Глаза ночи

Глава 1

— Бренвен, дорогая, — сказала Эллен, ставя перед ней стакан охлажденного чая с мятой на мраморную столешницу стола в центре кухни, — ты знаешь, кто такой гофер?[7]

Бренвен под зорким наблюдением Эллен нарезала соломкой морковь, сельдерей и зеленый перец для жюльена. Когда у ее повара был выходной день, Эллен любила испытывать новые рецепты, и Бренвен часто помогала ей в этом. Она сказала:

— Конечно, знаю! Надеюсь, ты не собираешься приготовить парочку? Они слишком маленькие и слишком симпатичные, чтобы их убить. И кроме того, их трудно поймать, и я уверена, что они слишком жесткие, чтобы их есть.

Эллен состроила забавную гримасу.

— Очень смешно. Как бы то ни было, ты не права. Я не имела в виду гоферов-животных, я говорила о гоферах-людях.

Бренвен перестала нарезать овощи и отхлебнула свой чай.

— О’кей, я сдаюсь. Я даже никогда не слыхала о гоферах-людях.

— Гофер — это человек, занимающий на работе самую нижнюю ступеньку в служебной иерархии, а называют его так потому, что абсолютно все, работающие рядом с ним, занимают более высокое положение и постоянно посылают этого бедного человека сходить то за тем, то за этим.

— Понятно, — улыбнулась Бренвен. — Такое может быть только в Америке!

— Конечно, оплата совсем невысока. — Эллен начала сортировать лежащие на столе луковицы, но при этом продолжала наблюдать краем глаза за Бренвен. — Возможно, в своей библиотеке ты заработаешь и больше, но эта работа связана с журналистикой. Каким-то образом.

— Хорошо. Ты уже вызвала у меня любопытство и можешь перестать ходить вокруг да около, Эллен. Так что же это за работа, которая каким-то образом связана с журналистикой?

— Работа гофера в студии новостей на местной телестанции. Я уверена, что это просто ужас, и вообще сомневаюсь, что тележурналистика — это то, что надо для тебя. Но это шаг вперед, Бренвен. Там работает продюсером мой друг, и он готов встретиться с тобой, если тебя это заинтересует.

— Телевидение… — пробормотал Бренвен. Она даже не задумывалась о телевидении. Она рассчитывала, что, работая в библиотеке, будет писать статьи и пытаться пристроить их в газеты или журналы. Ей не понадобилось много времени, чтобы выяснить: даже маленькие пригородные газетки вовсе не собираются брать ее на работу только на основании диплома по английскому языку, полученному в Редмундском колледже. Впервые за последнее время она ощутила легкое волнение.

— Телевидение! Да, я бы попробовала.

— Хорошо, — кивнула Эллен, а ее пальцы уже очищали маленькие луковички от прозрачной шелухи. — Я всегда говорила, что шаг вперед лучше, чем два назад!

Бренвен рассмеялась.

Три недели спустя она уже трудилась скромным гофером в студии новостей на пятнадцатом канале в Арлингтоне, и ей нравилось там все.

Ощущение немедленной и близкой связи с происходящим вызвало изумление и восхищение у Бренвен, когда она впервые столкнулась с телевещанием. Она почувствовала это, едва войдя в дверь студии, и ей казалось неважным, что она всего лишь носила пленки, фотографии, сценарии и записки от начальника станции к продюсерам, от продюсеров к сценаристам, от сценаристов к репортерам и так далее, снова и снова по кругу. Эта телестанция была недавно организована, и штат был небольшим, когда она присоединилась к нему. Бренвен набиралась опыта вместе со станцией. В 1968 году было много плохих новостей: убийства Мартина Лютера Кинга и Роберта Кеннеди; вооруженные разгоны демонстраций как за гражданские права, так и за мир; а в конце года погиб Томас Мертон — монах и писатель, чьи сочинения находили большой отклик в душе у Бренвен. Возможность обсудить эти трагедии и поразмышлять над ними с коллегами из студии новостей позволяла легче перенести их.

Первая возможность составить собственное телевизионное сообщение представилась Бренвен в связи со смертью Мертона. Она предложила написать репортаж для полуденного выпуска новостей, старательно объясняя при этом, что хочет только написать его, но не появляться сама перед камерой. Она увидела это событие под углом, который казался настолько очевидным для нее, что оставалось только удивляться, как люди с большим, чем у нее опытом, не заметили этого: ирония судьбы — Томас Мертон, монах-траппист, в течение долгого времени живший вдали от мирской суеты, погиб в результате глупого несчастного случая: мокрый пол, электровентилятор — его убило током. И это как раз в тот момент, когда он вышел из затворничества, начал путешествовать и выступать с проповедями за мир и установление гармонии между нациями. В истории с Мертоном все работало на Бренвен: уникальный подход, глубокое знание предмета, способность увидеть в гуще событий то из них, которое даст возможность наиболее ярко проявить свои таланты, и ее секретное оружие — писательские способности, о которых никто и не догадывался. Ее репортаж затмил все остальные репортажи в полуденном выпуске новостей, и поэтому его повторили в вечернем одиннадцатичасовом. На следующий день другие телевещательные станции передали отрывки из репортажа Бренвен об иронии смерти Томаса Мертона. Бренвен заметили, и вскоре она уже готовила репортажи и сообщения, в которых сразу же стало проступать то, что позднее станет ее отличительной чертой как журналиста — уникальная интуиция, способность проникновения в самую суть дела наряду с сочувственным отношением к своему предмету.

Неофициально в студии новостей в течение всего года то стихали, то усиливались толки о заговорах. Особенно после публикации заключительного доклада комиссии Уоррена, в котором отрицалось наличие заговора в убийстве Джона Кеннеди. Само слово «заговор» делало Бренвен нервной и пугливой, потому что вызывало у нее мысли о Джейсоне Фарадее. Или скорее заставляло ее стараться не думать о нем. Если это был заговор, и если в нем был замешан Джейсон, то это означало бы, что события совсем вышли из-под контроля. Но избавиться от мыслей о заговоре было сложно, хотя она старалась никогда не произносить это слово и всегда держаться на периферии таких дискуссий. Смерть Томаса Мертона казалась ей «удобным» несчастным случаем. Только необычайным усилием воли она смогла заставить себя проигнорировать свое интуитивное убеждение в том, что гибель Мертона чем-то напоминает ей «случай» доктора Натана. Снова и снова она повторяла себе, что становится параноиком, пока сама не поверила в это наполовину.

И поэтому таким облегчением стало для нее наступление 1969 года, когда после года официального раздельного проживания с мужем Бренвен был предоставлен развод. Может быть, сейчас она сможет дышать полегче, отважится сама съездить куда-нибудь на денек-другой, сможет находиться ночью за пределами тщательно охраняемого поместья Эллен Кэрью. Все кончено; Джейсон действительно отпустил ее!

Гарри Рейвенскрофт позвонил ей февральским воскресным утром.

— Бренвен, ты сможешь приехать в Рейвен-Хилл сегодня после обеда? У меня есть кое-какие новости, которые, я уверен, заинтересуют тебя, кроме того, есть… э-э… сюрприз. Миссис Бичер посылает тебе привет и просит передать, что она сделает твой любимый «Черный пирог», если ты приедешь.

«Черный пирог»! Никто не мог приготовить эту исключительно южную комбинацию из нежного теста, орехов и толстого слоя шоколадной помадки лучше, чем миссис Бичер.

— Гарри, ты же знаешь, что против «Черного пирога» миссис Бичер устоять невозможно. Я приеду, но неужели тебе действительно необходима эта таинственность? Не можешь ли ты хотя бы намекнуть, о чем пойдет речь?

— Нет, нет. Это слишком важно. Ты приедешь около трех часов? Жду тебя, Бренвен, мы уже давно не виделись.

— Да, давно. Я тоже жду встречи. До скорого.

На своем сером «форде-фальконе», который Бренвен приобрела после того, как выписалась из больницы, она прибыла в Рейвен-Хилл точно в назначенное время. Ее приезды сюда в последнее время были очень редки, потому что дорога проходила слишком близко к Редмунду, чтобы она могла чувствовать себя спокойно, и сейчас она поняла, как соскучилась по этому месту, а также по миссис Бичер. И еще ей не хватало Гарри, хотя он и навещал ее время от времени в коттедже Эллен. Бренвен медленно подъехала к последнему повороту подъездной дороги, думая о том, что Рейвен-Хилл — хороший, очень мирный дом, даже несмотря на то, что его теперешний хозяин — такой беспокойный и сложный человек. Ей нравились достоинства и простота архитектуры здания. Когда она оставляла машину под аркой, то заметила, что старая глициния, несмотря на то, что ее узловатые ветви казались совершенно мертвыми, уже пустила новые ростки, которые вскоре должны были зазеленеть. Вскоре после этого пухлые бутоны превратятся в роскошные гроздья цветов. Через несколько недель, подумала она, подходя к двери дома, вся эта кажущаяся безжизненность будет переполнена новой силой — цвет, благоухание, бегущие по веткам соки, капающий нектар, пение птиц…

И все же — Бренвен окинула взглядом холмы — это место было таким уединенным! Она невольно вздрогнула при мысли об этом, а затем подумала: «Я еще не преодолела случившееся. Я еще боюсь находиться в одиночестве в уединенном месте, боюсь, что Джейсон придет за мной».

Входная дверь распахнулась у нее за спиной, и Гарри протянул:

— Ну же, Бренвен, не стой здесь открыв рот, как турист. Ты уже сотни раз видела мой двор. Входи, входи!

— Замечательный двор, — ответила Бренвен. — Иногда я забываю о том, насколько он прекрасен. — Она подставила ему щеку для приветственного поцелуя.

— Давай я помогу тебе снять пальто, моя дорогая. В любой момент, когда ты захочешь уехать из коттеджа Эллен — который, хоть и очарователен, все же маловат — тебя будут ждать здесь более чем с нетерпением. Миссис Бичер была бы на седьмом месте от счастья. Сейчас, когда ты стала приезжать так редко, она готова прожужжать мне все уши разговорами о тебе. Я уверен, что ей хотелось бы, чтобы я либо женился на тебе, либо удочерил!

— Вот уж действительно!

— Правда! — Гарри проказливо усмехнулся. — После тебя, моя дорогая, как обычно, в библиотеке. Позже мы выпьем кофе в маленькой столовой. Я проявил демократичность и пригласил миссис Бичер присоединиться к нам, так как она, без сомнения, все равно будет вертеться вокруг. Мы будем пить кофе, а не чай, потому что она сказала, что чай не идет к «Черному пирогу». Ты чувствуешь, каким подкаблучником я позволил себе стать?

— Ты сегодня действительно находишься в экспансивном настроении, — заметила Бренвен, устраиваясь в большом кресле. Небольшой огонь уютно горел в камине.

— Это потому, что я просто переполнен новостями. Ты готова?

Бренвен кивнула.

— Ты никогда не догадаешься, кто мне позвонил и предложил оливковую ветвь мира.

— Боюсь, что догадаюсь.

— Правильно. — В глазах Гарри появился серебряный отблеск, как это бывало с ним всегда, когда он был чем-то взволнован. — Твой, теперь бывший, муж Джейсон Фарадей. Пригласил меня пообедать с ним в клубе преподавателей, прямо как в старые времена. Я, естественно, пошел из любопытства.

— Естественно. — Бренвен старалась сохранить нейтральное выражение лица, хотя ее уже охватило беспокойство.

— Джейсон уволился из колледжа, Бренвен. Он сказал, что мы празднуем последний раз, когда его нога ступает в клуб преподавателей Редмундского колледжа. Ни больше, ни меньше! — Гарри щелкнул пальцами. — Он уезжает, даже не позаботившись о том, чтобы доработать до конца семестра.

— Ну, я полагаю, это не должно быть для тебя сюрпризом. За последние пару лет занятия, которые он проводил, стали такими же редкими и ценными, как драгоценные камни. Ты уверен в том, что он уволился? Его не уволили?

— Я уверен. — Гарри сильно закивал головой, и его светлые и уже начавшие седеть пряди снова упали ему на лоб. — Чтобы уволить преподавателя, необходимы действия факультетского комитета, и, если бы сие имело место, я бы обязательно услышал об этом. Джейсон что-то задумал, Бренвен, с ним что-то происходит. Он был так переполнен самодовольством, что, казалось, увеличился в размерах вдвое против обычного. Он просто излучал доброжелательность. Сказал, что продает дом. Он не просто уезжает из Редмунда, он уезжает из страны! Собирается жить в Европе.

Бренвен попыталась расслабиться. Похоже, это действительно была хорошая новость.

— Где в Европе? Он сказал тебе об этом?

— В Швейцарии. Он сказал, что сожалеет о том, что на протяжении стольких лет мы испытывали друг к другу враждебные чувства и что льстит себя надеждой, что я загляну к нему, когда окажусь в тех краях. Ну, разве ты не рада? Разве это не хорошая новость?

— Мне… кажется, да. Я чувствую больше облегчения, чем радости.

— Ну вот, а я думал, что ты будешь прыгать от радости, узнав о том, что он полностью исчез с твоего горизонта!

— Я думаю, он не сказал тебе, чем собирается заниматься в Европе?

— Нет, не сказал. Ты знаешь, он ведь всегда окружал свою вторую работу тайной. Я думаю, что это, в общем, то же самое.

— Да, видимо. — Бренвен была рада тому, что Джейсон будет теперь жить так далеко от нее, и тем не менее она вся похолодела и протянула руки к огню. — Когда я ожидала ребенка, он рассказал мне, что работает на новую группу людей, и что если он успешно справится с заданием, то мы сможем уехать из Редмунда и поселиться в любом месте, которое нам понравится. Должно быть, именно это и произошло, и он по какой-то причине выбрал Швейцарию. Но что-то у меня внутри ощущает опасность. Мне это не нравится. Я боюсь… О, Гарри, я сама не знаю, чего боюсь. Наверное, я просто превратилась в параноика. Возможно, я больше никогда не увижу Джейсона. И ты тоже, если, конечно, сам этого не захочешь. — Она встряхнулась и придала своему лицу жизнерадостное выражение. — Достаточно об этом! А что это за сюрприз, о котором ты говорил?

— Сюрприз, моя дорогая, происходит из того же источника доброжелательности, о котором я уже упомянул. Пожалуйста. — Гарри сунул руку в карман и вытащил оттуда ключи. — Это ключи от твоего «мустанга». Джейсон просил меня передать тебе, что он хочет, чтобы твой автомобиль был у тебя. Он у меня в гараже.

Бренвен медленно повернула голову. Она посмотрела на маленькие серебряные ключики, которые болтались на пальце у Гарри, со смешанным выражением отвращения и недоверия. Выражение ее лица не изменилось, когда она подняла глаза на Гарри.

— Ты, кажется, думаешь, что это просто великодушный жест со стороны Джейсона.

Гарри был озадачен. Да, он действительно полагал, что Джейсон Фарадей хотел совершить хороший поступок.

— Бренвен, я думаю, что Джейсон пытается уехать отсюда более достойно, чем он жил здесь на протяжении последних полутора лет. Ну что плохого в том, что он хочет отдать тебе твою машину? Этот автомобиль не сравнить с тем куском металлолома, на котором ты сейчас ездишь!

Бренвен вскочила с кресла. Взволнованная, она отошла в сторону, прижав руки к груди.

— Нет, спасибо, и тебе придется простить меня за то, что я не верю в добрые побуждения Джейсона. Насколько я его знаю, в этом «мустанге» лежит бомба, которая взорвется тут же, как только я сяду за руль!

— Дорогая, ты наверняка преувеличиваешь!

Бренвен тряхнула головой. Она обрезала свои волосы до плеч, но они все равно отлетали назад при каждом взмахе головы, как и раньше.

— Я не думаю, что преувеличиваю, и мне не нужен этот автомобиль. Я не хочу абсолютно ничего от Джейсона Фарадея!

— Бренвен, дорогая! — Гарри поднялся с кресла, засовывая в карман ключи. — Я не думал, что ты до сих пор так относишься к этому.

— Я отношусь именно так, Гарри. Джейсон уже уехал из Редмунда?

— Не думаю. Дом еще не продан, и мне кажется, что он пробудет здесь, пока не закончит с ним. Бренвен, о чем ты думаешь?

Она стояла посреди комнаты, сложив руки на груди, а ее сине-зеленые глаза метали молнии.

— Ты сам себя сделал посредником в этом деле, Гарри. Я отказываюсь принять этот так называемый благородный жест. Ты можешь вернуть машину прямо ему!

— Ммм. — Гарри сдвинул брови. — Я думал, что это было бы крайне неразумно. Предположим, именно в этом конкретном случае он действительно искренен? Ты ведь не хочешь… э-э… раскачать лодку, не правда ли?

— Я не доверю ему. И ты тоже не должен доверять.

— Хорошо, хорошо. Я продам «мустанг», и ты сможешь сделать с этими деньгами все, что захочешь. Хоть швырнуть их в Потомак — мне все равно. Джейсон никогда не узнает об этом. Это решение тебя устраивает?

— Я не знаю. Дай мне подумать минутку.

Бренвен подошла к камину и принялась рассматривать полено, пышущее жаром, по которому время от времени пробегали тонкие языки пламени. Может быть, она неадекватно среагировала? Ей так не казалось. Очень многое было неизвестно Гарри, например, то, что рассказывал ей Уилл и что она не должна никому пересказывать. Кроме того, существовали и ее сны, полные предупреждений опасности, и свидетельство рунических камней. И все же в чем-то Гарри был прав. В любых обстоятельствах было бы лучше не провоцировать Джейсона. Она повернулась.

— Я согласна, что было бы лучше продать автомобиль. Но у меня нет документов, хотя они и были оформлены на мое имя. Я оставила их в сейфе в банке.

— Джейсон сказал, что они лежат в машине, в отделении для перчаток. Мы можем взять их, и ты сможешь подписать все бумаги уже сегодня до отъезда. Я проставлю дату, когда найду покупателя.

— Гарри, — умоляюще сказала Бренвен, — я знаю, ты думаешь, что я веду себя глупо, но я не хочу, чтобы ты или я прикасались к этому автомобилю до того, как его тщательно обследует автомеханик. Ты можешь пригласить его сюда, сказать, что беспокоишься, что машина могла быть кем-то сознательно повреждена, внушить ему, чтобы он был осторожен, и попросить его полностью проверить весь автомобиль. Пожалуйста. Обещай мне!

— Обещаю. — Гарри обнял ее за плечи. — Обещаю. А сейчас давай не будем заставлять миссис Бичер и ее «Черный пирог» ожидать нас слишком долго!

В следующий вторник Гарри пригласил механика в Рейвен-Хилл. Ему казалось, что он выглядит смешным, что механик — и тот считает его слегка ненормальным, но он поступил именно так, как обещал Бренвен. В машине не было никаких бомб или взрывных устройств, но тормоза были испорчены, причем изумленный механик сказал, что они были испорчены специально, это не могло быть результатом обычного износа. «Мустанг» мог проехать не более нескольких миль прежде, чем тормоза отказали бы окончательно. Если бы это произошло на шоссе, то все непременно закончилось бы серьезной аварией. Механик только покачал головой, увидев свидетельство такого бессмысленного вандализма.

Ошеломленный Гарри согласился, что вандализм — это ужасно. Слава Богу, что механик оказался настолько глуп, что ему в голову не пришло ничего другого.

Гарри так и не рассказал об этом Бренвен. После починки тормозов он тихо продал автомобиль торговцу из другого города. Затем отдал деньги Бренвен и больше никогда не упоминал ни об этом автомобиле, ни о том, что было с ним связано.

После этого ему приснился сон. Хотя он и не знал этого, его сны были поразительно похожи на сны Бренвен: скользкие, темные, бесформенные существа окружали его, слепо наваливались, производя безумные неразборчивые звуки, которые рвали ему слух и скребли по нервам. Тактильное ощущение уродства и безобразия, возникавшее во сне, вызывало отвращение и чувство тошноты после пробуждения. И кроме того, убеждение в том, что Джейсон Фарадей был знаком с этими созданиями, и знаком очень близко.

Бренвен не отваживалась отъехать на большое расстояние от своего коттеджа, пока не уверилась в том, что Джейсон действительно покинул страну. После этого, ощущая себя птицей, выпущенной из клетки, она взяла первый настоящий отпуск в своей жизни и отправилась на поиски моря. Одна в своем старом «фальконе», ведомая только картой и своим собственным инстинктом, она была буквально опьянена ощущением свободы. Она пересекла Чезапикский залив по мосту вблизи Аннаполиса и отправилась вниз по восточному побережью Мериленда и в глубь виргинской части этого полуострова, иногда называемой «Дельмарва». Никуда не торопясь, разъезжала по узким проселочным дорогам, разрезающим однообразно низкий и болотистый ландшафт полуострова, береговая линия которого была сплошь изрезана небольшими бухточками и заливчиками. На островах Чинкотеагуа и Ассатеагуа задержалась, чтобы полюбоваться на диких лошадей, и провела пару ночей в небольшом домике, превращенном в гостиницу. Здесь пахло морем, здесь она ощущала его, хотя земля и пейзаж так отличались от Уэльса. Она добралась до самой оконечности полуострова, откуда предпочла добраться в Норфолк не по мосту, а паромом.

Из Норфолка Бренвен проехала по всему побережью мимо мыса Генри к вирджинскому пляжу, где остановилась на ночь в дорогом и современном отеле. Ее комната была более чем комфортабельной, и в ней был балкон, выходивший на море. Она просидела там несколько часов, прислушиваясь к голосам океана, глядя, как ночь опускает на него свой занавес темноты и превращает вечно бегущие куда-то волны из пурпурных в черные. На рассвете она прошлась босиком по пляжу. Пляж был широким и чистым, но все же это было не совсем то, чего ей хотелось. Она выехала из отеля и снова отправилась на юг. Проехав всего несколько миль, обнаружила небольшой поселок под названием Сэндбридж-Бич. Это место ей понравилось. Довольная тем, что больше никуда не надо ехать, она нашла агента по недвижимости в офисе, находившемся на центральной улице городка, и сняла половину двойного коттеджа прямо на берегу моря. Там Бренвен и провела остаток своего отпуска.

Одна и в то же время не одинокая, Бренвен дала возможность морю, песку и небу, лодкам, птицам и рыбам внести равновесие в ее жизнь. Она даже не писала ничего в своем дневнике. Она много фотографировала аппаратом, который купила специально для поездки, и прочитала три романа в мягких обложках. Ее первый отпуск прошел чрезвычайно успешно, и она поняла о себе то, что впоследствии могло стать необыкновенно важным: она любит путешествовать в одиночку.

Эллен Кэрью не была любопытной. Она всегда придерживалась взгляда, что каждый должен заниматься своим собственным делом. Поэтому, получив письмо от Уилла Трейси с вопросом, не переехала ли Бренвен в другое место из ее коттеджа и если переехала, то пусть Эллен пришлет ему ее новый адрес, забеспокоилась. Письмо от Уилла пришло, когда Бренвен еще была в отпуске, но несколько лишних дней для размышлений мало помогли Эллен. Она только разволновалась еще сильнее. Через час после того, как Бренвен вернулась из путешествия, Эллен вошла к ней в коттедж с кастрюлей в руках, все еще не уверенная, стоит ли ей рассказывать о письме Уилла. И если стоит, то в какой форме?

Эллен постучала в дверь коттеджа и, когда через несколько секунд Бренвен распахнула дверь, воскликнула:

— Бог мой, ты выглядишь замечательно отдохнувшей!

— Я и правда отдохнула. Отлично провела время. Входи.

— Я подумала, что тебе не помешает эта кастрюлька на обед. Ничего особенного, курица с рисом, но, по крайней мере, тебе не придется готовить. Когда я приезжаю домой с побережья, вся одежда мне кажется ужасно грязной, и мне хочется поскорее привести себя в порядок. И уж чего не хочется совсем — проводить драгоценное время на кухне!

— Какая ты предусмотрительная, — улыбнулась Бренвен, беря у нее из рук кастрюлю. — И ты совершенно права. Я просто суну эту кастрюлю в холодильник. Ты не можешь посидеть у меня недолго и немного поболтать? У меня такое ощущение, как будто бы мне нужно потренироваться в ведении бесед после двух недель одиночества и молчания.

— Еще бы. — Эллен села на плетеную кушетку в гостиной, которую она обставляла сама, и подумала, уже не впервые, что ей будет очень жаль, когда Бренвен решит переехать в собственную квартиру. Ее не было здесь больше двух недель, и Эллен скучала по ней.

Бренвен уже приняла душ, вымыла и высушила волосы. На ней был желтый махровый халат, потому что вся остальная ее одежда, как справедливо заметила Эллен, нуждалась в стирке. Цвет халата подчеркивал легкий загар, который она приобрела на побережье. Эллен сказала, что она выглядит отдохнувшей; Бренвен знала, что уже давно не чувствовала себя такой здоровой и свежей. Она устроилась в плетеном кресле, которое составляло пару с кушеткой.

— Итак, Эллен, я уверена, что, пока меня не было, ты заставила весь Вашингтон ходить на цыпочках.

— О, можешь быть в этом уверена! — Светлые кудряшки Эллен подпрыгнули. — Но все равно мне тебя не хватало. Ну, рассказывай, где ты была и что делала.

Эллен слушала ее рассказ, отметив про себя, что у Бренвен вырабатывается журналистский взгляд, замечающий каждую деталь. Когда та закончила, Эллен заметила:

— Знаешь, ты могла бы сделать великую, замечательную передачу для своей телестанции о своем путешествии. Ты замечаешь то, чего большинство людей не видит вовсе, ты знаешь об этом?

— Интересно, что ты это сказала. Сегодня на обратном пути я думала почти о том же. Не о том, конечно, что замечаю то, чего большинство людей не видит, а о том, что мне бы хотелось взять с собой оператора и снять небольшие фрагменты, которые были бы всем интересны. Ничего особенно амбициозного, просто пятиминутные куски в разных местах. Может быть, я даже предложу им это. Сначала мне нужна какая-то объединяющая тема, а я до сих пор не придумала, что это могло быть.

— Придумаешь, я уверена. Эта идея захватила тебя, я вижу это по твоим глазам! Все должно получиться здорово, и, может быть, ты наконец окажешься перед камерой?

— Не знаю. Все не так просто. Я ведь не репортер и, кроме того, действительно не хочу выступать перед камерой.

Эллен широко улыбнулась.

— Все будут просто потрясены твоей красотой!

— Спасибо за комплимент. Я думаю, просто некоторые люди никогда не видят себя так, как видят других, но давай не будем углубляться в это. Я знаю, что станция вряд ли предоставит мне и оператора, и репортера, поэтому, если мне удастся пробить эту идею, то, по всей видимости, придется появиться перед камерой самой, по крайней мере на какое-то время. Но что же мне делать с моим голосом, с моим акцентом?

— Твой акцент очарователен. Не думаю, что здесь возникнут какие-то проблемы, если только ты не будешь забывать, что у большинства из нас здесь южные уши и мы не поспеваем за тобой, если ты начинаешь говорить слишком быстро!

Бренвен задумалась. Эллен была права — идея действительно захватила ее. Возможно, это на самом деле сработает!

— Знаешь, Эллен, может быть, мой акцент сможет стать частью той темы, которая мне нужна. — Я — новый гражданин этой страны, и я пытаюсь узнать о своей новой стране как можно больше. Я могу назвать это «Открывая Вирджинию» или как-нибудь еще в этом роде.

— Очаровательно! Я — за! — Эллен подпрыгнула и захлопала в ладоши. — И по-моему, мы должны выпить за это. У тебя есть что-нибудь?

— Как насчет белого вина? Оно в холодильнике.

— Не вставай. Я принесу. В конце концов, я же знаю, где что находится.

Эллен поставила на поднос в кухне графин с вином и два бокала. Вернувшись в комнату, она увидела, что Бренвен уже что-то пишет в блокноте.

— Бог мой, да тебе действительно не терпится начать! Что ж, почему бы и нет? Я предлагаю тост: «За открытие Вирджинии вместе с Бренвен Фарадей!»

Бренвен рассмеялась, чокнувшись стаканами с Эллен. Затем подошла и импульсивно обняла ее.

— Знаешь, Эллен, я наслаждалась одиночеством, но мне правда не хватало тебя. Ты не представляешь даже, насколько важна для меня дружба с тобой.

— Я тоже скучала по тебе, Бренвен.

Они снова обнялись, а затем отошли друг от друга, и каждая из них была слегка смущена таким непривычным для них проявлением эмоций. Тишину, которая повисла между ними, пока они сидели и думали каждая о своем, прихлебывая вино, нарушила Эллен.

— Бренвен, дорогая, ты устала с дороги, или ты еще можешь выдержать несколько минут разговора? Мне нужно обсудить с тобой нечто э-э… серьезное.

— Я вовсе не устала. Что у тебя на уме?

— Я не совсем уверена: надеюсь, ты знаешь, что я не люблю совать свой нос в чужие дела.

— Никто не знает этого лучше, чем я. Ты, возможно, самый ненавязчивый человек в мире, Эллен.

Эллен с облегчением выдохнула:

— Я рада, что ты думаешь именно так, Видишь ли, я получила это письмо и забеспокоилась, потому что вы оба мне вовсе не безразличны. Мне кажется, я просто должна спросить у тебя: Бренвен, что-то случилось между тобой и Уиллом Трейси?

У Бренвен на лице тут же появилось тревожное выражение.

— Письмо, которое ты получила и которое тебя обеспокоило — оно от Уилла?

— Угу. Он спрашивает, не переехала ли ты и не дам ли я ему твой новый адрес. Значит, ты не писала ему, а я все это время думала… ну, думала, что у вас очень близкие отношения.

— Они действительно очень близкие. — Бренвен подтянула колени к груди и охватила их руками. — Я думаю, ничто и никогда не сможет изменить этого. Я не знаю, как тебе объяснить…

— О, — быстро сказала Эллен, — я не хочу, чтобы у тебя было такое чувство, будто бы ты должна мне что-то объяснять. У меня нет никакого права вмешиваться в твою жизнь. О Господи, я, наверное, и правда сказала все это довольно неуклюже.

Бренвен улыбнулась своей подруге.

— Я не против поговорить об Уилле. А происходит то, что я не собираюсь снова выходить замуж, и я сказала об этом Уиллу. Но когда он пишет мне, его письма так или иначе сводятся к тому, что он ждет, когда я переменю свое решение. Меня это беспокоит, Эллен. Я хочу, чтобы у Уилла была та жизнь, которой он хочет, а он хочет семьи. Следовательно, он должен найти другую женщину, не меня. Мне было очень трудно не отвечать на его письма, но около шести месяцев тому назад я решила, что так будет лучше. В последнем письме, которое я написала ему, я очень тщательно подчеркнула снова, что наслаждаюсь самостоятельной жизнью и очень высоко ценю свою независимость. Я не хочу, чтобы он думал, что я перестала писать потому, что влюбилась в другого мужчину.

Между бровями Эллен появилась маленькая озабоченная складочка.

— Это действительно трудная ситуация, не так ли? Я всегда думала, что вы с Уиллом любили друг друга, и что это была лишь трагическая ошибка, что ты встретила его после того, как уже вышла замуж за Джейсона.

— Да. Но с другой стороны, если бы я не вышла замуж за Джейсона, я бы никогда не встретила Уилла.

— О, Бренвен, даже не знаю, что и думать! Наверное, я должна просто закрыть рот и больше ничего не говорить об этом. — Эллен, расстроенная, поднялась с кушетки и рассеянно провела рукой по волосам.

— Не уходи. Посиди еще, пожалуйста, и помоги мне выговориться.

— Ты уверена? — Эллен нахмурилась еще сильнее.

— Да. — Бренвен налила второй стакан вина для Эллен и вручила его ей, а затем долила вина и себе. — Садись, пожалуйста. Вот так лучше. Эллен, ты должна лучше всех понимать мое желание быть независимой. Ты совершенно очевидно удовлетворена своим теперешним положением, и у тебя прекрасно получается жить одной. Знаешь, ты что-то вроде ролевой модели для меня.

— Я? Ролевая модель? — Эллен хихикнула, и ее напряжение слегка ослабело. — Силы небесные! Но если говорить серьезно, прости за то, что я это говорю, но между нами есть разница. Правда, мой муж был старше меня почти настолько же, насколько Джейсон был старше тебя. Но это был счастливый брак, и мне не кажется, что моя жизнь окончена, потому что мой муж умер, чувство, которое, кажется, возникает у многих вдов. Я просто не думаю, что когда-нибудь найду человека, которого полюблю так же, как любила своего мужа. До сих пор ни одного из моих знакомых нельзя было даже сравнить с ним. Иногда я жалею, что у нас с ним не было детей, а теперь лучшие годы для рождения детей уже почти позади для меня… О Боже, снова! Сегодня у меня явно проснулся талант говорить самые неподходящие вещи! Извини меня, Бренвен.

Глаза Бренвен застилала задумчивая дымка. Ее голос был тихим.

— Я люблю Уилла. Если бы я собиралась выходить замуж вообще, я, конечно бы, вышла замуж за Уилла. Я и сама не знаю, какую роль в моем решении больше не выходить замуж сыграла невозможность для меня больше иметь детей. Наверное, все же небольшую — я просто не могу вынести мысли о том, чтобы еще раз выйти замуж. Видимо, брак с Джейсоном действительно травмировал меня. Но я твердо уверена в одном: я уже причинила достаточно боли Уиллу Трейси. Понимаешь ли ты это, Эллен, что иногда, если ты действительно любишь человека, лучший путь доказать ему это — отпустить его к кому-нибудь другому?

— Я… не знаю.

— Именно поэтому я думаю, что лучше порвать сразу, так чтобы больше не причинять боли. Уилл завидный жених, очень милый человек, и он, конечно же, найдет женщину, как только захочет этого — чего он, несомненно, не захочет до тех пор, пока я буду, пусть даже невольно, поощрять его к мыслям, что могу изменить свое мнение насчет брака. Он найдет женщину, которая будет любить его, она выйдет за него замуж, родит ему детей, и он будет счастлив. Он навсегда забудет обо мне.

Эллен впитала слова Бренвен и позволила им прочно закрепиться в своем сознании. Она подумала: «Этот жуткий Джейсон Фарадей сделал ее ужасно пугливой — вот в чем проблема», но ничего не сказала вслух. Допила вино, встала и нежно чмокнула Бренвен в щеку.

— Ты смелая женщина, и у тебя впереди целая прекрасная жизнь. Ты — единственный человек в мире, который знает, что для тебя хорошо, Бренвен. И я всегда поддержу тебя чем только смогу.

Бренвен поймала руку Эллен и сжала ее.

— Спасибо. Спасибо за все.

Эллен вернулась в свой дом и, пока ее решительность не улетучилась, ответила на письмо Уилла.

Глава 2

В серебристых глазах Гарри Рейвенскрофта сверкали отблески маленьких язычков пламени свечей, стоявших на маленьком столике в коттедже Эллен Кэрью, и их теплый свет смягчал его орлиные черты.

— Знаешь, Гарри, — сказала Бренвен, — ты почти не изменился за все то время, что я тебя знаю. И совершенно не изменился за последние несколько лет. Такое впечатление, что у тебя вообще нет возраста.

Гарри широко улыбнулся. Светлая с сединой прядь волос скользнула прямо на лицо, но он не стал отбрасывать ее назад.

— Я напомню себе об этом завтра утром, когда мои стареющие суставы начнут скрипеть и громко протестовать, когда я стану выбираться из постели! Но ты, моя дорогая, очень изменилась в последние… так, сколько же лет прошло с тех пор, как распался твой этот ужасный брак, и ты начала свою карьеру на телевидении…

— Восемь, — подсказала Бренвен. Она подозрительно нахмурилась. — Что ты имеешь в виду, говоря о том, что я очень изменилась?

— О, — Гарри пожал плечами, — это не относится к твоей внешности. Поскольку ты снова отрастила длинные волосы и выглядишь почти той же самой девушкой, с которой я познакомился в Лланфарене. Это твоя уверенность в самой себе, твое самообладание. Ты всегда была немногословной — сейчас твоя молчаливость приобрела оттенок самодостаточности. Я думаю, этому способствовала твоя успешная карьера.

— Не знаю, — задумчиво сказала Бренвен. — Иногда мне кажется, что главное, чему меня научила тележурналистика — это покупать новую одежду, даже когда я убеждена в том, что она мне совершенно не нужна.

— Ерунда. Ты стала отличным журналистом. Эта твоя серия репортажей «Открывая округ Вирджиния», которую ты сделала прямо в разгар всего этого Уотергейтского дела, была просто фантастична! Это вдохновение. Ты знаешь сама — твои репортажи передавали крупнейшие кабельные сети, и с тех пор ты стала местной знаменитостью.

— Очень скромной знаменитостью, Гарри. Ты же знаешь, что я предпочитаю находиться вне поля зрения камеры, а просто писать. А если я молчалива, то только потому, что наблюдаю за происходящим вокруг меня, чтобы потом занести это на бумагу. Я наблюдатель, а не диктор, выступающий перед камерами. — Она смущенно заерзала в кресле. Подобные беседы всегда вызывали у нее чувство неловкости.

— Только не говори мне, что ты недовольна своей карьерой! — резко сказал Гарри.

— Нет, не карьерой…

Бренвен прикусила нижнюю губу. Этот разговор о прошлом не приносил ей ничего хорошего. У нее было одно, но сильное сожаление, и она хотела бы, чтобы Гарри не заставлял ее вспоминать о нем: Уилл Трейси. Сейчас Уилл был уже семейным человеком, он женился пару лет назад на вдове с сыном, познакомившись с ней в Иране, куда Госдепартамент послал его после Ирландии. За последние годы он только однажды написал Бренвен — чтобы рассказать ей о своей женитьбе на Алете Хурави. Она оказалась отличной женой для дипломата — космополитка, воспитывалась в Европе, дальняя родственница шаха — не говоря уже о том, что вышла замуж за Уилла, великолепного отца, уже имея сына Пола. Но Бренвен ощутила близкую опасность в письме Уилла, и с тех пор ей стали часто сниться сны об Уилле: о том, как ему угрожает насилие на земле, залитой кровью. Подобный сон приснился ей и прошлой ночью, и она сейчас как раз пыталась забыть о нем — она не могла знать, что ее сны были пророческими, потому что в 1976 году никто в мире и не слышал об Аятолле.

— Ну вот, — сказал Гарри, кладя свои длинные холодные пальцы ей на запястье, — ты снова отключилась. Но я знаю, как привлечь твое внимание: я собираюсь доверить тебе большую тайну, Бренвен.

Она повернулась к нему и попыталась сосредоточиться на разговоре с Гарри, тряхнув головой и забросив волосы за спину.

— Тайну! Сейчас я попробую угадать… ты наконец открыл утерянные секреты друидов!

— Это не повод для шуток, — проворчал Гарри. — Это совсем непохоже на тебя и очень зло. Особенно если учесть, как долго и упорно ты отказываешься помочь мне! — Взгляд Гарри стал пронизывающим, и на какую-то долю секунды он внушил ей страх.

— Ох! Извини. — Бренвен отказывалась воспринимать его всерьез. — Возьми еще хлеба. Я действительно хочу, чтобы ты посвятил меня в эту тайну, Гарри?

— О да, да, я думаю, что ты этого хочешь. Но сначала скажи мне: когда ты в последний раз бросала камни?

— Недавно. Я использую их как вспомогательное средство при медитации. Я говорила тебе об этом давным-давно. Почему ты спрашиваешь?

Гарри хмыкнул.

— Интересно, что бы сказали все эти люди, которые смотрят на тебя по телевизору, если бы увидели, как ты склоняешься над своими руническими камнями, а твои длинные волосы спадают тебе на лицо?

— Они бы подумали, что я сошла с ума. Или хуже, что я — ведьма. — Бренвен сделала гримасу. — И моя карьера пошла бы прахом. Это уже больше не расхлябанные шестидесятые, ты сам знаешь это. После того как в Белом доме оказался Форд, а теперь Картер, все более необычное, чем европейский футбол или несколько орехов в стакане с кока-колой, явно считается выходящим за рамки общепринятого! Кроме того, моя духовная жизнь никого не касается. Может быть, только иногда тебя. Ну что, ты все еще хочешь поделиться со мной своей тайной? Потому что если нет, то у меня тоже есть о чем тебе рассказать. Собственно, для этого я и пригласила тебя сегодня.

— Ты меня заинтриговала! — Гарри улыбнулся своей обычной немного кривоватой улыбкой. Он поел и отставил тарелку в сторону, так чтобы можно было опереться локтями на стол. — Ты расскажешь мне свой секрет, и я расскажу тебе свой.

— Ты первый. Сознаюсь, что уже умираю от любопытства.

— Хорошо. И имей в виду, это действительно секрет. Прямо здесь, в Вашингтоне, есть изумительная группа людей, которые тихо встречаются приблизительно раз в месяц, чтобы обсудить интересующие их проблемы. Попасть на встречу или стать членом группы можно только по специальному приглашению. Я стал членом этой группы три года назад, после публикации монографии по архетипологии «Стоящих Камней» в Англии — ты, наверное, помнишь ее, ты помогала проводить мне исследования.

— Помню. — Бренвен перестала есть, рассказ Гарри полностью захватил ее внимание. Она ощущала в себе необычное возбуждение ожидания, как будто бы он должен был сейчас сказать или сделать что-то очень важное для нее.

— У этой группы нет названия. По крайней мере официального. Я называю ее «Психическим подпольем».

— Психическое подполье? Здесь, в Вашингтоне? — По телу Бренвен пробежала легкая дрожь. — Гарри, но это очаровательно!

— Да. А если бы ты знала, какие люди туда приходят! Разумеется, тайно, ты же сама сказала только что, что твоя карьера может пойти прахом, если кто-то узнает о твоем гадании на рунических камнях. Так же и для них.

— Угу. — Бренвен задумалась. Пробежавшая по ней дрожь была дрожью волнения, страха и тревоги одновременно. — Гарри, но они не занимаются чем-нибудь опасным, правда? Не… не сатанизм ли это или что-нибудь в таком роде?

— Нет, нет, Бог с тобой! — Гарри откинулся на спинку стула и отрицательно замахал руками. — Сатанизм — это религия. Культовая, если хочешь, но все же религия, с поклонением и всем, что подразумевает концепция поклонения. Нас вовсе не интересуют подобные вещи. По правде говоря, мы больше похожи на группу теоретиков, а не практиков — если ты понимаешь, в чем здесь различие. — Бренвен кивнула, чтобы показать, что понимает, и Гарри продолжил: — Мы ищем оккультное знание, оккультное в истинном значении этого слова — то есть скрытое. Мы устраиваем обсуждения, лекции, демонстрации и тому подобное. Я организовал тебе приглашение на нашу следующую встречу в качестве моего гостя. Ты должна прийти, Бренвен. Правда, давно уже наступило время, когда ты просто обязана применить каким-то образом свои способности.

— Ты хочешь, чтобы я прочла руны для этих твоих подпольных друзей. Я буду одним из приглашенных демонстраторов? — осторожно спросила Бренвен.

— И да, и нет. Ты приглашена как потенциальный член группы, а, как я уже сказал, мы скорее теоретики, чем практики. Причем почти каждый — специалист в какой-нибудь конкретной области, и время от времени мы делимся своими знаниями с другими членами группы. Твой талант чтения рун — это как бы плата за вступление в общество. Доказательство твоей откровенности, твоего подлинного интереса. В конце концов, ты работаешь тележурналистом, Бренвен. Несмотря на то, что я поручился за тебя, существует вероятность, что ты придешь только для того, чтобы написать репортаж, а очень немногие из этого подполья готовы оказаться в центре внимания публики. Как только ты продемонстрируешь, что являешься одной из нас, что у тебя есть способности, которые ты обычно скрываешь, ты будешь сразу же принята в общество. После этого ты можешь приходить на встречи, когда пожелаешь, со мной или без меня. Поверь, ты не разочаруешься. Скажи, что придешь!

— Почему сейчас?

— Извини. — Гарри пошевелился в кресле. — Я не понимаю, о чем ты спрашиваешь?

— Я хочу сказать, если ты уже три года являешься членом этой группы, то почему не рассказал мне об этом раньше, а приглашаешь присоединиться к вам только сейчас?

Гарри отбросил назад светлую прядь, упавшую на лицо.

— По правде говоря, я сам не знаю толком почему. Я не думал раньше, что смогу тебя заинтересовать, а сейчас… такое ощущение, будто наступил подходящий момент. Ты можешь назвать это интуицией, но я просто чувствую, что для тебя настало время присоединиться ко мне.

Бренвен поняла его. У нее у самой было точно такое же чувство. Она доверяла этому ощущению тем больше, что привыкла оказывать сопротивление любому давлению, которое Гарри оказывал на нее в этом направлении, а на этот раз она не ощущала внутри никакого отталкивания. И все же нужна осторожность. Не отводя от Гарри своих сине-зеленых глаз, она спросила:

— А другие члены этого «Психического подполья», они обладают подобной силой?

— Некоторые обладают. Думаю, этого хочется большинству из них, но доступно лишь немногим.

Гарри заерзал, пытаясь устроиться поудобнее на стуле с высокой прямой спинкой. Он чувствовал, что Бренвен мысленно проверяет его, и ему это не нравилось. Он подумал, не выставить ли ему внутреннее заграждение, но затем отказался от этой мысли. Пусть проверяет, она не найдет никаких скрытых мотивов. Ничего более серьезного, чем естественное для него желание немного похвастаться ею, провести больше времени вместе. Последние годы это удавалось так редко. Почувствовав, что она закончила исследовать его мысли, он сказал:

— Нас всех объединяет вера в то, что психические силы и явления реально существуют, и их необходимо исследовать.

«И взнуздать, и использовать», — подумала Бренвен. Но она не стала говорить этого вслух, потому что почувствовала искренность Гарри. И еще была убеждена в том, что, по крайней мере, на этот раз он оказался прав. Наступило ее время. Она положила ладони на стол.

— Ты знаешь, как я отношусь ко всем этим дешевым трюкам, Гарри, — использовать свой талант только для того, чтобы произвести впечатление. Или, еще хуже, мошенничать по какой бы то ни было причине. Но в данном случае я понимаю необходимость этого поступка и сделаю то, о чем ты просишь. Существует только одна проблема. Я никогда не читала руны для кого-то, только для себя самой.

Гарри хмыкнул.

— В этой жизни все возможно. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что у тебя все получится.

— Ты так уверен в этом? — Бренвен лукаво улыбнулась и приподняла брови.

— Абсолютно. Моя собственная область, в которой я являюсь экспертом — по крайней мере, насколько это известно членам нашего подполья — это способность выяснять, кем был человек в своих прошлых жизнях.

— И ты действительно можешь выяснить это?

— Конечно! Хотя я сам и не испытываю такого отвращения, как ты, к тому, что ты называешь «дешевыми трюками». Со всей скромностью я заявляю: да, я действительно могу выяснить это. Ты знаешь так же хорошо, как и я, Бренвен, что мы оба были раньше на этой земле вдвоем. И ты знаешь — независимо от того, признаешь этот факт или нет, что ты не была чужаком для рунических камней, когда я впервые дал их тебе. Чего я не понимаю и никогда не мог понять, так это почему ты так упорно отказываешься заглянуть вместе со мной в наши прошлые жизни вдвоем.

Бренвен вздохнула и посмотрела в сторону. Что ж, ничего не поделаешь. Нужно сказать ему правду независимо от того, понравится она ему или нет. Она снова перевела взгляд на него и неосознанно расправила плечи.

— Если тебе так необходимо узнать, Гарри, то это потому, что я слегка боялась тебя. А иногда, может быть, очень боялась. Но это, — твердо сказала она, вставая, — было в прошлой жизни. Помоги мне, пожалуйста, с посудой.

— Когда люди тебя боятся, в этом есть определенные преимущества, знаете ли, — сказал Гарри, подмигивая. — Например, вам не придется помогать им с посудой. Однако в данном случае я охотно помогу. Обед был прекрасным, дорогая.

Он сновал между обеденным столом и кухней, подавая Бренвен посуду, которую она мыла и ставила в сушилку. Затем облокотился на стойку у окна и наблюдал, как она кипятит воду, мелет зерна и варит кофе.

— Ты сказала, что хочешь рассказать мне о чем-то, — напомнил он ей.

Бренвен отбросила волосы за спину.

— Надо же, а я чуть было не забыла об этом! Конечно же, хочу. Давай-ка возьмем кофе в гостиную, и я все тебе расскажу.

Они устроились на разных концах кушетки, и Бренвен тут же сбросила шлепанцы и поджала ноги под себя.

— Ты знаешь, что Эллен уехала на месяц в Козумель?

Гарри кивнул.

— Ну так вот, когда она вернется, я собираюсь сказать ей, что переезжаю. Я подписала бумаги на аренду квартиры в Джорджтауне. Это отличная квартира в трехквартирном доме неподалеку от университета. Мне пришлось ждать несколько месяцев, пока она освободится.

— Могу себе представить. Подобные места не часто встретишь.

Гарри окинул взглядом комнату. Бренвен повесила полки на каждом дюйме стены, но книги все равно выплескивались на подоконники, на сиденья стульев и даже на пол. Стол, за которым они только что обедали, обычно служил ей и письменным столом: машинка, настольная лампа и стопка папок с материалами были сейчас оттеснены в угол, ожидая того момента, когда хозяйка снова сможет положить их на стол.

— Этот коттедж уже мал для тебя — это очевидно. Эллен поймет. В конце концов, ты уже долго прожила здесь.

— Да, это так. Но я боюсь обидеть Эллен. Она может подумать, что я специально ждала ее отсутствия, чтобы затеять переезд. Но это не так. Просто так случилось, что квартира освободилась именно в этот момент. Она не хочет, чтобы я переезжала, Гарри. Она говорила об этом не раз, поэтому я просто встала на очередь в конторе, ничего не сказав ей. И это еще не все.

— Что еще? — Брови Гарри поползли вверх.

— Ну, ты знаешь, что я время от времени получаю разные профессиональные предложения, но пока не было ничего такого, что убедило бы меня уйти с пятнадцатого канала. На этот раз я э-э… кое-что нашла для себя. Именно поэтому я и искала квартиру в Джорджтауне. Несколько месяцев назад, Гарри, я беседовала с руководством PBS,[8] но тогда у них не было достаточно денег, чтобы взять меня на работу, но сейчас вроде появились. Или, по крайней мере, появятся после начала их нового финансового года, через два месяца. Поэтому я перехожу на новую работу. Я ухожу на PBS.

— PBS? Бренвен, на этой станции ты никогда ничего не заработаешь!

— Гарри! — Бренвен наклонилась, чтобы поставить чашку с блюдцем на кофейный столик. — Деньги — это еще не все. И как бы то ни было, живя здесь и ничего не платя за жилье в течение многих лет, я скопила такую сумму, которая мне кажется практически неприличной.

— Не говоря уже о том, — сухо сказал Гарри, — что ты ездила на этой ужасной старой машине, пока она не развалилась на части — когда это случилось?

Бренвен рассмеялась.

— В прошлом году. По правде говоря, мне было ужасно ее жаль. Она была как старый башмак или что-то в этом роде — почти как член семьи. Слушай, поклянись, что никому ничего не скажешь о том, что я перехожу на PBS. Я подам заявление об уходе через пару недель, но до тех пор никто ничего не должен знать. Мне просто ужасно повезло, что именно сейчас подвернулась эта квартира. Я смогу купить мебель и въехать туда до того, как мне придется начинать работу на новом месте.

Гарри постарался скрыть свое разочарование. Когда ему наконец стало ясно, что Бренвен не помышляет об академической карьере, он надеялся, что на избранном ею поприще она проявит себя не меньше, чем на национальном уровне. А вместо этого она сознательно обрекала себя на неизвестность. Он послушно сказал:

— Моя дорогая, если это то, чего ты хочешь, то я рад за тебя. Эллен тоже будет рада. По правде говоря, я уверен, что она гораздо лучше меня поймет причины, по которым ты отказалась от предложения сотрудничать с одной из крупнейших кабельных станций, ведь это было совсем недавно, не так ли, потом развернулась на триста шестьдесят градусов и заставила какую-то нищую взять тебя на работу!

— Все очень просто. — Она наклонилась и шутливо ткнула его пальцем. — Настолько просто, что даже профессор-медиевист мог бы понять. На кабельной станции хотели взять меня на должность репортера, чтобы я все время была перед камерой. А на PBS я буду писать, готовить передачи и, может быть, даже сама делать их. Правда, за гораздо меньшие деньги, но мне многого не надо, а опыт, который я приобрету, будет просто неоценим!

Гарри наклонился вперед, и его волосы снова упали ему на глаза.

— Тогда что тебя беспокоит? Что-то тебя все же беспокоит, моя дорогая, я вижу это.

Бренвен подтянула колени поближе к груди и обняла их.

— Да, но мне трудно объяснить это даже самой себе. Конечно, и ситуация с Эллен тоже, но, в конце концов, она, так же как и я, знает, что я не могу прожить в этом коттедже всю жизнь. Я думаю, что волнуюсь просто от того, что чувствую, как моя жизнь движется, меняет свое направление. И, откровенно говоря, не знаю, чего мне ждать от этих перемен.

Миссис Бичер наотрез отказалась позволить Бренвен бросить для нее камни.

— Эти значки на них, они похожи на дьявольские знаки. Я не хочу связываться с этим! — заявила она. А когда Бренвен попыталась убедить ее, накрыла передником голову.

Гарри, который стоял, опираясь на дверь кухни, рассмеялся.

— Пойдем, Бренвен. Эту добрую женщину не переубедишь. Тебе просто придется попрактиковаться на мне.

Бренвен неохотно согласилась. Она не отваживалась пойти на собрание и продемонстрировать там свою способность читать руны, прежде чем хотя бы однажды не попытаться сделать это не для себя, а для кого-нибудь другого. Поскольку Эллен была в отпуске, ее возможности выбора потенциального объекта сужались до Гарри или миссис Бичер, которая не только накинула на голову передник, но и уже повернулась к ней спиной.

Бренвен и Гарри отправились в библиотеку и закрыли за собой дверь. Она осмотрелась вокруг и неуверенно сказала:

— Я, э-э, обычно сижу на полу, когда занимаюсь этим.

— Какая ты ловкая, — протянул Гарри. — Но я, моя дорогая, никогда не сижу на полу ни по какой причине. Уверяю тебя, что стол тоже подойдет. Ну как, начнем?

Они сели за стол, и Бренвен, достав мешочек с камнями, взвесила его на ладони. Она очень нервничала, и ее обрамленные черным глаза ясно показывали это.

— Знаешь, Гарри, я делаю все это совсем не по книге…

— Какой книге? — резко спросил Гарри. — Что еще за книга?

— Она у меня в сумочке. Я нашла ее в маленьком книжном магазинчике на окраине Джорджтауна. Ты знаешь, это очень неплохой магазин…

— Магазин неплохой. — Гарри вырвал у нее из рук книгу, которую она только что достала из сумочки, и не глядя швырнул ее в ближайшее кресло. — Но книга только навредит тебе.

— Я не вижу каким образом, — сжавшись, запротестовала Бренвен. — Это книга о рунах викингов, а это — кельтские руны, но символы практически идентичны. Поэтому и процесс не должен слишком отличаться.

— Как тебе могло прийти в голову купить эту книгу? — Гарри был почти рассержен. Его узкие ноздри раздувались, а глаза сверкали серебром.

Подбородок Бренвен упрямо дернулся вверх.

— Я хотела узнать, что в действительности означают эти символы, на случай если кто-нибудь спросит меня об этом. А не просто что они означают для меня. Я не хочу показаться невеждой! Поэтому я выучила их. Но фигуры, которые, судя по книге, нужно выкладывать, они… они просто не работают у меня. Я попробовала вчера вечером… Гарри Рейвенскрофт, ты даже не слушаешь меня!

— Нет, не слушаю. — Гарри затряс головой, и его легкие, слегка длинноватые волосы взлетели вверх. — Но ты, моя дорогая, лучше бы послушала меня, прежде чем все испортить!

— Тогда, пожалуйста, успокойся! — Бренвен приложила ладони к вискам.

— Хорошо, хорошо. Ты права.

Гарри сделал несколько глубоких вздохов, а затем встал за спинкой стула, на котором сидела Бренвен. Он положил руки ей на плечи и заговорил голосом, одновременно нежным и убедительным.

— Послушай: знание — не в камнях, не в рунических символах, вырезанных на них. Знание, интуитивное знание, находится в тебе, Бренвен Фарадей.

— Но…

— Да, да, — успокаивающе сказал Гарри, разминая ей плечи, — тебе кажется, что камни разговаривают с тобой, правда?

Голова Бренвен наклонилась вперед в знак согласия. Ее волосы были туго заплетены в косу. Продолжая говорить все тем же убедительным голосом, Гарри начал расплетать косу.

— В этих конкретных камнях заключен определенный вид энергии. Я не знаю какой — я хотел бы это вспомнить. Думаю, когда-то мне было это известно. Должна существовать очень веская причина для того, чтобы перенести внутренний круг священных камней на то огромное расстояние, которое разделяет Уэльс и Стоунхендж.

Бренвен снова наклонила голову. Голос Гарри помогал ей. Не только его слова, но определенные интонации в голосе. Ей очень понравилось, когда он сначала положил ей руки на плечи, а затем стал расплетать волосы. Она знала, почему он это делает, ведь сама Бренвен всегда расплетает косу перед тем, как дотронуться до рунических камней.

— Эта энергия, — пробормотала она, — моя энергия тоже. Они… очень похожи, даже одинаковы.

— Да, — сказал Гарри, расчесывая пальцами ее тяжелые шелковистые волосы, подымая их вверх от самой шеи и позволяя свободно стекать вниз между пальцами. — Да, я почувствовал эту энергию, исходящую от тебя, проходящую через тебя, много лет назад, в руинах аббатства Лланфарен. Это был один из самых волнующих моментов в моей жизни, Бренвен. Ты помнишь?

— Помню.

— Эта энергия — твой особый дар. — Гарри снова сел за стол. Он посмотрел на Бренвен. Его глаза проходили сквозь нее, а ее — сквозь него. Они оба стояли на границе, разделяющей две реальности. Гарри удержал бы их здесь, на этой грани, а перевести их через нее должна была Бренвен. — Это не приходит из книг. Забудь о книге, забудь о ее фигурах и интерпретациях. Позволь появиться твоим видениям. Прочти для меня руны, Бренвен.

— Дай мне руки, — сказала она. — Закрой глаза. Представь в уме то, что ты хочешь узнать от рунических камней.

Гарри подчинился. Ее руки, которые поначалу были холодными, становились все теплее. Он молча сформулировал свой вопрос: когда я вновь овладею Старым Знанием? Дрожь пробежала по телу Бренвен, и он почувствовал ее в своих руках, ощутил покалывание, когда начала концентрироваться ее внутренняя энергия. С пальцев покалывание перешло в ладони, а затем по рукам поднялось к плечам и груди. Он сделал долгий, глубокий вздох и задержал его с восторгом предвкушения.

Бренвен отпустила руки Гарри и высыпала рунические камни на стол. Гарри открыл глаза, чувствуя себя смущенным и разочарованным. Она разорвала физический контакт. Куда бы она ни направлялась, он не пойдет вместе с ней. Потом он понял. Конечно! Она отправляется туда для него, она будет читать рунические камни для него, и именно поэтому она отпустила его руки.

Он наблюдал за ней. Волосы, слегка волнистые оттого, что были заплетены в косу, упали вперед и почти закрыли ей лицо, когда она склонилась над камнями. Белая прядь поражала — она бросалась в глаза, как клеймо. Левая рука, пальцы которой слегка дрожали, двигались на высоте около дюйма над лежащими на столе камнями. Вот пальцы нырнули вниз, вздрогнули, двинулись дальше, затем снова нырнули вниз и выбрали камень.

— Я выбираю те камни, которые притягивают мои пальцы, — сказала Бренвен в ответ на его молчаливый вопрос. — От них исходит жар.

Вскоре она выбрала семь камней. Остальные отодвинула в сторону осторожным движением руки.

— Камни сами складываются в узор, — сказала она.

Она не смотрела на него и, казалось, не смотрела и на камни. Ее левая рука сложила из них букву «у», направленную разветвлением к нему, а ножкой к ней. «Дерево», — подумал Гарри.

Глаза Бренвен были открыты, а зрачки расширились настолько, что сине-зеленая радужная оболочка стала почти не видна. Щеки пылали, как будто бы изнутри ее жег невидимый огонь, а она, казалось, едва дышала. Бренвен начала говорить.

— Гарри Рейвенскрофт, твой путь разделится надвое. Не сейчас, еще рано, но уже скоро. Одно из ответвлений является ложным. Я вижу тьму…

Ее голос сорвался. Она закачала головой из стороны в сторону, и от напряжения связки у нее на шее натянулись, как веревки. Хриплым шепотом она продолжила:

— Я вижу противостояние. Ты и старый враг. Я не могу оставаться в этом месте! Эти звуки просто ужасны! Здесь слишком опасно. Я окажусь в опасности, если еще ненадолго останусь здесь!

Гарри был испуган, но не отваживался вмешаться. Это был ее транс, хотя она и вошла в него по его просьбе и от его имени; а раз это не он вводил ее в этот транс, значит, не ему и выводить ее оттуда, да он и не смог бы это сделать, если бы даже и решился. Ее лоб покрылся каплями пота, которые, сливаясь, текли ручейками по лицу. Она смотрела на него своими огромными чернеющими глазами и почти перестала дышать.

Когда он уже больше не мог выносить этого и был готов потянуться к ней через стол и затрясти ее, независимо от того, какими могут быть последствия, Бренвен резко выдохнула, а затем сделала глубокий, хриплый вдох, содрогаясь всем телом. Она несколько раз моргнула и слегка встряхнулась, как собаки встряхиваются, вылезая из воды.

Ее голос все еще был хриплым, но уже не в такой степени, когда она заговорила снова:

— Другое ответвление твоего пути истинно. Эта дорога приведет тебя к той цели, которой ты хочешь достичь. Я не знаю, что это за место, но здесь нет никакой опасности. Здесь есть… животные! Волк, огромный седой волк, действительно прекрасный. Для волка! Деревья, множество деревьев, которые как бы переплелись ветвями, образуя арку наверху. Сейчас волк исчез, но… появился филин, огромный мудрый филин. О! Он улетает — у него крылья не меньше шести футов в размахе! А там в глубине этого тоннеля из деревьев виден очень яркий свет. Филин летит прямо на свет.

Бренвен вздохнула и закрыла глаза.

— Это все. Сейчас я вернусь обратно.

Гарри был вне себя от радости, уже полностью забыв об испугавшем его первом видении ложного пути. Волк и сова были его хорошими знакомыми среди животных; к нему часто приходили сны или старые-старые воспоминания о себе самом в этих образах. Значит, этот истинный путь действительно приведет его к Старому Знанию! Если бы только она могла сказать ему, как найти этот путь… Но он и сам узнает, он был уверен в этом.

— Чего ты хочешь? — спросил он, как только Бренвен открыла глаза. — Я принесу тебе чего угодно, всего. Ты, наверное, чувствуешь себя просто измученной. Может быть, бренди?

Она покачала головой.

— Нет, алкоголь — это последнее, чего бы я захотела. Воды, пожалуйста, очень большой стакан холодной воды.

— Сию секунду! Твое желание для меня приказ.

Гарри заторопился на кухню, а когда вернулся, то увидел, что Бренвен с некоторым трудом собирает камни в мешочек. Он вручил ей стакан воды и уже совсем было собрался помочь ей с камешками, но она остановила его.

— Спасибо, но я должна сложить их сама. Это как неотъемлемая часть всего процесса. Не спрашивай меня почему, просто это так.

— Как скажешь.

Гарри сел и сияющими глазами принялся наблюдать за Бренвен. Она выпила всю воду, а затем снова стала собирать камни в мешочек. Покончив с этим, завязала мешочек завязками и сложила руки на столе. Ее волосы были в беспорядке, а недавний румянец улетучился. Но бледная кожа светилась, как жемчуг. Она казалась опустошенной, ясной, почти прозрачной. Гарри подумал, что она никогда не выглядела более прекрасной.

Она заговорила:

— Ну, я ответила на твой вопрос? Должна сказать, что улыбку на твоем лице можно смело назвать блаженной, поэтому я догадываюсь, что ты услышал что-то приятное.

— Мне приятно слушать тебя. Ты была поразительна, моя дорогая, абсолютно великолепна. Ты помнишь, что ты говорила?

— Не дословно. — Она провела по глазам тыльной стороной ладони. — Но я помню, где я была. Когда я делаю это, вижу много всего. Я не понимаю, почему ты так рад — часть того, что я видела, была просто ужасна!

— Да, но другая! О, другая часть была прекрасна, Бренвен. Ты помнишь животных?

— Волк и филин. Оба очень красивые.

— Да, и оба много значат для меня. Можно даже сказать, священны. И они были ответом на мой вопрос. Все остальное просто неважно.

— Не знаю, Гарри, — нахмурилась Бренвен. — Мне это показалось важным. Я с огромным трудом выбралась оттуда. И это не я была там, а ты. Послушай, а можно ли мне говорить с тобой об этом или это нарушение правил?

— Каких правил? — пожал плечами Гарри. — Что касается меня, то я считаю, что любой обладающий твоим даром может придумывать собственные правила.

— Гарри! — Бренвен была в отчаянии. Она чувствовала себя очень усталой, и больше всего на свете ей хотелось просто вымыть лицо и руки, причесаться, а затем сесть в машину и уехать домой, но она не могла просто так оставить это. — Ты зациклен исключительно на себе и на том, чего хочешь ты. Правила существуют, хочешь ли ты допускать это или нет. Существует одно древнее правило, которое я могу вспомнить сама: не навреди.

— Ты все перепутала, моя дорогая, — беззаботно сказал Гарри. — Это Эскулап. Это для врачей, а не для нас.

— А кем еще являются мудрые мужчины или мудрые женщины, если не целителями? Врачами особого рода? — горячо возразила Бренвен и снова потерла глаза. — У меня такое впечатление, что я уже спорила об этом с тобой раньше, давно.

— Может, и спорила. — Гарри был раздражен. Ему хотелось остаться с милыми, волнующими образами филина и волка.

Бренвен терпеливо сказала:

— Я чувствую, что должна сказать тебе, ради твоей же пользы, то, чего не было в этом видении. Нечто из моего собственного опыта.

— Так скажи.

— Это темное место, и… Существо, с которым я боролась, когда была тобой — я уже была там раньше, Гарри. Только я не входила внутрь, а стояла на границе и смотрела. Это Существо — Зло. Я не имею в виду, что оно плохое, я имею в виду, что это — Зло. И это не все. — Она с трудом сглотнула, снова почувствовав страшную сухость в горле и во рту. — В этом темном месте находится Джейсон. Эти существа проглотили его. Я знаю, что это так! Поэтому будь осторожен, Гарри. Будь очень, очень осторожен, чтобы не выбрать неправильный путь!

— Я не выберу, не беспокойся. После того как ты увидела это, ты ведь увидела волка и сову? Волк и филин представляют меня, я уверен. И как бы ты ни интерпретировала свое видение, со мной все будет в полном порядке!

У Бренвен на лице было написано сомнение. Затем она опустила руки, сложила их на столе и опустила голову на руки. Она чувствовала, что не сможет сдвинуться ни на дюйм и произнести ни единого слова, пока не отдохнет. Не было никакого смысла пытаться заставить Гарри понять, что он может подвергнуться опасности, никакого смысла.

— Я не могу поверить в то, что мне придется проделать это еще раз завтра вечером, — пробормотала она. И заснула, положив голову на стол в библиотеке Гарри Рейвенскрофта.

Гарри сидел напротив и смотрел, как она спит. Он улыбался сияющей, загадочной улыбкой.

Глава 3

Маклин и Джорджтаун всего лишь разделяла река, и расстояние между ними было не больше нескольких миль, но у Бренвен было такое ощущение, будто она попала в другой мир. Мир общественного телевидения отличался от маленькой студии новостей на канале пятнадцать так же, как ее квартира отличалась от обнесенного высоким забором и заросшего лесом поместья Эллен. Бренвен была готова к этой перемене. Она приспособилась к новым условиям обычным для нее способом: через упорный труд. Два года промелькнули быстро, и к своему тридцать третьему дню рождения, который наступил в 1978 году, она уже готовилась снять большую передачу об особом мире — мире душевнобольных. С помощью жены президента Картера Розалин станция получила денежные средства для съемки двухчасовой программы о лечении душевных болезней в государственных клиниках, и Бренвен получила задание подготовить эту программу.

Она собирала материал не с помощью книг и газет, изобилующих статистическими данными; она проводила свое исследование темы умом и телом, сердцем и душой.

На протяжение всего лета Бренвен ложилась в одну за другой психиатрические клиники вдоль всего Восточного побережья, от Мэна до Флориды. Врачам и медсестрам были известны ее настоящая личность и ее задача, но санитары, которые находились на переднем крае борьбы, ничего об этом не знали; ничего не было известно о ней и пациентам. Симулируя депрессию, Бренвен очень редко разговаривала — она тщательно следила за тем, чтобы на ее лице не было абсолютно никакого выражения, и наблюдала. Большинство пациентов трогали ее сердце, некоторые пугали, а некоторые — очаровывали, особенно шизофреники, те, что слышали голоса и галлюцинировали. Бренвен молча думала: И я тоже, и я тоже. И все же она жила в упорядоченной реальности, а шизофреники — нет. Почему?

Образы некоторых пациентов и мысли о них прямо-таки преследовали ее, и она подозревала, что будет еще много лет беспокоиться о том, что с ними стало. Особенно ее сердце затронула одна молодая женщина бледной, эфирной красоты, которая выглядела как ангел, нарисованный Фра Анджелико. Иногда она начинала ужасно кричать.

— Почему она кричит? — спросила Бренвен у сестры.

— Потому что слышит голоса, и что бы эти голоса ни говорили ей, это, должно быть, что-то страшное.

Санитарка увела кричащего ангела, и Бренвен никогда больше ее не видела и так и не узнала, как ее зовут; но лицо этой женщины стояло у нее перед глазами несколько недель.

К осени Бренвен уже заканчивала свою программу, прослеживая путь тех пациентов, которые были переведены из больниц на амбулаторное лечение в центрах психиатрической реабилитации. Большинство из них недолго принимали положенный курс лечения: они либо возвращались назад в клинику, или просто исчезали.

— Куда они уходят? — спросила Бренвен у социального работника.

— На улицы, — ответил ей тот.

И Бренвен тоже отправилась на улицы. Она искала следы тех пациентов, которых наметила для интервью перед камерами, и именно таким путем узнала о вашингтонских бездомных.

Она нашла их всех — за исключением Сестры Эмеральд Перл. Сестра Эмеральд Перл была огромной негритянкой, которая пела и разговаривала с Богом; только когда действие лекарства заканчивалось или Сестра забывала принять его, что случалось довольно часто, она разговаривала с Богом на очень непристойном языке, языке, который социальный работник назвал «несоответствующим». Разыскивая Сестру Эмеральд Перл, Бренвен и познакомилась с Ксавье.

Она стояла на потрескавшемся тротуаре в запущенной, грязной, опасной части города. Она не нашла Сестру, но отыскала кое-что другое: идею для следующей программы, программы о бездомных, об уродливой стороне этого города, чью красоту и историю она когда-то восторженно описывала в широко показанных по телевидению программах. Она думала, что должна снять подобную программу ради себя, ради города, а главное, ради бездомных. Эта идея настолько глубоко поглотила ее, что она просто стояла на улице, перестав на какое-то мгновение видеть то, что ее окружало.

Голос мужчины, который она услышала прежде, чем повернулась к нему лицом, был одним из самых прекрасных, которые ей доводилось когда-либо слышать в своей жизни. Низкий, сильный и глубокий, он был похож на объятия. Это был голос, который вы не слышите, а переживаете, и Бренвен поняла, что не имеет ни малейшего представления о смысле произнесенных им слов. Она обернулась и сказала:

— Извините, я не совсем поняла. Что вы сказали?

— Я сказал, могу ли я вам чем-нибудь помочь? Вы потерялись, заблудились?

Мужчина был таким же притягательным, как и его голос. Он был красив какой-то темной красотой: густые черные волосы и глаза, такие же черные, глубокие и блестящие, как священное озеро в глубине леса. Кожа была смуглой и гладкой, как будто бы он постоянно загорал, а на лице довольно явственно выступали скулы, похоже, среди его предков были индейцы. Он был около шести футов ростом, с массивной фигурой и одет как рабочий: синяя рубашка с длинными рукавами, расстегнутая у шеи, так что была видна надетая под ней майка, вылинявшие джинсы и джинсовая куртка, коричневые рабочие ботинки на толстой подошве с желтыми шнурками. Посмотрев на него, Бренвен моргнула; он, казалось, горел каким-то внутренним огнем.

— Я не заблудилась, — сказала она, собравшись с мыслями, — но ищу тех, кто мог заблудиться. Возможно, вы могли бы помочь мне в этом.

— О? — Он рассматривал ее с долей дурного предчувствия, но оно исчезло так внезапно и бесповоротно, как будто бы он выключил его поворотом рубильника. — Может, я смогу вам помочь, а может быть, и нет.

Бренвен бесстрашно продолжала:

— Ее зовут Сестра Эмеральд Перл. На самом деле у нее есть какое-то другое, настоящее имя, но она себя называет именно так. Это негритянка, где-то около сорока лет, ростом пять футов десять дюймов, весом триста фунтов — по-настоящему крупная женщина. И она поет почти все время, просто так. Если она где-то здесь, то ее трудно не заметить.

— А почему вы думаете, что она где-то здесь? Вы-то явно живете далеко отсюда. — Когда Бренвен описывала женщину, на его губах заиграла легкая улыбка, но она быстро исчезла. Он снова был сама осторожность и сдержанность.

— Она — душевнобольная, и я думаю, что бездомная. Она была пациентом психиатрической клиники в Мэриленде, жила в специальном реабилитационном доме, когда ее выписали, но перестала посещать амбулаторное лечение, и ее выгнали из этого дома. Видите ли, для того чтобы иметь возможность жить в таком доме, необходимо обязательно ходить в реабилитационный центр и проводить лечение.

— Я знаю об этом. Продолжайте.

Бренвен прикрыла глаза рукой. Его внутренний огонь разгорался все ярче, и смотреть на него сейчас было все равно что смотреть на солнце.

— Я слышала, что где-то здесь есть дом, где могут жить люди, подобные Сестре Эмеральд Перл. Я хочу сказать, в этой части города. Я ничего не знаю о нем, и даже не знаю в точности, где он находится, но один мужчина там, — она показала рукой куда-то назад, — сказал мне, что он стоит на этой улице. Он не показался мне очень надежным источником, но я все равно решила проверить, на всякий случай.

— Так, значит, вы — социальный работник, и вы пришли сюда спасать Сестру Эмеральд Перл, которая, в конце концов, если она нашла место, где можно жить, не является ни исчезнувшей, ни бездомной. — Это было произнесено без одобрения в голосе. По каким-то причинам незнакомец явно не любил социальных работников. Он требовательно спросил у нее: — Кто рассказал вам об этом доме? Где вы получили информацию?

— Я — не социальный работник. — Бренвен тряхнула головой и расставила ноги пошире, как бы приготовившись к драке. Она не позволит ему запугивать ее, как бы неловко себя при этом ни чувствовала. А она чувствовала себя неловко, внезапно поняв, что ее хороший серо-зеленый шерстяной костюм, светлые кожаные туфли-лодочки на невысоких каблуках и даже потрепанный кожаный портфель, который она носила на ремешке через плечо, сразу же выдавали в ней чужака. — Я расспрашивала людей на улицах, разговаривала с ними. Мужчина, который направил меня сюда, живет в большом деревянном упаковочном ящике, недалеко отсюда на свободном участке.

На этот раз на его губах появилось большее, чем просто след улыбки.

— Должно быть, это Джордж. Еще довольно рано, и он достаточно трезв, чтобы разговаривать. Ну что ж, вам не откажешь в смелости, если вы нашли нас именно таким путем.

— Нас? — Кто был этот человек? Он выглядел как строительный рабочий, вовсе не казался бездомным, а разговаривал вообще как кто-то третий — возможно, как актер, который в данный момент зарабатывает деньги на следующую попытку покорения сцены.

— Да, нас. — Его улыбка стала шире, и он слегка наклонил голову в сторону, сделав буквально намек на движение, в результате которого приобрел одновременно лукавый и загадочный вид. — Я живу в том доме, о котором вам рассказал Джордж. Он действительно находится на этой улице в одном квартале отсюда. Я могу сказать вам, что вашей Сестры Эмеральд Перл там нет, но больше ничего не смогу сделать для вас, если вы не скажете мне, почему вы ее разыскиваете.

— Это неважно, — пробормотала Бренвен, поправляя на плече ремешок портфеля. — У меня такое ощущение, как будто бы ваша помощь все равно обошлась бы мне слишком дорого. Я вас не знаю и не обязана вам ни о чем рассказывать.

Она отвернулась и пошла прочь. Бренвен не любила открывать тот факт, что она журналист, пишущий сценарий, потому что это неизменно отпугивало людей, заставляло их фальшивить. Но она ушла не поэтому. Впервые за очень долгое время, насколько она могла припомнить, она почувствовала, как в ней зашевелилось физическое влечение к мужчине, которого она встретила на улице, в худшем районе города, к мужчине, который был одет как рабочий, разговаривал, как актер и имел лицо Бога.

Он заколебался всего лишь на какое-то мгновение, прежде чем окликнуть ее.

— Погодите!

Сердце Бренвен подпрыгнуло, и когда она остановилась и повернулась, напомнила себе, что пришла сюда с единственной целью: найти Сестру Эмеральд Перл. Она повернулась к нему молча.

— Так и быть, — сказал он, — я доверяю вам и, если хотите, наведу справки. Оставьте мне свой номер телефона, я позвоню и расскажу, что мне удалось выяснить о Сестре Эмеральд Перл.

Бренвен нахмурилась: на языке у нее вертелся вопрос, почему она должна доверять ему? Но она кивнула, полезла в сумку, вытащила блокнот и торопливо написала свое имя и номер телефона.

— О’кей, — сказала она, отдавая ему бумажку. — Спасибо. Я буду очень признательна, если вы позвоните мне как можно скорее.

— В течение двадцати четырех часов, клянусь. Бренвен Фарадей. Бренвен? Красивое имя. Необычное.

— Не там, откуда я приехала.

Что она делала здесь, стоя на улице и беседуя с незнакомцем? И все же она не могла оторвать взгляда от изгибов его губ. Он произнес ее имя так, как будто бы попробовал его на вкус, и она снова почувствовала, как его голос нежно прикоснулся к ее коже.

— О, и где же это? — Он подошел поближе.

— Уэльс, я родилась в Уэльсе, — Бренвен сделала шаг назад. — Но я уже долго живу здесь. Много лет. Я надеюсь, вы мне позволите, мистер… вы не сказали мне, как вас зовут.

— Ксавье Домингес. Все здесь зовут меня… — Он замолчал, ощутив внезапное желание не говорить ей об этом.

— Зовут вас как? — слегка улыбнувшись, спросила Бренвен.

Он пожал плечами, и его жест был одновременно изящным и мужественным, а рука невольно поднялась к воротнику рубашки, как бы для того, чтобы расстегнуть, хотя он и так был расстегнут.

— Я думаю, мы еще недостаточно близко знаем друг друга, чтобы я мог сказать вам, как меня здесь называют, — сказал он.

У Бренвен внутри все задрожало. Это смешно, подумала она, мы оба нагнали такого туману. Только привычка, желание закончить начатое дело удержали ее от резкого ответа. Она расправила плечи, решившись наконец уйти.

— Как скажете, Ксавье Домингес. Я буду ждать вашего звонка завтра вечером.

Я должен был сказать ей, думал Ксавье. Я должен был сказать ей о том, что все называют меня отец К. Он быстро прошел по улице к дому, который был известен только под своим номером, 622. Его мозг пребывал в напряжении, а мысли неслись с немыслимой быстротой, пытаясь подавить ту примитивную энергию, которая пронизывала его тело. Он подошел к 622 скорее, чем намеревался, и сел на ступеньках крыльца, чтобы обдумать проблему, которую только что создал для себя и, может быть, также и для Бренвен Фарадей. Огромной силы энергия, пронизывающая его, была сексуальной, сомнений в этом не было, так же как и в том, что он не сказал ей, что все называют его отец К, потому что не хотел, чтобы эта девушка знала: он — римско-католический священник. В конце концов, сказать ей об этом придется, но сейчас он хотел побыть недолго в мире своих фантазий. Фантазий, в которых он — всего лишь обыкновенный мужчина — мог любить и лелеять женщину.

Френсис Ксавье Домингес, тридцати пяти лет, был сыном мексикано-американских родителей, причем его семья жила в юго-западном Техасе задолго до того, как Техас стал частью Соединенных Штатов. Его тезка, испанский святой Френсис Ксавье, был другом Святого Игнатия Лойолы в шестнадцатом веке и помогал Игнатию в организации Ордена Иисуса. Подобно своему тезке, Ксавье тоже стал священником-иезуитом, но он не был святым. Его священничество до сих пор было весьма беспокойным. Острый интеллект и глубокая духовность часто приходили в столкновение с огненным, страстным темпераментом. Ему было очень трудно соблюдать данные им самим обеты бедности, послушания и чистоты: бедности, потому что он происходил из семьи землевладельцев среднего достатка и был вынужден распрощаться с мыслями о наследстве, когда присоединился к Ордену, но тем не менее всегда ясно видел, какую пользу могли бы принести его деньги, если бы он мог их соответствующим образом израсходовать; послушания, из-за сильной воли и врожденного бунтарства; и чистоты, потому что он обладал неистовой сексуальностью. Ксавье прекрасно знал, что доктор Фрейд сказал бы, что иногда бьющая через край энергия, которая позволяла ему добиваться поразительных свершений, шла от сублимации. Он был уверен в том, что доктор Фрейд прав.

Номер 622 был последним из его достижений и первым достижением в новом для него качестве отца К. Всего лишь в прошлом году Ксавье разрешил мучившую его проблему с обетом бедности и большую часть проблемы с обетом послушания, покинув Орден Иезуитов. В качестве «мирского» священника он все еще служил мессу и отправлял таинства, и если бы был приписан к какому-либо приходу, то получал бы небольшую зарплату. Вместо этого он предпочел остаться независимым священником и предъявил права на доход от своего опекунского фонда. На этот доход он купил и продолжал содержать номер 622 в качестве убежища для бездомных. Он стал бродячим священником, подчиняясь только епископу, который дал ему разрешение на его деятельность.

Поначалу Ксавье приходилось выходить на улицы и уговаривать людей пожить в 622 — он ожидал, что бездомные будут с подозрением относиться к его начинанию и стоящим за ним мотивам, и был прав. Но теперь все изменилось. О его доме уже прошел слух, и они сами находили его точно так же, как это сделала Бренвен Фарадей. Все чаще и чаще он думал о вашингтонских бездомных, и особенно о несгибаемых, убежденных бездомных, как о своем собственном приходе. Как минимум раз в месяц он одевался как священник, которым он на самом деле и являлся, в черный костюм с католическим воротничком, и отправлялся на Капитолийский холм лоббировать в пользу своих беспомощных прихожан. Иногда, если ему надо было произвести впечатление на конгрессменшу или заручиться поддержкой какой-либо сотрудницы-женщины, он без всяких угрызений совести надевал перетянутую широким поясом длиннополую сутану, которую привык носить, еще когда учился в течение трех лет в Риме, и дополнял ее длинной пелериной, если на дворе была зима. Ксавье не был тщеславным, но знал, как он выглядит в этом наряде и какое впечатление производит на женщин. Он говорил себе, что цель оправдывает средства.

Женщин влекло к нему, а его к ним. Безбрачие всегда было тягостно для Ксавье, и он думал, что оно будет тягостно для него всегда, если только не случится чуда, и Церковь не изменит свои правила и не разрешит священникам жениться. В конце шестидесятых он, уже заканчивая колледж, влюбился в молодую монашку, и их связь продлилась два года. Это вовсе не было необычно; многие из его современников делали то же самое. Ксавье и монашка думали о браке и в конце концов поняли, что ни один из них не желает отказываться ни от своей веры, ни от карьеры. По взаимному соглашению они разорвали отношения, и монашка как ни в чем не бывало закончила свое обучение и вернулась к своей религиозной жизни. Сейчас она была администратором в госпитале, которым руководил ее Орден, в Сиэтле — на каждое Рождество она посылала ему открытку. Однако для Ксавье все прошло вовсе не так гладко. Он был глубоко потрясен и с тех пор часто находился в каком-то состоянии войны с самим собой.

— Бренвен Фарадей. — Ксавье прошептал ее имя. Ему следовало бы забыть о ней, и он знал это, но вместо этого вынул листок бумаги из кармана рубашки и посмотрел на ее имя и номер телефона. Ее тоже потянуло к нему, он почувствовал это и увидел по глазам. Невероятные глаза! Цвета пустынной бирюзы. А волосы, такие черные, с поразительной седой прядью в них — он задумался, какой они были длины, когда не были затянуты в пучок. У нее такая нежная, такая белая кожа. Лицо в форме сердца. Губы как бархатистые розовые лепестки, нежные и мягкие, а не твердые и блестящие от помады. Кто она? Почему не захотела сказать ему, зачем ей Сестра Эмеральд Перл?

Ксавье громко простонал. Похоже, ему придется отправиться в спортивный зал, где он постоянно платил членские взносы специально для того, чтобы иметь место, куда можно было бы прийти и «выработать» фрустрации, подобные той, что он испытывал сейчас. Он предвидел в своем ближайшем будущем длинную, изнурительную игру в гандбол. Но сначала он сдержит свое обещание и посмотрит, что ему удастся выяснить о пропавшей женщине. Ксавье поднялся и вытянул свое большое беспокойное тело. Даже если он ограничит свои контакты с Бренвен единственным телефонным звонком, это знакомство, похоже, принесет ему много забот.

— Признайся, Гарри, — сказала Бренвен, — эти собрания стали ужасно скучными в последнее время. Я сама не знаю, почему я продолжаю приходить на них.

— Моя дорогая, — протянул Гарри, положив руку на спинку ее стула, — ты чаще отсутствовала, чем присутствовала на собраниях нашего общества с тех пор, как вступила в него два года назад, и ты об этом знаешь. Если тебя интересует мое мнение, ты слишком углубилась в свою работу. Что, этот мрачный проект по сумасшедшим еще не закончен?

— Они не сумасшедшие, они душевнобольные. Нет, я еще не закончила его. Мне не хватает одного куска, и, возможно, завтра я буду уже знать, смогу ли дополнить его. Если повезет, то я смогу к концу недели отснять последнее интервью и в выходные дни уже напишу заключение.

Бренвен развернулась и бросила взгляд через плечо. Комната быстро заполнялась. Когда она только начала ходить на эти сборища, ее удивило разнообразие людей, посещавших их. Там были серьезные государственные чиновники, которые всеми силами старались развить в себе способности к ясновидению, и просто фанаты, что могли наизусть перечислить все случаи появления НЛО начиная с 1952 года; там были женщины из высшего общества, известные своим свободным поведением, но смертельно серьезно относившиеся к привидениям и полтергейстам; дипломаты, секретари и выборные чиновники, чьи интересы лежали в области парапсихологии. Бренвен вскоре стала спокойно относиться к этому, а затем ей все наскучило. Ее собственный дар чтения рун вызвал поначалу всплеск интереса, который довольно скоро, к облегчению Бренвен, затих. Хотя читать руны для незнакомых людей было гораздо легче, чем для Гарри, она все равно не любила делать это. Ее единение с руническими камнями казалось ей очень личным, и она старалась держать это при себе.

Она снова повернулась к нему, заметив:

— Сегодня здесь довольно много людей, и даже я вижу несколько человек, которых никогда не встречала раньше. Что это, Гарри? Я не могла отсутствовать так долго, чтобы пропустить так много новых членов.

Гарри изогнул шею, чтобы оглядеть комнату, кивая и поднимая руку в приветствии. Он был популярен здесь.

— Много гостей, — сказал он. — Сегодня специальная презентация. Ты что, не знала?

Бренвен покачала головой.

— Нам предстоит увидеть трансканального медиума. Предполагается, что это настоящий медиум — обычно он делает это только в кругу семьи и своих близких друзей. Его зовут Мелвин Мортон. Сиэрлз Бошамп обнаружил его в каком-то небольшом прибрежном городке, где у него бакалейный магазин или что-то в этом роде.

— Ну уж! — Вид у Бренвен был скептический. — Что такое в точности означает «трансканальный медиум»?

Гарри поднял вверх бровь.

— Но ты, конечно же, слышала о Джейн Робертс, которая передает Сета? Читала ее книгу? Нет? Ну тогда вспомни об Эдгаре Кейсе. Ты же знаешь об Эдгаре Кейсе?

— Да. Его я знаю. Он жил на вирджинском побережье.

— Кейс, возможно, более кого бы то ни было ответствен за ту терминологию, которую мы используем сегодня: он назвал себя «чистым каналом». Термин «медиум» был несколько опорочен всеми теми мошенниками, которые практиковали спиритизм в конце девятнадцатого — начале двадцатого века. Кейс выступал в качестве канала для поступления информации из многих различных источников, тогда как Джейн Робертс передавала только Сета. Будет интересно посмотреть, что делает этот парень Мортон.

Бренвен согласилась, и в этот момент хозяин дома, в котором проводилось собрание, вышел в центр комнаты. Члены общества поочередно проводили собрания в тех домах, которые могли их вместить, а хозяин или хозяйка становились председателями собрания. Сегодня стулья и кушетки были, как обычно, выстроены по кругу вдоль стен гостиной, а широкие раздвижные двери в смежную с ней столовую распахнуты, чтобы предоставить место большому количеству людей. Как всегда, председатель собрания сначала призвал всех присутствующих к пятиминутной беззвучной медитации. Затем, обращаясь время от времени к заметкам, он сообщил самые свежие разнообразные факты, относящиеся к сфере парапсихологии.

Бренвен задумалась, Гарри преувеличил — если не считать месяцев, проведенных в психиатрических клиниках, она редко пропускала ежемесячные собрания. Вообще она получала от «подполья» больше, чем склонна была признаться самой себе или Гарри. Она без всяких усилий поглощала широкий спектр материала, бессознательно сортируя и оценивая его, и прибавляла все, что ей казалось новым и значительным, к собственному запасу знаний. Для большинства людей, находившихся здесь, это общество было просто еще одним выражением всепроникающей вашингтонской одержимости властью — в данном случае психической властью. Бренвен сама не осталась невосприимчивой к этому. Для работы над телепрограммами ей требовалось финансирование, а чтобы получить его, нужно было добиться признания. Откуда-то из глубин памяти к ней пришло знание о том, что руны можно использовать не только для Видения, но и для Связывания — овладения силой рун, чтобы заставить желаемое произойти. Но она никогда не делала этого. Как многие из присутствующих в этой комнате, задумалась она, становились заклинателями за дверями собственных домов?

Она выпрямилась на стуле. Хозяин дома, будучи одновременно председателем собрания, представил только что Сиэрлза Бошампа, который в свою очередь сейчас рассказывал, как он познакомился с Мелвином Мортоном в Трее, штат Вирджиния, небольшом городке на берегу бухты Мобджек к югу от устья реки Раппаханнок. Владельцем скобяной лавки был ясновидец с детства, но этот факт был известен только его ближайшим родственникам. Три года назад мистер Мортон начал спонтанно транслировать дух, находящийся в другом измерении, дух женщины из Александрии Египетской по имени Грасия, которая была целительницей в первом веке нашей эры.

— Женщина! — прошептала Бренвен, наклонившись к Гарри, который поднял обе брови и усмехнулся.

Мелвин Мортон прошел через столовую — он явно ждал, пока его пригласят, на кухне — и вышел в центр открытого пространства в гостиной, где хозяин поставил простой стул с прямой, обитой кожей спинкой. Это был низкий полноватый мужчина со светлыми волосами неопределенного оттенка, которые вились вокруг его пухлого ангельского лица. Небольшие морщинки разбегались от его блестящих темно-синих глаз.

Он нервничает, подумала Бренвен, глядя, как он ухватился своей широкой ладонью с короткими пальцами за спинку стула с такой силой, что костяшки побелели. Мелвин Мортон стоял рядом со стулом, улыбаясь и кивая головой присутствующим в комнате; затем он начал говорить удивительно уверенным баритоном, который слегка смягчался его южным акцентом. Он слегка наклонял голову вперед при разговоре, что свидетельствовало либо о скромности, либо о робости, либо о том и другом одновременно.

— Я благодарен такому большому количеству людей, которые пришли сегодня сюда, чтобы встретиться со мной, — сказал он. — Я знаю, что на самом деле вы все пришли, чтобы услышать Грасию, а не меня. Я только транслирую ее слова, так сказать. Так сказать, хе-хе, получилось что-то вроде шутки. Я никогда раньше не пробовал делать это в присутствии такого большого собрания, поэтому не знаю, что получится, но могу рассказать, что обычно происходит дома. Я сяду на этот стул и как бы открою себя, и через какое-то время придет Грасия. Я никогда не знаю, о чем она собирается говорить, поэтому, пожалуйста, прошу вас не обвинять меня, что бы это ни было. Когда она закончит говорить, если кто-нибудь из вас захочет подойти и задать ей вопросы, она, возможно, ответит вам на них. Э-э… мистер Бошамп, нам может понадобиться еще один стул здесь, перед этим, чтобы люди, которые захотят задать вопросы, могли присесть, пока они будут их задавать.

Идентичный уже стоявшему в центре гостиной стул был поспешно освобожден одним из зрителей, сидевших в гостиной, и Сиэрлз Бошамп поставил его так, как указал Мортон.

— Ну что ж, — сказал Мелвин Мортон, усаживаясь, — начнем.

В комнате установилась глубокая тишина. Бренвен, которая находилась всего в нескольких футах от Мортона, оценила значение этой тишины. Она была одновременно выжидательной и коллективной, как будто бы каждый из присутствовавших в комнате присоединился к скромному маленькому человечку в предчувствии явления его гостя из другого измерения. Бренвен напомнила себе о том, что один только его скромный вид вовсе не гарантирует того, что он не окажется мошенником; но она, по правде говоря, не верила в это. Она чувствовала, как от Мелвина Мортона исходит положительная энергия, и ее было очень много.

Он расслабил свой галстук и расстегнул воротничок и теперь сидел, выпрямившись на стуле, опираясь на его прямую спинку, слегка расставив ноги и упершись ими в пол и положив руки на колени. Его глаза были закрыты. Он глубоко дышал через рот и звук дыхания заполнял тишину комнаты. Казалось, время остановилось, и внимание всех присутствующих было направлено к высшей точке ожиданий.

Мортон глубоко выдохнул, и его голова упала на грудь, а тело внезапно обмякло. Бренвен с трудом удержалась от того, чтобы броситься к нему и не дать сползти со стула. В мгновение ока он снова выпрямился, открыл глаза и улыбнулся. Когда он произнес свои первые слова, в столовой пронесся бессознательный дружный возглас удивления. Голос, который вылетал из уст Мелвина Мортона, казался невозможным для мужчины, даже чисто анатомически. Это был женский голос, слегка гнусавый, отрывисто произносящий слова с неопределенным иностранным акцентом.

— Добрый вечер. Меня зовут Грасия. Я чувствую здесь присутствие многих душ, и это наполняет меня радостью. Я пришла к вам через этого мужчину, который является восприимчивым, очень хорошим человеком с чистой, лишенной зла душой. Я пришла потому, что я — учитель и целитель, а в ваше время многие просят совета и многие нуждаются в исцелении. — Голос затих, а затем снова продолжил свою речь: — Я чувствую, что здесь присутствуют те, кто осознает эту потребность. Я буду говорить о прогрессе, движении навстречу Высшему Благу. Всегда и всем было известно, что каждая отдельно взятая душа может прогрессировать. Я говорю вам, что многие, очень многие души могут также прогрессировать в группе. Вся цивилизация в целом может подняться на следующий виток спирали прогресса к Высшему Благу. Как этого достичь? Деятельностью небольших групп в огромной массе целого, точно так же, как дрожжи заставляют все тесто подниматься и расти. Ни одна душа, находится ли она, как ваша, в теле, или как моя, вне тела, в другом измерении, не является совершенно одинокой. Мы разделены, но мы — вместе. Наши группы подобны концентрическим кругам внутри других концентрических кругов.

Горло Мелвила Мортона двигалось, его лицо искажалось, когда Грасия говорила. Физически это, очевидно, было для него совсем нелегко. Грасия не жалела своего инструмента и не давала аудитории времени на обдумывание. Она продолжала:

— В ваше время многие люди готовы действовать в качестве дрожжей, продвигая цивилизацию на более высокий уровень. Другие, находящиеся в моем измерении и выше, придут к вам в чьем-то теле, чтобы помочь вам; некоторые из нас уже с вами. Но существуют другие, тоже организованные в собственные группы, которые стремятся помешать движению вверх. Это всегда было так. Прогресс нелегок. В своем стремлении к добру души могут быть повреждены, и их нужно исцелять. Вы видите вокруг себя знаки материального прогресса, которые вы называете технологией. Это хорошо, когда это не ведет к жадности. Технология освобождает вас для того, чтобы вы могли искать пути проникновения сквозь занавес, разделяющий материальное и духовное. Но это уже происходило раньше, в то время, когда победили жадность и высокомерие и прогресс был утерян.

Мелвин Мортон сделал судорожный вдох; его голос, который использовала Грасия, становился все более хриплым. И тем не менее она продолжала:

— Я принесла вам благословение, но также и предупреждение: мы все созданы из одного и того же вещества — из духа, помните, что, хотя вы и можете чувствовать себя изолированными в своем теле, вы не одиноки. Знайте, что, хотя вы, в своем физическом измерении, и можете быть отделены физическим расстоянием от других членов вашего круга, они все же существуют и трудятся вместе с вами, как дрожжи, которые заставляют подниматься тесто. А когда вы покинете ваше тело, вы снова окажетесь рядом с ними. Ищите друг друга, если сможете, черпайте друг у друга силу, исцеляйте друг друга и никогда не переставайте преследовать нашу общую цель — движение к Великому Благу. Этот мужчина, мой речевой инструмент, устал. — Сегодня я больше не буду отвечать на вопросы.

С отбытием Грасии казалось, что на этот раз обмякшее тело Мелвина Мортона действительно сползет со стула на пол. Сиэрлз Бошамп, который, как предполагалось, уже видел все это раньше, тут же подбежал к нему, а с другой стороны уже подходил хозяин со стаканом воды в одной руке и графином в другой.

Гарри был одним из первых, нарушивших тишину. Он сказал немного громче, чем следовало бы:

— Если эта Грасия действительно была целительницей, она бы не оставила свой канал в подобном состоянии. Бедняга кажется полумертвым!

Бренвен проигнорировала его реплику. Она вытащила блокнот, который всегда носила в сумке, и теперь записывала то, что сказал Мелвин-Грасия, пока слова еще были свежи в ее памяти.

Гарри взглянул ей через плечо и прокомментировал:

— Не понимаю, зачем ты беспокоишься. Большинство из того, что она… или правильно сказать он? Это так запутано! Большинство из сказанного ею в любом случае просто бред.

— Тихо!

— Очень хорошо.

Гарри неловко поднялся, так как его ноги и спина затекли от долгого сидения. Если бы Бренвен посмотрела на него, она бы увидела, что он необычно бледен, но она продолжала писать, не поднимая головы. Он посмотрел на ее склоненную шею, на седую прядь в волосах и внезапно подумал: «Здесь наши дороги расходятся — мне пора идти своим собственным путем». Ошеломленный, Гарри стал пробираться сквозь шумную толпу к столам с закусками.

Бренвен могла вспомнить дословно большую часть того, что сказала Грасия через Мелвина. Чтобы записать все это, ей потребовалось достаточно много времени, и большинство из присутствующих уже покинули гостиную и вышли в столовую и на кухню, где были накрыты столы с напитками и закусками. В гостиной стало очень тихо, но она была так занята своим делом, что не обратила на это внимания.

— Э… извините меня, мэм, но вас зовут Бренд, или Бренди, или как-то в этом роде? — Перед ней стоял Мелвин Мортон, говоривший уже своим собственным голосом — баритоном, хоть и с легкой хрипотцой.

— Бренвен, меня зовут Бренвен. — Она посмотрела вверх на него и улыбнулась; ей было приятно и хотелось узнать, почему он выделил ее из всех присутствующих.

— Бренвен, да, Бренвен Теннант, — кивнул Мелвин. — У меня для вас сообщение.

— Сообщение?

Она сунула свой блокнот в сумку и поднялась. Стоя, она была на голову выше него. И тут же поняла, что если ей было необходимо доказательство того, что Мелвин Мортон не является мошенником, то он только что представил его. В Вашингтоне не было ни души, за исключением Гарри, которого в этот момент было не видно, кто знал бы ее девичью фамилию.

Мелвин озадаченно разглядывал ее лицо.

— Послушайте, я видел вас по телевизору! «Открывая Вирджинию», там были вы. Но я думал, что вас зовут как-то по-другому.

— Это так. Я не знаю, почему вы назвали меня Теннант. Это моя девичья фамилия. В работе я использую фамилию Фарадей, Бренвен Фарадей. Так что там за сообщение?

— Да, это от Грасии. Оно… э-э… личное. Очень.

Бренвен оглянулась вокруг.

— Рядом нет никого, кто мог бы услышать наш разговор. Я вас слушаю.

— О’кей. У вас был ребенок, правильно, но он умер. Я хочу сказать, он родился мертвым?

Бренвен кивнула, и глаза ее тут же расширились и наполнились слезами, которые появлялись у нее всякий раз, когда она думала о потерянном ребенке. По ее рукам пробежала дрожь. Откуда и каким образом он мог узнать?

— Понимаете, — объяснил ей Мелвин, и его доброе лицо тут же сморщилось от сочувствия, — иногда, когда я транслирую так, как сегодня, Грасия сообщает мне кое-что, о чем не хочет говорить вслух, потому что это предназначено для одного человека, человека, который не выйдет и не задаст вопрос. И конечно же, сегодня она просто не стала выслушивать вопросы. Она обращается прямо к моим мыслям, я как бы слышу ее в течение нескольких минут, когда нахожусь как будто без сознания после того, как она заканчивает говорить. Она сказала мне, чтоб я передал вам, что душа, которая должна была родиться в вашем ребенке, находится рядом с ней, в другом измерении. Где бы это измерение ни находилось. — Маленький человечек улыбнулся, и его улыбка была скорее невинной, чем самоосуждающей. — Вы знаете, я не понимаю очень многого из этого. Я просто даю ей возможность говорить через меня. Мне кажется, мне не обязательно все это понимать. Как бы то ни было, дух, который должен был родиться в вашем ребенке, хочет, чтобы вы знали о том, что он сам сделал этот выбор. В последнюю минуту он решил не рождаться в теле вашего ребенка. И именно поэтому ребенок был мертв. Мне кажется, он является другом Грасии там, где бы они ни находились. Они хотят, чтобы вы знали, что это не была ваша вина или что-то в этом роде. Они не хотят, чтобы вы винили себя в том, что произошло. Это и есть сообщение.

Слезы закапали из глаз Бренвен. На какое-то мгновение она была слишком потрясена, чтобы что-нибудь сказать; затем, очень медленно, улыбка осветила ее лицо. Она схватила широкую ладонь Мелвина и крепко сжала ее.

— Спасибо вам. И Грасии, и тому, кто должен был стать моим ребенком. Спасибо за то, что сказали мне это. Вы не представляете, насколько легче мне стало!

Мелвин Мортон широко улыбнулся. Его глаза сияли, как звезды, выглядывая из опутавшей их сети морщинок.

— Хорошо, хорошо. Но ведь в этом-то и все дело, не так ли? Помочь и исцелить.

Гарри оставил свой автомобиль у дома Бренвен, и она отвезла его на собрание на своем. На обратном пути она рассказала ему о сообщении, добавив под конец:

— Он сказал: «Ведь в этом-то все и дело, не так ли? Помочь и исцелить». Я почти благоговею перед Мелвином Мортоном, Гарри. Он обладает такой прекрасной простотой. Он одними этими словами выразил целую жизненную философию!

— Пф! — презрительно фыркнул Гарри. — Если это можно назвать философией — исходит ли это от самого Мортона или от так называемой александрийской целительницы. Это не более чем жвачка для масс, Бренвен. Этот мужчина — обычная деревенщина.

— Гарри!

— О, я не сомневаюсь в том, что он является настоящим каналом, но чего еще можно от него ожидать? Деревенщина транслирует другую деревенщину. Вся эта глупая болтовня о подъеме масс людей на более высокий уровень, о концентрических кругах, о том, что нужно быть частью группы… Это звучит как коммунистическая пропаганда!

— Может быть, у этого мужчины действительно есть дар, а ты ему немного завидуешь?

— Совершенно нет! Существует высший уровень, моя дорогая, ты должна знать это. Тебе стоит немного порыскать в своих прошлых жизнях, чтобы понять, что ты являлась одной из Элиты, как и я, впрочем. Я на самом деле уверен, что ты обладаешь способностями, которые заставят покраснеть от стыда любого трансканального медиума, если ты только захочешь ими воспользоваться. Мы — личности, Бренвен, мы поднялись над обычной толпой.

— И с какой целью, — спросила Бренвен сквозь сжатые зубы, — ты хотел бы, чтобы мы использовали свои предположительно огромные способности, Гарри? Устроить показуху, дать людям понять, какие мы великие?

— Когда достигаешь определенного уровня развития, то нет необходимости использовать силы для чего-либо, если ты только сам этого не хочешь. Если ты настаиваешь на обретении цели, я полагаю, ты могла бы считать, что люди Элиты призваны быть лидерами. Вести остальных своим примером, демонстрацией собственного превосходства. Сравнение Грасии с дрожжами в тесте просто смешно; это было бы самым настоящим расточительством — зарывать подобным образом свои таланты!

В голосе Гарри было слышно презрение. Бренвен почувствовала, что он искоса смотрит на нее, и повернулась, чтобы прямо взглянуть в его серебристо-холодные глаза. Она промолчала.

Гарри почувствовал воодушевление, вспомнив о том озарении, которое пришло к нему некоторое время назад, о том, что пришло время, когда их дороги с Бренвен должны разойтись. Он продолжил:

— Но ты именно это собираешься сделать, не так ли, похоронить себя в массах? И именно поэтому эта плебейская философия, которую ты услыхала сегодня, нашла такой отклик в твоей душе?

Бренвен нажала на тормоза, и автомобиль остановился перед ее домом. Она могла сейчас думать только о предупреждении Грасии против жадности и высокомерия. Гарри не был жадным, во всяком случае не в том, что касалось денег, но он определенно был очень высокомерным. И все же она нежно относилась к нему и даже по-своему любила. Она мягко сказала:

— Я почувствовала, что то, что я услыхала сегодня, является правдой, это правда для меня. Гарри, пожалуйста, вспомни о том, что мы с тобой испытали много лет назад в Пятой башне в Лланфарене. Мы ведь не сможем забыть это, не так ли?

— Да, это действительно так. — Голос Гарри был острым, как меч.

— Я тогда еще задала тебе вопрос, но ты так и не ответил мне на него. Я спросила: если мы действительно обладали когда-то такой властью, то не задумывался ли ты над тем, почему мы лишились ее? Можешь ли ты сейчас ответить на этот вопрос?

— Почему — не имеет значения. Я уже говорил тебе раньше, что меня не волнуют ярлыки вроде добра и зла и символика вроде света и тьмы, хотя ее избежать труднее. Нет, имеет значение только тот факт, что наша сила вернется к нам в течение этой жизни. Я видел это, и я чувствую это. Я знаю, что это правда.

— Хорошо.

Атмосфера в машине стала напряженной, наполненной значительностью. Было физическое ощущение того, что границы проведены и пути выбраны. Бренвен сказала:

— Я не буду спорить. Я просто скажу тебе, что думаю. А думаю я, что мы потеряли нашу силу, потому что как-то неправильно использовали ее. Возможно, мы заработали право на то, чтобы получить ее снова. Возможно, нам просто представляется еще один шанс. Или — и у меня есть основания считать, что причина именно в этом — вскоре случится что-то, для чего нам понадобится эта сила. Я скажу тебе правду, Гарри: руны сказали мне, или я сама сказала себе через руны, что моя сила снова вернулась ко мне. Она пришла ко мне, и я использовала ее совсем понемногу, как бы тренируясь. Ты назвал Мелвина Мортона деревенщиной. Что ж, деревенщина или нет, но своими словами он указал мне правильный путь. Какой бы властью я ни обладала, я намерена использовать ее для помощи другим и исцеления.

— И ни для чего больше?

— И ни для чего больше.

— Я надеюсь, ты понимаешь, моя дорогая Бренвен, — сказал Гарри обжигающим, как лед, голосом, — что я потратил на тебя очень много лет. Я не буду больше ожидать тебя. Это очень плохо. Мы могли бы достичь невероятных высот, объединив наши силы. Именно этого я всегда хотел. Но, как я сказал, когда мы достигаем определенного уровня развития, мы должны действовать индивидуально. Я не могу не чувствовать разочарования в тебе. — Он смягчился, лед в его голосе слегка подтаял. — Я знаю, что должен двигаться дальше. Я уже давно подумывал о том, чтобы уйти в отставку и уехать жить в Англию. На Британские острова, а если выразиться точнее, в Шотландию, Ирландию, Уэльс. Я думаю, сейчас пришло время. Ты не передумаешь и не поедешь со мной?

— Я не могу. — Она печально покачала головой. — Моя жизнь здесь.

— Тогда мы действительно достигли той точки, где наши пути должны разойтись.

Гарри, оттаивая, протянул руку к Бренвен и погладил ее волосы. Она наклонилась к нему, и он, в первый и, возможно, в последний раз, нежно поцеловал ее в губы.

— До свидания, Бренвен, — сказал он.

Она сидела в машине и смотрела, как он идет к своему «мерседесу». Она видела окружавшую его сверкающую, холодную голубую ауру. Но вокруг этой ауры, сверху на Гарри Рейвенскрофта давила другая, плотная и черная.

В ту ночь Бренвен приснилась Тьма, у которой было имя: Хаос. Хаос был наполнен отвратительным движением. Ужасные, бесформенные существа тянулись к его краю и переползали через него, оставляя мерзкие следы, вступали в мир Бренвен. За ними, как зловонная гора, вздымалось нечто слишком ужасное, чтобы смотреть на него даже во сне: Хозяин Хаоса, Воплощение Зла.

Глава 4

Ксавье Домингес закрепил на липучке сзади на шее свой католический воротник. Это было намного легче, чем застегивать его по-старому, но всякий раз он чувствовал себя так, как будто бы кого-то обманывал (как если бы он надевал не завязывающийся, а застегивающийся сзади галстук). Он поднял свое серебряное распятие, автоматически приложил его к губам и надел цепочку через голову. Он собирался на завтрак с Бренвен и одевал свой костюм священника, потому что, хотя она еще этого не знала, после завтрака им предстояло пойти в морг на опознание невостребованного тела, которое скорее всего было телом Сестры Эмеральд Перл. После смерти с бездомными обходились даже еще хуже, чем при жизни: их тела хранились на протяжении пары недель в холодных металлических ящиках, а затем, если они оставались невостребованными, передавались в медицинские колледжи для практики студентам. Ксавье не пошел бы в морг в обычной одежде; его уважение к мертвым требовало клерикального черного костюма.

Он прошел через холл в ванную и посмотрел на себя в зеркало над раковиной.

— Боже, — сказал он, одновременно проклиная и молясь, — иногда я ненавижу быть священником!

Он сомневался в том, что Господь услыхал его, и задумался, обеспокоился ли бы Он, если бы Он это все-таки услыхал. Ксавье смог расстаться со своими фантазиями о Бренвен меньше чем за сорок восемь часов.

А Бренвен находилась в состоянии сильного возбуждения, что было совсем непохоже на нее. Она никак не могла решить, что ей надеть и что сделать с волосами. Ресторан, в который ее пригласил Ксавье, находился в центре города, но он сказал, что хочет затем пригласить ее куда-то пойти и что объяснит это все за завтраком. Она опасалась выглядеть неуместно, как это случилось с ней два дня назад, но она хотела… Чего?

Она хотела ему понравиться. Даже не зная, кто такой этот Ксавье Домингес. Он мог находиться в той части города, например, потому, что был торговцем наркотиками. Но так или иначе он был единственным, к которому ее потянуло с момента ее расставания с Уиллом.

Она решила, что выглядит смешной, и, кроме того, у нее уже почти не оставалось времени. Игнорируя наряды, которые она разложила на кровати, она зарылась в шкаф в поисках своего любимого платья, которое всегда надевала, если не знала, что ей предпочесть: старое, мягкое вельветовое платье прямого покроя, которое когда-то было бирюзово-голубым, но после многих стирок стало аквамариновым. Подходивший ему по цвету пояс давно уже развалился на куски, и она подчеркнула талию широким коричневым кожаным поясом, настолько крепким, что носила его еще с того времени, когда жила в Лланфарене. Кожаные ботинки, также коричневые, были поновее, но не менее удобны. Она села перед зеркалом и расчесала волосы, а затем заплела их в одну длинную косу. На шею повязала шарф с узором «пейсли» и осталась довольна своим внешним видом. По пути к двери она захватила широкий плащ с поясом, который был ее любимой верхней одеждой, если не считать самых холодных зимних дней.

В конце концов она так заторопилась, что пришла раньше назначенного срока. Сев за столик у окна, так чтобы можно было увидеть, как Ксавье подходит к ресторану, заказала апельсиновый сок и кофе и принялась ожидать. По тротуару прошел одетый в черное священник, но она не обратила на него никакого внимания. Она не заметила, что священник зашел в ресторан, поговорил с хозяйкой, обвел глазами комнату и направился к ее столику.

— Доброе утро, миссис Фарадей. Надеюсь, я не заставил вас ждать слишком долго. — Ксавье ожидал того момента, когда она поднимет на него взгляд и узнает. Ему не хотелось захватить ее врасплох, а она, казалось, была полностью поглощена созерцанием улицы из окна.

Конечно, он мог бы сказать ей по телефону, что он священник и что будет соответственно одет, но он не смог заставить себя сделать это. Сейчас он был даже рад этому, ибо реакция Бренвен почти что стоила того, чтобы расстаться с его фантазиями. На звук его голоса она повернула голову, подняла глаза, и на мгновение на ее лице появилось озадаченное выражение. Ксавье почти что слышал, как ее сознание говорило ей: это не считается. Затем ее глаза расширились, рот открылся, а бледная матовая кожа стала розоветь и розовела до тех пор, пока щеки буквально не загорелись.

Ксавье улыбнулся, очарованный ее румянцем.

— Я знаю, — сказал он, выдвигая стул и усаживаясь напротив нее, — мне следовало бы сказать вам об этом.

Все еще краснея от смущения, Бренвен рассмеялась.

Ксавье отметил:

— Я уверен, что никогда не видел раньше, чтобы кто-нибудь краснел и смеялся одновременно. Я даже не знаю, восхищаться мне или обижаться!

— О, — сказала Бренвен, подавляя свой смех и тяжело дыша, — я смеюсь не над вами. Я смеюсь над собой. Когда я думала, что я… — Ее голос прервался, щеки снова вспыхнули, и она, как обычно, спряталась за своими длинными ресницами.

«Господи, помоги, — подумал Ксавье, — она самая невероятная женщина из всех, которых я видел в своей жизни!» Он забыл, зачем он здесь, забыл, куда они отправятся позднее. Обе эти мысли были сметены острым желанием, которое поглотило его всего до самой глубины души. Он невольно понизил голос и склонился к ней через стол:

— Не смущайтесь. Для этого нет причины. Если я вызвал у вас интерес, то это мне только приятно, я польщен этим. Вы очаровательная женщина, и хотя я священник, но, кроме того, еще и мужчина.

«Это нечестно, — подумала Бренвен, все еще не глядя на него. — Я могла бы быть слепой и все же уже была бы наполовину влюблена в него только из-за звука его голоса». Затем подошла официантка с меню и дала им тем самым передышку, в которой они оба так нуждались. Когда они сделали свои заказы, Бренвен уже почувствовала себя более в своей тарелке. Она сказала:

— Так, значит, вы — священник. Римско-католический священник?

— Да, — ответил Ксавье, и его губы изогнулись в улыбке. — Именно так, священник, давший обет безбрачия. Но вы пока совсем ничего не рассказали о себе. Может быть, вы — одна из тех либеральных замужних женщин, которые не носят обручальных колец, и у вас есть верный муж и десяток детишек, ожидающих дома?

— Нет, я не замужем. Никаких детей дома. Но я не думаю, что для вас в вашем теперешнем положении это должно иметь какое-то значение.

Их глаза встретились, они оба рассмеялись и одновременно посерьезнели. Снова очень вовремя появилась официантка и спасла их от смущенного молчания, принявшись расставлять блюда на столе.

Бренвен ела молча, и он тоже. Она исподтишка бросала на него взгляды и была вынуждена признаться самой себе, что все еще чувствует влечение к нему. Она не знала, что ей делать с этим. Затем рискнула сказать:

— Должно быть, с вами это часто случается.

— Нет, — серьезно сказал Ксавье, зная, что она имеет в виду. — Не совсем.

— Я не понимаю.

Ксавье потянул свой воротничок. Он выглядел и чувствовал себя неловко.

— Не поговорить ли нам о чем-нибудь другом?

Но честность Бренвен уже одержала верх в этой борьбе.

— Я думаю, что, если мы не собираемся сразу же перейти к разговору о Сестре Эмеральд Перл, а затем расстаться, чтобы больше никогда не видеть друг друга, нам было бы лучше обсудить это, потому что мы — совершенно очевидно — оба что-то чувствуем. Ничего и близко похожего со мной никогда не случалось. — Она снова начала краснеть, но смело продолжала: — Честно говоря, я никогда не думала, что меня может так сильно потянуть к мужчине после первой же встречи, к любому мужчине. А затем выясняется, что вы — католический священник. Именно поэтому я и смеялась — это было похоже на какую-то шутку!

— Только на самом деле это не очень смешно, — шумно вздохнул Ксавье и отодвинул тарелку в сторону. — Хорошо, поговорим. Мне следовало бы сразу же сказать вам, что я священник. Существовало несколько причин, почему я не сделал этого. Я был иезуитом, но около года тому назад оставил Орден и стал независимым священником. Я — что называется уличный священник. Я проповедую бездомным, и тот дом, который вы искали, принадлежит мне. Я купил его на свои собственные деньги, и теперь это плацдарм для моей деятельности. Сейчас там живут около двадцати человек, некоторые из них — по двое в комнате. Но в самом начале мне практически приходилось затаскивать туда людей с улицы. Они не доверяют никому, кто выглядит, или действует, или хотя бы пахнет как представитель властей, и поэтому я перестал одевать сутану. И я редко говорю об этом.

— Вы не пытаетесь обратить в свою веру тех людей, которым помогаете?

— Никогда, — подчеркнуто сказал он. — Если некоторые из них заинтересовываются церковью, то это меня устраивает. Но когда они только попадают ко мне в дом, то более всего нуждаются в еде, одежде, крыше над головой и медицинском обслуживании, они не любят ходить в бесплатные клиники, и после того, как я сам пару раз побывал там, я понял почему. Что же касается еды, то я очень скоро собираюсь открыть суповую кухню и бесплатную бакалейную лавку.

— Это отлично. — Глаза Бренвен сияли. — Это действительно потрясающе! Существует огромная потребность в том, что вы делаете. Я даже не представляла, насколько велика эта потребность, вплоть до последних нескольких месяцев. Мне бы хотелось узнать побольше об этом, узнать все!

— Спасибо, но давайте не будем торопиться. Второй причиной, по которой я ничего не стал рассказывать вам о себе, было то, что вы тоже ничего не рассказали мне о себе. Я так и не знаю, зачем вам нужна была та женщина, которую вы разыскивали, и я надеюсь, что скоро вы проясните этот вопрос. Но третья причина, самая главная… — Ксавье остановился. Ему казалось, что его воротничок душит его. Как бы он ни восхищался ее честностью, он не знал, сможет ли сравняться с ней в этом отношении. Он с трудом выдавил из себя слова: — Это личная причина. Я… э-э… я не думаю, что смогу сказать больше.

— О’кей. — Внезапно вновь ставшая воплощением деловитости Бренвен быстро достала из своей сумки блокнот. — Расскажите мне, что вам удалось выяснить о Сестре Эмеральд Перл, и я займусь своим делом.

— И я вас больше никогда не увижу.

— Ксавье… э-э… отец Домингес, мне действительно хотелось бы узнать как можно больше о той работе, которую вы проводите. Но у меня такое чувство, что если мы не можем быть честными друг с другом с самого начала, то это не приведет ни к чему хорошему.

— Пожалуйста, не надо называть меня отцом Домингесом. Люди на улице, которые знают меня, называют меня просто отец К. Именно это я начал говорить вам два дня назад, но не закончил фразу. — Он замолчал. Сейчас или никогда, и он решил, что она стоит того, чтобы рискнуть обнажить перед ней свои чувства. — Мне хотелось бы, чтобы вы называли меня Ксавье. О’кей, настоящей причиной, по которой я не сказал вам о том, что я священник, было то, что меня потянуло к вам так же, как, по вашим словам, вас потянуло ко мне. В какой-то степени вы были правы, когда сказали, что это должно часто происходить со мной. Я знаю, что привлекаю женщин, и думаю, что моим самым большим недостатком является то, что я наслаждаюсь этим. Но я никогда не задумывался всерьез о том, что нужно что-то с этим сделать. С вами же мне хотелось… ну, мне хотелось посмотреть, куда могло бы нас привести наше взаимное влечение друг к другу. Поэтому я и воздержался от правды. Это был неправильный и очень опасный поступок, и мне очень жаль, что я его совершил.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы чувствовали себя в ответе за все происшедшее, — мягко сказала Бренвен. — Я чувствовала в точности то же самое, и мне тоже хотелось посмотреть, куда может привести это влечение.

— Да. — Ксавье откинулся на спинку стула, и на его лице появилась ироническая усмешка. — И оно привело нас прямо сюда, в эту дьявольски неловкую ситуацию. Ладно, сейчас ваша очередь рассказывать о себе. Ну, начинайте, не держите меня в подвешенном состоянии!

— Все по-честному, — рассмеялась Бренвен. — Я — тележурналистка. Я пишу и ставлю документальные фильмы для PBS и уже в течение нескольких месяцев работаю над программой из двух частей о душевнобольных в государственных клиниках и реабилитационных центрах. Я решила, что фильм не будет полным, если я не прослежу путь тех людей, которые не остаются в реабилитационных центрах, и именно таким образом я и узнала о бездомных. Я знаю, что в этом вопросе я только прошлась по поверхности, и знаю, что мне хотелось бы изучить его глубже, но это будет уже другая программа или целая серия программ. Вы могли бы оказать мне большую помощь, стать моим главным источником информации. Сейчас же, чтобы закончить фильм о душевнобольных, мне нужно найти Сестру Эмеральд Перл.

— Понимаю. — Значит, она была журналистом, и, насколько он мог судить, серьезным, ответственным журналистом. Умная. Многосторонняя женщина, как говорится, не только симпатичная мордашка. Не удивительно, что она так привлекла к себе его внимание. — Бренвен, — если вы, конечно, позволите называть вас Бренвен, — у меня плохие новости. Я уверен, что ваша Сестра Эмеральд Перл умерла.

— О нет! Как это случилось?

— Женщина, соответствующая ее описанию, жила в окрестностях Лафайетт-парка. Как мне сказали, похоже на то, что у нее случился удар. Это могло быть вызвано передозировкой наркотиков, алкоголизмом — обычно это бывает именно так. Или просто плохое сердце или аневризма. Если хотите, вы можете пойти вместе со мной в морг. Тело женщины, которая умерла в парке, осталось невостребованным. Вы могли бы как минимум опознать ее, если это та женщина, которую вы разыскиваете.

— Она не принимала наркотики и не пила. — Бренвен захотелось как-то защитить Эмеральд Перл, хотя она едва ли была знакома с ней. Она заколебалась лишь на мгновение, прежде чем принять решение. — Я поеду в морг. Я должна выяснить, действительно ли это она. Но вы даже не знаете ее — вам-то нет никакой необходимости ехать. Вы уже сделали более чем достаточно. Спасибо.

Бренвен подняла с пола свой огромный портфель и принялась рыться в нем в поисках бумажника. Она чувствовала себя так, как будто мчалась на эмоциональных суперскоростях. Поначалу, захотев мужчину, которого ей не суждено было получить, затем, узнав о преждевременной смерти женщины, в которой жизнь просто била ключом. Единственное, о чем она была в состоянии думать сейчас, что она никогда не была в морге и ужасно боялась этого.

Пока Бренвен доставала свою кредитную карточку, Ксавье уже отсчитал купюры и положил их на стол, заплатив, таким образом, за их завтрак. Он взял ее руку в свою, сжав в пальцах кредитную карточку, и сказал:

— Давай сразу договоримся о двух вещах. Первое: если ты думаешь, что я позволю тебе самой отправиться на опознание тела, то ты ошибаешься. Мы идем вместе. Второе: если я приглашаю тебя в ресторан, то плачу я. Если случится такое, что ты пригласишь меня, то платишь ты. Договорились?

— Да, договорились. — Она отметила про себя тот факт, что он говорил так, как будто бы собирался увидеться с ней снова. Она не осмеливалась спросить у него, на каком основании. Она не осмеливалась даже думать об этом.

Ксавье подвез ее к моргу, где она опознала Сестру Эмеральд Перл и сказала, что заставит социального работника в реабилитационном центре попытаться разыскать ближайшего ее родственника, чтобы тот похоронил ее. Это был опыт, повторения которого Бренвен не хотелось бы, и она была благодарна Ксавье, что тот настоял на том, чтобы поехать вместе. Он был чувствительным, добрым и еще каким-то — и это его свойство было совершенно новым для Бренвен. Когда он молился у тела женщины, с которой даже не был знаком, стала видна его духовность. Она никогда не могла бы подумать, что Ксавье Домингес является глубоко религиозным человеком, но он действительно был таким. Он не надевал свою священническую одежду как костюм, который надевает актер для очередной роли. Скорее можно было сказать, что сущность его призвания поднималась из глубины его души и выплескивалась наружу, преобразуя его, отмечая как человека, посвященного Богу.

К тому времени, как в полдень он подвез Бренвен к ее автомобилю, она поняла, что ей никогда не удастся понять Ксавье Домингеса, если она сначала не поймет всей сложности и глубины его веры. А она знала, что она очень хочет узнать и понять его.

Многие члены «Психического подполья» любили говорить, что случайных совпадений не бывает. Бренвен была склонна поверить в то, что это утверждение является правдой, особенно после того, как выяснилось, что Ксавье Домингес вошел в ее жизнь в точности в тот же самый момент, что и Мелвин Мортон с его словами о помощи и исцелении. Когда она увидела № 622 изнутри, и Ксавье подробно рассказал ей о взятой им самим на себя миссии, она тут же полностью согласилась с ним. Она хотела помочь. Она понимала, что в конце концов она окажет самую большую помощь тем, что снимет об этом документальный фильм, но сначала она хотела узнать этих бесправных людей так же, как знал их отец К. Она хотела, чтобы они приняли ее так же, как приняли его. Этого можно было достичь одним способом, и он не возражал: она начала работать рядом с ним буквально каждый час, когда ей не нужно было находиться на телевизионной станции. Она оставила в № 622 свои джинсы и старые рубашки, чтобы ей не приходилось тратить время на поездку домой переодеться. Между Бренвен и Ксавье возникла необычная близость, близость, которую они очень ценили и лелеяли, тем более что она не носила физического характера. Их взаимное влечение не стало менее сильным, но они предпочитали игнорировать его.

В течение нескольких недель жизнь Бренвен полностью изменилась. Или, по крайней мере, так казалось со стороны; в действительности же изменения происходили в ней каждые несколько лет. Сейчас, осенью 1978 года, она была готова понять значение понятия «служба» и принять его для себя. Она поняла, что, когда Ксавье Домингес говорил: «Высочайшая цель в жизни состоит в служении Богу» и демонстрировал его буквально служением своим бездомным братьям, он имел в виду в точности то же самое, что и Мелвин Мортон: «В этом-то все и дело… помощь и исцеление». То, что Ксавье жил в рамках католического христианства, а Мелвин Мортон действовал путем паранормального, не имело никакого значения — они делали одно и то же, стремились к одной цели. К ней же стремилась и Бренвен.

Была только одна проблема: у нее не было времени, чтобы повидаться со своими друзьями, и особенно ей не хватало Эллен Кэрью. Эллен не знала ничего о Ксавье, потому что Бренвен чувствовала, что ее отношения со священником были слишком сложными, чтобы объяснять их по телефону, а лично она не видела Эллен уже несколько недель. Наконец, как раз перед Рождеством, Бренвен позвонила ей и спросила, можно ли ей будет приехать в Маклин в следующий вечер, когда Эллен будет свободна.

— О, приезжай прямо сейчас, — сказала Эллен.

Когда Бренвен приехала и начала извиняться за свое долгое отсутствие, Эллен перебила ее:

— Тебе не нужно извиняться передо мной. Я знаю, как ты занята. Когда я теряю тебя из виду на какое-то время, я знаю, что ты работаешь над чем-то. Это все еще фильм о душевнобольных или какой-нибудь новый проект?

Бренвен последовала в гостиную за идущей перед ней упругими шагами Эллен. Хотя она за прошедшие годы сотни раз бывала в этой комнате, ее парящий на немыслимой высоте потолок и огромные пространства стекла всегда вызывали восторг. Как сказал Гарри во время их первого визита к Эллен, этот дом выглядел простым фермерским домом только снаружи. Дом Эллен был похож на свою хозяйку и так же, как и она, был полон сюрпризов.

Бренвен уселась рядом с Эллен на коврике перед камином. С легкостью, возникающей после многих лет дружбы, она начала автоматически помогать Эллен в том, чем она занималась до ее прихода — в нанизывании на толстую зеленую нитку больших красных ягод клюквы. Спрашивать, куда предназначались эти гирлянды, не было никакой нужды. Приближалось Рождество, а Эллен всегда сама украшала дом на праздник. Женщины, работая, разговаривали, и Бренвен ответила на заданный ранее вопрос:

— Я занимаюсь понемногу и тем и другим. Я закончила сценарий о душевнобольных. Но должна сама наблюдать за постановкой и время от времени записывать заново некоторые фрагменты, которые мы уже сделали раньше. Правда, самые сложные работы уже позади. А сейчас я поглощена совершенно новым делом, которое съедает все мое время. А что делаешь ты, Эллен? Что-нибудь новенькое?

— Ну, можно сказать и так, — счастливым голосом ответила Эллен. — Можешь ли ты поверить, что эта старушка, которой уже под пятьдесят, собирается выйти замуж?

— Замуж? Ты? Нет! Я не верю! Не бей меня, пожалуйста, я всего лишь шучу. Серьезно, Эллен, я очень рада за тебя!

Обнять друг друга, стоя на коленях, по локоть в ягодах клюквы, было совсем не просто, но им удалось это проделать. Бренвен принялась настойчиво расспрашивать Эллен:

— Расскажи мне о нем. Это кто-то новый? Почему я не догадалась, что ты задумала что-то в этом роде? Любовь с первого взгляда?

— Можно сказать и так. Он уже очень много лет живет в Вашингтоне, но я никогда не встречалась с ним раньше. Его зовут Джим Харпер, он вдовец и работает в ФБР, но должен через шесть месяцев выйти в отставку. Свадьба состоится сразу же после этого. Все будет проделано очень тихо, ничего особенного, и никаких объявлений о нашем обручении. Мы оба слишком стары для этого.

— Эллен, в настоящий момент ты мне не кажешься слишком старой ни для чего. Ты выглядишь на четырнадцать лет.

Это было совсем незначительным преувеличением. На Эллен был зеленый бархатный спортивный костюм, и в нем она казалась маленькой и стройной. Серебристо-седые прядки у нее на голове были перемешаны с ее кудрявыми светлыми волосами, и ее лицо прямо-таки светилось счастьем.

— Спасибо, дорогая. Я признаюсь, что чувствую себя ребенком.

— Вы будете жить здесь, в этом доме?

— Не знаю. Мы еще не добрались настолько далеко в наших планах.

— Э-э… мне бы не хотелось говорить как твоя мать или кто-то в этом роде, но… Ты достаточно хорошо знаешь его, чтобы быть в нем уверенной? Некоторые из этих фэбээровцев могут быть такими… э-э…

— Крутыми? — хихикнула Эллен. — Да, мама, я действительно знаю его очень хорошо. Не то чтобы я никого не искала все эти годы. Я просто думала, что никогда никого не найду. У Джима есть особое качество. Я не могу назвать его, я просто знаю, что он им обладает. Конечно, он очень крутой, но со мной он — просто котенок. — Она подмигнула. — Он хочет попутешествовать после того, как выйдет в отставку, и мне эта идея тоже очень нравится.

— Кстати, о путешествиях, — сказала Бренвен, завязывая узелок на трехфутовой гирлянде из нанизанных ягод клюквы и вдевая новую нитку в иголку, — ты разговаривала недавно с Гарри Рейвенскрофтом?

— Да. Он уже объявил в Редмунде, что уходит в отставку после окончания семестра. Я не знаю, Бренвен, он выглядит очень взволнованным или даже скорее взвинченным. И даже как-то не очень отчетливо мыслит. Я вынуждена была убедить его в том, что ему не следует закрывать Рейвен-Хилл. Я не могу себе представить, почему он сам не понимает, что Бичерам просто некуда идти! Он разговаривает так, будто вообще не собирается возвращаться, но он, конечно же, вернется. И кроме того, нельзя же просто так выбросить из головы людей, которые проработали на тебя очень много лет, я имею в виду Бичеров.

— Надеюсь, он не поступит так! Гарри все еще расстроен из-за меня, знаешь, потому что я отказалась ехать с ним в Англию.

— Может быть, тебе следовало бы поехать с ним, Бренвен. Хотя бы ненадолго. — Эллен перестала нанизывать на нитку ягоды, как бы подчеркивая этим важность своих слов. — Ты могла бы повидать своих родителей и заодно приглядеть за Гарри.

— Нет, нет, — покачала головой Бренвен. Волосы, которые она сегодня оставила распущенными, закачались из стороны в сторону. — Я так и не смогла объяснить своей матери ситуацию с моим разводом, она обожала Джейсона. Ты знаешь, каким он мог быть обаятельным. Особенно с женщинами. С тех пор наши отношения стали довольно напряженными, даже при разговоре по телефону, когда нас разделяет океан. Я действительно не хочу возвращаться туда, Эллен, и даже если бы я этого хотела, я не смогла бы сделать этого прямо сейчас. Слишком много нового происходит сейчас в моей жизни, чтобы я могла уехать.

— Бренвен, но есть еще кое-что. Кое-что, о чем, я уверена, ты не знаешь.

Серьезные нотки в голосе Эллен заставили Бренвен поднять взгляд на подругу.

— В чем дело?

— Гарри связался с Джейсоном.

Почему эта информация должна была заставить ее кровь заледенеть, Бренвен не знала, но случилось именно это. Она сказала:

— По некоторым причинам меня это не удивляет.

Гирлянды Эллен были совершенно забыты.

— На самом деле инициатором всего этого выступил Джейсон. Он написал Гарри пару месяцев назад, хвастал приобретенным им в Германии имением с расположенным там древним замком. Гарри показал мне письмо. Он был очень возбужден, сказал, что Джейсон написал только для того, чтобы произвести на него впечатление, и, после того как я прочла письмо, я согласилась с ним. Джейсон каким-то образом получил крупную сумму денег, и теперь он играет роль респектабельного владельца поместья.

— Ну, Джейсон провел десять лет, занимаясь одному Богу известно чем. — Сейчас Бренвен тоже забыла о своих гирляндах. — Очевидно, эта деятельность хорошо оплачивалась. — Она смотрела в огонь, не видя пламени, не желая говорить Эллен о том, что ей однажды показали рунические камни: что Джейсон был окончательно испорчен и развращен, и что она и Гарри были каким-то образом связаны с ним, что в один ужасный день или год Джейсон снова вернется в их жизнь и принесет с собой стену Тьмы.

Когда Эллен поняла, что Бренвен не собирается продолжать, она заговорила снова:

— Это безумие, Бренвен. Сначала Гарри разделал Джейсона в пух и прах, а затем я узнаю, что он ответил на его письмо, — и пошло-поехало. — Она щелкнула пальцами. — Они снова переписываются, как лучшие друзья. Гарри больше не планирует ехать в Англию. Он заявляет, что собирается посетить Джейсона в его замке. Я думала, что, если ты согласишься хоть ненадолго поехать с ним в Англию, это может заставить Гарри изменить его планы.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — задумчиво произнесла Бренвен. — Нет, я не буду вмешиваться. Я не собираюсь присматривать за Гарри Рейвенскрофтом. Я согласна с тобой, он сейчас принимает не очень разумные решения, но это его жизнь. — Она с усилием улыбнулась и сменила тему: — Давай-ка лучше снова займемся гирляндами. Что бы ты делала, если бы я не заявилась сегодня и не помогла тебе хоть немного? Ты не управилась бы и за несколько дней. Расскажи, какие украшения ты планируешь в доме на это Рождество…

Когда Бренвен уехала от Эллен поздно вечером, она поняла, что так и не сказала ей ни слова о Ксавье Домингесе или хотя бы о работе, которой она занималась вместе с ним. Разговор о Джейсоне и Гарри заставил ее полностью забыть о Ксавье. Вот еще один пример того, мрачно подумала Бренвен, как хорошо плохие новости вытесняют хорошие.

Глава 5

Бренвен по собственному решению провела Рождество в одиночестве. На встречу Нового года она отправилась на танцы вместе с Ксавье в приходской холл в церкви по соседству, где он проводил мессу и исповедовал… Но затем она сказала, что у нее разболелась голова, и ушла оттуда еще до полуночи. Направляясь в своем автомобиле в Джорджтаун, она чувствовала себя полной идиоткой. Она отвергла другие, гораздо более блестящие приглашения для того, чтобы быть рядом с Ксавье, но затем, словно испорченная Золушка, убежала еще до наступления полуночи, потому что побоялась его поцелуя, когда часы пробьют двенадцать.

Однако это не было единственной причиной, по которой Бренвен ушла с танцев. Вот уже несколько дней ее угнетали дурные предчувствия, и в разгар приходского праздника она вспомнила, как Джейсон всегда праздновал Новый год, как Джейсон не принимал новогодние решения, а скорее делал объявления о том, что, в соответствии с его желаниями, должен был принести наступающий год. Ощущение того, что Джейсон в настоящую минуту желает зла ей и Гарри Рейвенскрофту, а также, возможно, и другим людям, было у нее настолько сильным, что она чувствовала себя больной и дезориентированной. Должно быть, она и выглядела больной, потому что Ксавье не пытался удержать ее на празднике.

Первый день нового, 1979 года застал Бренвен в № 622, когда она стучала в дверь комнаты Ксавье, желая извиниться перед ним и поговорить.

Дверь резко распахнулась, и голос Ксавье сказал:

— Подождите минутку, я сейчас выйду. — Но его самого нигде не было видно.

Бренвен проводила очень много времени в этом доме, хотя, естественно, не жила в нем, но она никогда не была в этой спальне. Обычно они сидели и разговаривали за кухонным столом, и она находила Ксавье, как правило, на кухне или в крохотной комнатке, больше похожей на шкаф, которую он использовал в качестве кабинета. В это утро его не было ни там, ни там, и один из жильцов дома направил ее сюда. Она стояла на пороге и оглядывала комнату. К ее удивлению, она оказалась меблированной ничуть не лучше, чем любое другое помещение в доме. Фактически она выглядела гораздо хуже, но, наверное, потому, что была очень грязной. Книги и газеты были в беспорядке разбросаны по всей комнате; кругом валялась одежда, а кровать была не застелена. Что ж, подумала она, подобная неаккуратность — типична для такого человека: он всегда был сосредоточен на чем-то другом, а не на своем личном комфорте.

Бренвен задержалась в дверях, не произнося ни слова, и была рада тому, что в глубине комнаты дверца того, что отдаленно напоминало платяной шкаф, скрывала от нее Ксавье. Она, наверное, застала его в процессе переодевания. Можно было с большой уверенностью сказать, что это было именно так, потому что когда он показался из-за двери шкафа, то как раз заправлял фланелевую рубашку в джинсы, а затем ногой, на которой был только носок, захлопнул за собой дверцу шкафа.

— Что случилось? — спросил он, поворачивая голову в ее сторону. И тут же на его лице отразилось удивление, затем удовольствие, но ни малейшего следа смущения. — Бренвен! Я не ожидал увидеть тебя сегодня!

— Ты говоришь так, будто ожидал кого-то другого. Я что, пришла не вовремя? — спросила Бренвен неуверенно.

Она позволила Ксавье проводить ее в глубь комнаты. Она завидовала его самообладанию. Никогда ни при каких обстоятельствах она не видела его растерявшимся, и все же сама чувствовала себя в его спальне крайне неловко.

— Я думал, что пришел кто-то из обитателей дома, вот и все. Я не ожидаю никого, но ты же знаешь, какая тут жизнь. — Он взял в свою руку обе ее руки и улыбнулся, глядя на нее сверху вниз. — Для тебя, Бренвен, просто невозможно прийти не вовремя.

Этот голос! Прежде чем ее покинула смелость, Бренвен произнесла:

— Я пришла, чтобы извиниться, сказать, что я очень сожалею, что так быстро ушла вчера ночью.

— Как ты себя чувствуешь сегодня утром? — Он изучал ее лицо своими темными, как оникс, глазами. — Лучше?

— Гораздо лучше, спасибо.

Она сделала шаг назад, но он не отпускал ее рук. Вместо этого он шагнул вместе с ней, только сделал более широкий шаг и оказался еще ближе.

— В таком случае… — сказал он и быстро положил одну руку ей на затылок, а другой прижал ее руки к своей груди и поцеловал ее. Великолепный поцелуй, приятный, но не возбуждающий. Он был сделан мастерски, но все же… разочаровал ее.

Он отпустил ее и отошел назад.

— Ты задолжала мне это. С Новым годом, Бренвен.

— С Новым годом, Ксавье. — Она чувствовала себя как-то странно и решила, что ей лучше сейчас быть честной, чем вежливой. Она тряхнула головой, и ее волосы, заплетенные в косу, подпрыгнули на плече. — Но все равно мне хотелось бы, чтобы ты не делал этого.

— Почему? Новогодние поцелуи разрешаются и даже ожидаются. И кроме того, я думал, что совершил его довольно хорошо, с подобающей долей сдержанности… — Ксавье был настолько удивлен и обрадован встречей с ней, что не осторожничал, как обычно. Он поверил ей, когда она сказала, что чувствует себя лучше. Возможно, она и чувствовала себя лучше физически, но что-то все равно было не так.

— Да, именно, — сказала Бренвен. Внезапно сама жизнь показалась ей слишком тяжелой для нее. Если она не может быть откровенной с Ксавье, то к кому же еще она сможет обратиться? Ее плечи поникли под объемистым зеленым свитером, который она надела с серыми слаксами.

Ксавье подошел к ней сбоку и твердо, по-дружески положил руку на эти поникшие плечи.

— Я не бесчувственный, Бренвен. Расскажи мне, что случилось?

Она вздохнула. Она была готова заплакать.

— Иногда я просто не понимаю ваших правил игры, отец.

— Ох! — Ксавье сжался. — Неужели я заслужил это?

— Я не знаю, — беспомощно сказала она. — Ты сбил меня с мысли. Я пришла сюда извиниться за то, что так поспешно убежала вчера ночью, но, кроме того, мне нужно было поговорить кое о чем, а ты… ты…

Бренвен вывернулась из его объятий и повернулась к нему спиной. Ксавье услышал чьи-то шаги в коридоре и закрыл свою дверь, не отводя от нее своего взгляда. Он считал Бренвен необыкновенно сильной женщиной. За те три месяца, что он был знаком с ней, она много раз бесстрашно бросалась в ситуации, которые были весьма неприятными и которые в его деятельности возникали постоянно. Например, могла раздеть и искупать мужчину, тело которого было буквально покрыто вшами и который не мог сделать этого самостоятельно, потому что был очень слаб от голода и холода. Ксавье привык думать, что она может справиться со всем, включая и его самого. Но он никогда не видел ее такой, как сейчас — даже изгиб шеи кричал о том, что она очень ранима. Его мысли метались, а тело страстно желало утешить ее. Что она сказала? Правила… она не понимала его правил. Каких правил? Проклятье!

Внезапно он понял. Это был поцелуй, расчетливый поцелуй, который исходил не из сердца, а от головы. Он подумал только о себе, о том, что ему может сойти с рук, если он поцелует ее в день наступления Нового года. Ее он не взял в расчет. Он перестал размышлять и позволил чувствам одержать верх.

Голова Бренвен склонилась, как головка цветка, слишком тяжелая для тонкого стебелька. Ксавье ослепила нежная белизна ее шеи у самого затылка. Он подошел к ней, обнял сзади и сомкнул руки у нее под грудью. Он позволил своим губам припасть к ее шее сзади в поцелуе одновременно страстном и до боли чувствительном.

— Я уверена, что подобные поцелуи не разрешены, — прошептала она.

Ксавье прижался щекой к ее виску. Вкус ее кожи обжигал его губы и язык; его голос доносился из глубины груди:

— В данный момент я больше беспокоюсь о тебе, чем о том, что разрешено, а что нет.

Он закрыл глаза. Он с огромным усилием заставлял себя оставить свои ладони на ее грудной клетке — его руки, он сам хотели ощутить полноту ее груди, почувствовать, как от прикосновения его ладоней расцветают и твердеют ее соски. Он проглотил вырвавшийся было у него стон и сказал:

— Тебе что-то нужно от меня, Бренвен. Мне следовало бы заметить это раньше. Расскажи мне, что тебе нужно, чего ты хочешь.

Она шевельнулась. Она повернулась в его объятиях, и на какой-то сладкий, мучительный момент Ксавье показалось, что сейчас она запрокинет голову, приоткроет губы и тем самым предложит ему снова поцеловать ее. Но она отступила назад. Ксавье расцепил руки и отпустил ее.

— Я не знаю, чего я хочу, — сказала она. — Мне казалось, я знала это, когда пришла сюда, но ты сбил меня с толку.

Ксавье не был сбит с толку. Каждая клеточка его тела трепетала от желания прикоснуться к Бренвен, обнять ее. Но он ждал, высматривая в ее лице какие-то намеки, ответы на свои вопросы.

— Извини, — просто сказал он, — я не хотел этого.

— Я знаю, что не хотел.

В конце концов, священник в Ксавье был сильнее, чем мужчина, и он победил.

— Мой первый поцелуй был проявлением моего эгоизма. Я уже давно хотел поцеловать тебя, и я думал только о себе. Другой — когда я только что поцеловал тебя — был, я надеюсь, менее эгоистичным, и все же это не то, что тебе нужно. Не так ли?

Бренвен кивнула и почувствовала себя лучше. Она вспомнила еще одну причину своего прихода.

— Что мне нужно, Ксавье, так это поговорить с тобой о чем-то очень серьезном. И это не… не личное. У тебя есть время?

— Угу.

В глубине души и священник, и мужчина считали, что Бренвен необходимо нечто большее, чем просто разговор — ей нужно, чтобы ее любили, и любили физически. Но, возможно, это была лишь проекция его собственных желаний. Он расправил плечи и заставил себя спокойно сказать:

— В любом случае мне уже пора устроить себе день отдыха и на какое-то время уйти отсюда. Ты же знаешь, что будет, если мы начнем разговаривать здесь.

Бренвен знала это слишком хорошо. Она улыбнулась:

— Нас будут постоянно перебивать. Не могли бы мы отправиться ко мне, или я прошу тебя слишком о многом?

— Вовсе нет. Сейчас я возьму свою куртку, — Ксавье улыбнулся, поднял ногу в носке и пошевелил пальцами, — и надену ботинки!

Бренвен вела машину. На полдороге между юго-западной частью Вашингтона и Джорджтауном Ксавье резко спросил у нее:

— Бренвен, ты хочешь, чтобы мы стали любовниками?

Она отвела взгляд от дороги и посмотрела на него. Похоже, он сказал это вполне серьезно. Она позволила своему взгляду задержаться на его лице и фигуре. Затем снова переключила все свое внимание на дорогу. Когда-то она хотела этого мужчину чисто физически; ей стоило больших усилий изгнать это желание из их дружбы, но, как она только что выяснила, оно слишком легко могло вернуться. Неспособная отвечать иначе, кроме как честно, она сказала:

— Может быть. А может быть, и нет, если мы будем всего лишь любовниками. У меня это получается не очень хорошо, Ксавье. Я выяснила это еще много лет назад.

Ксавье посмотрел в окно, думая, взвешивая, оценивая самого себя.

— Возможно, это так и будет. Возможно, в конце концов я не решусь оставить Церковь, хотя сейчас не могу быть уверенным ни в чем.

— Ты уже делал это раньше? У тебя была связь?

— Да, однажды, — признался он. — Это произошло много лет назад, еще в шестидесятые годы.

Бренвен боролась со своим любопытством, закусив губу и твердя себе, что ей вовсе не нужно знать об этом больше. Но она подумала о той, другой женщине и не выдержала. Она не могла не спросить:

— Чем это закончилось? Что случилось с… с твоей любовницей?

Ксавье повернулся к ней и принялся изучать чистые линии ее профиля. Сейчас ему хотелось, чтобы он внимательнее прислушивался к тем курсам, когда их — будущих пасторов — учили утешать людей и давать им советы. Он с большим трудом понимал свои собственные чувства, не говоря уже о ее. Он потер ладонями по своим бедрам, как будто бы мог таким образом стереть воспоминание о боли.

— Как это закончилось. Э-э… дружески. Она была монашкой, то есть она и сейчас является ею. Она вернулась к своим обетам и своему Ордену, а я вернулся к своим.

«Но долго после этого мне было больно, — подумал он. — Долго, долго после этого».

Думая о себе и Уилле, Бренвен медленно, сказала:

— Иногда трудно понять, стоит ли любовь той боли, которую она приносит.

— Аминь, — пробормотал Ксавье.

Они доехали до ее дома в тишине. Когда Бренвен вытаскивала ключ из зажигания, он поймал ее руку. Их глаза встретились. Он сказал:

— Она стоит того, Бренвен. Любовь стоит этой боли.

Привычка разговаривать на кухне возобладала и в ее квартире точно так же, как и в № 622. Ксавье не любил чай, поэтому Бренвен сварила кофе.

— О’кей, — сказал Ксавье, — так что у тебя стряслось?

Ощущение надвигающейся беды вернулось и угрожало полностью поглотить ее. Она прямо перешла к сути вопроса.

— Ксавье, ты веришь в существование зла? Я не имею в виду абстрактную концепцию. Я имею в виду настоящее, объективное Зло.

— Ого! Это не шутки, не так ли? Если уж ты говоришь, что тебя беспокоит что-то серьезное, то это действительно серьезно! Я не могу прямо так сразу ответить на такой вопрос.

Он задумался. Его красивое скуластое лицо приобрело торжественное выражение, темные глаза стали просто бездонными. Прошло много времени, и он сказал:

— Да, я верю в существование Зла. Я думаю, в настоящее время мы сами себе оказываем плохую услугу своим моральным релятивизмом. Существование многих оттенков серого цвета несомненно, но так же несомненно и существование черного и белого, добра и зла. Я мог бы сказать и больше, но, возможно, этого достаточно. Все остальное — это христианско-католические эзотерические рассуждения.

— Пожалуйста, расскажи. Мне кажется, я пойму.

На лице у Ксавье было написано сомнение.

— Хорошо, но предупреждаю: это достаточно сложно. Я почти никогда не разговариваю о подобных вещах. Ты знаешь меня как деятельного священника, этакого приземленного парня, а после подобных разговоров, пожалуй, подумаешь, что я слегка тронулся.

Бренвен положила ладонь ему на руку.

— Ксавье, когда ты закончишь, я расскажу тебе, почему я задала тебе этот вопрос. А потом мы сможем бросить монетку, чтобы выяснить, кто из нас тронулся больше. Пожалуйста, продолжай.

— Это звучит очень интересно! О’кей. Бренвен, я верю не только в Бога Отца, Сына и Святого Духа. Я верю также в ангелов, демонов и в дьявола. Да поможет мне Бог, но я верю во все это, включая и одержимость демоном. Я учился в семинарии вместе с парнем, который сейчас стал экзорцистом,[9] и я видел его за работой, видел и слышал нечто, находящееся за гранью вероятного. Звучит фантастично, но это правда. Ты помнишь такой фильм: «Изгоняющий дьявола»? Там все очень драматично, но на самом деле это было еще хуже, ибо кино — это кино, а в жизни все страшнее. Я видел, знаю, как чувствует себя человек в присутствии дьявола, сатаны или одного из его младших демонов. Их очень трудно различить. Абсолютное Зло реально, Бренвен. В нем нет совершенно ничего абстрактного. Зло не просто витает во вселенной, устраиваясь случайно то здесь, то там. Оно захватывает сознание — думаю, что я скорее назвал бы это душой — и заставляет его производить дурные поступки. Злоба ощутима. Как ощутима любовь, так же точно ощутима и ее противоположность. Для меня было очень сложно признаться себе в том, что эти души могут существовать в формах, отличных от тех, в которых существуют наши души в наших телах. Но я был свидетелем изгнания дьявола, что и заставило меня поверить. У меня есть пленка с записью процесса экзорцизма — я прокручу тебе ее когда-нибудь, если ты захочешь. — Ксавье откинулся на спинку своего стула. Его лоб покрылся испариной, и он вытер его.

— Я верю тебе. — Она скрестила руки и оперлась локтями на стол. — Мне это не нравится, но я действительно верю тебе. Мне не нужно слушать пленку. В Уэльсе, где я родилась и выросла, все еще есть люди, которые помнят, а некоторые даже и исповедуют старую религию — говорят, что дьявола изобрели христиане. Я помню, как моя бабушка однажды сказала, что идею Зла в мир принесло христианство. Я знаю, что бабушка была мудрым человеком очень во многом, но в этом конкретном случае, видимо, ошибалась. Что ты думаешь об этом, Ксавье, будучи христианином? Как ты объясняешь, откуда произошло Зло?

Он рассмеялся и поднял вверх руки.

— Ты спрашиваешь меня о происхождении Зла? Я не теолог. Теологи обсуждают этот вопрос вот уже несколько веков.

— Это не экзамен по теологии. Я просто хочу знать твое мнение. Я полагаю, ты думал об этом. Особенно, если был свидетелем экзорцизма.

— Да, я думал об этом. — Лицо Ксавье снова стало серьезным. Сейчас он совсем не был похож на простого священника из бедных кварталов. — Существует миф, который может служить объяснением. Это христианский миф, на который, возможно, опирался Мильтон, когда писал свой «Потерянный Рай». Я верю, что мифы живут потому, что содержат в себе элемент правды, и мы чувствуем ее сознательно или бессознательно. Так вот, этот миф заключается в следующем. Бог — энергия и источник всего — прежде, чем создать Человека, создал другие Существа. Подобно нам, эти существа обладали индивидуальностью, личными качествами и свободной волей. Они мыслили, действовали и общались между собой. В отличие от нас, они были бестелесными. Это были духи, жившие в духовном царстве. Мы называем их ангелами. Люцифер тоже был ангелом, который по своей воле решил, что ему не нравится Бог и его действия. Люцифер привлек массу сторонников. По некоторым версиям, Люцифер оставляет царство Бога по своей воле после создания Земли — Люцифер берет себе Землю, и Бог отдает ее ему. В это, помимо многих других, верили, например, гностики. Ортодоксальная христианская версия утверждает, что Бог сбросил Люцифера, или Сатану, с небес — места света — и создал для него и его последователей ад — место тьмы. И кстати, Бренвен, несколько слов насчет того, как получилось, что многие считают, что христиане изобрели дьявола: в средние века, когда христианство распространялось по Европе, Африке и Ближнему Востоку, Церковь сделала не очень удачную, но зато эффективную попытку истребить местные старые религии тем, что приписывали имена различных местных богов дьяволу и его демонам. То же и с магией — если «чудеса» происходили без санкции Церкви, они считались делом рук дьявола.

— Угу. Это очень интересно, особенно та часть, где говорится о том, что Бог создал сначала ангелов, обладающих свободной волей, и так далее. Я не слышала об этом раньше. — Бренвен взяла со стола их забытые кофейные чашки, в которых кофе уже остыл, и снова наполнила их. Затем опять села. — Ксавье, я унаследовала от моих валлийских предков способность, за которую твои Отцы Церкви, без сомнения, сожгли бы меня на костре. Я могу Видеть. Я очень чувствительна на этот счет и обычно не рассказываю всем окружающим об этом, как, наверное, и ты не рассказываешь кому попало о том, что веришь в одержимость демонами. Меня воспитывали таким образом, чтобы я не придавала значения этим своим способностям, хотя моя бабушка поощряла бы и поучала меня, если бы мои родители позволили ей это. И вплоть до последних нескольких лет я сама отрицала эту способность или игнорировала ее. У меня нет такой сильной религиозной веры, как у тебя. У меня есть такая духовная вера, которая, похоже, является врожденной: я не приобретала свои духовные взгляды, а скорее открывала их в себе, и я все еще продолжаю открывать их. Я знаю, что подобные вещи считаются невозможными. Но я чувствую это в себе именно так.

— Замечательно! Ты знакома с Юнгом, Бренвен?

— Не очень глубоко.

— То, что ты только что сказала об открывании воззрений, напоминает мне теорию Юнга о «коллективном бессознательном». Если духовные истины хранятся в душе, а душа бессмертна…

— И если существует перевоплощение… Но ты, как католический священник, не должен верить в это, Ксавье.

— Может, да, может, нет. Но я вовсе не хотел отвлечь тебя. Пожалуйста, продолжай.

— О’кей. Я скажу тебе в нескольких словах то, что в данный момент действительно кажется мне очень важным: на протяжении последних нескольких лет во мне нарастает какое-то все усиливающееся ноющее ощущение, каким-то образом связанное со злом. И все же умом я не хотела признавать реальность существования зла — я просто считала, что даже те, кого мы называем злыми, на самом деле просто менее добрые и могут стать лучше.

— Я сказал бы, что зло — это отсутствие добра, а абсолютное зло — это полное и совершенное отсутствие добра. Бог мой, это очень тяжелый разговор!

— Да. — Бренвен замолчала и улыбнулась Ксавье. — Я говорила тебе, что это более серьезно, чем все, что ты или я делали до сих пор.

— Мне бы очень не хотелось признаваться в том, что ты была права, я предпочитал бы оставаться центром моего собственного мира, — сказал он, блестя глазами, — но ты была права.

— Я тебе еще не все рассказала. Видения, которые приходят ко мне, полны какой-то жуткой Символикой. Я выбрасываю их из головы точно так же, как тебе удается забыть повторяющийся ночной кошмар — до тех пор, пока он не вернется и снова не вцепится в тебя. Я не хочу сейчас описывать их в подробностях, Ксавье, да у меня и не получится. Я знаю только, что мои сны и видения наполнены Тьмой и присутствием того, что я должна назвать Злом — для этого не существует другого слова. Я больше не могу считать это «менее хорошим». Этот разговор с тобой помог мне больше, чем ты, возможно, думаешь. Спасибо.

Они проговорили еще много часов и под конец почувствовали себя совсем опустошенными. Она предложила пойти в гостиную и послушать музыку. Он согласился, надеясь, что после этого сможет пригласить ее куда-нибудь пообедать. В течение нескольких первых минут они пристойно сидели поодаль друг от друга на кушетке; затем Ксавье молча протянул к ней руки, и она приблизилась к нему. Они не целовались и не разговаривали, просто отдыхали в покое и безопасности объятий друг друга, пока мягкие звуки рожкового концерта Моцарта успокаивали их души.

Когда музыка закончилась, Ксавье повернул Бренвен лицом к себе. Он прикоснулся губами к ее лбу там, где начиналась седая прядь, и прошептал:

— Почему ты, Бренвен? Почему такое сильное ощущение зла должно было войти в твою жизнь?

— Я не знаю, — ответила она. — Но мне кажется, что я скоро узнаю это.

Джейсон Фарадей солгал Гарри Рейвенскрофту. У него был не замок, а обычная усадьба, и не древняя, а всего лишь двухсотлетней давности. Конечно, это была наименьшая часть из той лжи, которую он написал ему в своих посланиях и которую расскажет ему лично, как только представится подобная возможность. Джейсон сидел за старинным письменным столом из грушевого дерева и смотрел в огромное окно, которое тянулось от пола до потолка в его прекрасной комнате. Он смотрел в окно и тщательно разрабатывал свои сложные планы, как толстый паук плетет свою паутину. А он действительно был толст, набрал вес и, как это часто бывает с плотными и коренастыми мужчинами, стал выглядеть массивным. Его теперь можно было сравнить с гранитной скалой — такой же неподвижный и неуступчивый.

Джейсон привлек к себе Гарри так же легко, как сладкая вода притягивает к себе мух. Он хитростью разузнал все его секреты, и вскоре он избавится от него. Но не своими руками, о нет. Джейсон не пачкал даже кончики своих пальцев.

Джейсон хмыкнул — звук отразился от высоких потолков комнаты и вернулся к нему каким-то злобным, резким смешком. Значит, Гарри хочет развить и использовать свою магическую силу, так? И он охотно заплатит за это из старого, большого состояния Рейвенскрофтов? Очень хорошо. Гарри прибудет через несколько дней, и Джейсон убаюкает его, усыпит бдительность… а затем отправит к Когносченти. Они научат его. А затем будут использовать, пока не исчерпают до дна. Джейсону не придется даже шевельнуть пальцем, чтобы уничтожить Гарри Рейвенскрофта — этого заносчивого вирджинского аристократа, который все годы смотрел на него свысока, который каким-то образом избавил его бывшую жену от автокатастрофы, которая должна была стать фатальной. Нет, Джейсону не придется даже шевельнуть пальцем, Когносченти сделают это за него. Но даже они не будут знать, что он их просто использовал. Они выжмут Гарри досуха; они не оставят ему ничего, отнимут даже его душу.

Вся красота этого плана заключалась в том, что Гарри будет благодарить его за это, он будет целовать ему руки и пресмыкаться перед ним в благодарность за рекомендацию, которой он так жаждал. Слухи о существовании этой группы уже давно ходили в оккультных кругах, но ее название никто даже не осмеливался прошептать. Название Когносченти было известно только немногим избранным. Джейсон заслужил право узнать его. Джейсон многие годы проработал на них, ведя их дела в таких сферах, о которых даже в оккультных кругах никогда не мечтают. Служа им, Джейсон стал богатым и могущественным. Сейчас он назовет запретное имя Гарри и тем самым подпишет ему приговор.

Следующей будет Бренвен. О Бренвен он позаботится лично. Когносченти не смогут помешать ему возвратиться в Вашингтон, во всяком случае, не сейчас, когда он стал таким же могущественным, как и они. А он действительно стал таким же могущественным. Не в Черной магии, нет, но в тех сферах, которые мир понимает лучше. Сейчас наконец он сможет заняться отмщением Бренвен. Как только он избавится от Гарри. Он снова хмыкнул, и смешок превратился в ужасный смех с демоническим оттенком.

На месте, отведенном для стоянки автомобиля Бренвен перед ее домом, была припаркована какая-то странная машина. Она увидела ее за полквартала. Сначала ее охватило раздражение от возникшего неудобства, и она подумала, что новые жильцы из средней квартиры необдуманно позволили своим гостям занять чужое место. Что ж, гостям придется просто убрать свою машину, потому что было уже поздно, темно и холодно, и Бренвен не собиралась выискивать место для парковки на улице. Но когда она подъехала к стоянке, огни ее машины высветили в этом автомобиле фигуру человека, который сидел внутри. Судя по ширине плеч и коротким волосам, это был мужчина. Кто мог ожидать ее, сидя в машине на месте, предназначенном для парковки ее автомобиля? Она никого не ждала и машины своих друзей знала хорошо. Ее охватила тревога, и она автоматически нажала на кнопку, которая блокировала все четыре двери ее «вольво». Она решила проехать мимо стоянки и вызвать полицию с ближайшего телефона-автомата.

Но, приблизившись к странному автомобилю, с удивлением обнаружила, что это был черный «линкольн» с правительственными номерами — машины такого типа всегда предоставлялись высоким зарубежным гостям. Она замедлила движение, чувствуя сейчас больше любопытство, чем тревогу. Мужчина зашевелился. Его изящные грациозные движения, когда он выбирался из машины, показались ей страшно знакомыми. Он поднял голову, и Бренвен увидела его лицо.

Уилл! Уилл Трейси! Она резко затормозила, заглушила мотор и без малейших угрызений совести оставила свой «вольво» загораживать выезд со стоянки.

— Уилл! — Она подбежала к нему и упала в его объятия. — О, Уилл, это действительно ты! Я не могу поверить в это! — Как прекрасно было ощущать рядом его длинное высокое тело и каким знакомым, даже через толстое пальто, оно ей казалось.

— Привет, Бренвен. — В течение какого-то момента это было все, что он мог произнести. Затем добавил: — Я ожидал тебя. Я поехал на PBS, и они сказали мне, что ты уже ушла с работы. Я пытался дозвониться до тебя, но не смог и поэтому решил приехать сюда и дожидаться твоего возвращения. Похоже, что я занял твое место для парковки. Здесь больше ничего не было. Мне, наверное, лучше передвинуть машину…

— О, к черту парковку. Если кому-то не понравится, что моя машина заблокировала проезд, они знают, где меня найти. Я просто не могу поверить, что ты здесь! Пойдем в квартиру. Мы уже столько лет не виделись.

Она налила ему бренди, потому что он выглядел почти замороженным; затем налила бренди и себе, ибо дрожала до самых кончиков пальцев. Наконец, когда они уселись в разных углах кушетки, она позволила себе как следует всмотреться в него. Уилл стал выглядеть старше, это она заметила прежде всего. Но возраст ему шел: он стал выглядеть так, как этого требовали его черты. Его залысины стали еще больше, но это лишь подчеркивало благородную высоту лба и делало глаза очень большими. Глаза были такими же ясными и светло-карими, какими она их запомнила, и в них была видна та же доброта. Широкий рот стал менее подвижным и более скульптурным. Во всем его лице была какая-то скрытая торжественность, как будто бы он видел и чувствовал многое, о чем предпочитал молчать. Его руки, казавшиеся Бренвен настолько знакомыми, что кончики ее пальцев покалывало при мысли об этом, согревали своими длинными пальцами бокал с бренди.

Но Уилл был бледен нездоровой бледностью, и от всего его тела исходило ощущение напряженности.

И конечно же, он тоже рассматривал ее.

— Ты до сих пор сидишь так, поджав под себя ноги, — заметил он.

Его голос был таким мягким, улыбка — такой доброй. Она не забыла эту мягкость и доброту. Не забыла, нет, но она не думала, что снова будет чувствовать эти токи, которые исходят от него. Она сказала:

— Ты кажешься слишком уставшим, Уилл. Если бы я знала заранее, что ты приедешь. Никто не сказал мне об этом, никто, даже Эллен.

— Эллен не знает, что я здесь. — Уилл отхлебнул бренди. — Никто не знает. Когда я уеду, то ты меня не видела. Считается, что я сейчас в нашем посольстве в Париже, и завтра утром я вылетаю в Париж. А оттуда обратно в Тегеран.

— Ради Бога, почему? Ты не работаешь на ЦРУ, правда? Иран всегда был дружественной нам страной.

— Да. Но завтра это может стать неправдой. И я не говорил тебе этого — точно так же, как и не был здесь. — Уилл потер свой лоб, и это был такой знакомый жест. — Существует заговор с целью свержения шаха, и предполагается, что нам об этом не известно. И мне не следовало бы рассказывать об этом, но я доверяю тебе, Бренвен, а если я не поговорю с кем-нибудь, то, думаю, сойду с ума. Я не шпион, но у меня есть друзья-шпионы. Я не работаю на ЦРУ — как раз наоборот. Как только я снова окажусь в этой стране, я намереваюсь остаться в ней навсегда. Я уйду с правительственной службы настолько быстро, что у них просто голова закружится!

— О!.. — Перемена, происшедшая с Уиллом, когда он заговорил, стала для Бренвен просто шоком. Он выглядел разбитым, и она была готова убить того, кто довел его до такого состояния.

Он продолжал говорить:

— Я приехал, чтобы организовать мое собственное возвращение и получить разрешение на то, чтобы моя жена и пасынок приехали вместе со мной. Она — отдаленная родственница шаха, и она христианка. Мальчик тоже. Если то, что я думаю, произойдет, они оба будут в опасности. — Он допил остатки своего бренди. — И я тоже буду в опасности. Значит, нам нужно выбраться оттуда, но это должно выглядеть так, как будто бы у нас есть срочные и не политические причины на выезд из страны.

Его руки тряслись. Бренвен спросила:

— Еще бренди?

— Нет, спасибо. Мне не следовало приезжать сюда. Я хочу сказать, сюда, повидать тебя. Но я не видел тебя так много лет… Я просто хотел еще раз посмотреть на тебя. Нет, больше чем это. Поговорить с тобой. О Господи, как мне нужно поговорить!

— Я вижу. — Она крепко ухватилась за подушку дивана, не давая себе встать и приблизиться к нему. — Я рада, что ты приехал. Я скучала по тебе.

— Я тоже скучал по тебе. Больше, чем мне хотелось бы самому себе признаться в этом. Ты выглядишь хорошо. Может быть, немножко усталой. У тебя отличная квартира. Эллен писала мне, что ты переехала. — Эти малозначащие слова непроизвольно слетали с его губ.

— Расслабься, Уилл. Со мной все в порядке — давай не будем говорить обо мне. Говори о себе. Расскажи мне подробно, что произошло. У меня такое чувство, что это нечто большее, чем просто политическая ситуация.

— Да. — Уилл наклонился и обхватил голову руками. Когда он снова поднял голову, в его глазах и голосе была мука. — Все не так, Бренвен. Мне нужно убираться из Госдепартамента, Бренвен. Я просто не создан для этого. И никогда не был создан. Это не Иран, это сама работа убивает меня!

Его страдания притягивали ее к нему. Она дюйм за дюймом передвинулась поближе, к средней подушке.

— Уилл, если это настолько плохо, то почему ты просто не останешься здесь? Не возвращайся назад. Подай заявление об увольнении и пошли за женой и ребенком. В Госдепартаменте все поймут — они знают, как быстро эта работа доканывает людей.

Он избегал ее взгляда.

— Мне кажется… э-э… я пожалуй налью себе еще немного бренди. Сиди, я сам принесу. — Из другого конца комнаты, стоя к ней спиной, Уилл сказал: — Мне бы хотелось все сделать именно так, но я не думаю, что она приедет. Моя жена. Она не хочет признавать существования опасности в Иране, никто из них не хочет признавать этого. Хуже того, как только я скажу ей, что намереваюсь уйти из Госдепартамента, я уверен, мою семейную жизнь можно считать законченной.

— Что? — Восклицание невольно сорвалось с губ Бренвен.

— Ты расслышала правильно, — сказал Уилл, возвращаясь к кушетке. — Алета вышла замуж не за меня, Уилла Трейси. Она вышла замуж за Уилбура Ф. Трейси-младшего, богатого американского дипломата. Вот только выяснилось, что я немножко менее богат и гораздо менее дипломат, чем она думала. Мою семейную жизнь можно было с трудом назвать семейной, но я делал все, что мог. Клянусь Богом, я делал все, что мог!

— Я уверена в этом, — мягко сказала она. — Ты, конечно же, сделал все, что мог. И я знаю, что ты будешь продолжать делать все, что возможно. — В этом большом, мягком человеке было столько грусти. Ее сердце болело из-за него.

— У нас там такой огромный дом и такое количество слуг, что я иногда даже забываю, как их зовут. Это не мой стиль, как ты, наверное, догадываешься. Конечно же, у нее есть собственные деньги — я просто не смог бы содержать все это на мою зарплату. Как бы то ни было, мы ведем тот образ жизни, к которому привыкла она, и вскоре я выяснил, что это значит, что одна часть дома является полностью ее частью, а другая часть — моей. Мы не живем так, как, я всегда думал, должны жить муж и жена. Мы никогда так не жили.

— Ты хочешь сказать, что вы не спите вместе.

Уилл улыбнулся. Это была очень слабая, но все же улыбка.

— Я вижу, что ты не утратила своей беспощадной честности, и рад этому. Да, это именно то, что я хочу сказать. И даже более того. Это целый пласт культуры, которого я просто не понимал, когда женился на ней.

Я очень редко вижу мальчика. Он живет на половине своей матери и идолизирует своего погибшего отца-летчика. Алета не дает мне ни малейшей возможности хоть в какой-то степени заменить ему отца. Само собой разумеется, что других детей просто не будет.

— Очень жаль.

Она подождала и, когда он не стал продолжать, спросила:

— Что ты собираешься делать?

— Ну, если бы не политическая ситуация в Иране, я просто сказал бы ей, что не хочу больше жить за границей и что мне не нравится работа в дипломатическом корпусе, и на этом бы все закончилось. Я бы уехал, а она скорее всего нет, и в конце концов кто-нибудь из нас получил бы развод. Мирный, взаимоприемлемый развод. Но я не могу так поступить. Я должен попытаться в последний раз убедить Алету покинуть Иран и взять с собой Пола. Я вернусь туда и буду оставаться в Тегеране до тех пор, пока смогу или пока мне не удастся убедить Алету уехать вместе со мной — что бы ни наступило раньше. Мне придется положиться на моих друзей, чтобы они дали мне знать, когда события начнут развиваться в неблагоприятном направлении. За два дня пребывания здесь я устроил все так, что, как только буду готов уехать, или если события примут угрожающий оборот, и они услышат об этом, мне срочно позвонят, чтобы я приезжал домой, потому что мой отец якобы умирает. На самом деле он абсолютно здоров, это будет ложный вызов. Я попрошу Алету поехать вместе со мной и привезти Пола. Она не будет знать, что этот вызов ложный — так будет безопаснее для нее. Но я буду достаточно честен, чтобы сказать ей, что как только я выберусь из Ирана, возврата туда не будет. И что я собираюсь уйти в отставку. О черт! — Он снова потер лоб и отхлебнул бренди. — Это просто ужасная неразбериха.

— Похоже, что так, — пробормотала Бренвен.

Он посмотрел на нее, и она прочла безнадежность и поражение в его глазах.

— Моя жена не пойдет на это. Единственное, что ей нравится во мне — это моя работа, Бренвен. Этот брак обречен, но я просто не хочу признаваться себе в этом. Я уже тысячу раз все обдумывал. Если я скажу ей правду, что ухожу в отставку и не собираюсь возвращаться в Иран, она никогда не уедет оттуда. Единственный путь, каким я могу заставить ее уехать — это обмануть. Но я не могу заставить себя сделать это. Я просто… не… могу… сделать… это!

— Прекрати это, Уилл! Прекрати. — Бренвен начала разминать ему плечи. Он был страшно напряжен. И это можно было понять. — Оставь, ты уже достаточно долго думаешь об одном и том же. Ты не отвечаешь за то, что происходит в этой стране. И мне кажется, что ты слишком долго уже занимаешься работой, которую ненавидишь. Ты сделал достаточно, теперь оставь это все. Если ты должен вернуться и попробовать еще раз убедить ее уехать, тогда сделай так. Но прекрати мучить себя. Я просто не могу видеть тебя таким.

Уилл повернулся, и ее руки обвились вокруг него. Он уткнулся головой в ее плечо и заплакал, снова и снова извиняясь за свои слезы, заявляя, что ему очень стыдно. Наконец Бренвен это надоело. Она была сердита и не знала, куда ей направить свой гнев — на женщину, которая была его женой, на его работу или на него самого. Она сказала резко:

— Что с тобой случилось? Тот Уилл Трейси, которого я помню и думала, что знаю очень хорошо, не стал бы стыдиться своих слез. Тот Уилл Трейси, которого я знала, понимал, когда достаточно было достаточно. У него было больше здравого смысла, чем у любых других десяти человек, вместе взятых! Что случилось с тобой, Уилл, что сделало тебя таким?

Он моргнул. Медленно, с видимым усилием он собрал свою волю в кулак.

— Я не знаю, — сказал он. — Видимо, я слишком сильно пытался достичь неправильной цели. Я благодарен тебе за то, что ты выслушала меня, но, черт возьми, Бренвен, я просто ненавижу себя за то, что ты увидела меня в таком состоянии!

— Тихо. Все нормально. — Она обняла его и принялась гладить, и в конце концов он уснул на кушетке, положив голову ей на колени. Она просидела там весь остаток ночи и, когда окна в гостиной посерели, пошла к себе в спальню.

Чуть позже Уилл пришел к ней. Он разбудил ее своими поцелуями, и она ответила ему. Она почувствовала его потребность в ней и отдалась ему, чтобы удовлетворить эту потребность. Они занимались любовью, поначалу осторожно, а затем все с большей радостью, когда выяснили, что близость, которая их когда-то объединяла, продолжает объединять их и сейчас. Их тела двигались с такой синхронностью, как будто бы ничего не было — ни прошедших годов, ни прошлых печалей. Бренвен знала его так хорошо и любила его так сильно. И она до сих пор любила его.

Позднее воспоминание об этой близости сотрется, станет воспоминанием, которому она не будет доверять. Однако она не забудет того обещания, которое сделал Уилл, уходя.

— Я вернусь, — сказал он.

Но он не вернулся. Народ Ирана восстал и сверг шаха с его Павлиньего трона. Во главе государства встал Аятолла, который денонсировал Соединенные Штаты. Многие люди погибли, многие исчезли. Среди тех, кто исчез, был и Уилл Трейси, и его жена и пасынок. Случилось что-то ужасное, и план Уилла не сработал.

Глава 6

Бренвен лежала в ванне, полной нежной пены. Ей хотелось расслабиться, дать теплой ароматной воде успокоить ее усталое тело и восстановить мир в душе, но, как только она освободилась от мыслей о дневных заботах, к ней тут же пришло видение. Она оттолкнула его, но оно тут же вернулось обратно в ярком калейдоскопе цвета и света. Поэтому она сдалась и принялась наблюдать безмолвные сцены, разворачивающиеся перед закрытыми глазами.

Это была земля ослепительной, поразительной яркости. Страна, подобной которой на планете не было, хотя небо над ней и было голубым. Все сверкало: высокие здания, небоскребы, выложенные золотом, медью, серебром, сталью; люди в облегающей одежде всех цветов радуги и всех оттенков с металлическим отблеском. Огромные сверкающие машины поднимались в небо и спускались вниз. Машины поменьше, с треугольными крыльями носились как разноцветные птицы по водной глади каналов, которые отделяли друг от друга районы этого металлического города. Воздух потрескивал от кристальной прозрачности; солнце было безжалостно сияющим. Но в то же время казалось каким-то очень холодным.

От шумного, кипящего бурной деятельностью центра города отходила улица, состоящая из стальных, серо-металлического цвета монолитов. Она уходила в поля, которые были не зелеными, а золотисто-соломенного цвета. В конце улицы поднималась громадная пирамида из белого камня, похожего на мрамор. Внутри этой пирамиды было много-много маленьких комнаток, похожих на ячейки в сотах. Но видение проникло лишь в одну из них, где выстроилась в круг небольшая группа женщин и мужчин. В центре круга над полом висел большой хрустальный шар. Эти мужчины и женщины носили свободную небесно-голубого цвета одежду без того металлического отблеска, который был присущ одежде жителей города. Комната, в которой больше ничего не было, вибрировала от энергии — знакомой энергии. Люди подняли руки, и хрустальный шар поднялся в воздухе; они развернули свои ладони, и шар начал вращаться, медленно, затем быстрее и быстрее, пока движение не стало необыкновенно быстрым и шар не засиял голубоватым светом.

Хрустальный шар разлетелся на куски. Мужчины и женщины зашатались и упали на колени. Пирамида затряслась и камень за камнем распалась на части. Снаружи соломенно-золотистые поля вспучивались, металлические монолиты переворачивались. Огромный, сверкающий город взорвался, и голубое небо стало красным от огней пожаров. В залитое алым светом небо поднялись три огромные летящие машины… затем все прекратилось.

Бренвен лежала в остывшей теперь воде, совершенно оглушенная ощущением, что когда-то она все это уже видела. Может быть, это переутомившийся мозг решил развлечь ее сценами из какого-то давнего научно-фантастического фильма, который она уже забыла? Нет, непохоже. Она добавила горячей воды и закончила ванну, но ощущение озадаченности так и осталось. Конечно же, она не могла помнить ничего подобного, и тем не менее интуитивная часть ее существа воспринимала это как картину из памяти. Просто мучение какое-то. Как чье-то имя, которое, казалось бы, вот-вот вспомнишь, но оно ускользает от тебя. Или как китайская головоломка, которую все время вертишь в руках, и все время у тебя перед глазами оказывается обманчиво гладкая поверхность. Она так ничего и не добилась. Просто ничего не поняла.

В ночном воздухе чувствовалась летняя мягкость, которая нежно и чувственно ласкала кожу. Еще не прохлада, но приятное облегчение после дневной жары. Бренвен и Ксавье отдыхали, сидя в молчании на траве в парке. Несколько вечеров в неделю они посвящали тому, что просто ходили по улицам и паркам, где обитали бездомные, разговаривали с ними, здоровались с теми, кого уже знали, и знакомились с новыми людьми, которых с каждым днем становилось все больше и больше. С помощью этих вечерних прогулок они завоевывали доверие, которое помогало им днем уговорить больного сходить вместе с ними в клинику, а голодного — посетить суповую кухню. А когда настанут осень и зима, те, которые достаточно доверяют им, возможно, захотят уйти с улиц и укрыться в одном из приютов. Проблема была в том, и Ксавье знал об этом, что приютов было недостаточно.

У Бренвен была еще одна причина для того, чтобы завоевать доверие «людей улицы». Она начала съемки своей программы — они уже отсняли № 622 изнутри и теперь в любой день могли переместиться на улицы, а там без сотрудничества бездомных она просто пропадет. Но ей не хотелось думать, что случится такое, она была оптимистом. Весь проект казался ей правильным, и она чувствовала себя более уверенной, чем во время работы над любым другим фильмом с тех пор, как сняла «Открывая Вирджинию». Бренвен устремила свой взгляд сквозь деревья парка и подумала, что знание уродливой изнанки этого города не изменило ее мнения о Вашингтоне. Все равно он был прекрасен. Точно так же знание изнанки жизни не подрывало ее энтузиазма. Она провела тяжелую зиму, и лето было немногим лучше. Единственное светлое пятно — свадьба Эллен. Сейчас Эллен и ее муж Джим праздновали начало своей совместной жизни, совершая кругосветное путешествие, причем дата их возвращения в страну была открыта. По какой-то причине отсутствие Эллен вызывало у Бренвен тяжелые предчувствия.

Не то чтобы она постоянно оглядывалась через плечо, чувствуя себя параноиком. Вовсе нет. Только в случае с Уиллом было нечто конкретное, о чем можно было волноваться, но так как она абсолютно ничем не могла помочь Уиллу, то пыталась просто не думать о нем. Что же касается остального, то это предчувствие было настолько же нечетким, насколько нечетким и расплывчатым бывает пейзаж, проглядывающий сквозь дымку тумана. И таким же ускользающим. Из-за чего Бренвен была еще более рада тому, что ее дни были до отказа заняты работой над фильмом о бездомных. Это было ощутимо, реально и несло в себе положительные эмоции. В общем, Бренвен чувствовала себя удовлетворенной. По крайней мере, в этот вечер настроение у нее было умиротворенным.

Ксавье прервал ее задумчивость. Он положил руку на ее колено, обтянутое синими джинсами, и сказал ни с того ни с сего:

— Ведь есть кто-то еще, правда?

— Кто-то еще? В каком смысле?

— В том смысле, что в твоей жизни есть еще мужчина, кроме меня. Мой соперник в борьбе за твою привязанность.

— Нашел на что жаловаться, — шутливо возмутилась Бренвен, ткнув его локтем в ребра. — Моей соперницей является вся твоя церковь, а я ведь молчу! Ты ведь шутишь, правда, Ксавье? Я думала, что мы уже обсудили все это.

— Нет, я не шучу. Я не помню, чтобы мы что-то решили. — Он сильнее надавил рукой на ее колено.

Она повернулась к нему. Его лицо стало рельефнее от падавших на него теней, а глаза, отражая свет парковых фонарей, сверкали, как черные звезды. Приглушенным голосом она сказала:

— Ксавье, если я правильно тебя понимаю, ты имеешь в виду наш разговор много месяцев назад! Я думала, что ты уже забыл об этом. Я думала, что мы оба молча согласились не говорить на эту тему.

— Нет, я ничего не забыл. Ты сказала: «Не в том случае, если мы будем только любовниками». — Он убрал руку с ее колена и охватил ладонью ее лицо.

— Я думаю о тебе, о нас гораздо чаще, чем следовало бы. Поэтому скажи мне, пожалуйста, существует ли этот другой мужчина, связана ли ты еще с кем-то?

— А… — Слова застряли у Бренвен в горле. Образы той напряженной зимней ночи, проведенной с Уиллом, промелькнули в памяти, образы, которые врезались в ее сознание как стоп-кадры на пленке, которую она никак не могла заставить себя отредактировать. Она решила не думать о той ночи до тех пор, пока и если Уилл вернется; и до тех пор, пока и если он не станет свободен. Она не могла говорить, и ее молчание было для Ксавье подтверждением его страхов. В полутьме она увидела, как его лицо осунулось. Ставшая мягкой и покорной рука отпустила ее щеку.

— Я знал, — пробормотал он, отвернулся от нее и бросился в траву, растянувшись на ней во весь рост на животе. Прежде чем схватить руками голову, он пролаял:

— Уходи, иди домой! Ты можешь дойти сама. Ты будешь в полной безопасности — эти люди скорее убьют, чем позволят чему-нибудь случиться с тобой!

Бренвен привыкла к изменчивому характеру Ксавье, хотя его гнев редко бывал направлен на нее. Он был эмоциональным человеком, таким же страстным в своих настроениях, как и в вере. Меньше всего ей хотелось обидеть его, но было бесполезно пытаться доказывать ему это до тех пор, пока его гнев не пройдет. А пройдет он так же скоро, как летняя гроза. Она вытянулась на траве и сказала:

— Не думаю, что я уйду прямо сейчас.

Когда она вот так лежала рядом с Ксавье, расслабленное, спокойное настроение вернулось к ней. Она приучила себя не беспокоиться из-за отсутствия физического в их отношениях, ведь во всем остальном они были так близки, как только это возможно между женщиной и мужчиной. Теперь она поняла, что не испытывала никакого беспокойства, потому что доверила ему контролировать эту часть их отношений. Она понимала, что у него сложная, внутренне конфликтная натура, и что иногда он бывал таким же ранимым, как и она. Но то, что его мысли двигались в этом направлении, стало для нее новостью.

Наконец Ксавье перевернулся на спину и заговорил, обращаясь к небу и деревьям:

— Я был пару дней назад в суповой кухне и сидел за столом, когда ты пришла и тут же направилась к стойке, чтобы помочь разливать суп. Двое мужчин, один из них новенький, вышли из очереди, и, когда садились за стол, я услышал их разговор. Новый парень сказал: «Кто эта красотка с двухцветными волосами?» А другой ответил: «Забудь о ней, это женщина отца К».

Бренвен перевернулась на бок и оперлась на локоть. Она улыбалась:

— Правда? Ну, если ты не возражаешь, то и я тоже не против.

— Возражаю! — Голос Ксавье буквально взорвался от внутренней силы. — Эти слова что-то открыли во мне, место, которое я всегда держал крепко запертым. Женщина отца К. — моя женщина. Я весь стал каким-то теплым и мягким внутри. Мне пришлось встать и выйти. Я не мог осмелиться тогда находиться рядом с тобой. И с тех пор меня периодически охватывает это ощущение. Интересно, наверное, именно это чувствуют мужья по отношению к своим женам.

После нескольких минут, в течение которых Бренвен не смогла придумать ничего нейтрального, она спросила:

— Ты именно поэтому хотел узнать, есть ли в моей жизни еще какой-то мужчина?

— Думаю, что да, да.

— И когда я не стала отрицать этого, ты подумал, что это значит, что он есть.

— Ну конечно, да. Господи, да ты развелась много лет назад, ты великолепно выглядишь, ты талантлива, и даже притом, что очень много времени проводишь со мной, ты ведь не находишься здесь по двадцать четыре часа в сутки. Я был бы дураком, если бы не думал, что существует кто-то еще! На самом деле я и есть дурак, что позволяю своим мыслям заводить меня в подобные дебри.

— Ксавье, — осторожно сказала Бренвен, — у меня действительно есть кто-то еще, но не в том смысле, в каком ты думаешь.

Он перевернулся на бок, лицом к ней.

— В таком случае кто же это?

— Это человек, которого я любила когда-то, но сначала не смогла, а затем не захотела выйти за него замуж. Он женился на другой женщине, и именно этого я и желала. Они живут в другом полушарии. И я никогда не думала, что снова увижу его.

Основываясь на оттенках ее слов и некоторых своих наблюдениях, Ксавье заявил:

— Но ты увидела его снова.

— Да. Только одну ночь, много месяцев назад. Зимой. — Тон, которым она говорила эти слова, был одновременно печальным и напряженным. Это была такая странная ночь, она опустошила ее эмоционально и все же в конце оказалась такой сладкой.

Ксавье знал ее очень хорошо. Он не хотел спрашивать, ему на самом деле просто не нужно было спрашивать, и тем не менее вопрос сорвался с его губ:

— И… ты спала с ним?

— Ну, что-то вроде этого.

— Что-то вроде этого? — Он резко вскочил и сел. — Бренвен, ты чертовски хорошо понимаешь, что я имею в виду. Ты не можешь иметь с человеком что-то вроде полового акта. Он либо есть, либо его нет!

Бренвен заартачилась:

— Я могла бы сказать тебе, что это не твое дело.

— И была бы совершенно права, — проворчал Ксавье. — Просто у меня появились все эти чувства, которых я никогда раньше не испытывал. Ревность — это что-то совершенно новое для меня. Черт, да она просто съедает меня заживо!

Глубокое беспокойство, которое она испытывала за него, заставило ее заговорить, заставило открыться тому воспоминанию, которое она пыталась стереть из памяти.

— В ту ночь, хотя на самом деле это было уже очень раннее утро, мы… нельзя просто сказать, что мы занимались сексом, не совсем. Он приехал только на одну ночь, и ему было больно. Очень больно. И когда он пришел ко мне в постель и мы… мы прикасались друг к другу и целовали друг друга, у меня не было такого ощущения, что я занимаюсь с ним сексом. Я чувствовала, что ему плохо, и я могла дать ему мое тело, прикосновения, поцелуи и все остальное, чтобы исцелить его. Не столько для того, чтобы доставить удовольствие, сколько для того, чтобы облегчить боль.

— О! Ну, это я могу понять. Конечно, я никогда не заходил настолько далеко, но я обнимал женщин и даже целовал их по той же самой причине.

Бренвен вряд ли слышала, что он говорил. Она слишком глубоко ушла в воспоминания и мысли об Уилле, чтобы вынырнуть оттуда так быстро. Жалким голосом она произнесла:

— Я не знаю, увижу ли я его снова когда-нибудь. Я даже не знаю, где он сейчас.

— Ты хочешь увидеть его снова? Ты сказала, что он женат. Послушай, Бренвен, я думаю, мне бы удалось справиться со своими чувствами, если бы ты была влюблена в кого-то другого, но я не собираюсь стоять в стороне и смотреть, как какой-то женатый мужчина причиняет тебе боль!

— Я не знаю, хочу ли я снова увидеть его, но проблема не в этом. Проблема заключается в том, — она вспыхнула, и слезы страха и отчаяния наконец-то прорвались наружу, — что я боюсь за него! О, Ксавье, он был в Иране, когда к власти пришел Аятолла, и теперь он пропал без вести. Вместе со своей женой и пасынком. Никто не знает, что случилось с ними! Ни Госдепартамент, ни его отец, никто!

— О Господи! — Ксавье схватил Бренвен, притянул ее к себе и прижал к своей груди. — Поплачь, — пробормотал он, — ну-ка поплачь обо всем, о чем хочешь. — Успокаивающий тон его голоса был предназначен для нее, но слова он говорил для себя. — И ты все это держала при себе, в глубине души, правда? Не удивительно, что иногда мне казалось, что ты ускользаешь куда-то, и я не могу достать тебя. Ты сходила с ума от беспокойства, но прятала все это глубоко внутри. О, Бренвен, любимая, мне так жаль тебя!

Он прижимал ее к груди, укачивал, как младенца, и думал: «Ну и парочку же мы составляем! Она со своей потерянной любовью, и я, запертый в своих отношениях любви-ненависти с Церковью». Он гладил ее по голове, и ревность, которую он чувствовал раньше, исчезла, тут же была забыта. Он держал ее в объятиях, а ее слезы были настолько обильными, что он чувствовал: его рубаха уже промокла насквозь до самой кожи.

Чтобы отвлечься от своих собственных волнений, Ксавье углубился в мысли о Бренвен. Она любила этого мужчину до сих пор, это очевидно, понимала ли она сама это или нет. Что ж, он задал вопрос и получил ответ на него. Решил ли он таким образом мучившую его дилемму? Нет, не совсем. Его проблема заключалась в том, что он действительно был уверен, что его Церковь не права, не позволяя своим священникам жениться. Много недель назад он понял, что любит Бренвен достаточно, чтобы жениться на ней — если бы это было возможно для него и если бы сама Бренвен захотела этого. Ирония была в том, что, любя ее так сильно, он не мог просто вступить с ней в связь. И дело тут было уже не в Церкви, которая высказывая свое недовольство теми священниками, которые имели связи, все же не вышвыривала их за это, не лишала сана. На самом деле Ксавье метался, он еще не знал точно, чего он хочет в своей жизни, но чувствовал, что не останется до конца жизни отцом К. — уличным священником. Ксавье мучили подозрения, что причиной, по которой он сможет когда-либо оставить свое поприще священника, непременно будет женитьба. Он был глубоко религиозным человеком, но он был также и любящим мужчиной. Ему уже трудно было представить свою дальнейшую жизнь без Бренвен. По правде говоря, он запутался.

Бренвен зашевелилась в его руках.

— Я промочила твою рубашку насквозь.

Он заставил себя подняться и даже выдавил некое подобие улыбки. Она никогда не узнает, насколько сильно он хотел бы утешить ее, снять боль тем же способом, что и она тогда, зимой, спасая этого своего друга.

— Поверь мне, — сказал он, — мокрая рубашка — это наименьшая из моих проблем в настоящий момент. Давай вернемся в дом и выпьем чего-нибудь холодненького. Например, пива. Думаю, нам обоим станет легче.

— Да. Ксавье, спасибо тебе. Я думаю, мне просто нужно было выплакаться.

Они прошли, взявшись за руки, к его машине — старенькому «шевроле», который бегал еще довольно прилично. Он мог бы купить себе автомобиль и поновее, но считал, что новый автомобиль будет казаться неуместным у дома № 622.

Все время, пока они ехали, Бренвен была тихой и задумчивой. В доме она сразу же пошла мыться, пока он проверял, кто ему звонил за время его отсутствия, потом прошла на кухню и открыла две банки пива. Он вытащил пакет чипсов из одного шкафа и стакан для Бренвен — из другого; сам же он предпочитал пить пиво из банки. В то время как они ехали домой, он решил, что непременно должен поговорить с ней обо всем этом прямо сегодня, сейчас. Тем более что в доме было тихо и вряд ли им кто-нибудь помешает.

Один взгляд на ее лицо, когда она вошла в кухню, тут же заставил его изменить свои намерения. Бедняжка была настолько бледна, что ее черные ресницы выглядели как мазки сажи на алебастре. Белая прядь в волосах выделялась, как луч маяка в черном небе, и он внезапно вспомнил ее рассказ, при каких обстоятельствах она у нее появилась. Не приняв никакого осознанного решения, он услышал, как говорит ей, дав сделать несколько глотков пива:

— Ты все еще любишь этого человека, Бренвен. Ты знаешь об этом, не так ли?

Она сказала:

— Да, но я недостойна его. Я причинила ему столько горя. Если бы только я не думала так высокомерно, что лучше знаю, как будет лучше для нас обоих, он был бы сейчас дома, жив и здоров. И по правде говоря, Ксавье, я не понимала своих чувств до тех пор, пока он не приехал в тот самый раз зимой. Я пыталась забыть его. Я уверена, что я смогла бы забыть, если бы только он тогда не вернулся.

— Ты ничего не забыла, ты только подавляла свои чувства. А истинные чувства имеют обыкновение от этого только расти, увеличиваться, а не исчезать. Они могут также искажаться. Гораздо лучше выпускать их наружу, как птиц — в конечном итоге это гораздо менее болезненно. — Он подмигнул ей и усмехнулся. — Ну, как тебе моя проповедь? По крайней мере, нас так учили в семинарии. Но сам-то я не большой специалист в этом деле.

Бренвен попыталась улыбнуться, и оказалось, что это вполне ей по силам.

— Я не думаю, что когда-либо в своей жизни слышала, чтобы кто-нибудь произносил слова «истинные чувства» с таким неподдельным пафосом. Ты, конечно же, прав. И кроме того, насколько я могу припомнить, до того как я разревелась, ты вполне прилично справлялся с тем, что выказывал мне свои истинные чувства.

— Да уж. — Он встряхнул банку с пивом и посмотрел поверх ее головы, не в силах глядеть ей прямо в глаза.

— Ксавье…

Он проглотил остаток пива одним глотком и встал, чтобы взять из холодильника еще одну банку. За спиной у него Бренвен сказала:

— Ты же понимаешь, мне всегда проще, если я знаю правду. Как ты сейчас себя чувствуешь?

— Вообще не чувствую, — сказал он глухо. Он вернулся и снова сел рядом с ней. — Я думаю. Думаю, что лучшее, что я могу сделать для вас обоих — это помочь тебе разыскать твоего… э-э… друга. Как только конгресс снова соберется на сессию, я смогу отправиться в Капитолий и поговорить с некоторыми людьми. У меня тоже есть кое-какие контакты. Так ты разрешишь мне помочь тебе? Неплохо было бы сообщить для начала его имя.

— Уилл Трейси. Он сын сенатора Уилбура Ф. Трейси. Сомневаюсь, что ты сможешь что-то сделать, Ксавье. У его отца гораздо больше влияния и связей, чем можно себе представить, а он так и не смог ничего разузнать.

Ксавье упрямо сказал:

— Я могу попробовать. Попытка не пытка.

Джейсон Фарадей двигался важными тяжелыми шагами из комнаты в комнату своего дома… дома, который стал его наградой от Когносченти за многие годы верной службы. Лучше сказать, результативной службы, подумал Джейсон; он не хотел быть верным никому, кроме себя самого. Какое это было роскошное место! Он чувствовал себя прямо лордом в этих комнатах. Он никогда не догадался бы, что Когносченти предназначил свой щедрый дар для того, чтобы он стал его тюрьмой. Он так никогда и не догадался бы об этом, если бы не решил вернуться в Вашингтон, чтобы заняться Бренвен.

В каждой комнате он проверил все установки, создающие иллюзию, что он никуда не уезжал: таймеры, включающие и выключающие свет, радиоприемники, телевизоры; магнитофонные записи разговоров, которые будут проигрываться по телефону и просто в пустых комнатах; шторы, задрапированные таким образом, чтобы пропускать утренний и вечерний свет. Он не мог довести свой обман до совершенства — для этого ему понадобилась бы чья-то помощь, а он не доверял никому. Конечно, долго обманывать Когносченти ему не удастся, но все, что ему было нужно — немного времени, чтобы отъехать на приличное расстояние отсюда, используя тот маршрут, который он давно подготовил. Как только он снова окажется в Соединенных Штатах, они не осмелятся коснуться его — он был слишком хорошо известен.

Предполагалось, что Джейсон вышел в отставку, и он действительно вышел в отставку, удалился от дел, о его участии в которых очень мало кто знал. На его счету в швейцарском банке было достаточно денег для того, чтобы дожить несколько жизней. Ему больше не нужно было работать. Ни на кого. Годами он ждал того дня, когда сможет заняться своими делами, важными только для него. И вот, как только он начал подготовку к тому, чтобы вернуться в США и заняться Бренвен — бум! — Они накинулись на него. Когносченти было бы абсолютно все равно, если бы он заманил Бренвен сюда, в Германию, так же как он сделал это с Гарри Рейвенскрофтом. Но это было нереально. Она не приедет. И он не станет устранять ее на расстоянии, хотя это можно было бы очень легко организовать. О нет. Он должен быть там, увидеть все своими глазами, приложить к этому свою руку.

Некто Аркон, который был его главным связным с Когносченти, явился к нему, и тогда выяснилось, что дом Джейсона прослушивается. Аркон напомнил Джейсону, что после того, как он выполнил несколько заданий, в результате которых приобрел определенную известность, он сам согласился больше никогда не возвращаться в США. Джейсон хмыкнул:

— Ну и что? Я солгал.

Аркон имел наглость сказать ему, что он не должен лгать Когносченти. Джейсон, расхохотавшись, спросил, чего же еще ожидали они от лучшего в мире лжеца? Однако Аркон вовсе не развеселился, и Джейсону пришлось сделать вид, что он готов подчиниться их требованиям, как ни противно ему это было. Он сказал, что просит прощения, мол, не понял, что это так важно, и так далее и тому подобное, до тошноты.

Затем последовали месяцы отсрочки, когда Джейсон изображал, что он со всем примирился. В течение этого времени он дал отбой одним приготовлениям и провел другие. Сейчас наконец все было организовано: изощренный путевой маршрут, билеты на разные виды транспорта под разными именами, смена имен в пути, и на другом конце маршрута его ожидал отличный взятый в аренду дом. Дом был самой сложной частью его плана, потому что у него были к нему весьма специфические требования. Он воспользовался услугами агента по недвижимости, заключил сделку по почте, а после того, как все необходимые бумаги были подписаны, с беднягой агентом произошел несчастный случай. Фатальный несчастный случай, из тех, которые Джейсон так умело организовывал.

Закончив обход комнат, Джейсон зашел в спальню и переоделся. Никаких маскарадных костюмов. Он может сменить имя, но никогда не сменит свою внешность — личность настолько поразительная, какой стал он, настолько впечатляющая и врезающаяся в память не может быть изменена. По крайней мере, он так считал. В его высокомерии ему никогда не приходило в голову, что он мог бы одеться рабочим, фермером, торговцем. Он разгладил на своей массивной талии итальянский костюм ручной работы и с гордостью посмотрел на свое отражение в зеркале. Он любил свою массивность, любил выглядеть полным и процветающим мужчиной, удалившимся от дел. Значительный мужчина величественных телесных пропорций — вот кем он был. Его лицо хоть и стало толстым и обрюзгшим, но все еще сохраняло львиный облик; волосы, все еще густые, превратились в слегка посеребренную красно-коричневую гриву. Он произведет впечатление на Бренвен. На любого человека.

Следуя своему хитрому, запутанному маршруту, Джейсон еще очень нескоро окажется в снятом в аренду доме в Сильвер Спринг. Но это его ничуть не беспокоило. Он был не только хитрее, чем любой из Когносченти, но и проворнее — ему удалось украсть у них один из их магических трюков. Так сказать, в качестве выходного пособия. Он никогда бы не воспользовался этим, если бы они не попытались превратить его в пленника в собственном доме. Они никогда не догадаются, что он сделал, потому что считают его неспособным проделывать их фокусы. Однако они ошиблись, теперь у Джейсона Фарадея был Хранитель. Очень плохо, что Хранитель не мог путешествовать вместе с ним, но ничего, Джейсон вызовет его, как только доберется до Сильвер Спринг. Он мог вызвать Хранителя в любой момент, и он будет делать то, что означало его имя — охранять Джейсона.

Любуясь собой в зеркале, Джейсон не замечал только одного. Он не замечал, как сильно изменились его глаза. Они остались карими, но, кроме цвета, в них не осталось больше ничего от глаз Джейсона Фарадея.

Телефон Бренвен зазвонил. Она взяла трубку и поначалу слушала вполуха, так как ее мысли все еще были поглощены сметой расходов на съемку документального фильма о бездомных. Она думала назвать его «Бессильные люди отца К», но она знала, что в конце концов название изменится — упоминание об отце К придется опустить. Нельзя использовать в названии имя, если это не имя какой-нибудь знаменитости.

Внезапно до нее дошло, что сказал голос по телефону, и она резко переключила на это все свое внимание.

— Бичер? Бичер Гарри Рейвенскрофта? — Она никогда раньше не слышала голоса этого мужчины и даже никогда не видела его вблизи. — С вашей женой все в порядке?

На другом конце провода Бичер сказал:

— Нет, мэм, вряд ли можно так сказать. Она просто потеряла голову из-за мистера Гарри, и она не может позвонить из дома, потому что боится, что он услышит. Поэтому она сказала мне: Бичер, отправляйся в магазин и позвони мисс Бренвен на телевидение, где она работает, и попроси ее сюда приехать, потому что мисс Бренвен — это единственный человек, который может привести мистера Гарри снова в чувство. И вот я звоню вам.

— Конечно, я приеду в Рейвен-Хилл. Подождите, не вешайте трубку! Что происходит? Вы хотите сказать, что Гарри там, в доме?

— Да, мэм. Он приехал сегодня рано утром на такси! Мы не ждали его, но он приехал. Моя жена говорит, что он ведет себя как-то странно, даже для мистера Гарри. Я не знаю точно, в чем там дело, но миссис Бичер не из тех, кто станет расстраиваться по пустякам, а она очень расстроена, это я могу вам сказать!

— Хорошо, Бичер, можете сказать вашей жене, что я буду у вас примерно через час. Не знаю, чем я смогу помочь, но я, конечно же, попытаюсь сделать что-нибудь. Вы правильно сделали, что позвонили мне.

Бренвен оставила по телефону сообщение Ксавье, что не сможет приехать в обычное время. Она также позвонила на студию и сказала секретарше, что вынуждена срочно уехать по семейным делам, а затем, словно подчиняясь какому-то невидимому импульсу, метнулась в комнату, чтобы прихватить с собой мешочек с руническими камнями. Она выехала очень быстро и меньше чем через час уже сворачивала на подъездную дорогу к Рейвен-Хилл. Пока она ехала, в ее голове постоянно чередовались только две мысли: что означает «ведет себя странно» по отношению к Гарри и сильное желание того, чтобы Эллен Кэрью, которая была теперь Эллен Харпер, прекратила бы разъезжать по свету вместе со своим новым мужем и вернулась домой в Маклин, туда, где было ее место. Бренвен была уверена, что Эллен справилась бы с Гарри гораздо лучше, чем она сама.

Если не считать одного, подумала Бренвен и положила руку на глубокий карман в своей пышной юбке, в котором лежал мешочек с руническими камнями. Да, между нею и Гарри существует особая связь, которую она предпочитала не использовать — но она изменит свое решение, если это будет необходимо.

Сама не понимая, почему вдруг стала такой осторожной, Бренвен свернула на запасную, посыпанную гравием дорожку, которая вела к кухонному крылу. Она оставила машину под навесом рядом с каким-то допотопным, потрепанным автомобилем Бичера, пересекла террасу и вошла в дом через кухню. Она надеялась найти там миссис Бичер, но ее там не оказалось. В конце главного коридора Бренвен остановилась. В атмосфере дома что-то изменилось. Она знала его очень хорошо, сами стены дома обычно испускали спокойное удовлетворение, которое было настолько сильно, что даже изменчивые настроения Гарри не могли на него повлиять. Теперь этого не было; что бы ни повлияло на Гарри, это было достаточно сильным, чтобы повлиять и на сам дом. Нехорошо, подумала Бренвен. Единственное, с чем она встречалась в своей жизни, и что создало тогда подобное поле нарушенной энергии, был злой дух, который когда-то ворвался на собрание «Психического подполья» через доску Уйджа. Наивная женщина, которая принесла тогда доску, поняла, что Уйджа — не игрушка, а процесс общения с духами с помощью этой доски — не игра; Бренвен же научилась тогда (это был немедленный интуитивный рефлекс) защищаться от подобных духов. Она сделала это и сейчас: представила свет в центре своего тела, чистый белый свет, который был ее собственным духом и ее связью с другими позитивными духами, похожими на нее. Вызов света изнутри самой себя был для Бренвен вполне ощутимым процессом. Она призывала свет из центра наружу, пока он не окружил ее сияющим ореолом. Хотя «видеть» его она могла только мысленно, но действительно ощущала его в своем теле — сначала как теплый свет прямо внутри грудной клетки, а затем как распространяющееся, покалывающее тепло, которое растекалось и достигало наконец затылка, а оттуда уже выплескивалось наружу и окружало ее своей защитой. Когда этот процесс был закончен, она отправилась искать Гарри и миссис Бичер.

Маленькая, худая женщина застыла у подножия лестницы. Она смотрела вверх. В ее глазах явно выразилось облегчение, когда она увидела, что к ней подходит Бренвен.

— Слава Богу, что вы пришли, мисс Бренвен! — прошептала она.

— Он наверху? — так же шепотом спросила Бренвен.

Миссис Бичер кивнула, и Бренвен затащила ее в небольшую комнатку рядом с лестницей, где они могли поговорить так, чтобы их никто не услышал.

— Я рада, что вы заставили своего мужа позвонить мне, но что же все-таки произошло?

— О, я уверена, что просто не знаю. Я видела мистера Гарри во всяких настроениях с того времени, когда он еще был дьявольски красивым молодым человеком, но никогда не видела его таким!

— Э-э… миссис Бичер, вы не могли бы выразиться более определенно? Что конкретно он делает?

— Проблема не столько в том, что он делает, сколько в том, как он это делает — если вы понимаете, о чем я хочу сказать. Все это как-то дико, с таким выражением в глазах! А как он говорит… больше половины слов вообще не имеет никакого смысла! Например, он сказал, что хочет разобраться со своими вещами и ради этого только и приехал, но то, что он творит, это настоящий погром. Я говорю ему: мистер Гарри, вам надо сначала поесть и отдохнуть как следует, а он отвечает, что ему больше не нужно ни есть, ни спать. Мисс Бренвен, он совсем отощал, на него жалко смотреть! Почему, как вы думаете, он заявляет такое?

— Не могу себе представить.

— Но хуже всего было, когда он окинул все таким диким взглядом и сказал, что он мог бы с таким же успехом сжечь этот дом, потому что больше он ему не нужен. А я говорю: мистер Гарри, это же ваш семейный дом, вы не можете сжечь его! А он смеется и отвечает, что обо мне и Бичере он позаботится, и бросает в меня свои деньги. Вы только посмотрите, мисс Бренвен.

Из кармана передника миссис Бичер достала две смятых банкноты и вручила их Бренвен. Бренвен никогда не видела столько нулей на деньгах — это были тысячедолларовые банкноты. Миссис Бичер сказала:

— Ну вот, это же огромные деньги, а он швыряет их, как простые бумажки. Прошу вас, отдайте их ему обратно.

— Нет, — сказала Бренвен, возвращая ей деньги, — оставьте их у себя. Я сомневаюсь, что он обезумел настолько, чтобы сжечь этот дом, но если он действительно сделает это, вам понадобятся эти деньги на всякий случай. И кроме того, подумайте сами: если он сейчас швыряет деньги направо и налево, так у вас они будут в лучшей сохранности. Теперь, я думаю, мне лучше пойти и поговорить с ним. У него есть свой врач?

Миссис Бичер кивнула.

— Тогда разыщите его номер телефона. Возможно, нам понадобится сделать бедному Гарри инъекцию успокоительного или чего-нибудь еще. Потом приготовьте хороший, плотный обед. Я попытаюсь уговорить его спуститься и поесть что-нибудь. Он в спальне наверху?

— Был там, когда я в последний раз говорила с ним. Я перестала ходить за ним по дому. У меня сердце не выдерживает, мисс Бренвен, смотреть на все это.

— Я понимаю. — Бренвен быстро обняла ее. Казалось, тело старой женщины состояло из одних костей, настолько она была худой. — Пожелайте мне удачи!

— Благослови вас Боже, мисс Бренвен!

Спальня Гарри Рейвенскрофта выглядела так, будто по ней пронеслись вандалы. Он всегда одевался достаточно элегантно, и было больно видеть шелковую, шерстяную, кашемировую и тонкую полотняную одежду, вытащенную из шкафа и валяющуюся на полу, рассыпанную по кровати, лежащую кучами на стульях. Еще больнее было видеть самого Гарри. Его светлые волосы, нестриженые и растрепанные, свисали с шеи и лезли за грязный воротник его рубашки. Он выглядел так, как будто не мылся и не менял одежду уже много дней. Жилет был распахнут, а пиджак висел как на пугале. Он стоял у своего бюро, перед открытой кожаной шкатулкой, и небрежно бросал золотые запонки и другие украшения на пол. Время от времени он совал кое-что из коробки в карман, бормоча себе под нос какие-то слова, которых Бренвен не могла разобрать. Она испугалась, решив, что ее старый друг потерял рассудок.

В комнате сильно ощущалось чье-то разрушающее присутствие. Бренвен еще раз убедилась в том, что ее до сих пор окружает защищающий ее свет, сжала пальцами рунические камни сквозь ткань юбки и только тогда вошла в комнату. Она сказала:

— Привет, Гарри. Тебе не нужна помощь?

Он резко обернулся, и она испытала облегчение, увидев по его глазам, что он узнал ее.

— Бренвен! О, моя дорогая, ты как раз тот человек, которого я хотел увидеть больше всего! Но я думал, что этого не случится. Потому что, ты же знаешь, мы теперь идем разными путями, ты и я. Наши дороги разошлись, не так ли?

— Не обращай на это внимания.

Бренвен подавила дрожь, вызванную подавляющим ощущением тревоги, которое исходило или непосредственно от Гарри, или витало над ним — она не могла пока понять. Она решительно подошла к нему, протянув навстречу руки.

— Я так рада нашей встрече! Мне не хватало тебя. Расскажи мне обо всех твои планах и обо всем, что с тобой происходило. — Говоря это, она взяла Гарри за руку и принялась увлекать его прочь из спальни. — Пойдем вниз и пообедаем вместе, как раньше, и побеседуем, как бывало.

Последовавший за этим день стал самым странным днем в жизни Бренвен. Разговор и поведение Гарри были какими-то странными и беспорядочными, полными противоречий. Он сказал, что не голоден, но когда миссис Бичер накрыла на стол, то принялся поглощать еду, как человек, который очень давно ничего не ел. Он сказал, что в восторге от новых людей, с которыми познакомился, но при этом его другие замечания и реплики свидетельствовали о том, что он сбежал от них, уехал тайно. Он чувствовал, что ему срочно необходимо приехать в Рейвен-Хилл, но сейчас, когда он уже был здесь, не мог вспомнить, почему он сюда приехал. Это последнее обстоятельство, по-видимому, было причиной того, что он принялся просто разрушать свой дом в напрасных поисках того, о чем он и сам толком не знал, но надеялся, что узнает, как только найдет то, что нужно.

Бренвен намеренно задержала Гарри за столом, чтобы дать миссис Бичер возможность навести порядок там, где он создал самый большой хаос: в спальне и в библиотеке. Гарри продолжал говорить о чем-то, но она перестала его слушать. Вместо этого она сосредоточилась на том, чтобы использовать свой собственный, защищающий ее свет для того, чтобы отогнать то, что угрожало ему и сбивало его с толку.

Постепенно Гарри успокоился. Он сам решил, что его одежда в ужасном состоянии, и попросил извинить его за недолгое отсутствие, чтобы он мог тем временем принять душ и переодеться. Когда он присоединился к Бренвен в библиотеке, то выглядел и говорил почти как прежний Гарри, если не принимать во внимание осторожность, притаившуюся в глубине его глаз.

— Моя дорогая, я тут разболтался, правда?

Бренвен тут же почувствовала изменение. Беспокойство Гарри явно поутихло. Она склонила голову к плечу, улыбаясь и как бы раздумывая над тем, что ей следует ответить. Она была уверена, что Гарри, которого она знала, услышит ее ответ, тогда как немного раньше она не была уверена ни в чем.

— Да, профессор Рейвенскрофт, было немного.

Его глаза засветились милым мягким светом. Он быстро подошел к ней, взял ее за руки и подвел к викторианской кушетке с высокой спинкой.

— Дорогая моя, ты так долго не называла меня так! — Он понизил голос. — Я был сам не свой. Ты должна забыть все, о чем я говорил раньше, и слушать меня сейчас очень внимательно.

— Хорошо.

— Я называл имя Когносченти или говорил что-нибудь о человеке по имени Орсон?

— Думаю, что да, но я точно не помню. Откровенно говоря, я слишком была сосредоточена на том, чтобы прогнать то, что беспокоило тебя, чтобы еще обращать внимание на то, что ты говорил.

— Значит, — сказал Гарри, и его лицо осветилось улыбкой, — ты все-таки помогла? Я никогда не смогу отблагодарить тебя за это, Бренвен. Послушай, ты окажешься в страшной опасности, если вообще когда-нибудь хотя бы произнесешь название Когносченти. Мне не следовало упоминать это. Это самая тайная из всех оккультных групп, раскрытие этой тайны карается смертью. Только те, кого приглашают сами члены этой группы, могут узнать это имя. Твой бывший муж рассказал мне о них, Бренвен, и я был уверен, что он организовал такое приглашение и для меня. Но он не сделал этого. Когда он послал меня к ним, он послал меня в ловушку.

Бренвен молчала. Не только слухом, но даже кожей она ловила каждое слово. Гарри, и над ней нависло страшное предчувствие.

Гарри ухмыльнулся одной стороной рта. Волосы, которые он намочил, чтобы пригладить, тем не менее выбивались и падали ему на глаза.

— Я счастлив сообщить тебе, что Джейсон недооценил меня. Они все недооценили меня, и я сейчас оборачиваю эту ловушку себе на пользу. Забудь это название, никогда не позволяй даже этим звукам слететь с твоих губ, и мы будем просто старыми друзьями, и я просто расскажу тебе, что произошло. Договорились?

— Договорились.

— Как-то до меня донеслись слухи о том, что существует группа практикующих адептов — людей, которые овладели старыми способностями, вновь открыли древние секреты. Я тут же почувствовал страшную ревность, как ты можешь представить. Конечно, такая группа должна была скрывать свое существование. Я пустил слух о том, что заинтересован в них, и принялся ждать. Каково же было мое удивление, когда я выяснил, что Джейсон Фарадей не только знает об этих адептах, но и поддерживает контакт с ними! Суть дела заключается в том, что я был принят туда в качестве стажера, и, по моему мнению, я обучаюсь просто отлично.

Бренвен, которая не чувствовала ничего, кроме вибрирующей опасности, запротестовала:

— Но, Гарри, опасность!

— Я признаю, что этот опыт отнимает у меня очень много. Тот… э-э… путь, которым они достигли своей силы, не обязательно является тем, который выбрал бы я, но дело в том, что способности возвращаются ко мне. Я сильнее, чем они думают. Доказательством того является мое присутствие здесь.

— Гарри, не говоря уже о том состоянии, в котором я тебя здесь обнаружила, если ты не должен быть здесь, что же тогда будет с тобой, когда ты вернешься?

Его серые глаза стали совершенно непрозрачными.

— Ничего. Я создам экран темноты и замешательства. Они никогда не узнают, что я уезжал. Конечно, при том условии, что мне удастся закончить все мои дела здесь сегодня и уехать завтра с первым лучом солнца.

— Какие дела? Ты должен дать некоторые объяснения миссис Бичер. Ты знаешь, что ты сказал ей, что собираешься сжечь дом?

— Разве? Какая дурацкая идея! Особенно если учесть, что я собираюсь поступить как раз наоборот. — Гарри устремил на Бренвен задумчивый взгляд. — Наверное, будет неплохо, если об этом будет знать еще кто-то, кроме моего адвоката. Я все расскажу тебе, Бренвен, а после этого ты сможешь рассказать миссис Бичер столько, сколько сочтешь нужным.

— Хорошо, — согласилась она.

— Мои учителя жадны. Они забирают столько денег и всего, что может быть превращено в деньги, сколько могут выжать из любого источника. Я считаю справедливым заплатить значительную сумму за свое обучение, но не позволю вынудить меня пустить по ветру все состояние Рейвенскрофтов. Именно поэтому я и приехал домой, в Рейвен-Хилл. Когда я поднялся наверх, чтобы принять душ, я позвонил своему адвокату, и он приедет сюда около пяти часов сегодня. Я собираюсь перевести все свое имущество под опеку, и он станет опекуном. Опеку могу отменить только я и только при том условии, что буду находиться в здравом уме. Вот видишь, моя дорогая, я понимаю, что подвергаю себя опасности. Я знаю, что мое сознание подвергнется яростной атаке.

Бренвен была так расстроена, что ее голос дрогнул:

— Тогда почему же ты не прекратишь все это?

— Я не могу. — Улыбка Гарри была такой же лукавой и располагающей, как всегда. — Мне нужны их знания и приемы — только мне они нужны для моих собственных целей. Если в процессе обучения я потеряю свое душевное здоровье или свою жизнь, это для меня не имеет значения. Знание стоит такого риска. А сейчас, Бренвен, ты должна заверить Бичеров в том, что они ежемесячно будут получать определенную сумму денег для себя и на содержание дома. Если я умру, то я о них позаботился в своем завещании.

— Гарри…

— Тихо, моя дорогая. Я знаю, что делаю. При мне большая часть наличности, которую я снял со своего банковского счета — несколько больше, чем я рассчитывал, но если все будет хорошо, то и это к лучшему. Я поеду на своей машине, на «мерседесе», назад и там его продам. Кстати, как я сюда добрался?

— Ты не помнишь? Ты приехал на такси. Гарри, где находится это там? Разве ты не скажешь мне хотя бы, как я смогу связаться с тобой?

— В такси! — Гарри смотрел на противоположную стену комнаты, на его худом лице сияла улыбка, а длинные, костистые пальцы лежали на коленях. — Какой же я изобретательный, даже если я не совсем в своем уме. — Он повернулся к ней: — Нет, моя дорогая, я не могу сказать тебе больше, чем уже сказал. Я очень хочу, чтобы у меня была возможность продемонстрировать тебе мои увеличившиеся способности, но боюсь, что это привлечет внимание моего… э-э… опекуна, а мне бы не хотелось этого.

При упоминании «опекуна» Бренвен почувствовала, как будто ее охватили тьма и холод. В ее глазах возникла тревога.

Гарри предупреждающе поднес палец к губам. Он прошептал:

— Ничего больше. Назвать — значит позвать.

Бренвен кивнула. Она понимала это. Не говоря ни слова, она обняла Гарри. Его плечи состояли из одних костей. Она вливала в него всю свою любовь и всю свою волю, чтобы облегчить ему выживание.

— Я так рад, что ты приехала, — сказал Гарри. Его серые глаза подернулись слезами и заблестели.

— И я тоже.

Она почувствовала, что настало время прощаться. Когда она поднялась с кушетки, то почувствовала тяжесть рунических камней в своем кармане. Ее внезапный импульс, заставивший привезти их сюда, был правильным, и она знала сейчас, что сделает. Она сунула руку в глубокий карман и вытащила оттуда старый кожаный мешочек. Даже сквозь мягкую, побелевшую от времени кожу чувствовалась позитивная энергия, которой были насыщены эти камни. Она сказала:

— Дай мне руку, Гарри Рейвенскрофт, мой старый друг.

Он встал и протянул ей руку, которую она сжала на мгновение. Затем повернула ее ладонью вверх, положила на ладонь мешочек с руническими камнями и сжала его пальцы.

— Я возвращаю тебе эти священные камни, — сказала она. — Носи их все время с собой. Носи их в кармане, клади на ночь под подушку. Береги себя и священные камни, Гарри.

Он чувствовал, что рунические камни были просто-таки насыщены Бренвен. Он чувствовал ее энергию в своей руке. Гарри сжал веки, и две большие слезы собрались в уголках его глаз и скатились по его щекам. Она не могла сделать ему лучшего подарка, разве что подарила бы ему себя самое.

Глава 7

Немецкий турист, который сошел с борта зафрахтованного рыболовного судна в Ки-Уэст и нанял автомобиль, чтобы доехать до Майами, был крупным, массивным мужчиной с неуверенной походкой и слегка желтоватым цветом лица, которые выдавали в нем плохого моряка. Это была просто обычная рыбалка на зафрахтованном для этого судне — по крайней мере, для тех, кто не заметил, что немецкого туриста не было на борту, когда на заре это судно вышло в море. А этого не заметил никто. Капитану очень хорошо заплатили за то, чтобы он взял на борт этого немца в Пуэрто-Плата, что в Доминиканской Республике. Этот же немецкий турист, каким бы он ни был плохим моряком, тем не менее проделал весь путь из Рио до Пуэрто-Плата на таких же чартерных рыболовных суденышках. Было ясно, что водные путешествия совершенно измучили его. Он прилетел в Рио из Йоханнесбурга, изменив свою национальность и цель путешествия (он превратился в немецкого туриста из итальянского бизнесмена) в ходе тряской поездки на автобусе где-то у границы Мозамбика.

Этот итальянец — житель Милана — начал свой путь в некоей усадьбе в Германии. Отправившись оттуда явно на собственном автомобиле, он через Швейцарию попал в Италию и остановился на ночь в своем предположительно родном городе Милане. Оттуда он проделал путь через всю Италию до Неаполя, где продал свою машину и на коммерческом авиарейсе пересек Средиземное море и попал в Тунис. Только гениальный туристический агент или очень терпеливый полицейский детектив мог бы проследить его путь через Африку в Йоханнесбург — но к этому времени, конечно же, итальянец уже исчез, и его место занял немец.

В Майами немецкий турист сдал в агентство автомобиль, который он нанял в Ки-Уэст, нанял такси и наконец начал говорить по-английски. Комнату в отеле он снял под своей собственной фамилией и точно так же зарегистрировал машину, которую купил на следующее утро: Джейсон Фарадей. 30 сентября 1979 года Джейсон отправился на север по магистрали 1–95.

30 же сентября Ксавье Домингес, великолепно одетый в свою длинную с широким поясом сутану, вернулся в № 622 после трудного долгого дня на Капитолийском холме.

Сидевшая за столом Бренвен подняла глаза, когда Ксавье вошел на кухню. Она давно не видела его в подобной одежде и сказала вслух, что большинство женщин только думали про себя:

— Ну-у, вы только посмотрите на него! Ксавье, ты великолепен! Я рада, что дождалась тебя. Где ты был?

Он прошел прямо к холодильнику и открыл взятую там банку с пивом, прежде чем ответить.

— Навещал своих знакомых на Холме. Я не говорил тебе об этом, потому что не хотел, чтобы ты сидела весь день как на иголках, раздумывая о том, что мне удастся выяснить.

Она напряглась, неосознанно вытянула вперед свою седую прядь и стала накручивать ее на палец.

— И?..

— И у меня есть новости. Не, — торопливо добавил он, увидев, как разгорается луч надежды у нее в глазах, — о твоем друге Уилле, а о его жене и мальчике. — Затем он сел на стул и заерзал на нем, пытаясь через специальную прорезь в шве сутаны добраться до кармана брюк, надетых под ней. — Вот. Ты узнаешь это имя?

Бренвен взяла небольшой листик бумаги, развернула его, прочла имя и кивнула головой. Ее сердце гулко застучало.

— Да. Это хороший друг Уилла. Я познакомилась с ним на одном из приемов в каком-то посольстве. Он работает в Госдепартаменте. Ты тоже знаком с ним?

— Не совсем. Я добрался до него обычным путем, через друга своего друга.

Чтобы ослабить охватившее ее напряжение, она поддразнила его:

— Эти друзья и их друзья — они ведь не женщины, не так ли? А то это объясняло бы, почему ты сегодня так оделся.

Ксавье пожал плечами и посмотрел на нее краем блестящего темного глаза.

— Может быть. В любом случае ты позвони ему завтра, и он встретится с тобой. Не у себя в кабинете — он устроит вашу встречу где-нибудь в другом месте. То, что он расскажет — неофициально, но, по крайней мере, это уже что-то. Он тоже вспомнил тебя. Именно поэтому и согласился встретиться.

— Спасибо, Ксавье.

Бренвен замолчала, а ее голова склонилась так, что волосы, упав вперед, закрыли лицо. Она снова и снова складывала листок бумаги, заглаживая ногтями места сгиба.

— Мне нравится, когда твои волосы распущены, — заметил Ксавье, — тебе следует чаще давать им волю.

— Они мне мешают, — рассеянно сказала она.

Ей бы хотелось позвонить другу Уилла прямо сейчас. Возможно, он знает, почему не сработал план бегства. Может быть, даже если он не знает в точности, где находится Уилл, он мог бы высказать обоснованное предположение. То, что ему известно, может быть очень плохими новостями, поэтому ей не стоит возлагать на это очень большие надежды. Но в данном случае даже плохие новости и хорошие догадки были лучше чем ничего.

Новости о жене Уилла и его пасынке были настолько плохими, что хуже их быть просто не могло: они были мертвы, убиты в первые дни террора в Тегеране. Это была не официальная, но вполне надежная информация. Американской разведке стало известно, что тела их обоих были опознаны.

Что же касается самого Уилла, то он не был ни мертвым, ни задержанным в качестве заложника, и поэтому считалось, что он где-то скрывается или, возможно, медленно, пешком пытается выбраться из страны. Друг Уилла знал о плане бегства. По правде говоря, он и был тем самым человеком, который пытался предупредить его по телефону. Но восстание произошло слишком быстро, и телефонные линии были сначала перегружены, а затем и вовсе отключены. Он не смог дозвониться до Уилла и послал ему телеграмму, но и та прибыла слишком поздно. Он во всем винил себя, и вечер закончился тем, что Бренвен принялась утешать его.

Она приехала к себе домой и принялась шарить в верхнем ящике стола в поисках последней открытки, полученной от Эллен. Эллен сообщала Бренвен об их предстоящем маршруте за пару недель, хотя они и вырабатывали его с Джимом прямо в ходе путешествия. Вот и открытка с названием и адресом отеля, где они собирались остановиться в Стамбуле, а также дни, которые они собирались пробыть там. Письмо, отправленное срочной авиапочтой сегодня, должно застать Эллен и Джима еще в отеле. Бренвен села за стол и быстро написала письмо. Может быть, она совершенно сошла с ума, надеясь, что Эллен и Джим, раз уж они все равно путешествуют по Ближнему Востоку, могли бы помочь отыскать Уилла. А может быть, и не совсем. Джим был бывшим сотрудником ФБР, поэтому, возможно, его не испугает перспектива поиска иголки в стоге сена; Эллен же всегда поражала своими способностями. Трудно было сказать, чего она не сможет сделать, если уж решит приложить к делу свою руку.

Бренвен отбросила в сторону мысль о том, что Харперы совершают свадебное путешествие, и по справедливости их следовало бы оставить в покое. Справедливости не было места там, где дело касалось жизни Уилла. Если он все еще был жив. Бренвен чувствовала, что это так.

Она уже стояла в дверях, чтобы отправиться на почту, когда бросила взгляд на часы. Было уже далеко за полдень, а она еще не была сегодня на студии. Ее документальный фильм, которому она в конце концов нашла название: «Бессильные в тени Всесильных: Бездомные в Вашингтоне», уже монтировался. Она делала это сама, точно так же, как все остальное — не для того, чтобы удовлетворить свое «я», но из-за отсутствия денег. Бездомные не были популярной темой. Ее единственным спонсором была местная станция PBS, а их главным взносом было ее собственное время. Она подумала, что может себе позволить не ходить сегодня на студию, так как из-за этого не пострадает никто, кроме ее собственной работы. Ксавье будет ждать ее в № 622 с новостями об Уилле, и сегодня была одна из их обычных ночей, когда они выходили на улицы, чтобы пообщаться с бездомными — это все продолжалось, хотя Бренвен и закончила съемки. Она почувствовала, как ее охватывает паника при мысли о том, как много ей предстоит сделать.

Рассердившись на себя самое, Бренвен нетерпеливо тряхнула головой. «Что со мной случилось? — подумала она. — Это вполне обычно, когда мне нужно побывать сразу в нескольких местах». Она отправилась в спальню, чтобы снять свой льняной темно-синий костюм и надеть джинсы и рубашку, которые обычно надевала, отправляясь в ту часть города, где жил Ксавье. Переодеваясь, она думала: «Что для меня необычно, так это моя собственная реакция. Что это я так завелась?»

Позднее, делая покупки для № 622 после того, как она отослала свое письмо, Бренвен вновь ощутила в себе какую-то загнанность. Она чувствовала себя так, будто бы сбегала вниз с крутого холма и уже не контролировала себя, и это чувство ей не нравилось. К тому времени, когда она выгружала свои покупки из машины, она поняла, что происходит. Слишком многое случилось в ее жизни, слишком большие нагрузки. Она не могла вспомнить, когда в последний раз была в отпуске, но это было до того, как она встретилась с Ксавье. Ей нужно было уехать на несколько дней, побыть наедине с собой. Оценить все происшедшее. Фактически ей это было крайне необходимо.

— Ну так что же ты узнала? — спросил Ксавье, помогая раскладывать продукты по местам.

— Его жена и мальчик погибли. Их убили во время переворота.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже. Но власти думают, что Уиллу удалось скрыться. По крайней мере, они знают, что его тело найдено не было, и среди заложников он тоже не числится. — Бренвен внутренне содрогнулась. — Эта ситуация с заложниками так ужасна! Как ты думаешь, что случится с ними, Ксавье?

— Я не знаю и даже не могу представить. Все, что я знаю, это то, что… — он протянул руку за одной из банок, которые Бренвен подавала ему, чтобы он поставил их на верхнюю полку шкафа, — если бы я оказался среди заложников, я бы совершенно сошел с ума!

— Нет, ты бы не сошел с ума. — Она посмотрела на него, на его большое мускулистое тело, которое было настолько же сильным, насколько страстной была его душа, и сказала: — Тебя скорее всего убили бы при попытке к бегству или за неповиновение тюремщикам, но ты бы не сошел с ума. Серьезно, Ксавье, спасибо тебе за то, что ты помог мне узнать. Как бы ни были плохи эти новости, это по крайней мере что-то и оставляет надежду.

— Я рад, что смог помочь тебе. — Он закрыл дверцы шкафа. — Ну вот. Хочешь пива?

— Я лучше выпью пепси. Я чувствую себя просто вымотанной, а от пива мне хочется спать. Э-э… Ксавье, я бы хотела поговорить с тобой еще кое о чем, если, конечно, у нас есть время до нашего выхода на улицы.

— Конечно. Но нам лучше пойти в мою комнату. Сейчас, после того как у нас здесь снова завелась еда, кухня очень скоро снова до отказа заполнится людьми.

Он вручил ей банку пепси, а себе взял пиво. Он снова забыл взять для нее стакан, но она не стала напоминать ему об этом. В конце концов, она тоже может пить из банки, как Ксавье.

Его комната была чуть аккуратнее, чем в тот раз, когда Бренвен впервые увидела ее: постель была заправлена. Пробираясь среди разбросанных на полу вещей, она заметила:

— Не знаю, откуда только я взяла представление о том, что все священники должны быть очень аккуратными.

— У большинства из нас есть экономки, — ответил Ксавье, нисколько не смущаясь, и закрыл за собой дверь.

Не видя альтернативы, потому что единственный в комнате стул был завален грязным бельем, Бренвен села на кровать.

— Тебе она точно необходима. Честно, Ксавье, я вовсе не хочу критиковать тебя, но просто не понимаю, как ты можешь жить в таком беспорядке?

Он зажал под мышкой жестянку с пивом, сгреб грязное белье со стула, бросил его на дно платяного шкафа и закрыл дверцу. Улыбаясь, как ребенок, он сказал:

— Ну как, быстро я навел порядок?

Бренвен рассмеялась.

— Спорим, что ты так делаешь всю жизнь.

Он сел на стул.

— Довольно часто. Значит, ты думаешь, что мне нужна экономка. Ты не хочешь получить эту работу, а? Жилье и стол бесплатно, жалованье небольшое, но отношение к штату просто великолепное.

— Ловко, отец К., правда ловко. Если я скажу тебе, что только мужчины-шовинисты не могут убирать за собой, тебе ведь это не понравится, не так ли?

— Э-э, нет. Не понравится. Ты чертовски сложная женщина, знаешь? Я заманил тебя в свою спальню, ты даже сидишь на моей кровати, и все, что ты делаешь — это высказываешь мне нелицеприятную правду обо мне самом.

Он, конечно же, шутил, но справедливость его замечания попала прямо в цель. Они слишком хорошо знали друг друга, и в этом-то и заключалась вся проблема; даже шутливые замечания в последнее время стали бить без промаха. Внезапно посерьезнев и ощутив очень сильную усталость, Бренвен подняла банку с пепси в шутливом тосте:

— Один-ноль в твою пользу. Ты только что указал на одну из самых несчастливых черт моего характера.

Ксавье понял, что Бренвен находится в одном из своих тревожных настроений, и склонился вперед, упершись локтями в колени.

— Эй, мы ведь просто шутим, разве не так?

— Да, но когда люди становятся такими близкими, какими стали мы с тобой, очень легко зайти слишком далеко, а потом это становится вовсе не смешно. Я действительно поступаю именно таким образом, Ксавье. Я всегда должна добраться до нелицеприятной правды. Я уже разрушила отношения не с одним человеком таким образом, — добавила она, думая об Уилле и говоря так тихо, что он едва мог расслышать ее, — и особенно с одним человеком.

— Бренвен, я люблю тебя, но я не имею ни малейшего представления, о чем ты сейчас говоришь!

Она ненадолго замолчала, прежде чем спросить его:

— Ты слышал, что ты только что сказал?

— Конечно, слышал, я сказал… — Но по выражению его лица можно было понять, что до него только сейчас это дошло. Рука Ксавье потянулась к горлу, пытаясь расслабить клерикальный воротничок, которого сейчас на нем не было. Он устремил на нее беззащитный взгляд. — Это просто вырвалось. Я не собираюсь извиняться. Но действительно я не собирался пока говорить ничего такого, произносить эти слова. Я ждал.

Бренвен тяжело вздохнула. Затем несколько таинственно произнесла:

— По правде говоря, я в этом ничуть не лучше тебя. На самом деле я гораздо хуже, потому что у тебя есть для этого огромная причина, а у меня нет никакой. Никакого повода вообще.

Ксавье обычно легко следил за ее мыслями, даже когда их разговоры были совсем запутанными, но сейчас он находился в растерянности. Что она хотела, что ей было нужно?

— О чем это ты? Боюсь, что я совсем тебя не понял.

— Близость, Ксавье. Я говорю о близких отношениях. И это совсем не то, о чем я хотела с тобой поговорить. Ты сбил меня с мысли.

Она казалась такой удрученной, сидя на его кровати, а он ни в малейшей степени не чувствовал себя готовым к обсуждению такого сложного предмета. Почти сверхчеловеческим усилием воли Ксавье отложил все это до того времени, когда будет найден ее пропавший друг; он укрепил себя против собственных чувств до такой степени, что даже сейчас не был уверен в том, что он чувствует по поводу своей оговорки. Он решил притвориться, что никогда не произносил этих трех слов. Он вовсе не был уверен в том, что может в данный момент помочь Бренвен, но техника утешения была ему знакома. Он был отлично подготовлен и вспомнил все, чему его учили. Он повторил ее слова:

— Ты думаешь, что ты ничуть не лучше строишь… э-э… близкие отношения, чем это делаю я.

— Ага. — Внезапно это показалось ей очень смешным, и она хихикнула. Хихиканье превратилось в обычный для нее ясный, звонкий, как колокольчик, смех.

Смех стал для Ксавье знаком, которого ему так не хватало. Несмотря на всю свою звонкость, в данных обстоятельствах он был неуместным и граничил с истерией. Он поставил свою банку с пивом на пол и подошел к Бренвен, сел рядом с ней и обнял ее за плечи. Голосом, который заставил бы скалу ответить ему, он сказал:

— Главное, что сейчас происходит — это то, что ты буквально истощена эмоционально.

Бренвен перестала смеяться. Отойдя от грани истерики, она поняла, насколько сильна его рука. На нее можно было опереться, и она так и сделала.

— Да. Именно это я и хотела сказать тебе. Я истощена не физически, просто очень многое произошло. Мне нужно уехать ненадолго, отдышаться. Я собираюсь уехать на несколько дней — и об этом я и хотела сообщить тебе.

— Понимаю. Это, вероятно, неплохая мысль. Куда ты поедешь и когда?

— Я поеду на побережье. Когда я становлюсь такой, как сейчас, мне нужен океан. Но когда, я еще не знаю. Наш фильм о бездомных практически закончен, и я могу безболезненно оставить его в стороне на какое-то время, но у меня есть и другие заботы на студии. Я надеюсь, что все, что мне не удастся отложить, кто-нибудь сможет сделать за меня. Я не буду ничего знать наверняка, пока не попаду завтра на работу. Возможно, я смогу уехать уже послезавтра.

— Послезавтра?

— М… — Бренвен сделала глубокий выдох. Одна мысль, о том, чтобы одной поехать на машине куда-то вдаль, к морю, успокоила и расслабила ее.

Ксавье почувствовал, что с этим выдохом большая часть ее напряжения покинула ее, и придвинулся поближе.

— Это правильно, поезжай, — прошептал он.

Ее голова упала на его плечо. Ее тело, которое буквально окостенело от напряжения, сейчас стало мягким и податливым. После нескольких минут он начал думать, что им было бы лучше сидеть вот так в любом другом месте мира, но только не на его кровати. В его памяти мелькнула картина: сестра Мария Долороза обучает его и других учеников приходской школы третьей ступени различать «случаи греха». Лучшим способом не согрешить считалось избежать возникновения подобных «случаев греха». Он задумался, учат ли этому до сих пор. Ему самому никогда не удавалось избегать возникновения «случаев греха»; он скорее стремился выяснить, как долго он сможет противостоять соблазну. Это всегда было для него чем-то вроде соревнования, делом скорее гордости, чем добродетели. С самого детства Ксавье воевал с самим собой, неосознанно требуя от себя больше, чем он стал бы требовать от кого-либо другого. В данном конкретном случае он выиграл текущий бой и проиграл стратегический, более крупное сражение. Он тихо сказал:

— Бренвен, я хочу поехать с тобой.

Она подняла голову и отстранилась от него.

— Ты хочешь поехать на побережье вместе со мной?

— Угу.

— Ксавье, но ты не можешь сделать этого!

— Конечно, могу. Я не отлучался из этого дома с того момента, как купил его и начал это дело, то есть уже больше двух лет. Я заслужил.

— Но как это будет выглядеть? Я хочу сказать, у тебя не будет неприятностей или еще чего-нибудь?

— Я думаю, что для большинства людей мы будем выглядеть как парочка, проводящая вместе отпуск. Что же касается неприятностей, — он блеснул соблазнительной, белозубой улыбкой, — это будет зависеть от того, что мы будем делать. Я не стал бы объявлять об этом всему миру, Бренвен. Я просто хотел бы отправиться вместе с тобой и посмотреть, что произойдет.

Она ушла в себя, думая о том, что он только что сказал. Ксавье наблюдал за ней. Его всегда удивляла ее способность отрешиться, как будто она уменьшалась в размерах, хотя не была маленькой женщиной. Когда она уходила в себя, ее милое лицо в форме сердца становилось неподвижным, как сейчас, без всякого на нем выражения. И густые черные ресницы как занавес. Он не встречал никого, кто мог бы так сфокусировать все свое внимание и направить его внутрь самого себя. Опыт подсказывал, что она не останется в таком состоянии надолго, и что ничто из того, что он мог бы сказать, не выведет ее из этого состояния раньше, чем она сама решит из него выйти. Поэтому Ксавье ждал, так же сфокусировав все свое внимание на ней, как она — на самой себе. Как бы ему хотелось уметь влиять на ее мысли.

Наконец Бренвен подняла свои ресницы и устремила на него сине-зеленые глаза. Она сказала:

— Ксавье, мне очень трудно говорить тебе «нет», но я вынуждена. Не потому, что я беспокоюсь за твою репутацию или боюсь людских толков. И не потому, что ты недостаточно нравишься мне, чтобы быть с тобой… наедине с тобой. Видишь ли, какими бы близкими мы друг другу ни были сейчас или ни стали впоследствии, всегда наступают моменты, когда мне нужно побыть одной. Никого больше, только я и море. И это — один из таких моментов.

— Я понимаю. — Мучительное томление у него внутри собралось в один взрыв невыносимой боли и затем ушло. Он протянул руку и погладил ее по волосам, приглаживая седую прядь. Она выглядела обеспокоенной, и он мог понять почему. Теперь, после того как боль ушла, он мог сказать ей то, что она хотела услышать, и это была правда. — Не беспокойся, ты не причинила мне боли. Я правда понимаю тебя. Иди с Богом, Бренвен.

Бренвен решила выехать из Вашингтона на следующий день после работы. Она уже знала, что ее первой целью станет маленький городок Трей и Бухта Мобджек.

Она хотела повидать Мелвина Мортона. И чем скорее, тем лучше. И она достаточно поколесила по штату, чтобы знать, что дорога туда может быть интересной, но не обязательно легкой. Если она после работы доберется до Фредериксбурга и заночует там в отеле, то на следующий день может уже рассчитывать добраться до цели. Она могла бы позвонить из отеля и договориться с Мелвином Мортоном о встрече после обеда, будучи уверенной, что доберется туда к этому времени. Поэтому она уехала вечером, а на следующее утро Джейсон Фарадей напрасно ждал ее у дверей ее квартиры в Джорджтауне.

Мелвин Мортон был таким же пухлым и приветливым, каким она его запомнила, но Бренвен тем не менее нервничала. Ей необходимо было преодолеть естественную склонность чувствовать себя глупо перед тем, что она собиралась сделать. Она всегда сомневалась в собственных парапсихических способностях; как же она могла не сомневаться в способностях других?

Он проводил ее в просторный, но очень просто обставленный кабинет прямо за магазином, повесил на дверь записку с просьбой не беспокоить и закрыл ее. Бренвен понравилась атмосфера этой комнаты, такая же чистая и не засоренная, как и она сама. Пол был сделан из некрашеных досок, вымытых до желтизны; стены оклеены старомодными обоями в мелких голубых цветочках на кремовом фоне; широкие окна в одном конце комнаты смотрели на заросшую травой обочину дороги и бухту за ней. У стены напротив двери стояло высокое бюро из золотистого дуба и вращающийся стул, перед окнами расположился длинный деревянный стол, а в одном углу комнаты лицом друг к другу стояли два кресла-качалки, покрашенные в голубой цвет. Улыбаясь и наклоняя свою голову с волосами цвета соли с перцем, Мелвин показал ей на кресла.

— Пожалуйста, здесь мы будем сидеть, мэм, — сказал он.

— Спасибо, — сказала Бренвен, устраиваясь в удобном кресле. — Я очень благодарна вам за то, что вы согласились встретиться со мной практически без предварительной договоренности. Вы не будете возражать, если я запишу это… э-э… интервью на пленку?

— Чтение, это называется чтение, — сказал Мелвин, слегка раскачиваясь и поблескивая глазами. — Я нисколько не возражаю и думаю, что Грасия тоже не будет против. Чем мы можем помочь вам?

Бренвен вынула диктофон из сумки и включила его.

— Некоторое время тому назад у меня было видение, которое я так и не поняла, но не могу забыть его. Оно почти преследует меня. Я подумала, что, может быть, если я расскажу вам о нем, вы или Грасия сможете истолковать мне его. И кроме того, я просто обеспокоена целым рядом вещей и чувствую, что вы каким-то образом могли бы мне помочь.

— Не я, мисс Фарадей, но я уверен, что Грасия сможет. Я свяжусь с ней и скажу ей, что вы здесь. Вы сейчас расслабьтесь, и, когда она придет, вы поговорите с ней. Хорошо?

— Хорошо.

Как она уже наблюдала это однажды, Мелвин Мортон положил руки на подлокотники кресла, ноги поставил на пол и глубоко задышал. Он закрыл глаза. Дыхание его затихло, и тело обмякло. После промежутка времени, который показался Бренвен мучительно долгим, он сделал шумный, хриплый вздох, выпрямился и открыл глаза. Изменение его голоса снова ошеломило ее, хотя она и ожидала этого. Грасия сказала:

— Бренвен.

— Да, — подтвердила она.

— Я Грасия. Мы рады, что ты пришла. Мы знаем тебя, узнаем в тебе одну из нас. — Бренвен хотелось спросить ее об этих «мы» и «нас», но Грасия не дала ей такой возможности. Казалось, что она преследует в разговоре свою собственную цель. — Ты должна всегда помнить две вещи, когда ты открываешься навстречу нам. Первое: ты должна всегда защищать себя. Ты должна делать это автоматически, это должно стать для тебя второй натурой. Ты не должна больше открываться духу, не защитив себя, точно так же, как ты не переходишь улицу, не посмотрев сначала налево, а потом направо. Я не хочу тебе вреда, но ты должна быть защищена, даже разговаривая со мной. Вызови свою защиту — сделай это сейчас же.

Изумленная, чувствуя себя ребенком, не выполнившим домашнего задания, Бренвен сделала то, что ей сказали. Она закрыла глаза и сказала про себя: «Я окружаю себя Светом, который является моей защитой», и тут же почувствовала тепло.

Грасия одобрила:

— Это хорошо. Второе, что ты должна помнить: если ты позовешь нас, мы поможем тебе. Это важно, потому что близится время, когда тебе понадобится наша помощь.

Теперь она могла спросить:

— Грасия, о ком ты говоришь, когда говоришь «мы» и «наш»?

— Мы являемся, если пользоваться языком твоего мира, твоими друзьями. Хотя в настоящее время мы находимся вне тел и живем в духовной плоскости, мы разделяем твои цели и убеждения. Мы все находимся на том же уроне развития, что и ты, или выше. Я повторяю, если ты позовешь нас, мы поможем тебе. Что мы можем сделать для тебя сейчас?

Бренвен рассказала о своем непрошеном видении, о сияющем городе, монолитах, пирамидах, хрустальном шаре, взрыве и огромных машинах, поднимающихся в воздух. Она спросила, что это означает и имеет ли это видение какое-либо отношение к другим событиям, происходящим в ее жизни.

— То, что ты видела, — сказала Грасия, — было одновременно видением и воспоминанием. Ты видела место, которое до сих пор люди называют Атлантидой. Они ищут ее на Земле, но они не найдут ее здесь, потому что Атлантида существовала на другой планете, очень давно. Память об Атлантиде живет в умах людей, подобно сну. Формы, которые ты видела в своем видении, имеют значение, уходящее корнями во времена Атлантиды. Корабли, которые ты видела, металлические машины, взлетающие в воздух, избегли разрушения на этой планете и в конце концов принесли тех, кто пережил разрушение Атлантиды, на Землю. На Земле тогда уже жили люди, и пришельцы с Атлантиды присоединились к ним. Об этом можно говорить много, но сейчас, чтобы пожалеть горло моего друга Мелвина, я скажу только о значении этого видения для тебя. Атлантида была цивилизацией очень высокоразвитой. Они могли проделывать вещи, относительно которых на Земле пока только строятся гипотезы. Большинство жителей Атлантиды настолько сконцентрировались на своем материальном мире, что забыли о своей духовной сущности, и их души перестали расти. Разрушение их мира не было, как многие полагают, божественным возмездием, скорее оно стало результатом их собственного высокомерия и неосторожности, огромной ошибки. Многие из нас, включая и тебя, находились тогда в Атлантиде. Нам не хотелось бы видеть повторения этих же ошибок на Земле, и время противостоять этому повторению приближается.

Грасия замолчала. Глаза Мелвина закрылись, и его голова стала поворачиваться из стороны в сторону, растягивая связки шеи. Бренвен была обеспокоена явственным напряжением в его голосе и могла только предположить, что Грасия знает, когда ей нужно остановиться. Мелвин закончил свои упражнения, открыл глаза, и Грасия продолжила свою речь. Она сказала:

— Я не очень понимаю, почему видение об Атлантиде пришло к тебе именно сейчас. Мы не посылали его. Возможно, это было всего лишь воспоминание. Но возможно, что его послали Другие, намереваясь таким образом отвлечь тебя.

— Другие? — Бренвен тут же ощутила Тьму, которую она так часто видела в своих медитациях. Она почувствовала ее, как дрожь страха, пробежавшую по ее телу, несмотря на защиту Света, которым она была окружена.

— Это хорошо, что ты боишься Других, — заметила Грасия.

Бренвен быстро приняла и усвоила тот факт, что Грасии известны ее чувства, и тут же спросила:

— Кто они, Другие?

— Мы здесь уверены, что ты знаешь их.

Голос Грасии затих. Веки Мелвина опустились, и его голова безвольно повисла на его шее. Бренвен разрывалась между беспокойством за человека, чье тело использовалось для этого разговора, и своей собственной потребностью в успокоении. Грасия разрешила ее дилемму, заговорив вновь:

— Мы видим, что ты нуждаешься в пояснении. Очень хорошо. Другие — это духи, души, если ты предпочитаешь это слово, которые могут находиться в теле или вне его и которые по своей собственной воле решили уйти от Света, уйти от необходимости стремиться к Высшему Благу. Их путь отличается от нашего. Они не исцеляют, а приносят боль и разрушают; они не освобождают, а властвуют и порабощают, не учат, а запутывают, не любят, а ненавидят. Их способом общения является обман. Ты узнаешь их по их лжи, узнаешь на любой планете во вселенной, на любой плоскости существования.

— Они — Зло, — тихо выдохнула слова Бренвен.

— Да, — подтвердила Грасия. — Некоторые из них более могущественны, чем остальные, так как они являются старыми душами, и у них больше опыта в обмане. Ты, Бренвен, тоже являешься старой душой и обладаешь силой противостоять Другим. Это твоя задача, которую ты выбрала сама, помнишь ли ты сознанием об этом выборе или нет. Теперь я должна покинуть тебя. Помни, что ты должна защищать себя и просить нас о помощи, когда она будет тебе необходима. Прощай.

Бренвен оторвалась от собственных мыслей, чтобы поухаживать за Мелвином Мортоном. Она помнила, что ему нужна вода, и окинула взглядом комнату в ее поисках, но ее нигде не было. Уголком глаза она заметила, что он шевельнулся, и повернулась к нему. Мелвин слегка раскачивался в кресле с умиротворенной улыбкой на лице.

— Я буду в порядке через несколько минут, — сказал он голосом, в котором лишь слегка слышалась хриплость. — Дома это всегда гораздо легче.

Улыбаясь, выключив магнитофон, который лежал у нее на коленях, Бренвен тоже принялась раскачиваться. Само присутствие Мелвина было успокаивающим, утешающим, тогда как душа, говорившая через него, была энергичной и подвижной. Грасия удалилась и оставила своего медиума отдыхать. Бренвен раскачивалась в кресле, давая чувству умиротворенности полностью окутать ее.

Позже, когда она снова благодарила Мелвина за то, что он уделил ей столько времени, Бренвен хотела и собиралась заплатить ему. Однако он отказался от денег и сказал:

— Я ничего не делаю. Все это Грасия. Она приходит через меня как подарок, а подарки — бесплатны.

Чтобы сэкономить время, Бренвен поехала кратчайшим путем из Трея поблизости от Чезапикского залива до Сэндбриджа, что на юге вирджинского побережья. Этот путь заставил ее проехать много миль по загруженному шоссе мимо крупнейшей военно-морской базы США. Находясь в самом центре огромного военно-промышленного комплекса, она почувствовала внезапный острый укол страстного желания оказаться на диком, обдуваемом всеми ветрами побережье Уэльса, оказаться в Лланфарене с его скалистыми утесами, ныряющими прямо в море.

Это беспокойное желание не покинуло ее и в Сэндбридже, когда она гуляла по широкому песчаному пляжу. Море, как и всегда, питало ее собой, но она охотно поменяла бы его спокойный шепот на облако соленых брызг, висящее в воздухе над какой-нибудь маленькой, усыпанной предательскими скалами бухточкой.

Мне нужны перемены, — подумала Бренвен. — Я готова к ним. Но сразу же за этой мыслью посыпался целый водопад причин, по которым она никак не могла уехать из Вашингтона, и она отставила эту мысль в сторону.

Оставшиеся два дня своего короткого отпуска она провела, уходя глубоко, еще глубже в себя. Она выяснила, что ей не нужны рунические камни, чтобы пользоваться своей способностью Видеть. Ее видения, ясные и четкие, приходили к ней очень легко. Она подолгу спала, и, пока ее тело отдыхало, она душой навещала свою семью и друзей. Она спросила об Уилле и увидела его: худого, бледного, грязного и — слава Богу — живого; а когда она попыталась выяснить, где он находится, видение тут же исчезло. Когда же она попыталась снова вызвать его, оно так и не появилось. Поэтому она сделала то единственное, что могла: призвала свет своей защиты и послала его к Уиллу, где бы он ни находился. Все это очень укрепило ее и физически и духовно.

Произошло и кое-что тревожное: у Бренвен был Посетитель. Он выглядел как мужчина, казался совершенно реальным. Одетый в темно-серый спортивный костюм с капюшоном и кроссовки, он появился буквально ниоткуда и подошел к ней на берегу. Она видела, как он приближался к ней, и тут же окружила себя защитой своего Света. Он обратился к ней по имени, но она не стала ему отвечать. Из нагрудного кармана своей спортивной куртки он достал маленький кожаный мешочек с завязками, который выглядел как тот мешочек со священными камнями, который она дала Гарри Рейвенскрофту. Бренвен знала, что в этом мешочке лежат не ее камни. Она знала, что этот мужчина, Посетитель, был вовсе не мужчиной, а злым духом. Она отказалась от его подарка. Чувствуя, как защита ее Света пульсирует внутри и снаружи ее, она прогнала Посетителя, и он растворился прямо у нее на глазах.

Глава 8

Джейсон хотел испугать свою бывшую жену. Не до такой степени, чтобы она вызвала полицию или стала носить с собой пистолет, он просто хотел довести ее до того, чтобы она постоянно находилась в напряжении. Это должен был быть первый шаг. Затем он организовал бы ее похищение и доставку в дом, который он снял в Сильвер Спринг — большой дом с просторным подвалом, как он указал в своих требованиях, на просторном участке и оборудованный современной электронной системой безопасности. Она не сможет выбраться оттуда, пусть зовет на помощь, кричит что захочет и сколько захочет. Больше всего он жаждал увидеть, как Бренвен станет умолять его, плакать и вопить. Когда он сломит ее морально, он убьет ее своими собственными руками.

Но с самого начала в его плане начались сбои. Он поджидал ее возле квартиры в Джорджтауне, где она жила, пока один из назойливых соседей не потребовал, чтобы он убирался, не то, мол, в противном случае, вызовет полицию. Джейсону пришлось уйти. К тому времени он догадался, что ее, вероятно, нет в городе, поэтому это была не такая уж большая потеря. Он позвонил к ней на студию и выяснил, когда она вернется. Он решил везде следовать за ней, так чтобы каждый раз, кода она выйдет из квартиры, или завернет за угол, или посмотрит в зеркало своего автомобиля, она видела его крупную впечатляющую фигуру. Джейсон был уверен, что это заставит ее нервничать, но этого почему-то не произошло. Как только она заметила его в первый раз, она остановилась и заговорила с ним очень вежливо, а в самом конце разговора добавила:

— Наш брак остался в прошлом, Джейсон, и у меня нет ни малейшего желания, чтобы мы остались друзьями. Я больше не хочу видеть тебя. Прощай.

Он тем не менее продолжал преследовать ее, но с того момента она просто игнорировала его. Смотрела прямо сквозь него, сука! Похоже, что у его бывшей жены нервы стали просто стальными.

Другим обстоятельством, которого он не принял во внимание, было то, что у нее появилось чертовски много друзей. Как это могло произойти? И как эта маленькая молчаливая Бренвен оказалась на телевидении? Конечно, это было всего лишь PBS, но все же… Она выглядела совершенно по-другому. Не просто старше, а по-другому. Каким-то образом Бренвен, сельская валлийская девчонка, приобрела класс. Может быть, это было как-то связано с сединой: эта ее белая прядь выглядела совершенно необыкновенно. Его не оставляло какое-то смутное чувство, будто бы он должен что-то помнить об этой седой пряди, но он так ничего и не вспомнил.

Ее друзья представляли собой большую проблему. Она не смотрела на него, но они смотрели — и бросали на него по-настоящему косые взгляды. Этот большой, иностранного вида парень из плохого района прямо-таки угрожал ему! Выяснилось, что Бренвен что-то там делала на добровольной основе, и наступил момент, когда Джейсон, преследуя ее, понял, что он буквально окружен со всех сторон какими-то бродягами и оборванцами, и все они бросали на него угрожающие взгляды. Возможно, они были отбросами общества, но также и подлыми сукиными сынами. И поэтому он больше не отваживался следить за ней в этом районе. Он принялся поджидать ее у квартиры по вечерам, и любопытный сосед все-таки вызвал полицию. Джейсон был чертовски близок к тому, чтобы быть пойманным. После этого он вынужден был с неохотой признаться самому себе, что ему не удалось испугать Бренвен и пора готовиться ко второму этапу — похищению.

Ксавье пытался научить Бренвен нескольким основным приемам самозащиты, но она сопротивлялась его попыткам.

— Правда, Ксавье! — жаловалась она ему. — Мне это вовсе не нужно! Джейсон уже больше не преследует меня. Я знаю его, он всего лишь пытался заставить меня выйти из себя. Единственное, чего не выносит в этом мире Джейсон Фарадей — это когда его игнорируют, а я проигнорировала его, и поэтому он сдался. Я повторяю: мне это не нужно!

— Я не согласен. Я видел выражение глаз этого человека. Мне неудобно так говорить о твоем бывшем муже, но он — сумасшедший. Судя по тому, что ты рассказала мне о нем, он не просто сумасшедший, он богатый, могущественный сумасшедший, а это — самый худший вариант. Поэтому — давай. Если даже монашки могут выучиться этому, то и ты тем более сможешь.

— Монашки? Ты обучал самообороне группу монашек?

На лице у Ксавье блеснула понимающая улыбка, и Бренвен рассмеялась. Она сдалась. Она научилась подпрыгивать, разворачиваться, бить ногами, кулаками и локтями и при этом издавать вопли. По правде говоря, у нее все получалось просто отлично, за исключением воплей, но Ксавье успокоил ее, сказав, что, когда наступит соответствующий момент, у нее не будет никаких проблем. В качестве дополнительной меры предосторожности он подарил ей маленький свисток на серебряной цепочке, от звука которого лопались барабанные перепонки, и настоял на том, чтобы она всегда носила его на шее.

На этой же неделе на Бренвен напал грабитель, когда она шла из № 622 в суповую кухню. Она подпрыгнула, ударила его ногой и засвистела в свой свисток, и грабитель тут же убежал. Трое бездомных, выскочивших из суповой кухни, пустились ему вдогонку, поймали и избили почти до смерти. Этот воришка надолго запомнит это «приключение», Бренвен же он не причинил никакого вреда. Единственное, чего она никак не могла понять, почему он вообще на нее напал? Ведь у нее даже не было кошелька.

Орсон. Бренвен знала, что уже слышала где-то это имя, и оно не имело отношения к Орсону Уэллсу. Этот Орсон собирался кое-что продемонстрировать на октябрьском заседании «Психического подполья». Орсон, Орсон, Орсон… Почему одно это имя вызывало у нее тревогу. Она решила пойти на собрание и выяснить.

Его представили просто как Орсона, без фамилии. Он ожидал в холле, вдали от собравшихся членов общества и их гостей, пока хозяин этого вечера делал вступительные замечания: Орсон был явлением, которое уже завоевало все Западное побережье, и вскоре проделает то же самое в Восточном. Свои способности он получил буквально случайно — в результате автокатастрофы. Автомобиль Орсона слетел с моста в реку, и Орсон утонул. Однако врачи сумели его снова вернуть к жизни. Он провел какое-то время в состоянии клинической смерти и теперь мог в деталях рассказать обо всем, что видел и слышал, и даже более того — вернулся к жизни с новой способностью полностью вспоминать все, что происходило с ним во всех его прошлых жизнях, хотя вплоть до того момента он никогда не верил в перевоплощение и абсолютно не интересовался духовным миром. Орсон вернулся к жизни, обладая также способностью свободно перебрасывать свое сознание из одной плоскости существования в следующую, и таким образом он мог общаться не с одним духом, а сразу со многими. До своего несчастного случая Орсон успешно делал карьеру служащего в какой-то компании, но после этого отбросил все, предпочел начать совершенно новую жизнь, поделиться своей вновь обретенной мудростью с миром.

— Леди и джентльмены, — сказал в заключение хозяин, — Орсон!

Вид у него был драматический, ничего не скажешь. Даже еще более драматический, чем у Ксавье, который поражал совершенно по-другому. Орсон был как минимум шести с половиной футов ростом. Его черные густые волосы были зачесаны назад с высокого лба, а бледные глаза казались почти бесцветными под черными, густыми и слегка изогнутыми бровями. Нос имел ту же форму, что и клюв хищной птицы, а щеки были достаточно широкими, может быть, потому, что их окаймляла пышная черная борода. Странность облика Орсона дополняла одежда: темно-серый однобортный костюм, белая рубашка, алый галстук и черные туфли. Бренвен подумала, что он выглядит как Распутин — безумный русский монах — и что на нем смотрелись бы уместнее длинные парчовые одеяния. А он действительно казался безумным. От взгляда его глаз по коже пробегал мороз.

Орсон, не улыбаясь, обвел глазами комнату. Присутствовало около пятидесяти человек — довольно много народу для «Психического подполья», но по выражению его лица можно было предположить, что он привык к более обширным аудиториям. Холодно и тщательно он рассмотрел каждого присутствовавшего в зале. Когда его блуждающие глаза прикоснулись к ней, Бренвен почувствовала, что ее оценили и сочли глуповатой. Она не удивилась бы, если бы выяснилось, что те же чувства испытывают и все остальные; и даже если бы этот действительно странный человек, сочтя их всех глуповатыми, повернулся и вышел из комнаты, так и не произнеся ни единого слова, никто не удивился бы.

Но он заговорил голосом низким и звучным, как басовый колокол:

— Мне представлена большая честь выступить перед этой группой избранных людей, хотя не могу себе даже представить, что бы я мог сказать такого, что уже не было бы вам известно. Мои друзья…

Бренвен вздрогнула. Она не хотела, чтобы этот человек называл ее своим другом. Внезапно она вспомнила, где услыхала имя Орсон. Она опустила ресницы, чтобы он случайно не заметил по ее глазам, что она узнала его. Она вызвала свой Свет и окружила себя им и не поднимала глаз до тех пор, пока не почувствовала тепло, разлившееся вокруг всего ее тела от затылка и до пяток. Гарри Рейвенскрофт называл имя Орсона. Только один раз, но этого было достаточно, так как он назвал его вместе с запретным именем Когносченти.

Орсон продолжал:

— …я пришел сюда, чтобы приподнять для вас занавес, так чтобы вы смогли узнать то, что я уже знаю сейчас. Я, который умер и вернулся к жизни, получив доступ к мудрости потустороннего, поделюсь этим знанием с вами. Знайте же великий секрет: вы — боги!

Он подождал, пока это его заявление произведет должный эффект.

— Каждый из вас — Бог, каждый из вас является создателем, создателем самого себя. Вы можете сделать все, что хотите, получить все, что хотите. Вы можете переступить через низменные ограничения этой культуры, в которой вы живете, потому что для вас нет пределов!

Орсон еще некоторое время распространялся в том же духе, и Бренвен слушала его, но не слышала, она держала его слова на расстоянии от себя. Но в то же время она призналась себе в том, что у этого человека действительно было какое-то магнетическое обаяние. «Психическое подполье» не отличалось легковерностью, но он просто очаровал их. Ее внимание обострилось, когда она услыхала, что он спросил:

— Как это возможно? Как вы можете получить все, чего хотите? Вы должны признать, что ограничения приличий и запреты религий были созданы для масс, но они не должны относиться к вам. Для достижения этой цели существуют два средства: открытость и визуализация. Откройте себя силе вселенной, и эта сила станет вашей. Визуализируйте то, чего желает ваше сердце, и вы достигнете этого. Вы, без сомнения, знаете, что мы, люди, используем только десятую часть возможностей нашего мозга. Добавьте к этой печальной цифре тот факт, что мы используем также менее чем одну десятую процента наших духовных сил и возможностей, и вы поймете, почему мы так часто чувствуем себя беспомощными жертвами Судьбы, Рока, погоды, так называемых богов! Путем визуализации вы создадите свою собственную реальность. Открывая себя силам вселенной, вы свяжете свою собственную, ничем не зажатую силу с этим бесконечным источником. А теперь обратите особое внимание. Я научу вас древней технике визуализации, которой меня научил Сартор Сартори, ученик и последователь великого Трисмегиста…

После окончания этого собрания ее чувства относительно Орсона остались смешанными. У нее уже вошло в привычку в тех случаях, когда она не могла сделать запись на магнитофон, записывать все сказанное на бумаге почти дословно. Так она поступила и на этот раз. Дни шли, а Орсон все никак не выходил у нее из головы, как бы требуя, чтобы она определилась в своем отношении к нему, и поэтому она пригласила Ксавье прийти к ней в гости — она приготовит для него ужин в благодарность за то, что он поможет ей советом.

Бренвен уже много месяцев ни для кого не готовила, и она забыла, какое удовольствие ей это доставляло. Кроме того, ей было приятно одеться в какую-нибудь другую одежду, а не в джинсы, старые рубашки или свитера, которые она обычно носила, когда встречалась с Ксавье. Она выбрала длинную юбку из бежевой мягкой шерсти и светло-желтую шелковую блузку; вместо пояса повязала на талии шарф в желтую, розовую и золотистую полоску. Она вымыла свои волосы и расчесала их до сверкающей гладкости, а затем надела на голову тонкий золотистый обруч.

«Я выгляжу неплохо для женщины, которая ближе к сорока, чем к тридцати, — подумала Бренвен. — Я слишком бледна, но я всегда была такой». Она подкрасила щеки румянами и добавила немного розового блеска на губы. Она сомневалась в том, что Ксавье заметит, как она выглядит, но, в конце концов, она оделась для себя, а не для него. Смена одежды и приготовленный ею самой обед как бы подняли ее над ставшей привычной в последнее время колеей. Прозвенел дверной звонок, и она уже была готова.

— Привет! — сказал Ксавье, входя в квартиру. — Я собирался купить вина, но забыл спросить, что будет на ужин, и поэтому принес вместо вина вот это. — В руке у него был букет хризантем светло-сиреневого цвета, обернутых в зеленую бумагу из цветочного магазина.

— Как это мило и приятно! Входи же. Располагайся, налей себе выпить, ты знаешь, где все находится. Я только поставлю цветы в воду.

Ксавье оценивающе обвел взглядом комнату. В камине горел огонь, лампы на низких подставках светились золотистым светом, а на кофейном столике мерцала толстая декоративная свеча. Очень красиво, подумал он. Бренвен тоже, казалось, блестела в своей желтой блузке и с золотым ободком в волосах. Он быстро заглянул в столовую и улыбнулся. Да, стол был накрыт, а на нем стояли свечи — сегодня не будет никакой еды на кухне. Как бы ему хотелось знать заранее, что она устроит все это именно таким образом. Он надел бы что-то получше, чем старые джинсы и зеленый свитер! Он устроился на кушетке поближе к камину, когда она вернулась в комнату.

— Я поставила цветы на стол, чтобы мы смогли любоваться ими, когда будем есть, — сказала она.

— Ты не хочешь, чтобы я налил тебе выпить? — спросил он.

— Я сама налью. Ты сиди и отдыхай.

Ксавье наблюдал за ней, любуясь ее движениями и изящными волнами широкой юбки. Ее волосы струились по спине, как водопад из черного шелка. Он был разочарован, когда она со стаканом в руке села к своему письменному столу вместо того, чтобы сесть на кушетку рядом с ним. Он напомнил себе о том, что это не свидание; у него не бывает свиданий с Бренвен. И ни с кем другим. Она попросила его прийти, чтобы он помог ей в решении какой-то проблемы. И тем не менее он сказал:

— Ты выглядишь необыкновенно красиво сегодня, Бренвен.

Она быстро повернула голову к нему, отчего ее волосы взметнулись вверх, а щеки залились краской.

— Спасибо, — сказала она и вернулась к перебиранию бумаг на столе. — Иногда мне кажется, что у меня в квартире завелся домовой, — пробормотала она. А потом сказала: — А, вот это.

Ксавье сделал большой глоток бурбона с водой и понял, что хочет одного: чтобы она никогда не нашла, эти бумаги, чтобы она пригласила его к себе по какой-нибудь другой причине, а не для совета. Она протянула ему три листка бумаги, покрытых ее почерком. Он взял их в руки, подчинившись неизбежному.

— Что это?

— Конспект. Запись содержания выступления, которое я услышала несколько дней назад. Этот человек, Орсон, заявляет о том, что получил определенные психические способности после того, как утонул в результате автокатастрофы, а затем был возвращен обратно к жизни. Я думаю, что ты успеешь прочитать записи, пока я сделаю кое-что на кухне. Обед уже практически готов.

— А я не могу посидеть на кухне и поговорить с тобой, пока ты будешь готовить?

— Не сегодня, — улыбнулась она. — Сегодня мы проведем обед, как рекомендовано в книгах хорошего тона. Мы и так слишком много времени проводим на суповых кухнях!

Ее улыбка была заразительной. Он улыбнулся ей в ответ.

— Что ж, не буду спорить. — Но его улыбка скоро растаяла, когда он начал читать то, что она дала ему.

Бренвен зажгла свечи и призналась самой себе, что испытывает большой соблазн сказать Ксавье, что на самом деле у нее нет никакой проблемы. Всматриваясь в пламя свечей, она поняла, что «соблазн» — это очень подходящее в данном случае слово. И тем не менее она не могла капитулировать — ей было нужно выяснить это. По крайней мере, они не будут говорить о серьезном, пока не поедят.

Она приготовила просто праздничный обед: куриные грудки с гарниром из дикого риса, приправленного луком, зеленым перцем и хрустящими кусочками поджаренного бекона; тушеная стручковая фасоль с грибками; мягкие, воздушные булочки, которые испекла сама. После горячего она подала салат из зелени, мандариновых и апельсиновых долек под кисло-сладким соусом. За обедом они пили охлажденный рислинг. На десерт — сырный торт из любимой булочной Ксавье и кофе.

Уже за второй чашкой Бренвен наконец заговорила об Орсоне:

— Понимаешь, я никак не могу выбросить мысли об этом Орсоне из головы. Человек, которого я очень хорошо знаю — Гарри Рейвенскрофт, я тебе о нем рассказывала — упоминал имя Орсона в весьма неблагоприятном контексте. Но я могла просто неправильно понять его, да и Гарри мог ошибиться, тем более он был в таком состоянии. Ты прочел эти записи?

Ксавье мрачно кивнул. Он не совсем понимал, чего она хочет от него. К тому же ему было сложно после одного из лучших обедов, какие он когда-либо ел в своей жизни, да и к тому же еще приготовленного женщиной, о способностях которой в этом плане он и не подозревал, перейти к чему-либо другому.

Она добавила:

— Запись сделана объективно. Я хочу знать, что ты думаешь об этом тексте, Ксавье.

Он собрался с силами и мыслями:

— Хорошо, но сначала я хотел бы услышать, почему тебя это так взволновало, Бренвен? Есть ведь какая-то причина.

— Ох, — вздохнула она. — Я думаю, частично это происходит оттого, что я так беспокоюсь за Гарри. Увидев и услышав Орсона, мне показалось, что он может иметь какое-то отношение к ситуации, в которую попал Гарри.

— Какой ситуации?

— Я не могу рассказать тебе. Он заставил меня дать ему слово. Эта история окружена глубокой тайной, и Гарри считает, если кто-то узнает, что он доверился мне, я сама окажусь в опасности.

Ксавье нахмурился.

— Он мог бы подумать об этом прежде, чем делиться с тобой. Мне не нравится, когда кто-то подвергает тебя опасности, Бренвен, а дело обстоит именно так. Сначала твой чокнутый бывший муж, теперь этот Гарри…

— Хорошо. Успокойся, Ксавье. Со мной ничего не случится. Дело в том, что Гарри все еще много значит для меня, и, если Орсон имеет какое-то отношение к Гарри, мне бы хотелось как минимум определиться с тем, что я думаю об Орсоне, но я не могу это сделать. Поначалу мне он вообще очень не понравился, но чем дольше он говорил, тем больше я начинала думать, что ошиблась в своем суждении. Кое-какие его мысли показались мне справедливыми. И может быть, у него действительно есть источник информации, превосходящий те, что есть в нашем распоряжении.

Ксавье фыркнул:

— Ты хочешь знать мое мнение — я тебе его скажу. Я считаю, что этот Орсон — наркоман или даже еще хуже, и всем сердцем надеюсь, что он не получит широкой известности. Мне бы не хотелось, чтобы множество людей услышали то, что он вещал! Я никогда не слышал о нем и надеюсь, что это так и останется.

— Да, но, похоже, он уже завоевал большую популярность на Западном побережье. В конце выступления он сказал, что база его деятельности будет находиться в штате Нью-Йорк, и что он планирует лекционный тур по Восточному побережью.

— Это плохие новости. — Ксавье покачал головой. — Ты помнишь беседу, которая состоялась у нас тут несколько месяцев назад, беседу о Зле?

— Да.

Глаза Ксавье были темными, выражение лица торжественным.

— Все, что говорил Орсон, а ты записала… эти вещи очень опасны, Бренвен. Подумай только: если уж тебя он смог поколебать своими речами, то это значит, что он или абсолютный гений мошенничества, или черпает силу из источника, который я пока не хочу называть. В конце концов, он ведь сбил тебя с толку, не правда ли?

Бренвен кивнула.

— Самые лучшие лжецы всегда примешивают к своим словам немного правды. Вся эта лекция наполнена одним «Я, Я, Я». Он проповедует необыкновенно эгоистичный стиль жизни: вы можете делать все, что хотите, получить все, что хотите, создать свою собственную реальность. Многим людям нравится подобная философия, но это неправда. — Он замолчал, увидев один из источников ее сомнений. — Ну, может быть, люди и могли бы жить подобным образом, но каким бы тогда был наш мир? Ад, Бренвен, настоящий ад. Разве было бы тогда место для любви и сострадания и помощи друг другу?

— Ты прав. Конечно же, ты прав! — Она чувствовала себя так, как будто бы она была опутана сетью, а Ксавье разрубил ее на куски. — Почему я сама не поняла этого?

— Потому, что этот Орсон — лжец. Возможно, у него масса обаяния. Он поворачивает тебя к себе и заставляет так сосредоточиться на том, что проповедует, что ты забываешь о собственном мнении. Однако ты не поддалась ему до конца. Тебя охватили сомнения. Как он смог добраться до тебя после того, как начал свою речь с такого смешного утверждения, как «Вы — боги!», я никогда не смогу понять.

— Большинство из членов группы, перед которой он выступал, не верят в твоего Бога, Ксавье. Но даже при этом я должна признаться, что это заявление несколько встряхнуло меня. Позднее я подумала, что, может быть, он хотел сказать, что все мы, в сущности, являемся духовными созданиями, так же как и Бог.

— Он сказал не это. Если уж тебе так необходимо знать теологическое истолкование — пожалуйста: этот парень начал с того же самого аргумента, который Змий использовал в Эдемском саду. «Съешь плод этого дерева, и ты тоже будешь знать все так же, как Бог знает все — ты сможешь стать Богом!» Как и Змий, который представлял собой Сатану, Орсон ловко сделал весьма соблазнительное предложение. Ты можешь называть это как хочешь, но я называю это злом.

— Ты и Грасия, — пробормотала Бренвен.

Она была шокирована тем, что не смогла понять этого сама, и испытывала благодарность к Ксавье за его ясность. Ее, кроме того, поразило, что снова Ксавье и Грасия-Мелвин, которые, казалось бы, отталкивались от разных систем убеждений, оказывались, несмотря на это, в согласии друг с другом. Ему следует знать о Грасии, решила она.

— Давай возьмем кофе в гостиную, Ксавье. У меня есть пленка, и я хочу, чтобы ты ее прослушал.

Она объясняла, доставая и устанавливая диктофон.

— Эта запись моего сеанса с трансканальным медиумом по имени Мелвин Мортон. Ты знаешь, кто такой трансканальный медиум?

— Я слышал о них.

— Мелвин — абсолютно подлинный медиум, ты можешь мне поверить. Ты услышишь сначала совсем немного его голос, а затем дух женщины, который говорит сквозь него. Ее зовут Грасия, и в своей последней жизни она жила в Александрии, в Египте. Я забыла, в каком веке — то ли в первом, то ли во втором веке нашей эры, я думаю. Ты также услышишь мой голос.

Качество записи было отличным, таким четким, что было даже хорошо слышно, как изменяется дыхание Мортона. Когда Грасия начала говорить, на лице Ксавье появилось изумление. Когда Бренвен захотела перемотать вперед пленку в том месте, где разговор зашел об Атлантиде, со словами «То, что я хочу, чтобы ты послушал, записано в самом конце», он остановил ее.

— Я бы хотел послушать все.

Бренвен слушала вместе с ним, чувствуя себя крайне униженной сознанием того, что все, что ей нужно было узнать об Орсоне, было здесь, в словах Грасии. Вплоть до того замешательства, которое чувствовала сама Бренвен. Она считала, что защитила себя, но Орсон, очевидно, был достаточно силен, чтобы частично проникнуть сквозь ее защиту.

— Изумительно! — Ксавье откинулся на спинку дивана, когда запись кончилась. — Это одна из самых изумительных речей, которые я слышал в жизни. Она очень точно выразилась насчет Орсона. Он явно один из Других.

— Да, — согласилась Бренвен. Она сбросила туфли и задумчиво устроилась с ногами в углу дивана. — Я ненавижу себя за то, что позволила ему добраться до меня и запутать так, как он это сделал. Я бы чувствовала себя увереннее, если бы сама узнала в нем одного из Других. Ксавье, я должна была справиться сама, но я все равно благодарна тебе за помощь. Спасибо.

— De nada.[10]

Запись действительно произвела на него неизгладимое впечатление. Она напомнила ему процесс изгнания дьявола, свидетелем которого он был, о чужом голосе, который доносился из уст одержимой жертвы. Но женщина, голос которой был на пленке, совершенно явно пришла с другого полюса Духовного спектра.

Ксавье посмотрел на Бренвен, которая, глубоко задумавшись, свернулась в уголке дивана, обняв колени. Он снова был потрясен ее красотой. Потрясен вдвойне, потому что запись заставила его понять, что ее душа так же прекрасна, как и тело. Он сказал:

— Эта женщина на пленке, Грасия, очень высокого мнения о тебе. И я тоже.

Бренвен подняла глаза, встретилась с ним взглядом, улыбнулась, а затем быстро опустила ресницы. Они были настолько густы, что отбрасывали полукруглые тени на щеках.

Ксавье переменил позу так, чтобы сесть к ней лицом. В нем росло непреодолимое желание разобраться с вопросами, которые он так долго откладывал, с чувствами, которые он так долго подавлял. Он попытался снова затолкать это желание куда-нибудь в дальний угол, но у него ничего не вышло. Оно требовало выхода. Он прокашлялся.

— Э-э… мы уже закончили разговор об Орсоне и тому подобном? Могу я побеседовать о чем-нибудь другом?

— Конечно, — сказала она. — Я буду рада, если ты найдешь другую тему для разговора.

— А… — Он предпринял последнюю отчаянную попытку вернуть себе прежнее равновесие, хотя и знал, что она окажется бесплодной. — Это был мой самый лучший обед за последнее время. За последние несколько лет. Я не знал, что ты можешь так готовить.

— Я люблю готовить, но с тех пор, как связалась с тобой, Ксавье, у меня совсем не стало на это времени. Как я уже сказала, мы оба проводим слишком много часов в суповых кухнях. — Слабо улыбаясь, она положила подбородок на руку, которая, в свою очередь, лежала на подтянутых к груди коленях.

Она выглядела просто восхитительно. Ксавье почувствовал, как остатки его сдержанности растворяются в сине-зеленом море ее глаз. Он сделает это, закроет глаза и прыгнет. Его голос стал хриплым.

— Бренвен, что бы ты сказала, если бы я попросил тебя выйти за меня замуж?

Она резко подняла голову, а ее глаза расширились. Она выглядела как грациозная лань, спокойно-настороженная, ожидающая, но в любой момент готовая исчезнуть. Она облизала губы кончиком языка.

— Я… я сказала бы что-нибудь совершенно глупое, вроде «О Господи!».

Ксавье почувствовал, как гулко бьется его сердце.

— Не могли бы мы поговорить об этом, о нас с тобой?

Оставаясь настороженной, Бренвен глубоко вздохнула. По ее глазам было видно, что мысли буквально замелькали у нее в голове.

— Ты думаешь оставить священничество, Ксавье?

— Я решился бы на это, если бы ты согласилась выйти за меня замуж.

— Я думаю, — осторожно, пробуя каждое слово, сказала она, — что тебе было бы лучше поступить наоборот. Когда ты решишь, что больше не хочешь быть священником, и получишь освобождение от своих обетов или как там это называется, тогда ты уже сможешь говорить о браке.

Ксавье вздохнул и потер рукой отчаянно пульсирующую жилку на шее. Он признался:

— Мне очень трудно принять какое бы то ни было решение, не зная, как ты относишься ко мне. Я думал, что смогу подождать, пока не найдется твой друг Уилл, но это ожидание дается мне с каждым днем все труднее и труднее. — Гордое выражение его лица смягчилось. — Я люблю тебя. Ты любишь меня, Бренвен?

Они сидели лицом друг к другу в противоположных углах дивана, и лишь их глаза соприкасались друг с другом. Бренвен сказала:

— Я люблю тебя, Ксавье. За тридцать пять лет своей жизни я поняла, что существует несколько видов любви. Мое чувство к тебе уникально. Я никогда никого не любила — и, я думаю, не полюблю — так, как люблю тебя. Я перестала анализировать это и просто приняла этот факт уже много месяцев назад.

Четко очерченные губы Ксавье искривились в иронической улыбке.

— Я вижу это огромное слово, которое висит между нами в воздухе. Это слово но… Скажи его, Бренвен. Открой мне то, что у тебя на сердце, я должен знать это.

Она отвела глаза в сторону:

— Все не так просто. Есть многое, чего ты не знаешь. Например, ты не знаешь, что после развода с Джейсоном я решила, что больше никогда не выйду замуж.

Ксавье наклонился к ней, положив руку на спинку дивана. По его мнению, ее бывший муж был просто отвратительным типом. Только от взгляда на него у Ксавье начинали бегать мурашки по спине. Он не мог вынести мысли о том, что Бренвен была за ним замужем, мысли о том, что они должны были делать вдвоем.

— Это было до такой степени плохо?

Бренвен кивнула и повесила голову. Волосы скрыли ее лицо.

— Я говорила тебе, что у меня больше не будет детей? Я говорила тебе, что, когда я потеряла своего ребенка, что-то случилось и, чтобы спасти мне жизнь, врачи вынуждены были вырезать мне матку?

— Нет. Ты говорила мне, что потеряла ребенка, но не рассказывала всего остального. — Он протянул к ней руку, взял ее за подбородок и повернул ее голову так, чтобы она смотрела прямо на него. — Я сочувствую твоей боли, но если я женюсь на тебе, то не потому, что мне нужны дети, а потому, что мне нужна ты.

— Не надо, Ксавье, — прошептала она, чувствуя, что он собирается поцеловать ее, — пожалуйста, не надо.

Она быстро поднялась с дивана и отошла. Она охватила себя руками и с трудом сглотнула, почувствовав, как ее заполняет огромная, сладкая печаль. Затем она повернулась лицом к нему, кофейный столик стоял между ними. Выражение его губ чуть было не заставило ее онеметь. Она снова сглотнула и спросила:

— Ты помнишь, как несколько недель назад, когда я сказала тебе, что хочу уехать ненадолго, ты захотел поехать со мной, чтобы, как ты сказал, «посмотреть, к чему это приведет»?

Ксавье нахмурился. К чему она клонит? Он ответил:

— Конечно, помню.

— И я поехала одна. А когда я вернулась, наша дружба продолжалась, как прежде. Так как же ты перешел от желания оказаться наедине со мной, чтобы посмотреть, к чему это приведет, к тому, чтобы просить меня выйти за тебя замуж, как тебе удалось самостоятельно перейти от одного к другому и за такой короткий промежуток времени?

— Я борюсь со своими чувствами к тебе вот уже много месяцев. Да каких месяцев — лет! Конечно, мне хотелось уехать вместе с тобой, но… ну, это не было необходимо. Я знаю, что я люблю тебя. Я знаю, что, если ты выйдешь за меня замуж, я оставлю сан. Я долго не был в этом уверен, но теперь я уверен.

Бренвен набрала в грудь побольше воздуха. Она ненавидела себя за то, что собиралась сделать, но это было необходимо.

— Не надо использовать меня, чтобы решить свои проблемы с Церковью, Ксавье.

Его лицо потемнело, как она и ожидала. Но, по крайней мере, он не взорвался.

— Ты так думаешь? Ты сомневаешься в том, что я по-настоящему люблю тебя?

— Нет, я не сомневаюсь в том, что ты любишь меня, и тем не менее уверена и в том, что сказала только что.

И в этот момент Ксавье охватил гнев, бурный и ужасный, как ураган.

— Проклятье! — воскликнул он, с грохотом ударяя кулаком по кофейному столику. Толстая свеча подпрыгнула и погасла.

Он поднялся с дивана величественно, как громовержец, и засверкал на нее глазами.

— Как ты осмеливаешься говорить, мне такие глупые, самодовольные вещи?

Бренвен закусила губу, но не сдвинулась с места. Она молчала. Она ждала, пока Ксавье не пройдется несколько раз по комнате, чтобы утешить гнев. Наконец он встал перед ней, сунув руки в карманы. Внезапно налетевший шторм остался позади.

— Извини, — сказал он. — Ты просто слишком хорошо знаешь меня.

— Не нужно извиняться, — мягко сказала Бренвен.

— Ты права, знаешь.

— Я так и думала.

Ксавье улыбнулся, но его улыбка была какой-то усталой, и в ней было ясно видно страдание. Он протянул руку и кончиком пальца провел по золотому ободку в волосах у Бренвен. Потом посмотрел ей прямо в глаза и честно сказал:

— Я не знаю, что делать.

Бренвен вздохнула. Она обняла его за голову и прижала ее к своей груди.

— Может быть, я смогу помочь тебе, по крайней мере хоть немного. Я люблю тебя, Ксавье Домингес, самым необыкновенным образом. Ты исключительный человек. Я надеюсь, что мы всегда будем друзьями. А если ты когда-нибудь попросишь меня выйти за тебя замуж, то я всегда буду отвечать тебе «нет».

Глаза Ксавье превратились в два черных глубоких озера, но вода в них не выплеснулась через край.

— О, Бренвен, — простонал он и обнял ее. Он прижал ее к себе так крепко, что она едва могла дышать. И она мягко и податливо приникла к нему, впитывая его боль.

И вот тогда, в объятиях Ксавье, омываемая его болью, Бренвен увидела его душу. Она увидела, насколько Ксавье-мужчина был неотделим от Ксавье-священника. Увидела и узнала, что она была права, когда сказала ему, что не выйдет за него замуж; это было правильно для него и правильно для нее. И постепенно к ней пришло осознание другой боли, ее собственной, которая смешалась с его болью. Это была боль из-за Уилла, из-за тоски по Уиллу и любви к нему, и из-за того, что она поняла сейчас, хотя, может быть, было уже слишком поздно, что Уилл был единственным мужчиной, за которого она могла бы когда-нибудь выйти замуж.

Глава 9

Погода в Вашингтоне в ту осень была полна каких-то зловещих предзнаменований. Грозы, настолько сильные, что они превращали день в ночь, затянулись до самой глубокой осени. Сверкали молнии, проносился ливень. Воздух после гроз не становился чище, а наоборот, в нем усиливалась удушающая влажность. Плотный серый туман висел над Потомаком даже днем; по ночам же он оставлял реку и заполонял город, закрывая все своей пеленой. Осенний воздух не был, как обычно, хрустким и свежим, как молодые яблоки. Неделя за неделей, и даже после того, как жара разжала свои цепкие объятия и ударил первый морозец, все оставалось сырым, душным и серым. Деревья попытались было храбро продемонстрировать свои яркие осенние наряды, но холодные ливни сорвали листья с ветвей и коричневой гниющей массой размазали их по улицам и водосточным канавам.

Все были угнетены — и даже республиканцы, которые могли предвкушать будущую инаугурацию Рональда Рейгана в январе. Ксавье был подавлен из-за результатов выборов 1980 года; он сказал, что социальные проблемы, подобные увеличивающемуся числу бездомных, усугубятся; он чувствовал себя так, как будто бы сделал пару шагов вперед, а теперь должен отступить на десять. Бренвен была подавлена из-за того, что был подавлен Ксавье, а также потому, что не было никаких вестей об Уилле. Эллен и Джим Харперы вернулись из своего долгого свадебного путешествия домой, удрученные тем, что им не удалось отыскать Уилла. Возможно, единственным человеком в округе Колумбия, который чувствовал себя хорошо, был Джейсон Фарадей.

Джейсон прекрасно проводил время, настолько удачно, что охотно отложил на какое-то время осуществление своих планов относительно Бренвен. «Грабитель», которого он нанял для ее похищения, не смог сделать того, что от него требовалось, и был так сильно избит при попытке выполнить задание, что отказался заниматься этим. Все остальные возможные варианты тоже как-то отпали, и Джейсон не мог понять почему — если, конечно, к этому не приложили руку они. Но даже если это и так, что ж, ничего страшного — он не мог позволить себе волноваться из-за Когносченти. Иногда он задумывался о том, что они сделали с Гарри, но в другой связи даже никогда и не вспоминал об этом человеке и о них самих.

У него не было повода для беспокойства, потому что его Хранитель всегда был рядом, никогда не оставлял его, ни ночью, ни днем. Иногда Джейсону казалось, что он буквально сидит у него внутри. Это было приятное, волнующее чувство, потому что Хранитель был не только могущественным, но и мудрым. Это давало Джейсону возможность чувствовать себя еще более могущественным и мудрым, чем он уже был.

Жизнь казалась Джейсону настолько великолепной, что он забыл о своем первоначальном вашингтонском плане: притаись, тихо устрани Бренвен и возвращайся как можно скорее в свое поместье в Германии. Он не только не скрывался, но наоборот, выставлял себя на всеобщее обозрение. Преследуя Бренвен в Джорджтауне, он наткнулся на пару старых знакомых, которые пригласили его к себе на вечеринки, и вскоре Джейсон стал желанным гостем повсюду. Он все еще мог притягивать к себе людей, не шевельнув для этого даже мизинцем. Заставлять их ловить каждое его слово. В его собственных глазах он стал знаменитостью, гвоздем сезона в непрерывной цепи зимних приемов и вечеринок.

И его действительно разыскивали, приглашали, модные хозяйки салонов стремились заполучить его в гости. Но его популярность была какой-то странной: он стал чем-то вроде любопытного экспоната, уродца в кунсткамере. Ему вряд ли понравилось бы то, что говорили о нем у него за спиной, но он не знал этого. И поэтому наслаждался приятно проводимым временем. О да, он был слишком занят, развлекая себя, чтобы беспокоиться об осуществлении своих планов относительно своей бывшей жены. Его даже не беспокоило то, что он не мог никого нанять для выполнения задания.

Осень в Вашингтоне была пиком сезона вплоть до самого Рождества и Нового года. Он решил, что Бренвен подождет, пока сезон не закончится.

Однако Когносченти не собирались ждать. Они в точности знали, что делает Джейсон Фарадей, и как раз сейчас принимали решение о том, как долго они еще будут закрывать глаза на его выкрутасы. Он не был таким неуязвимым, как он сам думал, а его Хранитель не был стопроцентной защитой. По правде говоря, они были очень удивлены тем, что Джейсон смог вызвать Хранителя, но это было для них лишь мелким неудобством — в их распоряжении были гораздо более могущественные силы. Из своих находившихся на большом расстоянии друг от друга индивидуальных империй Когносченти тайно слетелись в одно место. Вопрос, который они задавали себе, был не о том, следует ли умереть Джейсону, но о том, как ему следует умереть. Они решили, что он умрет так же, как и жил — странно и жестоко.

Бренвен сидела за своим столом в офисе и чувствовала, что совершенно не в силах что-то делать, точно так же, как она была не в силах уснуть предыдущей ночью. Пытаясь избавиться от хандры, она отправилась на вечеринку с одной коллегой и встретила там Джейсона. Само его присутствие не удивило ее — она слышала, что его приглашают буквально повсюду, что означало, что рано или поздно она у кого-нибудь непременно столкнется с ним.

Она думала, что если она окажется в одной компании со своим бывшем мужем, то просто очень тихо и незаметно уйдет оттуда. Это случилось прошлой ночью, но уйти оказалось вовсе не так легко, как она рассчитывала.

Вечеринка проходила в доме женщины, которая любила смешивать культуру и политику; по этой причине Бренвен обычно очень нравилось бывать у нее, и она отправилась туда с намерением хорошо провести время. И тем не менее, как только она переступила порог этого дома, тут же почувствовала, что что-то не так — просто катастрофически не так. В комнате ощущалось Темное Присутствие, которое тут же метнулось к ней и стало притягивать к себе точно так же, как черная дыра притягивает весь проносящийся мимо нее космический мусор. Она была совершенно не готова к подобному и настолько выбита из колеи, что у нее не было ни времени, ни даже мысли о том, чтобы вызвать Свет своей защиты. Темное существо находилось в комнате вместе с Джейсоном.

Бренвен была испугана, она даже не могла различить знакомый звук голоса Джейсона сквозь ужасные щебечущие звуки, которые производило это Существо. Чем ближе она подходила, тем сильнее ужас охватывал ее… потому что это Существо было не просто рядом с Джейсоном, а внутри его. Если бы она позволила себе поднять глаза и посмотреть на него, она знала, что увидела бы его, Существо, притаившееся на дне глаз Джейсона. Она смертельно побледнела и попятилась. Джейсон еще не заметил ее, но через мгновение увидит — она была в этом уверена, потому что Оно было здесь. Потеряв голову, она запаниковала, решив, что Оно вдруг сможет отделиться от Джейсона и броситься на нее, если она каким-то образом привлечет к себе внимание. Поэтому, несмотря на то, что ее ногам хотелось бежать, она стала двигаться медленно-медленно, дюйм за дюймом пятясь назад. Не глядя по сторонам, не слушая тех, кто заговаривал с ней, назад, назад… Пока наконец она не сочла, что может повернуться, и не бросилась прочь из этого дома.

Оказавшись в безопасности снаружи, она закрыла дверь и бессильно оперлась на нее. Ее тошнило, она чувствовала себя истощенной и слабой. Она не могла двигаться, и у нее не было энергии, чтобы вызвать свой Свет. Затем она вспомнила совет Грасии и воскликнула:

— Помогите мне!

И помощь пришла. Она спустилась по ступенькам, прошла по дорожке к своему автомобилю. Тошнота исчезла. Ее рука была уверенной и твердой, когда она вставляла ключ в зажигание. Отъезжая от дома, она почувствовала во всем теле теплое покалывание, которым всегда сопровождалось распространение ее Света — невидимые друзья вызвали его для нее. Дома она включила каждую лампу и бодрствовала до зари, боясь сомкнуть глаза, боясь уснуть, боясь увидеть сон.

Сейчас, после того как дневной свет и рутинная работа на станции приободрили ее и вернули ей обычное рациональное мышление, Бренвен уже больше не испытывала активного страха. Однако память о пережитом отпечаталась в каждой клетке ее организма. Она понимала, что подобный страх, если от него не избавиться, может в конце концов вылиться в отчаяние. Она была близка к этому, ходила уже по самому краю. Совершенно одно видеть, как отвратительные существа из Тьмы охватывают Джейсона в видениях, а совсем другое — встретить одно из этих кошмарных созданий — причем уже добившимся своей цели — в реальной жизни.

Почему она испытала такой жуткий страх? Потому что оказалась совершенно к этому не готовой. Как будто бы ее включили, как приемник, не спросив разрешения и не поставив в известность. Она просто вступила в зону действия передатчика, который транслировал чистейшее Зло и направил его прямо в душу Бренвен. Она испытывала страх не за Джейсона — он сам навлекал на себя Зло и теперь пожинал плоды этого, он, должно быть, с радостью позволил этому существу не только находиться рядом, но и буквально устроиться внутри. Она боялась за себя, это был примитивный страх, от которого останавливается сердце и появляется ощущение полнейшей беспомощности; детский чистейший иррациональный ужас перед темной неизвестностью.

Возвращаясь мысленно к происшедшему, она подумала, что здесь свою роль сыграло и узнавание. Она знала ту тьму, которая притаилась в Джейсоне, узнала в ней своего врага. И Оно тоже узнало Бренвен. «Ага, — подумала Бревен, — уже ближе! Теперь я начинаю понимать, в чем там было дело!»

Да, это Существо, Злой Дух, как бы он ни назывался, должно было по крайней мере ощутить, что она способна почувствовать его сущность и его присутствие. Иначе почему бы Оно потянулось за ней и попыталось привлечь к себе? Почему только для одной Бренвен из всех присутствующих в комнате померкли огни и затихли голоса?

Бренвен с силой затрясла головой. Нет, она не хотела сражаться с этим Существом, было ли оно ее Старым врагом или нет. Да, она помогла Гарри Рейвенскрофту избавиться от Беспокойства, которое в чем-то было похоже на то, что сидело внутри Джейсона. Но Гарри и сам сражался с ним. Она коротко подумала о Гарри, о том, каким смелым, или глупым, или тем и другим он должен был быть, чтобы по своей воле связаться с существом, которое она про себя называла «Беспокойством Гарри». Но Джейсон вовсе не боролся. Он охотно присоединился к Другим.

Внезапно Бренвен захлестнула огромная, всепоглощающая печаль, которая была опасно сродни тому отчаянию, что Бренвен удавалось не подпускать близко. Печаль из-за Джейсона. Неважно, каким он стал сейчас, но когда-то она считала, что любит его. Когда-то он был добр с ней, по-своему, но все же добр. Она бессчетное количество раз соединяла его тело со своим. Как же она могла не печалиться из-за него? И что станет с ним?

Бренвен встала из-за стола и заходила по кабинету. Он был настолько маленьким, что от стены до стены ей удавалось сделать всего десять шагов. Больше ей не хотелось думать о Джейсоне. Она ничего не могла сделать для него; он просто не хотел, чтобы для него что-то делали. Она уже помогла Гарри и продолжала пару раз в месяц выезжать в Рейвен-Хилл в гости к Бичерам. Что она может еще?

«Пора заняться собственной жизнью, — подумала Бренвен. — Поработать, заработать себе на жизнь». Она снова села за стол и принялась решительно разбирать утреннюю почту. После того как работа над «Бессильными» завершилась и они были показаны по местному телевидению, она разыскивала в почте преимущественно два типа посланий: просьбы от других станций о предоставлении «Бессильных» на просмотр и любые письма из любых мест, которые могли бы вдохновить ее на какие-нибудь идеи относительно будущего. Среди прочих выделялось одно письмо. Оно было прислано с крупной кабельной телестанции в Сан-Франциско и написано человеком, которого Бренвен запомнила, потому что после передачи о душевнобольных он даже зашел к ней, чтобы выразить свой восторг. Это было несколько месяцев назад. Она рассказала ему о своем проекте относительно бездомных, и его, казалось, взволновала и заинтересовала эта идея; сейчас он просил ее сообщить, как развивается проект, и прислать ему пленки-образцы, если это возможно. Он сказал, что очень интересуется ее работой, и это обрадовало ее. Бренвен отложила письмо в сторону.

Позднее в этот же день она еще раз прочитала его. Почему бы не послать ему одну из пленок-образцов с «Бессильными»? Он не сможет купить фильм для своей кабельной сети, потому что программа не принадлежала Бренвен, и она не имела права ее продавать. Пятьдесят один процент прав принадлежал местной станции PBS, а они решили, что этот фильм будет распространяться только среди муниципальных телевизионных станций. Бренвен пыталась бороться против этого решения, так как она хотела, чтобы работа Ксавье стала известна как можно шире, но они оставались непреклонными. И все же Бренвен гордилась своим фильмом о бездомных. Она знала, что это была одна из лучших ее работ. Она решила послать в Сан-Франциско пленку вместе с запиской о том, что это только образец, так как, к сожалению, программа не может быть приобретена для кабельных станций. Она сама запаковала пленку, надписала адрес и бросила пакет в корзину для почты. А затем совершенно забыла о нем.

Тело Джейсона Фарадея было обнаружено 2 января 1981 года человеком, который ухаживал за усадьбой в Сильвер Спринг, в Мэриленде. Этот человек пришел в такой ужас от того, что обнаружил, что добровольно обратился за психиатрической помощью. Полиция и газеты назвали убийство Джейсона Фарадея «странным ритуальным убийством». Его тело было вскрыто, внутренние органы удалены, а вся кровь также удалена необыкновенно аккуратным убийцей. В комнате не только практически не было беспорядка, несмотря на столь кровавое убийство, но и кровь, и внутренние органы совершенно исчезли. Несколько футов собственных кишок Джейсона были затянуты у него на шее, по утверждению врача, производившего вскрытие, когда он был еще жив. Однако причиной смерти стало не удушение, а обескровливание.

О чем не говорилось в заключении судебного врача, но сообщалось в газетных отчетах, так это о том, что тело Джейсона лежало посреди комнаты в центре круга, нарисованного красным мелом со странными отметками на севере, юге, западе и востоке. Газеты, раскопав вашингтонское прошлое Джейсона, в первом приступе исследовательской лихорадки предположили, что приметы оккультного ритуала были всего лишь уловкой, призванной скрыть тот факт, что на самом деле это было политическое убийство. Но Бренвен понимала, в чем дело. Ей не нужно было видеть этот круг или отметки на нем своими глазами, чтобы понять, что они предназначались для того, чтобы удержать то темное существо, которое покинуло тело Джейсона в момент, когда его покинула жизнь вместе с кровью и дыханием. Находилось ли Оно все еще там, внутри круга? Или убийца отослал его обратно, в Хаос? Или, может — что было бы хуже всего — оно сейчас витает над миром, разыскивая себе нового хозяина, который охотно примет его?

Через два дня после обнаружения тела Джейсона Фарадея, освещение его убийства в прессе внезапно полностью прекратилось. Поняв, что у него не осталось в живых никого их родственников, Бренвен позвонила в офис медицинского эксперта полицейского управления в Мэриленде, чтобы узнать, может ли она заняться организацией кремации его тела. Ей сказали, что тело было забрано из морга «управляющим имуществом покойного, который обладал правами адвоката». Удивленная, но в то же время и обрадованная тем, что ее освободили от выполнения этой неприятной обязанности, Бренвен ожидала, когда полиция захочет допросить ее в ходе расследования. Однако полиция не спешила обратиться к ней. Она явилась в полицию добровольно и побеседовала с детективом, который проявил к ее информации полнейшее равнодушие и не смог ничего сообщить о ходе расследования. Дни шли, но никаких новостей не было.

Бренвен ощущала какое-то беспокойство; она не могла понять, почему ничего не делается. Джейсон мог быть отвратительной личностью в последние годы своей жизни, но тем не менее он был убит самым жестоким образом. Она пожаловалась Ксавье, но он посоветовал ей молиться, если она хочет сделать что-то для Джейсона, но в остальном пусть все остается как есть. Наконец Бренвен позвонила Эллен, зная, что Эллен может узнать почти все, но на этот раз даже Эллен натолкнулась на глухую стену молчания. Ей помог муж Эллен Джим, бывший служащий ФБР, у которого были связи, с помощью которых ему наконец удалось узнать правду: освещение убийства Джейсона в газетах прекратилось потому, что его приказал прекратить кто-то, занимающий очень высокий пост в газетном мире. Кто? Этого ни Джим, ни его знакомые узнать не смогли.

Беспокойство Бренвен превратилось в отвращение. Все ее инстинкты говорили ей о том, что даже если убийство Джейсона и было политическим, то в нем было и нечто большее.

Она могла попытаться провести свое собственное расследование, но не стала делать этого — ее отвращение было слишком огромным.

Когда кабельная телестанция из Сан-Франциско прислала Бренвен приглашение прилететь туда за их счет, чтобы побеседовать насчет работы, Бренвен отправилась к ним. Столица страны, которая так долго была ее домом, перестала быть радушным, желанным местом. Калифорния звала, и Бренвен была готова услышать этот зов и ответить на него.