Глобальный человейник

Особенность нашей истории

Со второй половины XX века история человечества стала происходить как чехарда не столько эпох, сколько постэпох, причем происходить довольно странным образом. Например, в постиндустриальную эпоху индустрия развилась сильнее, чем в индустриальную эпоху. Но еще сильнее развилось все то, что обслуживало индустрию и что жило за ее счет. В том городе, где прошла моя юность, это выглядело так. В индустриальную эпоху были построены гигантские корпуса предприятий, производивших какие-то детали для машин, и рядом с ними маленькое здание управления предприятиями. В постиндустриальную эпоху корпуса предприятий сломали и на их месте построили еще более гигантские корпуса контор, банков, информационных и исследовательских центров, а где-то между ними – небольшой домишко размером со старую (разумеется, снесенную) контору, в котором производили малюсенькие детальки для тех же машин, уменьшенных тоже до размеров прежних деталей. И занято в этой производственной части было в десять раз меньше сотрудников, чем в обслуживающей ее управленческо-информационно-исследовательской части.

Еще загадочнее была революция, в результате которой Запад оказался сразу в посткоммунистической эпохе, не успев насладиться эпохой коммунистической. Он успел лишь наложить в штаны в страхе перед ней. Никакой коммунистической эпохи на Западе не было. Был лишь страх, что она придет. Поэтому ради истины следовало бы говорить об эпохе накладывания в штаны от страха перед коммунизмом и о сменившей ее эпохе очищения штанов от накопившихся в них за семьдесят лет экскрементов. Я бы предложил тут термины «вонючая эпоха» и «поствонючая эпоха».

В конце XX века, когда число компьютеров в мире перевалило за сто миллионов и даже профессора математики стали помножать два на два с помощью вычислительных устройств, совершающих несколько миллиардов операций в минуту, выдающиеся умы начали предсказывать превращение общества в постиндустриальное или информационное. При этом они предсказывали, будто это новое общество будет царством всеобщего благополучия, наподобие полного коммунизма марксистов. Но будущее есть кладбище несбывшихся надежд прошлого. Никакого земного рая из информационного общества, как и из полного коммунизма марксистов, не получилось. Зато мусорные свалки прошлых эпох обогатились информационно-интеллектуальными устройствами. По данным Статистического Центра, ежедневно на мусорные свалки Западного Союза выбрасывается такое количество еще пригодных для использования этих устройств, которое по интеллектуальной мощи превосходит совокупный интеллект человечества доинформационной эпохи за всю историю. Так что наши мусорные свалки стали свалками искусственного интеллекта прежде всего. Сейчас стали создавать для этого особые свалки, которые так и называются интеллектуальными. Их необходимость диктуется тем, что устройства искусственного интеллекта практически неуничтожимы. Чтобы они разрушились сами по себе, нужен миллион лет. А на создание устройств, с помощью которых их можно было бы уничтожить, нужно вкладывать 90 процентов капиталов в течение ста лет в эту отрасль промышленности.

Футурологи XX века оказались правы в отношении роли информации в будущем (для них) информационном обществе в том смысле, что мы и в самом деле шагу не можем ступить, не пустив в ход всю информационную мощь человечества. Собираясь на десятиминутную прогулку, мы получаем информацию о состоянии атмосферы на всей планете и о его динамике на ближайшие десять лет. Узнав, что содержание стронция в атмосфере Австралии увеличилось на одну тысячную процента, мы производим расчет оптимально безвредной прогулки при этом условии и сокращаем ее на 17 секунд. На все это уходит времени меньше, чем на то, чтобы записать сказанное выше в личный компьютер. И делаем мы это автоматически. Тем не менее делаем. Или, собираясь поесть, мы совершаем сложнейшие расчеты, чтобы выбрать обед из эрзац-продуктов, рассчитанный на компьютерах концерна готовой искусственной пиши. А какая гигантская информация приводится в движение, когда мы, заранее подыхая от скуки, рассчитываем программу для предстоящего полового акта! И мы уже без всего этого не можем обойтись. Если нам приходится выбирать одно из двух – расчеты предполагаемого полового акта иди сам этот акт, – мы предпочитаем первое.

В экологическую эпоху мы с ужасающей силой портили окружающую среду. В постэкологическую эпоху мы прекратили это делать, так как успели испортить все, что можно было испортить, и не осталось ничего такого, что можно было бы испортить. Озоновая дыра, например, в течение нескольких десятилетий терроризировавшая человечество, исчезла, поскольку вообще не осталось никакого озонового слоя. А раз нет самого слоя, то не может быть и никакой дыры в нем. А раз нет дыры, то нет и проблемы. Наша пропаганда так и поступила, с великим ликованием сообщив, что озоновая дыра, столько времени угрожавшая существованию человечества, наконец-то исчезла!!! Примерно в таком же духе были решены прочие экологические проблемы. Как сообщила та же пропаганда и с тем же ликованием, что проблемы экологии сняты с повестки дня, ибо нет никакой экологии.

Эволюция человечества в форме революционной смены постэпох имела результатом то, что людям теперь приходится жить сразу в нескольких постэпохах, – в постиндустриальную, постидеологическую, посткоммунистическую и пост-бог-знает-какую еще эпоху.

Само собой разумеется, при этом имеется в виду эволюция западных стран, а прочее человечество принимается во внимание лишь постольку, поскольку оно следует за западными странами, подражает им, проявляет стремление уподобиться им и завидует им. То, что большинство людей на планете вообще влачит жалкое существование вне всяких эпох и постэпох, роли не играет. Эпохи истории человечества определяются по идущим впереди, а не по отстающим.