Зов ночной птицы

Глава четвертая

Послеполуденное солнце наконец-то пробилось сквозь низкую облачность и осветило пропитанную влагой землю. Заметно потеплело по сравнению с предыдущей ночью. Теперь погода уже больше походила на обычный май, хотя тучи – темно-серые, набухшие, готовые пролиться новыми дождями – понемногу сдвигали ряды и наползали со всех сторон света с очевидным намерением затмить солнце вновь.

– Продолжайте, – произнес дородный мужчина в парике впечатляющих размеров, озирая пейзаж из окна на втором этаже своего дома. – Я слушаю.

Еще один мужчина в этом помещении – рабочем кабинете с полками книг в кожаных переплетах и красно-золотым персидским ковром на полу – сидел на скамейке перед письменным столом из африканского красного дерева и держал на коленях раскрытый гроссбух. Он был здесь визитером – кресло напротив него, за столом, принадлежало обладателю парика и только что освободилось от двухсот двадцати фунтов его веса. Визитер прочистил горло и переместил указательный палец на следующую строку в гроссбухе.

– Хлопок опять не дал всходов, – сообщил он. – Как и посевы табака.

Он помедлил, прежде чем нанести следующий удар:

– С горечью вынужден сообщить, что две трети яблонь поражены гнилью.

– Две трети?! – повторил человек у окна, не поворачиваясь и продолжая смотреть наружу.

Его парик волнами белых кудряшек обтекал плечи темно-синего сюртука с медными пуговицами. Наряд дополняли белые кружевные манжеты, белые чулки на толстых икрах и отполированные до блеска башмаки с серебряными пряжками.

– Да, сэр. Та же история со сливами и с половиной груш. Черешни пока не затронуты, но Гуд считает, что какие-то вредители отложили яйца во все фруктовые деревья. Орехов и каштанов это не коснулось, но потоки воды на плантациях смыли верхний слой почвы и обнажили их корни, что делает деревья уязвимыми ко всякого рода повреждениям.

Докладчик прервал это перечисление бед, чтобы поправить очки на носу. Это был человек среднего роста и соответствующей комплекции, равно как средних лет и посредственной внешности. Светло-русые волосы, высокий лоб и бледно-голубые глаза дополнялись кислой миной, характерной для измученного работой счетовода. Его одежда, в отличие от богатого наряда хозяина, состояла из простой белой рубашки, коричневого камзола и песочного цвета штанов.

– Продолжай, Эдвард, – негромко повторил человек у окна. – Я весь внимание.

– Да, сэр. – Визитер, Эдвард Уинстон, вернулся к записям в гроссбухе. – Гуд высказал одно предложение касательно фруктовых деревьев и настоятельно попросил передать его вам.

Он вновь сделал паузу.

– И в чем состоит его предложение?

Прежде чем продолжить, Уинстон поднял руку и медленно провел двумя пальцами по краям губ. Человек у окна ждал, распрямив широкую спину и сохраняя неподвижность. Наконец Уинстон произнес:

– Гуд советует их сжечь.

– Сжечь? Какие из деревьев? Только больные?

– Нет, сэр. Все.

В комнате надолго установилось молчание. Человек у окна наполнил легкие воздухом и медленно выдохнул; одновременно его спина обмякла и плечи опустились.

– Все, – повторил он.

– Гуд считает, что сожжение – это единственный способ истребить вредителей. Он говорит, что уничтожать только больные деревья в конечном счете бесполезно. Более того, он предлагает разбить новые сады в другом месте, а на прежнем очистить почву морской водой и золой.

Человек у окна издал тихий звук, в котором, однако, можно было расслышать страдальческие нотки. А когда он вновь заговорил, голос звучал еле слышно.

– И сколько всего деревьев надо сжечь?

Уинстон сверился со своим гроссбухом.

– Восемьдесят четыре яблони, пятьдесят две сливы, семьдесят восемь черешен, сорок четыре груши.

– Это значит, нам придется все начинать сначала?

– Боюсь, что так, сэр. Береженого Бог бережет, как я всегда говорю в подобных случаях.

– Тысяча чертей! – шепотом выругался человек у окна. Он уперся ладонями в подоконник, тогда как его карие глаза с покрасневшими веками взирали на обреченные плоды его трудов и мечтаний. – Неужели это она наслала на нас проклятие, Эдвард?

– Мне это неведомо, сэр, – честно ответил Уинстон.

Роберт Бидвелл, тот самый человек у окна, к своим сорока семи годам хлебнул уже немало горя и страданий. Лицо его избороздили глубокие складки, лоб всегда был нахмурен, вокруг тонкогубого рта и на подбородке образовалась сплошная сетка морщин. Многие из этих отметин появились в последние пять лет – с тех самых пор, как он официально стал владельцем девятисот девяноста акров земли на побережье колонии Каролина. Но тогда это была лишь мечта, а сейчас перед ним, в косых лучах красноватого солнца среди зловеще набухающих туч, лежало его творение.

Он назвал это место Фаунт-Ройал[4] по двоякой причине. Во-первых, в знак благодарности королю Вильгельму и королеве Марии[5], чья вера в его лидерские и управленческие качества была подобна неиссякаемому источнику; а во-вторых, ввиду наличия реального источника, давшего поселку перспективы для развития. Этот источник находился в шестидесяти ярдах от главных ворот его особняка – единственного двухэтажного здания в Фаунт-Ройале – и представлял собой овальное озерцо пресной, всегда холодной воды голубоватого цвета площадью примерно три акра. Землемер, несколько лет назад составлявший карту этой местности и среди прочего промерявший источник, сообщил Бидвеллу, что его глубина превышает сорок футов. Источник был жизненно важен для поселения, в изобилии обеспечивая его пресной водой, тогда как во всей округе преобладали соляные болота и черные гнилые пруды.

На мелководьях озерца рос камыш, а на травянистых берегах тут и там попадались дикие цветы, устойчивые к холоду, которым постоянно тянуло от воды. Фактически источник был центром Фаунт-Ройала, и к нему сходились все местные улицы – пока что не мощеные, а лишь посыпанные песком и ракушечной крошкой. Этих улиц было всего четыре, и названия им также придумал Бидвелл: улица Правды шла на восток, улица Усердия – на запад, улица Гармонии – на север, улица Мира – на юг. Вдоль этих улиц располагались побеленные дощатые домики, крашенные охрой амбары, огороженные выгоны, сарайчики с односкатными крышами и разнообразные мастерские, что в совокупности и составляло поселение.

На улице Усердия трудился у горна кузнец; на улице Правды стояли друг напротив друга школа и бакалейная лавка; на улице Гармонии соседствовали сразу три церкви – англиканская, лютеранская и пресвитерианская, – которым составляло компанию небольшое, но, увы, довольно плотно заселенное кладбище; улица Мира, пройдя мимо сгрудившихся лачуг рабов и личной конюшни Бидвелла, упиралась в лес, за которым лежали приливные болота, а дальше уже был морской простор. В свою очередь, улица Усердия вела к садам и плантациям, с которых Бидвелл рассчитывал снимать богатые урожаи яблок, груш, хлопка, кукурузы, бобов и табака. На улице Правды находилась еще и тюрьма, где держали «ту самую женщину», а также просторное здание, используемое в качестве дома собраний. Цирюльня разместилась на улице Гармонии, рядом с таверной Питера Ван Ганди, а прочие мелкие заведения были рассеяны по всему поселку в надежде, что мечта Бидвелла осуществится и со временем здесь возникнет полноценный город, самый южный в колониях.

Из почти тысячи акров, приобретенных Бидвеллом, лишь немногим более двух сотен были использованы под застройку, насаждения, посевы или пастбища. Для защиты от индейцев весь поселок, включая сады, был обнесен частоколом из заостренных бревен. Единственным входом со стороны суши были ворота в конце улицы Гармонии, тогда как с моря охранные функции выполняла поднимавшаяся над прибрежными зарослями вышка, на которой днем и ночью дежурил ополченец с мушкетом. Такая же дозорная вышка стояла и подле ворот, позволяя издали замечать всех, кто по дороге приближался к поселку.

За недолгий период существования Фаунт-Ройала индейцы ни разу его не потревожили. Они вообще были невидимы, и Бидвелл уже начал сомневаться в том, что краснокожие обитают ближе, чем в ста милях от поселка, но его сомнения развеял Соломон Стайлз, который однажды наткнулся на странные знаки, нарисованные на стволе сосны. Стайлз, имевший репутацию опытного следопыта и охотника, объяснил Бидвеллу, что индейцы таким образом помечают границу своих лесных угодий, предостерегая от ее нарушения. Бидвелл решил пока ничего не предпринимать, хотя документ с королевской печатью закрепил окрестные земли за ним. Разумнее было избегать конфликтов с краснокожими до той поры, когда представится возможность выкурить их отсюда раз и навсегда.

Теперь же ему было больно видеть плачевное состояние, в какое пришел город его мечты. Слишком много брошенных домов, слишком много заросших бурьяном садов, слишком много обвалившихся изгородей. Безнадзорные свиньи валялись в грязи, бродячие собаки тут и там гавкали на прохожих, а то и норовили укусить. За последний месяц пять добротных строений – на тот момент уже опустевших – сгорели дотла посреди ночи, и запах гари все еще висел в воздухе. Бидвелл знал, кого следует винить в этих пожарах. Пусть она и не лично приложила здесь руку, но то было дело рук – или когтистых лап – адских тварей и бесов, ею призванных. Огонь был их языком, и с его помощью они делали недвусмысленные заявления.

Мечта умирала. Ее убивала «та самая женщина». Хотя ее тело удерживали тюремные запоры и толстые стены, ее дух – ее фантом – легко покидал пределы темницы, чтобы плясать и предаваться утехам с нечестивым любовником, чтобы строить все новые козни во зло и на погибель мечте Бидвелла. Изгнание этой гадины в дикий лес не дало бы эффекта; она не раз открыто заявляла, что останется здесь в любом случае и что никакие земные силы не заставят ее покинуть свое обиталище. Не будь Бидвелл законопослушным гражданином, он бы давно уже вздернул ее на виселице, и дело с концом. Но он считал, что преступница должна предстать перед судом – и да поможет Господь тому судье, который будет разбирать это дело.

«Нет, не так, – мрачно подумал Бидвелл. – И да поможет Господь Фаунт-Ройалу».

– Эдвард, – обратился он к своему управляющему, – каково сейчас наше население?

– Вы хотите знать точно? Или по приблизительной оценке?

– Хотя бы приблизительно.

– Около сотни, – сказал Уинстон. – Но это число наверняка уменьшится еще до конца этой недели. Доркас Честер при смерти.

– Да, я знаю. Эта болотная лихорадка скоро заполнит кладбище под завязку.

– Раз уж речь зашла о кладбище… Элис Барроу тоже слегла.

– Элис Барроу? – Бидвелл отвернулся от окна, чтобы взглянуть на собеседника. – Она захворала?

– Этим утром я заглянул по делам к Джону Суэйну, – сказал Уинстон, – и узнал от Кэсс Суэйн, что Элис Барроу жаловалась разным людям на дурные сны о Черном человеке. Эти кошмары настолько ее запугали, что теперь она совсем не встает с постели.

Бидвелл раздраженно фыркнул:

– И при этом разносит свои кошмары по всей округе, как размазывают прогорклое масло по лепешке, да?

– Похоже на то, сэр. Миссис Суэйн сказала мне, что эти сны имеют прямое отношение к кладбищу. Она и сама была так испугана, что не смогла сообщить подробности.

– Господи Иисусе! – произнес Бидвелл, и его обвислые щеки начала заливать краска. – Но ведь Мейсон Барроу вполне разумный человек! Неужели он не может приструнить свою болтливую жену? – Он в два шага приблизился к столу и сердито хлопнул ладонью по его поверхности. – Из-за таких вот глупостей и погибает мой город, Эдвард! Наш город, я хотел сказать. Видит Бог, через полгода он превратится в руины, если эти длинные языки не уймутся!

– Я не хотел вас огорчать, сэр, – сказал Уинстон. – Я лишь пересказал то, что счел нужным довести до вашего сведения.

– Взгляни туда! – Бидвелл махнул рукой в сторону окна, за которым дождевые тучи снова затягивали солнечный просвет. – Пустые дома и голые поля! В прошлом мае здесь было более трехсот жителей! Более трехсот! А сейчас ты говоришь, что нас осталась всего сотня, так?

– Около ста человек, – уточнил Уинстон.

– Пусть так. И скольких еще подтолкнут к бегству россказни Элис Барроу? Черт, я не могу просто сидеть сложа руки в ожидании, когда прибудет судья из Чарльз-Тауна! Но что я могу предпринять, Эдвард?

Лицо Уинстона было мокрым от пота из-за сырости в комнате. Он поправил очки, сдвинув их вверх по переносице.

– Сейчас вы ничего не можете сделать, сэр. Остается только ждать. Нужно соблюсти законные процедуры.

– А какие законы соблюдает этот Черный человек? – Бидвелл уперся руками в стол, наклонился и приблизил к Уинстону столь же потное, побагровевшее лицо. – Какие нормы и правила сдерживают его шлюху? Будь я проклят, если и дальше стану бездельно наблюдать за тем, как все мои вложения в эту землю сводит на нет какой-то потусторонний ублюдок, влезающий со своим дерьмом в людские сны! Да я бы ни за что не преуспел в морской коммерции, если бы отсиживал свой зад в тихом закутке и только трясся, как плаксивая девица! – Последние фразы были произнесены сквозь стиснутые зубы. – Если есть желание, можешь пойти туда со мной. Так или иначе, я намерен положить конец болтовне Элис Барроу!

Он направился к двери, не дожидаясь управляющего, который мигом захлопнул свой гроссбух, вскочил со скамейки и поспешил за Бидвеллом, как преданный мопс за бойцовым бульдогом.

Они спустились на первый этаж посредством сооружения, до сих пор удивлявшего многих жителей Фаунт-Ройала: двухмаршевой лестницы. Правда, ей недоставало перил, поскольку руководивший работами плотник скончался от кровавого поноса еще до завершения строительства. Стены особняка были украшены картинами и гобеленами с английскими пасторальными пейзажами, на которых при ближайшем рассмотрении можно было заметить предательские пятнышки плесени. Белые потолки местами потемнели от сырости, а в затененных нишах лежал россыпью крысиный помет. Громкий топот на лестнице привлек внимание экономки Бидвелла, которая всегда следила за передвижениями своего хозяина. Эмма Неттлз – плечистая, крепко сбитая особа лет тридцати пяти – обладала столь длинным и острым носом при столь массивной нижней челюсти, что одним своим видом могла бы до смерти напугать самого свирепого краснокожего воина. Она встретила мужчин у подножия лестницы в своем обычном одеянии: просторном черном платье, драпирующем ее пышные формы, и накрахмаленном белом чепце, который удерживал в строгом порядке ее безжалостно расчесанные и намасленные темные волосы.

– Какие будут указания, сэр? – произнесла она с отчетливым шотландским акцентом. В ее мощной тени совсем затерялась одна из девушек-служанок.

– Я ухожу по делам, – коротко бросил Бидвелл, снимая с вешалки в холле темно-синюю треуголку – одну из нескольких в его гардеробе, подобранных под цвет костюмов. Ему пришлось повозиться, водружая шляпу на голову поверх высокого парика. – На ужин пусть будут «растерзайки» с лепешками. И присмотрите тут за хозяйством.

Он прошел мимо нее и служанки к двери, сопровождаемый Уинстоном.

– Это уж как водится, сэр, – тихо промолвила миссис Неттлз через мгновение после того, как дверь закрылась за двумя мужчинами. Ее глаза под нависающими веками были сумрачны, под стать ее нраву.

Бидвелл приостановился, чтобы отпереть покрытые белой краской узорчатые чугунные ворота шести футов в высоту (привезенные аж из Бостона ценой немалых затрат и усилий), которые отделяли его усадьбу от остального Фаунт-Ройала, после чего зашагал по улице Мира так стремительно, что за ним с трудом поспевал более молодой и менее тучный Уинстон. Мужчины миновали источник, где как раз набиравшая воду Сесилия Симмс открыла было рот, чтобы поприветствовать Бидвелла, но при виде его сердитого лица сочла за благо прикусить язык.

Последний лучик солнца был подавлен тучами в тот самый момент, когда Бидвелл и Уинстон проходили мимо медных солнечных часов, установленных на деревянном постаменте близ пересечения улиц Мира, Гармонии, Усердия и Правды. Том Бриджес, направлявший запряженную волами повозку к своей ферме на улице Усердия, поздоровался с Бидвеллом, но основатель Фаунт-Ройала не сбавил хода и никак не среагировал на приветствие.

– Добрый день, Том! – ответил Уинстон, после чего ему пришлось поберечь дыхание, дабы не отстать от своего работодателя, который уже свернул на восток по улице Правды.

Огромная лужа посреди улицы была занята двумя свиньями, одна из которых насмешливо хрюкнула, когда его башмаки глубже погрузились в грязь, а запаршивленная дворняга сердито облаяла пришельцев. Неподалеку от лужи со свиньями стояли Дэвид Каттер, Хайрам Аберкромби и Артур Доусон, покуривая глиняные трубки и ведя какой-то явно малоприятный разговор.

– Добрый день, джентльмены! – мимоходом обронил Бидвелл.

Каттер вынул трубку изо рта и откликнулся:

– Бидвелл! Когда же наконец приедет этот судья?

– В свое время, джентльмены. Всему свое время! – не останавливаясь, ответил Уинстон.

– Я обращаюсь к кукловоду, а не к его кукле! – огрызнулся Каттер. – Нам уже осточертело ждать, когда с этим делом будет покончено! Может статься, они там даже не думают посылать к нам судью!

– Мы получили заверения от их Совета, сэр! – сказал Уинстон, в то время как его щеки вспыхнули от нанесенного оскорбления.

– К дьяволу их заверения! – подал голос Доусон, тщедушный рыжий башмачник. – С таким же успехом они могут заверять, что дождь завтра прекратится, да что с того толку?

– Не отставай, Эдвард, – вполголоса поторопил Бидвелл.

– Эта канитель уже в печенках сидит! – возмутился Каттер. – На виселицу чертовку, и все дела!

Фермер Аберкромби, который некогда одним из первых откликнулся на призыв Бидвелла и поучаствовал в основании Фаунт-Ройала, также внес свою лепту:

– Чем скорее ее повесят, тем спокойнее все мы будем спать! Не приведи Господь сгореть в своей постели среди ночи!

– Да, разумеется, – пробормотал Бидвелл, жестом показывая, что разговор окончен.

Теперь он пошел еще быстрее; пот блестел на его лице, ткань под мышками потемнела. Позади тяжело отдувался Уинстон; его очки запотели совсем, и при следующем шаге он наступил в кучу «конских яблок», которую перед тем успешно обогнул Бидвелл.

– А если все же пришлют, – прокричал им вдогонку Каттер, – то какого-нибудь психа из тамошней богадельни!

– Вот человек, знающий все о богадельнях, – заметил Бидвелл, не обращаясь ни к кому конкретно.

Они миновали школу и дом учителя Джонстона, ферму Линдстрема с домом, амбаром и выгоном, где паслось небольшое стадо коров, а затем дом собраний, на флагштоке перед которым вяло обвис британский флаг. Чуть поодаль – тут Бидвелл прибавил шагу – замаячило сложенное из массивных бревен, лишенное окон здание тюрьмы. Единственная входная дверь была заперта на висячий замок с толстой цепью. К установленному перед тюрьмой позорному столбу обычно привязывали воров, богохульников и прочих злодеев, признанных таковыми решением городского совета; иногда их вдобавок обмазывали той самой субстанцией, которая только что неприятно утяжелила правый башмак Уинстона.

За тюрьмой, на последнем отрезке улицы Правды, находилось еще несколько домов с надворными постройками, садами и огородами. Часть домов уже пустовала, а от одного остались только головешки. Брошенные сады зарастали сорняками и колючим кустарником, а некогда щедрая пашня теперь больше смахивала на опасную трясину. Бидвелл направился к одному из домов в конце улицы и решительно постучал в дверь. Уинстон остановился неподалеку, рукавом вытирая пот с лица.

Почти сразу дверь со скрипом отворилась, и в проеме возникло сероватое, с запавшими глазами, лицо человека, явно страдающего от недосыпа.

– Добрый день, Мейсон, – сказал Бидвелл. – Я пришел поговорить с твоей женой.

Мейсон Барроу сразу понял, с какой целью его навестил хозяин Фаунт-Ройала, и потому без лишних слов распахнул дверь, отступая от входа. При этом его черноволосая голова понурилась, как у провинившегося пса в предчувствии порки. Бидвелл и Уинстон вошли в дом, который казался размером с коробку для париков по сравнению с недавно покинутым ими особняком. Двое детей Барроу – восьмилетняя Мелисса и шестилетний Престон – тоже находились в гостиной; старшая смотрела на чужаков из-за стола, а младший цеплялся за отцовскую штанину. Соблюдая правила вежливости, Бидвелл при входе первым делом снял шляпу.

– Надо полагать, она сейчас в постели?

– Да, сэр. Так расхворалась, что прямо беда.

– И все же я должен с ней побеседовать.

– Конечно, сэр. – Барроу вяло кивнул, а Бидвелл меж тем заметил, что детям тоже не мешало бы выспаться, да и поесть чего-нибудь горячего и сытного. – Как пожелаете.

С этими словами он указал на комнату в глубине дома.

– Хорошо. Эдвард, за мной.

Бидвелл подошел к открытой двери и заглянул в комнату. Там на постели лежала Элис Барроу, подтянув смятую простыню до подбородка. Ее глаза уставились в потолок, землистого цвета лицо блестело от пота. Единственное окно было закрыто ставнем, но комнату в достаточно степени освещали семь сальных свечей и смолистые сосновые ветки, горевшие в большой глиняной чаше. Жечь свечи среди бела дня было неразумной расточительностью для бедного фермера вроде Мейсона Барроу, не говоря уже о том, что его дети наверняка испытывали дискомфорт от такой избыточной иллюминации. Когда Бидвелл перешагнул порог, под его башмаком скрипнула половица, и женщина повернула голову к двери. Ее глаза широко раскрылись, дыхание замерло, как от резкой боли, и она инстинктивно попыталась забиться поглубже в постель.

Бидвелл сразу же остановился, не проходя дальше в комнату.

– Добрый день, мадам, – сказал он. – Можно с вами перемолвиться парой слов?

– Где мой муж? – тревожно спросила она. – Мейсон? Куда он делся?

– Я здесь! – ответил Барроу из-за спин гостей. – Все хорошо, бояться нечего.

– Не дай мне заснуть, Мейсон! Обещай это!

– Обещаю, – сказал он, быстро взглянув на Бидвелла.

– Что за чушь? – обратился к нему Бидвелл. – Эта женщина боится спать?

– Да, сэр. Она боится заснуть и увидеть во сне…

– Замолчи! – умоляюще, с дрожью в голосе вскричала Элис Барроу. – Если любишь меня, не упоминай это!

Девочка расплакалась, мальчик все так же держался за папину ногу. Барроу посмотрел прямо в лицо Бидвеллу.

– Она малость не в себе, сэр. Не спала уже две ночи. Боится темноты и даже теней среди дня.

– Так оно обычно и начинается, – тихо заметил Уинстон.

– Придержи язык! – цыкнул на него Бидвелл, после чего достал из кармана камзола кружевной платок и смахнул им бисеринки пота со своих щек и лба. – Как бы то ни было, Барроу, мне нужно с ней поговорить. Могу я войти, мадам?

– Нет! – ответила она, натягивая влажную простыню до самых глаз, расширенных от ужаса. – Убирайтесь!

– Благодарю вас.

Бидвелл подошел к постели и остановился, глядя на нее сверху вниз и обеими руками держа свою шляпу. Уинстон последовал за ним, а Мейсон Барроу остался в гостиной, чтобы успокоить плачущую дочку.

– Мадам, – начал Бидвелл, – вам следует воздержаться от распространения слухов об этих ваших снах. Мне известно, что вы рассказали об этом Кэсс Суэйн. И я вынужден вас попросить…

– Я рассказала Кэсс, потому что мы с ней дружим! – отозвалась женщина из-под простыни. – И прочим друзьям я это рассказала тоже! Почему бы и нет? Им надо знать то, что знаю я, если они ценят свои жизни!

– И что же делает ваши знания столь ценными, мадам?

Она откинула простыню с лица и вызывающе уставилась на Бидвелла. В глазах ее были слезы и страх, но острый подбородок нацелился на него, как таран.

– Все люди в этом городишке непременно умрут!

– Боюсь, что цена этим сведениям – не более шиллинга. Все люди, живущие во всех городах, со временем непременно умрут.

– Но не от его руки! Не в муках адского пламени! О да, он мне все рассказал! Он показал мне это! Он провел меня по кладбищу и показал имена на могилах! – На ее шее вздулись вены; темные волосы жидкими прядями липли ко лбу. Она продолжила свистящим шепотом: – Он показал мне могилу с именем Кэсс Суэйн! И могилу Джона! Он показал мне могилы моих детей! – Ее голос дрогнул, по щекам заструились слезы. – Моих собственных мертвых детей, лежащих в земле! Ох, милостивый Боже!

Она издала жуткий, душераздирающий стон, после чего зажмурилась и вновь закрыла лицо простыней.

Из-за горящих свечей, смолистого соснового дыма и просачивающейся снаружи сырости комната превратилась в настоящую парильню. Бидвеллу каждый вдох давался с немалым трудом. Он услышал отдаленный гром: вновь надвигалась буря. Нужно было что-то сказать в ответ на бредни Элис Барроу, но, как назло, ничего не приходило в голову. Без сомнения, город оказался во власти некоего великого Зла, которое продолжало разрастаться как пасмурным днем, так и темнейшей ночью с быстротой ядовитых грибов. Это Зло проникало в сновидения жителей Фаунт-Ройала и доводило их до безумия. Бидвелл признал правоту Уинстона: так оно обычно и начинается.

– Крепитесь, – сказал он наконец, но прозвучало это неубедительно.

Она открыла глаза, опухшие и сильно покрасневшие.

– Крепиться?! – повторила она недоверчиво. – Против него? После того, как он показал мне наше кладбище, полное могил?! Да там и шагу нельзя было ступить, чтоб не запнуться о могильный холмик! Это был пустой город. Все либо сбежали… либо умерли. Так он мне сказал. Стоя рядом со мной, так что я чувствовала ухом его дыхание. – Она качнула головой, глядя куда-то сквозь Бидвелла. – Тот, кто здесь останется, сгинет в адском пламени. Так он сказал мне прямо в ухо. Будет вечно гореть в аду. Пустой город. Мертвая тишина. Он сказал: «Тс-с-с, Элис». Он сказал: «Тс-с-с, слушай мой голос. Взгляни на это, – так он сказал, – и ты узнаешь, кто я».

Она моргнула, взгляд стал чуть более сфокусированным, но она все еще казалась потерянной и отрешенной.

– Я это увидела, – сказала она, – и теперь я знаю.

– Понятно, – произнес Бидвелл, стараясь сохранять спокойный и взвешенный тон, насколько это было возможно для человека, терпение которого было уже на исходе. – Однако нам всем нужно быть более ответственными и не сеять панику среди наших людей по малейшему поводу.

– Я вовсе не хочу сеять панику! – огрызнулась она. – Я хочу сообщить им правду, которая мне открылась! Это место проклято! Вы это знаете, я это знаю, и каждый местный в здравом уме это знает!

Она задержала взгляд на одной из свечей. Девочка в соседней комнате по-прежнему всхлипывала, и Элис Барроу произнесла с легким нажимом:

– Тише, Мелисса. Ну же, тише.

Бидвелл вновь не мог подобрать слова. Он заметил, что его пальцы крепко, до боли, впились в поля треуголки. Гром отдавался эхом, постепенно приближаясь; пот стекал по шее Бидвелла за шиворот. Эта комната-парильня как будто сжималась вокруг него, затрудняя дыхание. Надо было выбираться отсюда. Резко развернувшись и при этом едва не сбив с ног Уинстона, он сделал два шага к двери.

– Я видела его лицо, – сказала женщина, и Бидвелл замер на месте, как будто врезался в кирпичную стену. – Я его видела. Он показал мне себя.

Бидвелл посмотрел на нее, ожидая продолжения. Она уже сидела, простыня сползла набок; глаза ее теперь горели, исполненные жестокой муки.

– У него было ваше лицо, – произнесла она с какой-то дикой, полубезумной ухмылкой. – Навроде маски. Он нацепил на себя ваше лицо, когда показывал могилы моих детей.

Ее руки взметнулись и плотно зажали рот, словно она боялась, что оттуда вырвется истошный вопль, способный вывернуть наизнанку ее душу.

– Успокойтесь, мадам, – сказал Бидвелл, хотя и у него при этом дрогнул голос. – Вам нужно вернуться в реальность, отбросить все эти потусторонние видения.

– Мы все будем гореть в аду, если он не получит своего! – заявила она. – Он хочет, чтобы ее выпустили, вот чего он хочет! Чтобы ее выпустили и чтобы мы все убрались отсюда!

– С меня довольно! – Бидвелл снова развернулся и на сей раз покинул комнату.

– Хочет, чтобы ее выпустили! – прокричала она ему в спину. – Он не даст никому из нас покоя, пока не заполучит ее обратно!

Бидвелл без задержки пересек гостиную и вышел из дома; Уинстон шел за ним по пятам.

– Сэр! Сэр! – окликнул Барроу, выйдя наружу вслед за ними.

Бидвелл остановился, стараясь сохранить внешнюю невозмутимость.

– Простите ее, сэр, – сказал Бидвелл. – У нее и в мыслях не было вас обидеть.

– Нет никаких обид. Ваша супруга опасно больна.

– Так и есть, сэр. Но… раз пошли такие дела, вы поймете мое решение: нам придется уехать отсюда.

К этому времени темные чрева туч разродились моросящим дождем, и Бидвелл вновь водрузил треуголку поверх парика.

– Поступайте, как считаете нужным, Барроу. Я над вами не властен.

– Да, сэр. – Он облизнул нижнюю губу, собираясь с духом, прежде чем высказать то, что было у него на уме. – Это был хороший город, сэр. Был когда-то… – Он передернул плечами. – Но теперь все изменилось. Очень жаль, но мы не можем здесь оставаться.

– Ну так проваливай! – Внешнее спокойствие Бидвелла дало трещину, из которой, как черная желчь, просочились гнев и разочарование. – Здесь тебя никто на цепи не держит! Беги прочь, как трусливый пес, вместе со всеми прочими! А я бежать не собираюсь! Клянусь Богом, я прочно укоренился на этом месте, и никакие призраки меня отсюда…

Внезапно раздался колокольный звон. Низкий и гулкий. Один удар, второй, третий…

Это был колокол на вышке в конце улицы Гармонии. Он продолжил звонить, сообщая, что дозорный заметил кого-то приближающегося к Фаунт-Ройалу по дороге.

– …Отсюда не выкорчуют! – закончил Бидвелл со свирепой решимостью. Он посмотрел в направлении ворот, всегда запертых на случай нападения индейцев, и в его сердце расцвела новая надежда.

– Эдвард, это не иначе как судья из Чарльз-Тауна! Наконец-то! Это должен быть он! Идем!

И он, не сказав больше ни слова Мейсону Барроу, направился к перекрестку четырех улиц.

– Быстрее! – подгонял он Уинстона, ускоряя шаг.

Между тем дождь взялся за дело всерьез, но даже страшнейший потоп со времен Ноя не удержал бы его от намерения лично поприветствовать судью в этот счастливый день. Колокольному звону начал вторить лай собак, и весь путь на север по улице Гармонии Бидвелл и Уинстон – первый с ликующей улыбкой, а второй с широко разинутым, хватающим воздух ртом – проделали в сопровождении эскорта вертлявых и брехливых шавок, словно бродячие клоуны на ярмарке.

Оба мужчины достигли ворот, насквозь промокнув от дождя и пота и пыхтя как кузнечные мехи. Тут уже собралось около дюжины обитателей ближайших домов, что и понятно: люди из внешнего мира не баловали Фаунт-Ройал своими визитами. Наверху вышки Малькольм Дженнингс перестал дергать веревку колокола, а двое других сторожей – Исай Полинг и Джеймс Рид – уже приготовились поднять запорное бревно и отворить ворота.

– Стойте-стойте! – крикнул Бидвелл, проталкиваясь через группу зевак. – Да пропустите же!

Подойдя к воротам, он почувствовал, что весь дрожит от нетерпения. Задрав голову, он обратился к Дженнингсу на верхней площадке, к которой вела пятнадцатифутовая лестница.

– Это белые?

– Да, сэр, – ответил Дженнингс. Этот замухрышка с вечно всклокоченными темными волосами имел во рту от силы пяток зубов, зато его глаза могли поспорить в зоркости с ястребиными. – Их двое. Я о том, что они… вроде как белые.

Бидвелла озадачило это «вроде как», но он не желал мешкать в столь ответственный момент.

– Отлично! – сказал он и обернулся к Полингу и Риду. – Открывайте!

Запорное бревно было вынуто из пазов. Затем Рид ухватился за две скобы на краях створок, потянул их на себя и открыл ворота.

Бидвелл шагнул вперед, заранее раскрывая объятия для своего спасителя. Но уже в следующий миг он замер, прервав этот гостеприимный жест.

Перед ним стояли двое: полнотелый лысый мужчина и тощий юнец с коротко стриженными черными волосами. Никто из них не походил на того человека, которого он надеялся поприветствовать.

Предположительно, оба были белыми, хотя судить наверняка не позволяла обильно покрывавшая их грязь. Тот, что крупнее и старше, был в дорожном сюртуке, изначальный черный цвет которого местами проглядывал сквозь рыжую глину. Он был бос, демонстрируя замызганные худые лодыжки. Все одеяние младшего составляло лишь подобие ночной рубашки, в которой он, похоже, катался по земле. Зато он имел башмаки, пусть и самого жалкого вида.

Дворняги, донельзя возбужденные всем происходящим, сразу начали рычать и возбужденно облаивать двух пришельцев, которые ошеломленно озирались, словно им был непривычен вид нормально одетых людей.

– Нищие бродяги, – вынес заключение Бидвелл тихим, но таящим в себе угрозу голосом.

Он слышал раскаты грома над лесом, и в них ему почудился рокочущий насмешливый хохот Господа. Поднятые для объятий руки плетьми упали к бокам.

– Они прислали мне каких-то бродяг, – молвил он уже громче и рассмеялся за компанию с Господом. Сперва вполголоса, а затем в полную силу.

Хриплый безудержный хохот рвался наружу, раздирая глотку и заставляя слезиться глаза, и как бы ни хотел – как бы ни старался – остановить это Бидвелл, он контролировал свой хохот не более, чем может самовольно остановиться запущенный сорванцами волчок.

– Бродяги! – выдавил он сквозь смех. – Я… так… бежал… чтобы… встретить бродяг!

– Сэр! – заговорил старший из пришельцев и сделал шаг вперед босыми ногами; при этом его чумазое лицо исказилось от гнева. – Сэр!

Бидвелл покачал головой, продолжая смеяться уже навзрыд, и небрежно отмахнулся от приблудного попрошайки.

Айзек Вудворд сделал глубокий вдох. Как будто ему было мало этой адской ночи, так теперь еще его терпение взялся испытывать какой-то расфуфыренный наглец. И это терпение лопнуло.

– Сэр!! – взревел он своим особым, «судейским» голосом, настолько громким и резким, что на пару секунд заткнулись пасти даже у собачьего хора. – Я мировой судья Вудворд, прибывший к вам из Чарльз-Тауна!

Бидвелл это услышал, и последний, остаточный смешок застрял у него в горле, после чего он потрясенно воззрился на полуголое грязное пугало, вдруг объявившее себя мировым судьей.

Единственной мыслью, вонзившейся в мозг Бидвелла подобно жалу шершня, была недавно услышанная фраза: «А если все же пришлют, то какого-нибудь психа из тамошней богадельни!»

Он услышал собственный стон словно со стороны. Его веки затрепетали. Весь этот мир – беспрестанные ливни, грохочущий глас Божий, зеленые дебри за оградой поселка, бродяги и судьи, садовые вредители, разруха и гибель, накрывшие город своей хищной тенью, – закружился перед его взором. Он попятился, пытаясь найти какую-нибудь опору.

Но опереться было не на что. Тогда Бидвелл рухнул навзничь посреди улицы Гармонии; холодный серый туман заполнил его голову, и он погрузился в забытье.