Годы юности

Глава первая Встреча

1

Над Лидайне мирно сняло солнце бабьего лета, заливая мягким золотистым светом улицы и площадь, на которой громкоговоритель чуть хриплым, но зычным голосом передавал о ходе уборки урожая в районе.

Из кооператива вышли две тетушки с кошелками, потолковали о погоде — продержится ли сухая осень или опять начнутся обложные дожди, как в прошлом году, — и разошлись. Каждая засеменила в свою сторону. По главной улице, подпрыгивая на ухабистой мостовой, проехал синий «Москвич»; мальчишки, гонявшие в парке мяч, закричали;

— Доктор!

И снова наступила тишина.

За рекой, около белого здания школы, трое парней лет семнадцати — восемнадцати подпирали спинами стену дровяного сарайчика. Паренек с коротко подстриженными рыжеватыми волосами, низенький, коренастый, в серых суконных штанах и клетчатой красно-коричневой рубашке, по имени Арвид Топинь, прозванный с первых дней в школе Тапинем[1], грыз зеленое, явно неспелое яблоко. Другой юноша, Инт Жидав, в совсем новом летнем костюме, нервно вертел в руке прутик, отламывая от него кусочек за кусочком. Третий, самый высокий и с виду самый взрослый из всех, Валдис Абелит, то и дело посматривал на ручные часы.

— Сорок пять минут, — сказал он скорее самому себе, чем товарищам, слегка сдвинув темные, почти сросшиеся брови.

— Зарежет. Вот увидишь, зарежет! — махнул Топинь рукой.

— Роланд ведь учил, — попробовал возразить Инт.

Но паренек с яблоком остался при своем:

— Да что с того, что учил? Если Суна рассердится, то любого профессора завалит. Такие биномы спросит…

Валдис Абелит пристально посмотрел на Топиня:

— Суна тебе враг, что ли?

— Не друг он мне, конечно.

— Ты не виляй, говори прямо: враг?

Топинь тем временем уже догрыз яблоко и вытер платком руку.

— Если ты по комсомольской линии спрашиваешь, то, конечно, любой учитель, даже Суна, нам все равно что отец родной: учит нас, ну, и вообще просвещает. А теперь я тебя как друга спрошу: соображает Супа, что это значит, если лучший волейболист останется на второй год в девятом классе? Подумаешь, биномов не знает! На кой черт Роланду биномы? Ведь он пойдет в Институт физкультуры!

— А ты, Топинь, собираешься стать лесоводом. Так, по-твоему, средняя школа тебе тоже ни к чему? Будешь себе зайцев по рощам гонять да деревья в лесу считать! — загорячился Инт.

— Речь не обо мне, — ответил Топинь так миролюбиво, словно не понял насмешки. — И вообще-то я не против ученья, только пускай не придирается из-за пустяков и не донимает парня переэкзаменовками.

И Топинь опустил руку в свой широкий, бездонный карман и достал другое яблоко, еще меньше прежнего.

— Ты бы и нам дал! — сказал Инт и отшвырнул прутик.

— Если хотите — пожалуйста. Только они мелкие, как орехи, и очень кислые, прямо скулы сводит.

— Ничего, давай. Займемся хоть чем-нибудь, пока Роланд там воюет, — сказал Валдис.

2

Ожесточенная борьба происходит не только там, где противники, напрягая в схватке мышцы и сверкая глазами, пытаются положить друг друга на лопатки.

Экзаменатор Петер Суна и экзаменуемый Роланд Пурвинь смотрели друг на друга хотя и настороженно, но все же так спокойно, что посторонний мог бы принять их за вполне дружелюбно расположенных друг к другу людей, встретившихся поговорить о знакомых и хорошо понятных обоим вещах.

И все-таки между ними шла борьба. И если учитель Суна участвовал в ней только косвенно, то Роланд Пурвинь изо всех сил боролся за право перейти в следующий класс.

К переэкзаменовке Роланд готовился не слишком усердно, заранее зная, что Супа его все равно провалит. Именно сознание того, что терять ему нечего, придавало сейчас юноше глубокое спокойствие.

Немного в стороне, за партой, сидела классная руководительница Роланда, Бирута Валодзе, молодая преподавательница естествознания, не так давно окончившая университет. Сначала она рассеянно следила за экзаменом. но вскоре почувствовала скрытую борьбу и забеспокоилась.

Роланд Пурвинь отвечал медленно и сбивчиво. Он все еще не решил своей судьбы и словно балансировал на лезвии меча, по одну сторону которого был девятый, а по другую — десятый класс. Так продолжалось около получаса.

— Ну, довольно, — проворчал Суна, и трудно было понять, считает ли он ответ ученика удовлетворительным или неудовлетворительным.

— Может быть, спросите еще?… — неожиданно предложила Валодзе, сама не зная, как закончить фразу, но чувствуя, что именно теперь надо что-то сказать и тем самым не дать экзаменатору произнести свое слово, после которого уже трудно будет что-нибудь изменить.

— Ладно.

Учитель Суна, заложив руки за спину, в упор посмотрел на Пурвиня:

— Решите еще один пример.

И он неторопливо, наизусть продиктовал алгебраическое выражение с неизвестными, коэффициентами, корнями и степенями.

Роланд Пурвинь принялся за решение. Суна, сняв очки, вытер слегка запотевшие стекла и посмотрел на доску. Алгебраическое выражение изменялось медленно, словно нехотя, а на лбу Роланда уже блестели маленькие росинки пота.

И вдруг Суне вспомнилось одно летнее воскресенье, когда этот же Пурвинь в желто-синем спортивном костюме прыгал у волейбольной сетки перед восхищенными девочками и с молниеносной быстротой посылал мяч на площадку противника. И на лбу у него блестели точно такие же, едва заметные капельки пота. После игры маленькая резвушка Вера Ирбите подала Роланду полотенце. Юноша вытерся и начал одеваться. Стройный, рослый, мускулистый…

Петер Суна никогда не был таким стройным. Трудное детство быстро согнуло его еще неокрепшую фигуру, и уже в ту пору, когда Суна только перебрался в город и на собственные гроши начал учиться в гимназии, его называли Крючком. Так мальчика называли и учителя и ученики-сынки богатых родителей. Петер Суна не сдавался. Он не отвечал на насмешки, не протестовал, не возмущался, а замкнулся, стал строптивым. Чем труднее была жизнь, тем сильнее росло желание выбиться в люди. Первая половина дня проходила в гимназии, после обеда он грузил на товарной станции вагоны, а по ночам сидел над книгами. В восемнадцать лет ему уже пришлось носить очки.

Прошли годы. Согнутый, жилистый, как хорошо высушенный можжевеловый корень, Суна окончил университет к после нескольких лет скитаний получил место учителя в Лидайне. Дальше жизнь пошла проще, теперь уже не надо было за кусок хлеба таскать на себе мешки и бревна, но где-то в глубине души он затаил обиду.

И вот перед его глазами опять Роланд Пурвинь — стройный, здоровый, широкоплечий, с мелкими капельками пота на лбу. Такой, каким учителю Суне всегда хотелось быть и каким он никогда не был.

Роланду Пурвиню не приходилось тяжело работать. Родители заботились о нем, мальчик мог спокойно учиться. Мог… по нс учился.

С примером па доске опять получилась заминка.

У Суны передернулось лицо. Совсем простой пример, а Пурвинь не мог решить. Ну что ж, пусть посидит второй год, пусть подумает, почему…

Учитель на минуту прикрыл глаза. Когда он снова открыл их, в его глазах был уже другой, более спокойный блеск.

Суна подошел к доске, взял мел и написал нужную степень.

— Ладно, Пурвинь, — сказал он невыразительным, будничным тоном. — Знаний у вас немного. Посмотрим, как пойдет дело в десятом классе.

Напряжение сразу спало. Суна долго и тщательно вытирал носовым платком руки. Когда глаза учителя и ученика встретились, экзаменатор не сдержался:

— Надо, Пурвинь, больше над книгами сидеть и поменьше гонять мяч!

Казалось, вот-вот произойдет взрыв. Роланд поджал губы и посмотрел па учителя почти со злостью. Но взрыва не последовало. Пурвинь едва заметно поклонился и вышел.

— Ну, что? — обратился Суна к смущенной классной руководительнице.

— Какой вы все-таки прекрасный педагог! — сказала она и протянула ему свою маленькую, мягкую, не знавшую тяжелого труда руку.

— Где уж там — прекрасный! — ответил Суна сухим, резковатым голосом. — Я же Крючок…

Взяв классный журнал, он хотел было уйти, но потом, словно что-то вспомнив, обернулся и тихо, по твердо сказал:

— Легко вам жилось, чересчур легко…

3

Когда друзья у дровяного сарайчика догрызли последние яблоки Топиня, в дверях школы появился Роланд Пурвинь.

Инт Жидав, юноша начитанный, полагал, что хорошо разбирается в людях и что уже с первого взгляда ему нетрудно определить, в каком человек настроении — хорошем или дурном. Но на этот раз, посмотрев на Роланда, своего одноклассника и соседа по парте. Инт был в недоумении. Довольно самоуверенная походка и подчеркнутая бодрость почти убеждали в том, что Роланд экзамен выдержал, но неестественный румянец на щеках и холодный, злой блеск глаз говорили о полном провале.

— Ну, как? — порывисто спросил Топинь.

Роланд небрежно махнул рукой. Только когда юноши уже прошли порядочное расстояние, он, словно нехотя, ответил:

— Экзамен-то я сдал, но жизни мне здесь все равно не будет. Надо поговорить с отцом и попробовать перейти в другую школу. Может быть, в Ригу…

— Ты что. обалдел? — испуганно сказал Топинь. — А наша волейбольная команда? А ты. Валдис, как вообще считаешь? — обратился он к Абелиту, который задумчиво покусывал метлицу.

— Я думаю, что из-за одного человека волейбольная команда не распадется. И не в волейболе тут дело. Если Роланд хочет уйти из школы, никто его силой удерживать не станет, но я не думаю, что в Риге ему не придется учить алгебру.

— Стало быть, ты считаешь, что во всем только я один виноват?

— А кто же еще?

— Разве весной у нас с Интом не были одни и те же ошибки в контрольной? Все точь-в-точь. Л отметки? У него четверка, а у меня тройка.

— Ты. наверно, списал.

— Ну, знаешь!.. — Роланд даже остановился. — Когда Суна уйдет на пенсию, иди на его место. У тебя прямо талант…

— Если нужно будет, пойду. — Валлис Абелит бросил метлицу и положил руку Роланду на плечо: — Ты не думай, что Суна хочет тебе напакостить. Конечно, можно поговорить и о Суне, но на комсомольском бюро или на педсовете, а не за его спиной.

Роланд едва заметно усмехнулся, по так никто и не понял, что означала эта усмешка: согласие или безмолвный протест.

Неподалеку от речки он опять остановился, достал сигарету и. повернувшись спиной к ветру, закурил.

Мальчики переглянулись. Коробка из-под сигарет была более чем наполовину пуста.

— Опять дурака валяешь? — не стерпел Инт.

Сделав несколько затяжек, Роланд бросил сигарету, неторопливо разделся, немного постоял, поднялся на носки и прыгнул в воду. Широкими, сильными взмахами он переплыл речку, нырнул и немного погодя вышел из воды.

— Ну что, останешься в Лидайне? — спросил Топинь.

— Конечно, — ответил Роланд так просто и спокойно, словно ничего не случилось, потом улыбнулся, подмигнул товарищам — все, мол, образуется — и стал одеваться.

4

В то время как друзья беседовали у реки, к Лидайне быстро приближался рижский поезд.

Во втором вагоне, у открытого окна, стоял высокий, широкоплечий человек в свободном темно-синем костюме. Ветер с силой налетал на окно, трепал светлые, коротко подстриженные волосы пассажира, приятным холодком обдавал его сухощавое, загорелое лицо.

Человек с волнением смотрел на скользившие мимо телеграфные столбы, на луга и кустарник вдоль железнодорожного полотна. Вот за ольховником мелькнула излучина реки, и на холме за ней — белый, пыльный большак.

Все это человек у окна вплел уже не раз, и вместе со знакомыми картинами у него возникало странное, нс то грустное, не то радостное чувство. Раз или два в голу он ездил этой дорогой. Давно знакомые места, но сегодня они казались совсем другими — более близкими: так обычно бывает с человеком, когда он возвращается к себе домой не погостить, а на долгое время, быть может, даже навсегда.

За окном опять блеснула река, а потом, чуть тронутая желтизной, показалась осиновая роща. До Лидайне уже недалеко…

Еще десять минут назад пассажир был доволен жизнью, которая складывалась, правда, немного неожиданно, но не так уж плохо. И вот несколько сказанных за его спиной слов разбередили старую рапу, закружили в его голове мысли, заставили подняться и стать у окна на ветру.

Когда до Лидайне осталась одна остановка, двое подростков из соседнего купе стали пробираться к выходу.

— Смотри, это Клав Калнынь из сборной баскетбольной команды, — тихонько сказал один другому.

— Не может быть! — Второй повернул голову и оглядел человека в темно-синем костюме: — И правда похож. — Но, подумав немного, улыбнулся и сказал: — Калнынь ездит в Москву и Тбилиси, а этот, — паренек кивнул головой. — в Лидайне.

— Оно и верно, — согласился его приятель. — И вообще-то — что Калныню делать в Лидайне?

«Что Кал-ныню де-лать в Ли-дайне?…» — выстукивали колеса, ритмично покачивая вагон.

И все же Клав Калнынь ехал в Лидайне. Если бы год назад кто-нибудь спросил у него о планах на будущее, то Клав, не задумываясь, ответил бы, что после окончания института останется в Риге, будет работать где-нибудь тренером или преподавателем и, конечно, будет играть в баскетбол. Он тогда не представлял себе свою жизнь без баскетбола — стремительных рывков, молниеносных пасовок и точных ударов. Но вдруг все обернулось по-другому…

Клав Калнынь, один из лучших баскетболистов республики, в составе рижской команды в декабре поехал в Киев, на турнир десяти городов. В первый день соревнований рижане сравнительно легко одержали верх над ереванцами. Потом рижской сборной пришлось играть с грузинскими баскетболистами. Тбилисцы бурно атаковали их и к концу первой половины матча были впереди на двенадцать очков. Поражение рижан казалось неминуемым.

Латыши обычно играют уравновешенно, спокойно, стараясь использовать каждую, даже незначительную ошибку противника.

Быстрота и акробатическая ловкость грузин расстроили тактику латышей. Любой ценой надо было добиться перелома.

И первым его добился Клав Калнынь. Получив мяч, он не передал его, как ожидал этого противник, на край, а стремительно бросил вперед. Ему преградил дорогу тбилисский защитник, но Калнынь нагнулся и с дьявольской быстротой рванулся вперед. В момент броска его кто-то толкнул, но мяч уже был в корзине.

Баскетбол — коллективная игра, но иногда исход борьбы решает удача пли неудача отдельного игрока. Калнынь в тот день играл замечательно. Он увлек за собой и остальную четверку, рижане забрасывали в корзину один мяч за другим, а грузины все время получали замечания.

За две минуты до конца, когда счет был уже в пользу латышских баскетболистов. Клав упал и… не поднялся. Что-то случилось с правой ногой.

Калныня унесли в раздевальню, вызвали врача. Клав стискивал зубы, чтобы не стонать. Нога была сломана у самой щиколотки.

В следующих играх рижане добились победы и заняли в турнире первое место. Через месяц всем игрокам сборной присвоили звание мастеров спорта. Всем, кроме Клава Калныня, который из девяти игр участвовал только в двух.

С тех пор Клав затаил обиду. Разве не благодаря ему латыши победили сильнейшего противника — грузинских баскетболистов?

Да, слава спортсмена мимолетна. Сегодня тысячи зрителей рукоплещут тебе, а завтра будут рукоплескать другому, который прыгнет выше, пробежит быстрее, закинет больше мячей, чем ты.

Калнынь ждал своей очереди. Не славы ждал, нет! Самое главное для него — это выйти на площадку вместе с товарищами, бороться за каждый мяч, играть все лучше и лучше, одерживать победу за победой.

Незадолго до окончания института врач сказал, что Клав уже не нуждается в медицинском наблюдении.

— Значит, я совсем здоров? — лицо Клава просияло.

— Еще не совсем. Но через месяц вы сможете даже танцевать. Только… остерегайтесь слишком резких движений.

— А когда я смогу бегать?

— С этим надо поосторожнее. Немного побегать, конечно, можно, но в меру.

Тут Клав Калнынь потерял самообладание:

— Если мне нельзя бегать то зачем вы возитесь со мной? Чтобы сделать меня полукалекой? Это просто…

— Это просто неприлично, молодой человек, — перебил его врач. — Вы вообще-то понимаете, что могло случиться с вашей ногой?

Нет. Клав не понимал. Специалист назвал его болезнь сложным латинским словом.

— Так вот! А теперь вы опять совершенно здоровы.

Это был страшный день.

Отрежьте орлу крылья и скажите ему, что он свободен; лишите баскетболиста стремительных движений и скажите. что он здоров!

Подошли выпускные экзамены. Клав получил хорошие, но не отличные оценки — он все еще не мог справиться с собой. С полным безразличием шел он на комиссию по распределению. Какой смысл оставаться в Риге, если ему все равно уже не играть? Может быть, смотреть, как играют другие, сделаться постоянным болельщиком? Нет, тогда уж лучше уехать куда-нибудь далеко от всего этого и спокойно заниматься своим делом.

Комиссия предложила Клаву место помощника тренера в одном из рижских спортивных обществ, но он воспринял это как подачку и отказался.

Остались только места преподавателей в сельских средних школах. Быстро посмотрев список школ Калнынь увидел Лидайне. В этом небольшом далеком городке в северной Латвии Клав провел свое детство, и недолго думая он попросился туда.

Летом Клав еще продолжал лечиться, ходил к разным специалистам, втайне надеясь, что случится чудо. Но чуда не случилось, и, когда наступила осень, он собрал в два чемодана свои вещи и поехал в Лидайне.

На вокзале его провожали друзья. Они помогли ему устроиться в вагоне, пожимали руку, улыбались, желали всего лучшего, по настоящей теплоты не чувствовалось, что-то было не так, как раньше. У каждого жизнь повернула в свою сторону, каждый думал о своем будущем, а не о чужих радостях и горестях.

… Равномерно постукивая, вагоны мчатся и мчатся. Но вот поезд замедляет ход, паровоз заливается протяжным пронзительным гудком, словно приветствует городок, красные кровли которого сверкают под лучами заходящего осеннего солнца.

Тяжело пыхтя, паровоз останавливается у перрона.

5

Каждый вечер, уединившись в своей небольшой квартирке на первом этаже школы, Петер Суна играл в шахматы. Он играл без противника, сам с собой. Супа сидел над белыми, затем пересаживался к черным и думал, как ответить на свою собственную атаку.

Старый учитель математики не любил общества. Единственным близким ему человеком был племянник, сын сестры, учившийся в Риге и раза два в год приезжавший на несколько дней в Лидайне навестить дядю. После смерти матери племянник жил с дядей, окончил среднюю школу. Дядя, конечно, хотел, чтобы племянник окончил институт, и помог бы ему, но тут они поссорились из-за выбора специальности.

Учитель Суна считал, что племянник должен изучать математику, чтобы стать, как он говорил, порядочным человеком, но мальчик заявил, что пойдет в Институт физкультуры. Дядя обозвал племянника бездельником, пытался его переубедить, но, когда из этого ничего не получилось, сказал, что не даст ему больше ни гроша. Юноша не сдавался, уехал в Ригу и через некоторое время, когда гнев дяди утих, написал, что ни в какой помощи не нуждается, так как получает стипендию и немного еще подрабатывает.

Так Суна остался совсем один. Правда, примерно год назад у пего появился почти друг. Сыровар с молочного пункта через день приходил к нему по вечерам играть в шахматы, и противники, схватившись по на шутку, просиживали иногда до рассвета. Вначале борьба была острая, по через несколько месяцев, раскусив противника, учитель математики уже без особого труда побеждал его, и играть с ним стало неинтересно.

Дружба их прекратилась, когда гость однажды обвинил о своем проигрыше неразвитые фигуры в этим совсем рассердил своего партнера.

Суна заявил:

— Неразвитые фигуры — это еще полбеды. Куда хуже, когда сам игрок мало развит.

Сыровар, считавший себя важной персоной в Лидайне, обиделся и перестал ходить.

С тех пор Суна делал мат самому себе. Пешки были его лучшими друзьями, ферзь — самым страшным оружием.

В тот вечер, покончив с переэкзаменовками и изучив несколько партий гроссмейстеров, Суна опять уселся за шахматную доску. Он уже успел создать затруднительное положение черным, когда кто-то постучался в дверь. Сердясь, что ему помешали, учитель поднялся и. шаркая домашними туфлями, пошел открывать.

За порогом стоял его племянник Клав Калнынь.

Суна сдвинул очки на лоб и пошире открыл дверь:

— Раз уж приехал, заходи. Давненько не виделись. Дай-ка я хорошенько посмотрю на тебя, ты ли это. Писем от тебя нет. и в газетах о тебе тоже ничего не пишут. Думал, остался в Москве или у эстонцев.

Это показалось даже немного смешно — Суна раскинул руки, словно собирался обнять племянника.

Клав поставил чемодан и, взяв дядю за плечи, повернул его к свету.

— Еще больше поседел, дядя, а привязанности все те же. — Он улыбнулся и кивнул на шахматную доску.

— Да, все те же. Вы носитесь с мячом, а я играю в шахматы.

— Вот именно, — сказал Клав и склонился над чемоданом. — Поэтому я купил тебе в Москве книжку Котова о Ботвиннике. В Лидайне ее. наверно, не достанешь.

В Лидайне ее действительно нельзя было достать, и довольный старик про себя отметил, что племянник у него вовсе не такой уж никудышный.

Увидев в чемодане какую-то невиданную им доселе обувь, Суна спросил;

— Это что такое?

— Кеды.

— Кеды или киды, я в этих вещах ничего не смыслю. Но что ты собираешься делать с этими башмаками в Лидайне?

— Да ничего, дядя, взял на память…

Клав опустил крышку чемодана и сел на диван. Суна кое о чем уже догадался.

— Думаешь остаться здесь надолго?

— Видимо, надолго. — Клав закрыл глаза и, чуть помедлив, сказал: — Может быть, дядя, тебе это не понравится, но мы с тобой теперь почти коллеги. С баскетболом покопчено. В Лидайне я приехал на работу.

— Стало быть, ты новый учитель гимнастики, о котором тут все говорят?

— Да.

Хорошее настроение Суны сразу испортилось.

— Послушай, — сказал он низким, немного осипшим голосом, словно стараясь проглотить застрявший в горле сухой кусок, — ты еще больше с ума сведешь наших молодцов. Опи и так только о мячах и думают.

— Вот и хорошо! — оживился Клав.

— Чего уж хорошего! Сегодня я одного спортсмена за волосы перетащил в десятый класс. Все лето прыгал, как кузнечик, а вот что любое число в нулевой степени равно единице — не знает.

Клав Калнынь развел руками:

— Значит, у вас в Лидайне, как в плохих книжках: хороший спортсмен — так непременно отстающий ученик.

— Это всюду так! — сердито проворчал Суна.

— Совсем не всюду, и этого не должно быть и в Лидайне. И не будет.

— Что же ты собираешься делать? Обучать их алгебре и геометрии?

Дядя разгорячился не на шутку, и Клав невольно улыбнулся.

— Математика — это, дядя, твое дело, но неужели я ничему нс смогу их научить?

Суна некоторое время молча смотрел на племянника, затем заговорил сварливым тоном:

— В прошлое воскресенье в Народном доме гастролировал цирк. Какой-то фокусник совал себе в горло шпагу и глотал бритвенные лезвия. Может быть, ты тоже собираешься проделывать такие чудеса?

Клав слишком хорошо знал дядю, чтобы обижаться на него.

— Лезвия я глотать не стану, — спокойно сказал он и опять едва заметно улыбнулся. — Ты мне позволишь на эту ночь остаться у тебя, дядя?

— Оставайся, — проворчал Суна. — Не на дворе же тебе ночевать! Еще чахотку схватишь.

Разговор не ладился, и дядя с племянником стали укладываться спать.

Улегшись на диванчике. Клав долго лежал с открытыми глазами. Учитель… Да, так его теперь будут называть в классе и на спортивной площадке, где он будет обучать лидайнскую молодежь, как надо обращаться с мячом. Иным это будет даваться легко, иным труднее, а учитель будет стоять в стороне и наблюдать. Что же ему еще остается? Внимательно наблюдать.

Э, глупости! Ничего страшного не случилось! Одним баскетболистом больше или меньше — от этого мир не погибнет… Дядя, может быть, посмеется, а кто-нибудь другой попытается даже помешать, но что из этого?

«Собаки лают, а караван идет вперед», — говорит восточная поговорка. Как бы там ни было. Клав будет делать свое дело.

Устало, монотонно пробили стенные часы.

«Как это странно, — подумал Клав, — еще сегодня я был в Риге, а теперь уже в Лидайне. Завтра придется налаживать свою самостоятельную жизнь».

Глава вторая Жизнь налаживается

1

Говорят, утро вечера мудренее. Спать дядя г. племянником легли угрюмые, а проснулись в хорошем настроении.

«Жизнь надо принимать такой, какая она есть, — подумал Петер Суна. — Сердись — не сердись, все равно не поможешь».

— Пу, а теперь утреннюю зарядку будем делать, что ли? Раз-два, раз-два… — Оп поднял и опустил руки и взглянул на Клава, возившегося с бритвенными принадлежностями.

Племянник полушутливо, полусерьезно покачал головой и принялся намыливать лицо густой, белой пеной. Он быстро побрился и, не позавтракав, поднялся на второй этаж, к директору.

Клав заметил пуговку электрического звонка, когда уже постучал, хотел тут же позвонить, но передумал и стал ждать. Может, он пришел слишком рано и директор еще спит?

Нет, Антон Калван уже встал. Он открыл дверь и пригласил Клава в кабинет. Директор выглядел старше Клава всего года на два, на три.

Клав не очень-то разбирался в людях, но директор ему почему-то не понравился.

«Спорт, конечно, он ни во что не ставит. Ну что ж, придется повоевать!» — подумал Клав и опустился не на мягкий диван, на который показал Калван, а рядом — на простой, довольно потертый венский стул.

— Значит, вы приехали только сегодня утром? — спросил директор приятным звонким тенором, и Клав невольно улыбнулся: тембр голоса и едва заметный латгальский выговор директора как-то сразу располагали к себе.

— Я приехал вчера, — ответил Клав.

От папиросы он отказался.

— Ну конечно. — спохватился директор. — спортсмены ведь не курят. Но я, как видите, страдаю этой слабостью.

Он довольно долго возился со спичками и мундштуком, словно желая выиграть время, чтобы собраться с мыслями: новый учитель, только что приехавший из Риги, конечно, ничего не знал ни о лидайнской школе, ни об условиях, в которых ему придется работать…

— Если вы приехали вчера, то почему же сразу не пришли в школу? Мы где-нибудь временно приютили бы вас… Гостиница в Лидайне пока еще в полном запустении.

Клав сказал, что переночевал у учителя Суны.

— Вы знаете его? — Директор поднял брови.

— Петер Суна приходится мне дядей. Вернее лаже, все равно что приемный отец.

Директор нахмурился и. отложив папиросу, посмотрел на нового учителя:

— Вы собираетесь жить у Суны?

— Думаю, что нам будет лучше жить врозь. — И чтобы директор не понял его превратно, добавил: — У нас с ним никаких разногласий нет, но дядя нс очень любит общество.

— Да, с ним нелегко. Может быть, мы сами виноваты, что нс сумели его расшевелить.

Клав пожал плечами:

— Такие дела за один день не делаются.

Калвин встал, подошел к окну. С минуту он глядел на Лидайне за рекой, затем обернулся и озабоченно посмотрел на Клава Калныня:

— Видите ли, в школе у нас теперь свободных квартир нет, поэтому мы договорились о комнате для вас рядом, в садоводстве, у старого Мейрана. Если вам это подойдет…

Клав, не задумываясь, ответил, что согласен, и директор написал старому Мейрану записку.

— Так что устраивайтесь. Если что потребуется, поможем.

Директор пожал Клаву руку и немного подержал его ладонь в своей. Он так ничего и не сказал ни о лидайнской школе, ни об условиях, в которых Калныню придется работать.

Спускаясь по лестнице. Клав столкнулся с какой-то девушкой.

— Извините… — Клав поклонился и хотел пройти мимо.

Ио она протянула ему руку:

— Валодзе. Мы с вами, кажется, вместе будем работать.

Клав сказал, что его фамилия Калнынь, снова поклонился и ушел. Походка у него была немного деревянная. От беготни по лестнице опять заныла нога. Рижские врачи, как видно, правы: спортом ему уже по-настоящему не заниматься.

«У нее темно-русые косы, — почему-то подумал Клав. — Темно-русые косы и странная такая фамилия — Валодзе».

— Ну, как? — Дядя ждал Клава у двери. — Уходишь?

— Ухожу.

Казалось, эта весть не очень обрадовала старого математика.

— Сразу?

— Ага.

— Так будет лучше… — Суна снял очки. — Двум кошкам в одном мешке не ужиться.

Так Клав Калнынь начал самостоятельную жизнь.

2

Когда Клав уезжал учиться в институт, Лидайне был городом только по названию. Кроме главной улицы, в Лидайне было еще три — четыре боковые улочки с одноэтажными. в лучшем случае — двухэтажными домишками. Теперь в городе расположилось несколько самых необходимых учреждений, на рыночной площади установили громкоговоритель, а так все осталось по-старому. Лидайне все еще был тем захолустным городком, о котором приезжие говорили в шутку, что тут издалека чуешь запах капусты из единственной обшарпанной чайной.

Насколько Клав помнил свой родной край, садоводство старого Мейрана всегда было гордостью лидайнцев. Правда, раньше в садоводстве было всего несколько парников с капустной рассадой и несколько теплиц, в которых к середине мая созревали первые огурцы, а немного спустя и помидоры, по уже тогда крестьяне издалека, за много десятков километров, приезжали в Лидайне за саженцами. Саженцы были крепкие, выносливые — таких во всей округе не найдешь.

При советской власти полутектаровый клочок земли Мейрана превратился в городское предприятие. Старый садовник, всю жизнь бегавший рысцой, вечно в хлопотах и заботах, не знал покоя и теперь. Под его руководством работали двое юнцов, но старому Мейрану еще не хотелось идти на отдых. Рядом с капустной рассадой появились грядки с цветами; начав с помидоров, садовник стал мечтать о винограде и за три года добился своего.

Говорят, что по внешнему виду и поведению человека можно определить его профессию. Старый Мейран, проживший всю жизнь среди фруктов и цветов, казалось, впитал в себя их красоту. Приветливый, белый, как цветущая вишня, он любил людей, и никто никогда не слышал от него дурного слова, а только добрые и умные советы.

Когда старый Мейран, хлопотавший возле ягодных кустов, увидел Клава с чемоданом, он вытер ладони о фартук и поспешил навстречу молодому учителю, улыбаясь ему, как старому знакомому. Директорская записка оказалась ни к чему, садовник помнил Клава еще с тех пор, когда городские мальчишки забегали в садоводство подивиться на новшества старого Мейрана.

Клава ожидала маленькая, украшенная осенними цветами комнатка на втором этаже,

— Папаша Мейран, вы встречаете меня, как родного сына? — удивился Клав.

— А ты как думал? — сказал старый Мейран и улыбнулся. — Вы ведь все мои дети. Сначала я вижу, как вы прыгаете на речке, точно воробушки, потом у пташек вырастают крылья, малыши поднимаются в воздух и в одни прекрасный день улетают. Многие улетают, но редко кто возвращается. А вот ты вернулся.

— Да. вернулся. — Клав нахмурился.

— Не надо сразу голову вешать, — чуть погодя опять заговорил старый Мейран. — Я о тебе в газетах читал и немало радовался. Надо думать, что нс из-за пустяка ты спорт забросил?

Разговаривать с садовником было куда легче, чем с дядей, и Клав подробно рассказал ему о своем несчастье.

— Ну, а теперь как?

Клав едва заметно пожал плечами.

— Трудно, я знаю. — Старик сделал вид, что не заметил его движения. — Сердце из груди не вырвешь, но привить его можно. Надо, сынок, привить его, но так, чтобы людям польза была п самому приятно.

— Что ж, придется привить. — согласился Клав. — Но если у меня не получится, то вы, отец, поможете мне. Кто же лучше вас знает здешнюю почву и климат?

— И помогу, не сомневайся, я спортсменов знаю. Сам немало на своем веку спортом занимался. На реке, правда.

У Клава на губах промелькнула невольная улыбка.

— А ты не смейся. — пригрозил ему садовник. — Вам, молодым, кажется, будто рыбалка не спорт, а я вот скажу тебе, что это спорт, каких мало. Тут нужен и глаз зоркий, и руки ловкие. Спроси любого мальчишку, можно ли в нашей реке рыбу поймать? Он ответит тебе, что ни шиша тут не поймаешь. Разве только плотвичку какую или пескаря. А старый Мейран без пяти фунтов никогда домой не возвращается. Ты, к примеру, умеешь копье или диск метать, но если я скажу тебе; закинь-ка наживку вон туда, за кувшинку, то у тебя ничего по получится. Это спортивная дисциплина, ни в каких институтах нс научишься этому. Тебе, скажем, кинут мяч. а ты нс поймаешь его, пропустишь мимо. Это, конечно, нехорошо, но все же беда невелика. Кинут тебе в другой раз, и ты поймаешь и передашь дальше, как это у вас там положено. Но если голавля упустишь, так не жди, чтобы он в другой раз клюнул.

— Правильно, — улыбнулся Клав и поблагодарил за завтрак.

— Ну. видишь, а ты не верил, что рыбная ловля — спорт. — Старый Мейран смешно наклонил голову, закуривая трубочку с резко пахнущим самосадом. — Теперь я в сад пойду, а ты отдохни да подумай о своей работе. С нашими молодцами дел хватит.

3

Если все лето Лидайне казался тихим, даже однообразным. то в первый день сентября уже с самого утра городок обрел совсем иную, так сказать, окраску н звучанье. Весело переговариваясь и здороваясь друг с другом. ребята шли в школу, заполняя улицы и площадь живым неиссякаемым потоком.

Арвид Топинь поверх своей неизменной красно-коричневой рубашки надел серую куртку и сновал в толпе друзей с необычной для его полноты ловкостью. То он был среди девочек, то вертелся в толпе мальчиков, разговаривая и с Валдисом Абелитом и с Интом Жидавом. А Инт, видимо, кого-то ждал: он успокоился только тогда, когда пришла девочка небольшого роста, которую ребята называли просто Веркой.

Вера Ирбите, живая, задорная девочка со светлыми волосами и усыпанным мелкими веснушками носиком, нравилась почти всем десятиклассникам, по плутовка, казалось, вовсе не замечала этого.

Она впорхнула в школу, громко переговариваясь с подружками, отыскала классную руководительницу Валодзе, вручила ей огромный букет цветов к сказала, наверно, что-то смешное, потому что учительница улыбнулась и покачала головой. Минуту спустя Вера появилась среди мальчиков.

— Поздравляю. Роланд, — сказала она и подала Пурвиню руку, — поздравляю с переходом в десятый класс и сообщаю тебе наше решение — в этом году ты должен учиться по алгебре минимум на четверку.

— На четверку? — недовольно переспросил Роланд и сдвинул брошь — А кто это «мы»?

— Мы… это… — Девушка вопросительно посмотрела вокруг.

— Должно быть, вы с Валдисом Абелитом, — подсказал Инт.

— Да, мы с Валдисом! — кивнула Вера и убежала.

Валдис Абелит хотел сказать, что он в первый раз слышит об этом, но раздался звонок, и все разошлись по классам.

4

Клав Калнынь много думал о той минуте, когда он впервые войдет а класс.

Клав еще очень хорошо помнил те времена, когда он сам был учеником, помнил, как школьники, особенно девочки, порою с совершенно непонятной жестокостью изводили молодых учителей. Рассеянный жест, несколько необдуманных слов — и этого достаточно, чтобы кто-нибудь на последних скамьях посмеялся, бросил меткую кличку, от которой учитель не мог избавиться потом годами.

Чтобы скорее и надежнее завоевать авторитет, Клав Калнынь решил прийти на первый урок в тренировочном костюме сборной команды. Неплохо было бы надеть и новые, купленные в Ленинграде кеды с темно-красными кружками на щиколотках. Эффект, несомненно, был бы огромный.

Потом Клав устыдился такого маскарада и явился на первый урок в обычном костюме.

Ученики десятого класса по привычке, заведенной, видимо. старым преподавателем физкультуры, ждали в школьном парке, выстроившись в шеренги.

Урок Клав начал с пробежки. Ребята переглянулись, и по их взглядам Клав понял, что до сих пор уроки гимнастики начинались иначе.

Много лет играя в баскетбол в сборной команде, Калнынь научился замечать вокруг себя любую мелочь. На соревновании важны не только движения и возгласы игроков, но часто даже их дыхание и выражение лиц. Все это надо вонять, учесть я использовать.

Пока ученики бегали, Клав внимательно рассматривал их. Вот самым первым бежит стройный, сухопарый юноша с темными, сросшимися бровями; он бежит широким шагом, но привычный глаз сразу замечает, что у него нет настоящего ритма. Он бежит неравномерно, скачками.

От него не отстает другой — поменьше ростом, но тоже довольно рослый парень. Движение рук и ног, дыхание и положение тела — все согласованно, видно, что это прирожденный спортсмен. Из паренька мог бы выйти толк, если бы он не задирал так нос. Клаву не понравилась пренебрежительная, даже презрительная улыбка на его губах.

В хвосте цепочки тяжело, но очень энергично бежал полный юноша. Он так яростно работал руками и плечами. словно пилил дрова. А за ним семенил щупленький паренек, изо всех сил стараясь не отставать от остальных.

Минут через десять Клав скомандовал «шагом» и перешел к вольным движениям. Он не пытался придерживаться строгого, рекомендованного в институте распорядка урока и старался, по возможности, лучше познакомиться с учениками.

Разрешив ученикам одеться. Клав спросил, кто в классе староста. Вперед вышел Валдис Абелит, бежавший первым.

— Каким спортом вы больше всего занимаетесь?

— Волейболом! — раздался откуда-то сбоку низкий голос.

Абелит, не оглядываясь, узнал Топиня, хотел обернуться, но спохватился, что разговаривает с учителем.

— Некоторые из нас бегают, кое-кто толкает ядро, ио самый любимый вид спорта в нашем классе волейбол. Наш класс — чемпион школы.

— Вы тоже играете? — Клав пристально посмотрел на стройного юношу. — Кто у вас капитан команды? Вы?

— Нет, капитан — Пурвинь.

Юноша, который бежал вторым, вышел вперед.

— Хорошо. Теперь будем играть в волейбол.

Клав повел ребят к сетке. Мальчики опять переглянулись.

— Нс зною, что получится, — заговорил Роланд Пурвинь. — Игроков на две команды в нашем классе не хватят. Нас только шестеро, и еще запасной — маленький Инерауд.

— А остальные? — Клав Калнынь притворился удивленным.

— Остальные не играют.

— Тогда давайте договоримся так, — сказал Клав и взял мяч. Трое чемпионов пойдут на одну сторону, трое — на другую. Остальных шестерых мы сейчас подберем. Вы идите туда, а вы останьтесь здесь. — Он отобрал из неиграющих первых попавшихся и добавил: — На ураках физкультуры в волейбол будут играть все.

В конце урока Клав спросил, у кого есть значок ГТО. Оказалось, что всего у двоих — у Пурвиня в Жидава.

— И только? — Теперь Клав удивился всерьез. — Нормы придется сдать всем, с этого мы и начнем.

— А как с волейболом? — не утерпел Топинь.

— Будем тренироваться, конечно. Кто ваши самые сильные противники?

— Одиннадцатый класс.

— Хорошо, завтра после уроков устроим товарищескую встречу с одиннадцатым.

Возвращаясь бегом в школу, Топинь толкнул Пурвиня.

— Вообще-то наш новый учитель молодчина. А?

— Игрок сборной! — ответил Роланд. — Свое дело знает!

5

Волейболисты десятого класса легко победили команду одиннадцатого. Роланд Пурвинь резко и точно бросал мяч на площадку противника, почти всегда в одно и то же место.

Девушки, собравшиеся главным образом для того, чтобы посмотреть на нового учителя, видимо, решили, что Калнынь вовсе ее такой уж интересный, так как вскоре их внимание приковал Роланд. Войдя в роль героя, он крутился во площадке, как волчок, и поспевал всюду — не нападения отступал в защиту, от линии зашиты стремглав кидался вперед.

— Как здорово! — Вера не свалила глаз со стройного, ловкого парня.

Только новый учитель почему-то никак не мог по-настоящему увлечься игрой. Еще во время первой партии он недовольно морщился в свистел каждый раз как только кто-нибудь нарушал правила, но потом чуть снизил требования.

После игры Клав велел зрителям разойтись по домам, а волейболистов попросил остаться. Усевшись на траве возле площадки, ребята ждали, что он скажет об их игре.

Присел и Клав.

— Как вы думаете, почему одиннадцатый класс проиграл все три партии? — спросил он так, словно сам ничего не понимал в игре.

— У них Роланд Пурвинь! — не удержался кто-то из проигравшей команды.

— А если бы не было Пурвиня?

— Без него с ними еще можно было бы потягаться, — добавил другой, стараясь впихнуть ногу в туфлю, не развязывая шнурка. Затем посмотрел на Пурвиня и почта сердито добавил: — Роланд зверски гасит.

Клав встал.

Теперь надо было показать настоящую игру. Если бы не бальная нога, Клаву нетрудно было бы убедить ребят, что гасы Пурвиня вовсе не так страшны, как это кое-кому кажется. Не страшны потому, что они слишком точно ложатся в одно в то же место. А теперь — теперь может п не получиться.

— Пурвиню подыгрывает Тапинь? — спросил Клав, вспомнив, как называли полного паренька товарищи, подбадривая его во время игры.

— Топинь! Тапинем меня прозвали.

— Извините. Топинь! — Клав слегка покраснел, сердясь на себя за свою оплошность. — Я войду на помощь одиннадцатому классу, а вы, Пурвинь, гасите! — Клав стал у сетки против Роланда.

Топинь подал мяч над самой сеткой. Пурвинь слегка прясел, прыгнул и послал мяч на площадку противника, во мяч мгновенно вернулся. Пурвинь попытался еще раз, но учителю опять удалось блокировать удар. В третий раз Пурвинь хотел бросить мяч налево, но он ушел далеко за боковую линию.

Роланд нервничал. Мяч опять был над сеткой. Прыгнув, юноша увидел вытянутые руки учителя в сообразил, что теперь мяч надо перебросить через блокирующего, но это была бы капитуляция, отказ от нападающего удара.

Он ударил, и… мяч на этот раз попал на площадку противника. Однако Роланд увидел нечто неприятное для себя: учитель попросту пропустил мяч.

«Жалеет. Думает, что я заплачу!»- От стыда у Poланда раскраснелись щеки, и, опустив голову, он медленно ушел с площадки.

Едва заметно прихрамывая па больную ногу, за ним ушел Клав Калнынь и остальные игроки.

— Нехорошо, что гасит у вас один Пурвинь, — заговорил учитель. — Пурвинь гасит неплохо, но все-токи его можно легко блокировать.

Учитель испортил Роланду настроение на весь день. Вечером, встретившись с Валдисом Абелитом и Интом Жидавом, Роланд напрасно пытался притвориться веселым и беспечным.

— Довольно странный все же воспитательный метод, — усмехнулся Роланд: — становится перед тобой игрок сборной и велит гасить. Нечего мне было лезть в ловушку!

— Что-то я не слышал, чтобы Калнынь играл в сборной волейбольной команде… Он играл в баскетбол, а это совсем другое дело, — проворчал Инт.

— Сам виноват, потому что гасишь всегда одинаково, ему нетрудно было тебя разгадать.

— Но почему он мне ничего не сказал? — не успокаивался Роланд.

— Может, он хотел, чтобы ты своим умом дошел до этого…

Друзья медленно шли по берегу реки. На окраине города садилось солнце, заливая окна золотисто-багровым светом. Небо было чистое, без единого облачка.

— Завтра будет ясная погода. — сказал Валдис Абелит.

Инт кивнул головой.

Но радио в тот вечер сообщило, что ожидается переменная облачность.

Глава третья Переменная облачность

1

Суна, как и все учителя, считал, что повторение — мать ученья. Тем более в математике. Забудешь, например, совсем простую формулу, хотя бы квадрат суммы двух чисел, и тогда за более сложные формулы лучше не берись.

Старый математик строго придерживался взгляда, что каждому человеку, если он хочет чего-нибудь достичь, прежде всего необходимы надежные знания, а самое важное в знаниях — никогда не забывать пройденного.

Вот почему уже на второй неделе учебного года Суна удивил десятый класс неожиданной контрольной работой по всему пройденному курсу.

Примеры были не очень трудными, но Топинь сразу же шепнул Валдису Абелиту, что «вообще-то они с заковырками».

Инт Жидав, лучший математик в классе, бегло просмотрел пример и, убедившись, что никаких подводных камней нет, спокойно принялся за решение. Он был уверен, что контрольная окажется по силам даже Роланду Пурвиню.

Роланду в этот день и в самом деле везло. С первым примером он справился за несколько минут, решить задачу ему тоже не стоило особого труда. Когда он взялся за следующий пример, Инт Жидав уже сдал свою работу.

Преобразовав уравнение с двумя неизвестными в простое квадратное, Роланд задумался: какую применить формулу? Он остановился на первой пришедшей ему в голову, заменил буквенное выражение и попытался извлечь корень. По что-то явно было не так. Еще раз проверив пример, Роланд понял свою ошибку. Коэффициент линейного члена был нечетным числом, значит, он неверно выбрал формулу.

Тем временем контрольную работу сдали Топинь, Инерауд и еще кое-кто. Ясно, Роланд опять останется последним. Он уже не мог вспомнить, что нужно учетверить, где поставить знак вычитания, где знак сложения.

Роланд посмотрел на Инта, по тот. не подозревая о затруднениях друга и даже не представляя себе в эту минуту, что человек может заблудиться иногда н в трех соснах, просматривал в учебнике по алгебре задачи.

Роланд еще раз попытался сосредоточиться. «Только спокойно. Четверка, по крайней мере, обеспечена», — мысленно говорил он себе.

Роланд прикрыл глаза, напрасно пытаясь вспомнить улетучившиеся из памяти формулы. Стоило ему признаться себе в этом, и напряжение пропало. Того, чего не знаешь, не вспомнишь.

Теперь кончил работу Абелит. Может, он поможет? Нет. уж больно он сознательный… От него помощи не жди.

И тогда Роланду пришло на ум, что основные алгебраические формулы помещены в конце таблицы пятизначных логарифмов. Водя правой рукой по тетради и делая вид, что пишет, он сунул левую руку под парту и сразу нашел нужную книжку.

Верно, под корнем стоял знак вычитания, а кроме того, все выражение надо было разделять на два.

Роланд спрятал книжку и уже хотел вписать в тетрадь правильное решение, но тут случайно перехватил взгляд Валдиса Абелита. Валдис, конечно, видел, как Роланд рылся в портфеле.

Роланд хотел сказать, что он посмотрел лишь одну формулу, но староста только покачал головой и махнул рукой.

Беда всегда приходит без предупреждения. В эту минуту Петер Суна поднял глаза от журнала.

— Вы хотите что-нибудь сказать, Абелит? — спросил он, сдвинув очки на лоб.

Роланд покраснел. Сейчас Валдис скажет учителю, что Пурвинь списывает. Нет! Уж лучше он сам…

Роланд закрыл тетрадь, встал и сказал строптиво, обиженным голосом;

— Я не могу решить задачу!

— Хорошо, тогда сдайте контрольную работу! — Суна поправил очки.

Когда раздался звонок, Роланд сунул тетрадь в портфель и вышел из класса.

Конечно, глупо было не сдавать тетради. За два решенных примера он наверняка получил бы удовлетворительную отметку, а теперь опять двойка.

Все равно, лучше получить двойку, чем допустить, чтобы о нем думали, что он, Роланд, списал. Валдис Абелит опять перед всем классом будет повторять; «Нечего списывать, надо учить наизусть».

— Как глупо! — вырвалось у Роланда.

— Ты не решил? — тронула его Вера за плечо.

— Не решил. Ну и что?

— Почему? — не отставала девушка.

Роланд освободился от се руки.

— Почему? Спроси своего Валдиса. Оставьте же меня наконец в покое! Вы решили, правда? Ну и радуйтесь! Не все ведь такие умные!

— Ты не злись, — сказал стоявший рядом Валдис Абелит.

— И не думаю! — Роланд прикинулся веселым. — Чего мне питься? Нечего списывать, надо учить наизусть! — Он пытался передразнить Валдиса.

— Возможно, мне не нужно было… — немного помолчав, начал Валлис.

— Да что ты! Именно так и нужно было — спасибо за товарищескую услугу! — Роланд отвернулся, чтобы не видеть помрачневшего лица товарища. — Подумаешь, велика беда — двойкой больше или меньше! Все равно из меня Пифагор не получится.

Он даже попытался засмеяться, только смех получился какой-то невеселый, с оттенком обиды и плохо скрытого недовольства.

2

На заседании педагогического совета все шло гладко, своим чередом, пока не попросил слова Клав Калнынь. Без длинных предисловий и общих фраз новый учитель физкультуры предложил обсудить вопрос о стадионе. Старый, наполовину заросший парк, сказал Клав, мог бы стать великолепным стадионом не только в масштабе школы, но и города, а может, и всего района.

Все были удивлены. Никто до сих пор даже и не думал о том, что школе нужен стадион.

— Гм… Все это очень хорошо, — заговорил после довольно продолжительного молчания директор, — но предложение слишком неожиданное, и сразу принять какое-либо решение трудно. Больших средств я отпустить не могу. Стадион-дело нужное, но без денег, — директор развел руками и посмотрел на Калныня, — без денег ничего не выйдет… А сколько приблизительно придется нанять человек? — спросил он чуть погодя.

Клав сказал, что, по его мнению, вполне можно обойтись собственными силами и что так уже делали во многих других школах.

Валодзе пристально всматривалась в нового учителя. Самоуверенный, настойчивый, немного угрюмый — может быть, он в самом деле способен многое сделать? Во всяком случае, ничего фантастического и невозможного в намерении Калныня не было.

Директор задумался. Он медленно начал склоняться на сторону Калныня. И все поняли это. Вдруг молчание нарушил математик Петер Суна.

— Я удивляюсь, — начал он тихим, спокойным голосом. — Удивляюсь своему племяннику. Он тут, как говорится, без году педеля, почти не знает наших условий или, в лучшем случае, знает весьма поверхностно, а уже в первый месяц учебного года выступает с предложением, дающим право считать его легкомысленным молодым человеком. — С каждым словом Суна распалялся все больше. — Мы, педагоги, стараемся повысить успеваемость учеников, а товарищ Калнынь, товарищ Калнынь придумывает, как еще больше оторвать учеников от занятий. В одиннадцатом классе у меня двое неуспевающих, в десятом Пурвинь опять получил двойку по алгебре, но все это пустяки… стоит ли об этом волноваться? Нам прежде всего нужен стадион. Всякий, кто хоть мало-мальски читает газеты, знает, что вот уже восемь лет не могут привести в порядок рижский стадион, а мы уже хоть сейчас готовы раздеться до трусов и — айда! — бегать по парку! Любо будет смотреть!

— Товарищ Суна, — невинно спросил директор, — вы что, вообще против спорта?

— Я против общественных, или. как тут сказали, добровольных работ, это оторвет учеников от занятий. — Математик вытер платком губы, словно давая этим понять, что кончил.

— А я обещаю в свободное время помочь товарищу Калныню, — совсем неожиданно заговорила Валодзе. — Думаю, что в моем классе недостатка в желающих поработать не будет.

— В двойках у вас тоже недостатка нет, — вставил Суна.

— Вы просите слова? — обратился директор к математику.

— Нет, не прошу.

У остальных учителей никаких возражений не было. Директор еще с минуту подумал, затем посмотрел на Клава Калныня и, встретившись со строгим взглядом нового учителя, сказал:

— Хорошо, мы попытаемся построить стадион собственными силами, но учащимся с неудовлетворительными отметками мы в этом деле участвовать не разрешим. Я правильно понял ваше предложение? — опять обратился директор к Клаву.

— Так я и думал.

— Вас эти условия удовлетворяют, товарищ Суна?

— Вполне, — сварливо и насмешливо ответил седой учитель.

После заседания Клав подошел к руководительнице десятого класса:

— Спасибо за поддержку!

— Вы считаете, что она была очень ценной?

— Когда терпишь поражение, важна любая поддержка. Без вашего вмешательства мой дядюшка одержал бы верх.

Валодзе поправила свою темно-русую косу.

— Никто ведь не был против вашего предложения, — улыбнулась она. — Никто, даже Суна. Он только беспокоится за свою математику.

— О, тогда вы его не знаете.

— А вы знаете?

— Пожалуй, и я знаю маловато, — пришлись признаться Клаву.

Никто из учеников на заседании не присутствовал, но уже на другое утро все знали о стадионе и о сопротивлении Суны.

Одни считали, что Суна потому против стадиона, что ненавидит спорт и спортсменов, другие уверяли, что математик испугался за себя, как бы ему лопатку в руки не сунули. Проше всех разрешил вопрос Топинь. Услыхав о случившемся, он спокойно сказал:

— Суна вообще-то человек темный!

3

Вековые вязы, дубы в два обхвата с густыми разветвленными кронами сыпали пожелтевшие, сухие листья на полузаросшие, давно нс чищенные дорожки старого школьного парка.

Когда-то здесь прогуливались известные на всю Видземе лидайнские бароны. В жаркие летние дни они искали здесь прохлады и развлечений. В пятом году по приказу графа Орлова в этом парке пороли крестьян и батраков, осмелившихся проявить непокорность царю и помещику. А потом по дорожкам, посыпанным гравием, опять разгуливали бароны, их супруги, дети и борзые собаки, разгуливали до тех пор, пока народный гнев не разметал потомков древнего ордена псов-рыцарей на все четыре стороны.

Через несколько лет парк опять попал в руки важных хозяев. Затянутые в зеленые мундиры айзсарги[2] в начищенных до блеска сапогах прогуливались здесь с дочками богатых крестьян, устраивала вечера с обильным буфетом, танцами под духовой оркестр и пальбой. Раз в лето, чаще всего на Иванов день, здесь показывали представления с языческими жрецами и жрицами, всевозможными духами — покровителями животных, и даже с участием лошадей.

A потом, когда победила советская власть, парк вместе с замком отдали вновь открытой в Лидайне средней школе.

Окончательно запущенный за время оккупации парк все еще ждал, когда заботливые руки уберут все обломки, выровняют взрытые дорожки, расчистят заросли. Но люди после войны были слишком заняты, чтобы взяться за расчистку парка.

— Клав Калнынь еще раз прошелся по площадке для танцев посреди парка, затем, отсчитывая шаги, обошел ее вокруг. Триста пятьдесят шагов — это значит, что беговая дорожка могла бы получиться в триста метров. Если отрыть и выровнять дорожку, главный легкоатлетический сектор будет готов.

Посередине стадиона должно находиться футбольное поле, здесь можно будет соревноваться и в метании диска. Но как ни мерь и как ни считай, поле все же получалось слишком узким и длинным, от футбола, хотя бы временно, придется отказаться.

Клав весь вечер чертил планы, прикидывал и высчитывал, В институте это было совсем просто — возьмешь да и набросаешь на бумаге стадион по всем требованиям. А здесь? Здесь надо считаться с размерами танцевальной площадки.

— Доброе дело вы затеяли, — заговорил старый Мейран за ужином.

Клав поднял голову и посмотрел на седого садовника.

— Только без меня вам не обойтись. Соберется народ посмотреть соревнование, Спортплощадка, допустим, чистая и красивая, а парк крутом зарос, как лес. На что это похоже?

— Об этом я и не подумал, — признался Клав.

— Об этой нужно подумать. Бароны, те могли содержать парк в порядке, а чем мы хуже их? Нет, сынок, без старого Мейрана дело не обойдется.

— Вот все бы так думали, как вы!

— Никогда все одинаково думать не будут. Слишком легкая была бы жизнь… А теперь, сынок, постарайся доказать, на что вы, молодые, способны. Вот оно как! — Старик лукаво подмигнул юноше.

Стенные часы пробили десять. Клав пожелал старому Мейрану спокойной ночи и поднялся к себе в комнату. Там он опять склонился над бумагами: к утру все должно быть готово.

4

На комсомольском собрании Валдис Абелит предложил будущим строителям прийти в парк с собственным инструментом, так как шкальный сторож, кроме нескольких лопат, ничего не мог найти в дровяном сарайчике. Сам Валдис вместе с Интом Жидавом весь вечер строгали и пилили доски, а потом почта целый час сколачивали ящики. Маленький Инерауд обещал раздобыть косу и выкосить траву там, где она выросла слишком густой и высокой, чтобы легче было копать.

В первый же день десятиклассники и одиннадцатиклассники решили идти в парк сразу же после уроков, но их доброе намерение расстроил директор, сказав на большой перемене, что работать на стадионе будут через день от шести до половины восьмого вечера.

— Я через весь город тачку тащил, а теперь ее придется обратно везти! — возмущался Топинь. — Эй, малыш, садись, поедем домой! — схватил он во дворе Инерауда.

Но тот молча взял у Топиня «транспорт» и втолкнул его в сарайчик.

— Ишь ты! — обрадовался Топинь сообразительности одноклассника. — Как же мне самому в голову не пришло?

Уже после пята часов Клав Калнынь еще раз вымерил поле (беговая дорожка должна получиться точно в триста метров) и наметил контуры.

В половине шестого прикатил тачку Топинь, а несколькими минутами спустя явился Инт с двумя лопатами на плече. Он скинул пиджак, вывернул его подкладкой наружу, положил на травку у столба для волейбольной сетки и принялся засучивать рукава.

— Как с уроками, ребята? — спросил Клав Инта.

— Все в порядке, — поспешил ответить вместо друга Топинь. — Построим стадион, тогда поднажмем!

Клав посмотрел на часы.

— Теперь без двадцати шесть. Присядем.

Инт сел против учителя, а Топинь остался стоять.

— Что па завтра задано по латышскому языку? — равнодушно, словно от скуки, спросил Клав.

— Что-то из Райниса, — не менее равнодушно буркнул Топинь.

— «Далекие отзвуки синего вечера», — добавил Инт.

— А какие стихи из этой книги вы можете назвать, Топинь?

Топинь посмотрел на Жидава, по его друг затягивал на ботинке шнурок и не заметил этого взгляда.

— Ну, там много стихотворений, — уклончиво ответил Топинь, уставившись в землю. — Много стихотворений, — повторил он. — Вообще-то они имеют большое значение, например одно — о носовом платке и лицемере.

— Вы знаете стихотворение «Так не останется»? — спросил Клав.

Топинь сразу оживился:

— Да, да, там есть такое!

— Арвид, «Так не останется» не в «Далеких отзвуках», а в «Посеве бури». - поправил его Инт. но тут же, видимо, сообразил, что подводит друга, и быстро добавил: — Эту книгу мы еще не проходили.

— Ну да, не проходили. Потому я и не знаю. Такой книги я вообще не читал.

— Скажите прямо, Топинь: «Далекие отзвуки синего вечера» вы тоже не читали?

— Я прочитаю. Приду домой и мигом прочитаю. Вообще-то я привык готовить литературу по вечерам, перед сном. Привычка.

— Л что вы привыкли готовить раньше всего? — не отставал Клав.

— Раньше всего? Ну, тригонометрию, алгебру и вообще…

— Ладно, тогда скажите, что вам задано по тригонометрии. Сейчас проверим!

— Но ведь вы учитель физкультуры? — удивился Топинь.

— Ну и что же? Вы сомневаетесь в моих знаниях? Думаете, что учителю физкультуры не надо знать тригонометрию я алгебру? Я думаю, что надо. Спортсмены и тренеры борются за сантиметры и десятые доли секунды, а разве это нс математика? Ну, так что же задано?

— Товарищ учитель, честное слово, я выучу! Сегодня у меня вообще-то такой день, что просто некогда было в книжки заглянуть.

Со стороны школы подходила группа ребят. Клав опять посмотрел на часы — было без десяти шесть.

— Давайте договоримся, Топинь, — дружелюбно сказал Клав: — сегодня вы не приготовили уроков, значит, работать вам не придется.

— Товарищ учитель! — Юноша сделал последнюю попытку спасти положение.

Но Клав был неумолим:

— Оставьте вашу тачку, а сами марш домой — и за книжки. И смотрите, чтоб подготовились на пятерку.

— На пятерку, — без энтузиазма повторил Топинь.

«Кто меня гнал сюда так рано? — Паренек никак не мог успокоиться. — Никому в голову не пришло бы, что я в книжку нс заглянул! Очень надо было мне в разговор вступать! Сам виноват. А новый учитель вообще-то с заковырками и…»

Навстречу шли ребята.

— Топинь, ты куда? — спросил Инерауд.

— Мне сегодня некогда. И вообще… — Топинь махнул рукой.

Собралось человек тридцать. Когда Клав показывал, где надо срыть дери, он увидел Роланда Пурвиня, который осматривал тачку Топиня. Видимо, Роланд решил. что тачка вполне пригодна для перевозки дерна.

— Пурвинь! — Клав положил Роланду на плечо руку.

— Я! — отозвался Пурвинь.

— У вас по алгебре неудовлетворительная отметка?

— Да. — Парень насупился.

— Разве классная руководительница не сказала вам, что те, у кого двойки, работать не будут?

Роланд молчал. Валдис Абелит, который должен был передать классу решение директора, до последней минуты колебался, надеясь, что эту непонятную новость сообщит руководительница или кто-нибудь другой. Не хотелось огорчать Роланда — ведь он был лучшим спортсменом в школе. А не пускать лучших спортсменов на спортивную площадку — это, конечно, нехорошо.

Роланд молчал, никто ему так ничего и не сказал. Абелит посмотрел на друга и опустил голову. Он чувствовал себя виноватым. Роланду придется пойти домой, и вся эта прекрасная затея с самого начала омрачится неприятным происшествием, которого уже никак нельзя будет забыть.

Роланд понял. Он молча повернулся и пошел. Остальные словно в оцепенении смотрели ему вслед. Постройка стадиона в самом деле началась нехорошо.

Роланд шел твердым шагом, но медленно, словно для того, чтобы по-настоящему почувствовать свой позор. Его прогнали. Он лишний. Никому он не нужен.

— Пурвинь! — громко крикнул Клав.

Роланд словно нехотя остановился.

«Сейчас скажет, что нехорошо получать неудовлетворительные отметки, — подумал он. — Начнет читать мораль. Ну и пусть! «

Клав Калнынь подошел к Роланду, внимательно посмотрел на него, затем спокойно сказал:

— Берите тачку и везите дерн на эстраду!

Все облегченно вздохнули. Роланд вытер рукавом лоб, наклонился и взялся за тачку.

— Пошли! — Маленькому Инерауду уже не терпелось. и он ткнул Инта в бок.

По дорожке со стороны школы шла Валодзе со своими девочками.

Планы Клава Калныня начали претворяться в жизнь.

5

Валдис Абелит писал сочинение: «Образ борца в поэзии Райниса». Вдруг послышался стук в дверь. Посмотрев на стенные часы, показывавшие уже довольно поздний час, юноша встал и не спеша пошел отворять. За порогом стояли Роланд и Инт.

Впустив ребят и усадив их на провалившийся диванчик, Валдис спросил, не случилось ли чего-нибудь.

— Случилось, — ответил Роланд и сунул руку в карман. — Сегодня пришло письмо из Виру.

— От эстонцев?

— От эстонцев. В прошлом году они приезжали к нам, а теперь зовут к себе.

— Неужели? — Валдис взял письмо и торопливо прочел.

Волейболисты средней школы Виру в самом деле звали лидайнцев.

— Придется поехать. — сказал Валдис и посмотрел на друзей. Он был взволнован.

— Я тоже считаю, что надо ехать. — Роланд опустил письмо в карман. — Только не знаю, получится ли из этого что-нибудь…

— Почему?…

— Да потому, что наш учитель физкультуры не согласится, — вмешался в разговор Инт. Он разглядывал на полке книги Валдиса.

— Да, нельзя сказать, чтобы он был в восторге от нашей игры.

Роланд поддержал:

— С тех пор как пришел Калнынь, у нас открываются всё новые недостатки. Мы вовсе не такие блестящие волейболисты.

— Да. — задумался теперь и Валдис. — Как посмотришь, кажется совсем просто: прыгай да гаси. А у меня вот никак не получается: то мяч в сетку, то йога за линию.

— Это потому, что Роланд все время гасил один, — сказал Инт и положил книгу на полку. — Да, уж Калнынь этот индивидуализм из нас в конце концов вышибет.

— Так вы думаете, что к эстонцам лучше не ехать? — вернулся Валдис к главной теме.

— Мы думаем, что ехать надо.

— А что Топинь?

— Топинь еще ничего не знает, — улыбнулся Инт. — Он сразу после уроков побежал домой учить стихотворение. Боится, как бы опять не прогнали из парка.

Роланд посмотрел на Инта. Интересно, было ли это сказано случайно или намеренно? Сразу не поймешь. Казалось, что Инт опять хочет упрекнуть Роланда за его двойку.

— Да, с учебой всякое бывает, — серьезно сказал Роланд.

— Ты, наверно, все еще сердишься, что я выступил против тебя на собрании? — спросил Валдис.

— Почему сержусь? Ты ведь был прав.

— Я, может, слишком резко…

— Что было, то было. Ты резко, и я резко, но разве из-за этого надо ссориться? Будем жить кто как умеет.

— Ты опять говоришь не то! — не стерпел Инт.

— Почему не то? Не то получилось, когда Калнынь сказал мнe о двойке и все же не прогнал с работы. Eй-богу, не то!

— Я слышал, что у него из-за этого был серьезный разговор с директором, — сказал Валдис. — Ты ведь знаешь, что директор таких вещей не терпит.

Роланд покачал головой:

— Ну и дела! Я заварил кашу, а Калныню расхлебывать!

— Ну и что же? — вступился за учителя Нит. — Что тут удивительного? Калнынь нас защищает и будет защищать!

— Знаешь, я за пего готов теперь в огонь и в воду броситься, — насмешливо сказал Роланд.

— Уж лучше давайте бросимся в Эстонию! — засмеялся Валдис.

— Завтра мы сходим к учителю и все расскажем.

— Если дело выгорит, то нашу Верку нужно взять с собой. — Роланд прищурил глаз и посмотрел на Инта: — Ведь она всегда, где бы мы ни играли, болеет за нас.

— Нечего меня разыгрывать! — погрозил Инт пальнем.

Но Роланд вдруг что-то вспомнил и принялся рассказывать:

— Ты с ней не шути. Я сегодня смотрел, как девочки сдавали нормы ГТО. Пробежать километр девчонке нелегко, а Верка бежала, как заведенная.

— Ну, ну! — оживился Инт.

— Я же говорю тебе: другие бегут и так дышат, что за сто метров слышно, а она на финише такая веселая, словно с Интом вальс протанцевала.

— Ты оставь меня в покое! Меня там вовсе не было.

— Вот именно, потому ты и не видел, что было потом. Калнынь посмотрел на хронометр, покачал головой и спрашивает: «Вы, Ирбите, регулярно тренируетесь?» Верка ответила, что она никогда не тренировалась и спортом не занимается. А сама покраснела, как свекла, и убежала А Калнынь задумался.

— Может быть, он в самом деле откроет новую звезду?… Но погодите! Может, выпьем чаю, а? — спохватился вдруг Валдис.

— Спасибо, старик, нам уже пора. Значит, завтра пойдем к учителю.

— Договорились.

Некоторое время они шли молча. Легкий ветерок шелестел пожелтевшей листвой и то и дело срывал новые листья. В Лидайне во многих окнах еще горел свет.

Друзья дошли до переулка, где жил Инт.

Ребята подали друг другу руки.

— Инт, — сказал Роланд, словно что-то вспомнив, — ты не мог бы мне по вечерам помогать по алгебре? Но по-настоящему, а?

— Конечно! Спокойной ночи!

— Спокойной ночи! Матч с эстонцами — это не шутка.

Глава четвертая С эстонцами шутки плохи

1

Если волейболисты из Виру пригласили лидайнцев, решил Клав Калнынь, то надо ехать, пусть даже их ждет неудача.

Лидайнцам, естественно, хотелось выиграть — какие же спортсмены не стремятся к этому всей душой? Но ведь по той же причине к выигрышу стремятся и эстонцы, это уж точно.

В прошлом году, когда волейболисты из Виру гостили в Лидайне, соотношение сил было примерно равное. Первую партию выиграли лидайнцы, вторую — гости, третью — опять лидайнцы, а четвертую — эстонцы. В пятой партии, когда счет был 12:12, исход борьбы решили удачные гасы Роланда Пурвиня. Ясно, что эстонцы хотели теперь у себя дома взять реванш.

В воскресенье утром на лидайнской рыночной площади отъезжающих ждал синий шестнадцатиместный автобус. Волейболисты, ехавшие в Виру защищать честь своей школы, начали сходиться еще задолго до отъезда.

Клав Калнынь пришел вместе с Калваном. Директор тоже надумал поехать с волейболистами.

— Смотри, — Инт толкнул Валдиса, — И Вера тут!

Стайка девушек спешила к рыночной площади, и среди них шла Вера Ирбите.

— А как же она? — не унимался Инт. — Поедет с нами или нет?

— Да что ты! Очень она нам сегодня нужна!

— Эстонцы еще на смех поднимут, что мы девчонок с собой возим! — усмехнулся Роланд.

Думая о соревновании, он уже теперь был весь как натянутая пружина. Ясно, что нужно победить, иначе быть не может. Борьба, конечно, будет нелегкой, по трудно завоеванная победа приносит еще больше радости. К шести часам вечера они вернутся, тогда весь город узнает о них.

Вот Вера уже теперь принесла цветы. Интересно, кому она их отдаст?

Вера и сама не знала, кому преподнести цветы. Может быть, правильнее всего было бы отдать их Роланду — он ведь капитан команды. Может быть… Но юноша и без того выглядел слишком самодовольным. Еще невесть что вообразит… Инту? Он казался ей самым близким, самым лучшим из всех ребят. Отдать Инту цветы… Нужно ли это делать?

Тогда девочка увидела Калвана и… Калныня. Клав был в синем тренировочном костюме республиканской сборной команды. Немного хмурый и задумчивый, как всегда… Вера уже шагнула вперед, взгляд ее встретился с серыми глазами Калныня, и в эту минуту девочке очень захотелось подарить цветы ему. Но тут вдруг сердце ее заколотилось часто-часто, оно приказывало ей спрятаться, исчезнуть. Но она поборола себя и двинулась дальше. Прошла мимо директора и Калныня и, не сказав ни слова, сунула цветы Топиню.

— Мне? — удивленно протянул тот не своим голосом. Вера задорно кивнула головой.

— Ну что жe, надо exать! — сказал директор. — Вся команда в сборе?

Роланд доложил, что всe в сборе.

— Счастливо! Возвращайтесь с победой! — кричали провожающие, когда волейболисты сели в aвтобyc и тот, тяжело подпрыгивая, покатил по булыжной мостовой в сторону шоссе.

Лидайнские волейболисты чувствовала себя так, словно они, простившись с близкими, отправились в дальний путь. Peбятa из одиннадцатого класса даже затянули песню:

Прощай, Вадземе, poдная…

Голоса их долетали до провожающих до тех пор, пока автобус не свернул с главной лидайнской улицы.

Вере почему-то стало грустно.

2

Уже с первых минут игры Клав понял, что эстонцы хорошо подготовились к соревнованию. Глаз опытного спортсмена видел еще и другое, чего пока не замечали ни директор Калван, ни лидайнские волейболисты. Противник зорко следил за Роландом Пурвинем. Стоило Роланду подойти к сетке и подпрыгнуть, как навстречу мячу вскидывались две или даже три пары рук. Было ясно, что Роланд для эстонцев теперь уже не так опасен.

При ничейном счете — 7:7 — удачно погасил мяч Абелит, а чуть погодя на площадку противника мяч забил Жидав. Эстонская команда попросила минутного перерыва.

Лидайнцы полукругом обступили Калныня.

— Спокойно, только спокойно! — уже в который раз наказывал он. — А самое главное — чтобы играли все, а не один Пурвинь, за которым эстонцы особенно следят.

Судья дал знак продолжать игру. Эстонцы волновались. Да и как им не волноваться, если так тщательно продуманная тактика вдруг оказалась негодной! Кто же мог предвидеть, что у лидайнцев будут гасить трос, а не один Пурвинь, как в прошлом году?

Не успели эстонцы справиться с замешательством, как лидайнцы уже выиграли первую партию. 15:9 — это звучало совсем неплохо.

— Наши все-таки молодцы! — Калван подошел к Калныню, довольно улыбаясь. — Если так пойдет дальше, то мы победим и на этот раз. Отдай этих ребят в надежные руки, и ребята играют так, что любо смотреть.

Началась вторая партия.

Эстонский школьник, стройный белокурый парень, подбросил мяч и сильным ударом послал его через сетку на сторону лидайнцев. Подача получилась почти неотразимая, однако Топинь, падая, достал мяч кулаком. Мяч подскочил вверх и полетел не вперед, а назад — далеко за площадку, в толпу зрителей.

Эстонцы радостно закричали. Вторую подачу тоже не удалось принять, а после третьей, которую Инт принял обеими руками, судья свистнул и показал в сторону эстонцев. Над площадкой опять раздались ликующие возгласы.

Во второй партии эстонские волейболисты были впереди со счетом 3: 0.

После этого эстонцы потеряли мяч, и лидайнцы выиграли два очка подряд, затем опять допустили оплошность: Абелит неудачно погасил мяч — и противник вырвался вперед.

— Не подавай Валдису, — тихонько сказал Роланд Топиню.

Топинь подал Роланду, но тот забил мяч в сетку.

При счете 12:4 Клав попросил минутный перерыв. Ничего нового он сказать не мог, но все же такие перерывы частенько вызывают перелом в ходе игры.

В начале третьей партии Клаву стало ясно, что лидайнцам на этот раз не победить. Все, чему они выучились за эти несколько недель, вдруг исчезло, как туман в ветреное утро. Ребята помнили указания Клава лишь до тех пор, пока все шло хорошо. А теперь они опять надеялись только па Роланда.

Клав Калнынь очень хорошо понимал, что времени для тренировок было слишком мало, что вряд ли ему удастся одолеть смятение, охватившее ребят после атаки эстонцев. Но, может быть, все-таки попытаться спасти положение? Может быть…

Клав быстро принял решение. Если ребята и не добьются победы, то хотя бы поймут, что они очень хорошо могут играть и без Роланда.

В четвертой партии, когда счет опять был в пользу эстонцев, Клав объявил о смене игроков. Шестой номер, юноша, несколько раз неудачно передавший мяч, вытер ладонью лоб и хотел было уйти с площадки, но Клав остановил его и сказал судье, что сменяется Пурвинь.

В первую минуту Роланд не поверил своим ушам. Калнынь сменил его! Его, единственного, который еще мог сопротивляться сильным эстонцам, его, который боролся почти с отчаянием, чтобы пробиться через все преграды и послать мяч на площадку противника! Все ведь видели, кто самый опасный игрок у лидайнцев! Видели и эстонцы по ту сторону сетки, только один Калнынь не хотел этого видеть.

Спокойно, совсем спокойно, стараясь не показать своей досады, Пурвинь ушел с площадки. Настолько он еще владел собой.

Юноша поймал на себе взгляд директора. Калван был удивлен не меньше других, однако ничего не сказал.

Но очень скоро Калван понял, почему сменили Роланда Пурвиня. Теперь, когда его больше не было в команде, бороться были вынуждены все. Теперь играл коллектив.

Лидайнцы выигрывали очко за очком. Вокруг площадки стоял страшный шум. Эстонцы, видя, что лидайнцы грозят нм поражением, хором подбадривали своих.

Роланд. стоявший рядом с Клавом Калнынем, нахмурился. Он видел, как его товарищи борются, переживал их удачи и неудачи. И с каждой минутой все больше и больше убеждался, что команда может бороться и без него.

Чем же он, Роланд, был лучше своих товарищей? Тем. что умел гасить немного сильнее других? Нo разве это давало ему право сказать Топиню, чтобы он не подавал Абелиту, а только ему, Роланду?

— Товарищ учитель, — юноша тронул Калныня за локоть.

Клав оглянулся и понял — Роланд вернулся на площадку.

— Нажимайте! — голоса запасных игроков из лидайнской школы влились в общий хор.

Счет был 14: 12 в пользу эстонцев, но теперь лидайнцы отыграли еще одно очко.

Игра становилась все более горячей. Были минуты, когда казалось, что вот-вот случится чудо и лидайнцы наверстают потерянное. Но чуда не случилось. Встреча закончилась победой эстонцев.

Счет 3:1 — это ужа звучало не совсем хорошо, но что поделаешь?

Простившись с эстонскими школьниками, лидайнцы в сумерки сели и автобус и поехали домой. Теперь уже никому не хотелось петь.

3

Нелегко спортсмену возвращаться домой с поражением. Особенно когда это поражение оказалось совершенно неожиданным. В автобусе лидайнцы долго молчали и смотрели на скользившие за окном деревья. И странно: чем ближе к дому, тем тоскливее делалось у ребят на душе. Хорошо еще, что автобус приедет в Лидайне, когда совсем стемнеет.

Вот впереди из-за поворота дороги вынырнули огни эстонской Валги, затем машина прогрохотала по камням латышской Валки и снова покатила по большаку. Через полчаса, самое позднее минут через сорок они будут в Лидайне.

Топинь громко вздохнул.

Клав Калнынь, сидевший на передней скамье рядом с директором, обернулся и, улыбаясь, спросил:

— Неужели уж у вас такое горе?

— Конечно, горе, и вообще… — протянул Топинь. — Как после всего этого не огорчаться?

— Нечего, нечего голову вешать! — сказал Клав и подсел поближе к ребятам. — С соседями мы еще не раз померимся силами.

— Хороши соседи! — не успокаивался Топинь. — В прошлом году играли как люди, а теперь прямо звери. Разве у таких можно выиграть?

— Но первую партию мы выиграли, — вмешался в разговор Валдис.

— Правильно, — подтвердил Клав.

— И могли выиграть весь матч.

— Ну вот, — продолжал Клав, — вы же сами считаете, что это не так уж страшно. Сегодня мы учились проигрывать, а теперь будем учиться побеждать. Впереди ведь еще вся зима.

— За зиму все забудем, — махнул рукой Топинь.

— Почему? Разве вы не слыхали об украинских спортсменах? Они уже давно тренируются круглый год. Если снега будет слишком много, поработаем лопатами и расчистим площадку.

— Вот это здорово! — Топинь толкнул Инерауда. — Это вообще был бы номер 1.

Настроение в автобусе сразу изменилось. В самом деде, почему бы лидайнцам не тpeниpoваться и зимой? Ведь это так просто, а никому до сих пор в голову не пришло!

— И кроме того, — Калнынь взглянул на Калвина, — думаю, что директор нам тоже поможет: в школе есть актовый зал, там проводят уроки гимнастики. Натянем сетку и по вечерам будем играть в волейбол.

— Ну, это еще как сказать, — задумался директор. — Выбьете, пожалуй, стекла. Бог если только заорать окна решетками?

Топинь сразу оживился:

— У нас дома есть загородки для кур. Такая мелкая сетка, что даже цыпленку не пролезть, принесу в школу, и загородим ею окна.

— Сначала надо родителей спросить, — остановил Топиня директор.

— Мама разрешит! Ферма теперь у соседей, и наша сетка им не подходит.

— Обдумаем, как это все устроить. — сказал Клав. — А теперь, ребята, давайте споем! Пускай не думают, что у нас душа в пятки ушла.

Впереди уже поблескивали далекие огни. Автобус подъезжал к Лидайне. Топинь был певцом не бог весть каким, во что поделаешь, если у человека нет слуха. Зато, когда спели песню, он не вытерпел и продекламировал:

— Песня спасла народ!

Недаром за последние две педели Топинь прослыл знатоком поэзии.

Это прозвучало, правда, довольно странно, но все же верно: ребята выходили из машины уже не такими мрачными, как садились.

— Победили? — Валодзе протянула Калныню руку.

— Почти, — улыбнулся Клав. — 3:1 в пользу эстонцев, но кое-что обрели и мы.

— Вы неисправимый оптимист.

— Оптимисты никогда не бывают неисправимыми, — продолжал Калнынь в том же тоне. — Спортсмен всегда должен быть оптимистом.

— Видимо, это так.

— Вы идете в город? — спросил Клав.

— Нет, я буду дежурить в общежитии.

— Тогда спокойной ночи!

— Спокойной ночи!

Они пожали друг другу руки.

Клав догнал Инга и Роланда:

— Ну, ребята, теперь мы начнем по-настоящему.

— Нажмем! — решительно ответил Роланд.

— И думаю, что нажмем не только на спорт. Вы — друзья, и поэтому не обижайтесь, Пурвинь, что я спрашиваю при Жидаве: какие у вас теперь отметки по алгебре?

— Двойка и четверка.

— Значит, в четверти тройка выйдет?

— В четверти у меня по алгебре будет четверка.

— Вы человек слова?

— Конечно, человек слова, товарищ учитель.

Глава пятая Человек слова

1

Иногда легко обещать, но куда труднее обещанное выполнить.

Клав Калнынь обещал еще этой осенью провести на новом стадионе первые соревнования, однако обстоятельства сложились иначе.

Когда была сделана беговая дорожка и подготовлен грунт для волейбольной н баскетбольной площадок, оказалось, что в Лидайне нет ни шлака, ни гравия. Калнынь бегал из школы в исполком, из исполкома к работникам дорожного управления, звонил несколько раз по телефону районным спортивным руководителям, но всюду отвечали одно в то же:

— Ничего не можем сделать!

— Не предусмотрено!

— Позвоните через неделю или лучше всего — через две.

Казалось, что все уговорились помешать затее лидайнцев.

— На что школьникам площадка со шлаком и гравием? — спросили в исполкоме. — Беговая дорожка есть, пускай бегают. Нечего воздушные замки строить!

Клав Калнынь не уступил и сам поехал в районный комитет по делам физкультуры.

— В волейбол можно очень хорошо играть и на травке. Никакого шлака нс нужно, — сказал инспектор.

— А в баскетбол?

— Много у вас баскетболистов?

— Пока их нет, по будут.

— Ну видите! — Лицо инспектора расплылось в довольной улыбке. — Когда будут баскетболисты, тогда и поговорим о шлаке. А пока…

Клав Калнынь хлопнул дверью и вышел на улицу.

— Идиот! — громко выругался он, пожалев, что не сказал этого в глаза прилизанному парию, который считался руководителем спортивной жизни в районе.

Все уладилось совершенно неожиданно и совсем просто.

Однажды в воскресенье Клав поехал с директором Лидайнского промкомбината пострелять уток, и шлак нашелся. Правда, не в самом городе, а километрах в пяти — шести от школы.

Транспортом, однако, промкомбинат помочь не мог, и тут псе мытарства начались снова. Время шло, а строительство стадиона не двигалось с места.

Но вот как-то вечером в садоводство явились трое молодых людей в дождевиках и спросили Клава Калныня.

— Мы из школы механизации, у нас к вам дело, — начал один из них, ставя велосипед к сараю. — Мы толкаем ядро, играем по вечерам в волейбол, но ничего путного у нас не получается. Не взялись бы вы нас потренировать?

— Немного времени у вас ведь найдется. Хотя бы раз или два в неделю… — вмешался в разговор другой, боясь, что Калнынь тут же откажется, сошлется на работу в школе, на общественную нагрузку.

Клав в самом деле был немного удивлен. После неудачи лидайнцев в Эстонии кое у кого составилось не очень высокое мнение о новом учителе, и люди даже поговаривали: «Вот не было у нас этого специалиста — всегда побеждали, а как начал он со своими премудростями — одни неудачи».

Клав подумал. Несколько часов в неделю он. конечно, мог бы выкроить, и, в конце концов, эти три километра до школы механизации — расстояние вполне преодолимое.

— Стало быть, вы хотите, чтобы я вас тренировал? — спросил он.

— Вот именно! — подтвердили юноши.

— А поражения не боитесь? Моим воспитанникам эстонцы здорово всыпали. То же самое может случиться в с нами.

— Да что вы! — махнул рукой самый плечистый из парней. — Все эти разговоры — бабьи сплетни Я сам позавчера в парке смотрел, как вы занимаетесь с ребятами.

Клав улыбнулся.

— Я, конечно, согласен вас тренировать, а со своим директором мы все уладите?

Механизаторы ответили не сразу. Один из них посмотрел на Клава и сказал:

— Директор-то был бы согласен, только с фондами у вас трудновато. Оплата тренера в нашей школе не предусмотрена.

— Я не говорю об оплате, — в голосе Клава послышалась резкая нотка. — Знает ли он о вашей затее, и не помешает ли это занятиям’

— Насчет этого все улажено.

— Значит, договорились. — Клав пожал парням руки. — Я помогу вам, а вы поможете мне. Средняя школа уже давно нуждается в сильном противнике, а то мои ребята не плетут.

— Как вам помочь, мы уже надумали, когда ехали сюда Видите ли денег у нас нет, но есть машины.

Клав не совсем понял.

— Дело вот в чем, — пояснял плечистый механизатор. — В свободное время мы можем поездить на машинах. И директор тоже соглашается. Мы вам охотно привезем шлак. Надеемся, стадион будет не только для средней школы?

— Конечно! Весной я вы сможете там тренироваться.

— Ну, так завтра после обеда ждите первый груз.

Целую неделю механизаторы возили шлак, потом доставила еще несколько машин гравия. Казалось, что теперь все в полном порядке. Но если не везет, так не везет.

В поясках шлака в гравия спортсмены лидайнской средней школы потеряли много времени. И теперь, когда все как будто благоприятно разрешилось, октябрь был уже на исходе, а как-то раз даже выпал снег. Снег падал весь день и всю ночь, а потом не таял целую неделю. Клаву пришлось примиряться с тем, что на стадионе до весны уже ничего не сделаешь.

Школьники с этого дня начали тренироваться в актовом зале, а механизаторам, у которых не было подходящего помещения, Калнынь посоветовал заняться лыжами и снарядной гимнастикой. Кое-кто из них поднимал тяжести.

Наступила зима.

2

Мрачны и длинны зимние вечера для человека, у которого нет друга. Мирно горит электрическая лампа на столе, мирно о чем-то рассказывает радио, но, когда оно замолкает, слышно, как старые стенные часы устало отсчитывают секунды, минуты, часы.

Если подойти к окну, то можно разглядеть снежные просторы, освещенные желтой зимней луной. Снаружи тоже тишина, только изредка где-нибудь проскрипят шаги одинокого прохожего. А за рекой мерцают огни городка…

Люди кончили свой рабочий день. Кто-то проводит вечер в кругу семьи, рассказывает домашним о своих делах, чтобы вместе порадоваться успехам или погоревать, если постигла неудача. Кто-то, может быть, берет на руки трехлетнего сына и рассказывает малышу о сказочном острове, где маленькая золотая птичка не умолкая поет день и ночь, день в ночь…

Друг идет к другу: юноша смотрит на девушку и вздыхает: у нее такие карие глаза, и ему так трудно найти слова, чтобы сказать то, что никому не легко сказать!

Да, люди в этот вечер отдыхают, мечтают и любят… Только у одинокого человека, которого вот уже сорок лет называют Крючком, нет никого, никого. И у него когда-то была своя девушка, а кто знает, может, ее и не было и ему это только пригрезилось. Они встретились в первый раз зимним утром, когда студент Суна, сгорбленный, с воспаленными от ночных занятий глазами, спешил в университет. На улице в этот час было много народу, каждый шел со своими мыслями, своей дорогой, никому не было дела до юноши в поношенном пальто. Навстречу двигался поток людей, среди них были мужчины и женщины. И вот в то утро случилось так, что одна из них упала. Люди обошли ее, а Суна наклонился и помог девушке встать.

Она была молоденькая, почти ребенок. «Спасибо», — сказала девушка и попыталась улыбнуться, но юноша видел, что в глазах у нее слезы. Что особенного в том, что человек упал па обледеневшей улице и ушибся? Ничего удивительного, ничего необычного, но почему должна была упасть именно она и именно там, где проходил сутулый Петер Суна?…

Они встречались каждое утро, встречались на одном и том же месте. Юноша издали узнавал коричневое потертое пальтишко девушки, и, когда она едва заметно улыбалась и наклоняла голову, отвечая на его приветствие, Петер Cуна опускал глаза и краснел.

Он много думал об этой девушке. Может, она школьница, может, спешит на работу о контору или на фабрику. Кто бы она ни была, но ему суждено было думать о ней во сне и наяву. Петер Суна не сказал этой девушке ни слова. Только в короткие минуты отдыха, а иногда по ночам, когда он от переутомления не мог уснуть, он беседовал со своей любимой.

«Еще неполный год, и я окончу университет», — говорил он девушке, и ему казалось, что она слышит его и радуется его мечтам.

«Еще несколько месяцев, и я заговорю с тобой», — повторял он, закрывая воспаленные, близорукие глаза.

«Подожди, мы еще заживем!» — обещал юноша самому себе и ей, и минуты эти давали ему много силы.

Прошли недели и месяцы, и вот в одно утро, когда уже в парке запахло первой сиренью. Петер Суна нс встретил своей девушки. Он с минуту постоял на углу, но она не показывалось. «Наверно, уже прошла», — решил Крючок и побрел в университет, стараясь внушить себе, что это всего лишь случайность, что девушка прошла раньше или немного задержалась. И все же день был испорчен.

Она не пришла и на другое утро, хотя юноша прождал ее почти час и впервые пропустил лекцию. Она не пришла, и Петер Суна никогда больше не встречал своей любимой. Что ему было делать? Искать эту девушку? Но ведь он даже имени ее не знал!

Ждать на углу с утра до вечера?

Суна так и делал. Он ждал и искал, по напрасно — он нс нашел се.

В ту весну Суна сквозь свои очки все вокруг видел серым и бесцветным. Он еще больше осунулся, и временами казалось, что он махнет на все рукой и уйдет из этой каменной клетки, где невозможно найти человека, которого так жаждешь найти.

Cунa перенес и это.

Прошли годы. Возможно. Петер Суна нашел бы себе спутницу жизни, любовь ведь не всегда видит сгорбленную спину и близорукие глаза. Ио что поделаешь, если у человека такое странное сердце, которое не устает хранить в себе то. чего в действительности никогда и не было.

Когда умерла сестра Супы, учитель математики взял к себе ее сына — маленького ласкового белокурого мальчугана. Это были нелегкие годы, по Суна еще и теперь помнит то время. По вечерам, когда он проверял тетради, Клав подходил к столу и молча смотрел, как среди черных колонок цифр то тут, то там вспыхивают красные черточки.

— Дядя, почему там написано черными чернилами, а ты пишешь красными? — спросил однажды мальчик, тронув дядю за локоть.

Супа снял очки, положил перо и рассказал маленькому человечку, что красными чернилами он исправляет ошибки. Может, Клав понял, а может, и нет, но математик ночью долго думал о том, как много понадобилось бы красных чернил, чтобы исправить все ошибки в его жизни…

Стенные часы пробили одиннадцать. Шахматные фигуры лежат в пестром ящичке, их владельцу уже не хочется играть сразу черными и белыми. Он знает каждый свой хол. знает заранее, как ответит на пего, и от этого ему скучно. Долго ли человек может обманывать сам себя?

Радио говорит что-то о ста тридцати процентах. Суна выключает приемник. Он хорошо умеет вычислять проценты. но ему ясно одно: свою работу преподаватель математики не может выполнить на сто тридцать процентов. даже на сто один процент — и то нет. Он объясняет теоремы, заставляет учить формулы, спрашивает, ставит отметки и исправляет тетради Может, это сто процентов, а может, я нет, но уж. во всяком случае, не больше. То же самое способен делать любой другой, кто хоть сколько-нибудь знаком с алгеброй пли тригонометрией. А если так, то кому нужен Петер Суна? И если в одно утро он больше не встанет, разве на свете останется пустое место или кто-нибудь загрустит и почувствует, что ему не хватает старого математика?

Суна вздохнул и взял с полки стопку тетрадей. Учителя Суну можно заменить, но пока он дышит, он будет делать свое лицо. Он никогда не станет зря есть хлеб — нет, этого не будет.

Перед нам тетради десятого класса. Учителю Супе не надо смотреть на обложки, чтобы сказать, кому какая из них принадлежит. Вот эти прямые, немного заостренные, как бы упрямые цифры написаны Валдисом Абелитом. Абелит в математике не очень силен, держится более или менее на одном и том же уровне.

Вот легкий, грациозно-игривый почерк Инта Жидава. Напрасно искать в его работе ошибок. Цифры и формулы всегда послушны ему.

Маленькие, круглые, чуть неуверенно выведенные цифры… Это тетрадь Веры Ирбите. Девочки редко бывают хорошими математиками. Это Суна знает еще со школьных лет, но за прилежание и старательность на этот раз можно поставить четверку.

Топинь какой-то странный. Иногда он без запинки решает самые сложные задачи, не попадается даже в самые хитроумные ловушки, но порою смешивает совсем простые вещи и создает свою собственную математику, но она не имеет почти ничего общего с той наукой, которую когда-то изучал Петер Суна и которой сейчас обучает других. «Парень способный, но ветреный», — решает учитель и берет следующую тетрадь.

Выражение его лица меняется. Роланд Пурвинь, самый неспособный, несознательный ученик, — ну что он опять нагородил? Внимательно, строчка за строчкой, Суна следит за решением задачи. Ошибок, к его удивлению, нет только в самом конце Пурвинь забыл, что, кроме знака сложения, существует еще знак вычитания. Учитель просматривает работу Пурвиня еще раз, но сколько ни смотри, кроме ошибки в ответе, да и то по рассеянности, ни к чему больше не придерешься. Пурвинь, наверно, опять списал. У кого?

Суна хорошо помнит работы Жидава, Абелита и Топиня. У них ход решения немного другой. Значит, у Инерауда. Оба мальчика в классе сидят рядом.

Старый математик неторопливо отыскивает тетрадь Инерауда и принимается просматривать задачи. Да, это та же группа, что у Пурвиня. И первые строчки решения совершенно совпадают. Затем Суна сдвигает брови, макает перо в красные чернила и начинает черкать. Инерауд перепутал сумму квадратов двух чисел с квадратом суммы. и решение у него получилось неверное.

Суна откладывает работу Инерауда и опять берется за тетрадь Пурвиня. Значит, он не списал, это ясно, но как Пурвинь смог самостоятельно решить эту трудную задачу?

К Пурвиню у учителя нет никакого доверия, но математику ведь не важно, что думает он сам или кто-нибудь другой, а важно, что написано черным по белому.

«Все может быть. — говорит себе Суна и ставит Пурвиню красную четверку. — Бог с ним, разве мне жалко?»

Покончив с тетрадями. Суна раздевается, гасит свет и ложится слать.

3

Первая четверть учебного года окончилась. Учительница Валодзе раздавала десятому классу табели.

Как всегда, у Инта Жидава по всем предметам пятерки. Как всегда, у Валдиса нет троек. Так это было всегда, и в этом нет ничего удивительного. Удивительно другое. В классе, в котором всегда несколько человек имело двойки, на этот раз нет ни одной неудовлетворительной отметки.

На педсовете директор Калван объяснил это ростом сознательности: в десятиклассники собираются перейти в одиннадцатый класс, а хорошие знания очень пригодятся при поступлении в высшее учебное заведение.

Математик Суна не видел в этом ничего особенного.

— Такие случаи бывают, — спокойно пояснил он, протирая носовым платком слегка запотевшие очки. — Случайность. Простая случайность. Знаю это из собственного долголетнего опыта.

Роланд Пурвинь получил табель одним из последних.

— Ну, как? — Топинь, перепрыгнув через парту, схватил друга за плечо.

Роланд молчал. Он смотрел в одну точку, на отметку по алгебре.

Тройка!

«Вы человек слова?» — спросил когда-то учитель Калнынь.

«Да, человек слова!» — ответил тогда Роланд.

Оказывается, Роланд Пурвинь много обещает, но мало делает. Теперь каждый вправе сказать, что Роланд Пурвинь хвастун и пустозвон.

Четверка? Ха. где уж Роланду получить четверку? Хорошо еще, что Суна поставил эту казенную отметку.

Но Роланд ведь старался, надеялся. У него одна двойка и три четверки — неужели математик не мог вывести четверку? А если не мог, то почему не вызвал Роланда еще раз, почему не проверил его знаний в конце четверти?

Учителю Суме, конечно, все равно, какую он ставит отметку. а ученику Пурвиню не все равно. Ведь он дал слово… Дал слово… Но почему он в последней контрольной забыл поставить знак вычитания? Разве и в этом виноват учитель Суна?

Роланд строптиво вскинул голову. Ладно, он сам виноват. Не сдержал слова. Больше он ничего обещать не будет, во всяком случае — другим А четверка по алгебре у него все же будет — это он обещает самому себе.

…Уроки кончились, было уже темно. Ученики, громко переговариваясь, возвращались домой.

Инт Жидав стоял на мосту и ждал Веру. Где же она пропадает? Пошел снег. Инт поднял воротник пальто, прячась от ветра.

В последнее время Вера стала какой-то другой. Куда девались ее веселость и неизменная шаловливость? Раньше, когда они встречались. Вера одна могла проговорить целый час подряд, а теперь она молчала и говорить приходилось Инту, А порою она так странно поглядывала па Инта своими большими голубыми глазами, что он окончательно переставал что-либо понимать.

Может, у Веры дома что-нибудь стряслось — мать заболела или другая какая беда?

Снег падал мягкими хлопьями, покрывая землю, перила моста и самого Инта.

Наконец она пришла.

— Добрый вечер! — сказал Инт и пошел рядом с девочкой.

— Ты меня ждал? — как будто удивилась она.

— Ждал, — ответил он, подлаживаясь к Вериному шагу. — Где ты пропадала?

— Да так… Всякое случается…

Потом они шли молча. Раньше о стольких вещах хотелось говорить, а теперь Инт не мог найти нужные слова.

Как бы невзначай, Инт слегка коснулся руки девушки. Она заметила это, посмотрела на него и улыбнулась. Нет, это та же, прежняя Вера.

Инт взял портфель в другую руку и вдруг обнял Веру.

— Не надо! — Она освободилась от его руки и остановилась. — Не надо, Инт. Прошу тебя.

Юноша опустил голову.

— Извини, Вера, я… — У него не хватило смелости сказать еще что-нибудь.

Молча они подошли к Вериному дому, молча Вера подала ему руку, и молча Инт пошел домой. Снег перестал, темное небо начало проясняться.

«Всякое случается…» — вспомнил Инт.

А Вера Ирбите смотрела в это время в окно в сторону реки, и ей было и радостно и грустно. Поди знай почему?

А там, куда смотрела Вера, на крыльцо вышел Клав Калнынь и тоже взглянул на ноябрьское вечернее небо. Ветер гнал гряды облаков, и те, мчась с запада на восток, временами открывали и небе темные окна, из которых смотрели вниз крохотные золотые звезды.

И тогда Клаву вспомнилась зимняя ночь в детстве. Они с мамой катались на санках, и та показала мальчику на небо.

«Смотри, — сказала она, — смотри, кок много звезд. И у каждою человека есть своя звезда».

Клав посмотрел поверх. В небе мерцало бесчисленное множество недоступных, далеких светил.

«А где моя звезда?» — подумал он.

По зимняя ночь, глубокая и спокойная, молчала.

Глава шестая Морская звезда

1

Темно-синее небо декабрьской ночи… Бесчисленное множество звезд смотрят вниз на заснеженную землю, на огня в окнах домов.

Роланд Пурвинь шел на школьный вечер и думал о том, что ярче всего звезды сверкают тогда, когда люди ждут праздников.

Последний вечер старого года. Редкие запоздалые прохожие несут домой елки, а по главной улице, взметая снег, мчится упряжка лошадей, звенит смех, и, когда веселая компания уже скрывается за рыночной площадью, еще слышно, как заливается колокольчик. маленький в задорный, точно рано прилетевший жаворонок.

Роланд шел довольно быстро, во вовсе не потому, что он торопился. В нем бурлило праздничное настроение, оно несло его, как волна, заставляя порывистей дышать и быстрее шагать.

Кто может сказать, как возникает праздничное настроение? Оно охватывает каждого из нас, и ты забываешь всe мелкие и неприятное, думаешь только о большом, хорошем, совершаешь красивые, благородные поступки. Оно, это праздничное надросшие, так волнует сердце, что, кажется, вот-вот родится песня или у тебя вырастут крылья и ты поднимешься и полетишь.

Возможно, это чувство, это праздничное настроение возникает от хорошо сделанной работы, потому что прелесть жизни, видимо, по-настоящему чувствует только тот, кто в поте лица справляется с трудной задачей или, пройдя длинный путь, оглядывается на него с вершины горы и видит, что все сделано на совесть.

Во второй четверти Роланд выполнил обещание, не выполненное в первом, по алгебре у него была четверка. Настоящая, честно заслуженная четверка, ничего общего не имеющая с той, которую иной раз натянет добрый учитель.

Теперь уже никто не мог сказать, что Роланд Пурвинь хвастун и пустозвон, и, должно быть, именно поэтому радость его была еще больше и безудержней.

В коридоре Роланда остановил Арвид Топинь.

— Послушай, поди-ка сюда, — тихонько сказал он, и они отошли в сторону. — Мне вот сшили новый костюм. Костюм-то ничего, только Инт говорит, что брюки Широковаты, да и тут, — парень поднял плечи, — и тут немного тянет.

— Чего выдумываешь? — улыбнулся Роланд. — Стилягой захотел стать? Костюм как костюм, чего еще рассуждать?

Топинь не отставал.

— Нет, ты посмотри!

— Вообще-то ничего, — деловито пробурчал Роланд, не желая огорчать друга. — Брюки совсем хороши, вовсе они не широкие. Ты ведь не какой-нибудь англичанин, чтобы обращать внимание на каждый сантиметр.

— Правда? — Топинь как будто бы остался доволен. — А в плечах?

В коридоре било довольно темно, но Роланд трижды повернул приятеля кругом, заставил пройти несколько шагов вперед, вернуться, подняться за носки и слегка присесть. Когда-то он видел, что так осматривают костюм знатоки.

— Знаешь, он и в плечах неплох, — сказал наконец Роланд, чтобы окончательно успокоить Арвида.

— А тут? — Топинь показал на отвороты.

— Ах, еще и отвороты! — И Роланд наконец честно сказал: — Я в таких вещах мало смыслю. Если хочешь услышать мнение специалиста, спроси Верку.

— Что ты! — испугался Топинь. — Разве об этом можно с девчонками разговаривать? Я ведь тебе только так, по-свойски. И вообще я с Веркой не могу сговориться. Раньше она все кипятилась, как самовар, а теперь слова из нее не выдавишь. Думает о чем-то и вообще «мечтательно взирает вдаль», как говорят поэты.

— Откуда ты это знаешь?

— С тех пор как Калнынь прогнал меня из парка, я всех поэтов знаю наизусть.

— Я не о поэтах. Я спрашиваю, откуда тебе известно, куда Верка смотрит. Не вздумал ли ты соперничать с Интом?

Топинь лукаво прищурился и сказал:

— Инт уже давно полечил отставку.

Потом он задорно щелкнул языком, посмотрел на Роланда — спасибо, мол, за оценку костюма, — и ушел, гордый и самоуверенный, словно он, Арвид Топинь, и в самом деле решил пригласить Веру на первый вальс назло Инту, Роланду и всем остальным.

Услышав разговор Роланда с Арвидом, Инт многозначительно сказал:

— «Господу не нравится хвастовство этого человека».

Ио Топинь был просто неуязвим.

— «Благородный мир идей — единственная отрада мечтателя!» — продекламировал он и поклонился Инту.

Что станешь с ним делать — всю поэзию наизусть знает!

Инт нахмурился, хотел еще что-то сказать, но промолчал. Должно быть, подумал, что Топиня сегодня все равно не переговоришь.

«Пусть хвастает», — проворчал он про себя. А Топинь не переставал суетиться. Обладатель нового костюма хотел показать себя во всей красе. Пусть смотрят и удивляются.

— Что ты будешь делать во время каникул? — спросил Топинь и, словно невзначай, коснулся локтя Веры.

— Буду ходить на лыжах, бегать. — Девушку немножко смутила развязность Топиня.

— Не-ин-те-рес-но, — протянул Топинь. — Я думаю заняться охотой.

Несколько парней посмотрели на Топиня.

— А ружье у тебя есть?

— Зайцев, наверно, лучше всего гонять хворостиной? — насмешливо сказал кто-то.

Но Топинь вовсе не обиделся.

— У моего отца есть ружье. Вообще-то у него два ружья. Да что удивительного — он у меня лесник. А я буду учиться на ученого-лесовода, и мне надо привыкать.

— А ты хоть раз кого-нибудь подстрелил? — простодушно спросил маленький Инерауд.

— А то как же! — Топинь даже грудь выпятил. — В прошлом году мы с отцом и еще одним лесником пошли на кабанов. Вот был номер!

— И ты видел живого кабана? — притворился восхищенным Инерауд.

— А как же! С нами была собачонка. Пинчер, или как она там называется, такая, с отвислыми ушами. Как вошли в лесок, она сразу куда-то пропала. А немного погодя залаяла. Дело ясное, кабаны идут! Мы разделились, я ушел в глубь леса, забрался в елки и жду. Вдруг в ветках как затрещит — чувствую, кабан прямо на меня идет.

— И ты не испугался? — удивилась одна из девочек.

— Конечно, струхнул немного. Как же не испугаться! Кабак такое натворить может, что долго помнить будешь.

— И ты бросился удирать? — насмешничал Инт.

— Куда побежишь? — Топинь провел рукой по лбу, словно вытирая пот. — Вскинул ружье и жду. Вижу — идут целых пять штук, килограммов на пятьдесят каждый. Ну. думаю, эти небольшие, сейчас пальну.

Прицелился в первого, прямо в грудь, и — бах! — подсвинок повалился. Я во второго стреляю — чего ждать? Тот тоже упал и завизжал. Саданул в третьего. Он сперва присел, а потом наутек пустился.

— Постой, как же ты из двустволки три раза подряд стрелял?

— Вообще-то у меня было ружье, у которого третий ствол с пулей. — И Топинь победоносным взглядом посмотрел на ребят: — Так вот, кабан пускается наутек, а я перезаряжаю. В правый ствол жакан, в левый — картечь, и — за кабаном. А он за кустиками сидит себе. Как дал из обоих стволов, так кабан и повалился вверх тормашками. Чуть погодя подходят отец с лесником, а кабан на земле лежит. «Здорово!» — обрадовались они и уже хотели было домой его тащить, но тут увидели, что немного поодаль другой лежит. «Что? И этого ты свалил?» — удивился отец «Идите за кустики. — говорю я. — Там еще один».

— С ума сойти! — покачал Инерауд головой. — В первый раз слышу эту историю.

— Разве непременно надо обо всем рассказывать? — Топинь пытался притвориться скромным. — Кто сам не охотился, не поверит, еще подумает, что хвастаю.

К ребятам подошла Валодзе.

— Но вы. Топинь, ведь никогда не хвастаете! — сказала она.

Аренд что-то пробурчал в ответ и решил, что лучше всего ему отойти.

— Ну ладно! — улыбнулась Валодзе. — Теперь только не расходитесь, минут через десять начнем.

2

«Что с ним происходят?» — думала Валодзе, наблюдая за Топинем. Казалось, сменив свою обычную куртку на новый костюм, парень переменил и характер. Раньше этот неуклюжий, застенчивый с девочками Топинь никогда не танцевал, теперь же он не пропускал ни одного танца, но чаще всего он кружил, вернее говоря, пытался кружить в вальсе Веру Ирбите.

Это выглядело довольно смешно — маленькая стройная Ирбите, легкая и грациозная, точно созданная для танцев и стремительных движений, а рядом с ней неповоротливый, как медвежонок, Топинь.

Правда. Арвид всегда был одним из самых разговорчивых в классе, но сегодня своими охотничьими рассказами он превзошел сам себя.

Валодзе ни разу не была на охоте я почти ничего не знала об этом увлекательном занятии, но она все же поняла, что в рассказе о трех кабанах в лучшем случае было тридцать три процента правды.

Тридцать три процента правды… Бирута Валодзе невольно улыбнулась. Так бы подсчитал Петер Сука, математик, который все вещи и явления любит выражать языком формул п чисел.

Бирута Валодзе посмотрела на часы. Было без четверти двенадцать. Скоро старый год уступит место новому, все пожмут друг другу руки и пожелают счастья в новом году. Это будет приятная минута. «Как хорошо было тогда, два года назад!» — подумала Валодзе и легко провела рукой но вискам. Студенты последнего курса собрались встретить Новый год у одной девушки. Там был этот серьезный студент — Паул, с ветеринарного. Он был немного старше остальных, но еще не прошел в занятиях и полпути, — видимо, воевал в партизанах. На пиджаке у него было несколько орденских ленточек. Очень странный парень. О себе он рассказывал Бируте мало, хотя потом они часто встречались. В этом году Паул окончит институт и приедет на работу в Лидайне. Во всяком случае, он так обещал. И тогда?… Звуки вальса оборвались, но танцующие не разошлись по местам. Валдис Абелит включил радиоприемник. В эфире тихо, но четко раздавалось равномерное тиканье часов. Кремлевские куранты отсчитывали последние секунды старого года.

И вот на всю нашу страну, на весь мир часы столетий пробили двенадцать раз. Зазвучал Гимн Советского Союза, и знакомый голос диктора сказал:

— С Новым годом, товарищи! С новым счастьем!

Опять льется мелодия вальса, по никто пока не танцует. Юноши и девушки подходят друг к другу, заглядывают друг другу в глаза, пожимают руки и улыбаются. Учительница Валодзе не успевает опомниться, как ее окружает весь десятый класс, ей желают радости, счастья.

Затем мальчики идут в другой конец зала.

Бирута Валодзе смотрит в ту сторону и видит Клава Калныня. Подброшенный множеством рук, он летит вверх и, не успев опуститься, взлетает снова. Клав полусердито, полушутя пытается что-то сказать, но напрасно. Теперь обычная школьная дисциплина уже не действует, и ничто не может помешать ребятам поздравить учителя.

И Бирута Валодзе идет туда. Ей просто хочется быть среди молодежи, ведь сейчас-то руководительнице десятого класса всего только двадцать два года, и у нее еще совсем молодое сердце.

Они танцевали. Клав Калнынь давно не танцевал и чувствовал себя немного неловко, а Бирута Валодзе кружилась легко, с увлечением. Первый танец в этом году — радостный и стремительный, и только что начавшийся год тоже будет радостным и стремительным.

— Вы дежурите? — спросил Клав.

— Так же, как и вы! На наших школьных вечерах эта честь всегда выпадает на долю молодых учителей, а сегодня эго мы с вами.

— Вас в десятом классе очень любят, — опять заговорил Клав, когда они уселись в углу, рядом со сценой.

— Возможно, — сказала Бирута, обмахиваясь носовым платком, — но не так, как учителя физкультуры.

Клав сдвинул брови.

— Очень может быть, что нас что-то связывает, — словно нехотя ответил он, — только любовью это назвать трудно. Молодежь любит быстроту, каждый хочет быть впереди. Бороться и побеждать — естественные человеческие стремления, и если эти стремления удовлетворяются спортом, то неудивительно, что мы понимаем друг друга. Вот и все.

— Не совсем. — Валодзе посмотрела на серьезное лицо Клава. — Они вас слушаются, доверяют вам. Пурвинь обещал добиться четверки по алгебре — и добился. Топинь не интересовался литературой, но теперь он все стихи знает наизусть.

— И это известно классной руководительнице? — слегка улыбнулся Клав. — Чей это длинный язычок пересказывает все наши личные разговоры?

— Это не личные разговоры, — уклонилась Валодзе от ответа. — Вы просто у каждого умеете найти нужную струну. Вы знаете своих ребят. Но скажите, известно вам, что Топинь…

— Сегодня праздник, люди веселятся, немного шалят… У Арвида такой характер — любит иногда порисоваться.

— Бррр! — шутливо передернулась Валодзе. — От этих страшных историй по крайней мерс три девочки не смогут сегодня уснуть, а вы говорите — характер.

— Да, Топинь с характером, — настаивал Клав. — Осенью, когда надо было сдавать нормы ГТО, парень никак не мог выполнить упражнение на равновесие. Положишь бум на землю, Топинь пройдет по нему с завязанными глазами, поднимешь балку фута на три, парень теряет равновесие и не может сдвинуться с места. И что же вы думаете? Однажды вечером иду я по Большой улице и вижу — на углу стоит группа мальчиков, и все смеются. Смотрю — па колышки положена пятиметровая балка, а по ней скачет Топинь. Роланд стоит рядом и командует. Временами Аренд теряет равновесие и падает, но тут же снова карабкается на бревно. А теперь он бегает по буму, как белка. Хоть канат протяни от крыши к крыше, все равно пройдет.

— И тут опять-таки ваша заслуга. Авторитет! — полусерьезно, полушутя сказала Валодзе. — У вас замечательная специальность, — продолжала она немного погодя. — но скажите, почему вы избрали именно эту специальность?

— Это трудно объяснить, — Клав пожал плечами. — Выбор я сделал, кажется, еще лет шесть назад, когда случайно услышал репортаж о выступлении советских баскетболистов по Франции. После матча играли наш гимн. Слышно было, как кое-кто из зрителей пытался свистками осквернить торжественность момента. Но звуки гимна нарастали. становились все мощнее и мощнее. А когда гимн отзвучал, по полю пронеслась буря аплодисментов. В тот момент мне хотелось встать. Казалось, нет ничего прекрасней. чем завоевать победу для своей родины. Вот с этого и началось.

— А теперь? — невольно спросила Бирута Валодзе.

— Теперь? В учителя я. может быть, еще гожусь, а для баскетбола — я инвалид.

— Простите. — она слегка дотронулась до его локтя, — я не хотела вас огорчать.

— Ничего. — сказал Клав и посмотрел на свою соседку. — Лучше расскажите что-нибудь о себе.

— О себе я, пожалуй, ничего особенного рассказать не могу. Когда я была еще совсем маленькой девочкой и только научилась читать, в какой-то книжке я натолкнулась па два непонятных, по удивительно мелодичных слова. По крайней мере, так мне тогда казалось.

— А что это были за слова?

— Stella marls, — сказала она, закрыв глаза.

— Звездное море, — перепел Клав.

— Только потом я узнала, что это маленькое симпатичное создание — морская звезда.

Клав Калнынь прикусил язык. Ясно, что stella marls — морская звезда, и какого черта он ляпнул — звездное море?

Валодзе не заметила или притворилась, что не замечает, как Клав покраснел.

— Тогда меня пленила игра звуков, а потом заинтересовала и сама морская звезда. Вот с тех пор я и начала думать о растениях и животных.

Клав не отвечал.

— Почему вы молчите? — Валодзе коснулась его руки.

— Я думаю о том, что этот чудесный вечер уже кончился, — Клав встал — Вот и директор. Он, наверно, сейчас скажет, что пора по домам.

3

Не у одного Калныня новый год начался с неудачи.

Арвид Топинь долго стоял у дверей школы и кого-то поджидал Ожидание это с каждой минутой становилось все более безнадежным.

«Поди разберись во всем этом! То она подносит тебе цветы и лаже краснеет, то разговаривает, как с другом, а то, когда ты сам начинаешь краснеть, вдруг усмехается и ухолит Да к тому же еще сказала, что старая куртка идет ко мне больше, чем новый костюм и охотничьи рассказы»

Да, чудно все это. Прямо-таки нелепо.

Наконец на лестнице послышались чьи-то шаги. Отступив немного в тень, Топинь увидел Валдиса и Роланда.

— Почему вы так долго? — словно удивившись, спросил он и пошел рядом с друзьями.

— Приводили себя в порядок, — Валдис Абелит взял Топиня под руку: — Ты кого-нибудь ждал?

— Нет. Вообще-то я тоже приводил себя в порядок. А теперь можно идти домой.

— А где же Верка? — сказал Роланд, притворившись удивленным.

— А мне какое дело! — махнул Топинь рукой. — Пускай уходит И вообще, у меня в этом году плохое настроение И костюм этот тоже… Все молчат, а он неудачный. Да разве лидайнский портной умеет шить! Придется везти в Ригу переделывать.

Некоторе время друзья шли молча, только снег тихо поскрипывал под ногами. Вдруг Топинь, освободившись от руки Валдиса, толкнул Роланда:

— Послушай, дай-ка сигарету, что-то мне тошно…

— Я больше не курю, — едва заметно улыбнулся Poланд.

— Ты спятил! — Топинь даже оживился. — Когда же ты бросил?

— Уже довольно давно, — уклончиво ответил Роланд. — Я никогда по-настоящему и не курил, только баловался, когда не получалось с алгеброй.

— Вот оно что! — покачал Топинь головой. — А теперь, когда с алгеброй все в порядке, ты курить бросил, а?

— Не совсем так.

— Ну, ну?… — не успокаивался Топинь. — А как же это было?

— Однажды меня поймал Калнынь, — словно нехотя начал рассказывать Роланд. — Думаю, нагорит мне. Скажет классной руководительнице или директору. Комсомолец, мол, а тайком покуривает. Калнынь никому ничего не сказал, только посоветовал перечитать роман Островского «Как закалялась сталь».

— И ты перечитал?

— Перечитал.

— Разве там есть что-нибудь о курении?

— В одном месте есть.

— Постой, — вмешался в разговор Валдис. — Я что-то не понимаю. Ты, Арвид, считаешься специалистом по литературе, а же знаешь Островского?

— Видишь ли, я занимаюсь поэзией в самом узком смысле этого слова. А роман Островского — это вообще-то проза!

— Да, о курении там есть. — Роланд сделал вид, что не заметил этого маленького отступления. — Когда Корчагин говорят комсомольцам о том, что у них слабая воля, кто-то из товарищей сказал, что и сам Павка такой же — он курит. У Павла в эту минуту в руках была папироса, и он бросил ее со словами: больше не курю».

— Вот молодчина!. — Топинь уже забыл о своих собственных невзгодах. — А ты что? — спросил он чуть погодя.

— Когда прочел, сказал, что я тоже больше не курю.

— То же самое надо бы написать о хвастунах. — заметил Валдис. — Как знать, может, кто-нибудь исправился бы!

— Точно, точно, — кивнул головой Топинь.

4

— Спокойной ночи, — сказала Бирута Валодзе, подавая Клаву свою маленькую теплую руку.

Клав подержал ее одну секунду, не больше, и молча наклонился.

— Почему вы стали таким странным? — мягко спросила Валодзе. — Новый год всегда надо начинать радостно, тогда весь год будет счастливым.

— Я и начал радостно…

— А теперь вы насупились. Должно быть, опять о чем-нибудь задумались?

— Я думаю о звездном морс и морской звезде, — ответил он низким, немного хриплым голосом.

— Вот как? — весело и звонко рассмеялась Валодзе. — Я об этом уже забыла.

— А я нет, — нахмурился Клав.

— Да забудьте же и вы! — Она стала вдруг серьезной… — Латинские окончания и склонения в самом деле ужасная вещь. В школе я часто их путала, и перевод получался до того забавным, что все смеялись.

— А почему вы теперь не смеетесь?

— Не морщите лоб, а то у вас слишком много морщинок. И вы становитесь похожим па старого Суну. Вот-вот влепите двойку!

— По моему предмету двоек обычно не ставят.

— Ну, тогда и нечего лоб морщить. Перестаньте! Понятно?… Вот так. — Она как-то смешно поклонилась и еще раз подала руку. — Теперь Бирута пойдет домой.

Бирута…

Он хотел произнести это имя вслух, по промолчал. Разве делаешь все. что хочется, и говоришь все, что хотелось бы сказать?

Ночь была прохладная и ветреная. Редкие облака мчались по низкому небу, но они не гасили звезд. Там, наверху. было звездное море, а Клав Калнынь думал о морской звезде.

Бирута. Бирута, Бирута…

В ту ночь для него началась весна.

Глава седьмая Весна идет

1

Река еще покоилась под ледяным покровом, над заснеженными полями еще по-зимнему завывал ветер, поднимая метель. но, когда тучи расступались, па небе показывалась яркая синева и в воздухе улавливалось что-то новое, тревожное, неотвратимое.

Раньше всех это заметил Мейран.

— Весна идет, — сказал он Клаву, и казалось, что с этой минуты походка его стала бодрее, а взгляд — более острым. Потому что весна — это время года, когда у садовода больше всего забот.

«Весна идет». - повторил про себя Клав. Он сплел у себя в комнате и читал «Педагогическую поэму» Макаренко. Но сосредоточиться и вникнуть в прочитанное никак не мог. Что-то будоражило его мысли и чувства, до того будоражило, что ни для чего другого не оставалось места. Может, виною всему песка, а может, и нет, ведь не все вёсны одинаковы.

Иногда они начинаются с капели или бурных метелей, иногда с прикосновения к темно-русым косам, а иногда достаточно покружиться в вальсе па школьном балу. И именно поэтому жизнь кажется такой прекрасной, что она непостижимо многообразна.

Бирута…

Вместе с десятиклассниками она поздравила его с Новым годом. Пройдет немногим больше года, и десятиклассников уже не будет в лидайнской школе. А Бирута-Бирута останется, она еще встретит здесь много новых годов и много весен!

Бирута…

Почему он так много думает об этой девушке?

Клав опять взялся за книгу.

«Глупости!» — успокаивал он себя. Порою он даже сердился на себя за глупые мысли, но волнение все равно не унималось и жгло сердце медленным, злым огнем.

«Наверно, так должно быть», — покорно улыбнулся он, признавая свою слабость, но от этого ему не стало легче.

Каждый день он встречал Бируту Валодзе и каждый день боялся, что сделает что-нибудь неправильное, необдуманное, из-за чего потом придется краснеть. Была минута, когда ему хотелось взять Бируту за узкие плечи и сердито посмотреть в ее зеленые глаза, которые умели быть в одно и то же время и серьезными и веселыми. «Что ты делаешь со мной?» — спросил бы он так сурово, как это только возможно в двадцать пять лет. Однако Клав сдержался и ничего не спросил.

Чуть погодя он прикрыл глаза и стал думать о том, что хорошо было бы достать где-нибудь вороного копя. Непременно вороного, а нс гнедого или сивого. Посадить Бируту в сани и умчаться — все равно куда, только бы мчаться так. чтобы снег взлетал из-под копыт и белый вихрь бросал снежные хлопья на темно-русые косы.

Но и этой причуде не суждено было сбыться. Не суждено потому, что у Клава Калныня не было ни вороного коня, ни саней…

В другой раз ему захотелось весь вечер сидеть напротив Бируты, молча смотреть на нее и глубоко, всем существом, чувствовать бурное волнение в груди. И Клав сидел весь вечер, но… одни.

А потом, когда волнение, которое Клав сначала назвал глупостью, не улеглось, а все росло и росло, он понял, что это любовь. До сих пор Клав еще ни разу по-настояшему не любил, но теперь его чувства были так сильны и неотступны. что уже не было сомнений.

Если человек обречен, он перестает сопротивляться и с гордо поднятой газовой принимает свою судьбу. Так делает большинство людей, и Клав Калнынь не был исключением.

«Раньше ты был спортсменом и борцом, а теперь стал вздыхателем, — смеялся он над собой. — Радуйся, Клав, тебя можно поздравить».

Потом ему стало как-то стыдно, что вот и он такой же, как все. по ничего нельзя было изменить. Протяни черту мизинец, он всю руку отхватит.

И даже если бы Клав мог измелить случившееся, он все-таки отдал бы своему смуглому чертенку не только одну, но и обе руки.

С поднятой газовой и с горячим сердцем Клав Калнынь шел навстречу весне.

2

В лесу крупными, мягкими хлопьями падал снег. Все дороги, все тропинки замело, я большие ели стали похожи на огромные сугробы, лишь кое-где торчала темная зелень хвои.

В такое время ноги путника оставляют на снегу следы. Следы оставляет и хрупкая маленькая девушка, которая то идет шагом, то бежит. ЕЙ некуда спешить, никто не ждет ее в этот вечер, но девушка шагает бодро, движения ее ловки и стремительны.

Уже смеркается, по уходить из лесу не хочется. Еще полчаса, еще двадцать минут — может быть, именно благодаря этим минутам она сбросит очень ценную секунду. Учитель физкультуры ведь сказал:

— Мы победим.

Вера Ирбите начала тренироваться осенью. Раз в неделю, а иногда и два Клав Калнынь вел занятия. Он осторожно указывал на ошибки и убеждал Веру не останавливаться на полпути.

— Мы победим! — сказал он.

Сначала Вера Ирбите и не думала ни о чем таком. Ни бег, ни победы на стадионе ее как будто нс интересовали. Кросс она одолела сравнительно легко, но что тут особенного? Одна девушка бежит быстрее, другая медленнее.

Однако Калнынь был настойчив. Будто невзначай, он все снова и снопа заводил разговор о тренировках, и наконец девочка дала себя уговорить. Как могла маленькая Ирбите сопротивляться большому и серьезному Клаву Калныню, которому стоило только сдвинуть брови — и все девочки десятого класса замолкали и с благоговением смотрели на своего учителя!

— Мы победим! — сказал он Вере.

И девочка уловила ударение на слове «мы».

Разве смеет она обмануть надежды учителя? Что угодно, только не это! Он был такой заботливый, такой добрый!

— Не простудитесь, — часто говорил он девочкам после занятий и следил, чтобы они одевались потеплее.

И тогда случилось нечто совсем неожиданное. Шагая рядом с Верой, Калнынь спросил:

— А по другим предметам у вас все в порядке?

— Да, — ответила Вера и опустила голову. Видимо, вспомнила какую-нибудь отметку.

— Один пятерки к четверки? — Клав посмотрел на девушку.

— Да, — щеки ее залились краской. Лучше все же солгать, чем признаться про тройку по алгебре.

Калнынь поверил ей: с тех пор об отметках он никогда нс спрашивал. Конечно, поверил, да и как не поверить, если она сказала «да»!

А что, если учитель физкультуры когда-нибудь заглянет в журнал?

Теперь ничего нельзя было поправить. Вера солгала, и вот она вспомнила об этом сегодня вечером, в заснеженном лесу.

Время для тренировки, установленное Калнынем, уже давно прошло, но Вера продолжала шагать и бегать.

«Мы победим!» — повторяет она уже в который раз, и усталость исчезает. Может быть, именно эти лишние полчаса помогут ей добиться победы, о которой говорил Калнынь.

Когда Вера выходит из леса, уже темно. До дома километра два, не больше; это немного, особенно если о чем-нибудь думаешь. А Вера думает. Думает об алгебре, о четырехстах метрах и о Калныне.

Знает ли в эту минуту Клав, чем заняты Верины мысли? Нет, не знает. Сдвинув брови, он читает книгу и думает о морской звезде. Об одной-единственной звездочке в большом звездном море.

А маленькая девушка уже идет по лидайнским улицам. Снег перестал, зато поднялся ветер, и февральская стужа пронизывает Верину одежду, ледяными мурашками ползет по спине.

3

В понедельник Вера не пришла в школу. На большой перемене Валдис Абелит куда-то исчез. Вернулся он мрачный, когда уже прозвенел звонок.

— Плохо дело, — шепнул он Роланду. — Верка сильно заболела. Наверно, воспаление легких.

Это было сказано совсем тихо, но Топинь все-таки услышал. Он, конечно, был не из болтливых, но на следующей перемене о болезни Веры уже говорила вся школа.

Когда Бирута вошла в учительскую. там сидел Клав Калнынь. Она положила журнал и уселась напротив преподавателя физкультуры.

Бирута выглядела озабоченной, и Клав понял, что случилось что-то неприятное. Он хотел спросить, что произошло, но Валодзе подняла голову и заговорила первой;

— У меня сегодня лекция в колхозе. Не сходили бы вы к Ирбите, посмотреть, что с ней?

— Ирбите? — Клаву не удалось скрыть беспокойство.

— Да. Говорят, она простудилась в лесу во время тренировки Наверно, воспаление легких.

Клав с минуту подумал.

— Когда это случилось? — спросил он наконец.

— В субботу вечером, когда вдруг ударил сильный мороз.

Странно В субботу Вере совсем не надо было тренироваться. тем более в лесу. Клав ничего не сказал, да и что он мог сказать, не зная подробностей?

Ясно было только, что теперь городские кумушки опять заговорят о странном учителе Кал ныне, который просто губит школьников. Хорошо начатое дело может сорваться. Но что поделаешь! Прежде всего надо узнать, как себя чувствует маленькая Ирбите, а потом уже думать о городских кумушках.

— Я зайду к ней! — сказал Клав.

Весь день Клав был взволнован, а когда он под вечер постучался в квартиру, где жила Ирбите, волнение его еще возросло.

Ему открыла пожилая женщина, видимо, Верина мать.

— Я из школы, — смутившись, сказал Клав.

Женщина впустила его.

Вера спала. Она дышала учащенно. Так дышит человек после длительного бега. Щеки девочки горели, как в тот раз, когда Клав похвалил ее за кросс. Маленькая, даже слишком маленькая и хрупкая, она лежала с разметавшимися по подушке светлыми волосами.

Клав смотрел на Веру, и казалось, пот-пот он подойдет и погладит разгоряченный лоб девушки, утешит хорошим словом, но в эту минуту она открыла глаза.

— Вы здесь! — Она еще больше покраснела и совсем съежилась.

— Да. — кивнул Клав головой, не зная, что сказать.

— Как нехорошо получилось. — едва слышно прошептала она. — Мне очень хотелось, чтобы мы победили, поэтому я ходила в лес каждый день. В субботу я озябла, и теперь вот приходится лежать.

Маленькая, чудесная девочка! Неужели она в самом деле думала, что для победы достаточно только воли и упорства? Она хотела добиться всего сразу, но Клав-то хорошо знал, что высокие результаты даются длительной, терпеливой подготовкой.

«Мне надо было следить за лей», — подумал Клав.

— Вы ведь не сердитесь? — Глаза девушки повлажнели.

— Нс говорите глупости! — Клав пытался перейти на учительский тон. — Вам надо спокойно лежать и поправляться. Врач был?

— Сегодня после обода. Мама думала, что у меня воспаление легких, ио это самая обыкновенная ангина. Через неделю я уже встану.

— Только не надо перенапрягаться. Если вам в школе будет трудно, мы поможем.

Вера улыбнулась. Впервые за этот день.

— Недавно приходили мои товарищи. Они мне помогут. Только у вас из-за меня опять будут неприятности. В Лидайне будут всякое говорить, а может, уже говорят. Роланд рассказывал мне…

— Не надо слушать. Мало ли что болтают. Поправляйтесь, и все будет хорошо.

— Все будет хорошо. — задумчиво повторила она и затем сказала совсем тихо: — Нет, нехорошо. Вовсе нехорошо. Я солгала тогда об отметках. У меня есть тройка, а я сказала, что нет.

— Я знаю, — кивнул Клав.

— Ну вот! — Вера вытерла глаза. — Теперь вы перестанете мне верить.

Клав слегка пожал девушке руку:

— Не думайте об этом. Я верю вам и буду верить. До свиданья!

Когда он проходил мимо почты, то подумал о Бируте. Она. наверно, еще не вернулась из колхоза.

Клав поднял воротник пальто и свернул в переулок. Ему хотелось побродить по Лидайне, пока нс вернется Бирута.

Час спустя Клав опять подошел к почте, вошел в телефонную будку и позвонил в школу.

— Бирута Валодзе?

— Да, — в трубке раздался знакомый голос.

— Вы уже вернулись?

— Как слышите.

— Я только что был у Ирбите. Обыкновенная ангина. Кажется, все будет в порядке.

— У Ирбите, конечно. А у вас?

— У меня всегда все в порядке. — машинально ответил Клав и заговорил тише. — Что Бирута будет делать сегодня вечером?

— Бирута будет проверять тетради.

— А потом?

— А потом будет читать.

Бирута повесила трубку. Клаву стало немного грустно, ему хотелось еще поговорить.

В тот же вечер у него был разговор. Правда, не с Бирутой.

4

Это был один из тех редких случаев, когда математик Суна выходил из своей квартиры и отправлялся в город. Каждый месяц он вносил в сберегательную кассу сто рублей. Это были, как говорил сам Суна, деньги на гроб, ибо старый упрямец не хотел быть обузой и после своей смерти. Отсчитав четыре двадцатипятирублевки, заполнив ордер и получив от кассира книжку, в которой была зарегистрирована операция, Суна двинулся к дверям. В это время из телефонной будки, немного сконфуженный, вышел Клав Калнынь.

— Добрый вечер, дядя! — поздоровался Клав.

Но Суна был явно не в духе.

— По телефону начал позванивать. Кто же эта счастливица?

— Я звонил тебе, а директор сказал, что ты ушел, наверно, к сыровару.

— С сыроваром у нас пути разошлись, — рассердился Суна. — Если я тебе нужен, так скажи, в чем дело, вот я. Только не думай, что я стану бегать по лесу, пока не схвачу чахотку.

— Никто еще чахотки не схватил, — улыбнулся Клав. — Если ты говоришь о Вере Ирбите, то могу тебя успокоить: через неделю она опять будет отвечать тебе по алгебре.

— Мне в ту сторону, — махнул Суна рукой. — Прощай!

— Ничего, я провожу тебя. Чахотку я от этого не схвачу.

— Ты не фокусничай, здесь тебе не цирк!

— Какое тут фокусничанье? Надо же нам наконец поговорить! Ты, дядя, думаешь, что ошибаемся только мы да твои ученики, а с тобой этого не случается!

— Моих ошибок тебе не исправить. Обучай Топиня поэзии, а Пурвиня — алгебре.

— Придется обучать. — Клав старался говорить как можно спокойнее. — Пурвинь, кажется, стал исправляться. А то разве ты поставил бы ему четверку?

— За знания Пурвиня по алгебре я пока и копейки че дам! Цыплят по осени считают! Продолжай в том же духе, что-нибудь да выйдет.

— Ладно, дядя, ты можешь называть меня бездельником или еще как-нибудь. Но ты ведь старый учитель. Неужели ты о самом деле не видишь и не понимаешь, сколько тревоги, сколько сил в этих юношах? Может быть, ты хочешь, чтобы избыток своих сил они тратили на улице или в других, менее приличных местах? Спорт их дисциплинирует и закаляет.

— Напиши об этом в газету, там такие вещи охотно печатают, — пробормотал Суна.

— Можно и а газету написать, — не уступал Клав. — Вот ты сказал, что цыплят по осени считают. Я, видишь ли, хочу, чтобы мои цыплята превратились в орлов и соколов. А что получится, если ты возьмешься считать своих цыплят? Осень твоя уже не за горами.

— Меня ты оставь в покое. Выращивать лурихов[3] я не умею, и вообще я никому не нужен.

— Ты так думаешь?

Суна остановился.

— Ты, кажется, немного разбираешься в шахматах, — сказал он. — Половина всех фигур там пешки. Они делают свою маленькую работу, а когда сослужат службу, их снимают с доски, потому что большая игра принадлежит другим фигурам. А я только пешка. — Он протянул племяннику руку и быстро зашагал в сторону школы.

— Вот так философия! — заметил Клав.

Но дядя уже не слышал его.

Клав не пошел за ним. Он некоторое время смотрел вслед старому математику. Постепенно сливаясь с вечерними сумерками, фигура его чернела на фоне белого снега, словно большая призрачная птица. Сквозь обычную насмешку в голосе Петера Суны прозвучало что-то новое. Может быть, не надо было напоминать ему о цыплятах?

«Ничего! — Клав поднял голову и, обернувшись, посмотрел на яркие городские огни — Если ты начнешь думать. то придет и твое время, дядя. «Пешка», — повторил он и улыбнулся: — В конце концов, любая пешка может превратиться в ферзя».

Глава восьмая Пешка превращается в ферзя

1

Однажды вечером Клав написал письмо своему бывшему однокурснику, теперь уже видному шахматисту:

«Здравствуй, Матис!

Прошло немало времени с тех пор, как мы с тобой виделись в последний раз, а я никуда дальше района не выезжал. Ты уже кандидат в мастера, поэтому позволь мне пожать тебе руку. Пускай твои кони скачут еще резвее и туры громят противника. И еще хочу пожелать тебе, чтобы в будущем году ты получил звание мастера.

Я тружусь о средней школе. Вот потому-то я и пишу тебе.

Когда мы еще учились в институте, то обещали друг другу помогать в беде. Ты в моей помощи пока не нуждался и неизвестно, понадобится ли она тебе вообще когда-нибудь, а вот я в твоей нуждаюсь. Поэтому и напоминаю тебе о нашем уговоре.

Я знаю, что ты очень занят в министерстве. Шахматы тоже требуют немало времени, по будь другом, сделай, как говорится, большую рокировку и приезжай к нам в какое-нибудь воскресенье на сеанс одновременной игры.

Когда приедешь, обо всем поговорим, в письме всего не расскажешь, да и сам знаешь, что писать я не мастер. Сообщи телеграммой, когда приедешь, чтобы я заранее мог составить лидайнскую сборную! С приветом.

Твой друг Клан Калнынь».

Клав ж в самом деле писать был не мастер, но письмо все же было написано, и он отнес его на почту.

Директору понравилась затея Клава, только в одном вопросе они разошлись. Калван считал, что Клав, как инициатор соревнования, должен добиться, чтобы в игре участвовал в Суна, а Клав был уверен, что старого математика все равно уломать не удастся.

— Почему? — удивлялся Калван.

— Со мной дядя и разговаривать не станет! Если я приглашу его, он только рукой махнет, уж это я знаю.

— Значит, мы оставим учителя Суну в стороне, хотя шахматы его конек? — не успокаивался Калван.

— Как знать. — сказал Клав, — может, и удастся уговорить, только уж вы сами сделайте это. На приглашение директора он скорее откликнется.

2

— Ни в каких сеансах я участвовать не буду, — ответил Петер Суна директору. — Если кто хочет смотреть представление, пускай идет в цирк. Билеты теперь купить нетрудно.

— А честь школы? — спросил Калван. — Мы условилась играть на двенадцати досках, а у нас нет ни одного настоящего шахматиста. Ребята, Калнынь да я — игроков достаточно, но мне сдается, что Зирнис нас всех легко обыграет.

— Так нечего было договариваться! — сердился Суна. — Прежде чем затевать, надо было подумать, чем это кончатся.

— Мы, например, надеялись, что вы тоже будете играть, а оказывается…

— Ничего не оказывается. Не стану же я играть с кандидатом в мастера!

— Но вы ведь хороший шахматист.

Суна засмеялся:

— Будь я хорошим шахматистом, я не сидел бы в Лидайне, а играл в Колонком зале с Ботвинником.

Калван должен был признать:

— Да-да, так оно и есть, хорошие шахматисты соревнуются с Ботвинником.

Но когда Суна взялся за портфель. Калван попытался еще раз:

— Я все же надеюсь, что вы будете играть. Коллектив очень нуждается в вашей помощи. Подумайте об этом!

— Мне нечего думать, мне надо работать, — немного растерянно проговорил Суна и ушел.

Но с той минуты стариком овладело какое-то беспокойство. Петер Суна, казалось, лишился точки опоры.

«Нуждаются во мне? — бормотал он про себя. — Сказки…»

Взволнованный, он уселся за шахматы, сделал несколько ходов, потом смешал фигуры и сердито махнул рукой.

«Они просто что-то замышляют. Тут, наверно, опять Клав чего-нибудь добивается — парень этот никак не угомонится. Пускай играют. — Суна уселся за стол и придвинул к себе тетради. — Пускай играют. Мало ли на свете сумасшедших».

Он проверил одну тетрадь, другую, но работа не ладилась. Временами казалось, что в голове гудит. Потом вдруг заколотилось сердце, и в конце концов Суне пришлось прилечь на диван.

Старость… Что поделаешь, когда здоровье начинает пошаливать? Он уже в годах, и нелегкая у него за плечами жизнь.

Суна прикрыл глаза н попытался ни о чем не думать, но в голове гудело по-прежнему, сердце колотилось еще сильней.

— Черт знает что такое! — пробурчал старый математик и поднялся.

Он прошелся по комнате и снова взялся за шахматные фигуры.

«А что, если все-таки попробовать? — вдруг подумал он. — Нет, из этого ничего не получится, пусть и не надеются! — И, рассерженный, он взялся за разбросанные фигуры: — Надо убрать, чтобы не торчали перед глазами».

С педантичностью математики Суна складывал фигуры в ящик, черные в одну сторону, белые — в другую. Не хватало одной черной пешки. Был король, ферзь, две ладьи, два слона и два коня, о пешек всего семь. Суна нагнулся и посмотрел под столом, но черной пешки там не оказалось.

Под диваном пешки тоже не было. Суна еще раз посмотрел в ящик, еще раз пересчитал пешки — семь штук! Восьмой пет как нет. Теперь хоть выкидывай весь ящик!

Суна достал носовой платок, хотел вытереть лоб — и вздрогнул. В носовом платке лежало что-то твердое.

— Так вот же она! — И он вздохнул с облегчением.

Потом в задумчивости, словно что-то вспоминая, старый учитель долго сидел за столом.

3

Постучали в дверь.

— Товарищ преподаватель, — сказал Роланд Пурвинь и вежливо поклонился. — мы хотели попросить у вас шахматы. Через полчаса качнется игра.

— Возьмите, они там, на столе. — Суна посмотрел на юношу усталым взглядом — Поставьте эту доску куда-нибудь подальше.

У Роланда что-то зашевелилось внутри, ему вдруг стало жаль старика. Хотелось сказать что-нибудь хорошее, теплое.

— Товарищ преподаватель… — заговорил Роланд.

По Суна посмотрел на него своими близорукими глазами я слегка кивнул головой:

— Ну ладно. Пурвинь, вас ждут, я тоже скоро приду.

Вместо обещанных двенадцати шахматистов собралось целых двадцать четыре. Участников турнира было бы еще больше, но тут вмешались Пурвинь с Абелитом.

— Совсем позориться нам все же пи к чему, — сказал Роланд.

И десяти-двенадцати еще мало искушенным энтузиастам шахмат так и не пришлось сесть за длинный стол. Среди отвергнутых оказался и Топинь.

— Что же это такое? — возмущался паренек. — Я вообще-то сыграл бы чин чином.

Валлис Абелит, однако, поддержал Роланда:

— Ты, Арвид, любитель шахмат, но на соревнованиях не игрок. На этот раз посмотри, как будут соревноваться другие. Кое-чему научишься.

— Ты уже забыл, как я однажды сделал тебе мат?

Валлис улыбнулся:

— Я ведь тебе тогда давал фору ладью.

— Ну вот! Подумаешь, ладью! Вообще-то и Зирнис может поставить свою ладью под удар. Разве долго в этой сумятице ошибиться? Пускай только ставит, уж я не растеряюсь.

Рассуждения эти все же не помогли, и, когда начался сеанс одновременной игры, Топинь оказался среди зрителей.

Лидайнцы уселись по одну сторону длинного стола. Команда получилась довольно пестрая: трое учителей — директор. Калнынь и Суна, — девять юношей из одиннадцатого класса, восемь из десятого и несколько лучших шахматистов из младших классов.

Кандидат в мастера Зирнис, стройный, сухощавый молодой человек в черных роговых очках, неторопливо ходил от одной доски к другой.

Первый ход он сделал один и тот же против всех: d2-d4.

— Это будет ферзевый гамбит, — шепнул Топинь стоявшим рядом девочкам.

— Откуда ты знаешь? — удивилась Вера.

— Я этих мастеров знаю! Они только гамбит и играют. В газетах такие партии часто печатают.

Зирнис в самом деле начал ферзевый гамбит, пожертвовав пешкой с4. Некоторые ребята поспешили эту пешку побить, четыре мопсе опытных шахматиста попытались сохранить своего выдвинутого слона и тут же попали в тяжелое положение. Кандидат в мастера стремительно атаковал ферзевый фланг. Если ребята не сдавались, то только потому, что стыдно было проиграть в первые же полчаса.

— Вот молодец! — радовался Топинь. — Лупит, как маленьких!

Минут через двадцать Зирнис уже одержал две победы, чуть погодя сдался еще один противник, потом некоторое время ничего особенного не происходило. Лидайнцы держались. Однако сразу после первого часа они начали проигрывать подряд. Двенадцать проигранных партий и никаких особенных надежд на успех у остальных — в самом деле радоваться было нечему.

Среди оставшихся шести игроков были три учителя и три школьника — Пурвинь. Абелит и Лиепа, маленький мальчик из четвертого класса.

Самая мирная партия получилась у Зирниса с Клавом Калнынем. Кандидат в мастера был готов согласиться на ничью, но Клав не хотел принимать его дружеский жест. Он осложнил игру и запутался. Потеряв фигуру, Клав улыбнулся и опрокинул своего короля. Почти в то же время директор получил форсированный мат.

Маленький Лиепа уже в середине игры пожертвовал пешкой, поэтому победа Зирниса была здесь лишь вопросом временя.

Остались трое — Абелит, Пурвинь и учитель Суна. Друзья сидели рядом, а старый математик — в конце стола. Зирнис немного подумал и предложил Валдису ничью. Юноша не согласился.

— Ну и молодчина! — сказал Инерауд и подтолкнул Топиня: — Мастеру нос утирает. Это я понимаю! Сейчас будет одно очко!

Очко все же выиграть не удалось. Абелит, правда, играл на выигрыш, но ошибся, потерял пешку и сдался.

Зирнис занялся доской, за которой сидел Петер Суна. Хотя Клав и рекомендовал своего дядю как опасного противника, его игра вначале не предвещала ничего интересного. Старик играл обдуманно, но суховато и, как Зирнису казалось, довольно шаблонно. Только в середине партии Суна сделал необычный ход: надо было идти конем, а он пошел пешкой.

«Это ошибка? — решил Зирнис. — На королевском фланге у него дела неважные».

Теперь, когда у кандидата в мастера остались только два противника, он еще раз взвесил создавшееся положение. Кое-что ему не нравилось. Центральные пешки белых были блокированы, а казавшееся слабым поле d6 черных атаковать нельзя было, во всяком случае теперь.

Зирнис переместил ладью на ферзевый фланг и подошел к другой доске. Эта партия тоже не сулила легкой победы — Пурвинь упорно сопротивлялся и даже обеспечил себе известное преимущество.

«Ничего! Не выдержит», — подумал Зирнис, сделал ход королем и вернулся к Суне.

Старый математик перешел в атаку.

Зирнис нахмурился и поставил ладью обратно на линию «е». Атака черных не обещала ничего хорошего.

Сделав ход против Роланда, Зирнис опять подошел к Суне.

Черные выдвинули вперед пешку.

«Черт подери! — рассердился Зирнис. — Старик этот хитер. Теперь я завяз. Интересно, понимает ли это он сам?» — И кандидат в мастера пытливо посмотрел на противника.

Сквозь стекла очков на него глядели колючие, чуть улыбающиеся глаза. За несколько десятков минут Петер Суна помолодел по крайней мере лет на пятнадцать.

Немного помешкав, Зирнис улыбнулся и пожал противнику руку. Случилось невероятное — Крючок победил шахматную знаменитость!

Зирнис занялся последней доской. И здесь игра вошла в решающую стадию. У обоих противников было по коню и по две пешки.

Роланд объяты шах. Зирнис отодвинул короля за пешку.

— Тут у нас будет еще одно очко! — сказал Суна племяннику.

— Ты думаешь? — спросил Клав и посмотрел на дядю.

— Я вижу!

Клав еще ничего не видел. Не видел и Роланд. Он опять объявил шах, и белый король ушел.

Пурвинь думал долго, но одно было ясно: если он не будет продолжать объявлять шах, Зирнис продвинет короля вперед, и партия будет проиграна. Он еще раз объявил шах, ходы повторились, и игра закончилась вничью.

— Поздравляю! — Зирнис подал Роланду руку. — Вы сыграли правильно.

— Нет, он сыграл неправильно! — довольно резко заметил Суна.

— У вас есть другой вариант?

— Да.

— Интересно! — Зирнис уселся и расставил фигуры в прежнем положении. — Посмотрим.

— Давайте! — Суна прищурил один глаз.

— Ваш ход.

— Я иду пешкой!

— В таком случае, я бью вашего коня.

— Пожалуйста!

— А потом? — Зирнис уже начинал терять самоуверенность. У старика, видимо, опять было что-то на уме.

— Потом? Потом пешка превращается в ферзя.

— Ну, ну, не так быстро! — попытался возразить противник.

— Не так быстро, но все же пешка превращается в ферзя! — торжествовал Супа.

— Пешку можно бить конем, — еще раз попытался возразить Зирнис, по в конце концов признал: — Да, вы правы. Если я эту пешку побью конем, то крайняя становится ферзем. Ясно. Этого я не заметил.

В тот день Супа одержал уже вторую победу, по самое неожиданное случилось под вечер, когда к нему зашли Абелит, Пурвинь и Жидав.

— Не возьметесь ли вы руководить пашей шахматной секцией? Вы могли бы нас многому научить, — сказали они.

— Ну, ну! — отмахивался Суна. — Поспешишь — людей насмешишь. Надо обдумать. Пока я вам ничего не обещаю.

— Все будет хорошо. — сказал Роланд, когда ребята возвращались домой. — Могу ручаться, что скоро Супа будет делить с нами все радости и горести.

Глава девятая Радости и горести

1

Реки освободились от льда и помчались вперед, навстречу песне. Земля просохла и медленно меняла серо-бурую окраску на ярко-зеленую. Поутру весна слышалась в свисте скворцов, а по вечерам — в хриплой песне вальдшнепов. Весну можно было почувствовать и в дуновении ветра, и в робком запахе первых подснежников.

Петеру Суне до сих пор некогда было интересоваться запахами и красками времен года, но этот день был совсем особенный.

— Нечего вечно торчать дома, — сказал Суна после обеда, надевая черное, уже порядком поношенное пальто.

Он сказал это, как будто оправдываясь перед самим собой, что нарушает привычный порядок.

Очутившись на школьном дворе, Суна невольно остановился.

Куда же пойти? По правде говоря, старому математику идти было некуда. Получив зарплату, он уже отнес сто рублей в сберегательную кассу, а нескольких десятирублевок, аккуратно сложенных в бумажнике, в лучшем случае хватит до следующей получки. Поэтому в сберкассу идти незачем.

«Может, заглянуть к старому знакомому — к сыровару? Ну, нет!» — Математик покачал головой.

Нет, он туда не пойдет. Если сыровар хочет, то пускай приходят к нему первый.

Суна немного постоял на дворе, посмотрел па ясное весеннее небо, па ровные дорожки, местами не успевшие еще как следует просохнуть, и вдруг заметил, что позабыл надеть калоши.

Он уже хотел было вернуться, по тут во двор ворвался порывистый ветер, встряхнул ветви деревьев с только что распустившимися почками в подхватил полы пальто старого математика…

Со стороны могло показаться, что Суна на мгновение потерял равновесие. Он покачнулся и, улыбнувшись, пошел против ветра, забыв о калошах.

«Пускай сыровар делает своп тминные сырки, — подумал учитель. — Можно и просто так походить, погулять».

И Петер Суна пошел гулять. Он выбрал длинный путь — пошел кругом, через весь горох На улицах все же суше, чем на полевых дорогах. Свернув у здания почты, оп вместе с запахами весны вдохнул какой-то горячий, резкий запах По улице ехала машина и укатывала только что разлитый асфальт.

Вот оно что! Суна остановился у самого края тротуара и снял очки. Улочка эта всегда считалась самой грязной и неровной в городе, а теперь ее покрыли асфальтом. Вот это дело!

— Эй, посторонитесь! Как бы вас не испачкали! — сказал человек в сером комбинезоне.

Учитель, извинившись, поднял шляпу и пошел прочь, но казалось, что жар от асфальта преследует его. Возможно, что виной тому и послеобеденное солнце. Супе стало жарко, он расстегнул пальто. Весною все холят в пальто нараспашку…

У витрины толпились ребята. Суна подошел и уже собрался сердито спросить, чего они тут толкутся и почему подняли крик, но вдруг в удивлении остановился. В окне были выставлены велосипеды, мячи разных размеров и сетки, а ла самом виду — три шахматные доски.

«Что за лавка?» — по привычке, спросил он самого себя, но его, должно быть, услышали ребята, потому что один из них сказал:

— Это универмаг. Вчера открыли. Даже крючки для удочек можно купить.

Суна недоверчиво покачал головой, посмотрел наверх и, прочитав надпись над витриной, убедился, что мальчишки правы. И тут он увидел, что новым был не только магазин, но и весь дом. А соседний с ним дом? Нет, как хотите, а Суна и его видел впервые.

Казалось, кто-то тащил старого математика вперед. Он почти бежал и все с большим волнением смотрел вокруг. Как же случилось, что он до сих пор не заметил этих перемен в своем городе? Город ведь вырос тут же, рядом, в полукилометре от школы, где на первом этаже обитал он, Петер Суна, старый барсук, ничего не видевший дальше своей норы.

Люди клали камень за камнем, пока не вырастал дом, сажали вдоль улиц липки, и вот через годы здесь зашумят аллеи…

Быть может, кто-нибудь из тех, кого старый Супа обучает теперь алгебре или тригонометрии, со временем станет архитектором или инженером. Быть может, кто-нибудь из них вспомнит бывшего учителя, считавшего математику самым важным, единственно достойным порядочного человека занятием. Очень может быть, что так и будет, но во сколько раз больше была бы его радость, если бы люди спустя годы рассказывали о нем своим детям: «Это дерево посадил наш учитель, он хотел, чтобы город был красивым…»

Ветер опять вырвался из-за угла, налетел на афишный столб, содрал афишу и швырнул се Петеру Суне прямо в грудь.

«Это еще что такое?» — подумал математик, бережно развернул лист бумаги и посмотрел на него. На афише крупными буквами было написано, что в воскресенье, второго мая, в парке лидайнской средней школы открывается стадион.

Стадион? Суна смутился. Стало быть, и стадион уже сделали, хотя учитель математики ни разу даже не сходил туда.

Почему мальчики не напомнили ему об этом? Два раза в неделю Суна теперь вел шахматный кружок, но, видимо никто не решался заговорить с ним о стадионе.

Ветер опять подхватил афишу. Суна подошел к столбу и попытался прикрепить содранный лист. Три кнопки ему удалось вытащить и воткнуть заново, а четвертая обломалась. Угол афиши теперь задрало кверху.

Петер Суна опустил руку в карман, но ничего похожего на кнопку, конечно, не нашел. Он вынул кошелек, достал десятирублевую бумажку и в новом универмаге купил коробку самых крупных кнопок. Потом тщательно прикрепил афишу. Прикрепил не в четырех, а в шести местах, чтобы весенний ветер опять не сорвал ее.

Суна отправился дальше. Он шел и думал. Как звали глупца, искавшего счастливую страну Муравию и пожалевшего потом о зря потерянном времени? То ли Марнигок, то ли Моргунок — это неважно. Важно, что такие люди бывают. И не только в книгах…

В тот самый вечер старый Мейран кончил высаживать в парке цветы, а Валдис Абелит и Арвид Топинь водрузили на стадионе мачту для флага. Лидайнцы были готовы к встрече праздника.

2

Второго мая еще задолго до обеда в парк начали собираться люди. Шли пешком, ехали на велосипедах и повозках. а в половине двенадцатого прибыла трехтонка, с которой оркестр механизаторов сгрузил медные трубы. Парни эти уже давно вышли из возраста, когда можно участвовать в соревнованиях средних школ, поэтому они решили выступить хотя бы со своими трубами: какие бы ни были музыканты, праздника музыкой не испортишь.

У скамей для зрителей Калван разговаривал с человеком невысоко роста в темно-синем пиджаке и безукоризненно отутюженных белых брюках. Он уже некоторое время бродил по стадиону и, не сумев расположить к себе Клава Калныня, не отходил теперь от директора.

Человек в белых брюках во всем старался отыскать недостатки.

Довольно громко, так, чтобы его слышали и зрители, он прежде всего раскритиковал планировку поля.

— Да и беговая дорожка, в общем, дрянная, — сказал он и, взяв щепотку гравия, растер ее на ладони. — Дорожка не годится, а баскетбольная площадка совсем никудышная. Видно, ваш Калнынь еще зелен. Я все это устроил бы совсем иначе.

— А как? — приличия ради спросил Калван.

— Разве это грунт? — Руководитель спортивной жизни района (человек в белых брюках был действительно руководителем спортивной жизни) повел директора в другой конец поля. — Посмотрите хорошенько! Тут можно глину месить или танцевать, но не играть в баскетбол… Ну, извините! Да знает ли вообще ваш Калнынь, что такое баскетбол? Когда я после войны играл в Валмиерской «Даугаве»…

— Калнынь три года подряд играл в республиканской сборной, — перебил директор ярого критика.

— В сборной? Что вы говорите? Ваш Калнынь играл в республиканской команде? Да, возможно, возможно. Кто только не играл в нашей сборной! Но грунт, грунт все же никуда не годится! Я бы погуще покрыл его шлаком.

— Разве Калнынь с вами не говорил о шлаке? — Теперь пришла очередь Калвана. — Он ведь осенью ездил в район.

— Возможно, весьма возможно, — небрежно сказал руководитель и посмотрел на часы. — Опять никакого порядка! Три минуты первого, а они еще не начинают!

Но вот загремел марш. Механизаторы, правда, то и дело фальшивили, но Топинь, шагавший в строю физкультурников, пытался убедить маленького Инерауда, что музыканты фальшивят умышленно, что так получается даже торжественнее.

Единственный, кто в эту минуту чувствовал себя неловко, был математик Петер Суна. Возможно, никто и не заметил его, но старому учителю все же было нс по себе. Суна ведь еще никогда не присутствовал на спортивных соревнованиях, никогда не интересовался удачами и неудачами своих воспитанников на зеленом поле… Но как усидишь дома, когда солнце плывет над землей и пол-Лидайне собралось в старом парке?

Суна уже заранее облюбовал укромное местечко в самом отдаленном углу стадиона, и, когда ему удалось увести с собой и Мейрана, на душе стало как-то легче. Рядом будет пожилой человек, он-то уж, конечно, не станет восхищаться каждым пустяком.

Но старый Мейран громко радовался и хорошей погоде, и флагу па новой мачте, и ярким костюмам физкультурников. Садовник, видимо, даже волновался, потому что трубочка у него во рту беспрестанно дымилась.

— Курить тебе надо бы бросить! — проворчал Суна. — Пожилой человек, а дымишь без продыху. Так у тебя скоро и в груди заскрипит.

Старый Мейран махнул рукой.

Физкультурники уже выстроились посреди поля, и человек в белых брюках поздоровался с ними.

— Кто этот хлыщ? — тихонько спросил Инт Роланда.

— Анатолий Буцис, из районного комитета по делам физкультуры и спорта.

Буцис тем временем справился с первым волнением, которое охватывает каждого оратора в начале речи.

— Спорт — очень важное дело, — говорил он. — Здоровая, сильная молодежь — наше будущее. А будущее — оно еще впереди.

«Что он городит!» — злился Клав.

Но вот он добрался до самого главного. Оказалось, что стадион в Лидайне построен только благодаря тому, что районный руководитель неустанно и самоотверженно поддерживал это начинание.

У Клава даже лицо передернулось. Надо бы теперь подойти к этому молодому человеку и напомнить ему разговор о шлаке. Быть может, тогда Буцис сразу бы замолчал.

«Пускай себе говорит, — сдержался Клав. — Из-за какого-то Буциса не стоит портить себе настроение».

Короткую речь произнес Калван, потом оркестр сыграл гимн, и стадион был открыт.

Через несколько минут должны были начаться соревнования.

3

— Здравствуйте, — сказала Бирута и подала Клаву руку. — Желаю удачи в этот большой для вас день.

— Спасибо! — Клав посмотрел на Бируту. Те же темно-русые косы, те же ямочки у губ. Он их столько раз видел и так давно уже знал…

— Вы теперь очень заняты?

Клав покачал головой.

— Тогда можно мне кое о чем попросить вас?

— Вам всегда можно, Бирута. Всегда.

— Вы не разрешили Ирбите бежать?

— Да, девочка была больна.

— А если я очень попрошу вас, Клав?

— Не надо просить, Бирута. Вера еще не в форме, как принято говорить у нас, спортсменов.

— Значит, нет?

— Нет.

— Ну, тогда одна маленькая девочка будет очень страдать.

Клав Калнынь взглянул на Бируту.

— Возможно, но с вашими маленькими страданиями мы должны уметь справляться, — сказал он.

— А вы всегда справляетесь со своими, Клав?

— Бирута! — Он схватил ее руку.

Солнце стояло в зените, может быть, это оно ослепило Клава, потому что он опустил глаза и замолчал.

— Вы хотели мне что-то сказать? — тихо спросила она.

— Да. — Клав поднял голову. — Я скажу. Скажу вам это сегодня вечером.

— Хорошо, — едва слышно промолвила Бирута. — А теперь вас ждут.

Клава в самом деле ждали.

— Вас ищет Буцис. — сказах Роланд и кивнул на середину поля.

Клав не спеша пошел к нему. Он говорил с Бирутой, а теперь будет говорить с Буцисом.

— Видите ли, Калнынь. — сказал Буцис в взял Клава за пуговицу пиджака. Он улыбнулся ему, как старому доброму знакомому. — Раньше у нас был намечен небольшой волейбольный турнир, но теперь он не имеет никакого перспективного значения. Этим летом мои ребята будут играть на первенство школьной молодежи в Риге. Чтобы получить закалку, с вашей командой будет играть сегодня районная сборная. Так мы только что решили.

Кто это «мы», Буцис не сказал. Клав хотел что-то спросить, хотел выяснить, что это за сборная и кто ее составил, но Буцис уже ушел.

Когда репродуктор объявил о предстоящем соревнования, ребята рассердились не иа шутку.

— Ну и выдумают же! — сказал Топинь. — Районная сборная! Уж выставили бы против нас республиканскую команду или команду чемпионов Европы! Какое же это открытие стадиона. когда мы опять проиграем!

— А кто мешает вам выиграть? — спросил кто-то из механизаторов.

— Вот правильна! — подхватил Топинь. — Как бы мы их в самом деле не разгромили! Кто они такие?

— Не знаю, что из этого получится, — с сомнением сказал директор.

Один Калнынь казался спокойным.

Он знал своих ребят, знал их силы, видел, что у них еще многое не получается. По как бы там ни было, голыми руками лидайнцев уже не возьмешь. Если их ждет поражение, Значит, они мало поработали.

На поле вышла сборная команда, шестеро высоких, ладно сложенных парией из средних школ районного центра. Они были одеты в темно-синие майки с огромными белыми номерами на груди и спине. Они, несомненно, выглядели внушительно. Пускай кто-нибудь попробует сказать, что Буше не заботится о своих питомцах!

— Держись! — раздался из публики громкий, ободряющий возглас.

Топинь посмотрел в ту сторону и, улыбаясь, прищурил глаз.

Нет, лидайнцы вовсе не выглядели испуганными.

Протяжный свисток, и игра началась.

Довольно долго команды боролись за первое очко.

«Это только проба сил!» — рассуждали зрители, но Клан видел больше. Вначале он только почувствовал. а потом уже убедился, что районная сборная гораздо слабее лидайнских ребят. Если превосходство последних пока еще не сказалось в счете, то в этом виновато первое волнение.

Сборная держалась на двух игроках. Пока они были у сетки, все шло гладко, но как только эти «солисты» переходили па вторую линию, лидайнцы брали игру в свои руки. Это, видимо, заметил и Буцис. Он все больше нервничал и к месту и не к месту поучал своих игроков.

Первые очки все же выиграли лидайнцы. Прямо-таки с поразительной точностью мячи Пурвиня и Абелита ложились именно там, где не было противника. Потом гасили Топинь и Жидав, и снова Абелит, и даже маленький Инерауд.

Буцис вытер носовым платком лоб. Не противники, а какие-то автоматы! Удивительно, как Калнынь добился этого!

Первая партия закончилась со счетом 15:2, вторую партию районная сборная проиграла «всухую», а когда началась третья, их тренер не выдержал; глубоко вздохнув, он бросил своих питомцев на произвол судьбы.

В буфете Буцис осушил подряд три стакана лимонада. Удивительно, откуда ранней весной в северной Видземе такая жара! Буцис продолжал пить, а события тем временем все развивались, ведь жизнь не останавливается из-за того, что кому-то стало нестерпимо жарко.

Лидайнцы выиграли и третью партию, и в марше механизаторов потонули ликующие возгласы зрителей. Даже учитель Суна улыбнулся, когда ребята районной сборной, растерянные, оставили площадку.

Так. по крайней мере, уверял Топинь.

3

После разговора с Клавом Бирута лишилась покоя.

«Может быть, я неправильно поняла, может быть, вовсе не о любви хочет говорить Клав Калнынь? Я еще попаду в смешное положение и окажусь глупой девчонкой, воображающей, что она всем нравится. А если я не ошибаюсь, если я зашла слишком далеко и позволила ему надеяться, что мы можем быть не только друзьями? Может быть, не надо было слишком часто встречаться с ним? Правда, не было ничего плохого, ничего такого, из-за чего пришлось бы краснеть, но все же…»

Наступил вечер. Соревнования закончились, но молодежь еще не расходилась. Где-то рядом звучали голоса, ребята пели песню о поездке на фестиваль.

— Я поговорю с ним первая, — решила Бирута и пошла навстречу Клаву.

— Вы! — Он схватил ее руку.

— Да, я, — ответила девушка. — Сегодня вы победили. Это было замечательно! А теперь они поют.

— Они поют, — сказал Клав, не выпуская руки Бируты. — Они поют, и мне тоже хотелось бы петь.

— Пойдем к ним, Клав!

— Нет, не теперь. — Он опустился на скамейку и прикрыл рукой глаза. — Бирута!

— Не надо, не надо ничего говорить! — Улыбка на ее лице погасла.

А звонкая песня лилась совсем близко.

— Я сегодня много думала о своей жизни, — тихо заговорила девушка. — Знаете, у меня есть друг… больше чем друг. В этом году он окончит институт и приедет на работу в Лидайне.

Клав не сказал ни слова. Он сидел с опушенными глазами и слушал песню. Наконец песня смолкла.

— Помните, мы как-то говорили о «stella maris». Вы сказали «звездное море», а я — «морская звезда». Может быть, правы были вы, — сказала она, подавая руку.

— Может быть, — поднял голову Клав. — Может быть, но мне нежна была морская звезда.

Она ушла. Больше не надо было скрывать, не надо было притворяться.

Небо заволокло тучами, и Клаву на руку упали первые капли дождя. А может быть, ему это показалось. Только что он держал руку Бируты, а теперь его руки пустые. Пустые, как сердце.

Где-то совсем близко переговаривались два мальчика.

— Такие дни надолго остаются в памяти, — сказал один.

— Да, они не забываются. — согласился другой.

Клав матча свернул с дорожки и пошел по траве. Молодая. только что пробившаяся из земли зелень! Хорошо бы разуться и шагать по такой травке. Долго идти, идти, пока голова не станет ясной, а сердце спокойным.

Но… зачем? Если больно, то пускай переболит до конца! Зачем уклоняться и принимать свое горе по частям?

За рекой, как обычно, мерцали городские огни, только звезды погасли.

Глава десятая Когда звезды гаснут

1

Клав шел медленно. Дома его никто не ждал. Ночь была темная, безветренная, но в воздухе плыл запах сосен и весенних цветов На реке квакали лягушки, а когда их тревожные, взволнованные голоса замолкали, слышно было, как часы на руке отсчитывают секунды.

Где-то в Ростове-на-Дону боролась теперь сборная баскетбольная команда, об этом ежедневно писали в газетах и говорили по радио. Там побеждали, терпели поражения. но Клава там не было.

В Риге скоро зацветет сирень, еще один курс окончит институт, ребята разойдутся в разные стороны и унесут с собой много хорошего: они горячо возьмутся за работу, будут мечтать о будущем, и только он. Клав Калнынь, за один год уже успел разочароваться в своих мечтах. Своих воспитанников он учил побеждать, а самому пришлось потерпеть поражение. И так быстро.

Поражение? Но разве он по-настоящему боролся за свою любовь?

Клав остановился.

Может быть, вернуться и сейчас же поговорить с Биpутой? Но с каждым мгновением Клав все острее и неотвратимее понимал, что это будет напрасная, ненужная борьба — девушка с темно-русыми косами никогда не откажется от своего слова, никогда не нарушит обещания.

«Ладно!» Клав вздрогнул и пошел дальше.

«Жизнь надо принимать такой, какая она есть», — говорил обычно дядя. Он переболеет своей юношеской любовью, и все пройдет, словно ничего и не было.

Пройдет?

Нет, может быть, затихнет и на короткое время забудется, но когда-нибудь ночью он опять услышит знакомый голос, который будет рассказывать о морской звезде…

В садоводстве все уже спали. Клав открыл калитку и присел на скамью у забора.

Странно, почему сегодня такая тихая ночь? Почему не свистят паровозы и не гудят машины? И даже не слышно кузнечиков?

Должно быть, уже очень поздно. Машины в такое время не ездят А кузнечики — кузнечики ранней весной не стрекочут…

«Надо дождаться утра, — сказал Клав самому себе. — Надо дождаться утра, тогда все будет хорошо».

Медленно, бесконечно медленно тянулись минуты. Клав слышал, как где-то рядом, в садоводстве, пропел петух и за рекой в городке ему откликнулся другой. Залаяла собака, за воротами по мостовой прогромыхала первая повозка. На востоке розовело. Coлнцe еще не взошло, а городок уже просыпался.

— Ты так и не ложился? — спросил старый Мейран, спустившись с крыльца.

— Да, не ложился, — сказал Клав и поднял голову.

_ Думал о победе, а?

— О победе.

— А теперь сердце болит? — Садовник уселся рядом с Клавом.

Клав хотел что-то возразить, но, посмотрев на старого Мейрана, промолчал. Старые глаза часто видят лучше и дальше молодых.

— Ничего, пройдет, — попытался улыбнуться Клав и встал. — Надо лечь поспать.

Садовник достал трубку и полез в карман за кисетом:

— Знаешь, ты лучше спать не ложись. Вон удочки, возьми их и ступай на реку.

— Какой из меня рыбак?

— Может, рыбак из тебя и не получится, а все-таки попробуй. Иди к омуту и смотри на поплавок. Иногда помогает.

— Мне не поможет.

— Тогда скинь рубашку и пустись вплавь. Вода — лучшее лекарство.

Клав не ответил. Садовод откуда-то достал коробку с червяками и пододвинул ее Клаву.

Клав посмотрел. Неужели, когда человеку трудно, он должен накалывать на крючок червяка? Нет, тогда уж лучше уйти с головой в работу, трудиться без устали, отдавая всего себя, и это, возможно, поможет лучше удочки.

Он взглянул на часы: половина седьмого. В девять — урок гимнастики в десятом классе. И Клав пошел к реке умыться.

2

В школе он встретил Бируту. Она шла по коридору и сказала «доброе утро». Она как будто немного смутилась и хотела остановиться, но прошла мимо. Дробный стук ее каблучков затих в другом конце коридора. Клав прислушался к этому стуку, с минуту подождал.

И так это будет повторяться каждое утро, изо дня в день. Она будет приходить и уходить, но уже никогда не остановятся и не заговорит с ним так просто, как в ту новогоднюю ночь.

Нет. Он тут же решился. Никто на свете не вправе требовать, чтобы Клав Калнынь остался здесь и смотрел на Бируту. Это выше его сил, и директор поймет его. Разве мало городов, где нужен преподаватель физкультуры?

— Ну, что? Здорово ведь получилось, ничего не скажешь! — заговорил в учительской Петер Суна, увидев Клава.

— Ты о вчерашнем?

— А как же! В ваших играх я мало смыслю, но мне понравилось, как этот в белых штанах метался на площадке, словно ошпаренный.

— Его ребята не тренировались.

— Это меня не интересует. Зато его самого так натренировали. что он уехал домой один. Ребята повесив нос пришли просить механизаторов, чтобы их подбросили на машине в район.

— Я этого и не заметил, — признался Клав.

— Как же ты мог заметить? У тебя ведь были свои дела, — начал Суна, но, поймав на себе сердитый взгляд Клава, сразу осекся.

Было без нескольких минут девять.

Клав глубоко вздохнул и пошел к директору. Когда он был уже у порога, дверь открылась, и Калван вошел в учительскую.

— Вы ко мне? — Директор подал Клаву руку. — Вы, наверно, по поводу поездки на первенство в Ригу? — начал Калван и жестом пригласил к себе в кабинет. — Прошу.

Степные часы пробили девять, и раздался звонок.

— Что вы хотели? — спокойно спросил Калван.

— Я хотел уехать.

— В Ригу?

— Нет, там мне делать больше нечего.

— Куда же?

— Все равно куда, я еще сам не знаю.

Калван достал из портсигара папиросу и закурил.

— Почему? — спросил он чуть погодя.

— Личные обстоятельства.

Опять наступила тишина.

— Неужели у вас такие важные обстоятельства? — Калван положил руку Калпыню на плечо.

— Очень важные! — почти сердито воскликнул Клав. — Вы ведь освободите меня?

Калван потушил папиросу. Он тепло, даже с грустью посмотрел на преподавателя физкультуры.

— Если вам захочется уйти, я вас держать не стану, только такие вещи не решаются в один день.

3

Шли дни. Почти каждое утро Клав встречал Бируту, и эти встречи каждый раз бередили его рану. «Мне надо уехать отсюда», — думал он.

На берегу реки уже давно расцвел орешник, заблагоухали белые сугробы черемухи, и веселые молодые голоса перекликались по вечерам с голосами птиц — весна и юность немыслимы без песен.

Клав сторонился людей. Занятия на стадионе были прерваны, все готовились к экзаменам. У преподавателя физкультуры теперь стало больше свободного времени, и он беспрерывно думал о вещах, о которых лучше не думать…

После обеда, перед экзаменом по алгебре. Клав Калнынь встретил на школьном дворе ребят из десятого класса.

— Желаю удачи, — сказал он и хотел пройти мимо.

Но Роланд не без волнения спросил:

— Завтра мы будем тренироваться?

— Сегодня у вас последний экзамен? — спросил Клав и остановился.

— Как же! — не удержался Топинь. — Сдадим, и все…

— Мы ведь поедем в Ригу, да? — перебил Роланд товарища.

— Да, поедем. Значит, завтра в одиннадцать встретимся на стадионе.

— Обязательно! — поспешил Топинь ответить за всех. — Вот если бы нам в Риге победить!

Раздался звонок. Старый школьный звонок всегда, обрывает разговоры я мечты на самом приятном месте.

Ребята отправились в класс, один за другим они скрылись в здании школы, только маленькая девушка в темно-синем платьице задержалась во дворе. Клав посмотрел на нее, и она опустила глаза.

— Иди, Вера, пора! — позвали ее подружки из коридора.

Девушка подняла голову. Учитель уже ушел.

Он шел не спеша, но в груди что-то мчалось с бешеной скоростью. В центре города из громкоговорителя лилась песня о журавлях. Разве не странно, что одни перелетные птицы весною возвращаются в родные места, другие улетают…

Клав дошел до садоводства, медленно поднялся на второй этаж и уселся за стол в своей комнатке. Еще полчаса назад уехать казалось очень просто, а теперь?

Вещей у него было немного — в двух чемоданах все можно было увезти. Клав взял в руки небольшой сверток.

Уезжая из Риги, он захватил с собой кеды, па память. А что он возьмет теперь? Несколько фотографий, где в группе учителей стоит маленькая женщина с тяжелыми темно-русыми косами?

Клав чуть не застонал.

Кто же он. в конце концов, такой? Его постигла неудача. и он убежал из Риги. Стряслась беда, и он удирает из Лидайне. И на новом месте тоже, наверно, что-нибудь случится. Куда он побежит тогда? Все дальше и дальше? И так всю жизнь?

Клав сжал кулаки. В книгах пишут, что годы юности самые лучшие в жизни человека, но почему же в них так много трудного? Легко, очень легко ошибиться, и трудно, очень трудно исправить потом ошибку.

«Что делать?»

Клав открыл окно. Он долго смотрел на школу за рекой.

4

Экзамен кончился. Петер Суна взял классный журнал и принялся просматривать отметки. Потом он вытер носовым платком губы, пожелал ученикам хорошо отдохнуть летом и ушел из класса.

— Вот так номер! — Топинь встал со скамьи и смущенно сказал Абелиту. — Во всем классе только одна тройка, и та у меня. И вообще-то, все эти полиномы пере мешались у меня в голове.

— Ничего, в будущем году получишь пятерку!

— Обязательно! — кивнул головой неудачник.

Во дворе их поджидала Валодзе.

— Друзья, поздравляю вас с переходом в одиннадцатый класс! — Она всем по очереди пожала руку. — Теперь…

— Теперь пойдемте на реку.

Валодзе согласилась. Она с девушками пошла впереди, о ребята — за ними.

— Еще год, и мы расстанемся, — заговорил Валдис Абелит.

Всем сразу сделалось грустно.

Девушки уже исчезли в черемухе, и оттуда поплыли высокие, звонкие голоса:

За реченькой я родилась.

Через реку меня повезли.

— Эх! — сказал Топинь и пригладил рыжеватый чуб. — Давайте лучше посидим, чего без татку шататься! У меня и так тошно на душе.

Ребята опустились на травку. Инт поднял камешек и кинул его о реку. На воде появились круги, они медленно расходились, пока совсем не исчезли.

— Не весело, конечно. — Он сорвал былинку и стал щекотать Топиню щеку.

— Эй, отстань! — Топинь сел. — Я вообще-то…

— Ты вообще-то пойдешь в сельскохозяйственную академию и будешь изучать лесоводство, это мы знаем, — не унимался Инт. — А Валдис будет учиться на инженера.

— А ты сам? — спросил Роланд.

— Не знаю, но я хотел бы учиться па Ленинских горах Подумайте — Москва!

— Но мы ведь будем переписываться? — спросил маленький Инерауд.

— Конечно, мы же старые друзья! — улыбнулся Инт. — Разве можно забыть Лидайне?

— Знаете что? — сказал Топинь и встал. — У меня дома есть бутылка смородинового вина. Пошли ко мне!

— Ладно! Только сначала зайдем к Калныню.

— И вот ребята входят к Клаву. Они не знают, что сказать, но в эту минуту не надо слов. Клав смотрит на них, он очень взволнован.

В эту минуту они не только его воспитанники, а добрые друзья, с которыми трудно было бы расстаться и с которыми он уже не расстанется. Они подают друг другу руки и улыбаются.

Потом Клав берет маленький сверток, с минуту держит его в руке, словно прощаясь с ним. и наконец протягивает Роланду:

— Возьмите, это совсем новые кеды. Я купил их в Ленинграде. Возьмите, может быть, вам, Пурвинь, они пригодятся.

Мальчик берет подарок, но не может произнести ни слова. Что-то теплое подступило к горлу. И сердце кажется до того переполненным, что вот-вот он расплачется. Но Роланд сдерживается, сдерживается, как мужчина.

Они говорят об экзаменах и соревнованиях, время бежит, и незаметно для себя они опять приближаются на шаг к завтрашнему дню, куда каждого зовут и влекут годы юности.

Эпилог

Над стадионом «Даугавы» на летнем ветру полощется шелк алых знамен. Над полем пролетает диск, над рейками мелькают ловкие мальчишеские фигуры, а девушки тем временем готовятся к бегу на четыреста метров. Еще мгновение — и раздается выстрел стартера. Первые сто метров девочки бегут вместе, затем вперед вырывается стройная рижанка, но за ней по пятам бежит маленькая девочка в желто-синей майке.

Зрители встают, чтобы лучше следить за борьбой. Девочка в желто-синей майке обходит свою соперницу и стремительно приближается к цели. Еще пятьдесят метров, еще тридцать, затем всего только десять.

На трибуне, против финиша, группа парней хором кричит:

— Вера, Вера!..

Первая победа Веры Ирбите, и, когда подходит Клав Калнынь, у девушки от радости по щеке скатывается слезинка. Она наклоняет голову, и Клав так и не видит Вериных глаз. Он не видит, сколько в них и радости и смущения. Он не видит и того, что глаза ее очень похожи на две звезды, если только звезды могут быть темно-синими.

Может быть. Клаву стоило бы посмотреть на Веру повнимательнее, и он увидел бы куда больше, но теперь Калныню и в самом деле некогда — через несколько минут лидайнцам выходить на волейбольную площадку.

Около площадки сидят директор Калван и Петер Суна. Старый математик уже давно не был в Риге, и здесь, в зеленеющем садами городе, старик стал почти приветливым. За эти два дня, что он вместе с Калваном живет в одной комнате в гостинице «Метрополь», директор не слышал от него ни одного резкого слова, ни одной насмешки.

Теперь Суна следит за соревнованием и нервничает, да и как ему не волноваться — лидайнцы вышли в финал, у них самые сильные противники. Лидайнцы — его ученики, и они непременно должны победить.

Игра идет. Она идет с переменным успехом. Среди зрителей одни парень подталкивает другого:

— Смотри, это Клав Калнынь. Раньше он играл в баскетбол, а теперь лучший волейбольный тренер.

— Где? — поднимается другой парень на носки, чтобы лучше разглядеть. — Нe может быть… — недоверчиво тянет он.

Но друг его не сдается:

— Говорят же тебе! В последней «Физической культуре» была фотография!

На стадионе гремят аплодисменты — первая партия закончилась в пользу лидайнцев. Громкоговоритель вызывает на старт спринтеров и прыгунов. Всюду оживление и беспрестанное движение. Движение вперед, как диктует закон нашей жизни.

Выше, быстрее, дальше…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.