Глориана

VIII

На другое утро Джек проснулся с легкой головной болью и с большой тревогой. Вчерашнее легкомысленное настроение слетело с него, словно пушок одуванчика.

Лиззи молчала! Лиззи не приезжала!

Сердясь на Лиззи, подозревая ее в неверности, Джек так тосковал по ней, что уже не мог оставаться более ни одного дня в Вашингтоне. Положение у него было неопределенное, денег не было, грабить банки не хотелось. Хотелось жениться на Лиззи и зажить честной и сознательной жизнью, предпринимая лишь серьезные затеи с Глорианой — на пользу людям…

Не простившись с приятелями и даже не давая им ничего о себе знать, Джек сел в поезд и покатил в Нью-Йорк. Он по-прежнему боялся полиции, но тоска по Лиззи была сильнее, чем этот страх.

В вагоне он развернул вчерашнюю газету. Он так и не удосужился прочесть ее вчера. И, пробежав несколько строк, он понял, о чем вчера рассуждали джентльмены, стоявшие в хвосте у Белого Дома…

На видном месте была напечатана крупным шрифтом телеграмма:

САРАЕВО (срочная).

«После торжественного приема в ратуше, когда эрцгерцог Франц-Фердинанд с супругой, герцогиней Гогенберг, проезжали по городу, произведено было второе покушение: гимназист 8-го класса, по фамилии Принцип, из Грахова, выстрелил из браунинга и тяжело ранил эрцгерцога в лицо, а герцогиню в живот. Оба раненые перенесены во дворец, где вскоре скончались. Убийца арестован».

Джек не имел никакого представления о том, кто был эрцгерцог Франц-Фердинанд. И эта телеграмма, гласившая о роковом событии, которому суждено было перевернуть все европейское равновесие и войти потом, так или иначе, в жизнь громадного большинства людей почти на всем земном шаре, — телеграмма эта вызвала у Джека единственный отклик — он подумал:

— Как жаль, что у него не было моей Глорианы. Тогда его бы не арестовали!.

И после этого он перестал думать об эрцгерцоге и о гимназисте, носившем странное имя — Принцип. Мировые события назревали, росли, разворачивались где-то в неведомой вышине и пространстве, но человеческий мозг даже у тех людей, которым было суждено принять потом деятельное участие в этих великих событиях, оставался вне сферы их движения и влияния и еще ничего не подозревал о них…

Джек был всего более занят думами о Лиззи.

Приехав в Нью-Йорк, он отправился в рабочий квартал. Приходилось начать поиски коварной Лиззи снова в этих трущобных местах.

Он едва нашел дом, где жила Лиззи: половина дома обвалилась, и внешний вид его совершенно изменился. На месте катастрофы копошились бледные, испуганные и измученные люди и опухшие пропойцы-трутни, искавшие и здесь добычи. У Джека захолонуло сердце, когда он увидел эту картину разрушения…

Прежнего входа не существовало, и надо было пробираться в уцелевшую половину здания с другой стороны. Джек двадцать раз падал и ушибался о камни и гнилые балки. Двадцать раз он терял дорогу в лабиринте развалин, он вспотел, выпачкался, измучился. Однажды у него выскользнула из кармана Глориана, и Джек прямо задрожал от ужаса при мысли, что аппарат мог здесь бесследно пропасть…

Его окликнул женский голос:

— Дорогой сэр! Это вы?

Джек порывисто обернулся. Пред ним стояла с ребенком на руках худая, бледная м-сс Хованская.

— Здравствуйте! — обрадовался Джек. — Помогите мне, пожалуйста, пробраться к Лиззи. Она здесь?

М-сс Хованская покачала головой:

— Вчера и сегодня я не видала Лиззи. Правда, она живет теперь в другом этаже, да и мне не было времени зайти к ней. К тому же она, кажется, собиралась совсем уехать отсюда…

Она пошла впереди Джека, осторожно пробираясь между руин к уцелевшей части дома.

— Зайдемте к ней вместе! — предложила она. — Мне, кстати, нужно ей кое-что передать.

Да, эта часть дома была цела. У Джека отлегло от сердца. Квартира Лиззи была здесь. Маленькая дверка ее комнаты скромно белела в темноте коридора. Джек, замирая от волнения, постучал:

— Лиззи, это я, Джек!

Ответа не было. За дверью было тихо. Джек еще раз постучал.

— Ее нет дома! Она выехала отсюда!

М-сс Хованская воскликнула:

— Но дверь не заперта!

Дверь в самом деле была открыта. Джек порывисто распахнул ее и вошел в комнату.

…На кровати, свернувшись в клубочек, лежала Лиззи с громадной кровавой раной на виске. Кровать, пол, стены — все было залито густыми потоками крови.

Джек зашатался и сел на пол, как подкошенный. За его спиной дико, не по-человечески, кричала бледная женщина и неистово плакал и бился ребенок.

…Маленькие, нежные бабочки-однодневки живут всего только несколько часов и умирают, когда наступает вечер. И от них остается лишь нежная серебристая пыль…

…Маленькие, нежные, больные девушки живут дни и годы, которые в общем счете вечности кажутся мгновениями. И когда они умирают, от них остается серебристое, милое воспоминание…

Лиззи совсем не была виновата в том, что это серебристое воспоминание о ней окрасилось багряным оттенком пролитой крови. Это не ее вина! Она была нежнее и чище снега и белее дневного света…

— Это — китаец!

— Нет, это тот долговязый из Техаса!

— Вы ошибаетесь! Это дело рук негра!

Джек сжал кулаки и с диким воплем побежал по коридору:

— Я убью его!

За ним бежали жильцы страшного дома, уговаривали его:

— Сэр, успокойтесь! Сэр, это ни к чему! Вся эта компания уже погибла. Они все убиты!

Джек остановился. К нему подошел высокий худой рабочий и положил ему руку на плечо:

— Они уже получили возмездие, товарищ! Их убило обвалом!

И прибавил:

— Не время теперь упрекать вас, товарищ, но вы сами виноваты! Не нужно было в таком месте, как здесь, сорить деньгами и раздавать их направо и налево…

— Зачем я не взял ее с собой в Питсбург! — стонал Джек.

Ему было душно, и он плохо сознавал, что ему делать.

Но самое главное, — хотелось остаться совсем одному, без людей, без сочувствующих или любопытных глаз, смотревших на него со всех сторон… Джек, шатаясь, побрел за угол, вытащил дрожащими руками Глориану и надел ее. Он куда-то побрел. Куда — сам он не замечал и не соображал. Ему хотелось выйти на свежий воздух, опомниться, одуматься…

Ему кричали:

— Сэр, не ходите туда! Туда нельзя! Там падают кирпичи.

Джек остановился. Его удивило, что ему кричат. Разве он видим? Он ощупал шею. Глорианы не было!

— Сэр, вы потеряли что-то! — кричал ему, подбегая, рабочий. — Это не ваш ли инструмент?

— Я выронил ее! — пронеслось в голове у Джека. — А ведь я ее надел… Что это значит?

Он держал Глориану в руке. Рабочий взял его за руку и повел.

— Здесь опасно, сэр!

Но не успели они сделать трех шагов, как раздался сильный грохот. Повалилась еще одна часть полуразрушенной стены. Рабочий отскочил в сторону и уцелел. А Джека задело тяжелым куском штукатурки. Его ударило по голове и руке. Он упал в беспамятстве.

Рабочий подошел к нему, пренебрегая опасностью. Словно во время землетрясения, падали кирпичи, вздымались тучи пыли, кричали и падали люди. И еще не скоро в этот забытый угол Нью-Йорка прибыли кареты скорой помощи и санитары с носилками…

Не дожидаясь их, рабочий поднял Джека и понес его через развалины на улицу. В сжатой руке Джека находилась Глориана. Рука разжалась, и она выпала из его рук. Рабочий нагнулся и поднял с земли другую часть вилки, оглядел ее и сунул в карман Джеку.

Джек очнулся в больнице. Он был забинтован, рука его была вытянута в неподвижной повязке. На груди словно лежал какой-то тяжелый камень. Придя в сознание, Джек понял, что никакого камня не было, а была тяжкая дума о Лиззи.

Эта дума не покидала его в течение всего времени, пока он лежал в больнице. Потом к ней присоединилась другая печальная дума: Глориана испортилась. Сестра милосердия хотела выкинуть ее вон. Джек заплакал, и она положила ее под подушку. Очевидно, это был каприз больного человека, — подумала добрая женщина…

Когда он стал поправляться, он попросил однажды почитать. Ему принесли ворох газет. Сестра милосердия решила, что свежие газеты могут взволновать Джека, и приказала подать ему старые. Но для Джека они были новостью.

И он прочитал в одной из них:

«Вчера покончил с собой знаменитый профессор Коллинс. Покойного за последнее время преследовали неудачи, он потерял состояние, был обокраден. Его нашли в лаборатории, в кресле. Он принял яд».

Джек потерял сознание. Доктор упрекал сестру за то, что она разрешила слабому больному читать газеты.

Когда Джек пришел в себя, больница показалась ему концом его существования. Что ждало его дальше? Горизонт замыкался пред ним. Ему казалось, что для него нет места на земле и что ему нечего здесь делать. Прошлое казалось ему сном, настоящее же — хуже, чем сном. Оно представлялось ему смертью.

Но постепенно, день за днем, он стал интересоваться жизнью. В мире совершались небывалые, великие и жестокие события. Из револьверного выстрела гимназиста Принципа родилась всемирная война. Казалось, что рождаются и умирают целые народы. Это был ряд великих катастроф, и пред ними бледнела катастрофа, вторгшаяся в жизнь Джека.

— Может быть, мне еще придется принять участие в этих событиях! — подумал Джек. — Может быть, я еще не совсем пропал и мою Глориану можно починить!

Да, любезные читатели. Это очень может быть!..

Роман «Глориана» публикуется по первоизданию: Никольсен Б. Глориана: Фантастический роман. Л.: Рабочее изд. — во «Прибой», 1924. В тексте исправлены очевидные опечатки и некоторые устаревшие обороты; орфография и пунктуация приближены к современным нормам. Заставка и концовка взяты из оригинального издания.