Глубина 11 тысяч метров. Солнце под водой

Предисловие

Моя первая встреча с Жаком Пикаром весной 1955 года едва не стала последней. Позже Пикар рассказывал, что, взглянув мельком на мою визитную карточку, увидел там слово «атташе», мысленно дополнил — «пресс-атташе» и, естественно, тут же решил отделаться от меня, поскольку не имел ни времени, ни желания заниматься разглагольствованиями и саморекламой. На самом же деле я был «атташе лондонского отделения Управления морских исследований США», что в корне меняло дело.

По-английски Жак понимал лучше, чем я по-французски, поэтому мне удалось довольно толково изложить суть моей работы в Европе: «Американский военно-морской флот живо интересуется океанографией; мы внимательно следим за всем, что делается в этой области в Европе. В мои обязанности входит установление контактов между европейскими и нашими лабораториями. Я слышал о батискафе, и это изобретение в высшей степени интересует нас».

Мы беседовали, возвращаясь с лекции Роберта X. Дэвиса, известного английского специалиста по скафандрам, прочитанной в лондонском Королевском обществе искусств. Там же выступал Жак Пикар с коротким сообщением о батискафе. Лекции были организованы по случаю международной выставки подводного телевидения. Англия к тому времени добилась значительных успехов в этой области. Британская подводная лодка «Эфрей», затонувшая в Ла-Манше, и самолет британской авиакомпании «Йоук-Питер», упавший в Средиземном море, были обнаружены с помощью английских подводных телекамер.

Естественно, мне и раньше были известны имена Пикаров. Ребенком я с восторгом читал о полете в стратосферу на высоту 17 километров воздушного шара ФНРС,[1] построенного выдающимся швейцарским ученым Огюстом Пикаром. Герметичная гондола его конструкции стала прототипом кабин современных сверхвысотных самолетов. Позднее, уже будучи океанографом, я с увлечением следил за первыми испытаниями батискафа профессора Пикара ФНРС-2 и его преемника — французского аппарата ФНРС-3. Наконец, я знал о рекордном погружении батискафа «Триест», с борта которого впервые в истории человек своими глазами увидел морское дно на километровой, а в 1953 году на трехкилометровой глубине.

В тот вечер мы долго говорили о батискафах, о «Триесте». Военное руководство нашего Управления поначалу без особого энтузиазма отнеслось к идее этой совершенно новой конструкции подводного аппарата.

— От Неаполя, головной базы вашего Шестого флота, до Кастелламмаре, где испытываются швейцарские подводные лодки, всего тридцать километров, — сказал мне Жак. — Так вот, представьте себе, за два года ко мне оттуда приехал полюбопытствовать один-единственный офицер! Ваши научные круги тоже настроены весьма скептически. Год назад мы предлагали Национальному научному фонду в Вашингтоне провести совместное погружение в районе желоба Пуэрто-Рико на девятикилометровую глубину. Бог знает почему предложение было отвергнуто! А ведь Соединенные Штаты ведут широкую программу океанографических исследований…

Этот человек обладал удивительным обаянием. Короткие четкие фразы были пронизаны необыкновенной уверенностью. Во взгляде вдумчивых темных глаз таилась неотразимая страсть, которая мгновенно передавалась собеседнику. Я был уверен, что, если ему удастся лично поговорить с нашим руководством, мнение о батискафе изменится. «Триест» для Пикара был не просто глубоководный аппарат: это было его детище, его надежда, почти живое существо. Жак шел по пути отца. С детства он помогал ему и верил в него непререкаемо. Пикары делали все, чтобы вдохнуть жизнь в начатое дело, но они были скованы по рукам и ногам из-за отсутствия средств.

Жак откинулся на спинку кресла и по привычке крепко сцепил пальцы.

— Хотите взглянуть на «Триест» в Кастелламмаре? — бросил он вдруг, стрельнув в меня взглядом.

Хочу ли я? Еще бы…

Несколько недель спустя, как классический турист-американец, я вышел на вокзале в Неаполе. Жак ждал меня. Мы с трудом выбрались из сумасшедшей круговерти площади Гарибальди: такси, юркие малолитражки, автобусы, троллейбусы, фиакры, велосипеды, мотороллеры, прохожие, продавцы, зазывалы, чистильщики обуви, полицейские — все смешались в кучу, оспаривая друг у друга если не приоритет, то по крайней мере свое место под жгучим неаполитанским солнцем. Тридцать километров невообразимого шоссе, торжественно именуемого автострадой, привели нас к облюбованному Пикарами уголку на склоне горы Фаито; это был бывший королевский замок «Квисисана», построенный несколько веков назад и окруженный каштановой рощей. Когда-то он служил летней резиденцией неаполитанских Бурбонов, потом его переделывали в казарму, больницу, школу, а во время немецкой оккупации он служил военным лагерем. Теперь здесь разместился отель, с террасы которого открывается незабываемый вид на Неаполитанский залив. Вдали вырисовывался белый силуэт «Триеста».

Сидя за рулем своего малолитражного «фиата», Жак продолжал рассказ:

— Как вы знаете, мой отец ученый. Годами он не выходит из лаборатории, отрываясь только на время испытаний. Свой первый воздушный шар он сконструировал для изучения космических лучей в стратосфере. Однако подняться так высоко можно было только в специальной герметической гондоле, которую он сконструировал, открыв эпоху высотного воздухоплавания. Сейчас тот же принцип положен нами в основу погружения на подводном шаре-батискафе.

Выходило все очень просто: желаете отправиться в неведомые сферы, в мир, где до вас никто не был? Извольте: изобретите себе аппарат и поезжайте!

Да, «Триест» в самом деле был шар, я теперь видел это собственными глазами. Повинуясь послушно закону Архимеда, он погружался в воду, когда становился тяжелее ее, и поднимался на поверхность, когда терял в весе. Гондола защищала наблюдателей от давления толщи воды. Но в таком случае кабина тяжелее окружающей среды и неминуемо должна утонуть. Как быть? А вот как. Гондола соединена с «поплавком» — большим резервуаром, который наполняется жидкостью, подобно тому как в воздушный шар нагнетается газ. В данном случае жидкостью стал бензин. «Триест», таким образом, представлял собой дирижабль, наполненный 100 тысячами литров бензина, — такого количества хватило бы автомобилю среднего класса на то, чтобы 25 раз обогнуть земной шар… На поверхности батискаф держался, когда вода выкачивалась из отсеков поплавка. При погружении в них впускали 14 тонн воды. При подъеме же, как и на воздушном шаре, освобождаются от балласта. Балластом служит железная дробь, удерживаемая электромагнитом. В любом случае достаточно выключить электропитание, чтобы шар поднялся на поверхность со дна моря. При поломке или аварии вы, таким образом, автоматически «падали вверх»… Система гениальная по своей простоте.

По соседству с «Триестом» я обратил внимание на пару оригинальных алюминиевых лыж. Жак уловил мое любопытство и с улыбкой сказал:

— Это вспомогательное приспособление — понтонные лыжи; на них удобно добираться до батискафа с берега. Будет время, постараюсь довести их до совершенства.

Осмотрев эту экипировку новоявленного Христа, вознамерившегося шествовать по воде, я спустился за Жаком в кабину «Триеста». Первое ощущение, будто я очутился внутри громадных швейцарских часов. Стены были сплошь покрыты приборами — вольтметрами, амперметрами, хронометрами, термометрами; висели какие-то баллоны, под ними — рубильники, сопротивления, электрические кабели; все было в образцовом порядке. Я попал в сердце «Триеста» — миниатюрную океанографическую лабораторию. Вид всех этих бесчисленных приборов придавал гондоле какую-то таинственность. Любой посторонний человек потерялся бы среди них. Но Жак с отцом сделали все это собственными руками; они знали, что где расположено и в каком порядке. На борту не было никаких обозначений, никаких надписей: в глубинном мраке изобретатели, строители и пилоты батискафа могли безошибочно вести это пузатое чудовище простым мановением руки.

«Если когда-нибудь „Триесту“ доведется попасть в Штаты, — подумал я, — в тот же час его обвешают предупреждениями: „Помните, что…“, „Перекройте этот клапан, если…“, „Не стойте возле…“ и т. д.». (Кстати сказать, именно так оно и случилось в дальнейшем!)

В батискафе меня поражало все. Во-первых, то, что его построила бригада, состоящая всего из двух человек — отца и сына. Отец, физик, инженер-воздухоплаватель, дал идею и разработал проект. Сын осуществил его. Вдвоем они опустились вначале на 1000, а затем на 3000 метров в Средиземном море. Вернувшись затем в Швейцарию, отец заперся в своем доме в Шексбре, на высоком берегу Женевского озера, где занялся расчетами новых подводных аппаратов. А теперь Жак под руководством отца готовил в Италии к спуску батискаф «Триест».

В области погружений на большие глубины, насколько мне было известно, с Пикарами соперничал только французский флот. Ему достались в наследство первый пикаровский батискаф ФНРС-2, все теоретические расчеты и даже техническая документация. С помощью швейцарского профессора французы переоборудовали старый ФНРС-2 в новый аппарат ФНРС-3, причем главная деталь — гондола осталась без изменений. Французский флот располагал значительными кредитами, в то время как Пикары вынуждены были экономить каждый сантим: Жак до сих пор не мог купить эхолот, крайне необходимый при спуске на дно.

Я с радостным волнением думал о том, что вот нашлись двое людей, придумавшие и построившие удивительную подводную лодку, что они уже достигли на ней глубины, в 30 раз превышающей возможности обычной подводной лодки… Как правило, такая титаническая работа оказывается под силу только военному ведомству морской державы. Подводные лодки строят правительственные организации, обладающие практически неограниченными возможностями, имеющие в своем распоряжении людей, материалы, квалифицированных специалистов, — все, включая электронные компьютеры… Нет, Жак в самом деле был анахронизмом: никаких секретарей, ассистентов, практически без лаборатории и без денег. И тем не менее именно Пикары лидировали в этой области. Более того — они опередили на 10 лет соответствующие ведомства крупнейших морских держав!

Их выручали блестящая методика и постановка дела; как одержимые они работали по 16 часов в сутки, ни на йоту не отклоняясь от распорядка. Наградой для них была возможность проникнуть в новый для человека подводный мир. Парадоксально, что время — решающий фактор для глубоководного корабля — теряло смысл под толщей воды; если на дне остановить часы, ориентироваться больше не по чему: не видно солнца, нет времен года, нет ничего, за что можно было бы зацепиться!

В своем кратком описании батискафа, отправленном в Вашингтон Национальному научному фонду, Жак отмечал: «Батискаф — единственное средство, позволяющее человеку проводить непосредственные наблюдения на больших глубинах». И это бесспорный факт. Простая, лишенная всяческой демагогии фраза Жака заключала в себе перспективу исследования нового пространства. В послевоенные годы ведущие державы мира потратили миллиарды на освоение космоса. А двое предельно «сухопутных» швейцарцев на скудные пожертвования, опираясь только на железную волю и самодисциплину, проложили человечеству путь в абиссальные глубины.

Жак Пикар, этот капитан Немо наших дней, заразил меня своей страстью. Я организовал ему поездку в Соединенные Штаты. Вместе мы отстаивали будущее батискафа в кабинетах Управления морских исследований. Я сделал все возможное, чтобы заинтересовать наш флот идеей подводного корабля нового типа. Меня связала с капитаном «Триеста» крепкая дружба; я с нетерпением ждал того дня, когда сам смогу погрузиться в пучину и сквозь панорамные иллюминаторы батискафа заглянуть в таинственный подводный мир…

«Триест» был сугубо мирным кораблем. Малая скорость, крохотный экипаж из двух человек — пилот и наблюдатель, незначительный запас хода (в сравнении, например, с атомной подводной лодкой) — все это делало его непригодным для военных целей. Но наш флот активно проводит и чисто научные изыскания, а в данном случае он получал возможность осуществить океанографические работы первостатейной важности. Однако военно-морской флот — это не один человек и даже не один отдел. Нам пришлось убеждать десятки людей, отводить сотни доводов против, завлекать и заинтересовывать. Не знаю, сумели ли мы быть достаточно убедительными, но военно-морской флот в конечном итоге ухватился за наше предложение. Научные сотрудники его лабораторий совершили серию погружений в Средиземном море, у берегов Калифорнии и, наконец, опустились в Марианскую впадину. Флот из двухмерного пространства шагнул наконец в трехмерное! А развитие океанографии, несомненно, вступило в новую фазу.