Глава «Борис Лапин и Захар Хацревин» из книги «Строка, оборванная пулей»

И. Осипов В трудные дни

В сентябре сорок первого года немцы форсировали Десну и подошли к Черниговскому шоссе.

Наступили трудные дни Киева.

Утром 12 сентября я увидел Бориса Лапина и Захара Хацревина у пустынного подъезда гостиницы. «Континенталь».

Молча, терпеливо наблюдали они, как сержант Швец протирал забрызганное ветровое стекло автомобиля. Этот говорливый толстяк прослыл самым медлительным шофером на Юго-Западном фронте. Но машина корреспондентов «Красной звезды», на зависть всему журналистскому корпусу, постоянно была в боевой готовности.

— Мы только что видели сводку, — сказал Лапин. — Немцы у Козельца.

Он вынул из полевой сумки аккуратно сложенную вчетверо карту и в нескольких словах охарактеризовал обстановку на северо-восточном участке фронта.

— Едем под Козелец. Там все решается…

Борис и Захар всегда стремились именно туда, где происходило или могло произойти самое важное.

Они умели выуживать у неразговорчивых штабных работников достоверные сведения и благодаря этому точно определяли правильный маршрут очередной поездки.

Лапин отлично читал карту. В то время, в начале войны, это был, пожалуй, единственный человек среди военных корреспондентов, умевший ориентироваться среди рек, деревень, холмов и рощ, рассыпанных по зеленому полю двухверстки.

И на этот раз он не ошибся в выборе маршрута.

Наша камуфлированная под цвет лягушки машина появилась на Черниговском шоссе в нужный момент. Здесь, неподалеку от Козельца, стрелковая дивизия остановила прорвавшихся из-за Десны немцев.

Мы свернули с шоссе на узкий, раздавленный гусеничными тягачами проселок и, приглядываясь, как всегда, к отмеченным на лапинской карте ориентирам, некоторое время продвигались навстречу орудийному грохоту.

Потом остановили машину возле обвалившегося глинобитного сарая, и Лапин уверенно повел нас огородами в штаб полка.

Борис обладал особым талантом находить в любой неразберихе нужного человека или хотя бы след его недавнего пребывания. На фронте это бывает иногда очень полезным.

В избе, к которой приткнулась заваленная необмолоченными снопами радиостанция, сидел боец с телефонной трубкой, привязанной к уху.

Командир и начальник штаба только что ушли на южную окраину деревни, в расположение второго батальона.

Оттуда доносился почти несмолкающий треск автоматов.

— Контратакует. Пятый раз сегодня лезет, сволочь, — с досадой сказал телефонист.

Выйдя на улицу, мы посовещались, что делать дальше.

Очевидно, командиру полка в данный момент не до беседы с корреспондентами. Разумно было бы подождать его возвращения из батальона, который отражает пятую, атаку немцев.

Но, зная уже, как в подобных случаях поступают Борис и Захар, я не удивился их решению идти на южную окраину и покорно последовал за ними.

Мы благополучно добрались до командного пункта батальона. Это была неглубокая, по пояс, траншея, прикрытая сверху тяжелыми бревнами. Для нас уже не хватало в ней места, и мы легли рядом, зарывшись в солому.

— Отсюда ни черта не видно, — заявил через минуту Лапин.

— Но ничто не мешает нам слушать, — философски отозвался Хацревин.

Командиру полка действительно было не до нас. Он руководил боем, исход которого еще нельзя было предвидеть. Мы не отважились оторвать его от стереотрубы. Немецкие мины с противным скрежетом падали позади нас. После каждого разрыва слышалось жужжание осколков, и некоторое время над землей висело маленькое черное облако дыма.

Лапин достал из полевой сумки длинный блокнот в твердом синем переплете и принялся что-то записывать.

Время от времени он высовывался из соломенного укрытия и, поправляя очки, внимательно, неторопливо оглядывал клочок земли, на который ворвалась война.

Он с увлечением работал. Узкие листы блокнота покрывались стремительными записями. Обладатель цепкой, не изменявшей ему памяти, Борис никогда полностью ей не доверялся. На этой разбитой снарядами деревенской окраине, под огнем минометов он оставался таким же трезвым и взволнованным наблюдателем, каким его воспитали годы странствий по нашей земле. Таким он был и на Памире, и на Камчатке, и на Халхин-Голе.

Стрельба на минуту утихла.

Захар приподнялся на локте, встретился взглядом с командиром полка и вежливо осведомился, не уделит ли тот немного времени военным корреспондентам.

Командир полка с удивлением посмотрел на незнакомых командиров, лежавших возле траншеи.

Мы вернулись в Киев вечером. Борис и Захар были в отличном настроении.

— На Черниговском шоссе немцы получили крепко по морде, — сообщал всем знакомым Лапин, и лицо его озарено было неподдельным восторгом.

Всю ночь в тринадцатом номере горел свет. Борис и Захар писали очередную корреспонденцию.

…Тусклым осенним утром покидали мы Киев. Над городом вставало дымное зарево. Немцы били фугасными снарядами по Крещатику.

Мы прошли по цепному мосту, служившему в течение трех месяцев мишенью для немецких асов. Мост был неуязвим. Обломки «юнкерсов» и «хейнкелей» валялись на песчаном островке посреди Днепра.

Борис и Захар молча шагали в колонне бойцов. Ночью, когда уже стало известно, что город будет оставлен, они отнесли на радиостанцию последнюю киевскую корреспонденцию. Пряча в карман второй экземпляр — шесть страничек, запечатлевших самые напряженные часы обороны Киева, Захар сказал:

— Если этот очерк затеряется в эфире, мы сами доставим его в редакцию.

Радист обиженно заметил:

— У нас, товарищ военный корреспондент, ничего не теряется.

— Ну, разумеется, — вмешался Борис. — Мой друг просто пошутил. Поверьте, мы уверены, что наша корреспонденция будет доставлена по назначению.

Когда они вышли из палатки радистов, Борис обратился к Захару:

— Не понимаю, зачем вы огорчили их? Я тоже опасаюсь, что наш прощальный опус не попадет в редакцию. Не велика беда, честное слово. Гораздо важнее, чтобы никакие сомнения не мешали людям в такую минуту.

— Пожалуй, в этом есть доля истины, — согласился Захар.

Поток автомобилей, орудийных упряжек, обозных телег катился через мост на левый берег Днепра.

Выглянуло солнце, его косые лучи упали на купола Печерской лавры.

Я увидел в руках у Лапина знакомый блокнот в синем переплете. Не знаю, что записал он, перейдя через Днепр. Может быть, услышанное на мосту меткое солдатское словцо или еще одну, последнюю строку к «Журналистской задушевной»?

Таким — очень сосредоточенным, с блокнотом и карандашом в руках, на обочине фронтовой дороги — навсегда вошел он в мою память.

Мы долго глядели на оставленный город. Трудно и горько было представить себе, что сегодня по аллеям Владимирской горки будут расхаживать фашисты.

Лапин обернулся к нам. Враг всяческой высокопарности, он произнес:

— Теперь у нас может быть только одна цель в жизни: вернуться в Киев.

Это прозвучало как клятва.

Когда-то Лапин писал о годах своей журналистской работы: «Я был незаметным солдатом непобедимой армии бумажных людей, помогающих сражаться с временем».

С первого дня войны Хацревин надели солдатские шинели и заняли место в строю нашей непобедимой армии.

Они прошли с нею по тудным дорогпм сорок первого года, выполнив свой воинский долг перед Родиной.