Главный противник

Россия. 15 сентября 2011 года. Юго-западный участок Центрально-сибирской оккупационной зоны. 164 км севернее предместий г. Кемерово. Авиабаза ВВС США «Нью-Нортвуд», 07.05 по местному времени. Лейтенант Зак «Фрости» МакАдамс, командир отряда SOCOM «Варлок». Срочный вызов, сомнения и воспоминания.

…Лицо Кори осунулось, под глазами залегли тёмные тени от недосыпания: маленький Адам не давал ей покоя, что поделаешь – когда режутся зубки, матери покоя не видать. Связь была отличной, картинка на маленьком мониторе ноутбука не дрожала, и я жадно впитывал каждую чёрточку лица жены, которое казалось ещё прекраснее, чем восемь лет назад, в тот день, когда мы познакомились на свадьбе её младшего брата Майкла. Чёрт возьми, прорва времени пронеслась как один день, а словно вчера это было. Она за что-то отчитывала распорядителя – юркого манерного паренька в дорогом синем костюме-тройке, лаковых туфлях, с деланным французским акцентом. Волосы распорядителя были чем-то смазаны и размётаны по маленькой голове, словно там взорвалась петарда. Кори резко отчитывала этого мужчинку, стиснув в руке программку с номерами столов, она даже раз или два в раздражении топнула ногой. В памяти остались белые, с открытым носком туфли на высоченных «шпильках», загорелые стройные ноги и кремово-белое платье со скромным вырезом и открытыми плечами. Резко повернувшись спиной к человечку в блестящем костюме, она, бормоча нечто сердитое, пошла мне навстречу и, сделав три шага, оступилась на ровном месте. Помню тепло её тела и дразнящий цветочный запах духов, когда Кори оказалась у меня в объятиях. Тогда мы с Майклом только-только вернулись из Басры, где налаживали контакты с местными сочувствующими Коалиции племенными вождями. Жара и пыль так резко контрастировали с дождливой погодой и минусовой температурой тут, в Анкоридже, что я даже слегка приболел…

– Оп! Держу вас! Осторожней, мэм!

– Спасибо… Зак, верно? Майкл мне много про вас рассказывал. Вы вместе воевали с террористами, а ещё – вы его командир.

Её карие глаза на загорелом лице с усыпанным конопушками, слегка вздёрнутым носом и чуть приподнятыми, словно в удивлении бровями, да еще, пожалуй, глубокий грудной голос сразу же выбили меня из седла, так сказать. Отпустив девушку, я, немного смущаясь, только и мог промямлить в ответ нечто глупое.

– Майк наверняка опять что-то приврал, мы всё время занимались переговорами с тамошними шейхами, я и стрелял-то только раз или два…

Лёгкая тень на секунду стёрла с лица девушки всё веселье, но она быстро взяла себя в руки и, протянув мне узкую ладошку, с приязнью посмотрела прямо и открыто:

– Майкл всегда говорит о вас с уважением. Я долго упрашивала его познакомить меня со знаменитым Закари МакАдамсом – грозой этих ужасных иракских террористов. Пойдёмте, я покажу столик, за которым мы будем сидеть вместе. Майкл и Рэйчел будут совсем рядом, ну не бойтесь, лейтенант, я не кусаюсь!..

Мы поженились через год, а ещё через полтора у нас родилась Сэнди, которая теперь так похожа на мать. И вот теперь – Адам, сын. Это так непривычно, но каждый привет из дома наполняет меня неописуемой гордостью. Если бы не служба… если бы не эта непонятная война. Придвинувшись к монитору, жена с тревогой ждёт, что я скажу. Оно и понятно: рождения сына я не видел, нас сорвали по тревоге и с тех пор вот уже пять месяцев я безотрывно разъезжаю по России. Кори всегда с пониманием относилась к тому, что часто не знала, куда отправился её муж на этот раз. Но с рождением сына она всё болезненнее переносит разлуку, в каждой её фразе, вне зависимости от содержания, я слышу один и тот же подтекст: «Когда ты вернёшься?». Даже после того, как четыре месяца назад нам увеличили денежное содержание и бонусы составили вчетверо против того, что я получал в Ираке и чуть раньше в Афганистане, тревожиться жена не перестала.

– Зак, папа зовёт нас к себе. Предлагает мне пожить с ним и мамой до Рождества.

Отец Кори – владелец сети минимаркетов, почти монополист у себя в округе. Мы нормально общались, но чувствовалось, что выбор дочери он не одобрял, хотя ни слова упрёка я от него ни разу не слышал. Склонный к полноте, он всегда напоминал мне ворчливого гнома из мультфильма про Белоснежку. Вот и сейчас Альберт Барнс спешил увезти любимую дочурку подальше от странного зятя, которого, как я догадываюсь, он немного побаивался из-за его непонятной профессии.

– Детка, – я позволяю себе ободряюще улыбнуться, – тогда мы даже перезваниваться не сможем. Ты же знаешь правила: связь только через радиоузел базы, а письма сюда идут довольно долго.

– Знаю, я сама не очень-то хочу ехать. – Жена оглянулась куда-то влево, потом снова с облегчением перевела взгляд на экран ноутбука. – Но мама поможет присмотреть за Адамом, а Сэнди наконец-то оторвётся от этой странной Морин Стокс. Все эти чёрные одежды и агрессивная музыка… Зак, поездка может пойти нам на пользу. Хорошо ещё, что наша дочь пошла характером в тебя и не ходит хвостом за другими. Я буду скучать, Сэнди просила передать, что тоже очень соскучилась по тебе и дяде Майклу. Как там мой непутёвый братец? Рэйчел жалуется, что он ей совсем не звонит.

Майкл уволился, как только началась война, и нанялся на службу к частным подрядчикам. Его уговорил какой-то приятель, оставшийся ещё со школьных времён, соблазнив жирным окладом, который нам, в армии дяди Сэма, даже не снился. Мне стыдно было говорить жене, что её брат стал карателем и получает деньги за то, что травит газом местных крестьян и беженцев прячущихся в лесах. Все они: «Марсден и Ко», «Юнайтед Секьюрити» и «Блэкстоун» – словно свора голодных шакалов, шли вслед за армией, подбирая трофеи, не гнушаясь даже товарами из сельских магазинов. В странах бывшего Варшавского договора и республик Советов скауты контракторов вербовали всякую мразь, готовую за лишний грош передавить голыми руками всю собственную родню, не говоря уже про каких-то русских. Тем более, что наёмники из Польши, Венгрии, Литвы и Чехословакии ненавидели их особенно люто, как бывший раб своего потерявшего силу и лишённого способности дать сдачи господина. Майкл стал заниматься тем, чему я его так долго учил: натаскивал головорезов «Блэкстоун» на поиск и уничтожение любого, кого можно назвать террористом. Другое дело, что чаще всего это были беженцы, либо непонятного вида люди с гладкоствольным оружием, прячущиеся в пригородных лесопосадках иногда целыми комьюнити по две-три семьи, – они попадались в сети чистильщиков одними из первых. Наёмники пользовались нашими картами и специально разработанными наставлениями по контрпартизанской борьбе. После развала Союза был запущен план, согласно которому некоторые идеи подспудно внедрялись в сознание людей на постсоветском пространстве. С целью посеять межнациональную и религиозную рознь ЦРУ финансировало националистов и религиозных сектантов. Программа называлась «Данайские дары», в её рамках среди населения в странах вероятного противника наряду с религиозной и экстремистской литературой распространялись и различные пособия по выживанию. В последние намеренно встраивались схемы опосредованного поиска, могущие облегчить обнаружение и уничтожение тех, кто решит оказать организованное сопротивление в случае вторжения. Главной мыслью подспудно проводилась идея индивидуализма, высмеивались идеи товарищества и взаимопомощи, поскольку мелкие группы, враждующие друг с другом, легче найти и уничтожить поочерёдно. Брат жены в этом преуспел, тренированные им команды охотников успешно работали по всему району Средней полосы России. Сам же он сейчас, по слухам, где-то в Средней Азии, помогает местным князькам уничтожать оставшихся там русских военных. После того, как два месяца назад я узнал правду, мы с Майком поспорили и потом подрались. Но позднее пришли к соглашению, по которому я молчу о том, что знаю о его новой работе, а он держится от меня так далеко, как может. Рэйчел всегда была практичнее, чем моя жена, возможно, ей вообще плевать, как её муж зарабатывает на жизнь. Майк был отличным бойцом, только годы, проведённые в университетской футбольной команде, сделали его излишне самоуверенным. Однако я не думал, что женитьба на амбициозной и, на мой вкус, слишком расчетливой Рэйчел сделает из моего лучшего ученика обычного мясника, забывшего, что такое долг солдата. И вот с тех пор мы с братом Кори не разговариваем. Да, я никогда не смогу пожать руку тому, кто перестал быть воином, забыл о чести защитника Родины.

– Я давно не видел Майка, родная. Через приятелей передам ему твой нагоняй, ты же знаешь, как он любит тебя и своих племянницу и племянника.

В комнату заглянул сержант-майор Иверс и виновато-просительно стал жестикулировать руками, помогая даже своему шоколадному лицу складываться в довольно смешные гримасы. Видимо, полковник Трентон – комиссар особой зоны «Нортвуд» – уже изволит гневаться по поводу моего отсутствия. Кори, видимо, что-то уловила в моём изменившемся выражении лица, потому что со вздохом махнула рукой и грустно улыбнулась:

– Ладно, идите и спасайте Америку от террористов, лейтенант МакАдамс. Мы с вашими детьми будем надоедать вам звонками время от времени и… я люблю тебя, Зак!

– Я тебя больше, гораздо больше, родная. – Сухой комок встал у меня в горле, глаза предательски защипало. – Мне вас всех очень сильно не хватает…

Монитор моргнул, и окошко, в котором секунду назад была печальная Кори, стал серым – мои десять минут истекли. Чёртова война! Как же сильно я скучаю по дому. А ведь как всё легко начиналось: заброска в район Светлогорска прошла словно по учебнику, части особого района остались без единственного крупного арсенала и основного топливохранилища ровно за шесть часов до начала вторжения. Все войска и флот калининградского анклава лишились девяноста процентов боеприпасов и сорока процентов топливных ресурсов. Группы «морских котиков» высадились со стороны Светлогорска и под селом Донское сработали тоже чисто, захватив штаб группировки РЭБ и заглублённый командный пункт в районе местечка Красноторовка. Не знаю точно, кто вывел из строя дивизион мобильных береговых батарей на севере, но высадка передовых частей второй ударной группы войск Альянса – «Северо-запад» прошла без единого выстрела. Русские совершенно не ожидали нападения, даже в расположении отдельного полка РВСН только у трёх офицеров хватило реакции оказать нам сопротивление. Боя с охраной тоже не получилось – часовые оказались не готовы к тому, что их пришли убивать. Вся караульная смена оказалась перебита в течение пяти минут. За каких-то полчаса командование полка и две трети пусковых комплексов были надёжно выведены из строя, а остальные накрыло ракетным ударом с базирующихся в литовской Клайпеде эсминцев НАТО. Мы шли впереди наступающих войск, резали только кабели спецсвязи, оставляя нетронутыми гражданские ретрансляторы сотовых компаний – их трогать было запрещено. Ещё несколько серьёзных стычек случилось в местечке под странным названием Ладушкин[1], но там оперативно сработала группа тактической поддержки, и русских накрыли сразу с моря и с воздуха. По нашим данным, часть расквартированных тут частей войск охраны и обеспечения попала под сокращение и, может быть, поэтому организованного сопротивления не оказали. Хотя тут же пошёл счёт первых потерь: мангруппа сержанта Деверо попала в засаду во время зачистки территорий, прилегающих к акватории калининградского порта, и была полностью уничтожена, так же, как и пришедший им на помощь взвод лёгкой пехоты из четвёртой бригады «Страйкер», находившейся в числе наступающих частей первого эшелона ударной группировки «Северо-запад». По разрозненным данным космической и воздушной разведки, нам противостояли части разгромленной Второй бригады СпН[2] и около сотни моряков с военных русских кораблей, не успевших выйти из порта на большую воду. С боями они отступили и ушли в сторону эстонской границы, откуда им удалось прорваться к Петербургу. К сожалению, с собой они увели часть, на вооружении которой стояли уже довольно устаревшие дальнобойные артустановки безбашенного типа. Несмотря на все наши усилия, русские ценой собственных жизней задержали наступавших им на пятки ребят из Второй мотопехотной роты той же Четвёртой бригады, дополнительно усиленной тяжёлыми танками из частей оперативного резерва{1}. Тогда моей группе не удалось встретиться в бою с русскими коллегами, о чём я сожалел первые двое суток с начала вторжения. Но всё скоро изменилось. Теперь я с тревогой думаю: когда же всё стало катиться в тартарары? Может быть, это случилось уже под Выборгом, когда я увидел «зачищенные» новыми соратниками брата жены обычные кемпинги и пригородные посёлки? Но, может быть, понимание какой-то неправильности происходящего пришло ещё тогда, в порту? Мы отправляли останки Деверо и его парней в Германию, я, как начальник оперативной группы, заполнял посмертные списки. Нет, потери на войне – это нормально. Как бы дико это ни звучало для штатских, но смерть товарищей хоть и тяжела, но ты знаешь, что произойти может всякое, и на их месте можешь оказаться сам. Такова наша работа, главное знать, что всё это ради страны… короче, не напрасно и не зря. Но вот именно в Выборге пришла нотка сомнения, всё чаще беспокойно зудя, она как назойливая муха постоянно лезет в мысли, мешает сосредоточиться. А под Выборгом мы застряли на долгие два месяца, выкуривая упрямых русских из городской канализации и оплавленных развалин. Дрались они неплохо, но многие оказались фактически безоружными, поэтому часто мы просто расставляли мины-ловушки и пускали слезоточивый газ. Впрочем, иногда потери были неожиданно велики: противник всего два раза пытался сдаться в плен. Скрепя сердце приходилось убивать всех без исключения. Этого я до сих пор не понимаю, но приказ есть приказ. Хотя приходилось разбирать случаи, когда бойцы отказывались расстреливать пленных. Оно и понятно, горожане, это просто гражданские – раненые и контуженные в страшных язвах ожогов после обработки города новыми боеприпасами на основе смесей, по действию похожих на напалм. Я наблюдал такой обстрел на тактическом дисплее «Брэдли», приданной нам на время операции: облако ярко-рыжего огня накрывало огромное пространство в десятке километров впереди. Сплошная стена огня держалась минут тридцать, пока, словно по мановению волшебной палочки, в считанные мгновения не сходила на нет. Сплавленная в стеклянную корку земля и серый пепел – вот и всё, что оставляли после себя новые боеприпасы, прозванные «Плащ Сатаны». Однако человек – очень живучая тварь, всё чаще в тылу стихийно возникали очаги сопротивления, из руин выползали полумёртвые русские и старались дотянуться до нас хотя бы зубами. Потом было поражение под Волоколамском, где остаткам русских частей удалось организовать оборону на подступах и в самом городе. Помогло то, что у русских не оказалось ни одного самолёта, но зато они сумели из остатков разбитых частей ПВО создать сводное подразделение, почти две недели сдерживавшее попытки тактических ударных авиагрупп прорваться к позициям сухопутных войск противника. Запомнились отчаянные рейды группы русских танков с позывным «Волга-53». Русские буквально за сутки нарушили порядки наступающей бригады полковника Кэйли, чьи легкобронированные «страйкеры» не смогли ничего противопоставить юрким Т-85. Помогло только наличие штурмовых вертолётов и слаженная работа приданного артдивизиона тяжёлых гаубиц – от «вертушек» русские танки не смогли защититься, и вертолётов у них оказалось всего три или четыре звена. Они тоже яростно атаковали где только возможно, однако у них не было достаточно боеприпасов и, главное, горючего. Вплоть до Урала всё шло неплохо: большинство стационарных пусковых установок было уничтожено в первые двое суток после вторжения, мобильные комплексы частью успели произвести пуски, частью также уничтожены превентивно. Поэтому по прямой специальности поработать всё не удавалось. Нужно отдать стратегам в Вашингтоне должное – время для нападения было выбрано крайне удачно. Документы, захваченные в ходе боёв, свидетельствовали о том, что большинство частей находилось на стадии переформирования, а в ракетных войсках часто наблюдалось прямое нарушение инструкций. По разным оценкам, не менее чем с тридцати процентов ракет оказались сняты блоки наведения, часто отсутствовало должное сервисное обслуживание комплексов. Но, откровенно говоря, это русским не сильно бы помогло: в то время как они только начинали восстанавливать свой ядерный потенциал и налаживали почти с нуля систему прикрытия позиционных районов системами ПВО, Коалиция уже находилась на пике готовности. С помощью мобильных ракетных установок, под предлогом учений подтянутых к самым границам России, удалось в считанные часы расколоть её основательно проржавевший «ядерный щит». Удары следовали одновременно со всех сторон: воздух, суша и море обрушили на ничего так и не понявших русских море огня. Однако ни одной ядерной боеголовки мы не применили, только обычное, «чистое» оружие. В попытке отомстить русские смогли выпустить порядка двенадцати ядерных ракет, однако из-за того, что боеголовок с разделяющимися частями на них не оказалось, вред смогли нанести только две из них. Одна обратила в руины город Хьюстон, другая уничтожила запасное правительственное убежище в районе Великих озёр. Потери действительно были велики, однако восемьдесят больших и малых городов на юге, в центральной России и на северо-западе оказались стёрты с лица земли. В первые две недели два из четырёх округов стратегического командования – Западный и Центральный – перестали существовать. Дальше всё пошло не так гладко, русских спасли их огромные расстояния. Восточный и Южный округа существовали только на бумаге, поэтому силы вторжения лишь частично достигли поставленных перед ними задачи. Однако часть флота и основные военные базы в Северодвинске и Владивостоке оказались уничтожены. Войска русских удалось рассечь на три части, но полностью уничтожить или дезорганизовать их не вышло. Остатки 37-й воздушной армии верховного командования составляющей стратегический резерв, часть инфраструктуры космических войск и некоторые ракетные части русские удержали. Помогло неожиданное молчаливое невмешательство Китая, которое в Вашингтоне никто не смог просчитать: китайцы придвинули к своим границам войска, но от аннексии русских территорий отказались. Также они закрыли границу с Россией, не пуская к себе беженцев. Несмотря на давление со стороны денежных и промышленных «тузов» с Уолл-Стрит, китайцы не разрешили силам Коалиции использовать свою морскую сорокамильную зону для блокады Сахалина, и тем более воздушное пространство. Я не стратег, но сейчас совершенно очевидно, почему Китай остался в стороне. Хитрые азиаты посчитали, что лучше не ввязываться в бой с остатками русских войск, бросив силы, прикрывающие страну с юго-востока и тем самым открываясь для возможной агрессии наших союзников. Самураи непременно воспользовались бы ситуацией и попытались бы аннексировать Маньчжурию. Самое поганое, что, как союзники, мы вынуждены будем их поддержать, чтобы по-прежнему пользоваться инфраструктурой на той же Окинаве. Частично я оказался прав, японцы без согласования с нами в первый же день попытались вторгнуться для начала на Сахалин, но крепко получили по зубам. Ядро их авианосного соединения, гордость сил самообороны, лёгкий авианосец «Хайюга»{2} был потоплен непонятно как появившимся на острове дивизионом береговых мобильных ракетных установок «Редут»{3}. А десант, высадившийся в Корсакове, через три часа после начала вторжения был сброшен русскими морскими пехотинцами обратно в море. Неудачной оказалась и попытка японских парашютистов после длительного обстрела высадиться на спорных островах Южных Курил: русские взорвали спорные острова заложенными там, видимо, совсем недавно малыми ядерными фугасами. Все высадившиеся на острова десантники просто испарились. Затонули и корабли поддержки, торпедированные скорее всего теми же русскими. Оба острова – Хабамаи и Шикотан – стали весело «фонить», вопрос «спорных территорий» решился сам собой. После этого японцы вообще перестали выходить в море самостоятельно, ограничившись блокадой Сахалина. Поняв, что русские могут применить ядерное оружие, командующий соединением кораблей Коалиции контр-адмирал Хансен приказал на Сахалин пока не соваться. Директива Пентагона была ясна и однозначна: только обычное оружие и недопущение применения «ядерной дубины» противником. Однако бои в районе Видяево и под Уссурийском складывались тяжко, перерасход новых боеприпасов превысил разнарядку в два, а местами в четыре раза. Через две недели на Окинаву прибудет транспортный конвой, а до тех пор корабли и подлодки коалиционных сил окружили непокорный остров плотным тройным кольцом…

– Так я могу рассчитывать на перевод в Дармштадт, сэр? А то Кейти совсем замордовала в письмах, я молчу уже про эти долбаные сеансы связи, на бумаге ей-ей безопаснее.

За размышлениями я совсем забыл про своего заместителя. Иверс шёл слева, отставая на полшага, и в который уже раз полоскал мне мозги по поводу своей старшей дочери, которая работала в финчасти базы ВВС, но в безопасной Германии. Барнаби Иверс с самого начала вторжения в Россию просил о переводе. Понять его можно: в армии он почти сорок лет, три ранения и куча застарелых болячек. Есть такая болезнь у ломовых лошадей – нечто вроде нарколепсии: конь начинает засыпать на ходу, пока в один прекрасный день не умирает под упряжью. Это всё потому, что лошадь не умеет говорить и тем более строчить рапорты о переводе. Замены Иверсу у меня пока не было, да и, если совсем откровенно, лучшего квартирмейстера я за все пятнадцать лет службы в первом разведбате родной 525-й не помню[3]. Старик брал меня измором, но ни разу не обратился с рапортом через мою голову, за что я его ещё больше ценю. Гравий дробно хрустел под подошвами.

Мы миновали вторую линию КПП, отделявшего типовые одноэтажные домики строений штаба шестой оперативной бригады «Страйкер» от собственно офиса комиссариата сектора «Нортвуд». Длинное, прямоугольное строение казённого белого цвета, с крытой коричневой металлочерепицей крышей, вмещало весь аппарат комиссара и его личный кабинет. Полковник Трентон был довольно общительным человеком, я несколько раз встречался с ним во время приёмов в нашем представительстве в Брюсселе. Тогда он держался просто, не чинясь, говорил откровенно, без традиционного тяжеловесного апломба чинуш его ранга, чем, собственно, и вызвал мою искреннюю симпатию. Внешне он напоминал усталого слона с постоянно моргающими слезящимися глазами и морщинистой, в глубоких складках, кожей. Ростом Трентон был под стать присвоенному ему тотему: два метра ростом, мощный торс бывшего боксёра-тяжеловеса, зычный голос и неистребимый акцент жителя Южного Бронкса. За глаза все подчинённые, от офицеров до рядовых, уважительно звали Трентона просто «Дядюшка Тэдди». И было за что: ни разу Тэд Трентон не подставил подчинённых под удар, часто из личного жалования помогал семьям погибших, пробивал страховые премии и стипендии для детей и близких родственников своих солдат и офицеров. Это было редкостью, поэтому служить под началом Дядюшки Тэда было не только почётно, но и престижно: при переводе или выходе в отставку служба под началом Трентона автоматически означала приём на службу без собеседования.

– Хорошо, Барни, давай разделаемся с нашей нынешней проблемой, и я похлопочу перед Дядюшкой о переводе в Германию, даю тебе слово. Такой вариант устроит?

Совсем уж было решивший, что я его не слушаю, Иверс мотнул шишковатой головой, от чего его стриженная под бобрик курчавая шевелюра даже сверкнула, отразив скупой рассеянный свет пасмурного утра. Сверкнув широкой улыбкой, в которой проглядывала старомодная сталь протезов, сержант удовлетворённо крякнул, и мы, предъявив карточки допуска, попали в приёмную Трентона, где нас встретил сухим кивком усталый секретарь полковника – бледнокожий и вечно сосредоточенный на экранах трёх настольных мониторов капитан Лиман. Указав нам с на пластиковую, под цвет морёного дуба, дверь кабинета полковника, он неожиданно сильным баритоном, слегка растягивая слова, пригласил нас проходить:

– Лейтенант МакАдамс, сержант-майор Иверс, комиссар ждёт вас, проходите.

Кабинет представлял собой вытянутую, словно пенал, каморку, забитую офисными шкафами, в каких хранят личные и бухгалтерские файлы. Остаток пространства вытеснял массивный письменный стол, где, как всегда, царил образцовый порядок. На зелёном сукне столешницы стояли старинные настольные часы в форме миниатюрной статуи солдат, водружающих американский флаг на Иводзиме. Ровными рядами на столе лежали папки с документами, а на стене висела испещрённая личными пометками Трентона подробная карта Сибири. Полковник склонился над какой-то компьютерной распечаткой, которую он уже успел исчеркать острым грифельным карандашом. Комиссар не жаловал компьютеры, для чего и держал вот уже двадцать с лишним лет молчаливого и исполнительного зануду Лимана. Увидев, что мы вошли, Трентон поднял голову, и в его маленьких голубых глазках мелькнуло облегчение. Жестом указав нам на пару металлических раскладных стульев напротив стола, он привстал и крепко тряхнул мне и Иверсу руки, игнорировав уставной рапорт, который я попытался отдать:

– Зак, Барни, я рад что именно вы прибыли в ответ на моё представление в штаб корпуса. Лучшей помощи они не могли мне оказать, учитывая непростую ситуацию на фронтах…

– Фронтах, сэр? – Я был крайне удивлён, поэтому бестактно перебил полковника. – Ещё вчера русские были окружены и не выступали единым фронтом… даже одним.

– А, совсем забыл, что вас трое суток мурыжили на перевалочных базах и последних новостей вы не знаете. Джентльмены, по последним данным, русские готовят полномасштабную войсковую операцию, цель которой очевидна: они хотят прорвать блокаду своей Северо-Западной группы, наших Второго и Четвёртого ударных корпусов на линии Екатеринбург – Тюмень и выйти к Новосибирску, где им навстречу ударят три войсковых соединения русских из состава так называемой Юго-Восточной освободительной армии. Силами до двух полноценных мотострелковых полков и одной танковой бригады они выходят в районы сосредоточения на линии Горно-Алтайск – Абакан – Красноярск. Точные сроки пока не известны, поэтому мы и форсировали строительство этой базы и ещё двух в Омске и Оренбурге.

– По-вашему, угроза соединения русских окружённых частей реальна? Ведь у них мало солдат и почти нет боеприпасов. Плюс мы господствуем в воздухе…

– Зак, – Трентон досадливо поморщился, – будь моя воля, я бы стёр русских тремя ядерными залпами и вообще вывел бы наших парней отсюда. Но все мы имеем начальство, и те, на кого мы с тобой работаем, решили заполучить незаражённую землицу и сотни кубов сибирских лесов. Ты слышал, что стало с генералом Пауэллом после того, как он проворонил русские гаубицы с ядерными боеприпасами под Петербургом?

– Трибунал, сэр. Шестая бригада «Страйкер» уничтожена полностью, Выборг и окрестности сейчас – это радиоактивная пустыня. Русские выслали корректировщиков в районы сосредоточения наступающих сил, те вызвали огонь на себя. И поскольку мы глушили их обычные частоты, русские использовали открытый канал связи, они говорили открытым текстом. Мужественный поступок, но мы всё равно возьмём Петербург, это вопрос двух-трёх дней, не больше. Европейцам сильно досталось: прибалты, Франция, Польша и Германия получили свою долю радиоактивных осадков. Я слышал, был международный скандал и дошло до того, что французы даже пригрозили выходом из Коалиции.

Полковник утвердительно кивнул и, неожиданно хлопнув по столу раскрытой ладонью правой руки, возвысил и без того не тихий голос, отчего узкое пространство кабинета загудело:

– Верно, лейтенант! Проклятые трусы опять дают задний ход, мы тянем этих дармоедов уже третью войну. Однако без их ресурсов и инфраструктуры действия всей армии вторжения обречены. Ситуация очень непростая, господа. Обстоятельства складываются не в нашу пользу, поскольку завершить разгром двух самых опасных группировок русских нужно до наступления холодов. А тут ещё этот непонятный инцидент с базой трофейщиков. Я уже боюсь заикаться про разгром конвоя с боеприпасами. Контракторы воют, спустили на меня всех собак в штабе армии. Вдобавок у меня на шее сидит сенатор Граймс и его ручной подкомитет Конгресса по расследованию военных злоупотреблений. Они думают, что я вместе с военными контракторами продаю трофейное имущество в Таиланд, откуда оно попадает чуть ли не в Мексику! В партизан они не верят, потому что новый министр обороны Кейнс, со своими хитрыми компьютерными презентациями, отснятыми в Голливуде на деньги налогоплательщиков, убедил всю Америку и, само собой, президента Оруэлла в эффективности ассиметричных ударов. Я сам видел, как эта черно… простите Иверс, но я не имел ввиду всех афроамериканцев, эта сволочь Кейнс меня совершенно выводит из себя!

– Ничего, мистер Трентон, сэр, – Иверс совершенно искренне махнул рукой в знак того, что не обиделся. – Я сам не в восторге от тех сказок, которые адмирал Кейнс плетёт президенту.

– Так вот, – голос Дядюшки Тэдди зазвучал тише, полковник снова сел и откинулся на спинку кресла с резной высокой спинкой, – вы и ваши парни, Зак, покончите с теми, кого полковнику Карверу и его недотёпам из Третьей бригады «Страйкер» не удалось уничтожить. Этот старый задавака положил целый взвод тактической разведки на подступах к лагерю русских. Более того, он и сам едва не погиб: русские поджарили двух его заместителей и в придачу четверых офицеров связи в штабной машине…

– Я слышал, что диверсанты пробрались сквозь заслоны почти к самому штабу бригады. Это так, сэр?

– Да, к сожалению. – Красное от загара лицо полковника стало бледным, голубые глазки под набрякшими веками недобро сверкнули. – Чистая работа, ни одного тела найти не удалось, и загонщики, оставшись без связи, упустили и диверсантов, и основной отряд русских. Судя по всему, партизанами руководит кто-то очень опытный, может быть, мы имеем дело с остатками тех диверсионных групп, что забрасывались для разведки подходов к авиабазе месяц назад.

– Думаю, они не ушли далеко, скорее всего у них есть база в горах, её следует разыскать, сэр.

Трентон встал из-за стола и, выхватив жёлтый карандаш из-за левого уха, подошёл к карте. Остро заточенное грифельное жало упёрлось в изображение горного рельефа:

– Это проще сказать, чем сделать: там куча непроходимых ущелий и, что ещё хуже, под этим плоскогорьем, согласно данным георазведки, разветвлённая сеть пещер, целые подземные реки. Их можно ловить там годами и, в лучшем случае, уничтожить обитающих в пещерах летучих мышей. Нет, нужно брать русских, когда они выползут, и вот это-то и станет твоей основной задачей, Зак. Но есть пара неприятных моментов, прости, что говорю это в последний момент, я и сам узнал только час назад и…

Дверь в кабинет негромко хлопнула, и на пороге появился человек в полевой форме неуставного образца. Поверхность куртки и штанов мерцала, пока не подстроилась под полумрак и бело-коричнево-серую гамму кабинета. Это был адаптивный нанокамуфляж, армия от него отказалась из-за дороговизны, однако частные охранные фирмы закупали его большими партиями для своих элитных отрядов. Скауты наёмников не жалели денег, чтобы заполучить в свои ряды лучших армейских специалистов, предлагая им такие деньги, что генералам впору наниматься к такому счастливчику в дворецкие. «Разгрузка» незнакомца состояла из двух рядов подсумков по бокам, удобно наклонённых вверх под углом – так на порядок сокращается время, нужное для перезарядки винтовки или пистолета. На левом рукаве матово бликовал тактический боевой компьютер. Эта хитрая штука имела видимую только в инфракрасном диапазоне виртуальную клавиатуру. Её экран выводит изображение в небольшой, размером со стекло очков, экран прямо перед левым глазом владельца. Незнакомец снял лёгкий шлем, оставшись, однако, со сбруей, удерживающей экран на его голове прямо перед левым глазом. В руках наемник держал короткий штурмовой автомат «ремингтон», под новый специальный шестимиллиметровый патрон{4}. В отличие от наших штатных SCAR{5}, эти новые, более лёгкие «пушки» били дальше и точнее. В разведке главное – мобильность и вес оружия. В среднем я мог утащить на себе десяток снаряженных магазинов к автомату и шесть пистолетных, а этот пижон вполне сможет нести на треть больше без увеличения веса. При этом эффективность огня у него выше, а вспышки и звука даже без глушителя почти нет. Чёрт, неуютно, право слово. В гнезде «разгрузки» слева, у плеча, приторочен небольшой передатчик, дальность работы которого перекрывала наши рабочие «болталки» раза в два. Небрежно кивнув полковнику, незнакомец вышел в круг света настольной лампы и приветливо улыбнулся. Мне показалось, что только изумление помешало дать наёмнику в зубы. Ничуть не смущаясь, этот наглец заговорил:

– Доброе утро, полковник. Извините за опоздание, погода нелётная, и ваши диспетчеры не торопились дать нам высший приоритет при заходе на посадку. Мы болтались в воздухе лишних двадцать минут. Привет, родственничек, – наёмник притворно вежливо отсалютовал мне, приложив сложенную лодочкой правую руку к виску. – Давно не виделись, Зак.

– Зак, не кипятись, – повысил голос Трентон. – Господа, это Майкл Барнс, он начальник службы силового контроля компании «Блэкстоун Сауз» и, по совместительству, наш координатор от консорциума независимых подрядчиков «Октагон». Я имею чёткий приказ начальника штаба армии наладить взаимодействие с группами службы безопасности «Блэкстоун Сауз». Лейтенант, надеюсь, проблем не будет?

Вот верно говорит поговорка: помяни дьявола, он тут как тут! Мне было почти физически больно, когда я процедил сквозь зубы:

– Так точно, сэр, никаких проблем.

Майк только ухмыльнулся и ещё раз отсалютовал. Полковник почувствовал напряжение между нами, глянув на часы, вмонтированные в статуэтку письменного прибора, снова поднялся и подошел к карте.

– Господа, согласно соглашению, взвод лейтенанта МакАдамса берёт на себя сектора с двенадцатого по двадцать первый. Это районы, прилегающие непосредственно к авиабазе, а точнее, к двадцатимильной зоне перед секторами ответственности охранных частей. Вам же, мистер Барнс, достаётся зона с восьмого по одиннадцатый сектора – это район железнодорожного узла. Предгорья вы делите сами, это общие охотничьи угодья. Таблицы для связи и вызова поддержки вы оба получите у моего адъютанта – мистера Лимана. Есть вопросы, джентльмены?

– Только один, господин комиссар, – голос Майка звучал крайне самоуверенно, что меня ещё больше раздражало. – Вам сообщили сроки, которые желательны директорату «Октагона»? Я получил только общие указания, а от сроков зависит, в том числе, и оплата наших услуг.

– Вы должны уложиться в две недели, – Трентон снова сел за стол и из-под опущенных белёсых ресниц сверлил Майка недобрым взглядом. – Иначе вас отзовут и операцию передадут армейским частям. Мне приказано сжечь всё вокруг базы дотла, и если ваши хвалёные коммандос обосрутся, мис-с-стер Барнс…

Последние слова Дядюшка Тэд буквально выплюнул в сторону потерявшего всякий пиетет к бывшему командиру наймита. Видимо, сейчас Трентон жалел о том, что Майк когда-то был одним из нас. Однако моего родственника тон полковника ничуть не смутил, он хохотнул и, согласно наклонив голову, весело произнёс:

– Мы уложимся в срок, господин полковник, это не первый крысиный выводок, который мне с ребятами придётся вышпарить из их норы.

– Всех благ, советник Барнс, не смею задерживать.

Майк чуть кивнул мне на прощание и, игнорируя исходящего ядом комиссара, вышел в приёмную, где сразу же пошёл к столу Лимана. Махнув рукой, полковник отпустили нас, но когда мы с Иверсом уже выходили, Трентон задержал меня, снова пригласив к столу. Жестом дав заместителю приказ дожидаться в приёмной, я вновь прошёл в кабинет и сел на свой ещё не остывший стул. Сцепив красные, в белёсых волосках, пальцы в «замок», Дядюшка Тэд, постукивая образовавшейся конструкцией по потемневшей от времени столешнице, снова начал издалека:

– Зак, партизаны в лесах – наш шанс прищемить «Октагону» их длинный клюв. Но сейчас я прошу тебя помочь этой продажной сволочи Барнсу, как бы ни хотелось макнуть его мордой в его же собственное дерьмо. Русские зашевелились тут не просто так: они будут пытаться если не уничтожить базу, то, по крайней мере, помешать нашим парням выполнять их работу в небе. Ты сходи, навести Роджера, пока его не отправили под Москву, он единственный видел этих странных русских… Поговори с ним, а потом вылови этих тварей и принеси мне их уши раньше, чем это сделает Барнс. Теперь ты подчиняешься только мне и докладываешь тоже лично мне в любое время суток. Я обеспечу твоих парней всем, что есть, и постараюсь достать всё, чего не хватает, но за это уж и ты веди себя соответственно. Мы поняли друг друга?

А ведь всё так хорошо начиналось. Опять внутренняя политическая возня и интриги будут в довесок к непонятным проблемам с таинственными русскими диверсантами. Драться с врагом и при этом постоянно оглядываться назад – это уже становится скверной традицией. Но никто не говорил, что будет легко. Я кивнул и поднялся на ноги:

– Да, сэр. Всё более чем понятно. Разрешите выполнять, сэр?

– Иди. Лиман отдаст тебе всё, что у нас есть по диверсантам, но обязательно поговори с Роджером, чувствую, ему есть что рассказать. – Полковник, расцепив руки, с силой потёр ими лицо, от чего стал слышен скрип щетины о ладони. – Есть там куча странностей, думаю, твой родственничек их просто проигнорирует. Ну, иди-иди.

Я снова кивнул и, выйдя в приёмную, молча забрал у помощника Дядюшки Тэда плоскую коробочку блока данных. С некоторых пор всё было завязано на портативные планшеты ноутбуков, а карты стали выпускать на плоских гибких квадратных листах, тоже подключаемых к компьютеру. Такая карта автоматически обновлялась через специальный интерфейс, и потом её сколько угодно можно носить с собой. Плюс никто кроме меня не сможет её прочитать, поскольку она реагирует только на мой код ДНК. Однако в поле я предпочитал брать обычные планшетки с бумажными картами: наученный горьким афганским опытом, не слишком доверяю электронике. По прибытии в отведённые нам под казарму два пустующих сейчас склада, придётся переносить данные с электронной карты на обычные. Но это уже привычка, заодно вникну в обстановку, подумаю, с чего начинать поиск. Иверса я отправил в казарму налаживать быт, а сам направился в развёрнутый через два квартала мобильный госпиталь, чтобы повидать своего бывшего наставника ещё со времён службы в форте Брэгг Роджера Клиза, по прозвищу Кодьяк. Роджер был самым лучшим мастером охоты на людей, каких я только знал. Службу он начинал ещё при покойном Рейгане в девяностом году, побывал в Африке, воевал в Югославии и, само собой, мотался с нами в Афганистан и Ирак. Однако после поистине молниеносного иранского блицкрига полгода назад он пропал. О том, что он здесь, в России, и тяжело ранен в стычке с партизанами, я узнал три дня назад, когда получил назначение в «Нортвуд».

Идти оказалось чуть дальше, чем я рассчитывал, несколько раз приходилось обходить скопления рабочих, возводящих недостроенные ангары и какое-то длинное прямоугольное строение, похожее на полевую ремонтную мастерскую. Проходя мимо блока офицерских коттеджей, у одного из них я заметил ярко-жёлтый «хаммер». В памяти мелькнуло что-то знакомое, как будто приходилось слышать совсем недавно про эту машину и её владельца, а вернее, владелицу. Всё разъяснилось уже после того, как я вышел на аллею, ведущую к госпиталю. Сзади послышались сварливые женские крики и я узнал голос: Кенди Восс, звезда экрана и певица, совершала турне по базам Альянса и, видимо, добралась и сюда. Но времени любоваться на заезжую знаменитость уже не было, поэтому я с сожалением вошёл в здание госпиталя и уже через пару минут сидел у кровати, на которой с трудом помещался Роджер, весь обмотанный бинтами, с выглядывавшим из-за повязки единственным целым голубым глазом. Подумать только: простреленное лёгкое, пуля возле сердца, а также сломанная челюсть и выбитый левый глаз. Роджера вовремя успели эвакуировать сюда. Его напарнику – мастер-сержанту Перкинсу, по прозвищу Лягушонок, повезло меньше: русский, который покалечил Роджера, сумел переиграть лучшего во всём корпусе мастера ножевого боя и просто сломал Лягушонку шею. Клиз был в сознании и уже мог шёпотом говорить. Хотя кроме крепчайших ругательств я от него ничего пока не услышал. Наконец, спустя пару минут, чуть успокоившись, он сжал мою руку здоровой левой «клешнёй», и я смог начать расспросы:

– Здорово тебе досталось, брат. Выглядишь, как та мумия в комиксах, только очень упитанная и говорливая.

– Херня… – Роджер выплёвывал каждое слово и голос его дребезжал как плохо смазанная телега, но всё было вполне понятно. – Так это тебя прислали доделывать нашу с Лягушонком работу, да, Фрости?

– Как видишь, старый плут, ты опять откосил от работы. – Сохранять шутливый тон, глядя на изувеченное тело друга, было непросто. – Расскажи, как он тебя подловил?

Роджер замолчал на долгих пять минут, и когда я уже заворочался на неудобном стуле и осмотрел все углы палаты, куда поместили друга, он наконец заговорил, и услышанное с каждым словом мне всё больше и больше не нравилось.

– Зак, мы с тобой бывали в разных местах, ты знаешь, брали и вонючих духов в Афганистане, гоняли «песчаных ниггеров» в долбанном Ираке, но тут я даже не знаю, с кем тебе предстоит иметь дело.

– Не понимаю тебя. Ты определил, кто это: русские коллеги, может быть, дилетанты, которые прячутся по лесам?

Роджер глубоко вздохнул и со свистом выпустил воздух, так, что показалось, будто свистит спущенный скат. Мой наставник был в тупике, а это уже ой как странно! Кодьяк знал повадки колумбийских наркоторговцев, боснийских и югославских вояк, с русскими он тоже успел повоевать еще раньше, поэтому опыта и сноровки ему было не занимать. Но чтобы Роджер оказался в таком смятении, это плохой знак.

– Те, что напали на конвой, без всяких сомнений дилетанты: трофейное оружие, никакой выучки. Они быстро дрогнули и в какой-то момент готовы были отступить. Конвой вёл Джордж Сенье, он сейчас работает на «Блэкстоун». Ты его должен помнить, он был в Сомали, служил в «Дельте».

– Помню. – В памяти всплыл образ мрачного крепыша с необычайно светлой кожей и пронзительными чёрными глазами. – Майор Сенье, вы работали вместе в Иране…

– Точно. – Роджер захрипел, голос стал ниже, и слова зазвучали менее отчётливо. – Так вот, его парни прижали русских. Он успел вызвать вертушки и оперативную группу с базы. И вдруг сначала этот гранатомётчик, а потом напалмовая жаровня на подъёме у места стычки! Говорю тебе, парень: Сенье провели как мальчишку, обычная спасательная операция обернулась войсковой операцией.

– Почему не удалось взять пленных? В отчётах говорится, что нашли только трупы и ещё непонятно как появившегося наёмника… Какого-то итальянца из наёмников, так?

– Не знаю… Нас выбросили уже позже, когда вроде как удалось прижать возле болот этого гранатомётчика и его приятелей в секторе «Матильда». Лягушонок сел у пригорка, я залез на сосну – русским некуда было деваться, путь к болоту там был только один. Перкинс выманил русских на себя, но…

Натужный кашель сотряс всё тело моего наставника, а с ним и высокий ложемент больничной койки. Монитор сердито пискнул и смолк. Прибежавший медбрат, сердито бурча, возился ещё минут пять, за которые я пытался составить целостную картину боя, но ничего не вышло. Слишком уж много белых пятен пока. Наконец Кодьяк продолжил рассказ:

– Зак, я готов ставить свой месячный оклад против дырявого мокасина, что русский был всего один. Этот хитрый ублюдок водил за нос не только нас, но и Бада Лахмана, а ты знаешь, какой это следопыт.

– Значит, вы ждали группу, а в силки пришёл только один?

– Точно. Потом плохо помню: он ловко выворачивался из захвата… Распадался как слизь под руками. А потом будто… чёрт, парень! Потом я будто дрался с настоящим медведем. Лягушонок даже сначала принял этого русского за настоящего шатуна. Сейчас из-за войны их тут много развелось. Если бы не пули, я бы поверил, что встретил Сасквотча{6}, о котором мне рассказывал отец в детстве. Он видел его раз или два, однажды даже, обознавшись, принял за человека и окликнул. До сих пор, вспоминая этот случай, папа тянется к дробовику: взгляд Сасквотча тяжкий… словно он на расстоянии выстуживает тебе мозг. Папаша пытался в него стрелять, старался выследить, однако проклятый лесной дьявол завёл его в горы, и отец, поморозившись, едва живой, вернулся только через десять дней. До прошлой недели я думал, что старый пердун врёт и ищет повод выпить задарма – туристы, городские журналюги его спецом подпаивали, заставляя болтать. Сейчас я уже не уверен, может, лесной дух и взаправду есть…

– Бигфут?.. Ты это серьезно, брат?

– Теперь даже не знаю, Фрости… Посмотри: меня словно кто-то пожевал и выплюнул!.. Те, кто меня откачивал, сказали, что Лягушонку свернули шею одним движением, а он не хлюпик и хват по части «рукопашки». А может быть, их и впрямь было двое? Эйба Перкинса один на один никто не мог одолеть. Проклятое место. Тебе будет трудно. Хочешь совет?

– За тем и пришёл, брат.

Роджер заворочался, отчего койка, жалобно скрипя, даже чуток накренилась на бок. Единственный глаз наставника, не мигая, уставился мне в переносицу, и тем же хриплым шёпотом раненый быстро, словно его кто-то торопил, начал излагать. В тишине, среди резких запахов дезинфекции, лекарств и мочи пополам с дерьмом, монолог товарища звучал особенно зловеще. Впитывая каждое слово, я старался уловить полезные сведения, едва разбирая его прерывистый хрип:

– Заведи глаза на затылке, Зак. И не доверяй никому: ни этим новомодным примочкам, ни даже нашему распрекрасному командующему – полковнику Трентону. Все эти спутники и роботы – полная херня, а люди после этой чехарды с долларами и фантиками со зверьём, что теперь вместо честных денег, тоже сильно изменились. Все вдруг вспомнили про свою задницу, лелеют её пуще Моисеевых заповедей. Родину с некоторых пор уже не так сильно принято любить, лейтенант. Сам слышал, как капитан Сайкс, ну главный интендант базы, хвастался, что прикупил сотню акров здешних лесов. Рано, ох, рано они делят добычу, Фрости. Чем дольше я тут, тем сильнее хочу обратно в Афганистан, там, ей-ей, привычней. Русских можно переиграть, если научишься думать, как они. Только так!.. После того, что было под Петербургом, я ни на минуту не расстаюсь со «стволом», но всё одно тревожно и неспокойно. Афганцы и вот теперь русские, только вместо тамошних лысых гор теперь непролазные лесные дебри. Если отбросить мистику, пару зацепок я тебе всё же дам. Первое: это был не совсем профессионал, но и не дилетант… Уворачивался и стрелял грамотно, но классическую ловушку не распознал. Второе: думаю, что подготовленных бойцов у этих партизан вообще немного, пять, может шесть человек. И самое главное: у организатора засады точно был свой человек тут, на базе или среди наёмников. Они заранее готовились, про конвой знало хоть и много народу, но утечь могло только от того, кто знал все детали. Количество охраны, время конвоя, а особенно про деньги, которые везли люди Сенье. Слышал, что это уже второй случай, когда пропадает касса, только на этот раз что-то пошло не так. Чем чёрт не шутит, может быть, какой-то ухарь сколотил банду и втихаря громит фургоны с деньгами, а партизаны – это так, дымовая завеса. Проверь лагеря для военнопленных, порасспрашивай наёмников из охранных частей. Знаю, пленных держат в карантине всего трое суток, но всех биометрируют, а допросы пишут на видео. Сравни с найденными трупами, может, что и проявится. Эту загадку решать тебе, а сейчас иди, я вроде как спать хочу.

…Выйдя от Роджера, который почти сразу после последнего монолога отключился и захрапел, я направился в отведённую нам казарму, где, как ожидается, есть отдельная комната и душ. Машину для перемещения по базе я отпустил ещё на лётном поле: не люблю колёса, предпочитаю ходить пешком, так легче думается. Роджер сказал многое из того, о чём я уже знал. Однако ниточки, ведущие к наёмникам, обрывались почти сразу: единственный спасшийся из пришедших на помощь конвою сотрудников «Блэкстоун» – Матинелли – был уже откомандирован на усиление опорного пункта в районе бывшего города Болотное. Поговорить с ним не представлялось возможным, а его рапорт непосредственному командиру отдельного батальона санации я изучил до последней запятой. Наёмник излагал гладко: был взят в бою после лёгкой контузии, вследствие потери сознания и последующих провалов в памяти ничего не помнит. Вырвался только после того, как раненый русский, ослабив внимание, не заметил спрятанного у него за голенищем ботинка ножа. Матинелли, развязавшись, просто удрал. Командир отделения роты десантников, высланной для преследования партизан по горячим следам, рассказ Матинелли частично подтвердил. Скорее всего, Майк уже выжал из итальяшки все соки и наверняка готовится к ночному рейду. Русские вряд ли отпустили бы того, кто их видел, добровольно, тут вполне может статься, что «макароннику» действительно повезло убежать. А может быть, наёмник и темнит, но сейчас до него не дотянуться, это, увы, гнусная реальность. И смотаться в Болотное не выйдет, поскольку поток пленных иссяк и фильтрационный пункт сворачивают, а вместе с ним убывают в немецкий Штеттин все архивы. Надо бы отправить запрос, но это опять две-три недели перезвона с тамошним начальством. Нужно работать тут и обязательно выехать на место боестолкновения, это более продуктивно.

Так, гоняя информацию в голове, я добрался до казармы – длинного одноэтажного типового здания. Ничего особенного: шесть комнат для офицеров, три сержантских «люкса» на четыре человека каждый, арсенал и интендантский склад. Всё, как я и просил, разместили с максимальным комфортом. Во всех офицерских комнатах есть душевая кабинка и санузел, для сержантов предусмотрены общая душевая и такой же сортир «четыре очка», есть даже закуток с тренажёрами, но это заведение – вотчина Иверса. Офицерам можно посещать вполне приличный «джим». Через два блока на северо-восточной окраине военного городка есть супермаркет и оздоровительный центр для членов семей. Ответив на приветствие дневального, я прошёл к себе и с трудом втиснулся в душевую кабину. Напор воды оказался на удивление сильным, и после пятнадцати минут блаженства я словно заново родился. Надев тренировочный форменный костюм, сел за небольшой выдвижной столик и разложив портативный компьютер, вошёл в сеть оперативно-стратегического управления спецопераций. Обновлений по общей обстановке за последние шесть часов было не так много: поиски продолжались у юго-восточной подошвы горного массива, где видели партизан, однако ничего существенного обнаружить пока не удалось. Все следы разметало после приказа накрыть артогнём из всех имеющихся стволов, ребята из 42-й артбригады душу вложили. Подключились и летуны, так что там сейчас сам чёрт ногу сломит. Нет, кто бы ни устроил засаду на конвой, он уже заслужил право для более серьезного подхода к его поимке. Роджер сказал – Сасквотч?.. Ладно, пусть будет называться так, прозвище подходящее. Майор Кейн – начальник Четвертого отдельного пехотного батальона, который сейчас отвечает за обеспечение зоны безопасности района авиабазы и всего южного сектора, зря гоняет своих людей по камням. Сасквотч затаился, но если Роджер прав, то его основная цель – авиабаза, и если он заброшен с известной нам целью, то очень скоро объявится сам, нужно только понять, где именно его ждать. Щёлкнув клавишей, я переключился на общефронтовую сводку, хотелось узнать, что там с Витебском, но тут же загорелся предупреждающий баннер: «Доступ ограничен». Странно, последнее время я не мог получить сводки из-под Петербурга, закрыто вообще всё северо-западное направление. А теперь ещё и Белоруссия стала подцензурной зоной. Это направление было одним из самых спокойных: после путча, устроенного сторонниками оппозиции полгода назад, ровно за два месяца до начала войсковой операции против России и ввода в республику объединённого германо-французкого контингента НАТО, единственный союзник русских не оказал организованного сопротивления. Правители России не вмешались во время начала массовых беспорядков, устроенных местными при активной поддержке агентуры ЦРУ. В крупных городах республики начались волнения, постепенно переросшие в перестрелки с применением лёгкого стрелкового оружия, контрабандным путём доставленного из Болгарии и той же России. Московиты решили вмешаться только тогда, когда из захваченного при поддержке агентов нашей минской резидентуры телецентра прозвучало обращение лидеров оппозиции к Евросоюзу. И когда русские решились двинуть войска на помощь отчаянно сопротивлявшимся немногочисленным остаткам верных белорусскому диктатору частей, контроль над основными городами был уже в руках польско-немецкого контингента Коалиции. Обошлось без больших жертв, не считая разбиравшихся между собой аборигенов, немцы и поляки потеряли десять единиц бронетехники и до сорока человек убитыми и ранеными. Новое руководство республики выразило намерение вступления своей освобождённой страны в блок НАТО. Однако ключевые города – Минск и Витебск – всё же были подвергнуты процедуре санации, коренных жителей республики уничтожали десятками тысяч. Особо усердствовали польские полицейские части, но и немцы тоже особой гуманностью не отличались. Спустя пять недель Белоруссия оказалась под полным контролем сил Коалиции, однако, судя по всему, победные реляции были преждевременными, иначе зачем это ограничение. Бывший президент и его свита по одним сведениям сбежали в Россию, по другим – уничтожены точечным бомбовым ударом по наводке польского спецназа. Закрыв крышку ноутбука и потянувшись до хруста в костях, я плюхнулся на довольно удобную кровать и включил небольшой телевизор, подвешенный на стене в изножии. Выбрав новостной канал, транслируемый прямиком из Штатов, я попал как раз на одиннадцатичасовой вечерний выпуск CNN. Говорила звезда вечернего эфира – симпатичная метиска Джоан Мэй, её чёрные волосы, уложенные в безупречную высокую причёску, мне всегда нравились своим натуральным блеском, а улыбка была искренней и доброй. Девушка умела улыбаться так, будто каждый по ту сторону экрана – её старый хороший знакомый. Но сейчас Джоан никак не могла выдавить хотя бы дежурную улыбку, а тон голоса был тревожным. Я прибавил громкости и вслушался в сообщение:

– …Губернатор Техаса, достопочтенный Джордж М. Ли заявил на заседании комиссии по размещению перемещённых лиц, что заключённые в изоляционных лагерях враги государства могут быть привлечены для работ по дезактивации окрестностей Хьюстона…

На экране появилось красное лицо губернатора Ли, облачённого в строгий тёмно-коричневый костюм-тройку. Ли стоял на ступенях недавно отстроенного Дворца правосудия в Остине – столице штата. Воротник белой рубашки и традиционный галстук-шнурок с массивной застёжкой едва сдерживали напор могучей шеи губернатора. Ли трубным басом вещал в протянутые микрофоны журналистов, прижав чёрную широкополую шляпу к широкой, но рыхлой груди:

– Эти шпионы приехали в нашу страну под видом политических беженцев! Они отняли у нас, коренных американцев, рабочие места, купили на уворованные в своей дремучей Московии деньги шикарные особняки и земли! А откуда взялись эти деньги?! Мы! Мы с вами много лет подряд давали русским вынутые из наших с вами карманов честно заработанные гроши и отправляли бедным, как нам говорили содомиты и коммунисты из Вашингтона, людям. Нас убеждали, что в России хотят построить демократию, и мы верили!..

Толпа, собравшаяся перед Дворцом Правосудия, поддержала оратора одобрительными выкриками, слышались дружные аплодисменты. Щурясь от бликов фотовспышек, Ли, всё более распаляясь, продолжал, местами его голос срывался на истерику:

– И что теперь?! Они первые напали на нас, я сам выписывал пособия и продление медицинских страховок для наших парней, принявших на себя первый удар русских в Польше. Потом эта страшная трагедия национального масштаба: Хьюстон обращён в пепел, на месте чудесного города, построенного нашими предками, сейчас радиоактивная пустыня! А что же эти шпионы, наводнившие нашу Землю обетованную, словно тифозные вши? Они жируют на ворованные деньги, пьют чистую воду и дорогие вина, едят деликатесную пищу в ресторанах этого рассадника греха – Нью-Йорка, блудят в калифорнийских вертепах Лос-Анджелеса, швыряют на ветер миллионы в ласвегасских казино! При виде всего этого Господь наш обратил бы в соляные столбы тамошних блудниц и менял!..

Толпа вновь взорвалась восторженными криками, оператор дал панораму митинга, я, на глаз прикинув количество собравшихся, подумал, что старого маразматика слушает тысячи три людей. Между тем камера снова вернулась к фигуре оратора:

– Американский народ дал мне право быть его заступником перед любой бедой, и я не подведу вас, братья и сёстры! – Театральным жестом Ли выдернул бумагу, всё это время скрытую широкими полями шляпы, и потряс тонкой кипой набранных убористым машинописным текстом листов бумаги над головой.

– …Сегодня я подписал закон, одобренный представителями округов. Вот он, День Гнева, вот она, кара для лицемеров и лжецов, прокравшихся в нашу благословенную страну, словно ночные воры!!! Теперь шпионы, заключённые в трёх лагерях, размещённых возле Форт Уорт и Армадилло, будут разбирать завалы на пепелище порушенного их сообщниками великого Божьего града! Также я обратился к президенту с предложением, чтобы все шпионы из всех подобных лагерей по всей стране направлялись к нам, работы хватит на всех!

Картинка сменилась, на экране снова была студия и прелестное смуглое лицо Джоан, слегка побледневшее. В раскосых зелёных глазах отразилось смятение. Однако девушка быстро справилась с волнением и продолжила:

– Губернатор Ли был одним из авторов закона о поражении в правах бывших выходцев из СССР, а также членов их семей и близких родственников[4]. Более двух миллионов натурализовавшихся россиян и их родственников сейчас находятся в карантинных зонах на территории США и Канады, которая с января 2012 года присоединится к договору о Единении и станет полноправным гособразованием в составе Соединённых Штатов. Среди бывших граждан оказались довольно влиятельные бизнесмены и знаменитости, в числе которых известный инвестиционный банкир Воловой, бывший член совета директоров нефтяной компании «СОРМА Трейд» – Валерий Николаенко и известная фотомодель и актриса Нина Сингер, чьё настоящее имя – Анастасия Фадеева. Все счета неблагонадёжных граждан арестованы, а имущество конфисковано фискальной службой национального казначейства.

Камера взяла общий план, и в кадре появился лощёный брюнет с правильными чертами лица. Это был Грэг Престон, которому из-за умения строить серьёзную мину понимающего эксперта доверяли читать хоть и важные, но менее значимые сообщения. Скупо улыбнувшись, ведущий заговорил хорошо поставленным баритоном, перехватив эстафету у коллеги:

– С вами снова Грэг Престон, последние новости о положении на международной космической станции.

На экране появилось изображение МКС, но так, словно камера находилась на приличном расстоянии от станции. Внешне всё было как обычно, и никаких изменений, на мой взгляд, дилетанта в астронавтике визуально не наблюдалось. Голос Грэга за кадром начал комментировать статичную картинку мерцающей габаритными огнями громадины, мерно, словно гигантский осьминог, плывущей над Землёй:

– Очередной неудачей закончилась попытка переговоров со сменой русских астронавтов. После событий двадцать шестого июля, когда трое русских выдворили американского и французского членов экипажа, силой принудив тех к эвакуации в спасательном аппарате, с МКС нет связи. Постоянно транслируется только предупреждение на английском, французском и немецком языках о том, что любая попытка стыковки приведёт к уничтожению станции. Представитель НАСА Стив Баллард заявил в связи с инцидентом, что если в течение последующих двух недель не будет найдено приемлемого решения, МКС будет уничтожена…

Дальше я слушать не стал, переключившись на трансляцию записей старых футбольных матчей, для чего, собственно, и врубил телевизор. Астронавты скоро сдадутся, поскольку им там уже наверняка нечем дышать, не говоря уже про всякие припасы вроде еды и воды. Что касается бывших богатеев с русскими корнями, то их подвела излишняя самоуверенность: они мыслили стереотипами своей же коммунистической пропаганды, где говорилось, что частная собственность и деньги для американцев священная корова. Они ничего не поняли, уж я-то точно знаю, что главное – не то, сколько у тебя денег, а то, кого на данный момент объявят врагом государства. Такой человек или группа людей автоматически становятся неприкасаемыми в самом худшем смысле этого слова. Русских не спасли даже деньги, я сам видел, как перед вторжением военная полиция выводила арестованных офицеров и солдат, чьи родственники оказались выходцами из России. Тогда «Билль о благонадёжных» ещё существовал в качестве секретной директивы, и не было никакой истерики, поскольку в войсках чистка уже давно проводилась, а неудобные брались на карандаш. Русских и так теснили по службе, стараясь не допускать на командные посты, но после директивы от них избавились в течение двух суток. У нас в отряде максимум кого можно встретить, это чёрного или мекса, русских брали только в пехоту и во всякие вспомогательные части, так я слышал. На экране закончилась нарезка из игр прошлогодней серии, я выключил «ящик», подоткнул подушку и прикрыл глаза. Нужно обязательно выспаться и отдохнуть, после приземления я ни разу не присел, если не считать брифинг у Трентона, а потом садиться за планирование первого боевого выхода. Основное оборудование и часть припасов прибудут только завтра, поэтому потеряем как минимум сутки-двое на развёртывание, налаживание взаимодействия с ротой охраны и размещённой тут же на базе десантурой. Командир последних, капитан Райли, был мне знаком ещё по первым дням войны. Толковый, но слишком прямолинейно мыслящий офицер, он может помочь и поддержать, когда придёт время, но на большее рассчитывать нельзя. Снова придётся полагаться только на самого себя… Ах, как не вовремя Кодьяк слёг на больничку, совсем не вовремя!..

Россия, 27 сентября 2011 года. 12.35 по местному времени. Юго-восточный Салаир, реликтовый пещерный комплекс в районе горы Пихтовой. Примерно 638 километров от ближайшего населённого пункта и около 580 метров над уровнем моря. Район постоянного базирования партизанского отряда. Антон «Ропша» Варламов. Новое задание, старые друзья и таинственный незнакомец.

…Удивительная штука чувство – личного комфорта: сейчас тебе кажется недостаточно мягким кресло с ортопедической спинкой и подогревом, ну не сидится в нём удобно, как ни ёрзай. И вот спустя всего пару месяцев в грязи, под пулями да с лишней парой дырок вдобавок к уже имеющимся в организме от природы условия жизни кардинально влияют на систему ценностей. Горячая вода и кусок хозяйственного мыла кажутся верхом цивилизации и действительно способствуют улучшению настроения. Вода была очень горячей, однако избитое и продрогшее тело требовало именно тепла. Жаркого, поглощающего всё существо живого тепла. Может быть, оно выгонит стужу, ощущение которой наравне с иссушающей жаждой были и остались моими главными спутниками на войне. Эту разновидность озноба и жажды не излечить, настолько глубоко они въедаются в тело, вплоть до костного мозга. Скорее всего это не физические, а психологические симптомы особого военного невроза. На уровне сознания ты уже ничего толком не ощущаешь, даже такое сильное чувство, как страх смерти, кажется, уходит. Остаются только жажда и озноб, природу не обманешь.

Зажмурившись, я оттолкнулся от отполированного проточным течением края просторной каменной чаши и, присев на корточки, погрузился в исходящую паром воду. Снова звуки стали гулко отдаваться в ушах, тёплая темень в который раз вызвала прилив тихой радости. И на данный момент действительно повод был: живым до подгорных пещер добрался отряд Леры, потеряв четверых бойцов, что для совершенно пикового расклада было хоть и горько, но приемлемо. Также благодаря почти фанатичной вере в мой военный гений Варенуха, торчавший у подошвы горы почти неделю без смены, навёл нашу сбившуюся с дороги группу на второй вход в катакомбы. Мы, таким образом, не блуждали в поисках точки входа, рискуя или нарваться на американцев, или быть обстрелянными своими. Это было фантастическое везение, однако я не обольщался удачей, которая, как известно, дама капризная.

Столь удачному стечению обстоятельств способствовала, как мне думается, общая неготовность амеров к тому, что у них в тылу оказался способный к сопротивлению отряд. Плюс выбранный мной район как нельзя лучше подходил для укрытия, в придачу про пещеры никому из официальных властей даже в мирное время известно не было. Район Салаира – это старые, рыхлые горы, изрытые заброшенными выработками, тоннелями без начала и конца, в которых затеряется любое количество людей: как небольшой отряд беглых страйкболистов, так и хоть целый полк, посланный на их поиски. Выходов на поверхность существует масса, однако все они в такой чащобе, что найти дыру в земле или трещину в скальной породе очень маловероятно, даже если знаешь, что вход где-то поблизости. Подошва и склоны Салаира – сплошняком чернолесье, густой частокол из деревьев и кустарника, войдя в который, можно остаться там навсегда.

…После отчаянного налёта на КП амеровской части нас на удивление вяло преследовали. Пару дней разрозненные поисковые группы выходили на наш след, но мы, всякий раз уклоняясь от их попыток завязать бой, уходили. Наконец на шестые сутки безостановочного бега мы вышли к неглубокой лощине ведущей к юго-восточному склону горного хребта. Мы остановились, укротив мерный темп бега, и почти сутки, сменяя друг друга, отсиживались в отвалах старой породы, заросшей кустарником и сосняком. Отдежурив свои три часа перед самым рассветом, я тогда забылся тяжёлым, чутким сном, который пришёл тотчас, как только голова коснулась нарубленных Алексом пихтовых веток, служивших нам постелью. Спальники и многое другое я приказал схоронить до лучших времён ещё перед самым началом акции, чтобы уходить налегке. И если быть откровенным до конца, не особо верилось, что получится вырваться из вражеского логова живым. Мы все страдали от промозглой погоды, а из еды были только коренья и грибы, да однажды мне удалось поймать в силки двух рябчиков, которых мы съели практически сырыми. Усталость как ощущение уже давно существовала где-то отдельно: все мы представляли собой компанию грязных, отощавших существ, с неотвратимым упорством двигавшихся к одной, известной только нам, цели. Ирину мы подкармливали ягодами, которые удавалось собирать на ходу. Но девушка хоть и принимала знаки заботы о себе, однако тайком делилась с тем из нас, кто оступался и падал, ослаб сильнее остальных. Такого приходилось подхватывать под руки и тащить на себе какое-то время, но в целом выдержали все. Поэтому на седьмые сутки группа уже потеряла остатки боеготовности, и случись напороться на реального противника, думаю, что всё решилось бы не в нашу пользу и в довольно короткий срок.

В сон вкрался запах сырой одежды, пота и оружейной смазки, кто-то тянул руку, чтобы потормошить меня за плечо, однако рефлекс оказался сильнее усталости и я поймал за узкое запястье осторожно подползшую ко мне Ирину. Та вздрогнула от неожиданности, но прежде чем девушка попыталась освободиться, я уже разжал пальцы и, глядя ей в глаза вопросительно, мотнул подбородком. Знаками девушка дала понять, что впереди есть кто-то чужой. Осторожно, чтобы не делать лишнего шума, я перекатился на живот и, сгруппировавшись в полуприседе, поманил Иру, чтобы поговорить. Присев и склонившись головами почти лоб в лоб, мы наконец смогли начать перешёптываться:

– Командир, – голос девушки звучал с шипящими интонациями: простуда, как и у всех нас, – впереди чужой. Идёт по сухому руслу, вооружён, но «ствол» не американский. Идёт осторожно… Всё время смотрит по сторонам, похоже, что-то ищет.

Чтобы окончательно отогнать сон, я провёл ладонью по росшим вокруг низким кустам, собирая повисшие на стеблях и круглых листьях холодные капли дождевой воды. Из-за постоянного ощущения холода кожа лица совершенно задубела, и холодная вода только слегка обожгла веки, но в голове немного прояснилось, и я кивнул девушке, предлагая вместе идти на облюбованный ею передовой НП. Это была груда замшелых камней на правом, северном склоне лощины, к которой со стороны места, избранного нами под стоянку, вела неглубокая извилистая промоина, поросшая кустарником, совершенно не видимая с противоположной стороны той части русла, откуда только и можно было пройти со стороны гор в лес. Поэтому мы незамеченными пробрались на позицию Ирины, и она жестами указала на еле заметную невооружённым глазом едва перемещающуюся серо-зелёную точку среди валунов и невысоких деревьев которыми было усеяно сухое речное русло. Мой трофейный прицел тут снова был бесполезен, поэтому девушка осторожно передала мне свою винтовку. Оптика, конечно, была отменная: приблизив глаз к обрезиненному окуляру, я увидел в сетке прицела слегка неуклюже скачущую по камням крупную фигуру в знакомом самодельном костюме, вроде того, что в своё время я шил для себя и обоих артельщиков. Но от приветственного крика удержало то, что Семёныч, а это без всяких сомнений был он, шёл не один. Следом за бывшим дальнобойщиком, на расстоянии десятка метров шустро прыгал по камням невысокий мужичок в вылинявшем дождевике с полноразмерной мосинской «трёхлинейкой» на плече, грамотно повёрнутой стволом вниз{7}. Человек имел загорелые до черна лицо и руки, короткая, ухоженная седая борода и такие же усы скрывали лицо до половины. Волос не было видно из-за надвинутой на глаза серой кепки, а дождевик скрывал фигуру почти до пят. Про себя я отметил, что лет человеку может быть не так уж и мало, скорее всего пенсионер – шестьдесят, может, шестьдесят пять годков. Уж слишком шустро этот гражданин поспешал за нашим пятидесятилетним партизаном. Появления Семеныча совершенно не ожидал и был искренне рад увидеть знакомое лицо. Неожиданно случилось то, чего никак нельзя было ожидать: «пыльник», как я про себя окрестил спутника Варенухи, остановился и негромко что-то сказав тоже замершему почти мгновенно Семёнычу, снял с головы кепку и помахал ею над головой, словно бы смотря прямо на меня. Мысль о засаде пришла в голову почти сразу же, поэтому, наклонившись к девушке вплотную и передав ей винтовку, я тихо приказал:

– Ира, тот старый гриб-боровик наверняка нас не заметил, однако присутствие людей каким-то образом почувствовал. Иди в лагерь, буди ребят – пусть займут оборону с вектором прорыва на северо-восток. Там длинный овраг, он идёт в сторону двух низких сопок, в тайге легче будет затеряться. Сама возвращайся обратно, осматривайся по секторам, когда я выйду им навстречу. Если это ловушка, противник так или иначе себя выдаст…

– Без тебя мы не уйдём.

– Отставить! – Я, пусть и шёпотом, но чутка надавил голосом. – Просто прикрывай меня, сколько сможешь. Но только после того, как я упаду и начну палить. Если всё будет ровно и дед этот безвредный, откину капюшон и подтягивайтесь сюда.

Девушка упрямо мотнула головой, но послушалась. С дисциплиной у бывших поклонников импортного аналога «Зарницы» всё же получше, чем в нашем невеликом отряде народных мстителей. Костюм, доставшийся мне в наследство от некоего покойного «туриста», уже притёрся по фигуре и почти не стеснял движений. Однако за время, проведённое в «секрете», роса и мелкий моросящий дождик сделали ткань сырой и тяжёлой. Проверив, как вынимается из левой нарукавной петли нож, и расстегнув кобуру, чтобы в случае чего сразу выйти на парную серию из двух выстрелов, я пристегнул автомат карабином к поясу сзади и поднялся из укрытия, держа руки чуть расставленными в стороны. Дед уловил мое движение в тот же миг, когда я только ворохнулся, что говорило об отменном зрении и реакции престарелого аборигена. Он, ещё раз помахав кепкой, ринулся мне навстречу, даже обогнав Варенуху, и совсем уже было разогнался, но Семёныч, увидев меня, удержал старика на месте и сам вприпрыжку поскакал по камням в мою сторону. По мере приближения водилы я понял, что старик каким-то образом сумел завоевать его доверие: Семёныч своего спутника нисколько не опасался. Я шёл навстречу, осматривая попутно скаты узкой, заросшей кустарником теснины. Силясь разглядеть движение за низкорослыми стволами деревьев или в зарослях боярышника, обшарил всё, но ничего не уловил. Чувства молчали, и теперь уже трудно было различить причину этой немоты. Тут одно из двух: или всё реально чисто, или я настолько загнал организм, что кроме навязчивой паранойи ничего вообще ощущать не способен, покуда не высплюсь и не отогреюсь…

– Командир!.. – Варенуха добежал-таки первым, но, видя моё напускное спокойствие, замер в трёх метрах – Мы… я… Лера сказала, чтобы я искал, она отправила ещё три группы. А я… мы с Андрей Иванычем… Он сказал…

Продолжая осматриваться, я только кивнул, не убирая рук далеко от пистолета и ножа. Кругом было обычное туманное утро, пахло сыростью и над всем стоял особый запах мокрого замшелого камня, который ни с чем не спутаешь. Подстава или нет, но придётся рискнуть. Опустив руки и расслабившись, я шагнул навстречу бывшему водиле, и мы крепко, до костяного хруста обнялись.

– Здоров, Виталий Семёныч!..

Голос мой проскрежетал с непривычки особенно громко, так что я не узнал сам себя. Во время рейда всё больше говорили шёпотом и знаками, ловя звуки окружающего нас леса, слушая, не проявится ли жужжание беспилотника или стрёкот мощных винтов вражеского вертолёта. Варенуха жестом позвал стоявшего чуть поодаль старика:

– Там, в лесу, в самой чащобе, я на заимку лесническую набрёл. Вот, командир, знакомься: это местный егерь Чернов Андрей Иваныч. Местные леса как свои пять пальцев… Он мне и подсказал, где искать вас.

Неожиданно Варенуха присел на ближайший валун и, сняв шапку-маску, уткнулся в неё лицом глухо простонал:

– Все вернулись ни с чем… Говорили, что ты и остальные погибли… Я один искал… не верил… Знал, просто знал, что ты живой, и всё.

После этих слов у меня словно что-то оттаяло внутри. Скинув капюшон, я присел рядом с бывшим водилой и, приобняв его обширную тушу в свалявшейся мохнатой накидке, только и смог произнести:

– Нет пока моей пули ни у кого… Ждёт, не торопится. Ты не ошибся, поживём пока что.

– Хорошо, что девке своей не сказал стрелять, – подал голос старик Чернов. – Перетрухал я маленько, когда она оптикой меня щупала. Грамотно спряталась, не сразу найдёшь. А вон и твои архаровцы бегут…

Встав с камня, я увидел, что старик показывает мне за спину и повернул голову так, чтобы всё же не упускать нового человека из виду. Бросив взгляд через плечо, обнаружил, что вся группа уже в полном составе цепочкой движется по левому скату лощины в нашем направлении. Дождавшись, пока заметно отдохнувшие и набравшиеся сил ребята дойдут, я внимательно рассматривал старика. К ранее увиденному мало что добавилось: одежда удобная, ношенная, сапоги шитые на заказ из твёрдой кожи на толстой резиновой подошве, скорее всего с подшипниковыми набойками, чтобы не скользить на камнях и по льду. Оружие ухоженное, прицел импортный, переменной кратности, не из дешёвых. На стволе у дульного среза характерный крепёж – винтовка специальная, на неё можно поставить ещё и «тихарь». А судя по свежим царапинам, старик такое приспособление имеет и по крайней мере с неделю назад им пользовался. Когда все подтянулись, я отдал команду построиться, следуя указанному стариком направлению на юго-запад, где узкие скаты лощины расступались, переходя в густой лес, где, по словам нового проводника, есть неприметная тропка, ведущая «аккурат туда». Под этими словами Чернов подразумевал вход в пещерный лабиринт, откуда можно было пройти за трое-четверо суток к тем пещерам, где сейчас находился базовый лагерь отряда Леры.

Отправив знавшего маршрут Варенуху в голову колонны на пару с Ириной, я сам пошёл в хвосте, чтобы получше присмотреться к леснику, ненавязчиво пригласив его пойти рядом. Только идиот стал бы говорить на марше, тем более в лесу, где любой звук может быть услышан тем, кто умеет это делать. Поэтому следующие десять часов пути мы просто шли вперёд, пока к вечеру не вступили в лес. Всё это время только пару раз на севере и северо-востоке слышалась отдалённая канонада. Вертолётов и беспилотников ни разу засечь не вышло, думаю, оккупанты все силы бросили на усиление охраны железнодорожного узла и авиабазы. Если поиски всё ещё ведутся, то южнее. Иными словами, не там, где потеряли, а там, где светло. Чёрная тайга встретила нас сухим полумраком и запахами готовящегося к спячке леса: хвойных иголок и коры, палых листьев и усыхающего кустарника, а также тонким ароматом грибов да перезревающих ягод. Тут было не так сыро, как у подошвы рыхлой плоской горы, сказывалась плотность смешанной лиственно-хвойной поросли. В таком лесу можно не бояться обычного осмотра с воздуха, но, учитывая шагнувшую вдаль технику, я особо не расслаблялся сам и предупредил по цепочке остальных, чтобы в случае чего расходились под прикрытие самых больших сосен или пихт, чьи кроны может быть смогут затруднить визуальное опознание в нас людей. Когда мы прошли по петляющей звериной тропке километра два, Чернов показал мне спрятавшуюся в поросли молодых сосен замшелую скалу, в которой время высверлило довольно широкую выемку, образовывающую глубокую нишу с высоким трёхметровым потолком. Собрав немного хвороста, мы разбили лагерь. Выставив в охранение Алекса и Ирину, как самых опытных, я присел к костру на собранные в кучу палые листья, коих в нише оказалось вполне достаточно, чтобы всем нам зарыться в них с головой. Собранные в стороне от маршрута грибы уже нанизаны на тонкие прутья и, сбрызнутые солёной водой, подрумяниваются на небольшом, но дающем ровное тепло костерке. Старик сел рядом, прислонив винтовку с зачехлённым прицелом к стене ниши, чтобы в случае чего сразу взять оружие. Оптика была пристроена таким образом, чтобы как можно меньше увеличивать силуэт стрелка, поэтому рамка крепёжной планки была хитро изогнута, и сделано это несомненно вручную. Вообще, «трёхлинейка» производила впечатление гораздо более сильное, нежели снайперская «раскладушка» Ирины. В ней чувствовалась некая солидность, ощущалось количество вложенного владельцем труда и в какой-то мере, конечно же, денег. Тёмное, ореховое ложе, воронёный ствол и рычаг затвора с машинной гравировкой… Нет, непростой это дед с непростой винтовкой. Разгадывание шарад и кроссвордов – как раз тот вид деятельности, который я более всего не жалую. С одной стороны, Чернов ведёт нас уверенно, даже когда я два раза произвольно менял маршрут, чтобы проверить, как поведёт себя старик на местности. Не моргнув глазом, новый знакомец Варенухи выбирал всякий раз самую удобную дорогу, только хитровато щурился, украдкой глядя в мою сторону. С другой стороны, ложе из орешника, в то время как наши отечественные «трёхлинейки» и карабины все из сосны и берёзы. Опять же гравировка на рычаге и хитрая планка под прицел – всё говорило о том, что винтовочка дорабатывалась в заводских условиях. Американский агент, из тех, что внедрялись заранее? Но тогда подгорная база тоже была бы раскрыта, и довольно давно. Варенуха из тех, кого можно обмануть, однако запугать человека, потерявшего всю семью… Есть идея! Встав от костра, я сделал успокаивающий жест встрепенувшемуся было Чернову:

– Пойду, перекинусь парой слов с боевым товарищем, не виделись давно, вы уж извините, Андрей Иваныч.

Старик кивнул и на удивление спокойно улыбнулся в бороду, показав прокуренные жёлтые зубы:

– Ничего, я пока тут посижу, кости погрею.

Варенуха, до того с каким-то одержимым тщанием чистивший пулемёт, быстро собрал оружие и отошёл со мной метров на десять от костра. Я повёл бывшего водилу за южный выступ ниши, чтобы ветер не относил слова в сторону сидевшего к нам спиной Чернова. Семёныч сильно изменился: движения стали более скупыми и расчетливыми, взгляд настороженным. Пулемёт он теперь держал более уверенно, видно, что привык к оружию, полюбил его. Но стоило нам заговорить, как я узнал прежнего, немного растерянного гражданского водилу, придавленного навалившимся вдруг грузом обстоятельств. Присев на корточки и пригласив артельщика сесть напротив, я спросил:

– Виталий Семёныч, расскажи, как добрались, как устроился на новом месте?

– Да нормально… ну почти так: три больших зала, есть спуск к речке подземной и даже горячий ключ прямо из-под земли бьёт…

Варенуха, сначала сбивчиво, а по мере продолжения расспросов всё более последовательно и спокойно, рассказал про новый лагерь отряда. До описанного мной спуска в пещеру отряд добрался без помех, поскольку дезориентированные преследователи изначально отвели основные силы восточнее, сконцентрировав усилия на поисках в наиболее слабо проходимой части Шиковичей. Тактически это было верно – место глухое, для укрытия самое оно. Миновав открытое пространство и держась правой, северо-восточной стороны ущелья, отряд за три часа быстрого марша сумел достичь подошвы довольно высокой горы. Группа, в которую входил и Варенуха, поднявшись на почти стометровую отметку, обнаружила неширокую террасу, с которой приметная расселина в виде трезубца оказалась доступна для спуска. Ещё спустя два часа трое добровольцев спустились по узкому проходу на дно расселины, где, к вящей их радости, действительно обнаружился искомый проход в целый подземный город. Подъём и последующий спуск раненых и наиболее выбившихся из сил членов отряда занял ещё порядка пяти часов. Амеры опомнились только к вечеру, а вернее, к шести часам пополудни. В тот самый момент, когда последняя партия уже заканчивала подъём на карниз, по ущелью начала работать ствольная артиллерия, миномёты и авиация. Из шедших последними бойцов во главе с раненым Кэрри накрыло шестерых. Двоим удалось укрыться в складках расселины и спуститься ближе к полуночи. Сам Кэрри погиб одним из первых: спасая висящих на частично оборванной страховочной связке товарищей, он хладнокровно обрезал трос и упал вниз. Остальных накрыло уже после того, как первая пара начала спуск в расселину: люди оказались на открытом месте, чем воспользовался ведущий амеровской вертолётной пары и расстрелял «туристов» из курсового пулемёта. В общей сложности выжило двадцать восемь человек из изначально составлявших отряд. Из этого числа две трети – раненые и даже трое, детей от шести до тринадцати лет. Однако спасшимся повезло: пещеры, служившие стойбищем для древних людей, оказались вполне пригодными для жилья, на местах старых костровищ люди вновь, как и тысячи лет назад развели огонь. Горячий источник, о котором я уже упомянул, оказался каскадным комплексом сообщающихся озёр, образующих три огромных, неправильной формы чаши, до трёх метров глубиной в самой нижней точке. Горячей, бурлящим крутым кипятком, вода была только в озере, расположенном на уступе выше двух остальных, в нижние озёра вода стекала, когда переполнялся верхний резервуар, и поэтому в среднем температура воды достигала приемлемой, градусов до сорока по Цельсию. На вкус, по словам водилы, вода была чуть солоноватой, отдавающей тухлятиной. Однако питьевую воду вскоре нашли ниже: несколько тоннелей вели к берегам подземной реки с довольно быстрым течением, там вода была совершенно чистая. Некоторые даже видели рыбу, но пока никто не ловил её. Получалась довольно интересная картина: три больших зала на уровне двухсот-трёхсот метров сообщались между собой сетью узких и не очень коридоров. Как оказалось, гора, словно кусок сыра, была пронизана извилистыми коридорами, которые пробили здесь некогда речные потоки. Часто такие ходы никуда не вели, однако спустя несколько дней высланные на разведку поисковые группы обнаружили три выхода наружу. Так в лагере появилось топливо, которого первоначально сильно не хватало. Во время одной из таких вылазок Варенуха и встретил старика Чернова. Бывший дальнобойщик поделился соображением, что старик выследил их точку входа, поскольку народ в отряде соблюдал осторожность довольно своеобразно, и опытному следопыту обнаружить, откуда приходят заготовители валежника, было проще простого. Нужно, однако, отдать «туристам» должное – сначала лесовику никто не поверил, однако тот пошёл с ними, не сопротивляясь, отдал винтовку и позволил завязать себе глаза. Но Варенуха снова высказался в том смысле, что старик даже в пещерах вёл себя так, будто находился тут не впервые. Когда я спросил, какова же была реакция Леры на пленника, то Семёныч, выказывая явное благоволение девушке, с плохо скрываемым восхищением сказал, что Лера поверила Чернову только после долгой, двухчасовой беседы с глазу на глаз. Это меня несколько отрезвило, ибо, во-первых, я сам доверял чутью нового командира отряда и, во-вторых, Чернов действительно хоть и выглядел подозрительно, однако я не чувствовал в нём угрозы. Кроме того, было и одно практическое соображение: раз лесник так ловко ориентируется не только в труднопроходимом чернолесье, но и бывал в пещерах, у него много раз уже была возможность дать сигнал тем, кто нас так тщетно, но усердно разыскивал. Как я уже заметил ранее, амеры очень сильно полагаются на всякие технические приспособления, и будь Чернов их креатурой, то церемониться с обнаруженными беглецами никто бы не стал. Американцы без колебаний пожертвуют даже ценным агентом, коли возникнет хоть малейший риск упустить партизан. Пещеры бы уже выжгли, а прилегающую к горе местность накрыли плотным артогнём. Всё указывает на простой вывод, сделанный оккупантами: прозевали незначительный отряд недобитков, поэтому давайте быстро решим эту мелкую проблемку самым простым способом. Пока нас действительно держат за дурачка в чужом преферансе, на которого и так потрачено много лишних сил и средств. Громоздкая, пусть и современная, но всё же в целом неповоротливая армейская машина, что тот слон, просто покуда ещё не ощущала нашего мелкого укуса. Но всё изменится, стоит нам выжить и приспособиться, тогда в игру вступят совершенно иные силы, но пока что удача, а главное – время всё же на стороне слабейшего. Как бы то ни было, покуда информации к размышлению было вполне достаточно. Прокачку старика Чернова придётся отложить на некоторое время, если он друг – попрошу прощения, если засланец… Ну тогда будем надеяться, что обезвредить его удастся прежде, чем он успеет причинить существенный вред отряду. Поднявшись и размяв начавшие неметь ноги, я вместе с Варенухой вернулся к костру и снова сел рядом со стариком. Семёныч же, напротив, отошёл от огня и, завернувшись в накидку, заснул, отвернувшись к стене. Чернов за время нашего с артельщиком отсутствия, казалось, ни разу не переменил позы, только глаза время от времени щурил, когда смотрел поверх пламени в темноту перед собой. Ночь тут была абсолютно чёрной, неба, как и везде в чащобе, видно не было. Ветер гудел в верхушках деревьев, трепал ветки, вдали опять слышалась канонада, по звуку на юго-востоке работали тяжёлые миномёты. Теперь война была везде, от безмятежности первых недель ничего не осталось, скоро в любой глухомани будет небезопасно. Неожиданно захотелось закурить, да так сильно, что свело скулы.

– У меня табак есть, коли свой весь извёл. Будешь?

В руках старика оказался раскрытый золотой портсигар, украшенный богатой гравировкой, изображавшей сцены каких-то греческих побоищ. Вот и ещё один сюрприз: золото отливало кроваво-красным оттенком, а клеймо на внутренней стороне верхней крышки говорило об авторской работе. Иными словами, вещь была опять с закавыкой, как и мудрёный «винтарь». Внутри лежали папиросы, но без заводского клейма, видимо, старик набивал их сам, что в принципе для такой глуши нормально – таким многие балуются, когда табак проще вырастить самому, чем покупать. Я не удержался и, втянув носом одуряющий аромат терпкого «зелья», с сожалением отказался:

– Благодарю, но, раз бросил, то более не начну.

– Разумно. – Спрятав диковинный портсигар, старик снова уставился в огонь. – А я вот не могу избавиться. Как в тринадцать лет пристрастился, так до сих пор и смолю. Ты, если чего спросить хочешь, то спрашивай, не дичись.

Вызов на откровенный разговор тоже может быть ловушкой: излагать легенду очень удобно, когда инициатива в твоих руках и контроль над нитью беседы перехватить очень сложно. Однако вариантов как баран чихнул, поэтому я только поощрительно кивнул:

– Хорошо, тогда расскажите, как и зачем вышли на контакт с отрядом, ведь с таким знанием местности и припасами вы вполне могли просидеть тут сколь угодно долго.

– Просиде-е-еть! – Чернов с горечью мотнул головой и, снова вынув портсигар, выудил из него папиросу, сунул незажжённой в рот. – Вот именно, что просидеть! Все вокруг заладили: моя хата с краю, ничего не знаю. Я раньше по Амуру баржи водил, потом золото мыл, всякое видел. Сам знаешь, народ там рисковый да разный. Убивцы, жульё – всех видел, но хоть шкурного было много, такого, как теперь, не припомню. Бывало, возьмётся пал лесной или вода высоко подымется – все свои распри забудут и вместе спасаются. А сейчас… тьфу, вспомнить противно! Я сам-то на заимке живу, радио на батарейках, да и ловит погано из-за сопок этих. Аккурат в воскресенье, двадцать восьмого… ну августа то есть, пошёл в посёлок Выриково, это вёрст триста отсюда, если по прямой. Прихожу, а посёлок пустой стоит, никого нету, и даже ни одна собака из-за забора не брешет.

– Каратели?

– Они, они самые. – Глаза Чернова превратились в узкие щёлочки, и меня передёрнуло, до чего тёмным огнём они сверкнули. – Только я сначала не понял ничего, пока за околицей костёр не запалили…

– Закапывать не стали?

– А чем они будут копать, коли тракторов всего два, и те без соляры ещё с весны? Продали соляру-то. Техника вся у фирмы, которая лес заготавливает, а это не ближний свет, почитай вёрст сто от посёлка, да и посёлок наш – одно название, десяток дворов и вся недолга. Так думаю, что оттуда ради трупов бульдозер никто не погонит.

Разгильдяйство оказалось и на сей раз на руку выжившим. Я уже догадывался, что услышу дальше, но не перебивал. Хотелось понять, почему Лера поверила старику так скоро, ведь история пока повода не давала. Перекинув пожёванную папиросу в левый угол рта, Чернов с тихой яростью в голосе продолжил:

– Свалили всех в кучу за околицей в овраг, завалили дровами из поленниц да подожгли. А сами стоят возле ямы и добро их, выпотрошенное из изб, перебирают. Ясное дело, ценности искали. Да только чего там ценного у старух да пьяни, что в город не сбёгла? Ну пока оне там ёрзали, я обратно в сторожку – приспособа у меня к винтовке есть, чтобы без шума стрелять. Да знаешь, поди учёный, а я медвежью шкуру да флягу мёда за неё одному умельцу отдал… Как знал, что не только для охоты сгодится.

Пока всё было похоже на моё первое знакомство с карателями, но, видимо, старик сделал нечто такое, отчего Лера сняла с него все подозрения, и я подтолкнул замолчавшего деда уточняющим вопросом:

– Андрей Иваныч, а как вы поняли, что это не простые бандиты? Ведь край глухой, всякое может быть.

Чернов, не отрывая взгляда от пламени костра, кивнул и, разлущив ветку валежника на мелкие щепки, подкормил затухающий огонь.

– Опять твоя правда, солдат. Отморози всякой теперь не в пример прежним годам больше стало. Могли прийти, наехать по беспределу, это верно, даже пожечь всех тоже могли, и никакая власть их не остановила бы. Оне теперь, – старик споткнулся на слове и, сощурившись, поправился, – до войны, то есть, и были настоящая наша власть. Как волки среди овец рыскали… да только волк это зверь, он такой жестокости над добычей, как человек, измыслить не может. Но эти всё чище делали: в посёлке три бабы-молодухи, да мужики, хоть и пьющие, но все с оружием – стрельба бы получилась, начни бандиты беспредел. А я бы услышал, чай, не оглох ещё. Но тихо всё было: баб никто не трогал, стрельбы и криков тож не слыхать. Химией какой-то пахло, и запах незнакомый, потравили, точно крыс, я так мыслю. Не будь огня за околицей, то и мы с тобой бы сейчас не беседовали.

Пока всё выглядело логично, я помаленьку начинал верить в рассказ лесника. Рассказ его, полный шероховатостей и мелких нестыковок – это именно то, что в реале называется правдой. Множество специфических слов неожиданно прояснило для меня возможное происхождение винтовки и портсигара: старик, скорее всего, долгое время был на золотоносных приисках, но не сидел, это совершенно точно. Старатели – народ по большей части авантюрного склада характера, с морем тёмных пятен в биографии, но не обязательно это криминал, часто просто какая-то личная драма или склонность к приключениям. Лера тоже не вчера родилась – увидела атрибуты «вольного старателя» и, может быть, с этого и началось доверие. Тем временем Чернов продолжал, рассказ его выглядел всё интереснее и интереснее:

– Не стал я мешкать и назад, на заимку побежал. Душегубы эти на машинах приехали, а я короткую дорогу знаю, что вокруг грунтовки идёт. И хоть они на колёсах, да я их быстрее буду. Да и Белка… ну, кобылка у меня есть, по тропе быстрее пройдёт, а я как на грех пешком в посёлок отправился.

– Догнали?

– А то как же, – старик впервые беззлобно, даже с гордостью улыбнулся в бороду. – Подловил их, когда оне через ручей переправлялись. Гать там, с тех пор как мост смыло, вот и застряли ироды. Одна-то было переехала, да, видно, растрясли гать, и вторая машина прям у берега и встряла в грязюку. Оне, правда, быстро лебёдку наладили, но, видно, нагрузили барахла грабленого, плохо дело спорилось. Я Белку привязал, приспособу на винтовку прикрутил и на скалу залез – тут часто камень старый, что те гнилые зубы из земли прут.

Момент с грабежом зачищаемых деревень меня заинтересовал, вспомнились коробки с куревом, сваленные в командирской «бытовке» на аутпосте наёмников. До сих пор трудно взять в голову, зачем они это делают, поэтому я уточнил:

– Значит, ограбили магазин и сгрузили всё во вторую машину. Но зачем им палёная водка и консервы да катаное курево?

– А чёрт его разберёт, – Чернов вынул папиросу с размочаленным мундштуком изо рта и заложил за козырёк кепки. – Но вторая машина точно для барахла была приспособлена, думаю оне не впервой так поступают. Подобрали всякую рухлядь: два самовара старых, иконы и ковров штуки три. Всё это помимо водки, сигарет и консервов. Да сноровисто так упаковали, я даже удивился.

Этот непонятный факт я оставил на потом, хотя вряд ли это что-то значимо меняет в общей схеме. Ну предположим, пристрастились оккупанты к нашей водяре и консервированным говяжьим хрящам, ну и что тут особенного? От ботулизма они вряд ли перемрут, ведь это наёмники – могут быть перебои со снабжением, кадровых частей это скорее всего не касается. Тем временем лесник продолжал рассказ:

– Машины у них больно хитрые, что твой броневик: через стекло такой не взять, да, на моё счастье, прочности гати оне не знали, иначе так бы не нагрузились. А я помню, что по той тропке только порожняк пройтить может, гружёная машина в объезд ходит в посёлок. Да только оне-то эту заморочку не знали, вот и въехали в грязь по самое брюхо. Ну и… порешил я их всех.

– Лихо, – я подбросил в огонь пару толстых сучьев, ловя реакцию деда. – Шесть человек с автоматами так просто дали себя застрелить?

Чернов лишь шумно вздохнул, полез в карман, вынул оттуда семь «собачьих жетонов» – так амеры и вообще люди в Забугорье называют медальоны с личным номером. Зажав их в кулаке, чтобы не звенели, лесник передал их мне, глядя мне в глаза:

– Главная ваша тоже не поверила, только ей, помимо энтих побрякушек, потом ещё и головы предъявил. А что до мастерства… Я белку голыми руками ловлю, могу к сохатому на вытянутую руку подойти. Нешто каких-то живодёров из ружья с приспособой бесшумной убить не смогу? Ну бегали оне сначала, потом стрелять взялись, а меня-то не видать, да не слыхать! Машины встали, антенну на крыше я отстрелил, короткая связь у нас не берёт далеко. Двое их осталось, сутки оне в кабине сидели, помощи ждали.

– И что, так никто и не появился?

– Отчего ж никто? – дед снова усмехнулся. – Приехал грузовик аккурат следующим днём, в нём ещё один водила. Только я его раньше энтих иродов услыхал, да встретил. Оне-то не знали, что я отлучился: сидят в машине и носа наружу не кажуть! А я вокруг обошёл и прямо на просеку вышел, откуда шум слышал. Сел у съезда на тропку, что к переправе вела, да и подкараулил машину. День жаркий выдался, гад этот смотровую щель в водительской двери открытой держал. А там поворот больно незаметный – скорость нужно сбросить… Ну я его и подстрелил.

– А не было мысли, Андрей Иваныч, что в машине народу много?

Снова вздохнув, старик приоткрыл полы плаща и показал длинный чехол из коричневой кожи, притороченный справа у пояса. Потом отстегнул широкую кожаную лямку-фиксатор, вынул и передал мне грамотно укороченный обрез охотничьего ружья – «вертикалки». Двенадцатый калибр, скорее всего какой-нибудь особо заковыристый боеприпас вроде «гусянки». При умелом обращении, да на дистанции метров пятнадцать – это как карманная мортира. Чуть опомнившись, я спросил:

– Чем начиняете это… ЭТО?

– Порох бездымный, да по десять картечин, на гитарную струну нанизанные. Поди, сам догадался?

Признаюсь, покуда не появился у меня нарезной карабин, в хозяйстве я имел обрез найденного в тайге одноствольного ружья, снаряженный подобным «гостинцем». Применять на живом материале, слава богу, не приходилось, однако при испытаниях в клочья порвало старую самодельную боксёрскую грушу, созданную на базе пары матрасов и соснового чурбака. Шесть таких патронов и обрез я всегда носил в походах за орехово-ягодным житом, поскольку в тайге уроды тоже попадаются. Без слов вернув оружие владельцу, спросил:

– Как думаете, почему один всего приехал?

– Ну, – кряхтя, старик пристроил обрез в самопальную кобуру и задумался, – ихних уставов я не знаю, может, и положено гуртом ездить, но сам знаешь: человек существо странное. Может, лень было остальным в такую даль тащиться, может, перепились все водярой краденой. Точно тебе никто не расскажет. Смекнул я, что энти черти ещё долго в машине просидеть смогут, потому отогнал грузовик в кусты да пошарил в нём маненько. Нашёл канистру пустую. Слил бензина, сколько унести смог, и пошёл обратно к переправе. Душегубцы всё в кабине сидят, да помощи ждут. Ну… вытряхнул из полиэтиленовых пакетов жратву, что оставалась, наполнил их бензином, на верёвку приладил да изловчился и на крышу машины забросил. Те, что в кабине, сразу ничего не поняли, только когда бензином запахло, из машины наружу полезли. Ну и они это затеяли одного, что спереди, на пассажирском сиденье сидел, я сразу убил, а второму обе ноги перебить изловчился.

– Допрос что-то прояснил?

– А чего там яснить-то? – огладив бороду правой морщинистой ладонью, Чернов усмехнулся. – Сказал он про войну, что, мол, нету больше державы, а есть Сибирский протекторат. А нас, ну то есть русских, оне все в расход определили. Он красиво как-то сказал, но смысл я ухватил. Стаскал я всех в кучу, машина уже догорала тогда, да и дело к вечеру клонилось, и пожог трупы и энтого, говоруна.

– Живьём?

Старик, сверкнув чёрными глазами, рубанул ладонью по горлу, показывая, что сделал с пленным. Этот интернациональный жест был понятен и так, но Чернов тихо добавил:

– Мы не они, хоть глотку я ему и перерезал. Само собой, бить это зверьё надо жёстко. Однако мыслю так, что им уподобляться не следует. Вижу, ты не согласен, но скоро и ты всё поймёшь, оно с возрастом приходит. Чую, нахлебаемся кровушки и своей немало прольём, но когда есть возможность, лучше без жести.

Тут я ничего старику не сказал, спорить не хотелось, тем более, что со вторым тезисом, о кровавой похлёбке, он был совершенно прав. Но знал я и другое: когда умирает сразу столько близких тебе людей, умираешь и ты сам. Вместе с погибшими уходит из души что-то важное, и гаснет часть светлого огня в душе. Остаются только щемящая боль утраты и злость. Нельзя забыть, нельзя простить. Кого-то лечит время, встречал я и такое, однако на личном примере могу сказать, что по-настоящему можно заставить боль утихнуть, только если устранишь пускай даже косвенную причину в лице пары-тройки «духов». Я не умею прощать убийц, грабителей, насильников и дураков. Возможно, по этой причине до сих пор боль не стихает, злыми толчками она гонит вперёд, на поиски первопричины, и вот с мыслью, что эти поиски будут длиться весь остаток жизни, мне худо-бедно удалось примириться. Сыпанув на тлеющие угли земли, принесённой загодя, я пошёл к стене и, оглянувшись к старику, подвёл черту под бесполезным для нас обоих спором:

– Вот что я вам скажу, Андрей Иваныч, – дед вскинул голову и выжидательно посмотрел мне в глаза, открыто, с искренним интересом, – пока что у нас нет выбора. Гуманно поступают победители, поскольку поверженный враг им уже не слишком опасен. Расклад не тот для гуманизма, нужно заставить их бояться, пробудить желание уйти… побежать, поджав хвост. А для этого жестокость – самый подходящий инструмент, поэтому если я увижу, что вы миндальничаете с врагом или, не дай бог, помогаете ему – зарою в землю живьём, своими собственными руками. Сейчас у вас есть выбор: идти с нами, но тогда расклад простой – подчиняться мне и командиру отряда, или вы тихо, прямо сейчас уходите и нам на глаза никогда не попадаетесь. Так как оно будет?

Чернов досадливо крякнул и пошёл в противоположный угол пещеры, где и зарылся в листву. Лишь когда я, закрывая глаза, приказал себе уснуть и свернулся у стены, услышал тихий ответ:

– У каждого своя правда, но вражинам-то плевать. Не поняли мы друг друга, но время ещё будет. Я два раза не выбираю – будем воевать по-твоему, лишь бы сквитаться, лишь бы одолеть…

…Лёгкие ожгло от большой задержки дыхания, я вынырнул и встал в чаше горячего источника, глотнул прохладный сухой воздух. Осторожно ступая по неровному дну и вытирая распаренное лицо пятернёй, выбрался наверх и стал одеваться. Свет самодельной коптилки неровными бликами освещал стены пещеры, расписанные сценами охоты. Один рисунок притягивал взор помимо воли: трое схематично нарисованных людей с палками затаились в кустах, пропуская идущего вальяжной походкой саблезубого тигра. Старый рисунок, потускневшие краски, но что удивительно – художник с анатомической точностью нарисовал прильнувшего мордой к земле тигра. Чем дольше я смотрел на картинку, тем явственней представлял нервно раздувающиеся ноздри хищной кошки, пытавшейся унюхать так внезапно сбежавшую добычу. В позе зверя чувствовалась сила и мощь уверенного в себе охотника, но вот сейчас слабой и лёгкой добыче в лице троих людей, вооружённых лишь обожжёнными на костре палками, удалось его обмануть. С досадой хлеща себя по бокам длинным хвостом, саблезубый готов среагировать на любой шорох, малейшее движение. Но страх и желание выжить спасли людей по прихоти Судьбы из охотников ставших чьей-то добычей. Оторвав взгляд от картины и быстро одевшись, я спустился по полустёртым ступеням вниз, прихватив с собой коптилку. Как и людям на картинке, мне и выжившим по прихоти той же Судьбы людям в который раз предстояло пройти испытание на право жить, и что гораздо важнее – заманить сильного и уверенного в себе врага в ловушку.

Россия. 3 октября 2011 года. Юго-западный участок Центрально-сибирской оккупационной зоны. 319 км юго-восточнее предместий г. Кемерово. Участок Шишковичского лесного массива, 16.37 по местному времени. Лейтенант Зак «Фрости» МакАдамс, командир отряда SOCOM «Варлок». Превратности войны, или Что такое ирландская удача.

…Земля, вымоченная зарядившим пару недель назад дождём, не сохранила чётких следов пресловутого Сасквотча и его спутников. Наш единственный потомственный проводник – Джош Хардин, от которого не уходили даже матёрые афганские моджахеды, зло матерился сквозь зубы. Хардин попал к нам из армейских рейнджеров, где выделился именно своим исключительным чутьём, за что его так и прозвали – Нюх. Везде, будь то иракский песок или лысые афганские горы, Нюх отыскивал вражеский след. Джош приводил группу ровно к тому самому месту, где скрывался враг – словно бы по запаху, как это делает хорошая гончая. Но в данный момент сержант Хардин вот уже шестые сутки кряду кружил меж трёх плоских холмов, поросших огромными соснами и колючим кустарником, так и не найдя ни единой зацепки. Ровно в сорока километрах южнее начиналась совершенно непроходимая чаща, которую жившие тут русские называли «тэйг» или «тайгие», я пока ещё не слишком вник в эти тонкости. Взобравшись на подходящее дерево, я осмотрелся сначала просто так, а потом внимательно оглядел всё вокруг через двадцатикратную оптику. В левом углу дисплея постоянно мигала тревожная надпись «ошибка подключения», но я уже привык. Вся техника была заточена под новый стандарт, согласно которому бинокль, электронный гибкий карта-планшет и тактический компьютер объединялись в одну сеть, быстро показывая офицеру, в каком точно районе он находится, и по нажатию кнопки на небольшой боковой панели бинокля можно пометить позиции наблюдаемых вражеских войск и техники. По идее, это всё должно отобразиться на карте и через спутник попасть в штаб армии. Так любой штабной мудак, имеющий доступ к нашим операциям, сможет в реальном времени увидеть то, что вижу я. Но на практике система барахлит и если сейчас подключить всё как положено, то через пару секунд на нашего полковника посыплются тревожные запросы, почему с секретным подразделением потеряна связь и нет чёткой картинки. Но бинокль всё же отличный, а компьютер таки нужен для управления беспилотником и для вызова артиллерии и «вертушек» в случае чего, поэтому мы их пользуем отдельно, так гораздо меньше суеты и проблем с начальством. Хуже всего обычной пехоте и прочим уставникам – они вынуждены работать с этой пока ещё далёкой от совершенства системой как положено. Однако все знают, что чаще всего офицеры пользуются обычными бумажными картами, предпочитая новомодным гаджетам старую добрую радиосвязь…

Лес вокруг простирался, словно бескрайний океан, из которого мощными громадами выступали части заросшего лесом горного хребта, именуемого Салеи-ир или как-то так. Плёнка дождяной мороси свинцовой дымкой окутывала всё в радиусе трёх километров окрест, сплюнув про себя от досады и определив направление нового маршрута, я быстро спустился на землю. На общий вызов по рации отозвались все, кто осматривал окрестности, спустя двадцать минут группа, кроме троих бойцов охранения собрались на крошечной полянке, где едва-едва хватило места, чтобы расположиться на привал. Осмотрев вновь прибывших, я заметил, что не хватает ещё и Сэма Прескотта по прозвищу Фонарщик. Сэм у нас в группе был лучшим снайпером и по совместительству слыл знатоком всего русского. И если Нюх мог по запаху учуять врага, то Фонарщик, пожалуй, единственный, кого я знаю, кто сможет его подстрелить даже в глухую безлунную полночь. Сэм наверняка забрался дальше всех и сейчас спешит как может. Остальные бойцы имели уставший вид, в глазах и движениях сквозило раздражение: пошли седьмые сутки безрезультатных поисков. Все сроки, отпущенные Трентоном, вышли ещё позавчера, у Майка и его головорезов судя по сводкам дела обстояли не лучше. Бигфут затаился, это ясно. Ставя себя на его место, мне виделось не так много вариантов его поведения. Скорее всего, всё это время ушло на перегруппировку, и в лесу находятся лишь передовые малочисленные дозоры. Если это так, и район базирования мы определили верно, то, даже вскрыв позицию наблюдателей, мы ничего не добьёмся. Единственный вариант, при котором есть реальный шанс уничтожить партизан, это выявить объект их оперативного интереса и взять в момент выхода к нему. Воздушная разведка пока молчит, что косвенно подтверждает мою гипотезу. Но штабным начальникам этого не объяснить. Трентон единственный, кто воспринял мои аргументы как профессионал, однако его голос тоже не решающий. От нас требуют скальпы партизан… я даже подозреваю, что сгодятся любые, лишь бы быстро доложить в мюнхенский оперативный центр о победе. Диверсионный отряд, наносящий реальный, пусть пока и незначительный ущерб, это ЧП вне концепции «ассиметричной войны». Поэтому кто-то решил, что двух недель на устранение угрозы будет волне достаточно, и теперь сучит ножками, когда всё повернулось иначе. Само собой, район никто выжигать не станет – слишком много ценной древесины пойдёт в распыл, слишком большие деньги уже вложены в эту землю.

Преодолевая усталость, я всматриваюсь в карту и попутно слушаю Гарри Чеймберса, прозванного просто – Крюк. Прозвище он получил из-за своего страстного увлечения боксом: едва не уволился, чтобы уйти в профессиональный спорт, но я уговорил его остаться. Гарри у нас классный сапёр, а его способность распутывать чужие «подлянки» уже стала легендой в войсках. Сейчас он с таинственным видом отмалчивался, и я несколько оживился, зная дурацкую привычку Крюка огорошить какой-нибудь новостью в последний момент. Жестом прервав вяло бубнившего сержанта Паркера, киваю Крюку и, поняв, что тот опять затеял прикол, оборачиваются к сапёру: