Гитлер против СССР

Глава I Восстание армии мелкой буржуазии

30 июня 1934 г. в казармах и на задворках Мюнхена и Берлина были убиты лидеры германского национал-социализма — Рем, Гейнес, Эрнст и сотни их друзей. Они были умерщвлены по приказанию Гитлера. Этот день ознаменовал начало нового периода в истории Германии, а в истории Европы открыл новые перспективы. Что же произошло 30 июня?

Миру казалось, что перед ним развертывается действие детективного фильма. Ведь убитые были самыми доверенными лицами Гитлера. Все это — люди, которые восемнадцать месяцев назад, 30 января 1933 г., завоевали для Гитлера власть в Германии; это — люди, которые непрерывно в течение десяти лет командовали его армией, организовали поджог рейхстага и довели национал-социалистское движение до его расцвета. Они лежали теперь в собственной крови. И все-таки происшедшее заключало в себе больше чем «дворцовый» переворот. Рем, Гейнес и Эрнст были генералами германской мелкой буржуазии. Это — основное, и в этом причина их смерти.

Во главе армии германского фашизма стояли «генералы» двух родов. Это, во-первых, самые блистательные, самые прославленные, самые могущественные из них, те, на которых опирается официальное правительство Германии, — триумвират Гитлер — Геринг — Геббельс. Это герои 30 января, провозгласившие себя спасителями нации. На деле эти лидеры были прежде всего представителями самой реакционной и самой неразборчивой в средствах группы в Германии. Их подобрала в грязи, увенчала лаврами и поддержала миллионными средствами тайная олигархия королей Рура — угольных и стальных баронов. История о том, как пришли к власти Гитлер и его друзья, уже не является более тайной.

Несмотря на, всю помпу, эти люди и прежде и теперь стушевываются перед мощью капитала. В недрах богатого промышленного Рура в течение десятков лет скоплялась огромная неодушевленная масса капиталов. Душой этого гигантского туловища является империализм. В течение десятков лет Рур держит в своих руках всю Германию и пытается сжимать ее все крепче и крепче для того, чтобы добиться выполнения своих империалистских вожделений. Гитлер, Геринг и Геббельс являются поистине полными выразителями этого концентрированного капитала в его гигантской и неустанной борьбе за расширение своих владений, за выход из Центральной Европы на арену всего континента. Поверхностному взгляду европейского наблюдателя эта борьба представляется политикой «Великой Германии». Но внутри страны среди посвященных она известна как «континентальный план» германской тяжелой промышленности. Это главная сила, незримо вдохновляющая трех лидеров национал-социализма вместе с их приверженцами. Это та сила, в жертву которой они готовы отдать все: республику, свободу германского народа, мир в Европе, права рабочего класса и уж во всяком случае — доверие мелкой буржуазии. Какое значение имеет для них все это? Внутри фашизма эта троица вождей и их сторонники осуществляют волю и закон империализма. Фашистские лидеры мечтали о новом великолепном паневропейском государстве тевтонской расы, им грезилось, что они стоят во главе этого государства как вожди и победители. Они были словно зачарованы этим видением. Ведь именно поэтому они создали и возглавили национал-социалистскую партию. Но, для того чтобы вступить на этот путь, надо было сначала сломить волю тех, кто преграждал здесь дорогу, — волю пролетариата.

Лидерам национал-социалистов пришлось заключить союз с инородной группой, им пришлось прибегнуть к услугам вожаков мелкой буржуазии. Тогда-то и поднялись новые фашистские генералы — Рем и его хунта, командовавшая под конец двумя с лишним миллионами вооруженных коричневорубашечников.

Это были люди различного толка. Они подняли знамя Гитлера и пошли в бой во славу его имени. Однако это были прежде всего сыны взбунтовавшейся мелкой буржуазии, ее непосредственные вожди, ее «герои», ее демагоги. Даже в своих новых разукрашенных мундирах они не перестали до известной степени отражать характер и природу той массы, из которой они вынырнули так внезапно, с такой головокружительной быстротой.

Они говорили языком мясников и содержателей постоялых дворов, языком конторщиков, фермерских сынков и студентов; таинственные империалистические интересы касались их лишь во вторую очередь, за «мистическую» личность Гитлера они не прозакладывали бы и ломаного гроша, ведь они сами его «сделали». Они жаждали новых «великих» подвигов в духе Валленштейна.

Рем, Гейнес и Эрнст были самыми жестокими и беспощадными из всех крупных вождей национал-социалистов — вся Германия содрогалась при виде их кровавых дел. Они выражали — сознательно или бессознательно — бурное анархическое бешенство разоренной мелкой буржуазии, бешенство, которое, однажды разгоревшись, так часто принимает форму необузданного терроризма. Но Рем и его соратники были не только безжалостными палачами. Ведь одновременно они являлись лидерами национал-социалистской партии, и когда они в верхах партии и в государственных учреждениях громко и настойчиво требовали «второй национал-социалистской революции», то их толкали те же мотивы, что и при расправах с рабочими. Чего хотели эти люди и что называли они «второй революцией»? Коротко говоря, они хотели богатств, принадлежащих другим группам и классам: богатств больших универсальных магазинов, богатств еврейской буржуазии, богатств рабочих кооперативных обществ и профсоюзов, богатств крупных землевладельцев; у них разгорался аппетит отчасти даже на священные и неприкосновенные богатства промышленности и банков. Всего этого хотели лидеры только для мелкой буржуазии и для самих себя.

Робин Гуды городских окраин, избивавшие евреев и социалистов и не испытывавшие притом ни малейших угрызений совести, считали, что эти их вожделения и являются как раз социализмом. Отсюда яркое, кричащее противоречие между политической программой и личным поведением крупнейших генералов СА (штурмовых отрядов). Проявляя чудовищную жестокость по отношению к левому крылу рабочего класса, они стояли одновременно на самых «левых» позициях внутри национал-социалистской партии.

Правда, Рем, Гейнес, Эрнст и все прочие командиры СА, принадлежащие к мелкой буржуазии, в (своей частной жизни давно уже оторвались от этой группы и возвысились над ней. Многие из них уже успели превратиться в мелких сатрапов, утопающих в роскоши, подобно Герингу и другим чисто капиталистическим лидерам национал-социалистов. Главная квартира СА в Висзее, где находилась вилла Рема, походила на шумный средневековый лагерь разгульных ландскнехтов. И нет никакого сомнения, что — случись этой клике одержать победу и вырвать власть из рук Гитлера — она рано или поздно, подчинившись притяжению со стороны сил олигархии и насытив свои личные аппетиты, покорилась бы ей и стала бы лизать ей руки.

«Социальный фашизм», который так часто провозглашают в качестве символа веры, заключает в самом себе непреодолимое внутреннее противоречие. Это вновь и вновь возникающая фата моргана. И пока мелкая буржуазия гонится за этим призраком она неизбежно будет терять своих вождей — в результате либо расправы над ними, либо их измены.

Но все это могло случиться лишь позднее, после победы в большом сражении. В то время как руководство было в других руках и роль «великого избавителя» с помпой разыгрывал «штатский» триумвират, генералы штурмовиков постоянно испытывали давление со стороны масс. Рем, Гейнес и Эрнст понимали, что роспуск или сокращение коричневой армии, которой они командовали, неминуемо означает их собственное падение. А им хотелось любой ценой остаться генералами этой армии, даже сделаться ее маршалами.

Профессиональные преторианцы фашизма, сыновья лавочников мечтали о том, чтобы все дальше и дальше продвигаться по пути к власти. Генералы штурмовиков лелеяли эти мечты, которые им внушали их безграничное честолюбие и жажда роскоши. Но ничто не было для них более достоверным, чем то, что достигнуть своих целей они могли только с помощью своей армии, во главе ее и под ее лозунгами.

Генералы СА и их лагерь в Мюнхене (Гитлер управлял из Берлина) остались до известной степени, внешне и напоказ, представителями мелкобуржуазных слоев в национал-социалистской партии; эти люди были надеждой мелкой буржуазии, ее деятелями, ее ораторами. Они остались такими и после уничтожения знаменитой «Боевой лиги самодеятельного среднего сословия» — побрякушки, украшавшей речи ораторов радикального крыла. Эта «Боевая лига», мечтавшая о передаче государства в руки гильдий среднего сословия, была распущена вскоре после 30 января 1933 г., и никто даже пальцем не пошевелил в ее защиту.

Теперь генералы СА — Рем, Гейнес, Эрнст, Шнейдгубер, Киллингер, Гейдебрек, Гайн, Деттен, Шмидт, Герд и др. — оказались на деле единственными представителями подобных, более или менее радикальных направлений внутри фашизма. Но эта группа имела в своем распоряжении оружие. И поэтому всякое движение мелкой буржуазии, всякая попытка пожать, наконец, плоды 30 января не могла миновать эту клику. Мюнхенский лагерь со злобой поглядывал на лагерь в Берлине.

Фашистские главари снова раскололись на две группы. Тайный антагонизм между Ремом и Гитлером, существовавший в верхах национал-социалистской партии, оставался долгое время скрытым от международного общественного мнения, но он был неизбежен. За этим антагонизмом, за соперничеством между двумя честолюбивыми кликами наемников скрывалось реальное и притом невероятно напряженное противоречие интересов капиталистической олигархии и мелкого буржуа, империализма и мелкой буржуазии, Рура и маленьких городков. Один из противников должен был победить и, победив, избавиться от врага наиболее удобным по его мнению способом, удалив его из своей «системы», своего «государства». В момент, когда напряженность этого противоречия сделала взрыв неизбежным, в верхушке, т. е. между Ремом и Гитлером, должно было что-то произойти. Этот момент стал очень близок летом 1934 г. Порочный круг замыкался.

Мелкая буржуазия не могла больше выдержать. Мелкая буржуазия задыхалась, но не понимала, что происходит. Какая-то сила сверху систематически душила ее. Было ясно, что триумвират гражданских вождей уже принял какое-то важное решение, касавшееся не отдельных политических или экономических мер, но означавшее всеобщее коренное социальное переустройство. Мелкая буржуазия могла, однако, только смутно это предчувствовать. Летом 1934 г., на втором году «гитлеровской революции», все категории мелкой буржуазии, за исключением самой привилегированной ее группы, дошли до такого состояния, в котором они никогда не были, оказались в таком положении, которое им никогда до тех пор и не мерещилось.

Положение мелких лавочников, авангарда мелкой буржуазии, было трагикомическим. Столь горячо ими ненавидимые универсальные магазины, кооперативные общества и торгующие любыми товарами по единой цене «цепные лавки», — все эти заведения, которые они с радостью стерли бы с лица земли, попрежнему держали в своих руках розничную торговлю; эти заведения поддерживали теперь новые фашистские акционеры, а во главе их стояли высокооплачиваемые национал-социалистские управляющие. Тем временем обороты розничных торговцев сокращались под бременем налогового обложения в пользу юнкеров и под тяжестью монопольных промышленных цен. Уменьшился не только общий объем торговли, поскольку растущие цены уменьшили покупательную способность городского населения, но сократился и средний доход мелкого торговца.

В то время как, например, цена на самый дешевый маргарин выросла на 30 марок за англоцентнер, и самый бедный покупатель должен был, таким образом, платить за англофунт маргарина на 30 пфенигов дороже, чем раньше, розничная прибыль бакалейщика упала с 15–18 марок на англоцентнер до 6 марок. Для мелкого люда это было вовсе не пустяковиной, и это заставило лавочников призадуматься: справедливо ли существующее правительство?

Лавочники никогда не были политическими философами. Но стремления их были совершенно ясны. Лавочнику мало иметь свою лавку, ему хочется расширить ее, увеличить ее до размеров большого, внушительного дела. В этом заключалась для лавочника возвышенная цель фашизма. Для этого должен был притти Гитлер. Мелким розничным торговцам хотелось не только продавать свои товары, им хотелось продавать больше товаров и по более выгодным ценам. Мог ли фюрер обеспечить их нужными покупателями? Нет, покупатели становились все реже и денег у них было все меньше. Цены на мясо и овощи выросли тем временем по сравнению с 1933 г. на 50 %, на яйца, молоко и картофель—на 100 %, на масло — на 45 %. Кроме того, вследствие повысившегося уровня цен, мелким торговцам приходилось платить более высокий налог на оборот.

Вдобавок ко всему этому национал-социалистская партия ввела свой собственный частный налог на оборот, заставив торговцев отчислять определенные суммы со всех покупок, делаемых членами партии в партийные фонды, т. е. в пользу хозяев организации. Где же было «богатство», которого ждали мелкие торговцы? Ведь если они сами пытались бороться за свои интересы, повышали цены на свой страх и риск, их немедленно призывали к порядку. Так было, например, в пфальцских городах Винвейлере и Рекенгаузене, где все местные пекари были взяты «под стражу» по приказу местной национал-социалистской организации за повышение цен на 10 пфенигов за булку. На такую меру никогда еще не осмеливалось ни одно правительство.

21 марта всем организациям «федерации мелких торговцев» («N.8.-Н^о») было официально предписано «воздержаться от всяких форм борьбы против кооперативных обществ» (при этом молчаливо подразумевались также и универсальные магазины). Лицам, нарушившим этот приказ, грозило «немедленное снятие с должности». Лавочники понимали, что где-то кроется измена. Но о чем же думал покровитель мелкой буржуазии — Рем?

В тех же кварталах почувствовали беспокойство и собратья лавочников — кустари и хозяева мелких мастерских, которые были прежде такими же горячими приверженцами Гитлера и террористическими противниками социалистических рабочих, как и лавочники. Одним из наиболее типичных и оживленных центров «победоносной» мелкой буржуазии в Германии был Бреславль, город Гейнеса. И вот, в Бреславле например, в середине 1934 г. из 900 парикмахеров города 560 существовали на средства «общественной помощи», потому что не могли платить арендной платы. Из 1 140 сапожников 630 получали вспомоществование. Муниципалитет платил ренту за 480 владельцев постоялых дворов. Многих портных и столяров город поддерживал «общественными работами». Мало-мальски сносное существование вели только хозяева мастерских, соприкасающихся со строительством, и то только благодаря тому, что на государственные средства искусственно стимулировалось строительство, хотя дома и квартиры пустовали. Эта картина была очень типична. Армия принудительного труда с ее специфическими (хотя бы и временными) потребностями в людях и материалах еще не была создана. Крупная же промышленность с ее массовой продукцией и стандартизированными изделиями еще никогда не была так сильна, как сейчас. Она контролировала рынок более жестко чем когда-либо.

Кустари и владельцы мелких мастерских приветствовали 30 января поджог рейхстага, потому что им почудилось, что пламя пожара несет конец их вытеснению, что их ждут впереди восстановление могущественных, независимых гильдий и законы, которые обрекут на гибель современное автоматическое производство. Они ждали новой социальной автономии для ремесленников. В этом заключалась, по их мнению, цель фашизма. И вот, для того чтобы добиться этой цели, кому-то нужно было проделать «вторую национал-социалистскую революцию».

Каковы же были в это время настроения крестьян, огромного класса деревенской мелкой буржуазии, класса, который до сих пор составляет более трети всего населения Германии? Ведь, может быть, именно крестьянство, надеющееся на резкое изменение своей судьбы в будущем, помогло Гитлеру предпринять решительные шаги против республики и рабочих. Большинство крестьян было запугано, пожалуй, еще больше, чем фашистская мелкая буржуазия в городах. Крестьянам и вовсе не предназначалось никаких «богатств».

В деревне явно начинались какие-то другие процессы. В то время как тарифная политика берлинского триумвирата была явно направлена на пользу крупных землевладельцев; в то время как, благодаря проводимой правительством политике безработицы, помещики снабжались почти даровым трудом десятков тысяч присылаемых им из городов крепостных рабов; в то время как не было даже признаков создания, благодаря конфискации земель магнатов, новых, свободных земель для крестьянской колонизации; в то время как новый, введенный правительством контроль над продажей яиц, молока и картофеля чрезвычайно затруднял сбыт этих основных продуктов, оттягивая зачастую на недели или месяцы получение выручки, — в это самое время гитлеровский министр земледелия Дарре провозгласил новый «фундаментальный» «закон о наследовании крестьянских дворов». В чем суть этого закона?

Этот закон не коснулся основного факта, характеризующего распределение земли в Германии, где около двух третей ее (65 %) принадлежит юнкерам и крупным фермерам: вся остальная земельная площадь приходится на долю 4.5 миллионов семейств крестьян или мельчайших арендаторов, располагающих участками до 5 га (в большинстве случаев от 0.5 га до 2 га). В намерения Гитлера, повидимому, вовсе не входила приостановка процесса медленного разрушения беднейших и самых шатких в экономическом отношении хозяйств. Напротив. Стало совершенно ясным, что Гитлер намеревается произвести основательный отбор в рядах среднего и даже наиболее зажиточного крестьянства, отрезав большую часть этих крестьян и их семей от земли, словно ударом меча. На земельные участки в 7.5 га и выше было вновь введено исключительное право первонаследования (право наследования старшего сына). Таково было содержание аграрной реформы.

Это означало прежде всего глубочайшее расстройство в экономическом и социальном положении крестьянства. Десятки тысяч младших сыновей фермеров оказались вскоре согнанными с земли их отцов, были совершенно необеспечены, и они были зачастую на ножах со своими старшими братьями. И все это для того, чтобы расчистить путь избранной группе привилегированных и разбогатевших крестьян, новой касте аграрных национал-социалистских аристократов, ряды которой пополнялись, главным образом, из среды друзей и родственников членов личной охраны Гитлера, черных охранных отрядов СС (200 тыс. членов).

Смысл всей реформы абсолютно ясен. Группа Гитлера преследовала в деревне те же цели, что и в городе: в качестве непосредственного оплота для новой олигархии она намеревалась создать систему узких, привилегированных, «аристократических» каст. Это составляло квинтэссенцию политики триумвирата. Но куда же было деваться прочим крестьянам и крестьянским сыновьям? Это оставалось тайной гитлеровской компании. А ведь именно от решения этой центральной проблемы зависело будущее Германии. Будущее это рисовалось не таким, как об этом мечтали фашистски настроенные массы крестьянства.

Правительство открыто заявляло (устами, например, помощника Дарре, доктора Куммера), что «ограниченная площадь земли в Германии вынуждает в будущем к строжайшему отбору будущих крестьян». Сколько миллионов крестьянских семейств считалось избыточными? И сколько солдат Гитлера и Рема были крестьянами?

Уже имелись случаи, когда фашистские лидеры давали понять жителям целых районов с особенно бедным и распыленным крестьянским населением, что их земля скоро будет экспроприирована, а сами они будут высланы в другие места. Так было, например, в районе Рен, в Центральной Германии, где по плану национал-социалистов, так называемому «плану Гельмута», предполагалось выслать 100 тыс. «избыточных» мелких крестьян для того, чтобы устроить на этой земле 6 тыс. «наследственных дворов» фашистских аристократов.

До сих пор лишь городских безработных отрывали от их семей и посылали как скот на принудительные работы в деревню. Теперь та же участь постигла и малоземельных крестьян Западной Германии, которых отсылали в отдаленные негостеприимные районы Восточной Германии с совершенно иными экономическими, социальными и бытовыми условиями. Не было никакого сомнения в том, что решительная ломка будет проводиться без всякого снисхождения. Повидимому, только юнкера и кулаки могли чувствовать себя в полной безопасности.

Было объявлено, что, прежде чем будут устроены «наследственные дворы», должны быть погашены старые крестьянские долги, составляющие огромную сумму в 7–8 млрд. марок. Ипотечные банки не были, понятно, подготовлены к открытию новых кредитов. Какое количество крестьян должно было благодаря этому разориться? По всей Германии имели место случаи, когда целые деревни продавались с молотка. Плохой урожай кормов летом 1934 г. еще более ухудшил положение. Многим крестьянам пришлось из-за нехватки кормов продавать скот по ничтожным ценам. Чем все это должно было кончиться?

Все эти события имели решающее значение. Положение большей части германского крестьянства стало настолько критическим, что оно не могло не оказать влияния на политическое положение в стране. Либо при Гитлере и его помощниках должно было начаться постепенное — тайное или явное — бегство с земли определенной части деревенского населения — ведь больше ему ничего не оставалось — и тогда этим крестьянам надо дать какие-то другие «функции», либо нужно было немедля поддержать и укрепить их хозяйства за счет земель богатых помещиков и юнкеров. В последнем случае фашистской верхушке пришлось бы выработать и проводить в жизнь совершенно новый план переустройства фашистского государства. Реальность классовых отношений настойчиво выдвигала эту проблему и категорически требовала ее немедленного разрешения. От разрешения этой проблемы нельзя было ускользнуть — силы, стоящие друг против друга, более не позволяли этого. Контуры надвигающейся варфоломеевской ночи становились все отчетливее.

В заключение еще одно событие подлило масла в огонь еще до того, как он вспыхнул над фашистской Германией и ярким пламенем осветил все беды и мучения ее народа: к крайнему левому крылу мелкой буржуазии примыкала великая армия безработных, среди которых события приняли характер подлинной трагедии. Здесь действовали те же силы. Чтобы освободить «место» в городах, Гитлер продолжал уничтожать не безработицу, а безработных. Он дошел до того, что не находил более места даже для «мертвой», выкинутой из общества, массы безработных. Созданное им государство лишило три или четыре миллиона безработных права на работу, превратило их в поставленных вне закона париев или попросту объявило их несуществующими (массы «невидимых», т. е. незарегистрированных, безработных). Теперь это государство не могло более предоставить безработным даже права на кров, простого права на существование. Проект здания новой системы не позволял этого.

Момент для создания новой великой армии завоевания, которая быстро поглотила бы всю мелкобуржуазную, а в том числе и безработную молодежь для того, чтобы сначала запереть ее в казармы, а затем рассеять по полям сражений Европы, — этот момент еще не настал. Франция была еще относительно слишком сильна, а во главе германской армии пришлось бы в тот момент поставить Рема.

Террор, привычное средство для удаления целых частей общества, — преследование социалистов и изгнание евреев — нельзя было продолжать до бесконечности; ведь можно было арестовать или убить десятки тысяч, но не сотни тысяч. А «балласт» безработицы все еще существовал, он нависал, как страшная тяжесть, и таил в себе скрытые опасности. Единственное, что оставалось сделать, это — отрезать по крайней мере часть этой человеческой массы, кусок живого тела армии безработных, убрать эту часть из городов и оставить ее разлагаться не в городе и не в деревне, но где-то между ними. Именно так и поступил триумвират.

В течение нескольких недель в предместьях германских городов творились дела, неслыханные со времен средневековья. 15 мая 1934 г… правительство ввело, впервые за несколько столетий, закон, воспрещающий в поисках работы свободно передвигаться по стране. Безработные оказались, таким образом, прикрепленными к месту своего жительства, как когда-то были прикреплены к земле крепостные. Воспрещалось также нанимать на работу в городе безработных, «годных для сельскохозяйственного труда». «Законная основа» была заложена. А затем началась следующая операция.

Во всех наиболее значительных и крупных городах официальные бюро труда ввели нечто вроде порядкового списка зарегистрированных безработных, состоявших, главным образом, из молодежи и незамужних женщин — категорий наиболее многочисленных и наиболее неустойчивых с социальной точки зрения. Теоретически, таким образом, насчитывалось 2 млн. человек, составлявших большинство из числа тех, кто еще не был помещен в различные трудовые лагери и не был лишен пособия по безработице, сохранив право на поиски работы. Эти безработные ныне фактически попали под действие закона военного времени об эвакуации.

Бюро труда отдавали приказы о высылке и начали систематическую — не обращая внимания на профессию, семейные обстоятельства, связь с данной местностью — высылку из городов на «сельскохозяйственные» принудительные работы. Это было поразительное зрелище.

Мужчин в мирное время отрывали от их семей, а юношей снимали с работ, на которых они находились, и грузили в товарные вагоны, как скот. Душераздирающие сцены стали обыденным явлением. Всякому неявившемуся или пытавшемуся под тем или иным предлогом избежать подобной участи грозило не только, как это было раньше, немедленное лишение пособия, но и перспектива попасть в исправительный дом. Игнорировались по большей части даже медицинские удостоверения. Только в Берлине, где вся эта операция была прозвана «планом Геринга», и во Франкфурте-на-Майне десятки тысяч молодых рабочих, служащих и приказчиков должны были бросить свой привычный труд для того, чтобы отправиться в какие-то другие места.

Другая колонна этой процессии состояла из отрядов безработных незамужних женщин: машинисток, продавщиц, школьных учительниц, фабричных работниц и др. Как рекрутов, их осматривали группами по пять человек и скопом признавали «годными». В городском платье, в шелковых чулках, не имея ни малейшего понятия о своей новой работе, они рассеивались по всей стране, чтобы сделаться батрачками и служанками у юнкеров и кулаков. Эта работа предполагала на деле неограниченные рабочие часы, грубое обращение, дурную пищу и «месячное вознаграждение», равное в лучшем случае 20 маркам. После шести месяцев такой работы женщину регистрировали, как «работницу сельскохозяйственного труда», и она теряла почти всякую надежду на возвращение к своей прежней профессии и, вдобавок, всякое право на помощь по безработице: по гитлеровским законам сельскохозяйственные рабочие не получают пособия. Были созданы трудовые лагери для женщин, в которых — это было засвидетельствовано комиссиями иностранцев, посетивших лагери — вскоре по прибытии туда около 90 % присланных из городов женщин беременели.

Во многих районах (например, в Южной Баварии) фермерам разрешалось, как в свое время на рынках негритянской работорговли, выбирать людей наиболее крепких физически. Были случаи бегства из-под стражи во время переездов; некоторые бюро труда подвергались нападениям безработных и их семей. Связь человека с данной местностью игнорировалась. Жителей Рейна, уроженцев германского Запада, везли в Восточную Пруссию, в суровые провинции за Эльбу, немцев-южан с юга отправляли в Померанию. Зачастую пришельцы занимали в этих районах места извечных польских «сезонных рабочих» — эмигрантов, которых германские юнкера нанимали из поколения в поколение вследствие беспримерной дешевизны их труда и полнейшей беззащитности. По уровню своих материальных потребностей и по отсутствию классового самосознания польские «сезонные рабочие» напоминали чуть ли не китайских кули.

И вот подручные монтеров и ученики парикмахеров из Берлина, продавщицы универмагов и секретарши из Гамбурга и Кельна стали получать у землевладельцев по пять пфенигов в час (до 14 марок в месяц) за работу под палящим солнцем с половины седьмого утра до пяти часов пополудни. Их кормили картофельной похлебкой и предоставляли им на ночь плохо освещенные и плохо вентилируемые, напоминающие конюшни, бараки прежних польских батраков. Общие расходы, включая содержание и зарплату, составляли, по расчетам германского министерства труда, 1,71 марки в день на безработного юношу или девушку, в то время как расходы на одного заключенного составляют в Германии 1,85 марок.

Было ли это эксплоатацией? Нет, это было истребление, плановое низведение до нищенского уровня и физическое и социальное уничтожение той группы безработных, которая должна была быть устранена, так как она считалась избыточной. Это был тот же процесс, но лишь в более открытой и в более резкой форме, которому в большей или меньшей степени подвергались все группы мелкой буржуазии, сопровождавшийся такой блистательной «победой» над демократией и пролетариатом.

Но кто такие были безработные с социальной точки зрения? Помимо чисто пролетарских элементов, это были сыновья и дочери всех упомянутых выше групп мелких буржуа — мелких торговцев, кустарей, крестьян. Среди них находилась также очень влиятельная и многочисленная группа служащих и детей работников свободных профессий. Это была четвертая крупная категория мелкой буржуазии, которую никак нельзя было не принимать в расчет, — группа, которая с необычайным рвением, подлинным фанатизмом и готовностью на все шла за «спасителем» Гитлером.

Служащие, студенты, офицеры, инженеры, техники и прочие отпрыски интеллигентных или полуинтеллигентных семей составили самый «просвещенный» элемент, слой, который с самого начала оплодотворял и «пробуждал» самосознание других групп мелкой буржуазии, заражая их ядом своей страстной ненависти и отчаяния. Они составляли первые отряды национал-социалистской партии, из их среды вышло подавляющее большинство командиров СА, это они должны были получить самое большее из «богатств», доставшихся в наследство от республики. Ведь они рассчитывали сделаться политической бюрократией фашистского государства, составить его чиновничий и офицерский корпус. Такова была мечта и символ веры молодых конторщиков и счетоводов из Берлина, пропитавшая их таким презрением к демократии и рабочим. Теперь сами они пополняли ряды предназначенной к истреблению армии безработных.

Только очень ограниченная, избранная часть, связанная, как правило, благодаря своему социальному положению или лично с капиталистическими кругами или с кликой Гитлера, была допущена в новую привилегированную правящую касту, которая и здесь, в области государственного управления, была образована национал-социалистскими лидерами. Это номера «1—500000» по списку членов национал-социалистской партии («Старые бойцы»), в момент всеобщей высылки безработных получившие монопольное право на работу. Применение их труда частными фирмами или государственными учреждениями было сделано по правительственному декрету обязательным.

Эти «старые бойцы» заполнили в особенности ряды «П. О.» (политическая организация) — замкнутую корпорацию руководителей низших и средних национал-социалистских организаций, в руках которых находилось фактически управление государством. Все остальные оказались лишними, и для избавления от них все средства были хороши.

Неудивительно, после всего этого, что «непобедимая» двухмиллионная армия коричневых неожиданно оказалась в плохом положении. Эта группа была вооружена. Но это не играло роли. Тугосоображающие недоросли, надменные «солдаты», никогда в действительности не дравшиеся, но считающие себя величайшей силой в государстве, а может быть и в мире, силой, призванной гордо стоять на страже собственных интересов и интересов их отцов и вечно вести жизнь бесчинствующих, объедающихся наемников — ибо именно таким представлялся им «фашизм», — эти наемные солдаты видели, что делают с их отцами. Вопрос теперь заключался в том: долго ли им самим придется пробыть в своих казармах? СА не было предоставлено никаких реальных функций или обязанностей. Не они, а привилегированные СС и геринговская полицейская армия составляли новую полицию; у них была отнята и роль «вспомогательной полиции». Не они, а рейхсвер, во главе со старыми генералами, попрежнему занимал положение официальной армии.

Но что же в таком случае оставалось делать коричневой армии? Теперь им не разрешалось даже демонстрировать, а ведь они так любили это занятие, что даже ошибочно считали его политической борьбой. Когда 1 мая 1934 г. штурмовики в Бремене попытались, как в доброе старое время, с криком ринуться на улицы, напав по пути на здание богатого Карштадтского треста универмагов, они были немедленно рассеяны отрядами префекта полиции, их главный штаб был занят, а их лидер смещен (сведения об этих инцидентах ни разу не были опубликованы в печати). Множество родных и друзей членов штурмовых отрядов находилось в лагерях принудительного труда. В казармах царила жестокая муштра, а на оплату отпускалось так мало, что число штурмовиков, регулярно исполнявших свои обязанности, сократилось больше чем на половину.

Уже в первой половине 1934 г. из штурмовых отрядов было исключено 20 тыс. человек; кое-кто из штурмовиков попал в концентрационные лагери и тюрьмы, и уже тогда были случаи тайных казней ко—ричневорубашечников. Это была та самая армия, которая незадолго перед тем наводнила из конца в конец всю Германию, армия, приветствовавшая Гитлера как своего императора, армия, царствование которой было, казалось, нескончаемым и непоколебимым. Армия эта находилась теперь в крайнем смятении. Было ясно, что в ближайшем будущем произойдет официальный роспуск или «реорганизация» СА.

В целом положение вырисовывалось совершенно четко. Положение одной части мелкой буржуазии только отражало положение других ее частей.

Действительный смысл происходящего был все еще неясен только близоруким, запуганным, оглушенным мелким буржуа. Они не понимали, что это не обычный кризис, не случайное или временное положение, а начало гигантского эксперимента, который должен раз и навсегда решить их судьбу. Триумвират Гитлер — Геринг — Геббельс, который уже ударил по рабочему классу и парализовал его, начал методически выталкивать значительную часть мелкой буржуазии из социального организма нации. Таково было содержание действительного процесса.

Это делалось для того, чтобы на месте этих групп установить иерархию узких привилегированных каст и обеспечить их будущее. Только эта иерархия должна остаться в «очищенной» и «освеженной» стране, иерархия, полностью располагающая всеми материальными средствами и ресурсами, иерархия, «потребности» которой будут удовлетворены, иерархия, которая составит единую суб-аристократию, признающую над собой в государстве только одну власть: невидимую власть капиталистических олигархов Тиссена и К0, действительного экономического центра, располагающего огромными средствами производства, и видимую, окутанную таинственностью власть «великого фюрера».

Таков был план фашистского государства, пришедшего на смену старому либерально-демократическому государству. Именно таким представлялся он гитлеровской клике фашистских генералов, агентам Тис сена, решившимся провести его во что бы то ни стало, любой ценой, а если понадобится, то железом и кровью. Для фашизма любой национальности поистине нет иного пути.

Этот план был сам по себе вполне последователен. Он означал, что изгнанная из общества часть мелкой буржуазии и рабочего класса — балласт аристократического государства. — будет так или иначе брошена на произвол своей новой судьбы. Но какой судьбы? Здесь начиналась вторая «органическая» часть эксперимента, быть может идущая еще дальше, чем первая. Очевидно, что эти массы нельзя просто уничтожить физически. Еще менее можно было рассчитывать на то, что «историческим преобразователям» германского народа удастся попросту выбросить за борт эти массы. Оставался единственный путь.

Изгнание из общества миллионов рабочих и мелких буржуа неизбежно рано или поздно должно завершиться и географическим их изгнанием, т. е. изгнанием из пределов Германии. Все происходившее до сих пор было практически только прелюдией к этому этапу. Грандиозный акт широчайшей социальной высылки можно как нельзя лучше использовать для проведения столь же грандиозной внешней операции, для расширения владений «тевтонской системы» за пределами современной Германии. Триумвират мог удачно применить один рычаг своей политики для того, чтобы привести в действие другой. Фашистская аристократия выталкивает «избыточную» массу, масса завоевывает для фашистской аристократии новую империю!

Вначале эта масса примет форму гигантской армии, которая, под влиянием своих собственных насущнейших нужд, неизбежно вырвется за границы Германии и разольется по континенту. Затем, после победы, та же масса примет вид беспрерывного потока «колонизации» германских наемников, крестьян и безработных далеко на юго-восток и восток Европы. Таким рисовался выход, и выход этот достоин «гения фашизма». По этой схеме гибель старой мелкой буржуазии Германии превращается непосредственно в небывалый триумф германского империализма — одним махом решаются обе проблемы.

Гитлер одержим этой идеей.[3] Для него она оправдывает все — даже самые страшные — жестокости. Все проекты, законы и теории Дарре, Розенберга, Шахта и прочих вертятся вокруг этой скрытой генеральной концепции, показывая ее с разных сторон. Это предприятие было безумным. Но люди, которые затеяли его, держат в своих руках страну с семидесятимиллионным населением. Мог ли этот план быть реализован? Рабочий класс, демократический, социалистический и пацифистский, который один только мог противостоять этому плану, был побежден и разоружен. Но ведь оставался еще Рем.

Существовали только две возможности. Либо триумвират успешно доводит до конца начатый им процесс, и тогда вся политическая пирамида власти, еще находящейся в руках мелкой буржуазии с Ремом на вершине, будет разбита и разрушена до основания. Это означало смерть для Рема. Либо, в противном случае, мелкая буржуазия защищает свое существование — и в этом случае Рем спешно выдвигает свой собственный контрплан создания фашистского государства и посылает триумвират, вместе с его покровителями, к чорту. Таково было соотношение классов. Вот почему атмосфера в Германии была в то время такой напряженной.[4] До сих пор Гитлер держал в своих руках все карты. Его хватка делалась с каждым днем все крепче. Если Рем собирался когда-либо выступать, то его черед пришел именно сейчас.

На авансцену выступил генералиссимус штурмовых отрядов. Этот грубый и неразборчивый преторианец фашизма, лишенный политических идей, не испытывающий ни малейшего уважения или преданности к «фюреру» и его клике, безнравственный даже с точки зрения официальной фашистской «морали» — этот человек вместе со своими товарищами был брошен в самый водоворот событий самим их развитием. Он знал, что он все еще зависит от мелкой буржуазии и более всего от СА. Точно также как Гейнес, Эрнст и другие старые командиры фашистских масс, он понимал, что находится между двух огней, что ему грозят и аристократический переворот клики Гитлера — Тиссена и разгорающаяся «вторая революция» низших слоев мелкой буржуазии.

Он видел, как со сцены один за другим исчезают или прячутся в укромные места даже последние «штатские» вожди радикального крыла — Энгель, Штер (бывшие организаторы фашистских профсоюзов), фон-Рентельн, Кох, Брюкнер. На арене событий оставался уже только он один вместе со своими соратниками и военными ресурсами, но вопрос заключался в том, сколько времени еще продлится такое положение. Коричневый Валленштейн был напуган. Он не принял откровенно радикальной объективно революционной программы недовольной мелкой буржуазии и безработных национал-социалистов — для этого сам он был слишком фашистом и сатрапом.

Но он открыл клапан для оппозиционной демагогии штурмовиков и масс, группирующихся вокруг них. Он издал, например, приказ, возглашавший, что «некоторые социальные условия сложились таким образом, что штурмовики не могут более пассивно наблюдать происходящее». Он, официальный член правительства, осмелился сопоставить большие дивиденды, выплачиваемые капиталистическими компаниями, с отчаянным положением безработных штурмовиков и говорить, как весной 1933 г. — во время первого периода национал-социалистского террора, о возможности новых революционных выступлений СА.

Так писал лидер штурмовиков через 18 месяцев после «их» революции.[5] Это была угроза снова спустить с цепи коричневорубашечников. Но против кого? В качестве объектов нападения не осталось более ни «евреев», ни «марксистов». Поэтому со стороны казалось, что атака СА должна ударить по «феодальной» реакции — монархистам, юнкерам, приверженцам фон-Папена и откровенно капиталистическим министрам в правительстве (Шахт, Шверин, Шмидт); и все-таки это было лишь «тактической» маскировкой, лишь фоном. На этом фоне начала очерчиваться новая, поразительная идея: «государство СА».

Государство, высшая власть в котором принадлежит коричневорубашечникам! Непосредственный захват власти и государственного аппарата суровыми батальонами фашистской военщины, достаточно многочисленными, чтобы захватить в свои руки все и избавиться от штатской бюрократии; «солдатское государство», стоящее на страже интересов мелкой буржуазии! Такова была «теория государства», которой поклялись служить Рем и его собутыльники для того, чтобы спасти свою шкуру. Это была наивная фантазия, типичный продукт творчества этих наемников. Но, во всяком случае, это был контрлозунг, который быстро завоевал себе сторонников в отрядах СА. Рем придумал даже политический постулат господства «вечного солдата».

Казалось, что лидеры СА действительно предпринимают какие-то практические шаги, чтобы расчистить путь «солдатскому государству». Ядром его должен был стать их собственный генеральный штаб, прототип будущего верховного правительства. Вокруг «высшего руководства СА», главной квартиры Рема в Мюнхене, начали образовываться своеобразные политические учреждения. Они не имели никакого отношения к военному делу, но совершенно явно дублировали функции постоянных органов берлинского штатского правительства. Штаб СА организовал специальное «министерство», с целым штатом секретарей и т. д., являющееся частным политическим органом Рема. Таким образом, уже заранее было обеспечено законное включение главы штурмовиков в кабинет. Специальный «отдел печати СА» действовал независимо от геббельсовского министерства пропаганды, осуществляющего правительственную монополию в области печати.

Основным было, однако, то, что Рем, Гейнес, Эрнст и другие генералы штурмовиков категорически требовали теперь концентрации всех вооруженных сил нации под их центральным командованием. СА должны были, конечно, при этом поглотить рейхсвер и Стальной шлем. Именно это требование было непосредственной целью шумливой кампании, поднятой против «реакции» и монархистов. Рему и в самом деле удалось добиться насильственного включения 400 тыс. наиболее активных членов Стального шлема в СА. Теперь он настаивал на окончательной ликвидации Стального шлема и требовал, не больше не меньше, как официального назначения его, Рема, министром рейхсвера. Если бы ему удалось добиться своего, он стал бы действительно несокрушим, и враг был бы побит его же оружием. В конце концов под его командованием все еще находилась армия в 2 млн. человек — армия, достаточная для мировой войны. Казалось также, что некоторые руководители СА тайно заготавливают оружие.

В начале июня Гитлер решил начать борьбу. Он издал декрет об «отпуске» для СА «на один месяц». Тогда же Рем издал приказ по СА, оканчивавшийся следующими словами: «Если враги СА лелеют надежду, что СА после отпуска не соберутся вновь или соберутся лишь частично, то пусть пока тешатся. Нужно, чтобы в соответственный момент они получили должный ответ по этому поводу. Судьба СА теперь, как и прежде, неотделима от судьбы Германии». Этот приказ был опубликован во всех германских газетах.

Снова эти люди разыгрывали из себя наполеонов. Одновременно Рем разослал подчиненным ему командирам секретный циркуляр, в котором писал: «Что бы ни случилось, мы останемся сплоченными. Мы будем попрежнему шагать плечом к плечу и сумеем поэтому постоять друг за друга». Лидеры фашистской мелкой буржуазии держали себя так, как будто они в силах дать сражение олигархии и ее гвардии.

Глава II Империя нового Тевтонского Ордена

Гитлер должен был действовать. Он должен был противопоставить ремовскому плану «государства СА» какой-то иной конкретный план, выдвинуть свой собственный проект будущей национал-социалистской системы, чтобы отвратить опасность, повернуть развитие в другом направлении и обеспечить свое положение. Он должен был сделать это как можно быстрее, так как Гинденбург мог каждый день умереть или уйти в отставку, а его исчезновение с политической арены и со все еще решающего поста президента грозило за одну ночь крайне обострить положение. Ведь тогда по испытанному национал-социалистскому способу должен был без труда победить тот, кто скорее появится на сцене с готовым планом наследования Гинденбургу, быть может предъявляя «совершившиеся факты», эти знаменитые «совершившиеся факты», которые являются излюбленным и наиболее важным методом действия всех фашистских лидеров в критические моменты.

Гитлер и его группа штатских вождей застраховали себя против генералов СА. Они и в самом деле разработали свой собственный тайный план наследования Гинденбургу и план организации будущего германского государства — контрпроект, который должен был стоить Рему головы.

Они поступили очень просто. Против ремовской национал-социалистской «солдатской идеи» они выдвинули национал-социалистскую «идею вождя», идее государства коричневорубашечников, демократии наемников противопоставили аристократическую идею «национал-социалистского ордена» и абсолютную монархию великого магистра Гитлера.

Начиная, примерно, с марта 1934 г., одновременно с политическими приготовлениями мюнхенского генерального штаба СА, люди, стоящие за «верховным руководством НСДАП», т. е., попросту говоря, гражданская верхушка партии, подчиненная непосредственно Гитлеру и руководимая его бывшим личным секретарем Гессом, пустили в обращение новый политический проект «исторического значения» — проект, который считался тогда строго конфиденциальным и предназначался только для «посвященных».

Этот проект уже обсуждался, однако, на нескольких тайных собраниях гитлеровской клики. Действительными авторами этого плана были Геббельс и Розенберг, два официальных теоретика и идеолога национал-социалистской партии, принадлежащие к ближайшему окружению Гитлера, его наиболее доверенные политические советники. Оба эти человека относились к тому типу чисто политических вождей национал-социалистов, которых больше всего ненавидели и презирали СА и их генералы, как «штатских», как «болтунов» и «бонз» (бюрократов), т. е. людей, которые никогда, даже в самом начале движения, не занимали никаких действительно боевых постов (таких как штурмовики). Основные идеи проекта создания «Германского ордена-государства», намеченные Розенбергом для фашистских партийных кругов, теперь, два года спустя, важнее чем когда-либо. Ведь на этом фундаменте будет построена новая германская конституция.

Самую суть, «сокровенный смысл» германской, особенно прусской, истории, по представлению национал-социалистов, составляет «идея вождя» и «его приближенных». «Вождь» высоко талантлив, управляет единолично и диктаторски, в противоположность чисто династическому или чисто демократическому правителю, и является воплощением и центром кристаллизации германской расовой силы, германской нравственности и способности, германской миссии и германской мощи на протяжении всей истории последнего тысячелетия; это подлинный и единственный оплот великой германской «государственной идеи» («Европейско-Германской империи»). Во все те моменты, когда Германией правили такие цезаристско-монархические вожди со своими глубоко преданными «приближенными», страна неизменно была великой, могучей, неуклонно шествующей по пути к империи. И, наоборот, когда вместо персонального цезаризма господствовала иная — негерманская — система, будь то католически-династическое самодержавие (Габсбурги), либеральная монархия (последние Гогенцоллерны) или республиканская демократия (Веймарское послевоенное государство), — Германия всегда была слабой, нединамичной, лишенной центральной воодушевляющей идеи; она неизбежно находилась в состоянии внутреннего разброда, в состоянии обороны против своих недругов и была далека от создания империи.

Первым «вождем» был саксонский князь Видукинд, противник христианского короля Карла Великого. Его продолжателями были Генрих Лев, Фридрих Бранденбургский — создатель Пруссии, Фридрих Великий и, в иной форме, Бисмарк. Последним германским «вождем», здравствующим и поныне, является Гитлер, создавший самодержавное имперское национал-социалистское княжество и правящий, подобно своим предшественникам, лично и абсолютно в силу мифической расовой миссии. Именно он является, согласно этой теории, непосредственным носителем исторической преемственности, законным наследником древних германских князей и основателей Пруссии, а государство есть, следовательно, не что иное, как личная, а быть может, и династическая монархия.[6] Вся власть исходит только от Гитлера и принадлежит только ему, а вовсе не какой-либо особой организации или движению. Это он — пожизненный выборный монарх Германии, а национал-социализм, партия, СА существуют и действуют не сами по себе, а как его орудия.

Однако Гитлер смертен, а система национал-социализма вводится отныне на века. Нужно поэтому найти перманентную форму, новую государственную организацию такого типа, которая конституционно, раз и навсегда, установила бы режим монархического государства во главе с «вождем», в отличие от всякой иной государственной формы или политического устройства.

Нужно узаконить новую систему управления, по которой, подразумевается, будут отныне править Гитлер и его преемники. Это не должна быть ни в коем случае ни монархия, ни республика: ведь обе эти формы были присущи в прошлом покоренной, смирившейся Германии.

Ныне, якобы знаменуя перелом в нашей эпохе, в историю Германии должна войти, покончив с временным государственным устройством, возникшим после прихода Гитлера к власти, новая форма правления; имя ей «Национал-социалистский орден».

Идея ордена это «завершение» идеи «вождя». Вокруг «вождя» Гитлера должен быть образован новый тайный совет избранных, который станет преемником всего национал-социалистского движения. Это будет узкая, изолированная, подчиненная лично Гитлеру, иерархия непосредственных его «приближенных». И этот-то орден (испытанных за последние годы борьбы рыцарей и паладинов) во главе с самим Гитлером в качестве «великого магистра» (фюрера) и явится правительством Германии. Он — лучшее воплощение национал-социалистской системы и всей германской расовой теории. Фюрер национал-социалистского ордена, Гитлер, точно так же, как его преемники, является в то же время органически государственным вождем (Staatsfuhrer des Deutschen Reichs), абсолютным и несменяемым. Члены ордена — рыцари, назначаемые им согласно специальным принципам, а впоследствии подготовляемые к этому званию с юности, — являются лидерами государственной администрации, армии, СС и СА, молодежи, всех корпораций, крупных организаций и т. д.; они ответственны только перед вождем или его рыцарями-командорами и правят от имени фюрера остальным национал-социалистским движением как низшей массовой системой (народом).

Прежняя национал-социалистская партия, насчитывающая миллионы членов, со всеми ее разветвлениями и организациями, становится, таким образом, только зависимым вассальным движением, лишенным своей политической роли; фактически партия поглощается государством. Государственную власть олицетворяет узкая олигархическая группа — национал-социалистский орден, его «совет» и его вождь. Эта иерархия облекает властью сменяющих друг друга вождей ордена по принципу: «король умер, да здравствует король!»

Остается открытым только один вопрос, вопрос о том, будет ли преемник Гитлера назван им самим при жизни как его «представитель» или он будет избран советом ордена только после смерти Гитлера, согласно его завещанию. Возможно, что это будет позднее решено самим Гитлером. Это решение будет тогда иметь силу закона в течение столетий.

Это, однако, лишь второстепенный момент: непосредственной задачей нового режима и конституционной реформы в Германии остается только образование «ордена-государства».

В чем же заключается смысл всего этого чудовищного бреда, звучащего как эхо феодальной романтики или как вымысел Честертона,[7] этой невероятной фантазии, предлагающей ввести в Германии середины XX столетия конституцию государства раннего средневековья? Это — в высшей степени хитроумная политическая комбинация, это — большой маневр триумвирата. Триумвират должен был его сделать. Аристократическое кастовое государство, которое создавала эта группа, было уже почти готово. Но этому государству угрожали экспроприированные и угнетенные массы, и оно нуждалось теперь во что бы то ни стало в фиксации тем или иным путем внешней политической формы. Государству были необходимы: твердая структура, законность и вытекающие из них добавочные средства физического и идеологического господства.

Существовала только одна внешняя форма, в которую могла облечься система эксплоатирующей, деспотической аристократии; этой формой была империя. Существовал только один законный глава такого государства — самодержавный император, стоящий во главе привилегированных каст, олицетворяющий их своей персоной и правящий как их избранник низшей частью нации. Существовала также лишь одна форма политической исполнительной власти, административного управления в этом государстве — старая феодальная форма наследственной знати. Это рыцари, которые защищают интересы привилегированных каст и служат императору!

Таков невероятный проект «Германского ордена-государства», проект до мелочей разработанный Розенбергом и с энтузиазмом принятый Гитлером. Проект являлся строго логическим завершением пути, пройденного национал-социалистскими лидерами, которые, начав свою деятельность как ораторы лавочников, неизбежно должны были кончить объявлением империи. И вот почему попал в точку именно Розенберг, этот архаический гений, который мог бы выйти непосредственно из баронского замка XIV столетия. Розенберг происходит из Ревеля, старого города Ордена ливонских рыцарей, и «миф германской истории» для него то же самое, что воздушный флот для Геринга или пропаганда для Геббельса. Он придумал нечто такое, что было наиболее настоятельно необходимо в тот момент — новую законную форму, овеянную величественным и мистическим романтизмом, столь привлекательным для фашистских юнцов и простаков. Новые тевтонские рыцари — вот «историческое» название, найденное для образующейся в Германии гитлеровской аристократической касты. «Вождь» Розенберга это только синоним «фюрера», а фюрер это и есть новый император. План ордена добавлял последнее недостающее во всей системе звено — верхушку.

Этот план отметал раз навсегда идею государства СА и узаконивал одним росчерком пера социальный переворот против мелкой буржуазии и рабочего класса. Господин Розенберг оказался очень современным мыслителем. Фашизм, представлявший до сих пор плохо замаскированное смешение всевозможных трудно сочетаемых лоскутьев и отбросов корпоративизма, цезаризма, бонапартизма, монархизма, военной диктатуры и даже теократизма (в католических странах), нашел здесь, наконец, свою безукоризненно ему соответствующую фундаментальную форму государства — олигархический деспотизм.

Фашизм будет тяготеть к этой форме в Германии так же, как в Италии, в Юго-восточной Европе и за Ламаншем. Это лицо всего международного фашизма. Все прочие политические или «философские» концепции, предлагаемые различными фашистскими лидерами в различных странах, это только декоративная или демагогическая лакировка, которая со временем облезет. В центре — только эта идея. Это ее поддерживает Муссолини, когда он прославляет свою «систему», в которой аристократия (вожди чернорубашечников и их «великий фашистский совет») управляет народом, — ведь он, Муссолини, глава этой аристократии. Ей следует Шпенглер в своей программе «новой цивилизации». Именно ее подразумевает сэр Освальд Мосли, когда говорит о «возрожденной империи». Лидеры фашистов все идут по одной и той же дорожке. Это далеко не случайно.

Идея создания аристократических империй вводит вновь формы средних веков. Но эта идея воплощает на деле реальность современного олигархического монополистического капитализма; огромных концентрированных систем средств производства, находящихся в частной собственности; систем, которые управляют жизнью и богатством нации и могут продолжать свое существование только в том случае, если они свою монополию любой ценой обеспечат против восстания эксплоатируемых классов.

Действительным вдохновителем идеи нового тевтонского ордена, социальным двигателем всего происходящего была группа, представленная Тиссеном, императором Рура. Располагая обширными ресурсами, эта группа впервые сплотила силы реакции для штыковой атаки против германского рабочего класса, под командой Гитлера. Затем, после 30 января 1933 г. она сокрушила социальные позиции радикальной мелкой буржуазии. Теперь вместе со всем германским капиталом эта группа столкнулась лицом к лицу с опасностью нового массового штурма мелкой буржуазии и безработных, штурма, руководимого преторианцами фашизма. Этого нельзя было допустить.

Фашистская масса должна была теперь быть отброшена, парализована, убрана со сцены раз и навсегда; для нее должны быть закрыты все дороги не только к власти, но и вообще к политике. Те самые интересы, которые однажды развязали «революционный» демагогический национал-социализм масс, нуждались теперь также настоятельно в аристократическом, деспотическом национал-социализме, какой бы чудовищно нелепой ни представлялась его внешняя форма.

Было ясно, что проект иерархического ордена с самодержавным «государственным вождем» сделал бы положение клики Гитлер — Гесс — Геббельс — чернорубашечники — Гиммлер — Бломберг непоколебимым и положил бы конец всем сепаратистским расколам, которые могли бы вызвать лидеры оппозиции или недовольные вожди. Для этой цели Гитлер заручился чрезвычайно важной, действительно решающей поддержкой рейхсвера, на который Рем покушался больше, чем на что-либо другое.

Рейхсвер, а не СА, должен был занять в «ордене-государстве» положение великой официальной военной касты с Бломбергом, Рейхенау и Герингом в качестве военных паладинов фюрера. (Договор с рейхсвером, признанным «вторым оплотом национал-социалистского государства», был торжественно скреплен позже, вскоре после убийства Рема, на большом тайном собрании национал-социалистских вождей и генералов рейхсвера в здании Оперы Кроль[8] в Берлине.) Это определило соотношение сил.

Но это еще не все. Поддержку реакционных сил вне партии обеспечило Гитлеру еще одно обстоятельство. В более широком аспекте план «тевтонского ордена» в глубоком смысле империалистичен. Даже название его указывает на специфическое географическое направление предстоящего похода; Восток — историческая цель германского рыцарства, и это также было тщательно взвешено при розенберговских расчетах. А это почти автоматически обеспечивало авторам плана сотрудничество элементов, группирующихся вокруг фон-Папена, партии юнкеров к востоку от Эльбы, «друзей Гинденбурга» и антибольшевистских маньяков (генерал Гофман, Рехберг), для которых проблема «крестового похода на Восток» заслоняла все остальное. Вот почему фон-Папен пошел за Гитлером и произнес за несколько дней до 30 июня свою знаменитую «оппозиционную» речь, которая целила только в Рема, уже давно подозреваемого в «национальном большевизме». «Орден тевтонских рыцарей» символизировал на деле союз всех клик, представляющих силы, правящие в Германии.

История подтвердила все это теперь, когда, через два года после смерти Рема, весь план гитлеровского имперского ордена находится на грани окончательной и официальной реализации. Тайные или полутайные приготовления к провозглашению реформы беспрерывно идут в Германии в течение последнего года или двух. В Мюнхене уже высится здание для будущего «парламента» ордена, который должен заменить рейхстаг, — новый «Дом фюрера» (Fuhrerhaus), с «залом шестидесяти восьми сенаторов». Постройка его окончена в 1935 г., но по распоряжению Гитлера дом до сих пор не занят. Существуют уже и новые рыцари —3 тыс. «юнкеров» (средневековое название дворянских сыновей в Германии), подготовленных к своему будущему положению новой аристократии в трех «цитаделях ордена» (Ordensburgen), принадлежащих национал-социалистской партии. Эти новые тевтонские цитадели (одна — в Крессингзее, в Померании, другая — в Фогель—занге, на Рейне, и третья — в Зонтгофене, в Баварии) строились в течение трех лет; распорядок жизни в них — точное подражание средневековым образцам..

Только эти «юнкера» могут впоследствии становиться вождями национал-социалистского государства в качестве рыцарей ордена. Они отбираются тремя национал-социалистскими лидерами: Розенбергом, назначенным для этой цели «официальным представителем вождя по идеологическому воспитанию в национал-социалистской партии», — теперь он может, наконец, реализовать свои самые фантастические идеи; Дарре, министром земледелия и «крестьянским вождем», который ездит по стране, отбирая «цвет» семей богатых «наследственных крестьян», и Гиммлером, главой черных СС и Гестапо, сделавшим личную охрану Гитлера еще более замкнутой, чем раньше, организацией. Все отобранные лица вносятся в особый список для посвящения впоследствии в дворянство.

Одновременно прием в национал-социалистскую партию (т. е. существовавшую до тех пор массовую организацию) был совершенно прекращен. Новые члены не принимались, и «только наиболее активная часть народа должна принадлежать к партии в будущем» (заявление эссенского окружного руководителя национал-социалистской партии Тербовена 8 июня 1936 г.). Резервы национал-социализма должны в будущем пополняться только посредством специального отбора среди членов различных организаций (СС, гитлеровская молодежь, рейхсвер и т. д.).

Общеизвестные «нюренбергские законы» сентября 1935 г., провозгласившие разделение нации на два основных — класса («граждане государства», обладающие правом голосования, и «подданные государства», лишенные этого права), подготовили тем временем почву для введения кастовой системы. Осталось только формально узаконить новую аристократию, объявить о создании ордена и провозгласить его вождя. Возможно, что, в связи с международным положением, этот шаг будет отложен до более благоприятного момента, например до долгожданного триумфа за границей — вступления в Вену. На фоне такого события Гитлер предстанет во всем великолепии фюрера «Великой Германии». Императорское прославление «дуче» в Риме еще более увеличило лихорадку в национал-социалистских кругах.

Тождество терминов «фашизм» и «империализм» редко раскрывалось с такой полнотой. Во всяком случае сегодня Гитлер является в Германии уже не главой правительства: он — неофициальный император. Статссекретарь рейхсканцлера объявил недавно, что члены германского правительства не являются более равноправными, но только советниками фюрера, а само правительство — это только совет. Лидер «тевтонского ордена» добился своего. Теперь взгляд его устремлен на Восток. Он достиг своих целей, оставив за собой 30 июня и переступив через труп Рема.

Гитлер, Геринг и Геббельс имели свой план, противопоставленный плану Рема, и они решили выполнить его. 16 марта 1934 г. один из членов гитлеровской клики, Карл Ревер, штатгальтер Бремена, бывший служащий кофейной фирмы и организатор шпионажа во время войны, на национал-социалистской конференции впервые заявил о намерении учредить не в очень далеком будущем «орден вождей», в который Адольф Гитлер призовет от 60 до 80 «лучших людей», «показавших себя за последние годы борьбы и могущими быть гарантами единства ума и воли в руководстве народом».

Через шесть недель, 28 апреля, как только распространились первые слухи о беспорядках и недовольстве СА, Розенберг собственной персоной появился в Мариенбурге, знаменитом старом городе Ордена тевтонских рыцарей, где выступил с речью об «идее ордена как государственном принципе», о «вожде», его «приближенных» и о «преемственности». «Духовный наставник» вождя заявил, что государство станет национал-социалистским орденом, но что никто не сможет «никоим образом предвосхищать Адольфа Гитлера», который будет решать все сам. Но конкретный план сохранялся втайне.

Важен факт, что Геринг, правитель Пруссии, большой личный соперник Гитлера, но еще более неистовый враг Рема и ненавистник СА, явно принимал участие в планах гитлеровской клики. Он произносил речи о том, что «Германия — это Гитлер» и что «единственный закон — это воля Гитлера». Большим человеком, остававшимся в тени создателем ордена, был в то время, вероятно, Гесс, официальный «представитель» Гитлера. Но диктатор Пруссии и герой поджога рейхстага не позволил купить себя по дешевке. Несмотря на официальную ликвидацию федеральных государств и передачу поста прусского министра внутренних дел Фрику, а поста главы тайной полиции Гиммлеру, высшее руководство Гестапо было оставлено за Герингом «персонально». Он присоединился к плану клики потому, что знал, что лучше быть паладином Гитлера, чем первой жертвой Рема. Триумвират Гитлер — Геринг — Геббельс снова шагал в ногу.

Рем знал о приготовлениях гитлеровской клики точно так же, как клика знала о его приготовлениях. Он уверился в них совершенно, когда Гитлер распорядился о месячном «летнем отпуске» для штурмовиков. Рем и его друзья нисколько более не сомневались, что какова бы ни была грядущая «реформа государства» и как бы ни выглядели наследники Гинденбурга, их самих уберут с верхушки первыми. Мелкая буржуазия и полки СА подталкивали их к выступлению.

Гитлер, новый последователь теории психоанализа, провозгласил, что главной основой и причиной всего «заговора Рема» был гомосексуализм большинства этих людей, но гомосексуализм не имел к этому выступлению никакого отношения. Эти люди были гомосексуалистами и бандитами пока они были фашистами. Они никогда не отделяли этих двух вещей, и на их плечах Гитлер пришел к власти. Если Рем мобилизовал теперь своих генералов, то это была политика и притом классовая политика, а не материал для психоанализа.

Рем собрал самых влиятельных, самых активных лидеров СА — старый цвет всего фашистского боевого корпуса. Он заключил соглашение не только со своими ближайшими друзьями, подобно ветеранам движения: Эдмунду Гейнесу — главе всех СА на востоке Германии, человеку, который приобрел себе славу и завоевал руководящее положение в национал-социалистском движении тем, что участвовал в самых первых больших террористических отрядах Германии после войны (отряд Россбаха, Верхнесилезские инсургенты), был впоследствии одним из знаменитых «феме-убийц»[9] (на Штетинском процессе он был приговорен к пятнадцати годам заключения с принудительными работами), и тем, что участвовал в еврейских погромах, так же как и в фашистской организации силезской мелкой буржуазии, Карлу Эрнсту, командиру берлинских СА, который из коммивояжера, главаря бандитской шайки и организатора массовых убийств сепаратистов в Рейнской области сделался любимцем берлинских национал-социалистов и преемником Хорста Весселя.

Рем призвал также Петера фон-Гейдебрека, главу померанской армии СА, знаменитого однорукого лидера фашистских партизан во время борьбы с Польшей за Верхнюю Силезию, основателя Volkische Turnerschaften (крайне шовинистическое гимнастическое общество), героя многих легенд и песен, популярных среди национал-социалистской молодежи; Ганса Гайна, генерала саксонских СА, организовавшего в 1923 г. вместе с Лео Шлагетером динамитные взрывы против французов в Руре, руководившего впоследствии кюстринским путчем черного рейхсвера против правительства Штреземана и обвинявшегося на процессе «феме»; Манфреда фон-Киллингера, главу СА Центральной Германии, бывшего начальника военного отдела бригады Эрхардта и организации «Консул», непосредственного организатора убийств Эрцбергера и Ратенау и покушения на Шейдемана; Конрада Шрагмюллера, лидера магдебургских СА, бывшего летчика и партизана Йоркского Балтийского корпуса, человека, который в 1928 и 1929 гг. вместе с крестьянином Гамкенсом наводил ужас на Северную Германию, совершая налеты террористических групп на таможни и на государственных чиновников и организуя в целых округах крестьянский бойкот против налогов; Августа Шнейдгубера, генерала баварских СА одного из основателей контрреволюционного южногерманского «Einwohnerwehr» (местная милиция) после войны и, наконец, начальника полиции в Мюнхене; Рольфа Рейнера, бывшего офицера рейхсвера, члена тайной лиги «Reichsflagge», участника кровавого подавления рабочих восстаний в Баварии, Центральной Германии и Рурском районе после войны и, в заключение, главы СА в Берлине; Герда, одного из самых знаменитых германских военных летчиков, награжденного орденом «Pour-le-Merite», лидера СА в столице и представителя самого радикального крыла коричневорубашечников. Можно было бы назвать еще много других офицеров СА почти с тем же весом и с такими же длинными списками заслуг в фашистском движении.

Таковы были «заговорщики». Они отличались не только гомосексуализмом, но представляли собой самое активное, самое воинственное и самое популярное ядро движения, действительных основателей движения и военных вождей милитаризованных масс. Это была «старая гвардия» национал-социалистов, противопоставлявшая себя своре профессиональных политиков, журналистов, бюрократов, капиталистов, дипломатов и других примазавшихся и карьеристских элементов, прилепившихся к фашистскому движению в процессе его расширения и ставших вместе с Гитлером главными пенкоснимателями. Трое из «старой гвардии» — Рем, Гейнес и Эрнст — как непосредственные организаторы поджога рейхстага, без сомнения, реально способствовали гитлеровскому триумфу в марте 1933 г.

В течение ряда лет все эти люди держались вместе. СА были их главной опорой, их достижением, их гордостью, их надеждой; все остальное в национал-социалистском движении, включая Гитлера, было для них второстепенным. Они являлись «гарантами национал-социалистской революции», как заявил Рем, и Рем — этот маленький, жирный, циничный и грубый авантюрист, наделенный всеми пороками мира, но с непреклонной фанатической волей к власти, шагающий через трупы, этот человек, верящий своим штурмовикам, был их маршалом, их Валленштейном, их конквистадором.

Среди национал-социалистских вождей Рем был единственным, кто всегда больше всего презирал лицемерное морализирование официальной партийной верхушки с Гитлером и Розенбергом во главе; он открыто требовал грубости и требовал признания ее естественным духом фашизма. После того как штатские хозяева национал-социалистов, сделавшись после прихода к власти пуританами, запретили женщинам Германии курить и модничать и потребовали от штурмовиков наблюдения за народной нравственностью, именно Рем открыто выступил с приказом по СА, в котором издевался над всей этой комедией и высмеивал ее. В особенности он ненавидел елейного «теолога» партии Розенберга, вероломного псевдотрибуна Геббельса (уже однажды обманувшего Грегора Штрассера и Стеннеса и предавшего их в руки Гитлера), и Геринга, становящегося с каждым днем все более фешенебельным и легитимистски настроенным, Геринга, который не мог простить Рему того, что он, Геринг, был в свое время первым командующим СА. Рем презирал «барабанщика» и болтуна Гитлера.

Этот фашистский авантюрист, «капитан боливийской службы» и завсегдатай ночных притонов Берлина, был все же при всей своей откровенной грубости и цинизме более честен, чем Гитлер, Геринг и Геббельс. Меньше чем кто-либо другой он пытался прикрыть подлинное лицо фашизма. И вот Рем вместе со своими людьми пытался снова спасти все это. Офицеры СА были за него. Но он рассчитывал также на массы, на солдат своей армии, в которую он мало-помалу, в остром конфликте с Гитлером, систематически включал молодежь, безработных, бывших левых рабочих, так же как и отряды Стального шлема, и численность которой он довел от примерно полумиллиона при взятии Гитлером власти до более чем 2 млн. накануне 30 июня, т. е. учетверил ее. Он думал, что ему удалось таким образом создать гигантскую «национальную революционную» армию, которую он может использовать по собственному усмотрению и против которой не может устоять никто. Вот почему Рем созвал «заговорщиков».

Итак, в середине 1934 г., через семнадцать месяцев после победы германского фашизма, на втором году существования «вечной» «Третьей империи» столкнулись две динамических силы, два принципа, два класса внутри фашизма. С одной стороны, мелкая буржуазия и ее союзники, представленные Ремом; с другой стороны, олигархический капитал и его верховные господа, представленные Гитлером. План «государства СА» был выдвинут против плана «ордена-государства». Принцип масс против принципа вождей. Несколько миллионов разнузданных и вооруженных мелких буржуа против толпы верховных господ, поддерживаемых капиталом. 30 июня должно было ответить на вопрос — кто из них сильнее.

Глава III Вмешательство химического треста

Остается нерешенным один вопрос. Вступила ли мелкая буржуазия в сражение 30 июня одна? Был ли с ней Шлейхер? Что общего мог иметь этот модный «либеральный» генерал, так долго представлявший правящую верхушку, с заговором наемников СА?

Случилось так, что соотношение классовых сил перед бунтом Рема отразило в известный период взаимоотношения различных групп внутри промышленности, отразило существующее экономическое положение. Почему Геринг застрелил Шлейхера?

Шлейхер не принадлежал к лагерю Рема. Он не был национал-социалистом, хотя расчищал путь для фашистской диктатуры в Германии. Он был противником Гитлера и Рема, хотя и организовал «Freikorps» и «черный рейхсвер», из которых вышла гвардия национал-социализма. Он не был сторонником «тоталитарного государства», хотя он первый был ответственен за падение либерального режима (Гренер и Брюнинг). Он потерял власть и оказался в одиночестве именно вследствие противоречий, живым олицетворением которых стала его личная судьба. Он хотел синтеза между буржуазной демократией и фашизмом, между Веймаром и Гитлером, и фашизм смел его с пути. Он пытался создать чисто военный бонапартизм, зависящий только от армии. Этот эксперимент уже пытался до него проделать его предшественник Сект — найти некий средний курс, идущий одновременно на уступки и капиталистам и рабочему классу; капиталисты, нуждавшиеся в фашистском и террористическом массовом движении, отшвырнули Шлейхера ради Гитлера и Рема.

Шлейхер остался один, подобно многим переходным фигурам до него, — бонапартист без бонапартизма, генерал без армии, полудемократ без демократии, полуфашист без массового базиса. И все-таки этот старый политический шарлатан продолжал играть свою собственную игру. Но он играл не на стороне рейхсвера, руководителем и представителем которого он прежде был, и не на стороне юнкеров и группы фон-Папена, с которой он когда-то шел рука об руку.

После его разрыва с фон-Папеном, главной причиной которого была борьба из-за направления будущего германского военного плана,[10] Шлейхер был не только удален из личной клики Гинденбурга, но был также вместе со своими друзьями и подчиненными лишен фактически всякого влияния в рейхсвере. Генералы — Гаммерштейн — бывший начальник военного командования, Адам — глава войскового отдела, и Бредов, составлявшие «хунту» Шлейхера в рейхсвере, были устранены.

Реальная власть в армии принадлежала теперь даже не военному министру, папеновскому ставленнику Бломбергу, — эта власть принадлежала в основном совершенно новому учреждению — «Комитету сил обороны», представляющему собой нечто вроде штаба связи между рейхсвером, военным отделом национал-социалистской главной квартиры (Wehrpolitisches Amt der NSDAP) и новым штабом воздушной армии Геринга. Начальником вновь учрежденного, очень узкого, комитета был назначен полковник (ныне генерал-лейтенант) фон-Рейхенау, молодой офицер, который возглавлял ранее наиболее преданное фашизму крыло рейхсвера и был ярым противником клики Шлейхера. Только новый главнокомандующий генерал Фрич, больше чем кто-либо другой в командовании рейхсвера, склонялся к старой ориентации. Но сам Шлейхер уже во всяком случае был изолирован от этой армии. Тем не менее он сумел развить кое-какую деятельность.

Через два или три дня после З0 июня, когда еще не успело затихнуть эхо выстрелов в застенках СС, реакционная «Deutsche Zeitung», газета, связанная с фон-Папеном еще больше, чем с Гитлером, опубликовала явно инспирированную правительством статью, содержавшую следующие фразы.

В событиях участвовала «капиталистическая клика, с обширными международными связями, спрятанная за кулисами». «Нити заговора тянулись в самые отдаленные и разнообразные концы. Низкая измена не только вошла в соглашение с бесчисленными, зачастую темными силами реакции, позволив таким образом взять себя на буксир враждебным иностранным кругам; было обнаружено также сложное переплетение еще нераспутанных нитей, ведущих к кругам, предоставившим в распоряжение изменников немалые суммы денег».

Несколько дней спустя другая национал-социалистская газета «Deutsche Front», в Саарбрюкене, в статье известного фашистского лидера и гитлеровского ставленника доктора фон-Лерса высказалась на эту тему ясно:

«Сейчас не время разговаривать об этих делах публично. Но придется поставить несколько прямых вопросов. Кто в действительности финансировал погрязших в разврате заговорщиков против фюрера? Каким образом оказалось возможным, что только что принятые в СА люди с большими деньгами смогли достичь высоких постов, поощряемые через голову всех остальных, хотя было известно, что эти люди являются «эмиссарами» совершенно определенных крупных концернов? Каким образом стало возможным, что связь между последней остаточной капиталистической группой (Restkapitalistsiche Gruppe), которая еще в 19З2 г. стояла в открытой оппозиции к фюреру и которая, как показал процесс Гереке, сыпала деньгами на поддержку «Гинденбурговского комитета» против Адольфа Гитлера, — как могло стать возможным, что связь между этой кликой и людьми из национал-социалистского движения, казненными 29 июня, стала такой интимной?»

Это было «разоблачение». Оба заявления, исходящие из руководящих национал-социалистских кругов, явно вырвались в опьянении первых восторгов (в германской прессе больше не появлялось на эту тему ни одного слова) и указывали в весьма определенном направлении; эта сторона событий 30 июня освещена менее всего. Оба «разоблачения» открыто и прямо обвиняли «И. Г. Фарбениндустри» — пользующийся мировой известностью германский химический трест.

«И.Г.Фарбениндустри», вторая по мощности индустриальная держава Германии, располагающая капиталом в l3/4 млрд. марок и армией рабочих, равной 175 тыс. человек, имеет производственную, торговую и рекламную сеть, охватывающую весь земной шар. Это трест, который почти в той же мере, что и Рур, создал новую экономическую мировую мощь Германии после войны; который своим синтетическим азотом, синтетическим бензином, синтетическим каучуком и искусственными тканями произвел настоящую техническую революцию и основал в Центральной Германии новые индустриальные комплексы, простирающиеся на целые провинции — Леуна и Оппау; трест, который, наряду с тяжелой промышленностью и почти наравне с ней, стал признанной «второй половиной» германской финансовой олигархии, «державой Леуна», державой, по некоторым причинам, более «прогрессивной» и эластичной, чем «держава Рура», но так же, как и последняя, жаждущей контролировать национальное богатство. Верно ли, что эта капиталистическая группа восстала по каким-либо соображениям против Гитлера? Ведь именно химический трест, сразу после войны, когда он еще устанавливал свое «синтетическое» оборудование и вместе с Руром боролся за главное, самое необходимое ему сырье — уголь, ведь именно он финансировал фронт германских «либералов». Это было в Германии далеко не тайной.

«И. Г. Фарбениндустри» контролировала самые крупные в Германии концерны либеральной прессы (Ульштейн и «Frankfurter Zeitung») и имела своих тайных агентов в центральных комитетах фактически почти всех «веймарских» партий («католический» лидер Ламмерс, друг. Штреземана Вармбольд, «демократ» и государственный президент в Ба—дене Гуммель и т. д.). Правительства Штреземана и Брюнинга были тесно связаны с трестом. Когда все «левые» партии в Германии, за исключением коммунистов, образовали в 1931 и 1932 гг. совместный «единый фронт» для борьбы за переизбрание Гинденбурга на пост президента против кандидатуры Гитлера, то не кто иной, как глава химического треста доктор Дуисберг стал официальным председателем «Объединенного Гинденбурговского комитета» и «Бюро уполномоченных по избранию Гинденбурга» (в цитированной выше статье национал-социалист доктор Лерс имел в виду именно этот комитет и его денежные ресурсы).

Политическим руководителем и вдохновителем этой организации был Шлейхер. Только деньги химического треста, помимо денег Отто Вольфа и «Дейтше банк», сколотили блок «левых», сделали возможным избрание Гинденбурга и несколько раз спасали от гибели эту несчастную, лихорадящую, малодушную и вероломную «республику». И тем не менее все тот же химический трест, когда он уладил свои раздоры с тяжелой промышленностью по генеральному договору, предусматривающему раздел угольных ресурсов Германии и прямое участие химического треста в стальном тресте, внезапно положил конец «либеральной» политике, потерял свой левый оттенок и вместе с группой Тиссена усилил базис для предпринимаемого фашизмом наступления. Вскоре после этого имя финансового руководителя треста, Германа Шмитца, было внесено самим Гитлером в «имперский избирательный список» национал-социалистской партии. А в ноябре 1933 г. главный управляющий, профессор доктор Карл Бош, знаменитый изобретатель синтетического метода добывания азота и некогда общепризнанный столп республики, публично засвидетельствовал в официальном органе национал-социалистов «Рабочий фронт» следующее:

Это — важное заявление. Главный управляющий «И.Г.Фарбениндустри» почти официально провозгласил союз крупного химического капитала и всей «либеральной» обрабатывающей промышленности с Гитлером, он озаглавил свою статью: «Где есть воля, там есть и путь». Химический трест имел, конечно, волю, волю к мощному, небывалому, мировому наступлению Германии, волю к завоеванию для синтетических продуктов, для предприятий Леуна и Оппау, новых, более обширных рынков, новых, более широких сфер для экспорта товаров, вложения капиталов и извлечения прибыли — ведь того же добивался и Рур для своих шахт, вагранок и томасовских конверторов.

Химический трест имел волю точно так же, как имела ее тяжелая промышленность, чтобы использовать национал-социализм как таран, раздавить революционную опасность внутри страны и восстановить мощный германский империализм за границей; ради этого стоило пожертвовать республикой. За один только 1933 г., первый год пребывания у власти Гитлера, химический трест заново вложил в свои предприятия 142 млн. марок — таким безопасным казался «путь». А затем произошло невероятное: заминка, остановка и, наконец, застой по всему фронту. Путь оказался в конце концов неподходящим, во всяком случае, для химического треста.

Причина этого проста, хотя она и может удивить тех, кто ищет в современной высокой политике не холодных экономических реальностей, а иррационализма, романтизма, индивидуализма и прочих «измов». Причина заключается попросту в различии между размерами рынка двух частей германского капитала — добывающей и военной промышленности, с одной стороны, и обрабатывающей промышленности и экспортных отраслей — с другой; конкретно этой причиной являются различные размеры рынков для сбыта продукции рурского треста и химического треста.

Тогда как рынок для химической и прочей обрабатывающей промышленности это — в значительной степени рынок внешний, рынок сбыта германской тяжелой промышленности является преимущественно внутренним рынком. В то время как экспортная квота в промышленности доходит в некоторых специальных отраслях, входящих в химический трест, до 80 % производства (подобная пропорция существует, например, в станкостроительной промышленности), для тяжелой промышленности важнее чем что-либо другое темпы вооружений, т. е. военное производство для отечественных нужд. Химическая промышленность зависит, главным образом, от мировой торговли. Вместе с Руром экспортная квота германской промышленности колеблется между 10–20 % продукции; основная масса продукции Рура — это производство для отечественной обрабатывающей промышленности, для железных дорог (уголь, сталь) и, главным образом, для государства (военные материалы).

Когда рынок суживается, тогда химический трест и обрабатывающая промышленность задыхаются от непроданных на экспорт товаров, в то время как дефицит тяжелой промышленности восполняется государством, которое, конечно, не зависит от состояния рынка, размещая новые военные заказы или раздавая непосредственные субсидии (в интересах «национальной безопасности»). Результатом является не только расхождение в размерах сбыта между рурским трестом и химическим трестом, не только различное развитие тяжелой и обрабатывающей промышленности в период кризиса, но также и различная экономическая политика этих двух групп во время кризиса.

Химический трест, которому больше всего нужен экспорт, настоятельно нуждается в «либеральной» торговой политике, в свободных, т. е. не огражденных чрезмерными пошлинами, иностранных рынках, в финансовой и долговой политике, не обескураживающей иностранных покупателей и не вызывающей их на контрмеры (неуплата иностранных долгов, трудности международного обмена); в отсутствии политических мер, вызывающих специфические препятствия за границей (еврейский бойкот); химический трест не заинтересован также в аграрном протекционизме, препятствующем заключению выгодных торговых соглашений с иностранными государствами; он нуждается, главным образом, в такой государственной политике, которая обеспечивала бы свободный выход товаров на мировой рынок.

Тяжелой промышленности нужно как раз противоположное. Она является сторонником «автаркии». Ей нужны запретительные таможенные пошлины, защищающие внутренний рынок для нее; ей нужна внешняя и внутренняя политика, подливающая масло в международный огонь и, следовательно, увеличивающая заказы военного министерства на вооружения и субсидии министерства финансов; она нуждается также — и это особенно важно — в саботаже платежей по международным долгам, саботаже, который подрывает экспортную промышленность, но делает государственное казначейство способным давать субсидии тяжелой промышленности, в то же самое время «ликвидируя» частные долги тяжелой промышленности.

Ведь экспортная промышленность может покрыть свою текущую задолженность выручкой от экспорта и накопленными ранее запасами наличных денег, а тяжелая промышленность, исчерпавшая все свои заграничные кредиты на огромные военные предприятия, нуждается в иностранной валюте. В результате резкое расхождение между интересами тяжелой промышленности и интересами обрабатывающей промышленности во всех сферах государственной политики, в международной политике, внутренней политике, торговых отношениях, финансах, международном обмене, аграрной политике, военной политике и т. д.

Пока условия торговли нормальны, т. е. пока мировой рынок не испытывает особых потрясений от кризиса и, следовательно, экспортная промышленность не имеет крайних затруднений, до тех пор это противоречие интересов не обостряется; оно существует в скрытом состоянии и остается на практике без последствий. Но как только со всей силой разражается кризис внешней торговли, становящийся все более острым — эти противоречия интересов делаются такими ожесточенными и такими жгучими, какими могут быть только капиталистические взаимоотношения. Нечто подобное произошло в 1934 г. между германской тяжелой промышленностью и германской обрабатывающей промышленностью, возглавляющейся химическим трестом.

Химический трест заключил соглашение с Тиссеном, примкнув к генеральному фронту капитала, направленному на поддержку фашизма. Химический трест вынужден был это сделать, но он также и хотел этого. Он вынужден был это сделать потому, что только фашизм мог спасти их всех: Рур так же, как Леуна, Тиссена так же, как и Дуисберга; ведь только фашизм мог спасти весь класс промышленных олигархов от революции рабочих, от экспроприации экспроприаторов. Он хотел этого, потому что, подобно Тиссену, безошибочно угадывал в национал-социализме высшую и наиболее подходящую форму германского империализма, зная, что только национал-социализм с его фашистской мобилизацией масс, с динамической агрессивностью, с его необузданной политикой «расовой империи» может обеспечить для чрезмерно разбухшего германского капитализма то новое пространство на европейском континенте, без которого германский капитализм должен погибнуть от внутреннего напряжения, от чрезмерного давления изнутри.

Вот почему национал-социализм является несомненно для всех групп германского капитала новейшей, наиболее современной стадией развития, и «либеральный» химический король Дуисберг понимал это не хуже Тиссена. Если бы он не понял этого, ему бы «автоматически» подсказали это его машины, его химическое оборудование, которое из национального давно уже стало по своему размаху и продукции потенциально-континентальным и даже интернациональным. Это оборудование требовало для себя всего мира, конкурируя с американским Дюпоном, британским химическим трестом, Кюльманом и другими международными соперниками.

Затем оказалось, что экспортный кризис шагает быстрее, чем новый фашистский империализм, что экспортная квота остается все еще более конкретной реальностью, чем розенберговский континентальный план. А то, что ощущалось как явный удар по германскому химическому тресту, казалось почти что началом трагедии для целого сектора германского капитализма, производящего и экспортирующего готовые товары; того сектора, который вместе с тяжелой промышленностью, но несколько позднее последней, связал свою судьбу с фашизмом и убеждался теперь, что, поступив так, он подписал свой смертный приговор.

Германский экспорт, который в 1929 г., за год до кризиса, доходил до 13,5 млрд. марок и даже в 1932 г., за год до прихода Гитлера к власти, все еще держался на уровне 5,7 млрд. марок, что составляло более 40 % максимальной цифры экспорта, в 1933 г., в первом году правления Гитлера, снова упал до 4,9 млрд., т. е. почти на 1 млрд. марок. Однако все еще имелось активное сальдо внешней торговли в 667 млн. марок (против 1073 млн. в предшествующем году), и тресты, подобные «И. Г. Фарбениндустри», могли более или менее регулярно совершать свои экспортные и финансовые сделки. В течение первой половины 1934 г. экспорт снова упал с 2,38 млрд. марок (за шесть месяцев) до 2,08 млрд.

Но гораздо более серьезным было то, что Германия, впервые со времен войны и годов инфляции, лишилась активного баланса. Баланс был сведен с дефицитом в 216 млн. марок (по сравнению с прошлогодним активным сальдо, равным 291 млн. марок). Это было почти катастрофой для индустриализованной экспортирующей страны, страны, занимающей одно из первых мест в мировой торговле и нуждающейся в ней для удовлетворения своих насущных нужд.

Однако внешнеторговые сделки совершались — это был импорт и снова импорт, который за те же шесть месяцев увеличился почти на У4 млрд. Но ведь ввозилось сырье, сырье для вооружений, для тяжелой промышленности (железо и другие металлы), для потребителей грядущей войны. Чтобы оплатить все это сырье и обеспечить тяжелую промышленность всем необходимым, правительство пошло на все: перестало платить международные долги, ввело новую фиктивную валюту, прекратило снабжение сырьем других промышленников и ввергло германские финансовые и торговые отношения почти в анархию. А кроме того начало оказывать влияние резкое различие в условиях сбыта, этот неромантический фактор в высокой политике.

С одной стороны, Рур мог продолжать производить, продавать и получать прибыли в еще больших размерах, чем раньше. Продукция железа в Германии выросла в 1933 г. с 10 745 т до 14 430 т (в среднем за каждый день недели), т. е. почти в полтора раза, продолжала расти и в 1934 г. Феглер, главный управляющий стального треста, торжественно заявил, что за первый год гитлеровского правления германское потребление железа, составлявшее 59 кг на душу населения, удвоилось, дойдя до 104 кг; ближайшей целью является теперь — достигнуть уровня в 140–150 кг, как в Англии и Франции, и даже в 200 кг, как в США: этого, — сказал Феглер, — «можно ожидать».

Все это означало не что иное, как триумф германской тяжелой промышленности. Правда заключалась в том, что официальная цифра увеличения германской промышленной продукции в 1933 г. на 23 %, вокруг которой национал-социалисты подняли так много шума, отразила почти исключительно рост производства тех отраслей добывающей и обрабатывающей промышленности, которые поставляют военные материалы.

С другой стороны, экспортная промышленность представляла собой следующую картину. Экспортная квота, доходившая в 1933 г. во всей, взятой в целом, германской промышленности до 22 % (из всей продукции, стоимостью в 20 млрд. марок экспортировалось на 4,4 млрд.), упала уже в первой четверти 1934 г. до 14 %; в середине года она дошла примерно до 10 %. Теперь оказался ущемленным химический трест.

Экспортная катастрофа не особенно беспокоила тяжелую промышленность. Руководители тяжелой промышленности были сторонниками «автаркии», подобно аграриям, группирующимся вокруг Папена. Тяжелая промышленность давно «списала» в потери свою наиболее важную экспортную статью — уголь (экспортная статья, которая, между прочим, никогда не имела для Германии такого большого значения, какое имеет экспорт угля для английской тяжелой промышленности), она была более чем компенсирована повышением монопольных цен на уголь, сбываемый на отечественном рынке, и правительственными субсидиями.

Тяжелая промышленность начала даже выступать против экспорта, развивая теорию так называемой «экспортной усталости», приукрашивая ее «национальным» лозунгом: «Все для внутреннего рынка!» Так как государственные власти действовали в том же направлении, то принятые административные и финансовые меры еще более увеличили экспортные затруднения других отраслей промышленности.

Верно, конечно, что германская тяжелая промышленность ставит своей целью завоевание мирового рынка так же, как и обрабатывающая промышленность, и даже более настойчиво, чем последняя, которая в конце концов в значительной степени перерабатывает сырье, поставляемое тяжелой промышленностью. Но тяжелая промышленность может выждать. В то же время она может с помощью фашистского государства эксплоатировать нацию через посредство внутреннего рынка (при помощи монопольных цен на сырье, государственных субсидий, заказов на вооружения), компенсируя себя за неизбежный период ожидания великого империалистического наступления, до войны.

Обрабатывающая промышленность не может этого сделать, а если и может, то лишь в неизмеримо более слабой степени. Большая часть обрабатывающей промышленности, исключая химический трест, не организована монополистически и едва ли может поэтому реализовать добавочные прибыли на внутреннем рынке; напротив, благодаря иностранной конкуренции она должна постоянно сбывать свою продукцию на мировом рынке по убыточным ценам.

Субсидии, выдаваемые национал-социалистским правительством «старой либеральной» обрабатывающей промышленности, куда меньше тех, которые раздаются старому другу, Руру. А ни в одной из отраслей большого химического треста производство вооружений не играет такой роли, какую оно играет в Стальном тресте. Заготовить запасы отравляющих веществ, с капиталистической точки зрения, — процесс очень несложный и быстрый, его нельзя сравнить с непрерывным производством тяжелых вооружений, требующих большого количества металла — с производством пушек, снарядов, военных судов, аэропланов, танков и т. д.

В химической промышленности производство только таких военных материалов, как порох и взрывчатые вещества, требует больших вложений, но эти производства играют небольшую роль по сравнению с синтетическими производствами азотистых удобрений, красителей, фармацевтических товаров, искусственного шелка, синтетического бензина, химикалий для фотографии, медицинских средств. Именно эти экспортирующие, имеющие международное значение, отрасли «И. Г. Фарбениндустри» испытали теперь стремительное падение экспорта. В первый раз за все время существования этого треста, треста, который, судя по капиталу и количеству занятых рабочих, был даже больше Стального треста, в торговых отчетах начало сквозить явное беспокойстве.

Вся колоссальная масса химических аппаратов, гигантских реторт, компрессоров и колб начала содрогаться, словно перед взрывом. Все экспортные отрасли «И. Г. Фарбениндустри», которые дали в 1933 г. чистую прибыль в 49 млн. марок (против 89 млн. в 1930 г.), сообщали о резком падении продаж, падении, которого вовсе не показывали или показывали далеко не в такой степени его крупные международные конкуренты, как, например, британский химический трест.[12]

Это была действительно серьезная опасность, опасность, грозившая нескольким миллиардам вложенного и участвующего в производстве капитала. Это могло означать, что для германского химического треста наступают времена, подобные тем, которые испытал тиссеновский рурский трест в 1932/33 г., когда он находился на грани полного краха и только Гитлер спас его в последнюю минуту. Теперь искали выхода «И. Г. Фарбениндустри» и вся обрабатывающая промышленность. Этот выход вел если не прямо против Гитлера, то, во всяком случае, против политики экспортной катастрофы, к новой политике спасения экспорта. Еще раз экономика была призвана повлиять на политику. Пассивный платежный баланс Германии в первой половине 1934 г. изменил позицию химического треста, лидера обрабатывающей промышленности, по отношению к Гитлеру, и это стало одним из добавочных факторов, действовавших за кулисами событий 30 июня.

То, что последовало затем, относится к области политики. Новый конфликт интересов между рурским трестом и химическим трестом впервые проявился в официальном органе управления промышленностью. Во главе этого управления стоял Кесслер, «лидер торговли и промышленности», назначенный национал-социалистами; он был директором-распорядителем известного электротехнического объединения Бергмана, т. е. одного из наиболее типичных предприятий обрабатывающей промышленности, и другом «И. Г. Фарбениндустри».[13] В течение многих лет «И. Г. Фарбениндустри» в качестве крупнейшего предприятия Германии имело право ставить во главе официальной промышленной корпорации своего представителя; сам президент «И. Г. Фарбениндустри» Дуисберг долгое время был этим представителем.

Выявился открытый конфликт из-за курса германской торговой политики. Кесслер, поддерживаемый химической группой и обрабатывающей промышленностью, потребовал немедленного и решительного прекращения всей экономической политики, проводившейся до сих пор правительством. Эти группы требовали конца «автаркии», т. е. системы национальной самоизоляции и самоудовлетворения, прекращения губительной мании правительства к созданию «процветания в стране» и инфляции на внутреннем рынке посредством государственных заказов, военных заказов, субсидий и непроизводительных лагерей безработных. Эти группы настаивали на признании международных обязательств, на том, чтобы был положен конец безрассудной финансовой политике и вытекающему отсюда хаосу в области международного обмена, требуя взамен мобилизации всех сил и ресурсов государства для одной цели — экспорта, т. е. прорыва на мировой рынок. А это предполагало новую экономическую политику по всей линии.

Кесслер выработал для правительства план, воспрещающий субсидии и искусственные заказы отечественным производителям и заменяющий их широким развитием национального экспорта, даже по убыточным ценам, с тем чтобы как можно скорее отвоевать потерянные рынки. В то же время должно было быть возобновлено выполнение международных обязательств, чтобы обеспечить возможность нормальной международной торговли. Тяжелая промышленность и ее ставленники немедленно наложили «вето» на этот план и начали энергичное контрнаступление. Они настаивали на продолжении проводившегося до сих пор курса, первым принципом которого было «укрепление германской внутренней сырьевой базы», как заявил один из ораторов тяжелой промышленности, граф фон-дер-Гольц, который сменил впоследствии Кесслера; они приняли гордую «национальную» позу, заявляя, что Германия не должна ставить себя в экспортную зависимость от питающих злые замыслы иностранцев. Они не захотели отказаться от особых прибылей, которые они получали на вооружениях.

Газета химического треста, знаменитая «Frankfurter Zeitung», которая с удивительным послушанием проделала национал-социалистскую эволюцию своих хозяев, превратившись из либеральной газеты, вроде «Manchester Guardian», в 99-процентный национал-социалистский орган, выступила фактически с открытой критикой по адресу правительственной торговой политики — случай небывалый в национал-социалистском государстве. В соответствии с мнением «опытных предпринимателей», выступающих против «близорукости», которая заводит «в тупик», газета химического капитала требовала экспорта и еще раз экспорта вместо государственных субсидий.[14]

Теперь это был уже политический конфликт. И по существу вся новая экономическая программа оставшейся в проигрыше обрабатывающей промышленности уже не означала более просто ссору с тяжелой промышленностью; она означала политический разлад с системой национал-социализма и его правительством. Требуя отмены бойкота для германского экспорта, обрабатывающая промышленность автоматически становилась в оппозицию к гитлеровской антисемитской и крайней террористической политике внутри страны. Настаивая на том, чтобы положить конец преувеличенным заказам на вооружения, обрабатывающая промышленность угрожала геринговским военным планам и правительственным военным приготовлениям. Этого было достаточно для того, чтобы заставить тяжелую промышленность и правительство принять контрмеры.

Старая линия торговой политики была сохранена в неприкосновенности, проект обрабатывающей промышленности исчез с горизонта; устранение Кесслера с поста «лидера торговли» полностью это подтверждало. Химический трест оттеснили назад и парализовали. С этой стороны химическому тресту нечего было искать поддержки. Он испытывал теперь нечто похожее на разочарование мелкой буржуазии. В такой момент отставной диктатор Шлейхер выступил в новой роли.

Химический трест не организовал подобно Рему «выступления» против Гитлера, он был для этого слишком фашистским и слишком реалистичным. Но ему пришлось еще раз выступить в качестве замаскированной оппозиции. Этот факт указывал на то, что давнишние гитлеровские оппоненты и соперники или оппозиционные группы внутри национал-социалистской партии могут теперь рассчитывать на новую поддержку из-за сцены и что некоторые попытки, направленные, повидимому, к изменению «политического и экономического курса, имеют шансы на финансирование и поддержку. Здесь-то и скрывалась «спрятанная рука» «обширной капиталистической клики», которая «финансировала заговорщиков» и продажных «эмиссаров совершенно определенных больших концернов», о чем в национал-социалистскую прессу просочилось несколько сообщений.

Таинственная «капиталистическая группа, которая в 1932 г. стояла в открытой оппозиции к фюреру, снабжая Гинденбурговский комитет деньгами», называлась попросту «И. Г. Фарбениндустри». А Шлейхер был как раз человеком, который в течение ряда лет находился в непосредственном контакте с Дуисбергом и химическими магнатами, так же как и с Отто Вольфом, черпавшим именно из этого 'источника наиболее значительную поддержку его «либеральной» политике. Вместе с Дуисбергом, Вольфом и Тереке он был организатором Гинденбурговского комитета, избирательного блока, созданного против Гитлера.

Он не занимал теперь официальной должности. Он был стреляный воробей в «делах» конспиративных; непрерывные интриги вознесли его — маленького майора генерального штаба — над Сектом, Кесслером, Тренером, Брюнингом до поста германского главнокомандующего и чуть ли не до роли политического диктатора. Шлейхер всегда считал, что важнее всего поддерживать специальные связи с самыми различными кругами: демократами и социал-демократами, католиками, Стальным шлемом, СА. Он пытался, даже будучи главой рейхсвера, одно время установить «связи» с коммунистами.

В конце 1932 г. Шлейхер заключил тайное соглашение с Грегором Штрассером, тогдашним лидером левого крыла национал-социалистской партии, для того чтобы оторвать движение от Гитлера и образовать правительство Шлейхер — Штрассер. Теперь во главе этого крыла стоял другой национал-социалистский «радикал» — Рем; Рем также в течение ряда лет был связан с Шлейхером и помог ему свалить Тренера в 1932 г. Сам Штрассер, со времени его устранения от национал-социалистского руководства и после прихода Гитлера к власти, был директором акционерного общества Шеринг-Кальбаум, фармацевтического объединения, которое хогя и не принадлежало к «И. Г. Фарбениндустри», но относилось тем не менее к химической промышленности.

Эти три человека — Шлейхер, Штрассер и Рем — всегда были до некоторой степени «аутсайдерами в политике». Рем руководил теперь мелкой буржуазией. Шлейхер искал случая, чтобы снова оказаться наверху. Насколько далеко он зашел — это другой вопрос. Могущественный химический капитал и обрабатывающая промышленность нуждались в некотором давлении на правительство.

Это был заговор иного характера, чем заговор Рема и мелкой буржуазии. Но оба заговора шли по меньшей мере параллельно и метили в одну и ту же цель — Гитлера. Одна сторона могла более или менее невидимо влиять на другую. (Отсюда намеки в речах Гитлера в рейхстаге на таинственного «мистера А» и других «людей для связи».) Неважно, играл ли Рем эту двойную роль сознательно или нет. Очень возможно, что так оно и было; этот наемник был способен на все. Но эта интермедия доказала по крайней мере одну вещь, придав всей этой истории оттенок колоссальной трагикомедии. Если бы мелкая буржуазия действительно победила на этот раз в Германии, то не Рем, а в конечном счете химический трест и связанные с ним экономические интересы были бы действительными победителями и новыми господами Германии. Дуисберг наследовал бы Тиссену, Леуна — Руру. Они должны были покорить СА, так же как и Гитлера, а Рем должен был стать их креатурой. Вот и все.

Однако мелкая буржуазия ничего об этом не знала. Она лихорадочно ждала своего «великого часа». И вот наступило 30 июня.

Глава IV «Ночь длинного ножа» или Апофеоз фашизма

И вот наступил день, когда потекли потоки крови, грязи и предательства, при помощи которых фашизм привык «делать историю»;это движение, которое никогда не борется в открытую, а всегда нападает из-за угла и впивается в горло. Обе стороны имели именно такой план. Обе клики были готовы применить одна к другой «стратегию поджога рейхстага», тактику гангстеров. Одни называли это «второй революцией», другие спасением авторитета. И те и другие говорили о возвышенных идеалах национал-социализма.

Уже за несколько недель до того первые выстрелы этого исторического уголовного фильма дали знать, что обе стороны готовы к террору. 21 марта на Унтер-ден-Линден в Берлине при ярком дневном свете была брошена ручная граната в автомобиль, принадлежащий главе берлинских СА и ближайшему интимному другу Рема, Эрнсту; граната была брошена в нескольких шагах от здания геринговского министерства внутренних дел; в связи с этим был арестован и осужден ни в чем неповинный рабочий. 20 июня была снова брошена бомба в автомобиль, в котором находился начальник чернорубашечников и глава Гестапо, Гиммлер, возвращавшийся с обряда перенесения праха первой жены Геринга в Шорфхайде, возле Берлина; Гиммлера, очевидно, приняли за Гитлера.

Внезапно все вожди разразились полными угроз речами. Гесс вешал по радио: «Горе тем, кто нелойялен! Горе саботажникам и провокаторам!»[15] Гейнес орал перед 15 тыс. штурмовиков в Бреславле: «Хотите ли вы снова зажечь маяк в сердцах наших людей? Скажите тогда «да». Хотите ли вы как раньше прыгнуть, чтобы схватить за горло врагов истинного германского социализма? Скажите тогда «да» (СА кричали «да»).[16] Рем разыгрывал роль прямодушного старого вояки в Мюнхене. Геринг публично жаловался, что «люди постоянно делают ему предложения шопотом».[17] Папен поддерживал Гесса. Геббельс кричал пронзительнее всех остальных. 87-летний Гинденбург писал в своем дворце предсмертное завещание.

В течение недель шла эта артиллерийская подготовка, и гомосексуалисты, наркоманы, одержимые манией величия, и агенты капитала угрожали друг другу словно в припадке словесного недержания, в пароксизме многословия, особенно выделяющегося в стране, которую заставили молчать. Одни были похожи на других своими фальшивыми героическими позами и выглядели трагикомично из-за плохо скрытого страха, который каждый из них испытывал по отношению к другому. Прежде чем стрелять друг в друга из засады, им пришлось пустить в ход слова. Но единственный вопрос заключался в том, кто из них будет застрелен искуснее и быстрее.

То, что произошло в результате открытого состязания сил противников, не было случайностью; здесь не было места никаким случайностям. Военный исход этой свалки — столкновение Рема с Гитлером — был предрешен. Решала ни в коем случае не стратегическая или тактическая ситуация и соотношение сил между обеими сторонами, не особая ловкость со стороны Гитлера или глупость и грубые ошибки со стороны Рема. Это следует отнести за счет одного из факторов современной мировой политики — фактора, который многие до сих пор еще недостаточно осознали, но который тем не менее играет и будет играть большую роль в современном развитии событий: это неспособность изолированной мелкой буржуазии к революционной борьбе.

Фашистская мелкая буржуазия никогда не наступает, если государственная власть не на ее стороне, а противник вооружен, развернул для боя свои колонны и хорошо укрепил позиции. В действительности мелкая буржуазия совершенно на это неспособна; ведь классовое самосознание и классовая этика этих людей — мелких торговцев и лиц свободных профессий с их женами и семьями — не поднимаются так высоко, как того требует героический подвиг революции. Уютная квартирка и небольшое «дело», которыми они уже располагают, эта пусть маленькая, но все же доля в процветании капиталистического общества имеет для них большую притягательную силу, чем образ нового общества; и для этого класса, у которого нет цепей, но нет также и философии, нет трущоб, но нет и будущего, есть слова, но нет идей, — для этого класса не может, как для социалистического пролетариата, существовать научной убежденности и уверенности в победе.

Если же государственная власть не привлечена на сторону мелкой буржуазии, а противник организован, то мелкая буржуазия способна только на партизанские, кустарные методы индивидуальных выступлений и индивидуального террора — так действовали всю свою жизнь Рем, Гейнес и др. после войны и до Гитлера. Участники этих актов сразу теряют мужество, когда встречают действительное сопротивление.

Рем был победоносным, грозным, почти непобедимым военачальником в январе и марте 1933 г., когда по приглашению и под покровительством правительства Гинденбурга, полиции фон-Папена, рейхсвера Бломберга и всей крупной буржуазии он делал набеги и «побеждал» рабочих Веддинга, революционную молодежь Нейкельна, евреев из гетто с Гренадирштрассе. Одного за другим он запарывал на смерть или почти на смерть своих врагов и их жен, и в этом-то и состояла его «победа». С тем же самым Ремом, стоявшим во главе двухмиллионной армии, покончили 30 июня, как с евреем из гетто с Гренадирштрассе; ведь с военной точки зрения он не представлял собой ничего. Обратная сторона медали стала видна совершенно четко. Победитель 1933 г. оказался неспособным собрать в свою защиту хотя бы один корпус, хотя бы один полностью укомплектованный батальон.

Никогда еще не было столь постыдного поражения для военной силы таких гигантских размеров и для ее командиров. Эти гиганты были сделаны даже не из дерева, они были сделаны из того же материала, из которого делаются детские воздушные шары. История не забудет этого, так же как не забудет и тот класс, который история выдвигает вперед. Люди, застигшие врасплох и разогнавшие либеральную демократию как стадо баранов, потому что эта прогнившая демократия сдалась и обесчестила себя сама, потому что рабочие были заранее терроризованы, оттеснены назад той же самой «демократией» с помощью штыков (ведь понадобился только поджог рейхстага, чтобы легализовать массовый террор против безоружного народа), — этих людей 30 июня вырезали даже без поджога рейхстага, без Гинден—бурга и без полиции. Почему? Потому что мелкая буржуазия, которая призвала их и которая в душе все еще была вместе с ними, хранила молчание. Хранила молчание, как будто она и не существовала. Хранила молчание, когда ее лидеров поставили к стенке, да еще вдобавок смешали с грязью. Хранила молчание, когда командиров СА выгоняли из их квартир и казарм. Мелкая буржуазия даже не шевельнула пальцем. Почему?

Теперь полиция и армия, весь аппарат государства, был против нее. Чернорубашечники стояли со взятыми на прицел винтовками.

Не восстала ни одна массовая национал-социалистская организация. Политическая бюрократия, 1 017 тыс. чиновников различных национал-социалистских организаций выстроились во фронт перед правительственной кликой Берлина. Впоследствии были уволены только один или два из окружных политических руководителей, все прочие были напуганы, они хорошо знали субординацию.

Из сотен различных национал-социалистских организаций всего только одна — студенческая — организация осмелилась (на это отважились даже ее верхи) издать слабый писк; трудно сказать, выражал ли этот писк возмущение или панику. А немедленных перемен в верхушке этой организация (снятия с поста студенческого лидера Штебеля) оказалось достаточным, чтобы мгновенно привести всю эту публику в чувство и обеспечить Герингу послушание — спокойное, как могила. Даже студенты, единственная группа, которая ранее совершенно открыто высказывалась за Рема и которая во всех других случаях всегда первая участвовала в фашистских выступлениях против рабочего класса, студенты, которые неизменно находились в первых рядах при всех террористических нападениях и «экспедициях» против рабочих, — даже эти герои, эти фашистские активисты не осмелились показаться на улицах; они сидели по домам и позволили Рему, своему идолу Гейнесу, своему легендарному герою Гейдебреку умереть.

Вот почему была обречена заранее вся «стратегия» Рема, вся наивная путчистская тактика устрашения, примененная мюнхенским штабом; все их приготовления к выступлению «ударных отрядов», переодетых в «часовых главного штаба», их план убийства Гитлера, намеченный ими план боевым сигналом поднять СА в Берлине в 4 часа пополудни и с помощью броневиков и реквизированных грузовиков занять правительственные здания, наконец, увенчание всего этого плана «ночи длинного ножа» двумя или тремя днями безудержного распутства, мародерства и кутежа штурмовиков.

Все это было крайне наивным, действительно глупым, повторением «плана поджога рейхстага», когда Рем еще представлял правительство, а не только мелкую буржуазию, и когда ему и его штурмовикам в самом деле удалось в течение нескольких недель праздновать «ночи». Теперь он не нашел ничего лучшего, как поддаться этим сладким мечтам, собираясь повторить всю процедуру заново. На деле он зашел не особенно далеко; его приготовления были еще не закончены. Все что ему в действительности удалось выполнить до 30 июня — это предъявить ультиматумы Гитлеру в то время, как Гитлер и сам был настороже, и сделать обычные технические приготовления к заговору самого тривиального сорта.

Но настоящего военного массового выступления против Гитлера не было, да и не могло быть. Для этого нужны были вожди иные, нежели Рем, и солдаты иные, нежели национал-социалистские лавочники. Если бы мелкая буржуазия маршировала 30 июня вместе с рабочим классом и под его руководством, как это ныне имеет место благодаря единому фронту в Испании и во Франции, тогда дело обернулось бы по другому; тогда мелкая буржуазия смогла бы стать военной силой и занять крепкие, нам кажется неприступные, позиции против Гитлера. Но в действительности дело до этого не дошло, и лидеры ее попали на штыки гиммлеровских чернорубашечников и в кровавые подземелья садистов Гестапо. Вот почему другая клика смогла ударить почти без всякого труда, с такой поразительной легкостью. Вот почему в Мюнхене Гитлер сумел, ни на одну секунду не подвергаясь реальной опасности, убивать «мятежников» одного за другим (по три минуты на человека), превратив ремовскую «ночь длинного ножа» в варфоломеевскую ночь против Рема. Вот почему Геринг мог свирепствовать в Берлине, как Нерон, предав город оргии разгула и даже «расширяя полномочия на свой собственный страх» против тех, кого он, Геринг, ненавидел, боялся или просто не хотел бы видеть в живых.[18]

Ведь только поэтому гора этой «второй» военной революции СА родила мышь такую же, как во время гражданского выступления «Боевой лиги» в середине 1933 г. Гитлеру не было никакой нужды подавлять восстание Рема. Он мог успокоить Рема простым нокаутом, послав несколько грузовиков с карательными командами своих чернорубашечников. Большего не требовалось. Результатом 30 июня как боевой схватки, как военного столкновения был поистине чудовищный позор, банкротство и измена фашистской мелкой буржуазии самой себе.

И все-таки во всем этом мелкая буржуазия показала лишь черты внутренне ей присущие. История национал-социалистского путча в Вене 25 июля 1934 г., четыре недели спустя, повторила и подтвердила эту картину с уничтожающей ясностью: и там так же полиция и армия были против путчистов, а мелкая буржуазия сидела дома. И там ни на одну секунду не было революции, массового восстания.

Банкротство фашистских масс поразительно совпадало, словно следовало определенному закону, с другим явлением — личным банкротством фашистских лидеров. Конечно, их предали массы; но ведь могли же они, сражаясь, по крайней мере, дорого продать свои жизни. Что делали они в последний момент? Как использовали они последний шанс на исторической сцене? Как они умирали?

Рем, умирая, кричал и визжал, непрерывно повторяя: «Я не виновен!» Он не воспользовался против своих убийц даже брошенным ему револьвером. Рем, который десятки раз организовывал политические убийства, отдавал приказы об их выполнении, цинично восхвалял их как естественную необходимость, как солдатское ремесло, — кричал с пеной у рта: «То, что вы делаете со мной, это политическое убийство».

Эрнста, раненого и избитого до полусмерти, доставили на аэроплане в застенок Берлин-Лихтерфельд. Перед взводом чернорубашечников он упал на колени и молил о пощаде. «Хайль, Гитлер, — кричал он, — я невиновен». Этот человек организовал и лично руководил расправой над берлинскими рабочими после поджога рейхстага.

Гейнес так визжал, что его было слышно буквально по всему Коричневому дому в Мюнхене. Известный начальник Ораниенбургского концентрационного лагеря, в течение целого года истязавший лучших людей Германии, Шефер, удрал, как только услышал об опасности.

Штрассер, который может считаться творцом национал-социалистской идеологии, создателем национал-социалистской партии с большим правом, чем Гитлер, с большим основанием, чем Геббельс и Геринг, позволил агентам Геринга арестовать себя молча, без звука протеста, подобно малодушному буржуа. Еще живого, его затоптали на смерть в Грюневальдском лесу близ Берлина.

Единственным «мужчиной», если верить некоторым сообщениям, который лицом к лицу с убийцами нашел бесстрашные слова открытого протеста и обвинения, была… женщина, жена ненационал-социа—листского генерала Шлейхера. Через мгновение она лежала с простреленной головой, но она оказалась сильнее Эрнста. Почти все мятежные вожди штурмовиков (за исключением бывшего летчика капитана Герда) кричали перед смертью: «Хайль, Гитлер».

Так умирали эти титаны фашизма, эти «сверхчеловеки», провозгласившие «новый мир сильного», эти «железные люди» «новой эпохи» (ведь Мосли и сейчас выражается в том же духе). Они умирали, как пораженные смертельным страхом животные. Они просили только о пощаде, как воришки, пойманные на месте преступления. Они уподоблялись в своем ничтожестве самым ничтожным из созданий. Так защищали они себя и свою «идею». Под дулами гитлеровских винтовок они только и делали, что кричали «хайль, Гитлер», пытаясь в последний момент выклянчить еще несколько мгновений. Даже тогда, когда не оставалось ничего другого, как взглянуть смерти в глаза, они лизали сапоги своих убийц со словами «хайль, Гитлер».

Так вели себя они, в течение недель и месяцев расстреливавшие революционных рабочих, борцов, стоявших перед палачами гордо и неприступно, не замечая своих убийц, со взором, устремленным в победоносное будущее человечества. Безвестный гамбургский рабочий и антифашист Лютгенс, умирая за революцию, благодарил своих убийц за оказываемую ему честь, и умер с песней торжества на устах. Знаменитый фашистский лидер и герой Эрнст, диктатор берлинских штурмовиков и предмет обожания берлинских мещанок, перед смертью корчился, ползал по полу и плакал, как ребенок.

Это — не просто различие в степени храбрости у двух противников. Это — различие между двумя культурами, двумя историческими эпохами, различие между прошлым и будущим. Люди различны, потому что они представляют различные классы и различные исторические движения. Люди, которые шагают в ногу с историей, которые представляют собой передовую силу истории, которых эта сила, в свою очередь, ведет вперед, — эти люди не боятся смерти. Ход истории, ее высшие законы представляются им неизмеримо важнее их личной судьбы. В момент смерти от руки врага они видят, подобно Канту, звездное небо над собой и моральный закон внутри себя. Но те, которые служат безнадежности, которые служат тлетворным силам прошлого, — носят в самих себе зародыш смерти. Жизнь их — это падение и страх. И даже за гордой позой вождя всех этих людей — «цезаря» Муссолини — таятся чувства бесконечно жалкие и низменные, а вместе с ними — безнадежность. А в самой глубине скрывается всегда одно и то же — страх, неизбежная расплата за службу пытающемуся повернуть историю вспять капитализму.

Эти люди, эти вожди ничтожны без поддержки капитала. Они бессильны, если капитал, с его деньгами и организациями, не стоит за их спиной. Они нуль, если капитал отрекается от них. Это раз и навсегда доказано смертью германских фашистских лидеров 30 июня 1934 г., бесславной смертью, смертью без сопротивления, без величия, смертью, словно описанной на страницах порнографического романа.

Это стало яснее чем когда-либо благодаря этому «апофеозу» германского фашизма. Все обнажилось при дневном свете, обнаружился истинный ход вещей — ничто не осталось скрытым. Позой, фразой, декорацией пришлось в этот момент пренебречь. Геббельсовские спектакли, прославляющие порнографию, убийство и трусость, начались слишком поздно — только два дня спустя. Неудивительно, что с той поры в предместьях Берлина, в трущобах Веддинга и Гамбурга и других городов смертельные враги фашизма чувствуют себя совсем по-иному и с новым чувством сжимают кулаки. Пусть их удалось застигнуть врасплох в день поджога рейхстага, но как политические противники они еще никогда не были подавлены. Победят они, а не Гитлер.

Нет титанов фашизма, нет непобедимых в гитлеровском лагере.

Покрывало спало, осталась только истина. Вот почему атмосфера 30 июня была чиста в подлинном смысле этого слова. Кровь и грязь восстановили истину и этим облегчили путь тем, кто придет, чтобы любой ценой очистить эту страну — одну из прекраснейших в мире — от грязи и крови. После 30 июня Германия стала менее сентиментальной, чем когда-либо. Справедливость, непреклонная суровость и научная ясность присущи тем, кто идет к цели, к новому, после-фашистскому обществу. Ими руководит одна мысль: мы идем спасать ее — нашу Германию.

Но в эти дни решилась специфическая проблема 30 июня 1934 г. Сражение между олигархией, выталкивающей мелкую буржуазию из социального организма нации, и мелкими буржуа, пытавшимися сопротивляться, кончилось сокрушительной победой олигархии. Классовый базис империи был создан, и завершались достижения 30 января 1933 г. Мелкая буржуазия была политически мертва. Рабочий класс все еще был лишен сил. Сбросивший путы империализм мог начинать свой поход.