Год рождения - СОРОК ПЕРВЫЙ

1

Противник обходил Сотую с флангов, танковыми ударами тараня оборону ее правых и левых соседей, пробивался в тылы дивизии, к стратегическому шоссе Минск — Москва и к окраинам белорусской столицы. Удерживать позиции на линии Караси — Чертяж — Усборье было теперь и невыгодно тактически, и очень рискованно: оставаясь на этом рубеже, Сотая неминуемо оказалась бы в окружении. Надо было отходить за реку Волма, и утром 28 июня генерал Ермаков принял это нелегкое, но единственно целесообразное решение.

Делегат связи из штаба 2-го стрелкового корпуса нашел Ивана Никитича Руссиянова на командном пункте 85-го стрелкового полка. Добрался он сюда с большим трудом, попал под минометный обстрел, недалеко от совхоза «Первое мая» видел два немецких танка — они дали по нему несколько очередей из пулеметов. Но все обошлось — ни одной царапинки, и мотоцикл целехонек, на ходу, идет, как зверь!

— Разрешите вручить приказ генерала Ермакова?

Командир Сотой взял пакет, надорвал его, вытащил исписанный от руки листок, внимательно разглядел знакомую подпись и дату. Значит — отходить. За реку Волма, на рубеж Волма — Смыки — Остров. Там занять оборону. 151-й корпусной артиллерийский полк по-прежнему остается на усиление дивизии. Справа, на фланге Сотой, займет позиции 161-я стрелковая дивизия. А слева? Слева хуже: этот фланг открыт, вся надежда на то, что сюда в ближайшее время подойдут какие-либо Другие отходящие на восток части или… или резервы из тыла.

— Прошу подробнее проинформировать меня об обстановке в полосе корпуса, — суховато сказал генерал Руссиянов, расписываясь на конверте в получении приказа.

— Немцы прорвались на восток севернее Логойска в направлении шоссе Минск — Москва. Наш левый сосед, 44-й стрелковый корпус, получил приказ на отход… Так что сейчас любое промедление…

Командир Сотой вскинул голову:

— Приказ корпуса будет выполнен точно и в срок. Командование может в этом не сомневаться. — Он сглотнул подступивший к горлу ком: — Минск… будет оставлен?

— Никаких указаний на этот счет я не знаю, товарищ генерал. Но, похоже, дело идет к тому.

— Ну что ж, капитан, спасибо за информацию. Вы свободны. Возвращайтесь в штаб корпуса.

Отходить за Волму… Это двадцать пять — тридцать километров по лесным заброшенным дорогам и болотистым поймам рек: использовать шоссе и главные грунтовые дороги днем — значит подставить себя под уничтожающие удары фашистской авиации.

— Михаил Викторович, — повернулся генерал к командиру 85-го стрелкового полка, — готовьте приказ на отход. Я еду на КП дивизии. Постарайтесь не потянуть за собой немцев. Видимо, будет целесообразно прикрыть арьергардом в составе одного батальона и одной-двух артиллерийских батарей шоссе на Минск и выходы к Московскому и Могилевскому шоссе. Остальные подразделения отводите скрытно. И поставьте хотя бы небольшой заслон слева. До встречи!..

Стоя у столика с картой в своей тесной, наспех сооруженной землянке, подполковник Якимович спокойно, четко и коротко отдавал приказания командирам батальонов и спецподразделений.

Прикрывать отход было приказано батальону капитана Федора Коврижко. Комбат-3 слушал командира полка, помечая что-то на своей карте. Полк отдавал ему все, что мог отдать в сложившейся обстановке: артиллерийскую батарею на конной тяге, пополненную почти до штатного состава пулеметную роту, достаточный запас патронов к винтовкам и пулеметам, ручных и противотанковых гранат, бутылок с бензином.

— Все ясно?

— Все. — Капитан Коврижко сложил карту, сунул ее в полевую сумку. — Разрешите выполнять?

— Давайте, Федор Филиппович. Скажу откровенно: от вашего батальона зависит теперь дальнейшая судьба полка.

— Я понимаю, товарищ подполковник. Мы сделаем все, что сможем. Разрешите приступить к выполнению боевой задачи?

— Да. Желаю успеха!

Вместо погибшего капитана Александра Максимова первым батальоном временно командовал адъютант старший (иными словами — начальник штаба) капитан Антушев, и, отдавая ему приказ на отход, подполковник Якимович, помимо собственной воли, видел перед собой другого человека — молодого, ясноглазого, веселого комбата, навсегда оставшегося теперь в этой земле, политой кровью его отважных солдат. Он остается с ними — с теми, кто пал здесь смертью героев. С ними же остается и батальонный комиссар Василий Баранчиков — человек, которого уважал и любил не только весь полк, уважала и любила вся дивизия… Среди погибших — несколько командиров рот, многие командиры взводов, политруки, десятки (если не сотни) бойцов и младших командиров. Потери подсчитываются и уточняются, в условиях непрерывного боя сделать это не так-то легко… Даже раненых, отправленных в тыл, не всегда можно вовремя учесть.

Он отдал приказ командиру второго батальона капитану Петру Григорьеву, тщательно уточнив с ним маршрут движения, — батальон шел в передовом отряде полка, способы разведки и связи на случай непредвиденной встречи с немцами, если тем удастся прорваться к дорогам, по которым будет отходить дивизия, коротко уточнил, что должны делать службы тыла и комендантский взвод.

— Прошу в подразделения.

В землянке остались только батальонный комиссар Зыков и начальник штаба полка капитан Фомовский.

— Вот и все, — печально сказал Якимович, оглядывая опустевшую землянку. — Кому из нас суждено сюда вернуться?

Недолгая скорбная пауза была как минута молчания, минута прощания с павшими однополчанами.

— Все, товарищи! — повторил командир полка. — Пора!

— Михаил Викторович, — выходя за ним в синюю тень сосен, сказал Зыков. — Я пойду в третий, не возражаете? Мое место сегодня там.

— Идите. Но берегите себя. Очень прошу вас, Федор Васильевич: берегите себя.

Полки Сотой умело использовали возникшую на передовой передышку. Под прикрытием артиллерийского огня и оставшихся на своих позициях арьергардов они сумели скрыто оторваться от противника и начали отходить на восток, пока было светло, — лесными тропами, забытыми, непроезжими дорогами. Поглядывая на небо, маскируясь по обочинах глухих просек, медленно двигались к новым рубежам обороны стрелковые роты, тянулись обозы тылов — они начали движение раньше боевых подразделений. Рассредоточенными колоннами, готовые при появлении вражеской авиации скрыться в ближних лесах, двигались по шоссе на конной и механической тяге поредевшие, оставшиеся почти без снарядов артиллерийские полки…

На восток, на восток…

2

Прибыв в район новой огневой позиции, 6-я пушечная батарея 46-го артиллерийского полка, приданная батальону капитана Коврижко, лихо развернулась в его ближнем тылу — за окопами стрелковых рот. Ездовые угнали лошадей в укрытие и пришли помочь расчетам оборудовать орудийные окопы. Сейчас здесь была тишина. Лишь иногда где-то впереди слышались отдельные винтовочные выстрелы и короткие пулеметные очереди. Минометы и артиллерия молчали с обеих сторон. Солнце стояло уже высоко, и от влажной после ночного дождя, развороченной снарядами, исполосованной гусеницами земли поднимался сырой тяжелый пар. Пахло гарью, в низинах стелился сизый дым, на обочинах Логойского тракта и вдоль дороги на Усборье горели подожженные в утреннем бою «бутылочниками» и подбитые расчетами 34-го артполка немецкие танки.

Расчет, командование которым взял на себя наводчик-красноармеец Иван Кавун (командир орудия погиб во время вчерашнего ночного наступления, когда пытались выручить окруженные за Острошицким Городком батальоны), уже заканчивал оборудовать свою огневую — неглубокий круглый артиллерийский окоп с широким сектором обстрела, когда над позицией батареи послышался сигнал дежурных наблюдателей:

— Во-оздух!..

В дымном мглистом небе со стороны Острошицкого Городка появилась двухфюзеляжная «рама» — самолет, действующий и как разведчик, и как корректировщик огня. Артиллеристы по опыту первых боев уже хорошо знали, что означает ее медленное плавание, вроде бы совсем безобидное кружение: надо было ждать сначала артналета, а потом и танков.

Так оно и получилось. Немецкие танки под прикрытием артиллерийского огня (противник бил в основном по уже оставленным отошедшими батальонами окопам) двинулись на правый фланг позиций, занимаемых батальоном капитана Коврижко, — они выскочили из-за леса и, видимо, рассчитывая быстро завершить дело, развернутым строем пошли вперед, ведя огонь с коротких остановок. На батарее послышались команды:

— Танки справа!

— Бронебойным!..

— Первое орудие!..

— Огонь!..

Иван Кавун прильнул к теплому каучуковому наглазнику прицела. В желтоватом круглом стекле закачался танк, шедший в центре боевого порядка, на какое-то мгновение исчез вдруг за обрезом круга с тонкими черными рисками маркировки и наконец попал точно в перекрестие.

— Огонь!

Грохот, свист, привычная ломота в ушах… Сила отдачи рванула орудие назад и чуть вверх. Невидимый снаряд, звеня, пошел по настильной траектории — мгновение спустя Кавун увидел: на стыке башни танка с корпусом полыхнул голубовато-рыжий дымный огонь. Вражеская машина словно приподнялась на дыбы, сверкнули в пыли траки ее крутящихся гусениц, она шмякнулась о булыжник старой мощеной дороги и замерла, накренившись…

— Бронебойным! По танку…

Танк уже чадил — похоже, что ему «добавил» кто-то из зарывшихся в землю впереди рот «бутылочников», и пока Иван Кавун старался поточнее посадить на центральную марку прицела, в самое перекрестие, второй танк (он пытался обойти по шоссе подбитый), первый заполыхал вовсю, охваченный черным маслянистым дымом.

— Огонь!

Почти одновременно с выстрелом недалеко от орудия, тяжко тряхнув землю, с грохотом, похожим на очень близкий удар грома, упал немецкий снаряд. Черной пылью заволокло знойное, жгучее солнце, о броневой щиток громыхнула короткая пулеметная очередь — похоже, что стреляли из резко рванувшегося вперед танка.

Иван Кавун с товарищами по расчету сумел остановить его вторым снарядом. Немецкой машине разорвало гусеницу. Третьим снарядом Кавун ударил уже по неподвижному, вставшему поперек шоссе танку, в борт, но от чего тот загорелся — от этого снаряда или от кем то из пехоты брошенной в него бутылки с бензином, — понять было трудно. Да разве это имело сейчас значение: важно врага задержать!

Окопавшийся впереди, в нескольких сотнях метров от огневой позиции батареи, батальон капитана Коврижко вел бой с пехотой противника, не давая ей двигаться вслед за танками, стараясь намертво прижать фашистских автоматчиков к земле. Там, на опушке березняка и в междулесье, что-то сильно горело, дымную пыль, сверкая, вспарывали огненные трассы пулеметных и автоматных очередей, слышались разрывы гранат, выстрелы танковых пушек.

Немецкие танки, атаковавшие огневую позицию батареи, приняли вправо, стараясь выйти из сектора обстрела, пробиться артиллеристам во фланг и тыл, уничтожить их огнем и раздавить гусеницами. Одна вражеская машина вырвалась вперед и двинулась на соседнее орудие — до него от позиции Кавуна было метров двести. Судя по тому, что возле того орудия отсюда никого не было видно, весь его расчет или погиб, или оставшиеся в живых артиллеристы были тяжело ранены.

— Разворачивай, хлопцы! — скомандовал Кавун. Упруго наклонившись, он первым взялся за станину, по-богатырски приподнял ее над иссохшей глинистой землей. Товарищи помогли ему, и уже минуту спустя орудие нацелилось в борт вражеского танка.

— Огонь!

Внезапный, с короткой дистанции, точный удар остановил немецкую машину. Сквозь мгновенно просвеченный пламенем дым разрыва показалось, что в воздух полетели обломки ее гусениц и колес.

— Бронебойным!

— Огонь!..

Почти час вела батарея огневой бой с танками противника, пытавшимися прорваться через позиции батальона и перекрыть дороги, по которым весь этот день организованно отходили тылы и полки Сотой. Но все попытки немцев оказались безуспешными. Бросаясь с фланга на фланг, пытаясь нащупать слабые места в обороне батальона, они потеряли в этой схватке пять своих танков. Три из них подбил комсомолец Иван Кавун.

Часа через два батальон капитана Коврижко получил приказ отходить. Маскируясь, чтобы не вызвать у немцев подозрений, стрелковые роты стали покидать окопы и траншеи, выходить на заранее разведанные лесные тропы. Но скрыть этого маневра от противника не удалось, потому что над передовой почти все время безнаказанно кружила «рама». Немцы открыли по тылам батальона артиллерийско-минометный огонь. Можно было ожидать и появления танков.

Иван Кавун, в мокрой от пота гимнастерке, сняв каску, сидел на станине своего орудия, когда пришел командир батареи.

— Отходим, Ваня, — сказал он, присев рядом. — Приказано занять новые огневые. Ты со своим расчетом побудь пока тут… Мы оттянемся, потом прикроем тебя. Ясна тактика?

— Тактика ясна, — вздохнул Кавун, гася каблуком окурок махорочной самокрутки. — Только опять «рама» летала… Он же, гад, все видел. Но раз надо…

— Надо, Ваня! Хоть полчаса продержись.

Немецкие танки на этот раз выползли не с правого фланга, а с левого — со стороны Яночкиной горы и Острошицкого Городка. Враг понял, что советской пехоты перед ним нет, а значит, нет и «бутылочников», и сразу прибавил скорость. Танки шли колонной, не разворачиваясь в боевой порядок, и в знойном безветрии за каждым из них тянулся по Логойскому тракту буро-желтый шлейф поднятой гусеницами пыли.

Три человека, три молоденьких красноармейца, из которых Кавун каких-нибудь два часа назад «сколотил» свой расчет, глядели на него недоумевая: чего ждем?

— Бронебойным!.. — наконец скомандовал Кавун.

Он помог орудийному номеру загнать снаряд в казенник, метнулся к прицелу. Вражеский танк, шедший в голове колонны, сидел точно в перекрестии. Но Кавун не спешил дергать за шнурок — пусть подойдет ближе: снарядов негусто, и надо бить наверняка.

— Огонь!

Полыхнувший перед танком разрыв, казалось, остановил его. Но выстрел на этот раз был не совсем точным — головной танк, словно очнувшись от шока, резко прибавил скорость, а те, что шли за ним следом, стали веером разворачиваться вправо и влево, чтобы получить более широкую зону обстрела.

Остановить вражеский танк все-таки удалось — второй снаряд Ивана Кавуна разворотил ему гусеницу, и он волчком закружил на одном месте, будто ввинчиваясь в развороченный разрывом булыжник шоссе.

— Бронебойным!..

Вокруг огневой позиции прикрывавшего отход батареи орудия начали один за другим часто и густо рваться снаряды — стреляли из танков, сосредоточивших по одной цели весь свой огонь. Над головами артиллеристов засверкали трассирующие очереди танковых пулеметов. Наповал был убит подносчик снарядов. Секунду спустя рядом с ним, обливаясь кровью, упал заряжающий — паренек, еще не закончивший первого года срочной службы. Шедшая следом за танками немецкая пехота залегла, дожидаясь, пока танкисты проложат ей дорогу, уничтожат преградившее колонне путь советское орудие.

— Заряжай! — скомандовал Кавун единственному оставшемуся в живых номеру расчета — правильному. Оглянувшись, увидел: плечо у этого бойца в крови, а к орудию, пригнувшись, бегут из тыла два красноармейца с карабинами и в касках.

— Комбат прислал, Коврижко! — выдохнул тот, что подбежал первым. — На помощь…

Не ответив — не было ни секунды времени, — Кавун выстрелил по танку, который обходил слева загородившую дорогу машину. Полыхнуло пламя разрыва, и, когда горячий ветер снес в сторону черное облако, артиллеристы увидели, что немецкий танк как-то неуклюже, боком, сползает с дороги на опушку лесочка — было похоже, что у него заклинило орудие.

— Последний! — крикнул правильный, подавая вместе с пришедшими на помощь бойцами снаряд. — Все! Последний…

«Где же батарея?»

Кавун оглянулся, всматриваясь в опушку рощицы в тылу справа, — именно там должны были развернуться орудия. Никаких признаков. Что же могло случиться? Попали под обстрел — ведь немцы, почти не переставая, бьют по тылам? Или завязли с лошадьми, перебираясь через ручей в лощине?

Выстрелить последним снарядом он не спешил. Пусть немцы подумают, что у него кончились боеприпасы, и поднимутся за танками в рост. Не оборачиваясь, властно и твердо скомандовал:

— Приготовить гранаты!

До вражеского танка оставалось метров триста. Было видно, что залегшая немецкая пехота уже поднялась и воровато, все еще опасаясь попасть под внезапный огонь и укрываясь за броней машины, пошла вперед. Приклады автоматов — к животу, рукава засучены по локоть, каски надвинуты на самые брови… Вот теперь — самое время!

— Огонь!

Разрыв громыхнул рядом с бортом танка, казалось, даже накренил машину влево. Тугая взрывная волна швырнула наземь автоматчиков, навек пригвоздив к ней убитых, раскидав в стороны раненых.

— Занять круговую оборону!

Иван Кавун и три его товарища (один из них — раненый) залегли в развороченном окопе возле своей пушки. Четыре карабина и несколько гранат — вот все, что у них теперь оставалось. Негусто, но чуть-чуть продержаться можно. А будет совсем туго — снять прицел, заклинить затвор орудия и попытаться отойти к своим.

Пехота противника (ее было не меньше роты) опять поднялась в рост и, наугад стреляя перед собой короткими очередями, трусливой рысцой пошла вперед.

Кавун глянул направо, налево:

— Подпускать ближе! Патроны беречь!

До атакующих немцев оставалось метров двести, когда в их разрозненных, идущих короткими перебежками цепях один за другим громыхнули разрывы снарядов — это, прикрывая расчет Кавуна, ударила по врагу отошедшая на новую огневую батарея.

— Живем, хлопцы! Подъем!..

Вчетвером они развернули орудие и, задыхаясь в пыли и в дыму, мокрые от пота, покатили его к опушке леса, к своим.

3

Едва только начало темнеть, противник прекратил атаки и отвел на исходные позиции свои танки и автоматчиков. Конечно, легче и проще всего такое его поведение можно было объяснить тем, что немцы предпочитают ночью не воевать, боятся ночного боя. Но капитан Бабий усмотрел в этом и нечто другое: видимо, вражеское командование настолько уверено в том, что «птичка» в клетке и вылететь из нее не сможет, что решило подождать до утра, а может, вообще намерено просто заблокировать остатки полка в здешних лесах и взять их измором. Что делать? Самое главное в таких случаях — точно подсчитать свои силы и провести разведку сил противника. И только потом решать.

Слева, где, как было известно командиру батальона, наступал на Масловичи 355-й стрелковый полк, тоже стояла тишина, справа — со стороны Острошицкого Городка, укрывшегося за лесом на темном горизонте, изредка, далекие-далекие, доносились короткие пулеметные очереди. Неужели и там, и там — и справа, и слева — все кончено? Неужели дивизию расчленили на части и каждый из ее полков в кольце? Самое тяжелое, самое опасное и страшное на войне — оказаться без связи, оторванным от друзей, от командования, не иметь никакого представления об обстановке у соседей. Эх, если бы хоть приблизительно знать, где сейчас штаб полка или штаб дивизии!

К полуночи через посыльных Василию Бабию удалось собрать всех командиров подразделений. Разговаривали в темноте на лесной просеке под редко сверкавшими над головой звездами.

Командир батальона предложил доложить о наличии боеприпасов и потерях. Цифры были неутешительные: потери большие, а боеприпасов — по две-три обоймы к винтовкам и по паре дисков к ручным пулеметам. С полсотни гранат на роту да десятка два бутылок с бензином. Как и чем воевать дальше? Ведь надо не только выстоять здесь до выяснения обстановки — вероятнее всего, надо будет пробиваться из окружения к своим.

— Батальон занимает круговую оборону. Командирам рот усилить охранение и наблюдение за противником. Активных действий до уточнения обстановки не предпринимать. Все службы тыла, хозяйственный и боевой обозы, а также раненых сосредоточить в центре района круговой обороны. Немедленно приступить к оборудованию щелей и других укрытий на случай артобстрела или бомбежки с воздуха. Есть вопросы?

— Надо бы связаться с батальоном Старкова, — предложил политрук Мартынов.

— Это будет сделано, как только начнет светать. Сейчас искать в лесу соседний батальон бессмысленно. Можно напороться на немцев и потерять людей. Или свои примут нас за немцев… Еще вопросы или соображения?

— Нет.

— Давайте по подразделениям. О малейшем изменении обстановки и о подозрительном поведении противника докладывать мне через связных. Мой командный пункт — здесь.

Капитан Максим Старков, командир первого батальона, появился в расположении батальона Василия Бабия рано утром. Бабий в это время дремал после бессонной ночи, завернувшись под елкой в плащ-палатку. Старков попросил не будить его, присел неподалеку на пенек, скрутил самокрутку.

Но командир второго батальона словно почувствовал, что кто-то пришел, — зашевелился, стряхнул с головы хвою:

— Максим Павлович? Очень кстати. Здравствуй!

— Здорово!

— Что скажешь?

— Хочу предложить дело. — Старков затянулся пару раз подряд, бросил в сырую траву окурок. — А дело вот такое: своди оба наших батальона в один и принимай командование… У меня ни обоза, ни хозяйства — все разнесло. А у тебя и людей побольше, и опыта тоже побольше. Все, как говорится, соответствует. Нет-нет, ты, Василь Романыч, плохо обо мне не думай — я ответственности не боюсь, буду твоим заместителем и самым исполнительным помощником. Но давай честно — ведь мой авторитет среди бойцов с твоим ни в какое сравнение. Ты участник финской, Красное Знамя на груди, в партии одиннадцатый год… Так что бери бразды правления в свои руки. Если хочешь знать мое мнение, что делать дальше, то я скажу — прорываться к своим. Нащупать, где у немца послабее, — и вперед! Вперед! Сидеть здесь бессмысленно: мы не решим никакой задачи и погубим людей. Наиболее перспективное направление прорыва, как мне кажется, — лес севернее Казимировки… Посмотри по карте.

— Я знаю. Но может быть…

— Что — может быть?

— Может, к нам доберется кто-то из штаба полка или из штаба дивизии. Они же знают, где мы! И потом — прорываться днем? Днем только разведка, только разведка… Командование я принимаю, спасибо тебе за доверие, людей твоих ставлю на все виды довольствия. Окончательное решение насчет дальнейших действий примем вечером.

Разведка, посланная капитаном Бабием по всем возможным направлениям прорыва к своим, доложила! дороги блокированы, у немцев наготове танки и артиллерия. Меньше всего немецких войск севернее Казимировки. «Конечно, — думал Бабий, приказав разведчикам отдыхать, — конечно, немцы считают, что не будем же мы пробиваться самой длинной и самой трудной дорогой. Там леса такие, что не везде и пройдешь… Но пройти надо!»

Штаб полка и штаб дивизии не подавали никаких признаков существования. Здесь, в отряде, не могли знать, что именно в это время Сотая на основании полученного приказа отходила на восток, за реку Волму. Шум боя, около десяти часов утра внезапно донесшийся с той стороны в лес, где ощетинились круговой обороной два батальона 331-го стрелкового полка, так же внезапно и затих.

Вечером начался дождь. Он порывами шумел в вершинах сосен, стекал по капюшонам плащ-палаток, воду жадно впитывали задубевшая на солнце хлопчатобумажная ткань красноармейских гимнастерок и сукно шинелей. В ботинках и в сапогах захлюпало. В кисетах отсырела последняя махорка…

Разведка — взвод лейтенанта Гуменного — ушла час назад. Ей было приказано уточнить, какова на данный момент обстановка на шоссе между Острошицким Городком и Логойском. Комбат ждал разведчиков, сидя на поваленном дереве, прислушиваясь, вглядываясь во тьму. По мокрой, отяжелевшей плащ-палатке барабанил дождь, уныло, усыпляюще шелестел вокруг — в деревьях, в кустах, в высоком густом черничнике. Изредка громыхало, над головой вспыхивали синие молнии.

Кто-то прошел неподалеку, зашуршал по мокрой траве полами плащ-палатки, негромко спросил:

— Где комбат, хлопцы?

— Гуменный? — поднялся Бабий.

— Я, товарищ капитан! — мгновенно отозвались из сырой тьмы. — Разрешите доложить?

— Слушаю.

— Пройти сейчас, по такой погоде, можно, товарищ капитан. Пробьемся, если пойдем севернее Острошицкого Городка, оврагами, а потом — броском через шоссе. Там у немцев, можно считать, пусто.

Решение было принято, маршрут движения уточнен. Политруки Мартынов, Шеврыгин и Хуртин успели провести в ротах открытые партийные собрания. Говорили на них мало, четверть часа — не больше. И единогласно постановили: во время прорыва из кольца долг коммунистов быть примером во всем, показывать образец хладнокровия и выдержки, стойкости и мужества в бою.

Движение начали после полуночи — лесом, на север, в обход Острошицкого Городка. Взводы старались держаться на расстоянии зрительной связи (а во тьме — это очень близко), и пока выбрались на опушку лесного массива, начало светать. Дождь стал тише. Впереди на шоссе не было слышно никакого движения. Но когда головной дозор перебрался на другую сторону дороги, на ней появилась колонна немецких бронетранспортеров — из Острошицкого Городка в Логойск шли четыре машины с автоматчиками.

Роты мгновенно залегли. Однако кто-то из бойцов, видно, чуть замешкался, и с бронетранспортеров заметили, что шоссе хочет перейти группа советских солдат. Немецкие машины развернулись и открыли огонь из пулеметов.

Положение отряда стало очень опасным. Немцы, если у них есть радиостанция, сразу сообщат своему командованию, что обнаружили русских. А если у них рации нет — погонят с донесением бронетранспортер.

Капитан Бабий, с опушки наблюдавший за движением стрелковых рот, немедленно послал к шоссе «бутылочников», приказав им уничтожить бронетранспортеры, а две группы бойцов, вооруженных пулеметами и гранатами, перекрыли дорогу с обеих сторон, чтобы не дать немцам уйти ни в Логойск, ни в Острошицкий Городок, и завязали с противником огневой бой. Остальная часть отряда, не теряя времени, стала уходить через шоссе в лес.

Приказ комбата «бутылочники» и гранатометчики выполнили как положено: все бронетранспортёры были подбиты и сожжены, а большинство вражеских автоматчиков уничтожено. Отряд с небольшими потерями перешел шоссе и скрылся в старых сосновых лесах юго-восточнее Логойска…

4

Дороги вынужденного отступления… В эти знойные летние дни они были забиты беженцами и отходящими воинскими частями. По обочинам шоссе и в придорожных кюветах, в свежих бомбовых воронках валялись изуродованные и сгоревшие грузовики, мотоциклы, конные повозки. На переправах, ожидая очереди, собирались тысячи людей и сотни машин. И надо всем этим — над шоссе и проселками, над речными переправами, над железнодорожными станциями и разъездами — с восхода и до заката, бомбя и обстреливая отходящих, кружили «юнкерсы», «хейнкели» и «мессеры».

Имея задачей прикрывать отход главных сил, арьергарды Сотой днем и ночью вели сдерживающие бои с танками и моторизованными частями противника. Разворачиваясь на промежуточных рубежах, иногда — прямо в боевых порядках пехоты, батареи артиллерийских полков били по вражеским танкам прямой наводкой, опять пошли в ход бутылки и фляги с бензином. Не раз и не два отряды прикрытия поднимались в контратаку и в рукопашной схватке отбрасывали врага…

К вечеру 1 июля, после трех суток тяжелейших оборонительных боев почти в окружении, Сотой удалось наконец оторваться от шедшего следом противника. Используя выгодный рельеф местности и водные преграды — притоки Волмы, батальоны прикрытия сумели задержать немцев на несколько часов. Основные силы дивизии заняли в это время оборону на рубеже Новые Зеленки — Дыя — Червень, выставили охранения и наблюдателей и приступили к оборудованию своих позиций.

Около полуночи, когда обстановка окончательно прояснилась, генерал Руссиянов вызвал к себе командиров частей и их замполитов: надо было подвести итоги первых боев, обсудить положение и перспективы.

Вызванные на совещание командиры и политработники собрались в тесной крестьянской избе. Желтый неяркий свет керосиновой лампы освещал их осунувшиеся лица, поблескивал в усталых, с воспаленными веками глазах.

— Командование и политический отдел дивизии, — поднявшись над столом, негромко сказал генерал, — довольны боевыми действиями личного состава всех частей и подразделений. Мы не поддались панике, сумели с честью выполнить все приказы командования. Я благодарю вас всех и в вашем лице — весь личный состав дивизии. Сейчас наша задача — изматывать врага, при любой возможности истреблять его живую силу и технику, особенно — танки. Мы должны делать все, чтобы затруднить продвижение фашистов по нашей земле. Под личную ответственность командиров частей приказываю: в случае дальнейшего вынужденного отхода использовать все виды противотанковых и противопехотных заграждений, уничтожать мосты, гати, переправы, перекапывать и разрушать дороги. На дорогах и в населенных пунктах устраивать баррикады и завалы. Для этого все саперные роты укомплектовать личным составом в соответствии со штатным расписанием военного времени и своевременно пополнять. Обманывайте, наконец, немцев! Если не будет хватать мин, ставьте ложные предупредительные знаки «мины», «минировано». Пока они разберутся, что к чему, пройдет время… Партийно-политический аппарат, в первых боях показавший себя с самой лучшей стороны, должен и на этот раз помочь командованию довести боевую задачу до каждого бойца, завтра с утра мобилизовать местное население на оборонительные работы… Приказ об устройстве противопехотных и противотанковых заграждений уже подписан, и вы его сегодня получите.

Они впервые за эти тяжелые дни собрались вместе — командир дивизии, его заместитель по политчасти, командиры штаба, командиры и замполиты полков и спецподразделений. И каждый сейчас почувствовал, понял — понял с радостью и гордостью: их дивизия, их родная орденоносная Сотая жива! Жива и действует! Это по-прежнему крепкая боевая единица, которая еще хорошо повоюет и которую надолго запомнит враг. Тяжкие испытания и жестокие бои не надломили боевого духа ее бойцов и командиров, не поколебали их веры в окончательную победу над фашистскими захватчиками.

Совещание кончилось, а расходиться не хотелось — говорили, вспоминали недавние бои, павших товарищей, мечтали о том времени, когда враг будет изгнан из пределов священной советской земли. Вместе выпили чаю.

Около двух ночи генерал Руссиянов и старший батальонный комиссар Филяшкин вышли проводить командиров частей. Черное небо на западе и юго-западе кроваво багровело у горизонта заревами дальних пожаров. Но ни гула канонады, ни отблеска осветительных ракет — перед фронтом дивизии стояла необычная для этих дней и ночей, невольно настораживающая тишина.

Весь следующий день тоже было тихо. Бои шли где-то севернее. Изредка грохот орудий доносился и с юга. Это, как выяснилось позже, обходя полосу обороны Сотой, танковые части противника справа и слева от нее с тяжелыми потерями пробивались к переправам на Березине.

Получив новый приказ на отход, дивизия почти сутки под огнем и бомбежкой двигалась в район населенного пункта Чарнявка — к тому участку, где 161-я стрелковая еще удерживала переправы через Березину. Сорок километров лесами и проселочными дорогами прошли за сутки бойцы Сотой, чтобы в соответствии с приказом занять оборону на восточном берегу реки и привести себя в порядок. Но когда до переправы оставался какой-нибудь час ходу, головные дозоры доложили: на Березине противник, его танки атакуют наши части, обороняющие мост. Дивизия фактически оказалась в кольце: с трех сторон враг, с четвертой, в тылу, — река. Единственная возможность прорваться — с ходу атаковать немцев.

Командир дивизии бросил в бой измотанные трудным и долгим маршем, понесшие большие потери полки полковника Шварева и подполковника Якимовича. За боевыми порядками стрелковых батальонов, поддерживая их огнем, пошли на врага артиллерийские батареи.

Удар был неожиданным и поэтому успешным: 85-й и 355-й потеснили противника, пробили широкий коридор к реке, обеспечили переправу своих тылов, штаба и вторых эшелонов дивизии. А ночью все части Сотой, в том числе и батальоны прикрытия, организованно отошли за Березину.