Глаз урагана

3. МАРК

В новогоднюю ночь 2*** года клуб «Фламинго», естественно, был открыт до утра. Марк предпочел бы провести эту ночь дома, с Диной и Яном. Весь день накануне его одолевали дурные предчувствия. Ничего определенного – блажь, переутомление, расстроенные нервишки. В крайнем случае он мог бы сказаться больным. Пришлось напомнить самому себе, что безработных музыкантов полно и многие из них ничем не хуже его. Кое-кто наверняка лучше – просто ему повезло. А когда повезло, то человеку остается вцепиться в удачу зубами и обеими руками и держаться до последнего. И ни в коем случае не искушать судьбу. Не плевать против ветра. Не мочиться в колодец. Наслаждаться тем, что имеешь, – до следующей черной полосы. И надеяться, что своей цепкостью и сосредоточенностью отодвинул день расплаты подальше…

Деньги, деньги. Старая песенка. Все упиралось в деньги. В тот год деньги нужны были, чтобы отдать Яна в приличную школу. Марк подсчитал, что сможет оплатить обучение, если начнет откладывать с самой зимы. Динка в своем туристическом агентстве зарабатывала ровно столько, сколько требовалось на текущие расходы. При этом за последние годы они сами никуда не выезжали на отдых. Марк имел всего по одному выходному в неделю, да и то по понедельникам.

Деньги. Чертовы бумажки. Группа как раз играла «Любовь, жизнь и деньги» Диксона и Глоувера. Мягкую и очень длинную версию. Чарли – чернокожий из Денвера – пел без надрыва. Он уже понял: все не так уж важно. Чарли был неизлечимо болен и знал, что скоро уйдет на вечный покой. Для него многое утратило былое значение. Но не для Марка. В промежутках между саксофонными соло у того был повод еще раз подумать о главных вещах. Блюз облекал вялые размышления в куда более красивую форму. Двенадцать с половиной минут медленного полета – и ты снова на грешной земле. Возвращение неизбежно. У тебя есть жизнь и даже любовь (восемь лет вместе – это не шутка!), а вот с деньгами – вечные проблемы. Из-за необходимости добывать их ты не принадлежишь самому себе. Валялся бы сейчас с Динкой где-нибудь на теплом песочке…

Он усилием воли прервал эти никчемные фантазии. Мечтать о несбыточном – забава мазохистов… Старые вещи Марк играл свободно, как бы не вполне присутствуя здесь. При этом музыка не была для него формой эскапизма. Скорее иной формой существования. Он будто сам превращался в вибрацию. Возможно, это было одним из доступных лично ему способов заглянуть в вечность через черный ход. Или разновидностью подпитки – естественной потребностью и необходимостью для всякой живой твари…

Во время длинных импровизаций легкая отстраненность даже помогала. С каждой нотой он все глубже увязал в трясине, чаще всего не зная заранее, как выберется, и вдруг ситуация разрешалась сама собой, в силу наличия некоей основы, объединяющей все и всех на этой земле. Похоже на бег в темноте по незнакомой местности. Быстрый бег, при котором каждый шаг чреват опасностью. Оступишься – и рухнет карточный домик гармонии, порвутся ветхие сети, удерживающие и придающие форму хаосу. Но если думать об этом, обязательно упадешь в яму или наткнешься на пень и сломаешь ногу. Если же бежишь самозабвенно, с абсолютной, бездумной уверенностью, то все будет в порядке. Сам получишь кайф, и, может быть, кому-то еще придется по вкусу то, как ты несешься сломя голову.

Эмоции напрокат – вот и вся музыка. Богатый и счастливый, пока он еще не покрылся непробиваемым слоем жира и самодовольства, может ненадолго ощутить, каково это – быть нищим, одиноким и неприкаянным. Услышать тоскливый вой бродячего пса на луну – преображенный и положенный на ноты. Или наоборот – получить безвредную инъекцию радости. Происходит передача вибраций, от которых всем становится лучше, или по крайней мере ощущаешь соприкосновение в каком-то другом слое жизни и чувствуешь – ты не один. Точнее, не всегда один…

Благополучные и сытые люди, сидящие в зале, пришли сюда не затем, чтобы рисковать чем-то или расстраиваться всерьез. Они пришли расслабиться и отдохнуть после тяжелого дня. Весь персонал «Фламинго» знал, что для этого нужно. И Марк тоже знал. Благополучные и сытые не любят, когда их гладят против шерсти. Блюз в миноре годится только как аперитив. Для нормального пищеварения. Затем последуют жирные блюда из обширного меню поп-джаза…

Марк ничего не имел против клиентов клуба. В конце концов, кое-что из их глубоких вместительных карманов перепадало и ему. Они жили хорошо и давали сносно жить другим. Это был в высшей степени гуманный расклад. Лучше уже не бывает. Когда кому-то хочется изобрести совершенство, все заканчивается резней. У Марка хватило ума понять, что так устроена жизнь, и не дергаться. Он делал свое дело, ублажая более удачливых ребят с их проститутками, порой сам чувствовал себя проституткой (причем одной из самых дешевых) и ждал, когда судьба улыбнется ему. При мысли, что этого можно вообще не дождаться, охватывал страх и презрение к себе. Но потом все проходило…

В ту праздничную ночь он получил предложение, которое могло радикально изменить его существование. Правда, гримаса судьбы была больше похожа на ухмылку пресловутого ростовщика, выдавшего кредит под немыслимые проценты.

К пяти утра он был выжат как лимон. Ему всего тридцать шесть, а здоровье уже растрачено. И шило почти все время торчало под сердцем – малюсенькое шило, еще только дающее знать о себе. Ничего удивительного – он забыл, когда жил в нормальном ритме, не путая дни и ночи, не лакая кофе лошадиными дозами, не подстегивая себя всякой дрянью, от которой собственные мозги кажутся пачкой старых мятых писем, написанных самому себе в забытые времена и теперь сгорающих внутри металлического чайника…

В начале шестого подъехали освободившиеся ребята из «Центуриона», а в зале обнаружился заезжий суперстар. В общем, назревал джем, о котором хозяин наверняка позаботился заранее. Пока техники ставили дополнительные микрофоны и делали звук, выдалась передышка минут на пятнадцать. Народ повалил в бар, а Марк с клавишником Гошей отправились перекурить и заодно хлебнуть кофе.

Гоша был музыкантом от бога. Музыка являлась для него пищей и постоянной любовницей, которой он сохранял верность при любых обстоятельствах. Вероятно, он ощущал жизнь по-настоящему только тогда, когда играл или лежал в постели с женщиной. Остальное время было для него лишь бесплодным скучным ожиданием в преддверии гармоничного сочетания звуков или оргазма.

Впрочем, хозяин «Фламинго» сумел выдрессировать его и сделать послушным, вполне управляемым мальчиком. Первый и последний конфликт между ними произошел в тот вечер, когда Гоша явился в клуб в майке с надписью: «Если бы дураки имели крылья, это место было бы аэропортом». Никто не знал в точности, какие аргументы использовал владелец клуба (разговор состоялся в офисе босса), но с тех пор за роялем или «роландом» неизменно восседало чучело, запакованное в строгий вечерний костюм.

Удобнее всего было выпить кофе на кухне. Пока они шли по длинному коридору к задней двери заведения, Марк сообразил, что ему надо в сортир. «Я жду», – сказал Гоша, прикуривая на ходу от новой золотой зажигалки. Зажигалки менялись часто; соответственно менялись и дарственные надписи. Гоша был большим специалистом по скучающим богатым бабенкам и не раз посмеивался над «моногамностью» Марка. Тот, конечно, тоже не был святым, но Дина до сих пор устраивала его во всех отношениях.

В дверях туалета он столкнулся с изысканно одетым мужчиной, явно только что нюхнувшим кокса, вошел внутрь и с чувством облегчения воздвигся над писсуаром. Мочась в чистейшую, белую, благоухающую освежителем и причудливо изогнутую раковину, он думал о том, до чего же быстро человек привыкает к хорошему. При этом невольно вспоминались загаженные отхожие места во всех кабаках, кафе и клубах, где ему приходилось когда-либо работать. От частностей он перешел к общему.

Еще каких-нибудь пять лет назад более или менее длительное существование клубов, подобных «Фламинго», казалось почти невозможным. То есть существовать они, конечно, могли – по чьей-то барской причуде или для отмывания бабок. Ни о какой «окупаемости» не приходилось и мечтать. А поскольку стабильных причуд и надежной, долговременной «крыши» не было, клубы-однодневки открывались с большой помпой и пару месяцев держались на приличном уровне, после чего сразу закрывались или постепенно скатывались в трясину самого дурного вкуса. Это проявлялось во всем: в качестве кухни, в состоянии сортиров, в музыке, которая в них звучала, но главным образом в клиентуре.

При воспоминании о клиентуре Марк содрогнулся. Один раз его самого чуть не зарезали, и дважды он был свидетелем того, как в сортирах находили еще теплые трупы. Да, то были поганые денечки. Труд стоил дешево, а жизнь – еще дешевле. Кабацкий, лихой, кровавый загул. Звериные потасовки. Глубочайший дисбаланс между запросами и потреблением…

Все объяснялось тем, что, как правило, у нормальных людей денег было мало. А богатые толстолобики нуждались в своеобразных развлечениях. Они явно обладали другим диапазоном восприятия – часто смещенным в такую область, куда Марк не мог проникнуть, сколько ни пытался. На радио, ТВ и в засоренных ими мозгах царило засилье самой гнусной попсятины и полублатного романса. Чем тупее, тем лучше продается – правило становилось почти универсальным. Бытие определяло сознание, но еще лучше работала обратная связь.

Впрочем, толстолобики тоже прогрессировали, не говоря уже о следующем поколении, гораздо более цивилизованном. Мелкие зверьки и крупные звери, пересаженные в искусственно созданный постбуржуазный зоопарк, прекрасно приспособились к новым условиям и успешно размножались. Поскольку жратвы хватало всем, отпала необходимость рвать друг другу глотки. Можно было позволить себе благородство и благочестие. Некоторые настолько сжились с этой ролью, что уже не мыслили себя вне ее. Тем лучше. Жизнь постепенно становилась спокойной и комфортной.

И бывших люмпенов быстро разворачивало лицом к ценностям среднего класса, включая музыку для среднего класса, книги для среднего класса, одежду и аксессуары для среднего класса, спортивные клубы для среднего класса и даже образ мыслей среднего класса. Надежность, солидность, конформизм, респектабельность, уверенность в будущем… Неплохие свойства, особенно если они подкреплены соответствующим счетом в банке.

Марк не мог этим похвастаться, однако и его потребности возросли пропорционально изменению общего уровня. Когда родился Ян, они с Динкой жили в двухкомнатной квартирке с тесной кухней, а о машине они даже не мечтали – та была им просто не нужна. Теперь у них большая четырехкомнатная квартира в тихом районе, у него – «фиат», а у жены – маленький «форд» модели «ка». Но даже если они с Диной пересядут на велосипеды, а он продаст свой не самый дешевый тенор фирмы «L. A. Sax», денег все равно не хватит, чтобы оплатить приличное образование.

И при этом он ощущает, что «держать планку» становится труднее и труднее с каждым днем. Гонка без финиша изматывает. Приходится все время бежать вверх по эскалатору, съезжающему вниз, – ради будущего ребенка и собственного будущего. Правда, теперь Марк уже называет это про себя не «будущим», а «обеспеченной старостью». Печально. Во что он превратил свою жизнь? Впрочем, взрослея, многие его друзья и знакомые постепенно превращались в тех, кого ненавидели или даже презирали в юности. В богатых самодовольных жлобов, или в скучных отцов семейств, или в спивающихся нытиков, или в истеричных мамочек, а все вместе – в стадо Тех, Кому Есть Что Терять, в баранов, увешанных лапшой, щедро и круглосуточно производимой телеящиком и прочими органами выделения системы. А если кто-то избегал подобной участи, то становился изгоем, преступником или ходячим воплощением инфантилизма, абсолютно бессильным и бесплодным. Выбор невелик: приспосабливайся – или система перемелет твои косточки. Но уж душу-то возьмет точно, в любом случае.

И Марк тоже пережил незаметную для него самого трансформацию. Как сильно изменились приоритеты в период с двадцати пяти до тридцати пяти лет! До тридцати он жадно схватывал и щедро отдавал. Затем вокруг образовался незримый кокон, который отделил его от других людей и воспрепятствовал непосредственному контакту с миром. Вначале кокон состоял из тончайших нитей и был почти незаметен, потом становился все более плотным и прочным. К тридцати пяти Марк был туго спеленут и, как ему казалось, надежно защищен от всего – от ударов судьбы, чрезмерных эмоциональных потрясений, человеческой подлости, а заодно и от чистой радости. Усталость, легкая горечь, скепсис – вот удел разочаровавшихся и не обладающих достаточной пробивной способностью.

А ведь когда-то Марк неплохо начинал. Даже записал два собственных альбома. Но давно понял, что всегда останется в категории крепких профессионалов-середнячков, к которой, кроме него, относились тысячи, десятки тысяч. Дело не в тщеславии или комплексе неудачника; этого он был лишен начисто. Просто ему казалось иногда, что знать свой потолок – почти то же самое, что знать день и час своей смерти.

…Какая только чушь не полезет в голову в сортире! Может, оттого, что в эти редкие минуты Марк оставался наедине с собой? Правда, вскоре у него возникло иррациональное чувство, что он не один. Телекамера не в счет, хотя пару лет назад поборники гражданских свобод громко вопили о нарушении элементарных прав человека. Козырный аргумент о борьбе с терроризмом, преступностью и наркоманией сыграл свою роль, и наличие средств наблюдения во всех помещениях общественных заведений было узаконено…

Кто там сегодня у мониторов? Случайно не Стелла? В таком случае понятно, почему он ощущает на себе липкий, неотвязный взгляд, даже минуя электронных посредников. Правда, была еще одна линия, к которой подключен компьютер федеральной службы, но то, чего никогда не видел, как бы и не существует.

Страусиный прием. Иногда помогает. Хотя чушь это, конечно, – про страусов.

Судя по всему, предостерегающие вопли об угрозе тотальной слежки были явно преувеличены. Сектор обзора камеры охватывал только проход и пространство у двери. Существовала также небольшая мертвая зона, где осторожные клиенты обычно и занимались предосудительными делишками. Марка не покидало подозрение, что эта зона устроена специально и федералы о ней прекрасно знают. Для чего она устроена – это другой вопрос, над которым лучше не задумываться… Так что человек чаще всего оказывается изворотливее сторожевых псов системы. Того времени, когда было наоборот, Марк уже не помнил – тогда он был еще слишком юн. А сейчас все просто: стесняешься – запрись в кабинке.

(Есть повод гордиться соотечественниками. Они завоевали право делать что угодно – но под присмотром ненавязчивой «няньки». Разве можно представить себе более свободную страну и более гуманную власть?)

Кстати, двери всех кабинок были закрыты. Марк зачем-то нагнулся и заглянул под них. Ни одной пары ног. Только стерильный фаянс и плитка. Стояла тишина, чуть ли не зловещая. Потом внезапно загудела лампа…

Марк ополоснул руки и выдернул из коробки салфетку. Странно все-таки: в клубе полно людей, а в сортире – никого… Тоненько пискнул сигнал тревоги в мозгу. Опасность! Еще неизвестно, откуда она исходит, но этого лучше и не знать.

Марку захотелось поскорее убраться отсюда. Что он и сделал, не дожидаясь, пока паранойя достигнет пика насыщенности. «Бедные мои нервы!» – думал он, шаря по карманам. Оказалось, где-то забыл сигареты. Ну ничего – Гоша тоже курит «Chesterfield»…

Возле задней двери клуба о чем-то трепались здоровенный охранник и недавно сменившийся паренек, обычно занятый парковкой на клубной стоянке. Марк обменялся с ними быстрыми приветствиями и выскочил наружу, надеясь, что мороз его взбодрит. Стальная дверь тяжело лязгнула, закрывшись за ним.

Было даже чересчур холодно. Черный ход выводил в узкий переулок. Лунный свет окаймлял крыши, прилипая к каждой грани резким голубоватым отблеском. Мрачноватые стены из красного кирпича, пожарные лестницы, мусорные контейнеры, обледенелые гидранты. Справа находился пандус для разгрузки рефрижераторов. Несколько машин, казалось, вросли в слежавшиеся снежные сугробы. При одном только взгляде на заиндевевший металл все стыло внутри…

А куда же запропастился Гошик? Неужели затянулся пару раз и смылся? Что-то не похоже на него. Обычно Гоша выкуривал не менее двух сигарет подряд.

На всякий случай Марк еще раз обшарил карманы. Нет сигарет, хоть тресни! Зато спать действительно расхотелось. Он схватился за металлическую скобу, обмотанную тряпкой, чтобы не примерзали пальцы, и снова открыл дверь. Хотел стрельнуть сигаретку у кого-нибудь из персонала. И прямо на пороге столкнулся с представительным стариканом в отличном смокинге. Тот загораживал собою проход и протягивал ему вскрытую пачку «Lucky strike». Без тени улыбки.

Марк бросил взгляды по сторонам. Охранник и парковщик испарились. Позади старика маячил хмурый молодой человек, одетый не хуже хозяина, – то ли секретарь, то ли телохранитель. Скорее всего второе. Старик явно был важной шишкой, хотя держался подчеркнуто просто.

Его лицо излучало властную силу, но без малейшего оттенка самолюбования или упоения своей значительностью. Все еще густые седые волосы были зачесаны назад; светлые глаза спокойны и неподвижны; губы обесцвечены, но не запали в беззубые пустоты; тяжелые веки опускались и поднимались медленно; всякий раз, когда открывался зрачок, взгляд казался почти гипнотическим. Кисти рук были покрыты пятнами пигмента, ногти ухожены, розового цвета и без трещин – признак хорошего здоровья. В общем, это был красивый, солидный, абсолютно уверенный в себе старик, и его самоуверенность подкреплялась чем-то таким, о чем Марк еще не догадывался.

– Закуривайте, – предложил незнакомец голосом, начисто лишенным неприятного старческого дребезжания, и встряхнул пачку, элегантно выбив одну сигарету.

Марк почему-то мгновенно вспомнил эпизод шестилетней давности, когда его жена и ребенок едва уцелели во время урагана. Впрочем, причина была очевидна – пачка «Lucky strike». Крючок, навечно засевший в его памяти, не говоря уже о Дине. Ту до сих пор пробирала дрожь при виде черной надписи на ярко-красном фоне…

Марк взял предложенную сигарету и прикурил от дешевой пластмассовой зажигалки, не переставая удивляться, куда это все подевались. Коридор был пуст, словно заброшенный подземный ход. Старик в упор смотрел на Марка, и тот почувствовал себя неуютно.

– Не будем тратить время на знакомство. У вас его мало, а у меня и подавно. Перейду сразу к делу. Не перебивайте и не думайте, что я шучу. Возможно, мое предложение покажется вам чудовищным, однако мы все тщательно взвесили и пришли к выводу, что другого выхода нет. Все слишком серьезно. Если бы мы хотели нанести вам или членам вашей семьи какой-либо вред, то сделали бы это без предупреждения…

При словах «членам вашей семьи» Марк насторожился. До этого он действительно не воспринимал болтовню старика всерьез. Сердце провалилось куда-то, но по пути было подхвачено колючей ладонью. Ладонь сжалась в кулак. Секундный ледниковый период внутри. Все, отпустило…

Он не был гением, но интуиция – это то, без чего невозможно играть джаз. И он испытывал не страх – старик не внушал ничего подобного. Скорее приступ клаустрофобии, словно приближалось землетрясение, а он был заперт в тесной темной кладовке на пятом этаже ветхого дома. При этом ключ от входной двери находился в чужих руках. Возможно, в руках этого незнакомца… Предчувствие катастрофы? Да, именно так.

– Надеюсь, у вас нет сомнений по поводу важности вашего мальчика? Его надо сохранить во что бы то ни стало, – продолжал между тем старик с ледяным спокойствием. И леденящим, если на то пошло.

Он изъяснялся так странно («по поводу важности вашего мальчика»!), что Марк даже не сразу понял, о ком, собственно, идет речь. И вообще – о живом ли существе? Не о семилетнем же ребенке, в самом деле?! А когда понял, то задохнулся от праведного гнева: «Важность?! Что ты знаешь о том, насколько он важен для меня, папаша? Ведь он – мой единственный сын. Или это не я, а ты держал его на руках, когда ему было четыре месяца и он задыхался? Или это ты тупо молился, хватаясь за маленькую белую ручку, как за соломинку, и бессмысленный захват не могли разорвать все время, пока реанимационная бригада делала свое дело?..

Или три года назад, на речном пляже (наш последний на сегодняшний день пикник!) – разве это ты, старая развалина, сорвался с места, отбросив пластмассовый стакан с водкой и едва не подавившись куском мяса, тяжело рухнул в одежде в омут и поплыл, рассекая вязкий черный кисель, устанавливая немыслимый собственный рекорд скорости (при этом казалось, что барахтаешься на одном месте) и отчетливо понимая, что если его не вытащишь, то и самому незачем плыть обратно, и скорее всего на это не хватит сил и просто не останется воли к жизни?..»

Там, на реке, Марк уже не молился, догадываясь подсознательно, что все зависит только от него… А моментом истины был тот, когда он прикоснулся к телу, трепетавшему в беспросветной глубине, внутри отвратительной субстанции – мертвой и все-таки сверхъестественным образом охотившейся за маленькой жертвой…

И когда он эту жертву забрал, выхватил из владений бесформенного демона, стихия воды предприняла последнюю попытку взять их обоих. Ее вязкость изменилась. Что-то взорвалось у Марка в ушах, а в глазах и без того колыхалась чернота, и мокрая, аморфная, многопалая рука проникла внутрь, поглощая, вбирая в себя остатки кислорода и цепляясь за стенки легких тысячами микроскопических крючков, и закрепившись надежно, рванулась обратно, и он едва не выблевал свои внутренности в окружающий мрак…

А после появился свет, было чудо нового рождения, голубое небо, и ребенок дышал, выплевывая жижу, которая чуть не стала причиной его гибели, и самая никчемная жизнь показалась бесценным подарком, раем, и Марк чуть ли не впервые был благодарен за каждое прожитое мгновение тому безликому, что сталкивало существа и силы в безжалостной игре вероятностей и позволило ему протянуть еще немного, задержаться ненадолго по эту сторону, пока везде и всюду, в клетках и в Галактике, продолжалась непрерывная, смертоносная пляска…

«И разве это ты, старик…»

– Я уважаю ваши родительские чувства, – заметил незнакомец, прерывая его бессвязный внутренний монолог. Возможно, он читал по лицу или просто хорошо изучил человеческие мотивы и реакции. – Более того, я пытаюсь помочь вам и ему. Если вы проявите благоразумие, он выживет, а вы исполните свой долг до конца. Иначе все было напрасно…

«Что было напрасно?!» – хотелось завопить Марку, но вместо этого он выдавил из себя что-то банальное и невнятное. Человекообразная кукла с несомненными телепатическими способностями превращала его потуги сопротивляться в жалкую клоунаду.

– Ему что-то угрожает? – спросил он, разомкнув одеревеневшие губы.

– Бессмысленный разговор, – оборвал его старик. – Он в смертельной опасности. Если вы этого до сих пор не поняли, значит, вы просто слепой кретин. Даже сейчас, пока мы здесь болтаем, может произойти все что угодно. Самое худшее. Время – не только деньги, и я не блефую. Мое предложение таково. Я принимаю на себя все расходы и заботы по его воспитанию. Я богат и обладаю кое-каким влиянием. У меня обширные возможности, которые намного превышают возможности средней семьи. Ваш сын не будет ни в чем нуждаться. Но главное – его будут хорошо охранять. Вы и ваша жена получите приличную компенсацию. Очень приличную. Речь идет о шестизначных суммах, с помощью которых вы, надеюсь, сумеете реализовать любые ваши мечты, желания и планы. В конце концов, заведете другого ребенка. Да хоть пятерых!.. Вам, вероятно, кажется, что я предлагаю вульгарную сделку, но мне некогда обсуждать каноны обывательской морали.

– Другими словами, вы хотите купить у меня моего сына?

Старик поморщился и резко махнул рукой, будто отметал подобные трактовки ввиду их примитивности и при этом ему крайне досаждала человеческая ограниченность. А отцовский гнев и вовсе был лишней эмоцией, пережитком дикости.

– Я сделаю вашего сына тем, кем он может стать потенциально. Извините за прямоту, но с вами он – даже если выживет – останется недоразвитым калекой. Я, конечно, имею в виду не физический аспект. Что же касается купли-продажи… Вы и его мать получите право встречаться с ним несколько раз в год в тех местах, которые будут определены моими людьми, и, разумеется, под их охраной…

Это звучало так нелепо (по крайней мере в первые секунды), что Марк не знал, что делать – засмеяться, дать старику по роже или просто послать того подальше и вернуться в зал, где рассеиваются любые наваждения, кроме музыки… Гнев и впрямь испарился; осталось только ощущение дикой неловкости, словно его попросили совершить нечто непотребное при свидетелях и за деньги.

– У меня другое предложение, – сказал Марк, выбрасывая сигарету в урну. Он успокоился настолько, что мог связно соображать. – Сейчас вы уходите и никогда больше здесь не появляетесь, не говоря о том, чтобы приблизиться к моей жене или сыну. В этом случае я не буду заявлять в милицию и забуду о нашем разговоре. И даже ничего не скажу Малышу.

Малыш – это была кличка того самого вышибалы, смахивавшего на хорошо одетую и чисто выбритую гориллу, который пять минут назад курил возле задней двери.

Старик впервые позволил себе бледную улыбку. Но не превосходства, а скорее сожаления. Он был явно разочарован в собеседнике. Он отступил на два шага и поманил Марка пальцем, приглашая заглянуть в бетонный аппендикс, где был установлен распределительный щит.

Марк заглянул. Там сидел Малыш, привалившись спиной к стене. Он выглядел вполне благополучно, но при этом, судя по всему, находился в безусловной и длительной отключке. Под прикрытыми веками поблескивали свинцовые белки. Марк присмотрелся повнимательнее и убедился в том, что Малыш дышит. На его огромной бритой голове и иссеченном шрамами грубом лице не было ни малейших свежих повреждений.

Сам собой возникал вопрос: каким образом старик или его сопровождающий вырубили эту боевую машину, которая когда-то уложила на пол восьмерых не самых слабых ребят на глазах у Марка и еще пятерых свидетелей? Кстати, на тот подвиг Малышу понадобилось меньше минуты. Сейчас же подобная неприятность случилась с ним самим – только все произошло мгновенно и бесшумно.

Марк был впечатлен, но если они думали, что такие дешевые способы давления эффективны, то ошибались.

– Я не хочу продавать своего сына, – сказал он, испытывая только опустошенность и уже понимая, что эти люди вряд ли оставят его в покое. Они были опасны, по-настоящему опасны. Он чуял это нутром. А значит, придется как минимум забыть о спокойной упорядоченной жизни (теперь его жизнь вплоть до этого утра действительно казалась ему спокойной и упорядоченной, несмотря на сбитый ритм и ночной угар!). Объяснения с милиционерами – тоже далеко не самая приятная процедура. Так что при любом раскладе его не ожидало ничего хорошего.

Старик вздохнул и принялся втолковывать ему с выражением бесконечного терпения на лице, словно имел дело с пациентом психушки:

– Вы предпочитаете, чтобы он погиб? Сколько раз его жизнь подвергалась непосредственной опасности, начиная с того случая в парке? Шесть? – («От кого он узнал?! Не от Динки же!» Кроме того, шесть – это было совершенно точное число. Марк помнил каждый эпизод, ведь такое не забывается до гробовой доски. Выходит, они знали о нем все. Кошмар!) – Вам не кажется, что шесть потенциальных смертей – многовато для семилетнего ребенка? Вы возразите, что на него никто не покушался, что всякий раз это было всего лишь случайностью, трагическим стечением обстоятельств, не так ли? Поверьте мне, вы ошибаетесь. Ваши заблуждения могут стоить ему жизни. Дело даже не в статистике или теории вероятности. Не хочу пугать вас, дорогой мой, но вы столкнулись с вполне сознательными действиями…

Марк бросил взгляд на часы. Ему пора было возвращаться. Он опаздывал уже на пару минут. Хотя какой, к чертям собачьим, сейшн после такого разговора?! Надо срочно позвонить домой, убедиться в том, что с Диной и Яном все в порядке. И думать, думать, что делать дальше. Друзья, гостиница, отпуск?..

И опять старый хрен будто прочел его мысли.

– Без нашей помощи вы пропадете. Все трое. Упорство бессмысленно и губительно. Давление будет нарастать. В конце концов вашего сына достанут. Где угодно. Это сломает или убьет вас, не говоря уже о вашей жене. Я предлагаю вам другое: благополучную жизнь до старости и полную реализацию способностей вашего сына. Что вы выберете?

Старик неоднократно намекал на некие «способности». До сих пор Марк надеялся, что все в пределах нормы. Он ненавидел крайности. Его сын – парень как парень, если судить о нем трезво и без родительских соплей.

– Почему именно он?

– Я же сказал: полная реализация. Вы замечали какие-нибудь странности?

О да. Он замечал. Вот, например… Нет, сейчас не время для воспоминаний, хотя кое-что он помнил до мельчайших подробностей. Однако не обсуждал этого даже с женой. На подобные разговоры у них было установлено что-то вроде негласного табу. Старик хладнокровно разбивал хрупкую скорлупу его защиты. Но то, что замечал Марк, заставляло его жалеть сына, беспокоиться о его физическом здоровье, уязвимой психике и такой немаловажной штуке, как взаимопонимание.

Пока взаимопонимание было полным (по крайней мере, днем), однако Марк знал, что существует некая тайная комната (в душе? в голове?), а там, за неосязаемой дверью, – чернота и полная неизвестность. Ему казалось, что маленькие «странности» сделают его сына беспомощным и бесконтрольным, обрекут на одиночество и изоляцию в будущем; старик же намекал на некую скрытую силу (при условии, что Марк правильно понял своего визави, а тот не был сумасшедшим или богатым ублюдком, ищущим экстравагантных развлечений).

Но если все сказанное – ложь, то совершенно несуразная, бесцельная и бесполезная. Непонятно, кому и зачем это надо. Впрочем, Марк уже получил первые доказательства того, что старик не лжет. И во что тогда он вляпался, не ощущая за собой ни малейшей вины? С возрастом он приобрел стойкое отвращение к авантюрам. Сейчас отвращение стало почти физиологическим.

– Возвращайтесь домой, – мягко посоветовал старик. – Мы обо всем позаботимся. Зейгера я беру на себя. – (Зейгер был номинальным владельцем клуба. Кто стоял за ним, Марк не знал.) – Поговорите с женой, постарайтесь ее убедить…

– Разве я непонятно выразился?

– Вполне понятно. Но ваше сопротивление только ухудшит положение вещей. Есть то, чего невозможно избежать.

«И все-таки я попытаюсь», – подумал он. Что сделать, чтобы они оставили его в покое? Он туговато соображал после бессонной ночи.

– Мне надо работать. Я подумаю.

– У вас нет на это времени. Боюсь, что в любом случае мы будем вынуждены выполнить свой долг.

Фанатики, решил Марк. Наихудшая разновидность. Даже хуже помешанных. С такими невозможно договориться. И такие не откажутся от попыток добиться своего. Все остальные люди для них – мусор, прах под ногами, досадная помеха. «Долг!» В чем состоит их долг? И где гарантия, что долг этот правильно понят?..

Отчаянно не хотелось подставлять им спину. И все же он сделал шаг вперед, и они расступились, пропуская его. Что дальше? Положат его рядом с Малышом и отправятся к нему домой? Это не исключалось…

Пока он шел по коридору, все время ожидал некоего враждебного действия – не удара по затылку, конечно, а чего-то более тонкого. Может быть, даже слов, которые будут произнесены ему вдогонку и станут последней каплей…

Впрочем, старик и так заронил поганое семя, а из этого семени уже успели прорасти страх и растерянность. От былого меланхолического благодушия не осталось и следа. Ядовитое жало засело в мозгу, отравляя существование. Марк был выбит из колеи и завяз в топкой грязи на обочине. Именно в таком состоянии обычно совершаются глупости. Сознание этого парализовало волю. Нарастало отвращение к себе. И возникало совсем уж нелепое чувство вины. Перед кем? Перед женой и сыном. Особенно перед сыном – ведь тот казался таким слабым и беззащитным. «Да, я спасал его пару раз, но смогу ли я защитить его от этого?» Ответ был ясен. Марк ничего не мог противопоставить невнятной угрозе. Она притаилась где-то внутри бездушного механизма, состоящего из миллионов роботизированных существ – и все они искали выгоды и наслаждений. За пределами ближайшего окружения происходили вещи, которые Марк не мог контролировать. Жалкий обыватель…

Он завернул на кухню, где находился ближайший телефон, и схватил трубку. Людочка, готовившая закуски, подмигнула ему, но Марк вряд ли вообще ее заметил. По пути он задел стопку подносов, и те рухнули на пол с металлическим грохотом. Марк даже не обернулся. Людочке показалось, что он малость не в себе. Но и не под кайфом – слишком собран и сосредоточен.

Марк набрал свой домашний номер, потом оглянулся и неожиданно послал Людочке воздушный поцелуй. «Я все уберу», – сказал он после третьего длинного гудка, ожидая, что Дина вот-вот снимет трубку. После пятого гудка он решил, что она уже спит. После двенадцатого стало ясно, что ее нет дома. Или отключен телефон. Оба варианта Марка категорически не устраивали, ибо открывали простор для различных домыслов и подозрений.

На всякий случай он перезвонил. Снова была засасывающая пустота между гудками, а сами гудки – будто механические вопли тревоги, заблудившиеся в проводах… Может, все гораздо банальнее? Она могла пойти к кому-нибудь из своих бесчисленных приятелей или подруг и заперла дома Яна, а тот спит крепко.

Даже слишком крепко.

При мысли об этом Марка прошиб холодный пот. Он бросил трубку, про себя послав Динку к черту. Хорош он будет, если начнет обзванивать своих друзей, разыскивая жену в новогоднюю ночь! Впрочем, оставить сына одного – это так не похоже на нее. Он не мог упрекнуть ее в отсутствии должного внимания к ребенку и пренебрежении семьей…

«Не будь самоуверенным болваном! – сказал он себе. – Ты испортил ей третий праздник подряд. И ты думаешь, что она не найдет, с кем развлечься? Желающих хоть отбавляй…»

Ну так поезжай и убедись сам, подсказывал маленький сволочной двойник. Но он ведь не о жене беспокоился, а о сыне. Как там говорил старик – «Пока мы с вами болтаем, может случиться все что угодно»?..

Тут Людочка пристала к нему с вопросами: «Эй, все в порядке? Почему такой бледненький? Что это с тобой, лапуля?»

Он нервно засмеялся.

– Сам еще не знаю…

– Кофе выпьешь?

– Некогда. Труба зовет… Устал, как собака, – неожиданно для самого себя пожаловался он.

– Понимаю. Я тоже с копыт валюсь. Пару часов осталось. Эх!.. – она сладко потянулась, предоставляя Марку возможность полюбоваться тем, как взыграли спелые грудки под тонкой тканью клубной униформы. – Зато потом возьму неделю отпуска. Шеф обещал.

– Что будешь делать? – («О чем я треплюсь? Разве это меня интересует хоть в малейшей степени?!»)

– Махну со своим парнем на лыжный курорт.

– Неплохо. Я его знаю?

Людочка хихикнула:

– Вряд ли. Мой новый. Денег куча и к тому же разведенный. Адвокат с собственной конторой.

– Импотент, наверное?

– Сама вначале так подумала. Представляешь – нет!

– Уникально. Где ж ты откопала это сокровище?

– В «Короне» подцепила. Вот увидишь, я отсюда свалю. Тоже хочу побыть богатенькой стервой. Никто меня здесь не ценит… – она кокетливо потупила глазки, ожидая опровержений.

– Живут же люди! – сообщил Марк навесному потолку. – Осторожнее там, на курорте. Береги себя, куколка. Не поломай ножки!

– Еще бы! – воскликнула Людочка, переступая как молодая кобылка. – Мой самый ценный товар…

Тут ввалился пожилой официант Ромочка и принялся пересказывать какую-то хохму, приключившуюся с пьяненьким клиентом. Официант был гомиком, и бабы его обожали. Ромочка смеялся, подвывая, Людочка округляла глаза и тоже вставляла своё «хи-хи» в нужных местах.

Марк не слушал. Он поймал себя на том, что тянет время. И ему это вовсе не казалось противоестественным. Он находился в таком положении, когда любое необдуманное действие может только навредить. Дернешься – и по неосторожности порвешь единственную нитку, на которой еще держится относительное благополучие. Надо довериться кому-то, кто знает больше. Но он отверг сомнительную «помощь» совсем недавно…

Ни к чему не обязывающий треп был неуклюжей, абсурдной попыткой зацепиться за старое, понятное и в общем-то удобное существование, убедиться в том, что всё о’кей. Но чем дольше Марк тянул резину, тем с большей ясностью ощущал себя трусливым подонком, уже продавшим собственного ребенка – лишь бы его, усталого папашу, оставили в покое. Реакция на уровне моллюска. Хотелось спрятаться внутри своей раковины и захлопнуть створки, однако нож нечистой совести безжалостно выковыривал его оттуда, и беззащитная мякоть болезненно соприкасалась с враждебной внешней средой.

– Ну, пора. Пошел, – сказал он, отдавая приказ самому себе.

– Ты еще здесь? – промурлыкал Ромочка, удивляясь. – Ну ты даешь, деточка! А мальчики уже начали…

Когда Марк пробирался через зал, группа играла «Снегопад» Маузона. Изрядно подкисленный вариант. От оригинала остался один скелет. В хорошие времена (закончившиеся кое для кого совсем недавно) Марк накручивал на этот костяк спирали шизоидных воплей саксофона.

Музыка была предельно абстрактной и в то же время глубоко физиологической вещью. Марку приходилось слышать, как великолепно играли иногда самые тупые, ограниченные и сволочные из людей. Значит, невыразимое гнездилось в каждом…

А сейчас Гоша был особенно хорош, обрамляя клавишными зияющие пустоты. Суперстар, как оказалось, слегка перебрал и уже свалил в отель на клубном «линкольне». Наверняка ему и девку подсунули. Тем лучше.

– Покурил? – спросил Марк в самое Гошино ухо, глядя на бокал, который стоял на рояле. В бокале осталось примерно на палец жидкости. И там же плавал окурок сигареты «Lucky strike», если только Марк не ошибался. Но вряд ли он ошибался… Наклоняться и рассматривать этот натюрморт с близкого расстояния он счел неуместным.

Гоша повернулся к нему и сделал большие глаза, лаская клавиши пальцами, форма которых выдавала сладострастие. Потом подозрительно прищурился. Марк прочел на его физиономии пару немых вопросов: «Ты о чем это? Коксу нанюхался, скотина?»

Он решил замять. У него появилось куда более важное дело.