Голос Вселенной 1991 № 3

Подпишет ли Израиль союзный договор?

От редакции «Голоса Вселенной». Редакция и редколлегия газеты выражают решительный протест в связи с публикацией настоящей статьи и заявляют о своем категорическом несогласии с автором, берущим на себя смелость открыто высказывать точку зрения, далекую от принятой в цивилизованном мировом сообществе. Сам подход автора к закрытой теме глубоко возмутителен и недопустим. Редакция рассматривает «откровения» автора, как попытку вмешательства во внутренние дела суверенного государства, и приносит правительству Израиля свои глубочайшие извинения. В случае принятия соответствующими органами решения о запрещении газеты «Голос вселенной» на основании этой беспрецедентной публикации, редакция заранее выходит с ходатайством о передаче ей всех прав на издание и заверяет высокие инстанции, что впредь не допустит публикации сомнительных высказываний в адрес дружественной страны. Одновременно редакция заверяет все прогрессивные круги планеты и мировую демократическую прессу, что обсуждение закрытой проблемы проводится помимо ее воли, решением главного редактора. Сама же редакция была и остается верным проводником политики перестройки и нового мышления, а также концепции международного разделения труда. Учитывая вышеизложенное, редакция решительно отмежевывается от позиции главного редактора и гневно осуждает его * консервативные человеконенавистнические взгляды, которые достойны самого сурового наказания со стороны правоохранительных органов. Редакция и редколлегия «Голоса Вселенной» призывают все мировое сообщество, все прогрессивное человечество немедленно выступить с осуждением погромной, направленной на подрыв нового мирового порядка, публикации и ее автора. Шовинизм и русский фашизм, рядящиеся в публицистическо-философские тоги, не пройдут! Ударим митингами и кампаниями в прессе по русофильству и квасному мракобесию!

От автора. Прежде всего мне самому хочется принести самые глубокие извинения Великому Израилю. Крайне неловко касаться деликатной, запрещенной темы – поневоле чувствуешь себя распоследним черносотенцем и погромщиком. И все же проблема есть. Замалчиванием, утаиванием сложнейшего вопроса современности не разрешить… Сейчас во всем мире обсуждают, что будет с нашим Союзом: развалится ли он, не развалится, перемрут ли у нас все или не перемрут… предлагают самые разнообразные варианты нашего с вами будущего, дележа нашей страны. Так почему бы и нам не выглянуть за пределы любезной отчизны и не порассуждать немного о судьбах ближайших соседей, тем более, что соседи эти связаны с нами так, что и рад бы – да не отвяжешься уже! И хотя нам обычно запрещают делать подобные экскурсы и демократы и правители, все же попробуем. А особо рьяным ревнителям избранности и неприкасаеvости напомним – публикация носит чисто философский, отвлеченный характер, ее автор вовсе не ставит себе целью обидеть кого-то. В свидетели автор призывает всех знающих его, уж они-то подтвердят, что он всегда относился к еврейскому народу с нескрываемой искренней симпатией и неподдельным уважением. Всеми этими чувствами доверху наполнена и настоящая публикация.

От представителя трансцедентальных сфер. Вынужден обратить внимание читателя на ошибочность подхода главного редактора «Голоса Вселенной» по части определения им характера своей статьи как философского. Ввиду практически полного совпадения основных тезисов данной статьи с очередным подготовленным к печати ПРОРИЦАНИЕМ, мы были вынуждены снять материал, принятый Свыше астрабиопсихоприемником. Вместе с тем в данном случае мы не берем на себя ответственность за абсолютную точность и достоверность прогноза.

Одному Господу Богу известно, когда этот номер попадет в руки нашему уважаемому читателю – до подписания Союзного договора или уже после этого поистине важного события. Не в этом дело. Когда бы ни попал! Ведь и после подписания проблем останется не меньше, чем ныне, а, думается, даже поболее. Бомба, заложенная в основание нашего тысячелетнего государства, была сработана задолго до появления творцов концепции о «федерации суверенных государств». Даже тот далекий союзный договор двадцатых годов, когда Россию совершенно произвольно раскололи на ряд «самоопределяющихся» государств-республик, не был первичен. Планы развала могучей империи Равноправия вынашивались задолго до октябрьского переворота… Но не будем вдаваться в детали, углубляться в историю. У нас сейчас иная задача. Подпишут Союзный договор нынешних времен «государства» Прибалтийского края, Казахстан или Молдавия, не столь важно – ведь заряд чудовищной бомбы-суверенизации таков, что детонация ее произойдет вне зависимости от чернильных загогулин на гербовых бумагах. Заряд этот рано или поздно так рванет, что Союз разлетится в клочья (как это и было задумано теми, кто побаивается нашей мощи). Мы уничтожим себя собственными руками. Спасительный выход одни – он вовсе не в том, чтобы создать на нашей земле сто сорок с лишним суверенных государств – по числу народов, живущих в союзе, а в том, чтобы стереть все границы, все эти искусственные барьеры, каковых до семнадцатого года в России не существовало. Лишь тогда каждый народ вновь бы обрел все права и перестал бы заниматься самоистязанием и истязанием соседей. До этой мысли пока что еще не дошли ни управители наши, ни либералы (последние не дойдут никогда, им Запад не велит!)

Но разговор не о том. Мы затронем этап близкий нам по времени – ведь катящийся снежный ком не остановишь. Договор будет подписываться… И вот мы спорим до хрипоты, до драки: кто подпишет! кто не подпишет! кто уйдет в сторону! И набор в наших спорах до смешного прост и убог: Эстония, Армения, Грузия… Меня же волнует иное, на первый взгляд, странное – подпишет ли в той или иной форме наш долгожданный Союзный договор не менее суверенное, чем, скажем, Кыргызстан, государство – государство Израиль?! Готов выдержать любой шквал недоумений, обвинений, ругательств, преследований ради одной лишь постановки данного вопроса! И вопрос этот не столь уж странный, как может показаться. Да, согласен, Израиль никогда не входил в Союз. Да, живут они там и без нас неплохо – и с колбасой все в норме, и спиртного вволю, и прочий товарец есть. Да, у них и без нас проблем хватает… Вот тут и присмотримся немного: что за проблемы. Арабы? Интифада? Межпартийная грызня? Это все само собою. Но есть еще одна, тщательно скрываемая, проблема – проблема двух Израилем. Вот именно, двух – ведь на одной, казалось бы, «земле обетованной» существуют Израиль, если так можно выразиться, израильский и Израиль российский, русский. Причем доля второго постоянно увеличивается, наш родной русский еврей бежит на «историческую родину» валом, это явление приобретает масштабы «великого переселения народов». И чего там скрывать (все шито белыми нитками) – наш беженец по своему качеству значительно превосходит среднего полуграмотного, а то и вовсе неграмотного «коренного» жителя Израиля. Сколько бы ни голосили отечественные защитники «избранного» народа, но каждый из нас хорошо знает, что среди лиц с высшим образованием у Нас евреев достаточно – дискриминационная политика в отношении славянских народов на протяжении всех семи десятилетий еще долго будет давать о себе знать. Но говорим мы об этом не для того, чтобы в жилетку читателю поплакаться и посчитаться, кому жилось лучше при запойно-застойном руководстве, кому хуже, нет. От нас бежит беженец, выученный нами отменно и выпестованный, бежит интеллектуал и специалист, бежит активный, деятельный. Утечка «мозгов» не блеф, это реальность. Для России подобная утечка – беда. Но для Израиля – трагедия, катастрофа! Доля русских евреев в политически активном слое Израиля растет не по дням, а по часам. И то ли еще будет! Ведь эмиграция нарастает в геометрической прогрессии. Нам, не причастным к этому процессу, кажется, что все достаточно закономерно, что евреи возвращаются на родину, там они смешиваются с местными – все прекрасно, все довольны. Но надо помнить, что это здесь, в нашей среде, да и то практически в очень редких случаях, мы выделяем еврея, почитаем его за еврея. Объективно же этот «еврей» не является таковым – он вырос в России, впитал в себя русскую культуру, без которой его как личности, как человека одухотворенного, собственно говоря, просто нет. В нем могут бороться внутренние голоса, перетягивая то в одну, то в другую сторону, им могут владеть различные комплексы, он может проклинать «эту страну дураков», может даже чувствовать себя в ней изгоем, может поливать в газетах и журналах все местное, ругать, «выявлять», «изобличать», переворачивать историю и всяческими иными способами выражать собственную закомплексованность. Но переделать себя и стать евреем в чистом виде, «израильским» евреем, он никогда не сможет! Есть один непреложный, не зависящий от нас факт – Россия это не просто территория, не просто народ на своей земле, Россия – это исполинский вселенский генератор интеллектуально-духовной энергии, обладающий таким мощным полем, что вырваться из этого поля невозможно! Россия не оставляет выбора живущему в ней! Можно проехаться по России, просидеть в отелях несколько лет. Но жить в России, а тем более родиться, выучиться, овладеть русским языком, и не стать при этом русским – невозможно. Это испытали на себе люди всех наций без исключения. И вот самые натуральные русские беженцы, несущие в сердцах и душах Россию и русскую культуру, сотнями тысяч бегут в «родные» Палестины. Как бы эти переселенцы ни изучали иврит или идиш, для них и для их детей, внуков родным языком, тем, на котором они думают, останется язык русский (об этом, кстати, очень хорошо писала «Еврейская газета»). Вот где проблема – целая проблемища! Непонятно даже, почему уже сейчас, на начальном этапе, в Израиле не введен в качестве второго государственного языка русский язык?! Отцы-основоположники держатся?! Но вспомним. ведь, как основатели сионизма, так и отцы-основоположники государства Израиль тоже беженцы из России, тоже русские евреи. А сам Израиль?! Мы можем вилять как угодно, но правда есть правда – своим рождением государство Израиль обязано Советскому Союзу, то есть той же России. Без благословения России никакого Израиля на Ближнем Востоке в послевоенные годы не появилось бы – надо отдать должное историческим реалиям. Хотим мы это признавать или нет, но Россия это не только колыбель нынешнего израильского народа, но и родительница самого Израиля. Каким бы антисемитом не выставляли сейчас Иосифа Сталина, но фактически по мановению его руки появился на карте Израиль. И до гонений на космополитов в каждой израильской школе, в каждом кибуце стоял бюст Сталина, висели его портреты, восторженные толпы хором распевали гимны в его честь – этого не вычеркнешь из истории. Разумеется, преступник остается преступником, но и факт остается фактом – он не зависит от интерпретаций. Многое забывается, еще большее стараются искусственно вытравить из памяти. Пока Сталин миллионами уничтожал исключительно русских, украинцев, казахов, белорусов, татар, он был лучшим другом Израиля, когда его сатрапы коснулись кое-кого из евреев-«космополитов», он тут же превратился в худшего врага, в антисемита. Но не о нем речь.

Нас интересует необратимый лавинообразный и фактически гибельный для еврейской нации процесс русификации. Да, Израиль держался долгие годы – тридцать с лишним лет, он возрождал язык, восстанавливал традиции, расширялся… Но это были годы, когда практически прекратился приток интеллектуальных масс из России. И вот… прорвало! Можно бороться с монгольскими ордами, с наполеоновскими нашествиями, американизацией, но противостоять культурному натиску России – это бесперспективная затея (в недалеком будущем с этим фактором придется также столкнуться американцам и скандинавам, они менее устойчивы в плане культурной экспансии по сравнению, скажем, с итальянцами и французами, имеющими кое-какой опыт общения с русской интеллигенцией). Русское вторжение в Израиль уже давно началось. Подавляющее большинство беженцев не представляют, что они несут своей «исторической родине». Этому большинству кажется, как и нам всем, что процесс русификации почему-то возможен лишь там, где есть с Россией связи административного характера, то есть в союзных республиках – дескать, в Прибалтике – да, там может идти русификация, в Молдове – да, тоже может, в Туркмении… Но межгосударственными социумами управляют силы более объективные и мощные, чем администрация, против них устоять невозможно.

Закономерен вопрос: ведь идет и обратный процесс – израилизация, евреизация русских евреев? Да, идет! Но существует фактор, не от нас зависящий, – при слиянии двух культур всегда менее развитая, слабая поглощается сильной, развитой. В данном случае о преобладании русской культуры и говорить не приходится. Русские евреи несут в Израиль более развитый и сложный язык – это неоспоримый факт, более тонкое чувствование… короче говоря, они как бы спрыгивают в колбасно-промтоварный рай с плеч титанов духа России XIX–XX столетий. Они сами со временем начинают осознавать это. Русских в Израиле становится все больше, концентрация их нарастает, влияние усиливается, вот-вот образуется критическая масса… и тогда – взрыв! тогда, по всем законам, количество резко перейдет в качество. Когда это произойдет? Ответ достаточно прост: еще в нашем столетии. И не поможет расселение русских беженцев на оккупированных арабских землях. Нет, не поможет! Русский еврей в Израиле будет сам определять свое место, у него для этого хватит и ума, и жизненных сил, и настойчивости – он не позволит манипулировать собою, он будет «скромным» и непритязательным лишь первое время, потом он твердо заявит старожилам – пора! И займет надлежащее ему место в политической жизни. Недалек тот час, когда у кормила власти будут те, с кем до недавнего времени мы с вами сидели за одной школьной партой, на одной студенческой скамье. Уже сейчас влияние России чрезвычайно велико. Про культурные связи и говорить не приходится: «культурный девятый вал» наших гастролеров обрушился на Израиль, грозя затопить собою все. Готовящиеся законопроекты о двойном гражданстве лиц еврейской национальности (советском и израильском) поставят существование самого Израиля израильского под очень большой вопрос. Но не будем вмешиваться во внутренние дела страны, занявшей после разгрома объединенными американо-израильскими силами Ирака ведущее место на Ближнем Востоке. Да-да, это не опечатка и не ошибка! Как правильно заметил один из комментаторов нашей либеральной прессы: Ирак слишком усилился на Ближнем Востоке, он оставался единственным противником Израиля (остальных Израиль или разгромил, или же сделал с помощью своих американских союзников ручными). И вот при первой же возможности, при первом удобном случае Израиль расправился чужими руками с последним противником. Можно поздравить дипломатов Тель-Авива с блестящей победой! Практически без единого выстрела, без жертв и затрат Израиль уложил на обе лопатки противника, который мог противостоять столь долго объединенным силам чуть ли не всего мира!

Но вернемся к нашим баранам. Бегут, бегут россияне в землю обетованную! Душа обливается кровью и слезами при одном зрелище этом – ведь из гигантского, но истерзанного донельзя тела России вырывают с мясом, хрустя костями, вытягивая сухожилия, огромные куски! Вырывают – и бросают в страну далекую, чужую… Чужую? Вот здесь стоит призадуматься – чужая ли? далекая ли? Бог с ним, с Тель-Авивом, это особый разговор. А что касается Иерусалима, тут надо разобраться. Для православного человека – это святые места, земля на которой нет ни единого квадратного сантиметрика, не истоптанного многократно подошвами русских паломников. Всем знакомо понятие «Святая Русь». Но мало кто, за исключением ученых-специалистов, филологов и богословов, знает, что понятие это не географическое, и не узконациональное. Святая Русь – это земная обитель Православного Христианского Духа, это не одни лишь земли Русские, но и все, что связано с именем Иисуса Христа. Недаром испокон веков в Иерусалиме пребывает Православная Русская Миссия и оберегает своим присутствием Святую Землю от надругательства, святотатства. Не посягая на суверенитет Израиля, скажем все же, что каждый Русский вправе почитать Иерусалимские святыни своими, Землю Иерусалимскую – своей землей, она есть прежде всего значимая и весомая частица Святой Руси, а потом уже «территория», входящая в какое-либо государство. Таковы непреложные факты. Вот и задумаемся: беженец наш российский бежит из России да прямо в Святую Русь (или в близлежащие районы). И беженец этот возвращает на земли стародавние Великий Русский Язык. Мы не будем останавливаться на том событии давностью в три с половиной тысячелетия, когда случился Великий Исход наших предков с тех самых земель – это тема особой публикации. Наша цель – дела нынешние!

На очень коротких, но доходчивых примерах мы убедились, что Россию и Израиль связывают неизмеримо более тесные узы, чем, скажем, существующие между той же Россией и Кыргызстаном. Рано или поздно связи эти перевернут весь нынешний мир. А сейчас… Сейчас мы постараемся сделать попытку краткосрочного прогноза – на ближайшие годы. Маловероятно, что нынешнее руководство Израиля само выйдет с предложением участвовать во всесоюзном референдуме по вопросам сохранения Советского Союза. Именно по этой причине Союзу необходимо проявить инициативу – и, в частности, обратиться к Израилю с предложениями об гарантированном обеспечении прав русскоязычного населения, русских беженцев. Какой процент ныне составляют русскоязычные в «земле обетованной»? Точных данных нет. Но если темпы эмиграции не снизятся, то недалек тот час, когда мы увидим нечто подобное, происходящему в Эстонии, где русское население составляет свыше сорока процентов. Сможет ли союзное правительство закрывать глаза на дискриминацию своих бывших граждан?! В какой форме будет осуществляться опека над русскоязычными в Израиле? Дотации? Гуманитарная помощь? Зоны прямого президентского правления? Не будем гадать. Вопрос есть, и его придется решать. Взаимное тяготение двух народов, двух стран обязательно приведет к слиянию в той или иной форме. И тут возможны несколько вариантов. Первый, Израиль входит в состав Советского Союза на правах суверенной союзной республики, то есть подписывает союзный договор и переводит имеющиеся кровные неразрывные отношения и связи на юридическую основу. Второй, обе страны заключают долгосрочные договора о взаимном сотрудничестве. И тот и другой варианты предполагают слияние не только экономик, но и политических структур. И вот здесь мы вправе задаться вопросом: какова будет роль Израиля во внутрисоюзных делах? Симбиоз двух достаточно мощных сил современности обязательно приведет к смещению центров тяжести. И снова два основных варианта: упрочение «пропзраильской партии» в центральном союзном аппарате и перемещение центра тяжести дуалистической системы в сторону Москвы, или же явление обратное – усиление «русской партии» в Тель-Авиве. В первом случае мы рано или поздно вернемся к тому, что уже было в нашей истории – полной власти еврейской верхушки над всеми прочими народами Союза, включая на данном этапе и израильский народ. Во втором – по всей вероятности не сразу, но необратимо произойдет перемена столиц: нельзя предположить с достаточной долей уверенности, какой город станет новой столицей обновленной федерации – Тель-Авив или же Иерусалим.

Объективные исторические процессы не зависят от наших пожеланий, пресечь ход взаимной интеграции не сможет ни одна из стран, несмотря на то, что предпринимаются отчаянные попытки в этом направлении. Например, распространяется легенда о том, что большая часть евреев выезжала по вызову из Израиля, но меняла планы и отбывала в Штаты. Вне всякого сомнения все это инспирировалось израильскими службами, чтобы хоть немного пресечь наплыв русскоязычного населения в Израиль. Теперь, когда Америка отказывает русским евреям в прибежище, остается одни путь – на Ближний Восток, и тут никакие израильские и произраильские спецслужбы не смогут поставить сколько-нибудь существенной преграды на пути русских евреев, стремящихся в Святую Землю. Фактически идет процесс не просто русификации Израиля, а самой настоящей прямой бескровной оккупации. Уже на данном этапе мы можем обратиться к нашему правительству с предложением о проведении среди русскоязычного населения Израиля общенародного референдума. Разумеется, подобные акции проводятся с согласия второй стороны. Но у нас нет никаких оснований считать, что демократический Израиль откажет значительной части своего населения. Короче, вопрос о входе Израиля в качестве суверенного государства в Обновленную Федерацию необходимо решать с полной ответственнотью за судьбы народа и только демократическим путем.

Наверное, настала пора задуматься о мерах по защите русско-еврейского населения в Израиле, задуматься о создании там комитетов по обеспечению равных прав с «коренным» населением, комитетов спасения и прочих предварительных институтов народовластия. Вполне вероятно, что русскоязычное население Израиля само подскажет форму организации – тут препятствовать нельзя.

Огромную роль в русификации Израиля играют многочисленные созданные в последние годы в Союзе организации типа «Бейтар». Вовсю вдет подготовка для переселения десятков и сотен тысяч русских молодых евреев на «земли предков». О последствиях этого переселения можно говорить однозначно. Порою даже складывается впечатление, что все эти процессы стимулируются из какого-то центра, находящегося внутри нашей страны и заинтересованного в русификации Израиля. Мы не будем вникать в такие детали, ибо цель наша не выявление скрытых механизмов интеграции типа Россия-Израиль, а лишь философские рассуждения по поводу самого явления. Одно пугает! Как бы ни клялись юные бейтаровцы в своей нелюбви к союзному комсомолу, в Израиль они принесут именно комсомольскую великодержавную психологию. Чем это может обернуться? Не будем предрекать ничего страшного и жуткого, а лишь скажем, что ни в один сосуд, вполне определенного объема, нельзя влить жидкости больше, чем в него может вместиться. Сосуд – Израиль, жидкость – русские беженцы. Забродившая, бурлящая, насыщенная чудовищной энергией и предприимчивостью «жидкость» разорвет сосуд, разнесет его вдребезги. В самом лучшем случае «жидкость» будет извергаться обратно через условное «горло» – то есть обратная волна переселенцев, обуреваемая жаждой деятельности и ностальгией по утраченной родине, ринется в Союз (это один из рассматривавшихся нами вариантов). Но возможен и катастрофический исход! Исполинский джинн может вырваться из тесной бутыли. Именно сейчас, после сокрушения Израилем своего единственного соперника на Ближнем Востоке – Ирака. Что тогда?! Мы уже были свидетелями, когда джин вырвался на свободу из российских местечек – буквально в течение восьми-десяти лет была сокрушена величайшая и могущественнейшая держава мира. Сейчас времена несколько иные, иное положение – но последствия израильского взрыва на Ближнем Востоке могут оказаться вселенским концом. Кто сдержит джинна? Соединенные Штаты могли воевать с Ираком и другими странами. Но воевать с Израилем или же сдерживать его какими-либо иными средствами они не станут, произраильское лобби в США главенствует во всех отношениях. Начнется глобальная, сначала ближневосточная, а затем и более широкомасштабная экспансия (не удивляйтесь: если подобных планов нет в Израиле ныне, то их принесут с собою воспитанные на троцкистко-бухаринском наследии комсомольцы-бейтаровцы – вспомните о планах Троцкого, о не осуществившихся походах в Индию и Европу, завоевании всего мира, а ведь тогда тоже начиналось с малого).

Разрушение геополитического равновесия на Ближнем Востоке неминуемо скажется на ходе мировой истории. Десятилетиями наращивавшаяся военная израильская махина даст знать о себе… Выход видится только на одном направлении. И не столь важно, подпишет ли Израиль союзный договор или же войдет в состав обновленной Федерации каким-то иным способом, в любом случае, энергия джинна будет не столь разрушающей. Правда, судьба России может измениться коренным образом. Да и останется ли она после этого Россией? Не превратится ли в северо-восточные территории Великого Израиля? Не будем пугаться будущего. И еще раз напомним – свои собственные судьбы должны решать сам израильский народ и законное правительство Израиля, и только демократическим цивилизованным образом. Что же касается России, то она всегда принимала под свое крыло любые народы и нации, всем давала равные права. Не изменит она себе и в будущем – ибо подлинный интернационализм (в отличие от кровавого интернационала времен гражданской войны) был всегда природной чертой россиян.

На этом хочу закончить свои философские размышления и пожелать процветания братскому израильскому народу и русским переселенцам в Израиль, думается, подлинная мощь и величие в единении, а не в дроблении и разобщенности. И грядущее подтвердит это.

Юрий Петухов

Полтора года в аду

Этот человек пришел к нам семь месяцев назад. Никто тогда не слыхал о подготовке нашего издания. У нас не было даже своего помещения. И вообще, все держалось в тайне, ведь доброжелатели могли задушить наше дело в зародыше… И вдруг – странный посетитель! Да простит он нас теперь, когда мы достаточно хорошо узнали его. Но тогда первым желанием было – выставить незваного гостя вон, а при необходимости и вызвать «белый воронок», чтоб доставил посетителя по назначению, в психушку. Замусоленной ученической тетрадкой с обгоревшими краями гость настойчиво тыкал в лицо будущему заму главного редактора и невнятно, с невыразимым акцентом, мычал. Из мычания можно было понять, что если мы не возьмем к публикации какие-то записки, то наша газета никогда не выйдет в свет, а самим нам придется очень туго. Одновременно он требовал, чтобы ни в коем случае не оглашалось его имя. Имени он не называл, так что оглашать нам было нечего. После того, как гость промычал, что он уже шестую неделю ночует на чердаках и в подвалах, зам и тогдашний редакционный водитель подхватили было его под локотки… Но в последний момент обоих что-то остановило, может, плаксивый тон «бомжа», может, его изуродованное, обожженное с левой стороны лицо – посетителя можно было принять за танкиста, горевшего в танке, вот только возраста определить нельзя было. И мы взяли у него тетрадь. Распрощались. Чего-то пообещали. А тетрадку бросили в мешок с письмами (письма-заявки на серию ПФ шли о ту пору вовсю!). Забыли. А через две недели посетитель вернулся. И красного страшного пятна на его лице почти не было. Лишь маленький след на щеке и у виска. Вот это и сразило нас. Гость в ответ на немую сцену сказал, причем почти без акцента и мычания: «Видали бы вы меня, когда я вылез из этой дыры!» Никто толком ничего не понял. И гость заметил это. «Не читали?!» – просипел от обиженно. Пришлось лезть в мешок. С этого все и началось. Теперь мы сами себе стали казаться сумасшедшими. Воспринимать всерьез накарябанное жутким кривым почерком на ученических листах мы не могли и не хотели. Были дела посерьезнее, готовились к регистрации, налаживали производственный процесс… После ухода посетителя нагрянул главный, полистал тетрадку, порвал надвое, швырнул в угол, наорал и ушел. На третий раз посетитель принес еще тетрадь. На лице его не было И следа шрамов. Послали его в другие редакции. Он послал в ответ нас самих и заявил, что если мы не опубликуем его, то никто не опубликует, дескать, у демократишек смелости хватает лишь на то, чтобы перемывать косточки своим политическим противникам, и что-нибудь стоящее, но необычное, им не вытянуть. Вот тогда мы и поинтересовались – откуда?! Откуда он про нас знает?! Ответ оказался чрезвычайно прост: «Голос был!» Это произвело впечатление. Мы тогда только налаживали контакты с экстрасенсорами-психоприемниками, готовилась Большая Связь, все, имеющее отношение к «голосам» нас крайне интересовало. Но посетитель замял продолжение беседы. Впервые за все время от стащил с головы грязную серую кепку. Поглядел на нас изучающе, исподлобья. Багровый набухший шрам рассекал его голый череп. Смотреть на этот шрам не было сил. «Меня убили топором, – вяло пояснил гость, снова натянул кепку, добавил: – Это было почти два года назад. Ну, теперь верите?»

Обо всем остальном вы прочтете в самих записках. Нейроэкспертизу и психоконтроль наш гость пройти решительно отказался. Графологическая экспертиза показала, что написанное может соответствовать действительности, очевидных следов фальшивки, состряпанной по заказу, нет. Но это не показалось нам аргументом. Единственное, что мы могли бы сделать, это заснять гостя на фото – со шрамами и без них. Но кто же знал заранее! Итак, мы представляем записки на ваш суд и надеемся, что нам вместе удастся разгадать тайну.

Ведущий консультант газеты по Аномальным Явлениям и Связям с Потусторонним Миром

Э. А. Гуржбылин

От редакции. Нами полностью сохранена авторская стилистика, исправлению подлежали исключительно грамматические ошибки. Было изъято из текста свыше десятка нецензурных словосочетаний и два фрагмента, в которых описывались непотребные, недопустимые в печати сцены. Во всем остальном текст полностью соответствует предоставленному оригиналу. Редакция не несет ответственности за достоверность публикуемого материала. Вместе с тем редакция обращается за содействием к ведущим экспертам мира, специалистам в соответствующей и смежных областях. Необъяснимые, загадочные явления воскрешения покойников по истечении длительных сроков после смерти требуют самого серьезного научного подхода. У редакции имеются сведения, что на Западе исследовательские работы по данной тематике ведутся полным ходом, причем изучается даже возможность практического применения псевдоживых кадавров. Мы же опять плетемся в хвосте, искусственно подавляются, запрещаются целые разделы главнейшей науки – Человековедения.

И все же редакция со своей стороны обязана выразить свое собственное мнение – жизнь покажет, кто прав, кто нет. Нам представляется, что феномен «сошествия в ад» нельзя объяснить как подлинное материалистически-реальное событие, как объективное действие. На наш взгляд, все описываемое – есть результат внутримозговых явлений субъекта, длительное время пребывавшего на грани между жизнью и смертью, причем речь идет не об остаточной памяти (или сне) полупокойника, а о чем-то более сложном, подтверждающем тот фактор, что и после видимой, зафиксированной смерти мозг отдельных индивидуумов продолжает функционировать. Одновременно редакция, исходя из гуманистических соображений, выступает против проведения насильственных экспериментов над воскресшими. Как известно даже ветеранам войн требуется время на восстановление, реабилитацию. Люди, вернувшиеся с того света, нуждаются в нашей поддержке вдвойне, втройне. Нам всем необходимо преодолеть чисто психологические барьеры, неприязнь, страх… ибо в подобном положении может оказаться любой из ныне живущих. Каждый из нас обязан помнить, что ему не дано право судить ни живых, ни мертвых, ни воскресших. Это право – неотъемлемое право Бога, Той Высшей Силы, что управляет Всем и Всюду.

Я принимаюсь за эти записки, будучи в здравом уме и твердой памяти. Я осознаю, что никто и никогда не поверит мне, что даже те люди, что будут кивать и поддакивать, участливо заглядывая в глаза, про себя обязательно подумают: жулик! шарлатан! В лучшем случае: сумасшедший! псих! И все же я не отступлюсь. После всего случившегося мне некуда отступать. Я пережил самое худшее, самое страшное. Я не боюсь мнения людей – что может быть более зыбким?! Я и пишу-то не для них! Что они смогут понять, ползающие по поверхности, никогда не спускавшиеся ТУДА, во ТЬМУ! Навязчивый, властный внутренний голос заставляет писать меня эти строки, водит моей рукой… Он звучит внутри меня. Но я-то знаю, этот голос проникает внутрь меня ИЗВНЕ! Он сильнее меня. Он сильнее всего на свете! Ему невозможно противостоять! И если ему надо, чтобы я вспоминал эту жуть, значит, так тому и быть. Значит, он выбрал именно меня из тех немногих, что прошли дорогой смерти и вернулись в мир временно живущих. Мне придется вновь, уже мысленно, испытать все, заново пройти через эти муки. Значит, так надо.

В тот последний день я и думать не мог, что конец настанет именно сегодня, через пару часов. Они водили меня на крючке третий год, и могли водить еще тридцать три. Все произошло случайно… Нет, не стану кривить душой.

Каким-то дьяволом меня занесло в захолустную церквуху. Там было темно, тихо, пахло ладаном – я и не слыхивал раньше таких запашков, хоть нос затыкай. И вот там чего-то дернуло, оборвалось внутри. Но не сразу. А когда поп отвернулся. Он не должен был отворачиваться от меня! Не имел он такого права! В церкви для всякого место есть, я не читал писаний разных, но слыхал – и последнему негодяю, самому гнусному грешнику не заказана дорога… А от меня он отвернулся. Ушел. Как в лицо плюнул! Я только потом вспомнил его глаза – и то случайно. Он же просто испугался, зрачки расширились, губы задрожали… Ну что такого он мог увидеть?! До сих пор помню, как спина похолодела, в поясницу будто колом ударили. Вышел. Отдышался. Начал соображать, что к чему. А ведь надо было бежать, бежать сломя голову из города, спасаться! И побежал бы. Да ноги отнялись. А потом, как пришел в себя, рукой махнул, дескать, нервы шалят. И впрямь – отпустило. Видно, так и должно быть, видно, перед концом всегда облегчение приходит.

За эти три года я столько всего перечитал о жизни после смерти, о самом «переходе», что будто сам по всяким «коридорам» прохаживался. Что меня заставляло интересоваться этими делами. До сих пор ума не приложу. Тянуло, и все! Хотя нет, вру, все вру! Интересоваться всей этой дребеденью я стал не просто так, была причина. Когда они сказали, что мне не жить, что найдут, разыщут хоть на краю света, так и пошло. Вместо того, чтобы следы заметать, я как мальчишка начал цепляться за дурацкую соломинку. Ведь не верил же ни во что, а сам цеплялся! Но это сейчас ясно. А тогда… Вся эта гнусная история не имеет отношения к моему рассказу. А может, и имеет. Все так запутано, что я сам себя начинаю подозревать. Но теперь уже все, теперь ни одна ищейка следа не возьмет. Все считают меня дохляком – еще бы: и акт составили, и в землю зарыли. Даже если я сам пойду с повинной, сам на себя покажу, все равно они меня выпрут, скажут, чокнутый приперся или бродяга, который решил пересидеть голодное время в тюряге. Меня вообще нету! Точно. Нет документов – значит нет и меня! А тех двоих уже расстреляли, это точно – я их ТАМ видал! Да и были бы они живы, все равно им бы никто не поверил. А ведь я этих баб семнадцать штук передавил, сейчас самому страшно становится. Никто не знает точное число кроме меня, ни милиция, ни кэгэбэшники (а их тоже подключали к расследованию), ни тем более эти гады, что саданули мне по черепу топором. Никто! Один я знаю – после каждой я на левом плече точку накалывал, маленькую такую, синенькую, ткнешь пару раз иголочкой с каплей черной туши на конце, и готово. Их ровно семнадцать! Семнадцать синеньких, семнадцать душ. Это не считая двоих случайных мужичков и одной бабки свидетельницы, эти трое подвернулись под руку, сами виноваты. А на двадцать первой меня и уделали. Очко! Вот и не верь после этого в приметы.

Ни один нормальный человек не станет о себе писать такого, ни за что не станет. А я пишу! Это меня Голос заставляет… или нет, мне теперь все одно, некого бояться, чего хочу, то и напишу. И все будет правдой. В правду люди никогда не верят – закон! Вот после этой церквухи, после попа напуганного и слабости в коленках, я и прижал последнюю в развалинах, напротив заколоченного магазина. Она по своему делу забежала, потому и напуганная была, пикнуть не посмела… И тут эти двое. Они зашли сзади, ткнули в спину чем-то. А сами – белые, тоже перепуганные, сразу видно – на пределе. От неожиданности я эту бабенку придавил, молча, быстро, только чего-то там хрустнуло. Так она на битом кирпиче да на стеклах, в пыли да побелке какой-то и осталась валяться, пальтишко красное… и изо рта красное течет, струйкой. Вот тоща я и понял – конец! Они не простят! Не отпустят! И бабенка в красном ни при чем, им плевать на нее, они за старое мстят, за свою, за себя. Выходит, я эту выследил, а они меня накрыли. Ребята крутые, я их еще тогда понял. Ведь меня после ихней бабы достали – полтора месяца под следствием просидел, думал все. Им бы радоваться, дуракам, какая разница – кто, что, как говорится, справедливость чтоб восторжествовала! Но у этих черных мозги набекрень, у них свои порядочки, а может, просто свихнулись. Это ведь они меня тогда вытянули и все замели, это они за меня кое-кому отвалили столько, что и детям еще останется, а подставили алкаша какого-то. Я и не знаю, что с тем алкашом – может, под вышку пошел, может, срок мотает, какая разница! Короче, вытащить они-то вытащили, но сразу свести счеты не смогли, все на виду было. Вот и пошло с того часу – я от них, они за мной! Карусель чертова! И ведь знал, что пришьют! Точно знал! А все надеялся на что-то, все грезил. Это теперь легко рассуждать да вспоминать. А тогда, в развалинах, обмер, сердце остановилось и руки обвисли. А как длинный вытащил топорик из-под плаща, так в глазах все перевернулось. Сверкнуло железо точеное… а я уже готов, уже и бить не надо, только вдруг вспомнил, где этот сверк видал: в церквухе, в глазах у попа, только я тоща его за отражение принял, там еще свечки горели. Но разве свечечки так сверкнут? Нет! Это он, поп, увидал будущее мое, вот и сверкнуло! Поздно! Я молчу. И эти молчат. Ждут чего-то. А чего там ждать, руби как говядину, как тушу бессловесную, мертвую, вот он я! Болтуны все болтают, будто перед смертью у человека в голове вся жизнь прокручивается. Вранье! Даже ни одна из тех баб не припомнилась, и про эту, красненькую, думать забыл. Только топор и вижу. Надо было бежать. Да куда там! Уже позже, когда выполз ОТТУДА, я сообразил, что вот так же и жертвы мои себя чувствовали, как кролики перед удавом, но это потом. А тоща в прострации пребывал – ни мыслишки в голове, все вдруг улетело. Черные молчат, супятся, и уже не черные они, а белые как мел. Им бы радоваться, что достали кровника. А они сами боятся. Мне всего-то нужно было две-три минуты, чтоб прочухаться, может, и меньше. Только б они меня и видали. Но тут другой у длинного топор вырвал, молча, гад, вырвал… вот тоща и сверкнуло. Нет, ничего не было: ни удара, ни боли, ни черта! Сразу стемнело все и пропало. Я тысячу раз уже напрягался, вспоминал каждую деталь – ну хоть бы штришок какой, хоть бы ниточку! Но ничего не могу вспомнить, ничего не было – сверк! и темнота! небытие! ничего и никого нету! меня нету! света белого нету! того света нету! черным-черно!

Сколько времени потратил за эти три года на муру всякую, чего только не вычитывал про туннели всякие, связывающие этот мир с тем, и про то, как, дескать, зовут куда-то, встречают, ведут, и про голоса, смех, зовы, и про свет в конце туннеля. Ничего этого нет! Не верьте никому!

Придумывают все! Красивостей ищут! Я это все пережил, и пусть я самый плохой человек на Земле, пусть мне нету прощения, а врать не стану… Хотя, может, святых каких, праведников и проводят по туннелям, зовут, обмахивают крылышками, все может быть. Но со мной такого не было. Я когда очнулся – сразу подумал: не добили гады! не на смерть зашибли! обрадовался даже, дурак! было бы чему радоваться! Хоть и очнулся, а все равно темнотища. Я еще тоща подумал – ночь. Но это была вовсе не ночь.

Боли не было. И тело я свое чувствовал, даже чуть шевелил пальцами на руках и ногах, морщил нос, сжимал губы, открывал и закрывал глаза. Но вот поднять руки, ноги, привстать не мог, словно придавило чем-то, да придавило как-то равномерно: и сверху, и со всех боков. Тоща и пришел настоящий страх! Накатило так, что судорогами свело тело, будто его стали выворачивать в тисках! Ничего подобного я не переживал до сих пор. Отчаяние, жуткое, какое-то ледяное, умертвляющее отчаяние захватило меня полностью. А в голове одно стучит: могила! ты в могиле! зарыли, сволочи! закопали! И не дернуться, не подтянуть руки, не повернуть шеи… Не знаю, сколько времени я бился, будучи при этом абсолютно неподвижным, в судорогах, сколько меня выкручивало и трясло, растягивало и давило. Все это было кошмаром, чудовищным сном. Казалось, это предел, дальше ничего не может быть, дальше смерть, теперь уже настоящая, окончательная… Как я был наивен! В те минуты или часы я считал себя живым. Я верил, что уцелел, выжил! Судороги кончились вместе с одной простой мыслью: какая же это могила, если я столько времени лежу, дышу и даже не чувствую подобия приступов удушья?! Тело сразу обмякло, что-то мокрое и скользкое потекло под спину. Дышу? Да, дышу! И никаких проблем. Но разве можно дышать под землей? На сколько может хватить воздуха? Значит, я не в могиле? Значит, что-то другое? Но что?! И только тут до меня стало доходить иное, еще более страшное, то, во что нельзя поверить, жуткое… Я не дышал! Не дышал вообще! Я ощущал свое тело, я не мог ошибиться: грудь не вздымалась, легкие не расширялись, воздух не проникал внутрь меня и не вырывался наружу… Я был трупом, форменным трупом, дохляком!

Примечание консультанта. Из данного наблюдения автора записок не следует, что он был обязательно мертв на этом этапе. Пограничное состояние между смертью и жизнью характеризуется именно почти полным прекращением дыхания. Об этом свидетельствуют и эксперименты над собою йогов и освидетельствования лиц, пребывающих в летаргическом сне. Подобные случаи многократно описаны, нам нет нужды на них останавливаться. Что касается рассуждений автора о якобы совершенных им убийствах женщин, следует заметить, что, по всей видимости, это последствия атрофии клеток мозга после всего перенесенного, то есть нечто вроде навязчивого бреда, мании – возможно когда-то автору доводилось или слышать о подобных случаях, или читать, лабильная психика восприяла информацию большого эмоционального накала, патологические явления усугубили дело… Сам автор-посетитель вовсе не произвел на нас впечатления человека, способного на серьезное преступление: он невысок, худощав, не обладает признаками сильной воли и физической силы, застенчив, скрытен. По нашей просьбе он разрешил осмотреть левое плечо. Никаких синих точек на нем не было, почти полностью, на три четверти кожу плеча покрывал багровый многослойный рубец. Рана была незажившей, с такими обычно кладут в больницы, и надолго. Но посетитель заверил нас, что все нормально, что рана почти зажила. Разумеется, мы исключаем возможность нанесения самому себе подобной травмы с целью доказательства реальности описываемого. И потому воздержимся от комментариев.

Это было словно раздвоение. Живой – и одновременно труп! Я проверял все сотни, тысячи раз. Сжимал зубы, задерживал несуществующее дыхание, ждал, когда прижмет. Не прижимало! Хоть сдерживай, хоть нет, дыхание отсутствовало полностью. Чтобы успокоиться я начал считать: сбивался, но считал – до тысячи, до десяти тысяч, до ста, до миллиона… времени не существовало. Я не знаю, сколько все это продолжалось. Это было бесконечной пыткой. Можно было подумать, что прошли годы, что уже десятилетия я лежу бездыханным. За эту вечность я перепробовал все, но ничто не помогало – я оставался лежать придавленным, жалким, беспомощным трупом в черном мраке, в тишине.

Я припомнил все, что читал, что слышал: про закопанных заживо, про Гоголя, который вроде бы перевернулся в гробу, так писал один дотошный гробокопатель, про зомби – этих живых мертвецов… Но ведь все «живые мертвецы» и не умирали по-настоящему! Вот в чем дело! Пускай они были полутрупами, но ведь именно «полу»! Я же валялся бездыханным, я даже понял, что никакого шевеления пальцев на руках и ногах не было, никакой задержки дыхания – это все нервы чудили… Но ведь и нервов не было?! Чертовщина какая-то! Ничего не было, но я ощущал себя!

Вот тоща и прозвучал впервые в моей голове Голос. Меня снова скорчило от страха. Но теперь ненадолго. Да и никаких слов не было. Голосом все это назвать можно с большой натяжкой, просто будто свет вспыхивал в мозгу и звучало нечто, не наделенное ни высотой, ни тембром – просто звучало. С этого момента и началось настоящее раздвоение. Я ничего не понимал. И не сопротивлялся. Как я мог сопротивляться? Света становилось все больше, из моей головы он проникал наружу, струился, змеился, хотя я точно знал, свет никогда не змеится, он всегда идет прямыми лучами, но так было. И чем больше света выходило из меня, тем отчетливее происходило раздвоение. Я уже видел тело, свое собственное тело, лежащее в дрянном ящике, который и гробом назвать нельзя, обернутое в дерюгу, с рассеченным, наполовину набитым ватой черепом. Все происходило в земле, под землею, на глубине около двух метров. Но я все видел! Земля, куда бы я ни оборачивался, становилась прозрачной, будто и не земля вовсе! Потом до меня дошло, что и поворачиваться не надо, что я вижу сразу во все стороны, вижу черепа, скелеты, камни, искореженное железо, бутылки и прочую дрянь, скопившуюся тут, внизу. А Голос звучал. Но не звал. Он никуда не звал. И вообще, никто меня никуда не тянул, никто не управлял мною. Это было жуткое состояние. И вместе с тем я имел тело! Именно то тело, что лежало в гробу. Лишь дерюги не было на мне. Это тело полностью подчинялось моим желаниям. Я ощупал себя с головы до ног, даже просунул ладонь в дыру…

Примечание консультанта. Субъективные ощущения после тяжелейшей травмы могут носить самые причудливые оттенки. Что же касается объективных данных, следует признать, что по величине и вздутию шрама-рубца на голове нашего посетителя можно с большой долей уверенности утверждать – ранение было очень глубоким, проникающим. Осколки черепной кости местами проглядывали сквозь рубец, выпирали наружу. Ширина рубца составляла не менее четырех с половиной сантиметров, длина – около одиннадцати. Следует напомнить, что зафиксированы случаи, когда люди выживали и после более тяжелых черепно-мозговых травм и, в частности, в начале нашего века жил освидетельствованный человек с обломком лома в голове – этот случай также неоднократно описывался.

Никакой ваты и прочей мерзости в моей голове не было, только дыра, только что-то теплое, мягкое, упругое. И опять мелькнула мыслишка навязчивая: значит, жив! значит, выкарабкался! Пусть со стороны это покажется нелепым, но я не верил в свою смерть! Не хотел верить, и все тут!

В те минуты я и думать не желал: кто меня закопал? когда? где? что с теми двоими гадами? что с бабой в красном? Мне все эти мелочи казались настолько ненужными, что – плюнуть и растереть. О другом мысли были: дескать, вот она, душа моя, душонка, выползает из трупа, выскользнула, значит, есть она и у меня! значит не насовсем сгинул! Было даже радостно как-то. Радостно и боязно! Ведь сам-то я, тело мое бездыханное, труп, лежал в гробу – а такая картина не каждому понравится! И никаких «туннелей»! Никаких «коридоров»! Мне казалось, что вот-вот меня вынесет наверх сквозь толщу земли, что я опять окажусь среди живых. Что там сейчас наверху, ночь или день? Ничего-то я не знал. Я чувствовал себя всемогущим, необычайно легким – будто шариком воздушным. Ну и рванул было туда. Как бы не так! Словно свинцовая плита навалилась, пригнула, прижала. И ни единый змеящийся лучик сквозь нее не пробился. А Голос вдруг так зазвучал на одной высокой ноте – как циркулярную пилу возле самого уха, да что там уха, прямо в башке, завели, врубили на полную мощь! Я оторопел даже, растерялся… Это сейчас, вспоминаю, хорохорюсь, прикидываю – и так, и эдак. А тогда не было вовсе ни растерянности, ни собранности, жуть была. Но свет-то прет, лезет прямо из меня. А может, это я сам и был этим светом – там трудно было разобраться. Только повело вдруг в сторону, быстро, словно в воде плыл – сквозь все эти кости полусгнившие, доски трухлявые, далеко от своего гроба. А потом – вверх! И снова плита свинцовая. Не пускает! Я в другую сторону, подальше – за ограду кладбищенскую, через коренья, прутья, кирпич битый… и вверх! Не тут-то было. Метался как бешеный, рвался, суетился, все хотел выскочить, выбраться. А потом понял – не выйдет. Дорога одна – вниз! Вот когда надавило по-настоящему, вот когда прижало.

(Продолжение следует.)

Звездная месть

Иллюстрации к «Звездной мести» художника Андрея Чувасова.

XXV-ый век. Земля – Вселенная. В результате тяжелой травмы космолетчик экстра-класса обретает память, утраченную в младенчестве. Его родители зверски убиты инопланетными негуманоидами на окраинах Вселенной. Жажда мести полностью захватывает героя. На Земле ему не остается места – неизвестные, но могущественные силы преследуют его повсюду, не дают покоя. С помощью друзей из Служб Дальнего Поиска герою удается раздобыть капсулу, необходимое снаряжение. Он отправляется в путь «ангелом возмездия». Героя-супермена не страшит предстоящая схватка со сверхцивилизацией нелюдей, его жжет страшная память. Но прежде, чем попасть к цели, за миллионы световых лет от Земли, ему необходимо пронестись сквозь бездны расстояний единственной космической дорогой – Осевым измерением. Не каждый способен выдержать это лютое нечеловеческое испытание…

Ах, если бы можно было и в этом проклятом пространстве столбовой дороги спать, оставаться бесчувственным мешком из плоти! Но нет, по непонятным законам, существовавшим в непонятном измерении, человек или бодрствовал в нем или его просто выворачивало наизнанку в самом прямом смысле. Никто не знал, что испытывали спящие в Осевом – рассказать об этом было некому. Явь же была чудовищна!

Десятки тысяч раз на протяжении столетий ставили записывающую аппаратуру: видео, звуковую, мнемографическую и все прочие… Но Осевое не оставляло после себя ничего! Из мозга человека можно было вытащить и заснять всю его жизнь, бытие во чреве матери, можно было размотать по ниточке мнемограммы его предков – вплоть до первобытных Адама и Евы. Это обходилось в немалую копеечку и делалось в редчайших случаях. Но это было возможно, доступно! Из памяти человека, побывавшего в Осевом невозможно было добыть абсолютно ничего, хотя сам он сохранял обрывочные воспоминания, какие-то тени воспоминаний. Загадка была неразрешимой, бились над ней безуспешно! Существовал даже какой-то сверхсекретный проект Дальнего Поиска в самом Осевом измерении. И существовал уже не одно десятилетие. Но никто толком ничего не знал. И хотя Иван догадывался, что двое или трое из его однокашников работали в Осевом, выяснить ничегошеньки не удавалось – лишь только речь заходила об изучении самой Дороги, начинали сыпаться бессмысленные шуточки или на него пялили якобы непонимающие глаза. Нерукотворная Дорога оставалась немым и холодным сфинксом.

Он проснулся за сорок минут до перехода. Шесть микроскопических игл-шлангов вонзились в вены рук, ног, шеи. Три минуты ушло на очищение крови и всего организма от остатков снотворного, психотропных веществ и прочего, расслабляющего, усыпляющего. Ровно столько же понадобилось, чтобы накачать его до предела стимуляторами, подготовить к предстоящей схватке с неведомым. На седьмой минуте Иван почувствовал себя невероятно здоровым, бодрым, даже могучим, словно он не спал долго и беспробудно. Мышцы налились поистине богатырской силой, голова прояснилась, натяжение пружин-нервов ослабло… Ивану все это было не впервой! Но всегда приходил ему на ум сказочный Илья Муромец, просидевшем сиднем на печи тридцать лет и три года, но в единочасье воспрявший к жизни от глотка из ковшика калик перехожих.

Правда, в данном случае «глоток» был внутривенным, да ведь это дела не меняло!

Иван поглядел на табло – приборы показывали предсветовую скорость. Пора было выбираться из гидрокамеры. Он включил отлив, и камера начала пустеть, жидкость закачивалась в специальные резервуары, она еще пригодится. Потом скафандр со всех сторон обдуло теплыми, почти горячими воздушными струями, высушило внешнюю поверхность. Иван откинул шлем назад. Вдохнул. Приподнялся с кресла-лежанки, оторвал руки от подлокотников – иглы-шланги тут же с легким шуршанием втянулись в кресло, на поверхности скафандра не осталось даже следов от их пребывания внутри.

Иван свесил ноги, расправил плечи, потянулся. Он был готов к бою. Но и как всегда в таких случаях никто не знал, что за «бой» ему предстоит, чего ждать! Осевое было непредсказуемым! Иван спрыгнул с лежанки. До перехода оставалось двадцать девять минут.

Он немного подержал в руках шлем. Решил, что снова его напяливать на себя не стоит – от Осевого материальной защиты не существует – и положил шлем в изголовье. Вышел из гидрокамеры.

В рубке все было нормально. Автопилот делал свое дело – гнал капсулу к световухе, оставалось совсем немного до переходного барьера. Табло высвечивало меняющиеся цифры – последние показывали, что скорость капсулы достигла двухсот девяносто трех тысяч километров в секунду. В баках оставалось топлива чуть больше, чем требовалось. Иван мысленно поблагодарил Толика. Но его уже начинали мучать страхи, предчувствия. Нервы постепенно натягивались.

Иван уселся в кресло. Включил передние и боковые экраны. В капсуле сразу стало светлее. На предсветовых скоростях чернота Пространства исчезала, само оно становилось освещеннее, ярче, пока не вспыхивало ослепительнейшим светом мириадов солнц. И это было знакомым Ивану. Он проверил защитные поля, здесь все было в норме. Немного барахлило левое крыло гравищита, но и в этом месте запас прочности был семидесятикратным. Иван включил капсулу на полную прозрачность – и разу оказался будто летящим без какой бы то ни было поддержки и защиты в сияющей бездне. Впереди уже высвечивалась малиновая точка-кружок. Там был барьер! Переходник он заранее подключил к системе управления. И теперь ждал. У барьера никакая автоматика не срабатывала, там можно было надеяться только на себя – промедлишь долю секунды, исчезнешь навсегда, нажмешь раньше – барьер отступит, вход в Осевое закроется, и начинай все сначала! Оставалось двенадцать минут. Иван вытащил из подлокотника черный поблескивающий тюбик.

Откусил зубами крышечку, выдавил содержимое тюбика в рот. Все его чувства сразу же обострились, глаза стали зорче, нюх и слух тоньше, мышцы вздулись крутыми буграми, тело сделалось не просто сказочно сильным и выносливым, но и необыкновенно послушным. Он летел с непостижимой скоростью навстречу увеличивающемуся в размерах малиновому кругу. И казалось, что он не летит, а парит бездвижно посреди бесконечного Пространства, в самом центре его, что все и вся вертится вокруг него, что бесчисленное множество звезд, туманностей, галактик, квазаров, пульсаров, коллапсаров и прочего межзвездного хозяйства свернулось в сверхгигантскую спираль, закружилось в исполинском вихре… а потом эти частички Мироздания, словно одухотворенные существа, в которых вселился невидимый, но всевластный ужас, вдруг бросились от него врассыпную, бросились со скоростями, близкими к скорости света, и он остался в пугающе светлой незаполненной ничем бездне один. Один на один с надвигающимся малиновым кругом Барьера.

За две минуты до перехода, чтобы предельно сосредоточиться, Иван зажмурил глаза. И принялся считать:

– Шестьдесят… пятьдесят девять… пятьдесят восемь…

Счет всегда помогал ему собраться, хотя и не было в этом счете особой нужды. Двумя руками он вцепился в рычаги переходника, и руки невольно задрожали. Тело напряглось, одеревенело.

– …тридцать четыре…тридцать три…тридцать два…

В эти последние секунды – не должно было присутствовать в голове ни единой лишней мысли. Не должно было быть ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Все существовало только в эти мгновения, и всем было – он сам и малиновый Барьер.

На счете «девять» Иван открыл глаза: пылающий круг уже не был кругом, чудовищная по размерам стена беснующегося пламени полыхала по всему Пространству, оставляя ослепительно белый свет Предбарьерья позади. Табло пульта высвечивало скорость: двести девяносто девять тысяч восемьсот сорок километров в секунду. Малиновое пламя рвалось к лицу, телу. Языки его охватывали невидимую прозрачную капсулу и лишь совсем немного не доставали до находящегося в ней. Защита работала. Работала, несмотря на то, что эта старая развалюха была списана из Флота пять лет назад и ни один нормальный космолетчик ни за какие посулы не отправился бы на ней к Барьеру.

Иван стиснул губы. Подался вперед. Руки его окостенели на рычагах. Но было еще рано. Пока рано! Через миг будет поздно!

– Укрепи меня и сохрани, не дай погибнуть прежде срока! – прошептал он, почти не вдумываясь в смысл произносимого, не отрываясь от созерцания чего-то невидимого в бушующем огне, чувствуя, как сердце сжимается в тисках.

– Ноль!!!

Он рванул на себя рычаги. И в тот же миг все пропало – и малиновое пламя, и ослепительный свет, и ощущение стремительного полета и одновременного парения в центре Мироздания, все!

Он сидел в полутемной капсуле, откинувшись на спинку кресла, весь в холодном поту, дрожащий, усталый… Но слабость была временной. Иван это знал. Стимуляторы делали свое дело в организме. Иначе бы его давненько не было на этом свете. Иван вздохнул, провел ладонью по лицу. Все! Он в Осевом измерении! Барьер позади!

Он полулежал в кресле и не шевелился. Он не знал, сколько времени на этот раз будет отведено ему незримыми силами на отдых. Но надо было использовать каждую секунду. Включать обзор в Осевом было бессмысленно – экраны не работали в нем, прозрачность высвечивала лишь мрак – черный, беззвездный.

В последний раз он блаженствовал целых полчаса. Иван четко это помнил, несмотря на то, что все последующее вымыло из его памяти, оставив лишь смутные какие-то ощущения вины, тяжести, да лица двух или трех погибших на Гадре товарищей. Все запомнившееся совершенно не связывалось. Иван старался просто не думать, мало ли чего могло привидеться в Осевом – те, кто задумывался, сходили с ума, бросали работу в Пространстве.

Он рассчитывал, что хотя бы не полчаса, но пять, десять минут ему будут даны, пусть бы и в награду за предбарьерное напряжение. Но Осевое распорядилось иначе.

Иван расслышал протяжный скрип позади – словно отворяли дверцу старинного и проржавевшего сейфа. Он не стал оборачиваться, Он знал, лучшее, что можно было сделать, это не реагировать ни на что… если, конечно, получится.

Скрип стих. Раздались легкие, но гулкие шажки – их было неестественно много, казалось, что шагавший идет не по небольшой капсуле, а по какому-то длинному и пустому, а оттого гулкому, коридору. Иван закрыл глаза. Зажал их сверху ладонями. Но все было напрасно, он это прекрасно знал, ибо в Осевом было видно и с закрытыми глазами, в Осевом действовали свои законы.

Легкая рука легла ему на плечо. Иван вздрогнул.

– Вот я и пришла повидаться. Ты мне не рад?

Иван опустил руки. Захотел встать из кресла. Но не смог.

Перед ним стояла его жена, погибшая четыре с половиною года назад.

– Что тебе надо? – спросил он, цедя слова сквозь зубы.

– Ничего. Я просто пришла посмотреть на тебя.

Иван знал, что все это бред, жуткая смесь зрительных, слуховых, осязательных галлюцинаций и еще чего-то, чему в земных языках нет названия.

Он знал, что каждое произнесенное им слово будет лишь усугублять ситуацию, что он притянет призрака к себе, что потом будет невозможно от него избавиться… Но молчать он не мог.

– Смотри. И убирайся, откуда пришел! – почти выкрикнул он.

– У тебя нервы шалят, Иван. Погляди, это же я, твоя Света. Ну погляди же!

Иван уставился на нее в упор. Да, это была вылитая Светлана – от кончика носа до кончиков ногтей. Она смотрела на него своими печальными светло-голубыми глазами, и в них светился немой укор. Русые волосы волнами спадали на плечи, растекались по ним, прядями свисали ниже – она всегда любила ходить с распущенными волосами. И волосы и глаза у нее были русалочьи.

– Ну, убедился?

Он понял – не отвяжешься, поздно! Но все же прохрипел:

– Проваливай отсюда!

Света улыбнулась, опустилась на колени и прижалась щекой к его руке, сжимающей подлокотник кресла. Он почувствовал тепло ее кожи.

– Не груби мне, ладно? Я не хочу, чтобы ты был злым. Ведь я-то тебе всегда и все прощала, Иван. Зачем ты кричишь на меня?

Она терлась щекой о его руку и еле заметно улыбалась. И он не мог оторвать своей руки от подлокотника.

– Погладь меня. Ну же, я жду, ты ведь любил меня, Иван?!

– Любил, – сознался он. И после короткого молчания добавил: – Если и ты меня любила, уходи, я тебя очень прошу! Не надо этих встреч!

Она засмеялась – тоненько, заливисто. Поцеловала его руку. И прошептала еле слышно:

– А я так долго ждала этой встречи, Иван. Ты себе не представляешь, как я ее ждала! Ты почти год не выходил в Осевое, я уже не знала, что и думать, больше всего боялась, что тебя списали из Флота и никогда не пустят в Пространство. Знаешь, как мне было тяжело…

– Тебя нет! – твердо заявил Иван.

– Как нет?! Ты же видишь меня, слышишь, ты чувствуешь мои прикосновения, ты можешь меня погладить, обнять… Ну же, не будь безжалостным и черствым. Я так тебя ждала!

Сердце у Ивана билось, словно он только что вылез из Гуговых подземелий на поверхность. Он начинал дрожать и задыхаться. Всего этого невозможно было терпеть.

– Ну, успокойся же! – она обхватила руками его колени, уткнулась в них.

Но не надолго. Почти сразу же приподняла лицо – на ее глазах были слезы. – Иван, не гони меня! Приласкай, я тебя прошу! Ты не представляешь, как мне холодно и неуютно здесь, среди этих теней и призраков. Я не могу среди них оставаться! Забери меня! Прижми меня к себе, прижми как можно крепче! И не выпускай, не отдавай меня никому!

Она опустила его колени, обхватила за талию, уткнула голову в грудь.

Она рыдала, ее тело сотрясалось от нервного, прерывистого плача. Иван чувствовал на руках сырость ее слез.

– Расскажи, что с тобой было? – попросил он.

– Потом! Все потом!

Она расстегнула комбинезон на его груди, припала щекой к коже. Ивану в голову ударил колдовской запах ее густых чистых волос. Он задрал подбородок, голова кружилась. Но он понимал, краешком действующего и в этой обстановке сознания, что все вокруг мираж, что это выверты Осевого измерения.

– Нет! – строго проговорил. – Ты расскажешь обо всем сейчас, говори!

Она приподняла голову, уставилась ему в глаза. Как он мог не верить этим глазам?! Это же были ее глаза! Ее лицо! Таких не найдешь нигде в Пространстве. Это же была она – настоящая, живая, теплая, влекущая. Губы ее были полураскрыты и влажны, они поблескивали.

– Говори! – повторил он.

– Я не хотела вспоминать об этом. Но раз ты просишь, слушай! Ах, какая это все нелепица, зачем она нам?! Ладно! Я опоздала включить переходник у Барьера, понимаешь?! Вот и все! Те, кто говорил, будто я погибла на выходе из сверхпространственных структур, все врут! Откуда им знать! Я не выжала эти проклятые рычаги, чтоб было пусто тому, кто конструирует эту пакость!

Вот и все! Меня занесло сюда, понимаешь? Я теперь здесь! Среди теней! Но я не хочу оставаться среди них, забери меня отсюда! Я живая, Иван! Потрогай, ну!

Он погладил ее по спине. Спина ответно вздрогнула будто по коже под его ладонью пробежала нервная волна. Он прижал ее к себе и стал гладить, целовать в щеки, лоб, губы. Она была живая, гибкая, легкая, трепетная, самая настоящая Света, его жена, еще бы, ему не знать своей жены! Он знал ее до каждой впадинки на теле, до мельчайшей морщинки на чистой и упругой коже.

Это была она! Ивана охватило упоение. Он опять начал дрожать, но уже по другой причине, он не мог поверить в свершившееся чудо. Но как не верить, когда вот она, на его коленях, Светка, самая живая и самая любимая, единственная, неповторимая, любящая его. Он осыпал поцелуями ее шею, вжимая ее в себя, причиняя, наверное, боль, изгибая ее податливое тело.

– Погоди, – сказала она, оторвавшись, уперевшись в него обеими руками. – Как я счастлива, что ты поверил мне, что ты узнал меня! Я так тебя люблю, Иван! Погоди!

Она вскочила на ноги. Застыла перед ним на мгновенье. И мягко нажала пальцем на автозастежку комбинезона. Серовато-зеленая плотная ткань сползла вдоль тела, к ногам. Она стояла перед ним обнаженная, красивая в своей открытости и беззащитности как никогда. У Ивана все поплыло перед глазами.

Он протянул к ней руки. И она опять уселась ему на колени, обвила рукой талию, другой огладила щеку.

– Люби меня, – прошептала она, – люби! Я хочу быть любимой!

Ее тело было горячим и послушным. Руки Ивана перестали трястись, он ласкал ее спину, бедра, плечи, живот, он целовал ее, и ему было мало, мало.

Он положил руку на ее грудь, большую упругую и вместе с тем трепетную, волнующую, сдавил ее – по телу побежали горячие волны. Она прижималась к нему все плотнее, все крепче, ее руки неторопливо, но уверенно стягивали с него комбинезон.

– Я люблю тебя, безумно люблю! – прошептал он.

Она не ответила, лишь обдала его жарким дыханием, да что-то содрогнулось внутри ее горячего тела, что-то отозвалось на его слова – он понял, что и она его любит, не обыденно, по-домашнему, по-привычному, а страстно, безумно, до скрежета зубовного и перехваченного дыхания. Да, это была она, его сумасшедшая Светка! Только она, да и то не всегда, а лишь в минуты встреч после долгих расставаний умела так любить, так желать, быть такой настойчивой и властной, а вместе с тем послушной и податливой.

Она наконец стащила с него комбинезон, опрокинула на откинувшуюся спинку кресла, навалилась сверху, припала к губам, охватила ладонями его виски, сдавила. Его руки скользили по ее телу и не могли насладиться им, в эту минуту он жалел, что у него не десять, не тысяча рук, он целовал ее, задыхался, пытался оторваться от ее губ… ему это удалось, и он припал к ее грудям, спрятал свое лицо между ними, сдавил их руками, и целовал, целовал, целовал… но она изогнулась, снова сжала его голову и совершенно неистово, с какой-то безумной страстностью опять впилась в его губы… Он ничего не видел, не слышал, не понимал, для него она была теперь всем миром, всей Вселенной – она и только она! Ничего больше! Он и Она – всепроникающая и страстная Вселенная Любви и Экстаза. Он изнемогал, теряя остатки сил, чувствовал, что если это острейшее блаженство продлится еще хотя бы минуту – то он умрет, не выдержит! Но он не умирал, а лишь восходил все выше и выше по лестнице сладчайшего на свете чувства. Это было уже невыносимо!

Но это было сказочно приятно! Если бы только она не была столь безжалостна! Столь страстна! Нет, всему же есть предел… Иван попытался оторваться от ее губ, вдохнуть воздуха, хоть на мгновенье выйти из этой Вселенной. Но она не дала ему вырваться, она еще сильнее впилась в его губы – до боли, почти до крика! Он чувствовал прикосновение ее жемчужно белых идеальных зубов. Но это прикосновение становилось все сильнее, настойчивее, неумолимее. Нет, и в страсти должен быть предел, это уже никуда не годится! – промелькнуло в голове у Ивана. И он дернул головой. Боль пронзила его, кожа полопалась, и из нее потекла кровь, он так и не сумел высвободиться, Он ничего не понимал, почему она столь жестока, почему она страстна до садизма?! И почему эти зубки так остры, почему они иглами пронзают его губы, рот, шею… Он начинал приходить в себя не сразу. Но лютая боль отрезвляла его. Он еще раз дернулся – теперь уже всем телом, уперся руками ей в плечи, хотел отстранить. Но не тут-то было!

Он вдруг совершенно неожиданно почувствовал, что это вовсе не ее плечи, трепетные и горячие, а что-то совсем другое – мерзкое, холодное, липкое. Он не мог оторваться от ее лица, заглянуть, что там с плечами, что вообще происходит?! Она держала его мертвой хваткой – рот был пронзен, сдавлен, щеки и шея тоже, в виски впивались какие-то ледяные трясующиеся острия. Нечто чавкающее и прихлюпывающее сладострастно дышало в лицо, обдавая зловонием и тленом. И оторваться от этого нечто не было ни малейших сил.

Да, это была вовсе не она! Он отпустил плечи, руки стали ощупывать тело. Первое, на что он наткнулся был острый и бугристый хребет, скользкий, извивающийся… Руки вязли в чем-то липучем, гадком. Он сдавил с обеих сторон это непонятное трясущееся тело, нащупал тонкие отростки, волдыри или бородавки. Ребристая гадина, лежавшая на нем, тяжело и учащенно дышала, сопела, потела, она была слизисто-мокрой, отвратительной. Но главное, все же заключалось в том, что она не выпускала его головы, не давала оторвать лица от своей страшной и зубастой рожи.

Иван напрягся из последних сил и вывалился из кресла вместе с гадиной. Тут же вскочил на ноги и принялся волчком кружиться. Он не держал теперь этого омерзительного тела, он обеими руками отрывал от своего лица невидимую пасть. Не так-то просто было это сделать. И все же он умудрился нащупать указательными пальцами глазища твари, надавил на них, что было мочи, проткнул – по лицу потекла отвратительная жижа, дыхание перебило окончательно…

Он уже падал без сознания, когда гадина оторвалась от него и, огласив пространство капсулы жутким, звериным, воем, прыгнула в единственный угол сферического помещения, туда, где сходился борт гидрокамеры и шлюзовой блок. Иван не мог оторвать рук от лица и взглянуть на тварь, причинившую ему столько страданий, воспользовавшись обликом самого любимого существа во Всем Пространстве, обликом его жены. Лицо заливала кровь, оно горело невыносимо. Пальцами Иван ощупывал его – но там не было ни единого живого места, кожа клочьями свисала вниз, проступали открытые кости, пульсировали какие-то сосудики, жилки.

Иван уже не понимал, где он находится, что с ним происходит. Он искал руками, на ощупь, предмет, которым можно было бы убить себя. Он желал лишь одного смерти. Боль была непереносимой – судя по всему, гадина не просто изорвала его своими зубами, она, видно, вспрыснула ему под кожу, да и глубже, какой-то сильный яд, который причинял ужаснейшие страдания.

Иван упал на пол – его били жесточайшие судороги. Он катался по ребристому полу, не замечая ударов, наносимых самому себе, он готов был лезть на стену, но для этого не хватало сил… Гадина тихохонько подвывала из угла, но нападать на беснующегося явно не решалась, а может, просто выжидала более удобного момента.

Иван рвал руками кожу на груди, стонал, хрипел, он готов был задушить себя собственными руками, но не получалось. Когда боль начала понемногу стихать, ему в ладонь попался холодный железный предмет, совсем маленький, угластый, он даже не понял, что это такое и почему это вдруг оказалось на его груди. Но почти сразу же вернулась память. А вместе с ней и какое-то подобие успокоения. Приподнявшись сначала на колени, он встал, вполз на кресло, скрючился в нем, сжался в комок.

Теперь он мог смотреть, кровь больше не заливала глаза, она запеклась и лишь немного сочилась отовсюду, из каждой раны. Иван смотрел в угол и ничего не понимал. В углу, где еще секунду назад билась отвратительная тварь, чем-то похожая на упыря-фантома с Сельмы, но еще гаже и страшнее, сидела его жена, Светка. Сидела и тихо, беззвучно плакала, прижимая к глазам мокрый платочек.

Иван смотрел долго, в упор, не мигая. И когда она приподняла глаза на него, он понял – это были глаза упыря, прозрачные и пустые, это были вовсе не ее глаза, а значит, это – была не она. Ему сразу стало легче. Он встал, пошел к сейфу за лучеметом. Но его тут же опрокинул мощнейший удар. Он повалился обратно.

Над креслом нависал голый по пояс, невероятно широкий и белокожий Гуг-Игунфельд Хлодрик Буйный. Глаза его были налиты. Кулаки сжаты. На запястьях висели обрывки цепей.

– Если ты, сучий потрох, гнида поганая, еще раз обидишь эту святую женщину, – взревел носорогом Гуг и потряс руками, – я разорву тебя, ублюдок паршивый, пополам! Понял?!

Иван мотнул головой.

– Ты что, Гуг, сбежал с каторги? – спросил он невпопад. И тут же получил еще удар – прямо в лоб.

– Немедленно иди к ней!

Иван утер рукавом лицо, он опять почему-то был в комбинезоне, проморгался.

– Знаешь что, Гуг, не учи меня любить собственную жену, которой давно нет на свете! – сказал он со злостью в голосе.

Гуг врезал ему еще раз – сверху по самой макушке пудовым кулачищем.

– А ну встать! – заорал он, брызжа слюной. – Встать, мразь вонючая!

Иван встал и резко ткнул указательным пальцем под яблочко Гугу. Тот рухнул замертво на пол. Иван не стал его добивать, хотя и следовало бы. Он ждал, что будет дальше. Гадина, притаившаяся в углу, продолжала рыдать. Он сделал три шага к ней. Но гадина вдруг заверещала пронзительным голосом, выставила вперед – когтистые полупрозрачные лапы, из ее пасти стала сочиться зеленая гнусь, в углах губ надувались кровавые пенящиеся пузыри. Иван остановился, в сердцах плюнул под ноги.

– Ты сукин сын, Ваня! – раздалось сзади.

Это Гуг прочухался. Но, он не глядел на Ивана. Он встал на четвереньки и покачивая из стороны в сторону белым, необъятным пузом, пополз в сторону гадины-вампира. Он полз и ругал Ивана на чем свет стоит. А когда до твари оставалось два-три шага, он вдруг сам прямо на глазах обрел очертания точно такой же гадины, но еще более омерзительной, жирной, покрытой язвами и лишаями.

Псевдо-Гуг дополз-таки до упыря, обнял его, прижал к себе, и они уже вдвоем затлелись, задергались, вжимаясь в угол и не сводя с Ивана водянистых глаз.

Иван вернулся к креслу, плюхнулся в него, испытывая отвращение ко всему на свете. Он дал себе клятву – ненарушимую, смертную клятву, что если он выберется из этой переделки живым, никогда и никто не сможет его заставить вновь прогуляться по Осевому. Он заглянул на табло – там все было перемешано и перепутано, ни один из приборов не работал. Но так бывало всегда. Иван знал, что когда он достигнет цели, все образуется, он знал, что на самом деле сейчас никакого мрака и фантомов нет, что все это жуткие выверты Осевого, что он мчится с уму не постижимой скоростью по оси, в которой сходятся все до единого пространства Вселенной, что скорость эта не поддается даже измерению, что на преодоление маленького отрезочка, который он проходит сейчас за минуту, при движении на околосветовых скоростях понадобилось бы миллионы лет. Он все это знал, понимал. Но это совершенно не меняло дела!

С потолка свешивались непонятно откуда взявшиеся лиловые водоросли, а может, и не водоросли, а какие-то щупальца. Они мешали сосредоточиться, лезли в глаза, уши, и Ивану все время приходилось отталкивать их. Но водоросли-щупальца не пугали его, это была ерунда. Он уже собирался встать, как вдруг кресло словно бы осело под ним. Он даже не сообразил, что произошло, как оказался в вязкой отвратительной массе пурпурного цвета. Масса затягивала, не давала поднять ни ноги, ни руки. Этого еще не хватало! Он закричал так, что тут же сорвал голос, осип. От крика не стало легче. Его засасывала непонятная кошмарная трясина. Как он ни рвался наружу, она не отпускала его, затягивая все глубже, лишая возможности даже шевельнуться. Иван почувствовал вдруг – это конец! он не выберется на этот раз!

Из угла скрипучим сатанинским смехом засмеялись обнявшиеся и по-прежнему трясущиеся упыри-фантомы. Они тянули свои лапы-крючья, скалили звериные клыкастые пасти, раздували ноздри. Иван все видел. Они даже привстали, явно намереваясь наброситься на беспомощного… Но Иван опередил их. Это был единственный выход – он резко, с головой погрузился в пурпурную пузырящуюся массу. На минуту потерял ориентацию, способность дышать, слышать, видеть… но понял, он поступил верно. И как сразу не догадался?!

Ведь еще в детстве его учили – если попадешься во время купания в реке в сильный водоворот, не сопротивляйся ему, не дергайся, ныряй прямо в него да поглубже, и только тогда выберешься, спасешься. Иван и нырнул в эту жуткую клоаку, образовавшуюся на месте его собственного кресла. На ощупь продрался сквозь нагромождение каких-то трубок, трубочек, через заполненное слизью пространство и выскочил наверх в полутемном помещении. Попробовал сдвинуться, но у него ничего не вышло – со всех сторон его сдавливали жесткие металлические ребра. Тогда он с силой ударил ногой – не глядя, прямо вперед. Что-то с треском вылетело от его удара наружу, а следом, не удержавшись, вылетел он сам. Упал, перевернулся через голову. Но еще на лету догадался: он выскочил из ремонтного отсека капсулы в основное помещение, где и был до того, выскочил, вышибив люк-заглушку. Это было наваждение! Иван знал, что нельзя ничему этому верить. Но он все это видел, ощущал – как же ему не верить?! Когда он тонул, то он тонул самым жутким образом, когда из него сосали кровь, он от бессилия и боли, не мог по-настоящему сопротивляться… Так что же это – бред, галлюцинации, реальность?! Иван не мог это объяснить. Пускай объясняют те парни, что занимаются Осевым измерением по секретному проекту, пускай! А ему лишь бы выбраться по добру, по здорову!

Он вскочил на ноги, бросился к сейфу. И все-таки вытащил лучемет. Первым делом он сжег пузырящуюся пурпурную трясину вместе с креслом или тем, что от него осталось. Красноватая пена еще долго шипела на полу. Но он водил и водил стволом слева направо, вверх и вниз. С одним дело было покончено. Не в силах сдержать обуявший его нервной дрожи, дико оскалясь и дергая головой, он развернулся к упырям. Палец лег на спусковой крюк.

– Ты чего это охренел, старина? – спросил его Гуг Хлодрик невозмутимо.

Он сидел на полу и, придерживая рыдающую Свету за плечо, утешал ее. Он был спокоен. Зато она с каждым его утешительным словом начинала рыдать пуще прежнего.

– Убирайтесь вон! Не то я испепелю вас!!! – почти завизжал Иван. Он не сомневался, что перед ним распоясавшиеся, обнаглевшие фантомы. Но рука не поднималась на них. – Во-он!!!

– Ты дурак, Ваня! – сказал Гуг и приподнялся.

– Еще шаг, и я прикончу тебя!

– Нет, Ваня, ты не посмеешь стрелять в своего лучшего друга, не посмеешь!

– Я сожгу тебя, Гуг! Предупреждаю, оставайся на месте, если ты не желаешь убираться! – голос Ивана опять сорвался до сипа.

– Нет! Ничего ты не сделаешь! Гляди, у меня за спиной твоя жена, она плачет… Ты не посмеешь жечь ее из лучемета! Ты никогда себе это не простишь потом, Ваня! И не надейся, ты этого никогда в жизни не забудешь! Тебя измучает память! Она вгонит тебя в гроб!

– Стой!!!

Гуг приближался. Их разделяло всего четыре метра.

– Не стреляй в него, Иван! – дрожащим голоском попросила из угла Света.

– Ради нашей любви, ради меня, не надо! Ты же любил меня?!

– Я убью его как паршивого крысеныша! – завопил Иван, теряя выдержку. – Не подходи!!!

– Поздно, Ваня! – процедил Гуг.

И метнулся вперед. Он мгновенно выбил лучемет из рук Ивана. Схватил за горло, сжал его. Иван почувствовал, что не выдержит и полминуты.

Сопротивляться чудовищной силе он не мог. Но Гуг тут же отпустил горло. Нагнулся и ухватил Ивана за щиколотки, перевернул, встряхнул и стал без намека на жалость и сострадание бить его головой об пол. На этот раз Иван почти не чувствовал боли – все в нем уже омертвело, отупело. Он лишь сотрясался в такт ударам и не мог оторвать взгляда от псевдосветы. Это невообразимое существо с головой и волосами его жены, тянуло сейчас к нему полупрозрачную корявую когтистую лапу и без передышки хохотало – истерически, взахлеб.

Но лапа не успела дотянуться до Ивана. Один из ударов оказался последним – Иван почувствовал, что Гуг добился-таки своего и пробил им днище капсулы. Иван вылетел в рваное отверстие наружу. Его должно было разорвать в безвоздушном пространстве. Но его почему-то не разорвало. Он летел в черноте и пустоте. Он видел, как удаляется от него потрепанная, списанная, но все же вполне пригодная для полетов капсула. Но даже в этом положении он не пожалел, что затеял всю эту историю.

Когда капсула скрылась из виду, Иван еще раз поклялся, что в Осевом измерении его ноги больше не будет!

В следующий миг он очнулся в своем кресле. На коленях у него сидел раздутый до прозрачности Гуг. Он напоминал трехметровый воздушный шар с руками, ногами и головой. И в его брюхе просвечивалось что-то живое, подвижное. Приглядевшись, Иван увидал костлявого, ребристого и мерзкого упыря, того самого. Упырь пытался ему что-то сказать, он приникал пастью к прозрачной стерке-коже, шевелил тонкими губами, скалился, но слова не проникали наружу. Гуг тихо и тяжело сипел. Он был сыр и вонюч.

Иван ударил Гуга прямо в живот… и живой шар лопнул, разбрызгивая по стенам слизь, растекаясь по креслу, по комбинезону… Больше сил терпеть не было. Иван застонал. На коленях у него сидела жена – покойница. И глаза у нее были не русалочьи, и не вампирьи. Глаза у нее были ее собственные. Она с нежностью, любовью и каким-то еле уловимым оттенком жалости глядела на Ивана, гладила его теплой легкой рукой по щеке.

– Видишь? Ты выдохся за какой-то час. Я здесь постоянно, я здесь навсегда, я не могу больше оставаться здесь, это свыше моих сил! Ну неужели ты ничего не понимаешь, Иван? Ведь мы так любили друг друга… Спаси меня, я тебя умоляю, мне больше некого просить, не оставляй, спаси меня! Забери с собой! Прижми к себе, сильно-сильно, накрепко прижми… и я вырвусь отсюда с тобой! Я верю, что вырвусь только бы ты этого хотел!

Иван неожиданно для самого себя прижал ее к груди, сдавил в объятиях ее хрупкое, теплое тело. И он услышал не ушами, а своим собственным сердцем, как учащенно и загнанно бьется ее сердце. Волна нежности и щемящей боли захлестнула его. Он уткнулся лицом в копну пряных душистых волос.

– Я никому тебя не отдам, никому, – прошептал он, обращаясь не столько к ней, сколько к себе самому. – Мы выберемся отсюда вместе! Назло всем выберемся!

Он прижал ее к себе еще сильнее, до боли, до хруста в костях. И она тоже обхватила его, вжалась в твердое мускулистое тело, замерла.

– Ну! – закричал Иван в пространство, оторвав голову от ее волос. – Что же вы?! Что вы тянете?! Давайте! Я не боюсь вас!

Ничего не изменилось ни в капсуле, ни в нем, ничто не сдвинулось с места, не пропало, не появилось… лишь высветились вдруг на табло светло-зеленые цифры. И исчезла она, исчезла сразу, словно ее и не было – он смотрел на свои руки, которыми только что обнимал ее, прижимал к груди. Они застыли в неестественном положении – она исчезла из неразомкнутых объятий!

Значит, ничего и не было, подумал он. Откинулся на спинку кресла. И только теперь почувствовал, насколько выдохся: тело отказывалось подчиняться ему, мысли разбегались, от слабости тряслись колени. Но он пересилил себя, достал из стойки небольшое квадратное зеркало, посмотрел на свое лицо. На нем не было ни порезов, ни рваных ран, ни даже шрамов, кроме того, единственного, что остался над бровью с младенчества. Комбинезон был чист и цел, на руках – ни царапинки. Он выдохнул из себя воздух в бессильном, апатичном облегчении… Все! Полный порядок! Он выскочил из Осевого измерения. Выскочил живьем! А это уже половина дела!

Он решил встать, но ноги не слушались его. Тогда он подкатил на кресле к центральной стойке, вытащил мнемограммы. Но прежде, чем включить прозрачность, обшарил взглядом стены капсулы. Что-то ему не понравилось, что-то навевало непонятные и страшные ассоциации. Но он не мог сообразить, какие именно и почему. На стенах подсыхала какая-то слизь, подсыхала и пропадала прямо на глазах. Иван силился вспомнить, что-то, но ничего не вспоминалось. Лишь всплыла в памяти последняя объемная фотография жены.

Всплыла и пропала. Он тряхнул головой – всегда после этого проклятого Осевого, после этой чертовой Столбовой дороженьки в голове оставалось что-то тягостное, неприятное! Он смахнул с коленей несколько длинных, непонятно как оказавшихся здесь волосков. И опять что-то невнятное промелькнуло в мозгу.

Но он отогнал видение. Сейчас было не до переживаний и копаний в душе. Надо было определяться.

Темные круги плыли перед глазами, тошнило, в висках кололо, на сердце был тяжелый, плотный обруч. Иван понимал, что единственное спасение это сон, глубокий, крепкий, исцеляющий сон. И все же он, перед тем как провалиться в забытье, успел включить полный обзор. Стены капсулы пропали. Высветились редкие звезды. Иван, пересиливая навалившуюся дрему, вгляделся в звездное черное небо. Не было нужды сопоставлять его с тем, что на мнемограммах. Капсула вынырнула из Осевого измерения именно там, где ей и надлежало вынырнуть.

Периферия Системы.

Видимый спектр.

2478-ой год, июнь.

Пространство везде Пространство, даже на глухих окраинах Вселенной оно не меняет своей сущности, оставаясь столько же холодным и мертвым, как и в шаровых скоплениях, в ядрах галактик. И неважно, что вокруг – обманчивый блеск миллиардов мигающих звезд или же черная пустота с редкими, будто случайно просыпанными на черную скатерть беленькими крохотными крупинками. Неважно! Пространство одинаково убийственно повсюду. Оно несет смерть всему живому, оно враг самой Жизни. Но есть места в этом безликом и бесконечно протяженном поле смерти, где плотность враждебности достигает предела. И в таких местах Пространство прорывается под натиском сконцентрированного Зла и образует невидимые исполинские воронки, в просторечии именуемые коллапсарами или «черными дырами». Зло истекает через эти воронки в иные измерения и иные пространства. Но навстречу ему движется поток еще более страшного Зла, чуждого, необъяснимого, ибо воронки раскрыты в обе стороны, ибо Всеобщее Движение Добра и Зла всенаправлено и неостановимо, оно не желает укладываться даже в самые емкие теории, создаваемые существами, пытающимися постичь его. Существам этим положен предел. Движение же и Пространство – беспредельны. Их можно описывать тысячами, миллионами формул, миллиардами теорий… и все равно описанное будет составлять бесконечно малую часть Существующего. Живущим среди формул и книг кажется, что они постигли все или почти все, что они вот-вот до самого донышка познают Мир. Но они и не представляют, что ползают среди Бесконечной Ночи жалкими светлячками, ничего и никого не освещая вокруг, неся свой свет только на себе и в себе. Ночь же существует помимо них. Она не замечает ползающих в Ней, ибо в сравнении даже с капелькой Ее тьмы весь сон этих самонадеянных букашек просто ничто. Незамеченными рождены они в Ночи этой, незамеченными будут и поглощены Ею. Но пока они живут – они есть!

Радиоастрономические локаторы капсулы засекли «черную дыру» всего лишь в полумиллионе километров от точки выхода. Иван не ожидал обнаружить здесь столь опасную соседку. Он не рассчитывал перебираться в Чужое Пространство. С него и так хватало передряг! Но мозг уже связал наличие здесь воронки и присутствие негуманоидов.

Только теперь он начинал смутно догадываться, с кем ему предстоит иметь дело. Да, сюда надо было приходить на суперкрейсере последней модели, на боевом корабле, а не на этой дырявой лоханке, которая развалится при подходе к коллапсару!

И все же он не счел нужным расстраиваться. Что есть, то и есть. И один в поле воин! Даже если он практически безоружен и гол, все равно! Была бы воля, была бы вера!

Иван решил, что медлить не стоит. Он вытащил подаренный Таекой переговорник, этот крохотный черный шарик на присосочке, сунул его в рот, прикрепил к небу, попробовал языком – шарик держался прочно, не мешал, наверняка он пригодится. Яйцо-превращатель лежало в кармане. Но он еще раз провел рукой по нему, проверил. Потом расстегнул молнии и до отказа набил внутренний пояс, облегавший талию, медикаментами, стимуляторами и прочей необходимой мелочью, туда же заложил несколько шестичасовых кислородных баллончиков – мало ли что, на всякий случай.

После сна он чувствовал себя прекрасно. Последний переход по Осевому был на редкость легким, почти безболезненным в сравнении с предыдущими – в те разы ему иногда приходилось неделями выкарабкиваться из коматозного состояния, а сейчас он был свеж на третьи сутки. И главное, память его была чиста после Осевого. Может, в нем ничего такого не было, а может, она и без того пресытилась, не вмещала в себя тягостного.

Отступать Иван не собирался. Его вдруг покинуло благодушие, напутственные слова почти позабылись, в груди поселился огонь. Он не вмещался в сердце, он рвался наружу. Иван с трудом его сдерживал. Нет, и Добро должно быть вооруженным! Он проникся этой мыслью как-то сразу, неожиданно. И она заполнила его и заполнила доверху, она рвалась из него вместе с неистовым огнем наружу. Но она и удивляла своей нереальной чистотой, прозрачностью – она была неестественно точной, всеобъемлющей. И это пугало Ивана несмотря на его одержимость, казалось бы, предельно простой и справедливой идеей. Идеей мщения Злу! Он твердил себе с беспощадной уверенностью, с гипнотической страстью: Добро должно быть сильным! Оно должно иметь крепкую грудь, мощные ноги, сильные руки, сокрушающие кулаки, холодную голову! Оно должно быть могучим, всепроникающим, необоримым, неудержимым, действенным, напористым, если надо, и наглым, жестоким, глухим к мольбам олицетворений Зла, оно должно быть смелым, беспощадным… Он чуть было не сказал: «злым»! Но вовремя остановился, задумался. Это было временное замешательство. Иван тут же оправился, сейчас он не в том положении, когда надо предаваться философствованию, сейчас надо действовать!

Он достал из сейфа лучемет и автомат-парализатор. Положил их на стойку у кресла. Побрел к шкафчику за десантным спаренным пулеметом. Он еще и представить толком не мог, с кем собирается сражаться. Но он готовился к этому сражению. Он был готов постоять за себя! Перед глазами мелькали тенями какие-то трехглазые рожи, чешуйчатые руки и ноги, корявые когтистые лапы – все то, что запомнилось во время мнемоскопии. Он гнал навязчивые видения прочь. Но на душе было неспокойно. Одно дело на Земле планировать, предаваться горячечным грезам, и совсем другое – здесь, на краю Неведомого. Ведь он даже не знал, с чего начнет, куда направится и что вообще он должен предпринять.

Чтобы немного охладиться, рассеяться, он присел на кресло и принялся разбирать мешок Сержа Синицки. Чего там только не было! Судя по всему, Серж еще со времен работы в Отряде отличался незаурядным скопидомством – то, что парни обычно бросали на перевалочной базе сразу же после Поиска, он тщательнейшим образом сортировал, раскладывал по пакетикам, коробочкам, баночкам… ведь не могло же быть так, что он успел за несколько минут все так рассортировать и уложить! Поначалу Иван разбирал все по порядку: гипноусилители мембранные – в одну сторону, нейтрализаторы – в другую, усыпители одноразовые – третью, антигравитаторы миниатюрные быстрого действия – в четвертую… Но ему это надоело, и он, расстегнув скрытые карманы на икрах, бедрах, предплечьях, груди напихал в них всякой Серегиной всячины, не запоминая даже, где что лежит. Потом ему пришлось стаскивать с себя комбинезон со всем содержимым и натягивать на тело бронепластиковую кольчугу, снова облачаться в комбинезон, накладывать предохранительные гибкие пластины, зашивать гигроиглой швы, разрезы молний… Закончив и с этим делом, Иван попрыгал – все было прилажено и подогнано на совесть, не тряслось, не дергалось, не мешало. Но он почувствовал себя тяжелее – самое меньшее на полпуда.

Вспомнив про подарок Хука Образины, он отвинтил задвижку внешней привески, выкатил тяжеленный свинцовый ящик, сохранявшийся на Эрте, видно, с незапамятных времен, долго возился с замком, но достал-таки массивный, почти неподъемный плазменный резак, авось и он пригодится.

Резак положил в кресло. Сам пошел обряжаться в скафандр. Процедура эта была непростой и нудной. Иван не любил ее, да куда денешься! Надо было полностью себя подготовить к встрече с чужаками. Он знал точно, что эта встреча состоится. И еще он знал, что скорее всего ему не придется предпринимать каких-то особых мер для ее осуществления. Непонятным чутьем он чуял, чужаки заявятся сами, как в тот раз!

Минут восемь ушло на возню со скафандром. Но теперь Иван был экипирован почти полностью. Титанопластиковая шестимиллиметровая ткань облегала его тело, покрывая собой кольчугу, комбинезон, пластины и все прочее. Голову полностью закрыл округлый твердый шлем с секторной прозрачностью. Такой шлем мог выдержать вес динозавра и не смяться, его не брал плазменный резак, не говоря уже о лучеметах, пулеметах и прочих ручных трещетках.

Локаторы работали на пределе. И Иван не боялся, что его застигнут врасплох. Он знал, что если и удастся чужакам подкрасться на две-три тысячи километров к капсуле, то и в этом случае у него будет минута, не меньше. Как бы ни стара и изношена была капсула, но ее изготовили в двадцать пятом веке от Рождества Христова, она была значительно совершеннее и неприступнее, чем тот жалкий кораблик, на котором рискнули отправиться в странствие его родители, заброшенные вселенскими катаклизмами в непостижимую для их времени даль. Нет, автоматика капсулы не подпустит чужаков!

Он заварил швы скафандра плазмосваркой. И принялся увешивать себя боеприпасами: зарядные вставки лучемета распихал по поясному карману, обоймы парализатора и ручных дезинтеграторов засунул в набедренные кобуроячейки. Обмотал вокруг груди пулеметные ленты, два магазина со свернутыми повесил за спину, туда же перекинул блок обеспечения… Подошел к бортовой машине, подключился к ней – системы жизнеобеспечения работали в нужном режиме. Но он подзарядил их, ведь могло случиться и так, что он пробудет в скафандре месяц, а то и все три! В такой ситуации не следовало пренебрегать даже самой последней мелочью. Иван это знал по опыту. Ему бы не пришлось две недели на Гадре провести в обществе звероноидов, если бы он тогда не поленился прихватить с базы парочку баллончиков с сжиженным озоном.

Он еще долго возился – минут сорок, прежде чем не прекратил свое нудное и утомительное занятие. Снова попрыгал. Все было в норме. Лишь весу еще на полпуда прибавилось. Но для тренированного и отдохнувшего тела это было не столь серьезно. Иван согнул колени, подпрыгнул до потолка, перевернулся дважды в воздухе и упал на руки, спружинил, постоял немного, проверяя, не отвалилось ли что, не отстегнулось ли. Нет. Все было в полнейшем порядке. Он прошел на руках к стойке. Запрыгнул на нее с пола, не меняя неудобной позы. Потом спрыгнул на пол, повалился набок, несколько раз перевернулся вокруг оси – все держалось, ничто не мешало. И он резко вскочил на ноги. Взял в левую руку плазменный резак, с усилием поднял его над головой, потом еще и еще раз. Подача кислорода в шлем сразу увеличилась, все сочленения скафандра послушно свертывались и развертывались, сама ткань была словно невесомой. Он решил, что хватит. Все и так подогнанно, прилажено. Он уселся в кресло. Уставился на приборы.

Табло показывало, что кроме зияющего зева воронки ничего подозрительного, опасного поблизости не было. Иван расслабился. И минут двадцать предавался психотренингу. Потом разом встряхнулся.

Протянул руку к клавишному пульту. Надо было поближе подойти к «черной дыре», заглянуть хотя бы с краешку в ее утробу, чего сидеть выжидать! И Иван почти уже нажал нужную клавишу… Но вдруг вспомнил про возвратник. Лицо его исказились гримасой! Черт бы побрал всех и все! Теперь снова придется разоблачаться чуть ли не догола, привешивать на руку, под мышку этот проклятый возвратник, чтоб ему рассыпаться на молекулы! Ивану было страшно даже подумать об этой утомительной двойной процедуре. Но что делать, надо было вставать и идти к сейфу – без возвратника вообще все его труды были бы напрасными, без возвратника можно хоть сейчас взять резак и навести струю себе на грудь, чтобы погибнуть сразу, без мучений… относительно без мучений. Да, хочешь не хочешь, надо вставать!

Иван уже чуть подался вперед, руки его уперлись в подлокотники. Но в последний миг произошло нечто совершенно непонятное, неожиданное – раздался дикий скрежет и лязг, будто капсулу раздирали грубо и беспощадно, разрывали ее с чудовищной силой на части. Давление резко упало, и Ивана вместе с остатками воздуха чуть не выбросило наружу, он мертвой хваткой вцепился в подлокотники, удержался о кресле. Все у него внутри похолодело, со лба потек холодный пот, затылок оцепенел. В ушах, усиленное переговорником и внутренними мембранами, проскрипело металлически, отрывисто:

– Что я тебе говорил, эта амеба не ждала нас в гости!

Иван резко развернулся вместе с креслом. И он не удивился увиденному: большой кусок бронированного борта капсулы был выдран с клочьями, рваные края были разворочены и иззубрены. А на фоне черноты Пространства стояли двое.

Они стояли уверенно, по-хозяйски, ничего и никого не страшась, ни на секунду не сомневаясь в своем превосходстве, в своей силе и своей власти. Были они кряжисты, и как-то нечеловечески устойчивы. Комбинезоны не закрывали их ног ниже бугристых коленей и руко-лап, из под матово-серой ткани виднелась чешуйчатая поблескивающая кожа, если только ее можно было назвать кожей. Ноги заканчивались морщинистыми ступнями, из которых торчали ничем не прикрытые уродливые пальцы с огромными изогнутыми когтями – по четыре пальца на каждой. Даже в музеях у доисторических ящеров Иван не видал таких страшных лап. Но он помнил! Он все помнил! Он помнил даже эти жуткие восьмипалые руки – ведь точно такие когда-то нависали над его лицом, а потом такая лапа сжимала его тело, когтем именно такой лапы была рассечена его бровь. Нет, он ничего не забыл! Он помнил эти уродливые лица, эти немигающие черные глазища с диафрагмами и желтыми ромбиками по середине, помнил эти расплющенные четырехдырчатые носы, эти обвисающие морщинистые щеки-брыла, эти плоские сплюснутые подбородки и безгубые рты, чешуйчатую завесу над глазами, голые черепа, одним словом – все! Даже взгляды трехглазых чужаков были теми, прежними – нечеловеческими, таких глаз не могло быть у живых существ, наделенных хотя бы самой примитивной душонкой или ее подобием. Это были глаза нелюдей!

– Он еще трепыхается! – ударило в уши. – Слизняк!

Рот почти не открывался, образовалась совсем узкая длинная щель. Но Иван увидал усеянную желтыми пластинами пасть. И его передернуло. Оцепенение начало сходить. В голове все кипело, бурлило, мысли набегали одна на другую: как они могли подойти незамеченными! Как преодолели защитные поля?! Бред! Нелепица! Галлюцинация! нет, это наверное, продолжение шуток Осевого измерения, не может быть это реальностью! Ни кому не под силу так разворотить капсулу! Нет, это все кажется! Иван разом отогнал сумбурные мысли, заставил себя успокоиться. Все происходило на самом деле, в реальности! И нечего уговаривать себя – он не ребенок, да и с ним похоже не в детские игры играют!

– Я думаю, не стоит тащить эту рухлядь на станцию, – проговорил тот, что молчал прежде. – У нас есть заботы поважнее! Давай, распыляй!

Иван увидал, как стоявший слева стал поднимать руку с зажатым в ней каким-то небольшим, навроде яблока, шаром. Но решил опередить чужака. Ему не светило быть распыленным.

Струя плазмы ударила в плечо чужаку – Иван дал полную нагрузку. Но рука отлетела не сразу. Это было необъяснимо, но это было так! Она медленно, будто нехотя отваливалась, отслаивалась под струей, которая без труда прожигала трехметровую сталь. Но она все же отделилась от тела, исчезла в черноте вместе с «яблоком».

Чужаки явно опешили. И секундная передышка спасла Ивана. Он направил струю в грудь другому, стоявшему справа, и одновременно схватил спаренный пулемет со стойки, упер его в спинку кресла – безостановочная очередь ударила прямо в рожу левому. Но он не падал, держался каким-то чудом. Иван не верил собственным глазам – эти твари без скафандров, без какой-то защиты выдержали то, что не может, не должно выдержать живое существо!

Преодолевая напор струи, правый двинулся на Ивана – медленно, подгибая кривые толстые лапы, упираясь, наклонив костистую усеянную шишками голову. Левый тоже стронулся с места, стал приближаться. Они шли, неся с собой смерть и сами умирая, они уже были полутрупами. Видно, они решили прихватить на тот свет и Ивана, у них доставало еще сил для этого. Но Ивану было рано умирать.

Он бросил на пол пулемет и резак. Сунул руки в стойку. Вытащил две гранаты, сжал их в руках, ломая взрывательные предохранители, швырнул… и тут же крутанулся на кресле… Его ударило об клавишный пульт, спинка кресла навалилась сзади – это была взрывная волна, кратковременная, но страшная даже в безвоздушном пространстве – в каждой гранате было по двенадцать кубометров сжатого водорода.

Скафандр спас Ивана, спинка кресла прикрыла. Но он сразу же развернулся обратно. Чужаков в изуродованной полураскрытой капсуле не было – их вышвырнуло во мрак!

Иван подполз к рваной дыре, заглянул в нее. Две маленькие сероватые фигурки удалялись от капсулы, будто падали в черную бездонную пропасть. Кроме них ничего в Пространстве не было.

Иван вернулся в кресло. Набрал код ремонтного блока капсулы. Задвижка отворилась, из-за стены выполз безголовый четырехпалый и двурукий кибер, потащился к зияющей дыре. Надежды на него было мало.

Иван сидел и думал о чужаках. Он не ждал повторного нападения в ближайшие минуты. Надо было осмыслить случившееся.

Как они подкрались? Что за чертовщина? Только этот вопрос мучал его сейчас. Не поразительная жизнестойкость, ни возможность пребывания в открытом Пространстве без скафандров, не бессмысленная и непонятная жестокость, а именно это – почему они появились столь внезапно? Если так будет всегда, он обречен!

Ничего, путного в голову не приходило. Иван следил за кибером, следил машинально. Тот штопал дыру, приваривая к краям продольные и поперечные ребра. За двадцать минут работы, несмотря на неповоротливость ему удалось приварить ребер семьдесят. Покончив с ними, кибер принялся затягивать дыру пленкой – он укладывал слой за слоем, как заведенный. Когда он проварил края пленки, Иван пустил воздух в капсулу. Приборы показывали, что герметичность сохраняется, что давление восстанавливается. Еще несколько минут, и он сможет стащить с себя скафандр, прицепить возвратник. А тогда, тогда с ним ничего не сделаешь! Тогда его можно будет убить мгновенно, из-за спины, но если он будет видеть опасность, он увернется от убийцы, в самую последнюю секунду, в последнее мгновение он нажмет на возвратник и только его видали!

Иван встал, пошел к сейфу. Его рука уже снимала блокировку автозастежки. Ноги дрожали, по спине тек пот. Но это были мелочи, ерунда! Вот сейчас он откроет дверцу, вытащит возвратник, расстегнется… Лязг и хруст раздираемого металла заставил и его обернуться. Полураздавленный кибер лежал на полу. А чьи-то невидимые, сатанински сильные руки раздирали обшивку – дыра разрасталась, увеличивалась на глазах, она уже была вдвое шире прежней, рваные острые края причудливо изгибались словно лепестки фантастического цветка. Воздух в миг вырвался из капсулы, унося всякую мелочь. В дыре появилась бесстрастная трехглазая рожа, она нащупала взглядом Ивана и жутко оскалилась. Когтистая лапа вцепилась в край обшивки, за ней другая…

Иван схватил в охапку лучемет, пулемет, парализатор, резак и опрометью бросился в шлюзовую камеру. За спиной у него что-то прогрохотало, разорвалось. Но он не оглянулся, он прыгнул головой вперед, пробил шлемом предохранительную мембрану и свалился через открывшийся лючок прямо в одноместную шлюпку. Не разжимая рук, он ткнул локтем в пломбу, сшиб ее, И еще раз ткнул – прямо в пусковую клавишу. Его тут же опрокинуло на заднюю стенку. От удара в голове помутилось. Но он не почувствовал боли, он знал – шлюпка пулей вырвалась из капсулы, а значит, он спасен!

И только тогда он разжал руки, и все оружие посыпалось на пол с грохотом и лязгом. Он сел в креслице, включил экраны. В шлюпке было очень тесно, она не предназначалась для жилья. Но в ней было все же лучше, чем в открытом Пространстве.

Он нащупал радарами покинутую капсулу, развернулся и пошел на сближение с ней. Снаружи капсула представляла из себя жалкое зрелище – она была разодрана словно консервная банка, антенны болтались переломанными и изогнутыми прутьями, фермы крепления баков были искорежены, сами баки пробиты, из них вытекало в Пространство шарами и шариками всех размеров топливо, остатки топлива. Иван понял, капсула ему больше никогда не пригодится. Не летать ему на ней!

Но внутри был сейф, приваренный к полу и стене. А в сейфе – возвратник. И ради этого стоило немного повоевать! Надо во что бы то ни стало уничтожить жуткую тварь, забравшуюся внутрь капсулы. Уничтожить и вытащить возвратник.

Иван резко развернул шлюпку перед самой дырой. Остановил. Включил двигатели на полную мощность, развернув одновременно боковые вперед, чтобы они уравновешивали шлюпку, не давали ей оторваться от дыры. Целый океан пламени ударил внутрь капсулы. Ничто живое не могло бы выдержать такой огненной атаки.

За сейф Иван не волновался, тот был сделан из тугоплавких металлов, переложенных керамикой.

И потому он не спешил. Надо было хорошенько прожарить внутренности старой лоханки. Иван увлекся. Он уже ликовал. И потому не сразу заметил когтистую восьмипалую лапу, появившуюся на экране. Но он отшатнулся назад, когда вслед за лапой в экран ткнулсь жуткая трехглазая морда – чужак цеплялся за шлюпку снаружи, он рвался внутрь! Он каким-то чудом выскочил из капсулы, не погиб в огне. Но Иван видел, что он весь изранен; что половина пластин содрана с его головы, оторвана нижняя челюсть и вывернута левая нога. Но чужак не сдавался, он нащупывал слабое место в обшивке шлюпки. И Иван решил, что медлить не стоит. Он включил антигравитаторы – чужака отшвырнуло от шлюпки. Иван мгновенно надавил на рычаг автоматической пушки. Той не надо было указывать цель, она нащупывала ее сама – чужака разнесло в клочья с первого же снаряда.

Ну вот, подумалось Ивану, теперь порядок, теперь они отомщены! Теперь ему нечего здесь делать, ведь он выполнил свой долг. И он не желает больше проливать крови, чьей бы она ни была. Нет! Хватит! Довольно! Слишком много смертей, слишком много зла! Он не так все себе мыслил, не так представлялось ему и грезилось! Нет, не бывать ему мстителем, он другой, он не рожден для мщения, и ему совсем не подходит роль Ангела Возмездия. Надо убираться вон отсюда! Надо было вообще не приходить сюда! Это была ошибка, страшная ошибка, и ему говорили об этом! Все правильно – Зло умножает Зло, все верно – Зло порождает Зло! И вместо того, чтобы разомкнуть эту чудовищную цепочку, он свел несводимые сами по себе концы, он привнес в этот мир Зло! Но теперь поздно, теперь, все – ему теперь нечего делать тут! Ему нужен возвратник, чтобы покинуть этот страшный мир, и ничего больше! Назад! Домой!

Он подрулил на шлюпке к развороченной и обожженной капсуле, зацепился внешним манипулятором за рваный край. Приготовился к выходу.

Медлить не стоило. Кровь стучала в висках, затылок ломило, перед глазами опять поплыли темные круги. Он распахнул люк, выбрался наполовину. В глазах совсем потемнело, пальцы начали разжиматься. Он почувствовал, что теряет сознание, в ушах загудело, зашумело. И одновременно зазвучал отдаленный, совсем слабый женский голос, чем-то знакомый, близкий, но неузнаваемый, голос, доносящийся не снаружи, а звучавший изнутри: «…он не придет сюда мстителем, нет! Он не умножит зла! А если будет так, то ляжет на него мое проклятье!»

Иван удержался на кромке сознания. Но внутри у него словно перевернулось все. – Ему стало страшно. Не за себя, не за жизнь свою, а просто – страшно до жути, до оцепенения, до паралича. Он безвольно осел вниз. Люк закрылся – крышка автоматически задвинулась. Он сидел, опустив руки, склонив голову. Он знал, что каждая секунда промедления может грозить ему гибелью.