Голодная дорога

Глава 1

Я стал сильнее и уже отваживался выходить на улицу. Меня осенило, что чем дольше я буду оставаться живым, тем большей свободы я смогу достигнуть. Когда я выходил играть, казалось, в этом мире что-то менялось. Кусты буша и странные растения повсюду начинали дико разрастаться. Дождь пробивал дыры в земле. Улицы становились непроходимыми из-за грязи. Сваленные деревья лежали на дорогах и тропинках. Электрические провода болтались в воздухе. Я пытался бродить, но вода пресекала мои попытки. Дождь уменьшал этот мир. В лесу земля была жирной от грязи, желтых листьев и размокших жертвоприношений. Я бродил по запустению нашего района. Радости в этом было немного. Дождь превратил наши улицы в болото. Когда-то все улицы нашего района были частью реки, и, как всегда, бог дождя отвоевал свел владения.

Идти было некуда, и я был вынужден соглашаться на развлечения, которые мне предлагала улица. Два места на нашей улице, которые я должен был обходить, притягивали меня как магнитом. Я взбирался на дерево, садился на ветку как неуклюжая птица, и наблюдал за обоими домами. Дети играли у бунгало слепого старика. Его стул стоял на веранде, промокший от дождя. Окно было разбито, и комната казалась пустой. Бар Мадам Кото был другим. У ограды стояла вода и все поросло сорняками. Доски, положенные на камни, вели к входу в бар. Вывеска болталась криво. Сквозь пластиковые занавески я мог видеть, что происходит внутри. От столба с улицы на крышу бара были протянуты электрические провода. Только Мадам Кото удостоилась такой привилегии. Несколько машин подъехали к входу и просигналили. Группа женщин вышла из бара со смехом и болтовней. Танцуя под звуки музыки, они бежали по доскам. Мадам Кото, чей живот стал еще больше, вышла и помахала им забинтованной рукой. Машины увезли женщин.

Мадам Кото постояла у двери, осматривая окружающий мир. Белое ожерелье гордо красовалось на ее шее. Вскоре она уставилась в моем направлении. Долго смотрела на меня, и затем, к моему изумлению, пошла в мою сторону. Я попытался слезть с дерева, но шорты у меня сзади зацепились за ветку. Я решил покориться воле Мадам Кото. Выверенными шагами, перекатывая свое грузное тело, без видимых усилий грациозно обходя предательские лужи и ямы, она шагала ко мне. Она была очень массивная. Сам вес ее набедренных повязок придавал ей причудливое величие. Усталость придавала ее лицу новые выразительные черты. Она стояла рядом с деревом, пристально смотря на меня, и сказала:

— Азаро, что ты тут делаешь?

— Ничего.

— Ты воображаешь себя птицей?

— Нет.

— Так почему ты так смотришь на меня?

— Я не смотрю.

— Ну-ка слезай с дерева!

— Нет.

Она пронзила меня взглядом. И затем внезапно сказала:

— Что ты делал в моих снах?

— Ничего.

Она попыталась схватить меня за ногу, но я вовремя убрал ее. Она подпрыгнула, неудачно приземлилась, ушибла ногу и оставила попытки снять меня с дерева. Она сказала:

— Если я еще раз поймаю тебя во сне, я тебя съем.

Затем она побрела обратно к бару. Когда она исчезла за занавесками, вышли женщины, которые уставились на меня и стали делать в мою сторону презрительные жесты. Когда им надоело смотреть на меня, я слез с дерева и пошел домой.

Папа вернулся с работы рано. Он пришел с голой грудью и потный. Он избивал мешок, набитый тряпками, который ударялся о стену. Он посмотрел на меня, пот стекал у него по лицу, и сказал:

— Сын мой, твой отец тренируется.

— Зачем?

— Чтобы стать чемпионом мира.

Он продолжал дубасить эту связку тряпья, так что стены дрожали и с каждым ударом дом сотрясался до самого основания, а сам он неистово пыхтел. Он все бил этот мешок, пока в стену не постучал сосед.

— Что ты хочешь сделать, а? — крикнул он. — Ты хочешь разбить стену? Иди и нанимайся в армию вместо того, чтобы раздражать людей!

Папа прекратил дубасить мешок и стал боксировать с тенью. Каждый особенно мощный удар по воздуху он сопровождал именами реальных и воображаемых врагов и набором брани. Он прыгал кругами, нырял по-утиному, делал короткие выпады, наносил апперкоты, обманные удары и отпрыгивал. Пена от пота проступила на его груди. Наконец он устал, пошел и принял ванну. Когда он вернулся, я стал раскладывать еду. Он запретил мне это делать, и разложил еду сам. Мы поели вместе.

Когда мы закончили есть, я пошел мыть посуду. Папа сел на стул и закурил. Он все еще не мог успокоиться, когда я вернулся. Я молча за ним наблюдал. Он часто посматривал на меня и улыбался. Через какое-то время появился лендлорд. Он даже не постучал. Он ворвался к нам в комнату, оставив дверь распахнутой настежь, и адресовал свои жалобы всему поселению.

— Мне сказали, что ты разрушаешь стены! Если ты сломаешь что-нибудь в моем доме, гром поразит тебя. И лучше бы тебе начать собираться и уезжать отсюда. Я устал от твоих проделок!

Он вылетел как вихрь. Папа продолжал курить. Он не двигался. Когда лендлорд вышел, Папа встал, закрыл дверь и снова сел на стул. До прихода Мамы мы не проронили ни слова.

Глава 2

Мы и не предполагали, насколько серьезно Папа занялся боксом. Он начал тренироваться как умалишенный. Иногда он вставал ночью, подпрыгивал, уклонялся, наносил ответный удар, выпад, свинговал и избивал своих воображаемых соперников. По утрам, прежде чем поесть, прежде чем сунуть в рот жвачку, он отрабатывал бой по всей комнате. Иногда он будил меня топотом ног и глубоким дыханием. Я смотрел на него, не поднимаясь с мата, и видел, как его ноги гиганта прыгают вокруг моей головы, а локти блокируют его лицо. Он боксировал по натянутой веревке для просушки одежды, пока та не оборвалась. Он нападал на мух и бил москитов. Он занимался спаррингом со своей тенью, словно это был его самый злейший враг. Он заставлял меня стоять на кровати и держать для него сложенное полотенце. Он атаковал его со всех сторон. Его движения стали похожи на движения краба, и он разрабатывал самые сложные апперкоты. Чем больше он погружался в бокс, тем больше он ел. Его аппетит стал таким, что Мама попросила его бросить тренировки. Нам не хватает денет на еду, сказала она. Он проигнорировал просьбу. Нам пришлось меньше есть, чтобы Папа мог накачивать свои мускулы. Он не знал об этом.

— Бедность довела его до ручки, — сказала Мама.

Люди стали смотреть на нас как на безумцев. Комната стала слишком мала для Папы, чтобы практиковаться. Между тем, он боксировал со всем, что попадалось ему на глаза. Он сделал из моего мата месиво, поставив его у стены и исколошматив. Он пробил дыры в матрасе. Он выбил дно в одной из маминых корзин. Он перестал слушать кого бы то ни было. Его сумасшедшая идея овладела им безраздельно. Мы не могли этого понять. И когда он перебрался со своим боксом на двор, мы оставили всякие попытки докопаться до того, что происходит в его голове. В нем что-то изменилось. Его глаза стали одновременно холодными, безмятежными, свирепыми и как-то странно сузились. Казалось, что он смотрит на людей так, словно они прозрачные, бесплотные. От ударов по стене заднего двора костяшки его пальцев стали большими и грубыми. Однажды я побрел за ним на задний двор. Он обмотал тряпками свои кулаки и изо всех сил колотил по стене, пока белая тряпка не стала красной от крови. Тогда он остановился.

— Быть мужчиной — очень непростая вещь, — сказал он мне.

Его поединки с тенью, однако, стали привлекать внимание. Когда он дрался со стеной на дворе, женщины то и дело возникали у колодца по самым мелким поводам. Зачерпывать воду без того, чтобы ее использовать, внезапно стало модным среди замужних и незамужних женщин. Он ничего не имел против того, чтобы давать представления перед толпой женщин и детей. Но он был недоволен условиями тренировок на дворе, потому что вода, проливаемая на землю, затрудняла его упражнения для ног. Как-то раз он поскользнулся и упал. Женщины засмеялись. На следующий вечер он уже боксировал в коридоре. А ночью, подумав, что мир уже спит, он возобновил тренировки у границы поселения.

В эти ночи у Папы были лучшие спарринг-партнеры. Он дрался с ветром, с мошками и москитами, которые рождались из миллионов личинок в придорожном болоте. Иногда я просыпался ночью и сразу же понимал, что его нет в комнате. В комнате недоставало его неуемной энергии. Я вставал, на цыпочках выходил из комнаты и шел к границе поселка. Как ночной герой, один, невидимый и всегда в боевой готовности, Папа боксировал по всем окрестностям. Он всегда воевал с несколькими врагами, словно целый мир был против него. Он воевал безостановочно и всегда побивал соперников. Когда они падали на землю, он триумфально поднимал руку. Для меня он стал вскоре королем ночей нашего поселка. Я подолгу наблюдал за ним. Ночь становилась для меня безопаснее. Пока он тренировался, я иногда бродил по дорогам. Когда он был рядом, ночь превращала все знакомое в иной мир, в иную реальность. Местность менялась до неузнаваемости! Дома стояли неподвижно. Нигде не было огней. Лес превращался в массу тьмы, отливающую синевой, более глубокую, чем окружающая ночь. Дома, деревья, буш делали нашу дорогу похожей на горную цепь. В темноте дома сгорбились как спящие чудовища. Отдельные деревья были похожи на гигантов, спящих стоя, с взъерошенными волосами. И дорога больше была не дорогой, а изначальной рекой. Королевской поступью шла она в темноте с величественной степенностью. Когда я бродил по дороге ночью, я впервые понял, что порой могу исчезать. Сначала это испугало меня. Я мог бродить один, видя только что-то вблизи себя, и затем, вступая в темноту, начинал в нее вглядываться и все видеть. Я становился темным призраком. Ветер проходил сквозь меня. Но когда я ударялся ногой о камень или спотыкался, или же какой-то свет падал на меня, я в одно мгновение чудесным образом превращался в человека. Я быстро бежал к ограде, где тренировался Папа, не замечавший моего присутствия.

В эти ночи он казался могучим. Темнота стала его мантией и его другом. Глаза Папы горели ярким светом. Он говорил с ветром, и в его голосе чувствовалась сила; это был голос нового человека. Заканчивая тренировку, он начинал разминать ноги, подпрыгивая и по-особому их волоча, называя себя Черным Тигром. Имя начинало ему соответствовать. Я никогда не видел, чтобы он излучал столько силы, как в часы тренировок. И благодаря этим ночным занятиям его имя стало распространяться. Он стал привлекать к себе какое-то странное внимание. Однажды, наблюдая за ним, я вдруг увидел огонек, который приближался со стороны дороги и остановился неподалеку от нас. Свет этот был сам по себе. Он был слабее, чем огонь от спички, он стоял и смотрел, как Папа боксирует с темнотой. Со временем огоньков становилось все больше. Однажды я насчитал их три. Я сказал:

— Папа, три огонька наблюдают за тобой.

— Что?

Он удивился, услышав мой голос. Я думаю, он впервые понял, что я нахожусь рядом с ним.

— Какие огоньки?

Я показал на них, но он ничего не увидел.

— Это все твои глаза, — ответил он и продолжил свой бокс.

Огоньки смотрели за ним, пока он не закончил. Они не двигались. Ветер не производил на них никакого эффекта. Когда мы уходили, я обернулся. Они все еще стояли на месте.

В одну из ночей Папа тренировался с особой свирепостью, и я увидел, как желтая пара глаз приближается к нам со стороны болота. Глаза остановились недалеко от Папы и следили за его движениями. Папа нырял, отбегал в сторону, от прямых ударов переходил к перекрестным правым, от апперкота к хуку и потом к серии коротких ударов. Я видел, как глаза следовали за ним. Они изучали его, когда он менял ортодоксальную стойку на стойку левши. Я пошел в сторону желтой пары глаз и ничего не обнаружил. Я вернулся обратно к своему месту, и глаза снова возникли. Они так и смотрели за Папой, пока он не завершил тренировку. Мы ушли, я бросил взгляд назад — и глаз опять не стало.

Необычная вещь произошла следующей ночью. Появились огоньки, один за другим, словно у них было собрание, словно они решили сформировать земное созвездие. Затем из болота показались желтые глаза. И когда Папа сделал небольшой перерыв, из темноты вышел огромный человек. Он был слишком большой, чтобы я не мог услышать его шагов. Казалось, что он выступил из ниоткуда, из другого пространства. Я не видел его глаз.

— Кто ты? — спросил он Папу.

Папа смерил его взглядом.

— Мое имя Черный Тигр, — сказал он бесстрашно.

— Хорошо.

— А кто ты? — спросил в ответ Папа.

Человек усмехнулся.

— Меня зовут Желтый Ягуар, — ответил человек.

— Хорошо.

— Так ты будешь драться со мной?

— Да, — ответил Папа.

Человек снова усмехнулся.

— Твое имя становится известным. Но я положу этому конец.

— Ты много говоришь, — сказал Папа, принимая стойку левши.

Меня забеспокоило, что я не могу видеть глаза этого человека. Двое мужчин кругами обходили друг друга. Папа пошел в атаку, и человек замычал. Папа снова ударил его по лицу, и на этот раз закричал Папа.

— Ты как дерево!

— Вот и ты заговорил, — сказал человек и нанес Папе удар по лицу.

Папа упал, перекатился на сторону и приземлился в лужу. Человек подождал его. Я все еще не мог видеть его лица. Папа медленно поднялся с опущенной головой. Внезапно он набросился на человека. Три огонька рассеялись. Затем я заметил, что появилось множество огней разных цветов. Мужчины упали в лужу. Они схватились друг с другом. Папа давил человека всей своей мощью. Человек снова замычал, и Папа крикнул:

— Да ты деревянный!

Человек ответил серией ударов, и я видел, как Папа уворачивается, парирует, отскакивает, ставит локтевые блоки, подпрыгивает и изгибается, не пропуская ни одного удара и не падая на землю. Затем Папа, твердо уперев ноги, испустил долгий звериный крик, крик раненого зверя, и пустился в бешеную атаку. Как градом, он осыпал ударами своего противника. Он исполнил настоящий ураган комбинаций, свингующих кулачных ударов, бешеных хуков, хитрых перекрестных ударов, молниеносных апперкотов. Я видел, как человек подался назад, опустил голову, я видел беспомощность в его руках. Папа прекратил бой только тогда, когда загнал человека в болото. Мой дух поднялся от гордости. И затем темнота, казалось, еще гуще поднявшаяся из болота, накрыла их обоих. Наступила тишина. Я ждал. Я ничего не слышал. Затем через какое-то время я уловил, как ноги шагают по грязи. Вышел Папа и направился ко мне.

— Где человек? — спросил я.

— Я не знаю, — сказал Папа ослабевшим от усталости голосом. — Он исчез в болоте.

Но неожиданно человек появился — весь гром и комок силы — и снова ринулся в битву. Когда он бросился на Папу, две вещи поразили меня в нем: он был с ног до головы испачкан грязью, но его глаза горели желтым светом. Он сошел на Папу как водоворот, как мистраль, как торнадо. Он в пух и прах разбил папину защиту. Он предвосхищал каждое движение Папы. И он стал гонять Папу по всей площадке, нанося ему резкие удары, производя сложные комбинации, делая безжалостные выпады, точные и ослепительные контрудары. Под натиском его атаки Папа стал похож на марионетку. Человек был энергией ярости, неестественной силой природы, штормом. Словно пять щупалец молнии над лесом, он возникал везде одновременно.

— Твои глаза слишком яркие! — закричал Папа.

— Я безумный Ягуар! — похвастался человек и разразился градом устрашающих ударов.

Он продолжал избивать Папу, растирая его в порошок, сокрушая его лавиной нескончаемых ударов. Я увидел, как Папа падает от изнеможения, полностью сбитый с толку. Я заметил у него трусливый взгляд испуганного человека. Кровь стекала по переносице и собиралась в уголках глаз. Папа сносил это жестокое избиение молча, он не показал сопернику спину и не убежал. Он принимал удары. Он вбирал их в себя. Он противостоял им. Он впитывал их в свое тело и дух. Я слышал, как хрустит его шея. Я слышал, как клацают его зубы. Я слышал скрежет костей под ударами кулаков. Папа закричал и начал стонать. Затем он сжался. С кулаками, едва ли готовыми к атаке, он низко нагнулся, словно вставая на четвереньки. Человек возвышался над ним, и его желтые глаза мерцали в темноте. И затем Папа припал к земле. Он двигался, как пойманный дикий зверь. Медленно он сделал несколько движений в одну и в другую сторону, раскачиваясь, выставив руки перед собой как богомол. Затем я увидел, как Папа преображается. Он возвращался к простым вещам: он возвратился к воде, к земле, к дороге, ко всему мягкому. Шатаясь, он пошел. Он был жидким. Он двигался, как большой кот. Соскальзывая назад, он вошел в середину световых арабесок. Я почувствовал, как от него начинает исходить странная энергия силы. Он взял ее от ночи, воздуха, дороги, своих вечных друзей. Человек приблизился к нему, но Папа в танце, пошатываясь, ушел от него в темноту. Огоньки следовали за ним. Когда его спина уперлась в ржавый остов сгоревшего фургона, он остановился. Дальше отступать было некуда. Внезапно, и я сам не знаю почему — это одна из тех загадок Живущих, ответить на которую может только Живущий — внезапно я закричал. Мой голос, зазвучавший через мгновение после того, как я произнес слова, поплыл по ветру. Мой голос звучал слишком тонко и хрупко для тех вещей, которым он должен был помочь.

— Черный Тигр, ВОЗЬМИ СВОЮ СИЛУ! — крикнул я.

И Папа, вняв призыву, ошеломил человека необузданной и отчаянной яростью контратаки. Папа чудесным образом вырос в размерах. И со всем сконцентрированным гневом и безумием человека, у которого есть только одна секунда на размышление, чтобы выбрать между жизнью и смертью, Папа сбросил с себя чары бессилия и ответил такими могучими ударами, как будто решил стереть с лица земли всю расу гигантов. Я не знаю, то ли, наконец, все удары и толчки достигли цели, то ли один удар в итоге попал в правильное место, но внезапно, в разгар бешенства Папы, человек издал пронзительный вопль. Он попятился задом. Сбитый с толку, Папа пошел на него с поднятыми руками. Затем человек встал ровно и прямо, его яркие желтые глаза перекосились. Ветер вздохнул над его головой. Желтые глаза потускнели. Потом они и вовсе закрылись, и сразу стало темно во всей округе, словно задули таинственный фонарь. Затем, подобно дереву, которое еще долго не падает после своей смерти, человек медленно начал крениться на сторону. И когда он ударился оземь с неестественным глухим звуком, случилась странная вещь. Человек словно испарился. Он ушел в землю. В темноту. Пар с примесью желтизны, словно от горящей серы, стал подниматься от мокрой земли. Собравшиеся огоньки разбежались. Ночь стала тихой. И затем из леса донесся смех гиены. Мы смотрели в темноту, пытаясь увидеть человека, но его нигде не было. Папа стоял озадаченный, пошатываясь от изнеможения.

— Что произошло? — спросил я.

— Я не знаю, — прошептал он.

Мы ждали. Ветер завывал над спящим поселком. Ветви трещали. Мы походили по земле, и вскоре я набрел на дыру. Папа наклонился и зажег спичку. Это была не дыра, а глубокий отпечаток тела взрослого человека на земле. Папа был весь в крови и в поту. От ударов рот потерял форму, и губы чудовищно распухли за считанные секунды. Весь его нос был разбит. Кровь стекала на переносицу и собиралась в уголках рта.

Я начал чувствовать холод.

— Так, скажи еще раз, как его звать? — спросил Папа, задувая спичку.

— Желтый Ягуар, — ответил я.

Папа, внезапно что-то вспомнив, схватил меня за руку.

— Желтый Ягуар когда-то был известным боксером в этом районе, — сказал он, в страхе понижая свой голос.

— А что с ним случилось?

— Он умер три года назад.

Холодок пробежал у меня в костях. Я услышал, как ветер сделал глубокий вздох. Папа побил боксера из мира духов. Он дрожал. Затем облокотился на меня, словно ища поддержки. Я чувствовал, как его трясет.

— Что-то холодно, — пожаловался я.

— Пойдем домой, — сказал он поспешно.

Он поднял меня на руки и побежал в наш барак и затем в комнату. Он закрыл дверь. Сел на свой стул. В темноте мы слушали, как Мама посапывает во сне. Папа зажег сигарету. Он курил, и его глаза сверкали. Я чувствовал запах грязи, пота, драки, возбуждения, ужаса и крови. Я чувствовал, что его дух справился с кулаками Желтого Ягуара. Я заранее предчувствовал его второе рождение. Его дыхание пахло серой. Это была тайна. Когда он закончил курить, он вышел и умылся. Возвратившись, он быстро лег в кровать. Я слышал, как он всю ночь ворочался, хрустя суставами. Он не мог уснуть, думая о мертвом боксере. Так же, как и я.

Глава 3

После поединка Папа не выходил из дома шесть дней. Его лицо расплылось в синяках, глаза вылезли из орбит, и веки неестественно раздулись, а нижняя губа стала больше, чем перезревшее манго.

Он не был болен, но и здоровым его нельзя было назвать. Все время он молчал, и в глазах его было пусто. Время от времени он нервно улыбался мне или по-идиотски подмигивал. Мы кормили его кашей, как самого большого ребенка в мире. Днем и ночью он спал.

Он спал как ребенок, ухмылялся как ребенок и по-детски начинал хныкать. Порой его взгляд выдавал в нем гения: так глядят только дети и некоторые сумасшедшие. На время он потерял над собой контроль, то и дело его сводили судороги. Он писался в кровать и беспрестанно пукал. Он строил смешные рожицы и крутил пальцами, как страшный шут. Я боялся, что его синяки и раны всегда будут свидетельствовать о непоправимом ущербе, нанесенном его здоровью этой битвой, но синяки оказались недолговечны, раны быстро затянулись, опухлость у глаз спала, и через какое-то время раны перестали кровоточить. Реальные последствия поединка были невидимы, и это тревожило меня. Я видел, как Папа колотит ногами по кровати, словно жук или перевернутый таракан, будто обрел для себя свободу стать насекомым, войти в такие превращения, которые непозволительны для взрослых. Он мог часами быть как замороженный, затем внезапно перейти в состояние бредового идиотизма. Наши бедные родственники пришли навестить нас. Они были уже наслышаны, какие с Папой происходят перемены, но, увидев его, никто не мог ни найти разумного объяснения его состоянию, ни понять того, что с ним происходит. Все, что они могли предложить — это обычный набор жалобных историй о тысячах странных случаев, собранных ими за многие годы соболезнований несчастьям других. Мы берегли в себе правду о том, как Папа дрался с мертвецом. В течение трех дней наш дом был полон посетителей, желающих Папе доброго здоровья. Его коллеги, возчики и грузчики, принесли с собой подарки и сели вокруг него, выпивая в молчании. Даже лендлорд зашел с коротким визитом. Он надеется, сказал он, что Папа усвоил урок и, когда выздоровеет, то прекратит разбивать его стены. Он не принес никаких подарков, и даже не заметил состояния Папы и настроения в доме. Но остальные чувствовали, что происходит.

Посетители были повергнуты в молчание ребяческим лепетом Папы, его бредом, его неестественностью, пустотой в глазах, неспособностью узнавать людей, приступами детской игривости. Все это выглядело трагично — взрослый человек с сознанием ребенка. Настроение в комнате было печальным. Казалось, что здесь умирает слон. Никто не хотел долго смотреть на то, насколько чудовищно комичен Папа в своем положении. Если бы я сказал, что взрослый человек, бородатый, с широкой грудью, имеющий жену и сына, заново рождается на свет, как рождаются большие животные, меня, возможно, захотели бы подвергнуть телесному наказанию многие взрослые.

В тот день, когда синяки Папы начали приобретать странный оттенок, Мадам Кото нанесла нам визит. Она тоже прослышала про состояние Папы. Когда она вошла в комнату, все как один замолчали. Это коснулось даже тех, кто не знал, кто она такая. Она уселась на трехногий стул Папы. Она смотрела на всех, но все избегали смотреть на нее. Она изменилась. Ее лицо стало массивнее и безобразнее. Одна ее нога опухла и была перевязана грязными бинтами. На ее лице был пластырь из грубой темной кожи, что делало выражение лица зловещим. Она стала еще более жестокой, отчужденной, более властной. Запах ее парфюмерии сразу заполнил комнату, и ее дорогая одежда высветила бедность остальных. Ее живот стал больше. В глазах читались презрение и злость. Снаружи, не входя в комнату, стояли двое мужчин, которые пришли вместе с ней. Охранники выглядели как громилы. Мама пригласила их войти, и они встали в дверях, загораживая почти весь свет. Один из них держал под мышкой какой-то сверток.

Какое-то время Мадам Кото ничего не говорила. Затем, ткнув в папино плечо толстыми пальцами, спросила:

— Что с тобой случилось?

Папа уставился на нее, не узнавая. Она снова ткнула его. Он издал какой-то писк. Она повернулась ко мне. Затем осмотрелась вокруг и выпрямила спину.

— Так, значит, никто не хочет со мной разговаривать? — спросила она внезапно. — Что плохого я сделала каждому из вас, что все вы замолчали, когда я вошла, а? Я украла ваши деньги? Или я сожгла ваши дома? Или же я ваш лендлорд?

Наступила пауза. Затем кто-то промолвил:

— Вы слишком гордая.

— И вы поддерживаете ту партию, — сказал другой человек.

Снова наступила пауза. Никто ничего не говорил. Тишина словно ожидала ее реакции. И долго ждать не пришлось.

— Вы просто все завидуете! — ответила она. — И никто из вас не может меня ни в чем упрекнуть.

Она встала. Она начала жестикулировать, размахивая руками налево и направо, но Папа в кровати издал непотребный звук. Мадам Кото остановилась. Она поправила набедренную повязку, явный знак, что с нее достаточно и ей пора уходить. Напоследок она сказала Папе:

— Я услышала, что ты заболел и пришла повидать тебя. Все мы — люди. Мы — соседи. Твой сын помогал мне. Я принесла тебе кое-какие подарки. Я не хочу ссориться с тобой. Эта земля слишком маленькая для людей, чтобы они еще забывали про то, что все они человеческие существа. И это касается тех людей, которые замолчали, как только я вошла в комнату, они еще увидят, из чего я сделана, они еще узнают, кто я такая.

Она грубо взяла сверток из рук своего охранника и положила на стол.

— Я буду молиться за то, чтобы ты поскорее стал сильным, — сказала она и вышла из комнаты.

Мама пошла за ней. Я слышал, как они разговаривают в коридоре. Людям, собравшимся в комнате, было явно не по себе. Папа начал строить им рожицы. Повисла долгая тишина. Папа продолжал гримасничать, и его лицо с синими кровоподтеками и зелеными ранами выражало его чувства набором бессмысленных рожиц. На самом деле он очень страдал. Один из посетителей сказал остальным, что пора собираться. Но никто не двинулся. Мама все еще разговаривала в коридоре с Мадам Кото. Собравшиеся посетители оставались на местах. В тишине. Когда Мама вернулась, с раскрасневшимся лицом, собрание тут же разошлось. Один за другим люди уходили, оставляя свои скромные подарки.

На шестой день, когда Папа едва пошел на поправку, к нам зашел слепой старик засвидетельствовать свое почтение. На нем была яркая желтая рубаха, красная шляпа с перьями на полях и синие очки от солнца. Его вел за руку молодой человек. Старик сел на папин стул. Он принес с собой инструмент.

— Когда я услышал, что ты болеешь, я взял с собой аккордеон, чтобы сыграть для тебя, — сказал он наводящим страх голосом.

Папа простонал. Мама принесла старику огогоро, он сотворил либацию, залпом выпил алкоголь, как пьют на жаре легкие напитки, и принялся играть на аккордеоне с поразительным рвением. Он то и дело поворачивал взгляд в мою сторону, словно требуя от меня аплодисментов. Он играл упоенно, вне себя от счастья. Он играл самую ужасную музыку, которая только может исходить из самых жутких уголков сознания человека. Он оглушил нас непередаваемым сказочным уродством своей музыки. Наша плоть ходила ходуном и содрогалась от этого шума. Мамино лицо стало дергаться. Я, не переставая, ерзал на стуле. Странный запах, как от гниющего трупа или большого животного в предсмертной агонии, распространялся от его музыки и заполнял комнату. Это было поразительно. Папу крутило в таких спазмах, словно эта музыка причиняла ему больше страданий, чем все неземные удары прославленного Желтого Ягуара. Мама открыла дверь и окно, чтобы выпустить из дома музыку. Вместо нее в комнату вошел гнилостный воздух поселения. Папа старался подняться и сесть на кровати, дрыгая ногами, борясь за то, чтобы выйти из утробы адской музыки, как будто находился в пространстве, слишком маленьком для своего духа и тела, которые все увеличивались в размерах. Ведя борьбу, он стонал, почти плакал, потому что музыка причиняла ему жуткие страдания. Старик снова повернулся ко мне и заиграл еще громче свою страшную музыку. Папа застыл как пораженный, неспособный двигаться, обессиленный тщетными попытками подняться. Внезапно старик прекратил играть. Папа тяжело повалился на кровать. Старик сказал:

— Сколько рождений переживает человек в одной жизни?

Он хихикнул, посмотрел на меня и продолжил играть с тем же необузданным жаром. Затем кто-то вошел через дверь, приведя с собой призраков, воспоминания и магическую мимолетную улыбку. Я поднял глаза, и меня ослепила вспышка. Это был фотограф. Он только что сделал снимок. Он спешил к изголовью Папы. Он произнес краткую речь, выразив наилучшие пожелания и надежду на скорое выздоровление. Папа не узнал его. Фотографа это не смутило. Он взял папину руку и потряс ее в рукопожатии. Папа строил рожи. Фотограф сделал еще один снимок. Вспышка ранила Папу, и он простонал. Фотограф, набрасывая на себя ореол тайны, сказал:

— Они не знают, что я здесь. Поэтому я ухожу.

Он дотронулся до моей головы и потрепал волосы, надел шляпу и покинул наш барак с таким видом, словно кто-то за ним гонится.

— Когда человек продолжает бежать и не может остановиться, значит, что-то продолжает его преследовать, — сказал слепой старик замогильным голосом.

Он опять принялся играть. Папу это так взбесило, что, к нашему изумлению, он встал с кровати и проводил старика до двери.

На седьмой день Папа чудесным образом избавился от болезни. Это было так, словно он выскочил из транса. По цвету его синяки почти сравнялись с остальной кожей. Его лицо все еще было помято, глаза были все еще сердитые и ввалившиеся, раны синевато-багровые, но он уже был другим человеком. Его выздоровление удивило нас. Я проснулся и обнаружил, что он как ни в чем ни бывало прыгает и боксирует с тенью. Он выглядел усталым, но в глазах горел огонек. Казалось, что его путешествие в мир детства придало ему свежей энергии и ускорило поправку. Он пошел на работу, но вернулся рано. Он немного поспал, боксируя в сновидениях. Когда он проснулся, то заставил меня рассказать о битве с Желтым Ягуаром. Несколько раз он заставил меня повторить рассказ. Сам он почти ничего не помнил из того, что произошло. Он говорил о поединке так, словно это ему приснилось, и реальностью для него была только болезнь.

Мама вернулась рано и рассказала нам о приготовлениях к съезду. Она сказала, что женщины заработали большие деньги, готовя еду для этого события, и что Мадам Кото предложила ей работу. Она спросила Папу, стоит ли ей соглашаться.

— Люди подумают, что ты проститутка, — ответил Папа.

— А как же деньга?

— Нам не нужны деньги, которые воняют.

Мама затихла на весь оставшийся вечер. Это не беспокоило Папу, потому что он хотел только одного — разговаривать о битве с Желтым Ягуаром. Он настолько помешался на этой битве, что и весь следующий день только и говорил о ней, и заставлял меня повторять, как он припадал к земле, как уходил в темноту, и особенно, как он провел контратаку. Единственное, что портило ему настроение, так это то, что никто не присутствовал при этом странном поединке.

— Так ты уверен, что никто ничего не видел?

— Да.

— Никто не проснулся?

— Нет.

Папа простонал в муках. Казалось, что ему причиняет боль то, что он провел такую героическую схватку, никем не замеченный.

— Никто-никто не видел?

— Нет.

— Даже женщина?

— Нет.

— Ни один ребенок, ни один торговец, ни один случайный прохожий?

— Нет.

— Так никто не увидел, как я побил его?

— Никто.

— Ни одна собака, ни одна кошка?

— Ни одна собака и ни одна кошка.

— А может, какой странник?

— Нет. Кроме трех огоньков.

Каких огоньков?

— Трех огоньков.

Папа стукнул меня по голове.

— Затем пришли другие огоньки и их стало больше.

Он снова меня ударил. Я замолчал. Папа был так восхищен своей победой, что только и хотел ею хвастаться. Он знал, что никто ему не поверит. Но в конце концов важно было то, что выздоровев, Папа нашел в себе новые силы, граничащие с безумием.

— Наверное, сначала нужно преодолеть что-то в мире духов, прежде чем преодолеть в этом мире, а? — приходилось ему говорить ветру.

Папа ходил кругами, неугомонный и помраченный в рассудке, как будто ягуар попал в капкан его мозга. В нем поднималась небывалая энергия. Когда бы он ни проходил мимо меня, я чувствовал, как он подрагивает силой, словно зверь, испуганный собственной свирепостью.

Глава 4

Таким образом Папа снова приступил к тренировкам. Он обычно будил нас своими упражнениями. Потом он шел на работу и рано возвращался. Вечерами, поспав после работы, он практиковался у оград домов. Соседи, которые стояли рядом, пили и беседовали, спасаясь от жары в комнатах, наблюдали за ним. Они выносили на улицу стулья и табуретки и устраивались поудобнее, ожидая появления Папы. Когда собиралось достаточно зрителей, Папа выходил из комнаты.

— Черный Тигр! — приветствовали его люди.

Он сразу начинал боксировать с тенью и издавать утробные звуки. Его активность вызывала столько интереса, что уличные торговки, обессиленные за день бесконечными блужданиями, останавливались понаблюдать за ним. Продавщицы апельсинов, вареных яиц, хлеба, жареных земляных орехов подбирались все ближе, глядя на него. Некоторые оставались не без выгоды, продавая товар собравшимся людям. Другие, усаживаясь на песок и откладывая свои корзины, в конце концов ложились наземь и засыпали, пока Папа упражнялся. Странствующие проповедники и дети на посылках, пожилые женщины, идущие с визитами, и торговки побрякушками подходили потому, что собиралась большая толпа.

Папа, между тем, прыгал и представлял свои комбинации четырем ветрам.

— Это новый прием? — мог спросить кто-то.

— Да.

— Ты думаешь, это так?

— Да.

— Новая штука, да?

— Совершенно новая.

— Так как его звать?

— Черный Тигр его зовут.

— Правда?

— Да.

Благодаря Папе у владельцев магазинов и уличных торговцев отлично шел бизнес. У всех хорошо шли дела, кроме Мамы, которая не знала, какой интерес вызывает ее муж и, вероятно, бродя по пыльным пустошам поселка, продавала за вечер не больше коробки спичек. В то время, пока Мама уныло брела домой, уличные торговцы бойко продавали напитки и сладости, сигареты и москитные спирали, орехи кола и жвачку, дешевые солнечные очки и керосиновые лампы. Папино представление они сумели обратить в звонкую монету. Папа спарринговал с воздухом и пылью и разбивал кулаками кирпичи. Среди праздношатающихся он сумел создать себе такую репутацию, что все всерьез стали его побаиваться. Его слава разносилась на крыльях страха.

Частенько я бродил по нашему району, проходил мимо баров и питейных домов и слышал, как люди рассуждают о Черном Тигре. Я слышал, как его имя носится по ветру. Женщины говорили о нем в темных закоулках. Люди спорили, какое место он занимает в ряду нынешних героев бокса, и отдавали предпочтение Папе, потому что он был никому не известен, потому что он был выходец из низов, и, главное, не боялся открыто показывать людям весь спектр своего мастерства. Когда я рассказал об этом Папе, его помешательство еще больше усилилось. Мы вконец обеднели из-за его одержимости. Мы ели очень мало, а он ел много, потому что этого требовала его возросшая сила. Его аппетит стал воистину слоновьим. После вечерней тренировки он шел мыться, потом выпивал стаут и солодовый напиток и принимался за еду. Прожорливость его не знала меры. Мы в ужасе смотрели, как он поглощает громадные клубни эба.

— Был один человек, — сказала Мама мне, — который подавился эба. Докторам пришлось разрезать ему горло.

— Этот человек не был Черным Тигром, — отозвался Папа, между одним глотком и другим.

Помимо того, что он проглатывал угрожающие для жизни куски эба, его диета была безразмерной. Он съедал столько, что, казалось, его тело представляет из себя пропасть. И ел он быстро, словно нападая на еду, перемежая контратаки и многоходовые комбинации в схватке с увесистой порцией. Он ел так много, что Мама стала очень худой, а я совсем потерял аппетит. Папа ел за нас всех. И в конце ужина он всегда жаловался на то, что ему недостаточно одного эба и как ему хочется еще жаркого. Он никогда не говорил о вкусе еды. Мой живот стал раздуваться.

Но еще хуже было то, что он стал меньше зарабатывать. Все свободное время он проводил в мыслях о боксе. Он проделывал немалые расстояния, чтобы попасть на бесплатный или дешевый боксерский матч. Часами его не было дома. Затем он стал тратить меньше денег на еду. Чтобы больше оставалось на выпивку. Поев, он выходил из дома и шел по барам, опираясь на свою славу, и люди покупали ему выпивку. Он приходил домой пьяный. Чем больше он тренировался, тем больше пил. И чем больше он пил, тем больше помрачался его рассудок и тем неугомоннее он становился. Он мог целый час хрустеть суставами, разминая свое тело, полное тайных энергий и расстроенных мечтаний о величии.

Он начал пугать нас. Когда я узнавал, что он пришел домой после бара, я уходил бродить по улицам. Но когда день начинал клониться к вечеру, и он выходил тренироваться на улицу, я всегда был среди толпы, наблюдавшей, как из его импровизированных движений рождаются новые приемы. Люди, однако, начинали поговаривать по поводу моего раздувшегося живота. Пристально наблюдая за упражнениями Папы, двое мужчин говорили:

— Его сын голодает.

— Его жена совсем похудела.

— Ты не замечаешь, что, чем сильнее он становится…

— Тем худее становится его сын.

— Его сила возрастает…

— А жена усыхает.

— Учит он новые трюки…

— А с сына падают брюки…

Они оба засмеялись. Глубокий голос из толпы сказал:

— Он съедает всю их еду.

Женщина добавила:

— Что-то втемяшилось ему в голову.

Пара умников снова завела разговор.

— Большой человек…

— Но нет стыда…

— Большие мускулы…

— А ума ни следа…

Они засмеялись в пьяном веселье. Мне все это слушать было совсем невесело, и я временно прекратил ходить смотреть на Папу. Я одиноко играл на улице, в то время как люди наблюдали за тем, как он осваивает новые забавы. Папа разбивал доски кулаками, бил бутылки себе об голову, поднимал сразу несколько человек и сгибал металлические прутья вокруг локтя.

Я сидел один вдали от толпы, наблюдая за улицей, когда резкая голубая вспышка, подобно молнии, прошла у меня между глаз. Я услышал, как закричал слепой старик. Я ничего не понимал. Залаяла собака. Небо было чистое. Я смотрел на улицу и вдруг увидел, как сам по себе катится металлический обод велосипедного колеса. Я замер. Обод, катясь, отбрасывал вспышки света с каждым оборотом. Я ждал. Я смотрел по сторонам. Улица была пуста, но металлический обод катился по направлению к сгоревшему фургону. Я услышал шум. В глазах у меня зарябило. Когда я снова посмотрел, то увидел тень, которая вскоре стала мальчиком. На нем были белые шорты и синяя рубашка, он катал обруч вокруг фургона. Откуда он вдруг возник? Я был поражен. Казалось, что он появился из ниоткуда. Мной овладела ярость. И затем, так же внезапно, мальчик исчез. Я встал и пошел к фургону. Металлический обруч лежал на земле. Я осмотрел все вокруг фургона и ничего не увидел. Я уже собрался уходить, когда внезапно тень загородила мне свет солнца и заставила обернуться. На крыше фургона, подобно ребенку-завоевателю, осматривающему свои новые владения, стоял мальчик, который был выжжен из реальности в один знойный полуденный час харматтана и материализовался только сейчас, в конце сезона дождей. С высоты он наблюдал за Папой.

— Так ты тот мальчик, который пропал? — спросил я.

— Нет.

— Ты превратился в собственную тень?

— Нет.

Он отвечал на мои вопросы, едва удостаивая меня взглядом,

— Слезай оттуда! — сказал я.

— Зачем?

— Нечего тебе играть на крыше фургона.

— Почему это?

Взбешенный его спокойствием, я залез на фургон и попытался сбросить его вниз. Мы стали драться. Я ударил его по лицу, а он — меня. Я снова его ударил, он обхватил меня за талию, и мы принялись бороться. Он опрокинул меня, вскочил мне на грудь, выпустив весь воздух из нее. Вскоре мы оказались на твердой земле. Я ударил его, но он поймал мою ногу и бросил меня оземь. Я вскочил и стал беспорядочно сыпать ударами во всех направлениях с той безоглядностью, которой я научился у Папы, и один из ударов попал в цель. Из носа у мальчика потекла кровь. Кровь его не смутила, и он направил серию ударов в мою сторону, разбив мне половину лица; мы сцепились, упали на землю, встали и в слепой ярости били друг друга, пока чьи-то взрослые руки нас не разняли. Словно два дерущихся петуха, которых расцепили в разгар кровавой битвы, мы беспомощно пинали воздух, изливая свою ярость в ругательствах и проклятиях.

На другой день, когда Папа тренировался, я снова увидел этого мальчика на крыше фургона. Я подошел.

— Слезай оттуда! — сказал я.

— Нет.

Я залез на фургон. Мальчик не двигался.

— Мой отец, — сказал он, — показал мне кое-что особенное.

— Для чего?

— Если ты еще раз тронешь меня…

— Да.

— Я ударю тебя…

— Да.

— Ты семь раз упадешь и потом умрешь.

— Кто твой отец? — спросил я.

— Мой отец известный сапожник и плотник, — ответил он.

— А мой отец, — сказал я, — Черный Тигр.

И затем я ударил его по лицу. Он ответил мне. Ничего особенного не случилось. Я качал смеяться.

— Почему ты смеешься?

— Потому что твой отец научил тебя глупостям.

Он ничего не ответил. Потом он слез с фургона и стал играть рядом с толпой, глазевшей на Папу. Я некоторое время постоял на фургоне. Особой радости от победы я не испытывал, быстро заскучал и потом заметил, что люди смотрят на меня. Я слез вниз и пошел искать мальчика. Поначалу он не хотел со мной разговаривать. Затем я сказал ему, что человек, боксирующий со своей тенью, это мой отец. Его лицо загорелось в непередаваемом восхищении.

— Как тебя зовут?

— Адэ. А тебя?

Я назвал свое имя. Мы пожали друг другу руки. Его отец, плотник и сапожник, был яростным сторонником политической партии, находящейся на стороне бедных. Также он был врачевателем и считал многих страшных громил друзьями семьи. Я тоже был им немного восхищен.

Адэ повел меня к себе в дом. Они жили в нашем районе, в маленькой комнатке. Семья у них была большая, у отца было две жены и десять детей. Я не мог понять, как они все уживаются в этой комнатушке. Мать Адэ была маленькая, свирепая, с выдвинутыми вперед зубами. Это была старшая жена. У отца были внушительные, впечатляющие скарификации, как на статуях древних воинов; он был высокий и обладал устрашающим духом. Его зубы своим цветом напоминали орех кола, и глаза были в кровавых прожилках; он много бил своих детей во имя строжайшей и неукоснительной дисциплины. В его голосе чувствовалась приводящая в дрожь пронзительная сила. Мне он не очень понравился.

Адэ провел меня в мастерскую отца и показал его инструменты — молотки и щипцы, стамески, резцы и коробки с тяжелыми гвоздями, длинный верстак и столы, беспорядочно заставленные горами ботинок и сумок ручной работы. Там пахло клеем и ржавыми гвоздями, старым металлом, сырой землей и древним вином, пролитым на свежеоструганное дерево. Тени дышали запахом паутины и притаившихся во сне майских жуков. На балках висели разные фетиши, и с потолка, потемневшего от хитросплетений паутины, свисали куски кожи. Мастерская была очень интересным местом, и казалось, что я нашел для себя новую вселенную для игры и исследований. Мы пробовали надевать ботинки самых разных размеров. Мы прятались за шкафом. Мы забивали гвозди в деревяшки и склеивали отдельные валяющиеся куски кожи, стараясь сделать новый ботинок. Мы полностью ушли в наши игры, когда внезапно появился отец Адэ. Он увидел, что мы балуемся, увидел смех на наших лицах и снял с гвоздя длинную плетку, что висела за дверью. Он отхлестал нас по спинам, и мы с криками убежали. Я решил больше туда не ходить.

Я пытался взять с собой Адэ гулять по улицам, но он никогда далеко не уходил. Он боялся родителей. Если они звали его, а он не отвечал, то его больно наказывали. Я уговаривал его уйти из дома и жить с нами, но он боялся. Он говорил, что отец изобьет его и посыпет перцем раны. Он показал мне спину, и я увидел свежие рубцы от плетки, пересекающиеся со старыми бритвенными надрезами, которые ему делали при траволечении. Мне стало жаль его. Из-за него я перестал гулять. Я попытался взять его с собой к Мадам Кото, но ему вообще было запрещено туда ходить. Отец сказал ему, что она ведьма, которая поддерживает его политических врагов.

Как-то раз мы играли в лесу и внезапно натолкнулись на Мадам Кото, которая лежала на земле, возле корней легендарного дерева ироко, держа в руках белые бусы, которые были похожи на змею в драгоценностях. Услышав, что кто-то приближается, она вскочила и отряхнулась от пыли. Она выглядела очень смущенной.

— Что это за друг с тобой? — спросила она, моргая.

— Адэ, — сказал я.

Она посмотрела на него оценивающе. Адэ сказал, что ему пора домой. Он немного отошел и стал ждать, искоса наблюдая за нами. Мадам Кото бросила на меня тревожный взгляд. Она увидела мой живот. Легкая тень сострадания пробежала по ее лицу.

— Так тебе больше не нравится мой бар, да?

— Нет.

Она улыбнулась.

— Ты голодный?

— Нет.

— Как поживает твой отец?

— Нет.

Она долго на меня смотрела. Затем сняла набедренную повязку и отвязала с ее конца большой узелок. Никогда в жизни я не видел столько денег. Толстая пачка фунтовых банкнот легко могла бы распереть зубы здоровенной лошади. Она вытащила несколько банкнот и протянула мне. Поначалу, взглянув на Адэ, я отказался. Но она заставила меня взять их, плотно сомкнув мои пальцы.

— Если мама будет спрашивать, откуда они у тебя, скажи, что нашел их в лесу, ладно?

— Нет.

— Не говори ей, что я тебе их дала, понятно?

— Да.

Она нежно прикоснулась к моей голове. Впервые я почувствовал, как она изменилась. Сейчас она была с ног до головы окутана невидимой аурой власти, силовым полем могущества. Ее живот стал очень большим, и она казалась необъятной. Какая-то тяжесть легла на нее, и изнеможение стало одной из постоянных черт ее лица. Даже от ее тени я ощущал тяжесть. Ее глаза смотрели куда-то вдаль. Они не могли больше находиться вблизи человеческих существ. Этим они напоминали глаза львов. Но лицо ее было круглым и свежим, и она, казалось, пребывала в хорошей форме.

— Нет мне в жизни счастья, — вдруг сказала она.

— Почему нет?

Она озадаченно на меня посмотрела, словно удивившись тому факту, что я умею разговаривать. Затем она улыбнулась, повернулась и зашагала по лесной тропе с грацией, нечасто встречаемой среди людей. Ее сопровождали комары.

Несколько дней Адэ не разговаривал со мной потому, что Мадам Кото дала мне деньги. И когда я отдал деньги Маме, в доме начался переполох. Я даже представить себе не мог, сколько там было денег. Мама усаживала меня на кровать и часами допытывала, где я нашел деньги, задавая самые каверзные вопросы. Она боялась, что деньги принадлежат какому-нибудь торговцу, исполнителям ритуалов, которые заговорами могли вселить проклятия в деньги, или, например, влиятельным людям, которые будут охотиться за нами и накажут нас. Но особенно она подозревала меня в том, что я украл деньги, и тогда я начинал плакать от обиды. Папа сидел на стуле, раскачиваясь, покуривая сигарету. Мама настаивала, чтобы я взял ее с собой на опушку, где я обнаружил сокровище. Я говорил ей, что ничего не помню, что шел как во сне и вдруг нашел их на земле рядом с бушем.

— А ты уверен, что не духи дали их тебе, а? — спросила Мама не просто с налетом насмешки.

— Да, — ответил я.

Затем присоединился Папа и пригрозил избить меня, если я не скажу правду. Я продолжал врать. От раздражения он шлепнул меня по щеке. Я тяжело уставился на него. В мое тело внезапно вошла безмятежность. Папа прижал меня к груди, покачивая, и сказал:

— Прости меня, мой сын. Я не хотел тебя обидеть. Но в нашей семье нет воров. Мы несем в себе достоинство. Мы бедные, но мы честные.

Затем он снова спросил меня, каким образом я набрел на такую кипу денег. Все равно я продолжал обманывать. И родители оставили попытки добраться до истины. Спустилась ночь, и они решили, что неделю не будут трогать эти деньги, и если никто от них ничего не потребует, они посчитают эти деньги подарком с небес. Папа, в праздничном настроении, послал меня купить большую бутылку огогоро. Когда я вернулся, он еще один час провел, общаясь с предками и какими-то загадочными божествами. Оставшуюся ночь он с Мамой обсуждал, что они будут делать с деньгами. Папа хотел купить всю боксерскую экипировку. Мама хотела открыть небольшую лавку. Всю ночь они ожесточенно спорили, и я заснул под звуки их раздраженных голосов. Наутро, когда я проснулся, они все еще кипели от разногласий. Оба были в гнусном настроении. Так продолжалось три дня. Прошло четыре дня, но они так и не пришли к согласию и все время ругались, поднимая со дна памяти сотни мелких обид из-за денег, которые они друг другу не простили. В течение этого времени Папа использовал небесный дар, чтобы покупать себе огогоро, развлекать друзей, приобрести пару холщовых ботинок и подержанные боксерские перчатки. Когда это обнаружилось, Маме ничего не оставалось, как купить себе для торговли новый набор товаров, всем нам — хорошую одежду, заплатить ренту и больше чем месяц кормить нас хорошей едой.

Глава 5

Приближался день, о котором столько говорили на всех углах — день большого политического съезда. В баре Мадам Кото происходили самые необычные вещи. Во-первых, провода, подведенные к верху ее крыши, дали электричество. Бесчисленные толпы собирались у фасада ее бара поглазеть на эту диковинку. Люди видели провода, кабели, столбы, поставленные на расстоянии друг от друга, но они не могли увидеть само электричество. Те, кто заходил в бар из любопытства, выходили оттуда как заколдованные. Они не могли понять, как свет, упакованный в стекло, может быть ярче, чем от лампы. Они не могли понять, почему нельзя прикурить сигарету от зажженной лампочки. И самым непостижимым был для них источник этого освещения.

Мадам Кото, слишком практичная, чтобы не сыграть на чувствах всеобщего изумления, повысила цену на пальмовое вино и перечный суп. Затем, на какое-то время, она ввела небольшую входную таксу за то, что люди теперь могут наслаждаться уникальными современными удобствами. Кроме всего прочего, она теперь была единственным человеком на нашей улице и в нашем районе, который имел электричество. Она была горда этим отличием и починила наконец свою вывеску, чтобы подчеркнуть этот факт.

Во-вторых, люди внезапно слышали, как раздается очень громкая музыка, но не видели музыкантов. После этого пошли истории о странных вечеринках, о женщинах, выбегавших в лес голыми, о людях, которые так напивались, что заказывали себе ванну из пальмового вина, о членах партии, которые давали баснословные деньги женщинам, если им нравился их танец. Пышным цветом распускались слухи о том, что делают мужчина и женщина вместе, пронизывая стонами наэлектризованную ночь. И среди всего этого Мадам Кото становилась все шире и толще, пока ей не стало трудно пролезать во входную дверь. Пришлось расширить дверной проем. Мы видели Мадам Кото в фантастических одеждах из шелка и кружев филигранной работы, обшитых по краям бирюзой, в белых одеяниях, желтых шляпах, помахивающей веером из голубых перьев, в дорогих браслетах из серебра и золота, отяжелявших ей руки, в ожерельях из жемчуга и изумрудов. Когда она шла, драгоценности звенели, предупреждая заранее о ее появлении. Она покрасила красным ногти. Она красила ресницы и губы. Она стала носить туфли на высоком каблуке и все больше и больше начинала напоказ прихрамывать, всегда держа в руке тросточку. Она стала напоминать величественную царицу древних времен, воплощение величия, власти и родового могущества.

У ее бара стали скапливаться автомобили. Огни бара горели ночи напролет, и с улицы я всегда слышал, как там разговаривают, оживленно строя планы, и сквозь полосы занавеси различал фигуры. Начали ходить слухи, впрочем, всегда сомнительные, что она принимает участие в самых жутких обрядах, что она принята в организации, в которые обычно не допускают женщин, что она устраивает различные ритуалы прямо в лесу. Я слышал о чудовищных жертвоприношениях, козлах, зарезанных ночью, о людях, одетых в белые облачения, танцующих вокруг ее дома, слышал рассказы о криках, пронзавших ночной воздух поселка, о барабанах и громоподобных чантах, но самым странным, что я услышал, было то, что скоро грядет рождение четырехглавого Маскарада. Никто так толком и не знал, кто это и что.

Люди сошлись во мнении, что Мадам Кото преуспела в искусстве колдовства. Люди с ненавистью глядели на нее, когда она проходила мимо. Они говорили, что она носит волосы людей и животных у себя на голове. Сплетни дошли до того, что некоторые люди стали намекать, что в ее культе используются человеческие жертвоприношения и что она сама ест детей. Говорили, что она пьет человеческую кровь, чтобы продлить себе жизнь и что сейчас ей уже больше, чем сто лет от роду. Говорили, что зубы вовсе не ее, а глаза раньше принадлежали шакалу, и что у нее нога загнила потому, что она принадлежит человеку, который пытался танцевать в своей могиле. В глазах большинства Мадам Кото превратилась в легендарное и монструозное создание. Неважно, что некоторые настаивали на том, что эти слухи распускают ее политические враги. Истории эти навсегда внесли разлад в наше восприятие правды про нее. Медленно, но верно слухи взяли верх над реальной ее жизнью, сами стали реальностью и сделали ее в наших глазах непроницаемой для любого света.

Однако, несмотря на то, что говорили люди, Мадам Кото преуспевала, в то время как остальные бедствовали. Она открыла еще один бар в другой части города. Теперь она делила время между двумя заведениями. Она открыла большой прилавок на рынке, где продавала гарри, шелковые материи и украшения. У нее появилось много слуг. Разные толки относительно ее благосостояния долетали до нас. Одни говорили, что она не очень-то и богата, потому что ей приходится поддерживать много людей. Другие утверждали, что у нее столько денег, что она может кормить весь поселок в течение пяти лет. Я слышал, что она целыми днями только и делает, что подсчитывает выручку, и когда она идет в банк, ей нужен вооруженный патруль. Потом пошли истории о том, какая она скупая, что одному из ее слуг были нужны деньги, чтобы вылечить больную печень, и она не дала ему ни гроша. С другой стороны, мы услышали, что она дала большие деньги женщине, чей сын умер бы от отравления, если бы не своевременное вмешательство Мадам Кото. Стало казаться, что существует не одна Мадам Кото, а несколько.

И затем однажды, когда я играл с Адэ, мы увидели, как несколько людей подошли к фасаду ее бара. Все они стояли по щиколотку в грязи. На них были белые одеяния, и у каждого в руках была раскрытая напоказ Библия. У их вожака была самая большая Библия. Она выглядела как инструмент мести. У вожака были взлохмаченные волосы и растрепанная тощая бородка самозванного пророка. Он был босой. Если бы не чувство собственной значимости, с которым он держал свой деревянный посох, его можно было бы принять за обыкновенного сумасшедшего. Большой крест болтался у него на шее. Все эти люди, зашедшиеся в пароксизме обличения, были представителями одной из самых влиятельных новых церквей, возникших в городе. Группа состояла из пророков различных рангов, и все они плясали с праведным пылом и молились с устрашающей уверенностью прямо перед входом в бар. Они призывали огонь и пылающую серу, вечные муки и проклятия. Они молились, словно очищая землю от воплощения зла. Они брызгали святой водой на землю и бросали священные крупицы песка в сторону бара. Они стояли там долго и пели с жаром и с пылом, голосами, полными сладости, используя совершенные гармонии, ритмично распеваясь и притопывая в грязи. Их присутствие останавливало людей, направлявшихся в бар. Женщины в баре то и дело выглядывали из двери, раздвигая занавеску, и вожак, главный пророк, с пеной у рта показывал на них кривым пальцем, и пение сразу же становилось громче. Они продолжали петь и приплясывать до самой ночи и добились того, что заперли Мадам Кото и ее женщин внутри бара, испортив им бизнес в этот день.

На следующий вечер они вернулись в еще большем числе. Мы видели, как они шли по улице, пели и стучали в церковные барабаны. Казалось, что идет целый большой оркестр. Медная духовая секция пронзала воздух гулом и перекатами, трубы подгоняли ветер, и глубокие голоса пророков звали на битву со злом, пробуждая уснувшую в межсезонье улицу. Когда процессия подошла к бару, вся округа уже была тут как тут. Мы стали великим людским потоком, вздымающейся волнами зрительской массой, похожей на армию посланцев Божьей кары. Люди из церкви пели разные песни одновременно. Они подошли к бару Мадам Кото, но оказалось, что он закрыт. Они пели, играли музыку, распевали чанты и ритмично притоптывали. Они вовсю шпарили священные мелодии, пока не начинали хрипеть. Те, кто ожидал, что должно что-то случиться, были разочарованы. Случилось только то, что в толпе стали возникать группировки, которые начали ссориться между собой. Драки начинались между музыкальными секциями, между пророками различных вероисповеданий, между соперничающими духовидцами. Главный священник как раз запевал песню экзорцизма, высоко подняв в воздух свои регалии и Библию, когда его окружили дерущиеся. Он буквально разрывался между тем, чтобы утихомирить непослушную паству, и тем, чтобы устроить страшное нападение на это порождение дьявола — электричество Мадам Кото. Прямо посреди всеобщего хаоса он нашел в себе силы произнести гневную филиппику на предмет Апокалипсиса современной науки. Но крики в рядах его собрания становились все отчаяннее. Одного человека бросили в грязь. Другого душили складками его же одеяния. Вскоре оказалось, что все дерутся со всеми.

— ДЬЯВОЛ пробрался в наши ряды! — воскликнул главный священник.

Его никто не слушал.

— Давайте встанем как один и прогоним эту МЕРЗОСТЬ!

Никто этого не услышал.

— ОНИ НАЧНУТ С ЭЛЕКТРИЧЕСТВА И ЗАКОНЧАТ ТЕМ, ЧТО СОЖГУТ ЭТУ ЗЕМЛЮ! — провозглашал он.

Никому до этого не было дела. И затем произошло самое необъяснимое. Небо раскололось пополам. Воздух зажегся, словно с небес начало спускаться какое-то невозможное радиоактивное существо. Свет, ярко вспыхнув, оставался в небе еще долгое время. Все затихли и стояли как завороженные, наблюдая непонятное благовещение. Ужасное оцепенение поразило нас, словно одним ударом сверкающего меча. Ветер дул в полной тишине.

— БОГ ОТВЕТИЛ НА НАШ ПРИЗЫВ! — сказал главный священник.

Небо потемнело и спустилось ниже. Воздух стал полон чьего-то присутствия. Ветер стих. В тот момент я ощутил запах всех известных и неизвестных эссенций лесных трав. Мир утопал в ароматах.

— АЛЛИЛУ… АЛЛИЛУЙЯ! — кричал главный священник.

Его собрание подхватило крик, подняло к небесам и затихло в ожидании.

И затем в самой глубине неба что-то треснуло. Вместе с тем оно вырвалось на свободу и стало спускаться вниз с бесчисленных небесных сводов, набирая темп и усиливая чудодейственные валы звука, приближаясь к нам. Прямо над нашими головами что-то взорвалось и, прежде чем мы смогли спрятаться от потрясающей драмы мироздания, небо раскрылось и обрушило на нас реки дождя.

Толпа начала разбегаться во все стороны. Сумятица была дикой и напоминала фарс. Люди кричали, дети истошно выли, матери голосили. Только главный священник не сдвинулся с места. Все бежали кто куда, подхлестываемые проливным дождем. Я смотрел, как они бегут, будто из горящего дома. Главный священник звал их, угрожал им, убеждал проявить мужество и запастись силой духа. Он помахивал в воздухе Библией и своими регалиями, и гром гремел над ним. Но сам он не двигался. Он не сдавался. Он продолжил молитвы с удвоенным пылом. Он проклинал мерзость, которой стала Мадам Кото, и называл ее ВЕЛИКОЙ БЛУДНИЦЕЙ АПОКАЛИПСИСА. Он пел и танцевал один, в то время как дождь безжалостно его поливал.

Вскоре он и сам стал посмешищем. Он напоминал насквозь промокшую курицу чудовищных размеров. Он весь трясся. Полы его одеяния непотребно прилипли к ягодицам. Пыл его страстей сходил на нет и равномерно угасал под равнодушным дождем, и его все больше начинала колотить дрожь. Все наблюдали за ним из-под навесов. Его Библия промокла от второго всемирного потопа, борода напоминала грустное суденышко, колеблемое водами, и голос был мал и неестественен на фоне космических стихий. Его одинокий протест обернулся ловушкой, и у него не оставалось другого выбора, кроме как стоять под проливным дождем,

И пока он с дрожью в коленях распевал чанты, осуждая проституток, науку, теорию эволюции, развитие безбожных принципов и проклятых женщин Вавилона, на улице показался кортеж автомобилей. Они припарковались около него. Двери автомобилей открылись, и из них вышли мужчины и женщины в соблазнительных одеждах. Все они несли с собой зонтики. Среди этих людей была Мадам Кото. На ней было просторное ослепительное черное шелковое платье, белые туфли и белый шарф, а ее руки и декольтированная шея сияли от драгоценностей. Блистательные гости прошествовали мимо главного священника, словно не слыша его обличений. Двери бара открылись, и они исчезли внутри. Затем вышла Мадам Кото и дала священнику свой зонтик. Он взял его с изрядной долей бесстыдства. Она прошагала обратно, опираясь на трость, а священник продолжил выкрикивать проклятия и осуждения. С этого момента люди начали презирать его. Когда наступил вечер и стало темнеть, главный священник представлял из себя полную развалину. Под покровом темноты, дрожа всем телом, он покинул место своего анафемствования и уныло побрел по улице. Позднее мы узнали, что шествие против Мадам Кото было организовано партией, которую поддерживали бедные. Также мы услышали о возможных благотворительных отчислениях в церковные фонды. Мы были разочарованы подобными методами.

Глава 6

И затем, довершая наше изумление, до нас дошли новости, что Мадам Кото купила автомобиль. Мы не могли в это поверить. Никто на нашей улице и практически никто в нашем районе не мог позволить себе такую роскошь. У некоторых людей были велосипеды, и они очень гордились ими. Один или двое мужчин обладали мотороллерами и были окружены уважением, которое полагается старейшинам или вождям. Но люди определенно утверждали, что женщина на нашей улице имеет собственный автомобиль. Нам все еще не верилось в это, даже когда мы увидели сверкающий синий автомобиль с доброй мордой утрированной металлической черепахи. Машина была припаркована возле бара. Нам все еще не верилось, даже когда Мадам Кото начала делать первые неуклюжие попытки справиться с вождением, которые закончились тем, что она врезалась в лоток старой женщины. Мадам Кото сразу же распорядилась отремонтировать лоток и выдала этой женщине изрядную сумму. Мы наблюдали, как она учится водить. Она была слишком массивной для такого маленького автомобиля, и спереди выглядело так, как будто машина — ее панцирь, а ее голова — это третий глаз черепахи. Факт, что эта машина была слишком маленькая для нее, был для людей единственным утешением. Но все равно мы не могли оправиться от изумления.

Вместе с мужчиной, сидевшим рядом с ней, она ездила по улице, учась водить автомобиль. С решительным полубезумным взглядом, приподняв плечи, словно ее вес каким-то образом помогал машине двигаться вперед, она зигзагами гоняла по улице. Пока еще она не умела ездить по прямой. Когда она приближалась, обычно раздавался чей-то взволнованный голос:

— Прячьте своих детей! Прячьтесь сами! Едет безумная черепаха!

Затем мы видели ее машину, которая кидалась из стороны в сторону, наводя переполох среди коз и домашней птицы, и заставляя невинных ротозеев спасаться бегством в самые неприглядные места. Упорство Мадам Кото так и не было вознаграждено. Даже когда она научилась ехать по прямой, она все равно так нервничала, яростно работая всеми рычагами, что автомобиль издавал ужасные кашляющие звуки.

— Черепаха проголодалась, — говорили люди.

Затем мы услышали, что у нее возникли трудности с управлением автомобилем из-за ее распухшей ноги. Когда она нажимала на тормоз, то делала это так резко, что мужчина, который учил ее, ударялся головой о лобовое стекло. И поскольку она так и не смогла научиться водить, то наняла себе шофера, который возил ее по различным надобностям.

Неважно, что машина была маленькой, что Мадам Кото не умела водить ее сама. Значение имело то, что и на сей раз она была первопроходцем. Люди прониклись убеждением, что, если она захочет, то пролетит через весь поселок на донышке калабаша.

Мадам Кото решила обмыть свой новый автомобиль, и собралось множество людей, чтобы принять участие в этом ритуале. Присутствовал даже наш лендлорд. Люди приехали на велосипедах и мотороллерах. Многие пришли пешком. Среди прочих были старцы, которых мы никогда раньше не видели. Много было странных солидных женщин с непроницаемыми глазами. Мы увидели больших начальников, громил, и даже травников, колдунов и их подручных. Все они собрались в баре выпить и закусить. Все очень громко беседовали. Наконец народ позвали на омовение. Все кружком встали вокруг машины. Великий травник был суровым неумолимым мужчиной с таким изборожденным жизнью лицом и такими страшными глазами, что, наверное, даже зеркала отшатывались в ужасе и трескались при его взгляде. Он пробормотал подобающие такому случаю заклинания и помолился за автомобиль.

— Эта машина, — сказал он после всех таинств, — сможет доехать до луны и ничего с ней не случится.

Люди одобрительно закивали.

— Эта машина принесет вам благополучие и много денег. Ничто плохое не коснется ее. Любая другая машина, которая врежется в нее, будет разрушена, но с вашим автомобилем ничего не произойдет. Это и есть то, что мы называем высшей магией. Если вы даже заснете за рулем, все равно с машиной ничего не случится. Всякий, кто украдет ее, немедленно попадет в аварию и умрет. И всякий, кто пожелает зла этому автомобилю, тоже умрет!

Люди изъявили дружное согласие. Мадам Кото с тростью в руке энергично закивала. К этому времени все уже в той пли иной степени были пьяны.

— Если люди хотят завидовать вам, пусть завидуют. Зависть свободна. Они могут подавиться ею или же распухнуть, если они этого захотят. Но всякого, кто пожелает вам зла, пусть эта машина переедет, когда он спит. Эта машина будет охотиться за вашими врагами, преследовать как злой дух, перемалывать их в дорожную пыль. Ваш автомобиль сможет проехать сквозь огонь и ничего с ним не случится. Он сможет въехать в океан и выйти сухим. У него теперь есть друзья в мире духов. Эти друзья, такие же машины, как эта, будут гнать ваших врагов. Им не спастись от вас. Бомба упадет на эту машину и ничего с ней не случится. Я открыл путь для этого автомобиля. Теперь он будет ездить по всем дорогам. Он благополучно доедет до всех пунктов назначения. Вот что я говорю.

Люди поприветствовали травника. Кто-то засмеялся. Травник побрызгал автомобиль сложными снадобьями и едкими жидкостями. На капот он вылил целых полбутылки замечательного огогоро. И после того как ритуал омовения был завершен, после того как старцы, большие люди, начальники и служители культов совершили либации, собрание приступило к последней части программы — хорошенько напиться. Все пили, не отрываясь. Все спорили, как надо лучше пить, и все пили, чтобы лучше спорить. Много людей присоединилось к ним. Проститутки принесли пальмовое вино, перечный суп, жареное мясо и кроликов гриль. Появился слепой старик, он очень серьезно отнесся к процессу питья и ввязался в жаркую дискуссию с начальником. Собрание немного разбушевалось. Этого не просто все ожидали, так и было задумано. Но внезапно разразился гром. Никто не знал, когда все началось. Птички летали над головами и садились на крышу автомобиля. Небо темнело. Великий травник, который благодаря выпитому выглядел еще страшнее, чем раньше, начал высказывать очень рискованные заявления. Наконец он сказал такое, что повергло всех в полное молчание.

— Эта машина станет гробом, — внезапно объявил он. — Я только что видел это.

Люди уставились на него в полнейшем непонимании. Странный ветер перемен, казалось, задул в его голове. Глаза его стали смотреть в разные стороны. Его кривой рот придавал высказываниям силу приговора судьбы.

— До тех пор, пока вы не исполните правильно ритуал жертвоприношения, эта машина будет гробом! Я должен говорить правду, когда я вижу ее, иначе я умру! — продолжил травник.

Настроение собрания изменилось в одно мгновение. Старцы и пожилые женщины, выведенные из равновесия упоминанием страшного слова, с необычной живостью встали и пошли по домам. Начальники и высокопоставленные члены партии сели в свои машины. Молодые люди также поспешили уйти из бара. Остались только проститутки, лендлорд, слепой старец, который продолжал спорить с воздухом, как будто ничего не случилось, и сама Мадам Кото.

— Но если вы дадите мне одну из этих женщин, — сказал травник, делая выпад в сторону одной из проституток и промахиваясь, — я легко смогу извлечь этот проклятый гроб из вашего автомобиля.

Он стоял, покачиваясь, и его затуманенный взор был устремлен в лес. Птички взлетели с крыши автомобиля. Ветер слабо завывал и свистел в электрических проводах. Затем травник взял свои снадобья, прошагал мимо автомобиля и пошел по улице в нашу сторону. Мы сидели с Адэ на дереве, травник, приблизившись к нам, с пеной у рта, пьяный, с перекошенными глазами, сказал:

— Очень скоро один из вас умрет!

И пошел в лес.

Мы спрыгнули с дерева и последовали за ним. Он остановился, чтобы пописать возле дерева. Его моча была очень желтой. Закончив писать, он зашагал вперед, жестикулируя, размахивая руками, и крича:

— Все эти деревья умрут, — с горечью сказал он, — потому что больше никто их не любит!

И затем, махая руками, как крыльями, он обернулся, увидел нас и сказал, показывая на меня своим пальцем в магических кольцах:

— Эй ты, ребенок-дух, если ты не заберешь отсюда своего друга, я вас обоих превращу в змей!

Мы развернулись и побежали. Уже на бегу мы услышали, как он стонет в лесу, и его голос эхом отдается среди деревьев, отражаясь от земли. Мы слышали его пьяный плач, полный горести:

— Слишком много дорог! Все МЕНЯЕТСЯ СЛИШКОМ БЫСТРО! Нет новых идей. Везде одна ТРУСОСТЬ! СЕБЯЛЮБИЕ РАЗЪЕДАЕТ МИР! ОНИ РАЗРУШАЮТ АФРИКУ! ОНИ РАЗРУШАЮТ МИР, и ДОМ, и ХРАМЫ БОГОВ! ЛЮБОВЬ они тоже РАЗРУШАЮТ!

Мы услышали его сумасшедший смех, раздирающий на части воздух. Он продолжил свои крики уже другим голосом.

— КТО МОЖЕТ УВИДЕТЬ ВО СНЕ ДОБРУЮ ДОРОГУ И ЗАТЕМ ПРОЙТИ ЕЮ ПО ЖИЗНИ? КТО МОЖЕТ РОДИТЬ СЕБЯ И БЫТЬ СЕБЕ ОТЦОМ И МАТЕРЬЮ? КТО МОЖЕТ ЖИТЬ В БУДУЩЕМ и ЖИТЬ В НАСТОЯЩЕМ и НЕ СОЙТИ С УМА? Кто может ЖИТЬ СРЕДИ ДУХОВ и среди ЛЮДЕЙ и НЕ УМЕРЕТЬ? КТО может ЕСТЬ И СПАТЬ СО СВОЕЙ СУДЬБОЙ и все-таки ПОЛУЧАТЬ УДОВОЛЬСТВИЕ ОТ ПРЕКРАСНЫХ ВЕЩЕЙ?

Воздух сотрясся от того же смеха.

— ЭТИ ЗАГАДКИ ПУСТЬ РАЗГАДЫВАЮТ ДЕРЕВЬЯ! — прокричал он из дальних глубин леса. Больше мы не слышали его голоса.

Когда мы подошли к бару, Мадам Кото сидела снаружи в плетеном кресле в окружении своих женщин. Некоторое время мы за ними наблюдали. Они сидели, не двигаясь. Они сидели в полной тишине. Все они смотрели на автомобиль.

Глава 7

Публичные представления Папы должны были выйти на новую орбиту. В течение того времени, когда Мадам Кото провела электричество и купила автомобиль, люди потеряли интерес к его тренировкам. Их больше интересовала машина. По вечерам люди шли к бару Мадам Кото и скапливались возле автомобиля, глазели на него, восхищались. Как-то ночью мне даже приснилось, что Мадам Кото поехала на машине на луну и не смогла вернуться. Когда ее слуга ездил взад и вперед по улице, доставляя пальмовое вино и еду, люди прекращали свои дела, чтобы еще раз обновить восхищение по поводу машины. Позади автомобиля с криками и приветствиями всегда бежали дети.

Мадам Кото выросла еще на одну ступень — она перешла на пиво. На пиве можно было заработать больше денег, и в городе недавно начали открываться пивоварни. Иногда, когда вечерний запас пива бывал доставлен, Мадам Кото приглашала детей из нашего района прокатиться на автомобиле. Этим она доставляла себе особое удовольствие от своей значимости и считала бесплатное катание чем-то вроде благотворительности. Адэ отказывался вступать в какие-либо контакты с автомобилем. Отец убедил его в том, что это дьявольское устройство. Однажды она и меня прокатила, и я никогда этого не забуду. Она сидела на заднем сиденье, я — на переднем. Я не видел дороги, и мне казалось, что мы едем по ветру. Она останавливалась, чтобы подвезти людей. Когда я остался один в машине, она попросила водителя прибавить скорость. Водитель был только рад этому и понесся с такой дикой скоростью, что я был уверен: мы летим на луну. Когда я попросил водителя притормозить, потому что начал чувствовать тошноту, Мадам Кото сказала:

— Быстрее, быстрее!

И водитель погнал как сумасшедший, с какой-то мстительностью разгоняя машину до предельной скорости. Я не мог понять источник этой мстительности. Лицо Мадам Кото было лучезарным, глаза расширились, и ее массивное тело светилось от чистого наслаждения и силы ускорения, так же, как и от моего ужаса. Но затем от скорости и от страха меня стошнило. Меня стошнило прямо на водителя, тогда Мадам Кото приказала остановить машину и дала знак водителю, чтобы тот меня спровадил. Водитель так и сделал. Оттерев рвоту с помощью песка и тряпки, он грозно на меня посмотрел. Этот взгляд никак меня не пронял, тогда водитель осторожно подошел ко мне, притворяясь, что хочет в знак прощения погладить меня по голове, и залепил такой щелбан, что у меня пошла голова кругом, и я даже не заметил, как они уехали. Я остался на дороге вдали от дома, и больше меня не звали покататься на автомобиле.

Вечером, когда я пришел домой, Папа тренировался так, как будто окончательно сошел с ума. Никто за ним не наблюдал, кроме мальчика, двух кур, козла и слепого старика. Той ночью, недовольный переменчивостью вкусов этого мира, тем, что людям надоели его представления, Папа не на шутку разбушевался и в неистовстве носился по дороге, бросая вызовы всей планете. Он хвастался, что может за раз побить троих. Никто не принял его вызова. Тогда он стал настаивать, что побьет пять человек. Только когда он поднял число своих противников до семи, люди начали выходить к нему из темноты.

Я был совсем обессилен той ночью. Я сидел на цементной платформе и видел, как семеро мужчин приближаются к Папе. Все они работали грузчиками и телохранителями. Я часто видел их в толпе, как они изучали движения Папы, пока он тренировался. Папа бесцеремонно уложил одного из них быстрым апперкотом в челюсть. Человек упал и больше не двигался. Остальные шестеро мужчин обступили его. Папа попрыгал на месте, накачивая себя повторением своих боевых имен, тайных имен, имен, которые он дал своему духу. Двое мужчин выступили вперед, и один из них ударил Папу по голове простым круговым ударом. Папа заразительно засмеялся и исполнил тот же удар. Мужчина свалился как подкошенный. Папа нацелился на третьего противника, но изменил направление и нанес удар четвертому в солнечное сплетение, а затем выбил его из боя сокрушительным косым ударом слева. Трое мужчин без движения лежали на земле. Остальные четверо разбежались, как сговорившись. Папа не стал их догонять. Слепой старик поаплодировал Папе, а мальчик вслух произнес его боевое имя. Когда все ушли, оставив старика одного, мы услышали, как в темноте вздохнул его аккордеон. Мы были удивлены тем, что звучал он довольно приятно.

Глава 8

Мы проснулись и обнаружили, что мир смотрит на нас с особым уважением. Весть о том, что Папа побил в бою семерых мужчин, облетела вокруг глобуса и даже достигла мира духов. Папа, который стал сам себе импресарио, три дня не тренировался на публике. Он объяснял мне свои ключевые принципы:

— Когда люди не верят, что ты это умеешь, а ты это делаешь, они начинают тебя уважать. И тогда приходит время, когда нужно исчезнуть. Чем больше они уважают тебя, тем лучше. Потом, держи в себе свои секреты. Интерес людей растет. Время идет. Они устают. Им становится скучно ждать тебя. Они теряют в тебя веру. Вот тогда и нужно показать им, на что ты способен.

Я понятия не имел, о чем он говорит. Вместо того, чтобы тренироваться у ограды дома, он медленно прохаживался по улице.

— Черный Тигр! — приветствовали его люди.

Он не отвечал. Он уходил из поселка, и никто его не видел до самой ночи. Потом он подходил к дому, несколько секунд боксировал с тенью для публики и исчезал в комнате. Интерес к нему все возрастал. Его имя передавалось из уст в уста. Его легенда пускала новые ростки. Когда бы я ни возвращался из школы, всегда находилось несколько мужчин, которые спрашивали о нем. Они хотели знать, где он тренируется, кто был его тренер, и к какой партии он принадлежит. По вечерам толпы народа собирались возле нашей ограды. Люди, наслышанные о доблести Папы, съезжались из отдаленных деревень, из самых дальних уголков. Они ходили кругами, посматривая на наш дом. Соседи приходили рано, принося с собой маленькие столики, стулья и выпивку. Уличные торговцы, разносчики, продавцы пива, торговцы водой со льдом и нюхательным табаком толпились в ожидании. Когда Папа возвращался домой с работы, все хором скандировали его имя и просили устроить публичную тренировку. Он отвечал тем, что демонстрировал некоторые удары, работу ног и затем исчезал в нашей комнате. Он ничем не был им обязан и отказывался потакать их изменчивым вкусам. Толпа становилась беспокойной, потом скучающей, потом разочарованной, и наконец все расходились. Но вскоре пошли слухи, что Папа вовсе и не побил семь человек сразу, что он вообще никого не победил, что он даже боится сейчас тренироваться в присутствии публики.

Прослышав про это слухи. Папа таинственно заулыбался. Он продолжал ходить в сторону леса, к месту, о котором никто не знал.

Глава 9

Наступило время политического сезона, заново набравшего силу. Однажды утром мы снова услышали голоса из громкоговорителя. Голоса убеждали нас вступить в Партию Богатых. Голоса твердили нам, что они собираются устроить самый большой политический съезд в мире, куда будут приглашены самые известные музыканты Африки и где будут раздавать подарки для детей, призы для женщин, работу для мужчин. Позже в этот день мы увидели, как медленно отъезжает фургон, из которого продолжали разноситься заявления. На сей раз в фургоне было еще больше громил и телохранителей. Фургон был задрапирован большими партийными флагами; мужчины раздавали листовки. Когда фургон только-только появился, я подумал, что на наш район движется беда. Я подумал, что снова будут гореть дома, фургон будет уничтожен, а громил изобьют. Я подумал, что люди вспомнят, как та же самая партия пыталась отравить их гнилым молоком и как она устроила ночной погром. Но люди все позабыли, а те, кто еще что-то помнил, пожимали плечами и говорили, что все это было слишком давно, что все это слишком запутано, и кроме того, у партии давно уже поменялись лидеры.

Папа пропустил драматическое возвращение политики в наши жизни. Он продолжал тренироваться вдали от всех. Когда он вернулся, улица была завалена памфлетами, которых никто так и не прочитал. Он почти не проявлял интереса к тому, что творится в мире вокруг нас. Когда мы рассказали ему о возвращении фургона, он недоуменно заморгал.

— Какой фургон?

— Фургон политиков.

— А, политики, — сказал он, снова погрузившись в пустое созерцание.

Когда Мама спросила его, где он был, Папа по-прежнему находился в состоянии полной прострации.

— Где был?

— Да, где ты был?

— Да так, тренировался.

— Где?

— Что где?

— Где ты тренировался?

— А, там где-то.

— Расскажи мне.

— Что?

— Где?

— Зачем?

— Может быть, ты тренировался с другой женщиной?

— Женщиной?

— Да, женщиной.

— Какой женщиной?

Мама в конце концов сдалась. Задавать Папе какие-либо вопросы было непросто. Он ел в таких же количествах, как прежде, и почти все время молчал. Его бытие поднялось на новый уровень. Мама попыталась раз или два с ним поругаться, но Папу, глубоко ушедшего в свой мир, было бесполезно вовлекать в споры. Мы тогда еще не понимали, что его охватила какая-то новая сила. Он становился другим человеком. Его глаза стали жесткими, как кремень или те камни, которые режут металл. Он был какой-то отчужденный, словно принадлежал к другой планете. Его лицо стало более абстрактным, похожим на маску и, что любопытно, какие-то его черты смягчились.

Однажды Папа сказал мне:

— Я впервые начинаю видеть вещи такими, какие они есть. Мир не тот, каким он кажется. Везде бродят таинственные силы. Мы живем в мире загадок.

Я внимательно слушал. Он остановился. Затем он посмотрел на меня так, как будто просил поверить в то, что он говорит.

— Вчера я тренировался, и какой-то старик с невидимой ношей на голове подошел ко мне и попросил денег. Я дал ему все, что у меня было. Он отдал мне все обратно и сказал, что я счастливый человек.

— Почему?

— Он сказал, что если бы я не дал ему деньги, я бы погиб в следующем бою.

— И что ты сделал?

— Сначала я не поверил ему. Он знал, что я ему не верю. Затем он показал на небо. В воздухе сражались две птицы и издавали странные звуки. Затем к ним стало слетаться много других птиц. Одна из птиц начала падать. Медленно. Я побежал и поймал ее, прежде чем она коснулась земли. Внезапно птица растаяла в моих руках, как лед в воде. От нее осталась только кровь. Я попытался стереть ее, но у меня ничего не получалось. Ко мне подошел старик и плюнул мне в ладони. Кровь исчезла. Старик снова показал мне на что-то. Я посмотрел, но ничего не увидел. Когда я поглядел по сторонам, старик исчез. Я увидел его уже вдалеке и хотел догнать, но, как быстро я ни бежал, он оставался на том же расстоянии от меня. Я сдался и больше в ту ночь не тренировался. Не говори матери про то, что я тебе сейчас сказал, ты понял?

Я кивнул. После этого он полностью затворился, словно в пещере. Я тоже замолчал. Его история поразила меня. Мама ворчала, что мы оба невыносимы, и все искала повод для ссоры, ругая меня за то, что я не доделал. Мы с Папой промолчали всю ночь.

Глава 10

Мной овладело любопытство, где же втайне от всех тренируется Папа. На следующий день я стал ждать, когда он туда пойдет, чтобы идти за ним следом, но он как пришел, так и рухнул на кровать. Он был очень уставший. Я разбудил его и напомнил о тренировке, но он перевернулся на другой бок и опять заснул. Я вышел поиграть и не стал уходить далеко, чтобы не упустить Папу. На улице стоял шум. Туда-сюда ездили фургоны политиков, распространяя свои бесконечные заявления и обещания, сопровождаемые ревом партийной музыки. Было довольно странно слышать, как обе партии обещают практически одно и то же. Партия Богатых обещала повысить благосостояние каждого, говорила о новых дорогах, электричестве и бесплатном образовании. Представители партии обзывали оппозицию ворами, деревенщиной и бандитами. На нашем съезде, говорили они, каждый будет накормлен и все вопросы будут разрешены.

Тем вечером фургон Партии Бедных тоже с парадом прокатился по нашей улице. Он точно так же громыхал музыкой и сыпал похожими заявлениями. Листовки распространялись на четырех языках. Когда два фургона с вооруженными охранниками проезжали друг мимо друга, они вступали в звуковую войну и поднимали страшный шум. Они обзывали друг друга через громкоговорители, и начиналась такая какофония, что на дорогу высыпала толпа зрителей в ожидании какой-нибудь потрясающей катастрофы. В тот вечер фургоны встречались дважды. Мы думали, что начнется что-то вроде вооруженного столкновения, но обе партии соблюдали правила борьбы, выработанные по отношению друг к другу в ходе политической кампании. Хотя правда была в том, что просто еще не подоспело время.

Автомобиль Мадам Кото был замечен на службе у Партии Богатых. Самой ее не было в машине. И для ее шофера появились новые возможности пустить всем пыль в глаза. Когда он видел нас на середине дороги, он тут же прибавлял скорость и ехал прямо на нас, будто намереваясь нас сбить. Мы разбегались как угорелые. Только Адэ оставался стоять на своем месте, не боясь ничего, почти позволяя шоферу сбить себя. Шофер с широкой улыбкой на лице резко останавливался рядом с Адэ. Пугая нас, он входил во вкус. Но когда мы увидели, что он не сбил Адэ, и все остальные перестали убегать при появлении автомобиля. Меня всегда сковывал ужас, когда автомобиль с визгом тормозил, и я чувствовал запах машинного масла и видел улыбку водителя. Адэ, всегда держащийся с вызовом, никогда не улыбался ему в ответ. Он просто прекращал делать то, что делал, и шел домой. Он был одиночка.

Когда шофер стал изгаляться на своем автомобиле, сигналя в рожок, сыпя оскорблениями в адрес коз, кур и прохожих, людям снова разонравилась Мадам Кото. Но в конце концов не ее вина была в том, что ее шофер подвозил девочек, обрызгивал грязью рабочих людей и при каждой возможности пробовал на нас свой кладбищенский юмор.

Вскоре на всей дороге началось необычное столпотворение. Фургонов прикатило больше, чем обычно. От музыки и речей было столько шума, что дети начинали плакать, а у взрослых закладывало уши. Мы уже не слышали, что они там говорят. Они сами сводили на нет свои заявления этим шумом. В тот день какие-то люди наводили справки о Папе. Они ходили кругами в ожидании, когда же он вернется. Один из фургонов, доверху набитый партийными деятелями, остановился через дорогу от нас и заполонил улицу гулом диссонирующей музыки и бессмысленными увещеваниями. Ораторы говорили на многих языках такими энергичными голосами, что из громкоговорителя до нас доносилась одна неразборчивая чепуха. В тот день все были на пределе. Наваждение жары в период межсезонья было адским, воздух словно отсырел, и партийный шум вяз у нас на зубах. Было такое чувство, что вот-вот должно произойти что-то неприятное.

Когда Папа вернулся с работы, мужчины обступили его и начали задавать вопросы. Он ничего им не ответил, отстранил их и прошел в комнату. Он смертельно устал на работе, глаза его выкатывались из орбит, и его молчание выражало какую-то древнюю злобу. Я принес ему воды, он помылся. Мы разложили перед ним еду, и он съел свою обычную необъятную порцию. Затем он заснул. Он так и проспал до вечера. Мужчины снаружи все еще ждали его. Затем они ушли. Фургон стоял припаркованный, и время от времени мужчины отпускали комментарии — кто победит на предстоящих выборах. Они очень громко включили свою музыку. Это была не та музыка, которая нам нравилась. Наверное, Папу и вывели из себя эта музыка и ее громкость. Он вскочил с кровати на час раньше обычного и с голой грудью и с полотенцем на шее решительно зашагал в сторону фургона.

Когда Папа подошел к фургону, мужчины, которые его ждали, снова появились и окружили его. Папа подошел к двери водителя и что-то прокричал. Музыка заиграла громче. Папа снова крикнул. Я увидел, как он хватается за руль. Внезапно музыка стала превращаться в неприятный скрежет, и вскоре она затихла.

— Беды ходят парами, — кто-то сказал в наступившей тишине.

Долгое время ничего не происходило. Один из мужчин схватил Папу за шею, и Папа ответил ему так, что мужчина встал прямо, с застывшими глазами, спиной прислонившись к фургону. Все остальные не двигались. Папа бросился обратно в дом. Мужчина, которого он ударил, стал медленно сползать по стенке.

Партийные кадры, телохранители, громилы — все начали выпрыгивать из фургона на землю. Это были могучие мужчины с цельными мускулами, словно вырезанными из тикового дерева. На лицах у них была ярость, в руках многие держали дубинки. Последний спрыгнувший громила был самый могучий. Он на ходу снимал с себя комбинезон. Я никогда не видел человека с такой грудой мускулов. Его глаза сверкали, это был красавец-здоровяк, но глаза его подергивались так, как будто что-то неумолимое свербило в его мозгу. Остальные освобождали здоровяку путь. Безусловно, это был их лидер. Все бегали вокруг него, рассыпаясь в почтительных реверансах и показывая на наш дом. Главный громила презрительно оглядел наш барак, чего он, вероятно, и заслуживал, и с медлительностью и великим апломбом человека, для которого победа всегда является делом решенным, прошагал к кашей ограде. За ним уже шли зрители. Дети приветствовали его. Жильцы нашей улицы шипели сквозь зубы и про себя проклинали его. Музыка снова заиграла из динамиков, и кто-то пропел вариацию старой народной песни про беду, которую люди сами к себе приводят.

К тому времени, когда главный громила подошел к нашей ограде, толпа уже расположилась по кругу, образовав что-то вроде ринга. Поселковые люди принесли стулья, выпивку и расположились так, чтобы лучше видеть центр площадки. И затем голос из толпы начал скандировать папино имя:

— Черный Тигр! Черный Тигр!

Чант моментально был подхвачен и стал нарастать, пока вся толпа не начала звать Папу, ритмично притопывая ногами.

— МОЛЧАТЬ! — заорал главный громила.

Воцарилась тишина.

— Кто такой этот Черный Тигр? Он что, не боится смерти? Почему он оскорбляет моих людей и портит нашу музыку? Пускай он выходит — прямо СЕЙЧАС!

Толпа возобновила чант.

— Молчать! — снова крикнул главный громила.

Он прошелся по рингу, выпятив грудь, раздувая свою фигуру.

— Вы знаете кто я такой?

— Нет! — дружно ответила толпа.

— Меня зовут…

— Даааа? — спросила толпа.

— ЗЕЛЕНЫЙ ЛЕОПАРД!

— Это правда? — вздохнула толпа.

И воцарилась тишина. Одно это имя вселяло мифический ужас. Это был легендарный персонаж, самый свирепый боец и устрашитель многих соперников. Когда-то он был вооруженным грабителем, почти стал чемпионом по боксу и многие годы сеял ужас на тысячах улиц, превращая ночи в кошмар для мужчин и женщин. Его имя всегда произносилось шепотом, из-за страха, что внезапно он может материализоваться перед тобой; до сего дня никто из толпы не знал, как он выглядит; все лишь были во власти этих устрашающих мифов.

Папа не выходил. Начинало складываться мнение, что он трус. Беспокойство в толпе нарастало. Легендарный Зеленый Леопард, который теперь, как говорили, завязал с вооруженными ограблениями, гордо обходил ряды толпившихся людей. Говорили, что теперь он исправный член партии, выполняющий обязанности вышибалы, телохранителя и вербовщика сторонников кандидатам. Но в действительности это был громадный бычара из трущоб, который сейчас обходил ринг с выпяченной грудью, делая кулачные выпады.

В какой-то момент привезли и слепого старика на каталке. Он беспокойно брыкался на своем кресле. С собой он взял аккордеон. На старике была красная шляпа, и он поразил нас на сей раз зелеными очками.

— О, так сегодня будет бой, — сказал он кладбищенским голосом, посмеиваясь и ерзая на кресле, как большой таракан.

— Так значит, битва? Кулачный бой! Отлично. Когда мы были молодыми… — запел он, извлекая музыку из своего аккордеона.

Продавцы пива, торговцы безделушками, владельцы столиков, разносчики вяленой рыбы и жареных земляных орехов ходили среди толпы, продавая свои товары. Напитки покупались в большом количестве. Адэ нашел меня, и мы стали держаться друг друга в ожидании боя. Мадам Кото с больной ногой и черной тростью вышла в передний ряд зрителей. Мы слышали, как ее слуга по всей улице сигналит в рожок автомобиля. Слепой старик уже спорил с кем-то, кто выиграет бой. Они заключили пари. Тут же всех охватила лихорадка ставок, и толстяк Сами, владелец букмекерской конторы на нашей улице, стал ходить по рядам, собирая ставки на Папу. Большинство ставили на Зеленого Леопарда. Папа слишком долго задерживался, и симпатии людей были не в его пользу. Сами, владелец конторы, собирая ставки, понял, что ему нужно ведерко, чтобы уместить все деньги. Он купил ведерко и послал за своими братьями. Пришло шестеро из них, все вооруженные мачете и пневматическими пистолетами. Они плотным кругом обступили ведерко. Затем Сами подошел к Зеленому Леопарду и заговорил с ним. Тот сурово посмотрел на Сами и сказал так, чтобы все слышали:

— Если я за две минуты не сделаю эту Черную Курицу, я дам ему тысячу фунтов!

Зрители сходили с ума от нетерпения.

— Зеленый Леопард! — скандировали они.

А Папа все не появлялся. Я забеспокоился. Я пошел в барак узнать, что там происходит.

Глава 11

В комнате было темно. Мама сидела на папином стуле, штопая ему рубашку. Папа лежал на кровати, храпя. Я разбудил его и рассказал, что происходит.

— Не ходи, — сказала Мама.

Когда Папа услышал о тысяче фунтов, его лицо просияло.

— Так они готовы? — спросил он.

Я энергично закивал.

— И там уже столько людей?

— Весь район. Даже Мадам Кото пришла.

Он улыбнулся. Через тонкие стенки перегородок мы услышали, как народ скандирует имя главного громилы.

— Кто это?

— Толпа. Они приветствуют того человека.

— А что это за человек?

— Зеленый Леопард.

Папа вскочил с места. Его проворство было своеобразной маскировкой охватившего его волнения. Он отлично знал репутацию своего соперника. Он тут же стал боксировать с тенью. Он массировал мускулы. Он разминался и вскоре вогнал себя в пот. Чант снаружи раздавался все сильнее. Он пошарил в карманах, вынул несколько фунтовых банкнот и дал их мне, чтобы я пошел и поставил на него.

— Смотри не потеряй, — сказал он. — Это последние деньги в доме.

У Мамы на лице появилось жалкое и беспомощное выражение, словно она входила в начальную стадию затяжной болезни.

— Так ты собираешься драться с ним? — спросил я.

— Не надо, — сказала Мама.

— И сделать из него отбивную, — ответил Папа, — за десять минут.

— Тот человек утверждал, что именно это он собирается сделать с тобой, — сказал я.

— Ну и прекрасно, — отрешенно ответил Папа.

Я покинул комнату. У границы поселения зрителей все прибавлялось. Лица были везде. Вечно голодные лица. Сейчас они были голодные на зрелище.

Вечер был солнечный. Одной только жары было достаточно, чтобы все находились в состоянии лихорадки. Я подошел к Сами и поставил на Папу. Ставки против Папы были высоки, и Сами улыбнулся, приняв от меня деньги.

Когда Папа появился на ринге, я понял, почему ставки против него были так высоки. По сравнению с Зеленым Леопардом он выглядел откровенным хиляком. Его появление вызвало новый шквал насмешек. Он вышел на ринг, попрыгал, пофыркал, побоксировал. Зеленый Леопард удостоил его презрительным взглядом и властным голосом спросил:

— Каков твой вес?

— У меня нет веса, — ответил Папа.

Толпа рассмеялась.

— У этого человека нет веса, — сказал кто-то из толпы.

Мне стало жаль Папу. Я даже уже бросился к нему, чтобы увести его домой, но Адэ оттащил меня.

— Отец дал мне этот фетиш, сильнейшее заклятие, — сказал он, тыча мне в лицо мертвой лягушкой. — Брось его на ринг, — добавил он, протягивая мне лягушку.

Я прицелился в голову Зеленого Леопарда, швырнул фетиш и промахнулся. Он приземлился на голову одного из громил. Человек обернулся, увидел наши проказливые лица и погнался за нами. Мы добежали до сгоревшего фургона, дважды его обежали, нырнули под столик и улизнули в лес. Громила вернулся к зрителям. Мы тоже осторожно вернулись. Протиснувшись сквозь толпу, мы увидели, что соперники уже разогреваются. Музыка гремела из партийного фургона и резала слух. Зеленый Леопард разминался, вгоняя себя в пот, который тек с него ручьями. Это был подлинный титан. Казалось, что его высекли прямо из цельного гранитного утеса. Его мускулы блестели в лучах вечернего солнца, будто он искупался в масле. Папа смотрелся худым и крепким, но совсем не таким могучим, как я его себе представлял, пока у меня не с кем было сравнивать. Я испугался за него и почувствовал себя больным.

— Так у тебя нет веса, да? — спросил Зеленый Леопард, исполняя свирепый военный танец и направляя в папину голову несколько пробных ударов.

— Нет, — ответил Папа, прыгая на одной ноге, как безумный кузнечик, — но я побью тебя и опозорю твою философию.

Зеленый Леопард снова презрительно рассмеялся, и Папа нанес ему молниеносный удар прямо в лицо. Голова Зеленого Леопарда откинулась назад. Его смех затвердел в маску боли. Кровь проступила у него на губах. Он был совершенно сбит с толку скоростью папиной атаки. Толпа тяжело вздохнула. Музыка смолкла. Какое-то мгновение только ветер завывал над нашими голодными головами. Слепой старик возбужденно заерзал на кресле и нарушил тишину несколькими пассажами на своем старинном инструменте.

— Первый удар нанесен! — сказал он.

И затем Зеленый Леопард обрушил на Папу всю ярость своей атаки, сопровождая ее криками, агрессивно свингуя, используя локтевые выпады, хуки и перекрестные удары. Женщины в толпе завизжали. Папа словно исчез под натиском ударов и был отброшен в толпу. Люди расступились, и когда он поднялся, несколько рук вбросили его на ринг. Одним из этих людей был наш лендлорд.

— Первая атака! — крикнул слепой старик.

Я изо всех сил его возненавидел.

— Есть ли у тебя еще одна лягушка? — спросил я Адэ.

— Нет. Но у меня есть вот это.

Он вытащил рогатку. Я ее выхватил у него, нашел камешек, зарядил рогатку и нацелился прямо в лицо старику. Вместо лица я попал ему в красную шляпу. Старик истошно завизжал. Толпа опять тяжело вздохнула. Папа упал под натиском жестоких увесистых ударов. Громилы помогли ему подняться и со смешками отправили обратно в бой.

— Успешная атака номер два, — объявил старик и спрятал лицо.

Я стал искать новый камень. Кто-то отобрал у меня рогатку. Толпа неистовствовала. Я увидел, как Зеленый Леопард отступает. Папа набросился на него и исполнил свой каскад, лавину ударов, проделанных с такой быстротой, что казалось, его руки представляют из себя машину. Его скорость была удивительной, руки стали похожи на одно большое пятно, и Зеленому Леопарду пришлось присесть на ягодицы. В рядах его сторонников началось замешательство. Но он взял себя в руки. Слепой старик вздрогнул на своем кресле.

— Заканчивай его! — крикнул я.

Голос мой потонул в общем шуме, гаме и шепоте зрителей. Папа ждал, когда поднимется его противник. Он пустился в танец, демонстрируя движения ног. Он подпрыгивал и иногда даже гарцевал, как конь. Он выглядел очень впечатляюще. Внезапно его сила возросла из ничего. Его кожа заблестела. И на лице его появился взгляд, которого я раньше не видел. Это был взгляд человека у себя дома, знающего глубокие заводи своего духа и его великие энергии. На лице у Папы не было ни тени страха. Он казался безмятежным и безумным в одно и то же время.

— Нет веса! Нет веса! — кричал он. — Я Черный Тигр из леса!

Зеленый Леопард бросился на него. Но Папы уже там не было. Он мастерски ушел за Зеленого Леопарда. И ждал, когда прославленный воитель повернется к нему. Зеленый Леопард был сбит с толку. Он искал Папу и, казалось, не мог его найти. Когда он повернулся, все его лицо было разбито и покорежено, лишено своей формы, как жестяной автомобиль после тяжелой аварии, глаза сузились, кровь стекала из раны на носу. Можно было подумать, что папины кулаки сделана из чего-то еще более неприятного, чем металл. Когда Зеленый Леопард повернулся, мало что видя из-за опухших глаз, Папа снова его ударил. И снова. И затем показал такие комбинации из хуков, апперкотов, ударов телом, косых ударов справа и слева, исполненных с такой жесткой методичностью, что толпа затаила дыхание, изумляясь дерзости и хладнокровию маленького человека. Зеленый Леопард выглядел обескураженным, поставленным в тупик, изведавшим на себе высшую математику тщательного избиения. Папа изо всех сил заехал ему в нос. И затем круговым ударом попал ему в ухо. Но Зеленый Леопард отказывался сдаваться.

Внезапно слепой старик издал самый странный смех, который только раздавался из уст человеческого существа. Папа остановился. И обернулся. Старик криво улыбался.

— Не смотри! — крикнул я.

Но было уже поздно. Зеленый Леопард исполнил точный удар с такой дикой силой, что я услышал, как у Папы щелкнули шейные позвонки, как запротестовало основание его черепа, и почувствовал, как весь его мир в одно мгновение перевернулся вверх тормашками. Папу отнесло ударной волной, и он врезался прямо в слепого старика. Старик и Папа исчезли среди тел и ног зрителей. Зеленый Леопард гнался за ним, обрушивая свою ярость и на зрителей. Внезапно его охватило неконтролируемое безумие. Он отшвыривал людей. Он отталкивал детей и женщин со своего пути. От него доставалось и лицам, и теням. Он плевался кровью на людей и сыпал проклятиями, он схватил слепого старика и швырнул его в разбегающуюся толпу, как куклу. Он схватил его кресло и бросил оземь, а затем крепко взял Папу за шею, резко дернул его вверх, и стал избивать с маниакальной злобой. Везде царил ад кромешный. Пошел бой без правил. Казалось, что началось полное сумасшествие. Зеленый Леопард вышел на орбиту чистого безумия. Он неистовствовал, избивая папино тело, словно его мозг затопило экстатическими потоками тирании. Он закончил свою варварскую атаку ударом в живот, от которого тот должен был лопнуть, и снова Папа исчез среди толпы. Когда он появился вновь, я не мог его узнать. Его лицо невероятно распухло и превратилось в одну кровоточащую массу, нос был разбит, кровь сочилась из-под глаза, рана на лбу еще больше расширилась, и рот стал такой чудовищный, что напоминал какой-то отвратительный фрукт. Не видя ничего, он, шатаясь из стороны в сторону, бродил среди толпы, беспомощно болтая руками. Он едва стоял на ногах, но все-таки не падал.

— Папа! — крикнул я, вложив всю силу в свои легкие.

Он остановился, повернулся и посмотрел вокруг взглядом, который ни на чем не мог сфокусироваться. Затем он исчез. Я подумал, что он упал, и побежал к нему. Но толпа уже кишела там, где я видел его в последний раз. Мы искали его, но его нигде не было. Зеленый Леопард стоял на середине ринга с распростертыми руками, словно он выиграл важный чемпионский матч, и с его лица стекала свежая кровь вместе с запекшимися сгустками.

— Где тот человек, у которого нет веса? — спросил он.

Толпа ответила:

— Он убежал!

— Скажите ему, пусть бежит подальше. Потому что если я схвачу его, я…

Внезапно Папа появился. Он вышел из рядов зрителей, и вид его был жуткий. Он был похож на привидение в лохмотьях. Ниже пояса он весь был покрыт грязью и илом. По какой-то причине он зашел в болото. Он был ужасен. Он позабыл осторожность, он больше не был защищающимся животным, в его глазах не было страха смерти, и они горели так, словно в них поселилось солнце. Он дошел до первобытного состояния. Он вступил на ринг и сказал:

— Что ты собираешься делать?

— Убить тебя, — ответил Зеленый Леопард.

— Сначала найди меня.

— Это легко.

— И пообещай, что твои люди не будут вмешиваться.

Зеленый Леопард выглядел важно и в то же время озадаченно. Затем он быстро поговорил со своими подручными на том языке, который они понимали. Он ругал и обзывал их, и они покорно закивали.

Мадам Кото причмокнула губами и сказала:

— Мужчины — безумцы! Я не собираюсь стоять здесь и смотреть, как они убивают друг друга.

Она протолкалась сквозь толпу и позвала шофера.

— Женщины! — сказал слепой старик.

Папа вышел на ринг. Он не танцевал и не делал ничего причудливого. Он стоял в боевой готовности, защищая кулаками лицо. Зеленый Леопард в танце двинулся в его сторону, с важным видом, собранный, руки в боевом положении. Его сторонники стали скандировать его имя.

— Зеленый Леопард!

— Боксер-мастер!

— Уничтожь Тигра!

— Съешь его славу!

Из динамиков снова зазвучала музыка. Слепой старик издал добавочный диссонанс из своего аккордеона. Я нашел на земле затвердевший кусок эба, швырнул его и на этот раз не промахнулся. Я попал ему прямо в рот. Он вслепую осматривался по сторонам. Прекратил играть на инструменте. Затем я услышал, как он сказал:

— Заберите меня отсюда. Духи стали нападать на меня средь бела дня.

Женщина, которая привезла его, покатила кресло обратно. Когда старик уехал, настроение боя переменилось. Зеленый Леопард делал выпады, бросаясь в битву, свингуя, исполняя странную полуреальную атаку. Она была полуреальной, потому что, казалось, от Папы уже ничего не осталось. Покачиваясь на ногах, он был похож на полностью разбитого человека, которого можно сломать двумя простыми ударами. И вот почему мы все были потом ошеломлены. Папа вдруг стал твердым как скала, войдя в полную силу. Он издал маниакальный вопль. Энергия, сконцентрировавшись в нем, внезапно нашла для себя выход. Его кулаки, выйдя из неподвижности, выстрелили серией быстрых коротких ударов, посыпавшись на противника со ста различных сторон. Грязь во все стороны разлеталась от папиных кулаков; вся акция длилась недолго, но сама скорость атаки, казалось, растянула этот момент. Это было умопомрачительно. Папа не бросился в атаку. Он не двинулся вперед. Он сыпал ударами с того места, где стоял, словно находясь в невидимом неуязвимом круге силы. Резкий взрыв этого боя накоротке завершился апперкотом, который пошел от твердо поставленной папиной ноги и всей грязи его ярости. Он пришелся прямо в челюсть Зеленому Леопарду, вызвав в толпе глубокий вздох. День клонился к закату. Лик солнца загородило проплывающее облако. Над головами кружились птицы. Музыка из громкоговорителя была полна победы и славы. Зеленый Леопард застыл с опущенными руками, как будто его оглушили или выстрелили в спину. В глазах его было пусто, его рот был открыт. Поднялось облако пыли, когда великий боксер рухнул на землю. Это было как сон. Папа стоял на одном колене внутри своего невидимого круга. Толпа молчала, не веря в то, что произошло.

У меня вырвался крик радости. Люди Зеленого Леопарда ринулись к своему главарю помочь ему встать. Но он лежал бесчувственный и даже не подергивался. Его открытый рот словно провалился, и тело безвольно лежало на земле, как будто он полностью отошел от реальности. Толпа, глубоко разочарованная, осыпала оскорблениями Зеленого Леопарда и его сторонников. Они проклинали его славу и репутацию и постепенно стали расходиться в глубокой досаде из-за денег, которые они поставили на человека, оказавшегося гораздо слабее, чем о том свидетельствовала легенда. Сторонники Зеленого Леопарда подняли на руки поверженное тело своего главаря, боксера-мастера, устрашителя многих бойцов, создателя мифа о своей непобедимости. Казалось, они сгорали от стыда. Музыка умерла, и воцарилась похоронная тишина. Громилы несли свою легенду в горизонтальном положении, высоко подняв над головами, словно это был труп. Они поспешно уложили тело в фургон и с той же поспешностью уехали. Зеленый Леопард не оправдал ставок. Их философия была посрамлена. Разбросанные по улице памфлеты разлетелись во все стороны, когда фургон взметнул их, прибавляя скорость.

Никто не бросился поздравлять Папу, кроме меня и Адэ. Толпа не могла простить ему его внезапную победу. Мы прыгали вокруг Папы, он поднял нас и понес на руках, и наши тонкие голоса звонко выкрикивали его имя и распевали о его успехах., чтобы земля, ветры и небо были тому свидетелями. Люди разошлись, устыдившись того, что они поддерживали не того человека, устыдившись поспешности своей оценки по внешности, в дурном настроении от того, что они не знали, как сделать так, чтобы их оценки побыстрее изменились. Но нас это не заботило. Папина победа — это был весь мир, который был нам нужен. Побитый, исколошмаченный, с разбитым лицом, он весело нес нас к дому. И тут Адэ вспомнил про ставки.

— Сами убежал с нашими деньгами, — крикнул я.

Папа немедленно поставил нас на землю и ринулся в букмекерскую контору. Мы гордо шагали вслед за ним.

Когда мы пришли, Сами подсчитывал деньги, которые он собрал в ведерко. Его могучие братья сидели вокруг, и их лица светились от денег и света керосиновой лампы. Сами сидел на стуле, с лицом, покрытым потом, и с горящими глазами. Когда он взглянул и увидел нас, лицо его помрачнело. И затем он расплылся в улыбке,

— Черный Тигр, — сказал он, — ты удивил всех. Присаживайся. Давай выпьем. Мы сейчас считаем деньги. Потом мы отдадим тебе твою долю. Итак, ты выпьешь с нами? Твой бой принес мне больше денег, чем я зарабатываю за месяцы.

— Я это вижу, — сказал Папа, отказываясь присесть.

Мы стояли по обе стороны от него, его стражи на мгновение. Наступила долгая тишина.

— Так ты собираешься дать мне деньги или нет? — спросил наконец Папа. — Или мне снова придется вступать в бой?

Сами улыбнулся. Стояла тишина. Пламя свечи отбрасывало тени. Затем Сами встал, пошел в другую комнату, и пришел с толстой пачкой банкнот. Он передал их Папе, который отдал их мне. Я посчитал деньги. Папа кивнул в знак удовлетворения. Когда мы повернулись, чтобы уйти, Сами сказал:

— В следующий раз, когда будешь драться, пришли кого-нибудь из своих мальчиков.

— Зачем?

— Вместе мы заработаем больше денег.

Папа ничего не ответил. Мы ушли. По дороге Адэ сказал, что ему пора домой. Папа дал ему фунтовую банкноту, и Адэ, пританцовывая, направился домой с песней о нашем триумфе.

Только когда мы вернулись в комнату, Папу настигла чудовищная усталость. Открыв дверь, мы увидели, что Мама сидит на стуле и перед ней на столе горит свеча. Мама молилась. Она подняла глаза, увидела Папу и встала. Ее рот широко открылся, когда она увидела, что стало с его лицом. Она бросилась к Папе и обняла его. Она начала плакать. Папа упал ей на руки. Почти час мы перетаскивали его на кровать. Он не шевелился.

Глава 12

Папа спал два дня, не просыпаясь. На кровати он снова стал похож на гиганта. Было больно видеть его ноги в синяках, порезы на ступнях, нарывы на пальцах ног. Во время сна его лицо опухало все больше и больше. Его губы раздулись и стали красные и пугающие, лоб увеличился вдвое, и порез на носу еще расширился. Пока Папа спал, кровь время от времени вытекала из его бесчисленных ран и порезов, и Мама прикладывала к его синякам теплые компрессы и промывала раны отварами из трав. Мама ухаживала за ним, мыла его, причесывала волосы, как будто это был труп, который она отказывалась хоронить. На второй день мы забеспокоились и попытались его разбудить. Он повернулся в нашу сторону, открыл опухшие глаза и заехал Маме в челюсть. На следующий день ей пришлось замотать распухшую челюсть головной повязкой. Мы перестали будить его и стали за ним просто наблюдать, чтобы быть уверенными в том, что он все еще жив. Вечерами мы сидели в комнате с тремя зажженными свечками на столе, и наши лица вытягивались от нетерпения. Его спящая оболочка распространяла по комнате призрачную тишину и придавала теням что-то зловещее. Время от времени Папа начинал бормотать. Мы замирали и прислушивались. Но он снова уходил от нас.

Вечером на третий день, когда ветер стал грохотать по нашей крыше, Папа начал выть во сне. Затем он начал дрыгаться и бороться на кровати, и упал вниз. Он быстро вскочил с безумными глазами навыкате, побежал по комнате, расшвыривая вещи, сея переполох своей гигантской тенью, стукаясь об углы, и затем без сил упал возле двери, пытаясь выйти наружу. Мы с Мамой, как три дня назад, целый час перетаскивали его на кровать. Мама зажгла три палочки с благовониями и расставила их по трем углам комнаты, чтобы прогнать злых духов. Позже в тот вечер, пока я сидел один в комнате, наблюдая, как волнами вздымается папина грудь, словно дыхание покидало его навсегда, Мама привела в дом трех женщин. Все они были одеты в черное. Одной из них была Мадам Кото. Другой, как я понял позднее, была влиятельная травница, которая в свое время была ведьмой и призналась в этом на людях; ее в наказание забросали камнями. Она возникла снова через год после своего признания и превратилась в сильную травницу, пообещав общине делать только добро. Немногие ей поверили, но все ее боялись.

Когда три женщины вошли к нам в комнату, я понял, что должно произойти что-то серьезное. Я молча стоял в углу, прячась в одеждах. Казалось, что они не придавали значения моему присутствию. Я молча стоял в углу и смотрел, как они вызывают дух Папы обратно из Страны Воюющих Призраков. Всю ночь невыразимо странными голосами они выкликали публичные и тайные имена Папы. Всю ночь они исполняли бесчисленные ритуалы, сопровождая их печальнейшими песнями, сочиняя на ходу погребальные песни на его имя, хором распевая заклинания, изменявшие пространство комнаты, удлинявшие серо-коричневые тени, заставлявшие паутину деформироваться и растекаться, как будто она превращалась в черную жидкость. Над нами материализовывались фигуры ночных птиц, машущих крыльями над горящей свечой; в комнате чувствовалось присутствие многих безымянных существ, проплывавших в воздухе, смешанном с дымом священных трав. Черные морские волны накатывали на темные берега на потолке, пока женщины вызывали сотни разных сущностей, чтобы побороть то, что мешало им схватить дух Папы в дальних пределах человеческого сознания. Травница, которая была ведьмой, истекая потом, выкликала имена духов и тряслась в конвульсиях, меняла свой облик под покровом теней и вела героические битвы с духами, которых мы не видели. Она билась с ними своим худосочным телом, с лицом перекошенным и сморщенным, как кожа старой черепахи, которую она положила на кровать, чтобы помочь себе быстрее передвигаться в тех краях, где скорость является вечным парадоксом. Над дверью она повесила высушенные головы антилопы и тигра, череп дикого кабана и выпущенные когти льва, умершего в прыжке. Она принесла в жертву двух белых петушков. Их кровь, смешанная с сильно пахнущими снадобьями, испачкала наши стены. Перья попугая и орла она сожгла прямо на полу, чуть не спалив весь дом. Травница бритвой сделала насечки на папиных плечах и вложила травы в кровоточащие надрезы. Папа не двигался. Я видел, как кровь закапала с его плеч, черная от трав. Затем глубокой ночью женщины стали танцевать вокруг кровати с пронзительными визгами. Толпа собралась вокруг нашего дома. Папа зашевелился. Ветер, казалось, захотел сдуть наши дома. Дверь распахнуло, в комнату ворвался вихрь и задул все свечи, и в темноте я увидел большую белую фигуру раздувшегося духа, который никак не мог покинуть комнату. Я закричал, и эта сущность заколебалась в воздухе и стала опускаться вниз. Она опустилась прямо на Папу. Когда дверь закрыли и свечи зажгли, Папа вдруг вскочил, задыхаясь от нехватки воздуха, весь напрягшись, с широко открытыми глазами, как будто он очнулся от сна, полного ужасов. Женщины бросились к нему, и Папа, не зная, кто они, не зная, спит он или уже проснулся, расшвырял их во все стороны, так что травница оказалась лежащей на кровати, а Мадам Кото врезалась в меня. Как человек, пытающийся спастись от ночного кошмара, он вылетел из комнаты, и мы увидели, как он бежит в сторону леса.

Три женщины, Мама и я бросились за ним вдогонку. Было темно и страшно. Лица женщин были скрыты тенями, и они постоянно меняли в темноте свои облики. Мадам Кото бежала как все, по-видимому, полностью оправившись от боли в ноге. Облик третьей женщины был настолько неотчетливый, что, казалось, никто ее не замечает. Она была просто как воздух или тень, или же отражение. Ее присутствие имело большое значение, но я не мог сообразить какое. Самой маленькой из них была травница, и когда она бежала, я все время замечал, что под черным одеянием ее руки взмахивают, как крылья. Я долго не мог оправиться от шока, когда увидел, как она поднимается в темный воздух, как будто ветер был ее приятелем. Затем темнота вокруг нее сгустилась, и когда темное облако рассеялось, я увидел только двух бегущих женщин, и рядом с ними Маму. Травница исчезла. Затем я услышал, как большие крылья хлопают в воздухе прямо надо мной, и увидел, как большой орел, черный, с красными глазами, летит в сторону леса, в ночь мистерий. Когда мы глубже зашли в лес, мы увидели спящего Папу, который спиной лежал на пне баобаба, а травница стояла над его оболочкой, тревожимой духами.

— Мы должны забрать его прямо сейчас. Прежде чем духи леса начнут принюхиваться к нему, — сказала она.

Мы стали обдумывать, как мы сможем забрать Папу. Но третья женщина, та, что не имела черт и не разговаривала, взяла его за руку и подняла на ноги. К нашему удивлению, Папа так и остался стоять, как ребенок, с открытыми пустыми глазами. Мама держала другую его руку, обе они поддерживали его. И как человека, которого не назовешь ни спящим, ни бодрствующим, ни живым, ни мертвым, мы повели его по лесным тропкам обратно. Когда мы подошли к дому, толпа уже разошлась. Мы уложили Папу на кровать. Он отказывался засыпать. Он ворочался, говоря:

— Если я засну, то уже не проснусь.

Травница дала ему что-то выпить. Очевидно, это было очень горькое лекарство, потому что глаза Папы дико расширились, когда он проглотил эту травяную микстуру. Затем он встал с кровати и сел на трехногий стул. С выпученными глазами и открытым ртом, жующим слова, Папа начал говорить. Три женщины в черном сели на пол. Мама села на кровать. Я сидел в углу и мог видеть при свете свечи изможденное лицо Папы с глазами человека, которому довелось заглянуть в самые бездны бытия. Поначалу трудно было услышать, что он говорит, но мы быстро привыкли к негромкости его речи.

— Я только что пережил самое ужасное, что может быть, — сказал Папа, уставясь прямо перед собой, словно он разговаривал в комнате с кем-то, кого мы не видели. — Я спал, а когда проснулся, увидел, что дерусь с семью духами. Они сказали, что их послала мать Зеленого Леопарда. Они хотели убить меня во сне, чтобы я больше никогда не проснулся. Я очень долго с ними дрался. Все это время, когда вы думали, что я сплю, я вел с ними страшный бой. Они жестоко сражались со мной и старались выйти из моего сна, чтобы напасть на мою жену. В конце концов я победил их. И затем попытался успокоиться. И тогда семиглавый дух…

— Нет! — вскрикнула третья женщина.

— Да, — сказал Папа, — семиглавый дух, вооруженный семью золотыми мечами, подошел ко мне и сказал: за то, что я убил его друзей, он хочет взять взамен жизнь моего сына.

Женщины закричали. Мама бросилась ко мне и схватила, крепко обняв.

— НЕТ! — сказал я.

Женщины завыли низкими монотонными голосами. Мама еще крепче меня прижала, и я испугался, что она, не заметив, может сломать мне шею.

— Затем семиглавый дух напал на меня. Девять ночей я сражался с ним. Мне удалось отрубить только одну его голову. Дух этот был очень могущественный, и мне ничего не оставалось делать, кроме как бежать. Я побежал в лес. Дух поймал меня, скрутил серебряными веревками и потащил в Страну Воюющих Призраков. Это такие призраки, которые всю свою жизнь проводят в войне. Дух тащил меня, но я не прекращал сопротивляться, и спасло меня только то, что…

Папа сделал паузу. Женщины всхлипнули, их головы были вытянуты вперед.

— …появился мой отец, Священник Храма Дорог. Он сказал, что перегородил дороги и дух не сможет по ним пройти. Дух набросился на него, и они долго сражались. Я и не знал, что мой отец такой могущественный. Он отрубил две головы у духа. Наконец, устав от битвы, дух и отец согласились на перемирие. Отец сказал, что если дух меня отпустит, то он займет мое место. Я не понял, что он имел в виду.

Мама начала плакать.

— Замолчи, женщина, — сказал Папа.

Мама затихла. Я слышал, как она проглатывает слезы.

— И затем оба они исчезли. Я освободился от веревок. Силы покинули меня. Орел опустился на мою голову, но потом он оказался женщиной. Затем четыре женщины, три из них в черном, почти как вы, — сказал Папа, показывая на женщин, — пришли и увели меня из леса. А затем я проснулся.

Мы все смотрели на него в тишине.

— Налейте мне что-нибудь выпить покрепче, — потребовал он.

Мама налила ему немного огогоро. Папа выпил его одним глотком. Травница дала Папе выпить еще своего травяного снадобья. Затем она повела его мыться в специально приготовленной воде. Когда Папа вернулся, она приготовила для него новую порцию снадобья. Папа выпил все одним глотком и удивил нас нежностью своей отрыжки. Он сел на стул и стал говорить о том, какие сладкие на вкус черные скалы луны, как он пил золотой эликсир солнца, сколько гениев родится еще от черных людей, о том, как он видел Маму, которая танцевала голая в лесу, и ее волосы были убраны бриллиантовой паутиной, которую умеют плести только боги, и что он видел, как я захожу в желтую реку, и еще о прекрасной молодой девушке, которая звала его идти дальше в места, где у мертвых тел изо рта вырастают красные цветы. Потом Папа внезапно замолчал. Его рот был широко открыт, а глаза закрыты.

— У этого мужчины сильная голова, — сказала травница. — От моего лекарства обычно люди засыпают, когда я сосчитаю до трех. Помогите мне отнести его на кровать.

Мы отнесли его. Папа захрапел. Через некоторое время женщины поднялись. Мама заговорила с ними о деньгах. Разгорелся небольшой спор. Мама отвязала конец набедренной повязки, отсчитала деньги и заплатила травнице и третьей женщине. Мадам Кото сказала Маме:

— Мы должны продолжить наш разговор.

— Мой муж сказал: «нет», — ответила Мама.

— Спроси его еще раз.

Женщины ушли. Впервые за эти три дня мы хоть немного поспали.

Глава 13

Когда на следующее утро Папа проснулся, он был полон энергии, как будто с ним ничего не происходило. Лицо его опухло, глаза были почти не видны, губы исковерканы, но он клялся, что чувствует себя как двадцатилетний. Он строил грандиозные планы. Он хотел купить гофрированный цинк, чтобы перекрыть крыши во всем поселке. Он говорил о покупке цемента, чтобы строить дома для больших семей, которые живут в одной комнате. Он говорил о том, чтобы заасфальтировать все дороги и убрать весь мусор, который накопился в головах наших людей. Он мечтал об открытии больших магазинов, в которых могла бы продаваться дешевая еда для бедных людей. Мы забеспокоились, когда он сказал, что хочет стать профессиональным музыкантом. И мы стали думать, что Зеленый Леопард что-то серьезно сместил в его мозгах, когда он заговорил о том, что хочет стать политиком и дать свободу и процветание миру и свободное образование бедным. Но когда он громко заявил, что хочет стать Главой Штата и отобрать власть у белых людей, которые правят нами, и обо всем том хорошем, что он сделает для страдальцев всего мира, тогда мы прекратили обращать на него внимание.

Как-то утром он принялся ходить по комнатам, стуча в двери, будя всех людей с вопросом, будут ли они голосовать за него. Большинство людей просто захлопывали двери у него перед носом. Но, к несчастью, нашлись такие, которые шутки ради сказали, что проголосуют за него. Это сильно воодушевило Папу. Он ходил из барака в барак. Он разговаривал с владельцами столиков и продавцами-разносчиками. Он расспрашивал торговцев земляными орехами, городских пастухов и продавцов амулетов. Он вел долгие беседы с разносчиками пальмового вина. Его часто можно было увидеть в барах, по ночам, где он рассказывал пьяницам о своей новой политике относительно правительства. Идеализм проел его мозг, набрав свежую силу от его заново рожденного организма. Он наводил справки о стоимости цинка. Он вслух думал о длине и ширине бараков. Он делал пространные и безграмотные калькуляции на предмет стоимости дома, стоимости школы, он считал, сколько здесь живет бедного населения и сколько денег ему будет стоить победа на выборах.

Он поразил нас чудаковатостью своих размышлений. Он вызвал у себя в воображении образ страны, где он был невидимым главой и где все должны были получать высшее образование, где каждый должен был знать музыку и математику и, по крайней мере, пять иностранных языков, а любой гражданин — быть в курсе событий, что происходят в мире, быть сведущим в местных, национальных, континентальных и международных событиях, а также в истории, поэзии и науке; в его стране колдуны, ведьмы, травники и священники тайных религий должны были стать профессорами в университете, а водители автобусов, возчики и рыночные торговки ходить к ним на лекции в свободное от работы время; дети там были учителями, а учителя учениками; делегации от бедных людей регулярно встречались с Главой Штата, а выборы назначались только в том случае, если за один год происходило пять бунтов.

Папа начал тратить много денег, скупая книги. Читать он не умел, но все равно их покупал. Мне приходилось читать ему вслух. Он покупал книги по философии, политике, анатомии, астрологии, китайской медицине. Он покупал греческую и римскую классику. Его очаровала Библия. Его заинтриговали книги Каббалы. Он влюбился в истории «Тысячи и Одной Ночи». С закрытыми глазами он слушал странную словесную вязь испанской любовной поэзии и пересказы легенд о воителе Шака Зулу и Великом Сандиате. Он настаивал, чтобы я все время что-нибудь ему читал. Таким образом я получал двойное образование. Вечерами он сидел на стуле с сигаретой во рту и с ногами на столе, глаза его были туманны, рядом с ним лежали ручка и бумага, и он заставлял меня читать вслух. Время от времени он прерывал меня, чтобы я объяснил прочитанное. Большинство из того, что я читал, я не понимал. Поэтому однажды он принес большой словарь, который стоил ему по крайней мере десяток могучих ударов Зеленого Леопарда. Распухший папин глаз задергался, когда он открыл словарь, положив на стол, впустив в воздух нашей комнаты ароматы слов и свежего дерева. Подобно побитому, но все-таки не теряющему оптимизма торговцу, он сказал:

— Эта книга объясняет книги.

Его страсть начала немного сводить нас с ума. Комната была завалена книгами всех размеров, уродливыми книгами с обложками без рисунков с маленькими буквами, как будто их должны читать муравьи, увесистыми книжищами, которые нужно было взваливать на спину, чтобы унести, книгами с такими наклонными буквами, что приходилось сворачивать шею, книгами, которые пахли паутиной, корой лечебных деревьев и опилками, промокшими под дождем. Мама все время жаловалась и в конце концов сложила их стопкой и поставила на них свои корзины и кастрюли. Папа пришел в ярость от такого неуважения, и они сильно поругались. Затем Папа начал продумывать идею обязательной воинской повинности для женщин. Посмотрев на меня, он включил туда и детей. Он уже видел себя невидимым Главой Штата и одновременно инструктором оздоровительного центра. По утрам он решил заниматься с нами военной подготовкой. Если он был на нас раздражен, он нас поднимал очень рано и заставлял упражняться. Мама поначалу соглашалась, даже во время, когда готовилась еда. Но однажды она сожгла на плите целую кастрюлю супа. Мы остались голодные на весь день. Тогда Мама была освобождена от военной подготовки. Может быть, именно в тог день Папе в голову и пришла идея, что он должен пойти в армию.

Он много дней не ходил на работу. В его голове загорались новые огоньки, которые Зеленый Леопард вбил в его голову, и он просто бродил взад-вперед. Он долго разговаривал с проститутками. Он упорствовал, даже когда они посылали его подальше, даже когда люди стали открыто высказываться по поводу его странных знакомств. Затем он заговорил о том, чтобы послать делегацию из проституток Мадам Кото подать протест в Колониальную Администрацию. Три дня Мама отказывалась готовить. И Папа, вынужденный есть бобы, приготовленные уличными торговками, заработал проблемы с желудком и вынужден был оставить мысль о создании Союза Проституток. Но он отвел им особое место в своей воображаемой стране.

Понадобилось немного времени, чтобы Папа понял, как он мало смыслит в том, о чем говорит. Когда он попытался собрать мужчин нашего района, чтобы начать убирать мусор с улицы, он был удивлен мощью последовавших оскорблений.

— Ты думаешь, нам больше нечего делать? — спросили они.

Папа, решивший никогда не сдаваться, взялся сам убирать мусор.

— Мы должны убрать помойку с нашей улицы прежде, чем мы начнем убирать ее в нашей голове, — сказал он, вспоминая что-то из своих книг.

Но когда он собрал немного мусора и сбросил его в болото, люди опять насорили на том месте, которое он очистил. За одну неделю все его попытки увенчались тем, что мусора стало еще больше. Улица стала еще хуже. Люди начали думать, что гораздо проще выкидывать мусор на улицу, чем носить его на помойку. Папа ругался с ними. Те немногие, которые намеревались голосовать за него, публично заявили, что больше его не поддерживают. Когда мусор слишком загромоздил улицу, многие стали выкидывать отходы прямо в болото, путь к которому показал Папа. Но после дождя болото переполнилось и потекло на улицу.

Когда люди стали приходить к Папе со своими проблемами, когда они стали просить у него денег или приходили за советом, как устроить детей в госпиталь или как достать хорошие учебники для подростков, тогда Папа понял, что он один не может быть ни видимым, ни невидимым Главой Штата.

— Политику нужны друзья! — провозгласил он однажды утром.

И он стал обдумывать новый альянс с Мадам Кото. Он всерьез задумался о важности информации и знаний. Сначала он хотел сделать меня шпионом. Он сказал, чтобы я снова начал ходить в бар, слушал там разговоры и узнавал о том, как становятся политиками. Нас изумил этот поворот. Мама поначалу сделала ему выговор, назвала лицемером и трусом. Но, когда ее чувство мести прошло, она открыто поддержала его план. У нее в голове замаячили возможности заработать хорошие деньги, если она будет готовить еду для большого съезда.

Следующая идея Папы заключалась в том, что как только я войду в бар Мадам Кото, он тоже появится там. В его намерения входило поговорить с посетителями, с коллегами и приверженцами партии Мадам Кото, изучить работу политических механизмов, и, может быть, склонить некоторых политиков к своим замыслам.

— Ты же обычно ненавидел политику, — сказала Мама. — Что с тобой случилось?

— Я начал думать.

— Так это Зеленый Леопард научил тебя думать, да?

— Там где политика, там деньги, — сказал Папа.

Мама молчала.

— Мы не можем оставаться бедными всю жизнь.

— Нет, можем, — ответил я.

Папа грозно на меня взглянул.

— В этом мире, — сказал он, помолчав, — вот что с тобой происходит, если у тебя нет ничего.

И он показал на свое опухшее лицо, синяки под глазами и разбитые губы. Он сделал паузу.

— Но пока мы будем шпионить за Мадам Кото, разузнавать что почем, я буду оставаться тем, кто я есть.

Мы не очень поняли его. Тонкости его плана от нас ускользали. Папа ничего не объяснял. Постепенно мы заметили, что папины манеры изменились. Когда он указывал на что-нибудь, то делал это с чувством человека, обладавшего могуществом. Сам он не мог видеть, какие новые огоньки блестят в его глазах. Но он больше не был тем умалишенным боксером, который искал любую возможность, чтобы проявить себя. Медленно он осваивал манеры командира. Я, Мама и всякий, кто слушал его, были для него командой. Это была маленькая армия, а поскольку к тому же мы были и увлеченные слушатели, у Папы появилась тайная сцена, на которой он вырастал. Он наполнил наши жизни странным возбуждением. Но в то время мы об этом и не догадывались.

— Ты, — говорил он, показывая на меня так, что я чувствовал, будто меня впервые явили в этом мироздании, — ты можешь делать все, что хочешь, но также ты должен делать то, что говорю я. С сегодняшнего дня слушай внимательно, что я тебе говорю, смотри внимательно, что я делаю. Эта жизнь такая шутка, которая совсем не шутка. Даже москиты знают, что им надо выживать.

Глава 14

Постепенно мы поняли тонкость папиной кампании. Он изменился. Но, к нашей досаде, вместо того, чтобы, как предполагала Мама, поберечь деньги, которые он выиграл, он немедленно поставил всех в известность, что устраивает вечеринку. Он позвал несколько соседей, Мадам Кото, слепого старика, отца Адэ и травницу, которая его лечила. Весть о том, что человек, который победил Зеленого Леопарда, хочет публично отпраздновать свою победу, разошлась молниеносно. Папа пригласил всего несколько человек, но пришел весь мир.

По замыслу, вечеринка должна была пройти в узком кругу. Папа заказал кое-какую выпивку, а Мама поджарила три курицы. Пока она их жарила, кашляя от дыма, Папа появлялся и уходил, забирая лучшие кусочки. Потом решили зажарить четвертую курицу, что я и сделал, потому что Мама сказала, что устала от дыма. Папа потихоньку цедил пиво.

— Ты же пил огогоро, — сказала Мама.

— Жизнь стала лучше, — ответил Папа, открывая еще одну бутылку.

Когда я закончил обжаривать курицу, меня послали занять у кого-нибудь несколько стульев. Я пришел с человеком Стулья-Напрокат, как мы его называли, а Папа в это время был у ограды, весь в поту. Он снова тренировался. Мы потащили складные стулья к нашей комнате, и Мама, ворча, заплатила человеку Стулья-Напрокат, который спросил, может ли он прийти на вечеринку.

— Это скромное мероприятие, — сказала Мама.

— Замечательно, тогда я приду со своей женой.

У Мамы не оставалось выбора, кроме как дать согласие. У ограды Папа начал прохаживаться взад и вперед, с голой грудью и в разорванных перчатках, называя себя чемпионом мира и приглашая всех прохожих. Он был уже довольно пьян и хвастался с неистовством, которого я раньше в нем не замечал. Он говорил, что может побить пять Зеленых Леопардов. Он сказал, что может убить трех львов голыми руками. Он заявил, что может снести десять деревьев и разрушить здание с одного удара.

— Не тот ли это человек, который уложил Зеленого Леопарда? — спросил Мистер Стулья-Напрокат.

— Да.

— Отлично. Я приду и повеселюсь на его вечеринке. Я приведу всех своих друзей.

Папа продолжал бушевать. Он хвастался с таким пылом, изливая из себя такую энергию и истекая потом, что вскоре протрезвел и ему пришлось идти обратно в комнату, чтобы довести себя до нужной степени опьянения очередными бутылками пива. Когда он вернулся и возобновил безудержное хвастовство, мимо проехала машина Мадам Кото. Шофер чуть притормозил, прислушиваясь к Папе.

— Как я уже сказал, я могу разрушить дом одним ударом! Я могу поднять машину одним пальцем. Если машина идет на меня, я могу поставить руку и она остановится. Я могу построить дорогу за один день!

Водитель засмеялся.

— Я могу так ударить мужчину, — крикнул Папа, — что все что ему останется — это смеяться всю оставшуюся жизнь.

Шофер понял намек и поехал дальше. Папа продолжал тратить себя на разминку и хвастовство, но никто не принял его вызова на бой, и он пошел обратно в комнату, помылся и стал готовиться к вечеринке.

Вечер подходил медленно. Я смотрел на дорогу и наблюдал, как темнеет лес. Стаи белых птиц рассаживались на самых верхних кронах деревьев. Мадам Кото с шофером несколько раз проехали мимо, везя упаковки пива, ящики с бумажными тарелками и салфетками. Я смотрел также, как женщины помогают затаскивать в бар стулья, взятые напрокат. Подготовка к большому съезду шла полным ходом. Везде ощущалась лихорадка ожидания великого события. Те, кто клялись, что никуда не пойдут, в конце концов передумали. Обещания спектакля, появления многих популярных музыкантов, намеки на то, что толпе будут раздавать деньги, разговоры о фильмах, которые будут показаны бесплатно, вселили нерешительность даже в самых яростных оппонентов.

Отец Адэ, две его жены и сам Адэ были первыми, кто пришел на скромную вечеринку Папы. Мы поставили несколько раскладывающихся стульев и налили им выпивку. Папа разговаривал с отцом Адэ о политике. Мама говорила с его женами об открытии магазинов и торговле на рынке. Я говорил с Адэ о Папе, который хочет стать Главой Штата.

Потом появился слепой старик с аккордеоном и своим помощником. Затем пришла Мадам Кото, с большим животом и печальными глазами. Затем пришла травница и ее молчаливые подручные, глядевшие на все с недоверием. За ними шли соседи, ведя своих детей. Стульев на всех не хватило. Комната была уже переполнена. Но люди продолжали идти. Многих из них мы не узнавали. Торговцы, водители грузовиков, клерки, владельцы столиков, торговцы вразнос, починщики велосипедов, плотник и его коллеги. Вечеринка заполнила не только комнату, но и коридор. К этому времени в комнате стало невыносимо душно и жарко. Мухи жужжали над стаканами с выпивкой и садились на наши вспотевшие брови. Кто-то попытался открыть окно, приложив слишком много силы, и сломал его. Плотник пообещал починить окно бесплатно. Слепой старик услаждал слух собравшихся своей гнусавой музыкой.

Снаружи, между тем, у тех, кто пришел без приглашения, начались проблемы. Люди чего-то возмущенно требовали и создавали страшную суету в коридоре. Когда я почувствовал, что наконец задохнусь от потной атмосферы и музыки старика, я попытался выйти. Толпа шокировала меня своим числом. Скромная папина вечеринка привлекла к себе бродяг, чьи волосы представляли настоящие живые заросли из вшей и были обильно сдобрены помойкой. От бродяг воняло. Это были горемыки и бедолаги, покалеченные жизнью, голодные и бездомные, у каждого из которых были такие напряженные и вызывающие глаза, что я подумал, они могут наброситься на каждого, кто скажет, что им надо убираться. Также там были калеки, чьи увечные ноги представляли из себя букву К, чьи губы постоянно дрожали, подергивались, кривились, чьи рахитичные ноги иногда были повернуты ступнями в обратную сторону. Там были также утомленные жители гетто, люди, обычно сидящие возле ремонтных мастерских в мечтах о дальнем плавании, люди с желтыми глазами и усталыми лицами, которых я видел на улицах и на рынках. Там были молодые красавцы, которые приведи с собой подруг, женщины с неизвестными предысториями, старики и старухи, выглядевшие так, как выглядят все старые люди. Там были люди в черных одеяниях, с мудрыми лицами и глазами яркими, как у королевских ягуаров, увешанные амулетами и талисманами. Также были люди, о которых давно ходили слухи, что они ведьмы и колдуны. Я сразу узнавал их по особому отрицательному запаху и по тому, как они шарахались от малейших прикосновений. Они всегда были сами по себе. Я. пристально посмотрел на одного из колдунов. Он уставился на меня. И затем пошел ко мне. Когда я развернулся, чтобы бежать, я услышал, как лает собака. Когда я оглянулся, колдуна уже не было и на его месте стояла собака. Это была белая собака с зелеными глазами.

— Убейте эту собаку! — закричал я.

У собаки появилось на морде почти человеческое выражение растерянности. Кто-то швырнул в нее камень. Я прицелился и ударил ей по морде. Собака завыла и побежала. Секунду спустя я увидел, как колдун идет по улице. Один его глаз был распухший. Он избегал меня потом весь вечер.

Кроме ведьм и колдунов, которые принесли какой-то сладковатый запах порока в эту толпу, там были громилы от обеих партий и от организаций поменьше. Они пришли посмотреть на Папу и выразить свое почтение человеку, побившему легендарного Зеленого Леопарда. Громилы пробивали себе путь к нашей комнате, но в коридоре было слишком тесно даже для них. Поэтому они ушли к ограде, разминали мускулы, выпячивали грудь и заигрывали с женщинами.

Наступил уже вечер, а толпа все прибывала. Появились боксеры в тренировочных шортах, с боксерскими перчатками и полотенцами, обмотанными вокруг шеи. Мужчины с пистолетами и в боевой амуниции тоже появились. Некоторые из них были солдатами и полицейскими. Высоко держа головы, они тоже смешались с собранием и говорили с проститутками. Они тоже были наслышаны о папином подвиге. Все люди были выходцами из трущоб, которые с гордостью несли в себе груз прошлого. Все спрашивали про Папу, но его нигде не могли найти. Его не было ни в комнате, ни в туалете, ни в коридоре, ни у ограды.

Затем, во время поисков Папы, мы вдруг увидели процессию нищих, идущих по дороге. Их вела за собой завораживающе прекрасная девочка. Нищих было семь или восемь. У одних были хромые ноги, пластичные, как резина. У других — скособоченные на сторону шеи. У одного один глаз был гораздо больше, чем другой. У другого на первый взгляд было три глаза, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это у него такая рана, похожая на глазницу без глаза. Один был почти полностью слеп и смотрел он глазами, зрачки которых были настолько неотчетливые, что были похожи на взбитый яичный желток. Когда девочка подошла ближе, стало видно, что и она слепая на один глаз. Нищие тащились по дороге, в грязных одеждах, с палками и корзинами с тряпьем, и их заплетающиеся конечности шаркали по грубой земле. Их появление сопровождало облако пыли. Затем, озадачив всех, нищие, взглянув на все с возбуждением новоприбывших, повернули к границе нашего поселения. Девочка расположила их полукругом. Затем я понял, что вся эта процессия нищих была одной семьей. Самым уродливым был отец. Казалось, что он вобрал в себя уродства всех остальных членов семьи. От старых к молодым каждый, казалось, обладал своей особенной вариацией общего уродства. Эта цепочка завершалась слепым глазом девочки. Я не мог не смотреть на нее. Она была невероятно красива, как цветок, ее изъян лишь подчеркивал ослепительное совершенство. Также она была странно знакомой, подобно отдаленной музыке, доносившейся откуда-то в такой полдень, когда мир похож на чистое сновидение, музыке без определенного источника, музыке чьего-то настроения и духа. Я подошел к нищим и спросил, кто они.

— Мы пришли издалека, — ответила девочка, — мы услышали, что известный боксер дает вечеринку для людей, которые голодают. Мы все время голодаем, и мы целый день шли, чтобы дойти до вас.

Я продолжил поиски Папы и нашел его в комнате в окружении боксеров, каждый из которых хотел попробовать на нем свою новую технику боя. Папа был в состоянии неистовства. Комната была переполнена. Люди кричали в ужасе от тесноты. Веревка для просушки одежды была сорвана, сама одежда валялась на полу и по ней ступали грязными ботинками. Окно было вдребезги разбито ударом одного боксера, который пробовал на нем хук справа. На кровати плясали и прыгали дети. Наш шкаф был взят приступом какими-то незнакомцами, которые помогли сами себя накормить. В комнате было не развернуться. В углу один из боксеров неутомимо колотил по стене голыми кулаками. Мама сидела там, где упала наша одежда, и на ее лице было страшное выражение. Я не мог добраться ни до Папы, ни до Мамы. Пока я в борьбе продирался сквозь толпу, мне стало очевидно, что кто-то сознательно мне мешает. Я был полностью окружен ведьмами и колдунами. Один из них улыбнулся мне, обнажив ослепительные белые зубы. Высокая ведьма посмотрела на меня сверху вниз. Она была очень приятной на вид и имела почти королевскую осанку. Затем она вынула очки и надела их. У нее были чудовищные глаза. Она засмеялась. Потом положила руку мне на плечо. На лице у меня загорелась краска. В этой жаре ее рука была такая холодная, что я чуть не упал в обморок от страха. Ведьмы и колдуны смыкались вокруг меня, и я начал задыхаться. Исходящие от них запахи были такие сладкие, без примеси пота, что я почувствовал себя больным. Один из колдунов с распухшим глазом вытащил черный мешок. Я закричал, и, когда я перестал кричать, их уже поблизости не было. Я находился в окружении громил. Один из них сжал руками мою голову.

— С тобой все порядке? — спросил он.

Я предпринял новую попытку найти Папу. Я позвал его. С другого конца комнаты я услышал, как он зовет всех на улицу, приглашая всех переместиться к ограде. Никто его не послушался. Он позвал громче, сказав, что не будет больше наливать выпивку и раздавать еду, если все не покинут комнату. Постепенно гости стали рассасываться. Люди в коридоре были раздраженные и не скрывали своего разочарования. Мадам Кото, некоторые проститутки, Адэ и его семья, а также слепой старик остались.

— Что будем делать? — спросил Папа.

— Ты пригласил их, — сказала Мама. — Так чего ты нас спрашиваешь?

— Я не приглашал всю планету! — ответил Папа.

— В чем проблемы? — спросила Мадам Кото.

— Не хватает напитков, не хватает тарелок, кур, стульев.

— А что у вас есть? — спросил слепой старик.

— Слишком много народа.

Я подошел к Папе и сказал ему, что какие-то нищие пришли повидать его. Я сказал ему, что они целый день были в путешествии и сильно проголодались.

— Ты имеешь в виду, что нищие пришли специально ко мне?

— Да.

— И они шли семь дней?

— Один день.

— Они на улице?

— Да.

— Пошли, ты мне их покажешь, — сказал Папа.

Тут я понял, что он уже очень пьян. Мы вышли из комнаты. Снаружи все было запружено толпой. Папа смешался с солдатами, со своими приятелями грузчиками, толкателями тележек и боксерами. Он был очень многословен и говорил о политических чудесах. К тому времени, когда мы подошли к ограде, я уже потерял его из вида. Его окружила компания громил, и он оживленно стал с ними что-то обсуждать. Я пошел к нищим. Старик запел песню. Девочка уставилась на меня своим печальным голодным глазом. Везде царил хаос. Люди боролись за складные стулья. Боксеры пустились в спарринг друг с другом. Ведьмы и травники собрались вместе и вступили в жаркие споры из-за разногласий в их учениях. Они выясняли, кто кого превосходит в силе и могуществе, чей путь верен, чьи достижения имеют большую ценность, а также чье влияние охватывает большие просторы в видимых и невидимых мирах. Один из травников вынул красный кисет, помахал им и швырнул на землю. Облако зеленого дыма поднялось в воздухе и зависло над собранием. Другой травник вынул сверток, обернутый в серебряную фольгу, прокричал заклинания и швырнул его в воздух. Зеленое облако рассеялось. Солдаты обступили проституток. Мадам Кото вышла из комнаты и приказала одной из женщин позвать водителя, который ездил туда-сюда, в пьяном безобразии терроризировал людей, переходивших улицу, сигналя в рожок и выкрикивая оскорбления тем, кто двигался, по его мнению, слишком медленно. Громилы окружили Мадам Кото и запели в ее честь. Папа встал на цементную платформу и задумал произнести речь. Он был очень пьяный и пошатывался с бутылкой в руке.

— Вот там еда для всех! — кричал он. — Выпивка для всех. Мадам Кото щедро угощает всех.

Постепенно воцарилась тишина.

— Сегодня будет чудо! — провозгласил Папа.

Толпа загудела от предвкушения событий.

— Я сейчас разделю одну курицу так, что все получат свою долю, — сказал он и слез с платформы.

Шум нарастал. Вскоре Мама и мать Адэ вышли и раздали толпе по кусочку курицы. Люди недоумевали. Бумажные стаканчики, наполненные пивом, тоже были розданы. Громилы жаловались, что это пиво — оскорбление для их аппетита. В толпе пошли раздоры. Владельцы магазинов смешались с толпой и стали продавать бутылки пива и огогоро. Солдаты и громилы пили вместе. Папа появился среди нищих. Я видел, как он дал им целую курицу. В мгновенье ока нищие набросились на еду, разорвали курицу, раздали ее всем по кусочку и стали есть, как изголодавшиеся звери. Затем Папа, горделиво стоя среди них, с глазами навыкате, распухшими губами и бутылкой в руке, сказал:

— Это члены моей партии. Мои избиратели, начало моей большой дороги. Взгляните на них. Когда-нибудь мы вспомним их голодные лица, когда сами будем так же голодать, как они. Эти люди — наша судьба!

Никто не слушал его, но он, не смущаясь невниманием, продолжал высказывать свои политические декларации. Он критиковал все население поселка за то, что они не заботятся о своей территории, за их ленивое нелюбопытство в отношении мировых проблем, за их почти нечеловеческое довольство своей бедностью. Он побуждал их возвыситься надо всем в своих мыслях.

— ДУМАЙТЕ ПО-ДРУГОМУ, — кричал он, — И ВЫ СМОЖЕТЕ ИЗМЕНИТЬ МИР.

Никто не слушал его.

— ПОМНИТЕ, НАСКОЛЬКО ВЫ СВОБОДНЫЕ ЛЮДИ, — убеждал он. — И СВОЙ ГОЛОД ВЫ ПРЕОБРАЗУЕТЕ В СИЛУ.

Один из солдат разразился смехом. Папа начал осуждать солдат за их высокомерие и за то, что они взяли с собой пистолеты, что у них всегда есть оружие. Затем он напал на громил, которые терроризируют людей. Он обругал правительство и осудил обе политические партии за то, что они отравляют сознание людей. Но свои самые сильные нападки он приберег для людей всей нации. Он осудил их за то, что они не думают о себе, он издевался над их философией овец, их племенным мышлением, над тем, как они проглатывают ложь, над их терпимостью к тирании, их вечным молчанием перед лицом страданий. Он горько жаловался на то, что люди всего мира отказываются учиться смотреть на вещи чистым взором и мыслить ясно. Он клялся, что приближаются дни пламени и всемирного потопа, когда солдаты и политики утонут в собственной лжи.

— Он совершенно потерял рассудок! — сказал кто-то.

— Хватит политических речей! — крикнул другой.

— Накормите нас!

— Дайте нам вина!

— Дайте музыку!

— Оставьте политику себе!

Папа замахал руками. Он попытался ответить крикунам, но голоса, призывающие к выпивке, общее смятение и споры, ярость пьяных женщин и шум солдат, смешавшихся с проститутками, потопили его речь.

— Музыки!

— Еды!

— Вина!

Папа был в смятении. В этот момент слепой старик, отдаленно напоминавший кентавра, вдарил по своему аккордеону и изменил настроение всей вечеринки. Музыка, исходившая из мехов инструмента, была похожа на скрип и скрежет зубов диких зверей в лесу. Он играл, ни в чем себя не сдерживая, выпуская в атмосферу такие диссонирующие звуки, что вскоре травник, державший свою руку в черном кисете, неожиданно стукнул одного из колдунов. Воцарился ад кромешный, оркестрованный безжалостным уродством аккордеонной музыки. Закричала женщина. Солдат случайно выстрелил в воздух. Колдун, которого ударили, вертелся на одном месте с распростертыми руками и выпученными глазами. Ведьма ударила травника, и его лицо стало синим и красным в месте удара. Он начал плакать. Удары могучих крыльев зазвучали над нашими головами. Спустились тени. И на крыльях молчания пришла темнота. Я увидел, как одна из ведьм борется со своим одеянием. Ее глаза стали голубыми. Ее пальцы превратились в когти. Лицо ее стало неописуемо красивым. Кто-то швырнул стулом, который попал прямо в громил. Нищие напали на солдат. Бродяги набросились на проституток. Меня ослепила вспышка. Я услышал, как зазвучал рожок автомобиля, пронзавший ночь подобно несчастному рассерженному крику. Из ослепительной вспышки в темноте стали материализовываться человеческие фигуры. Кто-то схватил меня, когда я уже падал. И когда я открыл глаза, я увидел, как дерутся люди, летят стулья, вычерчивая в воздухе четкие параболы, как сторонники различных партий набрасываются друг на друга. Падающие тела образовывали причудливые переплетения, кулаки летели в лица, женщина выцарапывала глаза какому-то мужчине, одна из ведьм вскочила на спину солдату, и тот страшно завопил, словно грубые звериные когти вцепились ему прямо в душу. Папа безуспешно старался урезонить дерущихся, но боксеры и громилы продолжали высекать искры друг из друга меткими ударами.

Бутылки разбивались о головы. Желтые птицы, как листья плодовых деревьев, рассеялись среди нас. Меня ослепила еще одна вспышка. И когда машина Мадам Кото осветила толпу яркими фарами, я увидел фотографа, который, оказывается, молчаливо присутствовал на вечеринке. И прежде чем прокричать ему приветствие, я понял, что с нервами этого мира творится что-то не то. Мы услышали рев заведенного мотора, одержимый крик водителя, и увидели, как два света надвигаются на нас, спешат к нам, разгораясь все ярче, наполняя нас смятением. Одновременно раздались крики. В течение нескольких секунд я видел освещенное лицо водителя Мадам Кото. Он был изрядно пьян, его глаза были едва открыты, на его напряженной шее проступили сухожилия, и пот, словно растопленный воск, стекал с его бровей. Затем автомобиль резко свернул в сторону. На лице водителя отобразился панический ужас. Люди бежали, дезориентированные желтыми птицами. В дуге огней я видел, как фигуры людей взмывают в воздух, и некоторые из них превращались в невидимок; другие принимали новые формы. В конце концов автомобиль продрался сквозь толпу, столкнув Адэ и одного нищего на обочину. Затем машина врезалась в цементную плиту, в заградительную стену поселения, и ее огни потухли. Машина заревела, колеса забуксовали, взметая под собой землю. И после звона разбитого стекла наступила тишина.

Тут и началось полное смятение. Из темноты поднимался плач. В воздухе прозвучал еще один выстрел. Папа, который, кажется, мало понимал из того, что происходит, стал произносить новую речь, выражая презрение всем политикам, которые намеренно держат людей в неведении. Я услышал, как кто-то упал на аккордеон старика. Везде дрались люди. Адэ плакал. Оскорбления летали от одних к другим, кто-то проклинал Мадам Кото и ее чертовы амбиции, а из машины мы услышали, как там стонет водитель. Женщины зажгли лампы. Мужчины пытались вырвать разбитую дверь машины, чтобы вытащить покалеченное тело водителя. Он был весь в крови, и его грудь представляла ужасное месиво, как будто ему ее прострелили. Осколки стекла, словно колючки растений, вонзились ему в лицо. Они были везде в ранах, смешанные с кровью, на сиденьях. Один длинный осколок торчал в глазу. Дергаясь всеми членами и испуская стоны, водитель походил на человека, внезапно проснувшегося в кошмаре. Зеленый гной вместе с кровью и жидкостью из глаз стекал по его лицу, как разбитое яйцо. Мужчины понесли водителя и уложили на цементную плиту. Один из травников, распевая тайные имена божеств колдовства, вытащил осколок у него из глаза, а другие травники готовили снадобья, чтобы остановить кровь и истечение глазной жидкости. Недалеко от них Адэ, получивший от автомобиля удар в бедро и вывихнувший руку при падении, бился на земле в стонах. Его отец прижимал его к земле, а мать говорила на ухо утешения, от которых он плакал еще громче. Ведьма взяла Адэ за ноги, и травник начал вправлять вывихнутую руку. Отец закричал, чтобы они оставили его сына в покое. Позади них громилы обеих партий дрались в болоте, дрались, как гиганты из древних легенд. Дубинки разбивались о черепа. Стулья летали в воздухе. Семья нищих, ведомая одноглазой девочкой-красавицей, стала собираться в путь. Они пошли гуськом, девочка — впереди. Она то и дело оборачивалась. У нее на лице не было никакого выражения — ни осуждения, ни разочарования. За ней шла вся семья — спотыкаясь и ползя по земле, каждый со своим особым уродством, волоча ноги, с головами, невыразимо странными в своей муке выживания. Я захотел последовать за ними, быть вместе с прекрасной девочкой, которая утопила все их уродства в одном своем глазу, чье лицо — я знал — будет преследовать меня в снах и мечтах, в любви и в музыке.

Но Мама, кричавшая из толпы, Папа, на которого сыпался шквал обвинений, Мадам Кото, окруженная врагами из противоположной партии, Адэ, горько плакавший на земле, вот кто остановил и приковал меня к земле. Я смотрел вслед нищим и понимал, что с ними уходит какая-то часть моей судьбы. И когда они ушли, я услышал, как над верхушками деревьев зашумел ветер, унося с собой все наши печали. Ветер кругами носился над нашими головами. Я увидел фигуры ангелов в темном небе. Желтые птицы, летавшие среди нас, по-видимому, испугавшись разбитой машины и запаха крови, забили крыльями и исчезли в этой ночи причитаний. И затем, без предварительных небесных событий, пошел дождь. Он падал на разбитый автомобиль, на Мадам Кото, не скрывавшую своих слез, на громил обеих партий, калечащих друг друга во имя какой-то непонятной преданности. Дождь лил на водителя, потерявшего сознание, на травников, которые не знали, что делать, и на моего друга, который наконец свыкся со своей болью. Это не было трагедией ночи, рассеявшей людей. Это был просто дождь. Громилы каждый отвоевал свое. Солдаты ушли группой, пьяные от пива и запаха бездымного пороха. Бродяги, пришедшие из-за слухов о большом праздновании, люди, явившиеся, чтобы поприветствовать своего нового героя, калеки и странники, все были смыты потоками дождя. Отец Адэ уходил со своими женами, неся на спине моего друга. Человек Стулья-Напрокат носился взад и вперед по улице, проклиная Папу за разбитые стулья. Ведьмы и колдуны просто куда-то испарились. Я не видел, как они уходили. Травники несли водителя Мадам Кото, чтобы вылечить его как следует. Дождь стал сильнее, и единственными людьми, которые оставались, были Папа, пьяный и обескураженный, сидевшая на земле, забрызганная грязью Мадам Кото, чей парик плавал в пузырящейся луже, и Мама, стоявшая возле машины в дождевой воде, розоватой от крови. Слепого старика отвели домой. На нем болтался его разбитый аккордеон, словно этот инструмент сам сломался от своей музыки. Автомобиль, изуродованный и не способный двигаться, так и остался стоять возле цементной стены. Этой ночью с ним уже невозможно было ничего поделать.

Стулья-Напрокат набросился на Папу, и Папе дважды пришлось его нокаутировать. Он бросился бежать и вернулся с мачете. Его пришлось удерживать. Папа клялся, что заплатит за стулья или починит их, но Стулья-Напрокат был пьян и неуправляем в своей ярости, и его пришлось тащить домой четверым мужчинам. Проститутки повели Мадам Кото под обе руки, словно она могла сделать что-то ужасное. Издалека донесся ее плач, но не по шоферу, а по автомобилю.

Когда все наконец разошлись, Мама молча прошла в комнату. Папа долго мылся. Я стоял у ограды, пока шел дождь, и созерцал грустную картину из разбитых стульев, осколков стекла, рваных одежд, перьев, битых бутылок и куриных костей, разбросанных по земле. Я думаю, с той ночи и начались наши подлинные беды. Они начались не с переломанных стульев, разбитого автомобиля и криков, но с той крови, что смешалась с дождем и потекла прямо в горло дороги. Я слышал, как утоляется ее неугасимая жажда. Кровь стала новым видом жертвенного возлияния. Дорога была молодая, но голод ее был древний. И ее голод проснулся. Той ночью дороги даже не затопило, хотя дождь так и не прекратился. На долгое время я перестал видеть небо. И пока я стоял и смотрел, хваткие руки ветра появились у меня за спиной и подняли меня.

— Пошли, — сказала Мама. — Это не та ночь, на которую должен смотреть ребенок.

Папа уже спал на кровати. Я слышал его храп, который не могли заглушить ни шум дождя, ни гром. Мама зажгла на столе лампу. Поев, мы не сразу легли. Мама ничего не говорила. Мы оба смотрели на свечку, слыша, как дождь и ветер колотятся в наше разбитое окно.

Глава 1

Много есть загадок у мертвых, ответить на которые может только живой. После катастрофы этой вечеринки философия Папы приняла странное направление. Вторжения же духов в мою жизнь еще более усилились. Папа, сам не зная того, крепко скрутил духов в своих невидимых баталиях, но на нашей совместной дороге никто не мог ничего поделать. То и дело разгорались скандалы. Наутро после провальной вечеринки Мадам Кото дала команду пяти громилам оттащить ее автомобиль к ремонтной мастерской. Мы проснулись от шума очередных столкновений. Пока громилы занимались машиной, группа боевиков противоположной партии устроила налет на бар Мадам Кото и избила ее охрану в отместку за случай с Адэ.

Я вернулся из школы и увидел, что какие-то вооруженные дубинками люди бродят вокруг да около. Папа вернулся рано и вступил в споры с человеком Стулья-Напрокат по поводу количества стульев, которые были сломаны. Мама тоже вернулась рано, потому что, куда бы она ни пошла, повсюду велись бои между воинами обеих главных партий. Когда Стулья-Напрокат ушел с кое-какими деньгами и немного утешенный, Папа попросил меня почитать ему вслух. Я читал ему Гомера, в то время как Мама изливала свой гнев по поводу ужасного празднования. Еда тем вечером вышла безвкусной. Папа этого не заметил. Он ел со своим обычным аппетитом.

Его лицо стало приходить в норму. Но в глазах появилась новая жестокость. После того, как я прочел ему из гомеровой «Одиссеи», Папа начал размышлять, как ему делать добро в этом мире, если он ничего не знает о политике и не числится ни в какой из существующих организаций. Где-то в это время Папа и решил, что он может использовать предстоящий съезд, чтобы проповедовать свои идеи и собирать голоса. Затем он вспомнил, что хотел использовать меня как шпиона.

— Мой сын — не шпион, — ответила Мама.

— В той или иной мере мы все шпионы, — настаивал Папа.

— Не надо никуда втравливать моего сына.

— Но мы сделаем хорошего шпиона.

— Зачем?

— Тебе этого не понять.

— Вот так вы, мужчины, всегда отвечаете, когда не хотите говорить правду.

Папа замолчал. Мама пожаловалась на то, что Папа использует меня в своих сумасбродных планах, что столько денег было потрачено на эту вечеринку, обернувшуюся трагедией. Но Папа ее не слушал. Он позвал меня и сказал, что хочет, чтобы я возобновил визиты в бар Мадам Кото. Он сказал, что присоединится ко мне позднее. Я не думал, что он говорит это серьезно. Но позже, вечером, когда я сидел у дома и наблюдал, как мир медленно растворяется среди движения облаков, он подошел и напомнил о моей миссии. Он говорил о том, что в мире и в нашем районе происходит много нового. Я отправился в бар Мадам Кото.

Наша дорога менялась. Ничто больше не было тем, чем оно казалось. Несколько нищих, из тех, что приходили на неудавшуюся вечеринку Папы, устроились на обочине дороги. Один из них лег на мат напротив дома слепого старика. Когда я проходил мимо, нищий, перебирая четки пальцами, попросил у меня денег. Глаза у него были пустые, рот похож на проклятие. Я ускорил шаг. Заросли буша у обочины дороги разрослись еще гуще. Молодое дерево упало между баром Мадам Кото и домом старика. Внезапно подул ветер, и когда он затих, до меня донесся из леса запах гниения. Подходя к бару, над входом в который была прибита новая яркая вывеска, я услышал, как внутри звучат музыка и голоса. Я остановился у входа. Я не знал, как меня там примут. Автомобиля поблизости не было. Мужчина вышел из бара, уставился на меня, обильно сплюнул в кусты и зашел обратно. Вскоре появилась одна из проституток.

— Чего тебе надо?

— Мадам Кото.

— Кто послал тебя?

— Мой отец.

— Кто он?

— Черный Тигр.

Она пристально на меня посмотрела. И пошла обратно в бар. Долгое время ничего не происходило. Голоса становились громче. Началась драка. Загремели стулья. Послышался звон разбитых бутылок. Вмешались женские голоса. Драка кое-как перешла в затихающую брань. Кто-то поставил пластинку на проигрыватель и голос с широким диапазоном, возносимый вверх духовыми инструментами, запел в ночи. Подул ветер. Гнулись деревья. По улице шла процессия нищих. Этих нищих я не узнавал. Они остановились у входа в бар Мадам Кото. Затем они пошли ко мне. Их было семеро. У двоих из них были ноги с наростами, и они тащили себя на карачках как гибриды человека и змеи, используя подушечки на локтях в качестве подспорья. У остальных были вывернуты руки, вытянуты шеи. У одного была только одна рука, у другого два пальца, а у третьего, к моему ужасу, было три глаза. Я попытался бежать, но странным образом оказался прикованным к земле. Безостановочно приветствуя меня «селям-селям», неся с собой запахи всех сточных канав, уличных углов, помоек, гниющей плоти и сырых ночей, они наступали на меня. Их главарь был человеком непонятного возраста, с лицом, напоминающим искореженный металл, с глубокими глазами и шамкающим ртом. Он подошел ко мне, умоляя о снисхождении, на языке, который, казалось, принадлежал к другому мирозданию. Он теснил меня, как и все остальные, и у меня перехватило дыхание от их запахов. Самый молодой из нищих засмеялся, и мне показалось, что у него изо рта выскочило какое-то раздавленное насекомое. Я закричал. Старший нищий схватил меня двумя пальцами, и это было похоже на хватку чудовищной машины. Наклонив лицо вплотную к моему, так что я на мгновение потерял сознание, он сказал:

— Пойдем с нами.

Я вырвался, растолкал нищих с дороги и побежал в бар. Место для танцев было запружено танцорами. В комнате было полно дыма. Я споткнулся о скамейку и врезался в танцующую пару. Женщина вскрикнула. Музыка остановилась. И все уставились на меня, застыв каждый в своей позе, словно я всех разом заколдовал.

— Что с тобой? — спросила одна из проституток.

— Все в порядке.

— Убирайся отсюда, — крикнул один из мужчин.

Я увидел, что это был громила. У него были большие плечи и толстая шея.

— Пошел вон!

— Нет!

— Ты что, сумасшедший?

— Нет.

Одна из женщин дала мне подзатыльник, и я прыгнул на нее, но чья-то рука схватила меня сзади за шею и подняла за шкирку.

— Если ты не уйдешь сам, я вышвырну тебя отсюда, — услышал я чей-то могучий голос.

— Я уйду.

Мужчина поставил меня на пол и указал на дверь. Но полосы занавеси вдруг раскрылись, и старший нищий, говоря всем «селям-селям», с лицом еще более пугающим в красном освещении, вошел в бар. За ним тащился весь остальной поезд. Они принесли с собой все гнилостные, очень нежелательные здесь запахи мира. Я направился в угол бара и сел на скамейку. Наступила долгая тишина. Старейшина, смотря на всех бесстрашными глазами, пошел в мою сторону, ведя за собой весь свой народ.

— Я хочу этого мальчика, — сказал он громко, показывая на меня кривым пальцем.

Когда он вошел в бар, вместе с ним пришла темнота. Темнота была ветром, который дул от скопления нищих у дверей. Когда одна из проституток увидела все уродство нищих, она пронзительно завизжала. Внезапно, хотя никто ее не заводил, зазвучала музыка. Самые смелые из громил закричали. Нищие внесли в бар какую-то свирепую непреклонную силу. Они все пропитали своими запахами. Один из молодых нищих, у которого не было ног, передвигавшийся на низких костылях разной длины, взобрался на стол, вокруг которого обычно собиралось большинство посетителей. Впервые я заметил, что громилы, воины политики травы, сильно испуганы. Проститутки отступили, зажимая носы.

— Меня послали, чтобы взять этого мальчика, — сказал старик, уверенно продвигаясь в мою сторону.

— Кто послал тебя? — спросил я.

Все лица в баре уставились на меня. Один из нищих засмеялся. Другой взял калабаш пальмового вина и выпил его одним глотком. В едином порыве все остальные, вдруг заметив, что на столах стоит выпивка и перечный суп, откинув свои костыли, набросились на еду. Те, что были без ног, передвигались на мощных руках. Те, что без рук, поскакали к столам и с опытной хваткой набросились на кастрюли с супом и напитки. Суп стекал у них изо рта и заливал грязную одежду. Главарь, стоя на одном месте, прожигал меня глазами и держался в стороне от суматохи со странной улыбкой на губах. Он словно застыл, как и все остальные посетители. Музыка остановилась. Тарелки были уже перевернуты; нищие доедали суп, мясо и кости прямо со столов. Громилы и другие посетители стояли как пригвожденные. Нищий мальчик подавился. Другой стал смеяться. Главарь ринулся на меня. Когда я побежал к проституткам, собравшимся у дверей, казалось, что я разбил чары, сковавшие всех. Внезапно громилы кинулись на нищих, стали их бить и швырять в них тарелки. Но нищие продолжали есть как ни в чем не бывало. И лишь когда вино было допито из стаканов, весь суп съеден, кости раскусаны и обглоданы, и мякоть высосана из них, нищие — изумив всех виртуозностью своих увечных членов — бросились на громил. Проститутки выбежали из бара. Громилы тоже запаниковали и побежали. Главарь сел рядом со мной. Я не двигался. Он спокойно оглядел окружающий хаос — брошенные где попало кости, перевернутые столы, разбитое стекло — и затем сказал:

— Сколько у тебя глаз?

— Три, — ответил я.

Он внимательно посмотрел на меня.

— А сколько ушей?

— Одно.

— Почему?

— Я слышу вещи, — продолжал я. — Голоса. Слова. Деревья. Цветы. Он засмеялся.

— Меня послали забрать тебя.

— Кто?

— Твои друзья.

— А где они?

Он посмотрел вокруг и обвел рукой бар. Темнота рассеялась. Он ударил меня по голове, и я услышал плач кота. Глаза собаки уставились в мои. Вода стекала по мне, но я не промокал. Орел влетел через дверь и сел на голову старика. Он дотронулся до орла здоровой рукой, и черный свет вспыхнул у меня в глазах. Когда я открыл их, то увидел, что нахожусь в поле. Вокруг меня змеей извивалась зеленая река. Я поднял глаза и увидел голубые горы. Голоса на реке звали меня по имени. Кот перепрыгнул через меня. Нищий засмеялся. Я повернулся, посмотрел на него и закричал. У него было три головы. Одна из них была головой большой черепахи. Я пытался вырваться, но он крепко держал меня. Духи, окутанные языками пламени, как подсолнухи вырастали из земли вокруг меня. Поле сотрясалось. Река плескала свои воды на коралловые берега, вода превращалась в мокрую пыль, и в этой пыли я увидел своих духов-спутников, каждый из которых держал у себя над головой голубое зеркальце. Мой друг Адэ был среди них. Я не мог узнать остальных, поскольку после вспышки весь свет собрался в зеркальцах, а водяная пыль испарилась. Громкий голос сотряс горы. Я упал и, проснувшись, обнаружил, что лежу на скамейке. Я присел. Было темно. Рыбы плавали в тусклых огнях бара. Я не двигался. Когда я осмотрелся, то заметил, что в баре есть еще один человек. Кто-то внес светильник через дверь. Желтый свет растворил все очертания. Я ждал. Какая-то фигура поставила светильник передо мной и сказала:

— Сегодня тебе повезло.

— Почему?

— Я попал впросак, но после меня пришел дух с пятью головами.

— Зачем?

— Забрать тебя назад.

— А почему ты попал впросак?

Светильник заколебался. Массивная фигура другого человека в баре зашевелилась. Она подняла опухшее лицо. У нее были очень печальные глаза. Они были большие и одинокие.

— Мадам Кото!

— Не называй моего имени!

— Почему не называть?

Она промолчала. Ее глаза изменились. В них затаилось ощущение угрозы.

— В баре духи.

Я посмотрел на фигуру за светильником, но ее уже там не было. Я заметил, как что-то двигается за лампой. Я присмотрелся. Большая ящерица с зеленой головой корчилась на столе. Я медленно подошел, подобрал с пола камень и стукнул ящерицу по голове. Лампа погасла. Голубой ветер засвистел в баре и ударился в дверь. Я стал протискиваться на задний двор. Мадам Кото схватила меня в темноте и сказала голосом старого быка:

— Зачем ты их привел сюда?

— Кого? — спросил я.

— Своих друзей.

— Каких друзей?

— Этих нищих, этого духа.

— Это не мои друзья.

— Это друзья твоего отца.

— Нет.

— Он их представитель, разве нет?

— Я не знаю.

— Он совсем свихнулся на политике.

— Я ничего не знаю.

— А что сказал тебе дух?

— Я не расслышал.

Она оставила меня.

— Ты хочешь перечного супа?

— Да, — ответил я.

Она вышла и оставила меня одного в странной темноте бара. Я стал думать, что же случилось с электричеством, и почувствовал запах мертвой ящерицы, словно за прошедшее время она успела разложиться. Открылась входная дверь. Распахнулись занавески. Я почувствовал запах ботинок, неуемную энергию, запах москитной спирали и увидел чьи-то очертания в дверном проеме.

— Папа! — сказал я.

Он зажег спичку. Лицо его было вытянутым, глаза яркие и глубоко посаженные, сигарета торчала изо рта. Спичка догорела. Он сел. Я прислушивался к тому, о чем он думает. Затем он заразительно засмеялся и сказал:

— Человек может пройти через всю планету и все-таки не продвинуться ни на дюйм. У человека в голове может быть уйма света, и все-таки он не будет ничего перед собой видеть. Мой сын, почему ты сидишь в такой позе?

Я не знал, что ему ответить. Он усмехнулся в темноте.

— Человек может нести на себе весь мир и не сносить на плечах вес собственной головы.

— Какой вес? — спросил я.

— Идеи, мечты, сын мой, — сказал он с легкой усталостью. — С той битвы с Зеленым Леопардом мир изменился. Что-то выросло внутри моей головы, и она стала больше.

Через какое-то время он сказал:

— Может быть, мои мысли начинают пахнуть.

— Это мертвая ящерица на столе.

— Кто убил ее?

— Я.

— Зачем?

— Это дух.

— Откуда ты знаешь?

— Дух говорил со мной и затем сменил оболочку.

— Не убивай ящериц.

— Почему?

— Они разносят вести. Иногда они бывают шпионами. Мой отец однажды послал ящерицу предупредить меня.

— О чем?

Папа замолк. Затем он сказал:

— Как-то раз враги захотели отравить меня. Это было в деревне. Они подлили яд в мой суп. Я уже собрался съесть его, когда вдруг увидел ящерицу, которая покачала головой передо мной.

— Но они всегда это делают.

— Ты напоминаешь козла, сын мой.

— Так что же случилось?

— Я не обратил на ящерицу внимания и уже собрался есть суп, и тогда она взбежала по стене. Я наблюдал за ней, очарованный. И затем она упала в суп и умерла.

Я думал о том, что сказал Папа. Я слышал, как из леса доносятся громкие пьяные голоса.

— Где ящерица?

— На столе.

Папа зажег спичку.

— Там нет ничего.

Спичка догорела.

— Может быть, она уже отправилась на землю духов.

— Не говори о духах.

Голоса снаружи стали еще громче.

— Кто-то дал нищим вина. Я никогда не видел таких пьяных нищих. Они — члены моей партии.

Я слышал, как они смеются, ругаются, дерутся друг с другом.

— Я для них лидер, — сказал Папа. — И у меня нет денег, чтобы накормить их. Но я построю им школу. А ты будешь в ней учителем. Есть еще пальмовое вино? Где Мадам Кото?

— На заднем дворе.

— Пойди и позови ее.

Я шел через заднюю дверь. Было очень темно, и проститутки сидели на табуретках или стояли вокруг, пыхтя в темноте сигаретками. Увидев меня, они причмокнули. Громилы и остальные посетители уже ушли. Я пошел дальше и постучал в дверь Мадам Кото. Через какое-то время она открыла. В одной руке она держала лампу, в другой — парик. Живот ее был очень большой и широкий, лицо опухшее, как будто кто-то побил ее. Усталость отяжеляла ей веки.

— Ну что, мальчик-сорок-три-несчастья, чего тебе надо?

— Мой отец…

— Какой отец? Оставь меня. Мой бизнес идет хорошо, но затем появляешься ты, приводишь каких-то оборванцев, и все мои клиенты разбегаются.

— Я не приводил их.

Ока долго на меня смотрела. Она выглядела довольно пугающе. Она дала мне лампу, чтобы я ее подержал, и надела парик. Закрыв дверь, она пошла на задний двор и сказала проституткам, чтобы те уходили. Проститутки стали ворчать, что им не заплатили.

— Я заплачу вам завтра, когда уйдет этот мальчик-сорок-три-несчастья.

Одна за другой проститутки встали с места. Ворча, ругаясь, они растворились в ночи. Мадам Кото присела на табурет. На очаге стояла большая зеленая кастрюля. Лягушки квакали из кустов буша. Из леса трижды протрубила птица и замолкла. Цыкали сверчки. Нас кусали москиты. Через некоторое время вернулась одна из проституток.

— Что-нибудь не так? — спросила Мадам Кото.

— Эти нищие в стельку пьяные.

— Моим вином.

— Если мы не избавимся от них, нашему бизнесу конец.

Мадам Кото пошла. Мы слышали, как нищие зовут ее. Она ругалась на них. Нищие дерзко смеялись.

— Эти ваши друзья разбили все мои стаканы, — сказала Мадам Кото. — И мои тарелки. Оскорбляли моих клиентов. Разбили два стула. Кто за это будет платить, а?

— Мой отец хочет поговорить с вами о политике.

— С кем?

— С вами.

Мадам Кото взяла палку и стала бить меня. Я не двигался. Она остановилась.

— Ты и твой отец — сумасшедшие.

— Мы не сумасшедшие.

— Мне дурно, — сказала она вдруг другим тоном.

— А что такое?

— Деньги. Политики. Посетители. Люди.

Я промолчал.

— Чего хочет твой отец?

— Пальмового вина.

Она издала короткий смешок.

— Все вино я раздала нищим.

— Зачем?

— Из-за них начался беспорядок, поэтому я отдала им пальмовое вино, и они ушли. Я сказала, чтобы они шли отсюда подальше, но они пошли на передний двор.

— Они хотят голосовать за моего отца, — сказал я.

Мадам Кото уставилась на меня.

— За твоего отца?

— Да.

Она опять засмеялась.

— За него будут голосовать только куры и лягушки.

— А москиты?

— И они тоже. Вместе с улитками.

— Он сказал, чтобы я позвал вас.

— Где он?

— В баре.

— Так он пришел в мой бар после того, как назвал меня ведьмой, да?

— Он хочет политики.

— Ладно, иди и скажи ему, что я скоро приду.

Когда я вошел в бар, Папа уже спал. Он спал с высоко поднятой головой, как будто находился в трансе. Я близко придвинулся к нему и послушал, как он скрипит зубами. Светлячки тут и там загорались в темноте. Желтая бабочка летала над папиной головой. Я смотрел за бабочкой. Когда она села на папину голову, внезапно я ясно увидел Папу в темноте. Желтый свет окружал его. Этот свет по форме был точной копией Папы, свет вырос в воздухе, спустился вниз и начал бродить по бару. Я наблюдал за светом. Он менял цвет, становился красным, а потом красно-золотым. Он двигался вверх-вниз, ударяясь об пол и поднимаясь к потолку. Он кружил вокруг Папы, словно ища способ, как войти в него обратно. Затем красно-золотой свет сел рядом со мной. Я покрылся потом и закричал. Свет изменил цвет. Он опять стал желтым, а затем каким-то изумрудно-голубым. Когда я дотронулся до Папы, бабочка слетела с его головы и исчезла сквозь потолок. Папа открыл глаза, увидел меня и издал странный стон. Затем он осмотрелся по сторонам, словно не зная, где он находится.

— Ты в баре Мадам Кото, — сказал я.

Он уставился на меня, зажег спичку и, узнав меня, задул ее. Он притянул меня ближе к себе. Я чувствовал запах его неутоленной энергии вместе с ароматом москитной спирали. Он зажег сигарету и немного покурил в молчании.

— Человек может прошагать всю планету и не продвинуться ни на шаг, — сказал он. — Сын мой, мне снилось, что мне удалось открыть новый континент.

— И как он называется?

— Континент Повешенного.

— Что же произошло?

— Когда я приплыл туда на своей лодке, я увидел горы, реки и пустыню. Я написал свое имя на камне. Я пошел по этому континенту. Я был один. И случилась странная штука.

— Какая?

— Ты еще слишком маленький, чтобы это понять.

— Расскажи.

— По дороге я начал представлять это место и давать ему жизнь. Я воображал равнины, леса, тропы, большие открытые пространства, колючие растения, затем я стал воображать людей. Они были не похожи на нас. Это были белые люди. Жители лесов. Они шли на меня. На них была странная одежда и на шее висели драгоценные камни. Я спросил их старейшину: «Что вы, люди, здесь делаете?»

«А что ты тут делаешь?» — спросил он.

«Я только что обнаружил это место. Это должен быть новый континент. И мне очень странно видеть вас здесь».

«Мы живем здесь с незапамятных времен», — ответил он.

И затем я прогнал их своим воображением. Тогда мне явился пастух и сказал:

«У этого континента нет имени».

«Он называется Континент Повешенного».

«Это другое место», — возразил он.

«Так почему же у него нет имени?»

«Люди обычно не называют свои континенты. Если ты назовешь как-нибудь континент, ты не сможешь там жить».

Континент исчез. Я обнаружил себя на странном острове. Люди обращались со мной жестоко. Они тоже были белые. Недружелюбные люди. По крайней мере, враждебные мне. Я жил среди них много лет. Я не мог найти выход оттуда. Я был заключен на этом маленьком островке. Мне было очень трудно там жить. Они боялись меня из-за другого цвета кожи. Я начал терять вес. Я должен был представить себе целый континент, чтобы приспособиться к жизни на этом островке. Время шло.

Папа сделал затяжку. Его глаза светились в темноте.

— И что потом случилось?

— Я снова пустился в путешествие. Я шел по дороге, пока не пришел к месту, где дорога превращалась в воздух. Поэтому мне пришлось вообразить дорогу. В конце дороги я увидел зеркало. Я посмотрел в зеркало и чуть не умер от изумления, когда увидел, что я стал белым.

— Как это случилось?

— Я не знаю.

— Так что же это было?

— Все потом изменилось. Я очутился в большом городе на острове. Я был там разносчиком и продавал газеты у вокзала. Это была временная работа. У меня были планы поважнее. Там было очень холодно. Везде был лед.

— Лед?

— Да. Лед падал с неба. От этого льда мои волосы становились белые. Везде лед.

— А потом?

— Потом однажды пришел ты и купил у меня газету. Ты был молодым человеком. Когда ты дал мне деньги, они прожгли мне руку. Я пустился бежать, и тогда ты разбудил меня.

Мы сидели в тишине. Целых пять минут Папа хрустел суставами. Потом он распрямился и треснул кулаком по столу:

— Где вино, а?

Электрический свет зажегся в баре, прогнав все тени, делая все объекты причудливо плоскими. Мадам Кото, с двумя бутылками пива в одной руке и котелком перечного супа в другой, прошествовала к нашему столу.

— Ешьте, пейте и уходите, — сказала она, громко ставя на стол пиво и суп.

— Великая Мадам Кото, разве вы не рады видеть меня?

— После того, как ты назвал меня ведьмой?

— Это говорило ваше пальмовое вино, а не я.

Она отошла. Ее нога, очевидно, болела еще сильнее и была перебинтована. Мадам Кото подошла к стойке, села за нее и включила музыку. Папа прожорливо глотал суп. Он дал мне немного мяса. Потом открыл бутылку пива зубами.

— А вина нет? — спросил он.

— Все вино я отдала твоим друзьям.

— Каким друзьям?

— Нищим, — сказал я.

— Они разбили мои стаканы и тарелки. Зачем ты их сюда привел, а?

— Я не приводил их.

— А зачем ты позвал их на вечеринку?

— Я не звал их.

Мадам Кото остановила музыку. Папа допил первую бутылку пива и принялся за вторую.

— Мадам Кото, я хочу поговорить с вами о политике.

— Зачем?

— Мне интересно.

— Что интересно?

— Люди.

— За кого вы будете голосовать?

— За себя.

— Я слышала, вы собираетесь организовывать свою партию, да?

Папа ничего не сказал. Я взглянул на плакаты политической партии, которую поддерживала Мадам Кото. Я изучал картинки с изображениями их лидеров. Она сказала:

— Мне не нужны неприятности. Уберите отсюда своих нищих. Я не хочу терять клиентов.

— Нищие тоже голосуют.

— Пусть они голосуют за вас, но уберите их отсюда.

Ветер подул в дверь. Затем мы услышали странный барабанный бой по крыше. Лампочка продолжала раскачиваться. Кто-то вошел. Поначалу я никого не заметил.

— Убирайтесь! — крикнула Мадам Кото.

Затем я увидел, что возле двери стоят трое нищих. Двое из них были без ног и передвигались на подушках, привязанных к локтям. У третьего был уродливый глаз. Они вошли в бар и собрались вокруг папиного стола. Папа допил свое пиво.

— Если ты избавишься от них, — сказала Мадам Кото, — я забуду весь ущерб, нанесенный мне, и вы с сыном сможете приходить сюда пить в любое время.

Нищие играли с пустыми бутылками. Папа отобрал у них бутылки и встал.

— Пойдем отсюда, — сказал он мне.

Мы вышли, и трое нищих, без умолку болтая, дергая Папу за штаны, пошли за нами. На улице спали другие нищие. Эти трое шли за нами, пока мы не дошли до дома. Папа повернулся к ним и помахал им. Они остановились. Мы вошли. Я оглянулся и увидел, что трое нищих, пригибаясь к земле, смотрят на нас своими странными глазами.

Глава 2

Той ночью ветер и гром не утихали. Придя, мы увидели, что Мама сидит на папином стуле, москитная спираль коптит на столе, а мамин разорванный парик брошен на кровать. Она выглядела уставшей. Она ничего не сказала, когда мы вошли. Она тихо покачивалась под звуки ветра, задувавшего над крышей, и под раскаты грома. Все изменилось, комната смотрелась непривычно, и Мама сидела, уставившись перед собой, словно перед ней лежала долгая дорога. Свеча уже почти догорела, москиты гудели, мотылек облетел Маму, как будто ее голова была пламенем, и вдруг ее глаза стали очень яркими.

— Что произошло? — спросил Папа, садясь на кровать.

Мама плакала. Она не издавала никаких звуков, но ее глаза блестели, она смотрела прямо перед собой, словно вдогонку ветру, и плакала. Я подошел к ней и положил голову ей на колени, но она не шевельнулась.

— Сходи и купи огогоро, — сказал мне Папа хриплым голосом.

Он дал мне денег, и я поспешил через дорогу. Какие-то нищие собрались прямо у входа в наш барак. Они передвигались группами. Я купил огогоро и на обратном пути увидел, что нищие перебрались к нашему фасаду. Они лежали на матах, под наклонными цинковыми стрехами, и смотрели на меня, когда я проходил мимо.

Вернувшись домой, я увидел, что Мама сидит на кровати, а Папа на трехногом стуле. Дым от москитной спирали образовывал голубые завитки вокруг его головы. Зажгли новую свечу. Папа флегматично курил сигарету. Он забрал у меня огогоро, налил себе солидную порцию и выпил. Мама наблюдала за ним. Я расстелил мат. Я рассказал Папе о нищих.

— Следующее, что они сделают, это займут нашу комнату, — ответила Мама.

— Я собираюсь построить им дом, — возразил Папа. — Я буду строить им школу. Азаро будет учить их читать. А ты научишь их торговать. Я буду учить их боксу.

— А кто их будет кормить, а? — спросила Мама.

— Они будут работать за еду, — сказал Папа.

Мама вытянулась на кровати. Какое-то время она не произносила ни слова. Затем села прямо и стала жаловаться, что у нее отобрали столик на рынке, что целый день она торговала вразнос и почти ничего не продала, что нога ее распухла, с лица сошла кожа от палящего солнца и что приходил этот Стулья-Напрокат, и она отдала ему всю мелочь, что у нее была.

— Ты должен заплатить мне за это, — сказала она.

— Я заплачу тебе вдвойне, — ответил Папа.

Мама продолжала говорить о том, как она торговала на главной дороге и вдруг увидела свою школьную подругу. Они вместе учились в начальной школе. У ее подруги теперь автомобиль с личным шофером; она выглядит на десять лет моложе Мамы и носит богатую одежду. Мама продала ей апельсины, и та женщина не узнала ее. Больше в тот день Мама ничего не продала, она сразу пошла домой.

— Эта жизнь для меня никогда не была хорошей, — сказала Мама.

— Вознаграждение ждет тебя, — сказал Папа отрешенно.

— Я сделаю тебя счастливой, — сказал я.

Мама пристально на меня посмотрела. Затем она улеглась. Вскоре она уже спала. Ветер дул через все щели в комнате, и нас пробирала дрожь.

— Что-то должно произойти, — заключил я.

— Что-нибудь замечательное, — сказал Папа, уверенно раскачиваясь на своем стуле.

Ветер задул еще сильнее. Мотылек облетел пламя. Затем свечка внезапно потухла. Мы так и сидели в темноте. В комнате было тихо.

— Я скучаю по крысам, — сказал Папа.

— Почему?

— Они заставляли меня думать. Все должны бороться, чтобы жить. Крысы очень много работали. Если мы не будем с ними осторожны, они унаследуют эту планету.

Тишина стала еще полновеснее. Я лег и стал прислушиваться к мыслям Папы. Его мысли были огромные, они вращались вокруг его головы, отскакивая от каждого предмета в комнате. Его мысли заполонили пространство и наполнили меня тяжестью, и через некоторое время я оказался внутри его головы, направляясь к началу начал: я шел с ним в деревню, я видел его отца, я видел, как уходят папины мечты. Его мысли были тяжелые, они сдавливали мне голову, мои глаза болели, и сердце быстро забилось в удушливой жаре комнаты. Папа вздохнул. Мама перевернулась на кровати. Комната наполнилась мыслями цвета сепии и аметиста. Контуры передвигались во тьме. Прямо над папиной головой на меня уставился зеленый глаз. Глаз был неподвижен. Затем он передвинулся к двери и стал татуировкой на деревянном косяке. Ветер усилился. Папа хрустнул суставами. Послышались удары, и я почувствовал запах чего-то настолько гнилостного, что вскочил с места.

— Что-то не так? — спросил Папа.

— Кто-то пытается войти в дом.

Стучали в окно. Я открыл его, влетел ветер и отбросил меня к кровати. Мама встала и направилась к двери. Она открыла ее и издала тихий стон. Папа оставался на месте. Запахи смерти, горечи, старых тел, выдавленных глаз и старых ран заполнили комнату. Несколько глаз зажглось в темноте. От двери раздался смех, и в дыхании вошедших чувствовались дурная пища и голод всего мира. Они вошли в комнату, окружив нас. В темноте, вместе с внесенным ими горьким ветром, с размеренностью странников, ставших нашими хорошими знакомыми, они расселись на полу, на кровати, на моем мате. У нас перехватило дыхание от их присутствия. Один из них пошел и уселся у папиных ног. Это была девочка. Я чувствовал запах ее горькой красоты, ее вытекшего глаза, ее немытых грудей. Они пришли к нам не как завоеватели, а как люди, которые долго прождали, чтобы занять свое место среди живущих. Они ничего не говорили. Мама стояла у двери. Все москиты ринулись в комнату; светлячки группами летали вокруг неподвижных фигур. Красная бабочка кружила над головой девочки, и когда бабочка села на нее, в комнате стало немного светлее от оранжевого света, от которого у меня задергался глаз.

— Кто вы такие, люди? — спросил Папа голосом, лишенным страха.

Наступила долгая тишина.

— Азаро, кто они такие?

Девочка вытянула руку и положила ее на папину ногу. Затем она стала ее гладить. Она гладила его ноги с нежностью, пока они не начали светиться оранжевым светом и выглядеть, словно их отполировали и отделили от тела.

— Мои ноги горят, — сказал Папа, — но я не чувствую тепла.

— Кто вы все? — прокричала Мама. — Убирайтесь отсюда прямо сейчас! Вон!

Опять наступила тишина.

— Это нищие, — сказал я.

Мама задержала дыхание. Папа отдернул ноги и сел прямо. Оранжевый свет погас в комнате. Я услышал, как Папа нащупал коробку спичек. Через секунду спичка была зажжена, но не Папой. Девочка-нищая подняла спичку в воздух и стало светло. Она была так прекрасна, сидя у ног Папы. Ее пустой глаз в обманчивом свете приобрел загадочный желтый оттенок. Ее нормальный глаз был почти голубым, но он был полон глубокой печали и тишины. От ее одежды пахло. Ее лицо было безмятежным, как у ребенка-духа. Не сводя глаз с Мамы, девочка зажгла свечу. Мы осмотрелись и увидели, что все нищие мирно сидят, словно на сельском собрании, на полу, прислонившись спиной к стенам, на кровати, каждый из них обремененный своей увечностью, выставляя гниющие раны, гротескные обрубки рук, похожие на резиновые кривые ноги. Один из них был с массивной головой, как у бронзовой скульптуры, источенной временем. У другого было распухшее адамово яблоко. У третьего — самые выпученные и бдительные глаза, какие мне только доводилось видеть. Казалось, что их создал какой-то извращенный или пьяный бог.

Мама издала крик и кинулась на нищенку. Казалось, что она сошла с ума. Она схватила ее за волосы и старалась поднять вверх. Девочка не двигалась и не издавала ни звука. Мама обхватила ее руками и попыталась тащить. Все это время она кричала. Все мы были погружены в транс. Мы смотрели за Мамой, не двигаясь. Мама пыталась оттолкнуть девочку, но как будто боролась с неподвижной силой. Глаза девочки стали странными. Она была неимоверно тяжелой, словно от бедности и страданий уплотнилась, как далекая звезда. Мама начала кричать:

— Убирайтесь, вы все! Уходите отсюда, нищие! Разве вы не видите, что мы тоже страдальцы? Наша ноша слишком тяжела для нас. Идите! Берите нашу еду, но уходите!

Внезапно она прекратила кричать. В наступившей тишине воцарилось загадочное оцепенение. Я вдыхал глубокие ароматы диких цветов, трав, прибитых дождем к земле, облаков и старого дерева, банановых деревьев и больших открытых пространств, легких бризов, мускуса и гелиотропов, цветущих на солнце. Ароматы исчезли. Мама повернулась к Папе, бросилась на него и стала осыпать беспорядочными ударами. Папа не двигался, сидя на стуле. Вскоре из пореза над глазом у него пошла кровь. Затем Мама порвала ему рубашку, и когда разлетелись все пуговицы, она очнулась от лихорадки. Она остановилась и пошла к нищей девочке. Она встала перед ней на колени. Девочка стала гладить Папу по ноге. Мама, плача, сказала:

— Я не хочу никому зла. Моя жизнь как яма. Я рою ее, но она остается прежней. Я наполняю ее, и она пустеет. Посмотрите на нас. Все мы живем в одной комнате. Я хожу по улицам с утра до вечера, продаю товары, молюсь богу своими ногами. Бог улыбается мне и обжигает лицо. Иногда я не могу даже говорить. Мой рот переполнен дурной жизнью. Я была самая прекрасная девушка в своей деревне и вышла замуж за этого безумца, и я чувствую себя так, как будто пять раз рожаю одного ребенка. Я, наверное, сделала что-то очень плохое, раз приходится вот так страдать. Пожалуйста, оставьте нас. Мой муж безумен, но он хороший человек. Мы слишком бедные, чтобы быть коварными, и даже когда мы страдаем, наши сердца полны добра. Пожалуйста, идите, мы сделаем что-нибудь для вас, но дайте нам уснуть в мире.

Долгая тишина повисла после маминой речи. Нищая девочка прекратила гладить папину ногу. Я расплакался. Папа закурил сигарету и налил себе еще огогоро. Он дал немного нищей девочке. Она отпила. Папа допил то, что осталось. Девочка закашлялась.

— Вы слышите меня? — спросила Мама.

— Она принцесса, — сказал Папа. — Они шли семь дней, чтобы попасть на мою вечеринку. Я не приглашал их, но они пришли. Река не течет по новому руслу просто так. Дорога дала им послание для меня. Разве ты не видишь, что они посланцы?

— Какое у них послание? — спросила Мама.

— Какое ваше послание? — спросил я у них.

Все нищие посмотрели на меня.

— И где ваш старший? — спросил я, вспоминая свою встречу в баре.

Папа посмотрел на меня.

Нищая девочка встала. Другие переменили позы. Затем, не говоря ни слова, взяв с собой увечья и раны, но оставив отвратительные запахи, они вышли из комнаты. Девочка уходила последней. Она внимательно на меня посмотрела, потом на Папу и закрыла за собой дверь. Я слышал, как они топчутся у нашего фасада. В отдалении залаяли собаки. Светлячки, москиты и мотыльки погибали на столе и на полу, убитые, по-видимому, запахами в комнате. Папа размеренно пил, покачивая головой туда и сюда, словно находясь в глубоком сне. Мама наклонилась, шлепнула себя по ноге, выпрямилась и тихим голосом сказала:

— Нищие принесли блох и оставили их, чтобы они нас кусали. Это их подарок. Ты сумасшедший, мой муж.

Я никогда не слышал, чтобы Мама говорила так грубо. Она пошла и села на кровать. Папина рана кровоточила. В глазах его было напряжение, челюсти двигались. Затем он сказал:

— Когда-то они были великими людьми. Голод увел их из их царства, и сейчас дорога — их единственный дворец. Я построю им школу. Я научу их работать. Я буду учить их музыке. Мы все будем счастливы.

Мама вышла, принесла немного воды и продезинфицировала комнату. Жидкость, которую она густо разбрызгала по всей комнате, ударила мне в ноздри. Мама поменяла простыни. Папа сидел с сонными глазами, с грубой порослью на лице, кровь стекала по щеке и капала на плечо его разорванной рубашки. Затем пришла Мама, обработала рану и залепила ее пластырем. Она пошла и легла на кровать. Папа еще долго что-то пьяно бормотал. Он говорил, что построит дороги в поселке, говорил о своих планах строительства, которые должны поднять в людях боевой дух, о том, что миру нужно вдохновение, говорил о моряках без кораблей, священниках без храмов, королях без дворцов, боксерах без противников, еде без животов, чтобы ее съесть, богах без единого человека, который бы в них поверил, мечтах без мечтателей, идеях, которые никто не может использовать, о людях без пути. Для нас в его речах не было смысла. Свеча почти догорела. Он встал и, все еще что-то бормоча себе под нос, пошел и лег на пол рядом со мной. От него пахло, как от большого животного, истощенного слона, и это был запах переизбытка энергии, переизбытка надежд и противоречий. Он бормотал что-то неразборчивое и вскоре заскрипел зубами. Когда он уже глубоко заснул, свеча ярко разгорелась и пламя затрепетало, как будто папин сон снабдил огонь кислородом. Мама встала с кровати, попросила меня передвинуться, и затем она сделала нечто очень странное. Она села верхом на Папу и стала его бить. Она била его по лицу, в грудь, отбивала маниакальный ритм на его животе, колотила и мутузила его изо всех сил, все время вскрикивая тихим устрашающе-монотонным голосом, не останавливаясь ни на секунду, как только позволяли руки.

— По-моему, я сломала кулаки о его челюсти, — сказала она.

Папа не шевелился. Мама глядела на него, спящего с открытым ртом.

— Почему это так, что когда я счастлива, крысы умирают одна за другой на полу, — сказала она.

Я молчал.

— Иди спать на кровать, — скомандовала она мне.

Затем она задула свечу и тихо улеглась рядом с Папой в ветреной темноте нашей комнаты. Вскоре я услышал ее сон. Мир перевернулся. Ночь заполнила комнату и накрыла нас, заполонив пространство светлыми духами, бывшими духами животных. Вымершие птицы стояли у папиных ботинок, красивый зверь с гордыми глазами, чья шкура отливала золотой пылью, стоял над спящими телами Папы и Мамы. Над кроватью, где я лежал, обозначились контуры дерева. Это было древнее дерево, его ствол был голубым, сок бриллиантовых оттенков тек вверх по его ветвям, сгустки света сверкали на его листьях. Я улегся горизонтально в его сложно переплетенный ствол. Темнота передвигалась; через нашу комнату проходили вымершие племена. Они шли по новым дорогам. Они шли уже три сотни лет и теперь появились в нашем ночном пространстве. Мне не нужно было их воображать. Впервые в жизни я понял, что невидимое пространство вошло в мое сознание и растворило часть внешней оболочки моего бытия. Ветер нескольких жизней подул мне в глаза. Эти жизни тянулись далеко назад, и когда я увидел великого короля мира духов, смотрящего на меня через открытые двери моих глаз, я понял, что меня влекут многие вещи. По-видимому, из-за того, что в нас скрыто столько всего, так важно содружество ближних. Та ночь оказалась ночью вестей. Утром я проснулся рано и увидел одно из посланий прямо на полу. Мама и Папа, крепко обнявшись, спали. На мамином лице были долгие дорожки от слез. Я снова заснул и когда проснулся, солнце было уже теплым, папины ботинки исчезли, и Мама оставила для меня на столе апельсин.

Глава 3

Нищие, которые напились вина Мадам Кото, ночью излили ярость своего голода. Они сломали столики, сорвали вывеску Мадам Кото, разбили окна и в конце концов устроились в недостроенном доме на краю леса. Обитатели улицы были недовольны. Мадам Кото послала партийных громил прогнать нищих. Я видел, как увечные нищие, однорукие, одноглазые, безногие, врассыпную шли по дороге, в полном смятении, в синяках, побитые. Они собрались под деревьями, поглядывая на бар Мадам Кото, вооруженные патетически выглядевшими палками. Они представляли из себя жалкую армию. Я не пошел в бар. Я видел, как Мадам Кото сидит снаружи, на высоком стуле, окруженная проститутками и громилами. Нищие оскорбляли меня, когда я шел мимо.

Придя домой, я увидел, что дверь закрыта. Адэ играл на разбитом фургоне политиков. Он выглядел похудевшим и был счастлив увидеть меня. Он рассказал мне, как приехал фургон партии богатых и стал разгонять нищих. Но нищие снова возвращались. Была большая драка, и осталось много раненых. Адэ говорил хрипло, и его голос был слабым. Солнце нещадно палило в тот день. Куры лежали без движения на перекрестках. Собаки были ко всему безразличны. Мы играли возле фургона, услышав крики у бара, побежали смотреть, что там такое, и увидели, как громилы снова избивают нищих.

В тот день высокий человек в безупречно белом костюме пришел спросить Папу. Он был очень высокий, глаза его были глубоко посажены, и голова была маленькая. Он стоял на жестоком солнцепеке, облокотясь на трость для ходьбы. Он жаловался на блох. Он пошел и купил себе бутылку огогоро и встал у нашего фасада, размеренно попивая. Он ни с кем не разговаривал.

Лицо его было довольно вытянутым, и он то и дело моргал, когда пот стекал ему в глаза. Через какое-то время он встал очень прямо, и, подойдя к нему, мы обнаружили, что он спит стоя. Мы дотронулись до него, он проснулся в одно мгновение, и затем пошел по улице в сторону главной дороги, и вскоре исчез.

Вечером Папа появился с нищими, которые прошлой ночью приходили к нам в комнату. С неуемной энергией человека, принявшего на себя новую судьбу, Папа водил их туда и сюда по улице. Он пытался организовать убирать мусор, чистить дорогу, красить столики, сажать цветы рядом со сточными канавами. Зажженный великим энтузиазмом, в своей разорванной рубашке, с болтающимся пластырем на лице, Папа ходил от дома к дому, предлагая людям голосовать за него. Он разворачивал свои планы относительно школы, убеждал их пожертвовать средства на содержание нищих, и везде, где бы он ни появлялся, люди ругали его, что он еще больше добавляет неприятностей в их жизнь. Нищие сгребли мусор с одного конца дороги и свалили в другом конце. Они помяли все цветы, которые пытались посадить. И поскольку Папа не мог согласиться с ценой на краску, необходимой для того, чтобы перекрасить монотонно-коричневые столики и потускневшие от солнца красные, желтые и синие дома, нищие так и стояли с бесполезными кисточками в руках. Прекрасная девочка-нищая следовала за Папой везде, куда бы он ни шел. Когда он подошел к другому скоплению нищих, те выслушали его с недоверием. Как только папа ушел, они перевернули столики. Потом пошли бродить по болоту. Рядом с деревянным мостиком они нашли матрас, поросший грибками и плесенью. Они выбили из него клопов и всю остальную живность. Нищие намеревались использовать матрас как лежанку, на которой все они смогли бы разместиться. Возник фотограф, быстрый как вспышка, и сделал свои фотографии. Он исчез с такой поспешностью, как будто его враги в любой момент могли выступить из вечерних сумерек. У меня не было ни одного шанса поговорить с ним. Он стал очень таинственный и недоступный. Папа ходил туда-сюда по дороге, крича о том, что бедность — дело наших рук. И пока он так кричал, вторая волна перевоплощений набирала силу.

Глава 4

Тем вечером в баре у Мадам Кото проходило самое фантастическое собрание. Везде стояли желтые автобусы. В воздухе плавали ароматы самой удивительной парфюмерии. Великое множество автомобилей было припарковано на прилежащих улочках и в закутках. Всю ночь гремела музыка, заставляя содрогаться окрестные дома. Женщины были наряжены в тщательно подобранные шелка ручной работы. Позолоченные браслеты и цепочки, брошки и кольца из дешевых рубинов, обязательные туфли на высоком каблуке поблескивали в искусственном освещении. Везде были женщины, скандально выставлявшие напоказ броскую сексуальность.

Приземистые влиятельные мужчины с ожерельями вождей на шеях и веерами из орлиных перьев в руках; мужчины с длинными ногами, в белых ботинках; мужчины с древними глазами навыкате и выдающимися вперед животами, чья громоздкая походка выдавала неколебимое клановое могущество; мужчины, почти гиганты, с толстыми шеями и потеющими грозными бровями, с мужественными бедрами почти древесной крепости — все они были там. Это были наследники титулов и бессчетных акров земли.

Были там и дети в красном, целые семьи, разодетые в шелка, один старик с попугаем, травники, служители культов, а также невысокий мужчина в белой шляпе с козлами на привязи, предназначенными для великого жертвоприношения. Я увидел, как привели одно странное животное, антилопу дукер с пронзительными глазами. Все приглашенные теснились в баре.

Снаружи ходили слухи, что вечеринка устроена, чтобы отпраздновать обретение Мадам Кото новых возможностей, установку электричества, консолидацию ее партийных связей, расширение сферы ее влияния в этом и других мирах. Говорилось даже, что это событие должно запечатлеть ее вхождение в мир мифов. Самые безумные слухи ходили про то, что происходит ночами, когда мы все спим, и в течение дня, когда мы, как всегда, понятия не имеем об изменениях, происходящих в сплетениях тонких энергий и силовых полей.

В то время как мы замечали только банальных громил, агитационные фургоны и агрессивность политических столкновений, новые пространства росли как гроздья. Пространства, которые мы не можем ни назвать, ни даже представить, так что нам остается только догадываться о них по незаконченным жестам и темным необъяснимым поговоркам. Слухи наполняли все события высокой значимостью. В атмосфере плавали неправдоподобные звуки. Продавцы земляных орехов, торговцы жареной кукурузой, шиноремонтники, прорицатели судеб, продавцы пива — все собрались вокруг бара, наблюдая за ним с расстояния, делая свое дело, тогда как в баре не утихали пьяные голоса и смех, время от времени сопровождаемые пронзительными ритуальными воплями.

Затем, к нашему изумлению, электрики и плотники, механики и разнорабочие подъехали в кузове грузовика и проложили серебряный кабель от электрического столба к бару Мадам Кото, или так нам показалось; затем они подсоединили кабель к фасаду, где обычно висела вывеска, быстро натянули провода и повесили на них разноцветные лампочки, осветившие ночь. Человек Стулья-Напрокат, в свою очередь, принес пятьдесят шесть стульев. Под нашими изумленными взглядами рабочие растянули огромный брезентовый тент красно-желтого цвета. Рядом разожгли очаги, которые сразу же окружили женщины; вскоре очаги зашипели маслом от жарящегося козлиного мяса, баранины и антилопьей вырезки. Множество пива было принесено в ящиках с именами и адресами новых известных пивоварен. И впервые в жизни мы услышали, какой может быть публичная музыка. Звуки дьявольских виртуозов-барабанщиков, пламенные мелодии тубы, скользящие тона кларнетов и октавы басовых саксофонов, носовые голоса синкопирующих музыкантов, гонги и колокольчики заставляли воздух вибрировать, землю — содрогаться, а зрителей пускаться в танец. Мы наблюдали за силуэтами танцоров под тентом. Горящие лампочки голубого, желтого и оранжевого цвета, бриллиантовые флюоресцентные лампы на шестах привлекли к себе мошек и мотыльков, которые тут же пустились в общую круговерть танца, взмахивая своими крылышками под бодрые ритмы.

Обитатели нашего района, у которых не было никаких шансов быть приглашенными на вечеринку, надели на себя лучшие одежды и бродили вокруг тента, мечтая хоть как-то поучаствовать в диком празднике, надеясь на случайную встречу, счастливый билет из той потусторонней тьмы, откуда все мы смотрели на Мадам Кото и шептались о ее ненормальной беременности. Все говорили, что ее время вот-вот настанет. Некоторые люди говорили об этом в апокалиптических тонах. Нищие, держащиеся на солидной дистанции, тоже собрались около тента. Деликатесные ароматы козлиного мяса и антилопьей вырезки, бобовых пирогов, жареного подорожника и богатых специями кушаний заставляли нас сглатывать излишки слюны и с еще большей горечью проклинать бедность и потустороннюю тьму, к которой, казалось, все мы были приговорены.

Посреди всего этого Папа изо всех сил старался заставить нищих работать. Они потеряли всякий интерес к его планам. Папа стал бегать по всей дороге и громко кричать. Разочарование разгоралось в его крови. Его грусть усиливала мое понимание его краха. Одна только нищая девочка с посохом, ведя своего отца, все еще шла за Папой. Он кричал:

— Мы можем изменить мир!

Люди смеялись над ним.

— Вот почему наша дорога всегда страждет, — кричал он им. — У нас просто нет стремления что-либо изменить!

Один из людей снаружи тента, обитатель потусторонней тьмы, сказал:

— Черный Тигр безумен!

Папа обернулся и погнался за ним. Обитатели нашего района бросились на Папу. Их уже давно вывели из себя его причуды. Нищая девочка закричала и стала бросать камни в его обидчиков. Один из камней отскочил в Папу, попав ему в рану. В ярости от того, что им не довелось присутствовать на блестящей вечеринке, местные жители набросились и на нищих. Те ответили им, но проиграли схватку и побежали под тент. Громилы вышвырнули их вон. У громил и охраны были лошадиные кнуты. Выкинув нищих, они бросились и на нас, без разбору колошматя и нищих, и жителей нашего района, словно мы, в конце концов, принадлежали к одному братству. Громилы вогнали себя в эру будущей войны. Они без разберу били детей и женщин. Ветер сдул нас всех в единое целое. Они хлестали нас, и мы спасались бегством в разброде и смятении. Под воздействием ритуальных чантов, исполненных в застойной атмосфере нашего поселка, в лихорадке своего внезапного восхождения, уверенные в том, что будущее на их стороне и что их обращение в людей власти теперь уже неизбежно, громилы щелкали кнутами, выражая презрение тем из нас в потусторонней тьме, чьи лица казались похожими одно на другое, и чья угроза для партии была лишь в том, что откуда-то на нее надвигался хаос. И затем вышла Мадам Кото. Она увидела эту сумятицу и закричала. Она призвала всех к порядку. Ее охрана и громилы тут же пришли в себя. Мадам Кото была блистательна в ниспадающих складках золотого шелка, с перьями в головном уборе. У нее была новая тросточка с металлической головой льва. Ее нога стала еще толще. Ее живот раздулся. Лицо ее было припудрено, веки подведены сурьмой. Она выглядела великолепно. Одно ее присутствие, уже внушающее трепет, призвало нас к молчанию в той тьме, где все мы были разбросаны. Она умоляла нас оставить в покое ее партию. Она пообещала и для нас праздник, который она устроит в знак уважения к нам и в знак признательности, что мы поддержали ее политику. Она приказала своему временному шоферу выставить нам напитки и еду. И затем, прихрамывая, ушла под тент.

Нищие вместе с жителями сразу же набросились на еду и питье. Громилы и охрана глазели на нас с ухмылками и потом запели издевательские песни. Они упивались своими издевательствами. Папа выругался на них и поспешил домой. За ним чуть сзади шла нищая девочка, а я шел за ней. Папа вошел в комнату, а девочка осталась снаружи. Соседи стали о нас шептаться.

Я не слышал, что они говорят. Девочка повернулась ко мне, направив на меня свой странный глаз. Я уже не слышал больше шепотов.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Элен, — ответила она.

— Тебе нравится мой отец?

Она поначалу ничего не ответила. Затем, когда я уже собрался уходить, она сказала:

— Может быть, это ты тот, кто мне нравится.

Я не понял ее. Я прошел в комнату. Папа одевался в свой выходной французский костюм. У него на лице было три пластыря. Он мазал себя сильнейшей арабской парфюмерией. Он надел старые ботинки, собрал свои волосы и расчесал их. Я рассказал ему о человеке в белом.

— Белый человек? — спросил он возбужденно.

— Нет, — ответил я.

— Чего он хочет? Он хочет за меня голосовать?

— Нет.

Папа топнул ботинками по полу. Когда он был удовлетворен тем, что они не жмут, он сказал:

— Много разных людей интересуются мной. С сегодняшнего дня я держу свою дверь открытой.

— А как же воры?

— Какие воры? Что им у нас красть, а?

— Мамины деньги.

— А у нее есть деньги?

— Я не знаю.

— Хорошо. Нам нужны голоса. Я собираюсь идти на вечеринку Мадам Кото. Приоденься. Иди и помой лицо. Ты будешь моим младшим подчиненным.

— А как же девочка?

— Какая девочка?

— Элен, нищенка.

— Она будет моим телохранителем. Все нищие — это моя охрана. Я построю им университет.

— Когда?

— Когда ты умоешь лицо.

Я пошел и быстро умылся. Когда я вернулся, Папы уже не было. Нищая девочка стояла у входа. Я повел ее нищих на вечеринку Мадам Кото.

Глава 5

Снаружи тента Папа старался прорваться внутрь.

— Я политик! — говорил он.

— Нам не нужны такие политики, — сказал один из вышибал.

— Почему же?

— Иди отсюда! Если бы ты был политиком, ты бы не ломал двери.

— А я разве ломаю вам двери? — гордо спросил Папа. — У меня разве есть автомобиль?

— Просто иди отсюда.

Папа начал сыпать оскорблениями. Он устроил такой шум, что вышибала послал за громилами. Те пришли, скрутили его и выпроводили, бросив около леса. Он вернулся назад — пиджак в грязи, в волосах сухие листья, пластыри отклеились. Он подошел к вышибале и опрокинул его одним круговым ударом.

— Если ты уважаешь только тех, кто вышибает двери, тогда вот он я, — заявил Папа.

Громилы кинулись на него. Одного из них он отбросил на капот автомобиля. Другого он сложил вдвое ударом в солнечное сплетение. Он весь трясся от переполнявшей его энергии; глаза его сверкали маниакальным блеском. Кто-то закричал. Мадам Кото вышла, увидела что происходит, приказала громилам прекратить драку и очень вежливо попросила Папу присоединиться к вечеринке.

Я пошел за ним. Нищая девочка — за мной. У двери я наткнулся на слепого старика. У него с собой был новый инструмент, гармоника. На нем была красная шляпа и желтые очки.

— Чего ты хочешь? — спросил он меня.

— Войти.

— Никак не получится.

— Почему же?

— Ты гнусный ребенок. Покажи мне своих друзей — и я их съем.

Я подальше оттолкнул его кресло-каталку и присоединился к вечеринке. Люди находились в еще большей лихорадке, чем это казалось снаружи. Или, может быть, они все были где-то не здесь, на празднике позади этого праздника. Звук от музыкальной аппаратуры был очень громкий. Я видел гигантов и карликов. Я видел белого человека с посеребренными ресницами, танцующего с женщиной, и лицо его заливало краской, когда ее массивные груди прижимались к нему. Длинные столы были заставлены фруктами и жарким, рисом и восхитительно пахнущим тушеным мясом, овощами и пластиковыми тарелками. Куда бы я ни посмотрел, меня восхищали огни. Запруженные толпой пространства внезапно стали пустыми. И в этой пустоте я увидел призрачные фигуры белых людей в шлемах, оценивающих возможность добычи драгоценных камней из богатой земли. Анализ проводился спектральными машинами. Я видел призрачные фигуры молодых мужчин и женщин с опущенными головами, которые молчаливо занимались своим делом среди празднующих. Они все время передвигались, находясь на одном месте. Над ними празднующие танцевали под музыку новой эры, обещавшей независимость. Мужчины-политики, шефы с их набедренными повязками, агбада и веерами, женщины в шелках и в красных туфлях, оплаченные слуги, исполнители хвалебных песен, все неистово танцевали, потея и улыбаясь. Мадам Кото на пределе сил бродила среди празднующих, больная нога тянула ее вниз, ее голова чуть накренилась на одну сторону, как у безутешного Маскарада, ее лицо лоснилось от изобильной жизни. Было странно видеть, что она становилась еще прекраснее, когда прибавляла в весе. Выражение глубокого презрения непроизвольно играло на ее губах. Организатор фантастических событий, она шла прямо сквозь людские массы и начала так сильно чихать, что чуть не свернула себе шею. Подошли ее женщины и отвели ее в бар.

Папа со всеми разговаривал о политике. Он выглядел жалко в своем черном французском костюме. Все, с кем он заговаривал, насмешливо на него посматривали и зажимали нос носовым платком. Женщины отказывались с ним танцевать. Папа откусил кусочек козлиного мяса и смущенно застыл в уголке. Я бродил среди больших попугаев в клетках, видел ощипанных кур, извивающихся на сковородках, и встретился с антилопой дукер, привязанной к столбу. Она смотрела прямо на меня. Ее глаза были огромные и постоянно меняли цвет. Ее бородка, как детский фартук, свисала почти до колен, и от нее сильно пахло. Она стояла без движения, в то время как вокруг нее не утихали танцы. Я видел, как мужчины танцуют в состоянии политической эрекции. Пот и сексуальные флюиды заполняли воздух. Танцующие женщины поднимали от себя жаркие волны круговыми вращениями своих задниц. На одном конце вечеринки скованная цепями обезьяна все время срывала парики с проституток. Один политик застыл в созерцании подрагивающих женских ляжек, и обезьяна вырвала у него из рук кусок антилопьего мяса. Обезьяна скрылась. Политик огляделся по сторонам. Он взял себе еще кусок жареного мяса и продолжил созерцание. Опять произошло то же самое. Вскоре он исчез с какой-то женщиной. Затем я заметил, как чьи-то руки медленно двигаются под столом. Музыка стала громче. Кто-то дал мне что-то выпить. Выпивка была очень крепкой, я выпил все залпом и попросил еще. Земля содрогалась от музыки и танцев. Цветные лампочки раскачивались. Под столами руки с тремя пальцами, ноги с двумя большими пальцами искали друг друга, не касаясь земли. Корзины с едой плавали в воздухе, и никто их не нес. Еда исчезала под столами. Когда музыка остановилась, карлик встал на сцену и пропел хвалебную песнь вечно юной Партии Богатых. Затем он продемонстрировал, как он умеет глотать ожерелье с каури и вынимать его из своих ушей. Слепой старик заиграл на гармони, и зеленая жидкость закапала у него из глаз. Люди хлопали, приветствовали музыкантов и пили за здравие партии, за ее долгое будущее процветание и власть над народом, за Мадам Кото. Музыка возобновилась. Слепой старик, очень пьяный, шатаясь, бродил по всему павильону, и за руку его вела женщина в голубой набедренной повязке и такой же блузке. Когда он об кого-нибудь ударялся, то выпрямлялся и говорил:

— О, какая вечеринка!

Когда он сталкивался с женщинами, то смеялся и вытягивал вперед костлявые руки, ища их груди. Женщины обращали на него внимание. Его отводили к каталке, и он танцевал на ней, как перевернутая сороконожка. Женщины приносили ему выпить. Он пил очень много, поглядывая на празднество через свои желтые очки и приговаривая:

— О, Леди Этой Ночи!

Попугаи громко протестовали в своих клетках. Антилопа дукер глядела на меня. Я отвечал ей пристальным взглядом прямо в глаза, менявшие цвета в глубине. Я смотрел ей в глаза и чувствовал, что меня затягивает в ее сознание. Я чувствовал, что меня наполняет тяжесть и беспокойство. Когда это чувство прошло, рвота поднялась в моем горле, и я обнаружил себя в желтом лесу, пробирающимся сквозь сияющую изумрудами паутину. Звезды падали с ночного неба, вонзались в землю этого леса и образовывали глубокие ямы. Заряжаясь обильной энергией сна, я скакал через великие джунгли, опьяненный свободой ветра, своими четырьмя ногами и тем парящим надо мной духом, который вдохновляет всех ночных скакунов. Я видел оболочки своих безмятежных предков, мужчин и женщин, для которых звезды были словами и богами, для которых и мир, и небо, и земля были бесконечным языком снов и примет. Я скакал мимо каменных монолитов глубоких ночей превращений, где существа более раннего времени были творцами, прежде чем они стали охотниками; я скакал мимо скоплений оболочек духов. Я был посланником ветра. Духи скакали вместе со мной, играя с языком моей скорости, с загадками моих слов. Они глубоко заглядывали мне в глаза, и я их понимал. Я несся через ночной лес, где все было подвижно и изменчиво, где все вещи меняли свои формы и где все танцевало в упоении страсти и мудрости. Я бежал, пока не достиг Атлантики, где серебро и синь висели над ночью лесов. Птицы плавали в аквамариновом небе. Перья туда-сюда ныряли по волнам. По небу плыли густые белые облака, двигаясь, как наступающая армия туманов и призраков, над бескрайне-безмятежной синью и под вечно возрождающимися звездами. Призрачные корабли столетий непрерывно причаливали к берегам. Я видел флотилии, планширы, большие корабли-призраки и множество гребных судов, везущих людей в шлемах с зеркалами, ружьями и странными текстами, которые не смогла смыть атлантическая соль. Я видел пристань кораблей и судов. Белые корабли, призрачные формы глубоких ночей, вступали на наши побережья, и я слышал, как начинает плакать земля. Этот плач путал меня. Глубоко в глазах дукеры я бежал через желтый лес, через обманутые поколения, через время. Я присутствовал при разрушении великих храмов, при агонии могучих деревьев, которые давали убежище бунтарям многих столетий, равно как и утешительным воспоминаниям, священным текстам, алхимическим секретам колдунов и сильнодействующим травам. Я видел, как умирает лес. Я видел людей, с течением жизни уменьшавшихся в размерах. Я видел гибель множества их дорог, их путей и их философий. Драгоценные камни и камни с атомной энергией они доставали из глубин памяти своих предков. Я видел, как деревья отступают, крича, в синюю землю. Я слышал, как великие духи земли и лесов обсуждают, где им отыскать временное убежище. Они отправлялись в путешествие, глубоко в тайные пространства, помахивая амулетами безумия вокруг своих тайных оболочек, чтобы помешать людям ограбить их в момент отступления от грозящей пяты завоевателей. Я видел, как возвышаются новые дома. Я видел, как новые мосты повисают в воздухе. Старые мосты, невидимые, по которым ходили люди и духи, оставались невредимыми, но менее посещаемыми. И в то время как с приходом новой эры становилось все меньше свободной игры пространств и дружбы с трубящим зимородком и другими птицами, что-то умирало во мне. Я бежал глубоко в соляные пещеры скалистых мест. Охотники с новыми орудиями смерти преследовали меня. Когда люди и животные понимали друг друга, они становились свободными. Но сейчас охотники преследовали меня в глазах антилопы. И пока я исчезал в лесу грома, на чьих невидимых вратах было выклеймлено семь заклинаний, что-то щелкнуло меня по голове. Яркая звезда описала надо мной круг. Смех загнал меня в серебряную пустоту. Я открыл глаза и обнаружил, что меня убаюкивает карлица. Ее глаза были большие и печальные. Я попытался встать и стряхнуть это наваждение, но она крепко прижимала меня руками. Восемнадцать глаз следили за мной. За ними я видел антилопу, которая вглядывалась в меня какой-то надеждой, застывшую в своем рабстве, вглядывающуюся в меня так, словно моя свобода заключалась в том, чтобы освободить ее от неминуемой смерти, от принесения в жертву во имя открытия дороги судьбе Мадам Кото.

Глава 6

— Ой, друг мой, да ты проснулся! — сказала мне женщина-карлик.

На ней было белое платье с шелковыми оборками и поддельными блестками. Я уже видел ее раньше. У нее была полоумная улыбка, растянутая по всему лицу. Ее глаза были похожи на луны, и когда я посмотрел в них, что-то сместилось в глубине моей головы. Глаза антилопы притягивали меня. Теплые, древние, магнетические, они говорили на языке духов и крови.

— Я попросила тебя со мной потанцевать, но ты отказался, — сказала карлица, сияя своей чудной улыбкой.

Она взяла мои руки и положила их на свои большие пылающие груди. Они трепетали, как два гигантских сердца. Карлица дрожала, улыбка увядала на ее лице. Она уставилась на меня с такой пугающей нежностью и мольбой, что меня прошиб пот. Она потащила меня на танцплощадку и, под смущенный смех других празднующих, нас захватили пульсирующие ритмы музыки. Она крепко прижала меня к грудям и обдала странной сексуальностью своего мягкого тела, и, еще не успев ничего осознать, я уже кружился среди крепко сбитых ног взрослых. Она вращала меня, падала мне на руки, трясла грудями перед моим лицом, и обнимала мой зад, и льнула ко мне, кружила мне голову и растворяла все вокруг в своем знойном танце. Она продолжала вращать меня, наполняя мою голову необъяснимыми силами желания, и ее улыбка становилась все ярче. Она так крепко меня прижала, что от выпитого вина кровь чуть не потекла у меня из ушей. Красный свет затопил мой мозг, и когда мои глаза прояснились, запахи тысяч ароматов, дикой любви в жарких недозволенных ночах, запахи вагинального сока, животного пота переполнили мои чувства. В страшной жаре этого танца я увидел, что среди эротических танцоров, политиков и шефов, торговцев властью, экстрасенсов, оплаченных весельчаков, громил и проституток, всех как один двигавшихся под ритмы новой музыки, есть те, кому не знаком мир живущих. Я увидел, что некоторые проститутки, будущие невесты упаднической власти, отплясывают свой танец ногами козлиц. Другие женщины были химерами, сиренами и пожилыми куртизанками с ногами пауков и птиц. Некоторые политики и торговцы властью, шефы и прочие мужчины были сатирами, минотаврами и сатанистами, вместо ступней у которых были раздвоенные копыта быков. Копыта и лапы были искусно спрятаны под шерстью. Одетые с иголочки, они танцевали как мужчины и женщины, тогда как были мертвецами, духами и замаскированными животными, полулюдьми, танцующими под ритмы господствующей власти. Все вокруг меня, казалось, изменяется, принимает разные формы. Я закричал. Карлица закрутила меня на одном месте. Столы полетели на меня и затем прошли сквозь тело. Я головокружительно вращался, рассыпая себя по сторонам, танцуя не просто с женщиной-карликом, а с четырехголовым духом, который только и ждал меня, притаясь во времени. Я только что влюбился в жизнь, и четырехголовый дух выбрал наилучший момент, чтобы станцевать со мной, поворачивая и кружа меня по необычным пространствам, в этом танце указывая мне путь из мира живущих. Огни стали фиолетовыми. Все еще находясь в танце, который я не мог контролировать, я обнаружил себя в безводной пустыне, где тени были реальными вещами, где песок поднимался в воздух и образовывал невероятных стеклянных монстров. Четырехголовый дух вел меня в танце через пустыню, держа меня железной хваткой. Чем сильнее я боролся, тем крепче становилась хватка, пока мои руки не посинели. Он вел меня через ветра пустынь, скрывавшие в себе духов, хозяев этих мест, и могущественные создания, которые заворачивались в песчаные бури, чтобы прикрыть свою наготу, через зыбучие пески, поверх широких оползней, через миражи, в которых текучие видения из воздуха таили в себе города, трепещущие богатыми базарами, рыночными площадями и ворохами галлюцинаций; он вел меня в танце через города-миражи, где у высоких женщин были стеклянные груди, и прекрасные женщины тащили за собой фосфоресцирующие кошачьи хвосты, через колодцы и мимо оазисов, в которых мрачные фигуры становились серебряными в воде, через улицы элитных кварталов, в которых люди молили ниспослать им любовь, мимо пристанищ рабов, где бесчисленные души кровью писали свои имена на стенах, через казармы опьяненных солдат, гарнизоны невольничьих городов, прямо в сердце забытых цивилизаций, куда Пифагоры приходили учиться математике, в священные рощи богов и в пустые дома перерожденных пророков, и через великие протяженности пустынь, которые в реальности были населены ищущими приключений племенами и воинственными существами, а также людьми, которые стали своими собственными каменными надгробьями, — через все это вел меня четырехголовый дух в танце смерти. Я видел черное лицо Сфинкса таким, каким оно было изначально. Меня бросало в песчаные бури и круговерти, пески завывали, и я видел невидимые деревья и растения, луга, усеянные цветами с чашечками, полными страсти — призраками той растительности, что цвела там в незапамятные времена. Я чувствовал нестерпимую жажду в горячих песчаных круговертях, голова раскалялась от жары, и глаза мои засыпало песком, и когда я закричал, мой крик потонул в музыке богов пустыни. Я решил спасаться. Я боролся и брыкался. Я не хотел, чтобы пустыня вошла в меня. И когда мы приблизились к палящему центру пустыни, где корабль с высокими мачтами ждал спуска на воду, четырехголовый дух сказал:

— Этот корабль довезет нас домой к твоим спутникам через все океаны песка.

Затем новая музыка, состоящая полностью из гласных звуков пустыни, обрушилась на меня и наполнила страданиями. Я начал звать великого короля мира духов, но он не появился. И затем изо всех сил я позвал Маму. Из безмолвия этой странной любви я увидел ее в рваном парике, в браслетах и с парой синих очков на глазах. На ней была яркая набедренная повязка и блузка, ослепительная в своей белизне. Она встала надо мной и подняла меня на руки. Пустыня прожигала дыры в моем мозгу, охватывая пламенем всю мою голову.

Спокойствие прохладных вод стекало у меня по лицу, и Мама добрым голосом спросила:

— Азаро, почему ты плачешь?

Она нежно держала меня. Карлицы больше не было рядом со мной. Четырехголовый дух исчез в мистерии танца. Я больше не видел ни гигантов, ни раздвоенных копыт полулюдей, которые похоронили наши надежды на два поколения, ни птичьих лапок странных женщин. Формы утратили свою изменчивость.

— Почему тебе плохо? — спросила Мама.

Я прижался к ней. Она отерла слезы с моего лица. Горло мое пересохло. Я долго молчал. Время от времени прохладный ветер овевал меня. Мама дала мне попить воды со льдом. Я выпил ее всю и захотел еще. И через какое-то время, когда я стал чувствовать себя лучше, я посмотрел на Маму. Она улыбнулась.

— Мы видели, как ты танцуешь, сын мой. Ты танцуешь прямо как твой дедушка. А потом ты упал. Тебе сейчас лучше?

Я не ответил на ее вопрос.

— Зачем тебе эти синие очки? — спросил я ее.

Она засмеялась.

— Я потом тебе скажу. Это хорошая история.

— Скажи сейчас.

— Здесь слишком шумно. Где Мадам Кото?

— Я не знаю.

— Если ты поможешь мне ее найти, я расскажу тебе эту историю, когда мы вернемся домой.

Я отправился на поиски Мадам Кото. Все, кого я ни спрашивал, говорили, что только что ее видели. Прекрасная нищая девочка, сидя за столом, смотрела на меня, пока я ходил туда-сюда. Я уже был готов задать ей вопрос, когда она приложила палец к губам. Она на что-то указала. Я глазами последовал за ее рукой и увидел, что нищие совершают сложную воровскую операцию. Они хватают фрукты, жареное мясо, горшки с жарким и тарелки с рисом и передают их по рукам в направлении выхода. Еда исчезала под тентом. Элен следила за операцией.

— Ты хочешь мне помочь?

Она отмахнулась от меня.

— Ты что, не умеешь разговаривать?

Она молча посмотрела на меня и затем мягко отстранила рукой.

Глава 7

Один из политиков наклеивал денежную банкноту на потные груди женщины, танцевавшей с безудержной чувственной страстью. Папа был вовлечен в жаркие споры с человеком в красной шляпе. Человек то и дело отталкивал Папу, но тот возвращался обратно. Мама подошла к нему, взяла его за кулаки и вскоре они уже танцевали вместе. Впервые в своей жизни я увидел, как они танцуют. Я продолжил поиски Мадам Кото. В баре женщины разливали всем дымящийся перечный суп. Передо мной была поставлена тарелка супа, который я быстро съел, а затем запил пальмовым вином, чтобы смягчить жар перца, проникавшего мне в мозг. Вино поплыло в моих глазах. Я вышел на задний двор. Антилопа провожала меня бриллиантовыми глазами. Эти глаза сразу же завладели мной, и я, продолжая двигаться, не мог от них оторваться, и в итоге врезался в женщину, которая несла поднос с едой. Тарелки рассыпались, еда упала на пол. Из глубины ночи материализовались нищие, похватали упавшую еду и исчезли. Женщина выругала меня. Я выругался на нее. Она схватила кусок полена и погнала меня по всему заднему двору. Я побежал в буш и наткнулся на фигуру Мадам Кото. Она резко выпрямилась. Ее глаза были затуманены, словно она находилась в каком-то трансе или в состоянии жгучего страдания. От нее пахло причудливыми ароматами, странной парфюмерией, кремнем и шкурой гиены, перьями и старыми деревьями.

— Что ты тут делаешь? — спросила она. — Иди к отцу.

Я побрел назад.

— Моя мать ищет вас.

— Убирайся! — крикнула она.

Я отступил. Я стал бродить вокруг очага. Я спрятался за глиняный котел, который вынесли наружу. Я наблюдал за Мадам Кото. Она оставалась в неподвижности. За мной гудело празднество, музыка сотрясала всю окрестную растительность, и громкие голоса растворялись в ночном воздухе. Затем Мадам Кото вышла из буша. Она шла ко мне. Вскинула руки вверх в драматической мольбе и затем вздохнула. Я увидел краем глаза зеленый отблеск глаз антилопы. Этот зеленый отблеск что-то всполошил в моем мозгу. Я отбежал от очага и спрятался за антилопу. Мадам Кото повернулась к тому месту, где был я, и ничего не увидела. Она снова застыла. Лунный свет дотронулся до моих глаз. Антилопа тронула меня копытцем и начала утаскивать прямо в себя, ветер поднял странную тьму из моего сознания, вода затопила мне уши, и я обнаружил себя в глазах магического животного и на мгновение увидел мир его глазами. Повсюду были необычные создания: горбатые силуэты ползущих животных, глаза, летящие по ветру, дома-организмы, которые вели себя как плотоядные растения, цветы, в которых копошились черви, и черви с цветами, серебряные нити, вспыхивающие в воздухе. И я увидел, что Мадам Кото беременна тремя странными зародышами. Двое из них сидели у нее в утробе прямо, а один вниз головой. У одного из них была маленькая бородка, у другого — полностью сформировавшиеся зубы, а у третьего были коварные глаза. Все они проказничали, брыкались и растягивали пуповины, это были худшие представители детей-духов, и ни у кого из них не было желания появляться на свет. Я издал страшный крик. Что-то загнало тьму глубоко в мое сознание. Мадам Кото склонилась надо мной. Я отошел от антилопы. Мадам Кото выпрямилась, подошла ко мне и спросила:

— Зачем ты так смотришь на мой живот своими дурными глазами?

— Я не смотрю, — ответил я.

Она ударила меня. Мне было не больно. Затем она отложила лунные камни, жалуясь на боли в животе. Она пошла к себе в комнату и вскоре появилась с веером из павлиньих перьев. С великой важностью она прошагала обратно к празднующим.

Политики прилепляли деньги ей на лоб, когда она исполняла импровизированный танец, певцы пели о ее достижениях; женщины обступали ее, сыпя комплиментами. К ней подошла Мама, и они поговорили, показывая на еду. Казалось, что Мадам Кото рассказывает ей про самых важных гостей на вечеринке. Рядом с Мадам Кото Мама выглядела худой и изможденной. Ее парик был в жалком состоянии, как будто незадолго до вечеринки она нашла его на дороге. Ее синие очки придавали ей немного безумный вид. А медные браслеты подернулись зеленью от воды, которая сочилась с нашей крыши.

Пока они говорили, слепой старик начал что-то кричать из своего кресла. Поначалу никто к нему не прислушивался. Он брыкался и боролся с собой в пьяном угаре, и когда ему удалось встать на ноги, он вышел к центру площадки для танцев. Он повернулся сначала в одну сторону, потом в другую. Затем он встал на колени и пополз, все время крича:

— Воры! Боры!

Мадам Кото, будучи всегда бдительной хозяйкой, была первой, кто обратил внимание на его необъяснимое возбуждение. Обмахивая себя веером, пробиваясь через раскачивающиеся толпы танцующих, она подошла к слепому старику.

— Я вижу, как еда плывет под столами, — сказал он надтреснутым голосом.

— Где?

— Везде. А вы видели, чтобы жареные козлики летали?

Мадам Кото, вышучивая его, пыталась заставить его встать на ноги. Он отказывался.

— У вас под столом крысы. Я вижу большую крысу. И у нее только один глаз.

Слепой старик встал, поправил свои желтые очки и стал прыгать вверх и вниз, пронзительно визжа, как полоумный волшебник. Затем он вынул свою гармонику и стал играть в промежутках между пластинками. Некоторым из танцующих игра старика не понравилась.

— Убери отсюда эту грязную музыку, — сказал кто-то.

Мадам Кото собралась уже уходить, когда увидела позади слепого старика какую-то вспышку. Котелок с перечным супом проплывал над столом. Внезапно она ринулась к столу, поранила ногу и упала. Телохранители бросились к ней и помогли встать. Когда она снова была на ногах, она, крича, показывала на кого-то:

— Поймайте этих воров! Выпорите их! Приведите их сюда! Я преподам им незабываемый урок!

Все вокруг заполонила ее ярость. Она кричала, швыряла тарелки и еду на пол. Музыка остановилась. Мадам Кото носилась по всему павильону, размахивая руками, набрасываясь с тростью на своих фаворитов. Громилы выбежали наружу. Посреди всеобщего смятения Мадам Кото увидела прекрасную нищенку, безропотно сидевшую под столом и словно предлагавшую себя в качестве жертвы. Вскоре пришли громилы, таща за собой под тент нескольких нищих. У них в руках были котелки с едой. Мадам Кото заставила их нести эти котелки на голове. Все засмеялись. Повинуясь мстительности своего живота, в котором бились проклятые дети-абику, нестерпимой боли распухшей ноги и свернутой шеи, она приказала телохранителям выпороть нищих. Наступила тишина. Никто не двигался. Странная антилопа смотрела на все бесстрастными глазами. Телохранители, один за другим, сказали, что они не будут пороть нищих. Мадам Кото овладел такой неистовый гнев, что она бросилась бить по спинам телохранителей тросточкой с набалдашником в форме головы льва, крича на них, чтобы те задали нищим публичную порку. Нищие смотрели на нее безо всяких эмоций. Они молчали. Безногие, однорукие, одноглазые, с мягкими полуоформленными конечностями, они смотрели на нее мирно и безмятежно. Мадам Кото, все еще беснуясь, превращая свою боль в ярость, стала выпихивать телохранителей из-под тента, крича, что они больше у нее не работают, чтобы они возвращались в те вонючие канавы, откуда она их вытащила. Затем одна из проституток срезала в буше хворостину и с криками стала избивать нищих. Она била их жестоко, по спинам, по ранам, по лицам и по изувеченным конечностям. Телохранители передумали и присоединились к избиению. Той ночью новый закон очевидности вошел в нашу жизнь. Когда громилы хлестали нищих, странные облако пыли поднималось от их спин, поднималось в воздух, и когда пыль касалась лампочек, то превращалось в летящих насекомых, и вскоре весь тент с его флюоресцентными огнями был запружен ордами зеленых мошек.

Когда Папа увидел избиение, он бросился к громилам и стал отнимать у них кнуты. Телохранители прыгнули на него и придавили к земле. Мадам Кото, все еще находясь в ярости, приказала пороть нищую девочку вместе со всеми. Проститутка стала ее стегать. Элен сносила побои, не двигаясь и не издавая ни звука. Пока ее били, она смотрела на Мадам Кото добрыми глазами. Доброта ее глаз еще больше разозлила Мадам Кото. Мама подошла к ней и сказала:

— Скажи им, чтобы они прекратили. Ты же не знаешь, кто эта девочка.

— Она воришка.

— Она не воришка.

Мадам Кото что-то проревела в адрес Мамы. И громко оскорбила, сказав, что Мама сама нищая. Она выплеснула столько горечи и злобы, что Мама была ошеломлена. И затем Мама сделала что-то странное. Она сорвала парик у себя с головы и швырнула его на пол. Она сняла синие очки. И затем побежала прочь с вечеринки, оставляя после себя ужасные проклятия. Когда возобновилось избиение нищей девочки, снова задул ветер. Это был скрипучий ветер. Под градом ударов нищая девочка медленно клонилась к земле. Папа яростно боролся с охранниками. Антилопа начала тихонько рычать. У нищей девочки потекла изо рта кровь. Она стекала с ее губ и каплями падала на землю. Я заплакал. Кто-то ударил меня. Это был слепой старик. Он опять принялся играть на своей гармони под звуки ударов.

— Хорошая порка, — приговаривал он.

Ветер поднял края тента. Нищая девочка ползла по полу. Я обежал вокруг гостей. Они обмахивали себя веерами. На их лицах было оживление от нового спектакля. Протискиваясь мимо гостей, я снова заметил копыта, козлиные ноги, паучьи лапы и шкуры с шерстью. Я подполз к антилопе и отвязал ее от шеста, освободив из рабства и от жертвенного предназначения. Антилопа скакнула с заднего двора прямо под тент. И в то время когда ветер начал раскачивать тент, а лампы ходить ходуном, крик испуга донесся из обескураженной толпы. Антилопа скакала среди блистательной публики, опрокидывая клетки с птицами, переворачивая столы, меся копытами еду, опрокидывая подносы с жареным мясом, давя фрукты, врезаясь в клетки с большими попугаями, задевая столы со стоящими на них бутылками пива, устраивая настоящее светопреставление. Попугай забил крыльями и взлетел под тент, обезьяна вырвалась и убежала с полными пригоршнями фруктов, громкоговорители с грохотом рухнули, люди в смятении стали топтать друг друга, везде стоял визг, громилы погнались за антилопой, пытаясь поймать ее. Папа оттолкнул женщину, которая избивала нищенку, Мадам Кото заехала Папе по голове металлическим концом трости, слепой старик повизгивал от удовольствия, как злой волшебник, антилопа выскочила через прорезь тента, и в него задул ветер, скособочив тент на одну сторону. Мадам Кото громко призывала всех к порядку. Попугай вылетел через прореху в тенте. Громилы повернулись к Папе и уже готовы были превратить его в отбивную, когда внезапно раздался голос, облеченный неземной силой:

— Стоп!

Все застыли как по волшебству. Затем медленно все стали оборачиваться на человека, от которого исходила такая власть. Ветер стих. Голоса умолкли. Суматоха под тентом немного улеглась. И затем высокий мужчина в белом костюме, который тогда ждал Папу, выступил из находившейся в ожидании толпы.

Глава 8

— Оставьте его мне, — сказал он тонким призрачным голосом. — Я изобью этого Черного Тигра, даже не запачкав свой выходной пиджак.

Слепой старик сыграл пару аккордов на своем инструменте.

— Битва — это замечательно! — сказал он.

И прежде чем мы смогли разобраться, что реально происходит, мужчина в белом выстрелил таким ударом Папе в лицо, что он отлетел и упал на стол. Около пятнадцати секунд он лежал без движения. Никто отчетливо не видел этого удара. Празднующие, очнувшись от оцепенения, зааплодировали. Старик сыграл мелодию. Нищие зашаркали ногами и ушли из-под тента. Девочка-нищенка осталась, скрючившись, лежать на земле. Кто-то полил водой на Папу. Тот быстро вскочил на ноги, осмотрелся и заморгал.

— Где я? — громко спросил он.

Празднующие разразились смехом. Папа зашагал кругами. Затем он упал. Потом поднялся, дотянулся до чашки с пальмовым вином и выпил. Я подошел к Папе.

— Что ты тут делаешь? — грозно спросил он.

— Человек в белом ударил тебя.

— Белый человек?

— Нет. Вон тот, — и я указал на человека в белом костюме.

Папа пошел по столикам, допивая из всех чашек с пальмовым вином, которые он находил. Затем затряс головой, словно пытаясь стряхнуть с себя паутину, издал воинственный клич и ринулся на человека в белом. Но прежде чем Папа смог что-то сделать, человек, как кнутом, хлестнул его мастерским ударом. Папа рухнул и съежился. Он катался по земле и извивался, как перерезанный червяк. Я снова бросился к нему.

— Пойдем домой, — сказал я.

— Зачем? — прокричал он.

— Этот человек избивает тебя.

— Какой человек?

Папа, казалось, находился не здесь, а на какой-то мифической земле. Казалось, что он не понимает, что с ним происходит. На его лице словно по мановению невидимого волшебника в одно мгновенье появились два чудовищных пурпурных синяка. Правый глаз почти скрылся. Я и не знал, что простой удар может нанести столько вреда, так обезобразить лицо и вызвать такую дезориентацию. Изумленные папины глаза слегка косили, губы подергивались. Я нагнулся к нему, чтобы слышать, что он говорит.

— Вечеринка была замечательная, — слабо проговорил он, глотая слова.

— Пойдем.

— Я радуюсь танцам, — сказал он.

— Ты не танцуешь.

— А что же тогда я делаю?

— Проигрываешь бой.

— Бой? Черный Тигр? Проигрывает бой? Никогда!

Он встал, шатаясь, немного прошелся и упал на нищую девочку. Некоторое время он так и лежал. Заиграла музыка. Мужчина в белом потирал руки. Мадам Кото немедленно заинтересовалась им и послала телохранителей навести о нем справки. Партийные шефы, торговцы властью и крупные военные, всегда высматривающие новые кадры себе в подчинение, послали своих людей спросить, на кого он работает и может ли он поступить к ним на службу. Громилы тоже окружили его, спрашивая, кто он и откуда, предлагая особую должность в своей организации. Проститутки и шлюхи низкого пошиба тоже проявляли к нему заметный интерес. Певцы изобретали ему имена и прославляли его героические деяния. Нищая девочка, у которой все еще текла кровь из носа и изо рта, выбралась из-под Папы. Когда она встала, я заметил, что ее больной глаз был открыт. Он был желтоватый, слегка подернутый голубым. Она встряхнула Папу. Празднующие бросали обоим колкие замечания. Папа присел и взял себя за голову. Когда он увидел нищенку рядом с собой, он коварно улыбнулся, притянул ее к себе и попытался обнять. Нищая девочка освободилась от его пьяных объятий. На папином лице появилось выражение отвергнутого влюбленного, и казалось, что в любой момент он может разразиться какой-нибудь нелепой и сентиментальной любовной песней.

— Жена моя, куда ты уходишь? — спросил он нищую девочку.

Девочка встала и начала отряхивать песок со своих волос. Рубцы от побоев на ее спине проглядывали сквозь рваную одежду. Волосы падали с ее головы, как будто это был распадающийся парик.

— Маг! — сказал слепой старик и сыграл на своей гармони.

Папа встал на ноги. Девочка стала уходить. Папа пошел за ней.

— Идем отсюда! — сказал я.

— После того как я женюсь, — сказал он, покачиваясь.

Затем он остановился, посмотрел по сторонам и заметил, что все смотрят на него и откровенно забавляются. Он заметил человека в белом и взглянул на него как в первый раз. Он оглядел зеленых мотыльков и мошек, разноцветные лампочки и хаос перевернутых столов, раздавленной еды, покосившийся тент. Затем сказал:

— Я думал, что я сплю.

— Нет, ты не спишь, — сказал я.

— Я думал, что я нахожусь на Земле Воюющих Призраков.

— Он и есть Воюющий Призрак.

— Ты хочешь сказать, что я не спал?

— Нет, — ответил я, — ты проигрываешь бой.

— Ты напился, — сказал слепой старик.

— Напился и получил, — добавил громила.

Папа потрогал лицо. Он поморщился.

— Так это были настоящие удары?

— Да, — ответил я.

— Кто это сделал?

— Человек в белом.

Внезапно Папу закружила энергия ярости, и я подивился тому, как он умеет сразу достигать глубин своего духа.

— Быстро беги и зови Сами, букмекера, — сказал Папа, просыпаясь. — Мы заработаем кучу денег и построим нищим школу.

Я ринулся за Сами, прихватив с собой Адэ. Когда я вернулся, Папа уже снял рубашку и в поту боксировал сам с собой. Он казался окончательно проснувшимся. Он тряс головой, накачивал пресс и проделывал самые замысловатые упражнения. Он похрустывал суставами, вытягивался, разминал мускулы, делал свои, особые, движения, глубоко дышал, раздувал себя и выпускал из себя энергию дикими воплями. Он смотрелся очень впечатляюще. Толпа оглядывала его презрительно. Только жители нашего района, которые прошли под тент благодаря всеобщей суете, скандировали боевое имя Папы и приветствовали его. Слепой старик сидел на своей каталке с гармонью в одной руке и куском антилопьего мяса в другой. Время от времени он взбрыкивал ногой и как перевозбужденный ребенок говорил:

— Призовой бой! Очень хорошо. Где же букмекер?

Мужчина в белом, высокий, стройный, создававший вокруг себя ауру невероятной отчужденности, с маленькой головой и булавочными зрачками, стоял на одной ноге. Он был неподвижен. Его глаза отдаленно напоминали глаза рептилии. Один взгляд на него выводил из равновесия. Никто не мог на него долго смотреть.

Сами прибыл со своим ведерком и небольшой охраной. Он ходил по зрителям, собирая ставки. Ставки были против Папы. Один из политиков вынул большую кипу фунтовых банкнот и сказал:

— Я очень много чего слышал об этом Черном Тигре. Он просто фигляр. С сегодняшнего дня я даю ему новое имя — Черная Крыса.

Вокруг взорвался смех и грубый хохот. Празднующие смеялись до колик. Политик очень много поставил против Папы. Все пришли в дикое возбуждение. Сами весь в поту ходил от группы к группе, от человека к человеку, записывая имена и ставки, собирая деньги в ведерко. Вскоре потребовалось еще одно ведерко. Все женщины, проститутки, дешевые шлюхи, случайные посетители — все достали деньги. Сами послал за усиленной охраной. Пришли все люди из его барака, вооруженные дубинками и пневматическими ружьями. Когда Сами закончил сбор денег, он весь истекал потом. Он насквозь промок, представив себе ужас полнейшего финансового краха, безотлагательной ликвидации, тотальной бедности и бездомности. Он подошел к Папе. Отирая свои брови, умоляющим голосом он сказал:

— Если ты выиграешь этот бой, ты построишь университет.

— Школу для нищих, — поправил Папа.

— Как тебе угодно. Только выиграй, слышишь? Или я стану самым бедным человеком. Мои дети будут голодать. Моя жена сойдет с ума. Все мои деньги, все деньги, которые я смог занять, все деньги, которых у меня теперь нет, все они здесь. Только победа!

Папа оттолкнул его. Бой начался. Папа кругами обходил человека в белом. Он бросился на него, но человека уже там не было. Слепой старик, хихикая, помахивая куриной костью, сказал:

— Вот это то, что мы называем магическим боксом.

Меня сморщило от отвращения к нему. Папа продолжал преследовать человека, нанося далекие свингующие удары, шквал коротких выпадов, но он только сбивал с толку зеленых мошек и смущал мотыльков, так и не доставая до того человека.

— Так ты не хочешь драться? — спросил он в тревоге.

Человек нанес ему удар с такой быстротой, что только когда женщины снова втолкнули Папу на арену, мы смогли оценить эффект удара. Человек продолжал избивать Папу своими электрошоковыми ударами, и его кулаки были так молниеносны, что, казалось, сам он все это время стоит на месте, а папина голова отскакивает назад от воздуха или чьей-то невидимой руки. Нос у Папы распух, носовая перегородка сломалась, кровь залила все лицо. Папа старался не дышать собственной кровью. Когда он вдыхал, для него это было сущим мучением. Внезапно мне показалось, что он ужаснулся своей боли. Человек слегка повел плечом, и папина голова отскочила как мячик. Человек бил Папу, как ему захочется, с холодным пугающим равнодушием. Я не мог этого выносить. Он продолжал бить Папу по носу, увеличивая в размерах синяки, меняя цвет лица и перестраивая его, разрушая папину философию, сминая его реальность, переставляя ему зубы и вынимая силу из его здоровых крепких ног. Каждый раз, когда Папа получал удар, резкий сухой свет с другой планеты пронзал мой череп. Ослепленный этим избиением, я вышел из рядов зрителей, отыскал Адэ и спросил его, есть ли у него амулет из ящерицы, который сделал его отец.

— Он не сработает, если противник носит белые одежды, — сказал он.

— Ну и пошел отсюда, — крикнул я и снова бросился наблюдать за поединком.

Папа впитывал в себя чудовищные удары. Слепой старик продолжал смеяться. Каждый раз, когда Папа начинал свою бесполезную атаку, слепой старик издавал странные звуки, выразительно каркая или квакая, расстраивая и лишая мужества Папу. Он проделал это несколько раз. Вскоре празднующие подхватили этот диссонансный квак в качестве гимна против Папы. Я решил избавиться от старика. Я опять разыскал Адэ и попросил его мне помочь. Мы прокрались под тент и очень осторожно откатили каталку из рядов зрителей. В общем возбуждении, когда каждый был сконцентрирован на поединке, никто нас не заметил. Мы катили каталку очень быстро, крича, что старику нездоровится, чтобы нас скорее пропустили. Старик кричал и угрожал нам проклятиями. Но его возбужденность только убеждала людей в том, что нас надо пропустить.

— Колдуны уносят меня! — вопил он.

Никто не верил ему. Мы покатили его по дороге, по тропинкам, глубоко в лес, и, когда мы остановились, очки слетели с его носа.

— Что происходит? — кричал он.

В темноте его слепые глаза были уродливы. В них играл огонек любопытства.

— Я ничего не вижу, — кричал он так, что мы содрогались.

Мы уже стали уходить, но старик схватил Адэ за руку и не отпускал ее. Я стал бить его палкой по голове, он ослабил захват, защищая голову и испуская тихие стоны. Наконец мы с Адэ бросили старика, и его стоны понеслись по всему лесу.

Вернувшись под тент, мы увидели, что бой уже изменился. Папа перешел через пустыню изнеможения и нашел в себе второе дыхание и новые оазисы энергии. Он весь был покрыт потом и синяками. Его голова вошла в плечи, и плечи немного опустились. Он больше стал похож на камень, на человека, который окончательно отверг унижение в качестве условия выживания. Было что-то странное в том, как он принимал удары.

Он больше не боялся зубодробительных выпадов, которые обрушивал на него человек в белом. Папа продолжал ходить вразвалку и покачиваться под натиском методичных, почти научно выверенных комбинаций этого человека. Было удивительно видеть, что на нем не было и капельки пота. Папа пошатывался на почти водяных ногах, но я был уверен, что он притворяется. Я крикнул:

— Черный Тигр, измажь его пиджак!

Все головы повернулись ко мне. Человек в белом также взглянул в мою сторону. В этот короткий момент его замешательства Папа сработал четко. Он схватил его за воротник и, сопровождая атаку безумным воплем, порвал его костюм. Человек пытался защитить пиджак, но Папа забыл все правила боя и сконцентрировался на том, чтобы порвать пиджак в клочья. Он схватил рваные края и, развернув человека кругом с помощью ног и поясницы, сорвал пиджак с его плеч. Папа начал преследовать его и довершил дело, оборвав куски белой ткани, последние, что болтались у человека на руках. Под пиджаком у него была рубашка, и Папа с жестокой настойчивостью стал сдирать с него рубашку вместе с галстуком. Под рубашкой у человека оказалась голая волосатая грудь. На животе виднелись любопытные татуировки, и на шее висели амулеты. У него была впалая грудь и глубокая дыра в районе пупка. Он был такой волосатый, и его волосы так напоминали шерсть диких животных, что зрители издали изумленный крик, когда увидели, насколько он не похож на человека. Мужчина стал прикрывать себя. Папа нанес ему удар в голову, тот закрылся обеими руками, и Папа схватил его за брюки, дернул и сорвал их с мужчины. Он оказался на длинных тонких ножках, как у паука. В его глазах появился страх и стыд, что его распознали. Люди попятились, задыхаясь от ужаса. Сами, владелец букмекерской конторы, послал охрану отнести домой ведерки с деньгами. Нищая девочка захлопала в ладоши. Все женщины разинули рты.

Мужчина поднялся в ярости. На нем были самые странные трусы, какие мне доводилось видеть. Он бросился на Папу и не смог его достать. Он бросился снова и обдал Папу градом мощных ударов. Целых десять минут они бились с яростным упорством. Папа колотил его изо всех сил, но он не падал. Мужчина ответил апперкотом, и папина голова отшатнулась.

— Бей его в грудь, Черный Тигр! — крикнул Адэ.

Папа не обратил на крик внимания. К нему вернулась усталость. Он пыжился, он качался из стороны в сторону, но его удары не имели силы. Мужчина замахнулся, чтобы нанести мощный свингующий удар, но в это время задул ветер, тент закачался, и лампочки внезапно погасли. И когда они зажглись, человек стоял ошеломленный с поднятой рукой. Папа, выкрикнув свое имя и призвав весь свой дух, исполнил один из самых сокрушительных ударов, какие я видел, и мужчина полетел через тент, сбивая на своем пути столы, тарелки, жареное мясо. Папа стоял в ожидании, покачиваясь, переминаясь с ноги на ногу. Мы все ждали, что человек встанет, но он уже не поднялся. Проститутки старались привести его в чувство, но человек не двигался. Они даже не смогли поднять его. Мы слышали, как они говорили, что он слишком тяжелый. Его тело так и осталось снаружи тента, в потусторонней тьме. Больше мы его никогда не видели.

Сами бросился к центру арены и провозгласил Папу победителем состязания. Жители нашего района, которые снаружи наблюдали за схваткой, окружили Папу. Нищая девочка, я и Адэ все время трогали его, вытирая потоки пота с его тела. Как громом пораженный своей победой, обессиленный от боли, Папа лег на землю. Мы старались оживить его, но это было бесполезно. Никто не пришел нам на помощь.

Пока все это происходило, слепой старик отыскал путь из леса и подкатил на своей каталке под тент. Он ругал всех колдунов и костлявых детей дьявола. Он катился то в одну сторону, то в другую. Его помощники пытались успокоить его, но он отбрасывал всех со своего пути. Его ярость была пугающей.

Мы пытались поставить Папу на ноги. Он лежал холодный. Нищая девочка позвала на помощь других нищих. И пока мы пытались оживить Папу, старик гонялся за мной под всем тентом. Никто не мог остановить его. Я проползал под столами. Я бросался в него предметами, но он преследовал меня с кошмарной настойчивостью. Я подбежал к Папе, стараясь его разбудить, но слепой старик догнал меня, как дьявольский лунатик, раскинув перед собой руки. Затем внезапно он отвернулся от меня и с быстрым движением змеи, которая бросается на случайную добычу, мертвой хваткой вцепился в Адэ.

— Ага, попался, летучий колдун, — триумфально крикнул он.

Адэ закричал. Я ударил старика палкой. Его помощники обрушили на меня град затрещин. Я стал бросаться в них костями и палками. Затем старик, еще крепче сжимая руку Адэ, сказал мерзким скрипучим голоском:

— Дай мне посмотреть твоими глазами!

И затем случилось самое необычное. Адэ начал корчиться, извиваться, биться в конвульсиях. Его глаза вращались в орбитах, пока от них не остались одни белки. Он открыл рот, и язык его вывалился, он стал задыхаться и издавать хрипящие звуки. Люди пытались освободить Адэ из мертвой хватки старика. Я прыгнул старику на спину, и он закричал:

— Слезай с моей спины!

— Оставь в покое моего друга, — сказал я.

— А ты тяжелый, ребенок-дух! — крикнул он.

Я висел на его спине, и его кости врезались в меня. Я схватил руками его за шею и пытался задушить, но он метался из стороны в сторону. Я пытался расцарапать ему глаза, но он укусил меня и сбросил с себя с силой пяти здоровых мужчин. Слыша как хрустнула его шея, я полетел и упал среди разбитых столов, мешанины из фруктов и бобовых пирогов, и тогда все прояснилось. Старик стоял, покачиваясь. Адэ извивался в жутком эпилептическом припадке. Толпа почти разошлась. Мадам Кото нигде не было видно. Громкоговорители были упакованы. Проститутки сидели на складных стульях, поглядывая на нас. Старик надел желтые очки и заиграл на гармони. Его помощники увозили его. Я встал на ноги. Нищие, Сами и его охрана, люди из нашего района и Элен подняли Папу на плечи, словно он был поверженный в битве король, и понесли его в ночь. Я помог Адэ встать. Он дрожал. Припадок отпустил его, но он шел так, как будто ноги его были резиновыми. Уходя из-под разоренного тента, мы слышали, как проститутки обзывают нас. Впереди я слышал диссонирующую гармонь старика. Мы замыкали процессию, которая несла Папу домой. Лицом он был повернут к звездам. И затем звук хлопающего тента заставил меня обернуться.

Поднялся ветер. Автомобили разъезжались. Деревья скрипели. Уродливая музыка гармони увядала на ветру, скрежещущие аккорды затихали в кустах буша. Контрапункты ветра свистели в проводах. Яркие желтые и голубые лампы то вспыхивали, то гасли. Затем они стали гореть ровно, Адэ сказал голосом кота:

— Что-то происходит.

Ветер стих. И снова подул. Я увидел, как тент скособочило на сторону и подняло в воздух. Его раздуло, снова перевернуло, и затем ветер погнал его дальше, над домами; необъятная ткань хлопала, ее формы менялись, и наконец тент свалился на чью-то крышу, и тогда небо треснуло, блеснули две молнии и полил дождь. Он лил как из ведра, превращая в грязь землю, залаяли собаки, запах горелой резины наполнил воздух, и мы услышали короткий душераздирающий крик Мадам Кото. Затем все огни погасли.

Глава 9

Темнота была наполнена голосами. Нищие и Сами несли Папу домой. Когда мы дошли до нашей комнаты, Мама была невменяема. Папу положили на кровать и прикрыли белой тканью. Люди ушли, но я слышал, как они, уходя по улице, басом распевают героические песни. Папин рот был перекошен. Белый шрам шел по всему лицу. Глаза исчезли. Губы были похожи на распухшие цветы. Состояние было хуже, чем после всех его предыдущих боев вместе взятых. Он не двигался. Казалось, что он даже не дышит. Мама продолжала плакать. Нищая девочка зажгла еще три свечки. Сами сел на папин стул. Нищие расселись на полу. Я уложил Адэ на свой мат. Кроме Мамы, все молчали.

Мама выбежала, вскипятила воду, вернулась и наложила на папино лицо теплые компрессы. Ей не пришло в голову, что синякам нужен холод. Нищая девочка гладила папину ногу. Больше никто не двигался. Через какое-то время Мама успокоилась. Она посмотрела на всех нас.

— Ну-ка слезай со стула моего мужа, — крикнула она Сами.

Тот подскочил, как ужаленный змеей. И встал около окна. Затем он подошел ко мне и прошептал:

— Когда он выздоровеет, зайдите ко мне. У меня все деньги. Я найду ему лучшего травника.

Затем, словно его поймали на краже, он на цыпочках вышел из дома.

— И вы все, убирайтесь, — крикнула Мама на всех, кто находился в комнате.

Нищие зашаркали ногами. Нищая девочка встала, дотронулась до моей головы, так что моя плоть загорелась, и вывела всех из комнаты. Они ушли без слов. Адэ лежал на мате и его глаза плавали в орбитах. Время от времени он содрогался. На его губах играла бледная улыбка. Я наклонился к нему.

— Я скоро умру, — сказал он.

— Зачем ты такое говоришь?

— Мое время пришло. Друзья зовут меня.

— Какие друзья?

— Из другого мира.

Мы оба замолчали.

— О чем это вы двое тут шепчетесь, а? — спросила Мама.

— Ни о чем.

— Что случилось с ним?

— Ему нехорошо.

— А где его отец?

— Я не знаю.

— Спаси меня Бог! — прокричала Мама.

Свечи догорели. Мама закрыла дверь и стала искать спички.

— Ох, эта жизнь. Нет покоя. Женщина страдает, женщина трудится в поте лица, и ни покоя нет, ни счастья. Мой муж побывал в трех боях. Бог знает, что станет с его мозгами. Эта жизнь не для меня. Я возьму и однажды повешусь, — сказала Мама.

— Не делай этого, Мама, — попросил я.

— Молчи, — ответила она.

Я затих. Где-то глубоко во мне начали звучать старые песни. Древние голоса из мира духов. Песни обольстительной чистоты, с музыкой, обладающей совершенством света и камней. Адэ свела судорога. Пол затрясся. Судорога пробрала его до самых костей. Мама зажгла свечу. Она села на папин стул, раскачиваясь взад и вперед, с остановившимися глазами, с лицом, в котором не было прощения. Мне стало невыносимо грустно. Адэ снова странно улыбнулся, еще глубже уходя в свой жуткий эпилептический экстаз. Я склонился над ним.

— Беды будут всегда. Может быть, это просто одна из них, — сказал он. — Твоя история только начинается. Моя заканчивается. Я хочу вернуться в свой другой дом. Твоя Мама права — слишком много здесь, на земле, бессмысленных страданий.

Его голос приобрел старческий тембр. Вскоре я узнал этот голос. Змея пробежала у меня по спине, и я не мог перестать содрогаться. Адэ продолжал говорить надтреснутым замогильным голосом слепого старика.

— Мое время подошло. Я порвал утробу своей матери, и теперь она не может рожать детей. Придя и уходя, я уже повидал этот мир, я видел будущее. Коран говорит, что ничто не закончено.

— Что же будет? — спросил я его.

Дрожа всем телом, кусая до крови губы, он произнес:

— Будет второе рождение твоего отца. Человек с семью головами заберет тебя отсюда. Ты вернешься. Ты останешься здесь. Перед этим духи и наши предки проведут большое собрание, чтобы обсудить будущее мира. Это будет самое важное собрание, которое произойдет в мире. Грядет страдание. Будут войны и засухи. Ужасные вещи произойдут. Новые болезни, голод, богатые будут есть землю, люди отравят небо и воды, люди сойдут с ума, прикрываясь именем истории, облака будут выдыхать огонь, дух отлетит от вещей, сам смех будет странным.

Он остановился. Наступила долгая пауза. Затем он продолжил, вселяя в меня страх.

— Грядут перемены. Перевороты. Везде солдаты. Уродство. Слепота. И затем, когда люди будут меньше всего этого ожидать, произойдут великие перемены в мире. Страдающие люди узнают справедливость и красоту. Прекрасные перемены придут издалека, и люди осознают великий смысл борьбы и надежды. Наступит мир. Затем люди все забудут. И все начнется снова, и будет то лучше, то хуже. Не бойся. У тебя всегда есть за что бороться, будь это красота или радость.

Он опять остановился. Его лихорадка перешла во что-то другое, его голос задрожал, глаза стали спокойные.

— Наша страна — страна-абику. Как ребенок-дух, она приходит и уходит. Однажды она решит остаться здесь. Она станет сильной. Я уже не увижу этого.

Его голос изменился, стал более естественным, почти добрым.

— Я вижу образ двух тысячелетий. Я пьян тем, что они мне говорят. Множество столетий возрастает во мне. Я вижу великого музыканта на земле по ту сторону морей. Девять тысяч лет тому назад. Этот музыкант — я. Я вижу священника, я вижу пастыря добрых людей. Священник — был мной, пастырь — был мной. Я вижу зловещего воина, который убил много невинных людей и упивался их кровью. Я был им. Жил однажды солдат, которого забили камнями до смерти и отдали на съедение крокодилам в Египте. Я был этим солдатом.

— Ты несешь чепуху, — сказал я.

Он рассмеялся, закашлялся и продолжил говорить. Его голос становился все тише и тише. Его губы еще шевелились, но я больше его не слышал. В его легких начались спазмы. Я почувствовал запах горящего дерева. Дым собирался в его волосах. На секунду я подумал, что припадок сжигает его. Я дотронулся до Адэ. Его лоб был холодный. Глаза были широко раскрыты, но меня он не видел. Я поднял глаза и заметил, что Мама спит на папином стуле. Я лег, закрыл глаза, и сон сошел на меня облаком зеленых мошек. Я последовал за ними в мамин сон. Я испытал шок, обнаружив себя в ее сне. Она была молодой женщиной, свежей и прекрасной, с белой птицей на плече. На ее лице были румяна, на шее висели магические ожерелья, а на левом локте жемчужины на нитке. Мама бродила по деревне, окрашенной в цвет сепии, ища Папу. Она увидела его на дереве. Она залезла на дерево, но Папа спрыгнул с дерева и побежал к реке. Мама слезла с дерева и запела песню из своего детства, стараясь привлечь папин дух. Она пела Папе, прося его не уходить, умоляя его вернуться во имя любви. Река стала бриллиантово-голубого цвета, и водная русалка, зеленая, с печальными глазами и красивыми грудями, с лицом нищей девочки Элен, обняла Папу и повела его к устью реки, где высился изумрудный дворец. Орлы пили вино из серебряных кубков. Лебеди рассказывали истории под большими деревьями. Черный тигр с короной принца и глазами моего деда ревом оглашал городские окрестности, читая стихи из античных поэм и сакральные тексты, которые могли влиять на порядок вещей. Русалка повела Папу в свой дворец и омыла ему ноги. В гигантском холле неколебимые фигуры воинов провожали Папу бесстрашными глазами. Подошли антилопы с венчиками цветов вокруг шеи и присели у папиных ног. Русалка облачила Папу в богатые аквамариновые одежды. Затем из тайных покоев прорычал могучий лев. Все статуи в холле задвигались. Воины очнулись от забытья и прошли в тайные покои. Статуи были прекрасны. Их маски были прекрасны. У статуй были странные человеческие лица, у одних были большие члены, у других обольстительно-округлые груди с высокими гордыми сосками, и у многих из статуй были когти Сфинкса. Маскарады танцевали в холле и награждали Папу подарками. Затем Папу вывели из дворца наружу, где его ожидал автомобиль. Папа сел в автомобиль. Мама стояла на берегу реки, собираясь прыгнуть в нее, и я прикоснулся к ней. В гневе она сказала:

— Уходи из моего сна. Я пытаюсь вернуть обратно дух твоего отца.

Я не знал, куда мне уходить. Солнце опаляло нас, и белая птица на мамином плече слетела в воду, Мама исчезла, и стало так жарко, что мои волосы высохли, деревья охватило пламенем, и от них пошел яркий желтый дым. Бабочек становилось все больше и больше, они прилетали с солнца, порхали вокруг моего лица, так что у меня кружилась голова, и когда я закашлялся, они залетели ко мне в рот, я сел прямо и увидел, что в нашей комнате полно дыма, и когда я закричал и разбудил Адэ, загадочно улыбавшегося в своем сне, подскочила Мама и крикнула:

— Азаро, вставай! Свеча подожгла стол!

Я быстро пришел в себя, налил воду в ведерко и вылил на стол. Адэ сел и улыбнулся мне.

— Мне уже хорошо, — сказал он.

Мама вытерла стол мокрой тряпкой, словно он раздражал ее. Потом она пошла и села на кровать, сжала мое лицо горячими ладонями и спросила:

— Сын мой, что ты делал у меня во сне?

Я ничего не ответил.

— Отвечай мне, — сказала она.

— Это был не твой сон. Это был папин сон.

Мама выпрямилась. В темноте я не мог видеть ее лица. Ночь содрогнулась от ее печали.

— Твой отец сел в автомобиль и поехал в деревню. Твой дедушка обработал его раны и утешил его дух. Потом он поехал в Угхелли, чтобы купить парфюмерию, которая помогла бы избавиться от дурного запаха бедности. Затем он полетел на луну. И потом отправился в далекие земли духов. Множество земель. Я слышала, как его голос оглашает небо. Духи отказались пустить его на небеса. Они послали его пройти через ад, через земли духов, где наши предки целыми днями напролет задают друг другу неразрешимые загадки. Он проходил через страны, полные дворцов, страны снов, где все люди были невидимками, где мудрость и радость растворены в воздухе. В мире духов он приходил на суды. Я слышала, как он плачет, требуя ответов. Затем он вернулся, и разразилась война, и его застрелили на дороге, которую он строил.

Я не знал, что ей ответить.

— Так что ложись и спи. Эта ночь не простая. Я должна защищать дух твоего отца, иначе он отлетит от нас.

Я лег.

— Твой отец играет на флейте, — сказал Адэ своим собственным голосом. — Это сладкая музыка. Я не знал, что он так замечательно умеет играть.

Затем в комнате стало тихо. Сон накрывал меня, но я сопротивлялся. Мама уткнулась лицом в кровать, борясь с Папой. Адэ снова начал дрожать.

— Я медленно ухожу, — сказал он.

— Замолчи.

Мама не двигалась. Я услышал, как она захрапела. Сон сошел на нее в виде белых птиц, и я увидел, как Мама борется с Папой в его снах, изо всех сил стараясь, чтобы он прорвался в свое тело. Адэ лег рядом со мной и всю ночь содрогался в спазмах. Его душа, кружащаяся и неугомонная в своей слепой энергии, стала влиять на мою душу. Нас закружило в сладком и беспощадном потоке его эпилепсии и понесло по красным дорогам духов; мы пристали к Деревне Ночи, где птицы разматывали электрические провода, где шуты-Маскарады были алхимиками, жаворонок — священником, а черепаха — бродячим ученым, который предостерегал меня у дорожной обочины, что ни одна история не имеет конца. С приближением рассвета Деревня исчезла, и я услышал голоса моих духов-спутников. Весь объятый пламенем король мира духов прошел у меня перед глазами. Рядом вздымалась гора. У ног я увидел черного кота и стал кормить его бобовыми пирожками. Адэ тихо прилег возле меня. Его прошлые жизни начали входить в него. Я понял, что он не сказал мне всей правды. Я увидел его другие облики. Я увидел убийцу в Риме, поэтессу в Испании, сокольничьего среди ацтеков, шлюху в Судане, жрицу в древней Кении, одноглазого капитана белого корабля, который верил в Бога, сочинял прекрасные гимны и сделал себе карьеру на том, что захватывал рабов на Золотом Побережье. Я увидел даже известного воина-самурая в средневековой Японии и мать десяти детей в Греции.

Затем, посреди ночи, когда я все еще был среди видений, меня разбудил могучий крик. Я всмотрелся в темноту и увидел папино лицо. Затем оно исчезло.

— Что он сказал? — спросила Мама.

— Я не знаю.

— Ты ничего не слышал?

— Нет.

— Я слышал, — сказал Адэ.

— Что он сказал?

— Он сказал: «ОТКРОЙ ДВЕРЬ».

Мама вскочила с кровати, споткнулась о мою ногу и ударилась обо что-то головой. Она не закричала. Она открыла дверь и снова пошла спать. Москиты и ночные мотыльки слетели в комнату. Мы заснули, но Мама встала и всех разбудила словами:

— Никто не должен спать. Мы должны вернуть обратно дух твоего отца.

Глава 10

Мы сидели, не двигаясь. Ветер шевелил листьями. В воздухе пахло лесом и спящим поселком. Странные сны, летая по ветру, искали тех, кому они приснятся, и вошли в нашу комнату.

— Расскажи нам историю, — сказал я.

Адэ выпрямился. В его теле наступил мир.

— Расскажи нам историю про синие очки.

— Хорошо.

Мы ждали. Мама пошла и села на папин стул. Она покачивалась взад-вперед. Я видел, как дух Папы кружит над ней. Затем он вошел в нее, и Мама задрожала. Она налила немного огогоро, сотворила молитву и либацию, и мы выпили. Когда папин дух взял верх над ней, она зажгла москитную спираль и свечку. Затем она закурила сигарету. Она качалась туда-сюда в неугомонной манере Папы — большого льва в человеческом теле. С серьезным лицом и изменившимися чертами она начала рассказ:

— Однажды я продавала свои товары. Я ходила по разным улицам. Солнце было очень жарким, ни на земле, ни на небе не было от него спасения. Я очень устала. Я стала видеть суть вещей. Я жаловалась на то, как жесток этот мир. Затем я вышла на перекресток. Я увидела, как черепаха выбирается из буша и переходит дорогу. Я уже была готова схватить ее, когда она заговорила.

— И что она сказала? — спросил я.

— В другой день я торговала в городе, и ко мне подошел белый человек. На нем были синие очки. Было очень жарко. От солнца и пыли глаза мои стали красные. Белый человек сказал: «Если ты скажешь, как мне выбраться из Африки, я отдам тебе свои очки».

— И что ты ответила?

— Я сказала: «Много дорог ведет в Африку, но только одна ведет из Африки». Он спросил: «Какая это дорога?» Я сказала: «Сначала скажи мне, что говорила мне черепаха». Он смутился. «Я не знаю, о чем ты говоришь», — ответил он. Тогда я сказала, что не покажу ему дороги из Африки. Затем он рассказал мне свою историю. Он находился здесь уже десять лет. Семь лет из этих десяти он был важным человеком в правительстве. Затем началась вся эта заваруха по поводу Независимости, и три года он пытался уехать, но без результата. Он не мог найти дороги обратно. Каждый раз, когда он собирался уезжать, что-то случалось и не пускало его. Он даже сел на самолет, но самолет облетел вокруг планеты и, когда он приземлился, человек обнаружил себя на том самом месте, откуда он улетал.

— Так что же случилось?

— Я заставила его купить все мои товары. Затем я спросила его, может ли он рассказать мне, что говорила черепаха. Он остановился и надолго задумался. Затем мимо нас медленно проехал автобус. На нем висел плакат. Белый человек посмеялся над этих плакатом, и я прочитала его и сказала, что это как раз то, что говорила мне черепаха, «Что?» — спросил он. Я сказала: «Все вещи связаны». «Это и есть то, что говорила тебе черепаха?» Я сказала: «Если ты не знаешь этого, ты никогда не найдешь никакой дороги». Потом он дал мне синие очки и прежде чем уйти, сказал: «Единственный путь из Африки — это избавиться от Африки в себе».

— А что потом случилось?

— В другой раз я продавала рыбу на рынке. Странный человек из йоруба* подошел ко мне и купил всю мою рыбу. Когда его руки дотронулись до рыб, все они ожили и стали шевелиться у меня в корзине. Я бросила их на пол, и они забились, а я стала убегать, но человек взял меня за руку. «Ты не помнишь меня?» — спросил он. Это был черный человек, но каким-то странным образом он был мне знаком. «Я когда-то подарил тебе синие очки», — сказал он. Тогда я вспомнила его. Но прошло уже немало времени, и мне пришлось поднапрячь мозги. Да, это был тот белый человек. Его лицо и нос и все остальное было в точности таким же, но сейчас это был человек из йоруба с насечками на лице. «Я встречал тебя пять сотен лет назад, — сказал он. — Я нашел дорогу». «Что же это за дорога?» — спросила я. Тогда он рассказал мне свою историю. «Когда я ушел от тебя, — начал он, — у меня начала болеть голова, и позже из-за сущей ерунды в припадке гнева я убил своего африканского слугу. Меня арестовали. Посадили в камеру. Но потом отпустили, потому что я белый человек. Затем я стал бродить по городу нагишом. Все смотрели на меня. Всех шокировал вид белого безумца в Африке. Затем ко мне подошел странный африканский мальчик, он сопровождал меня. Это был мой единственный друг. Все мои белые коллеги бросили меня. Затем однажды моя голова прояснилась. Прошло пятьсот лет. Единственный путь, который лежит из Африки — это стать африканцем. Поэтому я сменил образ мысли. Я изменил свой путь. Я сел на самолет и приземлился в Англии. Я женился, обзавелся двумя детьми и ушел с государственной службы. Я был в Секретной Службе. Затем, когда мне было почти семьдесят, со мной случился инфаркт, и я умер. Меня похоронили на местном приходском кладбище со всеми почестями, которые полагаются герою нации». «И что ты сейчас здесь делаешь?» — спросила я его. Мне стало не по себе. Я очень испугалась. Он сказал: «Время прошло. Я родился. Я стал бизнесменом. И вот сегодня я пришел на рынок купить немного угрей и увидел тебя». Я сказала: «Но ведь я тебя встретила всего несколько недель назад». «Время — это совсем не то, что ты думаешь», — ответил он с улыбкой. И потом он исчез. Вот и конец истории.

* Йоруба — одна из древних африканских народностей, населяющих современную Нигерию.

Наступила долгая тишина.

— Странная история, — сказал я.

— Но это правда, — ответила Мама.

Ветер задувал проплывающие сны к нам в комнату. Желтое пламя свечи колыхалось. Свеча почти догорела. Я чувствовал, что нахожусь в другом месте, в стране белых полей.

— Смотри! — сказал Адэ.

Ветер принес зарю в нашу комнату. У двери сидел черный кот, прямо на своем хвосте. Мы уставились на него в изумлении. Он смотрел на нас.

— Этот мир — только самое начало, — сказала Мама.

Кот развернулся и вышел через дверь. Мы встали и пошли за котом. У двери сидела Элен, нищенка, и ее раны отливали синевой. Мы смотрели на нее, озадаченные. Она сразу встала и пошла к ограде. Мы не пошли за ней. Когда мы вернулись в комнату, Папа уже сидел на кровати, как Лазарь.

— ДЕРЖИТЕ ДОРОГУ ОТКРЫТОЙ, — сказал он и снова провалился в сон.

Мы потормошили его, но он не пошевелился. Мама была счастлива. Адэ все время улыбался. Мама была счастлива, потому что Папа засопел. Адэ улыбался, потому что услышал усталые шаги своего отца, который находился в долгом путешествии, как древний герой в поисках своего сына. Адэ услышал шаги своего отца, услышал беспокойный перенапряженный стук его сердца и мыслями последовал за ним, срастаясь с его замешательством и чувством вины. Но Адэ улыбался еще и потому, что его отцу было не суждено так быстро дойти до нас — ему преградила путь похоронная процессия. Это была небольшая процессия, и в этот час нашлось всего несколько скорбящих, все они — проститутки, за исключением Мадам Кото, которая шла в темных очках и в черном шелковом платье, думая больше о деньгах, которые она заработает на грандиозном политическом съезде, чем о проститутке, которую ударило электрическим током и чье тело подрагивало в дешевом деревянном гробу.

Глава 11

Наутро нас разбудил стук в дверь, и когда я крикнул: «входите», мы увидели отца Адэ. Он был очень высокий; он стоял со склоненной головой, и на его лице были отражены изнурительные ночные блуждания в поисках сына.

Адэ немедленно поднялся и протер глаза. Они были опухшие и воспаленные. За ночь он стал еще бледнее и еще прекраснее. Улыбка его ушла. Увидев своего отца у двери, он не пошевелился и не сказал ему традиционного приветствия.

— Сколько раз человеку суждено заново рождаться в своей одной жалкой жизни? — спросил его отец всю комнату в целом.

Мамы на кровати не было. Для нас на столе лежала еда. Она ушла раньше, чем мы проснулись, и ее торговой корзины не было на шкафу. Папа все еще спал с ногами в разные стороны. Рука его свешивалась с кровати.

Отец Адэ выглядел пугающе.

— Где это ты был всю ночь? — спросил он сына. — Почему ты не пришел домой? Твоя мать почти заболела, беспокоясь о тебе.

Его окружали сумерки. Он вошел в комнату. Адэ отошел к окну. Его отец сел на кровать. Я ноздрями почувствовал все волнения и тревоги его ночных бдений. Его дух обладал сильными запахами человека, который делает ритуальные подношения, общается с духами предков, старается наладить связь с богами. Его дух был глубокий и заряженный силой. Его присутствие было давящим. Адэ, стоя у окна, казался светящимся от пламени своего отца. Адэ не выглядел раскаивающимся, но и не выглядел непокорным. Он прямо держал голову, и на его лице была невозмутимость человека, который знал, что отец больше не позволит себе избить его или довести до слез. Что-то суровое было в духе моего друга, и я понял, почему дети-духи напуганы всем. Сталкиваясь лицом к лицу с песнями и благоуханиями другого мира, мира, где нет смерти, где светится сам воздух, где духи-спутники знают сокровенные тайны чужих желаний и могут исполнить эти желания, самое последнее из них, дети-духи не могут заботиться о конечных вещах этого мира. Адэ больше не хотел здесь оставаться, ноша этого мира была для него слишком тяжелой, как и сам ужас земного времени. Любовь и мука его родителей касались его едва-едва, потому что, несмотря на их суровые взгляды, угрозы и побои, он знал, что их власть над ним временна. Он уже жил в другом великом доме.

Я не знал, насколько мы отличаемся друг от друга, пока его отец не начал своей долгой тирады, пока он не пустился в свои жалобы, направленные на то, чтобы сын сполна прочувствовал свою вину. Адэ, не опуская голову во мрак, уставясь на своих призраков, просто отошел от окна и вышел из комнаты, как лунатик. Отец шел за ним на грани ярости и отчаяния. Я следовал за его отцом. Мир казался древним в то утро. Идя по улице, отец догнал его, схватил и высоко поднял; Адэ начал плакать так, как будто все мрачные огни поселка, грязные незаасфальтированные дороги, полуразрушенные дома и все язвы нашей бедности разом набросились на него. Отец пытался утешить его, подбрасывая в небо и ловя его, но Адэ только плакал еще громче, и я понял, что плакал он не из-за любви отца, не из-за своей вины или болезни матери, а потому что время сдавило ему горло мертвой хваткой.

Глава 12

Дитя-дух — невольный путешественник в мир хаоса и света, в мир снов живых и мертвых. То, что еще не готово, что не способно родиться или быть, ради чего еще не принято надлежащих мер, чтобы продлить его рождение, то, что еще не решено и не разрешено, что завязло в хаосе неудач и страхе перед жизнью, все это продолжает возвращаться и замыкаться на себе, принимая участие в жизни ребенка-духа. Эти вещи то уходят, то приходят, пока не наступит их время. Сама история в полной мере показывает то, как вещи этого мира принимают участие в жизни ребенка-духа.

Много есть тех, кто живет такой жизнью и не знает об этом. Есть множество наций, цивилизаций, идей, полуоткрытий, революций, любви, форм искусства, экспериментов и исторических событий, находящихся в этих условиях, и они тоже этого не сознают. И множество людей. Их возвращения не отмечены бритвенными насечками. Зачастую они кажутся нормальными. Зачастую их воспринимают как новичков в этой жизни. И очень часто они остаются безмятежными, когда смерть стискивает их в своих объятиях. Они несут странные таланты в своих душах. Они всегда на время становятся обитателями своего тайного лунного света. Они пытаются заработать себе прекрасное жертвоприношение, трудное жертвоприношение, чтобы перевоплотиться во что-то высшее, чтобы умереть, отбросив яркий свет на эту жизнь, в агонии экстаза восходя к принятию своего жребия и света.

Я был ребенком-духом, который восстал против духов, захотел прожить земную жизнь и испытать ее противоречия. Адэ захотел уйти, снова стать духом, очутиться в плену всех свобод. Я хотел раздвинуть границы, найти или создать новые дороги, вытекающие из той, что всегда голодна, дороги нашего отрицания жизни. Я определенно не был из тех, кого называют сильными; наверное, легче жить в земных границах, чем быть свободным в бесконечности.

Отстраняя факт бессмертия духов, могло ли все это быть причиной, почему я захотел родиться — эти парадоксы всех вещей, вечные изменения, загадка, заданная жизнью тому, кто ею живет, мистерия бытия, рождения внутри рождений, смерти внутри рождений, рождения внутри смерти, стремление дать рождение лучшей части себя, своему новому духу, пока для новой звезды условия благоприятны, чтобы войти в этот мир из другого мироздания; стремление расти дальше, учиться, любить, перерастать себя, дорастать до высочайшего в себе; возможность нового соглашения со своим духом; вероятность того, что ни одна несправедливость не длится вечно, ни одна любовь не умирает, ни один свет не может по-настоящему погаснуть, ни одна честная дорога не может быть завершена, ни один путь не может быть совершенным и ни одна правда не есть последняя; и что в реальности не существует ни концов, ни начал? Но вполне возможно, что на земле всех начал, когда многие из нас были птицами, даже ни одна из этих причин не имела никакого отношения к тому, почему я захотел жить.

Так или иначе, все возможно. Много есть среди нас загадок, на которые не может ответить ни живой, ни мертвый.