Знойное лето

1

В середине июля сорок первого года полыхающая пожарами, грохочущая огнем орудий и ревом самолетов волна фронта докатилась до смоленской земли. На двадцать восьмой день Восточного похода танковые дивизии Гудериана прорвались за Днепр южнее Смоленска и заняли небольшой русский городок Ельню. Случилось это девятнадцатого июля. А тремя днями раньше — шестнадцатого — советские войска на основании приказа командования вынуждены были оставить Смоленск. Бои на западном стратегическом направлении приняли ожесточенный, тяжелый и затяжной характер: теперь главной ставкой в них была уже Москва! Враг не считался с потерями, и ему удалось врубиться в позиции нашей 24-й армии, веером развернуться на север, на восток и на юг от Ельни, и офицеры штабов — и наших и вражеских — уже рисовали на оперативных картах глубоко вдающийся в оборону советских частей полукруглый выступ, вскоре ставший на языке документов и устных докладов именоваться «Ельнинским».

Советское командование прекрасно понимало, что противник не собирается зимовать за оборонительными позициями вокруг Ельни — это была лишь временная его остановка для накопления сил. Используя выгодный рельеф, главным образом, окружавшие город и господствовавшие над местностью высоты, а также перекрывавшие все важные дороги населенные пункты, немцы в спешном порядке укрепляли захваченные рубежи. Все низины между высотами враг густо заминировал, перекрыл противотанковыми препятствиями и проволочными заграждениями в несколько кольев — зачастую даже под током. На передовых линиях и в глубине вражеских позиций зарытые в землю танки стали неподвижными огневыми точками, артиллерия и батареи шестиствольных минометов систематически пристреливали все возможные направления движения советских войск и дороги в тылу наших частей — на случай, если они предпримут попытку ликвидировать плацдарм. Разведывательные данные (их добывала войсковая и воздушная разведка, сообщали партизаны и коммунисты-подпольщики, оставшиеся в Ельне) говорили о том, что в город все время прибывают свежие немецкие воинские части — пехотные, моторизованные, артиллерийские, танковые. На дорогах, ведущих к Ельне с запада, круглые сутки грузовики с боеприпасами, тягачи с орудиями, бензовозы, радиостанции, штабные автобусы, легковые машины… В то же время, опасаясь упреждающего удара советских войск, противник внимательно следил за малейшими изменениями обстановки на нашей стороне. Двухфюзеляжные «рамы» с рассвета до заката кружили над передовой и над тыловыми дорогами, почти каждый день — то на северном фасе выступа, то на южном, то в центре — немцы проводили разведку боем, старались улучшить свои позиции, особенно в направлении шоссе Ельня — Дорогобуж…

Части Сотой стояли в лесах под Вязьмой, севернее Подмошья. После трех недель почти непрерывных боев под Минском — у Острошицкого Городка и Паперни, на берегах Волмы и Березины, у днепровских переправ, на лесных дорогах Могилевщины и Смоленщины, после ночных форсированных маршей, когда считали каждый патрон, а последний сухарь отдавали раненому товарищу, когда руками катили через болотную топь пушки, а оставшиеся без бензина машины подрывали гранатами, вспарывая им скаты штыками, — после всего этого люди с трудом привыкали к мирной лесной тишине, к прохладе палаток и землянок, к нормальной пище из полевых кухонь. С трудом верилось, что можно помыться в полевой бане, а по полевой почте отослать и получить письмо. И именно в часы этого короткого отдыха острее ощущалась боль невозвратимых потерь, тревога за судьбу товарищей, оставшихся по ту сторону фронта, за судьбу родной земли, родного народа, временно подпавших под иго фашистских поработителей. Бойцы и командиры рвались в бой, многие участники недавних схваток с врагом подали в эти дни заявления с просьбой принять их в партию, в комсомол…

* * *

Телефонограмма была предельно краткой: командиру и комиссару 100-й стрелковой дивизии прибыть к командующему 24-й армией генералу Ракутину.

Доехали быстро — от леса севернее Подмошья, где размещался штаб дивизии, до деревни Волочек — здесь находился КП армии — не больше трех километров. За контрольно-пропускным пунктом сразу свернули на стоянку машин и уже через пять минут спускались по ступенькам в блиндаж командующего.

Их встретил высокий светловолосый человек с двумя золотистыми звездочками в квадратных петлицах, очень молодой на вид. Светлые глаза, прямой нос, короткая прическа, чисто выбритое лицо. Это был Константин Иванович Ракутин. Рядом, чуть улыбаясь, стоял человек с двумя ромбами в петлицах, и генерал Руссиянов сразу догадался, что это член Военного совета дивизионный комиссар Иванов. Чуть позади, подтянувшись в ожидании, стояли начальник штаба армии генерал-майор Кондратьев и начальник политотдела дивизионный комиссар Абрамов.

— Здравствуй, Иван Никитич, — сказал Ракутин, протягивая руку командиру Сотой, когда тот доложил о своем прибытии. — Наслышаны, наслышаны о ваших славных делах. Примите мои самые искренние поздравления по случаю благополучного выхода из окружения. А главное — с боевыми успехами под Минском. Читали о ваших «бутылочниках», читали… В «Красной звезде» было дней десять назад {21}. Капитан Коврижко ведь ваш?

— Наш. Сотовец.

— Молодцы, молодцы!.. И рад, что вы теперь с нами. Знакомство прошло быстро и непринужденно.

24-я армия формировалась в самом начале войны в Сибирском военном округе, потом была спешно переброшена на западное направление и вот теперь обложила со всех сторон Ельнинский выступ.

— Так что, Иван Никитич, с сегодняшнего дня мы и вас зачисляем в ряды сибиряков, — улыбнулся дивизионный комиссар Абрамов. — Воевать-то вместе будем! А вы… может быть, вы на самом деле сибиряк? Глядя на вас и зная о ваших делах, невольно думаешь: такие люди рождаются только в Сибири… Шучу, конечно, но такие уж мы, сибиряки, патриоты своего края.

— Я, Константин Иванович, здешний, смоленский, — вздохнул командир Сотой. — И в моей деревне, где я тридцать лет назад свиней и овец пас, уже немцы.

— Будем гнать, Иван Никитич! — уверенно сказал генерал Ракутин. — Будем гнать и прогоним! В этом не может быть сомнения.

Перешли к делу.

Командующий армией, член Военного совета, начальник штаба и начальник политотдела попросили подробно доложить о состоянии дивизии и ее отдельных частей, уточнить, в чем самом необходимом нуждается сейчас Сотая. Генерал Ракутин обещал принять дополнительные меры, чтобы дивизия быстрее получила пополнение людьми, вооружением и техникой.

— Кстати, Кирилл Иванович, — повернулся к Филяшкину дивизионный комиссар Иванов, — мы недавно приняли московский и ленинградский добровольческие коммунистические батальоны… Часть их личного состава передадим вам. Отличный народ! Правда, много молодежи, таких, кто еще и в армии не служил, но боевой дух, идейная закалка — самой высокой пробы! Мы рекомендуем вам рассредоточить их по подразделениям, помочь побыстрее овладеть хотя бы азами военного дела. Привлекайте их к партийно-комсомольской и пропагандистской работе. Это будут неоценимые помощники кадрового политсостава.

— Спасибо, товарищ дивизионный комиссар! Мы обязательно последуем вашему совету.

Все было выяснено, все решено, пришло время возвращаться в дивизию. Ракутин и Руссиянов вышли из блиндажа первыми. Прохладный и тенистый стоял вокруг лес. Сквозь ветки деревьев просвечивала кое-где над головой синева неба. С юга, со стороны Ельни, доносился отдаленный гул канонады.

— Ни часу передышки, — с досадой сказал командующий армией. — Все время лезет. То там, то здесь… Пытается нас запутать, скрыть свои истинные намерения и приготовления. — Он протянул командиру Сотой руку: — До свидания, Иван Никитич, желаю вам успехов! Но прошу помнить: не расслабляться! Пополняйтесь, обучайте личный состав, но в любую минуту вы обязаны быть готовы к бою.

— Я понимаю, товарищ командующий. Вся жизнь и боевая подготовка дивизии будут строиться с таким расчетом. Но… хотя бы ориентировочно: когда?

— Все зависит от обстановки.

Обратно ехали недолго, но за эти четверть часа, встревоженные случайной фразой: «Я здешний, смоленский…» — воспоминания повторили перед командиром Сотой все сорок с небольшим лет его жизни.

Деревня Щуплы Кощинской волости Смоленского уезда и Смоленской же губернии… Прикрыл глаза — и увидел бедные крестьянские халупы, лесок, речонку и себя самого — уже «большого», девятилетнего — на широком прибрежном лугу: здесь пасется стадо овец и свиней. Со всей деревни овцы и свиньи. Пройдет лето — и крестьянская община даст за это отцу его, Никите Руссиянову, шесть пудов ржи, а пока самого Ваню все лето по очереди кормит каждый двор… Потом — сельская школа. К шестнадцати годам он успел закончить только два класса — и некогда и не на что было учиться: семья большая, все просили есть, всех нужно было одеть и обуть. И школу пришлось бросить. Подался в Смоленск, подрабатывал как мог и где мог. Был поденщиком на железной дороге, ремонтным рабочим трамвайного парка, даже бегал посыльным от Смоленского губернского по крестьянским делам присутствия…

А с девятнадцатого года на плечах — советская военная форма. В отряде особого назначения 16-й армии Западного фронта прошел последние дороги гражданской войны, вступил в партию большевиков. Потом, когда победили белогвардейщину и интервентов, не попросил, а потребовал: посылайте учиться! Хочу быть командиром — посылайте учиться! Хорошо помнит: проводилась тогда в войсках «Неделя красного командира», и вот именно в эту неделю и решилась его судьба — командование части направило его в"3-ю Западную пехотную школу комсостава. Окончил ее в 1924 году командиром взвода и получил назначение в 81-й стрелковый полк 27-й Омской дивизии. Потом там же — командир роты, потом, в 1928-м, — командиром батальона в 22-м стрелковом полку 8-й стрелковой дивизии, там же — помощник командира полка, а в 1932-м новое назначение — командиром 10-го стрелкового полка 4-й стрелковой дивизии. С 1937-го заместитель командира 52-й стрелковой дивизии, а в 1938-м уже командир дивизии — с ней, с 52-й стрелковой дивизией Мозырского укрепленного района, он ходил в Западную Украину. А чуть меньше года назад принял вот эту — Сотую. И теперь уж никуда из нее. Никуда! До самой победы. Если суждено дожить.

2

Рано утром 24 июля генерала Руссиянова разбудил адъютант — старший лейтенант Лясковский: прибыл делегат связи из штаба 24-й армии с пакетом лично командиру дивизии. Командующий армией генерал-майор К. И. Ракутин приказывал выделить один стрелковый полк в распоряжение командира 103-й мотострелковой дивизии с задачей овладеть деревней Ушакове, которую несколько дней назад заняли немцы. Отбить Ушакове, как понял командир дивизии, было необходимо не только потому, что противник всеми силами пытался превратить ее в свой мощный опорный пункт на северных подступах к Ельне и сейчас поспешно укреплял там свои позиции, но еще и для того, чтобы как-то сковать его активность вдоль шоссе Ельня — Дорогобуж, явно связанную с планами наступления непосредственно на Москву.

— Что скажете, Павел Иванович? — оторвавшись от карты, взглянул генерал на полковника Груздева — начальника штаба дивизии.

— Наиболее боеспособен у нас Шварев. Но его надо доукомплектовать. Хотя бы за счет других полков.

— Дайте указание Завадскому, пусть он со своими кадровиками немедленно займется этим, и срочно вызывайте сюда Шварева.

Командир 355-го стрелкового полка полковник Шварев прибыл очень быстро — полк располагался в лесу неподалеку от КП дивизии. Вошел в землянку подтянутый, стройный, несмотря на свои уже немолодые годы, четко, как предписывает устав, доложил.

— Прошу садиться, Николай Александрович, — несколько суховато, как всегда, когда речь шла о деле, сказал командир дивизии. — Я пригласил вас за получением боевой задачи. Только что получен приказ командующего армией…

Разъясняя суть этого приказа, генерал Руссиянов иногда посматривал исподлобья на командира 355-го, пытаясь найти в нем следы того, что пришлось перенести полку и пережить его командиру, и не находил ничего. Похудел да загорел — вот и все. Нервы — в порядке, побрит, начищен, подворотничок выгоревшей на палящем солнце гимнастерки чист до голубизны.

— Полк будет пополнен за счет других частей — наши кадровики уже этим занимаются. В качестве усиления могу выделить вам только гаубичный дивизион. Исходное положение полк должен занять не позже одиннадцати ноль-ноль. Если нет вопросов…

Полковник Шварев поднялся:

— Вопросов нет, товарищ генерал. Задача ясна.

Провожая командира полка, генерал вышел из-за стола, взял Шварева за локоть:

— Николай Александрович, вы поступаете в оперативное подчинение командира сто третьей мотострелковой временно. Не забывайте, что вы — наш, сотовец.

— Я это помню всегда.

…За Ушаковом, едва различимые с наблюдательного пункта командира 355-го стрелкового полка, темнели в знойном дрожащем тумане укрепленные противником высоты, а дальше, южнее, за линией вражеских позиций, не видимая отсюда, была Ельня. Чуть правее дороги на нее виднелись среди деревьев домики деревни Картино, а слева, петляя в дымящихся кое-где посевах, тянулся проселок на Семешино — в этой деревне что-то сильно горело.

— Докладывайте, я слушаю, — продолжая смотреть в бинокль, сказал полковник Шварев.

Командир роты, которая только что провела разведку боем, доложил: Ушаково укреплено очень сильно. Противник успел оборудовать противотанковые препятствия, поставить проволочные заграждения, местами — в три кола, заминировать подходы к своим первым траншеям. Стык по ложбине, у подножия высоты 238,8, перекрыт фланкирующим огнем пулеметов, огневые позиции которых находятся на этой высоте.

— Хорошо, — кивнул Шварев. — Нанесите все на мою карту и отдыхайте. Вам и всей роте два часа отдыха. — Командир полка повернулся к командиру гаубичного дивизиона капитану Помельникову. — Вы уточнили цели?

— Все, какие можно было уточнить к этому времени, товарищ полковник.

— Говорят, вы… точнее: говорят, вас называют гаубичным снайпером? — В голосе полковника прозвучали и некоторая ирония и некоторое недоверие.

Несколько обиженный этим тоном, Помельников вскинул голову:

— Все расчеты в нашем дивизионе умеют хорошо стрелять.

Но сам вдруг подумал: «А те мальчики из Ленинграда, бывшие ученики артиллерийской спецшколы, прибывшие с коммунистическим батальоном? Справятся ли они? Ведь первый бой… Первый!»

Шварев улыбнулся:

— Я не сомневаюсь. И совсем не хотел обидеть вас, капитан. Итак, не позже четырнадцати ноль-ноль дивизион должен быть готов к открытию огня.

В час дня стрелковые батальоны 355-го начали выходить на исходные позиции. Из-за сильного артиллерийско-минометного обстрела двигаться пришлось не по дорогам, а некошеными полями, оврагами и сожженными рощицами, используя каждое укрытие, часто — в расчлененном строю, чтобы избежать преждевременных потерь. Стояла палящая июльская жара, солнце кроваво отсвечивало в дымном небе прямо на юге, в той стороне, куда шли роты, кругом грохотали разрывы, кое-где загорелись посевы и высушенная зноем трава.

Следом за стрелковыми батальонами выдвигался на свои огневые артиллерийский дивизион капитана А. И. Помельникова. Сам командир дивизиона ушел вперед — на свой НП, находившийся чуть позади исходных позиций стрелковых рот.

Ровно в четырнадцать здесь требовательно зазуммерил телефон. Помельников поднял раскаленную солнцем трубку, услышал переданный с КП полка условный сигнал и секунду спустя скомандовал батареям:

— Огонь!

Почти тотчас же далеко за его спиной ухнул первый выстрел гаубицы — и сразу же беглым ударил весь дивизион. В сторону Ушакова, на занятые противником высоты полетели тяжелые снаряды. В бинокль было хорошо видно, как, взметая вверх столбы земли, полыхая дымным пламенем, рвались они среди вражеских траншей, возле дзотов и пулеметных гнезд, с корнем выворачивали колья проволочного заграждения.

На огневых позициях расчеты работали под жгучим июльским солнцем, в мокрых от пота гимнастерках, без касок, сбросив ремни. Стволы гаубиц раскалились, звеня, отлетали в сторону стреляные гильзы. Заряжающие еле успевали загонять снаряды в казенники орудий. Поминутно слышались команды:

— Огонь!

— Огонь!

— Огонь!

При нехватке стволов надо было выдерживать высокий темп стрельбы — только таким образом мог дивизион подавить указанные командиром полка цели и расчистить путь стрелковым батальонам.

И он его выдержал.

Со своего наблюдательного пункта полковник Шварев видел, как выдвигался на рубеж атаки стрелковый батальон старшего лейтенанта Федора Безуглова и его соседи с флангов — батальоны капитана Владимира Пустовита и старшего лейтенанта Евгения Вокарука. Сквозь разрывы мин, исчезая в дыму, роты короткими перебежками шли в общем направлении на Ушакове. Под ногами бойцов дымилась земля, навстречу им, сверкая, веером хлестали трассы пулеметных очередей…

На рубеже атаки — несколько минут передышки (чтобы успели подтянуться отставшие), потом — красная ракета и мощное, протяжное «ур-ра!».

Около двух часов продолжался в Ушакове уличный бой. Опомнившись от сокрушительного артиллерийского обстрела, противник бросил в контратаку танки, автоматчиков на бронетранспортерах и пехоту. Каждую избу, погреб, чердак нашим бойцам приходилось брать штурмом. На улицах дрались врукопашную, били врага штыками, прикладами, малыми саперными лопатами. Немецкие танки и бронетранспортеры подрывали связками гранат, жгли бутылками с бензином…

В шестнадцать часов старший лейтенант Безуглов доложил по телефону командиру полка:

— Противник из Ушакова выбит!

— Закрепляйтесь. Идем к вам.

Полковник Шварев надел каску, сунул в карман запасную обойму к пистолету и вместе с комиссаром полка Гутником пошел в батальон старшего лейтенанта Федора Безуглова.

«Взять-то мы Ушакове взяли, — думал он, шагая глубокой лощиной, изрытой воронками от разрывов вражеских мин, — но немцы так легко нам эту деревушку не отдадут — это же ключ к Ельне с севера! Надо ждать контратаки. И пожалуй, очень скоро, пока мы не закрепились».

На узких улочках Ушакова — исковерканные гаубичным огнем немецкие орудия, пулеметы, повозки, трупы лошадей и фашистских солдат. Несколько изб горело, на окраинах полыхали длинные сараи, в садах пламя ползло вверх по стволам и веткам деревьев, вокруг, как черный туман, — едкий сладковатый дым.

Старший лейтенант Безуглов встретил командира полка возле своего КП (обыкновенный крестьянский погреб рядом со сгоревшей избой), доложил, что батальон и его соседи закрепляются на отбитом у немцев рубеже.

— Идемте в роты, — сказал полковник Шварев. — Посмотрим на месте. Закрепляться надо основательно. Противник наверняка будет контратаковать.

— Понимаю, товарищ полковник. Будем держаться. Только пусть артиллерия помогает.

— Артиллерия поможет, — пообещал комиссар полка Гутник. — Потери большие?

— Есть, товарищ старший батальонный комиссар. Как же без этого? Многих потеряли. Но и немцам хорошо досталось. Только одних танков они вон тринадцать штук оставили.

Роты окапывались на южной окраине Ушакова. Красноармейцы долбили неподатливую, накаленную июльским солнцем землю, в каменных домах оборудовали огневые точки. Взвод саперов выдвинулся за околицу — ставить противопехотные и противотанковые мины.

Командир полка остался доволен тем, что увидел. «Велик, велик наш рядовой боец, стоек, вынослив, терпелив… Эх если бы ему сейчас побольше танков да хорошую поддержку с воздуха! Разве устоял бы перед ним враг!»

— Хорошо, — сказал он. — Молодцы! Как только будет посвободней со временем — представляйте людей к правительственным наградам.

Вечером, около восьми, еще не зашло солнце, над Ушаковом появились вражеские самолеты, начали пикировать на позиции стрелковых батальонов, засыпая их осколочными и фугасными бомбами. А когда бомбардировщики ушли, ударили немецкие орудия и минометы. Под прикрытием их огня на Ушакове двинулись танки и пехота на бронетранспортерах.

Преимущество противника в живой силе и огневых средствах было подавляющим. Одна группа вражеских танков прорвалась к огневым позициям артиллерийского дивизиона, другая в сопровождении пехоты пошла на высоту 238,8, господствующую над полем боя. Рота, оборонявшая эту высоту, держалась до последнего бойца. Немецкие автоматчики стали просачиваться в тылы полка, нарушая связь, блокируя пути подвоза боеприпасов и эвакуации раненых…

На НП артдивизиона резко и длинно зазуммерил телефон. Капитан Помельников, следивший за огневым боем двух батарей на фланге полка, сорвал трубку:

— Слушаю.

— Слышу шум танковых моторов! — нервным срывающимся голосом доложил командир батареи, стоявшей на фланге полка и развернутой в направлении контратакующего противника. — Немцы обходят мою батарею…

— Одно орудие развернуть влево, остальным — прикрывать пехоту! — распорядился командир дивизиона. — Танки!.. Выбивайте танки!..

Немецкие танки все-таки прорвались в район огневой позиции этой батареи. Фашистские автоматчики, укрываясь за их броней, стали окружать артиллеристов.

— Хлопцы, за мной! — крикнул старший политрук Таровский, перебегая к небольшой лощинке, откуда было удобней встречать противника. За ним кинулись секретарь комсомольского бюро дивизиона сержант Дьяченко и два бойца-комсомольца — Боровский и Шейко. Заняв позицию в укрытии, они ружейно-пулеметным огнем во фланг встретили вражеских автоматчиков и вынудили их залечь. К этому времени на огневую дивизиона прибыла подмога, посланная командиром батальона старшим лейтенантом Пустовитом, а батарея артдивизиона, развернув свои орудия, один немецкий танк подбила, остальные вынудила пойти в обход.

Казалось, вражеская контратака отбита и сейчас наступит передышка. Но над залегшими в поле стрелковыми батальонами, над огневыми артиллерийского дивизиона капитана Помельникова опять появились вражеские самолеты, а на высотах и в лощинах южнее и западнее Ушакова — танки. Развернувшись в линию и ведя огонь с ходу, они двумя волнами пошли на 355-й полк. Немецкие снаряды рвались между траншеями и окопами, на улицах, на дорогах, ведущих в Ушакове из тылов. Загорелось еще несколько изб, всю деревню черным непроглядным облаком окутал густой клубящийся дым…

Командир дивизии, приехавший в это время на КП полковника Шварева, понял, что еще час такого боя, такого озверелого вражеского натиска — и полк попросту будет уничтожен. Он ляжет здесь весь, он погибнет здесь, верный солдатской присяге, но Ушакова при создавшемся соотношении сил все равно не удержит. А немцы не посчитаются ни с какими потерями и сделают все, чтобы вернуть этот ключевой пункт, главный узел их обороны севернее Ельни.

— Прикажите батальонам отойти на исходные позиции, — нахмурившись, сказал генерал Руссиянов командиру полка. — Завтра мы постараемся Ушакове вернуть.

Ночью, несмотря на усталость, мучаясь бессонницей, в сотый раз разглядывая вдоль и поперек лежащую перед ним карту того участка передовой, на котором весь прошедший день 24 июля и наступал и отходил 355-й полк, полковник Шварев пришел к окончательному убеждению, что главный ключ к Ушакову — высота 238,8, расположенная западнее этого населенного пункта, примерно на полпути между деревушками Картино и Шушкино. Господствуя над местностью, она позволяла захватившему ее противнику контролировать все подходы к Ушакову, а при начале наступления держать под фланкирующим пулеметным огнем весь правый фланг полка. На высоте наверняка находились и наблюдательные пункты артиллерийских и минометных подразделений противника, что позволяло ему вести губительно точный огонь по атакующим.

За час до начала нового наступления на Ушакове, назначенного командиром дивизии на пять ноль-ноль, полковник Шварев отдал предварительные распоряжения командирам батальонов, спецподразделений и начальникам всех служб полка. Командиру артиллерийского дивизиона капитану Помельникову он приказал быть готовым часть орудий выделить для подавления огневых средств противника на высоте 238,8.

Ровно в пять утра полк начал выдвижение и сразу же попал под сильный пулеметный и минометный огонь. Предположения полковника Шварева подтверждались: высота 238,8 стала главной помехой на пути полка. Установленные там крупнокалиберные пулеметы ударили в правый фланг идущих на Ушакове батальонов, а наблюдатели минометных и артиллерийских батарей точно корректировали огонь.

— Помельникова! — приказал командир полка телефонисту, и когда командир артдивизиона взял на своем НП трубку, сказал: — Подавите цель на высоте, как было решено.

— Есть!

— Вызывай первый.

Телефонисту удалось связаться с командиром первого батальона старшим лейтенантом Безугловым.

— Роту Логойского — на высоту 238,8, — приказал комбату командир полка. — Атаковать по окончании артналета.

Со своего НП полковник Шварев видел, как рота лейтенанта Логойского выходила на рубеж атаки ПОД прикрытием огня артиллерийского дивизиона. «А этот Помельников действительно снайпер, — невольно отметил про себя командир полка, наблюдая, с какой точностью и методичностью ведет обстрел высоты артиллерийский дивизион. — Молодец! Надо доложить Ивану Никитичу…»

Рота Логойского была уже на скатах высоты — сквозь дым и пыль, сквозь марево горящих посевов и сухих трав можно было разглядеть отдельных ее бойцов, упорно поднимающихся по северным и восточным скатам. Командиру полка показалось вдруг, что он даже слышит «ура!», вспыхнувшее при решающем броске роты к вершине.

Спустя четверть часа старший лейтенант Безуглов доложил:

— Вторая рота взяла высоту 238,8.

— Понял. Передайте мою благодарность всему личному составу. После боя представляйте людей к правительственным наградам.

Непосредственно на Ушакове наступал третий батальон, в авангарде которого шла седьмая рота младшего лейтенанта Балабана. С НП командира полка трудно было разглядеть то направление, но командир батальона старший лейтенант Владимир Пустовит постоянно держал Шварева в курсе складывающейся обстановки, и уже около семи часов, то есть через два часа после начала наступления, доложил:

— Седьмая рота зацепилась за окраины Ушакова. Продолжаю продвижение. Прошу поддержать артогнем. Докладываю: младший лейтенант Иван Григорьевич Балабан погиб смертью героя, поднимая роту в атаку.

Ушакове было взято и на этот раз. И снова, как вчера днем, уже через час на 355-й полк, не дав ему закрепиться, немцы обрушили шквал минометного и артиллерийского огня, сильнейший бомбовый удар пикировщиков. Прежде всего враг бросил крупные силы на высоту 238,8. Его численное преимущество было многократным. Лейтенант Логойский несколько раз поднимал своих бойцов врукопашную. Он так и остался на этой высоте, сраженный фашистской автоматной очередью. Пали в этом бою многие бойцы и командиры отважной роты, и только тогда, когда на высоте почти уже никого не осталось в живых, фашистские автоматчики смогли пробиться к ее гребню…

Крупные силы бросил противник и на Ушакове. Доложив обстановку командиру 103-й мотострелковой дивизии (355-й оперативно подчинялся ему), полковник Шварев получил разрешение отвести полк из населенного пункта. Но при условии, что после перегруппировки он Ушаково вернет.

Вернуть Ушаково не удалось. Полк еще раз сумел зацепиться за его окраины, снова штурмом взял высоту 238,8, но враг подавил его численным превосходством — в людях, в танках и в авиации. Высоту и деревню пришлось оставить. Но все попытки противника прорваться дальше на север, улучшить свои позиции и расширить Ельнинский выступ успеха ему не принесли. 355-й полк закрепился на высотах севернее Ушакова, контролируя шоссе Ельня — Дорогобуж. Сотни фашистских солдат, десятки танков, орудий, бронетранспортеров, автомашин, мотоциклов уничтожил он в этих тяжких беспрерывных боях. И сделал главное — то, что должен был сделать: во взаимодействии с соседями сковал крупные вражеские силы, не позволил противнику улучшить позиции, расширить плацдарм, набитый нацеленными на Москву фашистскими войсками.

3

— Ни лица, ни воинского звания вошедшего в землянку человека командир Сотой сразу не разглядел. Но подумал: раз охрана и Лясковский пропустили, значит…

— Генерал-майор Найденов, — с порога представился вошедший. — По личному поручению главнокомандующего направлением. Я говорю с генералом Руссияновым?

— Именно с ним. Прошу садиться.

Иван Никитич, успевший подремать после возвращения из 355-го всего какой-нибудь час, поспешно надел китель, застегнул пуговицы, мысленно обещая дать кому следует нагоняй за то, что сначала не доложили, а вот он теперь вынужден принимать представителя главкома в таком виде…

— Маршал Тимошенко, — начал генерал Найденов, — приказал передать вам следующую директиву. — Он расстегнул новенькую планшетку, достал из-под целлулоидной пленки пакет: — Ознакомьтесь, и если есть вопросы…

Директива предписывала:

«1. Вы с дивизией подчиняетесь Главнокомандующему Западным направлением.

2. Доукомплектуйтесь и сколотите части дивизии, обеспечив их артиллерийским снабжением.

3. Установите связь с действующими впереди вас соединениями 24-й армии и в зависимости от создавшейся обстановки действуйте по своему усмотрению с немедленным донесением о вашем решении Главнокомандующему Западным направлением. Главнокомандующий рекомендует использовать дивизию на главных направлениях, ведущих на Вязьму, там, где действия противника окажутся более активными… Части, уже введенные в бой в составе 24-й армии, до окончания боя с фронта не снимать» {22}.

— Маршал Тимошенко, — сказал Найденов, заметив, что генерал Руссиянов закончил чтение, — хорошо знает вашу дивизию, Иван Никитич, и высоко оценивает ее действия в районе Минска… Ваш опыт борьбы с танками противника обобщен и распространяется в специальной листовке политуправления фронта {23}.

— Передайте маршалу нашу благодарность за высокую оценку боевых действий дивизии. Мы постараемся и впредь оправдать почетное звание орденоносного соединения… («А орден Ленина у Якимовича. — Эта неожиданная мысль пронзила вдруг все существо командира Сотой. — А Якимович… Кто скажет, где сейчас Михаил Викторович Якимович, кто ответит?») Листовки я, к сожалению, не видел.

— Я привез вам несколько экземпляров, — Найденов опять со щелчком расстегнул планшет и достал оттуда тонкую пачку листовок. — Пожалуйста. На днях военный совет с учетом опыта вашей дивизии подписал и специальные указания по борьбе с танками {24}. Дивизия получит их обычным порядком — через штаб армии. У вас есть вопросы по существу директивы? Нет? Отлично. Хочу добавить: о ней поставлен в известность генерал Ракутин, и вашей дивизии будет оказано всяческое возможное содействие в доукомплектовании и довооружении.

— Благодарю.

— И последнее. Не теряя времени, пошлите своего представителя в штаб направления, чтобы подобрать для дивизии командный состав. Там, в командирском резерве, есть командиры из полков вашей дивизии — те, кто вышел из окружения. Думаю, они охотно к вам вернутся. Кадровикам на этот счет будут даны необходимые указания. С рядовым и сержантским составом, как вы сами должны понимать, дело несколько сложней. А подавляющей массе командно-политического состава, несмотря на то, что им пришлось находиться на временно оккупированной территории, мы вполне доверяем.

На совещании командного состава штаба дивизии и полков генерал Руссиянов обратил внимание на самое существенное, по его мнению, обстоятельство — на нехватку времени и призвал всех командиров приложить максимум усилий для обучения нового пополнения.

— Необходимо, — сказал он, — чтобы каждый боец овладел навыками современного боя, знал свое оружие, не боялся вражеских танков и умел с ними бороться. Приказываю всем без исключения командирам лично проводить и постоянно контролировать обучение пополнения ~ как групповым, так и индивидуальным методом. Проверку качества занятий буду проводить сам.

Комиссар дивизии Филяшкин подчеркнул особую роль политработников в этом важном деле, призвал партийные организации полков, всех коммунистов и комсомольцев — участников боев показать пример в обучении вновь прибывшего пополнения.

— Кирилл Иванович, — сказал своему комиссару командир дивизии, когда после совещания они остались вдвоем, — я прошу вас сегодня же, вот сейчас, поехать в штаб направления… Там в командирском резерве есть наши люди. Возьмите, кого можно, пусть возвращаются в дивизию… И обязательно узнайте все, что будет возможно узнать, о Якимовиче и Зыкове. Обязательно!..

— Я вас понял, Иван Никитич.

В командирском резерве из «своих» он нашел немногих — в основном тех, кто служил в 331-м и выходил из окружения в отряде капитана Бабия — самого Василия Бабия, капитана Максима Старкова, старшего лейтенанта Ивана Марчука, кое-кого из политработников, из ротных и взводных командиров. Расспрашивал, кого только мог, и о подполковнике Якимовиче и батальонном комиссаре Зыкове — никто ничего не знал.

В дивизию возвращались на другой день. В открытом кузове полуторки ехали не только «старички», ветераны Сотой, но и вновь назначенные в дивизию командиры и политработники: новый командир 85-го стрелкового полка майор В. Карташов, новый командир 331-го майор И. Солошенко, новый начальник политотдела дивизии батальонный комиссар М. Моисеев… Готовность, с которой кадровики пополняли Сотую, говорила прежде всего о том, что дивизию скоро наверняка бросят в бой и поставят перед ней новые нелегкие задачи.

4

Поздним июльским вечером в лесную деревушку Волочек (недалеко от Дорогобужа) прибыла колонна автомашин — несколько легковушек, небольшой штабной автобус и броневики охраны. Командующий 24-й армией генерал-майор Ракутин был заранее предупрежден: к вам с группой командиров едет командующий войсками вновь созданного Резервного фронта генерал армии Жуков. Пока ждали, было время кое над чем поразмыслить. Почему вдруг начальник Генерального штаба назначается командующим войсками фронта, да еще в принципе такого, который за редким исключением не имеет дела с противником и называется-то именно поэтому Резервным? Почему командующий этим фронтом находит необходимым и срочным прежде всего побывать именно в 24-й армии, внезапно переданной из состава Западного фронта в состав Резервного? Ракутин хоть и не мог утверждать этого наверняка, но события эти он связывал прежде всего с Ельней, с Ельнинским выступом, который войска его армии обложили с трех сторон и все эти дни стараются всячески помешать немцам накапливать там силы для броска на Москву.

Жуков был хмур и неразговорчив — слишком тяжелое впечатление оставила у него дорога от Гжатска до этой маленькой деревушки Волочек: почти все время справа — на западе и на юге, — в том направлении, куда ехала колонна машин, колыхались низко по горизонту кровавые зарева. Оттуда же изредка доносился глухой, тяжелый гул орудий — война, беспощадно ворвавшаяся в нашу страну, не знала ни дня, ни ночи, уничтожала все, что советский народ создавал своим трудом, поднимал после разрухи гражданской, возводил в нелегкие годы первых пятилеток.

— Доложите, генерал, обстановку на фронте вашей армии, — сухо сказал Жуков, садясь за большой стол с картами в просторной землянке командующего армией.

Ракутин прекрасно понимал, что, видя его впервые, Жуков будет сейчас очень внимательно присматриваться к нему, придирчиво оценивать и взвешивать каждое его слово, тем более что довоенная служба в пограничных войсках должна была неизбежно наложить свой отпечаток на стиль работы и образ мышления командующего армией.

Он начал с обстановки и дислокации войск на северном фасе Ельнинского выступа. Жуков слушал его внимательно, посматривая на карту, и перебил только один раз, когда Ракутин докладывал, что в боях за Ушаково отличился 355-й стрелковый полк 100-й стрелковой дивизии, а основные силы дивизии под руководством генерала Руссиянова приводят себя в порядок после выхода из окружения и дислоцируются в настоящее время в лесах севернее Подмошья.

— Знаю Руссиянова! — сказал Жуков. — Вместе служили когда-то в Слуцком гарнизоне. У него был там отличнейший полк!.. Полагаю, что и дивизия отличная, если судить о ее действиях под Минском… Вы имеете отличного комдива, генерал! Продолжайте!

Судя по всему, командующий фронтом докладом генерала Ракутина остался доволен. Вопросов почти не задавал, кроме нескольких — чисто уточняющих. В таком же духе поинтересовался некоторыми деталями и приехавший вместе с Жуковым командующий артиллерией Резервного фронта генерал-майор Говоров.

— Все! — Жуков резко поднялся над столом, уперся в него обеими руками. — Устройте нас где-нибудь на ночь, Константин Иванович. Завтра рано утром — в войска. Я хочу посмотреть все сам.

Почти весь день пробыв на переднем крае, побывав на командных и наблюдательных пунктах не только многих дивизий, но и полков, дугой обложивших Ельнинский выступ, генерал армии Жуков пришел к определенным выводам. Первое и самое главное, в чем он убедился воочию: противник прочно укрепил свои позиции, продолжает наращивать их оборонительную мощь. Так называемый выступ, по существу, стал сильным укрепленным районом: танки и штурмовые орудия зарыты в землю и превращены в доты и неподвижные огневые точки, оборонительные позиции пехоты состоят из нескольких рядов траншей, кроме основных рубежей, имеются запасные и отсечные. Танкоопасные направления заминированы и перекрыты рвами, все пути подхода к переднему краю немцев пристреляны. Срезать Ельнинский выступ сейчас 24-я армия даже при высоком наступательном духе ее бойцов и командиров была не в состоянии. Ее необходимо усилить двумя-тремя дивизиями и артиллерийскими частями, в достаточном количестве обеспечить боеприпасами и материальными средствами. Своим мнением о положении дел поделился с командующим фронтом и командующим армией и генерал Говоров. Он отметил, что артиллерийская разведка недостаточно хорошо выявила огневую систему вражеской обороны, поэтому артиллерийский огонь с нашей стороны ведется большей частью не по точно разведанным, а лишь по предполагаемым целям. Мало того, что он по этой причине неэффективен — такая практика ведет к огромному и зачастую бесполезному расходу боеприпасов.

— Итак, — подводя итоги совещания в штабе армии, сказал Жуков, — контрудар надо тщательно спланировать, рассчитать и обеспечить материально. Для этого нам понадобится не менее десяти-двенадцати дней. Особо обращаю ваше внимание на следующее: все должно проводиться втайне от противника. Режим оборонительных боев армии должен оставаться неизменным, следует так же, как и раньше, наносить врагу урон артиллерийским и минометным огнем, действиями стрелковых подразделений, использовать каждую возможность для улучшения своих позиций. Немцы ничего не должны заподозрить. Что же касается перегруппировки сил и средств и подтягивания резервов, то все это должно проводиться только в темное время суток, в режиме полного радиомолчания при максимальном сокращении телефонных переговоров.

Иван Никитич Руссиянов не мог знать, что генерал армии Жуков в разговоре с командующим 24-й армией Ракутиным вспомнил его добрым словом, вспомнил их совместную службу, высоко отозвался о его командирских и человеческих качествах. И сделал зарубку в своей цепкой рационально-расчетливой памяти, имея в виду недалекое будущее.

Директива командующего Резервным фронтом, полученная через штаб армии, и слегка удивила его и слегка — чего ж тут скрывать! — польстила его самолюбию: командиру Сотой было приказано принять руководство северной группировкой советских войск (из состава 24-й армии) в ходе ближайшей операции по ликвидации Ельнинского выступа. Предлагалось провести рекогносцировку местности в районе населенных пунктов Ушакове, Макаринки, Быково, Семешино с расчетом на наступление в ближайшие дни в юго-западном направлении.

На рассвете 3 августа генерал-майор Руссиянов, старший батальонный комиссар Филяшкин, новый начальник штаба дивизии майор Кащеев с оперативной группой штадива, выполняя приказ фронта и армии, выехали из леса севернее Подмошья в район предстоящих действий на рекогносцировку. Стояло теплое безоблачное августовское утро. Точной даты наступления еще никто не знал. А до него оставалось всего шесть дней.

5

Сутки спустя, 4 августа, в Борисов, в штаб группы армий «Центр», прибыл Гитлер. Его сопровождали генерал-фельдмаршал Кейтель, генерал артиллерии Йодль, полковник службы генерального штаба Шмундт, охрана, секретари, несколько офицеров для поручений. В весьма продолжительной и весьма сумбурной беседе с командующим группой армий генерал-фельдмаршалом фон Боком, с командующими танковыми группами Гудерианом и Готом, а также с другими высшими офицерами штаба группы, Гитлер изложил свою точку зрения на ведение дальнейших операций Восточного похода. К изумлению многих присутствовавших он предпочел экономические цели войны политическим и объявил, что взятие Москвы является, по его убеждению, делом третьестепенной важности. Первой достижимой целью вермахта он считал Ленинград и русское побережье Балтийского моря — в связи с тем, что в этом районе имеется большое число промышленных предприятий, а в самом Ленинграде находится единственный завод по производству сверхтяжелых танков, а также в связи с необходимостью устранения русского флота на Балтийском море.

— Мы должны достичь этой цели к двадцатому августа, — сказал Гитлер. — Я не сомневаюсь в успехе группы армий фон Лееба, усиленной пикирующими бомбардировщиками Рихтгофена, севернее озера Ильмень. После этого значительная часть авиации и сухопутных войск группы армий «Север» будет передана вам, Бок.

Благоприятно, по мнению Гитлера, складывалась обстановка и на юге, где намечается уничтожение крупных сил противника. Именно поэтому на втором месте по важности стоит сейчас юг России, Донецкий бассейн и район Харькова, где расположена вся база русской экономики. Поэтому он находит целесообразным уже теперь повернуть крупные силы группы армий «Центр» на юго-восток, а на восточном направлении лучше пока избрать оборонительный способ действий. Надо учитывать и климатические условия, добавил Гитлер. Эксперты докладывают, что период осенних дождей начинается на юге России уже в середине сентября, тогда как в районе Москвы — лишь с середины октября…

Но военная верхушка продолжала отстаивать свою точку зрения. Неделю спустя после совещания в Борисове, когда советские войска уже начали вгрызаться в оборонительные позиции немцев по всему фронту Ельнинского выступа, штаб оперативного руководства — ОКБ — после детальной оценки обстановки рекомендовал верховному командованию вермахта следующее: «Подготовить к концу августа наступление группы армий «Центр» с нанесением главного удара на Москву с таким расчетом, чтобы впоследствии танковая группа Гудериана, преследуя противника, могла повернуть на юго-восток и наступать вниз по течению Дона». А еще неделю спустя штаб оперативного руководства подтвердил свои выводы: «Следовательно, в начале сентября группа армий… может занять намеченные исходные районы для наступления на Москву и вскоре перейти в наступление (имея подвижные соединения на обоих флангах)… Это наступление направлено против наиболее боеспособных армий, оставшихся еще у противника… Максимальная вероятность овладения Москвой обеспечена» {25}.

6

Все шесть дней, оставшиеся до наступления, комиссар Сотой Кирилл Иванович Филяшкин провел в частях, возвращаясь в штаб только переночевать.

Личный состав частей о предстоящем наступлении, а тем более о направлении действий дивизии и времени вступления в бой, разумеется, не знал. Но люди чувствовали: намечается что-то серьезное. Полки получали пополнение, оружие, боеприпасы, их командиров часто вызывали в штаб дивизии, интенсивно проводились и дневные и ночные занятия, на которых отрабатывались не только приемы ведения оборонительного боя — подразделения оттачивали элементы боя наступательного, сколачивались и учились эффективно действовать небольшие штурмовые группы. Наблюдатели и разведчики артиллерийских полков, сменяя друг друга, круглые сутки проводили в окопах частей первого эшелона, засекая цели на переднем крае и в глубине вражеских оборонительных позиций. Тыловые службы по ночам подвозили на пункты боепитания снаряды, патроны, гранаты, бутылки с зажигательной смесью. Везде прошли партийные и комсомольские собрания с одной для всех повесткой дня: в будущих боях коммунист — пример мужества и отваги. Более трехсот бойцов и командиров частей дивизии подали в эти дни заявления с просьбой о приеме в партию. И естественно, каждый догадывался, чувствовал сердцем — скоро будем наступать. Скоро!

Комиссар считал своим долгом, своей служебной и партийной обязанностью встретить по возможности каждую группу прибывающего пополнения, рассказать ему о боевой истории дивизии, о тех боях, которые она вела под Минском, о том, как дралась в окружении, пробиваясь к своим. Его по-настоящему порадовали прибывшие в дивизию сибиряки и молодые шахтеры Донбасса и Подмосковья. Но особое, трудно объяснимое чувство испытал он, знакомясь с пополнением, прибывшим из Ленинграда, — это были политбойцы-добровольцы коммунистического батальона. Его трогала молчаливая суровая решимость седоволосых ветеранов, старых партийцев, сильных своей верой и убежденностью, трогала искренность и чистота помыслов людей, ни разу еще не державших в руках оружия, но с открытым сердцем, добровольно пошедших служить Отечеству в тяжкий для него час. И больно — от великого уважения — сжималось сердце, когда он разговаривал с семнадцатилетними мальчиками — комсомольцами, бывшими учениками ленинградской артиллерийской спецшколы; они упросили-таки взять их на фронт, они уже чувствовали себя профессиональными военными, рвались в бой…

За несколько дней до начала наступления в дивизию вернулся измотанный боями за Ушаково 355-й стрелковый полк. Дислоцированный в лесах севернее деревни Кондраты, он тоже получил пополнение личным составом и материальной частью и, имея в качестве усиления отдельный дивизион противотанковых орудий и один дивизион 46-го гаубичного артиллерийского полка, по плану операции должен был находиться в резерве командования северной ударной группировки.

Последние часы перед наступлением… Ночь с 8 на 9 августа…

Вернувшись из штаба дивизии, командиры 85-го и 331-го стрелковых полков отдали приказ: выступать, начать выдвижение на исходные позиции. Их должен был поддерживать 34-й пушечный артиллерийский полк и другие средства усиления.

Из лесов в районе населенных пунктов Кряково и Подмошье батальоны вышли с таким расчетом, чтобы к рассвету уже быть на исходных позициях на рубеже Быково — Митино и успеть там окопаться. Узкими лесными дорогами колонны шли быстрым уверенным шагом. Артиллерийские батареи на конной тяге, обгоняя пехоту, выдвигались на свои заранее намеченные огневые позиции… Наконец лес остался позади — и показалось: громче и увесистей стало глухое бормотание передовой, как и все эти ночи, залившей горизонт негаснущими заревами пожаров.

Командир 85-го стрелкового полка майор Карташов выехал на свой командный пункт севернее деревни Митино несколько раньше и сам встретил подходившие батальоны. Каждый из них уже знал свой участок исходного рубежа, и указывать им позиции не было нужды — накануне провели рекогносцировку.

Со своего НП командир полка мог бы без помех наблюдать за движением стрелковых рот, но сейчас, в серых предрассветных сумерках, их разглядеть было трудно. К тому же на окраине Митина там, где были основные исходные позиции полка, еще дымилось несколько догорающих изб, и розоватый, словно подкрашенный кровью дым стелился по самой земле.

Телефонная связь с батальонами была установлена быстро. Теперь оставалось ждать выхода на назначенные рубежи остальных частей дивизии и начала артиллерийской подготовки. А потом в полном соответствии с планом наступления северной группировки войск 24-й армии на Ельню — вперед и только вперед!

Тревожный длинный зуммер телефона поднял майора Карташова с земляного выступа в стене землянки. Звонил командир первого батальона:

— Меня атакует пехота противника!

Спустя несколько минут об атакующем их противнике доложили и другие комбаты. Выходит, немцы почувствовали недоброе и решили нанести упреждающий удар. И то, что в дивизии посчитали обычным «дежурным» артобстрелом, было, по сути дела, артподготовкой. А батальоны-то почти на голом месте, они наверняка не успели окопаться на исходных, да и окапываться всерьез был ли смысл: здесь же не рубеж обороны, а исходный рубеж для броска вперед!

Карташов немедленно связался с командиром дивизии, доложил обстановку.

— Знаю, — жестко и раздраженно ответил ему генерал Руссиянов. — Позиций не оставлять ни при каких условиях. Все!..

(Здесь необходимо сказать вот что: Гитлер сумел-таки убедить своих генералов — наступление на Москву было отложено. Разумеется — ненадолго, временно, до решения других стратегических задач, казавшихся фашистской верхушке более важными и более легко выполнимыми. Но глубинная суть дела заключалась тут не в заранее спланированной стратегии, а в реально складывающейся обстановке, которую вермахт и его командование пытались, но не могли подчинить своей воле. Стойкое, становившееся все более организованным и продуманным сопротивление Красной Армии на западном стратегическом направлении заставило танковые дивизии Гудериана и Гота притормозить, а вслед за ними остановились полевые армии Штрауса и фон Клюге. Потери в войсках и технике, особенно в танках у немцев были огромными. Тут уж не до наступления на Москву!..

Но в полосе группы армий «Юг» обстановка для противника складывалась более благоприятно. Пополнив солдатами и новыми машинами 2-ю танковую группу, гитлеровское командование повернуло ее и часть полевых армий на юго-восток, рассчитывая окружить наш Юго-Западный фронт, и прежде всего — советские войска в районе Киева. Однако вести серьезное наступление в том направлении можно было при одном обязательном условии — прочного прикрытия левого фланга наступающей группировки, так как над ним угрожающе нависали армии Резервного фронта русских. В числе прочих мер, принятых в. этом смысле командованием немецких сухопутных войск, было и укрепление Ельнинского выступа, который в дальнейшем предполагалось использовать как трамплин для решительного прыжка на Москву.

Именно поэтому фашистская разведка очень внимательно следила за всем, что происходит у русских на западном направлении и в частности — в районе Ельни. Нашим же частям даже при самых тщательных и строгих мерах предосторожности скрыть подготовку к наступлению было очень трудно, тем более что у нас в тылах действовала вражеская агентура, в основном — сброшенная с самолетов. И вполне естественно, что как только у противника возникли обоснованные подозрения в том, что наши войска готовят наступательный удар, он попытался их упредить).

Фашистская пехота двинулась на позиции 85-го стрелкового полка после короткой, налетевшей, как шквал, артиллерийской подготовки. Со своего наблюдательного пункта на высотке чуть западнее Митина майор Карташов видел в бинокль, как по вытоптанному, местами выгоревшему некошеному полю идут сквозь сизый, слоящийся по земле дым цепи немецких автоматчиков. Идут то шагом, то легкой рысцой, почти не пригибаясь, не используя никаких укрытий… «Шнапсом подогрели сволочей… Ладно, сейчас встретим!»

Ему удалось быстро связаться с командиром 34-го артиллерийского полка, только что занявшего огневые позиции. Майор Минервин, сменивший недавно выбывшего из строя майора Останьковича, был на своем наблюдательном пункте за позициями одного из стрелковых батальонов. Сказал, что все видит и скоро даст огоньку.

Но и разрывы снарядов, уже через минуту начавшие вздымать землю в гуще цепей немецких автоматчиков, казалось, не произвели на тех никакого впечатления. Убитые оставались лежать на земле, а те, кто уцелел, продолжали настырно продираться к окраине Митина сквозь густой дым разрывов. Думалось: нет им конца — они лезли как саранча, перешагивая через убитых и раненых. Десятками косили их расчеты пулеметных рот полка, но гитлеровцы не останавливались — с воплями и стрельбой шли напролом.

— Приготовиться к контратаке, — приказал майор Карташов комбатам и снова связался с майором Минервиным, попросив его прекратить артогонь, чтобы не задеть своих: через минуту-другую стрелковые роты должны подняться в рукопашную.

Он опустил бинокль, вытер платком уставшие воспаленные глаза и, когда снова поднял его, чтобы посмотреть, что там на передовой, увидел, как в дымное, жаркое, несмотря на утренний час, небо и справа, и слева, и в центре занимаемых полком исходных позиций взлетают красные ракеты.

Сотовцы пошли в штыковую.

Первые сутки боя показали многое. Своим отчаянным фанатичным сопротивлением, прочностью созданных им оборонительных позиций противник подтвердил, что придает Ельнинскому выступу огромнейшее значение и в ближней, и в дальней перспективе, что просто так он его не отдаст, что он ясно сознает: потеря Ельни может резко изменить ситуацию — сразу нависнет угроза над его войсками, готовящими удар в юго-восточном направлении, а в последующем вермахт будет лишен важного стратегического плацдарма, трамплина для запланированного на осень прыжка к Москве. Именно поэтому и на северном фланге выступа, и на южном, и в его центре враг не только отчаянно оборонялся, но и предпринимал попытки сбить наши части с занимаемых ими тактически выгодных рубежей, улучшить свои позиции. Высоты, деревушки, лесные массивы, рощи неоднократно переходили из рук в руки. Наши артиллеристы успешно срывали попытки врага вклиниться в глубину позиций советских войск. Но если врагу не было, как говорится, житья от нашей артиллерии (о точности и силе ее огня с ужасом рассказывали пленные), то фашистская авиация частенько не давала нашим артиллеристам поднять головы, выискивала их и пыталась уничтожить. Кто-то предложил для дезориентации и отвлечения немецкой авиации создать в районе занимаемых Сотой рубежей несколько ложных огневых позиций артиллерии. Нашли бревна, соорудили макеты орудий, замаскировали их небрежно — и фашистские летчики «клюнули». Обнаружив «русскую артиллерию», они обычно вываливали на ложные позиции весь запас бомб, но едва успевали пересечь линию фронта, как по немецким окопам и траншеям, по тыловым дорогам, по огневым позициям вражеской артиллерии опять точно били пушки и гаубицы Сотой. Только две батареи 46-го гаубичного полка (ими командовали лейтенанты А. Букай и В. Титаренко) нанесли врагу урон, исчислявшийся сотнями солдат, десятками орудий и пулеметов, несколькими наблюдательными пунктами, не одной колонной грузовых автомашин с боеприпасами. Меткие выстрелы артиллеристов сносили башни с зарытых в землю немецких танков, поднимали на воздух вражеские дзоты. Против фашистской пехоты успешно действовал 34-й артиллерийский полк дивизии. Его командир майор Н. А. Минервин дневал и ночевал на позициях стрелковых батальонов, подбирая для себя удобные наблюдательные пункты, чтобы точнее и эффективнее управлять огнем. Невысокий, очень подвижный, казалось, заговоренный от вражеских пуль и осколков, он вместе со своим телефонистом переходил по траншеям с одного наблюдательного пункта на другой, указывал цели, отдавал команды. И стоило только фашистским автоматчикам предпринять попытку очередной атаки, как они тотчас же попадали под прицельный огонь артиллеристов…

Жаркой была первая половина августа. Бои с короткими перерывами шли почти круглые сутки. Генералу Руссиянову пришлось выдвинуть на передний край стоявший в резерве 355-й стрелковый полк. Командирам батальонов и рот зачастую самим приходилось принимать решения на контратаку — «согласовывать с верхами» не хватало времени. Нередко сами бойцы и сержанты, видя, что складывается тяжелая обстановка, поднимали в рукопашную своих товарищей. Именно так поступил 12 августа помощник командира взвода комсомолец старший сержант Александр Сашко. Видя, что дело плохо, что фашистские автоматчики вот-вот могут прорваться в тылы батальона, он первым выскочил из окопа, увлекая товарищей:

— Вперед! За мной!..

Сотовцы погнали автоматчиков от своих позиций на подступах к деревне Гурьево, и когда показалось, что положение выправилось, что взвод лейтенанта Литвиненко (добровольца из коммунистического батальона москвичей) уже отбил вражескую атаку, командир взвода был тяжело ранен.

Сашко не растерялся, обернулся к товарищам:

— Командую я!.. Вперед!

Осколок немецкой мины огненно полоснул по его правой руке. До того мига, как Александр почувствовал боль, он успел подумать: «Как же без правой-то?.. Я ведь художник, гравер…» Но в горячке боя, как это нередко бывает, Александр Сашко почти не ощутил боли — она свалила его через несколько секунд. Но тогда он невероятным усилием воли заставил себя перехватить винтовку левой рукой, окровавленную правую взметнул вверх, крикнул:

— Вперед! За Родину!.. Вперед!..

И упал на иссохшую, развороченную танковыми гусеницами и снарядными воронками землю.

Был ему тогда двадцать один год {26}.

…Из-за пометок красным и синим карандашами на полевой карте почти ничего невозможно было разглядеть. Короткие и длинные, прямые и изогнутые стрелы, ромбики, подковки, окружности и овалы — все это было так перемешано, что лишь с большим трудом удавалось определить, где же на данный момент находятся батальоны полка и где противник. И тем не менее карта отражала истинную суть событий — быстро и часто меняющуюся обстановку на передовой.

Пятый день дивизии 24-й армии, объединенные в северную группу, вгрызались во вражескую оборону на подступах к Ельне, но продвижения здесь пока, по существу, не было. В одном месте нашим частям удавалось продвинуться на два-три километра, зато в другом приходилось чуть подаваться назад под натиском превосходящих сил противника. Деревушки, высоты, перекрестки дорог по нескольку раз переходили из рук в руки.

И вот теперь, в который уж раз разглядывая карту с сотнями красных и синих пометок, командир 355-го стрелкового полка Сотой полковник Николай Шварев думал: что же еще можно предпринять, чтобы выйти наконец к Макаринкам, зацепиться за южную окраину этой деревушки и тем самым значительно улучшить позиции полка, если иметь в виду дальнейшее продвижение на юг, как это было определено боевым приказом. Вошел адъютант, пристроившийся вместе с телефонистами в соседнем отсеке землянки, как-то не очень уверенно доложил:

— Товарищ полковник, к вам… это… посетитель.

— Посетитель? — вскинул голову Шварев. — Кто такой?

— Герой Советского Союза, Фамилии не назвал, но говорит, что вы его знаете лично, поэтому хочет сделать… это… сюрприз, Пропустить?

— Ладно, пропусти.

Командир полка был озадачен не менее адъютанта, и когда пропущенный к нему человек остановился у брезентового полога, заменявшего дверь, и вытянулся в струнку, Шварев действительно узнал его, хотя и не сразу. Спросил для верности:

— Неужели Хмаладзе?

— Он самый, товарищ полковник!

— Ну проходи, садись… Какими судьбами?

После боев на Карельском перешейке замполитрука Илья Григорьевич Хмаладзе, удостоенный звания Героя Советского Союза, тяжело раненный при штурме дота на линии Маннергейма, долго лечился в госпитале, а поправившись, вернулся к себе на родину — в Грузию, стал работать в колхозе…

— А когда немцы напали, разве я мог, товарищ полковник, оставаться дома? Надел старую военную форму, в которой домой пришел, орден и Золотую Звезду и поехал искать свою родную дивизию, свою Сотую, Она мне — как вторая мать, честно говорю!.. Я знал, что дивизия в Минске, но вот пока добирался, пока нашел, пока некоторым бюрократом доказывал, кто я такой и чего хочу, — много времени прошло… Поэтому прошу: извините за опоздание. И дайте оружие.

— Дам, Илья Григорьевич, дам! Но как здоровье-то?

— Фашистов бить — хватит! А больше зачем сейчас здоровье?

— Фашистов бить — сейчас главное, — согласился Шварев. — Да вот еще не всегда у нас получается.

Хмаладзе попытался заглянуть ему в глаза!

— Тяжело? Обстановка тяжелая, да?

— Скоро сам увидишь. — Командир полка помолчал, словно что-то прикидывал в уме, потом сказал — решительно и твердо: — Даю тебе третий батальон.

— Целый батальон?

— Да. С командирами у нас туго, Илья… Так что отказа я не приму. Сегодня же примешь батальон. С командиром дивизии я согласую.

— У нас все еще Ермаков?

— Нет — Руссиянов. Генерал-майор Руссиянов Иван Никитич. Крут, требователен, любит порядок. Но дело знает и себя не жалеет. И героев очень уважает… Сейчас я прикажу тебя обмундировать, накормить, поставить на все виды довольствия, а через час поедем в; третий — я представлю тебя командирам и личному составу.

И еще день, и другой, и третий все три стрелковых полка Сотой, составлявшие авангард северной группировки, продолжали при сильной поддержке своей и приданной артиллерии расшатывать вражескую оборону на рубеже Ушакове — Картино — Макаринки — Быково — Митино. Бои с переменным успехом шли за каждую деревушку, в деревне — за каждый дом. Чем активнее действовали наши наступающие части, тем яростнее и фанатичнее становилось вражеское сопротивление. За сутки иногда не удавалось продвинуться и на километр.

15 августа на рассвете 355-й полк подошел вплотную к Макаринкам, сумел выбить немцев из полыхающей деревни. Полковник Шварев, правомерно считавший это значительным успехом своего полка, решил сам пройти в подразделения, укреплявшиеся в Макаринках, чтобы лично дать указания по устройству оборонительных позиций (потом они должны были стать исходными для нового броска на юг), — было бы жаль вновь потерять этот тактически очень выгодный рубеж.

Дело шло к полудню, над передовой стоял недвижный раскаленный зной. И когда до Макаринок, до закреплявшегося там батальона осталось каких-нибудь пятьсот метров, противник начал артиллерийский обстрел ближних тылов полка. Мины стали рваться и на поляне, через которую тянулась дорога в Макаринки.

— Товарищ полковник, сюда! — крикнул Швареву адъютант, пытаясь увести его в сторону, в небольшую ямку меж двух берез.

Мина, показалось командиру полка, беззвучно полыхнула в это мгновение совсем рядом. Потом громыхнуло — и тьма.

Когда он очнулся, увидел себя лежащим на носилках. Рядом — командир дивизии, начсандив, какие-то бойцы. В обеих ногах — обжигающая острая боль, по всему телу — свинцово-недвижная усталость. Медленно повернул голову, перехватил взгляд полковника медслужбы, пересохшим голосом спросил:

— Отвоевался? Конец?

— Николай Александрович, — сказал командир дивизии с укором, и Шварев, кажется, впервые заметил, что тот может улыбаться. — Николай Александрович! Мы с тобой еще в Берлине побываем {27}.

— Я серьезно: отвоевался?

Генерал Руссиянов повернулся к начсандиву:

— Скажите ему правду.

— Правда такова, товарищ полковник, — открыто глядя в глаза Швареву, сказал тот. — Сильная контузия, осколочные ранения обеих нижних конечностей, значительная потеря крови. А насчет отвоевался — ни в коем случае! Мы вас поставим на ноги — и в прямом и в переносном смысле.

— Спасибо… Иван Никитич, вместо меня пусть пока Гутник.

— Да-да, Николай Александрович, за полк не беспокойтесь. Старший батальонный комиссар Гутник уже принял командование… И, к сожалению, не смог приехать проводить вас.

Через двое суток, поднимая в контратаку один из батальонов своего 331-го стрелкового полка, погиб его командир майор И. Солошенко. А еще спустя сутки без командира остался 85-й стрелковый полк: вражеская пулеметная очередь насмерть сразила майора В. Карташова. Пал в бою командир разведбата майор С. Бартош, были тяжело ранены командиры батальонов В. Бабий и Ф. Безуглов, выбыли из строя многие командиры рот и взводов, политработники полкового, батальонного, ротного звена… А существенного успеха наступающие части пока не добились.

7

По дороге в Волочек, в штаб 24-й армии, командующий Резервным фронтом генерал Жуков еще раз обдумал сложившуюся ситуацию. Положение дел в районе Ельнинского выступа его не удовлетворяло: многодневные бои к серьезному, ощутимому успеху не привели. Некоторые части и соединения армии, особенно — 100-я стрелковая дивизия (на северном участке) действовали в этих боях попросту героически, по всей дуге у противника отбита некоторая часть территории, его личному составу, оборонительным сооружениям и боевой технике нанесен значительный урон. По данным разведуправления штаба фронта, немцы были вынуждены снять с плацдарма две танковые дивизии, моторизованную дивизию и бригаду, совсем недавно введенные в бой, но уже сильно потрепанные, и заменить их пехотными частями… Однако главная задача — ликвидация выступа, кинжалом нацеленного во фланг Резервного фронта и в конечном итоге — на Москву, не была решена. А решить ее нужно было во что бы то ни стало — и для того, чтобы лишить врага тактически важного плацдарма, и для того, чтобы помешать его намерениям ударить во фланг Юго-Западному фронту и окружить наши войска в районе Киева. Тем более что по некоторым признакам основные силы 2-й танковой группы Гудериана, получив подкрепление, уже повернули на юго-восток.

Но бои под Ельней имели не только материально выраженную сторону. Они многому научили наших командиров — от фронтового до взводного звена, помогли точнее уяснить принципы построения обороны противника, его методы ведения оборонительного боя. Если немцы недостаточно развивали свою оборону в глубину, то на первой линии, на переднем крае она была у них весьма мощной и хорошо продуманной, строилась по принципу системы опорных пунктов. Каждый из таких пунктов имел очень широкий сектор обстрела и в любой момент мог перейти к круговой обороне, приобретая большую самостоятельность. Взаимная огневая связь и огневая поддержка усиливали каждый такой опорный пункт, а потеря одного из них (или даже нескольких) немедленно восполнялась огневыми средствами соседних. В борьбе с такой обороной главенствующую роль приобретала артиллерия, ее взаимодействие со стрелковыми подразделениями. К командующему артиллерией фронта генералу Говорову Жуков претензий не имел — это был подлинный знаток своего дела и умелый организатор, но вот в некоторых частях не всегда точно и не всегда умело претворяли в дело его идеи и указания. Обязательно надо попросить его ужесточить контроль за более разумным использованием всей мощи «бога войны», а разведчикам, командирам частей и соединений приказать досконально изучить силы и оборонительную систему противника, его огневые средства и характер инженерных сооружений на вражеских опорных пунктах. Только при полном взаимопонимании и взаимодействии артиллерии и пехоты, при точном знании целей и объектов атаки возможен решающий успех.

А что касается слабостей противника, то в этом отношении и хваленый немецкий солдат не без изъяна: он боится ночного боя, старается избегать рукопашной, встречая атакующих, палит из автомата по большей части куда попало — от такого огня шуму много, а толку мало. Нечто вроде психической атаки. Только ведь русского солдата этим не возьмешь — как показывают факты, он давно раскусил, в чем тут дело.

В принципе, не все было плохо. Но все равно — командующий фронтом был недоволен. Это была его первая самостоятельная операция в войне с фашистами, и в личном плане на карту был поставлен его престиж, его оперативная идея, в целесообразность осуществления которой он горячо верил и которую он с таким жаром отстаивал.

* * *

Генерал-майор Руссиянов доложил обстановку в полосе наступления своей Сотой. И вполне естественно считал, что, как и всем другим участникам оперативного совещания в штабе армии, командующий войсками фронта, не поднимая головы, кивнет и ему:

— Спасибо. Садитесь.

Но Жуков, пометив что-то у себя в блокноте, недовольно спросил:

— Так что же, генерал, мешает вам продвигаться вперед успешнее? Не думаю, что у славной Сотой снизился боевой наступательный дух. Доложите, ничего не скрывая, — это только на пользу делу.

— Дивизия понесла очень серьезные потери в личном составе, товарищ командующий. Населенный пункт Ушакове восемь раз переходил из рук в руки. В данное время после многодневных оборонительных боев с противником, который хочет вернуть свои позиции, в частности, господствующие над местностью высоты, во многих стрелковых и пулеметных ротах у нас осталось по пятнадцать-двадцать человек. На одного бойца приходится в день по обойме винтовочных патронов, на артиллерийский ствол — по два снаряда…

Лицо Жукова, глядевшего перед собой в блокнот на столе, медленно наливалось краской гнева. Только на кого обрушится этот гнев — на командира Сотой или на тех, кто должен был обеспечить его боеприпасами, пополнением, оружием? Но генералу Руссиянову это было теперь безразлично. Выход он видел сейчас только в том, чтобы говорить правду. Он сам не жаловал тех, кто старался приукрасить положение, чтоб не вызвать недовольства начальства, и, в свою очередь, сам всегда говорил чистую правду.

— …В дивизии большой некомплект командного состава. Погибли или ранены все командиры полков, большие потери понесло батальонное и ротное звено, не говоря уже о командирах взводов. Поэтому для достижения успеха в будущем дивизию необходимо срочно пополнить личным составом, командными кадрами, оружием и техникой, организовать регулярное боепитание с армейских и фронтовых складов.

Жуков кивнул:

— Спасибо за откровенность. У вас все?

— Нет, товарищ командующий. Есть вопрос. Разрешите?

— Ну-ну, давайте.

— Я располагаю сведениями, что не гак давно нашими войсками во время боев под Оршей было применено новое оружие… Реактивное оружие. Есть ли возможность для усиления огневой мощи дивизии выделить хотя бы одну батарею такого оружия?

Жуков очень внимательно посмотрел на командира Сотой, словно удивляясь его осведомленности. Потом чуть заметно улыбнулся:

— Есть такое оружие, Иван Никитич. Есть и уже опробовано. Отличная вещь! — Он помедлил, снова взглянул на генерала Руссиянова в упор: — А немцам не отдашь?

— Не отдам, товарищ командующий!

— Ладно, мы подумаем. И постараемся учесть все высказанные здесь просьбы. Тем более что время не терпит.

Через полчаса совещание закончилось, и в комнате, где оно проходило, остались только командующий армией генерал Ракутин, член Военного совета дивизионный комиссар Иванов, начальник штаба армии генерал-майор Кондратьев и начальник политотдела дивизионный комиссар Абрамов.

Жуков, разглядывавший висевшую на специальном кронштейне карту Ельнинского выступа, обернулся:

— Я задержу вас еще на полчаса. Вечером я буду докладывать о положении дел Ставке, и мне хотелось бы предварительно обсудить с вами некоторые идеи, возникшие по ходу нашего совещания. Прошу садиться.

Директива Ставки, полученная командованием фронта через день после совещания в штабе 24-й армии, касаясь положения дел на фронте, предписывала:

«Войскам Резервного фронта… 30 августа левофланговыми 24-й и 43-й армиями перейти в наступление с задачами: разгромить ельнинскую группировку противника, овладеть Ельней и, нанося в дальнейшем удары в направлении Починок и Рославль, к 8 сентября 1941 года выйти на фронт Долгие Нивы — Хиславичи — Петровичи…» {28}

Это точно соответствовало замыслу и планам генерала армии Жукова.

21 августа генерал-майор Ракутин получил приказ командующего Резервным фронтом: все наступательные действия в районе Ельнинского выступа прекратить и приступить к подготовке его решающего штурма.

8

Командный пункт Сотой, размещавшийся в березовой роще юго-восточнее деревни Шебяки, капитан Козин разыскал только во второй половине дня. Доложил дежурному: прибыл на должность командира 85-го стрелкового полка. Тот недоверчиво покосился на одинокую шпалу в петлицах его гимнастерки: в таком звании на полк? Хотя что ж — капитан Коган из оперативного отделения штадива принял 331-й и, судя по всему, справляется с делом неплохо.

— Вам повезло, капитан. Нашего хозяина на месте застать трудно — пополняемся, доукомплектовываемся… Дел по горло! Сейчас доложу.

Ожидая его, Козин попробовал представить себе, как выглядит сейчас Иван Никитич Руссиянов. Вероятно, устал и измотан.

Познакомились они давно — еще в тридцать втором, некоторое время служили в одной части, потом их дороги разошлись. Войну Козин начал комбатом в 107-й стрелковой дивизии — два месяца на переднем крае. А позавчера вызвали в штадив и показали приказ командующего армией: отбыть в распоряжение командира 100-й стрелковой дивизии генерал-майора Руссиянова на должность командира стрелкового полка.

— Проходите, товарищ капитан, — вернулся очень быстро дежурный. — Генерал ждет вас.

Предположения Козина не оправдались: командир Сотой не выглядел ни усталым, ни измотанным. Скорее, наоборот: он излучал энергию, оптимизм, жажду побыстрее заняться делом. Выбрит, подтянут, подворотничок идеально свеж. Ни за что не дашь больше тридцати пяти, а ему ведь скоро уже сорок один. «Похоже, и сейчас не курит и ни грамма водки…»

Поздоровались. Как всегда бывает в таких случаях, вспомнили давнюю совместную службу, старых друзей.

— Я рад, — сказал генерал, — что вы будете теперь служить в нашей Сотой. О боевых делах ваших наслышан, кое-что удалось прочитать в «Красноармейской правде», верю, что и у нас будете таким же отважным и умелым командиром. Но сразу скажу вам, Нестер Дмитриевич: обстановка тяжелейшая! Полк обескровлен. Командир полка майор Карташов несколько дней назад погиб, комиссар полка Карнаух тяжело ранен… Из командиров батальонов должности соответствует лишь один, остальные недостаточно подготовлены для исполнения такой должности… Храбрые, преданные — насчет этого никаких сомнений. Но знаний, опыта не хватает. Ротами и взводами командуют даже сержанты… Плохо с транспортом — он понес большие потери от бомбежек и пока не восполнен… А нам, чего ж тут скрывать — вы сами это прекрасно понимаете, — нам в любую минуту могут скомандовать: «Вперед! На Ельню!» Так что сразу берите быка за рога. Командование дивизии всем, чем будет возможно, поможет вашему полку. Полк примете у начальника штаба майора Шуляка. Насчет комиссара вопрос решите с комиссаром дивизии Филяшкиным — он подберет вам хорошего человека… Так что желаю успеха!.. Понимаю: настроение у вас сейчас не из лучших, и забот в будущем хватит. Но кости, как говорится, есть, а мясо нарастет. И многое тут зависит от нас с вами. Сейчас пообедайте, отдохните, а начнет темнеть — в полк. Днем тут все простреливается, и я не разрешаю вам рисковать.

Вечером делегат связи провел капитана Козина в рощу севернее деревни Митино, где располагался в эти дни штаб и КП 85-го стрелкового полка. Тут были уже предупреждены, и командный состав ждал нового командира. Сидя в скудно освещенной землянке, всматриваясь в лица собравшихся, Козин прекрасно понимал, о чем все эти люди думают: каков-то будет этот новенький в деле? Капитан — и сразу командир полка? Нет, он не обижался на них — он их понимал. И понимал еще, что авторитет подчиненных может завоевать только делом. Делом — и ничем более.

Представившись, сказал:

— Командир дивизии знаком с состоянием нашего полка и дал мне слово, что поможет людьми, оружием и боеприпасами, всем другим, необходимым для боя. Остальное будет зависеть от нас. Приказываю: командирам подразделений обратить особое внимание на тех бойцов из прибывающего пополнения, которые еще не были в бою и плохо знакомы с фронтовой обстановкой. Таких людей надо научить маскироваться, беречь себя при налете авиации и артиллерийском обстреле. Особое внимание обратить на обучение приемам борьбы с немецкими танками — насколько я знаю, наш полк имеет в этом достаточный опыт, и на обучение ночным действиям. Моему заместителю по материальному обеспечению и старшему врачу полка строго проверить во всех подразделениях подгонку обмундирования и обуви. Боец с потертостями или в обмундировании не по размеру — это половина бойца. Он не должен в наступлении поминутно поддергивать штаны, перематывать портянки или обмотки. У него будут дела поважнее.

Утром в землянке нового командира полка появился средних лет человек с тремя шпалами в петлицах. Представился:

— Старший батальонный комиссар Волобуев. Николай Михайлович. Прибыл в полк на должность комиссара. — Улыбнулся мягко, одними глазами: — Принимаете?

— С распростертыми объятиями!

Капитан Нестер Козин целыми днями пропадал на передовой, добираясь даже до боевых охранений: надо было уточнить и изучить систему вражеских огневых средств и инженерных сооружений, следить за малейшими изменениями в них. Он все хотел видеть собственными глазами, знать досконально, до мелочей. Предстояло тщательно разработать все варианты действий полка в обороне и в наступлении, отработать взаимодействие со своими и приданными средствами усиления, продумать наилучший вариант ввода в бой второго эшелона полка с подвижной группой противотанковой артиллерии. С передовой маршрут командира полка лежал обычно в ближние тылы батальонов. Здесь он лично контролировал ход и тематику занятий с пополнением (оно, как и обещал генерал Руссиянов, прибывало достаточно регулярно), не прощая безделья, расхлябанности, формального отношения к делу. Неумелых часто учил сам — показом, как принято говорить, нерадивых (таких были единицы) — строго наказывал.

Большую часть работы по приему и обучению пополнения взял на себя комиссар полка Волобуев и политработники батальонного и ротного звена. Новичкам обязательно рассказывали о том, как Сотая дралась с врагом под Минском, во время вынужденного отхода и прорыва из окружения. В беседах с молодыми бойцами почти всякий раз назывались имена капитанов Коврижко и Тертычного, батальонного комиссара Зыкова, старшего сержанта Беляева, героя-артиллериста комсомольца Ивана Кавуна. В батальонах прошли комсомольские собрания. Вопросы боевой жизни, подготовки полка к грядущим боям обсудили на собрании полковой партийной организации.

Нет, ни даты, ни конкретных планов готовящегося наступления на Ельню никто не знал, даже командир полка был проинформирован об этом только в общих чертах. Но дух наступления уже веял над передним краем. Каждый понимал: этот день и час не за горами, и страстно желал одного — победить, разгромить окопавшихся под Ельней оккупантов.

Готовились к предстоящей схватке и другие полки дивизии. Они тоже получали пополнение, оружие, боеприпасы, боевую технику…

В конце дня 26 августа на оперативном совещании в штабе армии генерал Ракутин поставил задачи командирам соединений. Прорыв вражеской обороны предполагалось осуществить силами девяти стрелковых дивизий. Состав их продолжал оставаться далеким от штатного — всего около шестидесяти тысяч человек. Пехоту в наступлении должны были поддерживать около восьмисот орудий, минометов и установок реактивной артиллерии, не считая противотанковой артиллерии в полках. На направлении главных ударов, подсекающих основные выступа, должны были действовать танки. Их выделили немного — всего тридцать пять машин {29}. Большего фронт дать не мог. Сотой стрелковой, составляющей ядро северной ударной группировки, отводилась полоса наступления шириной в восемь километров, прорыв должен был осуществиться на участке шириной в три километра. Плотность артиллерии составляла здесь более шестидесяти стволов на километр фронта прорыва.

Что противостояло Сотой и другим соединениям 24-й армии на Ельнинском выступе? Архивы после войны позволили установить точно: к началу операции здесь на фронте более 70 километров оборонялись четыре пехотные дивизии немцев (78-я, 137-я, 268-я и 292-я) со средствами усиления. Это было в общей сложности около 70 000 солдат, 500 орудий и минометов, около 40 танков {30}. У врага было небольшое преимущество в пехоте, у нас — значительное (1,6:1,0) в артиллерии. Соотношение сил между наступающими и обороняющимися далеко не соответствовало классическим требованиям (3: 1). Но тем ценнее будет наша грядущая победа под Ельней, ибо, разгромив врага, наши войска — и рядовые бойцы, и командиры высокого ранга — показали в те памятные дни невиданный сплав солдатского героизма и воинского мастерства.

* * *

Командующего армией и командира дивизии капитан Козин встретил недалеко от своего КП. Шел с Наблюдательного пункта, находившегося за Ужой на небольшом холмике за позициями второго батальона, собирался со штабом решить кое-какие вопросы, связанные с подготовкой наступления — и вот, пожалуйста, наверняка придется срочно менять планы: командующий армией появляется в стрелковом полку неспроста. Тут могут быть две причины: или хотят поручить какое-либо серьезное дело, или, наоборот, не доверяют и пришли посмотреть лично, как молодой командир полка командует своим «хозяйством».

На передовой было сравнительно тихо. Как всегда, изредка постреливали пулеметы, иногда где-то шлепалась одинокая мина… Но он-то, Козин, за эти несколько дней уже успел изучить нрав противника. Попробуй сейчас перейти по мостику (его приходится восстанавливать каждую ночь) или вброд через Ужу — закидает минами, Как положено, командир 85-го стрелкового полка остановился в трех шагах от командующего (Руссиянов с адъютантом шел на шаг позади Ракутина), взметнул руку к козырьку:

— Товарищ генерал!..

Ракутин, как показалось Козину, очень сильно похудевший за эти дни, выслушал его доклад, пожал руку, здороваясь, подождал, пока с командиром полка поздоровается и командир дивизии, потом сказал:

— Ну что ж, капитан, ведите на свой НП. Хочу посмотреть, что там у немца.

— Товарищ генерал, мост через Ужу пристрелян. Я не могу рисковать вашей жизнью.

Голос командующего армией стал обидно холодным и жестоким:

— Вы за мою жизнь не бойтесь. А если боитесь за свою, покажите дорогу — мы пойдем туда без вас.

Ракутин, похоже, был не в настроении — видимо, с подготовкой наступления что-то не ладилось, а может, недавно произошел не совсем приятный разговор с вышестоящим начальством.

— За свою жизнь я тоже не опасаюсь! — отчеканил Козин. — Прошу следовать за мной.

Немецкие наблюдатели заметили их сразу, едва только они появились на опушке рощицы и свернули на дорогу к мосту. Неподалеку упала мина, потом вторая. Послышалась длинная пулеметная очередь.

Пригнувшись, все пятеро (у генералов — по адъютанту) кинулись в сторону, упали в сухую ломкую траву.

— Придется вброд, — сказал Ракутин: теперь он уже не мог позволить себе отступить и отменить ранее принятое решение. — Здесь есть брод?

— Есть. Но вода будет выше пояса, товарищ генерал.

— Ведите!..

Перебегая, падая, вновь поднимаясь, Козин и два генерала с адъютантами добрались до речушки. Переждав очередной налет, по ее топким берегам спустились к воде. Перебрались удачно — вода была точно только чуть выше пояса, а немцы почему-то прекратили огонь.

С наблюдательного пункта хорошо просматривались позиции противника. В бинокль можно было разглядеть проволочные заграждения, земляные холмики дзотов, кое-где между деревушками, превращенными в опорные пункты, были даже вырыты противотанковые рвы.

— Вам все известно о противнике на участке полка? — не отнимая от глаз бинокля, спросил Ракутин.

Капитан Козин понял, что вопрос адресован ему.

— Нет, не все, — твердо сказал он. — Я планировал испросить сегодня разрешение командира дивизии на проведение разведки боем. Только в случае разведки боем противник может раскрыть свои карты. Если и не все, то большинство.

— Проведите, — кивнул Ракутин, опуская бинокль. Потом повернулся к генералу Руссиянову: — Полагаю, командир дивизии возражать не будет?

— Разведка боем входила в планы нашей подготовки к наступлению.

— Тогда проблем нет. Сегодня двадцать шестое. Двое суток вам хватит на подготовку, капитан?

— Хватит, товарищ генерал.

В ходе разведки боем, проведенной силами 85-го стрелкового полка и приданным ему артиллерийских подразделений усиления, немцы действительно раскрыли многие свои карты. Разведка была организована и проведена так, что могла быть принята противником за начало наступления, первый этап штурма Ельнинского выступа. Артиллерийские и войсковые разведчики сумели уточнить систему огня во вражеской обороне, засечь новые огневые точки. Атака на Гурьево показала, что деревня эта укреплена весьма основательно и перед штурмом тут придется потратить не одну сотню снарядов. Сильно укрепленными, плотно насыщенными инженерными сооружениями оказались позиции противника и юго-западнее Гурьева — на путях, ведущих к железной дороге Ельня — Смоленск.

О результатах разведки боем капитан Козин доложил генералу Руссиянову лично. Присутствовавшие при этом комиссар дивизии Филяшкин и начальник штаба майор Кащеев высоко оценили действия полка.

— Спасибо, капитан! — командир дивизии пожал Козину руку. — Сделано большое дело. Я сегодня же доложу командующему армией… Теперь готовьтесь к наступлению.

— Когда, товарищ генерал?

— Приказ Ставки — утром тридцатого. Времени осталось немного… Перед возвращением в полк зайдите в четвертый отдел, возьмите к себе несколько прибывших из резерва командиров.

Их было не больше десяти — младших, старших и просто лейтенантов. Козин прошел вдоль строя, выслушал доклад каждого о себе. Никто из них в бою еще не был. А этот? Он вгляделся в спокойное волевое лицо широкоплечего крепыша лейтенанта, стоящего в конце строя.

— Лейтенант Ульянич, Иван Севастьянович, — представился тот.

— Где кончали училище?

— В Тюмени, товарищ капитан.

— О! Значит — сибиряк. Отлично! Сколько лет служили в Сибири?

— Почти два года.

— Две зимы прожили?

— Прожил, товарищ капитан.

Козин перешел на «ты»:

— Тогда считаю тебя коренным сибиряком. Пойдешь на первую стрелковую роту. Но смотри у меня, сибиряк! Не опозоришь нашего сибирского племени?

— Не опозорю.

Загрузка...