Гном. Часть 3

Мордобой I

– … А и сволочь ты, Саня!

– Знаю. Но все-таки, в данном случае, – почему? Что случилось?

– А то! Гляжу на тебя, и удивляюсь: такой молодой, а такая сволочь! Прям ненавижу тебя. «Победители, победители…", – передразнил он гнусным голосом, – всем, значит, по справедливости, кто сколько заработает, в том числе и фрицы… А нашим что?!! В деревнях? Тем самым, что и правда победили? Опять даром работать, сколько скажут? Опять вся жизнь мимо? Опять кому угодно, только не им? Только с них? Сволочь! Вот хочешь, – так донеси. Сам все время хочу бросить все, да уйти. Сил больше нет на вас, кровососов, глядеть. Вот только все трушу чего-то, и уж сам не знаю, чего.

– Сволочь. – Согласно кивнул Саня, потому что собеседник, хоть и тянуло от него умеренным выхлопом свежака, выходил в немалой степени прав, и от этого было особенно горько. – А ты дурак. Кто делает – не говорит, кто говорит – не делает. Ну нельзя об этом говорить! Заикаться нельзя после того, что военные вытворили! У них…

– У вас.

– У нас, – согласно кивнул Берович, – сейчас один главный страх. Что мужики винтовки не сложат, услыхав, что никто колхозы отменять не собирается. Пока суд да дело, а НКВД в ауте. Вот кто их сейчас может напугать? Чтоб профессионально? Вся страна кверху жопой полетит, гражданская и фрицы цветочками покажутся. Ты думал, – мы о чем-то там другом, а мы ведь, на самом деле, именно об этом сейчас говорили. Ни о чем другом не говорим. Только мнения разные. Одни говорят «зажать», а вот я говорю «занять». Только ты не слышишь.

– Умный, да? Занять, – это как?! Чтоб еще больше работали и уж вовсе света божьего не видели бы?

Такое он видел уже не первый раз. Нормальный вроде бы, свой, неглупый, в меру циничный мужик вдруг закусывал удила и лез, как смертник на амбразуру, как медведь на рогатину, как взбесившаяся псина – на двустволку с картечью. И не убедишь, и не сыщешь слов, и не остановишь. В этот момент особенно отчетливо понимаешь, что вот этот – по-настоящему из деревни, не сам, так папаня его землю пахал. Наступает момент, совершенно непредсказуемо, по ничтожному вроде бы поводу, когда все, что после этого, слетает, как шелуха, и наружу лезет корявое крестьянское нутро. Совершенно неистребимая тяга к некой справедливости и равенству, которого никогда не было, нет, и не будет. Как там, биш, умное слово? А: «эгалитаризм»… Гос-споди… Да что произошло-то? И тут до него дошло. В Саниной речи он услыхал, что с людьми собираются обходиться так, как он сам, в глубине души, считал справедливым: сделал – получи, сколько договаривались, подвел – не обессудь. Вот только с иностранцами. Весь ужас состоял в том, что ОНИ, среди которых нечаянно затесался Саня, оказывается, знают, как по справедливости, но только к своим, которые из колхоза, это не относится. Но, среди куда более виноватых начальников именно Саня назвал вещи своими именами и вслух, вот на нем и сконцентрировалась ненависть собеседника. Иррационально, но от этого не легче.

– Чтоб больше делали, и потому часть могли бы оставить себе. Это знаешь, как занимает?

Собеседник медленно, изо всех сил стиснул корявый кулак.

– Ты того… Отойди от меня, слышишь? А то я того…

Вечером он напьется, и будет лить слезы. И неважно, что скажет и сделает потом Берович, чтобы исправить первородный грех своей несчастной страны. Сегодня он на ровном месте нажил себе врага, который будет ненавидеть его всю жизнь тяжкой, нерассуждающей мужицкой ненавистью.

В конце тринадцатого века от рождества Христова монголы, явившиеся из своих степей в Европу, напугали европейцев мало, что не до поноса. И даже не тем, что они сметали любые посланные против них войска, а остановить их казалось немыслимым. Истинные выходцы из другого мира, они покусились на святое и незыблемое, чуть не обрушив тогдашние представления европейцев о жизни и ее реалиях: они не предавали своих и не продавались за деньги. Истинные чудовища. Прошло почти семьсот лет, прежде чем старушка Европа снова столкнулась с подобным потрясением основ и покушением на самое святое. И снова, как и семьсот лет тому назад, тому виной были пришедшие с Востока полчища варваров. Субботним вечером в Женеве и столицах кантонов был высажен десант, насчитывавший сорок тысяч человек в общей сложности. Никого не обижая специально, они решительно, стараясь только не проливать лишней крови, подавляли любые попытки сопротивления и в считанные часы взяли под охрану все основные банки Швейцарии. В ультиматуме, предъявленном от лица Верховного совета и Совнаркома, а также сейма и правительства республики Польша, Швейцарская Конфедерация и отдельные кантоны обвинялись в пособничестве нацистам, в связи с чем их нейтралитет признавался только частично. Требование было самое простое: выдать деньги, лежащие на счетах: «НСДАП и иных преступных организаций III Рейха, Венгрии, Румынии, Хорватии, а также министерств и ведомств царской России, членов императорской фамилии, белогвардейских организаций за рубежом и отдельных крупных деятелей белой эмиграции». Поднявшийся в прессе бывших союзников истошный вой немедленно смолк, когда для проведения аналогичного «санационного комплексного аудита банков с последующим перераспределением вкладов» пригласили и их представителей тоже. Да нет! Грех подумать! Это было нашим намерением с самого начала! Вы просто не так нас поняли.

Еще большие средства удалось отыскать на анонимных номерных счетах: там все было честно, ждали два месяца, и если владелец объявлялся, перераспределения не происходило. Только случалось подобное вовсе не так часто. В результате операции «Картахена» чистый «выход» для Франции составил сумму, примерно равную 893 442 653 долларов США, для Соединенного Королевства – 1 114 573 219 долларов США. Меньшие, но пропорционально очень существенные суммы получили Нидерланды, Бельгия, Дания и Норвегия. Сколько получили СССР и Польша, не узнал никто. Но, с учетом того, что русские наложили лапу на золотой запас Рейхсбанка, найденный в Тюрингии, общий итог должен был оказаться весьма приличным.

Не такие уж большие по довоенным меркам, эти суммы для полумертвых экономик были подобны глотку воздуха: можно было хотя бы начать жить. Ну хотя бы попробовать. Поэтому свободная пресса резко прекратила обвинения русских варваров в аморальности и том, что для них нет ничего святого: кое-где даже отмечалось, что, в принципе, деяние это является (Отчасти. С известными оговорками. С поправкой на специфику. А чего с них еще ждать-то.) справедливым. Отмечалось, впрочем, глухо. Соединенные Штаты, будучи приглашены, после двухдневного молчания коротко и сухо отказались принимать участие в дележе добычи. Если не считать нелегкого испуга, – швейцарцы были в курсе, что из себя представляет Красная Армия вообще и ее военно-воздушные силы в частности и представляли себе, чем для горной страны обернется попытка сопротивления, – конфедерация практически не пострадала. Деньги, сменив владельцев, остались в тех же банках, а Швейцария, взамен прежнего, утратившего силу нейтралитета, получила совсем новенький, с иголочки, для новой послевоенной реальности, еще даже и лучше, потому что за подписью и печатью коалиции победителей, включая фактических хозяев Европы – русских.

– Переведите ему, что речь идет об очень непростой технике, не имеющей аналогов и не предназначавшейся к продаже.

– Доктор Чельвецки говорит, что понимает это очень хорошо, потому что является специалистом. Он имеет патенты в сфере производства синтетического горючего. Он не видит причины, по которой столь перспективный товар не мог бы продаваться. Не существует ни одной фирмы, которая смогла бы скопировать основные агрегаты устройства быстрее, чем за четыре-пять лет. Серийное производство по приемлемым ценам может быть развернуто еще через два года, не ранее. За это время количество проданных агрегатов может составить две-три сотни тысяч комплектов, и рынок вряд ли будет насыщен. Пока речь идет о сигнальной партии в тысячу комплектов.

– Ого! Это придется разворачивать производство… А о какой цене идет речь?

– О более, чем приличной. Двенадцать тысяч долларов за генераторную установку и три тысячи за вспомогательную установку на шасси. Может идти речь о замене денег тем или иным товаром на данную сумму.

– Я доложу руководству. Это недолго. Подождите здесь.

Действительно, не прошло и получаса, как необходимое разрешение было получено и сделка состоялась. Русских было стыдно обманывать. Их стиль торговли он для себя обозначил, как «стиль богатого холостяка». Точно так же они не торговались, если им что-то было нужно, а оставшаяся после покупки сумма казалась им достаточной. Полтора миллиона тонн пищевого зерна из Аргентины, которые он предложил им в обмен на их товар исходя из бессовестной цены десять долларов за тонну, буквально загипнотизировали их. А он, положив в карман без малого четыреста тысяч долларов по результатам одной только этой сделки, вдруг стал прямо-таки неприлично богат, а ведь она была далеко не единственной. Теперь можно было спокойно нырять в мутную воду послевоенной Европы и ложиться на дно. Можно было продолжать торговать с русскими, и озолотиться окончательно: ничего противузаконного он, в конце концов, не делал, обязательства выполнял строго, а их нелепая власть, похоже, дала им отмашку на торговлю. Если что, – извинится и сменит условия на более для них выгодные. Точнее, – менее невыгодные. Можно было уехать в ту же Аргентину, купить поместье и жить безбедно до гробовой доски. Можно было все. Но, вырвав без особого даже труда свой куш, он не почувствовал ожидаемого счастья. Подумав, он понял в чем дело: он не хотел шакалить, наживаясь на дикой конъюнктуре послевоенной Европы, когда ни у кого ничего нет, и всем нужно все: от алюминия в чушках и угля до кофе и презервативов. Он хотел делать эти самые генераторы, а потом, разобравшись, делать их гораздо лучше. Даже сейчас, не имея понятия о базовых принципах, он навскидку мог бы предложить десяток усовершенствований. А потом начать делать все, что из новых принципов вытекает. Там, где они предложат одно устройство, он предложит пять. Просто потому что понимает, что может потребоваться разным пользователям под разные цели.

– Доктор Чельвецки спрашивает: нельзя ли развернуть производство стационарных установок того же назначения? Для начала – той же или в два раза большей мощности? Он гарантирует оплату сигнальной партии. Особых препятствий нет? Нельзя ли оставить своего представителя, инженера Лорьха для согласования вопросов массы, формы, конфигурации изделий? Речь идет прежде всего об удобстве транспортировки железнодорожным транспортом…

Вальтер Лорьх был высокопрофессиональным человеком. За время войны ему приходилось возить всякое, практически все. И если бы те полу-подростки и молодые женщины с простецкими, грубоватыми лицами, с которыми ему приходилось работать теперь, узнали о характере иных грузов, которые ему приходилось упаковывать, грузить и перевозить, они, наверное, пришибли бы его прямо тут. Или, выждав до вечера, организовали бы его бесследное исчезновение. Но им ничего не сказали, а самим и в голову не приходит, что с ними может работать какой-нибудь гад. И о том, что немец его возраста, стати и манер есть гад, скорее всего, по определению, и быть не гадом просто не может, они тоже не задумываются. Сказали инженер, значит инженер. И то, что называют между собой фашистом, лежит странным образом отдельно от этого. Ладно, что было, то прошло. Как будто это все доставляло ему удовольствие. Но профессионализм никуда не денешь. Его посетила блестящая мысль, и он попросил, чтобы стационарные агрегаты вписывались строго в один размер. Проблем не было: 2,80 х 2 х 1 метр, без натуги. Сделать очень большую коробку, чтобы таких помещалось, – с крепежом, – четыре штуки. А четыре коробки – аккурат на платформу. Посидев вечер, он придумал конструкцию и начертил чертеж, которым остался доволен. На утро чертеж попал на стол товарища Свиридова и был размножен. Оригинал с датой копирования ему вернули через час, но вот того, что первый образец, отлитый из толстенной, жесткой пластмассы ему продемонстрируют уже на следующий день, он никак не ожидал. Скоро «точно таких же» понадобилось очень, очень много. Чему-то они, все-таки, научились и пробовали заломить по восемьдесят долларов США за упаковку, но в итоге сошлись на шестидесяти. Буквально через полгода потребность в стандартных контейнерах оказалась настолько велика, что ни 63-й, ни смежные предприятия не смогли ее удовлетворить: в конце концов это было не их дело. Он сорвал кредит под бешеные проценты, купил оснастку для холодного «катализного» литья и большую партию сырья: жидкий пластик, катализатор, и минеральную ткань в тугих, тяжелых, как камень, рулонах. Кредит с процентами он вернул через семь месяцев, производство в Силезии, Гамбурге и Бресте пришлось спешно расширять, но вот сырье по-прежнему поставляли русские. Только через шесть лет Ван Эйкам нашел замену пластику, а Роже Дюбуа еще год спустя построил грандиозный завод стеклянного волокна. Гордость – тешило, но получалось не намного дешевле и похуже. Впрочем, к тому времени металлургия, на момент своего «низкого старта» насыщенная чудовищным количеством «военного» лома, уже раскрутилась во всю мощь по всему Старому Свету, от Бирмингема и до Осаки, и контейнеры, не заморачиваясь, варили по-старинке, из стали и железа са-амых разных сортов, – но размеры и конструкция, естественно, остались те самые. Когда через десять лет после памятной ночи Вальтер Лорьх, ставший мультимиллионером, начал было размахивать патентом и требовать доли с каждого произведенного контейнера четырех типоразмеров, русские демонстративно, в четыре раза расширили производство в Красноярске, Комсомольске, Владивостоке и Петропавловске Камчатском. У них как раз дикими темпами, лавинообразно росли морские перевозки, связанные с началом экономического бума в Японии, и не хватало, в общем, только повода. Примерно тогда же ему подробно объяснили, куда он может идти со своим патентом. К его чести надо сказать, что он понял все и сразу. Он бы и так понял, без хамства, поскольку русские, безбожно автоматизировав новые мощности, сбили цены в полтора раза.

– Доктор Чельвецки хочет также обсудить возможность закупки грузовиков ГАЗ модели «5».

– Переведите ему, пожалуйста, что модель не приспособлена к интересам иностранного потребителя и не предназначена к поставкам за рубеж. К продукции завода уже проявили интерес иностранные заказчики, и теперь готовится новая, усовершенствованная модель, которая…

– Это очень интересно, и доктор Чельвецки непременно хочет быть в ряду первых покупателей новой модели. Но до того момента хотел бы купить пятнадцать тысяч машин модели «5» текущей серии. Транспорт нужен срочно, а эти люди не будут предъявлять претензий.

Попробовали бы только… Да, техническое убожество. Да, после часа вождения чувствуешь себя, как после рабочего дня на каменоломне. Зато управление чуть посложнее, чем у мотыги, но уж явно попроще, чем у винтовки. И почти невозможно сломать даже нарочно. Именно то, что нужно для тупых пеонов, – или как их там? – поскольку именно их он решил осчастливить этими русскими колесными дыбами. Надо брать грузовые перевозки в свои руки, по крайней мере, на побережье Аргентины.

А то, что они всерьез собираются сделать этот агрегат удобнее, смутно беспокоило. Потому что вроде как нарушало некий нигде не прописанный, но всем известный порядок вещей. Известное всему миру неумение и нежелание русских заботиться об удобстве водителей, курсантов, пассажиров, военных летчиков, крестьян, покупателей, посетителей присутственных мест, станочников, жильцов и домохозяек, – не говоря уж о заключенных, – было неоспоримым и неотъемлемым элементом этого порядка. Существовали странные исключения, – вроде столичной «подземки», но они стояли как-то наособицу, не опровергая постулат, а, вроде бы, даже его подтверждая.

Он предложил хамскую цену в шестьсот долларов за новую машину, и понял, что совершил ошибку. Русские не были народом торгашей и торговаться не любили. Это веселое, очаровательное занятие, которое так любят на Востоке, не развлекало их, а странным образом смущало и даже раздражало. Торгуясь, они становились нервными, мрачными и глядели подозрительно. Назови он сразу следующую цену, это могло бы и прокатить, но теперь они не пожелали продавать и за семьсот пятьдесят. И вот тогда-то до него и дошло, что грузовики эти ДЕЙСТВИТЕЛЬНО позарез нужны им самим, не намного меньше, чем то самое зерно, и они с удовольствием оставили бы у себя любое разумное их количество. Сторговались по восемьсот шестьдесят. Он ушел окрыленный, но, спохватившись, прибежал спозаранку уже на следующий день: шины. Потрясающие, исключительные шины «Модели «5», прекрасно подходящие к «фордам». Другие изделия из резины тоже, но шины в первую очередь.

Суммарный объем сделок в послевоенной Европе вообще, и сделок с участием СССР в частности может вызвать глубокое почтение даже и в наше время. В считанные годы и даже месяцы, пока действовал рассчитанный на стандартные для СССР пять лет Большой План (потом, впрочем, тоже: за пределами Союза) создавались колоссальные состояния. Тут напрашивается слово «дутые», но по факту оно подходит плохо. Тогдашние нувориши, за исключением спившихся, сошедших с круга, убитых конкурентами и решивших, что им хватит, остались столпами бизнеса и потом. А, в лице потомков и наследников, так и до сих пор. Очевидно, связано это с тем, что занимались они в те поры исключительно вещами актуальными, земными, предельно конкретными и содержательными: горючим и транспортом, продовольствием и текстилем, лекарствами и электричеством. Все они считали, что нещадно обманывают наивных русских и не понимали только, почему те вовсе не разоряются, а, вроде как, даже наоборот. Ну те, кто понимал по-настоящему, знали главную причину феномена: в те поры в Европе с Америкой с одной стороны, и СССР – с другой, были слишком еще отличающиеся структуры потребительских цен. Те товары, что были ни по чем с этой стороны, в СССР требовались прямо-таки позарез, и вздутая, по мнению партнеров, цена вовсе не казалась русским такой уж высокой. Второй главной причиной был наплыв квалифицированных рабочих рук из охваченных безработицей областей и стран. Оседлав волну, власти в Союзе, с одной стороны, эксплуатировали их нещадно: сорокавосьмичасовая рабочая неделя плюс почти обязательные сверхурочные, которые, впрочем, честно оплачивались в полуторном размере.

Второй стороной, куда более тонкой, сложной, и, в конечном итоге, важной было неуклонная решимость в разы повысить производительность труда, воспользовавшись теми принципами организации, которые поневоле привносили с собой чужаки.

Для того, чтобы придать «реформированному» рублю реальное содержание, его временно «обеспечили» горючим: за рубль в любой момент можно было получить литр бензина. Это была вынужденная мера, поскольку в тот период в СССР трудилось чрезвычайно много иностранных граждан, от пленных немцев и до британских инженеров, чей труд оплачивался исключительно в рублях. Вот они и вывозили поначалу топливо. Загружали канистрами и бочками целые вагоны. Нанимали «в складчину» целые цистерны отдельно и составы из цистерн топлива, которое впоследствии реализовывали за национальную валюту, а, чаще того, за незыблемо стоящий и безудержно растущий Доллар США. На короткий период вокруг этого вырос даже целый слой жучков-перекупщиков, но потом, осознав неладность положения, Совнарком враз прекратил эти безобразия. ГККЖТ, Государственная Коммерческая Компания Жидкого Топлива открыла склады на всех узловых железнодорожных станциях вплоть до Пиренеев. Разумеется, – никаких пошлин, и поэтому, как в Башкирии, так и в Москве, как в Варшаве, так и в Париже: за реформенный рубль – литр бензина. Теперь иностранные работники не заморачивались с канистрами и перекупщиками, спокойно вывозя рубли. После этого «жучки» сохранились, но уже в несравненно более скромных количествах. Чего русские никак не ожидали, так это того, что «возвращенцы» так быстро сорганизуются, на какой-то период практически монополизировав розничную торговлю жидким топливом в разоренной, но, вроде бы, оживающей Европе. Явочным порядком рублик стали использовать в расчетах и по другим сделкам, с топливом не связанным.