Глубокие воды

1

Когда проводишь во власти моря столько времени, сколько я, душа забывает, что такое отдых. Для моряка умение реагировать на малейшие изменения среды, будь то внутренние – в конструкции и мореходности судна – или внешние – в состоянии океана и неба, – решает все. От скорости твоей реакции зависят жизни. И долг капитана – внимательно прислушиваться к каждому скрипу переборки, стуку корпуса, изменению в ритме работы двигателей, к завыванию ветра.

Даже когда я свободен от вахты и сплю на своей узкой койке, моя душа начеку. Поэтому в ту декабрьскую ночь я сел в постели еще прежде, чем мой первый помощник прекратил стучать в дверь каюты, и к тому времени, как он вошел и отдал честь, я уже спустил босые ступни на холодный линолеум.

– Простите за беспокойство, капитан.

Он пошире расставил ноги, чтобы противостоять качке. Снаружи дул крепкий ветер, предвестник раннего наступления сезона муссонов, – глобальное потепление нарушило природный календарь.

– В чем дело, Юсуф?

– Сэр, замечены сигнальные ракеты.

– Ракеты? – Мы находились посреди Индийского океана, в тысяче морских миль от любой суши – Африки, Шри-Ланки, Суматры – и еще дальше от нашего порта приписки. Поблизости не было никаких морских путей, и ни один рыбак не рискнул бы отойти так далеко от берега. – Ты уверен?

– Да, сэр.

Я полез в рундук за свежей рубашкой. Натянул форменные брюки.

– Сколько?

– Две. Обе – красные парашюты. Первую Умар увидел, когда она уже падала. Мы подождали две минуты, потом взлетела вторая.

Промежуток в две минуты между первой и второй. Красные парашюты. Все по правилам. Я надел ботинки.

– АИС[1] показывает какие-то суда?

– Нет, сэр. Но радар засек что-то в семи морских милях к востоку-юго-востоку. Мы думали, это просто дождевая тень.

Я вернулся с Юсуфом на мостик. После полумрака в коридоре верхний свет резал глаза, из чьего-то телефона грохотал рэп. Воздух был пропитан специями и маслом, и запах вел к обертке от запрещенной самосы[2] возле мусорного ведра.

Мичман Умар склонился над радаром, изучая экран, на котором светились зеленые кольца дальности, въевшиеся в черноту. Тучи и нарастающие волны создавали посторонние эхо-сигналы, появляющиеся, исчезающие и меняющие форму с каждым оборотом антенны. Стеклоочистители были установлены на максимальную скорость, и ветровое стекло за их дугами помутнело от соли. Дальше чернела тьма.

Я снова повернулся к экрану радара.

– Где объект?

– Вот, – ответил Умар, опустив «сэр».

Я подозревал, что рэп – его проделка; многие из моих людей были просто мальчишками из кампонга[3], деревенскими пареньками. Умар постучал по экрану на пять часов. Я вгляделся в изображение, пытаясь различить среди пляшущих пикселей какие-то постоянные очертания, которые подтвердили бы присутствие лодки.

Рэпер все надрывался.

Никто не учится, ключ поворачивается, кайф притупляется, первый раз не получается.

Музыка на вахте была под запретом. На борту я всегда отключал личный телефон и прятал в рундук. Кроме того, даже когда мы находились в зоне сигнала, не было никого, кто мог бы мне позвонить.

Я моргнул.

– Мичман Мухаммед Умар бин Райян. Выключите это!

– Есть, капитан. – Умар бросился к электронной панели, где заряжался его телефон.

Он не расставался с ним ни на миг, постоянно протирал стекло, проверял, надежно ли он защищен чехлом.

После того как он выключил музыку, наступило мгновение блаженной тишины. А затем я услышал это. Вызов по радиосвязи.

– …дэй, мэйдэй… оче…

– Умар! УКВ.

Он уже тянулся одной рукой к микрофону, а другой выкручивал громкость трансивера. Мостик заполнили помехи, хлынувшие в уши, как рев воды, который, вероятно, слышат утопающие.

В эфир снова пробился радиосигнал.

– Мэй… дэй, мэй… эй. (Все замерли.)…та «Санта-Мария», парусная я… ария, парусная яхта «Сант… Ма… ия».

– Это женщина, – сказал Умар.

Я раздраженно посмотрел на него, напрягая слух. Она действительно сказала «Мария»?

– …буется срочная медицинская пом… – сказала женщина по-английски.

Я забрал у Умара микрофон и также по-английски заговорил:

– «Санта-Мария», это патрульный корабль «Патусан» Королевских морских сил Малайзии, прием.

Раздался треск помех, и я усомнился, прошла ли моя передача. Я подождал, держа палец над кнопкой вызова. Умар и Юсуф не сводили глаз с меня, я – с экрана радара.

– О боже. – Она шумно выдохнула в свой микрофон. Акцент у нее был британский. – Я думала, вы мираж. – Она издала какой-то звук, не то засмеялась, не то всхлипнула. – Я радировала несколько дней. Потом увидела вас на экране. Это «Санта-Мария». То есть мэйдэй[4], то есть прием.

– Мэм, – заговорил я, стараясь произносить слова как можно четче, – насколько я понимаю, вам требуется помощь. Мне нужно знать местонахождение вашего судна и характер бедствия.

Когда она диктовала свои широту и долготу, связь улучшилась. Умар записал координаты и кивнул, подтверждая, что они соответствуют точке на радаре. Юсуф изменил наш курс.

– Пожалуйста, приплывите, – сказала она, и ее голос сорвался. – Мой муж. Он тяжело ранен. Очень тяжело.

– Ваше судно, мэм. Оно вышло из строя?

– Нет, но он ранен. Ему нужен врач. Пожалуйста, поторопитесь.

– Мы уже в пути, мэм, – сказал я. – Наше РВП…[5]

– Двадцать восемь минут, – сказал Юсуф по-малайски.

– Двадцать восемь минут, – передал я по-английски.

– О боже.

Дрожь в ее голосе заставила меня потянуться через плечо Юсуфа и толкнуть дроссели вперед. В иллюминаторы ударила вода. Разогнать корабль быстрее при таком волнении моря я не мог.

– Мэм, – сказал я, нажав на вызов. – Что произошло? С вашей лодкой? С вашим мужем? – Только тихое шипение белого шума. Я снова нажал кнопку. – Мэм? Вы можете рассказать, что произошло? С «Санта-Марией»? – Я отпустил палец, прислушался. Опять ничего. Что это, нежелание отвечать? Или всего лишь неустойчивая радиосвязь? Возможно, она отошла от передатчика, чтобы позаботиться о муже.

Нажимаю на кнопку.

– Мэм. – Мой голос наполнился профессионализмом, в последние годы умение отстраняться от личных эмоций оказалось для меня благословением. – Мы плывем к вам.

Отпускаю.

Впрочем, возможно, более подходящим словом было бы «преимущество», поскольку в благословения я больше не верил.

Нажимаю.

– Мои офицеры обучены оказанию первой помощи.

Отпускаю.

Я хотел – должен был – удержать ее на связи.

Нажимаю.

– Мэм, как вас зовут?

Потрескивание.

– Виржини.

– Виржини. Я капитан Даниал Тенгку.

– Помогите нам. – Теперь она определенно плакала.

Часто, когда я думаю о своей жене, мне хочется, чтобы кто-нибудь был с ней в то ужасное время. Она наверняка была так напугана. По крайней мере, я могу сделать что-то для этой женщины, постараюсь помочь ей.

– Виржини. Послушайте меня. Мы постараемся подойти к вашему судну по возможности быстро. Осталось, – я сверился с часами на приборной панели, – двадцать шесть минут.

Молчание.

– Вы меня слышите?

– Да.

– Хорошо.

Я выждал тридцать секунд.

– Виржини, вы здесь?

– Да, – сразу ответила она.

– Теперь наше РВП чуть больше двадцати пяти минут.

Пока мы на всех парах приближались к «Санта-Марии», я вызывал Виржини каждые тридцать секунд, всякий раз обращаясь к ней по имени, чтобы успокоить ее, показать, что она больше не одна, создать между нами связь, доверие. Десять, двадцать, пятьдесят, пятьдесят два раза. Пятьдесят два – количество недель в году, карт в колоде и жителей Пинанга, погибших в тот роковой день.

– Виржини, вы здесь?

– Да.

Наконец гул двигателей сделался тише: Юсуф снизил скорость. «Патусан» зарыскал на волнах. Я схватил фонарик и распахнул дверь на палубу. Было скользко, и, водя лучом по бурлящему черному океану, нужно было держаться за поручень.

Ничего.

Потом – бах! – густая ночь взорвалась, небо стало белым, как днем, и справа по носу, на фоне туч, застилающих звезды, обрисовался призрачный силуэт яхты, паруса и снасти мерцали во всполохах затухающей ракеты.

«Санта-Мария».

Мария – имя моей жены.

В этот момент я сделал то, чего не делал много лет. Я перекрестился.

2

Вспомогательный тендер трясся и подскакивал по открытой воде. Умар, как и подобает умелому рулевому, поворачивал катер бортом к волнам, чтобы смягчить удары, но расстояние до яхты сокращалось медленно, и мы вскоре промокли насквозь.

Я оставил «Патусан» на Юсуфа и взял с собой Умара, а также корабельного медика Хазика. Ориентиром нам служило палубное освещение «Санта-Марии». С этого ракурса я увидел, что это парусный катамаран. И на том спасибо – при таком волнении моря проще высадиться на низкий борт. Набежавшая волна высотой с дом подхватила нас – сначала корму, а затем мидель[6] и нос, – на мгновение перекрыв обзор, и мы понеслись вперед, увлекаемые силой океана.

Умар хорошо рассчитал время подхода к «Санта-Марии», Хазик перепрыгнул на ее борт и бросил швартов.

– Оставайся в тендере, – приказал я Умару. – Не хочу рисковать, швартов может соскочить при такой волне.

– Слушаюсь, сэр.

– И сам держись покрепче.

Я передал Хазику его бортовую аптечку и вылез. Я не знал, в каком состоянии находится яхта, но двигатели у меня под ногами ровно рокотали, и я убедился, что электричество в порядке, судно не вышло из строя и не дрейфует. Паруса были свернуты и закреплены. Пригнувшись, чтобы сохранить равновесие, мы взбежали по короткой лестнице и оказались в задней части просторного, ярко освещенного кокпита с тиковым настилом. На полу между сиденьем рулевого и обеденным столом темнели брызги и пятна. Кровь. Я подал знак Хазику – заходим.

Сразу за стеклянными дверями, спиной к нам, скрючившись сидела Виржини. Между горизонтальными полосками ее бикини отчетливо проступали позвонки. Когда мы вошли, она обернулась – под ввалившимися глазами глубокие тени; ноги, туловище и руки до самых локтей в красно-бурых разводах. Рядом лежал без сознания голый, не считая шорт, белый мужчина. Кровь темными потеками запеклась на его лице и шее, скопилась над ключицей. Голова была забинтована. На полу валялись задубевшие от крови тряпки.

Хазик проверил его пульс:

– Жив.

Виржини непонимающе посмотрела на меня, и я перевел ей сказанное.

– Все нормально. Это мой медик. Он поможет вашему мужу. Что случилось?

– Джейк, – произнесла она и задрожала. – Его зовут Джейк.

Я не стал настаивать на ответе. Объяснения подождут.

– Виржини, на борту есть кто-то еще? – Я оглядел салон.

Сброшенные на пол подушки были уложены в подобие импровизированной кровати, УКВ-микрофон на навигационной станции висел на проводе, точно черное сердце. Все остальное с виду было в порядке.

Она покачала головой.

– Только вы двое?

Кивок.

Я спросил мнения Хазика, и он сказал, что мужчина потерял много крови и необходимо перевезти его на «Патусан», где условия получше. Кроме того, так мы сможем гораздо быстрее доставить его в больницу. Я прикинул в уме – при полной скорости до Порт-Брауна дня четыре пути.

– Протянет ли он столько? – все так же по-малайски спросил я Хазика.

Он вгляделся в лицо мужчины.

– Возможно.

Виржини все еще сидела на корточках рядом с мужем. Я объяснил, что мы возьмем их на наш корабль.

– Это значит, что вашу яхту придется оставить, – сказал я. – Понимаете?

Она посмотрела на меня пустыми глазами.

– Ваша лодка, «Санта-Мария». Мы не можем отбуксировать ее так далеко. Нам придется ее бросить.

Каково ей будет покинуть яхту? Возможно, «Санта-Мария» – ее единственное жилье. Многие западные люди так поступают: продают свои дома по цене целой деревни и переселяются на лодки. Эта явно стоила больших денег.

– Виржини. Вы поняли, что я сказал насчет вашей лодки?

– Это не моя лодка.

Значит, его. Не время вдаваться в семантику.

– Хотите взять с собой на «Патусан» какие-нибудь вещи? (Если раньше она дрожала, то теперь ее затрясло всем телом.) Может, что-то из одежды?

Она посмотрела на мужа и покачала головой.

– Ваши паспорта?

– Их здесь нет. Здесь у нас ничего нет.

Возможно, она тоже перенесла какую-то травму головы?

– Должна же у вас на борту быть какая-то одежда, – настойчиво сказал я.

Она снова покачала головой. Я оставил ее. В правом корпусе находилась мастер-каюта. В рундуке я нашел мужскую и женскую одежду. Я схватил несколько платьев, непромокаемую куртку и вернулся в салон.

– Вот. – Я накинул штормовку ей на плечи. Когда я убрал руки, ее шея покрылась мурашками. – Вам это пригодится для поездки в тендере.

Она плотно стянула воротник. Я подошел к штурманскому столу и поднял крышку. В пластиковой папке лежали судовые бумаги и несколько паспортов. Я сунул все документы в пустой мешок для спасательного жилета, запихнул туда платья и завернул верх мешка. «Патусан» предстояло удерживать на месте, пока Хазик не стабилизирует ее мужа. Оставалось надеяться, что к тому времени мысли Виржини прояснятся и перед отплытием мы сможем помочь ей собрать больше вещей.

– Готов? – спросил я Хазика, когда тот надел на Джейка шейный бандаж и перевязал ему голову.

Он жестами показал Виржини, чтобы прижимала бандаж, пока он не принесет из тендера носилки.

Переправлять раненых с корабля на корабль всегда непросто, тем более при волнении на океане и в глубокой темноте. Пока мы погружали Джейка в тендер и укладывали его на настил, возвращались к «Патусану» и переносили раненого на наше судно, Виржини не сводила с него глаз. Каким-то образом ей удавалось игнорировать океан, который вздымался, ревел и пенился вокруг, полностью сосредоточившись на муже, она сжимала его пальцы и что-то ему шептала. Позже я в этом усомнился, но тогда, помнится, подумал: вот она, настоящая любовь. Так смотрела на меня Мария.

Когда мы все выбрались из тендера, Юсуф, спустившийся с мостика, чтобы помочь, взялся за конец носилок, Хазик подхватил другой, и они понесли раненого по коридору. Только тогда она повернулась ко мне. Ее лицо блестело от соленой воды, воротник все еще был прижат к горлу.

– Идите к нему, – сказал я. – Все в порядке. Теперь он в безопасности.

Благодарный взгляд, который она бросила на меня, на ходу скидывая куртку, прежде чем сойти в недра судна, длился всего долю секунды, но этого хватило, чтобы меня захлестнуло чувство одиночества.

– Теперь вы в безопасности, – повторил я в пустоту.

3

Занимаясь дополнительной бумажной работой, порожденной этим неожиданным поворотом событий, я ощущал за плечом тень Марии. Призраки моих погибших детей проникли на мостик солоноватым запахом озона. Обычно я мог приказать призракам, чтобы оставили меня в покое, но в то утро они были настойчивы, и хотя я изо всех сил пытался не замечать их, работал я медленнее обычного. Поэтому прошло немало времени после того, как в небе забрезжил серый рассвет, прежде чем я снова увидел Виржини.

Кок накрыл завтрак в кают-компании. Я наполнил две кружки еще горячим кофе, захватил пару роти[7] и направился в лазарет, где Хазик устроил пациента. Виржини сжимала ладонь мужа, который так и не пришел в сознание, через металлическое ограждение. Она все еще была в бикини.

Хазик поймал мой взгляд.

– Отказывается надевать одежду, которую вы привезли, – пояснил он.

Я поставил кофе, положил сверток с лепешками.

– Медицинский костюм?

Он указал на шкафчик. На двух его полках хранились медикаменты, на третьей – медицинская одежда в целлофановой упаковке. Я вскрыл одну упаковку и вытряхнул сложенную зеленую футболку.

– Вот, – сказал я Виржини.

Она молча взяла футболку и натянула через голову. Футболка оказалась ей не по росту и напоминала верх от баджу-мелаю[8]. У меня сжалось сердце. Иногда после того, как мы занимались любовью днем, Мария поднимала с пола мою рубашку, заворачивалась в нее и садилась на край кровати – руки скрыты под тканью, ноги обнажены.

– Как пациент? – спросил я Хазика.

Он забрал у меня целлофановую упаковку, скомкал ее и бросил в мусорное ведро.

– Пока что стабилен. Само собой, здесь мы не можем сделать рентген, но при условии, что у него не начнутся судороги и нет внутреннего кровотечения, он должен продержаться до нашего возвращения в Порт-Браун.

– А что с женой? Ее ты осмотрел?

Она не обращала на нас внимания, сосредоточенно наблюдая за мужем.

– Никаких признаков травм. Я обследовал ее на предмет сотрясения, но, похоже, она в порядке. У нее сильное обезвоживание, и ей не помешает хорошенько отъесться. Судя по всему, она недоедала.

– Раз сотрясения нет, значит, ей сейчас можно есть?

– Конечно.

Я поднял кружку, машинально приноравливаясь к движению «Патусана», чтобы не расплескать кофе. За без малого сорок лет в море это стало второй натурой.

– Держите, – сказал я Виржини, перейдя с малайского на английский, – вам нужно что-нибудь попить.

Она не ответила, тогда я позвал ее по имени и постучал кружкой по ограждению. Звон вывел ее из транса. Она уставилась на кружку, и у меня снова, как и на «Санта-Марии», возникло подозрение, что мы имеем дело с какой-то травматической реакцией. Мне нужно было выяснить, что случилось с ней и Джейком. Я был обязан подать подробный рапорт сначала начальству, а затем и соответствующим органам, особенно если раненый умрет. Рапорты, запросы, дознания – всем этим я был сыт по горло. Но это подождет, мой первый долг – забота о людях.

Я снова протянул ей кружку, и на этот раз Виржини взяла ее. Пальцы были темными от солнца, темнее моих собственных, а ногти – нежно-розовыми. Через мгновение она отняла ладонь от руки Джейка, чтобы обхватить кружку двумя руками. Ссутулив напряженные плечи, она принялась пить кофе. Отхлебнула, а затем наклонила кружку и осушила до дна. В тот момент это показалось мелочью, но позже, когда она рассказала мне свою историю и я лучше все понял, я вспомнил, как она это проделала, и задумался, насколько сильны в нас первобытные инстинкты – потребность в еде, воде, убежище, защита тех, кого мы любим.

Я положил на постель круглые лепешки, завернутые в вощеную бумагу.

– Вот. Makan.

Когда я бывал дома в увольнительной, так говорила Мария, ставя передо мной тарелку с наси-лемаком[9] или супом вонтон[10]; капитанша нашего дома отдавала мужу тот же приказ, что и нашим детям: Makan. Ешь.

Виржини отщипнула краюшку и нерешительно пожевала. Поначалу ей было трудно глотать, тело содрогнулось, но потом она взяла роти обеими руками, откусила большой кусок и, еще как следует не прожевав, снова впилась в лепешку зубами. Обе роти исчезли в мгновение ока.

– Простите, – сказала она, вытирая ладонью рот от масляных крошек.

Хазик протянул ей бумажное полотенце.

– Вам не за что извиняться, – ответил я. – Хорошо, что вы едите и пьете. Но теперь вам, пожалуй, нужно выспаться.

Я уступил ей свою каюту – единственная женщина на борту, она не могла делить спальное помещение с членами экипажа. Сам я собирался посменно с Юсуфом спать на его койке, пока не прибудем в Порт-Браун. Она не хотела оставлять мужа, но я перевел ей то, что сказал о его состоянии Хазик.

– Виржини, вы должны быть сильной ради него, а для этого вам необходим отдых. – Я видел, что долго уговаривать не придется, она падала от усталости.

Я отвел ее к себе в каюту. Когда она провожала меня до двери, глаза у нее уже закрывались. Замок щелкнул у меня за спиной, и я поспешил вернуться к работе, преследуемый по пятам моей семьей.

4

Я дал ей поспать шесть часов. За это время океан успокоился и покачивал нас мирно, как мать, баюкающая младенца. Я никогда не доверял спокойному морю: когда стихия разворачивается в полную мощь, хотя бы знаешь, с чем имеешь дело, и не окажешься застигнутым врасплох.

«Патусан» не трогался с места, дожидаясь разрешения к отплытию в Порт-Браун. Мне хотелось получить ответы хотя бы на некоторые из моих вопросов, прежде чем мы бросим «Санта-Марию», поэтому я отнес Виржини обед в каюту. Она расправилась с ним с той же жадностью, что и с лепешками. Две бутылки воды, которые я оставил возле койки, также были пусты.

Полулежа на моей койке и накрыв колени простыней, она нянчила в руках принесенную мной чашку чая. Я, выпрямив спину, сидел на стуле, который придвинул к постели достаточно близко, чтобы приступить к разговору, но не настолько, чтобы испытывать неловкость.

– Военный корабль, – произнесла она. – Они говорили нам, что есть какой-то военный корабль, но он не придет. Я два дня пыталась связаться с кем-нибудь по радиосвязи. А потом появились вы.

– Они? – переспросил я. – Кто такие они?

В дверь постучали. Дождавшись моего разрешения, вошел Умар.

– Сэр. – Меня удивила его почтительность и то, что он отдал честь, – обычно Умар пренебрегал такими формальностями. Виржини он коротко кивнул. – Вы это велели принести, капитан? – спросил он по-английски и протянул мне УКВ-рацию.

– Мичман, – отозвался я, и это тоже показалось неестественным. Мы не привыкли к присутствию посторонних. Я перешел на малайский: – Как будет время, найди радиолокационный отражатель и установи его на катамаране. Возьми с собой Ямата. (Ямат был моим механиком.) Пусть подождет тебя в тендере. – Я приказал бы ему затопить яхту, но она стоила целое состояние и не имела никаких повреждений, а я не хотел ввязываться в разборки со страховщиками. – Заодно проверь, транслирует ли на лодке АИС. Ночью система не обнаруживалась. Не выключай ее. Оставь один двигатель включенным, но на нейтрали, чтобы аккумулятор как можно дольше не садился. Мало ли куда отнесет «Санта-Марию», когда мы ее бросим. Только риска, что с ней столкнется какой-нибудь корабль, мне и не хватало.

– Сейчас, сэр?

– Необязательно. Но до заката. Радируй мне, когда будешь на месте.

– Слушаюсь, сэр. – Он двинулся к выходу.

– И вот еще что, Умар, – добавил я, – захвати для них там какой-нибудь одежды и осмотри напоследок яхту, чтобы не задерживаться, когда получим разрешение.

Он закрыл за собой дверь.

Когда мы остались наедине, я начал по новой:

– Кто рассказал вам о нашем патрульном корабле? И где вы находились?

Она опустила взгляд.

Что бы мы с женой ни обсуждали – учебу Адама, события в кампонге, наши планы на будущее, – мне приходилось ждать, пока она поразмыслит над своим ответом. Мария задумчиво склоняла голову, и в конце концов меня вознаграждал блестящий взгляд ее турмалиновых глаз.

– Остальные, – ответила Виржини. – Это они рассказали нам о военном корабле. Остальные на Амаранте.

Значит, она побывала на Амаранте. В последнее время туда мало кто добирается, но некоторые из этих иностранцев так упорны. Говоря «иностранцы», я имею в виду западных людей, потому что почти все они – приезжие с Запада, думающие, что острова вроде Амаранте – это рай, а полоска золотого песка – та самая утопия, которую они искали и которая исцелит все раны. Пожалуй, для заживления чьих-то поверхностных ран и впрямь хватает толики солнечного света и глотка соленого воздуха. Но раны других слишком глубоки. А третьих эти пляжи и прибрежные воды приводят к гибели, а не к перерождению.

Я хотел сказать все это ей, но вместо этого рассказал, что раньше мы патрулировали Амаранте несколько раз в год, но, поскольку остров очень далеко, а с ресурсами сейчас туго, центральное командование изменило наши обязанности.

Виржини продолжала смотреть на свои колени, ссутулившись, втянув голову в плечи, словно заняв оборону, и я не знал, как к ней подступиться.

– Вы с Джейком проводили на Амаранте отпуск? – попытал удачи я.

Она моргнула.

– Вроде того.

– А потом с ним произошел несчастный случай?

Молчание. Она разглаживала складки простыни, снова и снова расправляя ткань в одном и том же месте, как будто могла разгладить морские волны.

Мария говорила, что лучший способ успокоить бурные воды – это полить их маслом, но в тот день ей не помог бы никакой чудодейственный бальзам.

Я собрался с мыслями. За несколько коротких разговоров с этой белой женщиной я так и не выяснил, каким образом ранило Джейка и что так сильно потрясло ее саму. Пора разобраться, что к чему.

– Виржини, что произошло?

Она допила чай, хотя к тому времени он, вероятно, совсем остыл. Ставя пустую чашку на полку рядом с моей койкой, она задела стоявшую там фотографию, и молитвенные четки, висевшие на рамке, со стуком упали. Она подняла их – крестик угнездился в ладони, нитка с бусинами свесилась с запястья – и наклонила голову, чтобы их рассмотреть. Ее рыжеватые волосы, подстриженные коротко, как у мужчины, были чудовищно спутаны.

– Вы католик? – спросила она.

– Меня воспитывали в католической вере.

– У вас очень хороший английский.

– Я ходил в англоязычную школу. Мать моего отца была британкой. А вы? Где вы выросли?

– В основном в Англии. И во Франции. – Ее внимание вернулось к четкам Марии. – У моей двоюродной бабушки были такие же. – Она зажала одну из бусин между большим и указательным пальцами. – Я думала, вы мусульманин.

– В Малайзии не так уж мало католиков. За это мы должны благодарить вас.

– Меня? – Затем на ее лице отразилось понимание. – А. Вы имеете в виду колонизаторов. – Она взяла обмотанной четками рукой фотографию. По сей день чувствую, как мои губы сжались в жесткую линию. – Мило, – сказала она. – Ваша жена и дети? Сколько им?

Я замялся. Никто из экипажа никогда не расспрашивал меня о моей семье.

– Адаму, моему сыну, тогда было семь. Фаре – пять. – Она не спрашивала о возрасте Марии, но я все равно его назвал. – А моей жене – тридцать один.

– Тридцать один, – повторила она, и я понял, что ее броня треснула. – Столько же, сколько мне. Когда это снимали?

– В две тысячи четвертом. В День независимости у нас дома, в Пинанге. – Дети нарядились в красно-белые костюмчики, которые Мария вырезала и сшила для них из «полос славы»[11]. В их руках развевались пластиковые флажки. – За четыре месяца до…

Должно быть, она заметила, что я осекся, но не стала настаивать, чтобы я продолжил.

– Вы живете в Пинанге? – спросила она вместо этого.

– Да.

– Ваш сын хочет пойти по вашим стопам во флот? Или даже ваша дочь?

Мощное течение потащило меня прочь с курса. Чтобы за что-то ухватиться, я потянулся к мешку у своих ног, который забрал с «Санта-Марии». Пластиковые застежки щелкнули, когда я открыл их, водонепроницаемый пластик скрипнул, когда я размотал горловину. Сверху лежала собранная мной одежда, под ней – паспорта и бумаги. Я достал все это и вывалил себе на колени. На Виржини все еще была медицинская футболка из лазарета. Возможно, теперь, когда она отдохнула и привела в порядок мысли, ей будет удобнее в собственных вещах. Не исключено, что это даже поможет ей разговориться.

Я развернул одно из платьев – необычный наряд для военного судна, зато, в отличие от футболки, хоть немного прикроет ей ноги. Я протянул платье Виржини:

– Возьмите. Я привез его с вашей лодки.

Она снова насторожилась.

– Капитан Тенгку, я уже сказала вам, что «Санта-Мария» не моя лодка.

– Значит, вашего мужа.

– И не его тоже.

– То есть вы ее угнали?

Я сказал это в шутку, чтобы Виржини немного расслабилась, но она отшатнулась. Фотография все еще была у нее в руках, и она потерла пальцем пятнышко на серебряной рамке.

– Джейк был в воде.

За моей спиной встали Мария, Адам и Фара.

– Где? На Амаранте?

Она кивнула, стиснув рамку.

– И он ударился головой?

Снова кивок. Наконец-то мы сдвинулись с мертвой точки.

– Как?

– Точно не знаю.

– О корпус? О руль?

Молчание.

– О скалы?

На ее скулах заиграли желваки.

– Кажется, о гребной винт.

Если это был гребной винт, ему невероятно повезло, что он остался жив. И ему следовало быть осторожнее. А я-то принял их за профессионалов, но я своими глазами видел, как она запускала ракеты и в одиночку управлялась с парусами, и полагал, что если они отошли так далеко от большой земли, до самого Амаранте, то ее муж тоже кое-что смыслит в морском деле. Как же его угораздило купаться рядом с винтом? Что-то тут нечисто.

– Послушайте, вы должны кое-что понять. Джейк ненавидит воду. Больше того… он ее боится. Но он нырнул. Ради меня.

Мария не умела плавать. Но мы поговорили об этом и согласились, что Адаму и Фаре надо научиться. Для этого она и отвела их на Пантай Пасир Панджанг – чтобы увидели море с безопасного пляжа, чтобы к нему привыкли.

Я снова переключился в рабочий режим. Рассказ Виржини звучал довольно неубедительно.

– Так вы утверждаете, что ваш муж, который боится воды, зачем-то прыгнул ради вас за борт рядом с крутящимся винтом?

– Он не прыгал.

– Упал?

Она покачала головой, снова непроницаемая.

– Споткнулся?

То же движение головой.

– Его столкнули?

На этот раз ее голова не шевельнулась. Я расценил это как «да».

– Кто? Кто его столкнул, Виржини? – Может быть, она сама? Не поэтому ли она ведет себя так странно – совсем не из-за травмы, а из-за чувства вины? – Вы?

– Нет!

– А кто?

– Витор.

– Кто такой Витор? Член вашей команды? – Катамаран был достаточно большим, на таком нужен экипаж из пары человек.

– Они дрались. Джейк хотел воду, а Витор ему не давал.

– Разве вы не сказали, что Джейк боится воды?

– Не той воды, другой. Ох, я рассказываю неправильно. – Она швырнула рамку на постель и закрыла лицо руками, тяжело дыша в ладони. Я поднял фотографию – к счастью, стекло не треснуло – и поставил ее на место.

– Мне нужно… – Она резко вскочила с койки. – Где гальюн?

Отведя взгляд от ее голых ног, я указал на закрытую дверь санузла. Она скользнула внутрь и заперлась. Я услышал, как из крана полилась вода.

Я положил платье и прочую одежду на пол и занялся документами – паспортами и судовыми бумагами. Паспортов было четыре. Первым я открыл бразильский, на имя Витора Сантоса. С фотографии смотрел белый темноволосый мужчина, загорелый, с квадратным подбородком. Согласно дате рождения, Сантосу было сорок два – староват для матроса. Возможно, я переоценил навыки Виржини и Джейка, и этот Витор был их шкипером. На черной обложке второго паспорта золотом было вытиснено República de Moçambique[12]. На снимке – не Виржини, а некая Тереза Маботе, чернокожая женщина с длинными, плотно облегающими голову африканскими косичками. Их уборщица-повариха? Третий паспорт, португальский, принадлежал белому мужчине. Жуан да Сильва. Фотография была нечеткой, но смахивала на снимок из первого паспорта. Даты рождения совпадали. Четвертый, снова мозамбикский, был выдан тому же человеку на имя Виченте де Суза. Дата рождения та же. Паспорта Виржини и Джейка отсутствовали.

Кран в санузле со скрипом выключился. Я достал из папки судовые бумаги и развернул их. «Санта-Мария» была зарегистрирована в Сан-Себастьяне, Бразилия, на имя Витора Сантоса. Я пролистал остальные документы, проверяя, не меняла ли яхта владельцев. Но ничего. Все сходилось.

Она же сказала: Лодка не моя.

Дверь открылась. Волосы у Виржини были влажными, лицо на удивление спокойным для человека, который пару минут назад казался не в себе. Края паспортных обложек врезались мне в пальцы. Кто эта женщина и что она натворила?

– Я начну сначала, – сказала она. – Так вам будет понятнее…

Я протянул ей судовые документы и первый паспорт, открытый на странице с фотографией.

– Виржини, кто такой Витор Сантос? Почему у вас его лодка? Кто такая Тереза Маботе? И где они сейчас?

Она тяжело опустилась на койку. Губы двигались, но она не издала ни звука, только сосредоточенно смотрела на паспорт.

– Виржини, что происходит?

Она сунула руки под бедра.

– Виржини, ответьте мне. Кто этот человек и где он? Вы что-то с ним сделали?

Она принялась раскачиваться взад-вперед, все так же шевеля губами. Шепот, поначалу слишком тихий, перерос в бормотание. Она повторяла одну и ту же фразу в такт своим движениям, будто, раскачиваясь, выталкивала слова из себя. Я смог разобрать, что она бормочет. Этот миг был подобен отливу перед цунами, той пугающей паузе, когда вода отступает и все на краткое мгновение становится неподвижным, спокойным и безмолвным, а потом обрушивается разрушительная сила.

– Это все моя вина. Я убила их. Убила! Это все моя вина.