Гнилое яблоко

3. Близость смерти

То ли кофе действовал, то ли пирожок, то ли свет, прозрачный и чистый, такой желанный после темноты, согревающий меня, но я заметно приободрился и уже не чувствовал усталости. Даже растерянный Миико заулыбался и стал похож на себя нормального. Желтые подошвы его кроссовок так и мелькали – он все время забегал вперед, но нерешительно останавливался и ждал нас. Он был как щенок: его переполняла энергия, но он боялся оставаться один.

Отум увяз в себе, видимо, вынашивая очередные злодейские планы. Только проезжающие мимо машины привлекали его внимание. Он не бросался на обочину, как ночью, видимо, разумно рассудив, что, если в темноте мы так остаемся незамеченными, то днем, видимые издалека прежде, чем успеем спрятаться, лишь привлекаем к себе внимание странным поведением. И все же он опускал голову, пряча лицо, что от меня не ускользнуло.

Мост обманывал своей кажущейся близостью, но расстояние между ним и нами будто бы совсем не сокращалось. Издалека он походил на металлический хребет.

– Вот это круто, – сказал Миико, и Отум, очнувшись от своих важных мыслей, направил на него снисходительный взгляд.

Конечно, Отум видел много мостов, не то что Миико, который даже за город никогда не выезжал. Но в глазах Миико я замечал восторг, недостижимый для Отума в принципе. Искрящаяся радость, которой достаточно повода, если нет причины проявить себя. Но обычно не было даже повода. Как всегда при подобных размышлениях о Миико, я ощутил сдавленную боль внутри. Интересно, как Отум относится к нему. Сомневаюсь, что Отум способен любить кого-либо, но… он тоже чувствует эту горьковатую нежность?

Мы наконец дошли до моста, стальной перемычкой соединяющего 128-е и 129-е шоссе. За металлическим бортиком ограждения, на некотором расстоянии, была установлена высокая сеточная преграда, видимо, специально для пьяных придурков, которые падают с мостов. Вытянув шею, Миико осторожно перегнулся через бортик и посмотрел сквозь сетку вниз, в карьер. Местность в наших краях была странная – землю словно взрывали, то горы, то карьеры, несколько очень глубоких. Этот своими рваными краями походил на большую рану. На стенках карьера полосками просматривались слои земли, верхний слой самый светлый. Словно кожа.

На дне, у противоположной стороны, лежала искореженная маленькая зеленая машина, с такого расстояния будто игрушечная. Даже не верилось, что внутри ее когда-то умирал человек, заливая кровью обивку сиденья. Машину всю смяло при падении, как консервную банку, а под дождями она проржавела насквозь. Бесславный финал.

– Ух, – удивился Миико. – Это как она туда сиганула?

– Прямо со 129-го шоссе, проломив ограждение, – сказал Отум. – Эта тачка уже лет пять там лежит.

– А чего ее не откантуют?

– Откантуешь оттуда. Кому надо лезть?

Миико смотрел на машину неотрывно, с уважительным ужасом, закрывая и открывая свои золотистые глаза. Иногда он поднимал взгляд к 129-му шоссе, может быть, пытаясь отыскать взглядом пролом в ограждении, но пролом давно заделали. Я оправдывал его экзальтированную реакцию тем, что все-таки он младше меня на целый год и года на два, наверное, младше Отума.

– В нее что, вмазался кто-нибудь?

– Да нет, насколько я знаю. И трасса прямая… – протянул Отум.

Ага. Я тоже подумал об этом. Я понимаю, вылететь с крутого поворота, но…

– Вы что, как бы вроде она это как сама – туда? – уточнил Миико. Если он переставал следить за собой, его речь превращалась в неуклюжее нагромождение слов, из которых две трети были лишними, но мы его поняли. Еще я понял, что в голове Миико, и в голове Отума наверняка тоже, крутится сообщение, услышанное утром по радио.

– Чем ближе к дороге, чем чаще слышишь об авариях, – сказал Отум, угадав мои мысли.

Я расслышал за его словами сдавленное возбуждение.

– Тебя привлекают аварии? – уточнил я.

– Нет. Близость смерти, – лениво объяснил Отум, и мне стало жутковато от небрежности его тона. – Ее всегда ощущаешь рядом. На дороге.

Мне вспомнился Януш, который гонял с дикой скоростью, не щадя ни собак, ни кошек. Это было вроде как его хобби. Сбивая очередную хвостатую бедолагу, он останавливался, выходил из машины и аккуратно складывал тушку в пакет для мусора, упаковка которых хранилась у него на заднем сиденье специально для этой цели. Потом он показывал мертвое животное друганам, таким же дегенератам, как он сам, и засчитывал себе еще один балл.

– Не все ее ощущают, – возразил я.

– Может, – пожал плечом Отум. – Если они дураки.

Я отвернулся от него. Вот Отум точно был не дурак. Псих – возможно, но не дурак. Я все еще чувствовал его в своей голове. Он мог бы разобрать мои мозги и собрать заново, так, как ему хочется.

(чего бы он хотел от меня?)

– Время вышло, – объявил Отум.

– А у нас расписание?

– Нет, у нас горит в задницах. Пошли.

Я расслышал тихий, разочарованный вздох Миико. Похоже, в заднице из нас троих горело только у одного Отума.

Мы достигли верхней точки дуги моста (Миико замер, заценивая вид, но уже спустя секунду на него рявкнул Отум) и теперь шли под уклон. Я попытался приблизиться к Миико, но он отступил, помня о своем новом хозяине. Злость вспыхнула и сразу погасла, оставив горстку пепла. Миико свободен выбирать себе спутника, я признавал это. Но почему мне казалось, что он как что-то легкое, вроде перекати-поля? Достался тому потоку ветра, что был сильнее, и начал перемещаться в соответствии с ним. Просто подчинился, как если бы был лишен выбора и предпочтений. Я не знал, что злило меня больше: его покорность или моя собственная слабость. Так имел ли я право сердиться на Миико, будучи не способным разобраться в самом себе?

Отум будто бы ничего не замечал, но я не сомневался – он постоянно наблюдал за нами, или вернее – за мной. Я повернул голову, и первое, что увидели мои глаза – это ледяные, полные сарказма глаза Отума.

– О ком задумался? – спросил Отум, ухмыляясь в своей гадкой манере.

Я пожал плечами и коснулся взглядом торчащих из-под кепки колечек темных волос Миико.

– Легко угадать, Отум, – в моем голосе проявилось раздражение, чего мне не хотелось. Я повернул голову в профиль к Отуму, избегая его взгляда, но Отум с бесстрастной наглостью продолжал рассматривать меня. «Споткнись», – мысленно приказал я, но у Отума не бывало случайных падений. Он был неуязвим. В моем животе что-то мерзко переворачивалось, словно внутренности наматывались на холодный металлический стержень.

– Во мне есть что-то особенное, что ты прям назыриться не можешь, Отум? – поинтересовался я едко.

– Ну что ты, – мягко возразил Отум, – сплошная заурядность.

Миико обернулся с выражением испуга на лице.

– Иди, Миико, просто иди, – Отум улыбнулся, демонстрируя верхние клыки, заостренные, как и его проклятые ногти. – Нам направо.

Миико покорно свернул и побрел вперед по 129-му шоссе, но его приподнятые плечи выдавали внутреннее напряжение.

По лицу Отума все расползалась улыбка, и чем больше в ней обнажались зубы, тем больше она походила на оскал. Ощущение угрозы пришло ко мне вместе с холодом, прокатившимся вдоль позвоночника. Если Отум решил изводить меня, то он будет изводить меня, тем более что я не очень стараюсь сглаживать острые углы. И причина наших столкновений не только в Миико, может даже, совсем не в Миико, а в том, что мне постоянно хочется врезать Отуму, а ему постоянно хочется врезать мне, и этот вечный зуд, как на коже под коркой заживающей болячки, слишком невыносим, чтобы терпеть и не чесаться.

– Давай же, спроси, – предложил Отум. – Я слышу, как шевелятся твои мысли. Я знаю, чего ты хочешь.

И осклабился.

Я мысленно послал подальше его намеки и, ничего не говоря, презрительно усмехнулся, но моя усмешка быстро погасла, когда я заметил, что только пытаюсь повторить выражение лица Отума.

– Значит, тебе нравится близость смерти? – спросил я мрачно.

– А тебе нет? – невозмутимо отозвался Отум, будто мы обсуждали водянистый суп из забегаловки для дальнобойщиков или еще какую-нибудь ерунду.

– Нет. Я вообще не представляю, как кому-то может нравиться смерть.

– А я уверен, что каждый хотел бы умереть. Не навсегда, – уточнил Отум, реагируя на изменение в выражении моего лица, – на время. Только чтобы узнать, что это такое.

Я мотнул головой.

– Я бы не хотел. Даже на время.

Отума, казалось, забавляло мною сказанное.

– В любом случае смерть не станет спрашивать, рад ты ей или еще нет. Она просто придет. И это может произойти в любую минуту, – Отум пристально, с непонятным выражением посмотрел мне в глаза.

Я стиснул зубы и отвернулся. Не считая перебрасывания враждебными фразами, это был наш первый разговор с Отумом, и он оказался даже более неприятным, чем я мог представить.

– Может быть, через месяц… через неделю тебя уже не будет, – Отум произнес эту фразу медленно, с явным удовольствием. – Подумай…

– Чушь, – перебил я его с досадой. – Я не собираюсь умирать.

– Конечно, – легко согласился Отум и указал пальцем, казавшимся еще длиннее из-за острого ногтя, на Миико, мягко переступающего по растрескавшемуся асфальту. – Он тоже не собирается. Его все пугает, это заметно, но вероятность собственной гибели – последнее, о чем он сейчас думает. Хотя он находится в менее уязвимом положении, чем ты. Хотя бы потому, что некоторые люди – и я среди них – не спешат избавиться от рта, в который так удобно спустить.

– Что ты… – я зло развернулся к нему, но Отум не остановился, и его слова продолжали течь медленно, вязко, как отравленный мед.

– Подумай, ты идешь неизвестно куда…

– Разве мы идем не в Торикин?

– … неизвестно с кем…

– Если подразумевать под неизвестно кем тебя, то с этим утверждением сложно поспорить. Хотя некоторые предположения у меня уже возникли.

– …неизвестно зачем. Начиная подобные путешествия, следует учитывать, что они могут завершиться как угодно, причем плохой финал вероятнее хорошего. Но ты собрался и ушел, не объясняя себе даже почему ты уходишь. Что это – проявление врожденного кретинизма?

Что мне делать – рассмеяться, выругаться или забыть обо всем и врезать? Я не мог выбрать, поэтому только сказал:

– Врожденный кретинизм – твой диагноз, Отум. Это ты болтаешься туда, сюда. При эдаком образе жизни ты обязательно однажды вляпаешься в такое дерьмо, что не выплывешь даже на своем самомнении. А я впервые сорвался с места. Еще могу рассчитывать на везение новичка.

Отум рассмеялся.

– Вполне логично, но не верно. Моя цель была определена еще до моего рождения. Можешь считать меня праздношатающимся, но я движусь в верном направлении. И, поверь мне, одержимо стремящиеся к цели в большинстве случаев выживают. Сначала идут в расход те, в чьих головах полная неопределенность. Такие, как ты.

Миико, резко остановившись, ждал нас, пока мы не сровнялись с ним.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – сообщил он с вопросительной полуулыбкой.

Отум молча провел по его шее, обхватив ее длинными пальцами, и затем вниз, по груди, до живота, умышленно – я понимал это – провоцируя во мне ревность. Миико наивно улыбнулся. В отличие от него, я понял этот короткий, полный недосказанности и намеков разговор слишком хорошо, и злился до белых точек перед глазами. В то же время в груди осел холод.

«Ты что, убил кого-то?». Сейчас я бы уже не смог так легко, не задумываясь, выплюнуть этот вопрос. Потому что опасался ответа «да».

Отум угрожал мне. Но здесь было и что-то кроме враждебности и обещания неприятностей. Что самое скверное, я отзывался. Поверхностью моей кожи, моим животом, кончиками моих пальцев. Пусть я был сплошной заурядностью, но в Отуме было что-то… какая-то тайна. И интерес к нему был силен, как голод.

В метре от нас с ужасным ревом пронеслась огроменная фура с зелеными роанскими буквами на борту, брызнув на нас песком и мелкими камушками с шоссе. Миико шарахнулся. Я прикрыл уши ладонями. Отум, не дрогнув, продолжал движение, сочтя фуру недостойной его внимания.

– Отум! – крикнул я. – Как тебя зовут по-настоящему?

Он прижал ладони к затылку и потянулся.

– Даже если ты узнаешь, как меня зовут, не думай, что я что-то изменю в твоем поганом существовании. Хотя ты и не узнаешь. Если только за пятнадцать секунд до твоей смерти.

Небо было бело-синеватое, как молоко, разбавленное водой. Его бледный цвет и в теплый день, а не в прохладный и продолжающий остывать сегодняшний, создавал бы ощущение холода, и от одного взгляда наверх я покрывался мурашками. Не задумываясь о неминуемом комментарии Отума, я достал из рюкзака ветровку. Плевать, что август. По ощущениям октябрь. Не могу припомнить другого такого холодного и дождливого лета.

– Детка замерзла, – ужаснулся Отум, драматично раскрывая глаза.

Я сделал вид, что не слышу. В моей голове теснилось много мыслей, но все они были не для озвучивания.

Отум опасен. Умышленно отстав, я смотрел в его спину и думал о том, что Отум неизвестно кто и ждать он него нужно неизвестно чего. Причем, используя его же высказывание, плохой вариант развития дальнейших событий куда как вероятнее хорошего. Отум двигался плавно, с расслабленным спокойствием сильного, находящегося среди слабых. Но насчет меня он заблуждался. При необходимости, силы у меня найдутся. Объяви мне войну, Отум…

… и мы повоюем.

– Ты что-то сказал? – спросил Отум, оцарапав меня колючим взглядом.

– Нет. Просто слишком громко подумал, – ответил я.

Мы свернули с шоссе на узкую разбитую дорогу, которая выглядела так, будто ее не чинили ни разу за долгий срок ее службы. Асфальт растрескался и крошился. По обочинам уныло повисли рано пожухшие кусты. Миико наклонился завязать распустившиеся шнурки, затем потрогал вялый лист и спросил:

– Что это за пыль?

Но ему никто не ответил.

И вскоре случилась эта ерунда в магазине.