Глупости маленького Николя

Перевод с французского Сони Бильской

ЗА НАМИ НАДЗИРАЕТ МЕСЬЕ МУШАБЬЕР

Утром на перемене, пока мы не вышли из строя во дворе, наш классный надзиратель Бульон сказал:

— Всем глаза на меня! Я должен поработать в кабинете месье директора. Поэтому надзирать за вами будет месье Мушабьер. Окажите мне любезность — будьте послушны и не сведите его с ума. Ясно? — Бульон хлопнул месье Мушабьера по плечу: — Смелее, малыш Мушабьер! — И ушел.

Месье Мушабьер посмотрел на нас круглыми глазами и пропищал:

— Разойтись!

Месье Мушабьер — наш новый надзиратель, мы пока не придумали ему смешного прозвища. Он намного моложе Бульона — наверное, сам недавно ходил в школу, а сегодня впервые присматривает за нами на перемене.

— Во что играем? — спросил я.

— В самолеты? — предложил Эд.

Мы не знали, как в это играть, и Эд объяснил:

— Делимся на две команды — наши и не наши, — и мы самолеты. Расставляем руки в стороны, бежим, кричим «врррр», а не нашим ставим подножки. Если упал — самолет сбит, и ты проиграл.

Мы решили, что это классная игра, — тем более, за нее нам вряд ли попадет.

Хорошо, — сказал Эд, — я буду главным у наших, капитаном Уильямом, я видел его в кино, он там хохотал и сбивал всех врагов — тррра-та-тах, — а потом его самого подло сбили, но это не так страшно, его кладут в больницу, я тоже лежал в больнице с аппендицитом, и он выздоравливает, и опять летит сбивать других врагов — и вот победа! Очень классное кино!

Я, — сказал Максан, — буду Гинемером, он самый сильный.

А я, — сказал Клотэр, — буду Мишелем Танги, я на уроке в журнале «Пилот» про него читал — он всегда попадает в аварии, но остается в живых, потому что хорошо управляет самолетом, и у него классная форма.

Я буду Баффало Билл, — сказал Жеофруа.

— Баффало Билл не летчик, это ковбой, идиот! — сказал Эд.

— А что, ковбой не может стать летчиком? — ответил Жеофруа. — Ну-ка повтори, что ты сказал!

— Что я сказал? А что я сказал? — спросил Эд.

— Про идиота, — ответил Жеофруа.

— Ах да! — сказал Эд. — Ты — идиот.

И началась драка. Но прибежал месье Мушабьер и отправил их в угол. Тогда Эд и Жеофруа расставили руки в стороны и полетели туда, крича «врррррр».

— Я прилетел раньше тебя, Баффало Билл! — закричал Эд. Месье Мушабьер посмотрел на них и почесал затылок.

— Парни, — сказал я, — если мы будем драться, как всегда, не хватит времени поиграть.

— Ты прав, — сказал Жоаким. — Давайте разделимся на наших и не наших — и начнем.

Но, как водится, не нашим быть никто никогда не хочет.

— Ладно, все будем нашими, — сказал Руфус.

— Как же мы будем сбивать наших? — спросил Клотэр.

— А почему бы и нет? — сказал Максан. — Будут наши и не совсем наши. Альсест, Николя и Клотэр будут не совсем наши, а я, Руфус, Жоаким — наши. От винта!

И Руфус, Жоаким и Максан вытянули руки и побежали, крича «врррр», а Максан, который свистел и бегал быстрее всех, был реактивный самолет. Клотэр, Альсест и я были против: что это такое, в конце концов! Вечно Максан нами командует.

И мы решили никуда не лететь, поэтому Максан, Руфус и Жоаким вернулись и стали кружить возле нас с вытянутыми руками и кричать «врррр», «врррр», «врррр».

— Ну что, парни, — сказал Максан, — вы летите или нет?

— Нам не нравится быть не нашими, — сказал я.

— Да ладно вам, парни, — сказал Руфус. — Перемена скоро закончится, и мы из-за вас не поиграем!

— Ну, — сказал Клотэр, — мы согласны, если не совсем наши — это вы.

— Шутишь? — сказал Максан.

— А вот сам увидишь! — закричал Клотэр и погнался за Максаном, который вытянул руки и со свистом улетел.

Тогда Клотэр тоже вытянул руки, закричал «врррр» и «тррра-та-тах», но поймать Максана было нелегко: он был реактивным самолетом с очень длинными ногами и большими грязными коленками. Как и Клотэр, Руфус и Жоаким тоже вытянули руки и полетели за мной.

— Гинемер вызывает контрольную башню, Гинемер вызывает контрольную башню, — кричал Руфус, — я держу одного на прицеле. Врррр!

— Гинемер — это я! — закричал Максан и, свистя, пробежал перед нами; его преследовал Клотэр, который кричал «тррра-та-тах», но никак не мог поймать.

Альсест в своем углу бегал по кругу с одной вытянутой рукой — «врррум-врррум», — потому что в другой у него был бутерброд с вареньем. Наказанные Эд и Жоаким у себя в углу, вытянув руки в стороны, пытались ставить друг другу подножки.

— Ты сбит, — закричал Клотэр Максану, — я стреляю в тебя из пулемета, тррра-та-тах, ты должен падать, как во вчерашнем фильме!

— Нет, месье, — сказал Максан, — ты промазал, я выставляю радары!

Максан на бегу повернулся, пытаясь выставить радары против Клотэра, и — бум, столкнулся с месье Мушабьером.

— Осторожней, — сказал месье Мушабьер. — А вы все — подойдите-ка сюда.

Мы подошли, и месье Мушабьер сказал:

— Я тут за вами наблюдаю. Чем это вы занимаетесь?

— Чем занимаемся, месье? — переспросил я.

— Этим, — сказал месье Мушабьер. Он расставил руки в стороны и тоже полетел, свистя и крича «врррр» и «тррра-та-тах», — как вдруг остановился перед Бульоном и директором: те вышли во двор и смотрели на него, не веря своим глазам.

— Я говорил, месье директор, я за него волнуюсь, — сказал Бульон. — По-моему, он еще не дозрел.

Директор взял месье Мушабьера за вытянутую руку и произнес:

— Приземляйтесь, малыш, поговорим. Ничего страшного.

На следующей перемене за нами надзирал Бульон. Месье Мушабьер отсиживался у медсестры. Жаль, конечно, потому что мы стали играть в подводные лодки и поднимали руки, как перископы, — но тут Бульон отправил нас всех в угол. А ведь мы даже не открыли огонь торпедами!

ПАФ!

Перевод с французского Сони Бильской

В четверг меня оставили после уроков из-за петарды.

Мы сидели тихо, слушали про множество притоков Сены, и в тот миг, когда учительница повернулась к нам спиной показать Сену на карте, — ПАФ! — взорвалась петарда.

Дверь в класс открылась, и зашел директор.

— В чем дело? — спросил он.

— Кто-то взорвал петарду, — ответила учительница.

— Ага-а-а! — сказал директор. — Ну хорошо! Виновник должен сознаться, иначе весь класс останется в четверг после уроков!

Он скрестил руки и подождал, но никто не сознался. Потом встал Руфус.

— Месье, — сказал он.

— Да, малыш? — ответил директор.

— Это Жеофруа, месье, — сказал Руфус.

— Ты что, больной? — спросил Жеофруа.

— Я не собираюсь оставаться после уроков, потому что тебе нравится играть с петардами! — закричал Руфус.

И они подрались.

Мы все страшно зашумели, а директор стучал кулаками по столу и кричал:

— Тихо! — Потом немного успокоился. — Если так, — сказал он, — и никто не хочет сознаваться, в четверг весь класс останется после уроков!

И директор ушел. Любимчик учительницы Аньян стал кататься по полу, плакать и кричать, что так нечестно, он не останется после уроков, будет жаловаться родителям и вообще поменяет школу. Самое смешное — мы так и не узнали, кто же взорвал петарду.

В четверг после обеда нам было не до смеха. Аньян оставался после уроков впервые, поэтому икал и плакал. Во дворе школы нас ждал Бульон. Это наш классный надзиратель. Мы так его зовем, потому что он все время повторяет: «Всем глаза на меня», а в бульоне тоже есть глаза — такие же кружочки. Это старшеклассники придумали.

— В ряд, раз-два, раз-два! — приказал Бульон. И мы пошли за ним.

В классе мы расселись по местам и Бульон сказал:

— Всем глаза на меня! Я сегодня здесь остался по вашей вине. Предупреждаю — я не потерплю недисциплинированности! Ясно?

Мы ничего не ответили, потому что это было не смешно. Бульон продолжал:

— Вы напишете триста раз: «Взрывать петарды в классе и покрывать виновного недопустимо».

И тут мы все встали, потому что в класс вошел директор.

— Итак, — спросил директор, — как поживают наши любители взрывчатки?

— Хорошо, месье директор, — ответил Бульон. — Я задал им триста строк, как вы и решили.

— Прекрасно, прекрасно! — сказал директор. — И пока не напишут, никто отсюда не выйдет. Будут знать.

Директор подмигнул Бульону и вышел.

Наш классный надзиратель тяжело вздохнул и посмотрел в окно; там сияло солнце.

Аньян опять заплакал. Бульон рассердился и сказал, что если он не прекратит эту канитель, ему только хуже будет, но Аньян стал кататься по полу и причитать, что его никто не любит; лицо его посинело.

Бульон схватил Аньяна в охапку и выбежал из класса. Его долго не было, и Эд сказал:

— Пойду посмотрю, что там.

И они с Жоакимом вышли. Тут вернулись Бульон с Аньяном. Аньян, похоже, успокоился, но время от времени шмыгал носом. Без единого слова он принялся писать. Вскоре вернулись Эд и Жоаким.

— А-а, вот вы где, — сказал Эд Бульону. — А мы вас везде искали.

Бульон покраснел от злости.

— Мне надоели ваши глупости! — закричал он. — Вы слышали, что́ сказал месье директор, поэтому пишите быстрее, иначе мы останемся здесь ночевать!

— А как же ужин? — спросил Альсест — мой толстый друг и любитель поесть.

— Мама не разрешает мне возвращаться поздно, — объяснил я.

— По-моему, если бы строк было меньше, мы бы закончили раньше, — сказал Жоаким.

— И слова бы покороче, — сказал Клотэр. — Я вот не знаю, как писать «недопустимо».

— А я пишу его с двумя «с», — сказал Эд.

Руфус засмеялся. Все опять зашумели, а Бульон принялся стучать кулаком по столу.

— Не теряйте времени! — закричал он. — Пишите быстрее!

От нетерпения Бульон принялся ходить по классу. Время от времени он останавливался перед окном и тяжело вздыхал.

— Месье! — сказал Максан.

— Тихо! Чтоб я вас не слышал! Ни слова! Ни единого! — закричал Бульон.

Теперь в классе раздавались только скрип перьев по бумаге, вздохи Бульона и шмыганье Аньяна.

Аньян закончил первым и отнес листки Бульону. Тот очень обрадовался. Потрепал Аньяна по голове и сказал, что нам всем надо брать пример с товарища. Один за другим мы заканчивали и отдавали наши листки Бульону. Оставался только Максан, но он не писал.

— Мы вас ждем, мой мальчик! — закричал Бульон. — Почему вы не пишете?

— У меня кончились чернила, месье, — сказал Максан.

Глаза Бульона округлились.

— И почему вы меня не предупредили? — спросил он.

— Я пытался, месье, но вы мне велели замолчать, — ответил Максан.

Бульон прикрыл лицо рукой и попросил нас дать Максану чернил. Тот принялся старательно писать. Он очень силен в чистописании.

— Сколько строк вы уже сделали? — спросил Бульон.

— Двадцать три, сейчас начну двадцать четвертую, — ответил Максан. Бульон на мгновенье задумался, потом взял листок Максана, сел за стол, взял ручку и у нас на глазах с бешеной скоростью зачиркал по бумаге.

Он был очень доволен собой, когда закончил.

— Аньян, — сказал Бульон, — идите передайте месье директору, что наказание выполнено.

Когда директор вошел, Бульон отдал ему листки.

— Очень хорошо, очень хорошо, — сказал директор. — Надеюсь, это послужило вам уроком. Вы свободны.

И тут — ПАФ! — в классе взорвалась петарда, и нас опять оставили в четверг после уроков.

БОЙКОТ

На географии учительница вызвала меня к доске и попросила назвать главный город департамента Па-де-Калэ. Я не знал, и тогда Жеофруа, сидевший на первой парте, подсказал мне:

— Марсель, — и я ответил:

— Марсель, — но это было неправильно, и учительница поставила мне «два».

Выйдя из школы, я схватил Жеофруа за портфель, и все нас тотчас окружили.

— Ты зачем неправильно мне подсказал? — спросил я Жеофруа.

— Хотел посмеяться, — ответил Жеофруа. — У тебя был дурацкий вид, когда учительница поставила тебе «два».

— Подло так подсказывать, — сказал Альсест. — Так же плохо, как воровать еду у друга!

— Да, это не очень хорошо, — сказал Жоаким.

— Оставьте меня в покое! — закричал Жеофруа. — Во-первых, вы все дураки, во-вторых, у моего папы денег больше, чем у всех ваших пап, а в-третьих, я вас нисколечки не боюсь! — И Жеофруа ушел.

Нам это не понравилось.

— Что мы ему сделали? — спросил я.

— Он вообще меня раздражает, — сказал Максан.

— Ну да, — сказал Жоаким, — Один раз он меня обыграл в шарики.

— Давайте все на него набросимся завтра на перемене? Дадим ему по носу! — сказал Эд.

— Нет, — сказал я. — Нас Бульон накажет.

— Я придумал, — сказал Руфус. — А если мы ему объявим бойкот?

Это была классная мысль. Я не знаю, известно ли вам, что такое бойкот: это когда с кем-нибудь никто не разговаривает, чтобы показать, что все на него обиделись. Мы не будем с ним разговаривать, сделаем вид, как будто его нет. Так ему и надо, этому Жеофруа, пусть знает — нет, ну в конце-то концов. Все на это согласились, особенно Клотэр: он считал, что если друзья станут плохо подсказывать, останется только учить правила.

Поэтому сегодня я пришел в школу с большим желанием не разговаривать с Жеофруа.

Все были в сборе и ждали Жеофруа. Тот появился с большим пакетом подмышкой.

— Жеофруа, — сказал я, — мы объявляем тебе бойкот.

— Я думал, что мы не будем с ним разговаривать, — сказал Клотэр.

— Ну ведь ему же надо сказать, что мы с ним больше не разговариваем, — сказал я.

— И потом на перемене, — сказал Руфус, — мы не станем с тобой играть.

— Подумаешь! — ответил Жеофруа. — Ну и не надо, мне и с пакетом неплохо.

— А что там? — спросил Альсест.

— Альсест, — сказал я, — мы же с ним не разговариваем!

— Да, и первый, кто с ним заговорит, получит от меня по носу! — заявил Эд.

— Правильно, — сказал Клотэр.

На уроке мы и начали — и это было классно. Жеофруа попросил у Эда точилку, которая похожа на самолет, но Эд даже не посмотрел на Жеофруа — только взял точилку и начал кружить ее в воздухе. При этом он тихо урчал «рррррр», а потом приземлил ее на парту. Мы все засмеялись — так Жеофруа и надо. Правда, учительница наказала Эда — велела написать ему сто раз: «Я не должен играть с точилкой на арифметике, потому что это отвлекает меня от урока и смешит моих друзей, которых тоже накажут, если они не прекратят шуметь».

А потом зазвонил звонок на перемену, и мы спустились во двор. Там все стали бегать и кричать:

— Эй! Давайте играть! — и смотрели на Жеофруа, который остался один, злиться. Он спустился со своим пакетом, открыл его и вытащил пожарную машину — всю красную, с лестницей и колокольчиком. Мы бегали, кричали и смеялись, потому что мы все — добрые друзья и всегда веселимся. Как вдруг Альсест пошел смотреть машину Жеофруа.

— Что ты делаешь, Альсест? — спросил Руфус.

— Да ничего, — ответил тот. — Смотрю машину Жеофруа.

— Нельзя смотреть машину Жеофруа, — сказал Руфус. — Мы его знать не знаем!

— Я же с ним не разговариваю, идиот, — сказал Альсест. — Я смотрю его машину. Я же не спрашиваю у тебя разрешения посмотреть его машину, а?

— Если ты не отойдешь, — сказал Руфус, — мы и тебе объявим бойкот!

— Да кто ты такой? Нет, ты что себе воображаешь? — закричал Альсест.

— Эй, парни, — сказал Руфус. — Бойкот Альсесту!

Мне так не понравилось, потому что Альсест — мой друг, и не разговаривать с ним — неправильно. Альсест так и стоял, разглядывал машину Жеофруа и доедал первую из трех булочек с маслом, которые у него припасены для перемен.

Клотэр подошел к Альсесту и спросил:

— Лестница у машины двигается?

— Клотэру бойкот! — закричал Руфус.

— Ты что, с ума сошел? — спросил Клотэр.

— И вообще, — сказал Эд, — если мы с Клотэром хотим посмотреть машину Жеофруа, ты лучше помалкивай, Руфус.

— Ну и ладно, — сказал Руфус. — Всем, кто пойдет с ними, — бойкот. Правда, парни?

Парни — Жоаким, Максан и я — сказали, что Руфус прав и все остальные нам теперь не друзья, а потом стали играть в полицейских и воришек, но втроем это было не так весело. Нас осталось только трое, потому что Максан пошел с остальными смотреть машину Жеофруа. Интересно, что фары у нее зажигались, как в папиной машине, а когда трогали колокольчик, он звонил «динь-динь».

— Николя! — закричал Руфус. — Иди к нам играть. А то мы и тебе объявим бойкот… О-о! Вот это да! Как быстро ездит. — И Руфус наклонился посмотреть, как у пожарной машины крутятся колеса.

Бойкот не объявили только Жоакиму. Он бегал по двору и кричал:

— Ловите меня, парни, ловите!

А потом ему надоело одному играть в полицейского и воришку, и он пришел к нам. Мы все уже собрались вокруг машины Жеофруа, и я подумал, что мы, наверное, были как-то неправы. В конце концов, Жеофруа — мой друг.

— Жеофруа, — сказал я. — Я тебя прощаю. Я снимаю с тебя бойкот. Можешь играть с нами. Давай так: я буду стоять здесь, а ты мне будешь пускать машину.

— А я, — сказал Альсест, — я буду делать вид, что загорелось по-настоящему.

— А я, — сказал Руфус, — я тогда подниму лестницу.

— Давайте скорее, а то перемена закончится! — закричал Эд.

В общем, мы так и не смогли поиграть с машиной Жеофруа. Ужасная несправедливость: Жеофруа всем нам объявил бойкот.

КРЕПОСТЬ

В воскресенье после обеда Клотэр и Альсест пришли поиграть ко мне домой. Клотэр принес оловянных солдатиков, а Альсест — футбольный мяч, который у него забрала учительница в конце прошлой четверти, и четыре бутерброда с вареньем. Бутерброды он принес для себя, чтобы продержаться до полдника.

Солнце жарило вовсю, и папа разрешил нам поиграть в саду, но добавил, что очень устал, и лучше бы мы ему не мешали отдыхать. Он расположился с газетой в шезлонге перед бегониями.

Я спросил у папы, можно ли взять в гараже старые картонные коробки.

— Зачем? — спросил папа.

— Построить крепость для солдатиков Клотэра, — объяснил я.

— Ладно, — сказал папа. — Только не шумите и не устраивайте беспорядок.

Я сходил за коробками и мы начали ставить их друг на друга. Папа читал газету.

— Послушайте, — вдруг сказал он. — Что-то крепость у вас не очень красивая.

— Ну, — ответил я. — Получается вот такая.

— Хоть бы окна и двери сделали, — сказал папа.

Альсест что-то пробубнил. Рот у него был набит бутербродом.

— Ты что-то сказал? — спросил папа.

— Он сказал: из чего вы хотите, чтоб мы сделали окна и двери? — объяснил Клотэр. Альсест кивнул.

— Я вот думаю: как люди его понимают, если тебя нет рядом? — насмешливо сказал папа. — Вообще-то двери и окна делать проще простого. Николя! Сходи к маме и попроси у нее ножницы. Скажи, что я тебя послал.

Я побежал к маме, и она мне дала ножницы, но предупредила, чтоб я был осторожен и не поранился.

— Она права, — сказал папа, когда я вернулся в сад. — Дай-ка я сам это сделаю.

И папа встал с шезлонга, взял самую большую коробку и ножницами вырезал дверь и окна. Очень классно получилось!

— Вот, — сказал папа. — Так лучше, правда? Теперь из другой коробки мы сделаем башни.

И папа стал резать картон другой коробки. Вдруг он закричал. Сунул в рот порезанный палец, но отказался, когда я предложил позвать маму на помощь. Обмотав палец салфеткой, он резал дальше. Видно было, что ему это очень нравится.

— Николя, — сказал он, — сходи-ка за клеем, он лежит в ящике моего стола.

Я принес клей, и папа сделал из картона трубы, потом приклеил их к коробке — и правда стало похоже на башни.

— Замечательно, — сказал папа. — Башни мы приклеим по углам… Вот так… Альсест, не трогай, у тебя руки в варенье!

Альсест что-то ответил — только я не знаю, что. Потому что Клотэр не захотел этого переводить. Но папе было все равно. Он не обращал ни на кого внимания, потому что его волновала только поддержка башен. Папе было жарко. Он обливался потом.

— Знаете, что надо сделать? — сказал папа. — Нужно вырезать амбразуры. Без амбразур крепость — не крепость.

Папа карандашом нарисовал зубцы и, высунув кончик языка, стал их вырезать. Крепость получалась что надо!

— Николя, — сказал папа. — Во втором слева ящике комода лежит бумага, и еще прихвати цветные карандаши.

Когда я вернулся в сад, папа ползал по земле перед крепостью — весь в работе, — а Клотэр и Альсест сидели в шезлонге и смотрели на него.

— Для башен мы сделаем купола, — объяснял папа. — А главную башню вырежем из бумаги. И все раскрасим цветными карандашами…

— Мне раскрашивать? — спросил я.

— Нет, — ответил папа. — Я лучше сам. Если вы хотите, чтобы крепость была хоть на что-то похожа, нужно все делать с умением. Я вам скажу, когда надо помогать. Вот что! Найдите-ка мне веточку. Это будет флагшток.

Когда мы нашли ему веточку, он вырезал бумажный квадратик и приклеил его на ветку, сказав, что это будет флаг. Его папа раскрасил синим и красным, а середину оставил белой, как полагается у флагов. Это было очень красиво.

— Альсест спрашивает, готова крепость? — сказал Клотэр.

— Скажи, что пока нет, — ответил папа. — Хорошая работа требует времени. Нужно делать все не как курица лапой. Вы лучше не мешайте мне, а учитесь — и тогда в следующий раз у вас тоже получится.

Тут в дверях показалась мама и закричала:

— Полдник готов — за стол!

— Пошли! — сказал Альсест, который уже доел бутерброды.

И мы побежали домой. Папа закричал нам вслед, что нужно осторожней, потому что Клотэр чуть не развалил башню, это возмутительно — быть таким неуклюжим.

Когда мы вошли в гостиную, мама велела позвать папу, чтобы он тоже с нами поел. Но тот попросил передать маме, что он очень занят и чай пить не будет, а придет попозже, когда закончит.

Мама подала нам очень вкусный полдник. Шоколад, булочки и клубничное варенье. Альсест был на седьмом небе от счастья — он любит клубничное варенье, все остальные варенья — тоже. Пока мы уплетали полдник за обе щеки, папа несколько раз заходил в дом — взять иголку и нитку, еще один тюбик клея, черные чернила и маленький ножик с кухни, который очень хорошо режет.

После полдника я отвел друзей к себе в комнату, показать им новые машинки, которые мне купили. Когда вошел папа, мы гоняли их между столом и кроватью.

Вся папина рубашка была грязной, на щеке красовалось чернильное пятно, два пальца обмотаны пластырем, а пот лился с него ручьями.

— Пошли, парни, крепость готова, — сказал папа.

— Какая крепость? — спросил Клотэр.

— Ты что, забыл? Крепость! — сказал я.

— Ах да, крепость! — сказал Альсест.

И мы пошли за папой, который уверял нас, что мы увидим замечательную крепость, мы никогда не видели ничего подобного и сможем хорошенько поиграть. Проходя мимо гостиной, папа и маму позвал смотреть.

Ох, какая это была классная крепость! Как настоящая — почти такая же, как в игрушечном магазине. Там были флагшток, подъемный мост, как в фильмах про старинных рыцарей по телевизору, а возле амбразур папа поставил солдатиков Клотэра, как будто они охраняли башню. Папа был очень горд. Он смеялся, обняв маму, и она тоже смеялась, а я был рад, что они смеются.

— Ну вот, — сказал папа. — По-моему, я хорошо постарался, не так ли? Я заслужил отдых, так что сейчас пойду и лягу в шезлонг, а вы поиграйте пока с вашей замечательной крепостью.

— Класс! — сказал Клотэр. — Альсест, тащи мяч!

— Мяч? — спросил папа.

— В атаку! — закричал я.

— Бомбардировка начинается! — закричал Альсест.

И трах! тарарах! тахтах! Тремя ударами мяча и несколькими пинками мы разрушили крепость и выиграли сражение!

ЦИРК

Это было потрясающе! В четверг после обеда весь класс пошел в цирк. Мы очень удивились, когда директор объявил, что в цирк приглашают всего один класс из школы, и этот класс — наш. Обычно в четверг после обеда наш класс приглашают совсем не в цирк. Я только удивился, что у учительницы было такое лицо, будто она сейчас расплачется. Хотя ее тоже пригласили — ведь это она должна была нас туда вести.

В автобусе по дороге в цирк учительница сказала, что рассчитывает на наше хорошее поведение. Мы ее заверили, что все будет хорошо, потому что мы ее очень любим.

Перед входом в цирк учительница нас пересчитала и увидела, что одного не хватает. Не хватало Альсеста, который отправился за сахарной ватой. Когда он вернулся, учительница его отругала.

— А что? — сказал Альсест. — Мне же надо поесть. А сахарная вата вкусная. Хотите?

Учительница тяжело вздохнула и сказала, что нам пора заходить, потому что мы опаздываем. Только следовало дождаться Жеофруа и Клотэра, которые тоже пошли за сахарной ватой. Когда они вернулись, учительница была не в лучшем расположении духа.

— Вы не заслуживаете этого приглашения, — сказала она.

— Это Альсест виноват, — объяснил Клотэр. — Мы не знали, что нельзя.

— Мадемуазель! — сказал Аньян. — Эд тоже пошел за сахарной ватой!

— А ты не мог помолчать, ябеда? По носу хочешь?

Тогда Аньян заревел, причитая, что все им помыкают, и что это ужасно, и он поэтому лучше заболеет и умрет.

Учительница сказала Эду, что в четверг его накажут.

— Не, ну это вообще! — сказал Эд. — Я не покупал сахарной ваты и меня же накажут! А те, которые купили, — им вы ничего не говорите.

— Ты просто завидуешь, что у нас есть сахарная вата! — сказал Клотэр.

— Мадемуазель, а мне можно за сахарной ватой? — спросил Жоаким.

— Я не желаю больше ничего слышать о сахарной вате! — закричала учительница.

— Значит другие едят сахарную вату, а мне даже спросить нельзя? Так нечестно! — сказал Жоаким.

— Вот же тебе не повезло, — сказал Альсест. — Потому что она очень вкусная.

— Тебя, толстый, не спрашивали, — сказал Жоаким.

— Хочешь, чтоб я тебе эту вату по физиономии размазал?

— Валяй, попробуй, — ответил Жоаким, и Альсест размазал ему вату по лицу.

Жоакиму это не понравилось, и он кинулся в драку. Тогда учительница закричала на него, но тут прибежал работник цирка и сказал:

— Мадемуазель, если вы хотите увидеть представление, советую вам войти, потому что все началось четверть часа назад. Уверяю вас, там тоже есть клоуны.

В цирке играла музыка, а один дяденька вышел на арену одетый, как директор ресторана, где мы устроили праздничный обед на день рождения бабули. Дяденька объяснил, что сейчас станет показывать фокусы. И тут же сделал так, что в руке у него появилось много зажженных сигарет.

— Тьфу, — сказал Руфус. — Здесь какой-то подвох. Эти актеры — не настоящие фокусники.

— Нужно говорить «артисты», — сказал Аньян.

— Тебя не спрашивают, — ответил Руфус. — Тем более, что ты несешь ерунду.

— Вы слышали, мадемуазель? — спросил Аньян.

— Руфус! — сказала учительница. — Если ты будешь плохо себя вести, я тебя выгоню из цирка.

— А вы не хотите их всех выгнать? — спросил дяденька, сидевший сзади. — Я бы предпочел спокойно посмотреть представление.

Учительница развернулась и сказала:

— Месье, что вы себе позволяете?

— И к тому же, — сказал Руфус, — у меня папа — полицейский, он вас может оштрафовать.

— Смотрите, мадемуазель, — сказал Аньян. — Фокусник пригласил кого-нибудь из публики, и Жоаким пошел к нему.

Это было правдой. Жоаким стоял на арене рядом с фокусником, а тот говорил:

— Браво! Аплодисменты этому храброму мальчику!

Учительница встала и закричала:

— Жоаким, немедленно ко мне!

Но фокусник, как сказал Аньян, пообещал, что сейчас сделает так, что Жоаким исчезнет. Он попросил Жоакима влезть в сундук, закрыл его, а когда снова открыл — оп! — Жоакима там не было.

— Боже мой! — закричала учительница.

Тогда дяденька, сидевший сзади сказал, что фокуснику неплохо бы нас всех посадить в сундук.

— Месье, вы просто грубиян! — сказала учительница.

— Она права, — сказал другой дяденька. — Разве не видите, что бедной женщине и так тяжело с этими шалопаями?

— Верно! — сказал Альсест.

— Я в ваших поучениях не нуждаюсь! — сказал первый дяденька.

— Может, выйдем и поговорим? — спросил второй.

— Да ладно, — сказал первый.

— Струсил! — сказал второй, и вдруг загрохотала музыка и Жоаким вернулся. Все захлопали, но учительница сказала, что Жоакима все равно накажут.

А потом на арене установили клетку, и мы увидели львов, тигров и дрессировщика. Он делал жуткие штуки! Совал голову в пасть льву, и все зрители восхищенно говорили:

— О-о-о-о!

А Руфус сказал, что фокусник не настоящий, потому что Жоаким вернулся.

— Неправда! — сказал Эд. — Вернуться он вернулся, но сперва-то он исчез.

— Это был трюк! — сказал Руфус.

— Ты просто идиот, — сказал Эд. — И сейчас ты у меня получишь!

— Тихо! — закричал первый дяденька сзади нас.

— Вы опять начинаете? — сказал ему второй дяденька.

— Я начну, когда захочу, — ответил первый, а Эд заехал Руфусу по носу.

Зрители стали на нас шикать, и учительница вывела нас из цирка. Это было обидно, потому что на арену как раз вышли клоуны.

Когда мы садились в автобус, к учительнице подошел дрессировщик.

— Я наблюдал за вами во время моего номера и проникся к вам уважением. Должен признаться, у меня бы никогда не хватило смелости оказаться на вашем месте.

ЯБЛОКО

Мы пришли в школу с прекрасным настроением, потому что сегодня у нас урок рисования. Когда мы рисуем — это здорово, потому что не нужно учить правила и делать задания. Немного похоже на перемену. Наверное, поэтому мы рисуем не часто, а когда учительница заставляет нас делать географические карты, это не совсем то. К тому же нарисовать Францию очень сложно — и все из-за Бретани. Рисовать карты любит только Аньян. Но он не считается, потому что он отличник и к тому же любимчик учительницы.

Но на прошлой неделе мы вели себя хорошо и почти не ссорились, если не считать драки Клотэра и Жоакима, и учительница нам сказала:

— Ладно, завтра приносите все для рисования.

Когда мы зашли в класс, на столе учительницы лежало яблоко.

— Сегодня, — сказала учительница, — вы будете рисовать натюрморт. Вот это яблоко. Можете разговаривать между собой, но не шумите.

Аньян поднял руку. Он не любит рисовать, потому что для рисования не нужно зубрить, и он не уверен, что здесь можно отличиться.

— Мадемуазель, — сказал Аньян. — Я не вижу яблоко издалека.

— Хорошо, Аньян, — сказала учительница, — подойдите ближе.

Тогда встали мы все — чтобы получше рассмотреть яблоко. А учительница вскочила и стала бить указкой по столу, приказывая нам вернуться на места.

— Но, мадемуазель, — сказал Аньян, — а как же я?

— Если вы плохо видите яблоко, Аньян, — сказала учительница, — рисуйте что-то другое, но ведите себя хорошо.

— Ладно, — сказал Аньян. — Я нарисую карту Франции. С горами, реками и их притоками.

Он очень обрадовался, потому что карту Франции знает наизусть. Вот псих ненормальный!

Жеофруа, которому богатый папа все время покупает много всякого, вытащил из портфеля классную коробку красок. Еще там было много кисточек и даже баночка для воды. Мы все подошли на нее посмотреть. Попрошу папу, чтобы он мне купил такую же.

Учительница опять постучала указкой по столу и сказала, что если мы будем продолжать в том же духе, она заставит нас рисовать географические карты. Тогда все вернулись на места — кроме Жеофруа, которому разрешили выйти и налить в баночку воды. Максан хотел ему помочь, но в наказание его заставили писать строки.

Эд поднял руку и сказал учительнице, что не умеет рисовать яблоко, да и его сосед Руфус — тоже.

— Начертите квадрат, — сказала учительница. — В квадрате вам будет легче нарисовать яблоко.

Эду и Руфусу эта мысль понравилось. Он взяли линейки и стали рисовать яблоки.

А вот Клотэр доволен не был. Клотэр у нас двоечник, сам ничего не может, только вечно списывает у соседа. Проблема в том, что сидит он с Жоакимом, который до сих пор на него обижен за то, что Клотэр у него выиграл в шарики. И Жоаким назло Клотэру вместо яблока рисовал самолет.

А мой сосед — Альсест — смотрел на яблоко и облизывался. Нужно сказать, что Альсест — это мой толстый друг, он все время ест.

— Моя мама, — сказал Альсест, — каждое воскресенье печет замечательный яблочный пирог с дырочками.

— Как это — с дырочками? — спросил я.

— Ну так, — ответил Альсест. — Я тебе как-нибудь покажу. Хотя можно и сейчас!

И он стал рисовать яблочный пирог, чтобы показать его мне, только ему пришлось остановиться и съесть одно печенье, которое он приберег для перемены. Такой смешной: как только увидит что-нибудь съедобное, у него тут же разыгрывается аппетит.

А мне яблоко больше напоминает одного парня, которого я видел по телевизору. Его зовут Вильгельм Телль: в самом начале фильма он стреляет в яблоко, а оно стоит на голове у его сына. Фи-ить — и стрела попадает точь-в-точь в середину. Он так каждую неделю делает и еще ни разу не промахнулся. Это классное кино, только жаль, что там не очень много замков. Вот в другом фильме — вообще одни замки, и сражается толпа людей, они там еще кидают друг другу в головы не пойми что. В общем, замки мне больше нравится рисовать.

— Ну что же это такое? — сказала учительница. — Где Жеофруа?

— Если хотите, я могу за ним сбегать, — сказал Максан.

В ответ учительница добавила ему еще несколько строк. Тут вернулся весь мокрый Жеофруа со своей баночкой.

— Ну, Жеофруа, — сказала учительница, — что-то вы долго.

— Я не виноват, — сказал Жеофруа, — это из-за баночки. Каждый раз, как я поднимался по лестнице, она переворачивалась, и мне приходилось опять идти за водой.

— Ладно, — сказала учительница. — Садитесь на место и приступайте.

Жеофруа сел рядом с Максаном и стал смешивать воду и краски.

— Дай мне краски порисовать? — попросил Максан.

— Пусть тебе папа купит, — ответил Жеофруа. — Мой не любит, когда я даю кому-то свои вещи.

Жеофруа был прав. Папы в этом вопросе непреклонны.

— Меня уже два раза наказали из-за твоих дурацких красок, — сказал Максан. — И к тому же ты идиот!

Тогда Жеофруа взял кисточку и — раз! раз! — начертил две толстые красные полосы на белом листе Максана. Тот в ярости подскочил. Толкнул стул, и красная вода из баночки вылилась на лист Жеофруа. Красной водой залило даже его рубашку. Жеофруа рассвирепел. Он накинулся на Максана с кулаками, учительница закричала, а мы все повскакивали с мест. Клотэр воспользовался моментом и двинул Жоакиму, который нарисовал целую тучу самолетиков.

Тут в класс вошел директор.

— Браво! — сказал он. — Браво! Замечательно! Вас слышно даже у меня в кабинете. Что здесь происходит?

— Я… у нас урок рисования, — сказала учительница. Ей всякий раз стыдно за нас перед директором.

— Ага, — сказал директор, — сейчас поглядим.

Он прошел между партами, посмотрел мой замок, пирог Альсеста, карту Аньяна, самолеты Жоакима, белый лист Клотэра, красные листы Максана и Жеофруа и морские бои Эда и Руфуса.

— Ну и что должны были рисовать эти юные художники? — спросил директор.

— Яблоко, — ответила учительница.

И в четверг директор оставил нас всех после уроков.

БИНОКЛЬ

Сегодня Жоаким пришел в школу с биноклем.

— Вчера я помогал маме убираться на чердаке, — объяснил он, — и нашел его в сундуке. Мама сказала, что папа купил его ходить в театр и на футбол, но потом он сразу купил телевизор, и больше бинокль ему не понадобился.

— И мама разрешила принести его в школу? — спросил я, потому что знаю наших родителей — они не очень любят, когда мы приносим в школу разные штуки.

— Нет, — ответил Жоаким, — но в обед я принесу его домой, мама ничего не узнает и все обойдется.

— А что делать с биноклем в театре и на футболе? — спросил Клотэр. Он хороший приятель, только никогда ничего не знает.

— Какой же ты все-таки глупый, — сказал Жоаким. — Бинокль нужен, чтобы видеть все издалека!

— Да, — сказал Максан. — Есть такое кино с военными кораблями — там один капитан смотрел в бинокль и видел все вражеские корабли, и бум! бум! бум! — их топил, а на другом, вражеском корабле был его друг-капитан, с которым они давно не встречались, и этот капитан с биноклем его спас, но тот не захотел за это пожимать ему руку, потому что капитан потопил его корабль, он сказал, что они помирятся только в конце войны, но они помирились раньше, потому что корабль капитана с биноклем тоже потопили, и друг-капитан его спас.

— А в театре и на футболе то же самое, — сказал Жоаким.

— Во как! — сказал Клотэр.

Но я Клотэра хорошо знаю. Я понял, что он ничего не понял.

— Дашь посмотреть? — закричали мы.

— Ладно, — ответил Жоаким. — Только Бульону не попадайтесь, а то он заберет бинокль и тогда мне влетит.

Бульон — это наш надзиратель, но его не так зовут, и он — как наши родители: не любит, когда мы приносим в школу разные штуки.

Жоаким показал нам, как лучше смотреть в бинокль: надо покрутить одно колесико, но сначала видно плохо, а потом — замечательно, другой угол двора совсем рядом. Эд рассмешил нас — он пытался смотреть в бинокль на ходу. Мы все так попробовали. Кажется, что вот-вот столкнешься с кем-нибудь вдалеке.

— Осторожней с Бульоном, — сказал Жоаким, нервничая.

— Да ну, — сказал Жеофруа, держа в руках бинокль, — я его вижу, и он сюда не смотрит.

— Это же здорово, — сказал Руфус. — В бинокль Жоакима можно следить за Бульоном и спокойно играть на перемене.

Это была гениальная идея! Больше того — Жоаким сказал, что бинокль поможет нашей банде сражаться с врагами, потому что мы сумеем за ними наблюдать.

— Это как с военными кораблями? — спросил Клотэр.

— Точно! — ответил Жоаким. — К тому же кто-нибудь из нас станет издалека подавать сигналы, и тогда мы будем знать, что происходит. Давайте прямо сейчас и проверим.

И это была гениальная идея. Мы отправили Клотэра в другой угол двора подавать нам сигналы.

— Какие сигналы? — спросил Клотэр.

— Да какие угодно, — ответил Жоаким. — Можешь строить рожи, махать руками…

Но Клотэр не желал никуда идти — ему тоже хотелось посмотреть в бинокль. А Эд сказал, что если он не пойдет, то получит по носу, потому что если ты в банде, надо себя тренировать для борьбы с врагами, и если он этого не сделает, то будет подлецом и предателем. И Клотэр пошел.

В другом углу двора он повернулся к нам и стал махать руками, а Жоаким смотрел в бинокль и смеялся. Потом я тоже посмотрел. И правда — Клотэр выглядел очень смешно: показывал язык и косил глазами. Мне казалось, что его можно потрогать. И вдруг, совсем близко от Клотэра, я увидел Бульона и быстро отдал бинокль Жоакиму. К счастью, в том углу двора Бульон не смотрел на нас: поговорив с Клотэром, он ушел, качая головой. Клотэр прибежал обратно.

— Он спросил, не спятил ли я, — сказал нам Клотэр. — Стоять в одиночестве, кривляться и махать руками.

— А ты сказал ему, зачем ты это делал? — спросил Эд.

— Ну нет, месье, — ответил Клотэр. — Я не подлец и не предатель!

Альсест, который еще не видел Клотэра в бинокль, потому что доедал булку, вытер руки и попросил Клотэра вернуться. Но Клотэр сказал, что ему надоело, и теперь наша очередь идти и подавать сигналы, а если мы не пойдем, то будем подлецами и предателями. В его словах был смысл, и тогда Жоаким дал ему бинокль, и мы все отправились в другой угол двора и принялись корчить рожи Клотэру и махать руками. И тут услышали суровый голос Бульона:

— Долго вы еще тут будете кривляться? Я уже видел здесь одного ненормального, а теперь и вы туда же! Глаза на меня! Я не знаю, что вы замышляете, но предупреждаю — я за вами слежу, шалопаи!

Тогда мы вернулись к Клотэру, и он сказал, что нашел еще одну классную штуку: он перепутал концы бинокля и посмотрел через большие стекла. Так можно видеть все вдали, но очень маленьким.

— Шутишь? — спросил Руфус.

— Нет, — сказал Жоаким, — это правда… Давай бинокль, Клотэр… Хорошо… Теперь вы очень-очень далеко и очень маленькие… И Бульон такой же маленький за вами…

Мы надеемся, что Бульон отдаст бинокль Жоакиму после уроков. Во-первых, потому что Жоаким — наш друг, и мы не хотим, чтобы его наказали. А во-вторых, на следующей перемене Бульон следил за нами в бинокль — и нас почти всех оставили после уроков.

НАКАЗАНИЕ

— Что ты сказал? — спросила мама.

Я очень обиделся, поэтому повторил маме, что я сказал, а мама ответила:

— Если так, сегодня не получишь мороженого.

Это было очень несправедливо. Потому что каждый день в половине пятого мимо дома проезжает со своей тележкой и колокольчиком продавец мороженого, и мама дает мне денег. Мороженое у него бывает шоколадным, ванильным, клубничным и фисташковым, я их все очень люблю, но особенно — клубнично-фисташковое, потому что оно красно-зеленое. Продавец его продает в вафельных стаканчиках, в бумажных и на палочке. Я согласен с Альсестом: он говорит, что вафельные лучше всего, потому что бумажные стаканчики и палочки мы не едим, так что какой от них прок? Но с бумажным стаканчиком дают еще такую замечательную ложечку, а палочки приятно сосать, только это не очень удобно, потому что иногда мороженое падает на землю и его очень трудно подбирать.

Я заплакал и сказал, что если не получу мороженого, то убью себя.

— Что здесь происходит? — спросил папа. — Кого-то душат?

— Происходит то, — сказала мама, — что твой сын был очень груб и непослушен, и я его наказала. Сегодня он не получит мороженого.

— Ты очень правильно поступила, — сказал папа. — Замолчи, Николя! Ты и вправду стал невыносим в последнее время. Перестань реветь, тебе это не поможет. Надеюсь, это послужит тебе уроком.

Тогда я вышел из дома и уселся в саду. Я думал так: совсем не надо мне их противного мороженого, мне вообще все равно, я уйду из дома и стану очень богатым, буду скупать земли. Жеофруа мне сказал, что его отец разбогател на скупке земель, и однажды я тоже вернусь домой на личном самолете и войду с огромным клубнично-фисташковым мороженым в руках, вот увидите!

В сад с газетой вышел папа. Он посмотрел на меня и уселся в шезлонг. Время от времени он отрывался от газеты и поглядывал на меня. И вдруг сказал:

— Как все-таки жарко сегодня.

Но я не ответил. Тогда папа вздохнул и опять погрузился в чтение. Потом снова посмотрел на меня и сказал:

— Не сиди на солнце, Николя, иди в тень.

Я подобрал на дорожке камушек и бросил его в дерево, но промазал. Тогда я взял другой, кинул его и опять промазал.

— Ладно, — сказал папа. — Если хочешь дуться — мне все равно, но тебе это никак не поможет, мой мальчик. И хватит швыряться камнями!

Я выбросил все собранные камушки и палочкой помог муравьям донести ношу.

— Когда он приезжает, этот замечательный продавец мороженого? — спросил папа.

— В половине пятого, — ответил я.

Папа посмотрел на часы, вздохнул, взял газету, потом опустил ее и сказал:

— Почему ты такой грубый, Николя? Видишь, что потом происходит? Думаешь, нам с мамой приятно тебя наказывать?

Я заплакал и сказал, что это несправедливо, и я не хотел так говорить.

Папа встал с шезлонга, подошел ко мне, наклонился и сказал, что нужно быть мужчиной, а мужчины не плачут. Он вытер мне нос, погладил по голове и сказал:

— Послушай, Николя, я пойду поговорю с мамой. После этого попросишь у нее прощения и дашь слово, что больше никогда, никогда так делать не будешь.

— Да, еще бы! — обрадовался я.

Тогда папа — какой же он все-таки классный — зашел в дом, а я подумал, что выберу себе ванильно-фисташковое, потому что бело-зеленое — тоже красиво. И тут я услышал, как в доме кричат. Папа вернулся в сад весь красный, уселся в шезлонг, взял газету, а потом скомкал ее и бросил на землю. Посмотрел на меня и закричал:

— Оставь меня в покое со своим мороженым! Надо было слушаться. И хватит об этом! Понятно?

Тогда я снова заплакал, а из-за ограды высунулась большая голова месье Бледюра (это наш сосед).

— Что случилось? — спросил он.

— А, это ты! — закричал папа. — Тебя не спрашивают!

— Ну извини, конечно, — сказал месье Бледюр. — Может, и не спрашивают, но меня насторожили эти нечеловеческие вопли. А когда рядом с моим домом кого-то убивают, я имею право знать, что происходит, прежде чем позвонить в полицию.

— Очень смешно, — сказал папа — Ха! ха!

— Мне не дают купить мороженого! — закричал я.

— Неужели финансовое положение у вас дома настолько бедственно? — спросил месье Бледюр.

— Николя наказан, а тебя я предупреждаю в последний раз — не суй нос не в свои дела, Бледюр! — крикнул папа.

— Правда, что ли? — удивился месье Бледюр. — Тебе не кажется, что ты слишком строг с этим бедным мальчуганом?

— Это моя жена его наказала! — закричал папа.

— А-а, ну раз жена… — рассмеялся месье Бледюр.

— В последний раз, Бледюр, — сказал папа. — Уползай к себе в конуру или получишь пару затрещин, которые я тебе уже давно обещал. И предупреждаю — я не шучу!

— Ну мы это еще посмотрим! — сказал месье Бледюр.

Тут вышла мама с сеткой для продуктов.

— Я пошла за продуктами к ужину, — сказала мама.

— Послушай, — сказал папа, — ты не думаешь, что…

— Нет, нет и нет! — закричала мама. — Это очень серьезно! Если мы будем ему потакать, этот урок ничему его не научит! Нужно, чтобы он понял раз и навсегда — нельзя говорить и делать, что попало! Мы должны начать его воспитывать прямо сейчас, я не хочу потом винить себя, что твой сын вырастет непутевым, потому что в детстве мы были к нему слишком добры! Нет, нет и нет!

— Думаю, он уже усвоил урок, — сказал месье Бледюр. — Может быть, хватит…

Мама резко повернулась к месье Бледюру, и я испугался, потому что никогда не видел ее такой сердитой.

— Позвольте заметить, — сказала мама, — что это дело касается только нас. Прошу вас не вмешиваться!

— Но, — сказал месье Бледюр, — я хотел только…

— А ты, — закричала мама на папу, — ты сидишь здесь и молчишь, пока твой приятель…

— Это не мой приятель! — закричал папа. — А…

— Я ничей не приятель! — закричал месье Бледюр. — Разбирайтесь между собой сами, а с меня хватит! Хватит!

Месье Бледюр ушел, и мама повернулась к папе.

— Хорошо, а теперь я пойду за продуктами, — сказала мама, — и не вздумай покупать мороженого своему сыну, пока меня не будет.

— Я не хочу больше ничего слышать о мороженом! — закричал папа.

Мама ушла, и тут я услышал колокольчик мороженщика. И опять заплакал. Папа закричал, что если я буду продолжать эту комедию, он меня отшлепает. Потом зашел в дом и хлопнул дверью.

За ужином никто не разговаривал, все были не в духе. Тут мама посмотрела на меня и спросила:

— Ну что, Николя, ты будешь хорошо себя вести? Не будешь больше обижать маму?

Я опять заплакал и сказал, что никогда больше не обижу маму, потому что я ее люблю. Тогда мама встала, пошла на кухню и с улыбкой вернулась. Угадайте, что у нее было на тарелке? Большое клубничное мороженое!

Я подбежал к маме и поцеловал ее. Сказал ей, что она лучшая мама на свете, а она меня назвала золотцем, и мне досталась целая гора мороженого. Потому что папа не захотел его есть. Он сидел и смотрел на маму большими круглыми глазами.

ДЯДЯ ЭЖЕН

Дядя Эжен пришел к нам ужинать. Мы его не часто видим, потому что он все время путешествует — ездит очень далеко, например, в Сент-Этьен или в Лион. Я рассказываю друзьям, что дядя Эжен — великий путешественник, но это не совсем правда: путешествует он только для того, чтобы продавать всякие вещи, говорят, он на этом много зарабатывает. Мне нравится, когда он приходит, потому что он очень смешной — все время шутит и очень громко смеется. Он еще рассказывает анекдоты, но я их никогда не слышал, потому что если он принимается их рассказывать, меня выгоняют из комнаты.

Папа открыл дверь дяде Эжену, и они расцеловались. Мне странно, когда папа целует мужчину, но надо сказать, что дядя Эжен не совсем мужчина — он папин брат. Потом дядя Эжен поцеловал маму и сказал ей, что его брат (папа) сделал единственную хорошую вещь в жизни — женился на ней. Мама громко рассмеялась и сказала дяде Эжену, что он неисправим. Тогда он взял меня на руки, крикнул «оп-ля!» и сказал, что я очень подрос и что я его любимый племянник. А потом он вручил нам подарки: дюжину галстуков для папы, шесть пар колготок для мамы и три свитера для меня. Дядя Эжен все время дарит странные подарки!

Мы вошли в гостиную, и дядя Эжен предложил папе сигару.

— А-а, нет, — сказал папа, — я знаю, они у тебя взрываются!

— Да нет, — сказал дядя Эжен, — смотри, я же курю. Видишь? Давай, бери, они голландские!

— Вы же не станете курить перед ужином? — спросила мама.

Тут — паф! — сигара у папы взорвалась. Мы ужасно смеялись, особенно дядя Эжен! Папа тоже смеялся. Он предложил всем аперитив, но дядя Эжен, отхлебнув, сразу сморщился и выплюнул все на ковер, а папа так сильно смеялся, что ухватился за камин, чтобы не упасть. Он объяснил, что это был не совсем аперитив, а разбавленный уксус. Тогда дядя Эжен засмеялся и влепил папе затрещину, а папа дал ему подзатыльник. Как все-таки здорово, когда дядя Эжен к нам приезжает!

Мама ушла на кухню доделывать ужин, а папа предложил дяде Эжену сесть в синее кресло.

— Неглупо, — сказал дядя Эжен и направился к зеленому креслу, прожженному сигаретой, из-за которой мама и папа поссорились. И тут же вскочил с воплем, потому что папа положил кнопку на подушку. Я так смеялся, что у меня заболел живот.

— Хорошо, — сказал дядя Эжен, — больше не шутим, ладно?

— Ладно, — сказал папа, вытирая слезы.

И дядя Эжен протянул папе руку, а папа ее пожал, но вскрикнул, потому что в руке дяди Эжена был аппаратик, который забавно жужжит — «бжить». Это классно! Жеофруа приносил такой в школу, но Аньян пожаловался учительнице, и Жеофруа чуть не выгнали.

— К столу! — сказала мама.

Дядя Эжен хлопнул папу по спине, и мы направились в столовую. Дядя Эжен украдкой показал мне, чтоб я не говорил папе: на его жилете была теперь этикетка с надписью «Распродажа».

Прежде чем сесть, дядя Эжен проверил стул. Тут мама принесла суп. Папа налил в бокалы вино. Мне тоже налили вина, сильно разбавленного водой — это красиво и розово, а дядя Эжен сказал, что не станет пробовать вино раньше папы.

Папа ответил, что дядя Эжен глуп, как пуп, и выпил. Тогда дядя Эжен тоже начал пить, но его бокал оказался весь в дырочках и вино пролилось ему на галстук и рубашку.

— Ой! — закричала мама. — Ваш галстук, Эжен! По-моему, с вас обоих уже хватит.

— Да нет, дорогая, — сказал дядя Эжен. — Он так делает, потому что завидует: он же знает, что это я в семье был гением.

И дядя Эжен высыпал соль в папин суп. Мне трудно было есть, потому что каждый раз, когда папа и дядя Эжен дурачились, еда мне попадала не в то горло, и всем приходилось меня ждать. Наконец мама внесла жаркое.

Дядя Эжен принялся разрезать свой кусок мяса, но тут у него зашевелилась тарелка. Знаете, почему? Папа купил такую новую штуку — трубочку с надувным шариком на конце: мы кладем его под скатерть, а потом нажимаем на маленькую резиновую грушу, она шарик надувает, и тарелка начинает двигаться. Это было весело, но мама сказала, что нужно есть побыстрее, иначе все остынет; тогда дядя Эжен нарочно уронил папину вилку и, пока тот подбирал ее с пола, подсыпал ему перца в жаркое. Здорово!

Интересно, где папа и дядя Эжен такому научились?

Самое смешное было с сыром. Потому что когда дядя Эжен захотел его разрезать, тот заскрипел: «квииик». Ясно было, что не настоящий. Потом мы ели очень вкусный шоколадный торт, и пока дядя Эжен рассказывал папе на ухо анекдот, я положил себе еще кусок.

После торта мы вернулись в гостиную, и мама подала кофе. Забавно, что сахар в чашке у дяди Эжена задымился, и маме пришлось дать ему другую. Дядя Эжен дернул папу за галстук, и тот пролил кофе. Пришлось выйти и переодеться, а мама тем временем велела мне попрощаться с дядей, потому что пора было идти спать.

— Еще чуть-чуть, мама, — взмолился я.

— Вообще-то, — сказал дядя Эжен, — мне тоже пора спать.

— Как! — сказал папа, входя и вытирая руки. — Ты уже уходишь?

— Да, — ответил дядя Эжен, — я целый день за рулем и устал. Но мне, старому холостяку, который вечно то здесь, то там, было очень приятно поужинать в тесном семейном кругу.

И он поцеловал меня, поцеловал маму, приговаривая, что никогда так хорошо не ел, и что его брат не заслуживает такой удачи, а папа проводил его, посмеиваясь, до машины.

И вдруг мы услышали страшный шум: папа прицепил консервную банку к бамперу дяди Эжена. Когда папа зашел в дом, я еще смеялся. Но папе уже было не смешно, и он позвал меня в гостиную, чтобы отругать. Сказал, что ему не хотелось делать этого перед дядей Эженом, но не стоило мне брать второй кусок торта без разрешения — я уже достаточно взрослый, чтобы не вести себя, как невоспитанный мальчишка.

ПАРК АТТРАКЦИОНОВ

Мы играли в прятки в саду: Эд, Жеофруа, Альсест и я. Но нам было не очень весело, потому что в саду только одно дерево, и найти кого-то за ним очень просто, особенно Альсеста — он толще дерева. Но даже за деревом его не пришлось бы долго искать, потому что он все время ест, и хорошо слышно, как он жует.

Мы думали, чем заняться, и папа предложил нам собрать листву с дорожек, но тут прибежал Руфус.

Руфус — наш друг, он из нашего класса, а папа у него полицейский.

— На площади открылся парк аттракционов! — закричал Руфус.

Мы решили немедленно туда отправиться, но папа об этом и слышать не хотел.

— Я не могу идти с вами, потому что мне нужно работать, а вы еще слишком маленькие, и вам одним идти туда нельзя, — сказал папа.

Но мы стояли на своем.

— Ну пожалуйста! — взмолился Альсест.

— Не такие уж мы и маленькие! — сказал Эд. — Я могу дать по носу кому угодно.

— Когда я что-то прошу у своего папы, он всегда соглашается, — сказал Жеофруа.

— Мы будем хорошо себя вести, — сказал я.

Но мой папа лишь покачал головой.

Тогда Руфус сказал ему:

— Если вы согласитесь, я скажу своему папе, чтобы он вас не штрафовал.

Папа посмотрел на Руфуса, задумался и ответил:

— Ладно, только чтобы вам было приятно — а особенно твоему папе, Руфус, — я разрешаю вам пойти в парк аттракционов. Но не делайте глупостей и возвращайтесь через час.

Мы очень обрадовались, и я поцеловал папу.

Деньги у нас были. Я взял из копилки все, что сэкономил, чтобы купить себе самолет, когда вырасту, а у Жеофруа и так куча денег: его папа очень богат и всегда дает ему на карманные расходы.

В парке было очень много народу. Мы начали с автодрома. Альсест и я сели в красную машинку, Эд и Жеофруа — в желтую, а Руфус с полицейским свистком, который ему подарил папа, — в синюю. Очень весело было врезаться друг в друга, мы кричали и смеялись, а Руфус дул в свисток и орал:

— Проезжайте! Проезжайте! Эй вы, поворачивайте направо!

Хозяин автодрома поглядывал на нас подозрительно, будто следил. Альсест вытащил из кармана кусок коврижки и стал его есть, сияя от счастья, но тут в нас врезалась машина Эда и Жеофруа. От удара Альсест уронил коврижку.

— Подожди, я сейчас, — сказал мне Альсест и выпрыгнул из машины подобрать упавший кусок.

— Эй вы! — закричал Руфус. — Идите по пешеходному переходу!

И тут хозяин автодрома нажал на кнопку, и все машины остановились.

— Ты что, совсем уже? — спросил хозяин Альсеста, подобравшего коврижку.

— Проезжайте, проезжайте! — закричал Руфус.

Хозяину это не понравилось; он сказал, что ему уже надоели наши крики и наша безалаберность.

Я ему ответил, что мы заплатили за пять кругов, а проехали всего четыре. Эд хотел дать ему по носу — Эд очень сильный и любит давать по носу. А Руфус попросил хозяина предъявить документы. Остальные начали жаловаться, что не работают машины. В конце концов, мы договорились: хозяин вернул нам деньги за пятый круг, и мы ушли с автодрома. Нам все равно уже надоело, а Альсест боялся снова потерять коврижку.

Потом мы купили сахарной ваты. Она — как настоящая вата, но вкуснее, сладкая и липнет ко всему, поэтому мы здорово измазались. Покончив с ватой, мы отправились на карусель — там были крутящиеся круглые вагончики. Всем было весело, только один дяденька был не очень доволен, потому что оказался весь в сахарной вате. Он сидел в вагончике за Альсестом, а тот купил себе в дорогу кучу сахарной ваты, чтобы хватило на все путешествие.

Потом Альсест предложил поискать какой-нибудь еды, потому что проголодался. Мы купили леденцов, сладких пончиков, шоколада, карамели, шоколадных колбасок и лимонада. После этого нам стало не очень хорошо. Кроме Альсеста, который предложил прокатиться на самолетиках, которые взлетали и садились. Не надо было соглашаться. В самолетиках нам стало очень плохо, и хозяин на нас рассердился. Сказал, что мы распугиваем клиентов.

Чтобы немного отдохнуть, мы решили найти что-нибудь поспокойнее — и тут увидели лабиринт. Это классный аттракцион. В нем куча коридоров со стеклянными стенами, и когда внутри, этих стен не видно, поэтому найти дорогу очень сложно. Те, что снаружи, наблюдают, как вы пытаетесь выйти, и очень смеются — гораздо больше тех, кто внутри.

Сначала мы старались держаться вместе, а потом разошлись. Нам было слышно, как Руфус свистит в свисток, а Эд кричит, что если его сейчас же не вытащат отсюда, он даст кому-нибудь по носу. Альсест заревел, потому что ему хотелось есть, и он думал, что никогда отсюда не выберется и не успеет к ужину.

Вдруг снаружи я увидел человека, который не смеялся: это был мой папа.

— Выходите, шалопаи! — закричал он.

Нам бы тоже очень этого хотелось, но мы не знали, как. Тогда папа сам зашел в лабиринт. Я хотел подойти к нему, но ошибся коридором и оказался снаружи с Альсестом, который шел за мной по пятам. Пока я смотрел и подсказывал, куда идти, тем, кто еще не вышел из лабиринта, Альсест побежал за бутербродами. Потом вышел Руфус, за ним — Эд и Жеофруа.

А вот папа не вышел. Мы сидели на травке перед лабиринтом и ждали его, уплетая бутерброды, как Альсест. Тут появился папа Руфуса. Ему тоже было не смешно: он встряхнул Руфуса и сказал, что уже шесть часов вечера и детям без присмотра взрослых оставаться на улице больше нельзя. Тогда Руфус сказал, что мы были с моим папой, а сейчас мы ждем, когда он выйдет из лабиринта.

Тут папа Руфуса рассердился и попросил хозяина лабиринта сходить за папой. Тот, посмеиваясь, сходил и привел его. У моего папы тоже был рассерженный вид.

— Та-а-ак, — сказал папа Руфуса, — вот, значит, как вы следите за детьми и подаете им пример?

— Но ведь, — сказал мой папа, — это ваш шалопай Руфус во всем виноват. Это он всех заманил в парк аттракционов.

— Вот как? — удивился папа Руфуса. — Скажите, это ваша серая машина припаркована на пешеходном переходе?

— Да, ну и что? — ответил папа.

Тогда папа Руфуса выписал ему штраф.

РАБОТА

Когда вчера вечером папа вернулся с работы, он нес под мышкой тяжелый портфель и явно был очень сердит.

— Давайте сегодня пораньше поужинаем, — сказал папа. — Я принес на дом работу, которую нужно сделать до утра.

Мама тяжело вздохнула и сказала, что сейчас подаст ужин, а я стал рассказывать папе, что делал сегодня в школе, только он меня не слушал — он начал вытаскивать из портфеля кучу бумаг и рассматривать их. Жалко, что он меня не слушал, потому что в школе сегодня был удачный день: я забил три гола Альсесту. Тут вошла мама и позвала нас к столу.

Мы очень славно поужинали — и это неудивительно, потому что обычно мы хорошо едим: протертый овощной суп, бифштекс с пюре, а пюре — это забавно, потому что на нем можно рисовать вилкой, и на десерт — торт, оставшийся с обеда. Жалко, что за ужином никто не разговаривал, и когда я хотел опять рассказать папе про три гола, он ответил:

— Ешь!

После ужина мама ушла на кухню мыть посуду, а мы с папой отправились в гостиную. Папа положил свои бумаги на стол — туда, где раньше стояла розовая ваза, пока не разбилась, — а я начал играть на ковре с машинкой. «Вррум!»

— Николя, прекрати шуметь! — закричал папа.

Тогда я заплакал, и тут прибежала мама.

— Что случилось? — спросила она.

— Случилось то, что у меня много работы, и мне бы хотелось, чтобы меня оставили в покое! — ответил папа.

Тогда мама сказала мне, что я должен себя хорошо вести и не мешать папе, в противном случае я немедленно отправляюсь спать. Спать не хотелось (как правило, вечером мне вообще не хочется спать), и я спросил, можно ли почитать книжку, которую подарил дядя Эжен в последний раз, когда приезжал к нам. Мама сказала, что это очень хорошая мысль. Тогда я пошел за книжкой. Она очень классная: там про банду друзей, которые ищут клад, но его найти трудно, потому что у них есть только половина карты, показывающей, где лежит клад, а без другой половины она им ни к чему. Вчера, когда мама выключила свет у меня в комнате, я как раз остановился на том страшном месте, когда главарь банды Дик оказывается в старом доме один на один с горбуном.

И вдруг папа закричал.

— Противная ручка! Не хочет больше писать! Николя! Принеси мне свою.

Я оставил книжку на ковре и пошел к себе в комнату за ручкой, которую подарила мне бабуля. Вернулся и отдал ее папе.

«Над домом горбуна разразилась ужасная гроза, с молниями и громом, но Дику не было страшно»… Тут из кухни вернулась мама и села в кресло перед папой.

— Мне кажется, месье Мушбум слишком много от тебя требует. С тем, сколько он тебе платит, можно и не брать работу на дом.

— Если у тебя есть предложение получше, — сказал папа, — будь добра, сообщи мне об этом.

— Браво! — сказала мама. — Очень любезно с твоей стороны.

— Я не стараюсь быть «любезным», — сказал папа. — Мне просто нужно закончить эту работу до утра — если, конечно, моя дорогая семья мне это позволит!

— Можешь делать все, что хочешь, — сказала мама. — А я пойду к нам в комнату слушать радио. Поговорим об этом завтра, когда ты успокоишься.

И мама поднялась к себе.

Я снова принялся за книжку дяди Эжена, где главарь банды Дик остался с горбуном в старом доме.

«Гремела ужасная гроза, но Дику не было страшно»… Тут на ковер упала одна из папиных бумаг.

— Черт! — сказал папа. — Николя! Подними мне эту бумагу и закрой дверь! Невероятно, в этом доме никто не закрывает двери!

Тогда я поднял бумагу и пошел закрыть дверь в гостиную. Это правда — мы никогда не закрываем двери, поэтому у нас постоянно сквозняки. Папа крикнул, что раз уж я пошел к двери, не мог бы я принести ему из кухни стакан воды? Вернувшись к папе с водой, я снова взялся за книжку дяди Эжена про банду друзей, у которых только одна половина карты, чтобы найти клад, и тут на ковер упал другой лист папиных бумаг, и папа меня попросил сходить и закрыть дверь на кухню. Когда я вернулся, папа спросил меня, как пишется слово «принадлежать».

Я сказал, что пишу это слово с двумя «н», двумя «д» и двумя «ж». Тогда папа тяжело вздохнул и попросил меня принести из библиотеки словарь. Прежде, чем принести его папе, я посмотрел, как пишется это слово, но не нашел его. Может, его надо писать через «пре-»?

Я отдал словарь папе, улегся на ковер и дочитал до того места, где Дик идет по коридорам дома горбуна, а в небе бушует гроза. И тут позвонили в дверь.

— Сходи открой, Николя, — сказал мне папа.

Я открыл дверь. Там стоял месье Бледюр. Он наш сосед и любит дразнить папу, а папа не любит, когда месье Бледюр его дразнит.

— Привет, Николя, — сказал месье Бледюр. — Твой несчастный отец здесь?

— Уползай обратно к себе в конуру! — закричал папа из гостиной. — Мне сейчас нельзя мешать! Уходи!

Тогда месье Бледюр пошел со мной в гостиную, а я снова взял книгу и принялся читать с того места, где Дик идет по коридору в доме горбуна, а в небе бушует гроза. Месье Бледюр сказал:

— Я хотел предложить тебе партию в шашки.

— Не видишь, я занят? — сказал папа. — К утру мне нужно закончить важную работу.

— Ты позволяешь начальнику на себе ездить, а он этим пользуется, — сказал месье Бледюр. — Вот я работаю сам на себя, но если б у меня был начальник, и он бы мне дал работу на дом, я бы сказал ему, я бы сказал…

— Да ничего бы ты ему не сказал! — закричал папа. — Во-первых, ты трус, а во-вторых, никакой начальник не захочет с тобой работать.

— Кто трус? Кто не захочет работать с кем? — возмутился месье Бледюр.

— Ты меня слышал, — сказал папа. — Если до тебя не доходит, я тут ни при чем. А теперь дай мне поработать.

— Да неужели? — спросил месье Бледюр.

— Именно так, — ответил папа.

Тогда я подобрал книгу, сунул ее под мышку и закричал:

— С меня довольно! Я иду спать!

И я ушел, а папа и месье Бледюр стояли, схватив друг друга за галстуки, и смотрели на меня, удивленно раскрыв глаза. Нет, ну что это в конце концов — я уже в двадцатый раз перечитываю то же самое!

Знаете, что я вам скажу? Я считаю, нашим папам дают слишком много работы. Потому что когда мы возвращаемся домой, устав после школы, нам еще и дома не дают нормально отдохнуть!

ЧВАК-ЧВАК

— Давай, Николя! Пора принимать ванну, — сказала мне мама. А я ей ответил, что нет, мне совсем этого не нужно, я не такой уж и грязный, а в школе у Максана всегда грязные коленки, и мама не часто его моет. Я честно пообещал, что приму ванну завтра, потому что сегодня не очень хорошо себя чувствую. Тогда мама сказала, что со мной вечно одно и то же, заставить меня принять ванну — это кошмар, а потом я не хочу оттуда вылезать, и ей это все уже надоело. Тут пришел папа.

— Так, Николя, — сказал папа. — В чем дело? Почему ты не хочешь в ванную? Ванна — это же так приятно!

Тогда я сказал, что ничего приятного в этом нет, мама протирает губкой мне лицо «чвак-чвак», мыло попадает мне в глаза и нос и щиплет, и вообще я не такой уж и грязный, и завтра без всяких сомнений приму ванну, потому что сегодня чувствую себя не очень хорошо.

— А ты согласишься сам принять ванну? — спросил меня папа. — Так мыло не попадет тебе в глаза.

— Это же безумие! — сказала мама. — Он слишком маленький! У него никогда не получится принять ванну самостоятельно!

— Слишком маленький? — удивился папа. — Николя уже взрослый мальчик, а не ребенок, и он вполне может принять ванну самостоятельно. Не так ли, Николя?

— Да, конечно! — обрадовался я. Тем более что в школе мои друзья Альсест, Руфус и Клотэр мне говорили, что купаются в ванне сами. Нет, ну в конце концов — у меня дома все не как у людей! Конечно, я умолчал о Жеофруа, который мне сказал, что его купает гувернантка, но не нужно верить всему, что он говорит, потому что он часто врет.

— Прекрасно! — сказал папа маме. — Наполни ванну этому мужчине! Он будет действовать, как взрослый.

Мама задумалась, странно посмотрела на меня и быстро ушла, сказав, что сейчас наполнит ванну, а мне нужно идти туда скорее, пока вода не остыла. Я удивился, что мама совсем не рада моему взрослому поступку.

— Вот в чем тут дело, — объяснил мне папа. — Иногда маме становится грустно — она понимает, что ты растешь. Кстати, когда вырастешь — сам поймешь, что понять женщин очень трудно.

Папа иногда говорит совсем бессмысленные вещи — просто смеху ради. Он потрепал меня по голове и посоветовал не медлить, потому что мама уже звала меня в ванную. Какой же все-таки странный голос был у мамы!

Я очень гордился, что приму ванну один, потому что за два последних дня рождения я уже повзрослел. Больше того — моясь губкой, я не буду возить ею по лицу, а только вокруг. И я пошел к себе в комнату, чтобы собрать все необходимое для ванны. Взял маленький парусник, у которого больше нет паруса; обидно, парус нужно ему все-таки поставить! Потом взял железный пароход с трубой и колесом; он не очень хорошо плавает, но с ним отлично играть в кораблекрушение, как в том кино, что я видел: там всех, правда, спасли — даже капитана, который не хотел прыгать в воду. Понятно же, с такой классной формой, как у него, я бы тоже не захотел!

Еще я взял синюю машинку, чтобы поиграть в такую аварию, где машина падает в море; и крейсер, где были пушки — пока я не дал его поиграть Альсесту, — и трех оловянных солдатиков с деревянной лошадкой, чтобы катать их, как пассажиров.

А недобритого плюшевого медведя с оставшимися клочьями шерсти брать не стал — тогда все сбрить не получилось, сломалась папина бритва. Правда, один раз я положил его в воду. Медведя, не папу. Из него полезла шерсть, и мама была жутко недовольна. К тому же, после ванны он выглядел довольно жалко, а я не люблю мучить игрушки, я очень аккуратный.

Увидев меня в ванне со всеми игрушками, мама широко раскрыла глаза.

— Ты же не станешь класть всю эту грязь в воду? — спросила она.

— Дорогая, — сказал, входя в ванную, папа, — пусть Николя сам разбирается, как ему принимать ванну. Он достаточно взрослый и способен решить сам.

— А ты не думаешь, что оставлять его одного довольно опасно? — спросила мама.

— Опасно? — насмешливо ответил папа. — Думаешь, он может утонуть? Тебя же не беспокоит, когда он плавает в море. Пойдем, пусть он сам.

— Не сиди слишком долго и хорошенько вымой за ушами, а если я тебе понадоблюсь, позови. Я зайду попозже, только не трогай кран, — сказала мама.

Потом она вытерла глаза и вышла с папой, который смеялся.

Я быстро разделся и нырнул в ванну. Вода была довольно горячей — ух! ух! — но я быстро привык. Потом стал играть с мылом. Это было классно! Я намылил много пены, потом взял губку и прижал ее к шее — так забавно, когда вода стекает с губки. И тут мама открыла дверь.

— Все в порядке? — спросила она.

— Да оставь ты его в покое! — закричал откуда-то снизу папа. — Ты слишком его контролируешь! Ему уже не пять лет!

И мама ушла. Из-за пены воды совсем не было видно, как на море. Я взял беспарусный парусник и поставил его в порт — рядом с бортиком ванны. Потом утопил пароход с тремя солдатиками и лошадью. Но пароход утонул очень быстро и спаслась одна лошадь — она плавала на поверхности, потому что была деревянная. Я представил, что она тоже корабль.

И вдруг я вспомнил, что бабуля подарила мне маленький скафандр: было бы здорово в нем искать под водой солдатиков. Тогда я выпрыгнул из ванны, не вытершись и не одевшись, чтоб вышло побыстрее, и побежал к себе в комнату. Было очень холодно. Но как только я зашел к себе, из ванной донесся дикий крик. Я быстренько вернулся и увидел маму: наклонившись, она искала что-то в пене.

— Что такое? — спросил я.

Это было ужасно! Мама быстро развернулась, закричала, взяла меня на руки, промочив себе все платье, и шлепнула меня два раза, но не по лицу, и мы заплакали с ней вдвоем.

Папа прав, когда говорит, как трудно понять мам. А самое ужасное — я больше не принимаю ванну, как взрослый. Обидно! Потому что мама опять трет мне губкой лицо, «чвак-чвак».

СЕМЕЙНЫЙ ОБЕД

Сегодня замечательный день! Сегодня день рождения бабули, которая мама моей мамы, и каждый год в ее день рождения вся семья идет обедать в ресторан, и мы здорово проводим время.

Когда папа, мама и я пришли в ресторан, все уже собрались. Посреди ресторана стоял большой стол, украшенный цветами, и все кричали, смеялись и здоровались друг с другом. Остальные посетители ресторана не кричали, но смеялись.

Мы подошли поцеловать бабулю, которая сидела во главе стола, и папа сказал ей:

— С каждым годом вы все моложе и моложе, дорогая теща.

А бабуля ему ответила:

— Что касается вас, дорогой зять, то у вас усталый вид. Следите за своим здоровьем.

Потом появился дядя Эжен, папин брат — он толстый, все время смеется и от этого краснеет.

— Как поживаешь, брательник? — спросил он папу.

Я засмеялся, потому что не знал такого слова. Будет время — обязательно расскажу друзьям.

Я люблю дядю Эжена: он очень смешной и вечно рассказывает анекдоты. Обидно только, что когда он начинает их рассказывать, меня просят выйти. Из гостей был еще дядя Казимир, который почти не разговаривает, тетя Матильда, которая разговаривает постоянно, тетя Дороте́, которая старше всех и вечно всех бранит, и Марти́н — мамина кузина, которая очень красивая, и папа об этом ей сказал, а мама сказала, что это правда, но ей нужно поменять парикмахера, потому что ей не совсем удачно сделали укладку. Был еще дядя Сильван и тетя Амели, которая все время болеет — ей уже сделали кучу операций, и она только о них и говорит. И правильно делает, в общем, потому что все операции прошли удачно, и видно, насколько ей сейчас лучше. Пришли и мои двоюродные братья — я их не часто вижу, потому что они живут очень далеко. Были Рок и Ламбе́р, они помладше меня и очень похожи друг на друга, потому что родились в один день; их сестра Кларисса — моего возраста, в голубом платье; и мой двоюродный брат Элюа, который чуть повыше меня, но ненамного.

Каждый взрослый погладил нас по головам — Рока, Ламбера, Клариссу, Элюа и меня. Все сказали, что мы здорово подросли, спросили, хорошо ли мы учимся в школе, сколько будет восемь на двенадцать, а дядя Эжен поинтересовался, есть ли у меня невеста. А мама сказала:

— Эжен, вы все такой же!

— Ладно, — сказала бабуля, — давайте садиться за стол, а то и так уже припозднились.

Тогда каждый начал искать свое место за столом. Дядя Эжен сказал, что он всех рассадит.

— Мартин, — сказал он, — вы сядете рядом со мной, вы, Дороте — рядом с моим братом…

Но папа прервал его и сказал, что это не очень хорошая идея… Тогда тетя Дороте прервала папу и сказала, что мы не так часто друг друга видим и поэтому нужно быть вежливыми и не грубить. Мартин засмеялась, но папе было не смешно, и он сказал, что дяде Эжену просто необходимо быть в центре внимания; бабуля, в свою очередь, заметила, что, как обычно, все начинается хорошо, а один официант — он выглядел гораздо важнее всех остальных — подошел к бабуле и сказал, что уже достаточно поздно, а она ответила, что метрдотель уже поставил ее об этом в известность, пусть каждый садится, где захочет. И все наконец сели. Кузина Мартин — рядом с дядей Эженом, а тетя Дороте — рядом с папой.

— Я думаю, — сказал метрдотель, — что детей можно посадить в конце стола.

— Вы очень хорошо придумали, — сказала мама.

Но Кларисса заплакала, потому что ей хотелось сидеть рядом со своей мамой и прочими взрослыми, потому что она не сможет кушать, если ей не порежут мясо, что это несправедливо, и она прямо сейчас заболеет. Все люди в ресторане перестали есть и уставились на нас. Тут появился метрдотель, и вид у него был довольно усталый.

— Прошу вас, — сказал он, — прошу вас.

Тогда все встали, чтобы дать Клариссе место рядом с ее мамой, тетей Амели. А когда снова сели, все опять поменялись местами — кроме дяди Эжена, который по-прежнему сидел с Мартин, и папы, который остался между тетей Дороте и тетей Амели: та начала ему рассказывать про страшную операцию.

Я сидел в конце стола с Роком, Ламбером и Элюа. Официанты начали подавать устриц.

— А детям, — сказала тетя Матильда, — устриц не нужно, подайте им мясных закусок.

— А почему это мне нельзя устриц? — закричал Элюа.

— Потому что ты их не любишь, дорогой, — ответила тетя Матильда, мама Элюа.

— Люблю! — закричал Элюа. — Я хочу устриц!

Метрдотель подошел с очень утомленным видом, и тетя Матильда ему сказала:

— Дайте малышу немного устриц.

— Странная манера воспитания, — произнесла тетя Дороте.

Тете Матильде это не понравилось.

— Моя дорогая Дороте, — сказала она. — Позвольте мне воспитывать моего ребенка, как я хочу. Поскольку вы не замужем, вам сложно судить о воспитании детей.

Тогда тетя Дороте заплакала и сказала, что ее никто не любит и она очень несчастна, — совсем как Аньян, когда в школе мы ему говорим, что он учительский любимчик.

Все повскакивали с мест, чтобы утешить тетю Дороте, и тут прибежали метрдотель с официантами, которые несли целую гору устриц.

— Сидеть! — закричал метрдотель.

Вся семья села, а я заметил, как папа тихонько попробовал сменить место, но у него не получилось.

— Видишь? — сказал мне Элюа. — У меня устрицы.

Я ничего не ответил и принялся за колбасу. Элюа смотрел на устриц, но не ел их.

— Ну, — спросила тетя Матильда, — ты не ешь устрицы?

— Нет, — ответил Элюа.

— Видишь, мама всегда права — ты не любишь устрицы, — сказала тетя Матильда.

— Люблю! — закричал Элюа. — Но они несвежие.

— Это их извиняет, — сказала тетя Дороте.

— Это не может их извинять! — закричала тетя Матильда. — Если малыш говорит, что устрицы несвежие, значит так и есть. Мне тоже кажется, что у них странный вкус!

Тут снова прибежал очень встревоженный метрдотель.

— Прошу вас, прошу вас!

— У вас устрицы несвежие, — сказала тетя Матильда. — Не так ли, Казимир?

— Да, — сказал дядя Казимир.

— А-а, видите? Он со мной абсолютно согласен, — сказала тетя Матильда.

Метрдотель тяжело вздохнул и убрал все устрицы, оставив их только тете Дороте.

Потом принесли запеченное мясо, оно было очень вкусным. Дядя Эжен рассказывал анекдоты, но шепотом, а тетя Мартин все время смеялась. Тетя Амели резала мясо и что-то говорила папе, а тот есть совсем перестал. Потом тетя Амели ушла, потому что Року и Ламберу стало плохо.

— Конечно, — сказала тетя Дороте, — вы их пичкаете, как гусей…

Метрдотель стоял рядом с нашим столом. Он вытирал лоб носовым платком и выглядел не очень хорошо.

За десертом (торт!) Элюа стал мне рассказывать про свою школу, своих классных друзей и про то, что он главарь банды. Смешно, потому что мои друзья — в сто раз лучше его друзей. Альсест, Жеофруа, Руфус, Эд и все остальные — их вообще ни с кем не сравнить.

— Твои друзья ничего не стоят, — сказал я Элюа, — тем более, что я тоже главарь банды, а ты — просто дурак.

И тут мы подрались. Папа, мама и тетя Матильда нас растащили, но сами поссорились; Кларисса заплакала, все повскакивали с мест и стали кричать — даже остальные посетители ресторана и метрдотель.

Когда мы вернулись домой папа и мама были в плохом настроении.

Я их понимаю! Обидно, что придется ждать еще целый год, пока все снова соберутся на семейный обед…

ЯБЛОЧНЫЙ ПИРОГ

После обеда мама сказала:

— Сегодня вечером на десерт я приготовлю яблочный пирог.

Тогда я закричал:

— Здорово! Класс!

Но папа сказал:

— Николя, после обеда я должен поработать дома. Так что веди себя хорошо до ужина, иначе яблочного пирога не получишь.

Тогда я пообещал не проказничать, потому что мамины яблочные пироги — просто объедение. Нужно очень постараться не делать глупостей, потому что иногда хочешь вести себя хорошо, а потом бац! — и получается совсем не то. А папа не шутит. Когда он говорит: не получишь яблочного пирога, — значит так оно и будет, даже если заплачешь и скажешь, что уйдешь из дома и все об этом пожалеют.

Я вышел в сад, чтобы не мешать папе, который работал в гостиной. И тут появился Альсест. Альсест — мой школьный друг, он толстый и все время ест.

— Привет, — сказал он мне. — Чем занимаешься?

— Ничем, — ответил я. — Я должен хорошо себя вести до вечера, если хочу на десерт яблочный пирог.

Альсест облизнулся, а потом спросил:

— Как ты думаешь — если и я буду хорошо себя вести, мне тоже дадут яблочного пирога?

Я ответил, что не знаю, потому что мне не разрешают приглашать друзей без согласия папы и мамы. Тогда Альсест сказал, что пойдет и спросит у моего папы, можно ли прийти к нам на ужин, а я поймал его за ремень у самой двери.

— Не стоит, Альсест, — сказал я. — Если будешь мешать моему папе, яблочного пирога не получит никто — ни ты, ни я.

Альсест почесал затылок, вытащил из кармана шоколадную булочку, куснул ее и сказал:

— Ладно, обойдусь. Во что играем?

Я сказал Альсесту, что лучше играть в нешумные игры, и мы вытащили стеклянные шарики и стали говорить шепотом.

Я здорово играю в эти шарики — тем более, что Альсест всегда играет одной рукой, потому что в другой у него еда. Когда я выиграл, Альсесту это не понравилось.

— Ты мухлюешь, — сказал он.

— Это я мухлюю? — возмутился я. — Ты просто не умеешь играть, вот и все.

— Я не умею играть?! — закричал Альсест. — Я играю получше всяких мухлевщиков. Отдавай мои шарики!

Я попросил Альсеста не кричать, потому что иначе не получу яблочного пирога. Тогда Альсест мне сказал, что если я сейчас же не отдам его шарики, он закричит и даже запоет. Я отдал ему шарики и сказал, что больше с ним не разговариваю.

— Ладно, еще играем? — спросил Альсест.

Я ответил, что нет: если я хочу яблочный пирог, мне лучше всего будет пойти в комнату и читать там до самого ужина. Тогда Альсест сказал:

— До завтра, — и ушел.

Мне нравится Альсест. Настоящий друг.

В комнате я взял себе книжку, которую подарила мне бабуля. Это история одного мальчика, который везде ищет своего папу — он путешествует на самолетах, на подводных лодках, едет в Китай, и туда, где живут ковбои, — только я эту книжку уже прочел один раз, а больше не интересно. Тогда я взял цветные карандаши и стал раскрашивать одну картинку в книге: мальчик там летит в дирижабле. И вдруг вспомнил, что папа не любит, когда я раскрашиваю книги: папа считает, что книги — наши друзья и с ними нужно обращаться по-товарищески. Я взял резинку, чтобы все стереть, но стиралось плохо. Тогда я надавил сильнее и страница порвалась. Я чуть не заплакал — но не из-за книжки, где мальчик находит своего папу на необитаемом острове, а из-за моего папы, который в любой момент мог прийти и запретить мне есть яблочный пирог. Чтобы не шуметь, я решил не плакать. Вырвал тихонько страницу и положил книгу на место. Надеюсь, папа не вспомнит о картинке с дирижаблем!

Потом я открыл дверь шкафа и стал рассматривать игрушки. Можно было бы поиграть с электропоездом, но в прошлый раз он начал искриться, и у нас дома все лампы выключились. Папа меня сильно отругал — особенно после того, как полез включать рубильник в подвале и упал с лестницы. Еще я увидел самозапускающийся самолет с красными крыльями, но из-за него я разбил голубую вазу и меня наказали. А юла странно гудит. Когда папа и мама подарили мне ее на день рождения, они сказали:

— Послушай, Николя, какая у нее красивая музыка!

А сейчас только я хочу с ней поиграть, как папа кричит:

— Николя, прекрати этот страшный шум!

Конечно, еще оставался недобритый плюшевый медведь: перед тем, как закончить его брить, сломалась папина бритва. Но медведь — это для маленьких, мне с ним играть скучно.

Я закрыл шкаф. Мне жутко хотелось плакать. В конце концов, это нечестно — столько игрушек, а я ими не играю из-за какого-то противного пирога. Тем более что я могу прекрасно без него обойтись — даже если в нем много яблок, он хрустит и весь посыпан сахаром. И я решил построить замок из карт. Я их строю, когда обижаюсь. Но весело было только в начале. Потом я стал корчить рожи перед зеркалом. Лучшую мне показал Руфус на перемене: нужно надавить пальцем на нос, чтобы его чуть приподнять, и оттянуть вниз веки — так похоже на собаку. Покривлявшись, я взял учебник географии за прошлый год. И тут вошел папа.

— Как? Это ты, Николя? — спросил он. — Ты был здесь? Я тебя не слышал — и думал, где же ты пропадаешь. А что ты здесь делал?

— Я хорошо себя вел, — ответил я.

Тогда папа взял меня на руки и сказал, что я был самым добрым на свете мальчиком, и что пора ужинать.

Мы вошли в столовую, где мама ставила тарелки на стол.

— Мужчины хотят есть, — сказал, смеясь, папа. — Мужчины хотят хорошенько поужинать и съесть яблочного пирога!

Мама посмотрела на папу, посмотрела на меня и побежала в кухню.

— О боже! — кричала она. — Мой яблочный пирог!

Десерта у нас не было, потому что яблочный пирог сгорел.

ЗА МНОЙ ПРИСМАТРИВАЮТ

Сегодня вечером папа и мама хотели сходить поужинать к друзьям, и я согласился остаться дома. И правда — нечасто они куда-то ходят, и мне приятно думать, что они весело проводят время, хоть я и не люблю оставаться вечером один. К тому же это совсем нечестно: я же никогда никуда не хожу по вечерам, да мне и некуда. Поэтому я заплакал, и папа пообещал купить мне самолет. Ну тогда еще ладно. В общем, я согласился.

— Хорошо веди себя, — сказала мне мама. — Кстати, мадемуазель, которая сегодня придет за тобой присматривать, очень добрая и тебе не будет страшно. Тем более, что ты, Николя, уже взрослый мальчик.

Позвонили в дверь, и папа сказал:

— Пришла няня, — и пошел открывать.

Мадемуазель вошла с книгами и тетрадками в руках. Она и правда казалась очень доброй, да и выглядела тоже хорошо. Глаза у нее были, как у моего плюшевого медведя.

— Это Николя, — сказал папа. — Николя, знакомься — это мадемуазель Брижит Пастюф. Веди себя хорошо и слушайся ее.

— Здравствуй, Николя, — сказала мадмуазель. — Какой ты взрослый мальчик! Какая красивая у тебя ночнушка!

— А у вас глаза — как у моего медведя, — сказал я.

Мадмуазель удивленно посмотрела на меня, и эти глаза у нее округлились.

— Ну-у ладно, — сказал папа. — Мы пошли.

— Николя уже поужинал, — сказала мама. — И готов идти спать. Он уже в пижаме. Он может посидеть с вами еще пятнадцать минут, а потом — в постель. Если захотите есть, поищите что-нибудь в холодильнике. Мы вернемся не поздно — к полуночи или чуть позже.

Мадмуазель сказала, что ей не хочется есть, она уверена, что я буду хорошо себя вести, и все будет в порядке.

— Надеюсь, — сказал папа.

Папа и мама поцеловали меня, немного постояли в раздумье и ушли.

Я остался в гостиной с мадемуазель.

— Ну вот, ну вот, — сказала мадемуазель. Казалось, она меня побаивается. — Как твои дела в школе, Николя?

— Неплохо, а у вас? — ответил я.

— О, у меня хорошо! Только с географией не очень, поэтому я притащила сюда все эти талмуды — придется вечером долбить, а то на письменном экзамене буду плавать!

Разговорчивая мадемуазель. Только я ничего не понял: по-моему у нее проблемы с языком.

Мама разрешила мне посидеть еще пятнадцать минут, поэтому я предложил мадемуазель поиграть в шашки. Выиграл три партии, потому что в этой игре я непобедим.

— Хорошо, а теперь — спать! — сказала мадемуазель.

Я пожал ей руку и пошел к себе. Надо сказать, я очень послушный. Когда папа и мама вернутся — будут довольны.

Но спать совсем не хотелось. Я не знал, чем заняться, поэтому, как всегда, решил, что мне хочется пить.

— Мадемуазель! — закричал я. — Я хочу воды!

— Иду! — ответила мадемуазель.

Я услышал шум крана на кухне, потом мадемуазель что-то вскрикнула, но я не понял, что.

Мадемуазель вошла ко мне со стаканом воды; вся кофта у нее была мокрая.

— С краном на кухне надо осторожней, — сказал я. — Он брызгается, а папа его еще не починил.

— Я заметила, — весьма сердито сказала мадемуазель.

Странно, сама же в гостиной мне сообщила, что будет плавать. Я выпил воду — но с трудом, потому на самом деле пить не очень хотелось, и мадмуазель мне напомнила, что пора ложиться. Я ответил, что пора-то пора, но мне совсем не хочется спать.

— Ну и что мне тогда с тобой делать? — спросила мадмуазель.

— Да не знаю, — ответил я. — Попробуйте рассказать мне какую-нибудь историю. У мамы иногда получается.

Мадемуазель посмотрела на меня, тяжело вздохнула и принялась рассказывать одну историю, вставляя кучу непонятных слов. История была про одну девочку, которая хотела сниматься в кино, и однажды на фестивале встретила очень богатого продюсера, а потом ее фотографию напечатали все журналы. И я заснул.

Вскоре меня разбудил телефонный звонок. Я спустился посмотреть, что происходит, а когда вошел в гостиную, мадемуазель вешала трубку.

— Кто это был? — спросил я.

Мадемуазель от неожиданности вскрикнула, а потом сказала, что звонила мама, интересовалась, сплю ли я. Возвращаться в кровать мне совсем не хотелось, и я начал задавать ей вопросы.

— А чем вы здесь занимались?

— Давай! — сказала мадемуазель. — Отправляйся спать.

— Скажите, что вы делали, и я пойду спать, — попросил я.

Мадемуазель тяжело вздохнула и сказала, что изучала экономический потенциал Австралии.

— А это что? — спросил я.

Но она не захотела отвечать. Я так и думал — она говорит мне одни глупости, будто я маленький.

— А можно мне кусок торта? — спросил я.

— Хорошо, — сказала мадемуазель. — Кусок торта — и в постель.

И она оправилась за тортом к холодильнику. Принесла кусок для меня и кусок для себя. Было вкусно. Торт был шоколадный.

Я съел свой кусок, а мадемуазель к своему даже не притронулась. Она ждала, пока я доем.

— Так, — сказала она. — А теперь — баиньки!

— Беда в том, — начал объяснять я, — что если я пойду спать сразу после торта, мне будут сниться кошмары!

— Кошмары? — переспросила мадемуазель.

— Да! — ответил я. — Мне снится много плохих снов — там жулики ночью залезают в дом и всех убивают, они очень большие и злые, они проникают в дом через окно в гостиной, которое плохо закрывается, потому что папа его еще не починил и…

— Хватит! — закричала мадмуазель, побелев. Мне она больше нравилась розовой.

— Ладно, — сказал я, — тогда я иду спать и оставляю вас одну.

Но тут она стала подозрительно доброй, эта мадмуазель, — сказала, что спешить нам ни к чему, я могу посидеть с ней за компанию еще несколько минут.

— А хотите, я вам расскажу и другие мои классные кошмары? — спросил я.

Но мадемуазель ответила, что больше о них говорить не стоит, и спросила, не знаю ли я каких-нибудь других историй. Тогда я рассказал ей одну из новой книги, которую мне подарила мама. Там была одна прекрасная принцесса, но мама, которая не ее мама, ее не любит, это злая фея, а потом она заставляет принцессу что-то съесть, и прекрасная принцесса засыпает на много лет… И вот тут, когда уже все становилось интересно, я увидел, что мадемуазель, совсем как эта прекрасная принцесса, заснула.

Я перестал рассказывать и принялся рассматривать ее учебник по географии, одновременно запихивая в рот ее кусок торта. И тут в гостиную вошли папа и мама. Они удивленно посмотрели на меня, а я огорчился, что они совсем не в настроении. Наверное, им было не весело на ужине.

Я поднялся к себе, но даже оттуда слышал, как внизу, в гостиной папа, мама и мадемуазель разговаривали и кричали. Ну в конце-то концов!

То есть меня вполне устраивает, если папа и мама уходят в гости, но в таком случае я имею право спокойно поспать!

Я ДАРЮ КУЧУ ПОДАРКОВ

Сегодня утром почтальон принес для папы письмо от дяди Эжена. Дядя Эжен — это папин брат, он постоянно путешествует, чтобы продавать разные штуки. Он очень классный. Мама готовила завтрак, а папа открыл конверт и там вместе с письмом лежали 10 франков. Папа очень удивился, прочитал письмо, посмеялся, а когда мама принесла ему кофе, он сказал:

— Это Эжен — он предупреждает, что не сможет приехать к нам в этом месяце, как мы планировали. И ты будешь смеяться, но в конце письма он говорит… погоди-ка… а, вот: «…и шлю тебе 10 франков, чтобы Николя купил маленький подарок для своей красивой мамы…»

— Здорово! — закричал я.

— Интересная мысль! — сказала мама. — Иногда мне кажется, что твой брат не в себе.

— Отчего же? — спросил папа. — Я считаю, что это очень хорошая мысль. Эжен, как все мужчины у нас в семье, — очень щедрый, великодушный… Само собой, когда речь заходит о моей семье…

— Ладно, ладно, — ответила мама. — Будем считать, что я ничего не говорила. Но все равно мне кажется, что будет лучше, если Николя положит эти деньги себе в копилку.

— О, нет! — закричал я. — Я куплю тебе подарок! Мы, мужчины нашей семьи, очень великодушны и щедры!

Тогда мама и папа засмеялись, папа потрепал меня по голове, а мама поцеловала меня и сказала:

— Хорошо, Николя, но если ты не против, мы пойдем в магазин вдвоем. И вместе выберем подарок. Я как раз собиралась пойти завтра в магазин, это у нас четверг.

Я был очень доволен: я люблю дарить подарки, но часто это делать у меня не получается, потому что в копилке у меня мало денег. А вот в банке — много, но я смогу их взять, когда вырасту. Тогда я себе куплю самолет, настоящий! И потом, когда я хожу с мамой в магазин, мы полдничаем в кафе. Там очень вкусные торты, особенно шоколадные.

Я причесался и стал собираться в школу. За завтраком мне просто не сиделось на месте.

— Ну, — сказал папа, посмеиваясь, — значит после обеда — за покупками?

— Это Николя будет делать покупки, — сказала мама, — а я буду его только сопровождать.

И они засмеялись еще громче. Я тоже засмеялся, потому что я всегда смеюсь, когда вижу, что они смеются. После обеда (на десерт был шоколадный крем) папа поехал на работу, а мы с мамой оделись, чтоб идти в магазин. Конечно, я не забыл положить десять франков в карман — не в тот, где лежал носовой платок, потому что однажды в детстве я деньги так потерял.

В магазине было много народу, и мы с мамой стали придумывать, что можно купить.

— Думаю, этих денег нам хватит на очень красивую косынку, — сказала мама.

Но я сказал, что, по-моему, косынка — не очень хороший подарок, а мама уверила меня, что такой подарок ей понравится больше всего.

Когда мы подошли к прилавку, где лежали косынки, я понял: как хорошо, что мама пошла со мной, потому что косынок там было видимо-невидимо.

— Сколько они стоят? — спросила мама у продавщицы.

— 12 франков, мадам, — ответила продавщица.

И я расстроился, потому что у меня было всего 10 франков дяди Эжена. А мама сказала, что ничего страшного, и мы пойдем выберем ей какой-нибудь другой подарок.

— Но ты же хотела косынку! — сказал я.

Мама слегка покраснела и дернула меня за руку.

— Ничего, ничего, Николя, — сказала она. — Пойдем, наверняка мы найдем еще что-нибудь красивое.

— Нет, я хочу купить тебе косынку! — закричал я.

Ну в конце-то концов — зачем вообще дарить подарки, если нельзя покупать то, что хочется другим.

Мама посмотрела на меня, посмотрела на продавщицу, улыбнулась. Продавщица тоже улыбнулась, а мама сказала мне:

— Хорошо, знаешь, что мы сделаем, Николя? Я дам тебе еще два франка, и тогда ты сможешь купить мне эту красивую косынку.

Мама открыла кошелек, вытащила два франка, мы повернулись к прилавку с косынками и мама выбрала себе красивую, синюю. А я отдал десять франков и еще два продавщице.

— Платит мужчина, — сказала мама.

Продавщица и мама засмеялись, а я был очень горд, потому что продавщица сказала, что я самый милый зайчик, каких она когда-либо видела. Она дала мне пакет, и я передал его маме. Та меня поцеловала и мы ушли.

Но не из магазина, потому что маме хотелось еще посмотреть корсажи.

— Но у меня больше нет денег, — сказал я.

Мама улыбнулась и ответила, что не нужно волноваться, мы что-нибудь придумаем.

Мы подошли к прилавку с корсажами. Мама выбрала один и дала мне много денег, а я отдал их продавщице, которая засмеялась и сказала, какой я муся-пуся и меня хочется просто съесть. Хорошо, что продавщицы в магазинах такие вежливые.

Мама была очень довольна и сказала мне спасибо за красивый корсаж и замечательную косынку, которые я ей подарил.

Потом мы пошли смотреть платья. Там я сидел на стуле, пока мама их примеряла. Это продолжалось довольно долго, но одна продавщица дала мне шоколадную конфету.

Когда мама вернулась, выглядела она очень счастливой. Мы вместе пошли к кассе, чтобы я там купил ей платье. Конфета была бесплатной.

Еще я купил маме перчатки, ремень и туфли. Мы очень устали — особенно мама, которой всегда требовалось много времени, чтобы выбрать себе мои подарки.

— Давай пополдничаем, — сказала мама.

Мы поднялись по эскалатору в кафе. Там было здорово! Мы классно пополдничали — шоколадом и шоколадным печеньем. Я люблю шоколад.

Когда мы вернулись, папа уже был дома.

— Ну и ну! — сказал он. — Долго же вас не было! Значит, Николя, ты купил маме красивый подарок?

— О, да! — ответил я. — Много классных подарков! Я за все заплатил, а продавщицы были со мной очень любезны.

Когда папа увидел мамины пакеты, он широко открыл глаза, а мама ему сказала:

— Должна признаться, ты был прав, дорогой. Все мужчины у тебя в семье очень щедры, особенно Николя!

И мама пошла с пакетами подарков к себе в комнату.

А я остался в гостиной с папой, который сел в кресло и тяжело вздохнул. Потом он посадил меня к себе на колени, потрепал меня по голове, неожиданно засмеялся и сказал:

— И правда, Николя. Мужчины в семье твоего отца имеют очень много достоинств. Но они еще должны многому поучиться у женщин из семьи твоей мамы!