Год 1942

"Красная Армия не выдаст свой народ, свою Родину на поругание врагам. Как бы ни была тяжела борьба, как бы ни далеко продвинулись немцы в глубь советской страны, сомнение не закрадется в наши души. Мы твердо верим в свою конечную победу и должны, забыв обо всем, кроме борьбы с врагом, стиснув зубы, добиваться приближения ее часа".

Пламенные строки Некрасова переадресованы в передовой советским воинам:

Не может сын глядеть спокойно

На горе матери родной,

Не будет гражданин достойный

К отчизне холоден душой.

Ему нет горше укоризны...

Иди в огонь за честь отчизны,

За убежденье, за любовь...

Иди и гибни безупречно,

Умрешь не даром... Дело прочно,

Когда под ним струится кровь.

Со страниц газеты не сходят имена героев Сталинграда. С каждым днем их все больше и больше. Почти в каждом номере упоминается имя генерала А. И. Родимцева, командира 13-й гвардейской дивизии.

В Сталинград Гроссману ушла телеграмма: "Срочно шлите очерк о дивизии Родимцева". В данном случае слово "срочно" означало, что задание это для спецкора первоочередное. Мы не ждали от Василия Семеновича очерка через два или три дня. Мы знали, что ему необходимо время, чтобы все посмотреть, понять, почувствовать. Да и писал он не быстро, хотя приучил себя работать в любой обстановке.

На второй или третий день Гроссман прислал мне письмо:

"Тов. Ортенберг, завтра предполагаю выехать в город... Так как перенрава теперь вещь довольно громоздкая, то путешествие сие займет у меня минимум неделю. Поэтому прошу не сердиться, если присылка работы задержится. В городе предполагаю побеседовать с Чуйковым, командирами дивизий и побывать в передовых подразделениях...

Если моя поездка в город сопряжется с какими-либо печальными последствиями - прошу помочь моей семье".

Это письмо, особенно последние строки, скажу прямо, произвело на меня тревожное впечатление. Если уж Гроссман, человек истинной храбрости, немало хлебнувший всего на фронте, заговорил о "печальных последствиях", можно представить себе, что происходит на переправе и в самом городе.

Опасность, понятно, не могла остановить писателя. Он считал своим долгом быть там, где идет бой, чтобы видеть его своими глазами, рядом с теми, кто с оружием в руках сражается с врагом. Мне рассказывали, как возмутился Гроссман, когда корреспондент одной из газет во фронтовом корпункте сказал, что не обязательно, мол, самому, лезть в город и рисковать жизнью, достаточно материалов оперативного отдела штаба, бесед с людьми, приезжающими из Сталинграда. Писатель Леонид Кудреватых - корреспондент "Известий" - был свидетелем этой яростной перепалки и записал слова Василия Семеновича:

- Никто из нас не имеет права писать о Сталинградской битве, если не побывает в городе сам. Нет морального права рассказывать о боях, которых ты не видел.

Околачиваться во фронтовых и армейских тылах, добывать в тылу материал из вторых или третьих рук считалось у нас в редакции большим грехом. Особенно непримиримым был в этом отношении Алексей Сурков. В одном из своих писем, отчитываясь за фронтовые дела, он с привычным юмором писал: "Ну, что я могу сообщить о своих солдатских "подвигах"? Из окружения с боем солдат не выводил. Доты своим телом не прикрывал. Чего не было, того не было. Просто я всю войну проездил на попутных полуторках и в теплушках, набираясь там, главным образом, мудрости о войне. Старался не задерживаться в расположении фронтовых и армейских штабов, черная вдохновение в оперативных отделах. Стремился по возможности скорее добраться до полка и батальона, где, собственно, и делалась история войны в первой инстанции... Вообще же, находясь на полковых и батальонных НП или заползая в окопы переднего края, чтобы побеседовать с солдатами и офицерами, приходилось делать то, что делали они..."

Свою позицию в этом Алексей Александрович даже изложил в сатирических стихах. Зашел как-то он ко мне и вручил стихотворное послание с длинным, в первой своей части заимствованным у Жуковского названием - "Певец во стане русских воинов, или Краткий отчет об очередной командировке вашего собственного корреспондента". Есть в нем строки о том, как редактор, узнав, что "спецкора на месте нет", среди ночи разыскивает его и срочно отправляет на фронт:

...Пускай тогда до Берлина

Был путь далек и тернист,

К Валуйкам был мощно двинут

Разбуженный журналист.

Был лих измышлять заданья

Редактор тот, супостат...

Вот в сумке шуршит предписанье,

И литер, и аттестат.

Мчит "газик", и снег летучий

Вбивается в жесткий тент.

На "утке" ныряет в тучи

Ваш собственный корреспондент.

Пробив черту горизонта,

"Пробрив" овраги и лес,

В районе Н-ского фронта

Он сваливается с небес.

Если не считать шпильки редактору-"супостату", как будто ничего особенного в стихах нет. Но вот читаю вторую главу:

Болтая и споря яро,

Укутана в дым и шум,

Пасется в штабе отара

Властителей наших дум.

Ведут дебаты и споры

И в завтраки и в обед

Скучающие собкоры

Всех агентств и всех газет.

В АХО добывают водку

И ссорятся из-за пайка.

А вечером щиплют сводку,

Как жирного индюка...

По ветру настроив лютни,

В сироп макают перо

Собкоры из ТАСС и трутни

Из улья Информбюро.

Зовутся фронтовиками

Вдали от солдатских дел.

У них всегда под руками

Оперативный отдел...

В Москве же приладят каски

К свинцовым своим башкам

И будут рассказывать сказки

Доверчивым чудакам...

От этой дешевой фальши,

Как от зачета студент,

Пугливо бежит подальше

Наш собственный корреспондент.

Он птахой порхнул с порога,

Над ним небосвод, как зонт.

От штаба ведет дорога

Туда - на войну, на фронт.

Остановился я на этой главе и с укором посмотрел на Суркова:

- Алеша! Очень злые и жестокие слова. Вот так, всех огулом? Ты что же нашего брата позоришь. Справедливо ли?..

Сурков сразу же отпарировал:

- Во-первых, не всех. Тот, кому это адресовано, сразу себя найдет. Жестокая справедливость. А Крикун из "Фронта"? Еще с большим перцем.

Действительно, выведенный Корнейчуком в пьесе "Фронт" газетчик Крикун как раз такого типа человек. Драматург вложил ему в уста именно то, о чем говорил Гроссман и о чем написал Сурков: "С радостью я был бы на передовой, но как спецкор по фронту должен быть, к сожалению, при штабах..." И опубликовано это было в "Правде", а затем и прозвучало со сцены МХАТа и других театров...

- У меня, - продолжал Алексей Александрович, - тоже сатирическое заострение и укрупнение. Но ты читай дальше. Там кое-что объяснено:

Пропел я это начало

(Быль молодцу не укор!),

И вроде как полегчало

На сердце моем с тех пор,

И вроде как оборвалась

Моей жестокости нить.

Хотя бы и полагалось

Еще кой-кого казнить.

Предчувствую я заране

Блюстители скажут мне:

"Как смел ты о всякой дряни

Писать на святой войне?

Наместо баталий дивных,

Как смел ты, жалкая тварь,

Воздвигнуть свалку противных,

Похожих на маски харь?"

Обстрелян вопросов градом,

Отвечу я, не таясь:

"Нередко с доблестью рядом

Гнездятся плесень и грязь.

Святое мы не порочим,

Но нам ли таить грехи?

А о святом, между прочим,

Писали и мы стихи.

Что в нашей жизни отлично

И дряни какой процент

Об этом знает прилично

Ваш собственный корреспондент.

Кто песне своей заранее

Лишь доблесть дает в удел,

Тот сам расчищает дряни

Дорогу для грязных дел".

Тогда эти стихи не были напечатаны, да и Сурков не предназначал их для публикации - они касались журналистской кухни, главным образом редакционного люда. Но есть там и общезначимые вещи. Поэтому и включил их поэт в послевоенное Собрание своих сочинений. А потом подарил мне и написал густыми чернилами: "Это - твое".

Читаешь последние строки этого стихотворения и ловишь себя на мысли, что для нашего брата - газетчика они, эти строки, и особенно последние, актуальны и сейчас.

* * *

Вернусь, однако, к сталинградским делам.

Гроссман вместе с Гехманом переправились на правый берег через кипевшую от разрывов снарядов и бомб Волгу. Прибыли они в "трубу" - так называлось подземелье, где расположился в нескольких десятках метров от передовой линии штаб дивизии, показали Родим цену редакционную телеграмму. Потом спецкоры мне рассказывали, что Родимцев, прочитав ее, вроде смутился. Выл и рад и не рад. С одной стороны - приятно, что о тебе скажут добрые слова, а с другой... Он шутя заметил:

- Знаете, я человек суеверный. Помню, у вас была статья о Доваторе. В тот же день его убило. Выла фотография Панфилова. Его тоже в тот же день убило...

Между прочим, суеверным был и сам Гроссман. Написав свой очередной очерк, он обращался к Гехману, с которым часто путешествовал по фронту:

- У вас, Ефим, рука легкая. Возьмите мой материал и своими руками заклейте пакет и отправьте в Москву. Потом поезжайте на полевую почту. Если пришла газета, не давайте ее мне сразу, раньше сами посмотрите, есть ли я там?

Думаю, все же не в суеверии было дело. Я знаю, что, когда приходила газета с его очерком, писатель буквально менялся на глазах. Радовался. Перечитывал свой очерк, проверяя на слух, как звучит та или иная фраза. Он, опытный писатель, преклонялся перед печатным словом. Для него появление наборного оттиска было вторым рождением очерка...

Пробыли они в дивизии Родимцева три дня. Гроссман и раньше не раз бывал здесь. Сейчас он добирал материал, кое-что проверял, уточнял. Побывал в полках, ротах, на огневых позициях в разрушенных зданиях и подвалах, где обосновались и сражались бойцы. Присмотрелся к работе штаба, самого Родимцева. И только тогда спецкоры возвратились на левый волжский берег. Потом в редакционном кругу писатель рассказал о таком эпизоде:

- Помню непоколебимое спокойствие Гехмана, которого, видимо, бог забыл наградить чувством страха. Октябрьской ночью мы должны были из знаменитой родим невской "трубы" в Сталинграде на лодке перенравиться через Волгу. Родимцев, прислушиваясь к грохоту, сотрясавшему подземелье, озабоченно покачивал головой и говорил: "Выпейте, товарищи, на дорогу, уж слишком там жарко на воде". Гехман, пожав плечами, ответил: "Спасибо, не хочу, я на дорогу лучше съем еще кусочек колбасы". Это было сказано с таким спокойствием и колбаса съедена с таким аппетитом, что Родимцев и все кругом рассмеялись.

Наконец мы получили великолепный очерк Гроссмана "Сталинградская битва", занявший в газете почти целую полосу. В тот же день он был поставлен в номер, а на второй день его перепечатала "Правда".

А в Сталинград ушла телеграмма Василию Семеновичу, в которой было немало добрых слов, хотя я и знал, что Гроссман тяготился, когда его хвалили, все время говорил, что главное еще не сделано.

Этот очерк хорошо помнят многие фронтовики и особенно сталинградцы. Я позволю себе привести только строки, посвященные Мамаеву кургану, священная слава которого тогда только восходила:

"Пока Клин победоносно занимал здание за зданием, другие два полка штурмовали курган, место, с которым многое связано в истории Сталинграда, оно известно со времен гражданской войны. Здесь играли дети, гуляли влюбленные, катались зимой на санях и на лыжах. Место это на русских и немецких картах обведено жирным кружком. Когда его заняли немцы, то генерал Готт, вероятно, сообщил об этой радости радиограммой германской ставке! Там оно значится как "господствующая высота, с которой просматривается Волга, оба берега и весь город". А то, что просматривается, то и простреливается. Страшное это слово - господствующая высота. Ее штурмовали гвардейские полки.

Много хороших людей погибло в этих боях. Многих но увидят матери и отцы, невесты, жены. О многих будут вспоминать товарищи и родные. Много тяжелых слез прольют по всей России о погибших в боях за курган. Недешево далась гвардейцам эта битва. Красным курганом назовут его. Железным курганом назовут его - весь покрылся он колючей чешуей минных и снарядных осколков, хвостами-стабилизаторами германских авиационных бомб, темными от пороховой копоти гильзами, рубчатыми, рваными кусками гранат, тяжелыми стальными тушами развороченных германских танков. Но пришел славный миг, когда боец Кентя сорвал немецкий флаг, бросил его оземь и наступил на него сапогом".

30 октября

Главные события войны по-прежнему происходят на Юге. Но это не значит, что мы имеем право забывать о других фронтах, хотя там относительное затишье. И прежде всего о блокадном Ленинграде.

13 октября Николай Тихонов писал мне: "В ближайшие дни пришлю Вам статью "Заметки о горной войне". В конце месяца я напишу "Ленинград в октябре" и дам что-нибудь отдельно о городе в связи с юбилеем Октября. В эти дни Ленинград, естественно, будет в центре внимания. Все невольно обратят свое воспоминание в сторону приневской столицы, с которой столько связано замечательного в жизни нашего народа. Немцы, вероятно, сделают что-нибудь, чтобы испортить праздник, как это было в прошлый год..."

Через несколько дней мы получили статью. К ней была приложена записка Николая Семеновича. Он волновался. "Это, - писал он мне, - может быть, и не пойдет, так как Вы на такую тему всегда найдете в Москве специалиста, но прочтите, так как мне очень хотелось такую статью написать и я не поборол искушения".

Прочитал я его "Заметки о горной войне". Статья, чисто военного содержания, оказалась очень интересной и нужной. В ней был настолько точно обрисован кавказский театр военных действий, так грамотно и подробно рассмотрены особенности горной тактики, что даже наши въедливые редакционные специалисты никаких замечаний не сделали. Когда же мне принесли верстку статьи, занявшей полный подвал, я увидел подпись "Полковник Н. Тихонов". Это кто-то из редакционных работников для придания ей большего веса добавил к имени писателя его воинское звание. Такой случай у нас уже был. Как-то Петр Павленко прислал военный очерк и подписал его "Полковник II. Павленко". Ну что ж, решили мы, если Петру Андреевичу этого хочется - пусть так и будет. Но хочет ли этого Тихонов? Подпись "Николай Тихонов", подумал я, достаточно авторитетна, и снял "полковника".

А сегодня опубликована статья, вернее, очерк Николая Тихонова "Ленинград в октябре 1942 года". Прекрасно, зримо написанный осенний пейзаж блокадного Ленинграда. Осенние тревоги: теплый западный ветер гонит волны Невы назад, от взморья, - как бы ко всем бедам не прибавилось наводнение. И осенние заботы: надо думать о сохранении овощей, о дровах на зиму, об отоплении домов, о чистке труб, о ремонте бомбоубежищ, крыш...

Тихонов рассказывает об одном удивительном "банкете", где стол не отличался обилием, но пелись песни и произносились речи, краткие, но горячие. Это празднуют... водопроводчики Фрунзенского района Ленинграда, завоевавшие первое место в городе в подготовке жилищ к зиме. И среди них семнадцатилетняя девушка и четырнадцатилетний Витя Федоров, который дал воду в три больших дома. Есть рассказ и о ленинградских детях, среди которых за блокадный год стало немало сирот; о них заботятся бойцы, эта забота перешла в трогательную привязанность.

С болью в сердце писатель рассказывает о трагедии, взволновавшей весь Ленинград, - гибели Георгия Журбы, комиссара 45-й гвардейской дивизии полковника Краснова. Журба был коренным ленинградцем, пошел добровольно в ополчение. Хоронили его в пасмурный день торжественно, как хоронят героя. Не дожил Журба до радостного дня присвоения дивизии звания гвардейской. Но был он настоящим гвардейцем, и имя его поведет в бой, как водил он сам много раз. В первый раз блестели слезинки на суровом лице полковника Краснова, попрощавшегося со своим боевым другом... Сын Ленинграда отдал жизнь за родной город...

Завершил очерк Николай Семенович своими мыслями о праздновании приближающейся годовщины Великого Октября.

"Напрасно враг хотел сокрушить твердыню нашей славы. Напрасно в прошлом году он устроил дикую бомбежку в самый канун Великого праздника и дикий обстрел в день 7 ноября. Ленинградцы презирали его бессильную злобу. Пусть что хочет придумывает враг и в этот год - Ленинград будет праздновать великий день, весь от мала до велика, и еще выше взовьется красное знамя над его непобедимой твердыней..."

* * *

Не могла не заинтересовать читателя и корреспонденция нашего нового ленинградского спецкора Николая Шванкова "На Пулковских высотах". Он рассказывает о том, что немцы не раз пытались прорваться к Пулкову ключевой позиции ленинградской обороны, но каждый раз были биты. Пулково остается неприступным. В бессильной злобе фашисты обрушили на Пулково ливень снарядов и бомб. Они не пощадили ни астрономическую обсерваторию, основанную выдающимися русскими учеными свыше ста лет назад, ни исторические здания, ни фонтаны, ни тенистые деревья парка. Руины Пулкова отчетливо видны на фотоснимках нашего корреспондента М. Пригожина, помещенных под статьей.

Наш спецкор писатель Лев Славин, побывавший вместе с Михаилом Светловым на Пулковских высотах, рассказал мне, что, когда поэт увидел здесь пушку с "Авроры", он произнес такую афористическую фразу:

- Подумай! Сама Октябрьская революция стреляет по немцам...

* * *

В сегодняшнем номере газеты опубликована статья майора Н. Исаева "Чему учит боевая жизнь". У нее подзаголовок "Заметки политработника". Автор бывший комиссар полка, ныне заместитель командира полка по политической части, в недавнем прошлом батальонный комиссар, а теперь - майор.

Политическим работникам, в соответствии с Указом об установлении в Красной Армии полного единоначалия, присваиваются общие для всех командиров звания. Встречаю своих знакомых дивизионных и корпусных комиссаров - многие из них вот-вот наденут полковничьи или генеральские знаки различия. В редакции тоже составляются списки для присвоения командирских званий нашим работникам. Больше всех довольны те писатели, у которых были интендантские звания. Вспоминаю, что еще на Халхин-Голе из всех писателей, работавших в "Героической красноармейской", только у Ставского были комиссарские петлицы; остальные, в том числе Славин, Симонов, Лапин, Хацревин, ходили в интендантских званиях, неизвестно кем, когда и почему установленных для литераторов. Нередко они сами подтрунивали друг над другом, вспоминая злую тираду Суворова о корыстолюбивых интендантах. Иногда их даже принимали за военных врачей или интендантов, носивших, как известно, петлицы и околыши такого же цвета, и требовали скорой помощи раненым или отчитывали за перебои с пищеблоком, и нашим писателям приходилось доказывать, что они в медицинской науке разбираются не больше, чем в пищеблоках, каптерках и других интендантских делах. С этими званиями они пришли в "Красную звезду". Но здесь мы самовольно заменили им зеленые петлицы на красные, комиссарские... А теперь все эти проблемы разрешены.

Но вернусь к статье Исаева. Он ставил очень острые, животрепещущие вопросы политической работы в массах, доказывал, что эта работа должна вестись беспрерывно. Многие политработники, отмечает он, занимаются работой с людьми главным образом перед боем и после боя. На опыте своего полка, его трехмесячных боев в верховьях Дона он показал, к каким отрицательным последствиям это приводит. Был случай, когда из-за паники наши подразделения оставили высоту, только что завоеванную немалой кровью; некому было рассеять эту панику - политработники, подготовив бой, во время его не были с бойцами... Выводы майора: политработа не терпит сезонности. Она должна вестись непрерывно... И перед боем, и после него, а в особенности в момент наибольшего боевого напряжения. Политработник не имеет права ни на секунду упускать нити, связывающие его с красноармейской массой. Он обязан пристально следить за настроением людей и живо реагировать на него.

* * *

В номере - очерк Василия Ильенкова "Старый солдат" - о встрече в прифронтовой деревне со старым солдатом Степаном Дмитриевичем, в прошлом шахтером. Этот семидесятидвухлетний старик, отправивший на войну двух своих сыновей, сам был испытанным воином. Прошел действительную службу, воевал в русско-японскую войну, в первую мировую - под Перемышлём, знал, почем фунт солдатского лиха.

Писатель слушал его рассуждения о войне, о немцах, особенно примечательны были взгляды ветерана на роль командира. Ильенков передал их, сохранив колорит солдатского языка:

" - Значит, побьем все-таки, Степан Дмитрович?

- Да ведь если я тебе скажу: побьем, то это одни мои слова. А слова вода. На факте дело надо показывать, дитенок миленький! Ежели бы я молодой, как под Перемышль ходил, то я бы показал по существу команды. Эх, ежели бы мне дали голос. Я бы его сбоку! От командира большое значение. Был у нас один, все, бывало, кричит, а без толку, и рота его, как куры мокрые. А наш был командир - орел! Солдаты им были довольны, подход к ним хороший имел. Строгость соблюдал и насчет перекурки было свободно. Солдаты его сильно уважали. Бывало, как скомандует, - все за ним... С солдатом надо умеючи воевать, тогда он какую хочешь крепь возьмет... Как кошка будет царапаться. И тогда тебе все четыренадцать королевств нипочем...

И продолжал:

- Вот как-то сидели мы летом, обсуждали своим умом, как бы немцу дать трепыховку, и вваливается тут ко мне в избу, вот прямо на эту скамью, лейтенант... Молоденький, а весь в крови. Одиннадцать ран получил. Ну, попоил я его молоком, а сам гляжу на него, и душа моя радуется: есть в России орлы! Рана для солдата - почет. Таких бы вот командиров побольше. Тогда мы будем наскрозь непобедимые..."

Читал я этот очерк и был уверен, что его все с интересом прочитают...

Дорогой для нас человек, писатель Вячеслав Шишков прислал очерк "Гость из Сибири". Кратко о его сюжете. Из Сибири прибыл эшелон с подарками для фронтовиков. Из эшелона на встречу с бойцами вышел высокий дюжий старичина Никита. Встреча состоялась на полянке среди леса, куда после горячих боев была выведена на отдых рота старшего лейтенанта Деборина.

Есть в очерке живые жанровые сценки. Колоритные диалоги. Пейзажные зарисовки. Точные портретные характеристики. Словом, емкий по содержанию очерк, в котором видна и рука и душа большого писателя.

Не буду его пересказывать, приведу лишь один очень колоритный абзац:

- И вот, ребята, - говорит дед Никита, бывалый вояка с медалями и двумя Георгиями на груди, - имейте в виду, на войне допрежь всего на врага озлиться надо, лютость в сердце чтоб жила. Да вот вам, слушайте. Как-то у нас, это еще в далекое время было, в селе съезжий праздник начался, чужих парней много понаехало. Напились, драться стали. Возле церкви на горе войнишка идет у них, пластаются стенка в стенку, человек по полсотни с каждой стороны. А мы, мужики, на завалине под рябинами сидим, разговоры разговариваем, балакаем. Глядь-поглядь: выскочил из соседней избы да шасть к нашей беседе парень пьяненький, Кешка. Силач, верзила, а в обыкновенной жизни - что твой теленок, кроткий, незлобивый. Кричит мне: "Дедушка Никита, дай мне по морде со всех сил!" - "Нет, не дам, отвечаю, ты мне худа никакого не сделал". А он: "Дай, тебе говорят! А то я шибко смирный, а мне беспременно озлиться надо: нешто не понимаешь - наших бьют..." Видит, что я не в согласьи, он к другому, он к третьему, нет, никто не желает обижать его, уж очень хороший парень-то. Он к Силантию, даром что его не любил: "Дядя Силантий, ну хоть ты дай мне в морду самосильно, в ножки поклонюсь тебе. Ну дай, ну дай ради Христа!" А Силантий рад, встал, развернулся, хрясь парня в ухо. Кешка едва устоял, крикнул: "Ну спасибо тебе, дядя Силантий, хорошего леща дал мне, спасибо!.. Теперича я в ярь вошел, теперича воевать могу... Всем башки сверну да на березы закину!" Тут Кешка наш плюнул в горсть, выпучил глаза да к войнишке ходу. Всех погнал там, всех побил. Вот вам... Раскусите-ка, ребята, сказ-то мой".

Я и решился на столь обширную цитату, чтобы раскрыть главную идею очерка, столь образно выраженную писателем. Она - яснее ясного!

Ноябрь

3 ноября

Поздняя осень сорок второго. Враг продолжает сидеть в Сталинграде со своими 22 дивизиями. Грохочет огромный советско-германский фронт. Когда и где мы нанесем свой ответный удар - этого я точно не знал, хотя приближение его чувствовал. А газете нельзя в этом случае опаздывать...

В один из приездов Жукова в Москву из Сталинграда мне удалось побеседовать с ним - правда, лишь на ходу. Ничего, казалось, особого он мне не открыл. Но одна фраза тогда насторожила: "Отстоять Сталинград. Измотать и обескровить противника - сегодня это главное". Я вспомнил, что точно такую мысль он обронил в ноябре прошлого года, когда я был у него в Перхушкове накануне нашего контрнаступления под Москвой. В результате той нашей беседы родилась передовица "Разгром немцев должен начаться под Москвой", наделавшая столько шуму среди моих собратьев-газетчиков, пытавшихся узнать, что именно кроется за этой передовой. Тогда Жуков был откровеннее.

Но, как говорится, шила в мешке не утаишь. Я часто заходил к заместителю наркома обороны начальнику тыла Красной Армии генералу А. В. Хрулеву. Помню, сижу у него, чувствую необычайное оживление. Разговоры идут об эшелонах, о переброске материальной части, продовольствия в район Сталинграда. А Хрулев, который всегда был со мной откровенным, поняв, вероятно, что я что-то учуял, и памятуя наказ Сталина держать все в строжайшем секрете, поспешил заметить: "Это - в помощь Сталинграду". Поди угадай - для обороны или наступления?!

Кстати, даже командующий 62-й армией В. И. Чуйков признался, что о контрнаступлении трех наших фронтов он узнал лишь в ночь накануне наступления.

А пока в газете идут неутешительные сообщения Совинформбюро и наших корреспондентов. "После длительной огневой подготовки, - сообщает Высокоостровский, - немцы начали наступать одновременно на трех участках: на северной окраине города, на территории завода и между заводами... Трудно сосчитать, сколько атак выдержали наши части в районе завода. Только одна стрелковая дивизия отбила за двадцать последних дней 32 крупных атаки, поддержанных танками и авиацией". Враг несет огромные потери. Происходит как раз то, что мне говорил Жуков, - перемалывание живой силы и техники врага. В газете все больше сообщений о том, как наши войска изматывают и обескровливают противника, - а это одно из важнейших условий наступающего перелома.

* * *

Только сегодня Совинформбюро сообщило, что наши войска оставили Нальчик. Трояновский рассказал, как это произошло: "...Пришла новая группа в составе 50 вражеских бомбардировщиков, а вслед за ней - еще группа в 40 самолетов. За какой-нибудь час или полтора немцы сбросили на наши боевые порядки более 100 тонн бомб, разрушив многие дзоты и окопы. Еще не ушли последние самолеты, как в долине показался первый эшелон танков из 40 машин, за ним следовал второй эшелон танков из 30 машин. На танках второго эшелона сидели автоматчики, а на прицепах были пушки и установки с шестиствольными минометами".

Но нет, не парадным строем шли немцы. Наш корреспондент был в эти часы в боевых частях и видел, как советские воины отбивали одну атаку за другой. Однако силы были неравные, отмечает он, и под давлением врага наши части оставили Нальчик.

* * *

В газете много военных статей и корреспонденции. Выясняется, что большие потери противник несет не только на земле, но и в воздухе. Полковник В. Пошехонцев в статье "Воздушные бои за Сталинград" пишет: "От атак советских истребителей и огня зенитной артиллерии немцы потеряли большую часть своих самолетов и вынуждены восполнять потери за счет переброски авиачастей с других фронтов. В первых числах октября сюда была переведена с Ленинградского фронта 1-я эскадра бомбардировщиков, с Центрального - 51-я эскадра. Но и это не разрешило проблему. Тогда немцы переключили против Сталинграда всю авиацию соседних участков фронта".

О том, какие потери несет противник, свидетельствуют такие данные, приведенные в статье: за последнюю неделю боев - с 24 по 30 октября - лишь в воздушных боях сожжено и подбито 80 немецких машин. И чтобы ни у кого не было сомнений, автор подчеркивает, что сюда входят только самолеты, уничтожение которых было подтверждено наземными войсками. А сколько потерь несет враг от ударов нашей авиации по аэродромам! Словом, и здесь идет перемалывание сил противника.

В этой связи интересна статья В. Земляного "Штурмовики в боях против немецких истребителей". Дело было новым. Первый опыт. Понятно, как был полезен и нужен разговор о нем. Темы военных статей все более разнообразятся. Например, статья Героя Советского Союза генерал-майора инженерных войск А. Хренова "Штурмовые отряды саперов" или такие: "Система огня в горной местности", "Оборона командного пункта в уличном бою", "Ночной поиск в горах" и т. п.

Где и в каких штабных инструкциях и наставлениях все это можно узнать, да еще с такими подробностями, подкрепленными боевым опытом. Я вовсе не хочу этим выпятить заслуги газеты. Таков уж закон работы вообще советской печати - она нацелена на то, чтобы собирать по крупицам опыт. А нам, в военной газете, в военное время, сам бог велел этим заниматься.

Большой материал пришел из Новороссийска. Я уже говорил: Совинформбюро поторопилось сообщить, что город оставлен нашими войсками. В газете на этот раз напечатаны не репортаж, не корреспонденция, а снимки города (туда вылетел Хомзор). Вот уже три дня подряд мы их печатаем в газете.

В сегодняшнем номере на всю первую полосу - панорама Новороссийска. И развернутая подпись под фото, своеобразный репортаж: на Южном участке фронта. Прошло уже свыше полутора месяцев, как немецко-фашистские захватчики ворвались в Новороссийск, однако им до сих пор не удается стать хозяевами города. Цемесская бухта и порт находятся под нашим артиллерийским, минометным и пулеметным обстрелом и не могут быть использованы врагом. Не удалось немцам овладеть и крупнейшими цементными заводами. На снимке: Наблюдательный пункт в районе одного из новороссийских цементных заводов. Старший лейтенант В. Жаворонков корректирует артиллерийский огонь по немецким позициям. Снято нашим спецкором Г. Хомзором 31 октября 1942 года. И еще много других снимков, в том числе с такой подписью: на цементном заводе. Бойцы занимают дом, очищенный от немцев.

Не обошлось у фоторепортера без приключений. Он решил снять панораму Новороссийска с верхней точки. Помощник начальника штаба 1337-го стрелкового полка старший лейтенант Каневский провел его на чердак одного из высоких зданий. Обстановка была сложной, противник совсем близко, следит за этим зданием, обстреливает его. Только Хомзор сделал несколько кадров, как рядом разорвался снаряд. Корреспондента и штабного офицера оглушило. Надо было немедленно уходить. Когда пыль рассеялась, увидели: там, где была лестница, зияет пустота. Старший лейтенант быстро сориентировался - сорвал со стены электропроводку, и они спустились "по-альпинистски".

У этой истории есть свое продолжение. Уже в мирное время Хомзор снимал в Крыму для "Известий", где он работает, фотоочерк об отдыхе трудящихся. К нему подошел немолодой человек и сказал:

- Вот вы, вижу, фотокорреспондент. Теперь, наверное, работать легко. А вот я знавал одного репортера, которому для газеты снимки приходилось добывать дорогой ценой...

И рассказал Хомзору тот самый случай в Новороссийске. Человек этот оказался тем самым старшим лейтенантом, который сопровождал фоторепортера на цементном заводе. Они обнялись. Обменялись адресами. Недавно Хомзор получил от него очередную весточку - Григорий Борисович Каневский живет в Запорожье, преподает историю в школе...

6 ноября

Уже два дня подряд публикуются предпраздничные материалы. Это прежде всего выступления наших читателей, фронтовиков. Старший лейтенант В. Крюков, коренной ленинградец, а ныне защитник своего города, выступил со статьей "Моя жизнь". Это о жизни на войне. Полковник А. Федоров в статье "Семья и Родина" рассказывает о том, как воюет его семья; все взрослые - на фронте. Капитан П. Артюхов в статье "Боевой курс" повествует о двух своих курсах: один - на штурмовку врага, а другой... Впрочем, пусть он сам расскажет:

"Однажды пришлось мне пролетать над родным Заречьем, фронт уже близко надвинулся к Сухой Чигле, и захотелось мне хоть сверху, хоть на минутку взглянуть на дорогие моему сердцу места... Я кружился над селом, над самыми крышами, над полем, - люди пололи свеклу. Я сбросил вымпел. Всего несколько строк написал я своим землякам. Они узнали меня, махали мне руками, приветствуя, радуясь моему прилету, и я видел их лица, озаренные надеждой и верой в силу Красной Армии".

Напечатан очерк Василия Гроссмана "Сталинградская переправа". Кто там был, никогда не забудет ее. Не раз переправлялся через Волгу и писатель, испытал все, что полагалось там испытать; береговые "статистики" подсчитали, что за несколько последних недель октября немцы обрушили на переправу восемь тысяч мин, пять тысяч снарядов и пятьсот бомб.

В октябрьскую ночь Гроссман познакомился с человеком, который командовал баржей, служившей для переправы через Волгу. Это был Павел Власов, высокий, лет сорока, темнолицый сержант с карими глазами, отец шестерых детей, в мирное время - колхозный казначей. Узнал писатель и о его подвиге, совершенном накануне.

Во время одной из переправ на середине Волги снаряд пробил палубу баржи, проник в трюм и там взорвался, расщепив борт на метр ниже воды. Началась паника, крики: "Тонем, тонем!" В эти страшные минуты, когда в дыру хлынула вода, когда страх смерти охватил людей, Власов сорвал с себя шинель, свернул ее и невероятными усилиями, преодолев напор воды, плотной, словно свинец, втиснул шинель в пробоину, навалился на нее грудью и сдерживал напор воды, пока не подоспела помощь. Бойцы, орудия, боеприпасы благополучно достигли берега.

Писатель плавал на барже с Власовым, переправлялся на ту сторону, видел его нелегкую работу под огнем неприятельских пушек и авиабомб, слушал его неторопливую команду, обменивался репликами. Казалось бы, чего еще больше: есть готовая фабула, есть факты, личные впечатления, можно писать. Но для Гроссмана этого было мало. Он упросил паромное начальство отпустить Власова на сутки. Целый день и до утра сидел писатель с сержантом, и текла у них мирная беседа в эти немирные часы под вражеским обстрелом. И родился очерк "Сталинградская переправа".

* * *

В газете много и других писательских выступлений. Это прежде всего размером в полполосы статья Алексея Толстого "Русский и немец". Замечательно в ней сказано о Родине:

"Народы Советского Союза стойко переживают тяжелые испытания войны. Много жертв, много слез, много страданий. Но жертвы и слезы и страдания искупаются в одном слове - Родина. Родина - это наша надежда, наш путь в будущее, наша утешительница и наша слава. Родина - это тот тихий свет воспоминаний, от которых сладко сжимается сердце. Родина - это тот рай земной, который мы должны построить своими руками, - самый человечный, самый справедливый, самый мудрый, самый изобильный. Вот почему русский солдат с сердцем, переполненным любовью к Родине, бьется под Сталинградом, и немецкие дивизии тонут в своей крови и не могут пройти".

Таким же оптимизмом пронизано и выступление Ильи Эренбурга. Его статья посвящена Югу. Она так и называется: "Кавказ". Это страстный призыв защитить его народы от гитлеровского ига: "Мы остановили год тому назад немцев у порога Москвы. Мы не впустили их в Ленинград. Когда немцы проникли в Сталинград, гнев и возмущение вдохнули новую силу в сердца защитников города, и немцев остановили - на улицах, среди развалин. За Москву умирали дети Армении, Грузии, Азербайджана и Дагестана. Неужели мы не остановим немцев на Кавказе?..

Защитники Кавказа, на вас смотрит вся страна в эти суровые кануны омраченного праздника. Вспомните ноябрь 1941-го. Тогда немцы были сильнее. Тогда некоторым казалось - не быть Москве, не быть России. Но защитники Москвы сражались... Мы все в долгу перед Кавказом. Настали дни, когда Кавказ говорит: "Защитите". Не горы должны встать перед немцами - люди. И люди не отступят. Люди станут горами...

Шумит поток. Слушай - он говорит: не отдадим! Дождь звенит: не отдадим! Ветер всю ночь шумит: не отдадим! И эхо отвечает: не отдадим! Это не эхо это Россия: не отдадим

Кавказа!"

Микола Бажан опубликовал в нашей газете стихи "На командном пункте".

...И вновь над столом тонконогим своим

Наклонится, среброволосый и сивый,

И смотрит на карту земного массива,

Раскрытого знаком скупым перед ним.

Он видит просторы равнины бескрайной,

Движенье колонн молчаливых в ночи

И тропы, где груз свой громоздкий, потайный

Без устали тянут, искря, тягачи.

И танки, которые сталью своею

Тревожат молчанье полночных пустынь,

И вросшую в свежие комья траншеи

Пахучую и голубую полынь...

Вот, дрогнувши, стрелка разделит собою

Кружок светлых цифр. И тогда настает

День новый гигантского грозного боя.

День гнева. Упорства. Движенья вперед.

Удар - и обрушился вал канонады

На склоны холмистых приволжских равнин.

На пункте командном в земле Сталинграда

Пульсирует сердце бессмертных руин.

Прочел я стихи и мысленно перенесся в те края и в тот день и в ту ночь, когда начнется наше контрнаступление. Поэту, бывшему на войне шестнадцать месяцев, уже видны были на фронтовых дорогах "движенье колонн молчаливых" и "свежие комья траншеи". Словом, это была поэтическая прозорливость. Так в стихотворной форме в какой-то мере была раскрыта подготовка к контрнаступлению.

Вот только - "среброволосые"... Не было у нас в ту пору среброволосых командующих фронтами: Рокоссовский, Ватутин, Еременко, осуществлявшие Сталинградскую наступательную операцию, были далеко не старыми. Никто из них в ту пору еще не перешагнул свое пятидесятилетие. А когда во время одной из встреч с Миколой Бажаном я сказал ему об этом, он ответил глубокомысленной репликой:

- Седина венчает мудрость...

* * *

В праздничном номере получилось иначе, чем обычно. Для него поступил официальный материал, занявший три полосы: письмо Сталину сталинградских воинов, Указы о награждении отличившихся воинов разных фронтов и другие. Хорошо, что поторопились юбилейные статьи и очерки напечатать загодя. А ныне в нашем распоряжении лишь одна - третья - полоса.

Я всегда считал и считаю, что всю газету "от корки до корки" мало кто читает. Но если в номере есть две-три публикации, которые все прочитают с интересом, значит, не зря делали газету. А сегодня напечатан лишь один такой очерк, но он оправдывает нашу работу. Расскажу по порядку.

В начале недели в редакции возникла идея дать на целую полосу очерк о Москве. Позвонил А. С. Щербакову и рассказал об этом. Александр Сергеевич горячо поддержал нас и, думаю, не только и не столько как секретарь ЦК партии и начальник Главпура, сколько как руководитель Московской партийной организации, секретарь МК. Он сразу же спросил: "Кто будет писать?" В Москве в эти дни был только Симонов, остальные - на фронте. Я и назвал это имя. Щербаков посчитал, что кандидатура вполне подходящая, и попросил прислать к нему писателя.

Долгая была у них беседа. Много Щербаков рассказал Симонову. А затем посоветовал ему побывать в разных местах столицы, даже наметил маршрут. Отправился Симонов по этому маршруту. Побывал на Воробьевых горах, на улицах и площадях Москвы. Посетил командование противовоздушной обороны, пожарников. Съездил на заводы, в райкомы партии, где формировались ополченские дивизии... Да он и сам многое знал.

Через пару дней Симонов принес очерк. Под заголовком "Москва" он и занял целую полосу в сегодняшнем номере газеты. Утром мне позвонил Щербаков:

- Полоса хорошая, нужная. Отпечатайте дополнительно 600 экземпляров и раздайте сегодня участникам торжественного собрания.

Так мы и сделали. Послали в Кремль, а когда я пришел туда, передо мной предстала необычная картина - весь зал белый, словно в снегу. Людей не видно. Все развернули газету и уткнулись в симоновскую полосу. Кстати, я заметил, что сильно волновались распорядители зала: боялись, что из-за газеты люди опоздают встать, когда в президиуме появится Сталин. Но обошлось...

Такова история публикации симоновской полосы.

Хочу рассказать и о самом очерке. Не счесть книг мемуарных, документальных, художественных, посвященных битве за Москву. И все же очерк Симонова особый, неповторимый. Написанный около полувека назад, он мог быть забыт моими современниками, вряд ли его знает и новое поколение москвичей, тем более что он нигде не перепечатывался.

Особенность очерка прежде всего в эффекте присутствия, в причастности автора к событиям тех горьких и героических дней. Симонов написал то, что видел своими глазами, что сам пережил и что волновало его душу. Он сумел передать это с истинно эмоциональной напряженностью. Это - откровенный, честный, правдивый разговор писателя с читателями о страданиях и мужестве москвичей. Его невозможно пересказать, все интересно, все важно. Я ограничусь лишь несколькими выдержками, которые и дают возможность почувствовать дыхание того незабвенного времени.

О бомбежке Москвы:

Глухие взрывы бомб сотрясали улицы. То там, то здесь вспыхивали пожары... Немцы обрушили целую серию бомб туда, где были сложены главные запасы хлеба для всей Москвы. Загорелся один элеватор. Оперативная группа пожарников под командой Павлова помчалась на пожар. Немецкие самолеты снижались, старались помешать тушению пожара, обстреливая всю площадь из пулеметов... На людях загоралась одежда. Пожарные шли вперед, в огонь, развертывая шланги... Ствольщик, шедшей сзади, поливал водой ствольщика, шедшего впереди, и гасил на нем одежду... Потом вспыхивали вагоны, груженные бутылками с горючим. Вместе с водой выплескивалась горящая жидкость, обливая людей. Люди тушили горящую одежду, катаясь но земле... Рядом с пожарными работала вся Москва. Это были настоящие военные действия... Если бы москвичи не почувствовали Москву фронтом, не дрались мужественно и бесстрашно, то сейчас пол-Москвы было бы пепелищем.

С впечатляющей силой рассказано о народном ополчении:

"Белобилетники, люди подчас больные, давным-давно признанные не годными к строю, тоже хотели на фронт. Они писали заявления о том, что могут драться, о том, что они не так уж больны. Эти заявления были изложены простыми словами. Но когда-нибудь, когда будет писаться история этих дней, они войдут в нее как драгоценные документы простого, сурового мужества. Рядовыми бойцами шли профессора и аспиранты, шли начальники главков и директора трестов, шли люди, кончившие но нескольку институтов и изъездившие полсвета. Простыми бойцами шли москвичи, боровшиеся на фронтах гражданской войны, бывшие командиры и комиссары...

- Там разберемся, - говорили они, - а пока стране нужны солдаты, и мы идем солдатами".

И еще излучающие величие духа народа строки о московских подростках зимы 41-го и 42-го годов:

"В утренних трамваях появились новые пассажиры - 15-16-летние ребята. Ежась от утренней прохлады, кутаясь в отцовские пиджаки, куртки, едут на завод, на работу. Они по-взрослому поднимают воротники и заламывают кепки и, сойдя с трамвая, скрутив цигарки, солидно закуривают... Когда-нибудь хороший детский писатель напишет о них замечательную книгу. Они были всюду. Они заменяли отцов на заводах. Они делали автоматы, гранаты, снаряды, мины. Они дежурили в госпиталях, заменяя сиделок и сестер. Они дежурили во время воздушных тревог в постах местной противовоздушной обороны. Они в своих школьных мастерских клеили пакеты для подарков и посылок, делали жестяные кружки и вязали варежки и перчатки. Они были тоже защитниками Москвы, как и их взрослые братья, сестры, отцы. И если когда-нибудь в столице на площади будет воздвигнут памятник обороны Москвы, то среди бронзовых фигур рядом с отцом, держащим автомат в руках, должен стоять его 15-летний сын, сделавший ему этот автомат осенью 1941 года..."

Как бы хотелось, чтобы это вещее желание Константина Симонова сбылось...

Не могу удержаться, чтобы не привести и слова писателя о виденном им на Белорусском вокзале:

"Я помню темный Белорусский вокзал, маленькие синие лампочки и поезда, с деловым стуком один за другим отходящие от перрона на Запад. Я помню этот темный перрон - деловитый, молчаливый, спокойный. На нем прощались, и часто прощались навсегда, но на нем было мало слез, почти не было... Москвичи не хотели обнаруживать при всех свои чувства, тревогу за родных, щемящую тоску - вернутся или не вернутся? Они не плакали, не голосили, не причитали"...

Этот очерк, возвращая нас к событиям той давней грозы, волнует и ныне...

Торжественное заседание, посвященное 25-й годовщине Октября. Не передать того волнения, с которым мы шли в Кремль. Уже одно сознание, что оно состоится не в метро, как это было в сорок первом году, а в Кремле, окрыляло и вдохновляло.

Доклад Сталина. Думаю, нет необходимости рассказывать о задачах, которые были выдвинуты тогда перед армией и народом в выступлении Сталина. Все, что делали, - об этом я расскажу дальше - было освещено этими задачами.

14 ноября

Все следующие после праздника номера газеты заполнены, как это обычно бывает в такие дни, откликами на доклад Сталина и его приказ: репортажи о митингах, собраниях, беседах. С волнующим чувством были восприняты слова приказа о том, что "будет и на нашей улице праздник". Мне рассказали, каким образом они появились в приказе. Писали приказ в Главпуре и Генштабе в обыкновенном строгом стиле, без лишних эмоций. Принесли Сталину. Он прочитал, внес поправки, а затем, к удивлению составителей, не сразу понявших, зачем, мол, такая вольность, дописал фразу о празднике. С особой силой она звучала в те дни, когда наша армия развернула свои победоносные наступления.

Вдохновила эта фраза и нашего поэта Михаила Светлова. Так появились в газете его стихи "Будет и на нашей улице праздник!"

...И к великому празднику,

К радостным женам и детям

Сквозь военные будни.

Сквозь смерть и огонь мы придем.

Отодвинется запад

Перед неудержимой лавиной,

Над Прибалтикой праздник

Зажжется миллионом огней.

И над нами опять

Зашумят тополя Украины,

Белоруссия встретит нас

Золотом мирных полей...

В Сталинграде, однако, не затихают жестокие бои. Врагу удалось пробиться к Волге южнее завода "Баррикады". Но на остальных участках, сообщают наши корреспонденты, атаки противника были отбиты.

Добрые вести пришли с Северо-Кавказского фронта: "Немецкие танковые колонны и наступавшие в районе юго-восточнее Нальчика были остановлены... Поставленный в трудное положение неприятель попытался добиться успеха в районе Моздока... Но ни одна атака успеха не имела". Больше того, юго-восточнее Нальчика Наши части "несколько продвинулись вперед, отбив у немцев ряд позиций".

* * *

Новые подробности о боях в Сталинграде мы узнаем из обширной корреспонденции Коротеева "Бои в северной части Сталинграда". Сталинградская битва, отмечает он, характерна не только уличными боями. Город, протянувшийся вдоль Волги на 60 километров, не представляет собой непрерывной цепи густо застроенных улиц. Между заводами и рабочими поселками к югу и к северу от центра города встречаются пустыри длиной в один-два километра. Эти пустыри между заводами и поселками нередко становятся местами наиболее сильного нажима противника, ареной самых ожесточенных боев. Не рассчитывая встретить здесь такое же сильное сопротивление, как на территории заводов или в густо застроенных кварталах, немцы устремляются сюда.

Очень толковая корреспонденция, без нее не было бы у читателя полного представления о сталинградских боях; во всех газетах, в том числе и в "Красной звезде", за последнее время шла речь лишь об уличных боях.

* * *

В сегодняшнем номере газеты на третьей полосе под рубрикой "Вместо обзора печати" напечатана редакционная статья "О некоторых ошибках фронтовых газет". Она посвящена очень важному вопросу боевой жизни войск социалистическому соревнованию на фронте.

Еще на Халхин-Голе, в газете "Героическая красноармейская", мы не раз обращались к этой теме. Однако, публикуя материалы о социалистическом соревновании, ощущали какую-то неуверенность. Нам и тогда казалось, что этот существенный метод улучшения работы на производстве, повышения уровня и качества боевой подготовки в мирной армейской учебе механически переносится во фронтовые условия. Но все же по инерции мы продолжали выступать на эту тему, печатали договоры, сообщения о якобы их выполнении и тому подобное.

Эта проблема возникла и в годы Великой Отечественной войны. В "Красной звезде" мы совершенно не публиковали материалов о социалистическом соревновании в боевых частях. Между тем в армейских и фронтовых газетах, да и в центральной печати они печатались в изобилии. "Красную звезду" даже упрекали, что она "игнорирует инициативу воинских масс". Не раз мне приходилось говорить на эту тему с вышестоящими товарищами. Некоторые из них меня даже слушать не хотели. Споры были горячие и длительные. Они были решены Верховным Главнокомандующим. Я обратился с письмом к Сталину:

"Красная звезда" все время держит курс на то, что в частях действующих армий не может быть социалистического соревнования. Приказ командира должен выполняться точно и в срок. Между тем армейские, фронтовые и ряд центральных газет широко раздувают социалистическое соревнование на фронте, в том числе вокруг таких вопросов, как укрепление дисциплины, самоокапывание, взятие опорных пунктов и т. п.

Права ли редакция "Красной звезды" или местные газеты?"

На второй день мое письмо возвратилось с такой надписью:

"По-моему, права "Кр. звезда", а фронтовые газеты не правы.

И. Сталин".

Так появилась в сегодняшнем номере "Красной звезды" статья, о которой я упомянул. Статья обширная. Она рассматривает этот вопрос в широком аспекте, обосновывает ошибочность организации социалистического соревнования в боевых условиях. Приведу лишь несколько выдержек из статьи:

"...Механическое заимствование форм социалистического соревнования и перенесение их с производства в действующую армию не приносит никакой пользы делу. На заводах и фабриках существуют твердые государственные планы. Если предприятие на основе социалистического соревнования выполняет их досрочно, то заслуживает похвалы и поощрения. Легко, однако, себе представить, что получится, если подразделение "досрочно" начнет атаку, а батарея раньше указанного в приказе времени откроет огонь...

Или другой пример. Производственное соревнование достигает успеха лишь в том случае, если ему сопутствует гласность и всякий труженик знает результат работы другого. Но на войне превыше всего нужно хранить военную тайну. Гласность соревнования в боевых частях может только нанести ущерб готовящейся операции или ходу боевых действий. На войне каждый должен знать только то, что ему положено, - не больше!.."

Или еще и такое замечание по адресу фронтовых газет:

"Наша фронтовая печать должна усвоить, что в боевых частях Красной Армии не может быть соревнования в его общепринятых организационных формах. Само собой разумеется, что красноармейские газеты, отказавшись от пропаганды соревнования, обязаны широко популяризировать умелых, дисциплинированных, храбрых воинов, чтобы сделать их опыт достоянием остальных бойцов..."

На первый взгляд может показаться, что под огонь критики взята лишь фронтовая печать. Но каждому ясно, что речь идет о работе и обязанностях командного и политического состава, партийных и комсомольских организаций воюющей армии. Ведь организаторами такого соревнования являлись именно они. Наши корреспонденты, да и я сам, бывая в действующих армиях, видели все их хлопоты в этом деле. Сколько времени тратилось на все, что было связано с организацией бесцельного соревнования. Сколько трудов уходило на беспредметную проверку их выполнения, сколько бумаг тратилось! Один из моих знакомых - начальник политотдела дивизии - мне прямо признался, что все это - соревнование бумаг и не больше. А другой - комиссар полка - говорил: "От нас все требуют, чтобы подняли соревнование "до уровня"... А после небольшой паузы добавил: "А уровень-то бумажный". Однако самовольно изменить что-либо они не могли. Все шло по наезженной колее.

Должен сказать, что выступление "Красной звезды" было воспринято в войсках с полным пониманием и одобрением. В редакцию пришло много писем. Писали о том, что наконец-то отрешились от надуманного, от ненужной шумихи, бумажной круговерти, больше времени стало для живой работы с бойцами.

Однако, не зная, что выступление газеты одобрено Верховным, некоторые политработники продолжали держаться за старое, посчитали, что "Красная звезда" высказала свое мнение, необязательное для них. Все точки над "1" были поставлены в новом выступлении газеты "Ненужная шумиха". Там говорилось:

"Сейчас уже как будто всем ясно, что перенесение производственных форм социалистического соревнования в практику боевой армейской жизни является делом ненужным и вредным. Между тем находятся люди, которые продолжают поднимать шумиху, носятся со всевозможными договорами и обязательствами". В статье приводились новые примеры, в частности договор подразделения лейтенанта Красавина:

"Мы, бойцы, обязуемся:

1. Не нарушать воинской дисциплины.

2. Точно и своевременно выполнять приказы командиров.

3. Беречь и содержать в чистоте оружие.

4. В предстоящих боях уничтожить по одному танку и не менее трех огневых точек на каждого бойца.

5. Отрывать окопы досрочно".

Заканчивается статья вполне определенно:

"Пора наконец понять, что в действующей армии не может быть социалистического соревнования. Вся жизнь и деятельность бойцов и командиров Красной Армии должна базироваться на точном, добросовестном выполнении приказов и уставов, на стремлении всюду и везде соблюсти свою священную воинскую присягу".

После этого выступления газеты все стало на свое место.

Остается мне еще объяснить, почему весь огонь критики мы сосредоточили против фронтовых газет. На самом деле имелась в виду деятельность политорганов армии снизу доверху. Но говорить об этом прямо мы тогда не решились - затрагивались ведь огромные пласты партийно-политического аппарата и командного состава всей армии. В письме Сталину и в его ответе речь шла тоже именно о печати... А быть может, у нас самих тогда не хватило духу сказать все, что и как было на деле?!

* * *

"Мертвая нефть" - так называется корреспонденция Хирена. Это - рассказ о Майкопе, первом нефтяном районе, куда проник враг. В кубанских степях стояли сотни немецких танков и машин. Немцы надеялись воспользоваться нашим горючим и, ворвавшись в Майкоп, сразу же кинулись к бакам и цистернам. Но там было пусто. Скважины были приведены в полную негодность. Горели остатки невывезенной нефти. Компрессорные станции не действовали. В Краснодаре имелся большой завод по переработке нефти, но он был взорван в тот момент, когда противник входил в город.

"В течение всех этих трех месяцев, - сообщает спецкор, - немцы разыскивали карты и планы промыслов, специалистов и рабочих, чтобы от них добыть хоть какие-нибудь сведения. Но все поиски тщетны. Гитлеровцы повесили много рабочих, расстреляли целые семьи нефтяников. В Нефтегорске на Первомайской улице можно было встретить десятки виселиц с табличкой "за саботаж нефтеразработок"... Майкопская нефть остается мертвой для врага. Что бы немцы ни писали об улучшении своего экономического положения за счет майкопской нефти, это брехня. Ни одной капли советской нефти им в течение всех этих трех месяцев не удалось добыть".

19 ноября

Сегодня началось наше контрнаступление под Сталинградом. Корреспонденты на своем посту, вечером или ночью надо ждать первые репортажи. Но мы их пока не торопим. В Ставке мне сказали, что сообщение о Сталинграде будет не сразу, а позже, когда вырисуются первые итоги операции. Немецкое командование и не догадывается, что ему здесь готовит завтрашний день, и продолжает в городе свои атаки, главным образом в его северной части, но успехов, как сообщает наш спецкор, не имеет.

Пока есть другое сообщение Совинформбюро - "Удар по группе немецко-фашистских войск в районе Владикавказа (Орджоникидзе)". Подоспела и корреспонденция, рассказывающая, что происходит в этом районе. Наши войска после ожесточенных боев вышибли врага из Гизеля, что в восьми километрах от Орджоникидзе. Над репортажем мы дали заголовок посильнее, чем Совинформбюро: "Разгром немцев в районе Владикавказа". Для этого, казалось нам, были основания: о нем говорили перечисленные немецкие дивизии и части разгромленной группировки, потери врага и наши трофеи, среди которых было, например, 140 танков, из них 40 исправных, 70 орудий, из них 36 дальнобойных. Никто нам не выговорил за высокую оценку этой операции, после долгой полосы неудач мы все жаждали успехов.

В газете появилась зимняя тема. Открыл ее Илья Эренбург очередным памфлетом, который и называется "Зима". Перед немцами вновь встал страшный призрак наступающей, а кое-где уже наступившей русской зимы. Страхом перед ней дышали немецкие приказы, письма, газетные статьи, которые приводит писатель:

"Военный корреспондент "Франкфуртер цайтунг" пишет: "Наши стрелки из дивизии "Эдельвейс" принуждены сражаться в исключительно трудных условиях. "Эдельвейс" - не новички, они воевали во Франции и на Балканах, но нигде им не пришлось столкнуться с такими нечеловеческими трудностями, как на Кавказе. К дьявольской хитрости большевиков теперь присоединились муки русской зимы. А зима в горах еще страшнее зимы среди русских равнин".

К этим строкам у Эренбурга очень краткий комментарий: "Фрицы, которые лязгают зубами на берегу Дона, придерживаются другого мнения: им кажется, что ничего нет страшнее зимы в степях"...

Немцы немцами, но о зиме и нашей газете надо подумать. Этому служат передовица "Зима на фронте", статьи полковника И. Тесли "Некоторые особенности зимних боев" и полковника А. Гусарова "Опыт подготовки к зимним действиям" и др.

Было бы неправильно, если бы мы ограничились только осмеянием зимних фрицев, полагая, что враг не извлек уроков из прошлого. Надо знать, что у них делается. Этому помогает, например, статья работника штаба ВВС майора Н. Кравцова о том, как немцы готовят к зиме аэродромы. Они расширяют и удлиняют взлетные полосы, а во многих местах строят две-три полосы. Много и других у них новинок.

Алексей Сурков вылетел в район Сталинградской битвы. На второй день прислал стихотворение, посвященное Симонову, а к нему записку: "С самолетом была задержка, а пока сочинил стишок "Сердце солдата". Это ведь тоже Сталинград".

Верно. Это и Сталинград, и вся война. Трогательные, задушевные стихи:

...Тем знойным летом, слыша танков топот,

Мы побратались возрастом в бою,

Помножив мой сорокалетний опыт

На твой порыв и молодость твою.

Когда пробьет урочный час расплаты,

На запад схлынет черная беда,

В высоком званьи старого солдата

Сольются наши жизни навсегда.

Испытанные пулей и снарядом,

Виски свои украсив серебром,

Мы на пиру победы сядем рядом,

Как в эту ночь сидели над костром.

Это был как бы ответ на "Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины".

* * *

С узла связи Генштаба принесли большую пачку бланков, на которых наклеены телеграфные ленты. Это очерк Василия Гроссмана "Сталинградская быль". Большой очерк, строк на четыреста с лишним. В который раз удивляемся, как это у бодисток хватает терпенья на передачу столь длинного текста. Наше "бодо" не умолкало день и ночь. Передавали донесения, распоряжения, всевозможные документы. Одни - большие, другие - меньше. Но такие простыни, как писательские очерки, превосходили все. Да, благоволили к нам связисты, и их мы все время вспоминали с благодарностью.

Очерк Гроссмана посвящен знаменитому сталинградскому снайперу Анатолию Чехову. Я знаю, как писатель собирал для этого очерка материал. Он приходил к Чехову в здание, где снайпер оборудовал у развалившейся стены свою огневую позицию. Все, что видел Чехов своим удивительно острым зрением, Гроссман, конечно, видеть не мог, но многое лз того, что доставалось снайперу, доставалось и писателю - и минометный обстрел, и пулеметные очереди... Быть может, потому, что Гроссман был рядом с героем своего будущего очерка, вместе с ним переживал трудности и опасности боевой жизни, ему удалось нарисовать такой выразительный портрет воина, так глубоко проникнуть в мир его дум и переживаний.

Привлекли меня в очерке мысли писателя о храбрости.

"На фронте часто заводят разговор о храбрости. Обычно разговор этот превращается в горячий спор. Одни говорят, что храбрость - это забвение, приходящее в бою. Другие чистосердечно рассказывают, что, совершая мужественные поступки, они испытывают немалый страх и крепко берут себя в руки, заставляя усилием воли поднять голову, выполнять долг, идти навстречу смерти. Третьи говорят: "Я храбр, ибо уверил себя в том, что меня никогда не убьют".

Капитан Козлов, человек очень храбрый, много раз водивший свой мотострелковый батальон в тяжелые атаки, говорил мне, что он, наоборот, храбр оттого, что убежден в своей смерти, и ему все равно, случится с ним смерть сегодня или завтра. Многие считают, что источник храбрости - это привычка к опасности, равнодушие к смерти, приходящее под вечным огнем. У большинства же в подоснове мужества и презрения к смерти лежат чувства долга, ненависти к противнику, желание мстить за страшные бедствия, принесенные оккупантами нашей стране. Молодые люди говорят, что они совершают подвиги из-за желания славы, некоторым кажется, что на них в бою смотрят их друзья, родные, невесты. Один пожилой командир дивизии, человек большого мужества, на просьбу адъютанта уйти из-под огня, смеясь, сказал: "Я так сильно люблю своих детей, что меня никогда не могут убить".

А свою позицию писатель выразил так:

"Я думаю, что спорить фронтовому народу о природе храбрости нечего. Каждый храбрец храбр по-своему. Велико и ветвисто дерево мужества, тысячи ветвей его, переплетаясь, высоко поднимают к небу славу нашей армии, нашего великого народа.

У Чехова увидел я еще одну разновидность мужества, самую-простую, пожалуй, самую "круглую", прочную; ему органически, от природы было чуждо чувство страха смерти, - так же, как орлу чужд страх перед высотой".

24 ноября

Опубликовано первое сообщение о нашем контрнаступлении в районе Сталинграда. Оно появилось даже раньше, чем мы ожидали. Все мы, конечно, радуемся, но как газетчики огорчены - сообщение было передано в воскресенье, а "Красная звезда" выходит лишь во вторник. Хочется сразу же, немедленно объявить о долгожданном "празднике на нашей улице"! Позвонил А. С. Щербакову: нельзя ли выпустить внеочередной номер "Красной звезды", экстренный? "Нет, - ответил секретарь ЦК партии, - трудно с бумагой".

Газета вышла сегодня, во вторник. В ней уже две сводки, за два дня. И портреты командующих армиями. А как же командующие фронтами? Обычно во время прошлых операций их фото неизменно печатались, и в первую очередь. А ныне они стали, видно, жертвой секретности. В сводках еще не названы фронты, значит, и имена командующих не назовешь.

Рядом со сводками заверстана корреспонденция Высокоостровского "Удар по врагу с юга от Сталинграда". Это обстоятельный рассказ о том, как началась и как проходит операция.

"Несколько дней назад войска Красной Армии сосредоточились на берегу Волги южнее Сталинграда. От наших командиров и бойцов требовалось большое умение и мужество, чтобы быстро преодолеть начавшую замерзать реку... Марш и сама переправа производились преимущественно ночью. Это обеспечило скрытность подготовки всей операции, а следовательно, и внезапность ее..."

Много в корреспонденции примеров тактического искусства и доблести советских воинов. Выли, например, случаи, когда некоторые группы пехоты задерживались, они вели бой с ожившими огневыми средствами противника, долгое время себя не проявлявшими. Тогда танкисты, прорвавшиеся вперед, возвращались и уничтожали эти огневые средства и снова устремлялись вперед в сопровождении стрелковых подразделений. Случалось, что танки наталкивались на труднопреодолимые препятствия, на минные ноля. Тогда пехотинцы решительно выдвигались вперед и под прикрытием огня танков устраивали для них проходы...

И таких примеров взаимодействия и взаимопомощи не счесть!

Напечатана передовица "Наше наступление в районе Сталинграда". В сообщениях использована сводка Совинформбюро, дополненная сообщениями наших корреспондентов, например, такими: "Юго-Западнее Клетской наши части взяли в плен большое число солдат и офицеров противника во главе с тремя генералами и их штабами". Примечательный факт!

Трудно выделить какой-либо род войск в этой операции. И все же особо добрые слова сказаны о нашей артиллерии: "Высокий класс боевой работы показала наша артиллерия. Ее ответственность в этой операции была крайне велика, так как авиация в силу сложных метеорологических условий не участвовала в прорыве переднего края вражеской обороны. Советские артиллеристы блестяще справились со своими задачами. Они успешно раздробили немецкие опорные пункты, узлы сопротивления, разрушили систему связи у неприятеля. Они сумели так обработать полосу вражеских укреплений, что наши подвижные части получили возможность быстро набрать темпы наступления. Но и сама артиллерия продемонстрировала в этих боях свою подвижность. Полковые и батальонные орудия вели непосредственную поддержку танков, увеличивая их пробивную силу".

Напомню, что в честь заслуг нашей артиллерии в боях за Сталинград первый день наступления - 19 ноября - и был провозглашен Днем артиллерии.

Мы не могли не вспомнить в передовице и о заслугах защитников Сталинграда. Благодаря их упорству и мужеству была подготовлена и проведена операция на флангах немецких войск, осадивших город... В упорной обороне Сталинграда с самого же начала были заложены основы будущих наступательных действий наших войск. Совершенно очевидно, что только удержание сталинградского плацдарма позволило с таким боевым эффектом осуществить операцию, которая развивается сейчас на наших глазах.

А вслед за этой передовицей - другая передовая статья "Город-герой". Есть в ней такие эмоциональные строки: "Оборона Сталинграда является венцом советской тактики защиты городов. Пусть этот прекрасный город, столица южного Поволжья, славившийся своими великолепными заводами, красивыми зданиями, превращен в груду развалин - прежнего Сталинграда нет. Но жил и вечно будет жить непокоренный Сталинград, оставшийся в истории нашего Отечества синонимом стойкости, доблести и отваги".

А что ныне в самом Сталинграде? Ответ на это дают наши корреспонденты. Линия обороны в городе уже не отходит назад, а на отдельных участках медленно перемещается вперед. Этого дня напряженно ждали все советские люди. Мысленным взором они видят сейчас, как закопченные порохом, с воспаленными от бессонницы глазами вылезают из темных дзотов и сырых блиндажей защитники города и теснят врага.

* * *

Ко времени подоспели и стихи Алексея Суркова "В добрый час!". Есть в них, правда, одна неточность - строка "Бежит на запад враг...". В том-то и дело, что не может бежать он на запад, не дают наши войска утекать в этом направлении. Вчера замкнулось кольцо окружения сталинградской группировки противника! Но простим поэту его "ошибку".

27 ноября

"Наступление наших войск под Сталинградом продолжается" - под таким заголовком идет в сегодняшнем номере сообщение Совинформбюро. Почти такое же название - "Наступление продолжается" - у статьи Ильи Эренбурга. В эти дни он особенно внимательно читает иностранную прессу и слушает передачи из Берлина. Вчера Берлин передал: "Германское командование сохраняет полное спокойствие..." А еще 25 ноября немецкое радио сообщило: "Южнее Сталинграда мы захватили 40 верблюдов..." Не трудно себе представить, какому сарказму подверг писатель "спокойствие" фюрера и верблюжьи трофеи...

Хотя оборонительный этап боев в самом Сталинграде закончился, но тема эта не сошла и не могла сойти со страниц газеты. Большой очерк на четыре колонки напечатал Гроссман. Называется он "Направление главного удара" и посвящен сибирской дивизии полковника Гуртьева. И этот очерк перепечатан "Правдой ".

Газета заполнена материалами о Сталинградском наступлении - репортажи, корреспонденции, очерки. Выделяется подборка "Как соединились наши войска севернее Сталинграда". Состоит она из двух корреспонденции: "1. Сообщение спецкора "Красной звезды" с Севера" Олендера. Он рассказывает, какой орешек разгрызали здесь наши войска. Немцы создали мощную оборонительную линию. Впереди окопов противника находились противотанковые мины, расположенные в шахматном порядке, группами по пять - семь штук. За ними в ряд или внаброс противопехотные мины. Еще через пять - десять метров были установлены управляемые фугасы. Проволочные заграждения, ежи, рогатки и спирали Бруно. Дзоты и окопы были построены полукольцом, причем часть из них имела обстрел не только перед собой, но и в тыл. Противотанковые орудия, расположенные узлами, могли легко маневрировать, для чего имелись особые ходы сообщений. Ближайшие села, а также ряд высот были превращены в мощные опорные пункты...

Блестяще одолели наши войска эту оборонительную линию врага!

Под этой корреспонденцией - другая, Высокоостровского, под заголовком "2. Сообщение корреспондента "Красной звезды" из Сталинграда". Начиналась она так: "В 13 часов все радиостанции действующих частей Сталинградского фронта приняли из эфира громкое "ура!". Крики "ура", торжественные боевые возгласы, зовущие вперед, на врага, слышались на протяжении десяти минут. Затем одновременно несколько голосов на разных волнах сообщили открытым текстом о том, что войска Красной Армии, наступающие с севера вдоль Волги, соединились с северной группой защитников Сталинграда. Они соединились с частями героической бригады Горохова. Более двух с половиной месяцев она держала оборону и устояла, не сдав ни метр своего рубежа. А вот теперь к ним вышли навстречу с боевыми знаменами и горячо приветствовали их пробившиеся с севера бойцы. Крепкие рукопожатия, объятия... В воздух взлетели шапки, громкое "ура" раскатывалось вокруг. Слезы радости выступали на глазах у многих..."

Но не просили они передышки. Полковник Горохов запросил разрешения у командарма 62-й Чуйкова немедленно наступать на фашистов с прибывшей частью. Генерал одобрил их инициативу и поставил боевую задачу. В 14 часов обе части овладели группой высот. На безымянном холме были водружены два алых знамени.

* * *

Если говорить еще о Сталинградских материалах, нельзя не упомянуть очередную карикатуру Бориса Ефимова. Название ее "Осенние хворости (Рим Берлин по прямому проводу)". Состоит она из двух картинок. На первой: с искаженным лицом - дуче с телефонной трубкой в руках. На столе лекарства. в том числе хинин. На второй картинке - с такой же искаженной физиономией фюрер с телефонной трубкой. На столе тоже лекарства, компрессы. Между ними краткий разговор. Дуче: "Алло, фюрер! Меня трясет африканская лихорадка!" Фюрер: "Отвяжись, дуче! У меня самого сталинградский прострел!"

* * *

Многим политработникам уже присвоены командирские звания. Но вот зашел ко мне Михаил Зотов, назначенный недавно начальником партийного отдела газеты, и показал заметку спецкора Григория Меньшикова, которую читаешь и не веришь, что такое могло быть. Оказывается, в одной из армий большой группе политработников совершенно необоснованно были присвоены не командирские звания, а... интендантские. Среди них комиссары, политруки, инструкторы политотделов, работники редакций газет...

Реакция на это у нас была категорическая:

- Внесите, - сказал я Зотову, - в корреспонденцию прежде всего имя начальника политотдела армии, пусть краснеет перед всеми фронтами, и сформулируйте покрепче.

Так он и написал: "Политические деляги из политотдела армии нарушают приказ народного комиссара обороны, грубо ущемляют права, предоставленные этим приказом политработникам..." А над заметкой, поставленной на самом видном месте на третьей полосе, дали заголовок: "Вредная отсебятина".

Больше сигналов о такого рода извращениях не поступало. После столь резкого выступления газеты, пожалуй, и не могло быть...

28 ноября

Наступление в районе Сталинграда продолжается. Наши войска продвигаются вперед, освобождая все новые и новые населенные пункты. Сообщения "В последний час" сегодня не поступили, по всем данным, не будет их и завтра. Карпов, вернувшийся сейчас из Генштаба, сказал, что операторы журили его: "Вот неугомонные, им все давай и давай..." А так хочется каждый день радовать нашего читателя хорошими известиями!

Из репортажей наших корреспондентов видно, что немецкое командование опомнилось от удара и пытается удержаться на новых позициях. Спецкоры по Юго-Западному, Донскому и Сталинградскому фронтам Олендер, Буковский и Высокоостровский сообщают: "Противник предпринял ряд контратак", "Последовала контратака пехоты противника совместно с танками". "Неприятель оказал сильное сопротивление..." Этим, собственно говоря, и объясняется отсутствие сегодня победных сообщений Совинформбюро.

Три дня подряд за эту неделю публиковались передовицы, посвященные нашему наступлению под Сталинградом. Но это были, главным образом, эмоционального характера статьи, возвещавшие нашу победу. А сегодня напечатана передовая статья чисто тактического характера: "Бои на уничтожение живой силы и техники врага". История ее появления необычна.

Два дня назад редакция поручила нашим корреспондентам взять интервью у командующих фронтами Ватутина, Рокоссовского и Еременко о первых итогах наступления и задачах наших войск. Хотелось дать их сразу, в одном номере. Быть может, кое у кого могло быть сомнение: до интервью ли командующим фронтами в такое горячее время? Но у нас, в редакции, сомнений не было. Их доброе отношение к "Красной звезде" мы хорошо знали. Они не раз выступали в нашей газете и именно в самое горячее время: Рокоссовский - в дни битвы под Ярцевом, а затем под Волоколамском, Еременко - во время Смоленского сражения, Ватутин - в разгар битвы за Синявино.

На второй день все три интервью уже были в редакции.

Но вот незадача. И сегодня еще фронты, участвующие в Сталинградской операции, не названы. А о недавно образованном Донском фронте вообще нигде ни слова. Как тут назовешь имена командующих фронтами? Постучался я в Ставку, но разрешения не получил.

Как же быть? Много важного рассказали трое командующих. Выход мы все же нашли. На основе этих бесед была написана передовая. Думаю, читателю интересно будет ознакомиться хотя бы с несколькими выдержками из этого, можно сказать, коллективного труда - трех командующих и редакции.

"С первых же часов прорыва немецкой обороны в районе Сталинграда благодаря мастерским фронтальным и фланговым ударам, быстрому маневру в глубине обороны вражеские боевые порядки на многих участках рассечены. Ряд группировок врага оказался в кольце, а многие под мощным нажимом стали откатываться. В этом - своеобразие обстановки, характерной для тщательно подготовленного и удавшегося прорыва современной обороны. Враг оказывал и оказывает сейчас упорное сопротивление. Он стремится остановить наш натиск, удержаться на уцелевших позициях, обосноваться на любых мало-мальски пригодных для обороны рубежах. Некоторые его части маневрируют в промежутках, предпринимая контратаки, пытаясь наносить удары и во фланг наших войск.

Задача заключается в том, чтобы и в этой своеобразной обстановке, активно ломая сопротивление врага, энергично вести бой на уничтожение его живой силы. Только так до конца будет использована вся мощь внезапности блестяще удавшегося прорыва. Враг стремится наладить управление своими уцелевшими разрозненными дивизиями и группировками. Он делает все, чтобы создать фронт планомерной обороны. Долг наших войск, не ослабляя боевого порыва, не дать врагу нигде закрепляться, сбивать его со всех рубежей, уничтожая окруженные группировки..."

И еще одна выдержка:

"Необходимо, далее, наладить гибкое, непрерывное управление. Как известно, во всяком маневренном бою фактор времени играет решающую роль. Если упустить момент, не использовать обстановку, когда противник дрогнул и поэтому может быть наиболее быстро разгромлен, - он получит передышку, выведет свои главные силы из-под удара. Задача старших начальников - так наладить управление, чтобы ни одна благоприятная возможность не была упущена. Искусство в данном случае и заключается в том, чтобы расстроить боевые порядки врага и в этот момент согласованно обрушиться на него подвижными частями, авиацией, смять его арьергарды и смелым маневром отрезать пути отхода его главных сил. А это требует четкого управления. Как бы ни осложнялась обстановка, оно не должно прерываться. Опираясь на все виды связи и, главным образом, радиосредства, надо нацеливать войска на кратчайшие направления, позволяющие быстро преградить врагу отход, на параллельное преследование с целью окружения и разгрома врага по частям".

Выли в передовице затронуты и другие важные вопросы, подсказанные Рокоссовским. Ватутиным и Еременко: об исключительном значении "неутомимой, активной разведки", о "собственной инициативе всех - от рядового бойца до командира соединения", о "поддержке соседа огнем и маневром"...

Конечно, теперь трудно сказать, кому из них что принадлежит в этой передовице. Мы очень жалели, что нельзя было назвать командующих фронтами. При всем нашем пристрастии к своим передовым лучше было бы, считали мы, напечатать интервью столь авторитетных военачальников, но большего сделать мы не смогли. Объяснили авторам интервью, почему так получилось, и они к нам претензий не имели.

Но кое-что мне хотелось бы объяснить особо. Конечно, в армии с интересом читали любые добротные выступления - и рядовых, и офицеров, но не секрет, что исключительным вниманием пользовались статьи наших полководцев и военачальников, и это не требует пояснений. На страницах газеты выступали Рокоссовский, Говоров, Ватутин, Петров, Еременко. Москаленко и другие полководцы и военачальники: Отклики, получаемые редакцией, были самые благоприятные.

* * *

И все же "В последний час" мы сегодня получили: сообщение о новом ударе по противнику. Но на этот раз в другом районе. Началось наступление наших войск на Центральном фронте, восточнее Великих Лук и в районе западнее Ржева. Это была так называемая отвлекающая операция. На этих направлениях наши войска продвинулись на глубину от 12 до 30 километров.

Под Ржев выехали Симонов, Дангулов и Зотов. Но материалов пока немного - небольшой репортаж. Задержались наши спецкоры с передачей своих корреспонденции и очерков. Что-то на них не похоже. Вызвал к прямому проводу. А они, не выслушав до конца начальственных замечаний, с каким-то воодушевлением сказали:

- Вот хорошо, что связь есть. Принимайте первые корреспонденции.

Дангулов и Зотов передали обширную корреспонденцию о боях на этом фронте, вслед за ней другую - "Борьба за железную дорогу Ржев - Вязьма", а Симонов - очерк "Мост под водой". Все это для очередных номеров газеты.

С Северного Кавказа оперативных материалов спецкоров совсем мало. Там затишье: наши войска почти не продвигаются. Печатаем, главным образом, обзоры прошедших боев на специальные темы, например, подполковника В. Чернева "Танки во Владикавказской операции".

Из района северо-восточнее Туапсе наш спецкор Хирен прислал очерк на неожиданную тему, под "нейтральным" заголовком "У подножья горы". Что же он там увидел, у этого подножия?

Шел корреспондент в полк и у одной лощины услыхал звуки духового оркестра. Заинтересовался. В медсанбате для раненых играли бойцы музыкального взвода. Решил познакомиться с музыкантами. Оказалось, что, хотя название взвода "музыкальный", но боевых дел у него на счету много. Не раз, бывало, они прятали где-то за скалой свои инструменты, а сами - на передовую. Доставляли патроны, из боя выносили раненых...

Однажды красноармейцы Городской и Кардашев несли на себе раненых, шли путаными горными тропами, под "звуки" разрывов немецких мин. И вдруг наскочили на группу вражеских автоматчиков. Они спрятали раненых за большой камень, а сами вступили в бой. Долго шло сражение. Раненые им говорили:

- Бросьте нас, а то сами погибнете...

- Нет, не бросим, - отвечали музыканты. - Погибнем, а не бросим.

К вечеру огонь прекратился и раненые были доставлены в лазарет.

А о подвиге тенориста Поповича шла слава по всей дивизии. Принес он пулеметчикам патроны. В это время ранило командира взвода. Попович вынес командира с поля боя и снова вернулся к пулеметчикам. Приполз и увидел, что у одного из пулеметов вышел из строя весь расчет. Попович лег за пулемет и открыл огонь. Он погиб возле пулемета, но не отступил...

Может быть, после войны было и так. Спросят солдата: "Ты где воевал?" "В музыкальном взводе", - ответит он. "Ах, - в музыкальном?!" - со скепсисом махнет рукой спрашивающий. Пусть же этот рассказ объяснит людям несведущим, чем был и что на войне делал музыкальный взвод...

* * *

Напечатан очерк братьев Тур "У Черного моря". Нельзя без трепетного волнения читать об одном событии, именно событии, а не эпизоде, происшедшем во время боев за перевал. Там немцы пошли в атаку на нашу морскую пехоту, прикрываясь ранеными военнопленными. Но когда это страшное шествие приблизилось к нашим позициям, пленные моряки неожиданно для своих мучителей остановились.

- Вы слышите нас, товарищи. - раздался крик из их рядов. - Родину мы не продадим! Братья-черноморцы, отомстите за нас!

И они повернулись назад, лицом к немцам, угрожающе подняв костыли. Немцы на секунду дрогнули, но, опомнившись, ударили по пленным из автоматов. Истекая кровью, моряки падали в песок, как бы преграждая своими телами путь врагу. Командир отряда скомандовал: "В штыки!" Морская пехота ринулась на врага. Когда отряд занял высоту, прах героев предали земле и на могилу положили бескозырку, на ленте которой было написано "Черноморский флот".

Писатель словно прочитал думы тех, кто проходил мимо могилы:

" - Кончится война - отдохнем в этих санаториях. Дети наши снова будут играть на гальке пляжа, обагренного священной кровью героев.

И через десятилетия, когда седина убелит виски, боец, сражавшийся в этих краях, приложит к уху рогатую раковину, привезенную когда-то с войны, и услышит грохот военного моря - шум бомбардировщиков, залпы дредноутов, вой мин, выстрелы горных пушек, ветер развернутых знамен - грозную музыку священной битвы"...

* * *

Несколько дней назад я получил большое письмо Николая Тихонова.

"Пишу Вам в счастливый для Родины и всех нас день - поздравляю с великолепной победой нашего оружия под Сталинградом. Сожалею об одном, что волею судьбы мы, сидящие второй год в осаде, не можем ответить доблестным защитникам Волги тем же - сокрушительным ударом но немцам, которые прижились у наших стен.

Верю: будет день, когда мы встретим первый поезд. - подумайте, к нам на вокзал ниоткуда не приходил уже год с лишним ни один поезд. Нам нужно, чтобы поезд пришел из Москвы и чтобы мы могли на вокзале встретить наших дорогих друзей..."

Вместе с письмом Николай Семенович прислал очерк "Ленинград в ноябре". В нем проникновенные слова, словно продолжающие то, о чем шла речь в его письме:

"И вдруг, когда дни шли один за другим, наполненные темном будничной усиленной работы, над всем городом прозвучало слово: победа! Оно появилось, это первое известие, так неожиданно, как будто было рождено силой народного желания.

Будет и на нашей улице праздник! Вот он, этот весенний день зимой, малиновый звон невидимых колоколов, раскаты грозы в сумрачном небе. Победа под Сталинградом! В последний час! Что может быть радостнее этих сообщений. Город всколыхнулся, и незнакомые люди разговорились, как старые знакомые. "Немцев побили", - кричали школьники. "Немцев побили". - восклицают старики, перебивая друг друга. Многие плакали от радости у микрофонов...

- Когда же мы, когда же мы начнем? - спрашивали бойцы друг у друга.

Весь город живет только известиями со Сталинградского фронта. И, словно символ великих побед, вдруг над зимним городом вспыхнула многоцветная яркая радуга... Пусть ученые объяснят потом это удивительное явление. Народ же его объяснил так: пришло время нам пройти в ворота боевой славы. Будет и на нашей улице праздник!"

А дальше - о жизни Ленинграда во втором блокадном ноябре. Перемены за год. Война давно уже стала бытом города. Как солдат на фронте из новичка делается ветераном, гордится рубцами и ранами, подвигами товарищей, втягивается в походную жизнь, так втянулись и жители Ленинграда в свою необыкновенную каждодневную работу. О ней и рассказ в очерке Тихонова.

Сталинградская победа и в далеком Ленинграде настраивала на думы о будущем. Николай Семенович писал о том, что "когда-нибудь тысячи дневников лягут на стол историка, и тогда мы увидим, сколько замечательного было в незаметных биографиях простых русских людей".

Очерки самого Тихонова - это тоже дневники, запечатлевшие героическую эпопею битвы за Ленинград.

Илья Эренбург писал нам прозой. Но вот третьего дня он зашел ко мне и протянул две странички. Я предполагал, что это статья, очередной выстрел но врагу. Но это были стихи. Бегло посмотрел их и задумался. Писатель перехватил мой взгляд:

- Удивляетесь? Разве вы не знали, что я пишу стихи?

Конечно, я знал. Знал, что Илья Григорьевич начал писать стихи еще восемнадцатилетним юношей. Но все мы в редакции, да и в армии привыкли, что он изо дня в день бьет по фашистским захватчикам публицистикой, статьями, памфлетами. А поэтов мы печатали в "Красной звезде" немало. "И не дай бог, подумал я с огорчением, - если Эренбург забросит свою публицистику и начнет выдавать стихи".

Я не мог, понятно, сказать Эренбургу о своих мыслях и потому еще раз внимательно прочитал стихи. Оснований их не печатать у меня не было, и я написал: "В набор". Это стихотворение "Выл лютый мороз...", написанное с большой психологической тонкостью и опубликованное сегодня, хочу привести:

Был лютый мороз. Молодые солдаты

Любимого друга по полю несли.

Молчали. И долго стучались лопаты

В угрюмое сердце промерзшей земли.

Скажи мне, товарищ... Словами не скажешь,

А были слова - потерял на войне.

Ружейный салют был печален и важен

В холодной, в суровой, в пустой тишине.

Могилу прикрыли, а ночью - в атаку.

Боялись они оглянуться назад.

Но кто там шагает? Друзьями оплакан,

Своих земляков догоняет солдат.

Он вместе с другими бросает гранаты,

А, если залягут, - он крикнет "ура".

И место ему оставляют солдаты,

Усевшись вокруг золотого костра...

Позже мы напечатали еще два-три стихотворения Эренбурга, но больше он не приносил стихов, и я к этому его тоже не побуждал. Хорошо это или плохо мне трудно сказать, но тогда это мне казалось правильным.

Неутомимый Евгений Габрилович шлет и шлет с Северного Кавказа очерки. Один из них - "На военной тропе" - опубликован в сегодняшней газете. Нет, это не рассказ о боях на этих тропах: тропы лишь ведут к передовым позициям. По ним идут мулы и лошади, навьюченные продовольствием и боеприпасами. Ведут их специальные проводники, или, как их здесь называют, "вьюковожатые". Трудная эта дорога. Тропа идет зигзагами, петлями, а часто напрямик по крутой горе.

На одном из пунктов на тропе Габрилович встретился с вьюковожатым Иваном Дмитриевичем Сухиным, невысоким, коренастым бойцом из Архангельского края, и узнал необычайную историю.

Однажды, когда Сухин один шел высоко в горах со спешным заданием, на повороте на него внезапно накинулись несколько немецких разведчиков, искавших "языка". Они опрокинули Сухина, скрутили за спину руки и повели. А когда спустились горные сумерки, Сухин выбрал нужный момент и со скрученными руками вдруг бросился с многометрового откоса. Упал в мягкий снег. Немцы долго стреляли ему вслед, но нырнуть за ним не рискнули.

Под вечер пастухи-горцы, шедшие по тропе, заметили внизу какую-то странную, необычную воронку в снегу. С трудом пробрались к ней и увидели Сухина. Подобрали бойца...

Удивительный талант Евгения Иосифовича - находить необычное, неожиданное...

Декабрь

1 декабря

Еще 23 ноября Юго-Западный и Сталинградские фронты с выходом у Калача и Советского замкнули кольцо окружения немецкой группировки. Но слово "окружение" все еще не фигурирует в официальных сообщениях. Значит, и нам не дозволено распространяться на эту тему.

Как раз в те дни я встретил в Ставке Жукова. Спросил его, как, мол, нам, газете, быть? Что сказать читателю? Ведь любой, кто возьмет в руки карту и проведет карандашом линию через освобожденные пункты, объявленные в сводках, в том числе у Калача и Советского, сразу увидит, что окружение вражеской группировки стало действительностью. Георгий Константинович вначале ответил шуткой:

- А зачем вам писать, если ваш читатель до этого дойдет своим умом? - А потом добавил: - Пусть покрепче завязнут... Потерпите...

"Терпенье, - писал Гейне, - второе мужество". Но этого мужества, признаюсь, нам не хватило, и мы решили обойти запрет. А сделано это было таким образом. Еще 27 ноября мы напечатали, как уже говорилось, статью Эренбурга "Наступление продолжается". Там и было впервые сказано, что враг окружен. Затем это слово - "окружение" - появилось в очерке Тихонова. В репортаже наших спецкоров оно тоже часто встречается, но здесь речь идет лишь об окруженных отдельных гарнизонах. Разумеется, это не дает четкого представления о битве. Но полным голосом впервые об этом сказал Гроссман.

"Сталинградское наступление" - так называется его очерк.

Писатель видел начало наступления с НП дивизии. А затем, шагая вместе с наступающими войсками, выразительно описал все, что встретил на этом пути. "Мы едем по следам наступавших танков. Вдоль дорог лежат трупы убитых врагов, брошенные орудия, замаскированные сухой степной травой, смотрят на восток. Лошади бродят в балках, волоча за собой обрубленные постромки, разбитые снарядами машины дымятся сизыми дымками, на дорогах валяются каски, гранаты, патроны... Все дороги к Волге полны пленных... Медленно, отражая своим движением все изгибы степного проселка, движется колонна, растянувшаяся на несколько километров"...

Наш спецкор в одних шеренгах с бойцами. "Вечером мы продолжаем наш путь. Идут войска, колышутся черные противотанковые ружья, стремительно проносятся пушки, буксируемые маленькими сильными автомобилями. С тяжелым гудением идут танки, на рысях проходят кавалерийские полки. Холодный ветер, неся пыль и сухую снежную крупу, с воем носится над степью, бьет в лицо. Лица красноармейцев стали бронзово-красные от жестокого зимнего ветра. Нелегко воевать в эту погоду, проводить долгие зимние ночи в степи под этим ледяным всепроникающим ветром, но люди идут бодро, подняв головы, идут с песней".

А теперь об окружении. Написал Гроссман о нем так:

"Успех велик, успех несомненен, но все живут одной мыслью - враг окружен, ему нельзя дать уйти, его нужно уничтожить".

Что ж, откровеннее об окружении противника не скажешь! А завершает Гроссман эту мысль словами: "Не должно быть ни тени легкомыслия, преждевременного успокоения". Да, не откажешь Василию Семеновичу в умении трезво оценивать обстановку. А ведь нам, издали, тогда казалось: задача, которую поставила Ставка перед Сталинградскими фронтами уже после того, как кольцо окружения замкнулось, - расчленить и уничтожить немецкую группировку, будет выполнена в короткие сроки. Но сделать с ходу это не удалось - и в связи с усилением сопротивления врага, и в связи с недостатком наших сил. В сообщениях спецкоров все чаще появляются строки: "Противник сопротивляется крайне упорно, отступая, создает на выгодных рубежах опорные пункты, зачастую переходит в контратаки".

Трудности, с которыми сталкиваются наши войска, более подробно раскрываются в передовой статье "Умело организовать бой в ходе наступления":

"Враг стремится во что бы то ни стало привести себя в порядок, остановить наше продвижение. Он совершает перегруппировки, вводит резервы, спешно воздвигает новые оборонительные сооружения. На многих участках его оборона имеет большую глубину с многочисленными укрепленными рубежами. Нашим войскам приходится снова и снова преодолевать сильные преграды. Прорвав одну линию обороны, нужно безостановочно пробиваться дальше, чтобы на плечах отходящего противника ворваться на следующие его рубежи"...

Я читаю главу о Сталинградской битве в книге А. М. Василевского "Дело всей жизни", написанную после войны, и вижу, что все из того, что было опубликовано тогда в газете, тоже не противоречит тому, что писал маршал. Александр Михайлович прямо пишет, что одна из причин, почему мы вынуждены были приостановить движение, - упорное сопротивление противника; очевиден был просчет, который допустили в Генштабе при определении численности окруженных войск врага; их оказалось больше, чем мы предполагали.

Наш спецкор Константин Буковский передал небольшую корреспонденцию "Награждение на передовых позициях". Об этом мы немало писали, но история этой публикации неординарна. Наши полки преследовали противника. Задача состояла в том, чтобы отрезать врагу пути отступления. Она была возложена на танковый десант во главе с подполковником Невжинским. Задачу он выполнил отлично. В это время в блиндаже командира дивизии находился командующий фронтом. Он тщательно следил за действиями десанта. Узнав о его боевом успехе, комфронта приказал:

- Попросите ко мне подполковника Невжинского.

В блиндаж вошел плотный, коренастый танкист. Командующий поднялся ему навстречу, крепко пожал руку и сказал:

- Спасибо, подполковник. Расстегните-ка шинель.

Наступила полная тишина. Комфронта достал из футляра орден Красной Звезды, привлек к себе Невжинского и приколол ему орден на левой стороне груди. Обветренное лицо танкиста дрогнуло. Он по-солдатски вытянулся:

- Благодарю за награду. Постараюсь оправдать ее перед Родиной...

В корреспонденции по причинам, о которых я уже писал, не назван фронт и, естественно, имя командующего - это был К. К. Рокоссовский...

* * *

Спецкоры пишут, главным образом, о материалах, которые посвящены войскам, ведущим наступление. Не прекращаются публикации и о тех, кто защищал Сталинград на его улицах, в кварталах, домах. Им сегодня посвящена передовица "62 армия" - ее воинам, командующему генерал-лейтенанту В. И. Чуйкову. О боях 62-й армии за город на Волге Василий Иванович, будучи уже маршалом, после войны написал книгу. В силу своего характера, он был сдержан в оценках действий своих войск, тем более собственных. Но "Красная звезда" всегда стремилась в полный голос говорить о ратных заслугах наших воинов от солдата до командующего. Поэтому она писала в передовой:

"...62 армия - одна из самых юных по возрасту и уже самых заслуженных по своему воинскому умению...

Она пришла к Сталинграду в те дни, когда лишь тоненькая цепочка наших войск преграждала вражеским дивизиям путь в город. Способность к молниеносному маневру - вот первое, что показала 62 армия в то критическое время. Только гибкая маневренность могла спасти тогда положение. И армия искусно перебрасывала свои батальоны, полки но фронту, не боялась снимать части с одного участка и направлять их туда, где они были более необходимы именно в этот момент. Армия умело затыкала бреши, в которые уже готова была хлынуть вражья сила, ломала клинья неприятеля, заставляла его лихорадочно метаться по всем направлениям перед только еще создававшейся линией городской обороны...

Отражая атаки противника, части 62 армии сами атаковали его, делали смелые вылазки, забирали инициативу в свои руки и принуждали врага к обороне. 62 армия навеки оставила в истории военного искусства не только образцы ведения активной обороны, но и саму себя в целом как необычайный воинский организм, выработавший совершенные, еще никогда не применявшиеся формы уличных боев... Проходя суровую школу военного опыта, молодая армия одновременно создала своими действиями университет городских боев".

Заключительные строки передовой статьи:

"Слава 62 армии переживет века. Пройдут годы. Зеленой травой зарастут развороченные снарядами поля сражений, новые светлые здания вырастут в свободном Сталинграде, и ветеран-воин с гордостью скажет:

- Да, я сражался под знаменами доблестной шестьдесят второй!"

После Сталинграда 62-я армия, преобразованная в 8-ю гвардейскую, прошла славный путь до самого Нерлина. Но не будет преувеличением, если скажу, что Сталинградская битва была в созвездии ее побед самой яркой звездой!

5 декабря

В сводках Совинформбюро сообщается, что наши войска продолжают вести наступательные действия на Центральном фронте. Собственно говоря, такого официального названия фронта нет. Был он в первые месяцы войны, затем его упразднили, вновь создали лишь в феврале сорок третьего года. Операцию в этом районе проводят войска Западного и Калининского фронтов. Но но тем же причинам, что и в Сталинграде, их участие в ней засекречено.

Я уже говорил о материалах, переданных нашими спецкорами с этих фронтов. Хочу подробнее рассказать об очерке Симонова "Мост под водой". Мне принесли вчера уже сверстанный очерк. Он занял три колонки. Когда я увидел его название, удивился: что это за странный мост, претендующий на такую большую площадь в газете? А прочитав, понял, что мост этого заслуживает.

Вот его история. Перед началом наступления дивизия генерала Мухина решила построить для танков мост через реку ниже уровня воды сантиметров на пятьдесят, да так, чтобы он не был виден противнику. Однако наш левый берег был низким и отлогим. А правый, где обосновались немцы, был высокий, обрывистый. С него просматривались наши позиции не только днем, но и ночью при свете ракет. Как подвезти сюда бревна так, чтобы строительство моста не было видно немцам? У инженера дивизии Сосновкина мелькнула смелая мысль: а что, если переносить бревна не по нашему берегу, а по их берегу? Тот же самый крутой обрыв, который дает противнику возможность смотреть далеко вперед, не давал ему возможности видеть, что делается у него под носом, свой берег, свою собственную узкую полосу.

В одном месте река делает излучину, и с нашей стороны подходил к ней овраг. Отсюда можно незаметно подтаскивать бревна, переправляя их вниз по течению до того места, где должен быть мост.

Так и было сделано. Сколько надо было мужества и героизма, чтобы в холодную ночь, по грудь в воде, перетаскивать бревна на тот берег, а потом вплавь, толкая их, идти по течению?

К началу наступления невидимый противнику мост был готов, по нему переправились танки и пошли в бой.

Рассказал эту историю Симонов с прекрасным знанием деталей боевой работы строителей моста. Хороши в очерке портретные зарисовки, раскрыты и душевные переживания людей.

- Если писатель сам не строил вместе с саперами мост, то дневал там и ночевал, так здорово написано, - сказал мне командир дивизии генерал Мухин, успевший прочитать очерк Симонова.

А встретился я с генералом в воскресный день. Он был выходным для газеты, и я решил съездить в район боев, под Ржев. Добрался я по Волоколамскому шоссе быстро и сразу же нашел наших корреспондентов в лесу. Застал их в тот момент, когда они, задрав головы, смотрели на немецкие самолеты, искавшие свои цели. Дангулов и Зотов, как и я, были в белых кожушках, а Симонов, вопреки всем законам маскировки, - в черном. А через плечо на ремне у него висела свернутая палатка. Увидев мой удивленный взгляд на его необычную экипировку, он объяснил: знал, мол, куда еду, не первый раз здесь. В этих краях все освобожденные села превращены в развалины. Где переночуешь? Вот палатка в случае чего может пригодиться.

Спецкоры привели меня на КП командира дивизии, и там я услышал оценку симоновского очерка. Генерал объяснил обстановку.

Наше наступление заглохло. Противник оказывает сильное сопротивление, подбрасывает резервы, переходит в контратаки. Ждать новостей на фронте вряд ли можно было. Я возвратился в Москву, захватив с собой Симонова. А Дангулову и Зотову сказал, чтобы они побыли здесь еще немного, наскребли материал для газеты и возвращались в редакцию. Вернулись они через три дня, но нового ничего не привезли. Что ж, и такое у нас бывало.

Симонов сделал, пожалуй, больше всех. Я имею в виду еще один его очерк "Декабрьские заметки". Он состоит как бы из отдельных новелл, связанных между собой. Дорога войны из Москвы до Ржева. Поле боя под Ржевом. Командный пункт командира дивизии Мухина, генерала "большой смелости, большого умения и большого сердца". Сорокапятилетний санинструктор Губа, стеснявшийся написать своей Аксинье, что на "старости лет" он вступил в партию... Это все как бы внешние приметы фронтовой жизни. Но есть у человека и внутренний мир, думы, чувства, с неизмеримой силой обострившиеся на войне, и проникнуть в их глубины дано только большому писателю.

Скажем, чувства людей в дни и часы перехода от обороны к наступлению. Вот как они раскрыты в очерке: "Когда войска долго стоят на месте, занимая оборону, то всегда невольно в какой-то степени начинается быт войны, привычка к относительной безопасности. Перед наступлением командиру и его бойцам приходится преодолевать в себе эту инерцию, это чувство относительной безопасности. Как бы ни было хорошо организовано наступление, как бы хорошо ни подавила артиллерия огневые точки немцев, - все равно последние двести сто метров придется идти открытой грудью на пулеметы. Человек, готовый идти в наступление, знает, что через час-другой, когда кончится эта грозная артиллерийская канонада и он пойдет вперед, все может случиться. Если говорить о высоком моральном духе бойцов, то это вовсе не значит, что они стараются забыть о грозящей смертельной опасности. Нет, они помнят о ней и все-таки идут. И если бы им предоставилась возможность выбора между спокойным сидением в обороне и наступлением, они бы всегда выбрали наступление.

В этом секрет солдатской русской души, секрет воспитания армии..."

Несколько ранее я писал о храбрости на войне, о мыслях Гроссмана, высказанных им на сей счет в очерке "Сталинградская быль". А вот как, вглядываясь в природу храбрости, писал об этом Симонов в "Декабрьских заметках":

"В рассказе "Набег" Льва Толстого один офицер говорит, что храбрый тот, который ведет себя как следует. Иначе говоря, поясняет Толстой, храбрый тот, кто боится только того, чего следует бояться, а не того, чего не нужно бояться. Это мудрые слова, и они всегда применимы к нашим воинам. В первые же месяцы войны у нас было много, столько же, сколько и сейчас, смелых и презирающих смерть людей. Я видел командиров, которые, чтобы подбодрить других, стояли во весь рост под бомбежкой, когда все кругом старались прижаться к земле. Я видел людей, которые один на один выходили с гранатой против танков. Все это было у нас с самого начала. Но храбрость, та спокойная храбрость, о которой говорит Толстой, она, как массовое явление, родилась лишь в испытаниях войны. Вести себя на войне как следует - это значит при первой возможности вырыть себе ямку, щель, окопчик... спокойно лежать в нем во время бомбежки и делать свое дело, не страшась немецких бомб...

Ни для кого не секрет, какой страшной была лавина обрушившейся на нас немецкой техники. Эта техника остается грозной и сейчас, и было бы, конечно, наивно думать, что страх человека, на которого прет танк, может когда-нибудь исчезнуть. Но в душе человека, на которого надвигается смертельная опасность, всегда есть два чувства по отношению к ней: бежать, уйти от этой смерти или самому убить ее. И вот в этих двух чувствах, которые всегда борются между собой в душе солдата, в сочетании этих двух чувств с каждым месяцем войны все больше преобладает второе - самому убить эту смерть. Это и есть массовая храбрость - храбрость закаленной в боях армии".

Злоупотребляя несколько терпением читателя, я нарочно привел длинные цитаты, чтобы показать: сколько людей, столько и мыслей по этому вечному вопросу.

Если же вернуться к боям на Центральном фронте, надо сказать, что, хотя директиву Ставки - Западному и Калининскому фронтам ликвидировать ржевский плацдарм - и на этот раз не удалось выполнить войскам, они внесли свою долю именно в Сталинградскую битву. Наше наступление в этом районе не только сковало немецкие войска, но и заставило противника в самые критические для него дни перебросить сюда, под Ржев, четыре танковых и одну моторизированную дивизию, предназначенные для Сталинграда.

* * *

Вот уж который день в сообщениях Совинформбюро не упоминается о Северном Кавказе. Бои там затихли. Но это не значит, что Юг нами забыт. Печатаются корреспонденции и очерки о минувшем наступлении в районе Владикавказа и вообще о жизни и быте этого фронта.

Дал о себе знать Петр Павленко. Выехал он некоторое время назад из Москвы вместе с фоторепортером Виктором Теминым в войска Кавказского фронта и жестоко простыл в дороге. Его выхаживали в бакинской гостинице Темин и жившие по соседству Любовь Орлова и Григорий Александров. Но стоило ему почувствовать себя чуть лучше, как он, еще не совсем оправившись от болезни, добрался в холодном товарном вагоне до места назначения, в район Владикавказа.

Там он встретился с Миловановым, и они отправились в одну из дивизий. Дальше их путь лежал в полки и батальоны. Дорога обстреливалась. Милованов, человек отважный, не раз сопровождал писателей на передовую и считал своим долгом оберегать их. И на этот раз он сказал Павленко прямо-таки умоляюще:

- Петр Андреевич, может, не надо? И здесь, на КП дивизии, людей много.

- Нет, пойдем туда, - ответил писатель.

Пошли. Попали под шрапнель. Залегли. Милованов снова упрашивает:

- Вернемся, Петр Андреевич. Надо вернуться! И на КП можно узнать многое.

- Да что я, шрапнели не видел? - непоколебимо ответил Павленко. - Я ее знаю еще с гражданской войны.

Между прочим, у нас в редакции шутили: Павленко больше боится потерять очки, чем попасть под мину. Для такой шутки, право, имелся веский резон. В одной из поездок в боевую часть Павленко потерял очки и не мог идти дальше. Его спутник Темин долго лазил среди воронок, искал очки. Нашел все-таки. Петр Андреевич обнял его, расцеловал:

- Спасибо, что спас... Не от мин, а от слепоты...

Побывали Павленко и Милованов на передовой, в батальонах, ротах, а затем вернулись на КП дивизии. А там как раз собрались истребители танков на свой слет по обмену опытом. Слушал Павленко, замечал, записывал. Так появился в "Красной звезде" его очерк "Четвертое условие". Что же это за "четвертое условие" истребителей танков? Сами они назвали три важнейших условия: боевая готовность, подготовка прицельной линии, вера в победу. Но в дискуссию вмешался командир корпуса генерал Рослый:

- Вера в свое оружие. Без веры в свое оружие не может быть веры в победу. Это четвертое условие. Даже скажу, с него надо начинать.

Все единодушно поддержали генерала и тут же стали рассказывать, как это четвертое условие помогало бить врага...

Весь очерк Павленко пропитан сочной солдатской речью, которая и красочна и мудра:

"Мы незамаскированные сидим, как тушканчики серед степи".

"Я второй выстрел дал, и второй танк остановился, как приклеенный".

"Хорошо, что немцы меня не заметили, а то уж лежал бы я под красной пирамидкой".

"Основное оружие против них... бутылка с горючей жидкостью. Признаюсь, к этой аптеке я раньше большого доверия не имел".

"Потом, самое главное, это знать уязвимые места танков.

Бронебойщик вроде доктора, он должен обязательно знать, где у танка кашель, а где ломота".

Или такой волнующий рассказ моряка-автоматчика:

- Против восемнадцати передних машин наш командир решил выслать группу бойцов с бутылками. Выстроил рот.у: "Кто хочет идти добровольно на отражение танков, три шага вперед". Вся рота протопала три шага, стоит, как один человек. И командир роты говорит: "Я вам не загадки загадываю, а задаю вопрос, кто пойдет, на три шага вперед". И опять вся рота плечо в плечо на три шага вперед подвинулась. Никто уступить не хочет. Тогда командир говорит: "Вот вы какие!" Отсчитал с правого фланга 20 бойцов и послал...

* * *

Перед отъездом на Кавказ был у меня разговор с Павленко. Я попросил его:

- Петр Андреевич! Помнишь, какую свистопляску поднял Геббельс, когда немцы прорвались на Северный Кавказ? На весь свет шумел, что кавказские народы якобы встречают гитлеровцев с распростертыми руками. Тогда Дангулов в своих очерках показал, что там их встречают не хлебом-солью, а пулями и гранатами. Кавказ ты знаешь лучше всех. Посмотри еще раз и напиши об этом.

И вот пришли два его очерка. Один из них называется "Фронтовой день". Это о встречах с воинами-осетинами. Их ненависть к фашистским захватчикам сильнее всего была выражена писателем, пожалуй, в таких строках:

"Пощады немцам от осетин не будет никакой, - говорит Хетагуров. Многие объявили кровную месть фашистам. Поклялись по адату, что будут мстить за кровь близких..."

А второй очерк - "Воины с гор" - о том, как сражаются верные традициям горской доблести кавказские воины. Вот как уходили на войну добровольцы:

"Было решено сформировать особый отряд добровольцев Дагестана и поручить командование Кара Караеву потому, что нет в сегодняшнем Дагестане более заслуженного героя, чем он, Караев.

Если бы брали в отряд каждого, кто просился, отряд, вероятно, превратился бы в крупное соединение, но отбирали строго, придирчиво. Каждый принятый становился как бы делегатом своего аула или целого района, и отныне на нем одном лежала слава или позор всех оставшихся дома и доверивших ему защиту Родины кровью.

От него одного зависело теперь, будут ли говорить о храбрецах Гуниба, Согратия, Чоха, Кумума или станут складывать неприличные поговорки о трусах из такого-то аула. А ведь каждый аул втайне мечтает, чтобы из его домов вышел второй Гаджиев, чтобы прославились вместе с именем нового храбреца и семья его, и род его, и родные места его со всеми товарищами, со всеми теми, кто верил в него и надеялся на него".

Да, я не ошибся, предложив эту тему Петру Андреевичу...

* * *

Обратились мы с просьбой и к Михаилу Светлову откликнуться на эту тему. И вот он очень быстро принес стихотворение "Ударим в сердце чужеземца!":