Гнев Тиамат

Глава 1 Элви

«Мир еще удивительнее, чем вы думаете». Эту фразу любил повторять один профессор, преподававший у них в студенческие годы Элви. Профессор Эрлих, старый ворчливый немец с длинной седой бородой, напоминавшей Элви о садовых гномах, говорил это каждый раз, когда студент поражался результату лабораторных опытов. Тогда Элви находила его поговорку банальностью. Разумеется, вселенная полна сюрпризов.

Профессора Эрлиха, конечно, уже нет в живых. Он почти исчерпал возможности продлевающих жизнь технологий, когда Элви было чуть за двадцать. Сейчас у нее дочь старше. Но, будь он жив, Элви охотно принесла бы ему многословные и сердечные извинения.

Мир не просто удивительней, чем вы думаете, он удивительнее, чем можно себе представить. Каждое новое чудо, каким бы поразительным оно ни было, всего лишь закладывало фундамент для еще более потрясающих открытий. Вселенная постоянно сдвигала определение понятия «странное». Открытие на Фебе протомолекулы, в которой все тогда видели инопланетную форму жизни, до основания потрясло человечество, но известие, что протомолекула – не столько инопланетянин, сколько орудие инопланетян, растревожило людей еще сильнее. Всего лишь подобие гаечного ключа, только этот ключ превратил целую астероидную станцию Эрос в космический корабль, оседлал Венеру, создал кольцо врат и открыл нежданный выход к тринадцати сотням миров за ними. Мир удивительнее, чем вы думаете. Как вы правы, профессор!

– Что это? – спросил ее муж Фаиз. Они стояли в рубке ее корабля, «Сокола». Корабля, подаренного Лаконской империей. На экране в высоком разрешении появилось то, что все называли «объектом». Планетарное небесное тело чуть больше Юпитера, почти прозрачное, как огромный хрустальный шар с легким зеленоватым оттенком. Единственная структура в системе Адро.

– Пассивная спектрометрия показывает почти чистый углерод, – сказал Травон Барриш, не отрываясь от рабочего экрана, на котором прокручивались данные. Он был специалистом по материаловедению, и другого такого буквалиста Элви не встречала. Так он ответил на вопрос Фаиза. Но Элви понимала, что муж спрашивал не о том. Он спрашивал: «Зачем это?»

– Упаковано в плотную кристаллическую решетку, – подала голос физик Джен Лавли. – Это… Она запнулась, и Элви договорила за нее:

– Алмаз.

В семь лет мать привезла Элви на свою родину, в Нигерию, по случаю смерти незнакомой девочке двоюродной бабушки. Пока мать занималась похоронами, Элви бродила по дому. Она играла сама с собой, пытаясь восстановить образ покойной по оставшимся от нее вещам. На полке у кровати улыбался с фотографии молодой человек, темнокожий и светлоглазый: муж, брат или сын? В крошечной ванной комнате среди разбросанных пакетиков дешевого мыла и салфеток таинственно мерцала зеленью красивая хрустальная бутылочка: духи или яд? Все принадлежавшее этой незнакомой женщине представлялось Элви фантастическим и притягательным. Много лет спустя, чистя зубы, она вдруг вспомнила запах и поняла, что зеленая жидкость в бутылочке почти наверняка была полосканием для рта. Одна тайна разрешилась, но возникли новые вопросы. Почему она держала полоскание в таком красивом флакончике, а не в экологичной фабричной упаковке? От чего был этот флакон? Она действительно пользовалась им для полоскания – или употребляла с тайной целью, до которой Элви не додумалась? Та, что могла бы объяснить, умерла, и тайна навеки осталась тайной. Некоторые вещи непонятны вне контекста.

Обзорный экран заполнил собой одинокий зеленоватый бриллиант, гладкий, словно после машинной полировки, и плывущий по системе угасающего белого карлика, где не было других планет. Хрустальная бутылочка с полосканием в окружении дешевых брусков мыла на грязной полочке в ванной. Фаиз прав. Единственный осмысленный вопрос здесь: «Зачем?» – но все знавшие ответ умерли. И остался только ответ профессора Эрлиха.

«Сокол» был сконструирован по особому запросу верховного консула Дуарте специально для Элви и имел одну задачу: побывать в сети врат «мертвых систем» в поисках следов безымянного врага, уничтожившего цивилизацию создателей протомолекулы, или той невероятной нематериальной пули, которую он – или оно, потому что неясно, каким местоимением обозначить расположенный вне измерений и пространства прекурсор, – оставил после себя.

До сих пор «Сокол» побывал в трех таких местах. И каждое оказывалось чудом. Элви не нравилось обозначение «мертвая система». Люди привыкли называть их так потому, что там не было пригодных для жизни планет. Да, никакая постижимая для человека жизнь не возможна на этом бриллианте величиной с Юпитер, плывущем по орбите белого карлика. Но и возникновение подобного естественным путем немыслимо. Его кто-то создал. Инженерия такого масштаба внушала благоговение в буквальном смысле слова. В этом чувстве в равных пропорциях смешалось удивление и ужас. Назвать такое мертвым только потому, что на нем ничего не растет, – означает поступиться удивлением в пользу ужаса.

– Они все повымели, – сказал Фаиз. Он листал изображения системы, принятые через радар и телескоп. – На световой год от звезды даже кометного пояса не осталось. Сгребли всю материю до крошки, превратили ее в углерод и слепили этот гребаный бриллиант.

– Когда-то люди дарили бриллианты, предлагая руку и сердце, – заметила Джен. – Может, кто-то постарался, чтобы ему не ответили отказом.

Травон вскинул голову и заморгал, обернувшись к Джен. Его несгибаемый буквализм исключал всякое подобие чувства юмора, и Элви не раз наблюдала, как легкомысленная ирония Джен вгоняла материаловеда в ступор.

– Не думаю… – начал он, но Элви не дала ему договорить:

– Не отвлекайтесь от работы, люди. Мы должны все узнать об этой системе, прежде чем запускать катализатор и разносить все на составные части.

– Согласен, босс. – Фаиз незаметно подмигнул жене.

Остальная команда, лучшие ученые и инженеры, собранные со всей империи и отданные ей под начало самим верховным консулом, снова уткнулись в свои дисплеи. В научных вопросах, относящихся к текущему заданию, ее приказы имели всю силу имперских законов. Никто этого не оспаривал. С той оговоркой, что не все входили в ее команду и не всё имело отношение к научным вопросам.

– Ты сама им скажешь, что у нас дело затянулось, – спросил Фаиз, – или лучше мне?

Она снова бросила жадный взгляд на экран. Возможно, этот алмаз таил в своей структуре следы, похожие на поблекшие чернила старинных манускриптов, которые подскажут им путь к новым тайнам, новым откровениям, к новым невыразимым чудесам. Не желала она никому ни о чем сообщать. Ей хотелось смотреть.

– Я сама, – сказала Элви и направилась к лифту.

Адмирал Мехмет Сагали, человек-гора с угольными глазами на плоском как тарелка лице, был военным командиром миссии и почти не задевал ученых. Но в том, что касалось его сферы, он оставался непоколебим и несокрушим соответственно своим размерам. И его спартански обставленный кабинет всегда заставлял подтянуться. Почувствовать себя школьником, вызванным к директору за списывание на контрольной. Элви вовсе не нравилось подчиняться военным. Но в Лаконской империи они всегда оказывались на вершине пирамиды власти.

– Доктор Окойе, – начал адмирал Сагали. Потирая переносицу толстыми как сосиски пальцами, он рассматривал Элви с любовным и снисходительным недовольством, как она когда-то глядела на своих натворивших глупостей детей. – Мы, как вам известно, прискорбно отстаем от графика. Я распорядился…

– Это невероятная система, Мет, – перебила Элви. Назвав его кратким именем, она выказала легкую агрессию, но в дозволенных границах. – Слишком невероятная, чтобы пробросаться ею от спешки. Она стоит времени на изучение, прежде чем выпускать катализатор и ждать, взорвется или нет!

– Майор Окойе, – повторил Сагали, употребив воинское звание, чтобы без лишних тонкостей напомнить, кто тут начальник, а кто подчиненный. – Как только ваша группа закончит предварительный сбор данных, мы выводим катализатор для проверки, обладает ли эта система военной значимостью, – согласно приказам.

– Адмирал, – заговорила Элви, зная, что в таком настроении он невосприимчив к агрессии, и переходя на демонстративную почтительность. – Мне просто нужно еще немного времени. График можно догнать на обратном пути. Дуарте вручил мне самое скоростное в истории исследовательское судно, чтобы я больше времени тратила на науку и меньше – на дорогу. Именно об этом я сейчас вас и прошу.

Напомним, что у нее прямая связь с верховным консулом и тот настолько ценит ее работу, что построил ей целый корабль. Если уж без тонкостей. Сагали не дрогнул.

– У вас еще двадцать часов на сбор данных, – заявил он, складывая руки на животе на манер Будды. – И ни минутой больше. Известите свою группу.

– Вот эта закоснелость мышления и не позволяет делать хорошую науку под властью Лаконии, – сказала Элви. – Надо было мне взять биологический факультет в каком-нибудь университете. Я слишком стара, чтобы слушаться приказов.

– Согласен, – ответил Фаиз. – Однако мы здесь.

Они зашли в каюту, чтобы принять душ и наскоро перекусить, прежде чем Сагали со своими штурмовиками выпустит за борт живой образец протомолекулы, рискуя уничтожить миллиардолетний артефакт ради проверки, не бумкнет ли он с пользой для войны.

– Если из него не выйдет усовершенствованной бомбы, не жалко и поломать!

Она так стремительно развернулась к Фаизу, что тот отступил на полшага. Оказалось, она вскочила, держа в руке обеденную тарелку.

– Я не собиралась ее бросать, – уверила Элви. – Я не швыряюсь посудой.

– Бывает и с тобой, – напомнил он. Фаиз тоже постарел. Черные когда-то волосы совсем поседели, от уголков глаз протянулись смешливые морщинки. Ей он нравился и таким. Она любила, когда он улыбался, – больше, чем когда хмурился. Сейчас муж улыбался. – Случалось и бросаться.

– Никогда… – начала она, гадая, в самом ли деле он испугался, что тарелка полетит ему в голову, или просто поддразнивал, чтобы поднять настроение. Они прожили вместе не один десяток лет, но Элви до сих пор не всегда знала, что у него на уме.

– На Бермудах. Рики как раз уехал в университет, мы впервые за много лет собрались в отпуск, и ты… – Там был таракан! Таракан полз по тарелке!

– Ты мне чуть голову не снесла, так швырнула.

– Ну, – оправдалась Элви, – это от неожиданности.

Она засмеялась. Фаиз ухмылялся так, словно выиграл приз. Ну конечно, он все затеял, чтобы ее рассмешить. Элви поставила тарелку.

– Послушай, я понимаю, что мы не для того защищали диссертации, чтобы салютовать и исполнять приказы, – сказал Фаиз. – Но такова новая реальность, пока власть у Лаконии. Так что…

Она сама виновата, что ее занесло в директорат по науке. Лакония в целом оставляла людей в покое. Планеты избирали губернаторов и представителей в Ассоциацию Миров. Им позволяли устанавливать свои законы – лишь бы те не противоречили имперским. И, в отличие от большей части исторических диктатур, Лакония не стремилась контролировать высшее образование. Университеты галактики после захвата работали почти как прежде. Иногда даже лучше.

Но Элви допустила промашку: стала ведущим специалистом по протомолекуле, по создавшей ее исчезнувшей цивилизации и по тому року, который ее уничтожил. В молодости она попала на Илос в составе первой научной экспедиции по исследованию биологии чужой планеты. До тех пор она специализировалась в теоретической экзобиологии, занимаясь в основном глубоководными и глубоколедными организмами как аналогами гипотетических бактерий, которые могли быть найдены под поверхностью Европы.

На Европе бактерий не обнаружилось, зато открылись врата, и экзобиология вдруг стала прикладной наукой, располагающей для изучения тринадцатью сотнями биомов. Элви ожидала найти на Илосе аналоги рептилий, а нарвалась на артефакты галактической войны, закончившейся, когда ее вид еще не родился. Понять их стало для нее идеей фикс. Как же иначе? Дом величиной с галактику, каждая комната в нем полна интригующих вещиц, а хозяева скончались тысячелетия назад. Остаток жизни она посвятила тому, чтобы в них разобраться. Так что, получив приглашение Уинстона Дуарте возглавить группу, исследовавшую ту самую тайну, и прилагавшийся к нему бездонный грант, она не сумела отказать.

Тогда она знала о Лаконии ровно столько, сколько сообщали в новостях. Небывалая мощь, непобедимость и при этом ни этнических чисток, ни геноцида. Возможно, новая сила даже действует в интересах человечества. Элви не слишком терзалась, принимая от нее деньги на науку. Тем более что и выбора особого не было. Когда король говорит: «Приезжайте поработать у меня!» – найти отговорку непросто. Угрызения совести появились позднее, когда ее ввели в курс их военной организации и открыли источник сокрушительного военного превосходства Лаконии. Когда она познакомилась с катализатором.

– Пора возвращаться, – сказал Фаиз, убирая со стола. – Часики тикают.

– Сейчас. Еще минуту. – Она ушла в их общую крошечную ванную комнату. Одна из привилегий должности. Из зеркала над раковиной на нее взглянула старуха. И в старых глазах был страх перед тем, что ей предстояло сделать.

– Ты там готова? – крикнул Фаиз.

– Иди вперед, я догоню.

– Господи, Элс, ты что, хочешь еще раз его навестить?

«Его»… Катализатор.

– Ты не виновата, – продолжал Фаиз. – Не ты начала эту работу.

– Я согласилась ее возглавить.

– Милая. Дорогая. Свет моих очей! Как ни называй Лаконию на публике, но под одеждой она – голая диктатура. У нас не было выбора.

– Знаю.

– Так зачем тебе самой этим заниматься?

Она не ответила, потому что не сумела бы объяснить, даже если бы захотела. – Я тебя догоню.

Катализатор хранился в самом сердце «Сокола», за толстыми слоями обшивки из обедненного урана, в самой сложной в галактике клетке Фарадея. Очень скоро выяснилось, что средства связи протомолекулы действуют быстрее скорости света. Основная гипотеза ссылалась на какое-то применение квантовой запутанности, но, каким бы средством она ни пользовалась, протомолекула презирала пространство, как и созданная ею система колец.

Группа Кортасара годами ломала голову, как помешать протомолекуле обращаться к самой себе. Но в их распоряжении были десятилетия, так что в конце концов ученые создали комбинацию полей и материалов, вынуждавшую протомолекулярный узел замкнуться в себе, изолируясь от остальных.

Узел. Он. Катализатор.

Вход в камеру охраняли два космических десантника Сагали. Их тяжелая голубая броня взвизгивала и потрескивала при любом движении. Каждый был вооружен огнеметом. На всякий случай.

– Мы скоро собираемся применить катализатор. Я хочу его проверить, – сказала Элви в пространство между ними. Хоть ей и присвоили военный чин, она до сих пор не всегда могла разобраться в порядке званий в данном конкретном помещении. Для лаконцев после промывания мозгов в лагере для новобранцев и долгой практики это разумелось само собой.

– Конечно, майор, – отозвалась стоявшая слева. Она выглядела слишком молодой, чтобы превосходить Элви рангом, но с лаконцами такое бывало нередко. Многие выглядели слишком молодыми для своих званий. – Вам нужно сопровождение?

– Нет, – ответила Элви. Нет. Я всегда делаю это сама.

Молодая десантница что-то повернула у себя на запястье, и дверь скользнула в сторону.

– Дайте знать, когда захотите выйти.

Катализатор находился в кубической комнате со стороной четыре метра. В ней не было кровати, раковины, туалета. Только жесткий металл и зарешеченный сток. Раз в день все здесь заливали сольвентами, а отсосанную обратно жидкость сжигали. Лаконцы, имея дело с протомолекулой, маниакально соблюдали карантин.

Узел, он, катализатор был когда-то женщиной немного моложе шестидесяти лет. Официальные отчеты, к которым имела допуск Элви, не говорили, как ее звали и почему ее выбрали для заражения протомолекулой. Но Элви успела провести среди военных достаточно времени, чтобы проведать о боксе. Туда для преднамеренного заражения посылали преступников, обеспечивая империю неограниченным запасом протомолекулы для работы.

Стараниями Кортасара или из-за случайного сочетания генов эта женщина получилась всего лишь носителем. У нее появились первые признаки заражения – изменения кожи и скелета, – но за месяцы, прошедшие с ее доставки на борт «Сокола», они нисколько не прогрессировали. Она так и не вошла в стадию «блюющих зомби», когда зараженный выблевывал материю, распространяя инфекцию.

Элви знала, что находиться в одной комнате с носителем совершенно безопасно, и все равно, входя сюда, каждый раз вздрагивала. Инфицированная женщина смотрела на нее пустыми глазами и беззвучно шевелила губами. Пахла она в основном растворителями, в которых купалась каждый день, но сквозь их запах пробивался другой. Вонь гниющей плоти, как в морге.

Приносить в жертву животных считалось нормой. Крыс, голубей, свиней. Собак. Шимпанзе. Биология справилась с когнитивным диссонансом: доказать, что человек – такое же животное, как все, и в то же время утверждать его моральное отличие. Убить шимпанзе во имя науки в порядке вещей. Убивать человека нельзя. Кроме, как видно, тех случаев, когда очень нужно. Может, катализатор сам согласился. Может, выбор предлагался между этим или другой, более мерзкой смертью. Если такое бывает.

– Прости, – сказала Элви, как говорила каждый раз, входя в эту камеру. – Мне так жаль. Я не знала, что они это сделали. Я бы никогда не согласилась.

Голова женщины мотнулась на шее, пародируя согласие.

– Я не забуду, что они с тобой сделали. Я это исправлю… если сумею.

Женщина оперлась на пол, словно хотела встать, но рукам не хватило силы, и ладони бескостными тряпицами шлепнули по металлу. Рефлексы. Так говорила себе Элви. Мозг отсутствует или превратился во что-то такое, что в здравом уме не назовешь мозгом. Под ее кожей нет жизни. Больше нет.

Но когда-то была.

Элви вытерла глаза. Мир удивительнее, чем мы думаем. Иногда он полон чудес. Иногда ужаса.

– Я не забуду.