Голос Вселенной 1993 № 23-24

Бойня

Хреноредьев скептически поглядел на Отшельника и сказал, потирая себе обрубком пальца горло:

– Ага-а, хитрый больно! Нет уж, едрена канитель, восвояси мы не пойдем, не стращай! Ты мужик башковитый! – Хреноредьев постучал себя по голове, округлил глаза: – Я б стока пойла выхлебал бы за свою трудовую жизнь, я б не глупей был, едрена, у мене тоже мозгов в башке целая куча, один за другой заплетаются, на трех Чокнутых Буб хватит! Только я тебе скажу одно, показывай свой ход в светлую жизнь, в Забарьерье, едрена тарабарщина, не вымолвишь!

Отшельник поглядел на Бубу.

– Ну да! – промычал тот неопределенно.

Пак сказал прямо:

– Показывай – не показывай, я пойду туда!

Отшельник спрыгнул со стола, чуть не ударившись огромной головой об пол. Еле устоял на хиленьких, детских ножках. Добрел до ниши в каменной стене пещеры-берлоги, долго не мог взобраться на деревянный помостик. Но залез, уселся. Свечение вокруг его полупрозрачной головы угасло.

– Ну и валите отсюда! – проговорил он совсем старческим бессильным тенорком. – Валите, воздух чище будет! Я вам покажу скоростную ветку, сядете там в кабинку – и тю-тю! Только, ребята, ежели вас за барьером пришьют, чур, не обижаться, лады?

– Лады?! – переспросил на свой манер Буба.

– Договорились! – заявил Пак.

– Ты не тяни! – подал голос Хреноредьев. – Опять обдуришь!

Что-то хрустнуло в голове у карлика-мудреца, зашипело – протяжно и нудно. Сам он подался вперед, уперев ручки-былиночки в колени. И одновременно из стены пещеры выдвинулся валун, открывая проход.

– Ну, пока! – сказал Отшельник. – Топайте, други! Там сами все увидите!

Все оказалось именно так, как и говорил карлик-мудрец: подземная ветка, кабинки. тьма, посвист, потряхивания, подрагивания. Пак пучил свои глаза, пытался осмыслить происходящее и не мог этого сделать.

Они ничего не трогали, ничем не управляли… но их несло куда-то. Куда? А кто это знал! Может, карлик совсем не тот, за кого пытался себя выдавать?! Может, он их на верную гибель отправил?! Но было поздно, они сами решили свою судьбу. Да и возвращаться на пепелище не хотелось.

Снаряд пронесся над самой головой. Волною воздуха обдало плечи и горб. Чудовище даже не поняло вначале, что случилось. Но инстинкт самосохранения сработал, оно успело увернуться, нечеловеческая реакция выручила. Первым желанием было броситься вниз, туда, в темноту труб, затаиться, спрятаться. Но в мозгу голосом Отшельника прозвучало: «Спокойно, Биг, спокойно, не суетись, не дергайся, раз уж ты попался, значит, попался!»

И точно! Снизу ударила очередь. Видно, где-то на промежуточных площадках среди сварных конструкций и неведомых нелепых сооружений затаились туристы – засада.

Одна из пуль попала в незатянувшуюся рану. Ту самую, что осталась от когтя паучихи. Болью пронизало все тело. Но Чудовище знало – это не смертельно, это всего лишь боль, обычная, досадная; но боль, которую можно перетерпеть. И оно уже собралось спрыгнуть на нижнюю площадку, чтобы разделаться со стрелявшими. Но вдруг почувствовало, что начинает задыхаться, что горло и легкие заполняет жгучая горечь. Глаза защипало, из них покатились слезы, застилая все, весь белый свет и всю тьму подземелья. Но остановить их было нельзя, они лились и лились, затекали в носовые отверстия, падали на подбородок и грудь… Приступы кашля овладели огромным телом, сотрясли его, ослабили. Снизу поднимались ядовито-желтые клубы дыма. И этот дым был не следствием случайного пожара. Нет! Они вытравливали его наружу, как вытравливают дымом хорька из норы. Они все рассчитали, значит, они следили, значит, они знали! Прав был Хенк! Все дороги к отступлению отрезаны!

– Тра-та-та-та-та-та!!!

Теперь уже несколько очередей слились в единую канонаду, вонзились десятками кусочков свинца в кожу. Да, пора!

Одним махом Чудовище выпрыгнуло наружу. Тут же упало на спину, волчком перевернулось несколько раз вокруг собственной оси, оставляя на земле сырой след от сочащейся из кожи зелени. Второй снаряд разорвался в двух метрах – осколками пронзило уродливый кривой горб. Но важных жизненных центров не задело. И это было сейчас главным. Что там будет впереди, Чудовище не знало, да и не заглядывало оно далеко вперед. Ему нужно было сейчас выжить, уцелеть.

Сначала оно метнулось к развалинам зданий, под их укрытие. Но потом поняло, что укрытия эти хороши от пуль, но не от снарядов – засыпет так, что не выберешься из-под обломков! И оно припало к земле, огляделось. Метрах в шее. и, но немного левее, чернело что-то похожее на дыру, овраг или яму. А может, это был вход в подвал, Чудовище не стало выяснять, оно осторожно, вжимаясь в перемешанные глину, щебень, песок, поползло в сторону укрытия.

На этот раз разорвались сразу два снаряда – один справа, другой позади. Осколки пронизали нижнюю конечность, плечо. Одним, особо крупным, оторвало наполовину левое среднее щупальце – оно извивающейся змеей взмыло в воздух, на какой-то миг застыло почти над самой головой, потом шлепнулось вниз безжизненным обрубком. Чудовище отвернулось. Но оно ползло вперед. Тихо, осторожно, распластываясь, казалось, до невозможности, но ползло.

Следующая партия снарядов взметнула вверх столбы щебня и пыли, когда Чудовище уже сидело в полуподвальной заросшей мхом дыре и задумчиво рассматривало культю щупальца. Кровь удалось остановить сразу, культя на глазах покрылась твердеющей, подсыхающей коркой. От огромного психического усилия Чудовище чуть не потеряло сознания, но приходилось идти на такие вещи, ведь если бы кровь хлестала струей, как сразу после ранения, оно истекло бы ею в первые же минуты, тогда конец. Отрастет щупальце не раньше, чем через две недели. Но и это было не столь важно. Сейчас надо было разобраться – кто нападает, откуда, какие силы у противника и где можно отыскать место для прорыва. Рассчитывать на пощаду и снисхождение не приходилось.

Чуть передохнув, Чудовище высунуло голову наружу. Снова просвистел над нею снаряд. Вдобавок воздух разодрало пулеметными очередями.

Тогда Чудовище решило сделать проще. Оно приподняло голову на уровень поверхности, не высовываясь, и вытянуло на гибком длинном стебельке один глаз – получилось что-то наподобие перископа. Видно было очень плохо, но все же кое-что удалось рассмотреть. В трехстах метрах от развалин стояли семь больших бронированных колесных машин. Колеса они имели почти шарообразные, неимоверно толстые, с выпуклым резным протектором – по восемь колес на каждую. И все же машины были довольно-таки приземистыми. Плоские башенки, из которых торчали стволы орудий и пулеметов, почти не возвышались над броней.

Но это было не все. С другой стороны, к тому же гораздо ближе, метрах в полуторастах, среди чахлых желтых кустиков стояли еще четыре точно таких же машины, возле которых в открытую, ничего не страшась, прогуливалось семь или восемь туристов в скафандрах, с трубками в руках.

Но самое страшное было то, что в небе, наводя «гончих» на жертву, зависли две тарахтелки.

Чудовище глубоко и прерывисто задышало, выгоняя остатки ядовитого газа из легких. Слезы почти не текли из глаз, правда, их еще пощипывало, особенно тот, что был вытянут перископом вверх. Но что же делать, приходилось терпеть.,

– Держись, малыш! – еле слышно прозвучало в мозгу. – Держись сам! Мне что-то совсем плохо, вот-вот загнусь, не успеваю даже следить за тобой и этими охотничками… Но ты ничего не бойся. Рассчитывай, Биг, на себя. Ну, а будет сложный момент, может, смогу собраться, может…если не окочурюсь до того. Совсем плох стал, малыш.

– Ты сам держись! – ответило вслух Чудовище. – Еще не хватало, чтоб ты, Отшельник, из-за меня загнулся! Нет уж, не надо, мне все равно подыхать, обложили.

– Ну-у, как знаешь, – прозвучало будто из бесконечного туннеля, еле слышно, глуховато-призрачно.

– Ничего, мы еще поглядим! – сказало вслух Чудовище. И было непонятно, к кому оно обращается.

Летающая тарахтелка, одна из двух, сорвалась с места, стала прямо на подвал заходить, но высоты пока не снижала. Заурчали моторы броневиков. Пешие туристы взобрались на броню, размахивали трубками. Трое из них постоянно водили отверстиями каких-то штуковин, лежавших у них на плечах, должно быть хотели запечатлеть всю облаву на память. Чудовище не знало, как это делается, но оно не знало ни техники съемки, ни даже того, как назывались эти штуковины. И сейчас им не владело любопытство. Надо было что-то срочно предпринимать.

Но мозг успел отметить – вот же гнусные создания! им мало просто убить, растерзать, им надо еще и заснять все это, чтобы потом любоваться, чтобы смаковать! чтобы показывать детям и женам – вот, дескать, какие мы герои! вот с какой жуткой тварью совладали! гордитесь нами! любите нас! таких героев поискать! ай да мы!!! Внутри что-то перевернулось от омерзения. Но эта перемена не расслабила, наоборот, она придала сил.

Броневики приближались – эдак неторопливо, надменно, как будто были не железными банками, набитыми всякой дрянью, а живыми существами. Стволы орудий будто горделивые носы были задраны вверх.

Тарахтелка и вовсе обнаглела. Она висела над самой головой Чудовища, в каких-нибудь пятнадцати метрах. И оттуда, сверху тоже снимали, тоже водили этой дурацкой штуковиной – видно, туристам хотелось запечатлеть картину во всех ракурсах. Все это было и подло, и погано. У Чудовища начинали пропадать остатки жалости к стройным двуногим существам. Пускай Отшельник сам будет гуманистом, пускай он распускает нюни… только не у себя в берлоге, а здесь! Вот тогда и поглядим, кто человеколюбец, а кто и не совсем!

И опять два снаряда пронеслись над подвальным укрытием, врезались в кирпичную стену, развалили ее в долю секунды, подняв клубы пыли в воздух.

Ждать, пока вся эта «свора гончих» приблизится, возьмет его в кольцо, Чудовище не хотело. Но у него не было ничего с собой, абсолютно ничего! Пулемет остался в клетушке смотрителя, он, видно, и сейчас валяется в ногах у Хенка. Вытащить из карманов приятеля-туриста парочку гранат, Чудовище не догадалось. Да и как оно могло догадаться… Нет, нечего оправдываться! Злость накатила волной. Но не погасила рассудка, не лишила способности трезво оценивать ситуацию. Пора!

Одновременно тремя щупальцами Чудовище ухватило три булыжника, припасенные кем-то в подвале, а может, и просто валявшиеся там случайно. Булыжники были совсем легкими, небольшими, с голову туриста, и потому бросать их было не слишком-то удобно, Чудовище предпочитало кое-что повесомее. Но на безрыбье…

Гибкими катапультами щупальца откинулись назад. Но тут же выпрямились, опустились – все три камня полетели в разные цели в одно мгновение, словно их бросили три разных, но сильных и метких бойца, бросили по единой команде. Двое туристов с переломанными хребтами сразу свалились с машин – так могли падать не живые существа, даже не пораженные, но только мертвые или же набитые мякиной куклы. Третий остался лежать на броне. Рука его все еще сжимала поблескивающую трубку, тело покачивалось в такт движению машины. Ни один из тех, кто держал снимающие штуковины, не пострадал. Чудовище било лишь по потенциальным стрелкам. Теперь в нем не оставалось жалости.

Уцелевшие туристы заволновались, засуетились… Они не бросились подбирать погибших, они устроили сутолоку у люков, стремясь побыстрее попасть внутрь, под защиту брони. Машины почти остановились, они ползли черепашьим ходом.

Чудовище напрягло мышцы, вырвало из кирпичной кладки полуподвала два блока, сцементированные и угловатые. Оно могло бы перебить, передавить суетившихся у люков – хватило бы тех нескольких секунд, что были вызваны образовавшимся затором. Но оно поступило иначе. Обхватив каждый блок тремя щупальцами, поочередно, оно швырнуло эти рукотворные глыбы в машины. Удары пришлись по башенкам – грохот сотряс окрестности, будто некий исполин ударил в гигантское пустое ведро.

Чудовище не знало, что там ощущали при этом сидевшие внутри броневиков. Но оно явственно видело, что стволы больше не стволы, что это искривленные и бесполезные железяки, от которых толку ноль. Можно было считать, что две машины выведены из строя. Правда, оставались еще две с этой стороны и целых семь с другой. Силы были явно неравные. Кольцо продолжало сжиматься.

Сверху ударила пулеметная очередь. Чудовище успело спрятаться под перекрытием. Но вечно сидеть под ним оно не могло, тогда туристы подберутся вплотную и расстреляют его снарядами в упор. Пальбу из пулеметов можно было терпеть, пули застревали в плотной коже. Но от снарядов кожа не защитит.

Чудовище выглянуло. И вовремя! В днищах тарахтелки, висевшей над подвалом, раскрылся люк. Из него вывалились два бочоночка. Чудовище уже знало, что это такое. И потому оно не стало выжидать.

Прыжок вверх был молниеносным – Чудовище подскочило на двенадцать метров. Почти сразу же с боков и снизу просвистели снаряды. Но ни один из них не попал в эту живую мишень, прыжок был не только молниеносен, но был и совершенно неожиданным, а стрельба из машин, судя по всему, велась вручную. Это и спасло!

С бочонками Чудовище встретилось в наивысшей точке своего прыжка. И тут же, пока эти небольшие резервуарчики с горючей смесью не набрали ходу, облепило их щупальцами и швырнуло в уцелевшие две машины. Оно не видело результата, по той простой причине, что от мощного толчка перевернулось в воздухе – взрывной волной разорвавшегося неподалеку снаряда Чудовище отбросило немного в сторону. И оно упало в трех метрах от зияющего отверстия своего укрытия. Еще два снаряда, но уже с другой стороны пронеслись совсем близко, чуть не прогладив стремительными утюгами сырой и пористой кожи.

И только почувствовав себя в относительной безопасности, добравшись до подвала, укрывшись под переборками, Чудовище выставило наружу глаз. Все четыре броневика – и те два, что были искорежены, и два других, целых, стояли в море бушующего пламени. Изо всех люков, и боковых, и верхних, выпрыгивали туристы, пытались спастись, орали, вопили, стонали… немногим из них удалось преодолеть огненную стену.

Кольцо разомкнулось. Но семь машин, бывших с другой стороны, увеличивая расстояние между собой, охватывая все большее и большее пространство, одновременно надвигались на загнанную в капкан жертву. Похоже, сидевших внутри них туристов ничуть не смутило то, что произошло с их товарищами. А может, им просто не верилось, что живое и совершенно безоружное существо оказывает такое сопротивление, что с ним надо считаться всерьез!

Еще два бочонка Чудовище отбросило в самый последний момент, когда те почти коснулись земли – оставалось не более полутора метров. И все же они мячиками отскочили, разлетелись бесцельно, заливая землю огнем, но не причиняя никому вреда. Усилие было поистине титаническим, все тело Чудовища свело судорогами. И оно даже вспомнило про Отшельника, на мгновенье вспомнило… да только в ушах отголоском эха прозвучало: «Рассчитывай на себя! Рассчитывай на…» Чудовище упало на заросший мхом камень подвала и принялось биться об него, о стены, о перекрытия всем телом, чтобы хоть как-то усмирить судорогу, снять оцепенение.

Со всех сторон слышались разрывы снарядов. Подвал то и дело засыпало обломками каменных и кирпичных стен, щебнем, песком, заволакивало пылью. Чудовище почти потеряло слух. Но оно не собиралось сдаваться. Да и мышцы отпустило, удалось избавиться от внутренних оков судороги.

И вовремя! Обнаглевшая тарахтелка зависла на шестиметровой высоте. Створки люка снова распахнулись… На этот раз Чудовище взлетело вверх ракетой! И оно не стало расшвыривать бочонки по сторонам, пружинистыми ударами сложенных вместе щупальцев оно подбросило бокастые «подарки» – один проскочил мимо, ударился о днище и полетел под наклоном вниз, зато другой залетел точно в дыру люка.

Взрыв был мощным. Чудовище ничего не услышало, не увидело, не почувствовало. Оно просто как-то сразу, вдруг оказалось на земле, прижатым к ней, даже боли не было, лишь одно ощущение удара. И ему показалось, что вот сейчас обломки тарахтелки посыпятся на голову, что жидкое пламя поглотит его, сожжет живьем.

Но машина упала совсем в другом месте – заклинившие винты отнесли ее на полсотню метров правее. Горящие обломки рассыпались, но один, самый большой, рухнул прямо на крайнюю колесную машину. Та еще проехала метров с двадцать, неся перед собой и на себе огненный вал. Но потом остановилась, покачнулась. Что-то ухнуло внутри нее самой.

Броневиков оставалось ровно шесть.

Да в небе болтались пока что хищными выжидающими птицами две тарахтелки. Почему их снова было две?! Чудовище не видело, откуда пришла подмога. Если это будет повторяться вновь и вновь, никаких сил не хватит, никакая выдержка не спасет. Положение было отчаянным.

Но в отчаянном положении надо было и действовать отчаянно. Во всяком случае, теперь смерть грозила лишь с трех сторон, а не отовсюду. И Чудовище решило больше не мешкать. Оно в два прыжка достигло развалин. На секунду притаилось за ними. Но тут же отскочило в сторону – развалины разнесло метким выстрелом орудия так, будто их и не бывало. Но это не имело никакого значения. Теперь расстояние было вполне приемлемым – до ближайшей машины метров сорок, не больше. Чудовище резко подпрыгнуло вверх, в полете изменило направление движения, приземлилось на все конечности, тут же упало на спину, бешено вращающимся колесом пронеслось по земле… Следующий прыжок стал решающим – четыре снаряда разорвались одновременно совсем рядом – но поздно, Чудовище уже сидело на броне одной из машин!

Крышку люка оно оторвало резким движением, еще не успев толком упасть на саму броню, еще не почувствовав жесткого ее удара. Крышка отлетела словно смятая картонка. Два щупальца проникли внутрь, уцепили что-то живое, шевелящееся – ну, держитесь, ребятки, сами напросились! – два тела будто пружинами вытолкнуло из броневика, следом за этими еще два, потом еще одно. Чудовище даже не глядело, куда оно вышвыривает туристов, ему это было безразлично в данную минуту, ему было наплевать и на их судьбу – уцелеют, так уцелеют, нет, так нет! Оно с огромным трудом протиснулось внутрь – люк был рассчитан на двух туристов, но все равно он был слишком тесен!

– Не торопись, малыш! – прозвучало неожиданно в мозгу. Это Отшельник, видно, вспомнил про своего приятеля. – Не надо дергаться, Биг! Ну чего ты устраиваешь здесь побоище?! Это тебе не кино, малыш, надо быть поосмотрительнее!

Чудовище его не слушало. Оно дергало за рычаги, нажимало на клавиши – машину чуть ли не на дыбы вздымало, она взревывала, кренилась, раскачивалась, и казалось, вот-вот перевернется!

– Ведь ты все равно не знаешь, чего тут надо тянуть, чего дергать, малыш! На фига ты полез в нее!

– Отвяжись! – буркнуло Чудовище.

– Вылезай!

– Нет!

– Они зажарят тебя в этой консервной банке!

– Не вылезу, нет!

Ему удалось развернуть машину носом к другим машинам, удалось пальнуть раза-два из орудия, но выстрелы были неудачные. Пока оно будет так учиться, точно, зажарят, как куренка, как жалкого птенца.

– Вылезай, я тебя прошу!

– Нет!

Отшельник закашлялся, захрипел.

– Хуже будет!

– Хуже не будет! – ответило Чудовище.

– Ну ладно, – голос Отшельника помягчел. – Слушай меня, тяни вот это, ага, вот так… нет, лучше расслабься, я буду сам управлять твоими щупальцами! Ну давай, Биг, не упрямничай!

Чудовище расслабило часть тела. Совершенно независимо от его воли щупальца начали вдруг нажимать какие-то клавиши, тянуть рычаги, дергать за что-то… И машина пошла так, словно ей управлял опытный ас-водитель.

– Ты гляди в окуляры, Биг! Так лучше будет, в смотровую щель не разберешь ни черта!

Чудовище прильнуло двумя глазами к окулярам, остальными продолжало наблюдать за происходящим сквозь смотровую щель.

Ствол орудия как бы сам по себе приподнялся, машину качнуло раз, другой. И Чудовище увидело, что одна из тарахтелок вдруг дернулась, завалилась набок, перевернулась вокруг оси. И совсем неестественно, по ломаной кривой, упала на землю. Ствол пошел левее, нащупывая вторую летающую машину. Но та, словно предчувствуя недоброе, вдруг сделала совершенно невообразимый вираж и стала удаляться.

– Ладно, черт с ней! В спины не стреляем! – прохрипел Отшельник. – Ну что, Биг, не будешь вылазить, а?!

– Нет, – ответило Чудовище.

– Гляди, прикокошат они тебя!

– Здесь?!

Отшельник вздохнул, словно сидел совсем рядом, так отчетливо прозвучал вздох.

– И здесь, и там, и повсюду… куда ты от них скроешься, куда денешься? Повсюду отыщут, Биг. Лучше тебе в глубины уйти, там сам черт ногу сломит, а тут найдут и укокошат!

– Ладно! – проворчало Чудовище. – Укокошат! Заладили все как один! Чего это вы, сговорились, что ли?! Чего это вы меня все отпеваете?! Может, рановато еще, а, как ты думаешь, Отшельник?! Я ж еще не сдох пока, ну чего вы панихиды устраиваете! Еще поглядим!

Между делом и разговором они подбили три машины туристов. Оставались еще две, самые проворные, к которым никак нельзя было подступиться.

– Охо-хо, Биг! Ну ладно, тебе лучше знать, поглядим, так поглядим!

Вместе с последним словом Отшельника прогремело страшно, разрывая барабанные перепонки. Машину дернуло, и она остановилась.

В мозгу будто отключилось что-то. Щелк. И все! Чудовище поняло – снаряд попал-таки в его броневичок. Нельзя было терять ни мгновения. Оно мощнейшим ударом левой конечности вышибло крышку бокового, десантного люка. Вывалилось.

Машина только-только начинала гореть. И Чудовищу удалось отползти от нее на десяток метров, прежде чем внутри рвануло. Тут же врезались в землю перед самым носом два снаряда, подняли целые земляные фонтаны вверх. Осколком вышибло глаз, тот самый, болезненный, полузалепленный бельмом. Но и в эту секунду Чудовище не почувствовало ни боли, ни досады. Слишком многое стояло теперь на карте. Любая промашка могла стоить жизни!

Оно откатилось на несколько метров левее, затаилось. В оседающем облаке пыли и песка его не было видно. Машины приближались. Теперь любое попадание снарядом могло стать последним, смертельным.

Бурое облако позволило одной из машин приблизиться почти вплотную. Мягкие, почти круглые шины совсем не шуршали, не скрипели, моторы работали мягко и плавно. У Чудовища все обмерло в груди, когда хищный нос качнулся совсем рядом, башенка повернулась и ствол стал опускаться… совсем медленно, будто дело происходило не в жизни, а в каком-то нелепом сне. Но Чудовище знало, что никакого сна нет и быть не может, что это самая что ни на есть настоящая жизнь, что просто его реакции убыстрились настолько, что все кажется медленным. Медленным, но и неотвратимым ведь! Жуть охватила его с головы до пят, от кончика горба и до присосок щупальцев. Прямо в глаза уже почти смотрела смерть. Да нет, что там почти! Она смотрела прямо в глаза! И была на этот раз смерть в обличий круглого, зияющего чернотой дула.

Чудовище не успело ничего решить, ничего предпринять по воле разума… Инстинкт бросил его вперед, прямо под колеса, точнее, между них, под днище, – это был бросок чемпиона! Казалось, что тень промелькнула… но уже в сам след этой тени ударил снаряд! потом другой! Да только поздно, поздно они ударили, сея вокруг осколки, сея смерть. Чудовище почувствовало спиной, горбом прикосновение холодной брони, его вжало в эту броню ударной волной. Еще миг – и его бы расплющило между телом броневика и глинисто-кремнистой землей. Но в этот миг Чудовище выпрямилось, конечности его задрожали, горб вздулся, щупальца – все, даже обрубок, уперлись в броню. И машина стала медленно, нехотя, через силу, сопротивляясь, но все же вставать на дыбы. Последним толчком Чудовище перевернуло ее!

Теперь броневичок напоминал гигантского жука, лежащего на спине и никак не могущего встать, перевернуться. Колеса бешено вращались, разбрасывая по сторонам прилипшие к ним камешки, кусочки глины, грязь. Брюхо поблескивало. Машина покачивалась. Внутри что-то хрипело и стонало. Ствол орудия был не виден, он был наверняка основательно поврежден.

Чудовище присело рядом с этим уродливым «жуком», расслабилось. Оно видело, как удирает последняя машина. И вовсе не собиралось бросаться в погоню. Была охота! Оно сидело и отдыхало. Еще не веря до конца, что избавилось от смерти, что гибель и на этот раз миновала его. Все было хорошо! Все было нормально! Голова постепенно прочищалась. Мысли приходили неторопливые, незлые. Вот, говорили все, укокошат да укокошат, угробят да угробят! Нет! Не вышло! И не выйдет, дорогие мои охотнички! Жаль, конечно, что кое-кто из вас тут останется лежать. Но так если разобраться, по-честному разобраться, кто вас сюда звал? А никто не звал! Никому вы тут не нужны! А мы там никому не нужны! Вот бы и оставить друг друга в покое, самое верное дело бы было!

Чудовище приподнялось. И, потирая опустевшую нижнюю глазницу, массируя кожу над ней, чтобы быстрее заживала рана, побрело к тому месту, где оно вылезло из подземных трубосплетений.

Прежде чем спуститься вниз, оно заглянуло в зев входного люка. Опасности вроде бы не было. Оно наполовину опустило свое тело в люк, когда послышался отдаленный гул – с северо-запада в несколько рядов, от горизонта к горизонту, шла целая армада летающих тарахтелок.

Чудовище не стало их поджидать. Оно быстро растворилось в темноте входного отверстия, накинуло сверху крышку. Ступени снова заходили ходуном под его тяжестью.

Хенк сидел на груде тряпья живой, веселый, перебирал пулемет. Когда входная железная дверца скрипнула, отворилась и в смотрительскую вползло Чудовище, он улыбнулся, помахал рукой.

– Ну что, разведчик, принес чего похавать, а? – спросил он и подмигнул.

Чудовище недовольно проворчало:

– Себя еле принес! Ты бы знал, чего там творилось, тогда бы и не спрашивал!

– Засада?

– Было дело!

– Вырвался?

Чудовище посмотрело на него выразительно. И Хенк сам понял глупость вопроса.

Несколько минут они сидели молча. У каждого сводило желудок. Да пить хотелось. Но где найти еду и питье? Как уберечь себя от неожиданных встреч? Ни один не знал ответа-.

– Придется на крысосусликов переходить, – сказал Хенк.

– Успеется, – Чудовище откинулось к стене, размякло. – Ты лучше скажи, здесь их не было?

– Кого?

– Ладно, можешь не отвечать! Значит, не было!

Хенк прищурился.

– Что, круто приходится, приятель? Прижали?

– Прижали! – коротко и ясно ответило Чудовище.

Хенк встал. Он наконец-то собрал свой пулемет. Закинул его за спину. Подошел ближе. И сказал совсем тихо, но с нажимом:

– Я знаю, что надо делать.

– Что? Уходить в глубины?!

– Нет!

Чудовище отвернулось, перевалилось на бок. Груда тряпья под ним начала буреть от слизи, сочащейся из ран.

– Надо идти туда, где тебя никто и никогда искать не будет, понял?!

– Это куда же, на тот свет, что ли? – вяло переспросило Чудовище.

– На тот свет успеешь, Биг. А сейчас нам надо идти в Забарьерье, к нам! Усек?!

Чудовище встрепенулось было. Но тут же снова обмякло.

– Знаешь, сколько топать? – проговорило оно. – Пока доберешься, сто раз засекут и прикончат.

– Нет, Биг, я продумал все! Тут есть скоростные трассы. Соображай давай, шевели своими мозгами, если они у тебя есть! По трубам шел, а кое-где и сейчас идет нефтепродукт, понял, газовая всякая гадость, сжиженная. А рядом есть трассы для людей. Я знаю, где! Если они исправны, если там не растащили все, мы через пару часов будем за Барьером, Биг!

– Это дело! – ответило Чудовище, приподнимаясь. Ему не надо было растолковывать подробностей. – Пошли!

Пак выставил вперед железяку. И лишь после этого просунул в дыру голову. Никакой опасности не было. Только глаза защипало. Да голова закружилась – небо тянуло в себя, как там, в отшельниковском мире. Но этот мир был взаправдашный!

– Ну чего застрял, едрена! Застрял, понимаешь, как пробка в бутыле.

Хреноредьев ткнул Пака в спину, и тот вылетел наружу. Как был, так и вылетел, – настороженный, ощетиненный, зажмуренный. Ноги у него дрожали. Железяка вываливалась из руки.

Сам Хреноредьев вперся в новый мир, в Забарьерье, как в собственную халупу. Даже ног не вытер! Точнее, ноги и двух своих деревяшек. Он сразу же огляделся деловито, прикидывая, что и почем. Но вывода пока сделать не смог. Лишь произнес глубокомысленно:

– Вот она, где жисть-то!

Буба вылез последним. Он как-то сразу смирился с ролью «врага и диверсанта». И потому не навязывался в председатели, предводители и прочие преды. Он вылез, оглянулся назад, в темноту дырищи, словно желая вернуться обратно. Скривился, сморщился, отчего все синяки, ссадины, наплывы на его лице заиграли, запереливались. И только потом уже выдавил с натугой:

– Вот это уж точно! Это родимая земелюшка! И-и-и, скоко же лет…

Буба собирался было снова упасть на колени, уткнуться лицом в траву… Но, во-первых, никакой здесь травы не было, а во-вторых, Пак дал ему по загривку, чтоб не юродствовал, а Хреноредьев ткнул в бок, чтоб прямее держался. Буба все понял.

Они стояли на асфальтовой дорожке посреди чудесного парка. Парк этот был пустынен. Но даже отсюда вся троица видела, что парк совсем маленький, что за ним, сразу за деревьями начинается то ли городишко какой-то, то ли поселок – торчали дома, какие-то непонятные длинные штуковины.

Со стороны поселка-городишки доносился слабенький шум, там явно шла обыденная жизнь. Но спешить вливаться в нее не стоило, это понимал каждый, даже урожденный в Забарьерье Буба Чокнутый.

– Ладно, нечего раскисать! – проговорил Пак Хитрец. – Вы как хотите, я пойду залягу в засаду и шлепну кого-нибудь… Для начала! А там будем разбираться понемногу.

– Быстрый какой, едрена, – отозвался Хреноредьев, – шлепнет он! А нас всех и повяжут, дурачина!

При слове «повяжут» Буба вздрогнул – еще живо было воспоминание о том, как его «вязали, карали и миловали». Бубе хотелось назад. Кто-кто, а уж он то знал, что в этом мире им не прижиться! Только сейчас лучше было помалкивать.

– Во! – обрадовался вдруг Хреноредьев. – Стоит кто-то!

Он подковылял к какой-то огромной белой фигуре, которую они по ее масштабности и неподвижности поначалу совсем не приметили.

– Ух ты, едрено изваянье! – удивился Хреноредьев, пуча глаза. – И когда ж они успели-то?! Ну, дела!

На белом метровом пьедестале стояла белая пяти- или шестиметровая фигура какого-то могучего существа с огромными ручищами, короткими ногами, маленькой, почти безлобой головкой. В руке фигура держала что-то непонятное, напоминавшее то ли топор, то ли молот. Казалось, сейчас она сорвется с места и пойдет со страшной силой что-то крушить или вырабатывать, давать на-гора.

– Вылитый! – заключил Буба. И утер скупую мужскую слезу.

Пак долго стоял с разинутым ртом. Потом вдруг всхлипнул, припал к пьедесталу.

– Папанька! – плечи его затряслись. – Папанька, родимый! Не ценили-то при жизни, а потом, после…

Пак голосил недолго. Он вдруг вспомнил, что этими самыми ручищами «родимый папанька» его изо дня в день мордовал, ни спуску, ни прощения не давая. Да и приглядевшись внимательнее, убедился, что никакой это не папаша Пуго. Тот был живее, добрее на вид, волосатее. И руки у него были почти до земли, а у этого всего лишь до колен, и лобик уже, и глазки меньше… Но главное, папаньку всегда качало, а этот стоял несокрушимо.

– Эх, сволочи! И здесь надули.

Пак отскочил на пять шагов от изваянья. Вскинул вверх трубку. Грохнуло! Псевдопапаньке оторвало ухо. Грохнуло еще раз. Отбило нос. Но сам-то он стоял. Стоял все так же несокрушимо и непоколебимо. И Пак успокоился.

Оглядевшись, он не заметил возле себя ни Хреноредьева, ни Бубы. Те давно лежали в кустах, притаившись. Но Пак их обнаружил. Подошел, склонился.

– Вы чего? – спросил он шепотом. Хреноредьев отлягнулся от него протезом.

– Пошел вон, дурак! Пускай тебя одного, едрена гребут! Чего нас тянешь?!

Но, похоже, на грохот выстрелов никто не среагировал. В парке было по-прежнему тихо и безлюдно.

Чокнутый Буба оказался самым умным среди всех.

– Надо дождаться темноты, – предложил он, – а потом уже нос высовывать!

– Вот ето дело, – согласился Хреноредьев.

– Ну, нет! Я – в засаду!

Пак ушел. Залег у самого заборчика, под кустиками. Стал приглядываться.

То, что он видел перед собой, было для него ново и непривычно. Но после мира Отшельника не шокировало. Видно, прав был старый карлик, устроив им небольшое испытание. Только не на правоте мир держится, Пак знал эту простую истину. А на силе и наглости, на том, кто кого вперед! И он хотел опередить любого, пускай только попробуют! Он им еще задаст! Всем задаст!

Сквозь кусты проглядывала улица. С одной стороны шли дома – по три, четыре этажа. Вдалеке возвышался один восьмиэтажный, совсем для Пака диковинный. Но Хитрец дал себе слово ничему не удивляться. По улице проезжали машины. Но не такие, на каких охотились туристы за поселковой малышней и подростками, а какие-то очень красивые, необыкновенные. Совсем рядом с кустами прошел маленький туристенок, лет пяти-шести, наверное, он Паку показался неземным созданием – до того симпатичненьким, кукольным, вымытым, чистеньким, ухоженным, разодетым, что Пак растерялся. У него руки опустились, железяка уткнулась в землю. Туристенок вел на веревочке за собой маленькую пушистенькую собачку. Собачка эта тоже была словно с картинки: четыре лапки, хвостик, мордочка! Таких Пак не видал. Да и вообще она вела себя очень доверчиво, какая это собака! Ладно, решил Пак, шлепну следующего, этих пока пропустим…

Потом мимо пробежала девочка в голубенькой юбочке и беленькой кофточке. Потом прошли две старушки – тоже невероятно ухоженные, двурукие и двуногие, одноголовые, картиночные. Пак пропустил и их. Но ведь надо было на ком-то выместить свою злость и обиду, все свои невзгоды, тяготы. Пак встал. Пошел к каменному «папаше Пуго». И дал такую очередь, что изваянию оторвало-таки голову, а Хреноредьев с Бубой уползли вообще в неизвестность. Пак их не сумел найти. Сами они не откликались.

Темнело.

Но темнело не так, как это бывало в поселке. Там серо-желтая пелена за несколько минут становилась непроницаемой, все обволакивала тьма, лишь в отдельных окошках высвечивались огоньки лучин. Темнота бывала всегда жуткой, пугающей и всегда неожиданной. Здесь же все происходило будто в нереальном сказочном мире, будто в сновидении: небо постепенно темнело, наливалось сначала синевой, густой и плотной даже на взгляд, потом чернотой, какие-то белые и голубоватенькие огоньки посверкивали на этом ненастоящем небе, словно в бархатной ткани продырявили крохотные отверстия, сквозь которые и пробивался занавешенный ею свет. Но не это было основным, другое растревожило Пака – небо темнело, в парке становилось темно, а на улицах и возле домиков по-прежнему оставалось светло. Там было все как на ладони. Ну куда, спрашивается, пойдешь, как проберешься-прокрадешься?! Нет, не нравилось все это Паку.

– Ну чего? – послышалось из-за спины.

Пак обернулся.

– Чего – чего? – переспросил он.

– Я спрашиваю, придурок, не захомутали тебя еще?! – разнервничался вдруг Буба. А это был именно он.

– Как видишь!

Для острастки Пак все же треснул Чокнутого железякой по лбу. И спросил у него:

– Ты-то чего боишься? Ты ведь тут жил когда-то, все знаешь, чего у тебя поджилки трясутся?!

Буба поглядел на Пака сверху вниз, как учитель на ученика.

– Обалдуй, – сказал он, – тут тебе не поселок, тут сразу подзалететь можно, только высунься!

Пак врезал Бубе еще раз. И тот стал менее надменным.

– Я о чем толкую-то, – проговорил по-приятельски, как-то даже задушевно, – нам ведь чего, Хитрец, надо, сечешь?

– Чего?

– А-а! Не сечешь, значит! Нам надо перво-наперво, дубина, из этого садика пробраться через город, понял?

– А на хрена? – поинтересовался Пак.

– Я те вот щя дам «на хрена»! – прозвучало грозно у самого уха. Это незаметно подкрался Хреноредьев. – Я те скоко разов, едрена, говорил, чтоб тружеников не оскорблять, а? Я тя, Хитрец, в последний раз предупреждаю, понял! Я тя в порошок сотру! Я из тебя чучелу набью и напоказ выставлю!

– Да заткнись ты! – прервал его Пак. Хреноредьев сразу же заткнулся.

– А ты отвечай, зачем нам через городишко-то прорываться надо, чего пудришь мозги?! – Пак чуть не за грудки схватил Бубу.

– А для того, – ответил тот спокойно, – чтоб залезть в такую глухомань, где нас сроду не отыщут, усек? Будем первое время в шалаше жить, жратву в городе воровать или в поселках. Главное, на глаза не попадаться! Они тут дотошные, черти бы их побрали, но размягченные, усек? Они бдительность-то утратили… Но ежели сам в лапы полезешь, так прихватят, что ты, Хитрец, потом из зоопарка не выберешься! А дурака Хреноредьева в какую-нибудь богадельню запрут на всю оставшуюся жизнь, усек? То-то! Надо уметь понимать мудрых людей!

Хреноредьев на «дурака» не обиделся. Его заинтересовал Бубин план. Хреноредьев был готов и в шалаше прожить «оставшуюся жизнь», лишь бы здесь, а не в поселке, не под Куполом. И его вовсе не прельщало удальство и геройство, он не собирался ни за кого мстить, тем более, лежать с Паком Хитрецом, порастратившим свою хитрость, в засаде.

И потому он предложил свой план.

– А чего тут, едрена, думать! Днем еще светлее будет! Надо от дома к дому, от заборчика к заборчику – глядишь, и выберемся! – Хреноредьев помолчал для солидности. И добавил с мстительной подозрительностью: – А Бубу на прицеле держать будем, чтоб снова не продал…

– Чего?! Когда это я продавал-то! – возмутился Буба.

– Молчи, агент! – осек его инвалид. – Заведешь в западню, мы с Хитрецом из тебя лапши настругаем, едрена вошь!

Буба только рукой махнул. Ему надоело уже опрадываться.

За него вступился Пак:

– А чего ты, старый хрен, привязался к Чокнутому? Он заслуженную кару понес?

– Понес, – нехотя согласился Хреноредьев.

– Стало быть, искупил?

– Не знаю, может, и не до конца, едрена канитель! Может, затаился до поры, до времени, выжидает моменту. Нет у мене к нему доверия!

Пак долго думал. Потом предложил самое простое решение вопроса.

– Давай его тогда шлепнем здесь, и дело с концом!

Буба упал на карачки и пополз к заборчику. Хреноредьев бдительно следил за ним, подмигивал Паку, дескать, выдал себя агент и провокатор, вон как забеспокоился за свою продажную шкуру! Но вслух сказал:

– Не-е, Хитрец, шуму разводить не надо. Надо его просто связать, пускай полежит, пока свои не подберут! А мы пока что, едрена-матрена, смотаем удочки!

Они настигли беглеца, схватили его за длинные мосластые руки. Подняли. Обессиленный от бесконечных побоев за последние сутки Буба покорно поплелся меж своих стражей. Вели его недолго. До изваяния псевдопапаньки. Там же привязали Чокнутого к короткой толстой ноге белой статуи. Хреноредьев пару раз ткнул Бубу в брюхо кулаком. Потом сообразил, что без кляпа оставлять Бубу опасно, разорется еще! И, содрав с ноги «продажного агента» сапог, долго и старательно запихивал его в Бубин рот. Наконец справился с поставленной задачей, радостно и удовлетворенно потер руки.

– Ну, чего, Хитрец, потопали, что ли?

Пак стоял в раздумий.

– А как же мы без него-то пойдем? Он хоть порядки тутошние знает, а мы вообще ни хрена…

– Но-но! – погрозил пальцем Хреноредьев. – Чего это мы вдруг «ни хрена»?! С хреном! – он сам запутался, развел лапами. – Короче, едрена, со всем, с чем полагается!

И пошел было к заборчику. Но тут и до него дошло, что поступили не слишком-то умно, сами своего же единственного проводника и связали!

Буба дико вращал выпученными глазами и пытался языком выпихнуть сапог изо рта. Разумеется, это была напрасная затея, Хреноредьев сработал на совесть.

Они еще около сорока минут препирались с Паком. Дело чуть не закончилось дракой. Потом поуспокоились, решили отвязать, Бубу-мученика. Но кляпа не вынимать, руки связать за спиной – пускай идет впереди их, дорогу указывает, к этому самому – к шалашу.

Они подобрались к заборчику, улеглись в тени кустов. Решили передохнуть малость перед отчаянным броском сквозь неизвестность. – Хреноредьев, отвернувшись, дожевывал припасенного полуразложившегося крысосуслика. Пак ронял слюни, облизывался, но не просил, терпел. Буба лежал на спине – ему было очень неудобно, мешали свои же связанные в кистях руки. Но и он терпел. За заборчиком было почти светло и спокойно. Никто не собирался, похоже, их травить и вылавливать, сажать в зоопарки или в богадельни.

– Чего это, едрена? – поинтересовался вдруг Хреноредьев.

– Где?

– Да вона, тама! – Хреноредьев указал в сторону изваянья, в глубину парка. – Шумнуло чего-то? Или послышалось?

Пак всмотрелся. От напряжения даже глаза заболели.

Нет, им не послышалось и не показалось, там кто-то был. Неизвестно кто, но точно, был! Оттуда, прямо из дыры, через которую они вылезли сюда, в Забарьерье, вылазил еще кто-то. Сначала мелькнул желтенький лучик, словно ощупывая пространство, потом высунулась какая-то странная конечность – то ли нога, то ли лапа, очень большая, потом лучик стал ярче… Но он освещал не вылезавшего, а то, что было перед ним. И все же Пак рассмотрел целую кучу рук, ног, лап… из-за этой кучи вдруг выглянул самый обыкновенный турист. Послышались неразборчивые голоса.

– Ты пока не стреляй, едрена! – предупредил шепотком Хреноредьев. – Спугнешь еще!

Пак думал, что стрелять не следует совсем по другой причине. Он вдруг сообразил, что эта самая «куча» лап, ног, рук принадлежит одному существу, причем существу, хорошо ему знакомому. Да, это было то самое Чудовище, виновник всех бед и напастей! Непобедимое, несокрушимое, не боящееся пуль и камней Чудовище! Стрелять было просто бесполезно!

– Видал? – спросил Пак у инвалида.

– Чего?

– С туристом вылез, гад! Все они заодно! Я давно подозревал, что заодно! Помнишь, дурья башка, как эта тварь из башни на площади выползла, а? И как сразу все началось! И пальба, и огонь, и расстрелы…

– Тихо ты! – испугался вдруг Хреноредьев. – Тихо, едрена, авось не заметят!

Но их никто не видел. Чудовище с туристом почти сразу же подошли к изваянию псевдопапаньки. Турист долго чего-то показывал, лопотал, убеждал в чем-то. Потом Чудовище навалилось на пьедестал, загудело, заохало, заскрипело… и изваяние сдвинулось метра на три. Почти сразу же и турист и Чудовище пропали. Видно, залезли в какое-то потайное место, а может, и в лаз, в подземный ход! Пак разинул рот, глядел, ничего не понимал. Изваяние медленно, будто его подталкивали снизу, вернулось на свое место. И снова в парке стало тихо, спокойно, будто ничего и не произошло. Снова в нем оставались лишь Пак Хитрец, инвалид Хреноредьев и Буба Чокнутый.

– Пора! – произнес наконец Пак трагически.

– Пора, – заговорщицки отозвался Хреноредьев.

Они перекинули через заборчик Бубу. Перемахнули сами, и вся троица побежала к домам, через улицу, побежала, стараясь не попадать под лучи фонарей… Но все равно они были видны до тех пор, пока не затаились между домами, пригнувшись у палисадничков, переводя в темноте дух.

– Все! – заявил Лопоухий Дюк. – Лопнуло мое терпение! Я щас или перестреляю всех, кто попадется, или вылезу и пойду назад!

Гурыня, не оборачиваясь, закатил Дюку затрещину. Навесил для убедительности еще одну, сверху. Но ругать не стал, напротив, почти проорал, бодро и весело, с пришипом:

– Парни! Чует мое сердце – мы у цели! Все, падла, добрались! А ну, все по местам! Бага, падла, докладывай!

Бага Скорпион вытянулся в струнку – ровно настолько, насколько ему это позволило сделать внутреннее пространство броневика. И отрапортовал:

– Все в полной боеготовности, шеф! Парни ждут с нетерпением, понимаешь, так и рвутся в бой!

– Отлично!

Гурыня был взвинчен до предела. Он и чувствовал себя теперь не шефом, не вожаком, не Гурыней, а дрожащей стрелой в натянутом луке. Вот-вот пальцы стрелка разожмутся, и…

– Вперед, падлы! Полный вперед! Эй, Плешак?!

– Я!

– Лопоухий?!

– Я!

– Бага?!

– Я!

– Никто не спит?!

– Никак нет!!! – рявкнули одновременно три глотки. Гурыня затрясся в предвкушении, маленькая головка задрожала на вытянутой-длинной шее.

– Последняя инструкция, падла! Чтоб с ходу! С лету! Поняли, падлы?! Штурм и натиск! Туда – обратно! Налетели, перебили, похватали, чего надо, в машину – и сразу назад! Лихо! Смело, падла! Молодецки!!!

– Так точно!!!

Гурыня был доволен парнями. Но он сам не знал, что будет тогда, когда эта чертова труба кончится. Да и ладно, лишь бы она кончилась, а там разберутся!

– Полный вперед!

Снопы фар-прожекторов уперлись где-то еще совсем далеко в какую-то преграду, уперлись одним желтым кругом.

– Эй, шеф, притормозить бы! – заверещал Бага.

– Ни за что! Полный вперед!! К бою!!!

Хенк обливался потом, но не отставал, полз за Чудовищем по узкому земляному лазу. Он удивлялся, как само Чудовище не застревает в нем. Казалось, они тут находятся целую вечность. Но на самом деле они проползли не больше двух сотен метров.

– Во! Просвет! – невольно вырвалось у Чудовища.

Они выбрались в какое-то темное помещение, заваленное мешками, заставленное коробками и ящиками. Дышать стало легче. Первым делом Хенк осмотрел свой пулемет – все было в порядке, лишь немного земли набилось в пазы. Но в дуле ее не было.

– И чего дальше? – поинтересовалось Чудовище.

– Чего-чего, – передразнил Хенк, – будто я сам знаю. Посидим немного, потом выберемся. Ты мотай, куда тебе вздумается, – лучше в леса какие-нибудь, там можно скрываться сто лет, а я уж до своих доберусь!

– Ладно, так и сделаем, – согласилось Чудовище.

На мешках было удобно сидеть. И вообще здесь было спокойно, хорошо. Не хотелось отсюда уходить.

– Я пойду на разведку, – сказал Хенк. И полез по лесенке наверх.

Чудовище осталось в темном помещении. Осмотрелось. В мешках и коробках было съестное. Это оно сразу определило по запаху. Проковыряло один из мешков. В нем лежали кругленькие штуковинки, совсем темные снаружи и белые внутри, – Чудовище разгрызло одну. Подержало во рту. Проглотило. Потом, не раздумывая долго, вытряхнуло в пасть содержимое всего мешка, перетерло жвалами, проглотило. То же оно проделало со вторым мешком, третьим. Сразу стало веселее. Даже сил вроде бы прибавилось. В коробках стояли бутылочки с желтенькой сладковатой дрянью. Если бы не жажда, Чудовище ни за что бы не стало глотать ее. Но пришлось опустошить десятка два бутылочек. Кровь сразу же забурлила в жилах.

Теперь Чудовище не могло сидеть сложа руки. Оно было готово действовать. И оно полезло по лесенке наверх. Столкнулось со спускающимся Хенком. Тот чего-то жевал, запивал на ходу.

– Нам повезло! – проговорил невнятно из-за набитого рта. – Прямо в склад вылезли, продуктовый!

Они поднялись вместе. И оказались в чистом и уютном зальце, заставленном всяческой снедью. Чудовище не стало отвлекаться на съестное. Оно было сыто. Сейчас надо было подумать о том, чтобы не угодить прямо в лапы туристам. Впрочем, туристами они были там, за Барьером, в Подкуполье, здесь они были просто людьми. Но это ничего не меняло.

– Пошли!

Хенк подвел его к небольшому круглому окошку. Подтолкнул рукой.

– Гляди! Обзор, лучше не надо!

– А толку-то?!

Хенк замялся. Но быстро нашелся.

– Главное, сейчас все видеть, а самим оставаться невидимыми! Не бойся, здесь твои противники совсем другие, здесь они не палят направо и налево! Даже если кто и попробует, так на него быстренько таких собак навешают, что не отмоется потом. Но это не значит, Биг, что тебе нечего опасаться.

Чудовище передернулось.

– Я это понимаю, Хенк, – сказало оно с иронией. Они проверили все двери. Никого в помещении, да, вид-но, и на всем складе не было.

– Время ночное, все спят, – сказал Хенк. – Но тут, Биг, не поселок! Тут ежели какая заваруха – с шумом и треском, сразу же спецотряды нагрянут! Чихнуть не успеешь! У нас умеют поддерживать порядок. Не поверишь, но с преступностью почти покончили…

Чудовищу трудно было понять, что имел в виду Хенк под словом «преступность» – у них в поселке не было ни преступности, ни законности, там все вперемешку было. Но здесь, за Барьером, наверное, любили порядок. Что же, в чужой монастырь со своими уставами не суются. Надо приглядываться, принюхиваться, привыкать – хотя бы на время, пока не прекратятся облавы. Лишь одно Чудовище сразу приняло – это был воздух, чистый приятный, без всякой взвешенной дряни, без паров и газов, какой-то необыкновенно прозрачный и даже вкусный. От этого воздуха кружилась голова. Но он придавал силы.

– Гляди, – Хенк указал пальцем в окошко. – Вон там, рядом с парком, это старые ангары. Они наверняка заброшены, даже при фонарях видно, что петли все проржавели… нет, оттуда опасности не может быть. В парке все тихо, сам видал! – Он повел рукой влево. – Там дома, пара ночных развлекалок, кабак, бордель… Биг, а ты вообще-то знаешь, что такое бордель?

Чудовище покачало головой, ему было наплевать на содержимое этих домиков, тем более на их предназначение. Лучше бы их вообще не оказалось тут.

– Ну и ладно, тебе это ни к чему! Тем более что все девки разбегутся и помрут от одного твоего вида, ха-ха! Та-ак-с, дальше… дальше – вон, гляди, большая башня. Там может быть охрана, а может, и нет. Туда надо поглядывать. Ты следишь?

– Ага, – ответило Чудовище.

У него все в глазах мельтешило от горящих вывесок, ярких светящихся букв, от фонарей и светильников. Оно не привыкло, чтоб по ночам было так светло и празднично. Все это сбивало с толку, расслабляло, от этого можно было лишиться бдительности.

– Да ты не бойся! – Хенк чувствовал теперь себя хозяином положения. – Сюда ни одна душа живая не припрется до утра. Если только роботы. Но на них можешь наплевать, у них свои программы – им нет до нас дела. Гляди дальше! Вон там участок, до него метров шестьсот, оттуда тоже могут… Но это все ерунда, Биг. Чего у них там, пулеметы, автоматы, пистолеты, с десяток винтовок дальнего боя. Тебе это все как песчинки, сам видал, так что будь спокоен!

Хенк говорил без умолку. Но было похоже, что он успокаивал самого себя. Чудовище не было настроено столь радужно. И ему казалось, что идти надо прямо сейчас, сию минуту, не теряя драгоценного времени. Ведь ночь скоротечна, а ему надо уйти как можно дальше от людских глаз, он не Хенк, его сразу приметят, его сразу возьмут на мушку, а может и сделают проще – вколют издалека какую-нибудь гадость, усыпят, и возьмут тепленьким!

– Пошли?

– Да погоди ты, – заорал Хенк, – дай хоть немного отдохнуть.

Он опять что-то жевал, запивал все той же желтенькой гадостью. Ел с аппетитом, за обе щеки наминал. Отрывать его от приятного занятия не хотелось. Чудовище решило, что несколько минут игры не делают.

Хреноредьев зловонно дышал Паку прямо в ухо. Буба сопел внизу, под ногами. Он все пытался вытащить изо рта кляп-сапог. Но это ему никак не удавалось. Они уже перебежали к четвертому домику. Еще через два проглядывалась спасительная чернота, там, наверное, был или глухой тупик, или же неосвещенная маленькая улочка, ведущая к окраинам городка. Во всяком случае, Буба кивал в ту сторону, пучил туда глаза. И ему верили.

– Ну чего, побежали, что ль? – предложил Пак.

– Дыхалка барахлит, едрена круговерть! – пожаловался Хреноредьев. – Да и боязно чего-то! И-ех! Хитрец, может, назад вернемся, пока не поздно, а?

Пак треснул Хреноредьева железякой.

– Сам ты – продажная шкура и агент! – сказал он зло.

Буба под ногами ожил, зашевелился, закивал. Пак выдернул у него изо рта сапог. Минуты две Буба дышал, как выброшенная на песок рыба. Потом заявил:

– Точно! Я тоже да-авненько подозревал, что подлый наймит и враг трудового народа не я, а вот этот гад! Я лишь попал под его тлетворное влияние, Хитрец! Да ты сам знаешь, я ж избранник, меня все уважали в поселке!

Пак развязал руки Чокнутому. Тот сел, прислонившись спиной к деревянному заборчику. Смотрел Буба бодро и нагловато.

Хреноредьев ему пригрозил.

– Клеветник ты и доносчик, едрена!

– Ага! Испугался!

– Да заткнитесь вы! – прекратил распрю Пак. – Тихо!

По улице шел какой-то покачивающийся турист. Пак его взял на прицел. Но стрелять не собирался, так, на всякий случай. Турист был явно навеселе. И Паку вновь вспомнился папанька. Слезы потекли изо всех четырех глаз – в темноте они поблескивали маленькими росинками. Хоть и злющий был папанька и драчун, а все-таки родней его у Пака никого на свете не было. Вот был жив папаша Пуго, Пак все ему отмстить клялся, все злил себя, разжигал… а как помер в мучениях, так стал видеться Хитрецу совсем иным, добрым и ласковым. Да что там вспоминать!

Турист прошел мимо. Стрелять не пришлось. Но почти сразу же с другого конца улицы подъехала машина. В ней сидело четверо туристов в синих форменках, с касками на головах. В руках у двоих были металлические трубки, такие как у Пака. Они поговорили с тем, который проходил мимо, отпустили. А сами встали почти напротив троицы – метров шесть разделяло их. Но машина стояла на свету, а три посельчанина затаилось во тьме.

– Все! Каюк нам! – прошептал каким-то мертвецким шепотом Буба. – Влипли! Все влипли: и враги народа и друзья… Пак, ты сам-то – друг? Или кто? Все влипли: и агенты, и диверсанты, и честные труженики!

– Не ной, едрена! – Хреноредьев зажал Бубе рот. – Цыц!

Машина стояла и, похоже, никуда не собиралась уезжать.

Туристы лениво переговаривались – двое прохаживаясь возле машины, двое сидя внутри, развалившись в креслах. Ни Пак, ни его сотоварищи не слышали, о чем речь шла. Да и если бы слышали, навряд ли бы разобрали, что к чему, – все-таки языки за двести лет раздельной жизни существенно изменились, будто и не были родственными в приграничье.

– Щас кокну хоть одного! – не выдержал Пак.

Буба и Хреноредьев одновременно с двух сторон схватили его за руки. Пригнули к земле.

– Гляди, едрена, а то и тебя повяжем! Не шебурши!

– Да ладно! – Пак дернулся и легко высвободился.

И, по всей видимости, это резкое движение не осталось незамеченным – легкий шумок привлек внимание туристов. Они сначала насторожились. Потом те двое, что сидели внутри, вылезли, встали по бокам машины, выставили вперед трубки.

– Все! Кранты!!! – процедил Буба.

Двое остались стоять возле машины. Двое медленно, не очень уверенно, даже с опаской стали надвигаться на затаившуюся троицу. Они еще ничего не видели. Но, судя по всему, они догадывались уже, что в кустах кто-то есть – и не просто кто-то, а прячущиеся, те, кто желает остаться незамеченными… Туристы приближались, тихо, словно вслепую, ощупывая подошвами башмаков каждый сантиметр под ногами.

Пак приподнял железяку. Указательный отросток клешни лег на спусковой крюк. Надо было бить, пока туристы находились в освещенном месте, потом будет поздно! И Пак уже почти нажал на крюк, как произошло нечто совершенно непонятное…

Оглушительный грохот разорвал тишину мирного городка. Не просто грохот – это было адское соединение рева, гула, лязга, дребезга, звона, треска… Что-то словно обрушилось или лопнуло. В глаза ударил свет. Что-то с невероятным напором вылетело из темноты на освещенную площадь, заливая ее снопами света…

И почти сразу же упали трое – те, что оставались у машин, и один из приближавшихся. Дернулись, переломились тела, их даже подбросило немного, прежде чем опустило на землю. Из машины полетели разбитые вдребезги стекла, сама она качнулась. Пак услышал свист пролетевших мимо пуль. И он не стал выжидать, он выстрелил прямо в лицо четвертому. Их разделяло не больше трех метров, и потому Пак не промахнулся. Четвертый вздрогнул, запрокинул голову, осел на землю.

Из-за машины было плохо видно, что происходит на площади. Но что бы там ни происходило, рисковать не стоило. Пак бросился на землю. Хреноредьев с Бубой уже лежали пластом. А дьявольский шум, треск, лязг не смолкали.

Гурыня рванул рычаг на себя, выжимая из броневика последнее – мотор взвыл, машину затрясло. Скорость была бешеной. Преграда приближалась.

– Бага, сучонок! Жми гашетку!!! У-у, падлы-ы!!! У-у-у, полный вперед!!!

Ни один из них не расслышал ни звуков очередей, ни ударов пуль о преграду – все! ее больше не существовало! труба кончилась! Мощнейшим ударом вышибив проржавевшие двери ангара, броневик вырвался на простор.

Гурыня стукнулся головой о переборку, потеряв ориентацию. Но он вслепую притормозил, умерил ход машины – завизжали траки, задребезжало железо под гусеницами.

Зато Бага Скорпион не сплоховал. В окуляры он сразу увидал, кто может доставить всем им неприятности. И, не разбираясь, так саданул из крупнокалиберного пулемета, что троих туристов срезало мгновенно. Четвертый упал чуть позже. Для острастки Бага развернул башенку, не переставая палить – пусть впустую, сейчас главным было ошеломить возможного противника, потрясти его. Лопоухий Дюк лупил из автомата в ночное небо – он ничего, кроме него, из своей бойницы не видал. Плешак Громбыла тоже выпустил очередь, но тут же опустил ствол. Стрелять было не в кого!

– А-а-а!!! Падлы! Всех перебью! Суки, заразы, чего смолкли!!! – взвыл бешено Гурыня. Он уже очухался и разворачивал машину к ближайшим домам. – Огонь, падлы!!!

Багу не надо было упрашивать. Он принялся стрелять по освещенным окнам, не разбирая, что к чему, зачем. Дюк и Плешак, отбросив страхи, поддались общему азарту.

– Вперед!!!

Гурыня вновь рванул рычаг. Броневик прошиб стену дома, выскочил через другую, крутанулся на месте, чуть не перевернувшись. И сразу же снова выехал на площадь.

– Огонь! Огонь!! Ни секунды им не давать! Огонь, падлы!!!

Гурыня видел, как выскакивали из домов туристы – голые и полуголые, как они бросались во тьму, но бежать им было некуда, всюду их настигали пули. Туристы падали, корчились, ползли, все еще цепляясь за жизнь. Три дома уже горели, занимались и еще два, соседних с ними.

Броневик, порождением самого Сатаны, вертелся посреди площади, сея по всей окрестности смерть, ужас, панику. В воздухе стояли вопли, стоны, плач, чей-то безумный смех.

Откуда-то слева выскочили еще две машины с туристами в синих форменках. Они ринулись наперерез броневику. Но Гурыня и не пытался ускользнуть от этих жалких преследователей на их жалких полуоткрытых машинах. Он все отлично помнил! Он помнил, как его самого срезала очередь из броневика, в котором сидели туристы, срезала там, в развалинах, когда он их вел к опутанному Чудовищу, когда он ждал награды и похвалы, а его изрешетили чуть не в упор, изрешетили высветив мощными прожекторами. Нет, он все помнил! И он не был слюнтяем, он знал, как надо мстить! Он резко развернул броневик – и одну за другой смял машины вместе с сидящими в них. Ни малейшей жалости не промелькнуло в его душе.

– Вперед! Штурм!! Натиск!!!

Разгромив еще два дома, но уже по другую сторону, броневик остановился напротив того места, где были убиты первые туристы в синем. Гурыня крикнул назад:

– Дюк, Плешак – быстро наружу! Бага, прикрывай их! А ну, парни, проверьте-ка вон те кусты, что-то они мне не нравятся! Ну! Живо, падла, живо!

Лопоухий Дюк и Плешак Громбыла выскочили наружу. Их трясло одновременно от страха и от азарта, от жажды действий; они вкусили от плодов безнаказанной и кровавой потехи, они были готовы на все! А Плешачок, хилый Громбылка, и вовсе был в экстазе, он был готов тут же отдать жизнь за героя, вождя, предводителя ватаги, за самого Гурыню! Погибнуть, лишь бы на его глазах, в этом сказочном упоении, в этом яростном взлете! Они выскочили и бросились к кустам, не переставая палить.

Бубе оторвало последнее ухо и ноготь на мизинце ноги – сапога он так и не успел натянуть. Но Буба вовсе не собирался помирать. Он прополз в палисадник, потом через маленький садик на задворки. Там все полыхало. Тогда Буба встал в полный рост и побежал к большому зданию. Он позабыл про все и про всех. Пусть калечат друг друга, пусть сжигают, уродуют, убивают, а он залезет на крышу этого местного небоскреба, упадет на жестяную кровлю, в том месте, куда не долетит никогда ни одна пуля, заткнет дырки ушей пальцами и будет лежать, пока все это не кончится!

Буба бежал, не разбирая дороги, наступая на трупы и на еще живые тела, на булыжники, обломки, вывороченные внутренности… Он бежал – у него была цель.

А Пак лежал на прежнем месте, выставив трубку. Он уже расстрелял трех беззащитных жильцов, выпрыгнувших из горящего дома. Ждал, когда можно будет достать следующих.

Он так и не разобрался, что же происходило. Но теперь ему было все равно. Он знал, что погибнет или попадет в зоопарк, в клетку. И он старался утащить на тот свет за собой как можно больше этих подлых охотничков, их жен, детей, неважно, все виноваты! пускай все отвечают! они там не миндальничали в поселке!

От грохота и рева Пак совсем оглох. Хреноредьев лежал, не поднимая головы, стонал, рыдал, клялся, божился. Толку от него не было, только воздух портил.

Когда из броневика выскочили две странные и чем-то знакомые фигурки с пулеметами наперевес, Пак не удивился. Мало ли что может происходить в этом сказочном мире! Может, это вообще не мир никакой, не реальность, может, это опять мудрец-карлик их испытывает! Ему что в своей берлоге! Ему там хорошо! А как здесь пришлось бы! Пак злился. Но вместе с тем он был как-то странно, рассудочно спокоен! Он уже не мог уловить ту грань, что отделяла все придуманные миры от настоящего, наваждения от яви. И все-таки фигурки были знакомы.

Одну из них, круглоголовую и лопоухую, Пак сбил почти сразу – она рухнула за семь или восемь метров. Вторая подбежала ближе, и Пак узнал… Но было поздно. Нападавший выпустил очередь прямо по земле, по лежавшим. Одна пуля зацепила Пака, прошила ему плечо. Он встрепенулся и… промазал. Еще очередь полоснула перед самыми глазами, взметывая фонтанчики песка вверх.

И тут Хреноредьев, смертельно раненный, с пробитой насквозь головой, дико заверещал, завопил, вскочил на ноги и вслепую бросился вперед. Видел ли он в этом своем прыжке убийцу или уже нет, был ли он пока в рассудке или просто дернулся в припадке агонии… неважно. Хреноредьев с лету обрушился всей тушей на врага, опрокинул его, подмял. Что-то острое вышло сквозь его толстую и багровую даже в темноте шею.

Пак лежал, морщился от боли, потирал плечо. Теперь он точно знал, кто стрелял. Он подполз поближе к трупу Хреноредьева. Да, он не ошибся – под многопудовым телом трепыхался еще живой, но хилый и беспомощный Плешачок Громбыла, один их поселковых парней, тихоня и нелюдим. Пак видел и другое – Плешак мог бы извернуться, выскользнуть из-под расплывшегося тяжеленного тела. Но его острый и длиннющий клюв-долото пробил Хреноредьеву шею насквозь. И вытащить теперь собственного носа из трупа посельчанина Громбыла никак не мог. Он дергался, елозил, сучил лапками, пищал, хлюпал и сопел. Но ничего не получалось.

Пак уже собрался было перевернуть тело Хреноредьева, помочь Плешаку выбраться. Но вдруг подумал – а зачем? для чего? чтобы снова все это продолжалось? чтобы и еще кто-то придавил бы Плешака и сам бы погиб на этом острие, чтоб снова палил пулемет, для чего? Нет! Пусть все будет, как оно и есть.

И Пак прополз мимо умирающего, полураздавленного Плешака, мимо трупа Хреноредьева, прополз, оставляя за собой кровавые капли на земле. Он твердо верил в то, что второй раз из объятий смерти ему не вырваться, что на этот раз он влип накрепко! Но он полз. Он хотел умереть не посреди улочки, а среди кустов, на траве – на настоящей зеленой, мягкой, вкусно пахнувшей траве, которую он увидал впервые в жизни в этот свой последний день.

Чудовище видело все – от начала до конца. Это было похоже на безумие. Какой ненормальный сидел в этом чертовом броневике?! Только сам дьявол мог вершить такое. Когда на глазах у него двери ангара разлетелись в стороны, визжа, скрежеща, когда из тьмы выскочила наружу ревущая машина, Чудовище было готово броситься назад, в погреб, в земляной лаз, в трубные полости… Но что-то удержало его. Оно смотрело на происходящее словно завороженное, не могло пошевельнуть даже кончиком щупальца. Не слышало, как что-то орал в самое ухо Хенк. Потом он убежал.

Чудовище увидело его через окно, на площади. Хенк как одержимый палил из своего пулемета по броневику, потом бросил одну гранату, другую. Обе разорвались, не причинив машине вреда, лишь заставив ее дважды вздрогнуть. Он стрелял до самого последнего мига, до тех пор, пока дребезжащие гусеницы не смяли его, не превратили в безжизненный, кровоточащий мешок.

Чудовище увидало двоих, выпрыгнувших из люков. И оно все поняло. Это были поселковые парни, из ватаги Пака Хитреца, а может, из другой какой, но точно поселковые. И оно не могло сидеть на месте, не могло допустить этой кровавой и бессмысленной бойни. Это было уже уже сверх его сил. Оно рванулось к выходу.

– Не лезь, малыш! Не впутывайся в это дело! – голос Отшельника прорвал расстояния и преграды. – Это не твое дело, малыш!

– Отстань!

– Я не пущу тебя туда!

Чудовище вдруг почувствовало слабость – мышцы размякли, спина прогнулась. Оно упало на пол. Щупальца, трепыхнувшись, застыли на кафеле плиток.

– Я не пущу тебя на смерть! Все равно ты никому не поможешь! Лишь себя погубишь!

– Я сам собой распоряжусь, – прохрипело Чудовище, – сам!

Оно напрягло все силы, собрало волю, заставило себя привстать на колени, опираясь щупальцами на пол. Тело не слушалось. Но Чудовище превозмогало слабость, оно становилось сильнее собственного тела, собственных мышц, крепче собственного хребта и костей, прочнее собственных сухожилий и связок. Оно вставало.

– Биг, я тебя прошу, не лезь в это дело, – почти умоляюще проговорил в мозгу Отшельник.

– Это мое дело!

– Наплюй! Забудь!

– Нет!

Чудовище встало. Оно бросило взгляд в окно – там бушевал сильный пожар. Броневик стоял возле огромного полупрозрачного дома, его пулеметы работали без умолку. Дом уже занимался снизу, его начинали лизать языки пламени. А пулемет все строчил и строчил. С верхних этажей сыпались обломки, со средних начинали выпрыгивать люди. Пламя разгоралось.

– Стой, Биг!

– Нет!

Чудовище почувствовало, что тело налилось силой. Оно рванулось к двери. Вышибло ее одним ударом. Выскочило наружу. Споткнулось, упало, перевернувшись раза три через голову. Но не остановилось. Тут же вскочило на конечности. И бросилось к броневику, к пылающему дому. Пожар становился все сильнее. Броневик заезжал то с одного края, то с другого. Теперь очереди били не в сам дом, а в людей, выпрыгивавших из окон. Крики раненых, горящих заживо были нечеловечески громкими, пронзительными. В десять прыжков Чудовище подскочило к броневику. Но тот тут же подался назад, башенка развернулась – и грудь Чудовищу пробороздила очередь из крупнокалиберного пулемета. Пули попадали в незажившие раны, боль была лютой, непереносимой! Пули сыпались градом, но все в одно место, почти в одну точку, будто опытный и умелый стрелок задался целью пробить-таки непробиваемую толстую кожу. И он почти достиг своего – Чудовище чувствовало, что пули начинают проникать внутрь, что они вонзаются в кости, в мясо, пробивают вены… И оно прыгнуло в последний раз. Уже теряя сознание, оно уцепилось всеми щупальцами в саму башню, уперлось конечностями в броню машины, рвануло на себя – выворотило башню с корнем, вместе с сидящим под нею… и упало назад. Так и упало с зажатой в щупальцах бронированной башней на спину. Вороненый ствол воткнулся в землю, застрял в ней. Бронированная машина, еле перебирая траками, наползла своим плоским брюхом на Чудовище, расплющила его, придавила вместе с собственной башней… Нос машины задрался, застыл над придавленным. Но Чудовищу уже было все равно, кто на нем, что и сколько оно весит. Чудовище ничего не чувствовало.

Из раскореженной машины выскочило наружу какое-то полубезумное шипящее существо с пулеметом в руках. Прямо с брони оно послало в пространство несколько очередей. Потом спрыгнуло наземь и, отстреливаясь от невидимого противника, побежало в сторону ангаров.

Свидетелей последней схватки Чудовища не было. Или почти не было. Пожар долизывал тела их.

Толпа зевак собралась значительно позже. Любопытствующие стали появляться, когда уже приехали с дальнего конца городка пожарные машины, когда пеной затопило половину местного небоскреба.

Зеваки стояли, судачили, давали советы, ругали пожарников, а заодно и власти. Это было неплохим развлечением.

Через полчаса огонь удалось усмирить. Но толпа не собиралась расходиться. Она глазела на то, как по длиннющим металлическим лестницам вытаскивают с верхних этажей раненых, обожженных. Мертвых укладывали прямо на землю. Живых тут же увозили машины «скорой помощи».

Лишь один из спасаемых никак не хотел даваться в руки пожарникам. Видно, спятил совсем – решили зеваки, не вынес ночного происшествия, трехнулся!

Он стоял на самом краю крыши. И ругал весь белый свет почем зря! Плевал вниз, показывал кулаки, кукиши. Был он длинный, мосластый, изможденный, весь покрытый синяками и ссадинами. Зеваки, даже почтенные старожилы, никак не могли узнать безумца. Да и откуда!

Ведь это был сам Буба Чокнутый. Снизошедшим с небес пророком парил он в светлеющей выси. Указующий перст упирался, казалось, в облака. Лицо было исступленным, окаменевшим, горделиво застывшим. Только орал Буба совсем не по-пророчески. Он прямо-таки визжал, брызжа слюной, захлебываясь, пытаясь выкричать все сразу.

Но до зевак доносились одни обрывки:

– И приидут судьи праведные и грозные… Кайтесь, подонки и негодяи… Все на колени! Нет! Поздно! Поздно!!! Все вы недоноски и выродки! Не будет вам прощения! Точно, не будет! И никто к вам, дуракам, не приидет! Понятно! Потому что все вы тут недоумки, безмозглые кретины, олухи, дерьмом набитые!