила ее Рилли, все еще держа деньги в руках. — Ты всегда была отличной актрисой. Я слышала, как ты выдала им лекцию о предрасположенностях человека. Выпей портвейна, присядь и не устраивай бурю в стакане воды. Мы на пути к большому богатству!

На следующий день они с волнением приняли из рук почтальона еще один конверт. В этот момент из кабриолета вышла дама в шляпе и дала знак извозчику подождать ее.

— Это вы миссис Дюпон? — спросила она, глядя на ступеньки, ведущие в подвал. Корделия утвердительно кивнула, пожалев, что на ней нет ее красочных шарфов. Рилли тоже не была похожа на горничную. Леди быстро спустилась по железным ступенькам и вошла в подвальчик. Она бросила проницательный взгляд на звезды, очевидно выглядевшие довольно странно для постороннего человека, особенно когда ни одна свеча не горела, а ставни были открыты. Однако осталось неясным, что она подумала, потому что в подвальчике царил полумрак, скрывавший выражение лица посетительницы.

— Я думаю, что вчера к вам приходила моя дочь.

Она вышла на свет, и они увидели, что ее волосы зачесаны назад и собраны в строгий пучок. У дамы было лицо леди, с тонкими чертами. Они не могли не заметить, что женщина была печальна.

Корделия взяла себя в руки.

— Прошу вас, садитесь, миссис Невилл. Вот здесь на кушетке вам будет удобнее всего.

Корделия отметила, что как только дама услышала ее приятный голос и грамотную речь, она заметно успокоилась.

— О, благодарю вас.

Где-то высоко над ними раздалось сердитое фырканье лошадей и цоканье копыт о булыжники мостовой.

— Вы полагаете, что они будут счастливы? — внезапно обратилась дама с вопросом. — Френология может давать такие прогнозы?

— Никто не может сказать наверняка, но я считаю, что они прекрасная пара, а их темпераменты, как показывает анализ, совпадают, и это дает основание предполагать, что им будет легко найти общий язык.

— Я и сама ходила к френологу, мистеру Трегунтеру. Вы знаете его?

Корделия отрицательно покачала головой.

— У этой науки много последователей, — проговорила она.

— Не могу сказать, что он меня понял. Но, возможно, я и сама плохо себя понимаю.

Корделия была искренне удивлена тем, как неуверенно держалась женщина, ведь она производила впечатление человека с характером.

— Буду с вами откровенной: я не испытываю восторга относительно матримониальных планов своей дочери, вам, очевидно, уже сообщили об этом. Дочь ничего не сказала мне о намерении посетить вас, пока это не стало свершившимся фактом. Я не хочу противиться ее счастью, но мистер Баунти, при всех его достоинствах, серьезности и надежности, не кажется мне подходящей кандидатурой, хотя дочь думает иначе. Если вы сами познали счастье и муки материнства, миссис Дюпон…

— Да, вы совершенно правы.

— …то вы поймете, что молодые люди склонны совершать ошибки.

— Миссис Невилл, причина, по которой я и моя ассистентка миссис Спунс, — Корделия указала на Рилли, которая стояла рядом, все еще держа в руках письмо, — имеем право давать советы молодым людям, — наш собственный жизненный опыт. Конечно, знание гипноза и френологии тоже имеет немаловажное значение, — быстро добавила она. — Мы не хотим, чтобы молодые люди совершали ненужные ошибки. Но, должна сказать вам, что вчерашняя встреча с мистером Баунти произвела на меня сильное впечатление. Френологический анализ его личности показывает, что он самый умный молодой человек из всех, кого мне доводилось обследовать. Вы согласны со мной, миссис Спунс?

Она бросила быстрый взгляд в сторону Рилли, которая тут же кивнула.

— Да, конечно, — отозвалась Рилли. — Я уверена, что он самый умный молодой человек из всех, кого вам доводилось встречать.

— Но у него весьма скромный доход! Он обычный школьный учитель!

— Деньги, конечно, очень важны, — с печальным видом согласилась с ней Корделия. — Никто не поймет вас в этом отношении лучше меня или миссис Спунс.

Миссис Невилл выглядела неуверенной, она явно не знала, продолжать ли ей этот разговор. Она вдруг решительным жестом сняла шляпу, и маленькие перья на ней заколыхались.

— Вы, наверное, знаете, что такое брак.

— Конечно.

Миссис Невилл, казалось, еще больше сосредоточилась на перьях своей шляпки.

— Но тогда вам известно, что женщине в браке особенно важны деньги, для того чтобы защитить себя.

«Мне ли этого не знать», — подумала Корделия.

— Согласна с вами, миссис Невилл. Но мне показалось, что они счастливы тем, что обрели друг друга. Думаю, им очень повезло.

— Все мы так думаем, — сказала миссис Невилл. — Но в самом начале. Разве не так было с вами? Со мной? О чем они с вами говорили?

— Миссис Невилл, они были моими клиентами. Если бы вы обратились ко мне, то, очевидно, не хотели бы, чтобы наш разговор стал предметом обсуждения с кем-то другим.

Миссис Невилл все еще смотрела на свою шляпу.

— Конечно, вы правы, — заметила она.

В подвальчике воцарилась тишина.

— Ответьте мне только на один вопрос. — Она бросила на женщин язвительный взгляд. — Думаю, что за визит платила Шарлотта?

— Нет, — ответила Рилли. — Платил мистер Баунти.

Миссис Невилл задумалась. Надевая шляпку, она вновь взглянула на Корделию.

— Простите, я вас знаю?

Сердце Корделии ушло в пятки. Она мгновенно поняла всю опасность ситуации. Миссис Невилл была примерно ее возраста и могла видеть ее на сцене много лет назад.

— Мне кажется, что я уже встречала вас где-то.

Положение спасла Рилли. Они обе понимали, что, если сейчас прозвучит слово «актриса», их только начавшееся предприятие обречено на провал.

— Миссис Дюпон хорошо известна в кругу профессионалов, — заметила Рилли.

В конце концов, она не соврала.

Выходя из дома, миссис Невилл с рассеянным видом вручила Рилли полсоверена.

Их следующая клиентка, мисс Люсинда Чудл, не упоминала в письме имени своего суженого.

— Я не смогу этого сделать, — сказала Корделия.

— Еще как сможешь, — ответила Рилли.

Мисс Люсинде Чудл было, наверное, около восемнадцати. Она прибыла на Литтл-Рассел-стрит совершенно одна. Когда Корделия пыталась определить ее характер по особенностям строения головы, девушка начала проявлять признаки беспокойства. Похоже, ее мало интересовало, свойственна ли ей импульсивность в любовных отношениях и насколько развита у нее зона родительской любви. Она не могла сказать, зачем пришла и чего хочет. Флейта Рилли все играла в маленькой комнатке, внушая слушателям надежду.

— Расскажите же мне о своем будущем муже, — попросила несколько удивленная Корделия.

Наступила долгая пауза. Корделия ждала. Ей пришла в голову довольно смешная мысль: может, все дело в фамилии? Чудл… Ей приходилось слышать и кое-что похуже, она знала актрису, которая мечтала выйти замуж только для того, чтобы избавиться от своей неблагозвучной девичьей фамилии Эффи Ред-Зад. Корделия взяла себя в руки.

— Я бы хотела помочь вам определить правильность вашего выбора, — сказала она. — Но, к сожалению, я мало что смогу сделать, не зная, что вас тревожит.

— Я боюсь, что у него серьезное увечье, — сказала мисс Чудл. — Я не желаю выходить замуж за человека с увечьями.

— Какое увечье вы имеете в виду?

И снова мисс Чудл погрузилась в молчание. Она подняла взгляд на мерцающие звезды.

— Что-то не так с его лицом? Что-то в нем вызывает у вас отторжение?

— Нет.

— Какая-то часть тела, которую вы не видите?

— Да.

— Вы думаете, он что-то скрывает от вас?

— Да.

— Но тогда вы сами должны спросить его.

Девушка вспыхнула.

— Я не могу этого сделать.

Корделия почувствовала, как теряет терпение, но тут же напомнила себе, что терпение и выдержка должны быть ее главными добродетелями.

— Вам не безразличен этот мужчина, мисс Чудл?

— Да, но с тех пор как я заметила его увечье, я уже не так сильно в этом уверена.

Корделия увидела, что девушка все больше начинает волноваться.

— У него есть какой-то нарост. Выпуклость.

— О, мне так жаль. Бедняга.

— Но он…

Она с огромным трудом подбирала слова.

— Он пытается коснуться меня своей выпуклостью. Мне это совершенно не по душе.

Свет истины забрезжил перед Корделией. Она невольно прикусила губу.

— Может, ваш молодой человек… Как его зовут?

— Мистер Форсайт.

— Простите мне мой откровенный вопрос, но, возможно, мистер Форсайт вел себя несколько смело?

— Я не понимаю, к чему вы клоните.

— Вы позволяли мистеру Форсайту целовать себя?

Девушка изменилась в лице.

— Это абсолютно нормальное желание со стороны мужчины.

Мисс Чудл ответила мрачным голосом:

— Да.

— И именно во время поцелуев мистера Форсайта вы замечаете эту выпуклость?

Девушка кивнула, ее щеки пылали.

«Я указала в объявлении, что намерена давать советы, касающиеся вопросов брака», — подумала Корделия. Зазвучала еще одна мелодия Шуберта.

— Мисс Чудл, кто-нибудь, возможно ваша матушка, говорили с вами о том, что происходит, когда мужчина и женщина вступают в брак?

— Что вы имеете в виду?

— Вы хотите иметь детей?

Мисс Чудл выглядела искренне удивленной.

— Конечно.

Корделия продолжила:

— Вы знаете, как рождаются дети?

— Они появляются, когда люди женятся. Это я знаю.

Корделия взглянула на звезды — ей и самой сейчас не помешал бы чей-нибудь совет. И вдруг она увидела Кити, свою мать, — Кити смеялась.

— Мисс Чудл, — твердо произнесла Корделия, — дети рождаются не потому, что люди женятся. Дети рождаются потому, что мужчина и женщина, влюбленные друг в друга, соединяются.

— Что вы хотите этим сказать?

Тысяча чертей!

— Я хочу сказать, что выпуклость, которую вы заметили, должна войти в ваше тело…

— Войти в мое тело? Куда?

Мисс Чудл напоминала испуганного кролика.

— В рот?

— Внутрь вашего тела, — решительно заявила Корделия.

Девушка встала, по-настоящему шокированная.

— Я не верю вам. Я сообщу о вас в полицию. Корделия снова попыталась заговорить с ней.

— Возможно, если вы побеседуете об этом со своей матушкой…

— Моя мать леди, а не какая-то вульгарная особа.

Корделия тоже встала, и ее новые шарфы блеснули в полумраке.

— Тем не менее, мисс Чудл, вы со временем обнаружите, что я говорила вам правду.

— Такие отвратительные вещи не могут быть правдой, и я не верю ни единому вашему слову.

Она взглянула на Корделию и добавила тихим голосом:

— Войти в меня? Куда?

Корделия взяла себя в руки и попыталась очень мягко наглядно ответить на ее вопрос.

На лице девушки отразился ужас.

— Нет! — завизжала она. — Я не верю вам.

Флейта оборвала мелодию на половине ноты.

Прежде чем Корделия успела остановить мисс Чудл, она выскочила из комнаты, промчавшись мимо ширм (и забыв уплатить), потянула дверь и взбежала по железным ступенькам на Литтл-Рассел-стрит.

Глава восьмая

В конце первого месяца они пересчитали свои скудные доходы. Их посетило всего семь человек (не считая незаплатившей мисс Чудл). Корделия была убеждена, что вся эта затея не стоит выеденного яйца, и считала ее плодом фантазии, пробудившейся после выпитого портвейна; она волновалась из-за Рилли и миссис Спунс и не переставала спрашивать себя, как можно было быть такой глупой. Ей хотелось вернуться к мистеру Кеннету на Бау-стрит и узнать насчет работы, однако Рилли и слышать об всем этом не хотела.

— Для новичков мы просто преуспели. — А затем она добавила с загадочным видом: — Я заняла немного денег, достаточно, чтобы продержаться еще два месяца и позволить себе несколько бутылок портвейна. Я верю в то, что наше дело расширится.

— Заняла? — Корделия не скрывала, насколько ее шокировала эта новость. — Но у кого?

— У Регины. Нашей соседки.

— Что?

— Она сама предложила нам шесть фунтов. Я ведь говорила тебе, что у нее спрятаны деньги под матрацем. Деньги за стихи. Она настаивала.

Корделия закрыла лицо руками. Они сидели у огня на Литтл-Рассел-стрит. Ее больше не спрашивали о гипнофренологии. Ее больше не просили продемонстрировать возможности месмеризма. Имена древних греков тоже не упоминались. Однако с самого начала у Корделии появился страх быть разоблаченной. Каждый раз, когда Рилли приводила нового клиента из-за крашеной ширмы, Корделия думала, не станет ли этот человек тем, кто гневно бросит ей в лицо: «Обманщица!», и этот крик будет слышен далеко за окнами подвальчика.

— У нас все еще не решена проблема брака, — устало сказала Корделия.

У трех юных посетительниц, пришедших к Корделии, был несколько истеричный характер. Успокоив немного их расшатавшиеся нервы и поговорив с ними в полумраке комнаты, освещенной лишь огнем свечей, Корделия поняла (во многом благодаря своему неудачному опыту с мисс Люсиндой Чудл), что истерика девушек вызвана мыслью о первой брачной ночи, о которой они ровным счетом ничего не знали.

— Если мы намерены продолжать, то должны составить какие-то советы, касающиеся первой брачной ночи, но мне надо преподнести их так, чтобы не шокировать барышень. Нельзя допустить, чтобы молодые леди выбегали от нас с криком на всю улицу!

— Но это не имеет никакого отношения к френологии или к гипнозу!

— Зато имеет отношение к браку, а именно слово «брак» фигурирует в нашем объявлении.

Рилли налила еще немного портвейна и нахмурилась.

— Они вообще ничего не знают?

— Их невежество поразительно! Наверное, они живут с закрытыми глазами.

— И ушами! А ведь именно так мы узнали о Грейт-Титчфилд-стрит.

— Да, и я тоже. Я поняла, откуда доносятся все эти вздохи и охи, еще до того, как мне исполнилось восемь. И только когда мама сказала, что эти… звуки означают, что ее друзья получают удовольствие, я успокоилась. И… — Корделия остановилась на полуслове, прикусила губу, а затем слегка пожала плечами. — Она призналась, что джентльменам нравится, когда она сама стонет, так что мне вовсе незачем думать, будто они причиняют ей боль. Поэтому, если я вернусь с площади Блумсбери и услышу что-то такое, мне просто надо подождать. Она стонала, чтобы доставить им удовольствие и чтобы было чем заплатить за аренду.

Корделия вдруг рассмеялась, но этот смех прозвучал так странно, что Рилли лишь нежно погладила ее руку.

— Но те люди, которые приходят к нам, очевидно, воспитаны совсем по-другому!

— Ну что же, придется отправиться в библиотеку Сент Панкрас, чтобы найти что-то приличное и подходящее случаю, — сказала Рилли. — Самим нам придумать не под силу.

— Но мы ничего и не придумываем! Все так и есть! И потом, я действительно родилась в театре, в самом неприличном из мест!

Они начали смеяться от души, потом налили себе еще немного портвейна и пустились в воспоминания о скандалах, которые случались на гастролях в провинциальных городках. Даже миссис Сиддонс, как они слышали, попадала когда-то в неприятные ситуации в Ирландии. Их смех эхом раздавался на железных ступеньках. Огонь уже погас, бутылка с портвейном опустела, и они заснули. Когда Рилли пробудилась, было два часа ночи.

— О, моя бедная матушка! — воскликнула она, вскакивая и хватая плащ.

Корделия вышла вслед за ней на улицу.

— Если ты занимаешь деньги, мы не можем позволить, чтобы тебя убили.

Они нашли кабриолет, и Рилли исчезла в темноте, произведя неизгладимое впечатление на всклокоченного извозчика.

На следующий же день они отправились в библиотеку Сент Панкрас. Их зрелость и манеры леди позволили им получить книгу, на которую случайно наткнулась Рилли (не имея ни малейшего представления, что и где надо искать). Книга называлась: «Путеводитель по здоровью, или Советы особам обоего пола относительно жалоб на нервы и туберкулез, цингу, проказу, золотуху, а также на особую болезнь и сексуальную несостоятельность, с добавлением специального обращения к мальчикам, юношам, родителям, учителям и наставникам молодежи». Они погрузились в чтение, но их приглушенный смех в конце концов привлек к ним неодобрительные взгляды других читателей, так что подругам пришлось срочно ретироваться, чтобы не скомпрометировать себя. Корделия была шокирована.

— Но где же книги для девушек? Ничего удивительного, что молодые леди впадают в истерику, — мрачно заметила она, когда они возвращались обратно в Блумсбери. Ужасные, все еще причиняющие боль воспоминания об Эллисе, об их ночах и о шуме моря надо было немедленно прогнать прочь. Рилли тотчас отвела глаза, увидев несчастное лицо подруги.

Наконец они составили речь для Корделии, представляя, что бы в такой ситуации они могли рассказать своим дочерям, будь у них возможность поговорить с ними на подобные темы. Корделия отрепетировала монолог, играя своим низким приятным голосом. Они решили условно назвать беседу «Возможные трудности первой брачной ночи». Вероятно, слава о том, как преодолеть подобные трудности, быстро распространилась по городу, поскольку, когда Рилли стала подсчитывать их доход за второй месяц, оказалось, что у них достаточно денег заплатить и за аренду, и за еду. Они были приятно удивлены, но решили не тешить себя слишком смелыми надеждами. К концу третьего месяца у них осталось по три гинеи и можно было уже выплачивать Регине долг. Но Регина наотрез отказалась принимать деньги.

— Зачем мне деньги? Только для того, чтобы платить за аренду? — благоразумно заявила она, тасуя колоду карт. — Я хочу вложить деньги в ваше предприятие!

Она выглядела искренне смущенной, когда женщины дружно поцеловали ее в старую морщинистую щеку.

Корделия и Рилли начали преуспевать. Они зарабатывали деньги. Они были опьянены собственным успехом. Они пили портвейн в непозволительном количестве.

По узким железным ступенькам в подвальчик спускались самые разные люди. Какой-то деловой человек привел одну очень капризную девицу, которая вела себя с ним довольно вызывающе. В ее глазах застыла тревога — она без конца бросала подозрительные взгляды на звезды и зеркала, ей не внушала доверия даже мелодия флейты, плывущая в воздухе. Девушка с большой неохотой позволила обследовать свою голову и не желала пускаться ни в какие разговоры с Корделией, настаивая на том, что только любимый человек знал ее. Корделия решила, что должна предупредить мужчину о возможной опасности подобной связи, но затем вдруг подумала о Кити и промолчала. «Конечно, она хочет заарканить этого дельца, но кто знает, вероятно, она так же беспокоится о своем будущем, как в свое время волновалась Кити, когда решила согласиться на покровительство мистера Дюпона. Что, если бы кто-то посоветовал мистеру Дюпону отказаться от мысли поддерживать мою мать? Что бы тогда произошло с ней и с тетей Хестер?» Она видела, что у ее клиента есть некоторые сомнения и ему хочется, чтобы Корделия развеяла их. Уже не в первый раз она поразилась тому, как легко подтверждаются положения френологии, когда она изучала особенности строения головы своих клиентов. Девушка сидела рядом с Корделией с довольно мрачным лицом, и Корделия нащупала у нее за ушами зоны, которые, согласно книгам тети Хестер, говорили о развитой любознательности, склонности к накоплению и о скрытности. «Но разве она поблагодарит меня, если я скажу, что, судя по строению головы, они не очень подходят друг другу как пара? Конечно, у нее вид расчетливого человека, но что с ней будет, если я выскажусь откровенно?»

Она вступала на территорию, где речь шла о нравственности и морали и где требовалось принимать непростые решения, — к этому Корделия была совершенно не готова. Пожав плечами, она сказала себе: «Какое я имею к этому отношение?» Потом исследовала лоб у обоих клиентов и, продолжая поглаживать по голове, очень мягко заговорила об «отзывчивости на любовный импульс» и о «зоне родительской любви», в результате чего честно заработала свои полгинеи.

— Если бы я разговаривала с посетителями с глазу на глаз, то была бы с ними более откровенна, — призналась она однажды вечером Рилли. — Я не могу честно высказываться об одном в присутствии другого. Во всяком случае, не всегда.

— Но они хотят получить консультацию для двоих, — ответила Рилли.

— Знаю, но если быть серьезной…

Хотя и медленно, но поток явно богатых клиентов, приезжавших получить консультации, увеличивался. Они прибывали без своих суженых, чтобы услышать «инструктаж перед первой брачной ночью». Женщины с большим интересом рассматривали комнатку, усеянную звездами и уставленную зеркалами, которая столь разительно отличалась от их собственных жилищ. И Корделия, поговорив об «отзывчивости на любовный импульс» и «развитой зоне родительской любви», плавно переходила к «возможным трудностям первой брачной ночи» (ее речь сопровождалась звуками мелодии Шуберта). Она точно знала, почему им с Рилли все это сходит с рук, и много смеялась над этим за бутылкой портвейна, которую они распивали вечером: «Все это срабатывает только потому, что мы с тобой хорошие актрисы, которые научились ходить и говорить, как подобает настоящим леди, и те готовы видеть в нас равных себе, а еще потому, что ты играешь Шуберта, а не "Джима Кроу"»! Спустя несколько вечеров фривольную версию песни «Ау, девчоночка, ау, мальчишечка! Джим Кроу я, и ты мне отзовись, а еще лучше — оглянись, в ладоши хлопни, снова обернись» мог услышать любой, кто решил бы пройтись по Литтл-Рассел-стрит в темное время суток.

К их удивлению, миссис Невилл, все с таким же печальным лицом, снова явилась к ним однажды днем.

— Я хочу, чтобы вы приняли меня. Вероятно, вы более опытный специалист, чем мистер Трегунтер, к которому я уже привыкла, — сурово сказала она.

— Как ваша дочь? И как поживает мистер Баунти?

— Они все еще помолвлены. И они питают большие надежды на мой сегодняшний визит, уверенные, что я останусь довольна встречей с вами.

Корделия заволновалась.

— Я могу лишь дать совет и оказать посильную помощь.

Она встала за спинкой стула, положила руки на голову миссис Невилл и сразу же ощутила какое-то вибрирующее напряжение. Что-то заставило ее распустить волосы миссис Невилл, и та не оказала никакого сопротивления — было очевидно, что ей сразу стало легче. Корделия поглаживала гладкие волосы и вспоминала: «Это помогало Моргану, именно так я гладила голову своему сыну».

— У вас сильно развито чувство ответственности, — спустя некоторое время произнесла Корделия, прощупывая макушку.

Шуберт звучал все слышнее. Корделия продолжала гладить голову женщины, словно желала забрать боль и напряжение.

— Что это значит? — прозвучал ее голос как будто издалека.

— Это целостность характера. Это чувство справедливости. И… — Корделия остановилась, вспомнив, что мисс Невилл сказала о своем отце: «Ему часто приходится отлучаться из Англии». — Возможно, вы остаетесь в одиночестве чаще, чем хотелось бы. Возможно, вы бываете вынуждены принимать непростые решения, но вы делаете это, движимые чувством долга.

По лицу миссис Невилл текли слезы. Она плакала тихо и молча. Корделия тоже не нарушала тишины. Но спустя некоторое время она увидела, что миссис Невилл овладела собой, и снова заколола ей волосы. Обойдя ее, Корделия села напротив.

— Ответственность — это очень важное качество, миссис Невилл, — сказала она наконец.

Снова комната погрузилась в тишину. Миссис Невилл потянулась за шляпкой.

— Благодарю вас, — проговорила она и умолкла.

Прошла долгая минута, прежде чем миссис Невилл добавила:

— Я соглашусь на брак дочери и мистера Баунти.

Пожилая пара явилась к Корделии, так как не могла прийти к согласию относительно того, кто из двоих должен распоряжаться деньгами. Корделия тут же увидела, что мужчина, имевший довольно важный вид, считал, что это право принадлежит исключительно ему как представителю сильного пола, а жизнерадостная и активная женщина знала (и Корделия была склонна с ней согласиться), что лучше умеет распоряжаться деньгами. Корделия изучила особенности строения головы супругов, после чего начала многословно комментировать их «отзывчивость на любовный импульс» и наконец перешла к главному: она сказала, что у женщины лучше развита зона, отвечающая за финансы.

— Вот здесь находится зона, отвечающая за умение считать, — объявила она, добавив, что у мужчины очень хорошо развита зона, ответственная за принятие решений. Поэтому было бы неплохо, если бы жена, распоряжаясь деньгами, отчитывалась перед мужем, чтобы тот мог откорректировать ее решения. Они ушли с улыбкой на лице, без сожаления расставшись с полгинеей. Корделия вообще заметила, что если муж и жена приходили вместе в комнату, полную звезд, зеркал и горящих свечей, то они всячески стремились показать, как счастливы вместе. Более того, они ожидали, что заплатят деньги за то, что Корделия подтвердит это.

Все больше молодых леди являлось в подвальчик, и Корделия обратила внимание, что, ощупывая голову знатным посетительницам, ей чаще приходится говорить о брачной ночи. На двери все еще висела вывеска «Френология и гипноз», но она пыталась не думать о науке гипноза. Конечно, она вела себя как обманщица, но все же помогала людям, поэтому было вполне справедливо (повторяла она себе) брать с них плату.

А затем однажды днем к ним явился пожилой иностранный джентльмен. Он пришел без предварительного уведомления, сказав, что совершенно не возражает, если придется подождать, пока уйдут другие клиенты. Одежда этого человека была поношенной, но очень опрятной. Прямая осанка и густые седые волосы придавали ему весьма величественный вид. Рилли провела его в главную комнату. Глаза мужчины засияли, когда он осмотрелся и увидел звезды на потолке. Рилли покинула комнату.

— Прошу вас, садитесь, — сказала Корделия, указав на кушетку, стоявшую напротив ее стула в темноте. — Меня зовут миссис Дюпон.

— Я понимаю, — произнес иностранец.

Он смотрел на нее, храня молчание.

— Я заинтересован в ваших способностях гипнотизера, — выговорил он наконец.

Корделия ощутила, как у нее начало бешено колотиться сердце. «Неужели инспекторов присылают проверять гипнотизеров?» — испугалась она и порадовалась тому, что комната погружена в полумрак.

— Вы хотите жениться? — спросила она.

Он дал ей странный ответ:

— Я хотел жениться давным-давно.

Он говорил на безупречном английском, но с сильным французским акцентом.

— Я поняла вас.

В ее голосе звучало сомнение. Она была обескуражена происходящим, подумав: «Он совершенно не похож на других моих посетителей». Они сидели в тишине, и беспокойство все больше охватывало Корделию. Рилли, находившаяся в соседней комнате, начала играть на флейте.

— О! — воскликнул он.

Его лицо на мгновение осветилось улыбкой.

— Но как я… Чем я могу быть вам полезной? — наконец нарушила тишину Корделия.

— Скажите, не были ли вы в свое время известны под именем мисс Престон? — поинтересовался иностранец.

Она не могла понять, в качестве кого явился к ней этот человек — инспектора или констебля. А может, это кто-то знакомый из ее театрального прошлого? Сердце Корделии колотилось.

— Да, — тихо вымолвила она.

Пожилой господин лишь кивнул в ответ.

— Так я и думал. Я был знаком с вашей тетушкой Хестер. Именно на ней я и хотел жениться.

От удивления Корделия так быстро поднялась, что концы ее шарфов разлетелись в разные стороны. Она медленно подошла к нему и села на кушетку рядом. Ее любимая тетя Хестер никогда ни словом, ни малейшим намеком не обмолвилась о том, что у нее есть поклонник. Все ухажеры принадлежали только Кити, матери Корделии. Она увидела, что ее гость исполнен достоинства и производит впечатление доброго человека.

— Вы просили тетю Хестер выйти за вас замуж? — вымолвила она.

— Да, именно так.

— И?..

— Она ответила: «Спасибо».

Корделия вдруг ощутила, как ее глаза наполняются слезами. «А я-то думала, что у нее никого не было».

— Она сказала, — мягко добавил он, — что не может оставить свою семью.

— Мою мать и меня?

— Да, вы были тогда еще крошкой.

И вдруг Корделию озарило.

— Так это вы тот иностранный джентльмен, который лечил ей ногу, когда она так мучилась от боли? И позже именно вы взялись обучить ее и преподали основы гипноза?

— Да…

— Мистер… Месье… О, простите меня, я даже не знаю вашего имени.

— Меня зовут Александр Роланд. Я прибыл в Англию из Франции довольно давно и очень долго лечил с помощью гипноза у себя на дому — я снимал комнаты в Кеннингтоне.

— Я помню, как она рассказывала о вас и как тепло она о вас отзывалась. Я знаю, кто вы.

— Мое восхищение вашей тетушкой было продиктовано уже тем, что, испытывая сильную физическую боль, она пришла ко мне пешком. Обнаружив ваше объявление, я взял на себя смелость явиться сюда. Потом я увидел вашу табличку и заметил, что вы представляетесь миссис Дюпон. Я хорошо помню мистера Дюпона.

Он не стал больше ничего говорить, но его молчание было красноречивее слов.

— Месье… Месье Роланд, — проговорила Корделия, словно в лихорадке, — вы не можете представить, какое счастье, что вы явились сюда, ведь мне сейчас как никогда нужна ваша помощь. Я была бы вам очень признательна за совет — конечно, я готова заплатить. Наше дело процветает, и, думаю, это не предел наших возможностей. Я полагаю, что мы будем и далее работать столь же успешно. Вы знаете, мне кажется, у меня есть талант, но я не в силах его правильно употребить, поэтому мне и требуется ваша помощь.

— Я тоже об этом думал.

Флейта все играла.

— О, прошу вас, позвольте мне представить вам свою подругу. Рилли! — крикнула она громко, чтобы Рилли могла услышать ее. — Рилли!

Флейта умолкла, резко оборвав звук, и Рилли тут же явилась к ним в форме горничной, держа в руках утюг.

— Святые небеса! — вставая, воскликнул месье Роланд. — Да я же помню этот утюг. Он все еще у вас?

Они заметили, что ему стоило большого труда не рассмеяться.

— Месье Роланд, это моя подруга и ассистентка Рилли Спунс. Рилли, это месье Роланд. Он настоящий гипнотизер. И он раньше знал тетю Хестер.

— О, — вымолвила Рилли, тут же ставя утюг на место. — Прошу прощения, я решила, что у Корделии возникли трудности.

— Мисс Кити Престон оберегала честь сестры, готовая отдать за нее жизнь, — ответил он, с улыбкой обращаясь к ним обеим. — Сестры носили под плащом этот утюг так часто, что не возьмусь и сосчитать. Но могу сказать точно, что они принесли его с собой в первый свой визит ко мне!

— Месье Роланд, если вы настоящий гипнотизер, тогда, может, вы могли бы немного облегчить состояние моей матушки? — спросила Рилли. — Я готова заплатить, сколько скажете, потому что наше дело, похоже, приносит неплохой доход и мы надеемся расширить его. Моя мать совершенно не в себе и обычно никого и ничего не узнает. Однако, вы знаете, Корделия сделала что-то такое, что она на мгновение пришла в себя. Матушка узнала меня! Я бы так хотела, чтобы… — Рилли не могла скрыть боли в голосе, — чтобы она узнала меня.

Его лицо стало задумчивым.

— Гипнотизеры, мадам Спунс, все же не доктора, — мягко произнес он. — Это одно из досадных недоразумений философии гипноза, хотя есть и такие, кто станет утверждать обратное. Ваша матушка действительно страдает потерей памяти?

— Она не узнает меня. Похоже, она совершенно не помнит меня. Так продолжается уже много лет.

— Тогда, мадам, боюсь, что вернуть ей память будет невозможно.

— Но она же узнала меня. Она назвала меня по имени.

Он говорил все так же мягко.

— Это произошло потому, что гипноз может… — Он тщательно подбирал слова. — Облегчить состояние больного, зарядить его на некоторое время энергией, расслабить. Думаю, что гипноз не мог причинить ей вреда, и допускаю, что на минуту она узнала свою дочь. Ваша матушка живет лишь настоящим, не так ли?

— Причем в этом настоящем ей почему-то мешает одежда.

— Да, — вздохнув, произнес месье Роланд. — Мне очень жаль. — Он как будто что-то изучал на полу. — Такое часто случается, и мне трудно судить, почему это происходит. Но если я могу хоть чем-то помочь, буду только рад.

Он с улыбкой поклонился Рилли, а затем медленно повернулся к Корделии.

— Все же я вынужден признать, что леди, практикующая гипноз, — очень необычное явление. Говорят, что только у мужчин достает на это сил. Хестер была неординарной женщиной. Ваше объявление возбудило мое любопытство, мне захотелось непременно узнать, обладаете ли вы даром своей тетушки. Люди, которые притворяются, будто обладают способностями к гипнозу, на самом деле очень сильно компрометируют философию гипноза. Я уверен, что гипноз — не та сфера, которая допускает к себе легкомысленное отношение.

Корделия быстро опустила глаза.

— Именно об этом я и говорю, — сказала она. — Я думаю, что у меня есть к этому способности. Однако мне не понятна суть гипноза. И я не могу контролировать свои способности.

Месье Роланд хранил молчание. Корделия лишь пожала плечами и бросила на него смелый взгляд. В конце концов, она ведь была Корделией Престон.

— Я изучила значения всех цифр, соответствующих зонам головы, как принято у практикующих френологию. Нам ведь надо зарабатывать на жизнь, и мы это делаем.

Рилли тут же вступилась за подругу.

— На мой взгляд, Корделия обладает несомненным талантом. Мы вовсе не мошенницы. Мы были актрисами, нам приходилось постоянно искать работу, ведь мы стареем. Корделия часто дает очень разумные и дельные советы людям, которые приходят сюда. Конечно, мы использовали этот термин «гипнофренология», чтобы привлечь внимание, но Корделия действительно очень умна, и она способна быть наставницей всех желающих выйти замуж. Ее советы продиктованы опытом и здравым смыслом. Вы не представляете, как невежественны молодые леди, приходящие к нам. Кроме того, Корделия изучила много учебников по френологии.

— Может, вы изучите и мою голову? — ответил на это месье Роланд.

Он заметил ее колебания.

— Конечно, я готов заплатить.

— Нет, нет! — с виноватым видом воскликнула Корделия, как будто очнувшись. — Я просто не могу этого сделать. Вы сразу определите, что я всего лишь любитель.

Он не стал ей говорить, что любители не берут за свою работу денег.

— Но все же давайте попробуем, — мягко сказал он.

— А я буду играть на флейте! — предложила Рилли. — Вам бы хотелось, чтобы я поиграла для вас на флейте?

— Конечно, мне бы этого очень хотелось. К сожалению, молодым я не мог позволить себе иметь помощника, поэтому мне приходилось играть на флейте самому, чтобы создать нужную атмосферу. Мне казалось это правильным, потому что люди очень благожелательно воспринимали музыку.

— То же самое делала и тетя Хестер, когда моя мама была занята в театре, — отозвалась Корделия. — Она всегда немного играла на флейте, прежде чем начать сеанс.

— Я помню, — отозвался месье Роланд, грустно взглянув на звезды и свечи. — Иногда, если ваша матушка отправлялась на гастроли, еще в те дни, когда тетушка Хестер чувствовала себя не очень уверенно, я приходил сюда и играл на флейте в соседней комнате.

Корделия изумленно глянула на него. «Здесь?» А затем в ее голове, словно вспышка, пронеслась мысль: «Он был любовником тети Хестер. И она никогда нам об этом не говорила».

— Поэтому я буду рад, если мадам Спунс решит сыграть нам, но, конечно, не в соседней комнате, а здесь.

— Прошу вас, месье, называйте меня просто Рилли.

— Вы даже не представляете, какие приятные воспоминания у меня вызвали!

Так и вышло: мисс Корделия Престон изучала голову старого господина Александра Роланда, а мисс Амариллис Спунс играла на флейте мелодии Шуберта для собственного удовольствия. Корделия ощупала высокий лоб, увидела мудрые добрые глаза своего гостя и его немного застенчивую улыбку. Но он был склонен говорить без тривиальностей, когда затрагивал серьезные темы. Она заставила себя сосредоточиться.

— Я могу сказать вам о ваших предрасположенностях, месье, — произнесла она, — вы сильный и мудрый. А еще я ощущаю, что вы склонны проявлять жесткость, однако она компенсируется природной мягкостью манер. Еще я могу сказать, что вы способны быть хорошим другом, — проговорила она, двигаясь дальше, — вы знаете, что такое чувство собственного достоинства. Рилли, у него очень развита зона, ответственная за щедрость. — Она посмотрела на мраморную голову Альфонсо, а затем ощупала зону надо лбом и с удивлением заметила: — Похоже, у вас есть способности к математике. — Руки Корделии, касаясь хрупкого старого черепа под мягкими густыми волосами, убеленными сединой, двигались в привычном ритме — она усвоила этот ритм в те далекие времена, когда успокаивала маленького Моргана.

Старый джентльмен закрыл глаза, и они услышали легкий вздох, после чего в тишине звучала только флейта, на которой играла Рилли.

Нарушил установившуюся тишину сам месье Роланд. Открыв глаза, он осторожно отстранился от Корделии, повернулся к ней и внимательно посмотрел.

— Не хотите ли присесть рядом со мной? — спросил он.

Корделия, чувствуя, как отчаянно колотится у нее сердце, и желая получить одобрение месье Роланда, села на стул напротив него.

— Думаю, что вы несомненно обладаете хорошими способностями, и я вас поздравляю: дело в том, что я действительно неплохо разбираюсь в математике.

Он улыбнулся.

Телеги и повозки, как обычно, переезжали через дорогу в этот вечерний час, а в церкви напротив начали звонить колокола.

— Но я собираюсь сказать вам нечто странное…

Она кивнула. Рилли, удивленная и заинтригованная, перестала играть.

— Корделия — если вы позволите называть вас по имени, — думаю, что ваши руки… их прикосновение… это нечто весьма интимное.

Корделия была поражена, однако сразу поняла, что хотел сказать ее гость. Она вспомнила шок первого дня, когда принимала своего первого клиента, — ощущение от общения с мисс Невилл. Что-то тогда заставило ее ясно представить прошлое, которое она так хотела забыть. Она знала, что иногда, касаясь головы клиента, уносилась мыслями к маленькому Моргану, которого требовалось приголубить и успокоить. Корделия густо покраснела. Он увидел это и продолжил, обращаясь к ней мягким добрым голосом:

— Ваши руки обладают удивительными способностями — они приносят успокоение людям. Но это не гипноз. И не френология. Очевидно, вы даете своим посетителям энергию иного свойства. Вы умеете явить своим гостям сочувствие и понимание.

Он тщательно обдумывал каждое слово.

— Думаю, что гипноз и френология — две совершенно разные науки. И если их практиковать со знанием дела — ибо они имеют огромную власть над умами, которую можно употребить как во благо, так и во зло, — то они будут выражением целостной науки. Как медицина.

Корделия лишь кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Месье Роланд сделал движение, чтобы встать.

— Прошу вас, нет! — прошептала Корделия.

Рилли предложила:

— Я сделаю вам чай.

Но пожилой господин решил все же уйти.

— Для одного дня вполне достаточно, — сказал он. — Мы говорим с вами о сложных, иногда запутанных и очень тонких материях.

Он взял шляпу. Рилли проводила его, и их приглушенные голоса растаяли в полумраке.

Когда она вернулась, Корделия сидела согнувшись и выглядела так, словно заболела.

— О Рилли, как же я по ним скучаю! — Она зарыдала. — Мне кажется порой, будто нож пронзает мне сердце. Иногда это случается, когда я меньше всего жду.

Слезы капали на ее шарфы и платье.

— Все, что здесь, — обвела она рукой комнату, — для меня лишь дети, которых я оставила в Уэльсе. И я глажу их головы. Временами я позволяю себе думать о них, чтобы заново пережить те безвозвратно ушедшие дни. И месье Роланд это понял! Мне ужасно стыдно, как будто раскрыт мой самый большой секрет.

Рилли обняла Корделию и долго держала так.

Когда месье Роланд, как они и договорились, вернулся на следующий день, Корделия была бледна, но спокойна.

— Спасибо, — тихо вымолвила она.

Он был мрачен, однако сохранял приятную манеру и ни словом не обмолвился о том, что произошло накануне.

— Корделия, не хотите ли попробовать сегодня загипнотизировать меня?

Корделия и Рилли переглянулись.

— Но вы же знаете, месье, что мне удалось это лишь однажды. Это та область, которую я не понимаю, и я неоднократно задумывалась о том, что, возможно, только женщины хорошо поддаются гипнозу.

Он оставался таким же торжественным, но доброжелательным.

— Если гипноз воздействует только на леди, склонных к внушению по первому слову, то это не гипноз, а мошенничество. Вы представляетесь как гипнотизер, поэтому должны осознавать суть этой науки. Я лишь старый человек. Вы заметили, что я хожу медленно. Давайте посмотрим, под силу ли вам облегчить мое состояние, — я чувствую ужасную боль в спине.

— Но я даю наставления только тем, кто стоит на пороге брака. Я не занимаюсь гипнозом.

— Тем не менее, — настаивал он.

Месье Роланд заметил, что она нервничает.

— Я хочу, чтобы вы поняли, — сказал он ласково, но твердо, — гипноз не трюк и не шарлатанство, и уж, конечно, не магия или какой-то фокус! Его можно объяснить с помощью законов восприятия и логики. Думаю, в его основе лежит передача энергии. Вы говорите, что однажды сумели загипнотизировать человека. Давайте посмотрим, сможете ли вы это повторить.

«Этот человек любил мою дорогую тетю Хестер», — сказала себе Корделия.

— Что же. Я попытаюсь, — довольно робко отозвалась она.

Корделия заняла место рядом с месье Роландом. Было очевидно, что она взволнованна и немного обескуражена.

— Можно я останусь? — попросила Рилли, тоже нервничая.

— Конечно, — ответил пожилой господин, — и можете даже поиграть нам, только займите место где-нибудь в тени. Хотя я говорил еще Хестер: музыка и прочий антураж — лишь фон, думаю, что в данном случае фон — это общее настроение. А ваша игра безупречна.

Они услышали, как Рилли вскрикнула от восторга в ответ на похвалу и начала играть.

Корделия сделала глубокий вдох. Она все так же волновалась.

— Вы должны быть сильнее меня, — шепнул он ей. — Гипноз срабатывает только в том случае, если практикующий его мысленно сильнее своего клиента. И, как мне кажется, успех гарантирован, если пациент с готовностью отдается в руки гипнотизера.

— Так вот почему профессор Эллиотсон привлекал к своим экспериментам добровольцев? Я хотела сказать, пациентов, которые находились в его власти.

— Вы видели профессора Эллиотсона?

— Да.

— Я думаю, что его немного сбил с толку тот факт, что несколько пациентов быстро поддавались его воздействию. Тем не менее я искренне восхищаюсь его талантом и не допускаю даже мысли о том, что он мошенник. Он учится тому, что я и Хестер умели делать много лет назад. Гипноз легко объясним. Я повторяю — это не магия и не трюк. Полагаю, что это вопрос воли и силы. Именно поэтому гипноз способен стать опасным оружием в руках тех, кто решит использовать его не во благо. Я отдаюсь потоку вашей энергии. Потому что, — улыбнулся он, — моя спина слишком донимает меня.

Однако он увидел, что она чувствует себя в высшей степени неловко.

— Корделия, — решив приободрить ее, сказал он, — очень многим под силу гипнотизировать людей. Все дело в максимальной концентрации. Глубоко вдохните и сосредоточьтесь на своих руках. Совершайте длинные пасы, почти касайтесь руками моего тела, но никогда не допускайте прямого контакта. Я открыт вашей силе. Если я впаду в транс, сконцентрируйте свою энергию на моей спине.

На Литтл-Рассел-стрит звучали голоса. Рилли играла Шуберта, тихо сидя в углу комнаты. Корделия медленно, но твердо начала делать руками пасы, стараясь попасть в ритм своего дыхания. Она почти касалась его тела и действительно ощутила тепло и прилив энергии.

— Да… — произнес он позже, добро улыбаясь.

Увидев, что она вконец измучена, он встал и взял шляпу.

— Мы поговорим с вами в другой раз. Вы настоящий гипнотизер. Вы избавили меня от боли в спине благодаря тому, что сумели полностью сконцентрироваться на энергетическом потоке. Тетя Хестер гордилась бы вами.

После его ухода Корделия и Рилли прыгали по комнатам, словно к ним вернулись молодость и былой задор, с бокалами портвейна они были готовы смеяться и петь хоть всю ночь напролет. Ничего не могло их остановить.

— Мы купим арфу! — кричали они.

— Мы переедем в приличное жилье, где не пахнет кухней.

— О нет, мы лучше купим пианино.

— Я за, я могу! Кому какое дело, что такое гипнофренология! Если мы позволим себе роскошные апартаменты, то к нам повалит знать и мы будем брать с них по соверену за визит!

— Макс Велтон был чудак… — запели подруги.

— А кто такой Макс Велтон? — в один голос спросили они друг друга.

Позже Корделия подумала о том, что более всего поразило ее, когда месье Роланд медленно впадал в транс: она ощутила его боль, как будто у нее самой болела спина.

Глава девятая

Проходили месяцы, миновал год, и теперь, чтобы попасть на прием к ним, записывались заранее.

Люди говорили о звездах, о звучащей где-то вдалеке музыке и о закутанной в шарфы женщине с прядью седых волос. Слава Корделии и Рилли росла. Посетители с некоторым страхом относились к Корделии и часто обращались с вопросами к Рилли, потому что она выглядела такой простой по сравнению с леди в развевающихся шарфах. Ее спрашивали о том, действительно ли в первую брачную ночь происходит то, о чем они услышали? Хотя Корделия с Рилли по-прежнему давали объявление в газеты, вскоре стало ясно, что люди являлись к ним в подвальчик на Литтл-Рассел-стрит по рекомендации друзей. Иногда кто-то из пары возвращался один, чтобы попросить совета или помощи. Корделия очень волновалась, когда приходилось гипнотизировать молоденьких девушек, у которых начиналась истерика, — она лишь хотела успокоить их расшатанные нервы. Они часто выходили из транса умиротворенные и спокойно выслушивали, что им предстоит пережить в первую брачную ночь. Иногда Корделия задавала вопросы месье Роланду, который продолжал навещать их. Она снова гипнотизировала его, становясь все более уверенной в своих силах. Теперь она совсем по-другому исследовала голову своих клиентов: больше никогда не позволяла себе гладить их, представляя своего сына.

Молодая королева Виктория вышла замуж (очевидно, как решили Корделия и Рилли, ей тоже давали советы относительно деликатных сторон первой брачной ночи). Они узнали, что принц Альберт, супруг королевы, интересуется френологией. Подогрев себя для храбрости портвейном, они все же решились отправить в Виндзор открытку. Подруги старались работать днем, хотя поток клиентов был таким большим, что дневные приемы неизменно растягивались до вечера. Они объясняли, что не могут принимать вечером, поскольку здоровье миссис Спунс, матери ассистентки Корделии, не позволяет им работать во второй половине дня. Кроме того, по утрам в подвальчике был совсем другой свет. Но истинной причиной был портвейн. Месье Роланд загипнотизировал миссис Спунс, которая была тщательно одета по такому случаю. Она вышла из состояния транса спокойная, однако больше не произносила имени Рилли.

Они словно поймали за хвост птицу удачи, как и предсказывала Корделия. Газеты пестрели объявлениями об услугах гипнотизеров. Магнетический сон был у всех на устах: кто-то с одобрением относился к этому явлению, кто-то яростно его осуждал. Ничто не могло лучше свидетельствовать о популярности этого феномена, чем то обстоятельство, что карикатуристы выбрали себе мишенью гипнотизеров. Мистер Диккенс написал о гипнозе в романе «Оливер Твист». Высказывалось мнение, что мистер Кольридж, еще до того как ушел в мир иной, написал о гипнозе в своем «Сказании о старом моряке»:

Вдова поэта Шелли издала его стихотворение «Магнетизируя больного», где были такие строки:

И Корделия поняла, о чем ей говорил месье Роланд, — гипнотизер не должен вносить личный опыт в общение с пациентами.

«Профессора» гипноза гастролировали по стране, раздавали карточки и старались извлечь максимальную выгоду из своего занятия. Аргументы как за, так и против гипноза и френологии высказывались с особой горячностью. Утверждалось, что «ментальная реформа» рабочего класса может быть проведена с помощью френологии (что вызвало негодование огромной массы людей). Некоторые говорили, что гипноз — это всего лишь сомнительный трюк. В газетах опубликовали сообщение о шарлатане из Франции, который загипнотизировал дочь богатого бизнесмена и, воспользовавшись состоянием девушки, покусился на ее честь. Все первые полосы пестрели заголовками такого рода: «Может, и ваша дочь в опасности?», «Гипноз — это яд, отравляющий общество». Гипнотизера, который сбежал с чьей-то женой, обвинили в том, что он с помощью грязных приемов сделал ее своей марионеткой. Самого профессора Эллиотсона заклеймили как шарлатана, потому что, возмущались поборники нравственности, «палаты наших больниц посещают теперь богатые и морально нечистоплотные люди, которые ищут проституток».

Профессору пришлось покинуть университет, но его слава врача-гипнотизера только росла, как рос и его доход. Точно так же стремительно увеличивались доходы Корделии и Рилли.

Наконец к ним в Блумсбери в ранний вечерний час пожаловал сам настоятель церкви Святого Георгия. Косой свет все еще проникал через окна, но в подвальчике уже зажгли одну из ламп. После долгих представлений святой отец уселся на кушетке. Чтобы понять цель его визита, Корделии и Рилли пришлось потратить довольно много времени. Он бросал смущенные взгляды в сторону Корделии. То, что она оказалась такой красивой, только усложняло его положение (настоятель видел ее на улице, но ни разу не сталкивался с ней так близко). Ее привлекательность просто сбивала с толку, и священник не знал, с чего начать. Женщины вручили ему стакан портвейна (они не отказались бы и сами пропустить по бокальчику, но посчитали, что это будет выглядеть неподобающе). Гость быстро опустошил содержимое стакана, его щеки мгновенно покраснели, и он наконец перешел к делу.

— Миссис Дюпон. — Настоятель поклонился с величественным видом (насколько это позволяли ему мягкая кушетка и стакан портвейна в руке). — И… ээээ… миссис Спунс. Я чувствую, что моя обязанность попросить вас… я думал над этим уже довольно долго… пересмотреть свои взгляды.

— Прошу прощения? — не поняла Рилли, озадаченная.

— В чем суть вашей просьбы? — отклонившись назад, как и подобает истинной леди, с достоинством спросила Корделия.

Настоятель выпрямился и сложил руки, как для молитвы.

— Конечно, я видел вашу… — Они обменялись быстрыми взглядами. Что именно он мог видеть?

— Вашу вывеску.

Леди вежливо улыбнулись в ответ.

— И именно гипноз как составляющая вашей деятельности беспокоит меня больше всего. Мне кажется, что здесь попахивает… антирелигиозными настроениями. А поскольку вы принимаете клиентов напротив моей церкви…

Он снова умолк, смущенный и обескураженный.

— Я хочу уверить вас, ваше преподобие, — сказала наконец Корделия, — что мы не говорим о религии. Это не наша область знаний. Мы применяем гипноз для того, чтобы восстановить спокойствие тех, кто пришел к нам, избавить их от боли.

— Вот именно! — Он даже подпрыгнул на месте, услышав слова Корделии.

Настоятель стал ходить по комнате, держа в руках пустой стакан. Рилли, которая следовала за ним по пятам, поспешила наполнить его снова. Настоятель просто не мог оторвать взгляд от Корделии. Он опрокинул в себя еще стакан портвейна, и Рилли опять наполнила его.

— Только Господь может избавить нас от боли. Ни мужчине, ни женщине это не под силу. Святая Библия говорит о таких чудесах, но ведь это божественные чудеса. Мы не можем допустить, чтобы люди верили… я, знаете ли, читал газеты… будто энергия передается от одного человека к другому. То, что вы делаете, миссис Дюпон, простите меня, близко к богохульству. По-вашему, Иисус Христос был гипнотизером!

Женщины удивленно переглянулись. Настоятель дышал тяжело и часто, а его портвейн пролился на пол. Он заметил это, быстро допил стакан и вернулся на кушетку. Пятно на полу расползалось. В комнате темнело. После взрыва эмоций все хранили молчание. Ни Корделия, ни Рилли не знали, что сказать, а доводы настоятеля истощились. Рилли зажгла еще две лампы. Корделия подумала, что не отказалась бы сейчас от портвейна. Мимо катились телеги, на которых с грохотом перекатывались посудины, и Корделия отметила про себя, что они едут в таверну «Блу пост», находившуюся выше по улице.

Наконец Корделия сказала:

— Уверяю вас, сэр, мы ни в коем случае не святотатствуем и вообще не выказываем ничего, кроме почтительного отношения, к религии. Мы занимаемся тем, что дает нам деньги на пропитание.

Последнее замечание Корделии, похоже, глубоко оскорбило настоятеля.

— Есть ли у вас брат, отец или какой-то другой человек, который ведет ваши дела, потому что только мужчина способен понять меня! Так дальше продолжаться не может!

Корделия встала, сохраняя королевскую осанку.

— Ваше преподобие, хочу заметить, что мы сами ведем свои дела. Мы весьма признательны вам за визит.

Горделиво возвышаясь над ним в своих развевающихся шарфах, она производила неизгладимое впечатление. Настоятель поднялся по ступенькам из подвальчика и вернулся в свою огромную прекрасную церковь на другой стороне улицы.

Месье Роланд навещал их регулярно и не уставал приободрять. Они видели, что он неодобрительно относится к понятию «гипнофренология», но вынужден согласиться с тем, что это приносит доход. Старый джентльмен никогда не критиковал их. Он настаивал на том, что они должны добиваться самого высокого результата в своей работе, даже если она в конечном итоге сводилась к френологическим сравнениям и рассказам о первой брачной ночи.

Однажды в воскресенье он предложил загипнотизировать их обеих, чтобы они поняли, каково это — быть объектом эксперимента. Рилли впала в транс почти мгновенно и очнулась минут через десять. Ее щеки раскраснелись, она была и позабавлена, и удивлена происходящим.

— Думаю, что это довольно приятный опыт, — медленно проговорила она, немного нахмурившись. — Честно говоря, я не очень хорошо все помню, — со странным видом добавила она.

Хотя Корделия дала согласие на этот эксперимент, она вдруг осознала, что противится воле месье Роланда, не хочет, чтобы он брал над ней верх. Даже ощутив, как тепло разливается по ее телу, она все еще сопротивлялась.

Он лишь улыбнулся.

— Вы очень сильная личность, моя дорогая. Никто не сможет вас загипнотизировать против вашей воли. Однажды, возможно, вы проникнитесь доверием ко мне.

Корделия была смущена.

— Но я доверяю вам полностью, просто не желаю отпускать себя.

— Я знаю, — сказал он.

За мишурой звезд и звуками музыки месье Роланд открыл для Рилли и Корделии две главные вещи: френология базируется на знаниях, а гипноз никоим образом не связан с духами и призраками — ни одно из этих занятий не имеет никакого отношения ни к магии, ни к каким-либо другим оккультным наукам.

Его скромность была столь велика, что прошло немало времени, прежде чем он открыл им, что был лично знаком с доктором Месмером.

— Вы встречались с ним?

— Да, я был еще очень молодым человеком, когда он приехал в Париж. Месмер занимал комнаты в отеле.

— А какие у него были комнаты? Там были звезды и зеркала?

Он улыбнулся.

— Нет, звезды были у меня, это была моя идея украсить комнату, чтобы создать особую атмосферу. Мне кажется, что посетители сами этого ждали. Но Кити и Хестер подняли эту идею на новую высоту, не так ли?

Он бросил взгляд на стеклянные звезды, которыми был усыпан потолок подвальчика.

— Так произошло, потому что Кити… могла приносить кое-какие вещи из театра. Но у доктора Месмера действительно были зеркала, поскольку он полагал, что энергия отражается зеркалами.

— А была ли у него музыка? — с чувством спросила Рилли.

— Да, у него была музыка.

— А каким он был? Он не был… обманщиком?

— Мое мнение таково, что он не был обманщиком, хотя гипноз и оставляет много вопросов открытыми. Во Франции несколько раз поручали специальным комиссиям подробно исследовать деятельность гипнотизеров. Но, возможно, Месмер мог показаться обманщиком, потому что использовал много загадочных вещей, например волшебные палочки и магниты. И он облачался в пурпурные одежды.

Женщины начали смеяться.

— Но он первым заговорил о гипнотизме. Именно в его честь гипноз называют месмеризмом. Он написал докторскую диссертацию о влиянии Луны и планет на течение болезни; он полагал, что, как здоровый человек, способен сосредоточить поток энергии и направить его в нужное русло. Этот энергетический поток может убрать источник боли у пациентов, чья нервная система плохо функционирует из-за дисгармонии с универсумом. Месмер считал, что ему вполне под силу нормализовать ритмы и потоки энергии людей и привести больных к выздоровлению. Он вывел это теоретически и доказал на практике. Сначала Месмер верил, что энергия сконцентрирована в окружающем нас воздухе, но позже решил, что человек сам является источником этой энергии. И вы знаете, не все его идеи были новаторскими, некоторые высказывались и раньше. Я слышал от путешественников, что китайские врачи умели снимать боль у пациентов точно так же, только они использовали иголки. Даже в этой стране ведутся споры по поводу акупунктуры.

Корделия и Рилли смотрели на него, словно завороженные.

— Доктор Месмер зарабатывал много денег?

— Он стал очень богатым, да, но я не думаю, что его особенно волновали деньги. Он хотел, чтобы его взгляды были признаны, и свято верил в свои теории, не принимая никакой критики. Месмер жаждал признания, ему хотелось, чтобы все согласились с тем, что он сказал новое слово в науке, ибо считал, что физические импульсы и энергетические потоки могут быть использованы на благо человечества.

— Он вам нравился?

Пожилой джентльмен рассмеялся.

— Я был лишь юным студентом, совершенно естественно, что я боялся его. Не мне было судить, нравится он окружающим или нет!

— Но все же?

Он задумался. Они увидели его умный взгляд.

— Однажды, когда пациенты разошлись, Месмер спросил меня, хотел бы я подыграть ему на флейте, пока он будет играть на гармонике. Он сыграл старую народную французскую песню, которая стала очень популярной после революции. — Месье Роланд позволил себе напеть ту мелодию. — Он еще и пританцовывал, как принято во время австрийских народных плясок.

Женщины удовольствовались этим рассказом.

Рилли отправилась домой и в тот ж вечер поведала эту историю бодрой, но ничего не понимающей миссис Спунс — только для того, чтобы еще раз услышать рассказ о старике в пурпурных одеждах, который умел танцевать народные танцы и играть на гармонике.

Однажды далеко после полудня, облачившись в скромные платья (хотя теперь они могли позволить себе самые модные и нарядные), Корделия и Рилли встретились с месье Роландом в условленном месте на углу Оксфорд-стрит. Он сказал, что хочет повести их в три места.

— Нам предстоит долгий вечер, — сухо заметил он. — И помните, что я плачу за вас обеих.

Сначала, когда наступили сумерки, он отвел их в очень дорогие комнаты на площади Ганновер, где, заплатив полсоверена («Полсоверена!» — воскликнула Рилли, не веря своим глазам), получили газету: на первой полосе большими буквами были напечатаны всего два слова: «Принц Генри». Женщина, одетая в экзотические восточные одежды, провела их на место. На ней было много украшений, а на голове — египетский тюрбан. В комнате мерцали свечи.

Их усадили на золоченые стулья, рядом уже заняли свои места хорошо одетые леди и джентльмены. В зале ощущалось все нарастающее возбуждение. В руках у каждого были листы с заголовком «Принц Генри», расцвечивая комнату белым светом. Внезапно они услышали громкий раскат грома. Корделия и Рилли едва сдержали смех — они тут же вспомнили, каким образом достигался подобный эффект в театре. Им было интересно, кто стоит за дверью и громыхает железным листом. В дальнем углу загорелись, а затем погасли огни. Откуда-то донеслись звуки музыки, словно играл небольшой оркестр.

— Три скрипки! — прошептала Рилли.

В комнате появился мужчина, одетый в пурпурные одежды, и месье Роланд издал легкий вздох. Мужчина поклонился, хлопнул в ладоши и поднял жезл.

— Я принц Генри, мастер гипноза, и сегодня вы увидите нечто такое, чего никогда не видели, — старательно выговаривая слова, произнес он. — Мы заглянем в ваше будущее, сумеем познать неизведанное.

Он продолжал говорить в такой же манере, театрально размахивая жезлом. Молодая женщина в белом (они были уверены, что это та дама, которая брала у них деньги у входа) подлетела к нему и вскоре после многих охов и ахов впала в транс, опустившись на диван, который удачным образом оказался рядом. После этого замысловатые движения жезлом (взад и вперед, из стороны в сторону) все еще продолжались.

Еще некоторое время звучала музыка и гремел гром, затем леди в белом воскликнула:

— Я вижу свою покойную матушку! Она… я вижу это точно… я уверена в этом… она в Африке! — Она воздела руки к небу. — Мама! О! Мама!

И она начала разговаривать с призраком своей матери, интересуясь в основном здоровьем членов своей семьи. Наконец, когда дело дошло до беседы о ревматизме, месье Роланд потерял терпение. Корделия и Рилли увидели, что его буквально трясет от возмущения.

— Обманщик! — закричал он. — Вы фальшивый человек, вы просто мошенник!

Он двинулся к двери.

— Гипноз — это целая система, призванная помогать людям, а не развлекать их, как какой-нибудь дешевый спектакль.

Он вышел, сопровождаемый Корделией и Рилли, которые извинялись на каждом шагу («Простите», «О, простите великодушно») перед раздраженными леди.

Очутившись на улице, месье Роланд ослабил галстук и глубоко вдохнул.

— Как только люди поверят, что с помощью гипноза можно заглянуть в прошлое или узнать будущее, как только они всерьез начнут утверждать, будто могут увидеть обратную сторону Луны или вести разговоры с давно умершими людьми, гипноз как наука будет обречен, — сказал он, пытаясь сдерживаться. — Гипноз — это не проявление чего-то сверхъестественного! Это физическое явление. Все должно быть доказуемо и уж, конечно, не должно выглядеть как дешевый спектакль! Для того чтобы показать целебный эффект гипноза, да, не спорю, можно провести какой-то эксперимент или устроить показательную демонстрацию, но чтобы развлечь скучающих глупцов — нет уж, увольте! — Придя в себя, он довольно язвительно обратился к своим компаньонкам: — Вы теперь видите, от чего я хотел вас спасти!

— Но это стоило вам таких денег! — закричала Рилли.

— Это деньги, которые не были потрачены напрасно, — ответил он.

Они выпили чаю в новом кафе на Оксфорд-стрит, чтобы немного приободрить месье Роланда, а также для того, чтобы набраться сил перед следующей вылазкой.

Их вторая встреча проходила на площади Кавендиш. Вход стоил четыре шиллинга. Они увидели, что публика состояла в основном из серьезно настроенных леди и джентльменов. Дамы были довольно просто одеты, а двое даже держали в руках бинокли. Один из мужчин быстро съел перед входом яблоко, как будто ему тоже требовались силы. Месье Роланд вручил Корделии и Рилли листовку, на которой было написано: «Демонстрация гипнофренологии», и Корделия покраснела.

Им снова показалось, что все это сильно смахивает на обычное театральное представление.

Гипнофренолог оказался мужчиной средних лет, очень серьезный на вид. Сначала он вкратце рассказал о культурной значимости излагаемого предмета.

— Гипнофренология способна помочь любому человеку, независимо от его социальной принадлежности, раскрыть свои таланты. С помощью гипнофренологии можно даже узнать предрасположенность того или иного человека к совершению преступления. Но если наше поведение управляется особенностями строения черепа, то возникает еще один важный вопрос: можем ли мы уменьшить или увеличить интенсивность проявления какой-либо склонности человеческого характера, возбуждая определенные зоны? Можем ли мы оказывать влияние на ум, стимулировать тот или иной путь развития личности? Прошу вашего внимания — я бы хотел показать это наглядно. Я пригласил сюда даму, которую никогда не встречал раньше, что может подтвердить ее муж (мужчина энергично закивал), и она согласилась выступить в качестве помощницы. Конечно, я предварительно заручился согласием ее супруга.

Из второго ряда поднялась очень простая на вид женщина (энергично кивающий головой мужчина ее поддерживал). Она была бледна и заметно нервничала, направляясь к оратору. Тот усадил ее и быстро ввел в состояние транса. Но затем, вместо того чтобы делать пасы руками, занял место за ее стулом и продолжил беседовать с публикой.

— Вы наверняка знаете, что френология имеет дело с определенными зонами головы. Я собираюсь стимулировать некоторые, потерев их.

Корделия и Рилли услышали легкий вздох: слово «потерев» прозвучало не совсем прилично.

— Вот здесь, например, находится зона, указывающая на веселый нрав человека.

Положив руки на голову женщины, он стал массировать ее. Через пару минут женщина заулыбалась, а затем начала смеяться, откинув голову, ее щеки порозовели. Она вытерла выступившие на глазах слезы. Ее смех был таким заразительным, что некоторые зрители подхватили его, тоже начав хохотать, однако на них тут же зашикали.

— Наверное, вы знаете, — продолжил свою речь оратор, когда женщина немного пришла в себя и снова погрузилась в транс, — что на передней части головы есть зона, которая отвечает за музыкальность человека.

Ему не составило никакого труда возбудить и эту зону — женщина начала тихонько напевать что-то о старой английской розе.

Одна дама из публики, вооруженная биноклем, стала аплодировать, но ее тоже быстро прервали.

— А сейчас, — немного театральным тоном произнес оратор, — я постараюсь возбудить зону, которую френологи называют зоной разрушения.

Казалось, ничто не предвещало беды. Но вдруг женщина, посидев спокойно несколько минут, резко встала со стула и швырнула его в публику. Настало время перерыва, и месье Роланд напомнил своим спутницам, что им предстоит пойти еще в одно место.

По дороге Рилли, крайне возбужденная увиденным, стала делиться впечатлениями. Корделия не разделяла ее энтузиазма и хранила молчание. Месье Роланд внимательно посмотрел на нее.

— И что же? — спросил он.

— Я не знаю, — пробормотала она. — Но мне не хотелось бы этого делать.

— Это же гипнофренология, — заметил месье Роланд.

Корделия ничего не ответила.

— Это тоже было мошенничество? — взволнованно спросила Рилли.

— Вы должны сделать собственные выводы, — сказал им месье Роланд.

Наконец они прибыли в какие-то комнаты, располагавшиеся в районе Сохо. На входе было написано от руки: «Лекция по лечебному гипнозу. Плата за вход — один шиллинг».

Оказалось, что из всех присутствующих Рилли и Корделия — единственные дамы. Многочисленная публика была очень пестрой: здесь были и просто интересующиеся этой темой иностранцы, и гипнотизеры (что можно было понять по их разговорам), и врачи. Только теперь Корделия с Рилли поняли, насколько месье Роланд уважаем в этой среде. К нему постоянно подходили люди и церемонно кланялись. Однако чувствовалось, что врачи неодобрительно относятся к тому, что им предстояло услышать. Они произносили слово «гипноз» с оттенком возмущения. Метод Месмера вызывал у них лишь презрение. На маленькой сцене уселись три хорошо одетых докладчика.

— Я ни разу не была у доктора, — сказала Рилли, подозрительно поглядывая на сидевших вокруг нее врачей. — Уж лучше я пойду за советом к аптекарю. Я слышала столько всяких историй о докторах: мало того что они все жестокие, так еще и бровью не поведут, если причинят тебе боль.

Первый докладчик с самым серьезным видом поведал им о том, что они уже слышали на лекции в университетской больнице: гипноз — это средство облегчения боли. Врачи и гипнотизеры должны работать вместе на благо больных. Пациент, который находится в трансе — и это было уже не раз доказано, — не испытывает боли и никак не реагирует на хирургическое вмешательство. Таким образом, доктор получает возможность гораздо лучше делать свою работу.

Он утверждал, что гипноз способен помочь пациенту выдержать даже такую сложную операцию, как ампутация. Докладчик говорил спокойно и уверенно. Его можно было принять за одного из находившихся в зале врачей, но он совершенно игнорировал их неодобрительную реакцию. После этого он, как и профессор Эллиотсон, позвал девушку, и она тотчас явилась. Девушка разительно отличалась от той ирландки в ночной рубашке, которая пела «Джима Кроу». У нее была обыкновенная внешность, и по ее виду было трудно сказать, из какого она общества. На девушке было простое зеленое платье, туго затянутое в талии, как того требовала мода. Тонкое лицо было очень бледным, едва ли не в тон платью, и все в комнате видели, что она испытывает сильную боль. Докладчик объяснил слушателям, что врачи вынесли девушке суровый приговор: у нее был серьезно поражен внутренний орган. Свое суждение по поводу диагноза девушки он не высказал, отметив лишь, что лечение «облегчило симптомы». Докладчик не стал утверждать, что излечит ее полностью, он говорил, взвешивая каждое слово. Однако публика отреагировала неожиданно яростной вспышкой. Девушка с бледным лицом села перед ними.

Несмотря на негативную настроенность, доктора затихли, как только гипнотизер начал делать пасы у лица девушки, а потом вокруг ее тела и у ног. Корделия тут же уловила какое-то движение: словно электрический разряд пробежал в воздухе. Месье Роланд сидел очень тихо, Рилли наклонилась вперед, неотрывно глядя на сцену.

Спустя несколько минут девушка впала в транс, но ее глаза были широко открыты. Из публики послышалось шипение: «Обманщик». Кто-то в первом ряду, не в силах сдерживать себя, прыгнул на сцену и стал кричать что-то на ухо девушке. Она даже глазом не моргнула. Он толкнул ее, и она послушно поддалась. Кто-то выкрикнул: «Позор!» Мужчина, крайне пристыженный, занял свое место в зале. Гипнотизер все продолжал делать пасы руками, сконцентрировав внимание на больном органе девушки. Когда он проводил руками вокруг ее талии (зрители в едином порыве подались вперед), руки девушки начали двигаться, в точности повторяя движения гипнотизера, словно она и вправду была марионеткой. Зрители смотрели это странное представление затаив дыхание, казалось, что они и сами ощущают себя загипнотизированными. Когда девушка наконец пришла в себя, результат был налицо: она выглядела уже не такой больной, менее встревоженной, а на щеках играл румянец. Когда она покидала сцену, изменилась даже ее походка.

— Благодарю вас, — тихо произнесла она, обращаясь к гипнотизеру.

Из публики снова донеслось: «Обман!», но звучало это уже не так уверенно. Установилась странная тишина. Зрители, судя по всему, были умными и образованными людьми, и они видели, что даже если это и обман, то очень искусный.

Затем пришла очередь второго докладчика. Когда он начал говорить, в переполненном зале словно нажали спусковой крючок.

Напрасно он излагал свои взгляды на исцеляющие возможности гипноза. Напрасно вызывал врачей на спор. Как только он заговорил, стало ясно, что этот человек из рабочих. Корделия и Рилли сразу поняли, что сидевшие в зале врачи возмущены тем, что рабочий (какой бы представительной ни была его внешность), учит их.

Месье Роланд глубоко вздохнул. Он слышал голоса: сначала тихие, но по мере того, как докладчик развивал свои мысли, голоса звучали все громче.

Это было трудно вынести. Первый опыт с бледнолицей девушкой в зеленом платье уже был довольно тяжелым. Но то, что человек из низов осмеливался учить образованных людей, — это было возмутительно! Как он мог хоть на мгновение допустить, что способен оказать влияние на людей, стоящих неизмеримо выше его, как он мог подумать, что способен использовать свои сомнительные таланты, чтобы гипнотизировать их женщин?! Корделия и Рилли направились к выходу, подталкиваемые месье Роландом, поскольку ситуация выходила из-под контроля. Доктора в дорогих костюмах прыгнули на сцену и напали на докладчиков. Женщина в зеленом начала кричать. Один из врачей вдруг вытащил (Рилли позже долго и с восторгом вспоминала это) баранью ногу и обрушил ее на головы гипнотизеров. Хорошо, что у кого-то хватило ума погасить свет, иначе было бы не избежать серьезной драки.

Месье Роланд проводил их домой.

— Неужели врачи всерьез обеспокоены тем, что могут потерять работу из-за гипнотизеров? — спросила Рилли. — Или они правы и таким образом проявляют заботу о пациентах?

— Может, и то и другое, — ответил месье Роланд. — Именно потому я и хотел, чтобы вы поняли суть того, чем занимаетесь. Надо уважать свои таланты, Корделия.

— Это счастье, что мы актрисы по профессии, — кисло отметила Корделия. — Лишь потому, что мы приучены говорить и вести себя как леди, к нам приходят посетители. Поэтому все обращают внимание только на внешнюю оболочку, не слишком вдаваясь в суть. — Она на мгновение умолкла и взглянула на своих спутников. — На самом деле мы ничем не отличаемся от того «джентльмена», а это значит, что так или иначе, но мы обманываем людей. — Она прошла вперед, не желая продолжать разговор и даже не пускаясь в рассуждения о явлении бараньей ноги на недавней лекции.

Ничто не могло вывести ее из мрачного состояния. Месье Роланд вернулся в Кеннингтон. Рилли отправилась на Райдингхауз-лейн с небольшой лампой, которую ей дал месье Роланд. Завидев ее, сторож объявил время и пожелал спокойной ночи. Она же думала о том, что только что видела, и о Корделии, которая переживала непреходящую душевную боль.

На следующий день, когда они переоделись в костюмы горничной и леди в шарфах (это снова напомнило им о переодевании перед премьерой), Рилли показала статью в газете, автор которой сравнивал гипноз с железной дорогой.

— Тысяча чертей! — воскликнула Корделия. — Какой пасторальный мир? Какой идиот это написал?

В конце статьи было указано и имя автора: Вильям Вудворт.

Глава десятая

По вечерам Рилли вдруг стала куда-то загадочно исчезать.

Рилли заведовала их финансами, отвечала за всю бумажную работу и корреспонденцию. Она точно знала, сколько они потратили и сколько заработали. Теперь их уже можно было бы назвать состоятельными дамами, однако они не изменили своим привычкам: по-прежнему повсюду ходили пешком, пили портвейн, ели отбивные, поджаренные с луком на маленькой печке, которая все еще стояла рядом с кроватью Корделии, Рилли все так же уходила на Райдинг-хауз-лейн, чтобы укрыть спящую мать и опорожнить ночные горшки. Решив, что Корделию пора немного «встряхнуть», она начала разрабатывать соответствующий план. Рилли можно было увидеть в разных районах Лондона: на Мэйфере, неподалеку от Оксфорд-стрит.

Однажды она прибыла на Литтл-Рассел-стрит раньше обычного, подготовила все к приходу клиентов, надела свой костюм горничной и начистила до блеска звезды и зеркала. Корделия вызвалась ей помочь.

— Мы заканчиваем сегодня в шесть вечера, — объявила она, когда звезды сияли и обе женщины остались довольными результатами своей работы.

Ставни были закрыты, чтобы проблемы буквально оставались за окном: комната приобрела вид немного мистический — свечи мерцали, шелк шарфов струился в воздухе.

— У меня назначена встреча, на которую ты тоже должна пойти.

— О чем ты? — спросила Корделия, усаживаясь на стул в тени.

— Подожди, и сама все увидишь, — загадочно проговорила Рилли.

В шесть тридцать, когда деньги были надежно спрятаны под деревянными половицами у печки («Ни один грабитель не подумает, что мы окажемся настолько глупыми, чтобы прятать деньги у огня!»), подруги отправились в путь. Была весна, вечерний воздух обдавал холодом, солнце все еще ярко сияло, и колокола в церкви Святого Георгия на той стороне улицы призывно звонили.

— Может, надо посетить службу? — сказала Рилли.

— О небеса, и это после разговора о святотатстве, с какой стати?

Рилли улыбнулась.

— А кроме обвинений в святотатстве, ты ничего не услышала? Не заметила никакого интереса со стороны настоятеля?

Корделия выглядела искренне удивленной.

— Нет.

— Да он глаз от тебя не мог оторвать!

— Это потому, что считал меня источником зла. Рилли, за все время, что я здесь живу, никто из церкви Святого Георгия не нанес нам ни одного визита, а ведь когда я была моложе, то выглядела гораздо привлекательнее!

— Ты все еще очень красивая, Корди, и ты весьма заметная дама! Может, настоятель недавно там служит!

— Красивая! Рилли, тебе нужны очки!

— Ты прекрасно знаешь, что они у меня есть!

— Значит, тебе нужны очки посильнее!

Они прошли мимо больших каменных столбов. Корделия искоса взглянула на Рилли: ее глаза лихорадочно блестели, осанка была прямой, а походка стремительной. Ни одной из них не пришло в голову взять экипаж или заказать кабриолет: они пересекли Тоттенхем-Корт-роуд, вышли на Райдингхауз-лейн, а затем промаршировали мимо больницы Мидлсекс. Далее им предстояло спуститься по Ньюман-стрит, где дети с грязными мордочками, выкрикивая ругательства, играли с мячом до самых сумерек. Из кабачков неслось нестройное пение:

— А теперь, Корди, скажи, — начала Рилли, когда они свернули на Оксфорд-стрит, — ты вообще осознаешь, сколько у нас денег?

— Достаточно, чтобы не беспокоиться об арендной плате!

Подняв юбки, чтобы не испачкать их дорожной грязью и конским навозом, Корделия закружилась в танце, придерживая одной рукой шляпу.

— Это самое умное дело, за которое только мы могли взяться. Мы теперь знаем о браке больше любого из докторов или философов!

— Но мы поведем себя еще умнее, — заметила Рилли.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Думаю, нам стоит снять комнаты на Дьюк-стрит. — На Дьюк-стрит? — Корделия прекратила танцевать и остановилась посреди Оксфорд-стрит.

— Причем в самом дорогом районе, — добавила Рилли.

— Мы не можем позволить себе снимать комнаты на Дьюк-стрит в каком бы то ни было районе.

Рилли успела вовремя оттолкнуть подругу от обочины дороги, чтобы на нее не наехал приближавшийся автобус.

— Через десять лет, если дела будут идти, как сейчас, мы сможем позволить себе купить комнаты в любом районе Дьюк-стрит!

— Я не хочу покидать Литтл-Рассел-стрит! Это же мой дом!

— Конечно, и я тоже не собираюсь уезжать с Райдингхауз-лейн. Я не предлагаю менять все кардинально. На Дьюк-стрит надо устроить место для приема клиентов. Корди, так ты получишь назад свою комнату и не будешь спать рядом с печкой! Дело в том, что я нашла подвальчик, но какой! Он намного больше нашего, и там есть настоящие ступеньки, а не такие, как у нас, железные и неудобные. Две комнаты — одна большая, где ты будешь работать. На окнах установлены чудесные ставни. А маленькая комната как будто специально для меня: я смогу там принимать людей, а еще там есть стол-бюро и место для моей флейты!

— Но я не вижу причин что-то менять! Мы и так прекрасно себя чувствуем!

— Корди, послушай меня. Я думаю, что пришло время поднять цены. Мы не сможем добиться большего, если останемся там, где волосы начинают пахнуть луком. Если мы обоснуемся на новом месте, к нам придут более состоятельные клиенты. Мы даже вывесим металлическую табличку перед входом. Я и текст придумала: «Леди-гипнофренолог: Наставница в вопросах заключения удачного брачного союза». Этот подвальчик на окраине Мэйфера. Вообще нам повезло, что мы нашли его, потому что здесь в основном сдаются дома для семей, но по счастливой случайности миссис Гортензия Паркер…

— Миссис Гортензия Паркер?

— Миссис Гортензия Паркер, хозяйка, свято верит в силу гипноза, и она очень заинтересовалась личностью леди-гипнофренолога. Мы будем брать с клиентов двойную плату, потому что сможем принимать знать и претендовать на то, чтобы вращаться в высших кругах. Я уверена, что нас ожидает успех. Вот мы и пришли. Это здесь.

Рилли постучала начищенным до блеска кольцом в большую дверь. Открывший им слуга провел подруг в комнаты, где их приняла крупная и величественная миссис Гортензия Паркер. Она была леди-аптекарем, и Корделия с Рилли были весьма заинтригованы этим открытием. Каждый день миссис Паркер отправлялась на Бонд-стрит отпускать лекарства. Она решила угостить их мятным чаем.

Хотя Корделия все еще ворчала, Рилли это нисколько не смутило: она с прежним воодушевлением рассказывала об их планах, проявляя чудеса выдержки и благоразумия.

— Корди, надо купить звезды. Нам нужно заплатить за то, чтобы зеркала передвинули. А еще лучше, если мы купим еще несколько зеркал. Ты можешь приобрести себе парочку платьев на Оксфорд-стрит.

Но Корделии не понравился Мэйфер. Он напоминал ей о том времени, когда она пыталась произвести впечатление на лорда Моргана Эллиса. Она жила там, когда была лондонской знаменитостью и лелеяла свои мечты и надежды. Она не могла не вспомнить, что считала себя замужней дамой, что ей прислуживала горничная и она наряжалась в великолепные платья.

— Мне не нравится Мэйфер. Что мне делать на Дюк-стрит? Дух тети Хестер не будет присматривать здесь за мной. Я душой и телом принадлежу Блумсбери!

Но наконец Корделия встряхнулась, засмеялась и даже извинилась. Они достигли успеха, а она позволяла себе какие-то жалобы! Они купили не только сияющие звезды, но и новые платья, новые туфли и шляпки — все, чтобы соответствовать новому окружению. К удовольствию Корделии, Рилли отказалась от костюма горничной и стала одеваться как управляющая в магазине модной женской одежды на Стрэнде. Она выглядела исключительно респектабельно, как и положено профессионалу. Однажды во время одного из набегов на магазины они встретили свою бывшую товарку по цеху. Ее звали Энни, в свое время они часто видели ее у миссис Фортуны.

— Да это же Энни! — воскликнула Рилли, прикрыв рот рукой.

Она просто застыла на месте, не зная, то ли двинуться навстречу Энни, то ли проигнорировать ее. Энни не заметила их. Возможно, она и не узнала их в новых модных нарядах. Старая актриса, которая в свое время играла Офелию, прошла вдоль Оксфорд-стрит; ее туфли давно требовали починки. Она шла, опустив плечи. Они знали, что их могла ждать та же участь.

Начав работать на Дюк-стрит, они стали иногда возвращаться домой в экипаже или нанимали карету, которая, очевидно, когда-то принадлежала знатной семье, потому что на стенке еще оставался семейный герб. Но Рилли по-прежнему возвращалась к матери и Регине, к ночным горшкам на Райдингхауз-лейн, а Корделия отправлялась на Литтл-Рассел-стрит, где ее ожидали угасающие звезды из стекла, которые ее мать много лет назад украла из театра.

— Я не могу отказаться от Блумсбери, Рилли, честно, — сказала Корделия.

— Мы должны познакомиться с обитателями Мэйфера, — твердо настаивала на своем Рилли. — И затем сможем себе позволить все что угодно!

Дюк-стрит был для них подобием сцены, отработав на которой они снова отправлялись домой.

Месье Роланд наблюдал за их стремительным восхождением с некоторой снисходительностью и отказался от предложения стать их деловым партнером.

— Мои дорогие, это очень любезно с вашей стороны, но у меня есть собственные клиенты, которые посещают меня на дому, и я этим вполне довольствуюсь.

Они пытались дать ему денег, но он под каким-то благовидным предлогом не принял их.

Изредка он гипнотизировал миссис Спунс, которая оказалась идеальным объектом, поскольку легко впадала в транс. Благодаря ему ее беспокойное маленькое тело, ее вечно улыбающееся лицо обретали покой. Она становилась умиротворенной. Только однажды миссис Спунс вышла из транса и сказала: «Рилли, дорогая, этот человек так добр, совсем как ты», и Рилли жила этим мгновением, дорожа им, как бесценным подарком судьбы.

Миссис Гортензия Паркер, отпуская лекарства, высоко отзывалась о способностях леди-гипнотизера. На Дюк-стрит стали приходить настоящие леди. Часто они являлись со своими дочерьми. Ощупывая их юные головы, Корделия говорила об отзывчивости и живости, о зоне родительской любви, а если приходилось консультировать молодых барышень в присутствии их матерей, это избавляло Корделию от необходимости говорить о деликатных вещах, связанных с первой брачной ночью. Они с Рилли подняли плату до полсоверена с каждого посетителя. Некоторые молодые леди приходили в сопровождении своих женихов, и тогда визит приносил Корделии и Рилли целый соверен. Иногда молодые леди возвращались одни и задавали те вопросы, ради которых, собственно, и являлись. В новых комнатах ощущался особый дух, которого, казалось, можно коснуться рукой. Корделия и Рилли не могли не осознавать этого. Сначала они решили, что это дело в самом факте перемен, в том, что они находятся в Мэйфере, а не на Литтл-Рассел-стрит, но все было не так просто. Королева Виктория стала появляться на публике не в легкомысленных нарядах в стиле времен ее дяди, с которым Корделии много лет назад довелось ужинать, а в очень респектабельных платьях. Строгий ансамбль довершался не менее строгой шляпкой. «Семейные ценности» стали новым веянием. Корделия и Рилли заметили, что теперь молодые леди появляются на людях в сопровождении мужчины, только если он является ее мужем, братом или отцом. Каким-то образом слава о Корделии быстро распространилась, и молодые девушки по-прежнему умудрялись приходить к ней без матерей. Все чаще они посещали Корделию в сопровождении подруг, иногда оставляя горничную в холле. Несмотря на охватившую всех моду на чопорность и целомудрие, барышни, как и раньше, интересовались, хотя и в исключительно завуалированной форме, сценарием брачной ночи, и Корделия давала им советы.

— Как же я устала от этих разговоров о первой любви! — однажды вечером призналась она Рилли.

Рилли вдруг объявила, что в связи с приходом лета многие клиентки отправились за город, поэтому им стоит на неделю прекратить прием и тоже устроить себе отпуск.

— Отпуск? — переспросила Корделия (за всю свою жизнь она ни разу не устраивала себе отпуска), не скрывая, насколько изумлена предложением подруги.

— Тебе надо отдохнуть от разговоров о первой любви, а нам надо отдохнуть друг от друга, — благоразумно заметила Рилли.

Рилли удалось отправить свою мать вместе с Региной в Бат на воды. (Рилли Спунс отличалась большим благоразумием, никогда не позволяя себе предаваться несбыточным мечтам, но всегда представляла себе, как, должно быть, элегантно выглядят гости модных фешенебельных курортов.) У нее оказалось достаточно средств, чтобы заказать отличные комнаты с туалетом (изрядно удивившим стареньких леди). Однако Рилли и предположить не могла, что курорт окажется таким шумным местом. Каждый день что-то происходило: однажды Регина едва не утонула, а в другой раз миссис Спунс зачем-то стащила серебряный чайник. Вернувшись домой на Литтл-Рассел-стрит, Рилли за бутылкой портвейна изрядно повеселила Корделию этими историями. Они смеялись так, что на глазах выступили слезы.

— О, как же я соскучилась по тебе, Рилли, — сказала Корделия, вытирая глаза. — Отпуск пошел тебе на пользу. Ты потрясающе выглядишь. У тебя глаза сияют! Извини, что я была так невыносима. Я знаю, что нам сильно повезло в жизни.

Корделия заметила, что жизнь Рилли состояла не только из работы, она умела находить радость во всем. Корделия же выбрала одиночество и компанию дешевых стеклянных звездочек на потолке в комнатах подвальчика.

— Нет, дело не в везении. Мы заслужили это, потому что много работали. Я тоже по тебе очень скучала. И мы станем гораздо богаче!

Ее глаза засияли еще ярче, потому что портвейна сегодня было выпито больше обычного. Они приготовили себе отбивных с луком (кровать Корделии стояла на безопасном расстоянии, под их любимыми звездами).

— А где была ты, Корделия? Почему ты молчишь?

— О, я убивала время: ходила на экскурсии, отдыхала. Все такое.

Корделия не стала говорить, что уезжала на одну неделю, проведя в дороге день и ночь. Ее манил Уэльс. Там по-прежнему залив отступал днем, чтобы обнажить подводные скалы и затонувшие корабли. Там по-прежнему немилосердно дул ветер, а цветы радовали глаз буйством красок. Предательское море билось об утесы Гвира. Каменный особняк у развалин замка пустовал, а сам замок разрушился почти до основания. Старый дуб рос, как и прежде, не желая хранить ничьих секретов. У Моргана был день рождения. Корделия вдруг осознала, что ему исполнилось пятнадцать лет. Она поместила в валлийской газете объявление, содержание которого за много лет стало для нее привычным: «Мама разыскивает детей, у которых был домик в ветвях дуба. Адрес…»

Глава одиннадцатая

Корделия заметила, что Рилли все время в приподнятом настроении. В ней словно произошла какая-то перемена. Она наблюдала за подругой, не в силах скрыть любопытства. Хотя Рилли скоро должно было исполниться сорок восемь лет и она уже не могла похвастаться стройностью, ее лицо как будто расцвело, а глаза сияли.

Однажды Рилли появилась в Блумсбери поздно вечером, почти как в старые времена, когда они были актрисами и возвращались в полночь и когда Корделия узнавала о приходе подруги, в кармане плаща которой на всякий случай лежал камень, по цоканью каблучков на железных ступеньках. Корделия сидела у огня и потягивала портвейн. Она предложила Рилли присоединиться к ней, и та сделала несколько больших глотков.

— Догадайся, какая у меня новость! — обратилась она к Корделии.

— Принц Альберт пригласил тебя в Виндзор.

— Нет, еще одна попытка!

— Ты нашла нам новую квартиру.

— Еще одна попытка!

— Сдаюсь, — сказала Корделия.

— Сохраняй спокойствие, Корди, эта новость ничего не изменит!

— Не изменит?! — смеясь, переспросила Корделия.

— Я снова собираюсь замуж!

Корделия была так удивлена, что уронила на пол стакан. Он не разбился, но портвейн просочился сквозь половицы, там где он проливался до этого много раз, но Корделия даже не заметила этого. Она машинально налила себе еще один стакан, а бутылку вручила Рилли.

— Ты шутишь?

— Нет, — ответила Рилли.

Корделии стоило большого труда взять себя в руки: она любила Рилли Спунс. Рилли Спунс заслуживала счастья. Однако сама мысль о том, что она выходит замуж, казалась ей невероятной. Ведь перед ней была та самая Рилли Спунс, о первом замужестве которой Корделия узнала через много лет после того, как брак распался.

— Но ты ведь не знакома ни с кем, кто бы мог позвать тебя замуж, — заметила она.

— Нет, это не так, — все еще смеясь, возразила Рилли. — Это второе предложение руки и сердца, которое я получила, с тех пор как мы с тобой начали принимать клиентов.

Корделия выглядела пристыженной.

— О, прости меня, Рилли. Конечно, у тебя есть своя жизнь, о которой я могу не знать, но просто все это…

— Ты могла бы иметь еще больше предложений, если бы не жила только тем, что нашептывает тебе измученное сердце. Возможно, ты даже заметила бы настоятеля!

— Что?

— Настоятель храма всегда ждет, когда ты появишься на улице. Ты ведь видела его.

— Но он вовсе не собирается на мне жениться. Он желает, чтобы мы изменились и закрыли свое дело. Он такой важный в своем одеянии! Мне кажется, что ему сто лет!

— Нам тоже лет по сто, не забывай, — заметила Рилли.

Она налила еще немного портвейна.

— Ему пятьдесят два.

— Кому пятьдесят два? Твоему жениху?

— Нет, моему жениху сорок два. Настоятелю пятьдесят два. Я спросила у леди, которая делает букеты для храма.

— Рилли, мы сейчас говорим о тебе, а не обо мне!

— В прошлом году мне сделал предложение один мужчина с Райдингхауз-лейн, но я думаю, что ему была нужна нянька, — он видел, как я ухаживаю за мамой и за Региной. Сейчас я говорю об Эдварде. — Рилли заметно повеселела. — Его зовут Эдвард. Эдвард Вильямс. Рилли Вильямс… О Корди, разве это не замечательно звучит? И он вовсе не хочет, чтобы я присматривала за ним. Он сказал, что будет только рад, если я продолжу работать. Я согласилась, что иначе нам не о чем было бы разговаривать, так что, Корди, дорогая, для нашего дела моя новость не столь существенна. О, я всегда так хотела выйти замуж, ощутить тепло домашнего очага, создавать уют. И конечно, мой жених мечтает познакомиться с тобой.

— Я проведу для вас консультацию, чтобы выяснить, насколько вы подходите друг другу с точки зрения френологии, — сказала Корделия, но Рилли посмотрела на нее с негодованием. — О, я пошутила. Рилли, все это просто чудесно! Но как ты с ним познакомилась? Он тоже живет на Райдингхауз-лейн?

— Нет, мы познакомились в Бате, в тот день, когда моя матушка стащила серебряный чайник.

— Чудесный повод для знакомства! И какое сильное впечатление! — со смехом отозвалась Корделия.

— Нет, он ко всему отнесся с пониманием. Сказал, что его дедушка тоже лишился разума и тоже мог стащить серебряный кофейник. — Корделия не могла понять, о чем она. — Я хочу сказать, что он увидел меня с чайником, Регину, мою матушку, наш багаж и предложил помощь. Я попросила его вернуть на место чайник, но так, чтобы это не выглядело очень уж смешно. Не буду же я объяснять всем, что моя мама взяла его, потому что ей нравится все блестящее, а чайник был серебряный.

— Но ведь это случилось всего месяц назад! И ты уже собираешься за него замуж!

— Любовь имеет свои законы. Настоящая любовь не зависит от времени. Я так хотела, чтобы он нашел меня в Лондоне, — так и случилось!

— Но где вы будете жить? И как это воспримет твоя матушка? Чем он занимается? Ты действительно уверена, что он разрешит тебе продолжать работать?

— Да, абсолютно, и потом, Корди, я сама принимаю решения. Он с большим интересом отнесся к нашему делу. Я рассказала, чем мы занимаемся. Он знает и то, что раньше мы были актрисами. Эдвард не из тех мужчин, кого такая новость может привести в шок, он знает жизнь. Корди, я рассказала ему, как неуверенно делали мы первые шаги, какого успеха добились, ему известно, что мы сейчас востребованы, что к нам выстраивается очередь. Я показала ему, где мы принимаем клиентов. Так что на нашу с тобой работу мое замужество никак не повлияет. Я обещаю. О Корди, разве не чудесно!!! В моем возрасте! Я все еще не могу в это поверить.

— У него взгляд с искоркой, как ты любишь?

— О да! Он умеет рассмешить меня, и я тоже смешу его постоянно, уверена, мы будем жить долго и счастливо! Корди, я так рада!

И Корделия тоже рассмеялась, глядя на довольное лицо подруги.

— Рилли, это прекрасно. Я хочу устроить в вашу честь воскресный ужин. Мы пригласим месье Роланда, настоятеля, а еще позовем Энни. Мы будем пить шампанское. Угощайся же еще портвейном!

Вскоре они уже пели, и их голоса эхом раздавались на Литтл-Рассел-стрит, в Блумсбери, где их, возможно, слушал настоятель церкви Святого Георгия.

Они не сумели найти Энни, ту старую актрису, которую встретили на Оксфорд-стрит, хотя Рилли специально ходила к миссис Фортуне. Корделия пошутила, когда сказала о настоятеле, но месье Роланд был в восторге от приглашения. Корделия приготовила огромный кусок говядины в своей старой печке. Пока мясо готовилось, она мешала угли, лишний раз радуясь тому, что ее кровать стоит теперь в большой комнате, а не рядом с очагом. Она приготовила бекон и картофель, капусту и морковку — ту еду, которую по воскресеньям обычно готовила тетя Хестер. Она поджарила лук: теперь ей нечего было беспокоиться насчет того, что этот запах пропитает ее волосы. Корделия купила шампанское, как принято у настоящих леди и джентльменов, а еще много-много портвейна и цветы. Сдвинув кровать, она поставила в центре большой комнаты стол. Она была так рада тому, что Рилли останется с ней. Радовало и то, что мистер Эдвард Вильямс благосклонно относится к их работе. В глубине души Корделия даже завидовала счастью Рилли, но постаралась не думать об этом. «Брак — это не для меня», — решила она. Нет, она была искренне рада тому, что Рилли счастлива.

Корделия обрадовалась приходу месье Роланда.

— Я заметил, что Рилли прирожденная сиделка. Ей нет равных в уходе за другими людьми, — сказал он Корделии. — Я очень доволен, что она нашла человека, который сможет заботиться и о ней.

Он принес ей желтые розы.

Наконец прибыла Рилли с мистером Эдвардом Вильямсом. Он был немного моложе Рилли, но смотрел на нее с любовью и нежностью. Он был одет несколько старомодно, как одевались двадцать лет назад, — сдержанно и строго, но у него действительно были глаза с искоркой. Когда он знакомился с Корделией и месье Роландом, в его взгляде был нескрываемый интерес. Они уселись в большой комнате. Ставни были распахнуты, и в комнату вливалось теплое сентябрьское солнце. Стеклянные звезды были едва заметны. Им пришлось зажечь лампы. Между солнечными бликами и отсветами ламп плясали тени, пирожник на улице выкрикивал свои цены, а колокола в церкви прозвонили к службе.

Мистер Вильямс, как выяснилось, работал в банке. Он рассказал им очень смешные и не очень скромные истории о клиентах банка: одним из них был мясник, который каждую неделю приносил на хранение кучу денег, и его руки всегда были обагрены кровью. Другой господин оказался настоящим прохвостом — он зарабатывал тем, что убеждал леди перечислять на его счет довольно внушительные суммы.

— А что это за банк? — поинтересовался месье Роланд.

Услышав название банка, он был впечатлен. Вообще месье Роланд в тот вечер был в ударе: он рассказал гостям о времени, когда был студентом в Париже. Это было после Французской революции. Они ощущали ее бешеную энергию и пришли в ужас, когда всеобщее ликование сменилось кровавым террором. Корделия вспомнила свою вторую большую роль на сцене — роль принца в «Кровавой Башне». Ей было тогда всего четыре года.

— А какой была ваша первая роль? — спросил мистер Вильямс.

— По-моему, я играла роль ребенка, которого украли, — сказала Корделия, потянувшись за новой порцией портвейна.

Это был очень приятный ужин, и гости пили благородное шампанское в честь счастливой пары.

— Когда вы собираетесь пожениться? — поинтересовался месье Роланд.

— Совсем скоро! — с сияющим взглядом ответила Рилли.

Мистер Вильямс, у которого щеки раскраснелись от выпитого портвейна, упомянул что-то о необходимости уладить дела своей покойной жены.

— О, мне так жаль, — пробормотала Корделия. — Так вы вдовец?

— Я вдовец, да. Но надеюсь, что скоро сменю статус. — Он с улыбкой посмотрел в сторону Рилли. — Хотя подобные дела всегда отнимают больше времени, чем ты предполагаешь. Кстати, о делах. Я готов оказать вам всяческую помощь, мисс Престон, Рилли рассказала мне о вашей крайней неосмотрительности. Простите, но я считаю это даже глупостью. Как можно хранить деньги под половицами? Да их там найдет любой.

— Любой их там не найдет, — с улыбкой ответила Корделия. — Я вас уверяю.

Они продолжали беседовать о том о сем. Вечер проходил в приятной обстановке. А затем все отправились прогуляться на площадь Блумсбери, где старый политик Чарльз Джеймс Фокс, который так любил театр, сидел, увековеченный в бронзе.

— Когда-то это было моим местом, — пробормотала Корделия месье Роланду. — Сюда я приходила есть кексы по ночам, когда была еще совсем крошкой.

Она знала, что он прекрасно понимает, о чем речь: он был с ними в те далекие дни, но она этого тогда не осознавала.

— И я до сих пор иногда прихожу сюда, чтобы подумать!

Он слушал ее, а она говорила, и горькая улыбка омрачала ее лицо. Они прошли вдоль Бедфорд-плейс к саду на площади Рассел, где герцог Бедфорд торжественно восседал на своей лошади.

— Я хотела бы жить на Бедфорд-плейс, — сказала Корделия, обращаясь к месье Роланду, когда они отстали от пары впереди.

Смех Рилли, которая шла под руку с мистером Вильямсом, иногда достигал их слуха.

— С самого детства я только и мечтала о жизни в большом доме. — Корделия указала на красивые высокие окна.

— Она не должна выходить за него замуж, — пробормотал месье Роланд, как будто не слыша Корделию. — Конечно, она ваша подруга, а не моя, но ей не следует выходить за него замуж. Пригласите его в гости в следующее воскресенье. Мне нужна всего неделя.

Вскоре после этого гости отправились по домам, и у Корделии не было возможности продолжить эту тему.

Всю неделю Рилли напевала, начищая до блеска звезды на потолке. Корделия слышала, как звенит ее голосок в соседней комнате, когда она приветствовала или провожала посетителей.

— Эдвард может обеспечить нам хорошие проценты, Корди, если мы сдадим деньги в его банк, — сказала она, пересчитывая дневную выручку. — Это гораздо лучше, чем держать деньги под половицей! Он был шокирован, когда узнал, что мы храним там деньги, и сказал, что богатые люди так не делают. По мнению Эдварда, нам нужен мужчина, который помог бы нам управлять делами.

Корделия увидела, каким счастьем сияло лицо Рилли.

— Может, нам стоит подождать, пока вы поженитесь, — предложила она.

— Но почему?

— Послушай меня, Рилли. — Корделия начала говорить очень быстро. — У меня есть план. Фантастический план, и я надеюсь, что он сработает. Для того чтобы его исполнить, понадобятся наличные деньги.

— Какой фантастический план?

— Ты знаешь, как хорошо идут наши дела. Мы можем снять комнаты получше этих!

— Лучше, чем на Дюк-стрит?

— А почему бы и нет?

Рилли была сбита с толку.

— Я думала, что тебя этим не заинтересовать, Корди.

— Рилли Спунс! Ты заставила меня пересмотреть свои взгляды. Наш доход растет с каждым днем! Конечно, нет необходимости использовать и твои деньги, ведь мистер Вильямс может возражать…

— Не глупи, Корди, конечно, он не станет возражать.

— На этот план у нас уйдет месяц. Давай не будем пока класть деньги в банк.

— Он так настаивает. О мой дорогой мальчик! Он сказал, что печется о моем же благе, что не может стоять в стороне, видя, как мы нуждаемся в мужчине. В конце концов, он банкир и знает, о чем говорит!

Корделия заговорила еще быстрее:

— Скажи, что готовишь сюрприз, Рилли. Скажи, что тебе нужен всего-то месяц.

— Еще лучшие комнаты? Хорошо, Корди. Я так рада, что у нас достало смелости изменить свою жизнь.

И она снова рассмеялась, счастливая и безмятежная.

— Что нас еще ждет?

— Мы станем богатыми, как королева Виктория и принц Альберт.

И вдруг Корделия, поддавшись редкому эмоциональному порыву, обняла подругу.

— Если наш фантастический план не сработает в течение месяца — дай мне всего месяц, — мы положим все деньги в банк Эдварда.

— Хорошо, Корди, — согласилась Рилли. Она была счастлива. — Я скажу ему.

В следующее воскресенье во время обеда в подвальчике, между жареной свининой и бокалом вина, месье Роланд, который снова веселил гостей забавными историями, вдруг небрежно заметил:

— Я думаю, что у нас с вами есть общий друг, мистер Вильямс.

Мистер Вильямс положил вилку и осторожно спросил:

— Кто же это, месье?

— Полагаю, вы знаете полковника Артура?

На мгновение в воздухе повисла неловкая пауза, но мистер Вильямс быстро нашелся:

— Полковника Артура?

— Полковника Рендольфа Артура. Полк принца Альберта.

— Боюсь, что вы ошиблись, — ответил мистер Вильямс.

— О, вполне возможно, — кивнул месье Роланд, разговор перешел на другие темы, и в комнатах подвальчика вновь звучал смех.

Они снова вышли на площадь, однако на этот раз было холоднее, и компания вскоре направилась назад.

— Не могу дождаться следующего воскресенья, — сказала Корделия, когда Рилли с мистером Вильямсом покидали их. — Я уже давно не получала такого удовольствия. Надо будет приготовить побольше говядины. — Мистер Вильямс склонился над ее рукой, а затем проследовал за Рилли.

Они услышали счастливый голос Рилли, когда пара удалялась вниз по улице.

— Это правда! — воскликнула Корделия с вызывающим видом, обращаясь к месье Роланду. — Мы слишком много времени провели без общества, с тех пор как основали свое дело. Мы никогда не гуляли по площади. Мистер Вильямс делает Рилли такой счастливой! Она вправе сама решать свою судьбу, и нам не стоит вмешиваться.

— Конечно, — пробормотал месье Роланд, вертя в руках свою трость. — Но я полагаю, что он все равно хорошо известен.

— Что вы хотите этим сказать?

— У меня есть… контакты, — проговорил месье Роланд.

Корделия во все глаза уставилась на него. Она вдруг осознала, как мало на самом деле они знают о месье Роланде. Единственное, о чем им было доподлинно известно, — он практиковал гипноз и когда-то был знаком с тетей Хестер.

— Что вы хотите сказать? — повторила она в замешательстве.

— Моя дорогая Корделия, вы же эксперт в области брачных отношений.

Он застыл в ожидании, пока она беспокойно ходила по комнате из угла в угол.

— Вы знаете, что я обманщица, — тихо вымолвила она наконец. — Все, что я делаю, строится на догадках. Я смотрю на лица. Я выучила основы френологии, изучив зоны головы, и этим исчерпываются мои познания. Я руководствуюсь интуицией, и это приносит нам деньги. — Корделия посмотрела на него. — Месье Роланд, гипноз это нечто другое, я знаю и с уважением отношусь к этой науке. То, что я делаю, не имеет никакого отношения к гипнотизму.

— Тогда что же подсказывает вам интуиция относительно мистера Вильямса?

Она налила себе еще портвейна.

— Тысяча чертей! — воскликнула Корделия. — Хорошо. Хотелось бы, чтобы интуиция меня подвела. Я мечтаю, чтобы Рилли была счастлива, хотя и немного завидую ей… Но… — Она взглянула на месье Роланда и пожала плечами. — Он чересчур много говорит о деньгах. О том, как будет управлять нашим делом, как сделает нас еще богаче, как будет заботиться о нас. Я убедила Рилли ничего не давать ему пока. И он слишком старается быть любезным. И… — Она взглянула на своего собеседника. — Ему точно знакомо имя полковника Артура.

— Значит, ваша интуиция подсказала то же, что и моя интуиция сказала мне. Было довольно легко догадаться, что он не работает в банке. Я отправился повидать полковника Артура — его имя дал мне один из пациентов.

Корделия вдруг вспомнила, с каким огромным уважением отнеслись к нему гипнотизеры. Он занимал видное положение в этом мире. У месье Роланда не могло не быть связей, как они раньше не догадались?

— У полковника Артура есть дочь, она немного моложе Рилли. Женщина лишилась довольно крупной суммы денег, став жертвой обмана. — Он увидел, что Корделия встревожилась. — Нет, речь идет не о мистере Вильямсе, хотя я предполагаю, что он не всегда представлялся этим именем. В этом я уверен, иначе не позволил бы Рилли отправиться с ним сегодня вечером. Тот господин был намного моложе. Однако высказывается предположение, что в городе действует целая шайка, которая охотится в основном — я прошу прощения, моя дорогая, — за незамужними дамами определенного возраста. Вполне возможно, что мистер Вильямс один из участников этой шайки, поскольку я готов поручиться, что он не работает в том банке, который назвал.

Корделия застыла на месте.

— Но как вы могли проявить такую неосмотрительность?

— Не понимаю вас.

Она ощутила, как сердце колоколом забилось в груди.

— Вы должны были понять, что спугнули его.

— Что он может сделать?

— Что он может сделать? Отвести Рилли на Райдингхауз-лейн и попытаться заглянуть под половицы, если догадается, что его раскрыли.

— Я думал, что вы держите деньги здесь.

— Только до конца месяца. Затем мы оплачиваем наши расходы, а остальное делим пополам. У Рилли спрятаны сотни фунтов под половицами на Райдингхауз-лейн.

Месье Роланд опешил.

— О Бог ты мой! Корделия, надо торопиться. И если я совершил ошибку, то прошу прощения.

Они взяли кабриолет. Наступили сумерки. Взбежав по ступенькам, они увидели, что Регина читала миссис Спунс с театральными интонациями: «…в одно мгновение замок поддался, дужка упала, и он ощутил, что проваливается в вечность…»

— Регина! — с порога окликнула ее Корделия.

Регина встретила их весьма дружески.

— Здравствуйте, дорогие, — обратилась она к Корделии и к месье Роланду. — Вы хотите провести еще один сеанс для нашей леди? Ей это идет на пользу.

— А где Рилли? — спросила Корделия.

— Они еще не приходили. Рилли отправилась куда-то со своим женихом и еще одним парнем.

— Отправилась куда?

— Они не сказали.

— А кто был с ними?

— Я не знаю.

Корделия поспешила к тому месту, где Рилли хранила деньги. Половицы были вскрыты. Миссис Спунс улыбалась.

— Здравствуйте, дорогой мой, — сказала она, увидев месье Роланда.

— Денег нет! — запаниковала Корделия. — Деньги исчезли!

— Нет, не исчезли, — возразила Регина. — Я уже давно за ним присматриваю. Я знала, что они что-то замышляют.

— Кто они?

— Я же говорила тебе, что он был со своим приятелем. Я видела, что он постоянно околачивается где-то недалеко. Но меня не проведешь. Я спрятала деньги Рилли под матрацем среди старых бумаг. Много дней назад. Мужчины искали их сегодня и очень разозлились на Рилли. Они думали, что она их обманывает. А я молчала. Но они, конечно, считают, что две сумасшедшие старухи не могут что-то соображать.

— Они забрали Рилли против ее воли?

— Против ее воли? Что ты хочешь этим сказать, ты ведь видела: она очень увлечена.

— Регина!

— Он страшно разозлился. Это было очевидно. Рилли не могла ничего понять. Мне кажется, что ее больше заботило то, что он расстроился из-за денег, а не то, что деньги пропали. Какая же она глупая, скажу тебе. Последнее, что я от нее слышала: «Эдвард, куда мы идем?» Однако Рилли пошла с ним по своей воле.

— Корделия, — вдруг вступил в разговор месье Роланд. — Я думаю, что нам надо вернуться на Литтл-Рассел-стрит. — Он увидел ее озадаченное лицо. — Они наверняка рассчитывают застать вас одну. Уверен: они будут искать деньги под вашими половицами.

— Одинокая женщина в подвальчике? — Она уже мчалась к ступенькам.

На Литтл-Рассел-стрит двери были открыты — они увидели это сразу же. В подвальчике кто-то находился. Половицы были вскрыты, но не под печкой (никто бы не догадался, что они выбрали такое странное место для хранения денег). Она заметила двух мужчин, и один из них пытался взломать неподдающуюся половицу: они поймали его на горячем. Одна нога мужчины висела в пустоте, доска была приподнята, а из-под пола шел неприятный запах. Он сразу заметил вошедших и пошатнулся на неровных половицах. Если бы это происходило не в доме Корделии, она бы рассмеялась, столь нелепо выглядел развороченный пол, из-под которого шло зловоние. А затем Корделия обнаружила кое-что еще: Рилли сидела с разбитым носом.

Даже спустя столько лет уроки обеих мисс Престон не прошли для Корделии даром. Она знала, где в ее доме стоит веник и где хранится тяжелый утюг, и обрушилась на мистера Вильямса с веником и утюгом, как безумная. Месье Роланд «обезвредил» второго жулика (грязный, обсыпанный опилками, он пытался убежать) с помощью своей трости. Тот свалился на пороге.

— Ах ты, свинья! — крикнула Корделия, обрушив на мистера Вильямса удар утюгом. — Ты что сделал с Рилли? Посмотри на ее лицо. Свинья!

Она снова ударила его утюгом. Он попытался увернуться и схватил мраморную голову. Рилли крикнула, пытаясь предупредить подругу об опасности. Альфонсо приземлился в руки месье Роланду. Мистер Вильямс, воспользовавшись минутным замешательством, быстро выскочил за дверь, подхватив своего хромающего грязного дружка. Они услышали, как те прогромыхали по железным ступенькам и исчезли в темноте.

— Я не призналась бы им о деньгах даже под пытками, — сказала Рилли Спунс, и ее голос задрожал.

Они стояли в развороченной комнате с разломанным грязным полом.

— Тысяча чертей! — наклонившись, чтобы немного восстановить дыхание, произнесла Корделия. — Черт побери!!! Нам надо найти надежный банк. Регина сумела сберечь твои деньги, Рилли. Честно говоря, я слишком стара, чтобы переживать такие потрясения. Я чувствую себя словно после гастролей в третьесортном театре.

Глава двенадцатая

Случилось так, что мистер Вильямс (он был арестован по какому-то другому делу и препровожден в тюрьму Милбанк, как сообщил им месье Роланд) сделал доброе дело, подтолкнув женщин к решительным переменам, которые изменили их жизнь.

К тому времени, когда листва деревьев на площади Блумсбери превратилась в червонное золото и начала опадать, смешиваясь с дорожной грязью и старыми газетами, они нашли солидное банковское учреждение, которому и доверили свои сбережения. Они переехали в большой дом у площади Блумсбери, на Бедфорд-плейс; именно в такой дом и мечтала в свое время перебраться Корделия, когда была еще маленькой девочкой. Когда она выглядывала из высоких красивых окон, ей открывался вид на памятник мистеру Фоксу, который много лет назад показал себя истинным джентльменом по отношению к ее матери и тетушке.

На этот раз они переехали как будто навсегда. Рилли забыла о своих сердечных делах и полностью посвятила себя работе. В доме было бесчисленное множество спален. Туалетные комнаты с кранами. За домом был разбит сад: там росли деревья, земля была засеяна травой, а в центре стоял маленький каменный ангел. Вопрос вызывала только миссис Спунс: они не знали, не придет ли старой леди в голову явиться во время сеанса голой. Они долго обсуждали, как быть, и наконец решили, что Регина и Рилли с матушкой поселятся на верхнем этаже. Подруги знали, как миссис Спунс любит компанию: едва заслышав звук голосов, она спешила немедленно присоединиться к шумному обществу. Если рассудок отказывался ей подчиняться, она могла забыть об одежде или попытаться снять ее, уже находясь в обществе малознакомых людей. Перед Региной была поставлена только одна задача: занять миссис Спунс в течение дня, пока Корделия и Рилли принимали клиентов.

— Я буду читать ей газеты после полудня, — объявила Регина, которая долго противилась переезду, но в конце концов согласилась, узнав, что в доме установлены туалеты. — Она всегда любит слушать, как я читаю.

Корделия поселилась на среднем этаже. Посетителей принимали на первом, рядом с кабинетом Рилли и маленькой гостиной, окна которой выходили в сад. Несмотря на горячие протесты Рилли («Я могу делать всю домашнюю работу, — это меня совершенно не обременит»), было решено нанять слуг. В доме была кухня, размещавшаяся на самом нижнем этаже. В качестве прислуги они наняли двух горничных. Швейцара не пригласили, решив, что гораздо важнее садовник-плотник.

Таким образом, Корделия заставила себя сказать «прощай» старым комнаткам на Литтл-Рассел-стрит (где они постарались, предварительно уведомив хозяина о переезде, заменить поврежденные половицы). Хозяин (внук того господина, с которым имела дело еще Хестер), конечно, попытался взять с них дополнительную плату, но Корделия с царственным видом заплатила ему только треть затребованной суммы, сказав, что те прогнившие половицы следовало заменить давным-давно. (Они с Рилли не раз обсуждали, мог ли портвейн, который постоянно проливался на пол, способствовать такому мощному разрушению дерева.)

Корделия несколько раз вздохнула, чтобы не разрыдаться, и наконец сняла с потолка старые стеклянные звезды. Она думала о Кити и Хестер, о том, что значил для них этот подвальчик. Собирая подсвечники, книги и снимая зеркала, а также неизменного Альфонсо, Корделия нежно разговаривала с призраками прошлого. Она говорила себе и вещам, что переезжает совсем недалеко и ни за что не покинет Блумсбери, потому что это ее родина. Вдруг ее осенила мысль: «Я должна называть себя мисс Престон, это мой долг перед родными». Уходя из подвальчика, Корделия даже помахала мраморным Альфонсо в сторону пятидесятидвухлетнего настоятеля храма, который как раз проходил мимо, — тот сделал вид, что не одобряет ее поступка, но выглядел смущенным.

Сначала новая обстановка подавляла их, особенно поражали огромные окна в комнатах, где они принимали посетителей. Но ставни и шторы по-прежнему скрывали свет за окнами, когда этого требовали обстоятельства, и они решили приобрести новые звезды и еще больше зеркал, задрапировав их разноцветными шалями. Дубовый пол в этой комнате был покрыт прекрасным ковром. Вскоре они обрели вкус к роскоши и купили настоящую люстру и красивую мебель. Альфонсо тоже некоторым образом приобщился к новой обстановке — теперь он «восседал» на большом столе с витыми ножками. Однако Корделия решила не менять стиля своей одежды, оставшись верной простым фасонам. Корделия ничем не напоминала женщину в тюрбане и шелках, которая утверждала, будто видит свою мать, поселившуюся после смерти в Африке. Подруги долго решали, на чем остановиться: на арфе или на пианино. Они чувствовали, что флейта выглядела лучшим фоном, особенно если вспомнить впечатление, которое произвели на них оркестры с участием скрипачей и искусственные раскаты грома на приеме у других гипнотизеров. Корделия решилась на откровенный разговор с месье Роландом о гипнофренологии, помня, как гипнотизер массировал голову одной леди, заставляя ее смеяться, петь и швырять вещи. «Мне это очень не понравилось», — призналась Корделия. Она настояла на том, чтобы работать под своим настоящим именем, хотя Рилли бурно протестовала, опасаясь, что поток клиентов уменьшится, если кто-нибудь узнает в Корделии бывшую актрису. «Я должна называть себя мисс Престон. Это мой долг перед Кити и Хестер», — заявила Корделия. Миссис Гортензия Паркер, леди-аптекарь, помогла им приспособиться к переменам, деликатно распространив слухи о том, как тетя Корделии, известная под именем мисс Престон, в свое время проводила сеанс гипноза со старым королем, и мисс Корделия Престон, вернувшись к знаменитому имени своей тетушки, уже получила конфиденциальную информацию из дворца.

Наконец они установили бронзовую табличку на двери на Бедфорд-плейс. Она была очень маленькой, почти незаметной. На ней было написано: «Мисс Престон, гипнотизер». Однако слава Корделии (как бы она себя ни называла — гипнотизером или наставницей молодых леди) распространилась столь широко, что она могла выступить под каким угодно именем и бронзовая табличка не играла никакой роли: клиенты, новые и старые, шли потоком.

Они настойчиво предлагали комнаты месье Роланду, но тот вновь и вновь отказывался.

— У меня есть комнаты в Кеннингтоне, ко мне приходят мои собственные клиенты, — возразил он. — Но, конечно, я с удовольствием буду посещать вас, если я все еще желанный гость в вашем доме.

Особенно добр он был с Рилли и иногда по вечерам просил ее сыграть на флейте.

— Вы чудесно играете, Рилли, — сказал он, делая вид, что не замечает печали в ее глазах.

Корделия была частой гостьей в доме месье Роланда, обсуждая с ним приобретенный опыт. Она все более уверялась в том, что обладает способностью к гипнозу, хотя продолжала говорить с парами о любовных импульсах и зоне родительской любви, исследовать особенности строения головы. Некоторые молодые леди испытывали настоящий страх при мысли о том, что им предстоит пережить в первую брачную ночь. Тогда Корделия погружала их в транс, стараясь соблюсти максимальную деликатность. Потом она приводила их в чувство, и они обретали покой, после чего Корделия, используя самые простые слова, рассказывала барышням о супружеских отношениях. Затем к ней начали приходить те, кто испытывал физическую боль, и она, нервничая поначалу, постепенно поверила в свои возможности. Она с удивлением замечала, что временами переживает чужие страдания, как свои собственные. Корделия объяснила это месье Роланду, и он внимательно выслушал ее, согласно кивая головой.

Однажды в воскресенье, уже стоя у двери в их новый дом, он взглянул на простую бронзовую табличку, на которой было написано: «Мисс Престон, гипнотизер», и улыбнулся. Осеннее солнце отсвечивало на металле, и тот словно искрился.

Корделия на мгновение задержала руку месье Роланда, затянутую в перчатку, в своей, и сказала:

— Я хотела бы проводить вас немного. Сегодня чудесный день.

Она вернулась за шляпкой и перчатками, и они отправились к реке. На улице было полно народу: все высыпали на воздух, наслаждаясь великолепной погодой. Они прогуливались, лишь изредка обмениваясь какими-то фразами, храня молчание, которое принято между людьми, давно и хорошо знающими друг друга. Они спускались по Друри-лейн, солнечные лучи пробивались между зданиями, и Корделия посмотрела на театр, отстроенный после пожара. Он стоял, как и в былые времена, когда ее мать была актрисой. Корделия невольно задумалась, вспоминая те дни, когда была успешной и юной, а затем представила себе, как Кити и Хестер, тринадцатилетние девочки, выступали в спектаклях.

— Месье Роланд!

— Да, моя дорогая.

— Я хочу спросить кое о чем.

Корделия все не отводила взгляда от огромного здания: на мгновение ей почудилось, что она ощущает запах гусиного жира и масла в фонарях. Он услышал ее легкий вздох. Что в нем было? Сожаление? Воспоминание? Трудно сказать.

Она двинулась вперед.

— Когда я была актрисой и работала с мистером Кином, иногда, совсем редко, происходило что-то необычное.

Корделия заколебалась, пытаясь подобрать нужные слова.

— Я не знаю, как это объяснить, но происходило нечто экстраординарное.

— Что вы имеете в виду?

Осеннее солнце ласково согревало их своими лучами.

— Думаю, что это имело отношение к концентрации. Я как будто теряла контроль над происходящим.

Он понимающе кивнул.

— Иногда я задумываюсь над этим: мне кажется, что во время сеанса гипноза происходит нечто подобное. Как будто высвобождается какая-то сила и не поддается контролю.

— О, вы начинаете постигать основы этой профессии, моя дорогая, — произнес месье Роланд с улыбкой.

Он вдруг заметил, что Корделию как будто что-то укололо. И она, не дав себе передышки, рассказала ему о своих потерянных годах в Уэльсе и о детях, которых все еще ищет. Когда они вышли к Темзе, шумной и грязной, по щекам Корделии катились слезы.

Корделия с Рилли начали наконец понимать, чем занимается месье Роланд. Большую часть времени он проводил не на Кливер-стрит, принимая посетителей, а в больницах, где облегчал состояние пациентов, которым предстояла хирургическая операция. Он не брал денег за свои услуги. «Мне не нужны деньги», — говорил он, хотя ходил в рубашках с вытертыми манжетами.

Наступило время, когда месье Роланд почувствовал, что Корделию уже можно представить как коллегу, и ввел ее в круг профессиональных гипнотизеров. Корделия была очень горда оказанной честью: ей было важно, что человек, который посвятил тетю Хестер в свою профессию, одобрил и ее работу тоже. Однажды вечером она загипнотизировала на публике одну даму, которая страдала необъяснимой болезнью: ее парализовало, однако причину так и не определили. Женщину вынесли и положили на возвышение. Корделия заговорила с ней голосом настоящей леди о заблокированных энергетических каналах, о гармонии, а затем начала делать пасы руками над телом больной, глубоко дыша и максимально сосредоточившись. Она ощутила прилив тепла и, когда сеанс был закончен, заметила, что женщина очнулась как будто обновленная. В том, что произошло, не было никакого чуда: ее пациентка не встала на ноги, однако попыталась двигаться, а на ее щеках даже заиграл румянец. То, что совершила Корделия, как бы это ни называлось, пошло женщине на пользу. Корделия поняла, что начинает пользоваться уважением среди профессионалов. Она старалась посетить как можно больше сеансов и встреч. А если вокруг закипали страсти и разгорались споры, пыталась разобраться в аргументах, избегая, однако, агрессивно настроенных господ и помня о «полете» бараньей ноги.

Иногда по вечерам Корделия и Рилли с бокалом портвейна усаживались на нижнем этаже в гостиной, окна которой выходили в сад с каменным ангелом, следившим за ними, и щипали друг друга, чтобы убедиться, что все происходит на самом деле. Им удалось невозможное: полностью изменить свою жизнь всего за несколько лет. Они были известны на весь Лондон, и их неожиданный успех заставлял их смеяться над собой. Женщинам трудно было поверить в то, что они стали хозяйками своей судьбы. Актерская профессия в свое время обязывала их притворяться и вести себя как леди, но теперь они с полным правом могли называть себя леди, причем уважаемыми леди. Они снимали целый дом, а слуг вызывали, дергая за шнурок с колокольчиком, в их доме имелась туалетная комната. Они заслужили право на веселье. Каким-то чудом им удалось обрести право на счастливую судьбу.

В целом две старушки тоже были счастливы. Они все еще нередко пользовались ночными горшками, потому что не мыслили жизни без них, однако Регина провела немало счастливых минут, дергая за веревку в туалете и наблюдая за сливом воды. Она часто окунала руки в унитаз, настолько забавлял ее вид обрушивающейся воды. Регина с удовольствием приводила в туалет и миссис Спунс, чтобы показать ей это чудо техники. К сожалению, столь частое дерганье за веревку привело к поломке, и вода затопила пол, после чего Регину попросили утихомирить свой пыл. Она начала чахнуть и томиться в неволе, ей хотелось вернуться пусть и в более бедный, но привычный район Лондона. А потом она увлеклась садоводством. Сама мысль о том, что ты заносишь в дом грязь, приводила ее в восторг. Она называла ее «чистой грязью». Садовник с удовольствием проводил время в обществе стареньких леди. Ничего подобного он еще не встречал. Старушки помогали ему выпалывать сорняки и сметать листья. Миссис Спунс любила осенние листья и готова была разбрасывать их повсюду. Регина без единого слова жалобы тут же сметала их снова. Как-то она вспомнила о новом убийце, который бродит в округе, назвав его убийцей с площади Блумсбери, но тут же дала понять, что садовник вне подозрений.

Большие проблемы возникали с прислугой. Несколько горничных ушли от них под тем предлогом, что дом не очень «респектабелен» (подразумевая его стареньких обитательниц). Корделия с Рилли лишь рассмеялись и наняли новых горничных. Это были сестры, Эффи и Фло. Они сказали, что чувствуют себя как дома, однако выяснилось, что они чувствовали себя настолько дома, что не считали зазорным кое-что украсть у своих хозяек. Их тоже пришлось уволить. Наконец они нашли одну горничную, которой остались довольны. Ее звали Нелли, и она молча драила полы и опорожняла горшки. Нелли любила читать в грошовых газетах рассказы об убийствах так же сильно, как Регина. Они решили, что одной горничной достаточно; Рилли не могла заставить себя отказаться от домашней работы. Однако было бы неприлично, если бы ее застали моющей входные ступеньки.

Рилли, которая теперь могла наслаждаться одиночеством в собственной комнате, продолжала спать с миссис Спунс. Она почти не вспоминала о мистере Эдварде Вильямсе и о надеждах, которые теплились в ее доброй душе. Только однажды, когда они выпили слишком много портвейна, она встала, двинулась вперед, зацепилась о новый коврик и упала.

— Эдвард Вильямс — настоящее исчадие ада, — громко объявила она, поднимаясь.

Единственная привычка, от которой они так и не смогли отказаться, несмотря на свое солидное положение, — подруги по-прежнему везде ходили пешком. Они не могли допустить и мысли, что можно передвигаться каким-то иным образом. Им нравилось совершать прогулки. Они ходили пешком всю свою жизнь. Двух леди часто видели по утрам энергично шагающими по улице. У них было так много дел. Теперь по вечерам они ограничивались тремя бокалами портвейна, после чего решительно убирали бутылку, ведь утром им предстояло рано вставать.

Рилли, которая помогала горничной Нелли, ведала еще и почтой, и счетами, пачками приходившими из банка. Они нашли надежный банк, где их лишь спустя несколько месяцев стали воспринимать серьезно. Если в первый раз, когда Рилли явилась в банк, клерк соизволил едва взглянуть в ее сторону, то теперь, завидев ее, он низко кланялся.

Корделия использовала утренние часы для посещения библиотеки. Она читала в газетах и журналах статьи о гипнозе и френологии. По всей стране появились институты, изучавшие природу гипнотизма. Особенно горячий интерес вызывала тема применения гипнофренологии для просвещения рабочего класса. Корделия жадно искала любую информацию и отмечала даты, на которые были назначены собрания гипнотизеров. Она заметила, что ей приходится проводить сеансы гипноза так же часто, как вести беседы о деликатной стороне первой брачной ночи.

Каждый четверг миссис Гортензия Паркер присоединялась к ним в гостиной, и они охотно сплетничали, попивая портвейн. Иногда она приносила успокаивающие масла в голубых и красных бутылочках. Цветное стекло было словно согрето светом ламп.

— Мы настоящие деловые женщины, — однажды заметила Рилли, пораженная собственными суждениями. — Настоящие деловые женщины.

Для Института месмеризма был построен лазарет. Некоторые врачи верили, что погружение в гипноз действительно способно помочь пациентам и заглушить боль во время операции. Корделия и Рилли отправились посмотреть, как это делается. Они увидели, что месье Роланд ввел в транс человека, которому предстояла ампутация ноги, однако не смогли заставить себя присутствовать во время самой операции. Позже они побеседовали с пациентом: несмотря на слабость, лежа на окровавленных простынях, тот выразил благодарность французу.

— Я не смогла бы этого сделать, — призналась Корделия, когда они направлялись домой, вдыхая живительный воздух Блумсбери. — Я не была бы до конца уверена, что метод работает. Я ни за что не решусь на такое.

Однако однажды утром ее срочно вызвали в лазарет. Женщину примерно ее возраста должны были оперировать по поводу ампутации груди. У нее был рак. Она слышала о Корделии и попросила, чтобы ее ввела в транс леди-гипнотизер.

Корделия лишь покачала головой, не скрывая, насколько расстроена подобной просьбой.

— У меня недостаточно опыта, — попыталась отказаться она, однако женщина посмотрела на нее огромными умоляющими глазами и сказала:

— Я слышала о вас. Они считают, что я могу умереть. Прошу вас, будьте со мной.

У нее был голос образованной дамы, но в больничной одежде и чепчике она могла сойти и за женщину из простонародья.

У Корделии вспотели руки. Она ощутила, как начало бешено колотиться сердце. Ей стало холодно. «Я не могу, не могу, не могу зайти туда с докторами», — твердила она себе. Врачи были облачены в большие фартуки. Рилли осталась дома, и месье Роланда тоже не было с ней, — некому было поддержать ее и внушить уверенность. Бледная женщина протянула тонкую руку Корделии.

— Я вручаю себя вашим заботам, — проговорила она. — Что бы ни случилось.

Преодолевая огромное внутреннее сопротивление, Корделия сняла шляпу и перчатки.

— Как вас зовут? — спросила она женщину.

— Алисия.

Корделия взглянула на бескровное испуганное лицо, и ей показалось, что призрак тети Хестер шепнул ей: «Доверьтесь моим заботам». Женщина словно услышала этот чарующий голос, и страх покинул ее, лицо стало спокойным. Корделия заняла место рядом с Алисией и медленно провела руками над ее телом в белой больничной одежде. Уже через несколько минут бледная худенькая женщина погрузилась в транс.

— Можно приступать, — сказали доктора.

Корделия оставалась рядом с пациенткой, даже когда они перешли в операционную. Хирург держал в руках скальпель. Женщину переложили на операционный стол. Каким-то чудом Корделия сдержалась и не закричала. Несколько раз, когда скальпель касался тонкой белой кожи Алисии, на платье Корделии брызгала кровь, и женщина вдруг застонала. Корделия не переставая делала пасы руками, пот заливал ей лицо от усердия, от жары, запаха и вида крови. Мгновениями Корделия ощущала, что боль женщины передается ей самой, и она чувствовала, как сдавливает сердце. Но все это время тетя Хестер незримо присутствовала с ней: Корделия глубоко дышала и бесконечно водила руками над телом женщины. Она призывала всю свою волю, чтобы помочь Алисии. Казалось, она не видела ничего, кроме лица страдалицы. Корделия хотела забрать ее боль, и энергия, которая исходила от ее рук, была призвана восстановить силы несчастной.

Все завершилось. Они перевязали грудь женщины бинтами, сквозь которые тут же просочилась кровь, и дали ей снотворное. Корделия ощутила, как ее сердце бьется все чаще, готовясь вырваться из груди, а потолок грозился вот-вот обрушиться на нее.

Однако ни одна мисс Престон никогда не падала в обморок.

Глава тринадцатая

В тот год на Лондон обрушилась ужасно холодная зима. Холод пробирал до костей, а днем солнце выглядывало только для того, чтобы через мгновение скрыться, так что земля казалась погруженной в вечную тьму. В сумеречных аллеях стали находить тела тех, кто не выдержал и умер от холода. Срывался снег, который превращался в грязь, а потом начинался дождь. И даже сквозь закрытые двери и окна, через дымоходы и маленькие щели в дома проникал металлический запах серого смога. Повсюду было серо и грязно. Но люди продолжали искать встречи с леди-гипнотизером, которая готова была поведать им о том, как преодолеть трудности.

День за днем Корделия терпеливо пролистывала газеты в поисках статей, посвященных ее ремеслу. Именно так она наткнулась на объявление о том, что Манон, дочь лорда Моргана Эллиса и леди Розамунд Эллис, на днях была представлена своей родственнице по материнской линии, королеве Виктории.

Корделия взяла первый же кабриолет и отправилась на Бедфорд-плейс.

Она впервые налила себе портвейна до начала приема клиентов. Рилли, которая зашла проверить, все ли лежит на своем месте, увидела, как Корделия залпом осушила большой бокал и налила еще один. Рилли была шокирована так, что не могла вымолвить ни слова. Она тут же вручила подруге мятных конфет и принесла индийского чаю. Корделия хранила молчание, но была бледна словно смерть. Ей стоило большого труда принять всех пришедших в этот день, а флейта Рилли, звучавшая в холле, казалось, обвиняла ее в проявлении слабости. Клиенты задерживались надолго. Корделия ощутила, как у нее начинает болеть голова. Единственное, чего ей хотелось, — закрыть глаза и забыться.

— Что бы у тебя ни случилось, — твердо заявила Рилли, после того как прием окончился, — ты не должна повторять этого. Никогда.

Корделия уставилась на подругу.

— Я говорю совершенно серьезно, — сказала Рилли. — Я заберу половину денег и выйду из дела. Ты не имеешь права принимать посетителей в таком виде. Помнишь актеров, которые напивались перед выходом на сцену, думая, что никто ничего не заметит? Помнишь, как глупо они выглядели? Как они полагали, будто никто ничего не понял? Даже сегодня кто-нибудь мог заметить твое состояние. Ты же была пьяна! Ты, которая учит всех быть собой, которая говорит клиентам, что человек производит то впечатление, к которому стремится. Мы добились успеха довольно быстро. Неужели ты считаешь, что теперь можно позволить себе не заботиться о репутации?

Корделия никогда еще не видела Рилли такой сердитой. Она не узнавала свою добрую малышку Рилли Спунс.

— Мне стыдно за тебя, — завершила свою обличительную речь Рилли.

Корделия схватила ридикюль, вытащила вырванный из газеты листок и вручила его Рилли. Рилли стала читать: на ее лице отражались самые разные чувства, но появление миссис Спунс, которая тащила гири от кухонных весов, оборвало разговор, а когда вопрос с гирями был наконец улажен, входная дверь на Бедфорд-плейс громко хлопнула.

Корделия без устали мерила шагами площадь Блумсбери на вечернем морозном воздухе. Деревья покрылись инеем. Она вспоминала, как часто бывала здесь еще ребенком. Сад ее мечтаний. На мгновение Корделия задержала взгляд на лице Чарльза Джеймса Фокса, лучшего из слушателей. На небе светила полная луна в окружении ярких звезд. «Манон, дочь лорда Моргана Эллиса и леди Розамунд Эллис, была представлена королеве Виктории, которой леди Розамунд приходится кузиной». Хорошо, что ее величество королева понятия не имела о том, что на самом деле она встретилась лишь еще с одной мисс Престон. Эта мысль острым ножом вонзилась в сердце Корделии. Он был подобен ножу хирурга, который все углублял ее рану. Наконец она поняла, что в самых потаенных уголках ее души все это время теплилась надежда на то, что однажды она обретет своих детей и они снова будут принадлежать ей по праву. Но объявление в газете отрезвило Корделию, ясно показав, что ее появление в жизни Манон оказалось бы фатальным для репутации молодой аристократки. Актриса, превратившаяся в гипнотизера, дама с темным прошлым — все это вызвало бы массу вопросов. Корделия скользнула взглядом по памятнику и посмотрела на луну. Она увидела яркие звезды, они сияли в зимнем небе, освещая замерзшие ветки. Ее дети были для нее под запретом. Теперь уже навсегда, потому что ни при каких обстоятельствах они не должны были узнать о стеклянных звездах на потолке. Она увидела высокую светловолосую девочку, которая отказывалась махать маме рукой, и другую, пониже, склонившуюся над плачущим младшим братом, а в это время по дороге удалялся экипаж, подгоняемый сильными порывами ветра. И еще одна мысль пришла ей в голову, пока она стояла на площади.

Тетя Хестер предупреждала ее. «Это была моя вина, — подумала Корделия. — Я хотела невозможного. Эллис не мог на мне жениться. Чарльз Джеймс Фокс женился на миссис Армитаж, которая была намного хуже актрисы, но в мире такое случается нечасто».

Почту разбирала Рилли, поэтому именно ей попало в руки письмо, которое на следующее утро принес почтальон с Литтл-Рассел-стрит, — оно валялось там в грязи на железных ступеньках.

Письмо было отослано из Уэльса много недель назад. Уже было начало декабря. Рилли не стала долго раздумывать над тем, отдавать письмо Корделии или нет, поскольку в любом случае они не разговаривали. Она просто отправила срочное послание по указанному адресу, на площадь Гросвенор, дом номер семь, указав в нем точное расположение Бедфорд-плейс и пригласив Гвенлиам посетить их вечером.

Корделия услышала, как Рилли тихо напевает себе под нос, переодеваясь к приему посетителей. Ей хотелось обнять ее — она очень ценила доброту и мудрость Рилли. Однако они все еще не разговаривали, и Рилли следила сегодня за бутылкой портвейна с особым пристрастием. Корделия решила: «Сегодня вечером я обязательно извинюсь перед ней за свое отвратительное поведение и скажу, что не заслуживаю такого чудесного друга, как она». Она вспомнила, как храбро повела себя Рилли в ситуации со злосчастным мистером Вильямсом. Она ведь хотела только любви. Корделия начистила до блеска одно из зеркал (хотя Нелли уже давно сделала эту работу), думая о том, как она любит свою Рилли.

Она услышала голос. Конечно, было невероятным через столько лет узнать его. Голос звучал отрывисто, гласные произносились немного протяжно, как принято у знатных леди, но Корделия все равно узнала этот голос. Не в силах сдержать себя, она невольно вскрикнула, словно боялась задохнуться. Комната поплыла у нее перед глазами, а бусинки пота выступили на лбу, на верхней губе и даже на ногах.

«Рилли знает?» Но Рилли была в соседней комнате. Она говорила обычным голосом. «Рилли думала, что это еще одна посетительница? А может, это действительно только посетительница? Что, если я ошибаюсь?» Рилли могла появиться в большой темной комнате и привести обладательницу этого голоса в любой момент.

Корделия запаниковала, и на мгновение ее охватило безумное желание куда-нибудь спрятаться. Она слышала, как они ходят в соседней комнате. Словно во сне, Корделия заставила себя занять свое обычное место на стуле, предварительно быстро задув две ближайшие свечи, так что наступила почти полная темнота. Она повязала шарфом голову, на манер цыганки. Ее сердце выбивало барабанную дробь.

Дверь отворилась, и в комнате появилась молодая девушка. Рилли указала ей место на софе, как делала всегда, а затем дверь закрылась. Корделия увидела, что девушка очень бледна. Ее глаза постепенно привыкали к сумраку. Корделия поняла, что ее заметили.

Пришел ее черед говорить.

— Чем я могу помочь вам? — спросила она, но ее голос прозвучал не громче шепота.

Девушка ответила не сразу. Ее длинные светлые волосы были завязаны сзади. Она казалась старше, лицо было мертвенно-бледным, но это было то же самое лицо, любимое и родное. Вдруг Корделия ощутила на своих щеках слезы. Она плакала, не издавая ни звука. Это лицо, столь дорогое, казалось не очень знакомым. Однако она не могла не узнать глаза — пытливые серые глаза, не такие красивые, как у Кити, а глаза Хестер.

— Нам сказали, что ты умерла, — проговорила девушка, и Корделия услышала, как ее голос задрожал.

Очень медленно, спрашивая себя, не привиделся ли ей сон, Корделия размотала шарф, и он упал ей на плечи. Так же медленно она направилась к софе и произнесла на ходу:

— Я не умерла.

Девушка кивнула, и темная комната поплыла перед глазами Корделии.

Но мисс Престон не падают в обморок.

Женщины посмотрели друг на друга. Неожиданно из соседней комнаты раздался звук флейты Рилли.

— Я узнала твой голос, Гвенлиам, — промолвила Корделия.

— Они сказали, что ты мертва, — повторила Гвенлиам.

Все еще очень медленно, словно она была нездорова, Корделия присела рядом с дочерью.

— Я искала вас в Уэльсе так долго, но старый дом был все время заперт, а замок окончательно превратился в руины.

— Да.

Флейта все еще играла, но очень тихо. Они сидели, сохраняя дистанцию, на мгновение установилась такая тишина, как будто в комнате никого не было, но после этого слова обрушились лавиной.

— Гвенлиам, куда вас увезли так срочно? Я вернулась домой почти сразу, но…

— Да, нас увезли в тот же день. Кто-то прибыл в дом. Нас посадили в экипаж. У меня была всего минута, чтобы написать тебе записку. Я оставила ее в домике на дереве, но не знала, куда нас забирают…

— Я искала хоть какое-нибудь письмо…

— Я знала, что все так и будет.

Их разговор прерывался невольными вздохами.

— Началась гроза. К тому времени, когда я добралась до домика в ветвях, разыгралась настоящая буря. Письма там не было, хотя я не сомневалась, что вы наверняка оставили мне какую-нибудь весточку.

— Я написала, что нас увозят, но не знала, куда именно. Нас просто забрали и посадили в карету. Мы прибыли на север, это где-то неподалеку от места под названием Рутун, как выяснилось позже. Нас поселили в таком же старом каменном доме, но на этот раз мы не видели моря. Я знала, что тебе ни за что не удастся найти нас, — мы находились слишком далеко.

Все это время они сидели, глядя друг на друга с удивлением, словно не веря, что их встреча оказалась возможной.

— Мы оставались там долгие годы.

— Что вы… делали? Как жили? Кто… кто за вами присматривал?

— У нас было много наставников и учителей. Морган занимался только чтением и рисованием, даже когда его отослали учиться в школу. Манон и я учились… тому, что принято знать молодым леди.

Корделия увидела их всех: своих детей, встречающих каждый новый день рождения в старом каменном доме в окружении многочисленных домашних учителей, и себя, вернувшуюся на сцену, чтобы играть ведьм и королев из сказок.

— А они… — Никто из них так и не решился уточнить, что подразумевалось под словом «они». — Они… — Корделия не могла найти нужного выражения. — За вами хорошо ухаживали?

— Можно сказать, что да.

— Манон?

Она произнесла имя старшей дочери так, словно речь шла о драгоценном фарфоре, который может разбиться от неосторожного обращения.

— Манон только что представили ко двору. В пятницу она выходит замуж.

Корделия пыталась скрыть шок. «Манон выходит замуж?»

Она заставила себя произнести следующее имя.

— Морган?

Ответа не последовало.

— Морган? — На этот раз в ее голосе прозвучали нетерпение и беспокойство. — Он всегда… Он всегда был… — Корделия снова подавила вскрик, как в первый раз, когда услышала голос Гвенлиам. Она быстро опустила глаза. Корделия словно видела лицо сына — встревоженное, иногда рассерженное, вспомнила, как гладила ему голову. Она не слышала звуков флейты — в ее ушах звучали шум прибоя и голоса детей, выкрикивающих разные названия, эхом разносившиеся по огромному пустынному берегу. Она видела яркие полевые цветы — голубые, красные и желтые, которые клонились под порывами ветра. Она снова подняла взгляд и увидела перед собой молодую женщину, над головой которой рассыпались фальшивые звезды.

Ей надо было задать тысячу вопросов или не задавать их совсем. Наконец она проговорила:

— Как ты разыскала меня?

— Всего несколько месяцев назад Моргана перевезли в Кардифф, потому что его головные боли…

— Он все еще страдает от головных болей?

— Не так, как раньше. Он нашел объявление, когда был в Кардиффе.

Корделии пришлось повторить свой вопрос:

— Как себя чувствует Морган? Его все еще мучают головные боли?

— Да, но не так, как раньше.

Похоже, ей хотелось как можно быстрее сменить тему.

— Он любит читать газеты.

Ее слова звучали, как мелкие удары: «Головные боли у Моргана», «Он любит читать газеты».

— Он показал мне объявление, но я сказала, что это довольно глупо. Он разозлился и разорвал газету в клочья. — И снова Корделия увидела маленькое лицо, полное гнева и тревоги. — Я и подумать не могла, что Моргану удастся найти тебя, — ответила Гвенлиам просто. — Он едва пришел в себя после… твоего отъезда. Но, конечно, я подумала, а вдруг это и вправду ты, поэтому решила тайно ответить на объявление, так как мы собирались в Лондон по случаю представления Манон ко двору и ее замужества. Я посчитала, что произошла какая-то ошибка.

— Но я не получала письма.

— Мисс Спунс нашла его только вчера.

Она услышала, как Корделия ахнула от удивления.

— Она сразу же связалась со мной. Мисс Спунс сказала мне, когда я пришла сюда, что ты ничего не знаешь, что так будет лучше. Мама, это настоящая удача, что все сложилось именно так, ведь наша мачеха требует показывать все письма ей. Я возвращалась после прогулки, и мальчик отдал письмо мне в руки. Взяв кабриолет, я приехала сюда. Мне никогда прежде не приходилось делать ничего подобного.

Корделия попыталась взять себя в руки. Она не могла ни ясно мыслить, ни ясно выражаться. Свечи мерцали в темноте.

— Обычно вы… не живете в Лондоне? — проговорила она.

— Нет, мы все еще живем в Северном Уэльсе, но Манон приехала в столицу около года назад.

— Манон жила здесь все это время? В Лондоне?

«Моя дочь была здесь, а я даже не знала».

— Да. И когда для Манон нашли мужа… Он герцог…

— Герцог?

— Манон… Ты же помнишь, какой красавицей она росла. Было решено, что мы все отправимся в Лондон. На свадьбу. Мы с Морганом здесь впервые!

Корделия с трудом заставила себя спросить:

— Морган тоже здесь?

— Да.

— В Лондоне?

— Да.

По губам Гвенлиам скользнула улыбка.

— Знаешь, мы с Морганом всегда мечтали о том, чтобы сбежать в новую страну.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мы всегда мечтали перебраться в Америку, откуда прибывают корабли. Те самые, что превратились в обломки.

— О, — только и вымолвила Корделия, тоже улыбнувшись.

— Конечно, это была всего лишь мечта, но Морган так хотел отправиться туда! Ты всегда рассказывала нам об этой земле как о чем-то заповедном. Но для Манон пределом мечтаний оказался Лондон. Наш дедушка, герцог Ланнефид, живет в доме на площади Гросвенор.

В воздухе повисла пауза.

— Да, — наконец прервала тишину Корделия. — Я знаю этот дом.

Она все еще не задала дочери так много вопросов. Никто из них не знал, как обойти опасные рифы. Слышалось лишь неровное дыхание матери и дочери.

— Ты выглядишь, как и прежде, но… — было очевидно, что Гвенлиам колебалась, стоит ли говорить дальше, однако она была еще неопытной девушкой, поэтому, взглянув на седую прядь волос, выпалила: —…заметно старее.

В соседней комнате все так же играла флейта.

— Америка всегда была на месте, она не выскакивала из воды.

— Что?

— Учителя рассказали нам, что Америка — старый материк. На ней с давних времен жили туземцы.

— О Гвенлиам, я все выдумала тогда, я ничего не знала и не могла знать об Америке.

И обе женщины при воспоминании о том далеком времени разразились добрым смехом. Былое, как призрак, коснулось их и исчезло, и смех оборвался так же внезапно, как и начался. Снова наступила пауза.

Вдруг Гвенлиам, побледнев, наклонилась к ней.

— Я все время, с тех пор как приехала сюда, прохаживалась по Литтл-Рассел-стрит и спросила настоятеля большого храма, здесь ли живет леди Эллис, но он посмотрел на меня, как на сумасшедшую. Это довольно приличная улица, заявил он, но аристократы здесь не живут.

«Она ничего не знает. Она и понятия не имеет о том, что кроется за историей их рождения».

— Ты помнишь Литтл-Рассел-стрит? — проговорила она.

— А еще помню те истории, которые ты рассказывала нам о своих матери и тете.

И в третий раз Корделия подавила крик.

— О твоей бабушке и о твоей тете Хестер, — прошептала она. — Ты так похожа на Хестер!

Светловолосая девушка бросилась к своей матери. Шарфы Корделии струились по плечам. Женщины рыдали в объятиях друг друга. И сквозь слезы девушка с бледным ликом все повторяла: «О, я ничего не понимаю». Наконец она подняла взгляд, затуманенный слезами.

— Я хотела бы задать тебе столько вопросов. Почему отец развелся с тобой? Почему они сказали нам, что ты мертва? Что произошло, когда ты приехала в Лондон?

Корделия вспомнила клятвы, которые она произносила под звездами на площади Блумсбери.

— Давай пока оставим эти вопросы без ответа, — поспешно сказала она, крепко прижав к себе дочь.

Все это время Рилли мужественно играла в соседней комнате на флейте, желая всем сердцем, чтобы вслед за этой встречей для Корделии наступил период безоблачного счастья.

Все еще находясь на грани отчаяния, но желая обрести спокойствие, они в конце концов пригласили Рилли и выпили индийского чаю в уютной маленькой гостиной, окна которой выходили в сад. Им пришлось накинуть шали, потому что к вечеру, когда зимнее солнце исчезло, воздух стал холодным. В камине зажгли огонь. Вдруг они заметили, что по саду ходит миссис Спунс в одной нижней рубашке, безмятежно напевая что-то себе под нос. Рилли тут же заторопилась в сад и привела старушку в дом, по дороге терпеливо объяснив ей, что без одежды она замерзнет и подхватит простуду.

— Миссис Спунс потеряла память, — объяснила дочери Корделия. — Она была такой доброй и чудесной женщиной, да и сейчас не доставляет нам особых хлопот, но вот только когда она слышит голоса гостей, то снимает с себя одежду, словно желает нарядиться к ужину. Конечно, она не помнит ничего из наших наставлений. В последний раз Рилли пыталась убедить ее сидеть одетой, уверяя, что иначе оставит без работы портных — на что тогда те будут жить? Миссис Спунс всегда отличалась добросердечностью.

Гвенлиам улыбнулась. И Корделия ответила ей такой же улыбкой, хотя сердце ее разрывалось от боли: улыбка дочери напомнила ей тетю Хестер, Гвенлиам и Хестер словно слились воедино.

А затем Гвенлиам сказала:

— А ты действительно гипнотизер, как указано на двери? И почему ты называешь себя мисс Престон?

В этот момент появилась Регина с садовником, держа в руках охапку хризантем.

— Черт побери, ей удалось выскользнуть, — извиняясь, произнесла она. — Я собирала цветы для комнат.

— Это… — Корделия запнулась. — Это моя дочь Гвенлиам, Регина.

Старое морщинистое лицо Регины, которое было почти не видно за букетом цветов, озарилось улыбкой:

— Святые небеса! Какая милая и красивая девушка! Если вы собираетесь отправиться на площадь Блумсбери, будьте осторожны: там разгуливает убийца.

И, выдав свое обычное предупреждение, она отправилась прочь, последовав за садовником. Корделия только могла себе представить, какими странными показались Гвенлиам обитатели ее дома.

— Убийца?

— Я не думаю. Регина видит убийц повсюду, на каждом углу, на каждой улице! Это ее хобби!

В глазах девушки отразилась тысяча невысказанных вопросов. Внезапно они услышали, как залаяла собака.

— Я должна возвращаться, — вдруг вспомнила Гвенлиам. — Меня будут искать, мне нельзя быть одной. Они не знают, где я. Герцог очень строг, а уже поздний час.

Казалось, что грозная птица взмахнула темным крылом, спугнув ангела.

— Я составлю тебе компанию хотя бы до Мэйфера.

На улице Корделия окликнула извозчика. Женщины сидели в экипаже, на них обрушилась холодная темнота. Они держали друг друга за руки, намеренно не заговаривая о том, что больше всего беспокоило их. Они проезжали по дороге, освещенной фонарями, и свет выхватывал из темноты белые усталые лица.

— Ты могла бы вернуться? — прошептала Гвенлиам так, словно только что произнесла нечто запретное.

— Нет, Гвенни, — ответила Корделия, позволив себе назвать дочь ее детским именем. — Ты знаешь, что я ни за что не смогла бы вернуться.

— Ты могла бы жить с нами? В конце концов, ты же моя мама!

Корделия была поражена. Они подъезжали к самой роскошной площади в Лондоне. Надо было что-то предпринять. Она постучала по крыше экипажа, и он резко остановился. Она ощутила внутреннее сопротивление дочери, ее нежелание преодолеть оставшийся путь до столь хорошо знакомого им обеим дома. Зимняя темнота окутывала Лондон, и Корделия обратилась к дочери, заговорив с ней торопливым низким голосом. Она должна была сказать это здесь и сейчас.

— Я никогда не смогла бы дать вам то, что дал Эллис. Ты должна понять то, чего не понимала я в твоем возрасте. Мир разделен не на богатых и бедных, а на респектабельных и нереспектабельных людей. Это самая глубокая пропасть, о существовании которой я не желала знать. Я не понимала, что причинила вам огромный вред своим нежеланием знать правду жизни.

Она выдыхала облачка пара, которые принимали причудливые формы на морозном воздухе.

— Я была актрисой и дочерью актрисы. Если бы ты жила со мной, если бы я делила с вами жизнь, ты ни за что не заняла бы теперешнего положения в свете.

— Я жила вместе с тобой до семи лет! И никогда не была так счастлива, как в те годы.

Девушка была потрясена услышанным.

— Но мы были лишены ощущения безопасности. Я не понимала этого тогда. Безопасность и стабильность — вот что дает нам уважение. Только потому, что твое положение дает тебе и то, и другое, ты не понимаешь всей важности проблемы. Тебе следует остаться с теми, кто представляет твой мир. Но… — Корделия заметила, как девушка переменилась в лице. — Я всегда буду с тобой. У меня есть деньги, и я думаю, что сумею быть тебе полезной, не привлекая к себе внимания людей. О Гвенни, ты должна держаться за ту жизнь, к которой так страстно стремились моя мать, моя тетя и я сама.

Она взяла дочь за руку и отвела на площадь Гросвенор, угол которой ярко освещался фонарями.

И тут она ощутила, что запас ее мужества иссяк и силы покинули ее. Она не могла сдержать себя.

— Вы все здесь сейчас? — спросила Корделия.

На лице Гвенлиам не отразилось ничего, кроме усталости.

— Да, мы все здесь.

Корделия не могла не уточнить:

— И Морган?

— И Морган. Манон выходит замуж за герцога Трента. Это очень выгодная партия, как все вокруг о ней говорят, в пятницу состоится пышное торжество. Церемония запланирована в часовне Вестминстера. Понимаешь, — голос Гвенлиам, как и ее лицо, не выражал никаких эмоций, — у нашей мачехи не могло быть детей. А это означает, что мы в конце концов пригодились. Морган — законный наследник.

«Они ни за что не должны узнать правду. Я не имею права разрушить их судьбы».

— Этот герцог Трент… Он подходящая партия для Манон? Он хороший человек? Манон любит его?

Гвенлиам повернула свое бледное лицо к матери.

— Она любит Лондон. Она счастлива здесь.

«Она добавит еще что-нибудь? Но Манон счастлива».

Огромный дом на углу площади казался угрожающим. Гвенлиам остановилась.

— Мы на месте, — дрожащим голосом вымолвила она. — Это тот самый дом.

— Я знаю, — резко отозвалась Корделия.

Они не обсуждали будущее, не говорили о том, как им быть дальше. Они просто стояли, глядя друг на друга и дрожа от волнения. Корделия взглянула на запретный для нее дом, за порогом которого находились ее дети.

— Посмотри, — сказала Гвенлиам, указав на яркую полную луну. — Это твоя луна.

Она увидела, как ее мать на мгновение закрыла глаза, словно была не в силах вынести вида этого дома. А затем Гвенлиам торопливо произнесла:

— Это все неправильно. Я всегда знала, что ты жива. Сначала они забрали нас. А потом сказали, что сделали это потому, что ты умерла в Лондоне, пока была там с нашим отцом. Но я знала, что к тому времени, когда нас увозили из замка, ты не могла еще добраться до Лондона. — Она вздохнула. — Ты не должна меня ни о чем просить. Я намерена открыть все отцу. Я признаюсь ему, что видела тебя, и спрошу, почему он обманул нас, сказав, что ты умерла.

Корделия схватила дочь за руку и притянула к себе. Превозмогая боль, она с жаром проговорила:

— Гвенлиам, послушай меня. Послушай внимательно. — Она говорила торопливо и переходя на шепот. — Ты должна слушаться меня, видеть во мне наставницу. Никому и ни за что не открывайся. Никогда!

Взволнованно взглянув на дом, она отвела дочь в сторону, так чтобы никто их не видел. Упрямое лицо дочери напомнило ей такое же упрямое лицо тети Хестер. Она должна была привести ее в чувство любыми способами.

— Послушай меня, Гвенлиам, — резко произнесла Корделия. — Мне надо доверить тебе одну тайну. Ты должна проявить благоразумие, потому что ты взрослый человек. Я расскажу тебе то, о чем ты никогда никому не расскажешь. Ради Манон и Моргана. И ради себя.

Мимо них прогремел экипаж, где-то свистнул мужчина, а затем послышались голоса и ржание лошадей. Город все еще не спал, даже на Мэйфере. Корделия огляделась вокруг и заговорила тихо и торопливо.

— Ты помнишь, я рассказывала вам о нашей свадьбе…

— О той, которая состоялась в маленькой церкви? Прекрасное, романтическое венчание, на котором присутствовали лишь тетя Хестер и Рилли…

— И кузены, которые, как я узнала позже, прибыли с твоим отцом, не доводясь ему никакими кузенами. А викарий, как выяснилось позже, тоже не был викарием…

— Ты хочешь сказать, что все это было трюком?

— Да, трюком, шуткой. В тот день я отправилась в Лондон. Когда я добралась туда, мне сказали, что никакая я не жена вашего отца. И никогда не была леди Эллис, ваш отец не является моим супругом.

Гвенлиам не могла поверить в то, что слышит. Она в ужасе уставилась на мать.

— Но почему?

— Ты знаешь законы света, Гвенлиам. Ты знаешь ответ на свой вопрос. Твой отец не мог жениться на мне, и мне надо было это понимать. Я была актрисой, а не леди.

— Но мы же были семьей. Он всегда приезжал к нам.

— Да.

— И все это оказалось ложью?

— Мы жили как семья, это правда. Все остальное действительно было ложью. Именно поэтому ты не должна никогда никому рассказывать о том, что узнала от меня. Иначе свадьба Манон не состоится. А Морган не будет наследником.

Установилась тишина. Корделия слышала лишь неровное дыхание дочери.

— Я никогда не была леди Эллис, — твердо сказала она. — Я всегда называлась мисс Престон.

Даже в темноте Корделия заметила, как блеснули удивлением глаза ее дочери.

— Но я уверена, что герцог не знает этой истории. Ты не представляешь, какой он человек. Он ни за что не принял бы нас, если бы считал, что мы… — Она остановилась, а затем медленно и тихо закончила: —…незаконнорожденные.

— Конечно, я не сомневаюсь в том, что ему ничего не известно. Черт побери, Гвенлиам, ты должна наконец понять! Никто ничего не знает, кроме вашего отца и адвоката, который встретил меня в Лондоне. Твоему отцу гораздо удобнее было бы признать факт неравного брака с той, которой уже нет в живых. Иначе как он мог объяснить появление троих детей? Он любил вас. Я уверена, что любил, в противном случае он бы просто оставил нас всех. Тебе следует помнить о том, что отец хотел сохранить вас для себя и в конце концов сделал так, как лучше. Если бы я могла сейчас переступить порог дома и забрать вас, я бы так и сделала. Но, моя дорогая Гвенни, все изменилось. Нельзя повернуть время вспять. Нельзя отказаться от положения в свете. Ты должна найти свою дорогу. Последствия одного неосмотрительного поступка могут быть ужасными.

Глаза Гвенлиам блестели в темноте.

— Значит, я тоже должна называться мисс Престон, — сказала она, и в эту минуту они услышали, как двери огромного дома распахнулись.

— Гвенлиам! — позвал женский голос, и Корделия тут же его узнала. Это был голос истинной аристократки. Она отвернулась.

— Прошу тебя, приди на венчание, — прошептала ей вслед девушка и направилась по каменным ступеням к дому.

Корделия быстро шагнула в темноту.

Глава четырнадцатая

В ранний час грязного морозного утра Рилли вышла к постоялому двору «Два вепря» и взяла экипаж, приказав извозчику отправляться в Кеннингтон.

Прибыв на Кливер-стрит, она, к своему удивлению, нашла месье Роланда развлекающим двух темнокожих джентльменов. Рилли остановилась у самого порога, вспыхнув от смущения, ведь ей еще никогда не доводилось так близко видеть темнокожих людей, даже в театре. У одного джентльмена на голове был тюрбан, а лицо другого было отмечено глубокими шрамами. Рилли была сбита с толку и уже повернулась к выходу, но месье Роланд как будто вовсе не удивился ее появлению. Вежливо приветствовав ее взглядом, он дал ей понять, что придется подождать, и указал на место у окна. Мужчина с лицом, испещренным странными отметинами, наклонился вперед и монотонным голосом начал декламировать какой-то стих с одним и тем же повторяющимся звуком. Рилли некоторое время слушала их, но затем задремала. Когда она пришла в себя, темнокожие джентльмены как раз уходили, и Рилли услышала, как они прощаются с хозяином у двери.

Месье Роланд вернулся в комнату, вместе с ним в дом ворвался поток холодного воздуха. Рилли невольно поежилась.

— Я так рад вас видеть, Рилли! Вы принесли свою флейту?

Рилли рассмеялась.

— Мы могли бы сыграть вместе, но я не принесла ее с собой.

— У меня несколько флейт, — успокоил ее месье Роланд, — хотя моя техника игры не сравнится с вашей. Идите же сюда, я развел огонь.

— У вас в гостях были очень интересные господа, — застенчиво произнесла она.

— Они разделяют мои интересы. Тот, что в тюрбане, владеет искусством левитации: он может оторваться от земли, когда медитирует. А еще он может спать на гвоздях. И ходить по огню. Он из Индии.

— О, мне так жаль, что я пропустила часть вашей беседы. И для меня, и для Корделии это было бы в высшей степени интересно. Не знаю, как я могла заснуть.

Месье Роланд улыбнулся.

— Возможно, вы не случайно погрузились в сон. Тот господин, со шрамами на лице, очень уважаемый человек в своей стране, которая недавно была открыта, — в Новой Зеландии. Он тохунга.

Она была озадачена.

— Вы хотите сказать, что этот человек заставил меня заснуть? — Рилли помолчала. — Мне кажется, я помню, как он что-то говорил, и это продолжалось довольно долго. Он… — Она вдруг остановилась, потрясенная: чужой человек, темнокожий. — Он загипнотизировал меня?

— Нет, это не обязательно гипноз. Но природа этих явлений очень похожа. Мы обсуждали различные техники и поняли, что занимаемся одной работой.

— Не гипнозом?

— Ну… Мы пытаемся найти способы избавления от боли.

— Боли, — повторила Рилли. — Я должна поговорить с вами насчет Корделии.

Выслушав всю историю Корделии, месье Роланд какое-то время сидел тихо, склонив голову, словно погруженный в медитацию. Рилли обвела взглядом его комнату: в ней было совсем мало звезд и зеркал. На вешалке она заметила пиджак от его костюма, под ним стояли туфли. Все было очень опрятным, ничто не указывало на ветхость или заброшенность. Она посмотрела на его лицо. Он сидел прямо, в нем чувствовалась сила. Его величавость подчеркивалась благородной сединой волос. Месье Роланд выглядел как старый мудрый иностранный герцог на картинах, которые Рилли иногда рассматривала в художественных галереях, только вот манжеты его рукавов были затерты. Она готова была поддаться охватившему ее благоговению и взять одну из флейт, чтобы сыграть ему.

Наконец месье Роланд сказал:

— Я очень опечален этой историей. Корделия больше не увидит их?

— Она не может видеться с ними ради их же блага. Но она глубоко опечалена. Именно поэтому я пришла к вам. Можете ли вы ей чем-нибудь помочь? Я думаю, — добавила она вдруг, — что ей следует увидеться со своими детьми. Их отняли у нее, а теперь она решила мученически пожертвовать собой и уйти из их жизни.

— Если правда откроется, разразится скандал?

— Конечно, скандала не миновать! Дети родились не в законном браке, а других законнорожденных наследников у герцога Ланнефида нет. Лондон наводнен молодыми людьми, которые появились на свет от многочисленных дядюшек королевы.

— Это действительно была другая эпоха, — язвительно заметил месье Роланд. — Когда я был молод, принц задавал тон в высшем свете, устраивая сумасшедшие вечера в восточном дворце. — Он заметил удивление Рилли. — Однажды меня пригласили туда, но я понял, что должен был выступить для развлечения публики. Больше я там не появлялся.

— Я думаю, что королева Виктория и принц Альберт намерены стереть из памяти следы тех времен, — сказала Рилли. — Они придерживаются очень строгих правил. У нас с Корди есть средства, но мы только притворяемся леди. Нас разоблачили бы в одну секунду. Ради блага детей Корделии мы не можем раскрыть свое инкогнито.

Месье Роланд взглянул на нее.

— Вы несправедливы к себе, Рилли. Для меня вы настоящая леди, — торжественно произнес он, и легкая улыбка тронула его уста.

Рилли была настолько потрясена услышанным комплиментом, что вспыхнула от смущения, но месье Роланд уже поднялся на ноги.

— Пожалуй, я отправлюсь в Блумсбери вместе с вами, — сказал он.

Их встретило все то же серое холодное утро. В свойственной ему старомодной манере, выдававшей истинного кавалера, месье Роланд поклонился Рилли и предложил ей руку. Месье Роланд сразу увидел, что Корделия взволнованна и измучена, за эту ночь она как будто постарела на десять лет. Ее раздирали противоречия: с одной стороны, она страстно мечтала увидеть своих детей, но с другой — ясно осознавала последствия подобного поступка.

— Сядьте здесь со мной, дорогая, — сказал месье Роланд, закрывая ставни и зажигая свечи.

Он вел себя подчеркнуто спокойно и сдержанно.

— Вы должны помочь мне, если хотите получить облегчение. Я не смогу быть вам полезен, моей энергии будет недостаточно. Сегодня нам потребуется ваша сила. Если хотите, чтобы я облегчил ваши страдания, взгляните мне в глаза.

Кивнув Рилли, которая сидела в дальнем углу, он внимательно посмотрел на Корделию, словно желая испытать ее силу, словно призывая присоединиться к нему.

— Я не помогу вам, если натолкнусь на сопротивление, — мягко проговорил он. — Но я уверен, что сумею помочь.

Он увидел ее лицо.

— Моя дорогая, вы не позволяете загипнотизировать себя только потому, что боитесь потерять над собой контроль. Взгляните на это под другим углом. Я освобожу вас во время сеанса, так чтобы вы обрели еще больший контроль над собой.

Месье Роланд заметил, что в ее уставших глазах мелькнула искорка интереса. Она согласилась.

Он продолжал пристально смотреть на нее некоторое время. Корделия хотела отвести взгляд, но снова возвращалась к этому человеку, который, как она знала, желал избавить ее от страданий. Только ощутив, что контролирует ее волю, месье Роланд начал делать легкие пасы над головой Корделии и вдоль ее тела. Его руки двигались вперед и вниз, вперед и вниз. Он делал вдох в такт движениям. Их взгляды словно соединились. Рилли играла на флейте в углу. Наконец Корделия замерла. Мышцы ее лица расслабились, руки свободно опустились, а глаза закрылись.

Месье Роланд сидел рядом. Он перестал делать пасы руками и заговорил с ней едва слышным голосом. Рилли не могла уловить смысл его речей. Ей хотелось остановиться, ей хотелось непременно узнать, что он говорит. Но она играла. Все выглядело необыкновенным: боль на лице Корделии утихала. Рилли знала, что Корделия сама погружала в транс истеричных молодых девиц; она вспомнила девушку в ночной сорочке на лекции в госпитале и то, как она танцевала и пела. Она вспомнила свою мать, которая после сеанса гипноза назвала дочь по имени. Но на этот раз происходило нечто другое. Корделия не пела и не танцевала. Она совершенно не двигалась, а словно прислушивалась к тому, что ей говорил месье Роланд. Он все не умолкал. Рилли сделала глубокий вдох, выбрала любимый отрывок Корделии из Шуберта и снова заиграла, надеясь, что подруга услышит в этой музыке пожелание счастья от Рилли.

И каким-то чудом, когда месье Роланд ушел, мисс Корделия Престон, которая славилась своим благоразумием, унаследованным от старших мисс Престон, снова обрела спокойствие.

— Конечно же, мы пойдем на свадьбу в пятницу, — объявила она Рилли. — Почему мы не можем этого сделать?

Они отправились на Бонд-стрит и купили себе одежду, которую раньше могли себе позволить только для игры на сцене, когда изображали великосветских красавиц. Они набросили на плечи плащи, отороченные мехом. Рилли была похожа на королеву, только постарше, настолько респектабельно она выглядела. Ее шляпка и платье напоминали наряды, запечатленные на черно-белых снимках, которые она любила разглядывать на страницах модных журналов. В день торжества они смешались с группой людей, высыпавших из элегантного экипажа. Они нашли себе удобное место недалеко от прохода, где можно было укрыться от любопытных взоров, но при этом все хорошо видеть. Корделия слышала биение собственного сердца, но старалась сохранять спокойствие.

А затем наступил самый ужасающий момент.

Прибыла семья невесты.

По проходу прошла женщина. Корделия и Рилли с первого же взгляда поняли, кто она. Она была из другого мира, мать невесты, — это не вызывало сомнений. Высокая, холодная и элегантная. На ее груди сверкали бриллианты. Когда она обменялась приветствиями с несколькими знакомыми, ее глаза остались холодными. Перед ними была истинная леди Эллис, вторая кузина королевы. Корделия опустила голову: «Как я могла допустить даже мысль о том, что могу стать частью этого общества?» Она снова подняла взгляд. Рядом с леди Эллис следовала Гвенлиам в бледно-зеленом платье и с изумрудами на шее. Позади дам, немного отстав, шел пятнадцатилетний юноша невысокого роста с хмурым выражением лица. Волосы его были напомажены, но все равно топорщились, и он постоянно поправлял тугой воротник. Корделия едва не вскрикнула. Ей казалось, что она не может дышать. Рилли взволнованно взглянула на нее. Зазвучал орган. Звуки музыки, становившейся все громче и торжественней, как будто придали сил Корделии. Она повторяла про себя: «Твоя любовь к ним должна быть сильнее любых желаний. Их жизнь зависит от тебя и твоего молчания». Те слова, которые месье Роланд произносил во время гипнотического сеанса, вновь и вновь всплывали в памяти Корделии, поддерживая ее. Леди и джентльмены, занявшие свои места, внимали органу, но их голоса иногда перекрывали музыку. Конечно, они помнили, что находятся в доме Господа, но понимали также и то, что являются сейчас свидетелями особо пышного торжества. Юноша, сидевший в первом ряду, смотрел на каменный пол и все время поправлял воротник. А затем вдруг установилась звенящая тишина и под звуки органа в храм вошла невеста.

Ее лицо было скрыто вуалью. Невесту поддерживал под руку ее дедушка, герцог Ланнефид, настоявший на том, что именно он должен вести внучку к алтарю. С другой стороны шествовал отец невесты, лорд Морган Эллис, который и должен был передать ее будущему мужу. Рилли вдруг ощутила, что Корделия теряет контроль над собой: ее тело словно отделилось от души — она мелко дрожала. Рилли не могла бы поручиться, какие эмоции владеют Корделией — страсть или гнев. Она быстро обняла подругу, твердо удерживая ее руку, пока процессия не прошла мимо. Лорд Эллис все еще не утратил привлекательности, которой славился в юности, хотя его черты стали грубее, а кожа приобрела какой-то красноватый оттенок. И было очевидно, что его осанку поддерживает жесткий корсет. Рилли наконец почувствовала, что Корделию перестала бить дрожь, и услышала долгий вздох: она узнала его? почувствовала разочарование? Она не смела взглянуть на Корделию, пока играл орган. Старый герцог, которому явно не хватало выправки, улыбнулся и кивнул, направляясь к алтарю. У него был какой-то угрожающий вид, хотя, возможно, это была лишь игра света, несколько неудачно освещавшего красное лицо герцога.

Жених был старше невесты, но вполне привлекательной внешности. Когда епископ спросил, знает ли кто-нибудь причину, по которой этот брак не может быть заключен, ответом была тишина.

Наконец орган оповестил о финале торжества. Еще один союз знатных аристократических фамилий Британии был только что успешно заключен. Гости направились к молодоженам. Все (не только мать невесты) смотрели на юную супругу герцога. Она была так прекрасна, что сердце замирало (такой же прекрасной, как ее бабушка, жившая на задворках Лондона). Девушка с достоинством и смело посмотрела на своего мужа.

В этот момент Корделия увидела, что Гвенлиам, ни на шаг не отставая от сестры, незаметно разглядывает толпу гостей. Корделия медленно, стараясь не привлекать к себе внимания, подняла руку, затянутую в перчатку.

И Гвенлиам ее увидела. Она успокоилась — ее мать была здесь. Морган снова потянул ворот и устремил взгляд куда-то вперед. Корделия заставила себя повторить заветные слова, хотя сердце ее готово было выскочить из груди: «Твоя любовь должна быть сильнее тебя самой. Отпусти их».

Корделия и Рилли смешались с толпой гостей и быстро повернули на Уайтхолл. Корделия опустила глаза, но Рилли вдруг заметила месье Роланда, одетого в свой лучший костюм. Джентльмен поворачивал в другую сторону.

Что-то словно исчезло из души Корделии.

В ту ночь она рыдала у себя в комнате, оплакивая свою судьбу. Она отпускала детей. Сейчас ей было особенно тяжело, ведь она видела их: они стали настоящими, а не просто образами далекого прошлого. По крайней мере, Гвенлиам теперь знала правду. Манон вышла замуж за герцога: ее будущее было обеспечено. Только лицо пятнадцатилетнего юноши все не отпускало ее даже во сне: мальчик поправлял воротник, а его волосы смешно топорщились. Наступит день, когда этот мальчик, ее сын, станет герцогом Ланнефидом. Она должна была утешиться этой мыслью.

На следующий день Корделия отправилась на Литтл-Рассел-стрит, спустилась по железным ступенькам в подвальчик и поговорила с любимыми призраками: она знала, что ее мать и тетушка очень гордятся успехами детей. Грязные трущобы, по улицам которых бегали крысы, Хестер и Кити, искавшие защиты у мистера Сима от своего отца-убийцы, — все это было слишком давно и осталось далеко.

Глава пятнадцатая

Корделия отправилась к месье Роланду. На перекрестках проезжающие по дороге телеги и экипажи месили черную жижу, и край плаща Корделии был испачкан грязью, но, войдя в дом на Кливер-стрит, она уже и думать забыла о погоде. Она рассматривала пустую строгую комнату, на потолке которой мерцало несколько старых звезд.

— Я пришла поблагодарить вас за то, что вы для меня сделали, — сказала она. — Или, вернее, за то, что вы со мной сделали.

Он улыбнулся своей все понимающей улыбкой, помешал поленья, и огонь разгорелся с новой силой — Корделия услышала, как искры с веселым треском взрываются за решеткой камина.

— Думаю, вам есть чем гордиться, — ответил он и, помолчав секунду, добавил: — Моя дорогая, человеческий разум управляется неведомыми силами. То, что я, вы и Хестер пытались практиковать, известно с основания мира. Мы не делаем ничего нового, и если бы я стал утверждать, что сказал новое слово в науке, это было бы, по меньшей мере, самонадеянно. Я беседовал с людьми, принадлежащими к разным культурам. Люди всегда, во все времена, пытались найти способ избавить человека от боли. Конечно, речь идет о физической боли, но вы, Корделия, столкнулись с тем, что и душевная боль может причинять страдания. Я уверен, что спустя даже сто лет человечество будет искать новые пути.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Некоторые мои коллеги экспериментировали с разными видами транса. Такую практику называют гипнозом. Это явление сходно с месмеризмом, согласно нашему пониманию, однако в случае с гипнозом человек, которого вводят в транс, оказывается активно вовлеченным в процесс, потому что его энергия стимулирует гипнотизера и в конце концов обеспечивает целебный результат. Вы очень сильный человек, Корделия, и ваша энергия это доказывает. Вы меня понимаете?

— Думаю, да.

— Гипноз позволяет внушить пациенту некие установки. Как я уже говорил, я не пытался навязать вам свою волю, а лишь хотел силой своего влияния показать ваши собственные возможности и продемонстрировать, что вы в состоянии справиться с болью самостоятельно. Я только сформулировал, как именно вам следует себя вести, как найти в себе силы. Это все. Тут нет ничего пугающего. Доктор Месмер учил нас, что лишь энергия проводящего сеанс имеет значение. Новая философия, философия гипнотизма, утверждает равнозначное отношение и к энергии гипнотизера, и к энергии самого пациента. Думаю, что мы стоим на пороге открытий. Вы знаете, как я непреклонен в соблюдении принципа «Не навреди». Это сферы, которые требуют особой осторожности, но я готов признать, что обе философии, месмеризма и гипнотизма, тесно связаны. Мне представляется, что, сочетая их, вы найдете то, что ищете.

— Вы разговаривали со, мной, пока я была в состоянии транса, не так ли?

— Да.

— Вы говорили о том, что я должна быть достаточно сильной, чтобы отпустить своих детей?

— Я пытался помочь вам выявить собственные возможности. Вы лучше других знаете, как справиться с горем, Корделия.

— Это так странно. Я помню, но в то же время не помню точных слов.

— Работала только часть вашего сознания.

Они погрузились в молчание. Слышалось лишь потрескивание поленьев в камине. Даже молчание в компании месье Роланда было значимым. И вдруг он тяжело вздохнул:

— Я так пекусь о результатах своей работы, Корделия, но при этом иногда испытываю страх. Я хочу, чтобы меня воспринимали как целителя, а не искусного манипулятора, каких много. Те вещи, которые мы усвоили, в нечистоплотных руках могут произвести обратный эффект. Мы всегда должны помнить, как опасно играть человеческими чувствами. Уверен, что гипнотизм докажет свою значимость, но понимаю и то, что он, как и многое другое, может обрасти глупостями. Я услышал недавно, что в Америке появились проповедники (Корделия, проповедники!), которые стали заниматься гипнозом и выступать в цирке!

Если он и не сдержал гнева, то лишь потому, что заботился о профессиональной репутации собратьев по цеху.

— Подумать только: псевдогипнотизеры разъезжают по стране в компании акробатов и толстых леди на потеху публике! А теперь появилось новое веяние: говорят, что люди, имеющие способности к гипнозу, могут вызывать духов умерших и, стуча по столу, передавать им послания. Боже мой!

— Возможно, люди просто готовы верить в то, что приносит им утешение, — предположила Корделия.

— Вероятно, вы правы, — успокоившись, отозвался месье Роланд. Помолчав, он добавил: — Рилли уже оправилась после постигшего ее разочарования?

Корделия была сбита с толку такой резкой сменой темы разговора.

— Она никогда об этом не упоминает.

— Если человек не упоминает чего-то, моя дорогая, это вовсе не означает, что он забыл об этом.

— Конечно, нет, — ответила Корделия, немного пристыженная.

Она всегда хотела спросить месье Роланда о том, помнит ли он спустя столько лет Хестер. Видит ли он ее, как иногда видит ее в снах Корделия. Однако что-то останавливало ее. Это была слишком личная тема. Она вдруг ощутила снова, что ничего не знает о месье Роланде. Однако они с Рилли любили его, доверяли ему больше, чем кому бы то ни было.

И все же она не смогла удержаться: вопрос словно слетел с ее уст.

— Месье Роланд, когда я жила в Уэльсе, вы встречались с тетей Хестер?

— Конечно.

— Но я никогда не видела вас. Когда я вернулась, вы ни разу не появились в нашем доме.

Месье Роланд устремил взор на шумное мерцающее пламя. Он долго не нарушал молчания. Корделия подумала: «Я зашла слишком далеко», и ее щеки запылали, но не от жара, а от смущения. Наконец он сказал:

— Корделия, когда вы вернулись из Уэльса, ваша тетя уже знала, что смертельно больна. Но она знала и то, как сильно вы в ней нуждаетесь, поэтому мы расстались.

Корделия задержала на нем взгляд, а затем отвела глаза. «А я-то думала, что она ничего не знает о любви. Я то же самое думала и о Рилли. Я была так поглощена своей любовью и болью, что оставалась глуха к чужим чувствам». Она хранила молчание, и он не мешал ей.

— Значит, когда я рассказывала вам о своей жизни в Уэльсе, о детях, вы уже обо всем знали.

— Да, знал. Но я был рад, что вы смогли сами рассказать об этом мне.

Они снова погрузились в молчание.

— О, как бы мне хотелось увидеть Гвенлиам, — наконец вымолвила она. — Она так похожа на тетю Хестер, когда та была молодой. Я хорошо помню ее лицо.

— Да, — сказал месье Роланд. Прошла минута, и он добавил: — В тот день от вас требовались нечеловеческие усилия. Я и сам отправился на церемонию, подумав: вдруг вам понадобится моя помощь.

Он заметил ее удивленный взгляд.

— Но вы справились без меня.

Он улыбнулся.

— Я сидел в темном углу. Передо мной будто заново предстали Кити и Хестер. Невеста была так же прекрасна, как в свое время Кити. А Морган чем-то очень похож на вас. Я не мог бы поручиться за ваше внешнее сходство, но все же в нем есть что-то от вас.

Он сделал вид, что не заметил, как по ее щеке скатилась одинокая слеза. Она смахнула ее, словно ей попала соринка в глаз.

— А Гвенлиам действительно напоминает Хестер. Было так странно и так отрадно увидеть ее. Я рад, что посетил церемонию.

— Вы всегда со мной, месье Роланд, — медленно проговорила Корделия.

Они еще какое-то время помолчали.

Она встала и потянулась за своим плащом.

— Я думаю, что, если произойдет что-то важное в жизни Гвенлиам, в жизни любого из них, я узнаю об этом. — Она ощутила, как старая душевная рана тут же напомнила о себе болью, которая захлестнула ее волной и так же быстро отступила. — И хотя я знаю, что не могу разделить с ними их жизнь, и это не может не причинять мне страданий, я все же рада, что увидела их.

— Да, — произнес он. — Теперь они ожили, Корделия. Они уже не призраки из снов о прошлом.

— Этот принц Альберт придает огромное значение празднованию Рождества, — сказала Рилли, указывая на картинку с изображением украшенной свечами и игрушками елки, которую напечатали в «Кроникл».

Стоял воскресный день. За окном валил снег. Он засыпал уже запорошенный мягким белым ковром маленький сад. Однако они знали, что всего в полумиле отсюда снег, не долетая до земли, превращается в воду и покрывает землю грязным месивом. Они разожгли камины в комнатах наверху, чтобы старенькие леди не мерзли. Камин горел и в гостиной. Корделия сама позаботилась об этом. Рилли и Нелли приготовили огромное блюдо говядины и картофеля. Регина развлекала их тем, что зачитывала отрывки из газетных статей.

— Только прочитай вот это, Рилли, — обратилась Регина к Рилли, вручая газету. — Это не какая-то там маленькая заметка, а настоящий репортаж из «Таймс». Месье Роланд оставил ее здесь на днях. Я и не знала, что газеты могут быть такими интересными. Оказывается, сейчас идет война в Афганистане, — вы когда-нибудь слышали о такой стране? Я-то считала, что мы воюем только с французами. Как бы то ни было, продолжай. — И миссис Спунс, облокотившись о стол, кивнула, демонстрируя удовольствие, словно знала, что сейчас за чтение примется ее дочь.

Рилли читала, старательно интонируя текст, — профессиональная подготовка актрисы всегда давала о себе знать.

— «В прошлый вторник утром была совершена попытка убийства девушки по имени Элизабет Магнус, которая прислуживает в таверне «Окшн Март», расположенном в городе. Покушение совершил молодой человек, работавший слугой в этом же заведении. После того как он разрядил пистолет в жертву, пуля застряла в корсете, едва не прострелив правый бок девушки. Нападавший попытался сразу же после этого перерезать себе горло…»

Рилли покачала головой, взглянула на Регину и закончила:

— «…однако его арестовали до того, как он успел совершить самоубийство. Причиной драмы, как утверждают очевидцы, является неразделенная любовь. Ожидается, что девушка выздоровеет в ближайшее время».

Корделия разразилась смехом. Регине хотелось теперь почитать сообщение о том, как избавиться от большого живота, но Рилли, которая тоже едва сдерживала смех, отправила старушек наверх, чтобы они могли насладиться послеобеденным сном. Рилли была взволнованна: ей непременно хотелось поставить в доме «рождественскую елку». Казалось, мысль о необходимости украсить дом деревом хотели внушить читателям не только «Таймс» и «Кроникл», но и «Утренняя почта», и «Мировые новости». Рилли больше не надо было идти в библиотеку, чтобы просмотреть прессу. Они могли позволить себе покупать столько газет, сколько вздумается.

— Думаю, что так украшают деревья в той стране, откуда он родом, — предположила Корделия.

— В стране принца Альберта? Конечно, он ведь иностранец. Мы тоже станем это делать?

— Украшать дерево? — Корделия уставилась на картинку в газете. — Зажигать свечи на ветках?

— Почему бы и нет?

— Но мы устроим пожар в доме!

— Нет, что ты, Корди!

— А где мы возьмем елку?

— Найдем где-нибудь, — твердо заявила Рилли. — С ней будет очень уютно.

— Рилли, ты все еще вспоминаешь мистера Вильямса? — внезапно спросила Корделия.

Рилли быстро опустила глаза и начала разглаживать на коленях юбку. Через минуту она сказала, не поднимая глаз:

— Я все еще вспоминаю его, но очень редко. Мне просто хотелось, чтобы кто-нибудь был рядом. Кто-то, кто принадлежал бы мне душой и телом. Даже несмотря на то, что я уже немолода, мне, как я тебе уже говорила, хотелось уюта. А разве ты не мечтаешь об этом, Корди? Хотя бы изредка?

Корделия сидела с непроницаемым выражением лица.

— Зачем? — вымолвила она. — После всего, что было?

— О Корди, человек нуждается в тепле. Это как зеркало.

— Зеркало?

— О, не будем об этом, — быстро ответила Рилли, а затем они услышали, как во входную дверь постучали.

Они переглянулись, надеясь, что в воскресенье им не придется вытаскивать из кризиса какую-нибудь очередную леди. Рилли поднялась.

— Нелли сегодня нет. Она отправилась навестить брата.

— Я отвечу, — откликнулась Корделия.

По пути она машинально взяла утюг, который они все еще держали на виду, на всякий случай.

На ступеньках за дверью стоял невысокий юноша. Его тщательно уложенные волосы топорщились на макушке. Он застыл на пороге, а за его спиной валил снег.

На мгновение Корделия потеряла дар речи, как будто видела сон, как будто ее чудесным образом перенесли в мир грез.

— Я прочитал дневник Гвенлиам, — произнес он, умудрившись дважды сменить интонацию в одной короткой фразе.

Снег падал на его волосы.

— Входи, Морган, — сказала наконец мисс Корделия Престон, обращаясь к своему сыну.

Она поставила утюг на место, а ее сын, с раскрасневшимися щеками, снял плащ, нервно отстранившись от нее, когда она попыталась помочь ему.

В это время, как чудо, им явилась Рилли, которая принесла с собой ощущение спокойствия и обыденности, — под мышкой она держала «Кроникл» и «Таймс».

— Привет, Морган, — бросила она ему так, словно он часто навещал их, — как приятно видеть тебя снова. Я как раз собиралась подняться наверх почитать «Кроникл» своей матери. — И она отправилась вверх по лестнице.

— Входи же, Морган, — повторила Корделия и провела его в теплую комнату, где горел камин, а на полу были разбросаны газеты.

Он не стал разглядывать комнату, а, не поднимая головы, сел, куда ему указали, и не обмолвился и словом.

— Гвенлиам знает, что ты здесь?

— Нет.

— А кто-нибудь знает?

— Нет.

Снова дом погрузился в тишину, и только искры огня выстреливали в камине, нарушая затянувшееся молчание. За окнами тяжелыми хлопьями падал снег, укрывая собой сад и маленького ангела.

Корделия, словно озаренная вдохновением, вдруг вспомнила: «Он любит читать газеты».

— Почитай газеты, Морган, а я сделаю тебе чаю.

Он выглядел немного удивленным.

— А где слуги?

— У нас есть горничная, Нелли, но сегодня она отправилась навестить своего брата, а приготовить чай мне и самой по силам. Я заварю индийского, хорошо?

— У вас есть ликер?

И снова его голос едва не сорвался.

— Думаю, да, потому что матушка Рилли любит ликер.

Спустившись вниз, в кухню, она ощутила, что ее начала бить дрожь. Она делала глубокие вдохи, но не могла преодолеть чувства нереальности происходящего. Она не могла собраться с мыслями — машинально нашла ликер и заварила чай.

Наверху Морган действительно был занят чтением газет или делал вид, что читает: в «Мировых новостях» была опубликована заметка об убийстве в Клепхеме. Корделия поставила перед ним ликер. Он выпил его залпом. Стараясь не смотреть на хорошо знакомое любимое лицо сына, она налила ему чая и подумала: если бы все это происходило во сне, она бы уже наверняка пробудилась.

— Ты всегда читаешь дневник сестры?

— Да. И ее письма. И письма Манон. Они никогда мне ничего не рассказывают, скрывают от меня правду.

— Почему они держат свою жизнь в секрете?

— Они считают меня странным. Я кричу, когда у меня начинаются головные боли. На прошлой неделе я упал. Мне не позволяется падать в присутствии герцога.

— Головные боли? — повторила она, пытаясь скрыть охватившую ее тревогу.

— Не такие, как в детстве. Сейчас я ощущаю боль по-иному.

— Что значит «упал»? — Это было невыносимо.

Он пожал плечами, на миг став похожим на маленького пони. А затем заставил себя взглянуть на нее.

— Лучше всего я помню, как ты избавляла меня от головных болей, когда я был маленьким. А сейчас ты выглядишь такой старой.

Она попыталась улыбнуться.

— Ты тоже изменился, Морган.

— Я увидел объявление в газете о том, что мама ищет детей, у которых был дом в ветвях дерева. Я был в Кардиффе. Я всегда читаю объявления. Гвенни сказала, что это мои вечные фантазии. И если бы я не прочел ее дневника, то так и не узнал бы, что я с самого начала был прав.

— Я понимаю.

— Они сказали нам, что ты умерла.

— Я слышала об этом.

— В дневнике сказано, что мы не являемся законнорожденными детьми. — Корделия хранила молчание. — Я знаю значение этого слова.

«Как все ужасающе складывается. Как остановить это ненужное разоблачение?»

— Тем не менее об этом никто не знает. Ваш отец не открыл правды. А я ничего не знала. Думаю, что Гвенлиам поступила опрометчиво, написав обо всем в своем дневнике. Люди не должны даже догадываться об этом.

— Но почему?

Она наклонилась вперед и мягко произнесла:

— Морган, тебе пятнадцать лет. Я уверена, что ты и сам прекрасно понимаешь причины. Твой отец сделал так, как считал нужным, в конце концов, он действовал в ваших интересах. Наступит день, когда ты будешь именоваться герцогом Ланнефидом.

— Я не хочу быть герцогом Ланнефидом.

Корделия была потрясена услышанным.

— Почему?

— Меня отослали в школу, и я ее возненавидел с первой же минуты. Единственное, что я умею, — это рисовать.

— Ты хочешь быть художником?

— Да.

Она начала лихорадочно думать.

— Можно быть герцогом и художником.

— Герцог мне сказал, что я не могу рисовать. Он говорит, что я должен учить греческий. И латынь.

— Я понимаю.

— Ты видела когда-нибудь картины мистера Тернера? С изображением кораблей и моря?

— Да.

— Я могу рисовать точно так же. Я всегда думаю о море.

Она уже успела привыкнуть к тому, что его детский голос немного ломается и иногда в его звучание врывается мужская нотка. Морган вдруг резко поднялся. Он выглядел каким-то встревоженным.

— Я принес тебе картину.

Она последовала за ним в холл, а затем проделала обратный путь, все так же следуя по пятам за сыном, гадая, что такого он мог достать из кармана своего плаща. Подойдя к столу, он развернул картину, на которой были изображены побережье полуострова Гвир и руины замка. Корделия невольно охнула: картина заставила ее заново пережить радость и боль былых времен.

Не в состоянии вымолвить ни слова, Корделия быстро отвернулась. Морган разгладил картину одной рукой, задержал на ней взгляд и замер в ожидании. Он долго не решался заговорить.

— Когда ты нарисовал это?

— После того как прочел дневник Гвенлиам.

— Когда ты возвращался на Гвир?

— Никогда.

— Но тебе в ту пору было лишь пять лет.

Снова в комнате повисла тишина, только потрескивали поленья. Она внимательно разглядывала картину.

— А что означает гипнотизер? — спросил он.

Она медленно опустилась на стул.

— Но если ты читаешь газеты, то наверняка слышал об этом.

— Я думал, что гипноз практикуют только в больницах. Когда больному должны отхватить ногу, приглашают специального человека, который усыпляет несчастного…

— Этот метод действительно применяется в больницах.

— Ты тоже ходишь туда?

— Иногда.

— И это помогает людям?

Он не отрывал глаз от ее лица.

— Я знаю, что этот метод работает. Но многие врачи не верят в него. Иногда я посещаю лондонский лазарет, где работают доктора, которые умеют погружать людей в состояние транса, а это означает, что пациенты не ощущают боли.

— Это какой-то фокус?

— Нет, не думаю.

— Когда я был маленьким, ты лечила меня с помощью гипноза?

Она была удивлена.

— Не знаю, — медленно проговорила она, — но, возможно, моя энергия передавалась тебе, и это помогало облегчить твое состояние.

Корделия не хотела смущать его, произнося слово «любовь». Она вспомнила, как вначале держала голову приходивших к ней людей, помогала им, воскрешая в памяти образ своего сына. Этого мальчика.

— Ты не помнишь, но твоя тетя Хестер была гипнотизером. Возможно, я унаследовала ее способности.

— А что это была за песня?

— Какая песня?

Однако она знала, о чем он спросил. Он ждал. Наконец она нашла в себе силы пропеть первые строчки:

Он смотрел на нее с такой страстью, что это причиняло ей физическую боль. Корделии казалось, что он прожигал ее взглядом. Его горячее восклицание стало для нее полной неожиданностью.

— Могу ли я остаться здесь, чтобы жить и рисовать?

Вопрос застал Корделию врасплох. Ничего не понимая, она решила, что ослышалась.

— Что ты сказал?

— Могу ли я остаться здесь жить и рисовать?

На этот раз она пришла в такое волнение, что, когда поднялась на ноги, перед глазами поплыли темные круги. «Я должна остановить это». Корделия постаралась взять себя в руки.

— Твой папа…

Он взорвался — перед ней снова был маленький мальчик.

— Герцог Ланнефид похож на толстую свинью!

Она была потрясена.

— Он самый отвратительный человек из всех, кого мне доводилось встречать. Он постоянно всех задирает, считая себя наместником Бога на земле! Бог свиней! — Морган горько рассмеялся. — Папа боится герцога. Боится его так, словно он до сих пор ребенок! Ты можешь себе это представить? Герцог печется только о Манон, балует ее, и он настаивал на том, чтобы они вместе повели первый танец на свадьбе. Герцог выглядел глупо — такой низкорослый, а Манон такая высокая! Он упал во время танца, так что его действительно было не отличить от свиньи. И теперь вообще не может ни ходить, ни подниматься по лестнице. Он обосновался в гостиной в доме на площади Гросвенор. На ногах у него распорки, а еще он все время пьет виски, и в комнате ужасный запах!

Корделия попыталась представить эту лишенную всякого аристократизма картину. На мгновение она застыла в молчании, а затем произнесла:

— Я думаю, что именно страх заставил вашего отца прятать нас на Гвире.

— Он знает, что Гвенни виделась с тобой?

— Не думаю, Морган. Мне было очень важно, чтобы все сохранилось в тайне.

— Я считаю, что ему все известно, потому что я слежу за ним с тех пор, как прочел дневник Гвенни. Я наблюдаю за ним каждый день и вижу: что-то произошло. Думаю, он догадывается, потому что выглядит напуганным. Возможно, он тоже прочел дневник Гвенни. И он пьет каждый день. Представь себе компанию герцога и леди Розамунд. Мы называем ее Снежной королевой. Что, если правда выйдет наружу?

Она замерла в напряженном ожидании, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди. Признания сына стали для нее настоящим откровением.

— По-моему, леди Розамунд могла бы убить отца, если бы узнала о твоем существовании. О том, что ты жива. Она не вынесла бы такого позора. Леди Розамунд только и говорит о семейной чести. А герцог, наверное, поднялся бы на своих распорках и явился сюда с пистолетом. Если бы узнал, что мы были рождены не в браке.

— Не надо постоянно напоминать себе об этом, Морган!

Она понятия не имела, преувеличивает ли он или говорит правду, однако ее невольно охватила паника.

— Вы дети своего отца, и он принял вас как законнорожденных. Вы живете в его доме. Ты не должен так говорить.

Неожиданно ее поразила новая мысль.

— Манон знает?

— Она слишком занята своим герцогом.

— Если бы эта история стала известна, то не было бы никакого герцога.

— Мне совершенно безразлично!

И вдруг он улыбнулся, впервые за вечер.

— И мне абсолютно все равно, законнорожденные мы или нет.

Корделия не улыбнулась в ответ. Она была готова обрушить на сына весь свой гнев.

— Морган, послушай меня! Ты можешь позволить себе быть беспечным. Но я не смогла бы вырастить вас, если бы ваш отец бросил нас на произвол судьбы. У меня не было денег. То, что он взял на себя ответственность за ваше воспитание, принесло вам пользу. Если бы вы остались со мной, мы давным-давно оказались бы в работном доме!

— Твой дом не выглядит как работный. Это папа дает тебе деньги?

Она решила, что сын имеет право задавать подобные вопросы, однако все же ощутила странность своего положения — ей было непривычно обсуждать эту тему.

— Нет, — сказала она, помолчав. — Моя работа и работа Рилли принесла нам процветание. Денег у твоего отца я никогда не брала.

— Могу я остаться здесь и рисовать? — спросил он в третий раз. — Мы могли бы поехать в Америку!

В ее памяти возник знакомый образ, который заставил ее задрожать. «Их Америка, страна меда, ковров и чужестранных фруктов». Она с жаром проговорила:

— Нет, Морган! Такого никто не позволит.

— Но ты могла бы поговорить с папой.

Она не скрывала того, насколько ее расстроили слова сына.

— Морган, я не разговаривала с твоим отцом много-много лет. В мире нет ничего, что заставило бы его признать мое право быть частью вашей жизни. Тебе пятнадцать лет, ты уже достаточно взрослый, чтобы разбираться в подобных тонкостях. — Она пожала плечами. — Кроме того, я не имею ни малейшего желания разговаривать с вашим отцом. Я его даже видеть не хочу. Давным-давно именно он запретил мне быть рядом с вами.

— Но почему ты должна ему подчиняться? Он обманул, он сказал, что ты умерла. Я хочу, чтобы ты вылечила меня от головных болей.

Корделия замерла. «Я не могу позволить ему шантажировать меня этим», — сказала она себе.

— Мне не следует появляться в вашей жизни ради вашего же блага, — выговорила она. — Ради вас всех.

Морган внимательно смотрел на нее, и его лицо напоминало непроницаемую маску. Его очевидное разочарование стало для нее ударом.

— Мне пора уходить, — произнес он и попытался встать.

Только ее сын, ее Морган, мог убедить Корделию изменить решение.

— Я напишу ему, — слабым голосом отозвалась она. — Я напишу, чтобы узнать, можно ли как-то помочь тебе с твоими головными болями. Во всяком случае, я могла бы попытаться облегчить твое состояние.

Она последовала за ним в холл. Он накинул на плечи плащ. И вдруг она ощутила, как силы возвращаются к ней. Она положила ладонь на его руку, не позволив, чтобы он отстранился на этот раз, и твердо заявила:

— Морган, речь идет не только о твоем будущем, но и о будущем Манон и Гвенлиам. Честно говоря, я думаю, что твой отец не примет от меня никакого письма. Но я напишу ему о твоем желании рисовать, а также о твоих головных болях, но только в том случае, если ты дашь мне торжественное обещание не упоминать о нашей сегодняшней встрече. Если ты не согласишься на мои условия, то я не стану писать.

Он согласно кивнул, и она поняла, что это и есть его «торжественное обещание». И еще она увидела, что он страшно боится, чтобы она, позволив себе вольность, не поцеловала его.

— До свидания, Морган, — сказала Корделия, и ее сын несколько неловко поклонился у двери.

— Ты можешь оставить картину у себя, — обронил он и сбежал вниз по заснеженным ступенькам.

Он исчез на Литтл-Рассел-стрит. Корделия ощутила смутную тревогу. Она взглянула на серое тяжелое небо.

Вот снова. Ей показалось, что темная тень скользнула вдоль дома на Бедфорд-плейс.

— Он вел себя как маленькое исчадие ада, — вымолвила она, обращаясь к Рилли.

Корделия с большой неохотой написала записку, приказав доставить ее на площадь Гросвенор.

— Из этого не выйдет ничего хорошего!

Однако Рилли видела, что Корделия, раскрасневшаяся и взволнованная, думает о своем сыне, которого только что встретила через много лет.

— Рилли, как ты думаешь, ему помог бы гипноз? Он жаловался на головные боли.

— Вполне возможно, — ответила Рилли.

Она заметила, с каким удивлением Корделия все время смотрит на картину, оставленную Морганом.

— Меня поражает, как он мог все это запомнить, ведь прошло столько лет, — произнесла Рилли.

— Да, это удивительно.

— Интересно, как бы ему понравилось жить в доме, населенном одними женщинами? — сказала Рилли.

— Тысяча чертей! — воскликнула Корделия, на мгновение представив Моргана в одной комнате с миссис Спунс и Региной. — Налей-ка мне портвейна!

Глава шестнадцатая

Отправив письмо, они не ожидали прихода лорда Эллиса, но в то же время были готовы к тому, что увидят его.

— Никто не захотел бы находиться на месте леди Эллис, — твердо заявила Рилли на следующий вечер, когда они сидели у камина. — Он очень сильно постарел.

Она закончила подсчитывать дневную выручку. Кроме того, ей каким-то образом удалось раздобыть маленькую елку.

Корделия рассмеялась в ответ на ее слова.

— Да, никто не захотел бы оказаться на месте леди Эллис, — согласилась она. — Мне повезло.

Она выпила портвейна. Рилли подняла глаза на Корделию, чтобы убедиться, что подруга говорит серьезно. Сама Рилли была занята тем, что привязывала крошечные свечки к веткам ели.

— Следи за тем, чтобы я и близко не подходила к утюгу, — резко сказала она. — Когда он придет. Если придет.

Шторы все еще не были задернуты, и холодный свет яркой луны заливал сад и охранявшего их ангела.

— Я уверена, что он придет в своем корсете, — заметила Рилли, помолчав секунду и снова взглянув на Корделию. — Как же тебе идет голубой цвет, Корди! Если он попросит принять его, обязательно выйди к нему в этом платье. У тебя есть серьезное преимущество, — ты видела его постаревшее лицо, а он тебя не видел, и ты сохранила свою природную красоту. Как, наверное, расстроится лорд Морган Эллис!

— Я должна пройти через это испытание, если он соблаговолит прийти, но ты все равно не позволяй мне даже приближаться к утюгу, — повторила Корделия.

Она наблюдала за Рилли, которая все еще была занята свечками.

— Прошу тебя, не устрой в доме пожар с этой своей затеей!

— Я зажгу их только на Рождество, как советуют в газете.

Корделия рассмеялась.

— К этому времени дерево засохнет!

— Нет, осталось всего несколько дней. Я его буду поливать!

Они услышали стук в дверь.

Они услышали, как Нелли взбежала вверх по ступенькам.

Когда они услышали голос у двери, Корделия, несмотря на свое смешливое настроение, несмотря на весь гнев и презрение, побелела как мел. Неужели он явился так скоро?

— Нет, я не смогу этого сделать, — прошептала она. — Я убью его.

Она бы выскользнула в сад, если бы Рилли не удержала ее.

— Вы не закончили разговора, Корди, — произнесла Рилли торопливо. — И я тебе уже говорила, что в этом светлом платье ты выглядишь потрясающе.

Корделия словно не слышала, и Рилли слегка встряхнула ее.

— Это надо сделать и ради себя, и ради Моргана. И ради Гвенлиам, и ради Манон. Тебе придется пройти через это испытание. Я буду в соседней комнате. Если понадоблюсь, тебе достаточно постучать в стену.

Рилли вышла из комнаты. Было слышно, как она холодно обменялась приветствиями с Эллисом. У Корделии было всего несколько секунд, чтобы прийти в себя: она стала у высокого окна, которое выходило в сад, освещенный яркой-яркой луной, и глубоко вздохнула, словно желая себя загипнотизировать. Рилли права: она имела неоспоримое преимущество — он не видел ее. Да, одна прядь ее волос побелела после памятного разговора с юристом на Стрэнде, но в остальном она была такой, как прежде, — прекрасной, изящной и чарующей. Она ждала появления мужчины, который изменил ее жизнь. Того самого мужчины, который оценил ее жизнь и ее детей в двести гиней.

Эллис вошел, окутанный ароматом виски и масла, которым щедро смазал свои редеющие волосы.

Корделия повернулась к нему, не сказав ни слова. Он был удивлен, отвел взгляд, но затем пристально взглянул на Корделию. У него было очень красное лицо. Она заметила, что он сохранил осанку (благодаря корсету?).

Около минуты они стояли так, не произнося ни слова. Сквозь незашторенное окно они как будто видели старый каменный замок и яркие полевые цветы, которые танцевали на ветру, налетавшему со стороны переменчивого моря. Они вдруг очутились здесь, в погруженной в тишину комнате в Блумсбери: память о потерянных днях, которые нельзя было вернуть, снова ожила.

И внезапно Морган Эллис мучительно ясно осознал, что прошлое уже никогда не возвратится. Никакие деньги на свете не смогут совершить чуда и вернуть его в то время, когда он был молод и полон сил, когда он был влюблен. И это ужасающее осознание заставило его вскрикнуть: Корделия стала свидетелем страданий человека, который всю жизнь не смел оглядываться, боясь того, что он может увидеть в своем прошлом.

Рилли сидела в своем маленьком кабинете и производила расчеты, сортировала бланки и счета, однако мыслями была в соседней комнате. Там стояла тишина, и Рилли расслабилась. Она не слышала крика: у нее затеплилась надежда на то, что они придут к разумному соглашению. Ради детей. Рилли представляла Корделию в роли волшебницы из сказки, которая осчастливит собственных детей. Мальчик в доме… Это было бы прекрасно. Корделия была бы счастлива, если бы ее сын жил с ними. И на мгновение Рилли перенеслась мыслями в собственное прошлое и представила своего Эммануэля, которому в эту пору исполнилось бы почти пятнадцать.

Стрелки часов тикали. Пробил новый час. Как долго они говорят, но ведь им надо решить, как распорядиться собственной жизнью. Рилли быстро поднялась наверх, чтобы проверить, как чувствуют себя мать и Регина. Когда она спустилась, дверь в гостиную была все еще закрыта. Однако тишина в доме начала беспокоить Рилли. Она боялась прервать чужую беседу, но была не в силах справиться с волнением. Может, они снова обрели друг друга и ее приход вызовет только замешательство? Вскоре, однако, оставив хорошие манеры, Рилли решила все-таки узнать, в чем дело. Она вежливо постучала в дверь, ответа не последовало. Она открыла дверь и вошла.

Незажженные свечи… Рождественская елка отбрасывала тень, занавески колыхались на ветру, французские окна, ведущие в сад, были открыты и вели в темноту. Комната была пуста.