Гладиаторы

Майор, командир второй роты отличался странной причудой — не терпел кучкования бойцов по «куточкам», был убежден, что в подразделениях роты, им же самим укомплектованной с учетом характеров солдат, их земляческих и родственно-приятельских связей, не должно быть места еще каким-то обособленным кружкам и братствам. «В отделениях и взводах держаться вместе, и никаких исключений», — внушал он ребятам. Однако своему зятю и двум его одноклассникам доверял больше, явно выделял из всех, не считал это зазорным и не допускал мысли, что тем самым подает дурной пример. Перед атакой он обходил солдат и с улыбкой, в которой тепло и забота мешались с ворчливым порицанием, просил уважить его и хотя бы одну эту вылазку провести собранно, как полагается, ну а за ним дело не станет. Переходя от взвода к взводу, он приговаривал одно и то же, причем по-русски: «Смотрите у меня — чтоб никакой самодеятельности»[1], — имея в виду, чтобы во время боя ребята действовали согласованно, а не через пень колоду, не увлекались и не теряли связи друг с другом. Тон его был примерно такой, каким тамада просит иных заводил не нарушать порядка застолья или учитель во время экскурсии уговаривает учеников не разбредаться, обещая по возвращении никому не ставить двоек. Можно было подумать, что солдатам предстояло идти не в атаку, навстречу смерти, а на прогулку по набережной, откуда все вернутся в целости и сохранности. И тем не менее его слова сделали свое дело, сняли напряжение перед боем. «Знает, как говорить с людьми», — сказал о майоре Мамука.

Вылазка же почему-то была запланирована штабом на двенадцать часов дня.

То, что в результате атаки рота оказалась в окружении, можно считать личной заслугой майора. Он не последовал заранее разработанному плану, во время боя его обуял чрезмерный воинственный пыл, и своим энтузиазмом он довел ребят до полубезумного, почти истерического состояния.

Сначала все шло вроде бы неплохо. У майора была достоверная информация о командире противостоящей роты — человеке, по слухам, разменявшем шестой десяток и потерявшем в этой войне двоих сыновей. «Старик Хоттабыч» (так он прозвал командира роты противника) был дядька себе на уме, дисциплину поддерживал на должном уровне, но, по мнению майора, мыслил стандартно и действовал слишком осторожно, а по части принятия самостоятельных решений был откровенно слаб.

Майоровцы (так величали ребят из роты майора) заняли позиции в глубокой балке. По правде говоря, новая позиция была хуже прежней, но общее расположение батальона вроде бы улучшилось и выглядело предпочтительней. Так получилось, что первой и третьей ротам (карабинерам — так звали их по прозвищу их командира — Карабины) для овладения высотой пришлось ввязаться в тяжелый бой. Майоровцы же довольно легко справились со своей задачей и заставили отступить неприятеля, побросавшего при отступлении даже гранатометы. Однако майор не остановился на позициях выбитого противника. Вместо того, чтобы закрепиться на них в соответствии с общим планом наступления, он продвинулся дальше. Ребята с ходу преодолели второй овраг и, одним духом оседлав вершину холма, нанесли удар по оказавшемуся, как на ладони, противнику. Тут почти вся рота, прекратив стрельбу, взялась за гранаты. В сложившейся ситуации это было правильное решение: неприятель был хорошо виден, поэтому его забрасывали гранатами прицельно, как камнями. Когда же майор, надрывая глотку, приказал поберечь гранаты, вперед вновь выдвинулись пулеметчики и принялись поливать противника длинными очередями. Снайперы, чей воинственный пыл не уступал самому майору, и на сей раз взяли на себя инициативу и эффективностью действий превзошли пулеметчиков. Первыми вниз по склону холма скатились два отчаянных брата-пулеметчика, остальные ринулись за ними.

Коба с трудом нагнал майора и с силой рванул его за рукав.

— Куда мы лезем? Зачем?!

— Пусть ребята выпустят пар!.. Да и третьей роте поможем, если врежем во фланг. Сообща и раздавим их! Здорово, а?.. — прохрипел майор и заорал: — За полчаса сотрем в порошок!.. Верно, ребята?!

Он стоял нахохлившись, как индюк, словно хотел показать бойцам сколь грозен их командир. К его картинным позам и выходкам ребята относились терпимо, поскольку, в сущности, майор был добряк и, в отличие от других командиров, в атаку всегда шел впереди — выпучив глаза и патетически взметнув автомат (у них с Кобой были одинаковые короткоствольные десантные автоматы); проорав «За мной, кролики!», он самоотверженно кидался вперед, на манер «замполита» советских времен, и, надо признать, от пуль не хоронился.

— Рехнулся, Климентич! — завопил Коба, но было поздно: ребята уже «выпускали пар» и повернуть их назад не смог бы не только майор, но и сам Господь Бог; разве что боевики, но те в беспорядке разбегались.

— Он же нас в самую жопу загоняет! — снова закричал Коба.

Ребята с ревом неслись под гору за братьями-пулеметчиками. Неприятельские бойцы стояли на коленях. Майором овладело восторженное, полубезумное состояние. Он хохотал и вопил:

— Живьем брать демонов, живьем!

Но его никто не слушал. Расстреливали даже вставших на колени: тычком вгоняли в рот дуло автомата и нажимали на спуск.

Противник был рассеян, однако, через некоторое время пришел в себя, перегруппировал силы, укрепив оборону по обоим направлениям, и даже обнаружил намерение произвести контратаку. Майор и не подумал ее отражать, решил предоставить это своим соседям, но не тут то было! Всю огневую мощь «карабинеры» внезапно обрушили на своих. «Майоровцы» распластались среди деревьев и заняли круговую оборону.

Неприятель беглым обстрелом по фронту попытался прощупать обстановку. Похоже он получил подкрепление, и их командир — «старик Хаттабыч» — принял правильное решение: воспользовался тем, что в это время рота «Карабины» осуществляла отход на позиции, отведенные ей по плану атаки.

— Мы в глубочайшей жопе, ребята! — просипел майор, в азарте сорвавший голос.

Коба дал случившемуся исчерпывающий комментарий.

— Ты прав майор, война херня, главное — маневры! — странно спокойно произнес он, но от слов его повеяло угрозой. Он порывался застрелить шурина, но ребята не позволили сделать это.

Бой затих. Противник отошел назад, как оказалось впоследствии, чтобы дать свободу действия своей артиллерии, но майоровцы не сумели разгадать этот маневр. Мамука высказал мнение, что самым верным в сложившейся ситуации было бы, воспользовавшись затишьем, разбиться на небольшие группы и попытаться выскользнуть из западни. Майор не препятствовал такому решению, тем самым как бы передоверив зятю командирские полномочия. Мамука сам разбил подразделение на мобильные группы. Он обдуманно комплектовал эти небольшие отряды, объединяя слабых, уставших, тех, кто все еще был преисполнен воинственного пыла, и бойцов, способных брать на себя инициативу и ответственность. Мамука так умело сколачивал группы, что каждая из них была готова к самостоятельным действиям. Однако прежде решили сделать еще одну попытку прорваться всей ротой, и если уж прорыв не увенчается успехом, рассредоточиться на группы.

— С Богом, фраера! — крикнул Мамука.

И в этот момент на них обрушился артобстрел. По майоровцам сосредоточенно била не только неприятельская артиллерия, но и свои; можно было подумать, что они сговорились. Скорее всего это объяснялось тем, что карабинеры успели отойти, освобождая артиллерии простор для обработки вражеских позиций.

Один из снарядов нашел майора и не оставил от него даже клочьев. Это случилось, когда, нашарив по карманам оставшиеся пистолетные патроны, он снаряжал обойму, Мамука же подползал к нему, чтобы спросить, что он имел в виду, когда кричал, чтобы гранатометчиков переместить на правый фланг. Скорее всего майор занялся обоймой только для того, чтобы совладать с нервами. Он так и умер, не успев поведать, что за блестящий тактический маневр мелькнул на этот раз в его преждевременно поседевшей голове и почему он вообразил, что у гранатометчиков оставались боеприпасы, не говоря уже о том, остался ли в живых кто-нибудь из них. Не узнал этого и Мамука — он погиб от разрыва того же снаряда. Перед смертью он страшно хрипел, и Дато на секунду показалось, что если заткнуть пальцем дырку на его разорванном горле, то Мамука не умрет. Мамуку вырвало кровью, перемешанной с гноем. До этого Дато не доводилось видеть, как харкают кровью с гноем солдаты, больные плевритом от безвылазного сидения в сырых окопах. Жалость к несчастным одолевала каждого, кто видел их в таком беспомощном и безнадежном состоянии.

Кто-то крикнул, что пора сваливать. Затем этот кто-то привстал и во весь голос заорал: все равно, мол, погибать, хватит валяться, ребята, давайте попытаемся выйти из-под обстрела. Никто не пошевелился. Но если бы даже кто-нибудь и встал, Дато не подумал бы последовать за ним, потому что чувствовал: артобстрел скоро кончится.

Сперва смолкла наша артиллерия, затем неприятельская, усердно помогавшая нашей истреблять майоровцев. Глаза Мамуки не успели потускнеть. Дато вдруг пронзил испуг — подумал, что Коба тоже убит. Ведь будь он жив, сейчас шарил бы в поисках останков майора — как-никак шурин, брат жены. Оглядевшись, Дато увидел Кобу. Тот, видимо, знал, где находится Дато, что-то кричал другу, но Дато не слышал: от грохота разрывов он совсем оглох. Поднялись еще двое, один из них снайпер в перчатках с обрезанными пальцами. Дато вспомнил, что отчаянные братья-пулеметчики носили такие же перчатки, однако, оглядевшись, братьев не обнаружил.

— Где его искать?! — сказал Коба.

Дато не сразу сообразил, что тот говорит о шурине. Дато пошел к тому месту, где лежал Мамука. Глаза Мамуки уже остекленели, холод выдавливал из них последние остатки жизни. Дато остановился в отдалении, не находя в себе сил приблизиться. Коба опять что-то прокричал, отбросил автомат и взял пулемет. Подошел к Дато.

— Хоть документы заберем! — сказал Дато.

Коба подошел к телу Мамуки, опустился на одно колено и вытащил из кармана документы. Дато подумал, что он снимет и наручные часы, но Коба не снял. Тогда Дато сам снял часы и протянул Кобе, но тот уже поднялся. «Даже не заметил, что я протянул ему часы», — подумал Дато, но когда Коба попросил передать часы Котэ, понял, что от его внимания ничего не ускользнуло.

— Ну, где же все-таки отыскать майора?! — спросил Коба, ни к кому не обращаясь. «Это он о документах!» — догадался Дато.

— Двинулись! — сказал он. Его широко открытые зеленые глаза выдавали растерянность. Он опасался, что у Кобы поехала крыша. Еще бы! Как не свихнуться, когда на твоих глазах в одно мгновение от шурина ничего не осталось.

— Куда это вы наладились, педерасты чертовы!.. — вдруг заорал Коба, увидев, что окружавшие их остатки роты уходят. — Может, мы раненых оставляем? Об этом хоть подумали?!

Дато понял, что первый шок Коба преодолел.

— Ищите раненых, а я осмотрюсь и вернусь! — сказал Коба.

— А что делать с ранеными? — спросил солдат, друживший с братьями-пулеметчиками. Боец он был никудышный, но страх свой во время боя старался скрыть.

— Откуда мне знать, что, черт возьми, с ними делать! — ответил Коба. — Кто не сможет идти, прикончим, чтобы не попали в плен живыми!

Дато обеими руками схватил товарища за плечи и тряхнул с такой силой, будто хотел взболтать тому мозги. Коба одним ударом отбросил его руки и, чтобы Дато не повторил своей попытки, упер ему под подбородок ствол пулемета.

— Все в порядке? — спокойно спросил Коба. — Где Котэ Аласания? — Котэ тотчас же откликнулся. Это был подвижный, как ртуть, мужчина лет сорока. Он обладал всеми необходимыми качествами разведчика, но майор почему-то ни разу не посылал его в разведку. — Ты пойдешь налево, я — направо. Заметим время. Ровно через двадцать минут возвращаемся. Понял? — спросил Коба.

— У меня нету часов! — сказал Котэ.

Коба повернулся к Дато и сказал, чтобы тот одолжил Котэ часы Мамуки.

Разведчики ушли. Раненых никто не искал. Оставшиеся стояли в полном молчании, молясь про себя, чтобы ни единого стона не долетело до их слуха: в противном случае это означало непосильную ношу при выходе из окружения. Они стыдились смотреть друг другу в глаза, ибо инстинкт самосохранения заглушал голос совести.

Ноги у Кобы перестали дрожать, но в ушах еще слышался шум крови. Ему было страшно, и тем не менее он продвигался вперед — сперва короткими перебежками от дерева к дереву, потом зигзагами, на всякий случай все-таки держась поближе к деревьям. Время как-будто остановилось. Им снова овладел страх. Местность могла быть заминирована. Он заставил себя не думать об этом.

Через некоторое время решил, что с тех пор, как он ушел в разведку, десять минут наверняка прошло. Ему очень хотелось, чтобы его предположение оправдалось. Когда взглянул на часы, так и оказалось. Он успокоился. То, что к нему возвратилось чувство времени, придало уверенности. Но тишина угнетала. Ему даже захотелось услышать звук стрельбы, хотя бы издали… Но тут в поле его зрения появились боевики противника. Коба распластался на земле.

Боевики продвигались вперед довольно осторожно. Мелькнула мысль затаиться в засаде, уложить хотя бы троих, а там в суматохе вернуться. Ему повезло, что цепь боевиков двигалась медленно. Они подавали друг другу какие-то знаки, и, присмотревшись, Коба понял, что скорее всего перед ним были необстрелянные солдаты, которые, чтобы преодолеть страх, строили из себя опытных боевиков. Несмотря на дикое напряжение, он нашел в себе силы саркастически скривить губы.

Картина была ясна. Коба повернул назад. Он страшно устал. Бежал, скрючившись, стукаясь коленями подкашивающихся ног. Когда почувствовал себя в безопасности, чуть передохнул. В это мгновение справа от него вспыхнула стрельба. Поняв, что Котэ Аласания попался, Коба побежал. Он думал, что летит стрелой, на самом же деле грузно, неуклюже трусил. Легкие готовы были разорваться. Спина страшно зудела, ее то жгло, то заливало холодным потом. Ему казалось, что кто-то держит его на мушке и сейчас спустит курок.

Стрельба становилась все реже и наконец прекратилась совсем. Когда все стихло, разорвалась граната. «Наверное, это Котэ подорвал себя», — подумал Коба. Донеслись три одиночных выстрела, затем короткая очередь и под конец еще один выстрел. Возможно, это был какой-то условный знак. Что он означал, Коба не мог разгадать, но одно было ясно: Котэ Аласании больше нет.

— Завалили пацана! — пробормотал Коба. Именно так говорил обычно Котэ Аласания, когда чья-либо смерть особенно остро ранила его. Он всех звал пацанами, даже тех, кто всего на год был моложе него. Кобой овладело тягостное чувство, что Котэ погиб из-за него.

Снова вспыхнула стрельба, на этот раз с той стороны, куда он направлялся. Скорее всего это обстреливали Дато и тех, кто оставался с ним, — всего их было, наверное, не больше тридцати человек. Пули стали повизгивать поблизости от Кобы.

Коба тоже начал стрелять. Он не видел атакующих, но все-таки стрелял, чтобы воодушевить своих. Противник перевел огонь туда, где трещали пулеметные очереди, но, не обнаружив пулеметчика, сосредоточил огонь на прежнем направлении.

Майоровцы, медленно отступая, вели огонь с колена. Коба по-прежнему не видел атакующих. А в сторону своих старался не смотреть. Не хотел видеть, как они гибнут. «Но если они погибнут, я останусь один!» — сверкнула мысль. Страх остаться одному пересилил страх смерти, он вскочил и, пригнувшись, побежал к своим, стреляя и крича им, чтобы они залегли. Наконец ему удалось привлечь к себе их внимание, и Коба указал направление отхода. Он лихорадочно искал глазами Дато, но не находил. «Погиб, наверное!» — подумал и снова залег.

Когда спустя мгновение опять поднял голову, то увидел Дато — тот бежал к нему; остальные следовали за ним. Поднявшись и крикнув: «За мной!», Коба побежал по направлению к деревьям. Пробежав несколько шагов, оглянулся и увидел, что ребята, соблюдая интервал, бегут след в след, подстраховывая и заменяя друг друга. Делали они все достаточно грамотно, и это говорило о том, что никто не обделался от страха. Если бы страх овладел ими, ни о какой подстраховке не было бы и речи: они сгрудились бы и побежали беспорядочной толпой.

— Куда мы? — крикнул Дато.

— К черту на рога! — ответил Коба. Он выглядел уверенным в себе, поэтому остальные слепо следовали за ним. Но Коба действовал интуитивно, без заранее обдуманного плана. По правде говоря, полагаться на интуицию не стоило, да и планировать было нечего: и сзади, и спереди был враг. Оставалось одно — уйти, пока неприятель не замкнул кольцо окружения. Поэтому главное была быстрота. Однако некоторым из бойцов показалось, что Коба потерял голову от страха и в панике бежит без оглядки, поэтому они не последовали за ним, а приняли роковое решение — отделиться.

— Надо их вернуть! — кричал Коба. Дато не слушал его и тоже отступал. Но ему недолго пришлось колебаться: отделившимся уже ничто не могло помочь.

Они позволили себе передохнуть только когда ползком выбрались из-под обстрела на опушку леса.

— Вот уж не думал, что удастся улизнуть! — выдохнул Дато, не стесняясь слез.

— Пошли, не хочу видеть, как их будут добивать! — сказал Коба.

Сначала они удалялись ползком, затем побежали, пригнувшись. Через определенные промежутки времени останавливались, опустившись на колени, приводили дыхание в норму по методу, которому их обучил майор, поднимались и снова бежали.

— Куда мы? — спросил Дато.

— Не знаю! — ответил Коба. Он стоял, прислонившись к дереву, с трудом переводя дух. Дато лихо, как старый вояка, забросил автомат за плечо.

Издали послышались короткие очереди: без сомнения, это расстреливали попавших в плен майоровцев.

— Что же это сотворил с нами наш майор! — выдохнул Коба.

Послышался рокот вертолета, и — они кинулись под высокие деревья поодаль.

— К нам Змей Горыныч, — засмеялся Коба.

Вертолет пролетел буквально над головами, выпустил ракетный залп по балке, где они стояли утром перед атакой.

— Вот почему не работала их артиллерия: боялись зашибить свою «вертушку»! — сказал Коба.

Вертолет развернулся и, сделав небольшой круг, выпустил второй залп.

— Понял, куда дубасит? — спросил Коба.

— Надеюсь, наши все-таки успели отойти, — ответил Дато.

Отстрелявшись, вертолет улетел.

— Улетел, но обещал вернуться! — сказал Коба, и едкая усмешка скривила его губы. — Выходит, все зря… Они вернули свои позиции, а нас запихнули туда, откуда мы вылезли! — бессильная злоба прозвучала в его голосе.

— Все будет в порядке! — сказал Дато.

— Энтузиаст долбаный! — это относилось к майору, которого за спиной обзывали энтузиастом. — Никудышным был чабаном, стратег говенный, рисовальщик херов! — Коба почти кричал.

До войны майор был художником и, как всякий художник, увлекался различными идеями. Читая военные карты, любил подчеркивать свою профессию, как бы в шутку вставлял такие термины, как «перспектива» или «проекция». «Да он сейчас расплачется, горюя по майору!» — подумал Дато, но Коба сдержался. Они и вправду жалели майора больше всех остальных, возможно, потому, что тот был убит не как обычно, а просто… исчез, исчез без следа. Хотя какое это имело значение…

— Нет майора! Был и весь вышел! — сказал Коба и, поднявшись, принялся осматривать окрестности. — Ну почему мне взбрела в голову эта дурацкая идея — идти в разведку?! И Котэ со мной!.. Все вместе наверняка бы прорвались. И ребята остались бы живы!..

— Никто не знает, что было бы лучше, — заметил Дато.

— У меня вообще складывается впечатление, что они все знали заранее и разработали план контратаки! — ответил Коба. — Если б мог еще поискать — может, что-нибудь осталось от майора… хотя бы документы!.. Пошли! — вдруг сказал он.

— Куда? — удивленно спросил Дато.

— К мамочке! — буркнул Коба. — Мы сейчас как Питкин в тылу врага. В детстве, когда я смотрел эти фильмы, мечтал оказаться в тылу врага, как Питкин или… как его там… Швейк… Вот и оказался.

— Ну…

Их уже раздражало то, как они демонстрировали друг другу свое спокойствие.

— В тылу врага, как в гареме: знаешь, что трахнут, но не знаешь когда! — сказал Коба и рассмеялся. — Ну как? Как тебе хохмочка? Ох, и силен же я!

— Заткнись!

Гаркнув на Кобу, Дато как будто почувствовал облегчение. Успокоился, остро сознавая всем существом, что жив.

Их было четверо: автоматчик и трое пулеметчиков.

Наемники были разделены на две группы: на передовую («штурмовиков», как они с гордостью себя называли), то есть тех, кто первым шел в атаку и выбивал противника с позиций, и группы зачистки, которые шли следом («шакалов», как их называли «штурмовики»), осуществляя операцию по очистке захваченной территории. «Штурмовики» в большинстве состояли из наемников, и почти каждый был вооружен пулеметом.

Эта группа неожиданно вошла в деревню. Вооруженный автоматом выглядел старшим по возрасту. Он был местный и командовал тремя остальными. У него были маленькие, аккуратные и, как отметил Коба, ухоженные усики. В его действиях чувствовались опаска и чрезвычайная настороженность. Один из пулеметчиков был совсем юн, лет восемнадцати, в тесных джинсах; претенциозность так и перла из него. По нарочито картинным жестам в нем угадывался своенравный юнец, не терпящий над собой никакого начальства. Он был в том возрасте, когда типы вроде него отчаянно борются за репутацию «одинокого волка», в силу чего в нем начисто отсутствовал самый главный, самый нужный на войне инстинкт — инстинкт согласованных действий. Сопляки, подобные ему, высокомерно пренебрегали им, из-за этого чаще всего и гибли.

Дато и Коба видели их с момента появления. Через некоторое время двое вошли в дом. Дато дал Кобе знак, что в случае перестрелки юнца берет на себя. Коба в ответ криво ухмыльнулся, и Дато понял, что друга также раздражал сопляк в тесных джинсах.

Судя по действиям четверки, они были напряженно насторожены. От пустых домов веяло угрозой. Мертвая тишина и безлюдье внушали безотчетный страх даже тем, кто для храбрости основательно напивался. Мальчишка-пулеметчик тоже трусил, но чтобы не выказать страха, залихватски вскинул пулемет на плечо и все, что привлекало внимание, трогал носком ботинка — осторожно, но в то же время с картинной агрессивностью, на манер героев вестернов.

Автоматчик дал очередь по железному резервуару. Похоже, развлекался и в то же время проверял — пустой ли. Затем подошел и пнул резервуар ногой.

Железо глухо и как-то нехотя загудело. Один из вошедших в дом выскочил наружу с пулеметом наперевес. Он был в зеленой майке, обмотанный пуловером с завязанными на животе рукавами. Убедившись, что автоматчик стрелял просто так, для развлечения, он вернулся в дом — поостерегся выразить недовольство, из чего Дато заключил, что командир с ухоженными усиками пользовался среди подчиненных авторитетом. В доме наверняка не оставалось ничего заслуживающего внимания. После взятия в селе старательно пошарили «штурмовики», а за ними «шакалы». Затем время от времени кто-нибудь наведывался с целью профилактики, проверяя, не осталось ли в селе молодежи или неприятельских гвардейцев, пытаясь заодно обнаружить устроенные в домах тайники.

Дато старался не смотреть в сторону боевиков. По опыту он знал, что упорный взгляд притягивает, многие его чувствуют. Он дал знак Кобе, чтобы и тот не смотрел, хотя был уверен, что Коба не прекратит наблюдения. Усатый вытащил из кармана фонарик и посветил внутрь резервуара.

— Бабе своей в задницу загляни! — сказал Дато и взял командира на мушку: это немного успокоило.

Его лицо, исполосованное листьями кукурузы, горело. Горели также мочки ушей. Ему даже показалось, что одна мочка порезана, он потрогал ее и убедился, что крови нет. Подул ветерок, и кукурузное поле зашелестело. Оглядевшись, Дато заметил колосья лисохвоста — эта трава почему-то раздражала его. Он не знал, что в кукурузных посадках лисохвост самый распространенный сорняк.

Боевики покинули усадьбу так же внезапно, как и появились. Прошли через калитку на соседний участок и разбрелись, исследуя все закоулки с любознательностью экскурсантов. Автоматчик в зеленой майке и русский, как определил его Дато, тащили убитых индюшек. Русский уморительно переставлял свои длинные ноги, на груди у него болтался бинокль. Индюшек убил он. Стрелял мастерски, почти не целясь, и на каждую потратил не более патрона. Видать, и пьяному ему не изменяла меткость. У русского было вытянутое лицо с бесцветными бровями. Он все время кашлял и матерился.

Дато подполз к тому месту, где укрылся Коба. Тот лежал у саженца лимона. Дато показалось, что Коба выбрал плохое укрытие.

— Отползем в сторону лавра, там будет получше!

— Лучше здесь, — ответил Коба.

— Давай! — сказал Дато и, не дожидаясь ответа, пополз в сторону лаврового кустарника.

В их ситуации любое укрытие кажется ненадежным. Меняешь место, и кажется, что предыдущее было лучше, так, постепенно тобой начинает овладевать паника. Но Коба, кажется, и впрямь выбрал неудачное место.

Он неловко перемещал по траве свое тело. По его виду невозможно было сказать, страшно ему или нет. Они переползли через забитую опавшими листьями дренажную канаву. Коленки и локти у них намокли.

— Не стоило сюда ползти! — сказал Коба.

Повалились навзничь, пытаясь отдышаться. Дато готов был признать, что прежнее укрытие Кобы было не таким уж плохим.

— Если нас заметят и нам не удастся сразу положить всех четверых, бросишь «лимонку», а я добегу до резервуара. Оттуда все видно, и они не смогут попрятаться, — сказал Дато. — Другого пути нет.

Он думал, что Коба и на этот раз станет насмешничать: не заразился ли ты от майора «гранатоманией», но Коба не собирался острить.

— Давай лучше побежим оба, — сказал он. — Но только нарисуем на лбах мишени…

— Тогда говори, что делать?! — сказал раздраженно Дато.

— Не знаю, заранее не скажешь. Это майор планировал все заранее, и у него ничего не получалось.

В доме, куда зашли боевики, прогремела пулеметная очередь. Коба догадался, что те поливают огнем темные углы на чердаке на случай, если там кто-то прячется.

— Каждый засранец ходит с пулеметом. Где они раздобыли столько пулеметов! — проворчал Дато.

Боевик в зеленой майке вышел через калитку на дорогу. Он шел к машине, оставленной за три или четыре дома, и больше казался усталым, чем пьяным. Вскоре послышался вой стартера «Жигулей». Мотор заработал со второй попытки. Поравнявшись с калиткой двора, где прятались Коба и Дато, машина притормозила, сидящий за рулем в зеленой майке выглянул из нее и переключил скорость.

— Никак не решатся уступить дом нам! — сказал Коба и, приподнявшись, сел.

— Ты куда? — спросил Дато.

— Отдать турецкий долг! — ответил Коба.

Он неловко потащился ползком. Закинутый за спину пулемет соскользнул и поволокся по земле. Приостановился, бросил его и продолжил путь. Стоя на коленях помочился, ругаясь тихо и без эмоций.

Вернувшись, сгреб рукой в кучу рыхлую землю, слегка утрамбовал ее и прикрыл шапкой. Лег и положил голову на импровизированную подушку.

Из дома напротив вышла старуха. На ней был выцветший клетчатый плед вместо платка. Остановилась у старой кривой груши и уставилась в сторону машины. Склонившееся старое грушевое дерево как будто тоже, как и хозяйка, провожало взглядом машину. Дом старухи был основательно осмотрен пришельцами, а его хозяйка едва избежала удара прикладом за то, что калитка в ее двор оказалась закрытой. Оставшимся в деревне жителям строго-настрого запрещалось закрывать калитку. И калитка, и ворота — для машины, должны были быть распахнуты.

— Скоро они и в кукурузных полях начнут искать тайники. Удивляюсь, как до сих пор не додумались, — сказал Коба.

Послышался скрежет колодезного журавля и треск ударяющихся друг о друга железных пластин противовеса. «Пить, что ли, им захотелось? Наверное, сильнее всех жажда мучит того, в зеленой майке, по всему видно, что он здорово набрался!» — подумал Дато.

— Даже колодцы шмонают! — заметил Коба.

Психика мародеров вызывала его любопытство, и он при случае внимательно следил за их действиями. Дато же на подобные вещи не обращал внимания, возможно, потому, что страх довлел над ним сильней, чем над Кобой.

— Эта старуха не успокоится, пока ее не отправят к праотцам, — проговорил Коба и, помедлив, добавил, как будто старуха могла его услышать: — Ступай, бабуля, в дом!

— Мотор не заглушили. Похоже, собираются уезжать, — сказал Дато.

— Зайди, бабка, домой, слышь, зайди, мать твою!.. — беззлобно выругал Коба старуху. Он опять откинул голову на импровизированную подушку и беспечно разбросал ноги. — Ублюдочная деревня. Виданное ли дело, чтобы возле деревни не было леса?

Старуха поплелась к дому.

— Бабушка входит в дом, — сказал Дато.

— Закурим, — сказал Коба.

Дато вытащил из кармана две сигареты. Одну протянул Кобе, другую убрал в карман.

— Я не буду, — сказал Дато. У него прошло желание курить.

— Умудрились же мы застрять в этой ублюдочной деревеньке!. Ну что бы случилось, если бы к ней с какой-нибудь стороны примыкал хоть паршивенький лесок?! А мы бы в нем спрятались! — сказал Коба.

— Пока их машина в деревне, у нас есть гарантия, что другие гастролеры сюда не сунутся. Надо отдать им должное: они, когда грабят, друг другу не мешают… Если бы это были наши, то наверняка перегрызли бы друг другу глотки! — ответил Кобе Дато.

— Ублюдки! — сказал Коба. — Все жители этой деревеньки — ублюдки. Бизнесмены сраные, только и умели — молодой кукурузой торговать. Оказывается, молодая кукуруза в цене, пока початки незрелые. Эти ублюдки сеяли кукурузу или раньше, или позже обычного, чтобы торговать початками поштучно. Бродили вдоль пляжей с корзиной на руке и продавали. Хороший бизнес: днем торгуешь початками, а по вечерам соседям лапшу на уши вешаешь: подцепил в парке залетную, задастая! Жаль времени мало было, там же в парке пришлось трахнуть…

— Откуда ты все это знаешь?

— Твой новый друг мне рассказал — местни папуас.

— Какой еще друг? — довольно грубо спросил Дато. Его раздражал ироничный тон Кобы.

«Жигуленок» с боевиками наконец уехал. Старуха стояла возле груши и взглядом провожала машину.

— Дождется, что кто-нибудь из них пустит в нее очередь! — сказал Дато.

— Отважная старуха, — сказал Коба. — Бросили ее ублюдки-родственники!

Старуха подошла к калитке и заперла ее. Минут десять возилась с проржавевшими петлями. Бедняга наивно полагала, что этим введет в заблуждение налетчиков. Кроме этой старухи в деревне осталось еще несколько стариков и один мужчина средних лет — Варлам, у которого на нервной почве не переставая болел живот, он постоянно рыгал. Варлам еще до рассвета ушел в соседнюю деревню повидать сестру, о которой видел дурной сон.

— Сколько дней мы лопаем эту молодую кукурузу, — сказал Коба. — Нам еще повезло, что она молодая, а то пустила бы корни в брюхе! — он встал и сладко потянулся.

— Опять отправляешься отдавать турецкий долг? — спросил Дато. — Ты здорово простудился. Гляди, не подцепи простатит, намаешься…

— Да, многое остается, чего уже… Скольких женщин уже не оседлать и не подмять, да вот хоть бухгалтершу из штаба, о которой с Климентичем заключил пари: поспорил, что раньше него ее трахну, — сказал Коба и опять потянулся. — Принесу-ка я инжира. Хороший инжир приметил в одном месте.

— Инжир еще больше расстроит нам желудки.

— Они и так расстроены, дальше некуда! — сказал Коба.

Они почти не чувствовали голода. Только от усталости слегка кружилась голова. Дато понял сейчас, почему не сходят с ума те, кто надолго попадает в смертельно опасную ситуацию: потому, что происходящее кажется им сном. Действительно, все походило на сон. Первым Коба сказал, что чувствует себя как во сне. Разве смертельная опасность — редкость на войне? Во время боя ее навалом, но тогда ты напряжен, кровь кипит от адреналина и страх смерти как бы отступает. Сейчас все было не так. Сейчас смерть с фамильярной непринужденностью разгуливала вокруг, и адреналин бездействовал. Это создавало вокруг какой-то странный, ирреальный мир. Они чувствовали себя погруженными в иллюзию, будто то, что происходило, происходило не с ними. Ощущение было невыносимо тягостное.

Коба принес полную шапку белого инжира.

— Черный тоже был, но уж очень безвкусный. Наверняка местные напихали в него удобрений, — сказал Коба. — Эх, был бы хоть королек! Корольком можно насытиться, и туристы хорошо раскупают… Днем наторгуешься, а вечером распустишь хвост перед односельчанами, как в парке поставил раком аппетитную курортницу из тех, что дикарем приезжают. А перед сном подрочишь всласть, вспоминая задницы на пляже.

— Ты так рассказываешь, что кажется, сам не раз это проделывал!

— Да нет, просто представил, чем развлекались в этой ублюдочной деревеньке ее обитатели, мать их!..

Инжир оказался очень вкусным. Они молча его съели и сполоснули руки в луже у изгороди.

На высохшую яблоню, взмахивая крыльями, взбирались две курицы, видимо, намереваясь устроиться на ночь.

— Может, одной свернуть шею, будет что пожевать в дороге, — то ли в шутку, то ли всерьез заметил Коба.

Воду из колодца доставал Дато. Он был уверен, что, займись этим Коба, скрежет журавля разнесся бы на всю деревню.

— Невкусная! — сказал Коба, отпив из ведра.

— Да уж, не без удобрений, — с иронией заметил Дато.

— Если думаешь, что это не так, очень ошибаешься. Все удобрения с полей дожди смыли в этот колодец, — сказал Коба. — И не вздумай убеждать меня, что вода фильтруется в грунте!

— Вот именно. Фильтруется, и это факт!

Коба хмыкнул, помолчав, сказал:

— В жизни не видел деревни без леса!

— Видишь же?!

Они прошли в конец огорода. Под старыми грушами от опавших гниющих плодов несло спиртным духом. Добрели до изгороди из кустов трифолии и прилегли в зарослях.

— Я, конечно, пошутил, но нам не помешало бы взять в дорогу несколько кур, — прервал молчание Коба.

— Чего мы сюда забрались? Сами себя в угол загнали. Случись что, через кусты трифолии не продраться, — вдруг встревожился Дато.

— Да ладно, что-нибудь придумаем! — ответил Коба таким тоном, будто продолжал разговор о курах в дорогу.

— А теперь перекур. Обманул я тебя: у меня целых три сигареты. Так что покурим со смаком.

— Отлично! — обрадовался Коба. Весть о том, что у них в запасе три сигареты, заметно поправила ему настроение.

На яблоне к двум устроившимся на ветвях курам присоединились еще две. Одна из них все не могла устроиться, возилась, пыталась перебраться куда-то, но соседки противились ее намерению, недовольно поквохтывая что-то на своем курином языке.

— Эта курица молодая и глупая, — заметил Дато.

— А, может, ей захотелось перед сном чего-то такого… этакого… Эх! Мечтают, наверное, сейчас хохлатки заполучить петуха на… На этой говенной усадьбе курам только на деревьях и спать. Пожалел хозяин денег на курятник… — Будучи в плохом настроении, Коба начинал тараторить что твой майор, да и характером походил на шурина. — Если спросить хозяина этих кур, уверен, начнет убеждать, что у кур, ночующих на деревьях, в «полевых», так сказать, условиях, самое вкусное мясо.

— Не исключено, — сказал Дато. — Однако перед тем как отправляться в дорогу, не мешало бы немного поспать. Вопрос — где?

— Разве не все дома наши? — проворчал Коба. — Можем вернуться в дом твоего дружка. Там и выспимся, — он выбросил докуренный до фильтра окурок и встал. Шапкой провел по лицу, то ли вытирал пот, то ли лицо зудело, исполосованное листьями кукурузы. Скорее всего — и то, и другое. — Кажется, на сегодня мы вдоволь погостевали.

К вечеру появился Варлам. Ему было лет под шестьдесят. Седой, высокий, любитель поговорить, он не умолкал даже когда у него схватывало живот.

Варлам принес кусок кукурузной лепешки и зеленое лобио в стеклянной банке.

— Молодое лобио, — Коба с наигранным оживлением обратился к Варламу: — Где достал?

— Чего доставать, тоже забота! В любом доме найдутся домашние консервы, — ответил Варлам. — Вот и сигареты раздобыл. Сердце чуяло, что застану вас здесь…

— Мы с Дато вообще-то хотели отдохнуть, но не получилось, слишком гостеприимной оказалась ваша деревенька, — сказал Коба. — Весь день, сам знаешь какие личности сновали взад-вперед. Ну, прямо день открытых дверей!..

— В других местах и того хуже. Сегодня и меня чуть не пришили. От сестры шел днем, не смог дождаться вечера, не утерпел. Распсиховался от того, что не застал никого в доме. Похоже, разбежались. Видно, заслуживаем мы того, чтобы всех нас перебили. — Варлам встал. В темноте он казался выше, чем был на самом деле.

Подул ветерок, и кукуруза зашелестела.

— Шелестит на ветру кукуруза, напевает нам колыбельную! — продекламировал Коба. — Ну не проклятая ли у меня судьба? Чего мне не хватало, куда это меня понесло! Сидел бы сейчас уютненько дома. Знал бы ты, Варлам, сколько женщин я оставил нетронутыми. Сколько женщин мечтали переспать со мной. Хоть один-единственный разочек покувыркаться с Кобой в постели, — мечтали они, — а там будь что будет! Вот спроси Дато, если не веришь. Ты же знаешь, Дато не соврет. Если хочешь знать, женщины, разок меня увидав, только тем были и заняты, что сами себя обслуживали, работали, так сказать, в автономном режиме, а когда кончали, выдыхали мое имя с нежнейшим стоном. А все почему? Потому что я был гордецом и не всех считал достойными своего внимания… Ну и что? Где сейчас они и где я?!

— Так вот, не дождался я, пока стемнеет, вышел в путь средь бела дня и… вляпался. На колени пришлось встать перед ними, чтоб не расстреляли. Молишь, объясняешь, а они одно талдычат — партизан! Ну скажите, похож я на партизана?!. А мой зятек даже не соизволил сообщить, что собирается податься всем семейством из дому. — Варлам еле сдерживал негодование.

— Партизаны были в Белоруссии пятьдесят лет назад. А здесь откуда им взяться, партизанам? Все, все удирают, поголовно! — сказал Дато. — Все драпают, мать их так!..

— Не надо партизанить, — вдруг твердо сказал Варлам. — Говорю это вам, как собственным детям. Сейчас не время партизанить. У них нет никакого плана действий, просто косят всех без разбору. Сперва нужно разобраться, осознать что к чему. Сколько раз уже слышал от вас о стратегии и тактике, но ни хрена не понял. Одно я знаю: ступайте лучше по домам, ребятки…

— Да кто разрешит?! Уйду с радостью, пусть только не препятствуют… Еще и слово дам, что никогда не прикоснусь к оружию! — сказал Коба.

— Надо разработать единый план, согласовать со всеми, — гнул свое Варлам. — Но прежде всего — прийти в себя. Какая-то страна, говорят, подарила нам пушки и эти… как их… ну, на танках которые, против самолетов, — он поднял руку, изображая зенитно-ракетный комплекс, но получилось это довольно смешно, он и сам это почувствовал. — Говорят, что наши готовятся к контрнаступлению.

— Нашим не до контрнаступления. Нашим прежде всего нужно отстирать обосранные штаны и хорошо смазать мылом одно место, чтобы не так больно было, когда их станут трахать! — сказал Коба.

— А эти говорят, что ожидают нашего контрнаступления, потому и бесятся. Боятся, — сказал Варлам. Он считал себя обязанным поддерживать разговор, чтобы развлечь своих гостей, но, похоже, и вправду верил, что отступившие готовятся к контрнаступлению.

— Пойдем с нами, — сказал Дато Варламу. — Мы идем в горы, а оттуда, сделав крюк, спустимся в город.

— Да где мне угнаться за вами, ребята. Не в моих это силах, — запричитал Варлам. — Упади я в дороге, для вас же стану обузой… Где-то здесь, говорят, видели барсуков, перед тем, как все это началось, — добавил он, меняя тему разговора, и побрел вдоль зарослей трифолиии. Трудно было сказать, искал ли он в темноте барсуков или хотел скрыть слезы.

— Верно, пошел выплакаться, — сказал Коба.

— Какие, к черту, барсуки! — Варлам воротился назад. — Когда это было, чтобы барсуки водились так близко от дома. Здесь даже леса нет. Барсуки в этой деревне попадались давно, во времена моего детства, когда тут лес был. Когда-нибудь видел барсука? — спросил он Кобу.

— Видел! — усмехнулся Коба. У него уже пропало желание болтать. За каких-то десять минут он растратил накопившуюся за день желчь. — В мультфильмах раза два. Отец не разрешал смотреть телевизор, глаза, мол, испортишь!

— Барсук — зверь кусачий. При опасности впивается нашему брату в яйца, — Варлам рассмеялся. — Правду говорю, не шучу!

— Что же нам, и барсуков теперь опасаться?! — недовольно проворчал Коба.

Как только Коба разбудил Дато, тот посмотрел в окно. Луны не было видно.

— Пора уходить! — сказал Коба. Он был чем-то недоволен. Убедившись, что Дато окончательно проснулся, пошел к двери, сел на пороге и закурил. — Луна велела передать, что ее нет и не будет — нам назло!

— Похоже, ты не выспался, — сказал Варлам, обращаясь к Дато. — Коба считает, что вам нужно уходить…

— И уйдем! — бросил Коба таким тоном, словно угрожал кому-то.

— Что я могу посоветовать? В такое время ничего толкового не присоветуешь. Вы ребята умные и лучше знаете свое дело!

— Не там ищешь умных. Умные сейчас в городе, в тепле и сытости. Сидят и выпивают за помин души тех, кто погиб во время атаки! — сказал Коба.

— Я вам курицу сварил в дорогу, — сказал Варлам, и Дато понял, откуда доносился этот странный и в то же время такой знакомый запах. — Если кое-где на тушке попадется пух, не обессудьте: очки потерял, когда меня собирались расстрелять. Хотя, кажется, я уже говорил про это?

— Нет, не говорил, — сказал Дато.

— Да вот, потерял, — Варлам глянул на Кобу. Его беспокоило, что тот не в настроении. — Не знаю, как быть, но вам может пригодиться. Не хотел отдавать… не знаю… Говорят, черт в ней сидит…

— Ты о чем? — спросил Коба.

— Да о «лимонке». Отдам вам, а потом изведусь, не толкнул ли сдуру на неверный шаг. Но вы ребята толковые, потому все-таки отдам.

— Ты прав, мы действительно толковые ребята, — ответил Коба. — Будь спокоен, ты же видишь — оружие у нас и так есть, а один черт в «лимонке» мало что изменит… Но что правда, то правда, «лимонки» нам нужны, очень нужны, верно?

— Так! — подтвердил Дато.

— Дато знает цену «лимонкам». Дато волшебник «лимонок». Он только «лимонками» и действует. Дай ему вдоволь «лимонок», он тебе Бастилию возьмет. Не думай, что шучу, ей-богу!

Варлам ничего не ответил, взглянул на Дато и усмехнулся.

— Не веришь. А я, между прочим, сказал правду. Большинство столько лузги за жизнь не выплюнули, сколько «лимонок» бросил Дато. Могу поклясться…

— Верю, — сказал Варлам. — Но безоружный человек осторожней. Оружие просит, чтобы его использовали, больше того — требует, заставляет использовать.

— Ты прав, оружие — как женщина, а какая женщина не хочет быть использованной? — сказал Коба. — Именно так говорит Дато. Но за него не волнуйся. Дато знает, как обращаться с «лимонками». Он пока еще не проснулся, ему еще кажется, что он во сне.

— Совсем мне не кажется, что я во сне! — сказал Дато.

— Не слушай его, он спит, — сказал Коба.

— Корпус с насечками? — спросил Дато у Варлама.

— С насечками, — ответил тот.

— Ты смотри, начинает просыпаться, — ухмыляясь, сказал Коба. — Лед тронулся, господа присяжные заседатели!

Как только двинулись в путь, настроение у Кобы улучшилось. Он шел впереди, Дато за ним, след в след — почему-то он никак не мог подавить в себе страха перед противопехотными минами.

Две деревни обошли стороной, третью прошли по проселочной. Так захотелось Кобе. На беду за ними увязались собаки. Для покинутой деревни их было слишком много. В душу закралось неприятное ощущение — уж не попали ли они в западню. Маленькие собаки злобной нахрапистостью превосходили матерых псов. Полдеревни прошли, отбиваясь от собак, а, оказавшись за околицей, бросились бежать и бежали до изнеможения.

— Я все боялся, что вместо камня запустишь в них «лимонку», — не удержался от подковырки Коба.

— Юмор укрепляет дух! — проворчал Дато. — Хватит, слыхали!

— Не дуйся, — сказал Коба. — Ведь только что мы вырвались из чудовищной зубастой пасти. Это-то хоть ты понимаешь?

— Ты прав! — согласился Дато. — В жизни не видел столько собак вместе.

Коба шагал по шоссе. Дато же, где это было возможно, переходил на обочину, выбирая грунт помягче, чтобы дать отдых ноющим ногам. Коба, как и Дато, был обут в «ботасы», но у него ноги не болели — он оказался выносливей приятеля. Одну за другой пересекли две ложбины. На них оказались чайные плантации. Ряды кустов примыкали к дороге. К этому времени из-за облаков выглянула луна.

— Ублюдочная луна. Сделала наконец одолжение и явила свой лик?! — сказал Коба и, помолчав, продекламировал: — Чай — эликсир жизни! Этому меня учили в детстве.

— Возможно, дождя и не будет, — пробормотал Дато, не обращая внимания на болтовню друга.

— Я, между прочим, кое-что припомнил насчет чая…

— Ага, с молодой кукурузой покончили. Теперь чай в программе?

— Нет! — сказал Коба. Во время ходьбы он энергично размахивал свободной от пулемета рукой. Амплитуда размаха то уменьшалась, то снова увеличивалась. Чем больше Дато уставал, тем больше его раздражала эта новая походка Кобы.

— Давай отдохнем, — сказал Коба.

— Лучше пройдем эту чайную плантацию. У меня такое чувство, что она никогда не кончится! — сказал Дато.

— Почему нигде не видно пункта приема чая?.. Во всех фильмах о чаеводах я видел такие пункты, да и отец рассказывал: на чайных плантациях всегда есть пункт приема. Почему именно на этой треклятой плантации его нету?

— Ну нет — и ладно, тебе-то какая забота!

— Отец рассказывал, как собирал в детстве чай и для увеличения веса на приемном пункте подкладывал в корзину камни. Почему-то всегда подчеркивал, что собирал чай босиком. Можно подумать, что ногами собирал. Интересно, в каком таком особом пункте мой отец сдавал чай, собранный босыми ногами, и чем он отличался от других!.. Аудитория внимает мне?

— Внимает, внимает! — ответил Дато.

— Я думаю, что на том свете чаю — залейся! Им отпаивают тех, кто на этом свете пьянствовал, — сказал Коба. — У Мамуки сейчас во фляге вместо коньяка — чай, и этой водицей беднягу накачивают. Помнишь, как ты стащил у него флягу с коньяком?

— Помню.

— Ну, он и взбесился!.. Не потому, говорит, злюсь, — объяснял майору, — что это твой личный подарок, а потому, что подарок увел. Майор насупился, покраснел. Чересчур вспыльчив был наш майор. Мамука тоже сделался вспыльчивым, как стал прикладываться… Да и ты всегда готов взъерепениться…

— Скажите пожалуйста! Ты у нас очень непробиваемый!

— Во! Как порох вспыхнул! И сейчас скажешь, что не вспыльчивый?

— Слушай, ты чего привязался?

— И не думал! Просто, когда ты злишься, забываешь о минах, вот я и злю тебя. По правде, я ведь тоже боюсь мин, только вида не показываю… Чтоб ты знал, Мамука тогда очень переживал, что поцапался с тобой. Мне сказал, что был уверен: флягу упер или ты, или Дато, а потому ему не следовало материться. Ругал себя сильно за несдержанность. Два дня просил помирить вас, а я отмахивался… Не сказал тебе тогда… А знаешь, что еще он мне сказал?.. Беда моя, говорит, в том, что если не выпью, опять подсяду на наркоту, потому лучше уж напиваться. Как думаешь, он и вправду взялся бы снова за наркотики?

— Не знаю.

— Если мы дойдем до города, то я приду туда импотентом, похоже, застудил все к херам: мочусь так часто, что ширинку не успеваю застегивать. Тебе-то эти проблемы нипочем: успел сделать парня. А я так и помру без сынишки. Покину этот мир, не оставив такого же кретина, как я… Как думаешь, чай для организма полезен?

— Еще как!

— Так я и знал! — сказал Коба. Настроение у него постепенно портилось. — Привал! — вдруг заорал он, сошел с дороги и взгромоздился на чайный куст. Чтобы поудобнее устроиться, долго и старательно приминал ветви своим задом. — Скажи на милость: есть ли разница, отчего ты в конце концов загнешься, от пули или от ходьбы! А?.. Ну да ладно, давай-ка лучше покурим!

Коба слез с чайного куста и присоседился к Дато, усевшемуся в междурядье. Закурили. Настроение у Кобы стало улучшаться. Докурив сигареты, друзья снова вскарабкались на кусты. Коба долго искал тот, который облюбовал для отдыха, злясь, что старательно примятые ветви так быстро распрямились. Снова начал возиться, сопел и ругался. Наконец нашел удобное положение и притих. Через некоторое время ему захотелось устроиться поудобнее и вытянуть ноги, но он тут же свалился с куста и оцарапал лицо. Коба решил выкурить еще одну сигарету, после чего они продолжили путь.

Посреди плантации наткнулись на свинью. Свинья мирно ковырялась рылом в земле. Судя по издаваемым ею звукам, она быстро справилась с тревогой, вызванной неожиданным появлением людей. Коба и Дато подошли к ней достаточно близко. Свинья подняла морду и замерла. Она как будто бы демонстративно не смотрела ни на одного из них, уставившись в пространство между приятелями. Затем дернула пятачком, как бы выражая свое недовольство, и опять уткнулась рылом в землю. Коба и Дато смотрели на свинью, наслаждаясь мирной картиной. Ее довольное похрюкивание действовало успокаивающе, Коба даже повеселел.

— У свиньи, нагулявшей вес в полевых условиях, — заявил он, — самое вкусное мясо! Кажется, недавно я слышал нечто похожее? Вспомни хохлаток на яблоне…

В разговорах подошли к очередной деревне и остановились передохнуть.

— Не нравятся мне эти изнасилованные деревни! — сказал Коба. — Ни одного сожженного дома. А это значит, что никто из жителей не воевал: уж будь уверен, боевики не преминули бы в отместку сжечь их дома.

— Наверное, ты прав, — равнодушно проговорил Дато. Деревня его ничуть не интересовала. При свете луны казалось, что дома в ней расположены симметрично, однако по опыту он знал, что днем деревня будет выглядеть менее привлекательно.

— Крыши алюминием крыты… Видать, богатая деревня, — заметил Коба. — Не знаешь как называется?

— Знаю, село Толстосумов, — ответил Дато. — Богатое село Толстосумов!

— Нет, Деревня в ущелье звучит лучше. Так и назовем ее: Деревня в Ущелье. Что скажешь?

— Отстань! — буркнул Дато.

— Скажи мне, что все в порядке! — вдруг изменившимся голосом попросил Коба. — Пожалуйста, скажи, как говаривал майор: все в порядке!

— Все в порядке! — сказал Дато.

Они шли бок о бок. Деревня осталась позади. Коба еще раз оглянулся.

— Прощай Деревня в Ущелье! — сказал он.

— Поищем место, где можно было бы переждать до рассвета. Здесь могут оказаться мины.

— Думаешь, дорога может быть заминирована?

— Да!

— Этого еще не хватало! Хорошенькая у нас перспектива! — Коба остановился и выругался. — Пошли назад! Из первого же дома вытащим кого-нибудь и допросим.

— Я не пойду!

Луна укрылась за плотной тучей, и сразу стемнело. Они остановились. Не было видно ни зги: они даже друг друга не видели.

— Да нет здесь мин! — сказал Коба. — Успокойся!

— А если есть?

— Говорят тебе — нету! — упрямо повторил Коба.

Налетел порыв ветра и донес шелест дождя. Дождь стремительно приближался и наконец хлынул.

— Воспаление легких обеспечено! — сказал Коба.

— Самое умное снять сейчас всю одежду и попытаться уберечь сухой, пока дождь не перестанет.

Воздух мгновенно посвежел. Оба дрожали от холода. Дато сел на землю и обхватил колени руками. Лило как из ведра, но недолго. Дождь постепенно стихал. Они молча ждали, когда прояснится.

— Пошли! Согреемся при ходьбе, — нарушил молчание Коба. — Я уверен, никаких мин здесь нет.

— А вдруг…

— Нет, тебе говорю… К тому же я пойду первым. Совершу нечто вроде подвига! А что? Ведь это как заслонить грудью амбразуру.

Дато стал выжимать одежду.

— Не зря ты бродил по горам, хоть погоду научился предсказывать! — насмешливо заметил Коба.

— Выжми одежду, а то на ветру худо придется, окоченеешь, — посоветовал Дато.

— Уже! Заработал прострел, кстати, в правой лопатке, — сказал Коба. Дато не понял, говорил он всерьез или шутил. — Сигареты наверняка намокли.

— Не намокли. Я позаботился.

— А теперь ходу, — сказал Коба, выжав одежду. — Я больше не могу стоять на одном месте. Еще немного — и завою как волк!

Они шли медленно. Глаза не могли привыкнуть к темноте. Ветер стих. Решили остановиться и дождаться рассвета, но Кобу обуяло желание идти дальше.

— Десять минут идем, пять отдыхаем, и время пролетит незаметно.

— Дай отдохнуть, пока не рассвело. Ноги болят! — пожаловался Дато. — До рассвета меньше часа.

— Послушай, если ноги болят, лучше остановимся, — предложил Коба.

— От стояния они еще больше заноют, — ответил Дато.

Шли долго. Светало. Контуры деревьев проступали все более отчетливо. Присели на краю дороги и закурили безо всяких предосторожностей, не пытаясь прикрыть огонь, как будто ощущение опасности доставляло удовольствие. Коба выглядел хладнокровным и сосредоточенным, безо всякой подавленности.

— Дождь освежил. Как душ принял… Если верить Варламу, скоро должен быть санаторий, — сказал он. — Как думаешь, далеко до него?

— Черт его знает, где мы и где этот санаторий!

— Делать нечего, пойдем дальше! — сказал Коба. — Может, где-нибудь наткнемся еще на одну деревню. Соскучился я по ним. Здесь, в горах скорее всего занимались скотоводством. Деревеньки наверняка бедные, сам знаешь, какие у них дома: на первом этаже — хлев, а на балконе курятник!

Петляющую по склонам дорогу спрямляли, где было возможно. Старались идти лесом. До санатория добрались к полудню. Он возник неожиданно. Как мираж, нарисовался перед глазами. Санаторный комплекс, как отметил Коба саркастически, состоял из семи строений и одного танка. Танк был старый — Т-54.

Территорию комплекса по предложению Кобы стали обходить сверху, но он признал, что ошибся в выборе наблюдательной позиции. Спустились пониже, но и отсюда не заметили в санатории никаких признаков жизни. Не увидели и часовых, хотя точно знали, что противник устроил здесь что-то вроде координационного пункта.

— Похоже, они ничего не опасаются в такой близости от фронта. Странно! Почему? — сказал Коба. — Может быть, пока мы тащились сюда, линия фронта отодвинулась?

— Не знаю, — Дато взглянул на Кобу и понял, что тот насторожен так же, как и он. — Возможно, все отправились на зачистку.

Скоро они поняли, что танк брошен отступившей армией. Опытным глазом даже на расстоянии установили, что машина бездействующая. Майор уверял, что у вышедшего из строя танка ствол опущен книзу, как член у импотента.

— А где их машины? Не пешком же они передвигаются?! — удивился Коба.

— Наверняка все отправились на зачистку, а здесь оставили небольшую группу. Или вообще никого не оставили. Пошли отсюда!

— Подождем минут пять, может, выползут наружу, — сказал Коба.

— Лучше давай так: я займу позицию на противоположном холме, и немного погодя откроем стрельбу, сымитируем, будто схватились две группы боевиков. Они же любопытные, как обезьяны: тут же вылезут из своих нор, узнать, что происходит…

— Ну, ты прямо Дата Туташхия, — сказал Коба. — Хорошо, что у тебя опять появилась охота шутить!

Обошли санаторий с другой стороны. Он и отсюда выглядел безжизненно и почему-то внушал страх. Смотреть в его сторону было неприяно.

Они сидели в ельнике и боролись с желанием закурить.

— От этого санатория веет холодом, — неожиданно для самого себя сказал Дато. Чуть раньше, точно таким же тоном Коба высказался о танке.

— Пошли, — сказал Коба. — Только в последний раз взгляну на него поближе!

— Я тоже пойду!

— Жди здесь, посмотрю и вернусь. Не бойся, я не собираюсь делать глупости!

— Послушай, мне и так он на нервы действует, этот санаторий! — раздраженно сказал Дато. — Не добавляй еще и ты!

— Ладно, ладно, не психуй! — уступил Коба. — Тогда давай поедим. Может, и они покажутся!

— Да на кой черт тебе нужно их увидеть?

— Соскучился! — улыбнулся Коба.

Они ели и поглядывали на санаторий. Строения были старые, только крыши подновили. Среди старых зданий строился новый корпус. С того места, где они расположились, танк не был виден. Поднявшийся ветер принес первые капли дождя.

— Отсюда начинаются настоящие горы. В детстве я мечтал путешествовать по горам. То есть мечтал стать альпинистом! — сказал Коба. — Думаю, ты меня понял.

— Вот и исполнилась твоя мечта!..

Упали редкие крупные капли дождя.

— Пора уходить! — сказал Дато. — Оставим этот санаторий в покое.

— Прощайте, санаторные ублюдки. Увы, так и уходим, не повидавшись! Если вы изволите почивать в данную минуту, уверен — мы вам приснимся. Желаем добрых и веселых снов!

— Не можешь ты расстаться с этим чертовым санаторием!

— А сколько прекрасных русских женщин здесь побывало. И перли сюда толпами сопляки из окрестных сел, чтобы хоть издали глянуть на них. Почему перли? А почему мы таскались на пляж? Рассаживались поодаль, глазели на аппетитных красоток и ублажали себя… Туда-сюда, обратно, о, Боже, как приятно!..

— Как будто о нас с тобой сказано! — усмехнулся Дато.

— Послушай, разве на дороге не должно быть хотя бы одного указателя? Где-то же должно быть написано, как называется этот чертов санаторий!

— Ничего не поделаешь, не написано. И Варлам не смог вспомнить его названия, — сказал Дато. — Наверняка «Орлиное гнездо» или что-то в этом роде. Если хочешь, назови его «Санаторий в ущелье»!

Подкрепившись, они взбодрились. Дождь то стихал, то усиливался. Струи били в лицо. Пришлось идти боком, укрываясь от ветра.

Дорога делалась все более каменистой. Местами из земли выступала скальная порода; ненастья смывали и выветривали землю вокруг, все более и более обнажая ее. Дато выбирал склоны покруче, полагая, что на них не должно быть мин. То, что мины здесь в свое время были установлены и по сей день находятся в боевом положении, в этом он нисколько не сомневался, ведь поблизости, всего в нескольких километрах, недавно проходила линия фронта.

— Решил уморить меня, гад, таская по кручам! — пробурчал Коба. — Нет здесь мин. Хочешь, я пойду первым…

— Нет, — сказал Дато. — Идем рядом! — Постепенно в нем росло равнодушие, вызванное усталостью, и страх нарваться на мину заметно притупился.

— Скоро достигнем альпийской зоны и достанем руками до облаков, ну, почти как в той песне, — сказал Коба. — С детства мечтал дотронуться до облаков!.. Я думал, что это будет так же приятно, как тискать груди женщины. Не смейся, я правда так себе это представлял.

— Чересчур много ты мечтал в детстве — от Питкина до женских титек! Приятные мечты, ничего не скажешь.

Дождь перестал. Каждые пятнадцать минут останавливались передохнуть.

Промокшие «ботасы» Дато смачно чавкали. «Ботасы» Кобы выглядели получше, но, возможно, завидущему глазу Дато это только казалось. «В такой ситуации чужие туфли кажутся суше своих! — подумал Дато. — Вот тебе и пословица: в дождливую погоду — чужие «ботасы» суше своих!»

Ноги у Дато болели меньше, а Коба, карабкаясь в гору, не размахивал рукой, как раньше. Долгий, изматывающий подъем хоть и утомил их, но в то же время как-то успокоил.

— Правильно ли я понял: перед первым дождем ты сказал, что нам надо раздеться и сохранить одежду сухой? — спросил Коба.

— Ну и что?

— Ничего. Просто тебе в голову пришла гениальная мысль. Надо же до такого додуматься!

— Тебе не надоело зубоскалить?

— Все, завязал! Больше не буду терзать твои нервы! — сказал Коба. — Просто умру от воспаления легких. Это приятное дополнение к воспалению простаты, которым я обзавелся раньше. Скоро у меня подскочит температура, так всегда бывает при воспалении легких. Больные с высокой температурой обычно бредят, наверное, буду бредить и я, но, прошу учесть, только о женщинах… Мужчины в жару всегда бредят о женщинах, если, конечно, они не импотенты. Разве не так?

— Не знаю. Я бредил давно, в детстве. Весной искупался в море и простудился. Почему-то бредил о медузах и подводных лодках!

— Тогда очень даже возможно, я буду бредить о минах.

Бормоча о том, что у него поднимается температура, Коба поминутно подносил руку ко лбу. Сперва требовал, чтобы Дато пощупал его лоб, потом трогал его сам и, не переставая, канючил.

— Нам понадобится питьевая вода. Когда у меня поднимется температура, меня будет мучить жажда!

— Не поднимется, — сказал Дато.

— На твоем месте я сказал бы то же самое! — пробурчал Коба.

— Нам нужно отдохнуть и хоть немного подремать. У меня от усталости мутится в голове.

— Во сне у меня поднимется температура. Надо было послушаться тебя и спрятать одежду от дождя. Послушай, прошу тебя, давай спустимся и пойдем по дороге. А если покажется машина, мы спрячемся!

Асфальт им показался теплым, и идти было приятно. Дорога здесь была узкой, два грузовика вряд ли разъехались бы на ней.

— Нам нужно добраться до новой линии разграничения, пока у меня не поднялась температура!

— Доберешься, что еще, черт побери, тебе остается!..

С дороги снова свернули в лес. В лесу было сухо. Дато наклонился и рукой пощупал землю.

— В чем дело? Мины? — спросил Коба. — Чего ты ее ласкаешь, как деревенский пахарь?

— Земля сухая, — ответил Дато. — Похоже, дождь обошел лес стороной.

Коба тоже пожелал пощупать землю, но ему было лень нагибаться, и он слегка ковырнул землю носком «ботасов».

— Тебя это удивляет? Это же так естественно, что мы оказались именно в том месте, где лило как из ведра… О ком это сказано, что его и в гору камень догонит… Или мина? Не о нас ли с тобой?

— Ты еще долго будешь пугать меня минами?

— Скоро должна показаться деревня. Вроде бы уже время.

— На кой мне деревня! Я хочу спать. Земля сухая, подыщем местечко и поспим.

— А змеи тут не водятся? Или, того хуже, барсуки. Вдруг им придет в голову отведать наших яичек?

— Мне не попадались!

— Давай сначала дойдем до этой сраной деревни, а потом соснем?

— Я устраиваюсь спать здесь, и немедленно. А ты — как знаешь!

К удивлению Дато, пока он подыскивал места для отдыха, Коба воздерживался от комментариев. Повторил только, что побаивается змей.

— Никогда прежде не боялся, а теперь боюсь. — Коба ухмыльнулся. — А Варлам, согласись, рассказал ценные подробности из жизни барсуков.

— Давай дежурить по очереди. Как-никак к линии фронта приближаемся. Опасная зона!

— Вот ты упомянул зону, а я сразу о женщинах. Эрогенные зоны и… все такое…

— Кто будет спать первым? — спросил Дато.

— Поспи ты. А я немного пройдусь. Сердце чует, что деревня рядом.

— Я посплю сидя, — сказал Дато. — Это же грабовый лес. Варлам предупреждал, чтобы мы не ложились под грабом. Даже в жару под грабом простужаешься. Надо поискать место, где их нет.

— Я пошел в деревню. Мы же не имеем ни малейшего представления, что происходит. Может, кто-нибудь из наших здесь остался, — сказал Коба. — Скоро вернусь. Только гляну и вернусь. Потом тоже посплю. Заснуть под красивым деревом — божественное наслаждение. Как будто спишь с деревенской девчонкой, экологически чистой пышечкой, нагулявшей телеса без единого грамма удобрений.

— Ладно, пошли, посмотрим на твою деревню. Только идем порознь и не позже чем через двадцать минут возвращаемся.

— Расхотелось спать? — усмехнулся Коба.

— Один все равно не усну, вдруг волк сожрет или барсук яйца откусит!..

Минут через десять Дато вышел на дорогу, усыпанную щебнем, — она отходила от асфальтового шоссе.

Деревня возникла так же внезапно, как санаторий. Прямая как стрела дорога делила ее ровно посередине. У околицы стоял грузовик со спущенными шинами и наполовину сожженным кузовом, двери кабины были распахнуты, а капот поднят. Грузовик стоял на взгорке и походил на готовую взлететь огромную черную птицу. Домов с алюминиевыми крышами было мало: почему-то он обратил внимание именно на это, очевидно, по примеру Кобы. Заметил также два сожженных дома.

— Здравствуй, деревня! — сказал Дато. — Ты, правда, не похожа на те, что мы видели в ущелье, и сожжено у тебя всего два дома, но не бойся, Кобе ты понравишься. Как он любит говорить, ты не похожа на коровью лепеху под танковыми гусеницами.

Дато обратил внимание, что и в этой деревне в расположении домов не очень уж соблюдалась симметрия. На этот раз он уже осматривал ее критическим глазом Кобы. Насколько он разглядел, все калитки в деревне были распахнуты. Это свидетельствовало о том, что победители не ленились захаживать сюда в гости. Прежде чем вернуться на уговоренное место, Дато долго взглядывался в отдаленные дома.

Коба спал, прислонясь спиной к дереву, и на губах его играла едва заметная улыбка. Пулемет был снят с предохранителя. Дато осторожно вернул предохранитель на место и устроился против Кобы под деревом. Ноги положил на рюкзак. Этому научил Варлам: для отдыха ноги лучше класть повыше…

…Ему снилось, что на него неотвратимо надвигается грузовик с поднятым капотом, как крыльями, машущий открытыми дверцами кабины; мгновение — и переедет ему ноги. Он пытался убрать ноги, но они не подчинялись. Проснувшись как от толчка, он ясно различил надсадный вой грузовика, ползущего в гору, то и дело прерываемый визгом шестеренок при переключении передачи. Этот монотонный звук буквально сверлил уши. Ноги у него затекли. Попытавшись встать, зашатался и чуть не упал.

— Ох, Варлам, чтоб тебя!.. — выругался и, присев, стал массировать онемевшие голени.

Коба лежал под деревом с рюкзаком в головах и, прижав к груди пулемет, храпел. Дато подошел к Кобе и, чтобы не испугать, осторожно потряс его.

— Депо, начальник! Приехали!

— Что? Война? — Коба расплылся в сонной улыбке. Звука машины он еще не слышал.

— Машина едет! — сказал Дато, и Коба молниеносно вскочил.

Они побежали к дороге. Оглянувшись, Дато увидел, что Коба бежит выпрямившись во весь рост.

— Пригнись, не на блядки идешь! — сдавленным голосом прикрикнул Дато.

Остановились у высохшего дерева. Оно было срублено, но не упало, а застряло между другими и так, стоя, засохло. «Как забальзамированное!» — подумал Дато.

— Это дерево может привлечь внимание тех, в машине, — сказал он и залег.

В то же мгновение показалась машина. Это был старый «Урал». Он с трудом взбирался на подъем. В кузове сидели пятеро. Двое следили за дорогой, трое озирали пригорки. Они почти одновременно остановили взгляды на высохшем дереве.

— Чуть не засветились, — прошептал Коба.

Дато показалось, что в машине учуяли что-то подозрительное, но он ошибся.

— Подняться сюда не посмеют… Во всяком случае, не сразу. Успеем уйти!

— Не заметили! — с облегчением перевел дух Коба. — А это еще что за явление?! — спустя мгновение полушепотом произнес он.

Дато глянул в ту сторону, куда был направлен пулемет Кобы, и заметил под деревом притаившегося человека.

— Неужели машину хочет подорвать? — недоуменно проговорил Коба, но тут же понял, что человек под деревом ничего не собирался подрывать, он всего лишь прятался. На нем был непомерно большой брезентовый дождевик, для солдата, а тем более для диверсанта такой дождевик был бы обузой.

— Не похож он на диверсанта! — раздумчиво сказал Коба.

Человек стоял на коленях, прижавшись к стволу дерева. Капюшон дождевика горбом торчал на спине; издали он походил на мальчишку, играющего в войну.

— На диверсанта не похож, а место выбрал как для диверсии! — сказал Коба.

Против того места, где прятался человек в дождевике, подъем заканчивался. Дальше дорога ненадолго выравнивалась. Преодолев последние метры подъема, водитель вынужден был замедлить ход, чтобы переключить передачу. Паузы было достаточно для опытного гранатометчика… Звука «Волги» они не расслышали, надсадный вой грузовика перекрывал шум ее мотора. Дато первым заметил белый фургон ГАЗ-24. Волосы водителя были схвачены платком-банданой, он был в черной рубашке, оживленно разговаривал с сидящим рядом бородатым мужчиной и в такт словам с монотонностью метронома размахивал кистью высунутой в окно руки, как бы нехотя дирижировал самому себе. Сидящий сзади был вооружен пулеметом, ствол которого торчал в окне, но ни один из трех не утруждал себя наблюдением за дорогой. Дверца багажника сзади оказалась сорвана.

Человек в дождевике зашевелился, снял кепку и только хотел привстать, как увидел белую «Волгу». От неожиданности он застыл в неловкой позе. Коба с Дато подумали, что из легковой машины его обязательно заметят, но пассажиры «Волги» были заняты разговором.

— Ты смотри, прямо собачье счастье у этого Квазимоды! — пробормотал Коба.

— Открой они по нему огонь, я не пошевелюсь. Если каждому идиоту бросаться на помощь, далеко не уйдешь! — проговорил Дато.

Человек в дождевике выпрямился, надел кепку и отряхнул колени.

— Навестим Квазимоду? — спросил Коба.

— У нас своих дел невпроворот, да и у него тоже! — не скрывая досады, ответил Дато. Получилось достаточно громко: человек в дождевике обернулся.

— Я к нему, а ты на месте! — бросил Коба и двинулся к незнакомцу. Он сбегал наискось по откосу, прыжками преодолевая ухабы. Дато, укрывшись за деревом, взял на мушку человека в дождевике.

Коба оглянулся — оценить позицию Дато — и остался доволен.

— Грузин? — крикнул он незнакомцу. Тот утвердительно кивнул. Похоже, от страха он не мог выдавить ни слова.

— Не бойся! — успокаивающе произнес Коба, приближаясь к нему.

Человек в дождевике еще больше испугался. Дождевик распахнулся, под ним оказалось пальто.

— Оружие есть? — спросил Коба.

— Нет! — упавшим голосом выдохнул тот, у него затряслась голова.

— Спокойно, парень, не дергайся — свои! — сказал Коба. — Руки-то покажи на всякий случай!

Незнакомец в дождевике поднял руки, выказывая жестом страх и мольбу. Дождевик распахнулся шире. Коба медленно приближался к незнакомцу.

— Без глупостей, парень, ты на мушке! — сказал Коба. Эти слова незнакомец воспринял как предложение оглядеться, и принялся лихорадочно шарить глазами по сторонам, очевидно полагая, что кроме Кобы и Дато были еще и другие.

— Не бойся, — сказал Коба, — не обидим!

Человек в дождевике кивнул, судорога исказила его лицо. Оставшиеся десять метров Коба преодолел быстрым шагом. По его знаку незнакомец опустил руки, но напряжение все еще сковывало его фигуру: он стоял как пленные на допросе, которым кажется, что держатся они спокойно, на самом же деле все в них выдает мучительное волнение.

Мужчина вытащил из кармана пальто документы и протянул Кобе. Коба не спеша просматривал их, в точности так, как это в свое время проделывали автоинспекторы: неторопливо, не пропуская ни единой подробности, дабы подчеркнуть свою власть. С нарочитой строгостью он задавал вопросы (абсолютная покорность субтильного человечка даже флегматику внушила бы повелительный тон), и мужчина разговорился. Он говорил, переминаясь с ноги на ногу и ни на секунду не останавливаясь. Затем позволил себе украсить повествование нелепой жестикуляцией, а под конец настолько осмелел, что бросил робкий взгляд в сторону Дато. Коба вернул документы человеку в дождевике, и они двинулись вверх по склону. Человек снял дождевик, свернул и продолжал карабкаться вверх, держа его в руках. От перенесенного волнения ему стало жарко. Он как будто чуть успокоился, но когда понял, что Коба пропустил его вперед не из вежливости, опять затрепетал от страха. Однако на этот раз сумел справиться с собой и даже постарался улыбнуться Дато.

— Пассажир из нашего вагона, — сказал Коба.

Незнакомец с любопытством оглядел Дато и снова улыбнулся, как будто Дато попросил его об этом и он не смог отказать.

— Деревня-то, оказывается, недалеко, — сказал Коба.

— Знаю, — ответил Дато — видел.

— Разведка на высоте! — Коба хлопнул по плечу обладателя дождевика. Получилось нарочито фамилярно, даже насмешливо. — Здесь две деревни с одинаковыми названиями, одна большая, другая — маленькая. Ты в какой был?

— Откуда я знаю? В той, где на околице стоит сожженная машина, — сказал Дато. Мужчина почему-то смотрел на Дато с большим почтением, чем на Кобу.

— Это наша деревня. Она и есть маленькая, — сказал назнакомец. — Большая деревня немного выше.

— Акакий работает учителем в большой деревне. В маленькой школы нет, — сказал Коба и сел. — Прошу, присяжные заседатели! — он рассмеялся, как будто сказал что-то очень смешное. — Присядем и продолжим заседание…

— А где большая деревня, черт бы ее побрал? — спросил Дато у Акакия.

Акакий хотел разъяснить Дато относительно расположения большой деревни, но понял, что Дато это мало интересует, и воздержался.

— Мы немного напряжены, — сказал Дато Акакию. — Не обращай внимания.

— Ничего не поделаешь, война! — ответил тот.

— Война закончилась! — сказал Коба. — Пока мы сделаем крюк, чтобы войти в город, он уже будет сдан.

— Может быть, и так, — Дато повернулся к Акакию. — Что, «гости» навещали твою деревню?

— Мы уже привыкли, — ответил Акакий. — Скотину ищут и сгоняют в санаторий. Санаторий немного ниже.

— Знаем, видели.

— Мы думали, что ты диверсант, — сказал Коба. — Зачем так близко подполз к машинам?

— Да какой я диверсант, — Акакий ухмыльнулся. Перед Кобой и Дато на свернутом дождевике сидел небольшого роста лысый мужчина субтильного сложения, с тонкими, нервными руками, дрожащими от напряжения. Ноги его были обуты в новые ботинки. — Просто оказался здесь…

— Сигареты есть? — спросил Дато.

— Нет у него сигарет, — ответил Коба вместо Акакия.

Акакий виновато улыбнулся.

— Я достану вам сигареты, — сказал он. — Сегодня ночью.

— Акакий предложил остаться на ночлег в его деревне, — сказал Коба.

— Симпатичная деревенька, — задумчиво протянул Дато.

— Будь уверен, Дато спец по деревням. Никогда не ошибается в оценке, — сказал Коба. — Пальто не стесняет? — спросил он у Акакия.

— Нет, — ответил тот. Но тут же понял, что от него требовалось: расстегнул пуговицы и откинул полы пальто, показывая, что не прячет оружия. Похоже, его обидело недоверие соотечественников, он вдруг расплакался. Сидел, прикрыв глаза ладонями, и всхлипывал. Потом, пытаясь взять себя в руки, сказал:

— Жену у меня убили!

— Извини. Мы ведь не знали, — виновато сказал Коба. Он выглядел растеряннее, чем Дато.

— Откуда вам было знать, — Акакий ладонями утер слезы. — Снарядом убило, когда те брали село. Не успели мы уйти!..

— Дети твои где? — спросил Дато.

— Не было у нас детей, только-только поженились, — ответил Акакий и встал. — Я сейчас же вернусь, только сумку захвачу… В сумке кое-какая еда. Чтобы не таскать туда-сюда, схоронил в тайничке. Дни иногда выдаются такие богатые на «гостей», что засветло домой вернуться не осмеливаемся… А вечером будут вам сигареты, — слезы все еще текли по его щекам, но на губах уже показалась едва заметная, виноватая улыбка. Он со значением посмотрел на свой свернутый дождевик, как бы давая понять, что оставляет его в качестве залога в знак того, что скоро вернется.

— Вернусь минут через двадцать. Если они в деревне, понаблюдаю, чем заняты, если нет, вернусь еще быстрее, — когда понял, что его отпускают, застегнул пальто, помешкал вроде бы в нерешительности, как бы говоря: вот он я, никуда не убегаю, иду только, чтобы еду принести.

— Что будем делать? — спросил Коба, когда Акакий скрылся из глаз. — Доверимся разбойнику Како[2]?

— Не знаю, — ответил Дато.

— Я так устал, что на все наплевать!

— Не сменить ли нам место, пока Акакий не вернулся?.. Ведь все возможно!

— Нет, — ответил Коба и, помолчав, мечтательно проговорил: — Если наткнемся где-нибудь на речку, обязательно искупаюсь! Провонял с ног до головы. Не дай бог, конечно, но если сейчас попадусь, удастся избежать главных неприятностей: не станут пытать, потому что близко не подойти, и не трахнут… по той же причине…

— Но тогда тебе не стоит купаться, продолжай благоухать, — сказал Дато.

— Все будет путем, мужик! — бодро проговорил Коба.

Акакий вернулся той же дорогой, по которой ушел в деревню. Пальто у него было расстегнуто, лицо раскраснелось, похоже, он всю дорогу бежал.

— Машины поднялись в большую деревню, — еще издали сообщил он. — Ищут скот. Три дня только тем и заняты.

— Говядинку любят, — сказал Коба. — Ничего не поделаешь.

— Нашу скотину мы вовремя угнали. Только у одного старика осталось четыре коровы. Он взял и выгнал их в лес и третий день не показывается. Все, кто остался в селе, с утра вышли на его поиски, — рассказывал Акакий. С темно-вишневым рюкзачком в руках, он казался довольным новостями. — Вчера одна корова вернулась, а хозяина не видно. То ли она удрала, то ли с хозяином что-то…

— А кто корову привел? — спросил Коба.

— Никто. Сама. Рефлекс родного хлева, — ответил Акакий.

— Да-а, хорошая вещь — рефлекс родного дома, — задумчиво протянул Коба. — И, что самое главное, — необходимая!.. Прекрасный рефлекс!

— Я знаю, где в деревне можно достать сигареты, но сейчас там никого, все отправились на поиски старика.

— Значит, у коров есть замечательный рефлекс возвращения в родной хлев, — повторил Коба.

Акакий намеревался еще что-то сообщить, но слова Кобы, тон, которым они были сказаны, заставили его промолчать. Он опустил руки и улыбнулся. Все эмоции, кроме горя, он выражал улыбкой.

— Оставь ты этих коров! — нетерпеливо прервал Дато приятеля и повернулся к Акакию. — Как у вас тут с минами? Есть мины вокруг деревни?

— Нет, — твердо ответил Акакий. — Во всяком случае, в радиусе десяти километров мин нет. Точно. Наши даже мосты не заминировали при отступлении.

— Ублюдки! — сказал Коба. — Так тряслись от страха, что в голову не пришло заминировать мосты!

— Успокойся! — урезонил его Дато.

— Я спокоен. Мне все равно, заминировали они или нет. Даже лучше, что не заминировали. Хоть буду уверен, что не подорвусь на мине. Мне сейчас ничего не нужно, кроме сигарет и экологически чистой воды. Нет ли у вас родника поблизости — лицо сполоснуть и руки? — спросил Коба у Акакия.

— И родник есть недалеко, в лесу, и колодцы в деревне, — сказал Акакий. — Я и с собой воду захватил, — он вытащил из кармана плоскую бутылку из-под водки и протянул Кобе. Коба запрокинул голову, и кадык его энергично задвигался вверх - вниз. Он вылил в себя половину содержимого и, поперхнувшись, передал бутылку Дато.

— Теплая, как чай. Далеко до родника?

— Близко, — ответил Акакий. — Минут двадцать ходу.

— Не в обиду будет сказано, но для вас, горцев, здешний рельеф дело привычное, для нас же он… э-э, скажем так, не слишком удобен… Я достаточно ясно выражаюсь? — спросил Коба у Дато и опять обернулся к Акакию. — Я имею в виду, что вы привыкли лазить по кручам, у вас свое представление о времени, необходимом для того, чтобы из одного места переместиться в другое, и оно здорово отличается от нашего, поскольку мы-то родились и выросли в долине и привыкли к тем условиям!

За время, пока Коба изощрялся в красноречии, Дато опорожнил бутылку и заговорщицки подмигнул Акакию, предлагая не обращать внимания на Кобу.

— Отсутствие сигарет настраивает его на философский лад, — сказал он Акакию. — Вернее, у него портится настроение, и он принимается философствовать.

— А вообще-то он верно заметил, — сказал Акакий. — А что? Очень верно…

— Боже мой! — возопил вдруг Коба и, как Акакий, театрально воздел руки. — Свершилось! Меня похвалил школьный учитель! Когда я учился в России, меня очень хвалила одна молодая лекторша, но, представьте себе, совсем по другому поводу. Я прилежно выполнял все ее задания и наставления… разумеется, у нее дома… думаю, вы понимаете… и этим доставлял ей огромное удовольствие… Но чтобы меня похвалил школьный учитель!.. Это впервые в моей жизни.

— Хорошо бы тебе помолчать! — сказал Дато.

— Так я же не в обиду! — с сокрушенным видом обратился Коба к Акакию. — В школе ни разу, ни один учитель меня не похвалил. Спроси у Дато, мы с ним одноклассники, — и опять повернулся к Дато. — Видишь, Акакий на меня не обижается…

— А за что? — не понял Акакий.

— Вот и я говорю — за что? Кстати, особенно меня не переваривала учительница географии. Бедняжка, конечно, не подозревала, что я стану героем, который вместе с зятем, тоже, разумеется, героем, будет преследовать врага и заставит супостата, как говаривал майор, трястись, как заячий хвост. Но, увы, сейчас этот герой путешествует по горам без компаса и очень боится, что его поймают те самые супостаты.

— Кончай! — раздраженно буркнул Дато.

По дороге к роднику они вышли на лужайку, откуда хорошо просматривалась большая деревня. Она оказалась не такой уж большой. У околицы виднелось кладбище.

— Странно, только сейчас осознал, что ни в одной из деревень, мимо которых мы прошли, не видел кладбища, и почему-то ни разу не подумал, что у деревни должно быть кладбище, — сказал Коба. — Неужели у них не было кладбищ?

— Были, конечно. Просто мы их не видели, — ответил Дато.

— И прекрасно, что не видели. — сказал Коба. — Не люблю кладбища.

В деревне оставалось всего восемь жителей: шесть стариков, включая пастуха, который пропал со своими коровами, и двое мужчин — Акакий и еще один, который не мог бросить мать — лежачую больную. Больше всего Кобе понравилось то, что в эту деревеньку можно было незаметно проникнуть в любое время суток, даже днем, и также незаметно убраться.

Дом Акакия был новый, даже стены еще не оштукатурены. По словам Акакия, в доме стояла дорогая мебель — приданое жены, но мародеры все унесли. Переносную железную печку он затапливал поздней ночью, а за час до рассвета выносил ее на задний двор, чтобы к утру остыла, и боевики, время от времени наведывавшиеся в село, не догадались, что в доме кто-то живет.

Было не так уж холодно, но Акакий все-таки занес печь в комнату и долго возился, соединяя колена трубы. Дато взялся ему помогать. Коба улегся на старую тахту и, пока хозяин разжигал огонь в печи, уснул. Акакий принес откуда-то старую подушку и подложил ему под голову.

— Скоро Мамантий придет, — сказал Акакий. Мамантием звали мужчину, который остался в деревне ухаживать за больной матерью. — Ты тоже ложись, поспи. Когда придет Мамантий, я вас разбужу. А до этого чего-нибудь сготовлю на ужин.

— Ладно… — согласился Дато. — Посплю.

Несколько дней он почти не спал или спал урывками, и его так клонило в сон, что кружилась голова. Акакий приволок из соседнего дома старый пружинный матрац и положил рядом с тахтой. Дато тут же лег. Но только попытался расслабиться, как страшно заныли ноги и поясница. Печь весело гудела. Гул действовал на нервы. Но через какое-то время раздражение стало проходить. Он слушал, как потрескивают дрова, и старался не обращать внимания на боль.

Ему приснилась старуха с клетчатым пледом, накинутым на плечи, старательно запиравшая калитку своего двора. Во сне старуха пыталась открыть дверцу Акакиевой печи, причитая, что, если вражеский отряд увидит закрытую печь, ей разобьют голову прикладом. Она говорила и дула на почерневшие, обожженные раскаленной дверцей пальцы. Дато, изнемогая, пытался освободиться от видения, но не мог. Когда же наконец проснулся, услышал мирное сопение Кобы, и это его успокоило.

Печь гудела по-прежнему. Возле нее сутулился незнакомый мужчина лет сорока пяти с падавшими на лоб волосами. В руках он вертел белую зажигалку и равнодушно наблюдал за тем, как Дато просыпается и потягивается.

— Проснулся, — сказал Акакий. Он сидел у окна, занавешенного паласом с изображением оленя. Палас призван был замаскировать свет керосиновой лампы. Олень висел вверх ногами. Незнакомец кивнул. Дато не понял: то ли он здоровался с ним, то ли соглашался с Акакием, что гость проснулся.

— Двое суток идут без отдыха, — сказал Акакий, и мужчина опять кивнул.

— Всего сутки с небольшим, — поправил его Дато. — Двое суток без отдыха даже верблюд не отшагает.

— Это Мамантий, — сказал Акакий. Мамантий еще раз кивнул и, не вставая, подвинулся, освобождая гостю место у печки. Плечом задел прислоненный к стене автомат. Автомат упал.

— Смотри, чтоб не выстрелил! — вскинулся Акакий.

— Не заряжен, — успокоил его Мамантий. — Попьем чайку. Да и водочка не помешает.

Дато глянул на Кобу. Стук упавшего автомата потревожил его, но он только повернулся на другой бок.

— До прихода Мамантия не спал, — сказал о нем Акакий. — Говорил, что, не выкурив сигарету, не заснет, но все-таки уснул.

Мамантий потянулся к подоконнику, взял папиросную коробку и протянул Дато. Дато вытащил одну папиросу, размял, чувствуя сухость табака; это было приятное ощущение, знакомое курильщикам. Открыл дверцу печурки, прикурил от уголька. От первой же затяжки закружилась голова. Он подошел к Кобе и потряс его.

— Начальник! Мы в депо! Приехали…

— Рассвело, или война началась? — не открывая глаз, Коба уже ерничал. Он приподнял голову и уставился на друга бессмысленным взглядом. — Смеялся над твоими болями в пояснице, а сейчас у самого ноет… Видать, Бог наказал…

Дато протянул ему зажженную папиросу. Коба откинулся на подушку и задымил.

— Давай, вставай. Люди чай пить хотят, нас ждут! — сказал ему Дато.

Охая, Коба сполз с тахты. Очевидно, поясница у него действительно разболелась. Первым делом он бросил взгляд на автомат Мамантия, потом на его хозяина.

— Чай… водка! Не слишком ли вы нас балуете. — Продолжая охать, стал зашнуровывать «ботасы». — А если нам у вас так понравится, что захотим остаться?

— Нас с Акакием это очень даже устроило бы, — ответил Мамантий. У него было широкое лицо, толстая, как у борца шея, привыкшие к тяжелой работе крупные ладони и изрядное пузо. Сидел на стуле неподвижно, как пень, равнодушно и лениво поглядывая маленькими глазками.

— Кто снял с меня туфли? — не к месту спросил Коба.

— Сам и снял во сне, — ответил Акакий.

— Ну и воняет же от вас! — сказал Коба, обращаясь к своим «ботасам». Тут же, даже не посмотрев в сторону Дато, понял, что сказал бестактность и, чтобы сгладить неловкость, продолжил: — Я над Дато подтрунивал, поясницу, мол, тянет, уж не забеременел ли, и вот — на тебе! Достукался: сам не разогнусь!

Дато разбудил крик петуха. Коба и Акакий спали. Он вышел во двор и долго, без всяких мыслей смотрел, как одна за другой выбирались из курятника куры и, хлопая крыльями, слетали вниз. Вскоре появился Мамантий. Он шел со стороны заднего двора, и, по мере того как приближался, Дато обратил внимание на его странную походку: свои кривоватые ноги Мамантий переставлял так, как будто с усилием продирался через густой кустарник.

— Доброе утро! — Мамантий поставил ногу на брошенный газовый баллон. В молочно-белом свете утра он показался Дато симпатичней, чем накануне.

— Привет!

Мамантий протянул Дато сигарету, дал прикурить.

— Как мать? — спросил Дато.

— Вроде ничего, — ответил Мамантий. — Встает понемножку. Ей бы чуть-чуть окрепнуть, и уйдем отсюда… Интеллигенты спят?

— Так сладко, что жалко будить, — ответил Дато.

Красно-желтый петух набрался смелости, подошел поближе. Смешно вывернув голову, одним глазом зорко поглядывал на руки Мамантия и Дато. В ожидании корма, поквохтывая и попискивая, куры сгрудились на заднем дворе.

Дато взмахом руки распугал кур. Они разбежались, возбужденно кудахтая и хлопая крыльями, но не прошло и минуты, как опять стали собираться у дома.

— Чего им здесь надо? Их что, в дом пригласили?

— Привыкли, — объяснил Мамантий. — Здесь им корм дают.

— Может, вынести печурку?.. Акакий говорил, что на рассвете всегда выносит.

— Не беспокойся, — успокоил его Мамантий. — Акакий паникер…

Показался Коба. Зевая, уселся на пороге. Взмахом руки поприветствовал Мамантия. Положив пулемет поперек коленей, принялся зашнуровывать «ботасы».

— Если выберусь отсюда живым и невредимым, отправлю свои «ботасы» в музей боевой славы… Сколько они выдержали!..

— Не сиди на пороге! Забыл примету: заимодавцы одолеют! — пошутил Дато.

— Тебе какая курица больше по вкусу — вареная или жареная? — спросил Коба.

— Сегодня отведаем зажаренную, — сказал Мамантий. — А там видно будет.

— Не получится, — сказал Дато. — Нам надо уходить.

— Как твои ноги? — спросил Коба.

— Премного благодарен за внимание. Ноги в порядке. А как ваши, позвольте справиться?

— Вижу, ты в прекрасном настроении, — сказал Коба, разглядывая при этом на Мамантии жилет для рожков. Ночью этого жилета на нем не было. Сегодня он был в полной боевой готовности, даже при гранате.

— Со вчерашнего водка осталась. Хватит, чтобы взбодриться, — сказал Мамантий. — У нас есть приблизительно часа два, пока они пожалуют. А может, и вовсе сегодня не появятся. Трудно сказать заранее… Шныряют частенько, но без всякой системы. Скот ищут… А как там те деревни в ущелье, мимо которых вы прошли?

— Это кто тебе доложил, что я назвал их «деревни в ущелье»? — спросил Коба.

Мамантий вместо ответа только улыбнулся. Это был еще тот тип! Немногословие придавало ему внушительности, а от плотной фигуры веяло уверенностью.

— Положение везде одинаковое, — сказал Дато. — В тяжелой ситуации всегда кажется, что где-то в другом месте полегче…

— Твоя водка очень кстати, — сказал Коба Мамантию. — Вот проснется разбойник Како и дернем еще. Без нее воспаление легких было бы нам гарантировано.

— Не встреть мы вчера Акакия, нам бы кранты! — согласился Дато. — Еще одну ночь под открытым небом мы бы не выдержали.

Куры постепенно разбредались по двору, но далеко не отходили, надеясь, что корм им все-таки отсыпят.

— Разоспался наш князь, — сказал Мамантий. — Видать, действительно дворянских кровей.

— Ей-богу! — подхватил Коба. — Вылитый дворянин.

Они думали, что Мамантий иронизировал, но, взглянув на него, увидели, что ошиблись.

— Ты хотел сказать, что Акакий похож на разорившегося дворянина? — спросил Мамантий. Он с лету все схватывал и быстро соображал. Это трудно было предположить, увидев его впервые.

— Давай-ка я хоть умоюсь, — сказал Коба.

Они направились к колодцу. Впереди шел Мамантий. Пока Акакий спал, он принял на себя обязанности хозяина. Дато понял, почему Мамантий оставался с ними допоздна: по деревенскому обычаю гостям должно оказывать уважение.

— Вчера мы были в таком состоянии, что от нас вряд ли стоило ждать вразумительного рассказа, — сказал Дато.

Мамантий поглядывал на них с неопределенным выражением, заставляющим призадумываться: а слушает ли он? Но Дато опять ошибся.

— Меня удивляет, как вы после такого пути стояли на ногах… — сказал Мамантий. Какое-то время он молча искал что-то у колодца, потом раздраженно буркнул: — Куда к черту спрятал этот паникер веревку и ведро! Все прячет, только бы не догадались, что дом обитаемый. Одно не сообразит: что делать с домом. Пришла раз нелепая мысль в голову — снять входную дверь. Он ведь до сих пор в шоке, никак от смерти жены не оправится…

Действительно, на колодезном вороте веревки не оказалось. Помятое ведро валялось рядом, но веревки нигде не было. Искали долго, но не нашли.

— Пойду, разбужу его и спрошу, куда подевал, — буркнул Мамантий.

— Почему у здешних колодцев нет журавлей? — спросил Коба. — В ущелье во всех деревнях колодцы были с журавлями.

— У нас колодцы глубокие, вода ниже десяти метров. При такой глубине журавль непригоден, — ответил Мамантий и вдруг замолчал и насторожился.

В ту же секунду Коба и Дато услышали звук автомобильного мотора.

— Едут! — сказал Мамантий спокойно.

— Заседание продолжается, мать его!.. — сказал Коба. Хладнокровие ни на секунду не изменило ему, как будто он соревновался с Мамантием в способности держать себя в руках.

— На этот раз, надо полагать, тщательно все обыщут. Верно, заподозрили, что скот в деревне припрятан, вот и пожаловали на рассвете. Что-то не припомню, когда в последний раз являлись в такую рань, — сказал Мамантий. — Скорее всего приметили где-то свежие коровьи лепехи. Говорил Диомиду, чтоб не пригонял скотину!

— Не везет мне: в который раз не дают умыться эти ублюдки! — через силу улыбнулся Коба.

— Ничего страшного. Так проскользнем мимо, что ничего не заметят… Не впервой! Идите через огород и ждите меня у хлева, а я разбужу Како, — Мамантий показал рукой, куда им следовало идти.

Однако Коба последовал за Мамантием.

— Наше барахло в доме! — сказал он, отвечая на вопросительный взгляд.

— Мы с Како все прихватим, — ответил Мамантий.

— Вы не знаете, где что лежит!

Они, пригнувшись, побежали, на бегу перебрасываясь словами. Один за другим проскользнули в дом. Мамантий дотянулся до Акакия и живо поднял с постели.

— Едут, — спокойно сказал он, в то же время прислушиваясь к звуку машины. — Шевелись!

Акакий замер, навострив слух, но Мамантий не позволил долго вслушиваться и ногой пододвинул ему туфли.

Когда Коба и Дато выбежали на задний двор, машина была уже близко. Из-за угла дома они заметили знакомую со вчерашнего дня белую «Волгу». Машина ехала медленно. В багажнике, спиной к движению, устроились два человека.

Мамантий с Акакием вышли из дому. Акакий тут же вернулся, и все были вынуждены ждать его.

— Куда к черту он подевался? — спросил Коба у Мамантия.

Мамантий окликнул Акакия. Потом касанием руки спустил предохранитель автомата. Дато и Коба инстинктивно сделали то же самое. С этой минуты они безоговорочно признали главенство Мамантия.

— Пошли, он нас догонит! — сказал он и двинулся первым.

Мамантий шел, не оглядываясь, со спокойной уверенностью выбирая направление, скрытое со стороны дороги. Когда добрались до сетки, присыпанной крупными увядшими листьями тыквы, из дома, всполошив кур, выбежал Акакий.

— Ходу, ходу, не останавливаться! — рявкнул Мамантий.

Перемахнули через проволочную сетку и оказались в огороде. Дальше, шагах в двадцати, была натянута вторая сетка. За огородом темнел загон для скота, с трех сторон огороженный плетнем. В углу загона кренился жухлый стог кукурузной ботвы. Рядом стоял бревенчатый хлев с загоном для телят.

Перемахнули через вторую сетку и остановились, дожидаясь Акакия. Акакий зацепился полой пальто за проволочную сетку и неловко грохнулся на землю. Прихрамывая, добежал до второй сетки, перебросил через нее свой дождевик и школьный рюкзак вишневого цвета, затем полез сам. Все трое помогали ему.

— Давай, давай, — приговаривал Коба. Он держался хладнокровно, как будто продолжал соревноваться с Мамантием в спокойствии.

Они подходили к загону для телят, намереваясь укрыться там. Акакий опередил их, потянулся к двери, висевшей на петлях, вырезанных из покрышки, но дверь вырвалась из его рук, и привязанные к ней железные противовесы громко лязгнули.

— Такие противовесы я видел на колодезных журавлях, — сказал Коба.

За хлевом пробежали участок, утоптанный коровами до твердости бетона, и вскоре оказались на краю оврага, усыпанного валунами. За оврагом, метрах в тридцати, начиналось кукурузное поле. Вдоль отделявшей его каменной ограды высились тутовые деревья с обрезанными ветвями.

— Стой! — сказал Коба, когда они спрыгнули в овраг.

— Почему остановились? — спросил Мамантий.

— Лучшего укрытия нам не найти! — ответил Коба.

— Укроемся в кукурузе! — сказал Акакий.

— Нет! — отверг это предложение Мамантий. — Если нас вздумают преследовать, в первую очередь будут искать в зарослях кукурузы…

— Прежде всего они вызовут подмогу и подождут прибытия! — сказал Дато. — Скорее всего из санатория…

— Не думаю, — ответил Мамантий. — Они не действуют с такой оперативностью, да и не очень осторожничают. Не ожидают, что здесь могут быть вооруженные люди.

Двинулись дальше по оврагу. Ноги скользили на покрытых мхом валунах. Впереди шел Мамантий, за ним Коба и Дато, замыкал шествие Акакий. Через некоторое время подошли к каменному хлеву над самым оврагом. От хлева до противоположного склона оврага тянулся трос. На тросе висела рама с проволочной сеткой. Это сооружение играло роль подвижного забора: в половодье, когда уровень воды в овраге повышался, импровизированный щит приподнимался, поворачиваясь на тросе, когда же уровень падал, щит снова занимал первоначальное положение.

— А это что за хреновина? — удивился Коба и тут же вляпался в залитую водой колдобину. — Похоже на силок для птиц.

— Обычный забор. Старый вода по весне смывала, вот Шукри и соорудил эту штуковину, — объяснил Акакий.

— Быстрее, дворами, за двумя уже лес, — сказал Мамантий. — Если они вздумают преследовать, начнут с зарослей кукурузы. Хотя сомневаюсь — поленятся!

— А все из-за кур! — сказал Коба. — Будь они неладны!

— Ну, ребята, теперь дело за вами, — сказал Мамантий. — А мне надо присмотреть за своими стариками.

— Куда ты?! — заволновался Акакий. — Твоих стариков никто не тронет!

— Дело за вами, ребята! — повторил Мамантий, не отвечая ему. — Идите за Акакием. Вы уже вне опасности!

— Ты не успеешь вернуться! — сказал Дато.

— Успею! — ответил Мамантий. Он смотрел в ту сторону, куда должен был идти.

Потом пригнулся и побежал. Из расстегнутого жилета выскользнул один автоматный рожок и упал в воду. Он вернулся, подобрал и, оглянувшись, махнул рукой.

— Не надо было его отпускать! — сказал Акакий.

— Пошли! — бросил Дато.

Приподняли подвешенный к тросу щит и проползли под ним. Дато взбежал по склону к хлеву и, остановившись у кучи козьего гороха, подождал Кобу и Акакия.

— Зачем мы пошли в эту сторону! — с сожалением сказал Акакий и предложил идти по оврагу до знакомого ему места, откуда можно сразу войти в лес.

— Не мог раньше сказать? — заметил ему Дато.

— В лес можно уйти и от дома Шукри! — тут же согласился Акакий. — Ладно, если уж идем дворами, так и продолжим. Может, этот путь даже лучше!

Акакий шел впереди, продев руки в наплечные ремни школьного рюкзачка. Опять наткнулись на проволочную сетку — эта была увита огуречной и фасолевой ботвой.

— Не любят утруждать себя здешние лишней работой. Что стоит нарубить подпорок под лобио — лес-то рядом! Так нет — предпочитают пускать ботву прямо на проволочную сетку! — сказал Коба.

За проволочной сеткой стояла старая дощатая хибара, грубо сколоченная из вручную обтесанных досок. За хибарой приметили пацху[3].

— Это пацха Шукри, для пьянок-кутежей сплел! — сказал Акакий.

Передохнули возле пацхи, решили повнимательнее осмотреть овраг, но оврага оттуда не было видно. Только торчала макушка почерневшего стога.

— Иди вперед, а мы за тобой, — сказал Коба Акакию.

Задержавшись у помидорных грядок. Акакий замер, прислушиваясь.

— Хочу понять, где они остановили машину! — объяснил он. — Добегу вон до того дома и оттуда посмотрю. Я мигом! — он положил дождевик на землю и побежал к ближайшему дому.

Коба и Дато последовали за ним. Дождевик Акакия прихватил Дато.

Стараясь не шуметь, прошли вдоль боковой стены с осыпавшейся штукатуркой. На балконе со стороны фасада обнаружили несколько больших кадок с алоэ. Укрывшись за ними, разглядели машину — она стояла перед домом Акакия.

— Все ясно! — сказал Коба. — Будет погоня.

— Лучше пошли бы по оврагу! — завел свое Акакий.

— Поздно. Они наверняка уже в овраге! — сказал Дато.

Осторожно отступили на задний двор, задержались у помидорных грядок. Акакий внимательно присматривался к чему-то. Проследив за его взглядом, увидели скотный двор за грушевыми деревьями. К загону одновременно подошли двое, остановились. Один направился к хлеву, но не вошел, а в нерешительности остановился у двери. В это время второй, низкорослый, дал четыре короткие очереди по стогу — сначала три, потом, после короткой паузы, еще одну.

— Четыре очереди — их пароль! — сказал Коба. — Три подряд, четвертая чуть позже!

— Что за пароль? — спросил Акакий.

— Дают знак друг другу, что четвертый выстрел контрольный. Значит, все в порядке! — объяснил Дато.

Стоявший у хлева наконец решился и вошел, низкорослый двинулся к стогу. Из хлева послышались автоматные очереди.

— В хлеву есть что-нибудь? — спросил Дато у Акакия.

— Ничего, кроме кукурузной ботвы, — ответил тот.

Низкорослый подошел к стогу поближе и теперь медленно обходил вокруг, поливая его огнем из автомата. Через минуту к ним присоединился и третий. Он перепрыгнул через забор из проволочной сетки напротив стога. Находящийся в хлеву и низкорослый, паливший по стогу, были вооружены автоматами, появившийся позже — пулеметом; он был в сапогах. Низкорослый и обутый в сапоги, оставив в покое стог, перебрались через плетень и направились к оврагу. Пулеметчик спустился в овраг, споткнулся, царапнув подковой сапога о камень, выругался и принялся внимательно осматривать распад оврага. Сперва взгляд его обследовал оба гребня, затем перекинулся вниз по течению ручейка, к тому месту, где овраг перегораживала подвижная изгородь. В действиях низкорослого чувствовался профессионализм: он страховал каждое движение пулеметчика — направлял ствол своего автомата в ту сторону, какую в это время пулеметчик не контролировал. Дато показалось, что все внимание низкорослого, страховавшего пулеметчика, сосредоточено на кукурузном поле.

— Куда подевался Мамантий? — проговорил Дато.

Акакий ждал, когда выйдет из хлева первый боевик. Он почему-то думал, что Мамантий спрятался в его хлеву и поэтому не двигался с места. Они не видели, как боевик вышел из хлева через заднюю дверь, но услышали его, когда тот низким голосом обратился к тем, что стояли у оврага. Но его самого пока что не было видно. К воротам большого загона подошли еще двое, за ними, через некоторое время, еще один. Тот, что вышел из задней двери хлева, наконец показался — он подошел к оврагу и двинулся вдоль него, по краю. Тогда оставшиеся у хлева тоже почти одновременно направились к оврагу. Один из них слегка прихрамывал, да и его левая рука была несколько скована в движениях. Пулеметчик в сапогах, первым спустившийся в овраг, теперь пошел вниз по течению, перепрыгивая с валуна на валун, и через некоторое время добрался до каменного хлева, стоявшего близ подвижного забора. Тем временем остальные боевики, не торопясь, шли к оврагу. В их ленивых движениях чувствовалась самоуверенность. К оврагу они подходили, развернувшись в цепь, как и следовало опытным солдатам.

— Слава тебе, Господи, что мы не пошли по дну оврага! — сказал Акакий.

— Их шестеро! — озабоченно пробормотал Дато.

Ни один из боевиков не был похож на тех, кого они видели в группе, проезжавшей вчера, только машина была та же.

— Дождевик! — чуть не взвыл Акакий. — Мой дождевик там остался!

— У меня он! — Дато пододвинул дождевик прямо к носу Акакия.

Тройка боевиков во главе с хромым подошла к оврагу. Хромой жестами молча распределил товарищей. Двое сбежали в овраг, остальные направились к кукурузному полю. Один из вооруженных автоматом двинулся к стоящему в ожидании около каменного хлева пулеметчику в сапогах. В своих перемещениях боевики соблюдали равные интервалы.

— Да, эти, я вижу, шутить не собираются! — сказал Коба.

— Куда запропастился Мамантий? — проговорил Акакий, его голос выдавал тревогу и страх. — А вдруг его схватили?

— Не похоже. Если бы они его сцапали, то держались бы намного осторожнее, — резонно возразил Дато.

— Веселее, ребята! — приказным тоном рявкнул хромой.

Боевики подошли к сложенной из камней ограде и довольно небрежно обстреляли кукурузное поле.

— Нам здорово повезло, что Мамантий не пустил нас в кукурузу! — сказал Коба.

Они поползли к дренажной канаве в конце помидорных грядок.

Тот, что с пулеметом, и еще один, в камуфляжной куртке-афганке, вооруженный автоматом с пластмассовым прикладом, вскарабкались на каменную ограду кукурузного поля. Из-под ног пулеметчика осыпались камни и ему пришлось еще раз взбираться. Но не успел он распрямиться и обрести равновесие, как из зарослей кукурузы раздался сухой треск автоматной очереди. «Афганец» рухнул вперед головой, как будто прыгал в воду, пулеметчика качнуло назад и он, раскинув руки, навзничь грохнулся на землю. Падая, непроизвольно отбросил пулемет.

Те, что стояли за каменной оградой, и те — в овраге — почти одновременно открыли ответный огонь. Низкорослый что-то заорал, выскочил из оврага и бросился к раненому. Тот, видимо, был еще жив: он судорожно задергался, пытаясь отползти в сторону, но его тело лишь беспомощно прокрутилось на месте.

Раненый затих, затем слабо, очевидно в агонии, задергал ногами и наконец замер. Из кукурузных зарослей больше не стреляли. Низкорослый привстал и принялся поливать кукурузное поле длинными очередями. Ростом он оказался не намного выше каменной ограды. Стоял за ней, выпрямившись и расставив ноги, строчил из автомата и что-то яростно визжал. За ним и остальные, стрелявшие почти беспрерывно, опустошая рожок за рожком, стали орать в исступлении, как будто криком хотели уничтожить то, против чего даже пуля была бессильна. Они обрабатывали довольно узкий сектор кукурузного поля, а это могло означать только одно: позицию неизвестного стрелка засекли.

Неожиданно Акакий попытался встать. Чтобы удержать, Кобе и Дато пришлось навалиться на него. Коба с размаху влепил Акакию оплеуху, затем вторую. Он бил беспощадно и без остановки, надеясь подавить сопротивление, силу которого удесятерял помраченный разум. Акакий затих, его тело перестало судорожно дыбиться под навалившимися на него Кобой и Дато, а в глазах застыла смертельная тоска.

Хромой оглянулся в сторону оврага и что-то крикнул. Находившийся в овраге автоматчик в черной куртке приподнялся и, согнувшись вдвое, побежал к нему. Дато взял его на мушку, но в этот момент Акакий опять забился и Дато, не удержавшись, двинул его прикладом. Акакий затих. За это время боевик в черной куртке промчался мимо загона, пересек огород Акакия и скрылся за домом.

— Не вижу его! — сказал Дато.

— Он бежит к рации, видно, оставили ее в машине. Послали вызывать подмогу! — сказал Коба и пополз к дому соседа Акакия.

— А с этим что делать? — спросил Дато, указывая на Акакия.

— Оставь его здесь! — ответил Коба.

До дома добрались ползком. Дато оглянулся: Акакий прополз между помидорными грядками и залег на краю огорода.

Вдоль стены дома пробежали стремглав, в полный рост. Пролезли между ящиками с алоэ и ползком продолжили путь к забору, разделявшему соседские дворы. Бетонный цоколь не был высок, но все-таки давал возможность ползти намного быстрее. Со стороны кукурузного поля опять затрещали автоматные очереди.

Впереди полз Коба, энергично работая локтями. К дороге подползли раньше, чем показался автоматчик в черной куртке. Не успели броситься в залитую водой канаву на обочине, как Дато открыл стрельбу. Ему даже не пришлось целиться: противник будто сам прыгнул ему на мушку.

Первые же пули прошили бежавшему бок. Безмерное удивление и одновременно тоска отразились на его лице и, не успев повернуться в ту сторону, откуда стрелял Дато, он на всем бегу рухнул на дорогу. Глаза Дато четко фиксировали все: и бежавшего по дороге боевика в черной куртке и вылетавшие из патронника пустые гильзы, когда он, не колеблясь, нажал на спуск. Он испытал почти физическое наслаждение и от того, что так лихо справился с этим делом, и от упоительного чувства полного слияния с оружием. Автомат по-прежнему подчинялся ему, и он ощутил спокойную радость вновь обретенной веры в собственные силы.

Коба оглянулся и что-то крикнул, но Дато не расслышал. Они одновременно вскочили и побежали к машине. Коба бежал со всех ног, так и не удосужившись выбраться из канавы.

— Пароль! — заорал он. На бегу он задел ногой труп боевика в черной куртке и обернулся к Дато. — Дай очередь… Они должны услышать парольные выстрелы… Я стрелять не могу — у меня пулемет, они сразу догадаются!

— Они и сами вели огонь в это время… На мои выстрелы наверняка не обратили внимания! — ответил Дато.

— Стреляй, тебе говорю! — завопил Коба в исступлении. Он сорвал с убитого автомат со складным железным прикладом и четыре раза выстрелил в воздух. Сначала три раза подряд и после небольшой паузы еще один раз. — Они воспримут это как ксиву, как подтверждение, что он связался со штабом! — добавил Коба.

— Не нужно было стрелять, — сказал Дато.

— Я знаю, что делаю! — отрывисто бросил Коба и швырнул автомат боевика в канаву. Раскаленный от выстрелов ствол автомата зашипел в воде. Коба приблизился к машине, а Дато перевернул убитого на спину и стал вынимать из жилета автоматные рожки. — В машине рации нет! — с недоумением сказал Коба. — Зачем же бежал к ней этот ублюдок?!

— Выдали мы себя с потрохами этими парольными выстрелами! — встревоженно пробормотал Дато.

— Напротив! — строптиво ответил Коба и вдруг разозлился. — Пошли!

— Постой, я надену его куртку! — медленно, будто чеканя слова, произнес Дато и взглянул на труп с каким-то подобием улыбки на лице. Это прозвучало так неожиданно, что Коба поверил своим ушам. — Да, надену его куртку! — повторил Дато. — Они примут меня за своего, а пока разберутся, что к чему, уже будут в моих руках… По другому к ним не подобраться… Чересчур надежно они укрыты!

— Хватит корчить из себя героя! — прошипел Коба. — Тореадор недоделанный!.. Сразу видать молодчика майорской выучки… Давай, пошли!

Коба побежал к дому Акакия, Дато за ним. Проскочив мимо дома, остановились у гранатового дерева. Сквозь проволочную сетку забора, заваленную широкими листьями тыквенной ботвы, невозможно было разглядеть, что делается у оврага.