Голос Вселенной 1993 № 17-18

Бойня

– Я все знаю, Биг, – повторил Отшельник, – ты правильно сделал, что заглянул ко мне.

Большой выпуклый глаз, матово отсвечивая синевой, смотрел на Чудовище. И столько было в этом умном, мудром, все понимающем взгляде доброты, что Чудовище поневоле размякло и снова превратилось в того маленького и любознательного Бита, подростка, юношу, который часами выслушивал рассказы Отшельника. Когда это было! Но ведь было же!

Отшельник сильно сдал. Его тельце стало совсем немощным, хилым. Каждая кость выпирала наружу сквозь полупрозрачную сероватую кожу. Плечи совсем заострились, были сведены к самой шее. Но Чудовище не видело его тела, оно смотрело в этот бездонный глаз, тонуло в нем, растворялось. На минуту вспомнился Волосатый Грюня, безжалостно убитый туристами, и та мольба, то отчаяние и нечеловеческая тоска, что застыли в его стекленеющем глазе. Может, и он, доведись ему выжить после охоты, стал бы вот таким же Отшельником… Может, и стал бы. А скорее всего, нет. Разве предугадаешь будущее.

Грюни нет, и уже никогда не будет. А в мире все остается по-прежнему, так, будто и не было никаких грюнь, близнецов-сидоровых, бандыр и других, лежащих сейчас в подвале.

Подбородка у Отшельника почти не было, нижняя часть лица как-то незаметно переходила в шею, и только малюсенький ротик-клювик обозначал этот переход. Отшельник и говорил-то, почти не разжимая губ. И тем не менее голос звучал громко. Болезненно, старчески, но громко.

– Ты вот что, Биг, – произнес Отшельник, – сходи-ка вон туда, видишь? – он чуть повел пальцем вправо. – Я открою… А ты принеси мне, сюда…

В правом углу зала-берлоги сдвинулся с места замшелый и огромный валун, открылся вход куда-то, в темноте Чудовище и не разобрало, куда именно.

– Иди, иди, не бойся!

Чудовище прошло несколько метров, оглянулось.

– Возьмешь там пару бутылок или нет, лучше большую банку… И тащи ко мне! – сказал Отшельник. – Потом поговорим.

За валуном была еще одна пещера, поменьше, вся забитая всевозможной посудой. Там были бутылки, бутыли, бутылочки, банки, склянки, кастрюли, котлы… Наверное, раньше здесь располагалось хранилище, а может, и еще что. С самого края стояло громоздкое и непонятное сооружение, перевитое трубками, шлангами. Из сооружения выходил маленький изогнутый краник. Под краником стояла большая двухведровая банка зеленого стекла. Капелька за капелькой падали в банку – почти беззвучно, но с какой-то дьявольской размеренностью, будто отсчитывали уходящие секунды.

Чудовище хотело нагнуться за банкой. Но заметило поодаль другую, точно такую же, только наполненную доверху и закрытую пластиковой крышечкой.

– Ну что ты там застрял?!

Голос Отшельника прозвучал недовольно. И Чудовище не стало размышлять над множеством вопросов, которые возникли у него в этой пещерке, а подхватило полную банку. Вернулось к нише.

– Вот, – держи!

– Спасибо, Биг. А меня что-то и ноги носить перестали. Видал, какая голова? То-то, все растет и растет, скоро ей в берлоге будет тесновато, ха-ха! – в голосе не было ни капельки веселости.

Только теперь Чудовище поняло до конца, осознало наконец, что Отшельник болен. И что он страшно болен, что он неизлечим. Оно поставило банку у ног сидящего и отошло.

Отшельник попробовал нагнуться, но у него это не получилось. Тогда он привычным движением, почти машинально протянул руку, вытащил из углубления в стене металлическую трубку и резко ткнул ее концом в крышечку. Та не поддалась.

– Помоги, Биг!

Чудовище взяло трубку в щупальце, продавило крышку. Отшельник тут же ухватился за другой конец, присосался.

Он пил долго. Чудовищу показалось, что сейчас он лопнет, разве можно влить в такое маленькое и худенькое тельце столько жидкости! Да он сошел с ума, наверное!

Отшельник оторвался от трубки, когда в банке оставалось меньше трети. Он тяжело дышал. Не мог говорить. Но когда дыхание наладилось, сказал:

– Такие дела, Биг. Не удивляйся, я теперь без этого пойла не могу. Придется, видно, перебираться туда, к агрегату, а то помру, Биг!

Чудовище смотрело и думало: «Нет, Отшельник, ты помрешь в любом случае. Эко вон тебя разобрало! А ведь такой был здоровый, такой сильный! Сколько планов было на будущее, казалось, что жить тебе предстоит вечно, что ты сумеешь найти спасение для этого проклятого мира! А почему бы и нет, вон ведь головища какая! Там мозгов больше, чем у всех остальных обитателей Подкуполья, точно больше! Что же ты делаешь, Отшельник! Зачем?!»

Чудовище пыталось заставить себя не думать об этом, оно знало, что Отшельник читает мысли – и не только у тех, кто рядышком стоит, – но ничего с собой поделать не могло.

– Ладно, Биг, не расстраивайся, – сказал Отшельник, – я сам не знаю. Только ты меня хоронить-то не спеши. Всякое бывает ведь, может, и обойдется.

Он снова присосался. Но выпил совсем немного.

Сечение вокруг его огромной и полупрозрачной головы стало сильнее. Да и сам Отшельник как-то приободрился, голос зазвучал почти по-прежнему – ровно, спокойно, без старческого дребезжания. В глазу появилось сияние, не блеск, а именно сияние, неземное, нечеловеческое Длинные волосы, спадающие от висков и с затылка до деревянного помостика, на котором сидел Отшельник, зашевелились, зазмеились словно живые. Дырочки ноздрей округлились – было видно, как он задышал вдруг, глубоко и ровно, без натуги и хрипов. Лишь тельце оставалось таким же серо-желтым, изможденным.

– Все будет нормально, Биг. Давай-ка о тебе поговорим. Ведь дела твои неважные, верно?

– Верно, Отшельник, – подтвердило Чудовище. – Дела мои – хуже некуда. Похоже, крышка мне. Не сам знаешь, я за жизнь не цепляюсь. Жаль только, если задуманного не довершу, вот чего жаль!

Отшельник впервые за все время моргнул – серая кожистая перепонка на миг опустилась на огромный глаз, но тут же убралась опять наверх.

– Не время стекляшки давить. Биг, не время! Ну чего в голову вступило? Так и будешь воевать с пыльными зеркалами?! Ну воюй, воюй, это дело нехитрое, любой справится.

– Да ладно тебе, чего прицепился! – Чудовище немного обиделось.

– Я не навязываю. Но ты подумай, Биг. Я тебе вообще-то не собираюсь советов давать, где я их тебе возьму! Но кой о чем потолковать надо. Ты ведь на туристов-то зол? Говори?!

– Еще бы, Отшельник! Они всю малышню почти из поселка перебили на пустыре. Я сам еле ушел! Еще бы, не зол! Да попадись они мне…

В голове у Отшельника что-то забулькало, завихрилось, закрутилось – все было видно сквозь полупрозрачный череп, сквозь кожу. И невозможно было угадать, что происходит внутри этого гигантского мыслящего котла.

– В том-то и дело, Биг! Попадись они мне… Ты заранее в них врагов видишь! А какие они враги? Они и не враги вовсе! Они просто не такие, Биг, понял?!

– И все равно, теперь коли попадется мне на пути кто из них, живьем не уйдет. Это я тебе могу заранее пообещать, Отшельник. Сам подохну, но и им жить не дам! Нет, специально искать не стану. Но пусть только попадутся!

– Совсем глупый ты мальчишка! Каким был, Биг, таким и остался. – Он вдруг тяжело вздохнул, снова моргнул. И перестал шевелить губами. Теперь его слова сами проникали в мозг Чудовища: – Ах, если бы все было так просто, Биг. Если бы это были звери или люди со звериной моралью, нелюди, Биг, разве стал бы я тебя отговаривать? Нет, никогда! Но они совсем не такие. Они там, у себя за барьером добряки, каких и не сыщешь, у нас нет таких, не осталось, Биг! Они любят друга, верят друг другу, они никогда не оставят без помощи нуждающегося, Биг, я это знаю. Последнее с себя снимут, кровь отдадут свою, костный мозг, все, что потребуется, Биг, и не за миску баланды, не за кружку пойла, нет, так отдадут, по-человечески, по-людски… Они как за головы-то взялись, так над каждой животинкой, Биг, над каждым росточком трясутся, оберегают все, что живет, растет, движется, никого в обиду не дадут, точно! Попробуй у них там тронь кого-нибудь, задень случайно – такая шумиха поднимется, что и несдобровать обидчику. Не-е, Биг, они добрые, они хорошие, очень хорошие… Но там, Биг, у себя, А здесь они совсем другие. Не спеши их винить, может, это не вина их, а беда. Все беды, Биг, от непонимания. Мы для них не люди! И не животные даже. Любая тварь Божья для них бесценное создание, имеющее все права на жизнь, будь то червь или каракатица, слизняк или букашка какая. Все под солнцем и небом рождены! Всем места хватит! А мы, Биг, изгои, уроды, мутанты. Мы ни в какие категории не вписываемся. Мы для них ничто… Нет, мы для них лишь одно – неприятное воспоминание, раздражение, от которого лучше отмахнуться, стереть его из памяти. И они не ведают, что творят. Они думали, здесь все сами собой передохнут, не пройдет и сотни лет! А здесь приспособились, остались некоторые, да еще и потомство дают – страшное, по их меркам, жуткое, уродливое. Так-то, Биг. Их и совесть гложет – не всех, тех, кто помнит еще, – раздражение захлестывает, дескать, все во всем мире прекрасно и воздушно, ухоженно и облагороженно, а эта дыра мерзкая портит дело, она поганым плевком на зеркальной сияющей поверхности. Думаешь, им обходчики нужны, работники? Нет, Биг, это все по старой традиции остается, по привычке. Им никто не нужен! Тут все на полной автоматике! Они еще качают сюда пойло, поддерживают кое-где раздаточные. Но тоже по привычке, Биг. Если бы ты знал, какие у них там дебаты шли, оставить нас всех здесь или усыпить всех, безбольно, незаметно совсем, чтоб стереть наконец-то плевок поганый. Решили пока оставить. Но разрешение на отстрел тех, что полностью утратили остатки человеческих качеств, на отстрел монстров, как они говорят, добились, Биг! Под благим предлогом добились, чтоб, дескать генофонд планеты случайно не подпортился, вот так-то! Но здесь штука такая, Биг, попробуй у нас отличи: с мозгами ты или нет. монстр ты или обходчик-передовик. Мы для них, Биг, все монстры. Рано или поздно всех отстреляют. Еще и гордиться будут, дескать, полезное дело совершили, подвиг! Попробуй-ка, разубеди!

– Они нас не жалеют. И мы их жалеть не будем! – вырвалось у Чудовища. – Не уговаривай меня, Отшельник. Это враги!

Отшельник раздвинул свой рот-клювик. Заговорил обычным способом. Большой темный глаз стал грустным, подернулся пеленой.

– Зло порождает зло, Биг. Не надо умножать зла, его и так достаточно в мире. Я заклинаю тебя, не делай опрометчивых поступков. Ты всех погубишь! Любой повод они используют для начала массовых охот, тотальных отстрелов! Понял, Биг?!

Чудовище ответило не сразу. По его телу волнами пробежала дрожь, сотрясая массивные бугристые мышцы под волдыристой влажной кожей. Горб как-то обострился, стал совсем уродливым. Чудовище переминалось с конечности на конечность, пребывало в явном замешательстве. И все же оно собралось.

– Ты, наверное, слишком много выпил из этой банки, Отшельник, вот тебе и мерещатся всякие страсти. Не пей больше, не надо, я прошу тебя!

Глаз снова засиял.

– Ничего, малыш, ничего. Мои мозги варят, дай бог каждому! И я не слишком много выпил, я отдаю себе полный отчет, Биг. Меня не берет уже эта дрянь, это паршивое пойло. Оно только возвращает мне силы, Биг.

– Ты скоро умрешь от него… – тихо проговорило Чудовище, проговорило вслух, как бы подтверждая свои мысли таким путем.

– Всякое может случиться, малыш. Но сейчас не об этом. С тех пор, как ты убил охотников, Биг, над поселком, нависла угроза кары. Понял? Ты можешь не любить их, презирать. Пусть они безмозглые, жалкие, противные, подлые, мелочные, сварливые, низкие и недостойные. Но согласись, Биг, отвечать за тебя они не должны. Это будет нечестно, Биг, несправедливо. Каждый должен отвечать сам за себя. Кончай свои игры со стекляшками! Не для них же ты появился на свет?! Ты еще не знаешь всех своих способностей, всех возможностей. Они будут открываться постепенно. И они не помешают тебе, Биг. А туристов не бойся. Я вижу будущее, верь, они не убьют тебя. Я тебе это обещаю, я вижу это, они тебя не прикончат… по крайней мере, до тех пор, пока я жив.

– Поживем – увидим, – неопределенно протянуло Чудовище, – чего гадать. Только я тебе, Отшельник, скажу прямо: я бил эту мерзость! И буду бить! А когда я расколочу вдребезги последнее, я возьму…

Отшельник тихо засмеялся – будто кашлял или задыхался.

– Знаю, знаю. Возьмешь самый большой и острый осколок и перережешь себе глотку, так?!

– Так!

– Хорошо, Биг, это твое дело. Но это будет потом, а сейчас твоя жизнь не принадлежит тебе. И не бойся, я буду помогать, не такой уж я и хилый, Биг, не такой уж и слабак! Мы еще поживем с тобой!

Отшельник снова надолго присосался к трубочке, банка пустела на глазах.

Чудовище стояло и не знало, что ему делать. Умный Отшельник так ничего толком и не присоветовал, не дал никаких инструкций, а еще говорил, что все-то он знает.

Лишь одно стало ясным и до боли понятным – хочешь не хочешь, надо возвращаться.

– Возьми-ка эту штуковину, может пригодиться!

Отшельник протянул Чудовищу трубку, точно такую, какие были в руках у туристов.

– Не надо, обойдусь, – ответило Чудовище. И отвернулось.

Крышка люка медленно съезжала вправо. Но прежде, чем она полностью освободила проход, раздался громкий хлопок, что-то с силой вжикнуло по металлу и отлетело. Полая железная башня загудела исполинской струной.

Народец заволновался, засуетился. Оцепенение с него будто рукой, сняло. Все загомонили вдруг, загудели, заголосили.

Очнувшийся Буба высунул голову из-за бачка и завопил благим матом:

– Это все папаша Пуго! Это он! Его хватайте!!!

На Бубу не смотрели. Все ждали, кто же вылезет из башни? И когда?

Пак в четырех метрах от Чокнутого Бубы молча и сосредоточенно лупцевал Гурыню. Еще бы! Тот своим дурацким преждевременным выстрелом чуть не испортил все дело! А может, и испортил! Он бил придурка зло, метко и безжалостно. Но тот не кричал и даже не стонал, сносил побои молча – знал, за дело лупцуют.

Ошалевший Буба, совершенно не понимая, что происходит, присоединился к Хитрому Паку и с остервенением принялся бить Гурыню ногами. Тот не мог стерпеть подобного, да еще не от вожака, а от постороннего, пускай и взрослого мужика, избранника. Он извернулся и вцепился своими костяшками в горло Бубе, повалил его на землю и начал душить.

На площади у трибуны били инвалида Хреноредьева, Бегемота Коко и Длинного Джила. Трезвяк куда-то смотался. Дура Мочалкина с трибуны координировала действия толпы.

– Эй, ты, обрубок, не ты, вислоухий, а вот ты, зайди с другого края! Я те говорю, с другого! Выбрось палку! Бить только кулаками! Раз, два, взяли! Опа!

Из кучи-малы доносилось:

– Едрена-матрена!

– Прощевайте, братишечки!

– Бей супостатов! Громи!

– Попили кровушку, изверги! Души его, души, падлу!

– Мы-ы! Мы-ы-ы!

– Сограждане, покайтесь немедля, едрит вас через колено!

– Щя! Щя мы те покаимси!

– Бей!

– Эх! Ох! Ух!

– На колени, едрена вошь!

– Дави!

– И-эх! Хорошо!!!

И еще многое другое, не передаваемое, но звучное и смачное.

Лишь один папаша Пуго висел на своих веревочках, словно распятый, и ошалело, с радостным оскалом желтых лошадиных зубов, но по-прежнему не открывая глаз, выдавал призычное:

– Гы-ы, гы-ы!

Никто и не заметил, как из дыры в башне показалось нечто невообразимое – большое и страшное.

Один Пак не растерялся. Но прежде, чем навести железяку на появившегося и выстрелить, он от неожиданности закричал во всю свою луженую глотку:

– Ага-а!!! Вот оно что!!! Они все вместе!!! Все заодно!!!

И несколько раз подряд нажал на спусковой крючок.

Две пули попали прямо в лоб Чудовищу. И отскочили. Еще одна застряла в плече. Три или четыре прошли мимо, снова заставив полую трубу тяжело и низко загудеть.

Чудовище не ожидало такого приема. И потому растерялось. Когда Отшельник перед уходом дал ему план подземных коммуникаций и указал, по какой трубе надо идти, чтобы вернуться в поселок, Чудовище еще не знало, как оно поступит. Лишь по дороге пришла окончательная решимость. Но почему здесь столько народу? И почему вообще труба привела сюда, на площадь, ведь в плане она заканчивалась в развалинах? И почему стреляют?! Прямо вот так, в лоб, без предупреждения, без причины?!

Но больше всего Чудовище поразило то, что в сотне метров от него, там, внизу, у мусорных баков, заваленных неубираемой вот уже десятки лет всяческой дрянью, стоял живой и невредимый Пак Хитрец! Да еще с трубкой в руках! Откуда он здесь взялся?! Ведь суток не прошло с тех пор, как Чудовище держало его на собственных руках – безжизненного, холодного, с огромной дырой прямо во лбу и рассеченным надвое хоботом?!

Пока Чудовище размышляло – а это длилось не больше секунды – Пак снова навел на него трубку. Чуть левее из-за кучи мусора выскочил избитый до предела Гурыня и тоже выставил вперед металлическую трубку. Надо было спрятаться назад, в башню. Но Чудовище опешило – еще один мертвец воскрес!

– Они все заодно! Бей его!!! – выкрикнул Пак.

– Изрешечу, падла! Убью!!! – завизжал Гурыня.

– Я не виноват! Это все папаша Пуго! – закричало следом непонятное существо, представляющее собой сплошной синяк, залитый кровью, но в котором по особой стати и выправке все же узнавался Буба Чокнутый. – Это все он!!!

– А-а-а! Чудовище! Они напустили на нас чудовищ!!! – заорали из толпы, разом переставшей избивать активистов. – Спасайся, кто может!

– Собрание закрыто, сограждане! – торжественно объявила с трибуны дура Мочалкина. – Прошу расходиться! – и спрыгнула вниз, на покореженного инвалида Хреноредьева.

– Ух ты, едрена-матре-ена-а! – удивился тот.

Именно в этот миг Чудовище почувствовало, как в него вонзилось не меньше десятка пуль. Оно тут же полностью вылезло из люка, съехало по трапу чуть ниже. И спрыгнуло на землю.

– Спасайся!

– Убивают!

– Вот она, кара! Пришли!!! Праведные!!!

В давке затоптали Бегемота Коко, отдавили ему все четыре руки. Брюхо у Коко было непробиваемым. Голова тоже. Мочалкина выносила с поля боя Хреноредьева на руках, как младенца. Длинный Джил сидел на корточках, охватив руками голову, и мычал.

– На колени! На колени, грешники! Падлы! – орал какой-то сумасшедший.

Папаша Пуго очнудся наконец. Он висел и гыгыкал радостно. Наблюдал, как из кармана синенькой телогрейки, расшитой голубями мира, выбирается на свет Божий котособачонок Пипка.

Вид у Пипки был еще тот – помятый и напуганный. Он полз, цепляясь всеми семью лапками за грубую ткань, полз вверх, норовил до плеча добраться и устроиться на нем. Папаша Пуго тянул к нему свои непомерные обезьяньи губы, облобызать хотел Пипку. Но не доставал. Венок сполз папаше на левый глаз, прикрыл его. Папаша почти ничего не видел. Да в общем ему было и наплевать на это.

– Чудовищев напущают, бабы! Спасайся! Вот он, суд праведный!!!

– Атас!

– Шухер!

– Щя мочить начнут, падлы!

– Едрены катаклизьмы!!!

Пак стоял на прежнем месте и в упор расстреливал Чудовище. Но то и не думало падать. Оно медленно, неотвратимо приближалось. Трус и балбес Гурыня удрал. А Пак все стрелял и стрелял. До тех пор, пока Чудовище не вырвало у него из рук железяки и не закатило затрещины. Он упал и сразу провалился во тьму.

Но ознаменовалось это мгновение еще и другими событиями:

– Это не я! – возопил изуродованный Буба.

Пипка добрался до плеча, уселся поудобнее и взмявкнул.

Толпа замерла, как по команде, кто где стоял – так и застыли. Головы одновременно поднялись к небу, туда, откуда послышался вдруг резкий неумолкающий треск.

Над площадью, взметая тучи пыли, разгоняя мусорные валы, наводя ужас и поселяя в сердцах ледяное оцепенение, срывая шапки с голов и сбивая воздушной волной с ног ослабленных, зависли четыре больших и черных винтокрылых машины. Никто не видал таких прежде, разве что слыхали от стариков, да и то не все. Но это не меняло дела – пришла она, кара небесная, зависли над головами те, кто судить их будет. И пощады теперь не жди!

Машины медленно снижались. В один миг площадь стала такой чистенькой, какой ее никто не видывал отродясь, – будто сотня дворников с метлами прошлись по ней, а следом проползла сотня поломоек с тряпками в руках.

Народец, опомнившийся и трясущийся от страха, разбежался – кто куда. Только папаша Пуго висел на трибуне Да котособаченок Пипка сидел на его плече Один не мог убежать. Второй ничего не понимал, и вдобавок после папашиного кармана ему все раем казалось.

Правда, за бачками оставались еще двое: Чудовище и Пак Хитрец. Но их не было видно сверху, они притаились за опрокинутыми широченными крышками.

Чудовище приглядывалось, прислушалось. Теперь ему было понятно, кто тарахтел в небе там, возле дыры, ведущей в берлогу Отшельника. Но и оно не знало, чего ждать от этих посланцев небес. Думало, вот спустятся, выйдут, а там и видно будет, что к чему и что почем. Хитрец помалкивал, жался к холодному баку. Он только прочухался и не все понимал.

Но машины не опустились на землю. Повисели, повисели и медленно поднимая еще больший ветер, почти ураганный, сорвались с места. Лишь одна осталась. Но и она приподнялась чуть повыше, сбросила черненький бочонок – прямехенько к трибуне.

Бочонок упал беззвучно. Из него что-то разлилось, растеклось… И вдруг полыхнуло огнем – стена пламени взмыла вверх, но через секунду осела.

Боковым зрением Чудовище видело, что и в поселке – повсюду, и справа, и слева, и в глубине что-то полыхает, горит, дымится. Но оно не могло оторваться от зрелища, которое лишало воли, притягивало к себе и вместе с тем вселяло в душу нечто большее, чем просто ужас. Посреди растекшегося огня стояла утесом бордовая трибуна с привязанным к ней папашей Пуго. Она медленно, но уверенно занималась. Языки пламени колыхались, то скрывая папашину фигуру от глаз, то открывая ее. Истошно визжал, совершенно не своим голосом, котособачонок – ему некуда было спрыгнуть, кругом бушевал огонь.

– Папанька!!! – заорал вдруг Пак. И выскочил из-за укрытия. – Папаня!!!

Но дым уже занавесил все. Лишь пробивалось негромкое, еле слышное:

– Гы-ы! Гы-ы-ы!

Собиравшаяся уже улетать машина подправила к бакам, снизилась – не больше трех метров отделяли ее от земли. Высунувшийся ствол нащупал орущего Пака. Но выстрелить из машины не успели – Чудовище резко подпрыгнуло вверх, уцепилось за маленькое зелененькое крылышко, машину качнуло, ствол спрятался, раза два или три выстрелив. Но все мимо.

Пак стоял с разинутым ртом и смотрел, как машина резко поднимается вверх, унося с собой цепкое и бесстрашное Чудовище.

«А может, у них так и запланировано было? – подумалось ему. – Черт его знает, поди разберись».

Он не стал разбираться. Он первым делом подобрал свою железяку. А потом пошел поглядеть, во что превратился папанька.

Сгоревшая трибуна обвалилась, и ничего нельзя было разобрать – где что, где папанька, где доски, где Пипка…

Только синенькая телогрейка, пошитая из несгораемого материала, дымилась посреди угольев. Но голубей мира на ней не было видно, наверное, выгорели вместе с нитками, которыми их вышивали.

Эда сидела на дубовом табурете, уперев лапы в бока, – победительницей сидела.

– А чего я вам говорила, а?! – торжествующе поучала она Мочалкину-среднюю и Мочалкину-старшую. – В подпол надо было прятаться, вот и вся наука! Дуры – вы и есть дуры!

Мочалкины согласно кивали. Инвалид Хреноредьев лежал на полу. Он был несокрушим.

– Первым делом надо Бубу посадить в подпол, – сказал он, – чтоб умных людей слушал, едрена тарахтелка!

– Да хрен с ним, с Бубой! – заявила Эда. Инвалид взъерепенился.

– Чего-о?! Ты на кого тянешь, Огрызина?!

Та не стала обсуждать с Хреноредьевым такие сложные проблемы, а просто спихнула его самого в подпол – так, вильнула слегка своим тюленьим хвостиком. И инвалид загремел! Так загремел, как сорок тысяч других инвалидов греметь не могут! Только минут через десять изнизу раздался его приглушенно-удивленный голос:

– Вот ето едрена-матрена! Извиняюсь, стало быть!

Приблудшего Бубу Чокнутого били все вместе. Даже соседи присоединились и отвешивали Бубе тумаки. Но тому, видно, было уже все равно… Да и Буба ли это был?! Никто так и не смог выяснить столь важный факт толком.

Длинный Джил сидел на земле, за хлевом, тихо подвывал – сокрушался, что не смог спасти папашу Пуго, а ведь знал, добром дело не кончится, и почему ему Бог не дал языка – он бы все им растолковал, все бы разъяснил. Да поздно!

Пак тоже пришел к Эде. Он уже побывал на месте их с папанькой хижины. Но там было все выжжено – ни стен, ни заборчика, – ровненькая насыпь угольков да пепла. Куда еще деваться?!

Огрызина погрозила Паку кулаком.

– Гляди у меня, молокосос! Я те поугрожаю! – она была отходчивой бабой.

Бегемоту Коко сломали три руки. Но он не тужил.

– Заживет к следующему покаянию, братишки. Все ништяк!

Бубу он бить не стал – себе больней.

Трезвяк пришел последним. Он был возбужден до предела. Но страха в нем уже не было. Лицо горело. Брови грозно супились.

– Две трети поселка выжгли, суки! – сказал с ходу.

– Ого! – подал голос из подпола Хреноредьев. – Едрит твою!

Остальные сидели с разинутыми ртами. Хотя и ждали погрома, но никто такой жестокости от туристов не ожидал, разве они виноваты в чем-то, посельчане-то. Ведь нет же, не виноваты! Хотя и кто разберет, может, провинились, сами того не ведая.

Бубу Чокнутого забросили в хлев. И его там со сладострастием вылизывали детеныши Эды Огрызины. Буба не сопротивлялся. Ему было все равно. Он лежал и вспоминал, как прекрасно жилось там, за барьером. Вколешь себе порцию ширева и балдеешь, витаешь в ином мире, в котором все прекрасно и сказочно, в котором существуют такие цвета и запахи, каких отродясь не водится на земле, в котором ни к чему жратва, выпивка, развлечения, бабы и уж, само собой, работа! А что здесь? Здесь все погано! И наплевать, что выжгли поселок! Выжгли, значит, его и надо было выжечь! Да не на две трети, как говорит этот недоумок Трезвяк, а полностью! Со всеми этими обалдуями! Так размышлял Буба Чокнутый, лежа в хлеву посреди выродков, слизывающих с него кровь. И от этих дум Бубе становилось легче.

Туристы появились неожиданно. Они выросли будто из-под земли – пять длинноногих фигур в скафандрах, в масках, с трубками в руках. Они не переговаривались, не суетились, не оглядывались. Они просто появились.

Пак успел юркнуть в кусты. И он все видел, все слышал. Он не смог даже приподнять своей железяки, его клешни свела судорога, позвоночник оцепенел – ни согнуться, ни разогнуться! Но глаза-то, глаза были широко раскрыты! Как прикованный смотрел он на происходящее.

Обе Мочалкины завалились без крику, без стонов. Длинный Джил вскинул вверх руки, вытянулся, застыл так на секунду, а потом рухнул плашмя. Эда Огрызина завизжала, закрутилась на одном месте, обливаясь кровью, закидывая голову назад, суча жирными ножками. Ее тюлений хвост молотилкой стучал по земле. Но и она стихла. Треззяка видно не было.

Туристы постояли немного. И ушли.

Пак вылез из-за кустов. Огляделся.

– Чего у вас там, едрэна-матрена?! – громовым голосом вопросил из подпола инвалид Хреноредьев. – Осатанели, что ль?!

Его и Бубу Чокнутого туристы не заметили.

Крылышко было маленьким и каким-то скользким, держаться за него было неудобно. Но Чудовище держалось, несмотря на свой внушительный вес. Держалось, обвив его шестью щупальцами, присосавшись к обшивке, оставив и свободные конечности – на всякий случай, мало ли что!

И как показало время, сделало это Чудовище не напрасно. Из-за приоткрывавшейся дверцы дважды высовывались туристы: первый, увидав незапланированного пассажира побелел как мел – это было видно даже сквозь прозрачное прикрытие маски – и тут же скрылся, второй высунулся, выставив вперед трубку… Это был опрометчивый поступок. Чудовищу надоело за последние сутки быть живой мишенью. И оно поступило очень просто, почти рефлекторно – резко выкинуло вперед свободное щупальце, обвило трубку вместе с рукой туриста и выдернуло его из машины. Турист пропал в дымной пелене. Чудовище попробовало прикинуть, сколько же тому придется лететь вниз, до встречи с землей. Но ничего не получилось – попробуй-ка сориентируйся в этом чертовом смоге: на какой высоте они летят, куда?! И летят ли вообще? Может, зависли над поселком? Ничего нельзя было определить. Но судя по тому, что обдувало резким и вонючим ветром, и обдувало все время с одной стороны, они куда-то летели.

Надо было что-то делать. Чудовищу вовсе не светило попасть на туристскую базу или куда-нибудь еще к ним. И оно принялось потихоньку, но включая в работу почти все мышцы своего огромного тела, раскачивать машину.

Поначалу сделать это было непросто – могучий мотор,) винты обладали зарядом нечеловеческой энергии, посоперничай-ка с ними! Но Чудовище не торопилось – оно медленно и ритмично переваливало свой вес, свою массу с одной стороны крыла на другую. Чего, чего, а упорства Чудовищу было не занимать.

И машина поддалась, она, вслед за живым маятником, стала покачиваться с боку на бок, все резче, все сильнее. Сидящие внутри сообразили, что так можно нарваться на неприятности, и замедлили ход, сделали отчаянную попытку выровняться. И им это, возможно, удалось бы. Но Чудовище выбрало, – удобный момент и забросило щупальце вверх, вбив вовнутрь боковое стекло и зацепившись за край дверцы. Теперь оно имело надежную опору!

Почти сразу же сверху полилась зеленая жижа – там отчаянно, в несколько рук, резали, пилили, рубили всем, что только было в кабине, это цепкое жилистое мускулистое щупальце. Но было поздно.

Чудовище не ощущало боли. Им овладело нервное беспокойство, почти азарт. Оно уцепилось за край второй конечностью, подтянулось… и чуть не полетело вниз. Дверца оторвалась, слетела с петлей, искореженных, согнутых. Один из туристов выскочил следом, видно, слишком усердным был. Он тут же растворился в пелене, как и его предшественник.

Но Чудовище не упало. Оно успело зацепиться за боковины. И вытянуло вверх третье щупальце, обвило его вокруг кресла. Теперь проблем не было – подтянуться на трех конечностях, даже для такой громадины, дело плевое.

Когда оно заглянуло внутрь, в кабине стало еще на одного человека меньше – пилот, сидевший в соседнем кресле, схватился руками за голову и выпрыгнул из машины. Он сорвал с себя на лету маску. И еще какое-то время был слышен его жуткий крик – крик потерявшего разум.

Внутри оставалось двое. Они забились в дальний конец машины, выставили перед собой трубки. И ждали. Чего они могли ждать, было непонятно. Но эти два туриста не решались стрелять.

Пускай мы гробанемся вместе с этой тарахтелкой, подумало Чудовище, пускай! Наверное, так будет лучше. Прав был Отшельник – незачем умножать зло в мире, его и так много. Оно отвернулось от дрожащих туристов. Наугад ткнуло щупальцем в пульт управления, попало в какую-то клавишу. Машину накренило. Моторы надсадно взвыли. Но, видно, была во внутренностях этой тарахтелки какая-то автоматика, она выправила машину. Второй раз экспериментировать Чудовище не стало.

– Эй вы, – сказало оно вполголоса, не оборачиваясь. – Охотнички! Чего ж вы растерялись, давайте, шуруйте, а то навернемся всей компанией!

Туристы явно не ожидали услышать нечто членораздельное от жуткой невообразимой твари, что заползла в их машину. И потому растерялись окончательно. Один из них упал – лицом вниз, сознание потерял. Второго Чудовище за ногу подтянуло к креслу, усадило. Надавило слегка на плечо.

– Давай! Потом будешь нюни распускать! Никто тебя не трогает, понял?!

И турист что-то понял. Может, был докой по части лингвистики, может, его предки когда-то жили на этой земле и он от них перенял немного.

– Тофай! Тофай! – повторил он возбужденно. – Мы умель! Пошла! – и вцепился в рычаги.

Тарахтелка полетела вниз.

Где мы? – спросило чудовище. Турист залопотал что-то по-своему, быстро и непонятно.

– Не суетись, Биг! Я рядом! – сказал вдруг Отшельник.

Чудовище резко обернулось. В кабине никого не было.

Померещилось, небось.

– Нет, Биг, тебе не померещилось, – повторил Отшельник.

И Чудовище сообразило, что слова доносятся не снаружи, что они звучат в голове.

– Ты никогда не разговаривал со мной так, издалека… – начало было Чудовище.

– Мало ли чего еще не случалось с тобой, Биг. Не удивляйся. Я помогу тебе немного, чем смогу. Правда, для этого мне пришлось высосать полторы банки проклятого пойла. Ну да ладно, Биг, мы же не будем считаться, верно?

– Нет, – ответило Чудовище.

– Ну и хорошо, малыш. Я не буду тебе надоедать. Сам все делай! Но я буду переводчиком между тобой и этим, считай, что я спутник связи, а вы два абонента!

– Ты мудрено говоришь, Отшельник, я не все твои слова понимаю.

– Если бы хоть кто-нибудь на земле все слова понимал, Биг! Мы бы жили совсем в другом мире! Ну все, хватит болтать! Не для того я себя гроблю, Биг.

Чудовище повернуло голову к туристу.

– Где мы?

Тот ответил, не разжимая губ.

– В двухстах милях от этой вонючей дыры, где погибли наши парни! Чего ты хочешь? Не смотри на меня, мороз по коже дерет! Никогда бы не подумал, что такое… – он запнулся, – что такие бывают разумными. Нет, не смотри, у меня руки дрожат. Мы навернемся, если я не успокоюсь. Хотя какая разница, все равно ведь ты меня сожрешь со всеми потрохами, когда мы приземлимся, верно?

– Верно! – подтвердило Чудовище. – Сожру и не поперхнусь.

После этих слов турист как-то расслабился, вздохнул – почти облегченно.

– Куда ты сейчас правишь?

– Какая разница, где быть сожранным.

– Не шути, охотничек, ты не у себя за барьером, помни об этом!

Краска отлила от лица туриста, руки задрожали. Но он был крепким парнем, совладал с собой.

– Если ты настаиваешь, можно повернуть назад!

– Да, я настаиваю, – подтвердило Чудовище.

Тарахтелка завалилась на левый бок. В брешь стало задувать. Но Чудовище не боялось сквозняков.

– Ты можешь связаться с другими машинами, теми, что жгли поселок?

– Нет! – резко ответил турист. – Не могу!

– Врешь!

– Нет, не вру! Ты сам разгромил здесь все. Сейчас связи нет.

– Но они знали о том, что я улетел с вами, знали?

Турист усмехнулся. Сдвинул маску.

– Конечно знали! – он помедлил немного, видно, решая, говорить или не говорить. Но потом сказал все-таки: – Мы вместе смеялись. Над тобой: Они не видели, но мы все им рассказывали. А они давали советы – как тебя прижать к земле и раздавить или подняться повыше да тряхнуть так, чтобы слетел. Но потом решили, что ты и сам отвалишься – повисишь немного, пока силенок хватит, да и отвалишься… Вот и отвалился, мать твою! – турист искренне и беззлобно выругался. – Лишь когда ты выдернул Сида, они хотели сблизиться, расстрелять тебя в упор. Говорили, мы изрешетим это чучело паршивое за нашего мальчугана! Мы с него на лету скальп снимем!

– Ладно, заткнись! Слишком много говоришь, приятель! – оборвало его Чудовище.

– Ничего, перед смертью можно! – сказал турист и умолк.

– Где мы?

– Еще миль двадцать.

– Они не встретятся нам?

– А я почем знаю! Ты чего, боишься?

– Боюсь, – сказало Чудовище, – за них боюсь!

– Ну-ну! – выдавил турист с иронией. Он окончательно пришел в себя.

Чудовище выглядывало вниз. Но оно ничегошеньки не видело. Все было в дыму, в тумане. Только теперь оно осознало, в какой степени было прокопчено и загазовано Подкуполье. Но Чудовищу не с чем было сравнивать, оно не видело иных мест, знало лишь, что на востоке совсем плохо, что там земли под собой не увидишь. И все же зрелище это навевало печаль.

– Ты бы пониже спустился, что ли!

– Есть, командор! – ответил турист.

Машину накренило.

Они зависли над какими-то развалинами, еле проглядывающими в серо-желтой пелене, похоже, над тем самым пустырем, где произошло ночное сражение.

– Давай-ка еще ниже!

Теперь прямо под ними стояла гусеничная машина с погнутым стволом. Чудовище признало ее – та самая!

Турист молчал. Но по лицу у него ходили желваки, губы подрагивали.

– Любуешься? – наконец выдавил он. – Твое дело, наверное?!

Чудовище еле сдержалось, чтобы не отвесить наглецу хорошую плюху.

– Это их дело! – процедило оно, почти не разжимая жвал. – Спускайся!

Тарахтелка совсем медленно, будто в нерешительности, опустилась прямо на брюхо.

– Старая модель, – оправдался за нее турист, – с ваших складов, кстати. – Он повернул голову к Чудовищу. – Но когда придут наши…

– Что будет, когда придут ваши? – поинтересовалось Чудовище.

– Сам увидишь.

– Ладно, поживем – увидим, – согласилось Чудовище. – А сейчас ты кое-что увидишь.

И оно без церемоний выпихнуло туриста из кабины. Тот упал на колени – прямо в груду битого кирпича упал. Но не застонал, не закричал, лишь поморщился.

– Пошли!

Чудовище подтолкнуло его в направлении того самого подвала, ставшего братской могилой для половины поселковой малышни. Им надо было проделать не более десятка-полутора шагов.

Винт тарахтелки все так же вращался. Правда, вхолостую.

– Я тебе покажу это, чтоб ты знал! Но я тебе покажу это и по другой причине, догадываешься?!

– Нет, – мрачно ответил турист.

– Зря! Она очень простая – ты никому и никогда не расскажешь об увиденном, понял?

Турист промолчал. Но он все понял.

– Гляди! – Чудовище распахнуло дверцы, приподняло крышку. Потом откатило несколько камней. В глубине подвала в ряд лежало несколько отвратительных существ – мертвых, скрюченных, ничего, кроме омерзения, не могущих вызывать у нормального туриста, у землянина. – Ты видишь этих детей?!

Турист отвернулся.

– Их убили ваши… Они их расстреливали в упор, как зверей! Нет, хуже, как мишени в тире! Ты понимаешь, о чем я говорю или нет?! Не лукавь перед смертью, говори!

Турист сказал совсем тихо, но твердо.

– Ты можешь меня убить, знаю. И убьешь! Но мне не жалко этих тварей, понял! Совсем не жалко! Я и смотреть на них не могу, меня тошнит, понимаешь, тошнит, вот-вот вырвет! Меня и от тебя тошнит! Убивай! Но я такой падали, такой дряни даже в кошмарных снах не видал! – турист распалялся все больше и больше: – Ты бы поглядел на себя в зеркало!

Чудовище вздрогнуло. Но не стало выказывать своего недовольства. Оно принялось снова засыпать тела щебенкой, заваливать камнями. Потом затворило крышки.

– Вы все здесь уроды! Нелюди! Мутанты! Кто бы мог подумать, что на нашей Земле появятся такие гадкие твари! Ведь это же бред! Это же чудовищно! Куда мы все катимся?! Меня просто тошнит от всего этого…

– Да ладно, успокойся ты, – Чудовище снова слегка коснулось щупальцем плеча туриста, – успокойся! Не так уж все и страшно. Тебя как зовут?

Турист поднял, на него удивленные покрасневшие глаза.

– Хенк, – сказал совсем другим тоном, как-то сипло и мягко.

– Ну и ладно, Хенк. Не бойся, не трону. Пока не трону! – заявило Чудовище. – А у меня и имени-то нет… позабылося что-то. Все по-разному кличут, кто чучелом, кто образиной, кто тварью, кто чудовищем…

– Не прибедняйся, Биг – вмешался Отшельник. – У каждого есть имя. Каждого мать как-то называла в детстве.

Хенк огляделся. И Чудовище огляделось. Они не увидели Отшельника, Зато они увидали другое – тарахтелка, поднимая пыль, взревывая моторами и покачиваясь, отрывалась от земли.

Турист кинулся к ней.

– Поздно, Хенк! – бросило ему в спину Чудовище.

– Вот сволочь! – выкрикнул турист, когда машина пропала в пелене.

Чудовище подошло ближе.

– Да, друзья у тебя верные, – сказало оно, – на таких можно положиться.

Гурыня наблюдал за странной парочкой из-за надежного укрытия – полуобрушившаяся стена загораживала его с трех сторон. К тому же в двух шагах позади был лаз, в который можно нырнуть в случае чего. Лаз вел в подвалы, а там ищи-свищи его!

Он уже трижды поднимал свою железяку и прицеливался в туриста – то в голову, то в грудь, то в пах, не мог выбрать куда вернее садануть. На Чудовище он даже пуль тратить не хотел, это все одно, что в воздух палить или в стену.

Но и в туриста он так и не выстрелил. Что-то подсказало Гурыне – не спеши, не надо рисковать, что у тебя – две башки, что ли?! Вон, у Близнецов-Сидоровых было две башки, а толку?! Нет, не хотел Гурыня расставаться с жизнью Особенно после вчерашней истории, когда ему довелось уже побывать на краю.

Гурыня не один был в развалинах. Пока этот умник Пак все вынюхивал да выведывал, Гурыня набрал-таки себе ватагу. А что ему оставалось делать, всю жизнь бегать за Паком который сам не знает, чего хочет?! Не-ет, у Гурыни тоже кое-что в башке шевелится, и он не из последних в поселке, он еще себя покажет!

Правда, ватага подобралась хилая, да и не ватага, а так, кучка – трое кроме Гурыни. Но лиха беда начало! Главное, ребята были смирные, послушные, дрожали перед ним как былинки. Но они еще покажут себя в деле! Гурыня надеялся на них. Хотя и не слишком.

Он вчера подобрал еще две железяки возле машин туристов. Но Хитрому Паку не стал говорить о них, знал, отберет вожак железяки и еще накостыляет вдобавок. Гурыня их припрятал. Пригодятся. Этой новонабранной салажне он не спешил раздать оружие. Перекалечат друг друга, переубивают, все дело засыпят. А дело мнилось Гурыне большим, сулящим немалые выгоды.

– Ну чего там? – поинтересовался шепотком из лаза Лопоухий Дюк.

Его шарообразная голова со слоновьими ушами и тремя мутными глазами без зрачков маячила на уровне щебенки – Гурыня запретил вылезать наружу.

– Цыц, падла!

Дюк перепугался и спрятался.

– Все дело испортят, – процедил Гурыня под нос.

Он постоянно думал и говорил о каком-то деле, все намекал на что-то, обещал, сулил златые горы. Но ничего путного в его голове не было, никакого сколь-нибудь обстоятельного плана Гурыня по своей непостоянной и вспыльчивой натуре разработать не мог. Но ему очень хотелось, чтобы все думали, будто им расписаны действия на год вперед, что все нити в его руках.

Когда тарахтелка улетела, Гурыня чуть не нажал было крюк. Еле сдержался. Не было бы Чудовище, он бы без размышлений, в первую секунду же прикончил бы туриста. Но Гурыня не знал, как поведет себя эта мерзкая тварь. Не послушали его вчера, придурки! А он один прав был! Надо было кончать эту образину! Всем вместе, сообща, когда лежала на пустыре опутанная, пойманная ими! Прикончили бы – и все пошло б по-другому! А все Умник Пак! Чтоб ему хобот оторвали!

Чудовище с туристом бродили по пустырю, осматривали машины, заглядывали внутрь. Чего они искали, Гурыня понять не мог.

– Долго нам тут еще торчать? – снова подал голос Лопоухий Дюк.

Гурыня бросил в него камнем. Но не попал. Дюк быстро убрал голову в лаз.

Долго ли придется сидеть в засаде, Гурыня и сам не знал. Ему тоже порядком надоело тут торчать. Он любил быстрые дела, заведомо выигрышные. Или такие, чтоб шлепнуть кого да и смотаться по-быстрому, пока не засекли. Вот это да! Это стоящее предприятие!

– Ну их! – прошипел он сам себе. – Падлы!

И на карачках подполз к лазу. Протиснулся в дыру, щелкнув костяшкой прямо по лбу Лопоухому Дюку.

В подвале было темно и сыро. Но Гурыне не привыкать. Он сразу увидал, что забившийся в угол Бага Скорпион жрет чего-то, наяривает вовсю своей тройной зубастой челюстью.

Гурыня подскочил к Баге молнией. Тот не успел запихнуть в рот остатков падали, поперхнулся, выпучил красные рачьи глаза. Железяка дважды опустилась на хребет Баги. Цепкие костяшки Гурыни вырвали комок почти из самого рта.

– У-у, падла! Втихаря жрешь?!

Бага не оправдывался. Он судорожно глотал то, что успел набить за щеки. И за это получил еще разок железякой. Гурыня бросил отвоеванный комок Дюку.

– Подели на троих, – сказал он, раздуваясь от собственного поистине царского великодушия.

Скорпион наконец прожевался, отдышался, выдохнул с натугой и прохрипел:

– Чего дерешься-то?! Там вон, внизу, скоко хошь крыс, расплодились, понимаешь, а ты дерешься!

Дюк с тщедушным Плешаком Громбылой ринулись в указанном направлении, в нижний отсек подвала. Но Гурыня их остановил.

– Вы что, салаги, хавать сюда пришли?! – грозно вопросил он со свойственным ему в минуты бешенства змеиным шипом. – Жрите, что дают!

Дюк с Плешаком послушно принялись жевать свои части поделенной тушки. Гурыня спрятал жирную лапку в карман комбинезона. Присел на ступеньку. Он мог бы и посуровее наказать разгильдяев, но на первых порах не стоило пугать малышню, да и себя негоже выставлять зверем. Пускай попривыкнут, пооботрутся. А вот наберется когда с десятка два, тогда другое дело. Тогда ему надо будет лишь успевать их друг на друга науськивать, стравливать да колотить почаще – и они в нем души не будут чаять! А сейчас можно поласковей, поспокойнее, по-отечески.

– Шлындают, падлы! – поведал он о происходящем. – Как по своей хибаре. Ну мы еще поглядим, кто тут хозяин, верно я говорю, а?!

Все трое новобранцев закивали, заморгали. Они с восхищением глядели на Гурыню. А как же, герой! Отчаянный малый! Вожак!

Гурыня и на самом деле выглядел геройски. После вчерашнего, после бесчисленных сегодняшних потасовок на нем места живого не было – сплошь синяки да ссадины, кровоподтеки и шишки! Комбинезон был разодран и изгажен –

такого и в мусорных кучах не отыщешь! Но Гурыня не снимал его, гордился одежкой.

На длинные речи и повествования Гурыниного терпения не хватало. И он закончил совсем коротко:

– Ничего, падла, мы их всех ухайдакаем!

Плешак Громбыла сидел ни жив ни мертв. Он впервые видел настоящего живого героя. И он уже сейчас готов был идти за своим вождем хоть куда, хоть на самый край света, и даже погибнуть там! Вот только сил у Плешака не было. Четыре хиленьких лапки с четырьмя пальчиками-коготками на каждой да кругленькое брюшко, мячиком выпирающее из комбинезона. Разве что клюв-долото! Эта штуковина еще могла как-то пригодиться. Она торчала на плоском лице совершенно лишней деталью – наградили его родители, а может, сам черт с дьяволом, этим костяным наростом. Года два назад Плешачок Громбыла, будучи еще совсем карапузом, проткнул клювиком девочку-соседку, насквозь проткнул. И не со зла причем, наоборот, ткнулся ей в щечку, обуреваемый множеством чувств восторженных и нежных; да и вышиб с другой стороны половину виска, вместе с глазом вышиб. Его, конечно, пожурили за неосторожность. Маманя высекла прутиком. Папаня дал затрещину. Мать девочки, соседская баба, погрозила пальцем. На том и позабылось все. Но Громбылу с тех пор сторонились. Никто с ним не хотел дружить. Да ему и не нужны были друзья, подумаешь! И без них обходился! Зато под чью руку попал нынче! Сам Гурыня, боец и богатырь, бесстрашный и могучий, пригрел его, приобщил, можно сказать! Это ж ценить надо!

Скорпион Бага смотрел на мир проще. Ему что Гурыня, что задница с хвостиком, лишь бы к ватаге прибиться, чтоб не одному, чтоб в стае! Скорпион был тугодумом и скрягой. Он почти не умел ходить на двух нижних конечностях, редко вставал на них, зато на шести бегал быстрее любого – только мелькали в глазах гибкие, трехсуставчатые лапы. Но башка у Баги варила. Он умел считать и даже знал некоторые буквы. Умные люди поговаривали, что если Бага годика три-четыре позанимается без ленцы, так он и читать сможет что проще! Но Бага думал о своем, у него другие планы были.

– Мы тут сидим, как дураки, понимаешь, – сказал он, – а там, в поселке, обогатиться можно было б! Там скоко всего пожгли. Понимаешь?! Вот бы полазить-то по погребам, по хибаркам – точняк, обогатимся! Там скоко припрятано, понимаешь!

– Цыц, падла! – оборвал его Гурыня. – Умный, что ли?! Вон Пак, падла, тоже умным был, всю ватагу угробил! Ты, Скорпион, мне мозги не закручивай! Раздобудем железяки, падла, все наше будет! Понял?!

Бага тяжко вздохнул. По нему лучше был воробей в кулаке, чем тарахтелка в задымленном небе. Но он промолчал. Он не знал, что Гурыня обдумывает, как бы научиться управлять хоть одной машиной погибших туристов, как бы угнать ее, спрятать подальше от глаз, да поскорее, сегодня, сейчас, ведь с минуты на минуту здесь могут появиться сами туристы! Вон, один, уже появился! Да еще вместе с этой образиной! Прав был Пак Хитрец – все они заодно!

– Ежели чего, свистну! – сказал Гурыня и вылез наружу. Он снова занял свою удобную позицию. Вытянул шею.

Всмотрелся. Ни чудовища, ни туриста не было видно. Но они могли запросто стоять за какой-нибудь развалюхой, или же их скрывал смог. Гурыня не стал спешить, выждал несколько минут, не столько всматриваясь, сколько вслушиваясь. Но было тихо.

И тогда он по-змеиному выполз из-за стены, проскользнул между чахлым кустом и грудой замшелых камней. Подобрался к той самой западне, к каменной ловушке, где погибло Паково войско. На кирпичах и щебенке были видны следы запекшейся крови – и тут, и там, и отдельными пятнышками, и засохшими лужицами… Но Гурыня проползал мимо, ничего не ощущая, не боясь испачкаться, он не был сентиментальным.

Когда до ближней машины оставалось не больше четырех метров, он встал на четвереньки, еще раз внимательно огляделся. И в два прыжка подлетел к машине, запрыгнул на броню и вслепую сиганул в распахнутый люк. Больно ударился обо что-то.

– У-у, падлы! – вырвалось у него так громко, что он зажал рот обрубком.

Кресло было неудобным. Его делали для туристов, а не для Гурыни. И потому тот устроился в нем на корточках, слегка привалившись к спинке.

В машине было светло. Прямо перед Гурыней торчала какая-то странная палка с набалдашником. Он потянул ее на себя. Палка с трудом поддалась. Но ничего не произошло, машина как стояла, так и оставалась стоять, не качнулась даже. Тогда Гурыня начал по очереди нажимать на кнопки. Когда дошел до третьей слева, зелененькой, машина вдруг затряслась, загудела. Но с места не сдвинулась.

– Ну, падла, щя ты у меня поедешь! – прошипел Гурыня. И ткнул сразу в несколько кнопок своими костяшками.

Дико взвыла невидимая сирена. Зажглись фары, пробивая световые туннели в стене смога. Машину затрясло еще сильнее. Но она стояла. Стояла как вкопанная!

Гурыня сжал свои обрубки и начал колотить по пульту.

Потом дернул что было сил за палку.

Вой стих. Свет пропал. Машина дернулась и тихо-тихо, со скоростью черепахи, поехала. Гурыня радостно, совсем как покойный папаша Пуго, загыгыкал. Сбывалось! Сбывалось задуманное! Он вылез на броню, всунул в рот две костяшки и свистнул. Потом еще раз.

Первым подбежал Скорпион Бага. Он с недоверием остановился за метр от ползущей машины. Но потом, ободренный примером Гурыни, залихватски раскачивающегося на башенке, вспрыгнул наверх. Следом подскочили Дюк с Громбылой. Обоих трясло от страха. Но и они не спасовали.

– Только цыц! – предупредил Гурыня, когда они все забрались внутрь.

– А если она взорвется? – спросил Лопоухий Дюк.

– Цыц, я сказал!

Гурыня дернул на себя палку с набалдашником. И машина поехала быстрее, наткнулась на обломки стены, но перевалила через них, сильно накренившись влево.

– Щя разберемся! – зло проговорил Гурыня. И нажал еще одну кнопку.

Машина взяла правее. Стала набирать ход.

– Во, падла! Не, вы просекли! Во ведь, падла!!! – в восторге кричал Гурыня.

Их стало сильно качать. Машина перла, не разбирая дороги. И прежде, чем Гурыня сообразил заглянуть в висящие перед ним окуляры и рассмотреть хоть что-то толком, машину вдруг резко дернуло… и она, заваливаясь носом вперед, полетела куда-то. Падение было недолгим, его даже не успели почувствовать. Зато удар оказался резким и настолько чувствительным, что все четверо заорали в голос. А тщедушный Плешак Громбыла тут же потерял сознание.

Гурыня сперва отшиб до невозможности зад при падении, а потом так стукнулся головой о бронированную переборку, что в глазах у него заплясали желтые и зеленые карлики. Он сильно прикусил свой узенький словно жало язычок. И теперь сидел и тонюсенько скулил.

Лопоухий Дюк пересчитывай ребра. Но он не знал, сколько их всего должно было быть, и потому затея его была обречена на провал. Ему сильно окорябало ухо о переборки. Но он терпел.

– У-у, падла! – наконец ожил Гурыня.

– Каюк! – трубно провозгласил Скорпион Бага.

Он дернул завалившегося на спину Громбылу за лапку. Тот пришел в себя.

– Где мы?

– Щя разберемся! – заверил Гурыня.

Он приподнял захлопнувшуюся крышку люка. Высунул голову наружу.

– Темно, падла!

Гурыня вылез полностью, потирая отбитую задницу и беспрестанно ругаясь. На всякий случай он сжимал левым обрубком железяку. Но стрелять, похоже, было не в кого. Он посидел немного на броне. Потом на ощупь спустился вниз, придерживаясь за траки гусеницы. Почва под ногами была твердой. Гурыня даже притопнул слегка. Нагнулся, постучал костяшками, железякой. Гул эхом разнесся вокруг и уплыл куда-то далеко-далеко. Под ногами была никакая не почва, это был железный пол.

– Чего там? – поинтересовался из машины Скорпион.

– Труба! – ответил Гурыня.