I

На тридцатое мая в прогнозе передали плюс тридцать четыре. До этого было три раза по тридцать два градуса – в тысяча девятьсот шестом, двадцать третьем и сорок втором годах. А тут сразу тридцать четыре – рекорд будет перекрыт сразу на полтора градуса.

Метеорологом, климатологом или синоптиком Егор Ахмелюк не был, однако же не поленился пойти на областной информационный сайт, открыть там раздел «Климат» и найти список температурных рекордов по городу Серые Воды. Самым жарким майским днем в истории было 20 мая 1923 года со значением +32,5 градуса. Впечатляюще. Еще более впечатляет, что ровно через десять лет в этот же день было почти минус восемь. А еще самый жаркий день все тех же 1923 и 1942, а также 1944, 1957, 1966 и еще каких-то лохматых годов тоже был в мае, а в 1992-м – вообще в сентябре.

Он зевнул и потянулся за бутылкой с лимонадом. Скучный день. Вызовов нет, хотя, казалось бы, в такое пекло должна быть масса перегревшейся техники. Оставалось только читать всякую занимательную и не очень чепуху в интернете, потому как включать кино не хотелось: как только засмотришься, утонешь в фильме, обязательно сдернут на какие-то дела. В последние года четыре адская жара в мае вошла в норму. Интересно, вроде бы, согласно прочитанному недавно «наблюдению» какого-то кухонного ученого, доктора наук копченых, в годы закрутки гаек, «политических заморозков», жара смещается ближе к концу лета, а морозы – к концу зимы, а в годы разброда и шатания – наоборот, все раньше начинается, раньше достигает пика – вон в девяностые было две или три зимы, в которые самым холодным месяцем был ноябрь, – и раньше заканчивается, потому как в те же зимы в середине февраля уже все текло.

Почему бы, казалось бы, не выкинуть мерзко дребезжащую дверь с эрзац-стеклом на кухне и не поставить новую? Ахмелюк был человеком крайне бесхозяйственным. Стол завален пустыми пакетами из-под чипсов, грязными кружками, крышками от пивных бутылок и фольгой от пачек сигарет. Шторы, еще к февралю посеревшие от печной копоти – зима была теплая, и печь часто дымила, – не заменены даже к концу мая. Единственное, что важно – кот Пряник породы «невский маскарадный» харчевался по всем правилам фелинологической науки. Видно, Ахмелюк счел значимым наличие у бедной зверушки тяжелого детства и юности, и решил – пусть хоть в кои-то веки пушистый поживет красиво.

«Кто теперь сыграет твой „Каприз“? О, только ты, Паганини!»

(Интересно, что сказал бы Паганини на современных музыкантов, сыгравших его на электрогитарах. Да и не только Паганини, а все остальные знаменитые композиторы тоже. Вон «Лунная соната» в исполнении гитариста Зинчука, которая у него играла перед этим – плохо разве? За душу берет едва ли не эффективнее оригинала).

«Гран-Кураж» орал из колонок, заглушая лай соседской собаки и мерзкое тарахтение мотокультиватора на огороде других соседей. Вот же мазохисты. Там за бортом уже тридцать один по Цельсию, а они, еле успевая смахивать со лбов лужи пота, все еще мучают рассохшуюся от жары жирную землю Кувецкого поля. Кувецкое поле – это район города Серые Воды, а изначально, до пятьдесят первого года, отдельное село. В самом глухом, северо-восточном углу города, на пологой равнине, изрезанной оврагами и где-то там, внизу, окончательно обрывающейся и превращающейся в широкие, заросшие травой выше человечьего роста заливные луга поймы речки под названием Укметь. На Кувецком поле была черноземоподобная – но никакому настоящему чернозему быть на 58-м градусе не полагается – жирная, с затхлым, прелым запахом почва, росли чахлые и нездорово искривленные американские клены и еще какие-то непонятные кусты, овраги скрывали на дне рахитичные ручейки, зарывшиеся в густую осоку, а ночью над полем нависал тяжелый, мутный дух заливных лугов, поднимался из оврагов жирный теплый запах разогревшейся за день не по-северному щедрой земли. Конечно, настоящие северяне бы посмеялись, но для жителей «средней полосы» Серые Воды – уже север, они даже первый снег в сентябре раз в полвека видят, а здесь это обычное дело.

Уже почти два часа, как он «заступил на дежурство» – то есть сменил своего напарника Мансура на посту дежурного скорой компьютерной помощи, этим же Мансуром и созданной. Его смена длится шесть часов – а послезавтра продлится двенадцать, потому что каждому правоверному мусульманину предписано проводить пятницу в молитве, что Мансур и делал всю сознательную жизнь. Зато его ждет полностью свободная и нерабочая суббота и воскресенье – те самые страшные дни, на которые прогноз дает тридцать четыре по Цельсию. Напарник же отдыхал в четверг и пятницу.

Сегодня двадцать седьмое мая. Сегодня еще ничего интересного не произошло.

«Ахмелюк, а ты в школе не был эмо?» – нет, не был.

Дуреет сидит от жары. Всякая хрень в голову лезет, сил нет, сдохнуть хочется – кажется, что сунули в котел с кипящим моторным маслом. Как тогда, когда неделю назад, меняя масло в своем гибриде «Ижа-412» с черт знает чем, вылил горячую отработку себе на пузо, и в гардеробе прибавилось на одну футболку, годную только для распилки дров, замены масла и прочей грязной работы.

А давайте будет как в том благословенном году, который так хотят вернуть эти самые эмо? Тридцать первого мая асфальт плавился, а первого июня утром бац – за пару часов с двадцати пяти до девяти градусов температура обвалилась и выше до вечера уже так и не поднялась. Холодное лето – это хорошо, грибов много обычно бывает в холодное лето, а собирать грибы Ахмелюк любил. Впрочем, каким холодным бы лето не было, фиолетовые рядовки раньше середины сентября не вылезут.

Поваляться бы, всхрапнуть, проспать жару. А ночью, когда будет хотя бы градуса двадцать три, а скорее всего и того меньше, вылезти на свет божий, всласть пошляться по улицам, воздухом подышать. Но нельзя: кто-нибудь сразу позвонит и скажет, что у него в «Одноклассники» не заходит. А Ахмелюк, как в известной шутке про министра, приедет, развернет в-одноклассники-заходилку и все сразу сделает, и получит причитающиеся ему хрустящие бумаженции, на которые можно купить пивка или другой какой-нибудь ништяк.

«А целый мир еще не знает, какая дама пропадает!»

Это еще что за новости? Где, какая дама пропадает? Это совесть у сервиса «Рекомендуемое» одной известной синей социальной сети пропадает периодически – начинает предлагать послушать то, чего Ахмелюк и в маршрутках не слышал.

Кстати, насчет дамы: дама-то не пропадает – бывшая дама Ахмелюка, оставившая его наконец на произвол судьбы в прошлом июне. Дама счастливо живет на Скобе – ну, в юго-восточном углу города, на въезде со стороны федеральной трассы, туда на 43-м автобусе ехать надо, – с неким конкурентом фирмы «Камкаев и товарищи», тот, правда, в основном чинит принтеры и прочую оргтехнику. Чувака звали Костя, а больше ничего Егору Ахмелюку известно о нем не было. Ну и пес с ней, с дамой, потому что Ахмелюк предпочитал дам к себе особо не подпускать, не доверял он дамам, и была на то у него весьма веская причина и не одна, но об этом как-нибудь в другой раз. Никаких гомосексуальных замашек у него не было, однако же постельная сторона жизни его с годами волновала все меньше и меньше, а собственная безопасность все больше, и к двадцати трем годам наконец перевесила, что очень удачно совпало с другим событием – его холодный пофигизм надоел его эмоциональной подруге и оная, обливаясь слезами и откатав с десяток восхитительных истерик, его наконец-то бросила. Можно напиться в сиську в целях перезагрузки и назавтра встать с постели новым человеком.

Почесав в затылке и прокрутив в голове то, что он этой даме бы рассказал о достоинствах того, что принято обзывать одиночеством, – Ахмелюк поднялся со стула и решительно направился на веранду с намерением покурить.

Однако едва он вынул сигарету и щелкнул зажигалкой, как мечтательные раздумья о всяких мимолетных мелочах типа песни про пропащую даму были оборваны громким стуком в дверь. Он одним прыжком – надо ж как-то размять свое и без того дряблое тело, – преодолел ступеньки и открыл: на пороге стоял человек, коего Ахмелюк видеть не ожидал здесь и сейчас, но был тем не менее был рад, давно к нему друзья не заходили.

Высокий голос, румянец на щеках, дурацкое подобие браслета из ниток бисера и цветных проводков, – подаренное какой-то «хорошей тян» – на левом запястье. Ну конечно, есть люди, которые с годами не меняются вообще. Андрюха тоже был жителем Кувецкого поля до поры до времени, однако с Егором Ахмелюком сдружился лишь четыре года назад и не здесь, а далеко отсюда, где-то в Костромской области – точных координат этой войсковой части ни тот, ни другой вспомнить не могли. Андрей Букарев – так звали этого чувака. Ранимый и капризный пацан, большой любитель выпить за любовь, мастерски изливающий свою душу и принимающий излияния чужих, конченный анимешник, художник-мангака, карикатурист местной газеты и еще пары интернет-изданий. С точки зрения «четких поцыков» – персонаж подозрительный, хотя никакой голубятины за ним никогда не водилось. Как не водилось на Кувецком поле и четких поцыков, так что Букарев себя чувствовал в полной безопасности… ну, кроме отчего дома, потому что поддеть недостаточно мужественного и брутального сына с «неприличными» для мужчины увлечениями не упускал случая собственный отец. За исключением опять же водоемов – дважды в месяц обязательная рыбалка отца и сына безо всяких отговорок и с откровенными разговорами. Отец и сын уважали друг друга безмерно, пусть и были словно с разных планет, впрочем, сына это вполне устраивало – тот был мнения «дети за отцов не ответчики», и Андрюха совершенно не собирался себя ломать и изображать брутального до судорог «настоящего мужика».

Однако же здесь, в доме 18 по улице Теплой, никто и не вздумал бы смеяться над Букаревым: ни хозяин дома, ни его появлявшаяся здесь в свое время регулярно растрепанная псевдоблондинка с разноцветными волосами по имени Иветта – ну, та самая бывшая дама Ахмелюка. Всех все устраивало, потому что все были руками и ногами за свободу личности, и будь Букарев хоть метросексуальным гомиком, ему бы слова не сказали, пока он вел себя приемлемо для этого места.

Букарев сразу стал объектом насмешек в роте. Неприятно румяный чувак с вечно насупленной физиономией и слишком уж медовым для бойца Вооруженных Сил Российской Федерации голоском, рисующий в тетрадках большеглазых девочек в коротеньких юбочках, как-то плохо вписывался в объективную реальность, провонявшую гуталином и потом, наполненную нарядами, командами, построениями и тревогами, и даже несмотря на то, что вменить или подозревать его в чем-то реально зазорном для солдата было невозможно – ну да, по физической части Букарев был ближе к аутсайдерам, чем к лидерам, однако же только «ближе» и свои стандартные девять подтягиваний и четырнадцать секунд на стометровке демонстрировал без вопросов, – и со временем даже деды ограничивались лишь беззлобным подхихикиванием. Никогда не бывавший в горячих точках и даже на мало-мальски серьезных учениях, но уже успевший явно где-то получить по башке старлей со скверным характером, исполнявший обязанности командира роты, вот тот Андрюху реально не любил и в открытую при всей роте любил поставить в антипример или спросить хотя бы, не педик ли он. Пару раз читал морали на тему достойного и недостойного мужчины и нес прочий традиционалистский бред. А под конец своего пребывания на посту и вовсе бросил фразочку «Топить таких, как ты, надо» в Андрюхин адрес. Впрочем, старлей, свои командирские обязанности выполняющий через задницу, очень скоро под эту самую свою задницу получил от командира части и был переведен на какую-то унылую должность в штабе тыла, не предусматривающую общения со срочниками. Есть же в мире справедливость. Иногда.

Музыкально же Букарев, вполне предсказуемо, слушал попсу. Именно попсу. Преимущественно в женском исполнении. От бойзбендов и всяких Дим Биланов – плевался. Что и спасло ему репутацию. Именно эти два обстоятельства – принадлежность к культуре анимешников и музыкальные вкусы – и сдружили его с Ахмелюком, который сам имел почти нездоровое пристрастие к женскому вокалу. Потом уже к их компании присоединились другие пацаны с Серых Вод – Макс Сотовкин, Юрка Каваев, – и не только с Серых Вод, эта «диаспора» включала еще Аркадия Сыча, нижегородского ездуна в Серые Воды к дедушкам, дядюшкам и прочим пятьдесят четвертым водам на киселе, некогда патлатого металлиста и эпического раздолбая Макса Черникова, угрюмого и нелюдимого Коляна Криза, в разное время – еще от двух до пяти человек, включая одного из дедов по имени Денис Фатьянов, бывшего из-за своего воинственного спокойствия, граничащего с малахольностью, любимым объектом ненависти того хренового командира. Сформировалась компания, реально положившая неудовлетворенную часть тела на всю эту армейскую внутреннюю антикультуру с пробиванием фанеры и прочей мерзостью. Командиры были недовольны. Компашка была на плохом счету, балбес Черников вместе с букой Кризом не вылезали из столовой, где, как они пояснили позже, попросту шарились от унылого ротного бытия. В наряде по столовой что? Прием пищи отстоял, закрепленную посуду вымыл, полы надраил – и зашкерься себе куда-нибудь в уголок да покуривай до следующего приема пищи. А еще можно к поварам сходить, пожрать чего-нибудь в спокойной обстановке, не ожидая каждую секунду дикого сержантского вопля «Пятая рота, встать! Относим посуду!».

Впрочем, все это давно уже кончилось. Сумевший сберечь свой характер и не превратившийся в типичного «деда» Букарев благополучно вернулся домой (с лычкой, к слову, заслуженной без сучильства и всяческого подляка – а за успешное несение службы в боевом дежурстве и в нарядах по роте), где продолжил заниматься своими «немужскими» делами – рисованием большеглазых девочек и прослушиванием сладкоголосых девочек уже с эстрады. Девочки же более земные, не нарисованные, с нормального размера глазами и заурядными или отсутствующими вокальными данными, на Андрюху внимания не обращали. Или обращали, но принимали за мягкотелого тюфячка сомнительной ориентации и пытались превратить в подружку. Андрюха злился, орал, слал хитрозадых далеко и глубоко, покупал пиво и водку, напивался, выл о неразделенной любви и паршивости этого мира – в общем, вел себя как престарелый эмо, только что без розового шарфика, слезок и попыток порезать вены. На все увещевания Ахмелюка и других отвечал, что иначе не может. Ну не такой он, и все тут. «Не такой я» было в этих кругах веским и уважительным аргументом, и от него отстали. Хотя, последние пару лет Букарев уже порядком зачерствел (ну или просто научился себя вести) и разглагольствовать о том, как ему паршиво, начинал лишь уже порядком накачавшись спиртосодержащими напитками.

Все же, при всех его недостатках, именно Букарева Ахмелюк считал своим лучшим другом.

– Ты опять ужрат, чувак? – на всякий случай спросил Ахмелюк, пропуская друга на веранду.

– С чего ты взял?

– Ну, что-то давно уже ты ко мне не заходил.

– Я просто мимо шел, дай, думаю, зайду. Нальешь? – Букарев скинул кроссовки и направился вверх, пока Ахмелюк завинчивал банку с окурками.

Выпить Андрюха любил, это факт. Собственно, с его обостренной эмоциональностью – вот у кого надо было спрашивать, не принадлежал ли он к всеми осмеиваемой черно-розовой субкультуре! – ничего удивительного в этом не было. Всерьез его мало кто воспринимал, особенно женщины, у которых обычно при всей либеральности мышления в рабочем состоянии подсознательный тормоз, спрашивающий «ну какой же это самец?».

Ахмелюк распахнул холодильник, отодвинул пакет с какой-то уже начавшей пованивать чепухой и вынул банку «Толстяка».

– Лови, – он кинул банку Букареву. Тот мигом сковырнул ключ, приложился к банке и блаженно застонал.

– Аааа… Холодненькоееее… Ты сам как?

– Дежурю, как видишь, – хмуро сказал Ахмелюк.

– И долго еще будешь? Чувак, мне надо напиться.

– До девяти. Андрюх, если так срочно, то давай ты напьешься с Каваевым, а?

– Да не срочно. Но я поторчу у тебя до девяти, если не влом, конечно. У меня беда… – тоскливо заключил Букарев, скомкал пивную банку и швырнул куда-то в сторону мусорного ведра, конечно, не попав.

– Не мусори, – буркнул Ахмелюк. – Торчи, конечно. Что делать будем?

– А не знаю.

– Тогда… ну, я думаю, рассказ о твоей беде лучше поберечь до девяти, я правильно понял?

– Вполне.

– Ну что ж, тогда жди, – заключил Ахмелюк и снова уставился в монитор, почитать про засуху 1981 года. А еще, говорят, в октябре 81-го не было ни одного заморозка…

Что же дальше будет с нами? Сычуют, пьют, на мужиков не похожи… Где суровый бородатый воин с топором, похожей на мышку вечно беременной женой и тринадцатью детьми?

– А почему бы тебе тоже не выпить? – снова подал голос Букарев. – Все равно дома сидишь.

– Чувак, ты забыл? Я ж за рулем на работе. Или я куда-нибудь на Школьную пешком потащусь в противоположный угол города? Могу чаю налить. Только вдруг будет как в тот раз?

– Как в тот раз?

– Мы сидели у тебя, запивали тортик соком и обсуждали группу «Любовные истории». А потом пришел твой отец и сказал, что мы, похоже, педики.

– Ну и что? Мало ли что сказал мой отец. Он много всякой чепухи говорит, – отмахнулся Букарев. – Тем более что к тебе он точно не придет. И педики не будут обсуждать группу «Любовные истории». Они будут обсуждать таких же светлосиненьких чуваков из бойзбэндов. Да, кстати, ты что, забыл, что я не живу больше с отцом?

– А, ну точно. Так возьми, я не знаю, Кису, или Кавайного, и нажритесь все там. А вечером я к вам присоединюсь, если тебе так нужен именно я.

– Кису? Ты смешной. Киса ничего уже видеть не хочет, кроме своей работы и своих книг. Оно, конечно, похвально, но вот, знаешь, Киса нам хоть и друг, но ему насрать на мои проблемы. Кавайный работает. А когда приходит с работы, тоже никого видеть и слышать не хочет. Спать валится.

Кисой звали Макса Сотовкина, армейского друга, а ныне местного почтальона, ведущего образ жизни крайне замкнутый и сторонящегося женщин, а после одной истории, имевшей место быть два месяца назад, и вовсе закрывшегося ото всех. Ну да, проблем Букарева он не поймет – ему все это чуждо.

Так что все это было крайне печально, что и выпить с другом нельзя, и к другому другу пойти тоже не выйдет.

– Ладно, – сказал Ахмелюк. – Ща Мансуру позвоню, может, он не против.

Мансур неожиданно оказался не против, сказав, что и утром был тухляк и что денег они сегодня все равно вряд ли заработают, а Ахмелюку тогда надлежит первая половина смены в воскресенье.

– Лады, – сказал Ахмелюк, выключая телефон. – Теперь можем расслабиться и посвятить унылый день твоей проблеме.

– Короче, – начал Букарев, – я одного не пойму. Что им нужно?

– Кому – им?

– Да бабам, кому же еще. Одна моя знакомая…

Вариантов, подходящих под фразу «одна моя знакомая», Ахмелюк только навскидку мог прикинуть штук пятьдесят, поэтому надлежало в будущем спросить, как зовут эту самую знакомую и чем она занимается, потому что Букарев действительно ни черта не разбирался в женщинах и не мог найти к ним индивидуального подхода. Вообще у Егора был припасен на этот счет самый универсальный совет, другая тема, что Букарев в принципе не сможет и не захочет им воспользоваться.

– … заявила на этот же вопрос, что…

– Что они сами никогда не знают, чего им нужно. Андрюх, ну это детский сад, штаны на лямках. Ты сколько раз в эту кучу уже наступал? Забей. Пей пиво лучше.

Ахмелюк поставил перед ним еще банку «Толстяка».

– Ну так вот, – продолжил раскрасневшийся собеседник, двумя глотками осушив еще полбанки, – почему так?

– Что почему?

– Почему они сами разобраться не могут, чего им надо? Говорят, что ищут то – то оказывается в френдзоне1 и слушает, как ее посылает это.

– Выход есть, но он тебе не понравится. Даже несколько выходов, я бы сказал.

– Например?

– Например, самому становиться «этим», это раз. Но это дерьмовый выход, если на самом деле ты «то», а не «это». Второй и самый лучший выход – вообще забить. Сидеть и ждать, когда само в руки свалится. Может, свалится, а может, и нет. Это, насколько я знаю, ты тоже практиковать не будешь и проповедовать тебе воздержание бесполезно. Путь третий: искать по всей планете. Берешь, пишешь себе список требований и ни на йоту не отсупая, начинаешь поиски. Другой город? Похрен. Другая страна? Ну… вообще, тоже похрен. Если что, уедешь, у меня вон так соседка из другого города к мужику свалила. Ну и путь четвертый – компиляция первых трех: прокачивать невосприимчивость к френдзонным покушениям, прокачивать самого себя и прокачивать свое собственное знание, что тебе нужно, и неудовлетворяющих этим параметрам отшивать еще на стадии знакомства. Выбирай, что тебе ближе.

– Да не хочу я ничего менять. Мне нужно… – Букарев снова приложился к банке.

– …побольше точно таких же страдашек, как и в прошлые разы, а потом можно нахрюкаться пивом и повыть, как тебе погано. Слушай, Андрюх, ну это уже реально какое-то бабство!

– Ну, пусть так, – согласился Букарев, ставя пустую банку под стол. – Чувак, просто я – это я, и что ты там скажешь, что это «бабство» или еще что, ничего не изменит.

– Тогда единственный путь – второй. Не, правда. Забей. Чем холоднее ты кажешься, тем больше успеха поимеешь.

Многозначительное молчание.

– Можешь еще устроиться работать на пилораму – вообще не до баб станет! – посоветовал Ахмелюк, откупоривая себе банку пива.

– Почему?

– Потому что там ты будешь вертеть тяжелые бревна, таскать тяжелые доски и приходить оттуда весь в опилках, они набьются везде, куда физически могут набиться, и одно твое желание изо дня в день будет – чтобы в полночь позвонил начальник и объявил на завтра внеплановый выходной, потому что целый день не будет электричества. Или составь компанию Каваеву и тягай с ним цемент. Один мешок – пятьдесят кило. Когда приедет фура, тебе придется за пару часов оттащить на склад штук пятьдесят, а то и сто этих мешков. Благодари небо, если с утра сумеешь разогнуться.

Снова молчание.

– Чипсы, сухари, вобла? – перечислил ассортимент закусок Ахмелюк.

– Ну пусть чипсы.

Ахмелюк достал из стола-тумбы пачку «Lay’s Max».

– Пойдет ли?

– Думаю, да, – уже более расслабленным тоном произнес Букарев и потянулся за третьей банкой. – И еще тут…

(и еще тут кто-то снова постучал в дверь).

– Кого там дьявол несет… – пробурчал Ахмелюк и отправился открывать. На этот раз визитер был хоть и принесший гораздо меньше радости, но точно не ставший бы грузить его своими проблемами с женщинами – а именно, новый сосед, по имени Влад, тот, который зимой поселился в пятнадцатом доме, родственник кого-то из прошлых соседей, той же зимой сваливших в центр.

– Здорово, – поздоровался Ахмелюк. – Ты по комповому делу или так?

– У тебя пустых болванок нет? Деньги верну за них.

Весь цивилизованный мир давно перешел на флэшки, он бы еще дискету спросил. А еще лучше – стример!

– Да где-то были, поищу. Проходи пока, пивка хлопни, – пригласил его Ахмелюк, поднимаясь по лестнице. – Тебе много нужно?

– Да штуки две-три. Или один DVD, если есть.

С Букаревым Влад был знаком шапочно – пару раз виделись, выяснили, как друг друга зовут, и все. К Ахмелюку же Влад заходил периодически одолжить что-нибудь (лопату, болванки, гаечный ключ на пятнадцать, которых в магазинах не найти, еще какую требуху хозяйственной надобности) и заодно спросить, какое аниме он посоветует посмотреть. Потому как Ахмелюк в среде анимешников имел полное право носить титул «отаку» – просмотрел за семь-восемь лет этого своего увлечения больше пятисот наименований, или, как их принято у них называть, «тайтлов» – и соответственно имел большой авторитет в подобных вопросах. Букарев тоже был анимешником, но угорал больше по манге, чем по самому аниме, хотя и тоже отсмотрел солидно – сотни две тайтлов.

Пока Ахмелюк гремел ящиками стола и коробками со всяким барахлом, ища вожделенные болванки, его гости уже успели развязать обсуждение какого-то леденящего душу аниме – леденящего ядерной концентрацией чая и тортиков при полном отсутствии сюжета.

– Вот одного я не пойму, – громогласно заявил Ахмелюк, воздружая на стол четыре бумажных конверта с пустыми дисками, – что это за балаган? Чаёк, тортики, японские школьницы, вы еще группу «Любовные истории» включите – это разве мужикам дозволено обсуждать? Почему мы не обсуждаем перспективы мира на Донбассе? Угрозу суверенитету России со стороны НАТО? Международный трибунал над киевской хунтой? Проблему пропаганды чуждых Руси западных ценностей – и восточных тоже, кончай свою морковку жрать, кореец! – и пропаганды всякого греха содомского? Итоги последних боевых учений Черноморского флота? Почему не собираем народное ополчение, чтобы счистить заразу с лица земли? Целый день над этим думаю.

Букарев и Кореец еще более громогласно заржали.

– Сядь, расслабься, – Букарев хлопнул ладонью по пустому стулу. – Тебя мой отец покусал?

– Почему именно «Любовные истории»? – выскочило из Корейца.

– Да просто мой батя нас один раз застукал, пока мы с ним пили чай, заедали тортом и обсуждали эти самые истории, попутно их же слушая, – разъяснил Букарев. – Батя прикола не понял и сказал, что так себя вести людям с яйцами непригоже и что мы, по-видимому, содомиты заднеприводные, раз таким интересуемся.

– Да шучу, не парься, – сказал Ахмелюк. – Вот, Кореец, болванки твои. Бери и пользуйся. Пивка?

– А давай… – согласился Кореец. – Это что, у тебя отец, как тот из комикса?

– Из какого комикса?

– Ну там комикс трехпанельный. Подходит сын к отцу и держит в руках палку. Отец спрашивает: что это за стремная палка, она похожа на мой детородный причиндал, выброси ее. На второй картинке он изображает рыцаря, а отец говорит, что меч – дерьмо, потому что он похож на елдак. А на третьей сын трескает банан, а отец ему «Ну ёпта, сынок, ты что, банан жрешь? Ты, похоже, педрейро у меня растешь?»

– Ну, он не считает все на свете похожим на хер, – разъяснил Букарев. – Но мной недоволен. Это не читай, это не смотри, то не говори, ты что, не мужик? Он у меня оборудован квазизнанием всего, что должен слушать, смотреть, думать, делать и говорить мужик, а что позволительно только бабам и педикам.

– Да забей, – махнул рукой Кореец. – Страшнее моего тебе все равно не светит.

– А с твоим отцом что не так?

– С моим отцом все так, потому что я думал бы, что не так, если бы он не сбежал от матери в туман, когда мне и полгода не было. По крайней мере, инстинкт самосохранения у него работал безупречно. Вот ты у нас более сведущ, надо понимать, в семейных отношениях – прикинь-ка: если меня растили как сыночку-корзиночку, до четырнадцати лет манкой пичкали и работать, пока не смылся, запрещали, что ждало бы в такой семье его?

– Сложный вопрос…

– Вот и он так подумал… и скрылся в тумане. И мне даже злиться на него не за что – спасался как мог.

– Кореец, ты же при такой жизни наверняка никогда не собирал грибы? – вклинился в разговор Ахмелюк.

– Само собой.

– Тут просто как раз подберезовики пошли. В мае. Подберезовики. Прикинь?

– Егор Андреич, телевизор – зло. Не знал разве? То ты вдруг киевской хунтой заинтересовался, теперь у тебя подберезовики где-то выросли. Ну хоть не мухоморы, и на том спасибо. Чувак, ты дуреешь без работы.

– Это не шутка. – Ахмелюк отставил опустошенную банку в сторону. – Ну что, кто пойдет пополнять запасы?

– Пить вредно.

– Жить вредно. От этого умирают. Ты чего это распетросянился? – Ахмелюк покосился на Букарева, с довольной физиономией уминающего чипсы. – За пивом пойдешь?

– Корейца с собой возьму.

Спустя три минуты гости удалились за добавкой. Ахмелюк сгреб пустые пивные банки в охапку, отнес в мусорник, сел за стол и принялся разглядывать узор на когда-то зеленой, а теперь пожелтевшей и посеревшей клеенкой.

Все же ему не понять, почему одни люди так упорно не дают другим жить так, как им хочется, да и никому, наверное, до конца не понять. И почему некоторые из тех, кому интересны перспективы мира на Донбассе и суда над киевской хунтой, не дают другим спокойно интересоваться чаем, тортиками, аниме, группой «Любовные истории» и прочими вещами, в принципе не могущими кому-то навредить, испортить жизнь и имеющими чисто эстетический социальный вес. Из-за этих вещей никогда не будет революций и войн, и озабоченные значимостью не воспринимают их всерьез. Ну и почему интересоваться этим дозволительно женщинам и гомосексуалистам, но никак не тем, кто «призван» изменить мир? Какого дьявола? Никто никуда не призван. Эволюция не практикует призывную армию.

Кто так испохабил этот и без того несовершенный мир?

Загрузка...