Голос в ночи

Охота во тьме

Первым, кого я увидела, придя вечером к доктору Ренару, был полицейский в голубовато-серой форме обер-лейтенанта. Он встретил меня в дверях и вежливо поднес руку к лакированному козырьку высокой фуражки.

— Познакомьтесь, это комиссар Лантье, — сказал подошедший Жакоб. — Мы с ним уже работали вместе, и я попросил его приехать.

Увитая виноградом веранда напоминала нынче военный штаб — или логово заговорщиков?

На столе была расстелена карта, и все, кроме меня, даже старенький доктор Ренар, склонились над ней.

— Готовимся к операции, — не поднимая головы, пояснил Жакоб. — Как тетя?

— Все в порядке.

— Гадать нечего, он будет вот здесь, где шоссе поднимается повыше. Отсюда лучше всего наблюдать за домом и заметить, когда в окнах старухи гаснет свет, — наполеоновским тоном объявил Вилли.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Жакоб, — Им непременно нужен такой контроль, чтобы не прозевать лучшее время для внушения. Придется выехать ему навстречу, чтобы успеть засечь и поймать: он будет вести передачу не дольше десяти минут, — добавил он, посмотрев на Вилли.

Тот молча кивнул.

Доктор Ренар проводил нас до фургона. Полицейский комиссар сел за руль, я рядом с ним, а Жакоб и Вилли забрались в кузов.

— Желаю удачи, — сказал Ренар.

— Жалко, что нет места, а то бы вы с нами поехали, — ответила я. — Ведь вам тоже хочется поглядеть наконец на таинственный голос.

— Ничего, вы мне потом расскажете.

Доктор Ренар открыл ворота, и мы тронулись.

Когда мы выехали на шоссе и миновали кафе, Жакоб постучал в окошко и показал знаками комиссару, чтобы тот остановился.

Заглянув через окошко в фургон, я увидела, как Вилли, прижимая обеими руками наушники к стриженой голове, что-то диктовал Жакобу. Тот записал на полях расстеленной перед ним карты несколько цифр и провел с помощью транспортира прямую линию.

Вилли, не снимая наушников, махнул нам рукой, чтобы трогались дальше.

Через некоторое время мы снова остановились, и вся операция повторилась.

— Что они делают? — спросила я у комиссара.

— Пеленгуют передатчик.

Теперь я вспомнила, что уже видела нечто подобное в фильмах о шпионах. Никогда бы не подумала, что сама окажусь в подобной ситуации!

— Все в порядке, засекли, — торопливо проговорил появившийся из темноты Жакоб. — Давайте я сяду за руль, а вы перебирайтесь в фургон.

Комиссар уступил ему место, и мы стремительно ринулись сквозь ночную тьму навстречу притаившемуся где-то в ночи «небесному голосу»…

В темноте все вокруг казалось таинственным и тревожным. Мелькали мимо черные деревья; одинокий, словно притаившийся, домик с темными окнами; скалы, похожие на крадущихся людей, призрачные белые столбики ограждения на повороте.

Впереди за кустами вроде мелькнул слабый огонек…

Я только хотела попросить Жакоба ехать поосторожнее, как он резко затормозил. И тут же выскочил из кабинки и побежал к машине, стоявшей на обочине дороги.

— Можете снова зажечь огонь, зачем таиться! — крикнул он, распахивая ее дверцу.

В машине зажглось освещение. Не этот ли огонек я видела?

Я тоже выбралась из кабинки и поспешила к машине вместе с комиссаром и Вилли.

— Прошу познакомиться, господа, — громко сказал Жакоб. — Перед вами — «глас небесный». Как видите, он имеет вполне земное обличье и в миру известен под именем Мишеля Горана.

В машине — теперь я разглядела, что это был роскошный «кадиллак», — находился лишь один человек — «космический» проповедник…

В черном костюме, без своего причудливого одеяния, он выглядел буднично и деловито. Солидный, преуспевающий бизнесмен, едущий по своим почтенным делам, которыми он не ленится заниматься даже ночью.

Он сидел, положив руки на руль, и смотрел на нас без всякого испуга.

— Ваши документы, — сказал комиссар.

— Разве я нарушил дорожные правила? — лениво спросил проповедник. — Ах да… Стоял на обочине дороги с потушенными огнями. Каюсь, штрафуйте.

— Ваши документы! — повторил комиссар, протягивая руку.

Проповедник пожал плечами и полез в карман.

— Пожалуйста, хотя вам ведь уже назвали мое имя, — все так же лениво проговорил он, вынимая из пухлого бумажника и протягивая полицейскому документы. — Прошу, господин обер-лейтенант.

Комиссар начал внимательно изучать бумажки, а нетерпеливый Жакоб попытался открыть заднюю дверцу машины.

Она не подалась. Тогда Морис заглянул в машину, посветив фонариком, и присвистнул:

— Ого! Какой прекрасный магнитофон! Японский? И, кажется, передатчик? Разрешите его посмотреть поближе.

— Я протестую, господин обер-лейтенант, — негромко сказал проповедник. — Я не знаю, правда, что за люди с вами. Возможно, они тоже служат в полиции. Но все равно никто не имеет права обыскивать мою машину без ордера федерального прокурора. Слава богу, законность строго соблюдается в нашей стране. Или я ошибаюсь? И вообще хотелось бы знать, почему вы задерживаете меня так долго? Мне нужно ехать. Я устал, остановился, чтобы передохнуть в тишине и покое этой чудной ночи, а теперь мне пора ехать дальше. Если вы разрешите… — закончил он с легким поклоном.

Он упорно не смотрел ни на кого из нас, только на комиссара, словно тот был один на дороге.

Комиссар молча вернул ему документы и заглянул на заднее сиденье. Жакоб светил ему фонариком.

— А зачем вам ночью понадобился магнитофон? — подал голос Вилли.

Проповедник будто не слышал его вопроса.

— Зачем вам магнитофон, в самом деле? — повторил тот же вопрос комиссар.

Ему проповедник ответил:

— Люблю во время отдыха послушать церковную музыку. Очень успокаивает нервы. А порой работаю над проповедью: ведь, как уверяют психологи, лучший отдых — в перемене занятий. Разве ездить с магнитофоном по нашим дорогам запрещено? Не знал. Но ведь вы же возите вот целую лабораторию на колесах.

— А с чего вы взяли, что у нас «целая лаборатория»? — насмешливо спросил Жакоб.

Проповедник ему не ответил.

Он упорно не замечал Жакоба.

И Морис, конечно, не выдержал:

— Слушайте, Горан, я взялся за это дело и доведу его до конца, ясно? Я не отступлюсь и посажу вас на этот раз за решетку.

Проповедник слушал его, прикрыв глаза тяжелыми, набухшими веками. Лицо его решительно ничего не выражало.

— Анри мне все рассказал о ваших планах, — продолжал Жакоб. — Старик еще не пропил совести окончательно. Вы от нас не уйдете.

Что-то вроде дрогнуло в каменном лице проповедника. Подняв тяжелый взгляд на полицейского, он глухо спросил:

— Могу я наконец ехать?

Комиссар, отступая на шаг, молча козырнул.

Черный «кадиллак» взревел и рванулся вперед. Мы отскочили в стороны и молча смотрели, как, плавно покачиваясь, убегает все дальше рубиновый огонек. Вот он скрылся за поворотом…

— Н-да, конечно, глупая была затея, — смущенно пробормотал Жакоб. — Его голыми руками не возьмешь… Но хоть повидались. Ладно, поехали домой.

В глубине души я надеялась, что пойманный голос испугается и притихнет, а может, и совсем замолчит.

Но в следующую ночь мы услышали его снова. Началось опять с настойчивых заклинаний: «Спите… Спите… По всему вашему телу растекается чувство успокоения и дремоты…»

— Не понимаю, почему он не сменит волну? — спросил у инженера Жакоб. — Ведь знает, что мы его слушаем.

— Не может он этого сделать, — ответил Вилли. — Приемник у старушки настроен на определенную волну.

— Верно, — согласился Жакоб и, погрозив динамику кулаком, добавил: — Ну, мы заткнем ему глотку, этому «небесному голоску».

— Как? — оживилась я.

— Увидите.

Но тут мы услышали нечто новое и переглянулись: «Вам надо самой поехать к нотариусу и добиться…»

— Включай! — Жакоб резко махнул рукой. Вилли рванул рубильник на пульте… Приказания «небесного голоса» утонули в треске и рокоте мощной глушилки. С трудом удавалось разобрать лишь отдельные слова:

«…Спокойно… арственную…»

— Вот я тебе покажу «дарственную»! — пробурчал Вилли, подкручивая регулятор.

Я выглянула из дверцы фургона, словно надеясь полюбоваться, как себя чувствует сейчас голос, — и вскрикнула.

Окна тетиной спальни были ярко освещены!

— Она проснулась, а я здесь! Надо бежать.

— Возьмите фонарик, а то ноги переломаете! — крикнул мне вдогонку Жакоб.

Но я с детства знала каждый камешек и торчащий из земли узловатый корень на этой тропинке и мчалась в темноте что есть духу.

Еще у ворот я услышала, как меня зовет тетя. Но я не откликнулась сразу, а пробежала в глубь сада и уже оттуда, издалека, тщетно стараясь сдержать одышку, подала голос.

— Где ты бродишь так поздно? — крикнула она с террасы.

— Гуляю в саду. Вышла подышать свежим воздухом, что-то спать не хочется…

Подойдя ближе, я спросила:

— А ты почему не спишь?

— Ужасно разболелся зуб. Только легла, кажется, даже заснула. И вдруг страшная боль, словно начали сверлить какой-то адской бормашиной, — ответила она, зябко кутаясь в халат и передергивая плечами. — Ты меня отвезешь утром в Сен-Морис? Там очень хороший дантист. Впрочем, ты, кажется, сама у него была? Я тебе давала адрес.

— Но ты что-то напутала, тетя. По этому адресу никакого дантиста не оказалось.

— Странно… — Она недоверчиво посмотрела на меня. — Вечно я путаю адреса. Но найдем: я прекрасно помню, где он живет.

Постояв еще несколько минут на террасе, она пожелала мне спокойной ночи и ушла, страдальчески держась за щеку.

Идти снова к Ренару я не решилась. Передача наверняка уже кончилась. А вдруг тетя не уснет и станет опять меня искать?

Ночь прошла спокойно. Выйдя рано утром на террасу, я увидела Мориса, подающего мне из кустов таинственные знаки.

— Что вы тут делаете? — спросила я, подбегая к нему и с опаской оглядываясь на окна тетиной спальни. — Вы с ума сошли! Она может увидеть. Зачем вы сюда залезли?

— Жду, пока вы проснетесь, вот уже битый час. Весь промок от росы. Что случилось вчера? Почему вы не пришли обратно?

— Боялась оставить тетю одну, у нее разболелся зуб. Просит отвезти ее к дантисту, но забыла адрес. Я сама ездила, когда у меня болели зубы, и не нашла этого дантиста.

— Разболелся зуб, а дантист исчез… — сказал Морис в глубокой задумчивости. — И разболелся зуб как раз в тот момент, когда мы включили глушилку. — Он посмотрел на меня. — Может, это просто совпадение, а может, и… Когда она последний раз была у этого дантиста?

— Кажется, зимой. Да, в конце зимы.

— И в конце зимы начала слышать «глас небесный»? До визита к дантисту или после?

— Точно не помню.

— Надо навестить этого дантиста! — решительно сказал Жакоб.

Он задел головой ветку, и на нас посыпались холодные капельки росы.

— Но я же вам говорю: нет там никакого дантиста.

— Тем более подозрительно. Адрес у вас сохранился?

— Кажется. Или я выкинула его? Но дом узнаю. Там еще какая-то лавчонка.

— Едем! Постарайтесь под каким-нибудь предлогом отложить поездку с тетей до завтра. Скажите, будто неисправна машина. Она согласится подождать. Если мои предположения правильны, зуб у нее сегодня болеть не будет. А вы сразу к нам, поедем к дантисту.

Так я и сделала. Жакоб оказался прав: зуб у тети больше не болел, и за завтраком мне легко удалось ее уговорить отложить поездку.

Оставив тетю беседовать с доктором Ренаром, я поспешила к Жакобу.

Морис сидел на ступеньках веранды, уткнувшись в толстенный фолиант.

— Наконец-то! Мы заждались.

— Не могла раньше.

— Вилли! — крикнул он, откладывая книгу в сторону. Это был солидный ученый труд под названием «Ухо и мозг». Приятное чтение в такое чудесное утро…

Вилли появился в дверях, что-то дожевывая.

— Поехали, — поторопил его Жакоб.

Мы спешили напрасно. Дом я запомнила хорошо и нашла его сразу, но никакого дантиста там не оказалось, как я и предупреждала. Весь нижний этаж занимала убогая лавчонка без вывески.

Жакоб подергал дверь лавочки — заперта. Несколько раз нажал кнопку звонка, но на его дребезжание никто не отозвался.

Мы попытались заглянуть сквозь давно не мытые стекла витрины: пустые полки, на прилавке какой-то хлам, в углу валяется сломанный стул.

— Кажется, лавочка давно обанкротилась, — пробормотал Жакоб.

— Идите-ка сюда! — окликнул нас из соседнего двора Вилли.

Мы поспешили к нему и увидели, что он, приложив ладонь козырьком, заглядывает в темное маленькое окошко.

— Похоже, это задняя комната лавчонки, — сказал инженер, уступая место Жакобу. — Посмотри.

Жакоб приник к грязному стеклу.

— Видишь? — спросил Вилли.

— Вижу.

— Зачем бы ему тут стоять, в лавке?

— Что вы там увидали? Покажите и мне! — нетерпеливо попросила я.

Жакоб подвинулся. Я заглянула в окошко и увидела посреди пустой полутемной комнаты непонятное сооружение.

— Что это?

— Зубоврачебное кресло, — ответил Жакоб.

Я удивленно посмотрела на него:

— Значит, дантист тут жил?

— Вероятно. И надо устроить, чтобы он снова здесь появился, — сказал Морис многозначительно.

— Может, заглянем внутрь? — предложил Вилли. — Я открою дверь… — Он уже начал шарить в своей сумке.

— Не стоит, — остановил его Жакоб. — Нужен представитель власти. Пошли, а то мы уже привлекаем внимание соседей.

Доехали до почты. Морис позвонил комиссару Лантье, попросив его немедленно приехать в Сен-Морис.

— Дело очень срочное! Мы будем ждать в кафе возле моста, понял?

Потом он позвонил в Монтре какому-то доктору Калафидису и тоже попросил его срочно приехать, захватив все необходимые инструменты…

— Кроме, конечно, кресла. Кресло здесь есть. Ничего, ничего, ты не можешь отказать своему старому клиенту. Нет, по телефону не могу. Приезжай и все узнаешь. Жди нас в кафе у моста.

События всё ускорялись.

Не успели мы кончить завтрак в уютном маленьком кафе над Роной, как приехал комиссар Лантье. Пока он пил кофе, Жакоб рассказал ему о странной, заброшенной лавчонке с зубоврачебным креслом в задней комнате. Комиссар заинтересовался. Мы снова отправились к лавке и долго заглядывали то в витрину, то в маленькое окошко во дворе.

Потом Жакоб с комиссаром ушли в местное полицейское управление. Вилли задремал, пристроившись на заднем сиденье машины, а я погуляла по берегу реки, тревожась, что там с тетей. Надо было бы придумать причину для затянувшейся отлучки.

Наконец Жакоб с комиссаром вернулись.

— Лавочка закрыта уже месяцев пять, — рассказал Жакоб. — Ее снимал для мелкой торговли некий мосье Мутон. Судя по описаниям, на проповедника он не похож, видимо, подставное лицо из его помощников. Ни о каком дантисте здесь не слышали и очень удивились, узнав о кресле. Так что нам разрешено вскрыть замок и осмотреть загадочную лавочку.

Вилли оживился, достал из сумки щипчики и крючки, весьма подозрительно похожие на отмычки, и через несколько минут мы вошли в таинственную лавчонку.

— Здесь пока ничего не трогать! — сказал озабоченно комиссар. — Пройдем сразу дальше.

Но во второй комнате осматривать было нечего. Она была совершенно пуста, только зубоврачебное кресло высилось посреди комнаты глупым, нелепым памятником.

— Ух, какая грязища! — брезгливо сказала я. — Сколько пыли!

— Надо навести тут порядок, а то избалованный доктор Калафидис откажется работать, — сказал Жакоб. — Придется вам заняться этим, Клодина. Привлекать чужое внимание не хотелось бы…

— Я сделаю все сама, но что вы задумали?

— Потом объясню. Беритесь за дело, а мы едем в кафе. Калафидис должен вот-вот подъехать. Потом мы заедем за вами. Часа вам хватит?

— Надеюсь.